Джен : другие произведения.

Кукушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  1.
  
  Сладкий почти наркотический аромат влетает в комнату вместе с густым влажным ветром: черемуха. Солнце и холод. Черемуха - слезоточивый газ. А с помощью душного аромата цветов рассталась с жизнью героиня душещипательного романа. Точно ягоды этого дерева, иссиня-черное, вязкое свойственно мне настроение в последние дни. Легкость цветов - вязкость ягод. Но я по-прежнему люблю Мари.
  
  Я несколько раз за сутки спрашиваю, люблю ли ее, и получаю утвердительный ответ.
  
  Ее не было рядом дней десять, и, как обычно, все это время я не выходил за пределы ограды. Я не инвалид. Во мне словно заложено священное правило оставаться на месте. Нет, страха выйти наружу я не испытываю. Еще неделю назад я был равнодушен к этому, как и, например, к телефону, - разве что Мари позвонит. Да и звонила сюда только Мари. А моя память не хранила ни единого номера.
  
  Память - вот в чем вся штука. Мне не меньше двадцати восьми лет. Я не помню родителей, школы, университета. Я не помню ни одного лица, кроме моей любимой, и, разумеется, телевизионных персонажей, но они не в счет. Я знаю свое имя - Айгор, но не знаю отчества и фамилии. Документов у меня или нет, или я не знаю, где они. При том мне известно, как устроена жизнь далеко за пределами дома и сада, я даже могу вести высокоинтеллектуальные разговоры на самые разные темы. Но личной истории у меня будто не существует. Я не пугаюсь этого, но меня беспокоит, что не пугаюсь. Хожу по дому и неприятно тревожусь. Вся моя жизнь - несколько месяцев за городом, на даче Мари.
  
  Я помню февраль и колючий ветер, хрустящие сугробы, веселую возню в сумерках на снегу. Потом - март с зеленеющим небом и теплыми ладонями солнца. В апреле на реке пошел лед, но Мари ходила туда одна. Я убирал снег от стен дома, чистил дорожки, краснел, потел и удивлялся новым насыщенным ощущениям. Майские праздники были сухими и пыльными, мы жгли костер, расстилали на земле одеяло и там любили друг друга. Впервые Мари пробыла так долго со мной, обычно она приезжала в субботу утром, а вечером в воскресенье я уже с ней прощался. Напоследок я по ее просьбе развел множество маленьких костров под деревьями, и в саду стало совсем светло, а тени, из-за движения пламени, тоже выглядели живыми. Я спрятался, а потом тихо встал у Мари за спиной. Она обернулась, негромко вскрикнула, и рассмеялась:
  
  - Ты сам как тень!
  
  - К вашим услугам! - я театрально раскланялся, подметая землю перьями воображаемой шляпы.
  
  Наутро Мари исчезла. Она не любила, чтоб я ее провожал, поэтому я приучился дремать, когда она собиралась - делать вид, что меня нет.
  
  Иногда мне и самому казалось, что меня нет. Провалы, однообразие, одиночество, пустынная повторяемость дней. Появление Мари включало как меня машину, и энергия тухла, когда любимая уезжала. Депрессией я не страдал, и такое положение вещей до сих пор меня устраивало. Оставаясь один, я балансировал между медитацией и сном (мои сны - отдельная тема, но я не придавал им значения, потому что внимание сосредотачивалось на встречах с Мари). Мой интерес к жизни рос вместе с удлинением дня. Сначала я начал читать - фантастические, приключенческие романы. Потом меня захватил телевизор: фильмы и новости. И вот, недавно, стал понимать: как я - не живут. Не бывают.
  
  Я знал, что нужен Мари здесь, и что ей бы очень не понравилось, напросись я отправиться в город с ней, или - что хуже - осуществить поездку без ее ведома. Также ее огорчили б расспросы. Я не мог быть с нею жестким. Родители Мари погибли несколько лет назад, только-только она поступила в университет. Она была замкнутой и душевно хрупкой. Я просто не имел права ее расстраивать.
  
  Кроме того, я не считал, что теряю время, оставаясь здесь. Мое пребывание на ее даче ощущалось как естественный образ жизни.
  
  Но я был: как осколок греческой амфоры, как кость динозавра, и мне, точно ученому, требовалось по костям, по осколкам восстановить образ целого.
  
  Я сижу в удобном плетеном кресле, изогнутом соответственно линиям тела, и слышу, как шуршит по гравийке машина. Такси. Мари. Странно, что в элитном поселке не положили асфальт, но я этому рад: колеса по гравию приближаются как волна. Волна, готовая накрыть теплом. Когда я с Мари, вокруг нас образуется кокон. Но сегодня она не одна, так что мне придется вести себя сдержанно и по-светски. Другая девушка. За деревьями я их не вижу, да и вообще отсюда видны только верхушки и кусок неба. Но я знаю даже, какого цвета такси. И что с Мари девушка, а не кто-то другой. Мари не предупреждала. Кроме Мари, я не видел вживую ни девушек, ни других людей, не считая поселкового охранника, который зимой норовил пить со мной водку, но я сделал так, что он забыл обо мне. При этом мне неинтересно, какая девушка рядом с Мари. Только фон. Меня волнует, что Мари нервно возбуждена - уже доносится ее голос. Слова пока неразборчивы. Мягкий голос другой наполнен любопытством.
  
  Так. Я должен встать и встретить их на крыльце.
  
  На мне серый вязаный джемпер с короткими рукавами и дорогие серые джинсы. Рукой я опираюсь о косяк, чтоб вырисовывались мускулы. За май я успел загореть, хотя и так мастью в испанца южных провинций. Я позирую, причем вид у меня не плэйбойский, а вполне хозяйский: не мальчик. Улыбаться не буду. Да, я себя демонстрирую, но это нужно не мне, а Мари. Мне - все равно. А она привезла подружку посмотреть на меня. Быть в качестве экспоната меня не напрягает.
  
  Они идут по кирпичной дорожке, не торопясь, поглядывая в мою сторону и негромко переговариваясь. Мари - серьезный ребенок, миниатюрная, коллекционная фарфоровая куколка со стрижкой каре. Легкий шарфик, клетчатый жакет, черные брюки, низкие каблуки. Маленькая рука напряженно вцепилась в сумочку. Спина тоже: у Мари был сколиоз, и теперь ее немного перекашивает, когда она беспокоится. Хочется сделать массаж, уложить в ванну с травами, укачивать как дитя. Но она не всегда принимает заботу, и я буду ждать, а она будет знать, что я жду. Другая девушка тоже красивая, близко к модельному типу: высокая, тонкая, в тонких голубых джинсах и куртке. Под курткой - красная майка. Каштановые кудри до плеч и взбитая челка отчасти скрывают лицо, и маскируют высоту лба. Большие глаза, крупный рот, мягкость черт. Тяжелая стильная обувь и рюкзачок. Этой живется не в пример легче Мари. Мечтательница.
  
  - Привет, - произносит Мари настороженно, немного исподлобья глядя снизу вверх: я выше ее больше чем на голову.
  
  - Здравствуй, - выдыхаю, и провожу ладонью вдоль плеча, едва касаясь. Приемлемая при посторонних ласка.
  
  - Здрассте, - говорит другая. Почему-то я жду, что она протянет мне руку, но этого не случается. Киваю со всевозможным вниманием. Не такая высокая, как показалось. Она не хочет понравиться и не видит во мне мужчину. Разумно.
  
  Мы в доме. Что будут пить дамы? - Яблочный сок.
  
  Мы сидим равносторонним треугольником за плетеным столом, но изнутри я ближе к Мари, она сейчас - ближе к подруге, а та - сама по себе. Ее зовут Айон, и она тоже учится на философском. Поступила в магистратуру. Тема работы - Айгор, тебе это должно быть интересно, - связана с Юнгом, Маслоу и Тейяром де Шарденом.
  
  Действительно, интересно. Вслед за Мари я читал Хайдеггера на немецком, и скрывал, что без словаря. Она не знает, что я понимаю любой язык. Или знает, но тоже скрывает. Может, здесь прячутся корни моей загадки?
  
  Мари изящно встает, берет стеклянную вазу, ставит на край стола.
  
  - Я пойду, срежу черемухи. Так: красиво.
  
  Она хотела произнести 'сладко', но постеснялась. Я бы и сам сходил. Но она хочет оставить нас с Айон наедине.
  
  - Айгор, а вы чем занимаетесь? - с любопытством исследователя, и я начинаю чуять в ней не столько девушку, сколько андрогинное, с нечеловеческими привычками существо.
  
  - Я пишу книгу, - я чувствую, она ждала подобного ответа. К тому же, это оправдывает мое уединение на даче.
  
  - Вы, наверное, преподаватель? - она внимательно следит за моей мимикой. Зря. Моя мимика мне послушна.
  
  - Да, - я, на самом деле, не знаю, но статус преподавателя соответствует моей образованности.
  
  - Вы занимаетесь наукой, или философией, как мы с Мари?
  
  - В интегрированном варианте, - я улыбаюсь. Она понимающе отвечает тем же.
  
  - Сейчас это модно:
  
  Поскольку ее реплика - не вопрос, я беру инициативу в свои руки:
  
  - Айон, а вот мне интересно узнать, чем вас привлекает Юнг?
  
  - Вы хотите спросить, почему не Фрейд? - ее улыбка становится иронической.
  
  - Боже упаси! - и показываю, что я с ней заодно.
  
  - Юнг мне близок по насыщенности внутренней жизни. По признанию ее значимой стороной реальности. Вплоть до того, что эта сторона формирует другую - внешнюю - сторону.
  
  Айон медленно переводит прозрачный взгляд в сад, и тут - раскрывается. От неожиданности я замираю: захлестывает. Прохладное, чистое и чужое. Не враждебное. Равнодушное. Равнодушное оттого, что в ее глазах я - ненастоящий.
  
  Но это несправедливо!
  
  Я не знаю, что сказать, тем более, Айон не подозревает, что сделала. В комнату входит Мари с черемухой. Одновременно я встаю, как ни в чем не бывало, беру вазу и иду на кухню набрать воды. Мари остается лишь положить ветки на стол и сесть. Наши движения друг мимо друга как танец.
  
  - Здорово вы спелись, - говорит Айон.
  
  - Иначе и быть не могло.
  
  - Но он не производит впечатления, что: - многозначительная пауза. Ведь двери открыты, и мне все слышно. Причем я чувствую, что они провоцируют недомолвками. Мари - с долей отчаяния, а Айон: как тренер будущего победителя, что ли.
  
  - А ты ждала чего-то необычного? - Мари. - Он настоящий мужчина.
  
  - Не сомневаюсь, - хихикает Айон.
  
  Она должна уехать, а Мари остаться, но через несколько часов традиционной программы: костер, куриные шашлыки, вино и солнечные ванны, - обе уходят на электричку. Мари избегает смотреть на меня, а к Айон - чуть не жмется.
  
  Я остаюсь один. Убираю мангал, мою посуду. Я нужен Мари духовно сильным человеком, поэтому я - честно - не страдаю, и тем более не спрашиваю, когда она вернется. Ей хочется, чтоб у меня была собственная богатая жизнь. Но откуда такой жизни взяться? Не из телевизора же.
  
  Одновременно Мари будет больно, если я стану самостоятельным, отдельным от нее. Может, ей нужна боль? Может, она пережила подобное - даже и со мной, - и ждет теперь повторения?
  
  Я не знаю.
  
  Я ставлю кресло посреди сада, и долго смотрю, как медленно темнеет небо.
  
  
  
  2.
  
  - Ты такой человек, - сказала Мари. - Видишь только красивое.
  
  - Оно окружает меня. Я другого не помню.
  
  Мари умолкла, как случалось всегда, когда напрашивалась мысль об ограниченности сада. В пределах ограды, конечно, все устроено было со вкусом. Естественность форм свободно стоящих деревьев. Лучи и дуги дорожек выложены кирпичом или покрыты мелким песком в тон кирпичу. Обрамленные неровными камнями клумбы, полянки с короткой травой. Сам дом - белый, в два этажа, с покатой симметричной крышей - точно из чеховских пьес. Внизу веранда, наверху балкон. Минимум мебели, ковры и циновки. Насколько я мог судить по телепрограммам, так мало кто жил и в городе.
  
  Но ведь и экранное! Если смотреть глазами внимательного оператора, даже мусор органично вписывается в кадр. Или горная тишина перед вооруженной стычкой, или отражение облаков в огромных пространствах воды - небо упало на домики. Я убежден, что в этом мире все на месте, и все происходит как надо. Беда в том, что человек думает слишком медленно для перемен и сопротивляется естественному ходу событий.
  
  Я чувствовал, надвигается драма, хотя не знал ничего конкретного. Я только мог идти, куда ведет.
  
  Очнулся я на рассвете от сырости. Роса проникла сквозь обувь, зудели мышцы. Раньше я так отчетливо свое тело не ощущал, словно был недостаточно плотным. Первые воспоминания - рваные и туманные, я и Мари, Мари и я, вместе, друг в друге. Полосы забытья. Я болел, лежал без сознания? Мари спасала меня?
  
  Вопросы - ключи для неизвестных замков. Мари - не Синяя Борода, она не станет устраивать сцен. Слабенькое утешение, ведь я все равно на нее отзываюсь, даже если она молчит.
  
  Душ согревает и будоражит. Одежда, как водится, серая. Я ее не покупал. Она возникала сама по себе. Лежала рядом, когда я, после ухода Мари, разрешал себе встать.
  
  Надо бы запереть дом. Но я всегда находился здесь, и знаком лишь с защелками изнутри. Закрыть так, а потом спрыгнуть с балкона? Глупости. Я плотно прикрываю одну дверь, другую и накладываю мысленный запрет на проникновение чужого. Это еще глупее. Но кто поверит, что такой дом не заперт?
  
  Дорожка из желтоватого кирпича. А ведь я никогда не смотрел на дом от калитки. Воображаю себя - Мари, глядящей на меня на крыльце. Рукой из-за спины толкаю железную дверцу, разворачиваюсь - передо мной широкая в две стороны дорога.
  
  Кто-то, не помню, рассказывал про кота, который никогда не решался переступить порог. В просторной квартире ему хватало места побегать, а кошка к нему приходила сама.
  
  Теплеет, участки зелени - в солнечной дымке.
  
  - Доброе утро! - глубокий и звонкий, уверенный голос.
  
  Она смотрит на меня, прищурившись от света и облокотившись на низкий заборчик. Длинные спутанные черные волосы, крупная грудь и широкие бедра - футболка и джинсы в обтяжку. Ей под сорок, напоминает танцовщицу. Улыбается плотоядно. Я бы назвал ее Мартой или же Магдой.
  
  - Решили пройтись?
  
  - Да, я хочу съездить в город.
  
  - Вы редко выходите.
  
  - Много работы.
  
  - У вас какая-то творческая профессия?
  
  - Научная, - киваю и иду дальше, предполагая, что она меня окликнет и сообщит, мол, станция вовсе не в той стороне.
  
  - Еще увидимся! - уверенно восклицает Маргда в качестве прощания, и я из вежливости киваю снова. Ее дом тоже в два этажа, немного повыше нашего. Есть и окно в нашу сторону. Также есть полевой бинокль. Она репетировала, как пригласить меня на чашку кофе: вы любите? Я сама жарю зерна. Не хотите зайти? Ваша подруга приезжает нечасто. Жизнь Маргды - телевизор, новорусские сериалы, бывший муж, дети учатся за границей. Иногда она себя ненавидит, но делает вид, что в себя влюблена.
  
  Откуда я все это знаю? Мари не говорила, и вряд ли в курсе: ей неинтересны соседи, неинтересно абсолютное большинство людей. Кроме меня и философского факультета, похоже.
  
  А я угадал и направление к станции.
  
  Пахнет рельсовой смазкой вперемежку с полынью. Можно и на автобусе, но я предпочитаю поезд, простор вагона, жесткие расцарапанные сиденья и стук колес. Когда-то я часто ездил между двумя городами: этим и большим, серым, с улицами без деревьев. Или приснилось.
  
  Немногочисленные люди выглядят привычными. Я должен бы нервничать, но не нервничаю. Правда, сидеть неуютно. Я выхожу в тамбур, закуриваю, гляжу на хороводы деревьев вдалеке в поле. Мари нравится, что я курю, мне - безразлично. Просто спортивная фигура мужчины в тамбуре на фоне пыльного окна хорошо встраивается в пейзаж.
  
  Повсюду сквозь старую пепельную траву лезет зеленая новая. Кое-где даже цветы. Одуванчики.
  
  Потом неожиданно здания вырастают. Город сразу после леса открывается площадью. Я вижу полосатые рыже-белые девятиэтажки, похожие на общежития. В городе много студентов, я и сам здесь учился, я в этом уверен, только еще бы вспомнить, где и когда. Электричка делает поворот и вскоре тормозит у маленького вокзала. Приехали.
  
  На стометровку до трамвая я теряю себя в толпе. Я чувствую, как двигаюсь в обе стороны - к поездам и от них, к автобусам и от них. В меня то и дело вливаются новые люди, слова и движения. Сквозь меня уверенно пробегает черная дворняжка с лихо закрученным хвостиком. Автомобили создают свой поток, равнодушный к моей пешеходности, но мы движемся согласованно, точно планеты. Меня захлестывает искушение ощутить целиком и, в самом деле, планету, - я едва удерживаю себя на месте. Оказывается, я остановился посреди рынка и делаю вид, что рассматриваю зеленые, с восковой поверхностью, прошлогодние яблоки. Мелкий торговец-азербайджанец с головой в форме яблока глядит испытующе, но я слышу громыхание трамвая и спешу туда.
  
  В трамвае обнаруживается, что все покупают билеты. В электричке я этого не заметил. Денег у меня нет.
  
  Взгляд маленькой немолодой кондукторши цепляющий, как у того азербайджанца. Я отвечаю ей мягко, как бы растворяя ее намерение. Она пробирается дальше между неподатливыми телами, толкается, требует, наконец взбирается на свой трон посреди салона и поводит головой от задней двери до передней и обратно, похожая на серую сову. Я удобно встаю у поручня лицом к окну и с интересом смотрю на проплывающий город.
  
  Вот огромное служебное здание, похожее в профиль на прямоугольный стаканчик с карандашами. Желтые стены заводских корпусов. Аллея с двадцатиметровыми тополями: они смыкаются кривой аркой - северный ветер заставил их покоситься в южную сторону. Напротив - аккуратный рынок, не в пример привокзальному. Я жил где-то неподалеку, снимал квартиру в хрущевке. На углу - резной деревянный дом с голубой острой крышей, декларативная гордость города, фото - во всех альбомах на память туристам. Трамвай дребезжит, проезжает мимо кинотеатра, который днями действует как мебельный салон, а вечерами и ночами - как дансинг. Фильмы, впрочем, там еще крутят: ты можешь явиться в обед, поставить посреди зала стул и глазеть на экранных людей в одиночестве. Я не способен вспомнить, что именно здесь смотрел. Или не я? Пока я пытаюсь по знакомым местам вычислить себя самого, трамвай останавливается у политехнического. Мне выходить.
  
  Солнце, холод, низкие облака. Не успевшие толком испачкаться майские листья. Листья без личной истории. Рассказывали, за лето тополь способен собрать до трехсот килограммов пыли. Я сбегаю по лестнице, и вижу, что на Миллионной - главной улице города - вместо тополей торчат толстые обрубки. Все правильно: недели три назад неподалеку во время бури упавшим огромным тополем насмерть задавило шестнадцатилетнюю девушку. Город не любит людей. Люди кастрируют город. А вот и мой университет.
  
  Через десять минут я сижу в полуподвальном кафе среди рощи и делаю вид, будто пью кофе. Преподавательское кафе в главном корпусе называется 'Минутка', там хорошо и дешево кормят, но мне не до еды, я ем обычно только за компанию с Мари. Сюда - в 'Кукушку' - люди приходят общаться. С другой стороны коридора находится зал с маленькой сценой и четырьмя десятками стульев; вечером там проходят концерты, сейчас он пуст, но именно он превращает 'Кукушку' в кафе артистическое. Музыканты, театралы, маргиналы. Они уже не учатся, по-настоящему не работают, и поэтому много знают. Есть время, чтоб узнавать.
  
  Правда, пока я не вижу знакомых лиц.
  
  Но я никого из знакомых не помню. В том, что город - определенно, мой, я убедился во время короткой трамвайной поездки. Смогу ли я так же узнать людей?
  
  - Игорь, привет!
  
  Надо мной с вопросительным видом встает полная фигуристая девушка с аккуратной стрижкой на густых каштановых волосах. Имени я не знаю. Впрочем, и она назвала меня Игорем. Но Айгор - почти Игорь, так же как Мари - это Мария. Близкие люди изменяют нам имена. Значит, девушка не слишком близкий человек. Правда, выражение лица у нее хитроватое, словно меж нами было нечто тайное и забавное.
  
  - Можно сесть? - она озвучивает то, что спрашивала до сих пол молча.
  
  - Да-да, конечно, - я вскакиваю, пододвигаю ей легкий стул. У нее вытянутые лисьи черты. Она держится с чувством собственного превосходства. Превосходства надо мной. Но о причинах она говорить не станет - не принято, - а я, к несчастью, не могу ее прочитать.
  
  - Хорошо выглядишь, - произносит она, бесцеремонно меня разглядывая. - Как твоя диссертация?
  
  - В работе, - отвечаю неопределенно. Значит, я пишу диссертацию. Интересно бы знать, о чем. Неужто о процессе восстановления личности после тотальной амнезии?
  
  - Я читала твою статью в психологическом сборнике. Примечательное выражение - 'экзистенциальный смех'. Это ты сам придумал?
  
  Я улыбаюсь, как бы не находя, что сказать. Экзистенциальный смех. Что за чушь!
  
  - Ты не совсем отчетливо объясняешь его природу. Этот смех возникает в экстремальных ситуациях, когда нет другого выхода, кроме как рассмеяться?
  
  - Вроде того.
  
  Похоже, она окольным путем пытается выяснить отношения. Но мои короткие реплики явно ее не устраивают, и она меняет тактику.
  
  - Ты кого-то ждешь?
  
  - Да.
  
  - Наверное, Машу?
  
  Мари! Лучше бы ей здесь не появляться. Представляю, как окаменеет ее лицо при виде меня, да еще и в компании. Я киваю. Во всяком случае, досада теперешней собеседницы так меня не волнует. Совсем не волнует. Но интересует.
  
  - Кажется, она разочарована, что ты, вместо философии, занимаешься психологией.
  
  Я пожимаю плечами. Эта девушка ведет атаку, мне это незачем, так что я делаю вид, будто меня - такого, как она себе представляет, - просто нет. Кусок пустоты, эфемерное облако, черная дыра. С большим успехом она могла бы упражняться перед моей фотографией.
  
  - Будете заказывать? - официантка.
  
  - Нет, я уже ухожу, - она поворачивает ко мне гордую лисью голову: - Мне пора, Игорь. Надеюсь, увидимся.
  
  Я не возражаю. Она выходит, покачивая полными бедрами под коричневой бархатной юбкой. Она вела себя так, будто мы были когда-то любовниками. Будто мы были близки к тому, чтобы жить вместе. А может, так оно и происходило? Не могу вообразить.
  
  Не могу вообразить ее в своих объятиях. Ноль эмоций. По контрасту, воспоминание о Мари вызывает щемящее чувство.
  
  Начинает тянуть домой, то есть, за город. Беспокойство охватывает меня, почти паника. Вдруг Мари приедет во внеурочное время и не застанет? Я не смогу оправдываться, она не переносит оправданий, и меня станет разъедать чувство вины, которое лучше бы не показывать, дабы не портить ей настроение. Мы с Мари - единое целое, мы не можем жить в конфликте. Если ради гармонии нашего существа я должен находиться на месте, то, значит, так тому и быть. Мари - подвижная, изменчивая часть, я - постоянная. Иначе все может рухнуть. Мир. Мари. Я. Я оставляю невыпитый кофе, встаю и почти бегом иду на остановку, моля Бога, чтобы не встретить Мари. Для других вероятных знакомых я могу стать невидимкой.
  
  Уже в автобусе, ближе к дому, я с иронией начинаю соображать, что мое состояние похоже на встревоженный маятник: там я волнуюсь, что не выхожу за пределы дома, здесь - что сподобился все-таки выйти. Скорее всего, я еще толком не выздоровел, и мое неокрепшее Я не выдерживает ничего, кроме сна или глубокого транса. Но разве это плохо?
  
  Все, что хорошо для Мари, хорошо и для меня.
  
  И тут до меня впервые доходит, что мы с Мари вполне можем не совпадать. Встречался же я с той девушкой! Просто в последние месяцы произошел некий сдвиг, связавший меня с любимой. На мгновение - холодею: я не уверен, что этот сдвиг случился по моей воле. Нет. Мари, я люблю тебя! Автобус тормозит и открывает дверь. Я выскакиваю, сбегаю вниз по тропинке. Оказывается, я вышел раньше - теперь идти пешком километра три.
  
  Ветер в деревьях чуть-чуть успокаивает. Но мне все еще трудно, - одновременно с ощущением, что эта трудность надолго.
  
  
  
  3.
  
  Мари приезжает через неделю.
  
  Шесть дней я почти не спал: не хотелось. Как и прежде, от нечего делать, я часами сидел неподвижно, но если раньше я быстро освобождался от чувства времени и от каких бы то ни было мыслей, теперь эти мысли неслись как разнообразные облака под резким весенним ветром, - и было зябко, и я то и дело смотрел на часы, и беспокоился. Уйти я боялся из-за возможного приступа паники, и вместе с тем, мне казалось, что, оставаясь на месте, я теряю себя, теряю шанс быть собой. По ночам я спускался в сад жечь костер. Индейские маги, дабы избавиться от ненужных воспоминаний, сжигают их ветка за веткой. Я же надеялся, что огонь восстановит мои тридцать лет, уничтожая гладкие безликие барьеры между мною сегодняшним и мною тогдашним. Я уговаривал себя, будто могу все вспомнить, оставаясь на месте и работая над собой. Мне представлялись какие-то залы, похожие на университетские аудитории, много молодых лиц. Не исключено, что я работал преподавателем, но почему тогда меня не разыскивают? Или я ушел в творческий отпуск, скажем, на год? Та девушка в кафе не удивилась моему появлению. Значит, никто особо не беспокоился. Значит, никто не знает, что со мной произошло нечто из ряда вон выходящее?
  
  Я один, все они неживые, - приходило под утро. Мне было зябко, но не от холода, - ведь наступало лето. Рациональность гасла в предрассветных сумерках, и, казалось, меня забросили сюда откуда-то сверху, но цель была неясна. Да и была ли здесь цель? Я мог оказаться здесь по чьей-то забывчивости, или жестокости. Зайку бросила хозяйка. Любой другой на моем месте заболел бы от переживаний, хотя бы насморк подхватил. Но мой организм оказывался, на удивление, крепким.
  
  Мари приезжает, идет ко мне по кирпичной дорожке, неуверенно улыбается. Летнее пестрое платье с длинной широкой юбкой; темные волосы заправлены за уши, черная сумочка через плечо. Я сажусь на ступеньки, чтоб не смотреть сверху вниз. Она тоже чувствует мое состояние. Она испытывает легкое чувство вины, - но, возможно, оттого, что оставляет меня здесь надолго. Она, конечно, не запрещает мне вслух уехать отсюда, только боится этого. Ей кажется, если я уеду отсюда, она будет чувствовать себя брошенной. Одновременно она думает, что не имеет права ограничивать мою свободу. И робко надеется, что из: из любви к ней, в которой она уже не уверена, я буду вести себя так, чтобы не навредить.
  
  Кровь приливает к бледным щекам Мари, когда я ее обнимаю. Она чуть напрягается. Она хочет, чтобы я с нею поговорил. Мы так долго не виделись, что появился тонкий слой льда.
  
  - Хочешь чаю? - я отхожу на расстояние, которое дает Мари возможность не смущаться.
  
  Если мы будем пить чай, то окажемся разделены столом. Это ее устроит.
  
  Светло-желтые чашки, прозрачно-зеленый ахмад.
  
  - Ты раньше был другим, - произносит Мари, и, похоже, это ей дается с трудом. Раньше мы почти не говорили, - нам было чем заняться. Раньше она хотела только любви. Сейчас ей нужно понимание, - то, которое со словами. Да и назрело. Даже последний дурак заметит неестественность ситуации, когда мужчина живет на даче у женщины, точно заложник.
  
  - Был другим - до того, как:?
  
  Я намеренно не конкретизирую вопрос. Примерное время моего появления здесь - середина зимы. Но что случилось, пускай Мари скажет сама.
  
  - До того как ты: заболел.
  
  Она споткнулась, точно толком не знает, что произошло. Интересно, а она в курсе, что я ничего не помню?
  
  - Я не помню, что было раньше, - рискую я.
  
  Она грустно усмехается.
  
  - Но ты помнишь, как тебя зовут?
  
  - Да: Игорь. Айгор.
  
  - Айгор, - подтверждает она, одновременно отсекая 'Игорь' как ненастоящее имя. - Тебе тяжело?
  
  - Не знаю. Я не разобрался.
  
  - Мы были вместе и раньше, - говорит она вдруг встревожено.
  
  - Да, конечно, - вру я во имя спокойствия. Я не уверен. Могло быть и так, и эдак.
  
  - Ты сам всегда говорил, что от личной истории следует избавляться.
  
  Слева, в саду, ветер проходит, шурша, сквозь деревья. Я прислушиваюсь. Кастанеда, конечно. Это я помню. Книги легко вспоминаются.
  
  - Есть вещи, которые хочется помнить всегда, - я смотрю на Мари, окутывая теплом. Я делаю это намеренно. Мне становится нехорошо, если она беспокоится. В ответ на ее лице - робость улыбки. Я в последние дни стал сильнее. Она немного боится меня.
  
  - Ты боишься меня?
  
  - Нет, - слово тихое, как одинокий падающий лист.
  
  - Айгор, мне кажется, что между нами что-то происходит, - решается она. - Я не знаю, куда это вынесет.
  
  - Я люблю тебя, - еще одна порция обволакивающего тепла. Будь это кино, я б ничего не сказал, подошел, взял на руки, отнес в спальню. Отчасти она этого ждет. Ощущая себя жертвенной овечкой. Нет, не буду. Когда я рядом с Мари, я предназначен оберегать, а вовсе не разрушать.
  
  - Пойдем к реке, - неожиданно предлагаю я. Разбираться я буду потом, и не с ней. У Мари, несмотря на возраст, и так нелегкая жизнь, не хватало еще собственные кризисы навешивать.
  
  Мы встаем, оставляя посуду, - на этих чашках никогда не появятся пятна от чая; мы здесь как в замке Чудовища; думаю, если бы я захотел, дом встретил бы нас потом пустой чистой скатертью, но это было бы слишком. Мы и так оба взволнованы, ведь мы никогда не выходили за ограду вместе. У меня кружится голова, когда мы закрываем калитку.
  
  - У меня кружится голова, - говорит Мари, и льнет ко мне, обвивая мою руку своей.
  
  По пути нам то ли никто не встречается, то ли мы не замечаем. Залитая солнцем земляная дорога с продавленными колеями, где местами стоит вода. Душистый запах травы. Впереди - полоса леса, за которой, я знаю, обрыв и река.
  
  Мы уже ходили туда? Например, осенью?
  
  Кажется, я не был так романтичен, чтоб с полчаса брести в обнимку по дороге.
  
  Кажется, я водил машину. Интересно, где она сейчас - довольно крупный автомобиль темно-синего цвета?
  
  Река, песок, Мари купалась.
  
  Я, щурясь от солнца, смотрел на нее. Мы тогда еще не были вместе.
  
  Моя рука - та, за которую уцепилась Мари, - становится жестче. Я не понимаю, почему мы не стали любовниками сразу, как познакомились.
  
  Я был женат? А если я и сейчас женат? Сквозь жару обдает холодом. Нет, нет, конечно же нет. Жена бы искала меня, а если не ищет, то это совсем не семейные отношения, можно не волноваться.
  
  Впрочем, и отношения с Мари я бы семейными не назвал. Мне часто кажется, что с ней мы были изначально: сразу вместе, сразу взрослые.
  
  Большие деревья - сосны - набрасывают на нас тень.
  
  - Я помню, как мы были здесь, - говорю я уверенно.
  
  - Не здесь! - Мари обрадовано смеется. - Это было на другой стороне реки!
  
  Вода течет, сверкает, переливается мелкими блестками; другой берег в дымке. Далеко от нас, справа, река делает поворот, и там, среди деревьев - над обрывом несколько белых зданий.
  
  - Город, - кивает Мари.
  
  Я внимательно смотрю в ту сторону. Сейчас я туда не хочу. Мне хорошо в тишине. Я вышел из тишины, в тишину и вернусь. Я распластываюсь на гальке, подложив руки под голову. Видно небо, сияющее лицо Мари надо мной.
  
  Как всегда, она рядом не больше двух дней, двух ночей. Днем держит дистанцию, ощущая себя неудобно: ей хочется говорить, но она или не знает о чем - у нас ни общих планов, ни общих ясных воспоминаний, - или, скорее всего, опасается. Я не обвиняю ее даже в мыслях. Наверняка, у Мари есть причины так поступать. Я жду, когда вечером она придет ко мне, когда начнет вставать и садиться так близко, что наша одежда станет соприкасаться, когда начнет молча просить меня и перестанет думать о том, что нам мешает. И мне снова будет чудиться, что я ее спасаю.
  
  Один я иной. Мне не хочется улыбаться. Солнечный свет как будто избегает меня, и я постоянно в тени.
  
  В среду в пять часов пополудни я достаю из холодильника бутылку киндзмараули, замурованную в бумажный пакет, и иду к Маргде.
  
  Она, захваченная врасплох и растрепанная, шумно радуется.
  
  - Вы столько времени в одиночестве, можно подумать Бог знает что! - восклицает она.
  
  Я неуклюже - это должно ей понравится - бормочу насчет изменения своих принципов, сую бутылку, и, пока она разворачивает, думаю: если Маргда сейчас обрадуется, что, мол, это ее любимое, я найду тут же предлог уйти. К счастью, она оказывается умнее. Вино, густое и сладкое, гармонирует с ее августовским обликом; она коротко улыбается при взгляде на этикетку, переводит взгляд на меня, улыбается шире, показывая белые зубы между сочных и с трещинками темно-вишневых губ, и - широким жестом приглашает в дом. Она - польщена, довольна, и ей немного смешно.
  
  Между нами разница в десять лет, она не собирается игнорировать это.
  
  - За знакомство! - смораживаю я глупость, отчетливо осознавая, что мы еще не знакомы.
  
  - Вероника, - представляется она, тряхнув головой, чтоб откинуть от лица роскошные черные волосы. Свет пробивается сквозь жалюзи, и шевелюра Маргды-Вероники отливает золотом.
  
  - Игорь, - говорю я, чтобы не возникало лишних вопросов.
  
  Какое-то время мы рассматриваем друг друга. Интерьер в темных тонах Маргде под стать. Ее крепкие загорелые ноги почти как дерево, из которого сделана мебель. Темно-красная обивка перекликается с губной помадой. Короткое черное платье из шелка - с большим телевизором.
  
  - Я вас не отвлекаю? - интересуюсь я, вспомнив про сериалы.
  
  - Никак нет. Всегда приятно пообщаться с живым человеком.
  
  Я знаю, что она видит перед собой: неуверенного, но очень красивого молодого мужчину в белой тенниске и светлых джинсах. Мужчину, который хочет доверия в отношениях. Которого не совсем устраивает личная жизнь, и он ищет совета. А на самом деле, думает Маргда, ему просто нужна Настоящая Женщина.
  
  - Вы очень привлекательны, - сообщает Маргда, откидываясь на спинку дивана и выпячивая грудь. - Вы знаете, я увлекаюсь фотографией. Не хотите как-нибудь попозировать для меня?
  
  - Спасибо. Может быть.
  
  Маргда приподнимает брови: мол, а почему не сразу? Ты же пришел и принес вино. Мужчина приходит к женщине, вроде все ясно. Или ты еще не слишком пьян?
  
  Она и не подозревает, что я никогда не пьянею.
  
  - Вероника, вы давно здесь живете? Я вас почти не замечал.
  
  - Еще бы! - она делает большой глоток. - Вы все время взаперти. Я даже не видела, как вы выходите за продуктами - наверное, по ночам?
  
  Я пропускаю вопрос, она не настаивает.
  
  - Я здесь живу, практически, постоянно. Только по выходным выбираюсь в город. У вас, кстати, разве нет машины?
  
  - Да, сейчас я без машины.
  
  - А что случилось с вашим лендровером? Неважно. Я могла бы вас подвозить, если хотите. У меня хонда.
  
  Всплывает из памяти: когда-то и у меня была серебристая хонда. Потом я то ли ее обменял, то ли: разбил.
  
  - Значит, вы меня видели до зимы?
  
  - Да, вы приезжали два или три раза. Прошлым летом и осенью. Все время с этой девочкой: Это ваша подруга или жена?
  
  - Подруга, - я невольно вздыхаю.
  
  - Вы меня простите, - Маргда наклоняется ко мне, - но вы не производите впечатления счастливых влюбленных.
  
  Я пожимаю плечом:
  
  - А какое впечатление мы производим?
  
  - Понимаете: когда я увидела вас впервые, она смотрела на вас снизу вверх, такими восторженными глазами. Она ведь еще студентка? Вы намного взрослее ее. Казалось, ее отношение доставляет вам большое удовольствие, но - и только. Про мужские: гм, особенности я молчу, это ваше дело и дело вкуса. Но я очень удивилась, когда вы поселились здесь. Ведь это ее дом?
  
  - Да.
  
  - Может, вы используете ее? - Маргда прищуривается и похохатывает. - Хотя вы не похожи на нищего.
  
  - Так получилось. Еще? - я приподнимаю бутылку.
  
  - Я совсем пьяная! - заявляет Маргда, как заявили бы тысячи женщин на ее месте. Мол, бери, пользуйся. Будь на платье пуговицы, она расстегнула бы парочку.
  
  Но я, искренне восхищаясь ею, как будто нахожусь по другую сторону: экрана телевизора.
  
  - Почему вы сидите так далеко? - делает Маргда следующий шаг. Нас разделяет низкий овальный столик с хрупкими бокалами, что совершенно неудобно с ее точки зрения, и очень кстати - с моей.
  
  - Мне кажется, мы психологически далеко друг от друга, - хрустально-грустным и абсолютно трезвым голосом произношу я.
  
  - Для вас это важно? - поднимает Маргда такие же трезвые и чуть печальные глаза.
  
  - Наверное.
  
  - Еще несколько лет, и вы перестанете обращать на это внимание.
  
  - Пока есть возможность:
  
  - А она есть?
  
  Я все время имею в виду меня и Мари; у Маргды - мосты сожжены, даже если они и существовали вчера, - и она всегда имеет в виду здесь и сейчас.
  
  - Вы очень смелая. Точно за вами никто не стоит.
  
  - Так и есть. Я не хочу, чтобы за мной стояли. Это чревато: выстрелом в спину.
  
  - Вы настоящая, полноценная женщина, Вероника. Мужчина рядом с вами может быть уверен, что вы не станете покушаться на его свободу. Чего бы вам это не стоило.
  
  Маргда тает: и отстраняется. Садится прямо, серьезнеет.
  
  - Вы старше, чем кажетесь. Сколько вам лет?
  
  - Я не знаю, - честно говорю я.
  
  
  
  4.
  
  Я не ходил больше к Маргде. Она рассказала все, что могла, остальное - впечатление обо мне и Мари, - я считал. Какое-то время меня занимало, где Маргда, строящая из себя чувственную дуру, прячет книги и компьютер, но в целом она не была интересна. Как выяснилось, в прошлом году я приезжал сюда дважды: в конце лета и в сентябре. Не такой серьезный, как сейчас, чем-то напоминал павлина или же петуха, о чем соседка, конечно, не стала мне говорить. Я подошел к зеркалу: да, если б я больше улыбался, жеманничал, балдел от девичьего внимания - то, пожалуй. Сейчас это было так далеко. Приезжали мы на моем синем джипе, и никогда не оставались на ночь. Осенью Мари бывала здесь одна, или с однокурсниками. Часто выглядела грустной, и точно на чем-то сосредоточенной. Я появился здесь зимой, после нового года. Маргда не слышала и не видела, как я приехал. Выходил в сад поначалу только вместе с Мари, всегда в обнимку, в темноте. Среди сугробов мы казались слитыми в одно существо. Мари, похоже, была тогда ошарашена неожиданно свалившимся счастьем. Почему я так к ней переменился? Вдруг понял, что не могу без нее? Я не выглядел человеком, который ищет подругу; скорее, мне была свойственна установка на независимость до конца жизни. Причем в сочетании с этаким плейбойством, полным осознанием того, что я нравлюсь женщинам, причем многим женщинам:
  
  Я, конечно, не рассказывал Маргде о своем беспокойстве. Просто под видом откровенного разговора расспросил, что она думает. Наблюдал и пришел к выводу, что она удивлена: я казался - одним, а оказывался - другим.
  
  Мари тоже говорила мне насчет 'другого'.
  
  В принципе, ситуация объяснялась рационально. Разбил очередную машину, заработал амнезию, Мари привезла меня сюда, и ее забота сблизила нас. Потеряв память о прошлом, я начал новую, главное - чистую, жизнь, и стал иначе относиться ко всему. Болезнь, возможно - близость к смерти, спровоцировала меня на серьезность. Жизненный кризис, все вроде бы ясно. С психологией, как помнилось, я был неплохо знаком.
  
  Но в эту схему не укладывалось много чего.
  
  Во-первых, любовь. Я не мальчик, чтобы внезапно воспылать чувствами вплоть до отказа от собственной свободы. А я бы отказался от свободы окончательно, если бы Мари в противном случае что-то серьезно угрожало. Потом, мне казалось, что до 'болезни' я явно не был способен любить, а тут - такая насыщенность, точно я для любви, для Мари и создан.
  
  Во-вторых, у нас не средневековье и не война, чтобы девушка выхаживала мужчину - не родственника! - у себя дома. Профессионалы вряд ли бы это позволили.
  
  В-третьих, почему Мари так пугает возможность моего возвращения в город? Я буквально физически чувствовал ее страх. А ведь она достаточно умна, чтобы до такой степени пугаться одиночества. Тем более, она не может не ощущать устойчивость наших отношений, несмотря ни на что. Я же не собирался ее бросать. Я бы даже ее простил, если надо - без проблем. Но она, похоже, нуждалась не столько в прощении, сколько в том, чтоб ее берегли.
  
  В-четвертых, авария не оставила на моем теле никаких следов.
  
  Затем, если бы я попал в аварию, та девушка в кафе непременно бы расспросила: такие события без внимания не остаются.
  
  Еще я не понимал, почему мне настолько не по себе, если я ухожу без Мари далеко от дома, который, скорее всего, мне совсем не дом.
  
  И поведение Мари. Я не помнил, чтоб мы договаривались, что я остаюсь здесь, пока она столько времени проводит в городе. Никакой работой-учебой это не оправдывалось, - у нас слишком серьезные отношения, чтоб мы могли друг друга так надолго и регулярно бросать. Правда, это не я бросал, а она:
  
  Во мне принялся прорастать эгоизм. Мне хотелось жить, видеть других людей, и в особенности - несмотря на всяческие философии, - все-таки выяснить, кем я являюсь: являлся.
  
  Погода переменилась. Небо сгустилось и потемнело, дул сильный ветер и обещал дождь. Очень кстати среди жары. Но главное - это подтолкнуло меня преодолеть страх перед вылазкой. Особенно вдохновляла возможность грозы. Молнии, падающие деревья, банальный риск простудиться - как вызов. Становилось все равно, а потом изнутри нарастал восторг, перебивающий ноты отчаянности.
  
  Я подкараулил себя на порыве, и, оторвавшись от кресла, ушел. Не позаботившись запереть двери, проверить окна, отключить электричество:
  
  На дороге вздымалась пыль и била в глаза; пришлось идти полубоком. Я думал насмешливо, что, кажется, я зависим от сил природы. Сколько бы человек не старался от нее убежать, она все равно заставит то радоваться, то хандрить, болеть от ее капризов, ходить сомнамбулой по ночам, пугаться и восхищаться. До тех пор, пока она осознается отдельной от человека. До тех пор, пока человек не скажет 'Это я' - за нее. 'Это я', - пробормотал я, отворачиваясь от ветра, и попробовал незначительным телесным усилием, как во сне, телепортироваться отсюда - куда-нибудь в центр города. Разумеется, не получилось, но было полное ощущение, что мне - не позволили этого сделать, причем по сиюминутной прихоти, а не потому что перемещение невозможно. 'Кто здесь?' - спросил я мысленно-громко. Порыв ветра донес стук электрички. Почему-то я на нее успел, хотя и не старался. Опять очень мало людей, несмотря на середину лета. Мне везет. Я не люблю скоплений людей. А откуда я знаю, что не люблю?
  
  'Спасибо', - произношу я отчетливо, снова в потустороннюю пустоту, где не требуется говорить, чтобы услышать слова.
  
  Стоя посреди пустого вагона, придерживаясь рукой за спинку сиденья, покачиваясь, наблюдая, как косо захлестывает окна дождь, и дрожат на потолке лампочки.
  
  А что я знаю о том, что люблю?
  
  Я люблю глаза в глаза с человеком, можно и через стол, но обязательно в полутьме, лучше с живым огнем. Тогда человек оказывается в моей власти.
  
  Жаркая волна стремительно вздыбилась снизу вверх, и у меня запылали щеки. Разве мне нужно, чтобы другой был в моей власти?
  
  Это удобно: Да уж, в сообразительности мне не откажешь.
  
  Но я люблю людей, которые ускользают от моей силы, одновременно оставаясь рядом со мной. Как Мари: Я поморщился: куда не ткнись, всюду она. Кольцо, которое нужно прорвать. Я поймал себя на том, что дышу, как выброшенная на берег рыба. Испугался? Нет, ощущение было сложнее. Тело все время пытается передать сообщение, но мне незнакомы тонкости языка. Есть ли другие пути?
  
  Я все время надеялся на людей, которые смогут мне рассказать.
  
  Я долго шел по городу через дождь, машинально обходя лужи. Изредка проносились мокрые автомобили, и их лакированные бока смазано отражали дома и меня. Конечно, прохожие не попадались. Я свернул, не желая переходить широкую площадь, где раздраженный дождем водитель вполне мог меня не заметить и сбить. Здания здесь были старинные, с арками, лепкой, высокими окнами. Я потянул дверную ручку, и робко зазвенел колокольчик. Букинистический магазин.
  
  На несколько секунд я задержался на пороге, ошарашенный внезапной тишиной. Справа, за стойкой с открытками, сидела маленькая темноволосая девушка-продавщица, которую я машинально сравнил с Мари: то же чистое лицо, большие глаза, но - отталкивающее выражение брезгливой разочарованности. Подумалось, что она лесбиянка, причем без постоянной подруги. Печальный пейзаж. По левой стороне этого узкого и длинного помещения тянутся шкафы с книгами, затем, за одной-двумя ступеньками вниз - находится антикварный отдел. Но я сворачиваю в другой зал, попросторнее. Здесь тоже, столы и полки, все в книгах, книгах. У кассы сидит лилипут, кудрявый и коренастый, с высоколобым умным лицом. Надписывает бумажки, не обращает внимания на меня. Кроме нас - здесь только один человек. Молодой мужчина в светло-зеленом потрепанном пиджаке стоит ко мне спиной. Делая вид, что рассматриваю корешки, я медленно обхожу зал по периметру и то и дело поглядываю на другого посетителя. Обнаруживается темная бородка, что превращает его в разночинца из романов девятнадцатого века. Мужчина одного со мной роста, строен, выглядит по-университетски, то есть, не особенно обеспеченным, но - с чувством собственного достоинства. Мы можем оказаться знакомы, но это - не единственное, что привлекает. В молодом человеке ощущается сила, вроде той, что я уловил в Айон, но несколько иного свойства: гуще и темнее.
  
  Поймав краем глаза очередное мое движение, он оборачивается и коротко кивает:
  
  - Привет.
  
  Я бы мог ответить, и идти себе дальше, - он этого ждет, он знает, что я так бы и поступил. Но я останавливаюсь и становлюсь так, что моя поза провоцирует на диалог, хотя бы и короткий. Мужчина с бородкой внимательно оглядывает меня и констатирует:
  
  - Ты без зонта, а почти не промок. Ты на машине?
  
  - Нет, - качаю я головой.
  
  - Тогда это магическая практика? - он желтозубо ощеряется, как будто оборотень. - Ты ведь, кажется, занимаешься такими вещами?
  
  Я мягко пожимаю плечами, не отрицая.
  
  - Ты что сейчас делаешь? - интересуется он.
  
  - У меня несколько свободных часов:
  
  Мы определенно понимаем друг друга.
  
  - Тогда, может, поедем ко мне? Я из Петербурга привез кое-какие рукописи, думаю, тебе любопытно взглянуть.
  
  Мы идем на трамвайную остановку, не узнанный мною спутник скрывается под большим черным зонтом. Трамвай ползет сначала вверх, по древней деревянной улочке, за которой, сквозь дождь, мелькает кусок купола и крест. Темно, почти не блестят. Наверху мы разгоняемся, скользим.
  
  - Возьмем пива?
  
  - Я возьму.
  
  В магазинчике мой спутник деликатно отходит разглядывать стеллаж с бутылками, и это хорошо. В трамвае мы ехали во втором вагоне, и кондуктор к нам не добрался. Но здесь: Она отбивает мне чек за пиво и рыбу, и даже не спрашивает про деньги. Мне не до рефлексий, откуда взялось такое умение. Способность к гипнозу, наверное. В любом случае, я готов этим пользоваться, сколько влезет, но демонстрировать - лучше не надо. Денег у меня нет, и я не знаю, где взять.
  
  В доме пахнет сырой штукатуркой.
  
  Квартиры здесь ненастоящие: на несколько двенадцатиметровых комнат - общий коридор, где составлена старая мебель. В комнате отгорожен фанерной стенкой кухонный угол с раковиной и электроплиткой. Взгляд, брошенный на книги, утыкается в фотографию добермана.
  
  - Это Спайк, - произносит хозяин. - Его уже нет, но он где-то здесь.
  
  Мне нравится, что он так говорит. Мне это близко. Я сажусь на диван, и думаю, будет ли есть соленую рыбу невидимый Спайк. Хозяин стелет газету на деревянную табуретку, достает стаканы, усаживается на ковер напротив. Пиво пенится. Хозяин смотрит остро: наблюдает, как настороженный, уверенный в себе пес.
  
  Я вспоминаю про рукописи, но отмахиваюсь, как от неважного.
  
  - Ты знаешь, - честно говорю я, - я совсем не помню, как тебя зовут.
  
  Он хохочет, откидывая голову с давно не стрижеными черными волосами. Я, естественно, смущаюсь.
  
  - А ты знаешь, кто я такой?
  
  - Я этого тоже не помню, - мой взгляд забивается в угол, но я успеваю уловить на его лице выражение превосходства. Да. Он похож на человека, который самоутверждается путем создания вокруг себя атмосферы загадочности. Меня неожиданно осеняет, что таких в этом городе много.
  
  - Ты понимаешь, что я могу сейчас придумать легенду, а у тебя не будет выбора?
  
  Я делаю недоступное лицо, кривлю недоверчиво рот.
  
  - У нас есть общие знакомые: - блефую, конечно. Я ведь не знаю. Не помню.
  
  - Так, я тебе скажу часть правды, а часть неправды - причем то, что другие не знают. Ты станешь распространять информацию, и, таким образом, работать на меня.
  
  Он улыбается, гордый собой, обаятельный и бесшабашный. Надо думать, он нравится многим девушкам, но при этом они побаиваются.
  
  - Неправды не существует. Все, что ты скажешь, на самом деле есть: где-то.
  
  Улыбка его исчезает, он с секунду смотрит на меня так, точно уткнулся в стену.
  
  - Ты прав. Ладно, не будем, глупые игры. Ведь ты не слабее меня. Ты действительно ничего обо мне не помнишь?
  
  Я признаюсь:
  
  - Я долго болел. У меня амнезия.
  
  - Тебе помочь? - он глядит на меня с неподдельным сочувствием. - Я ведь как раз лечу людей. Правда, нетрадиционными способами. Но ты не бойся, у меня есть нормальное медицинское образование.
  
  - Как тебя зовут?
  
  - Ладыжец.
  
  Я удивляюсь столь странному имени, но он уточняет:
  
  - Евгений Ладыжец. А ты, надеюсь, действительно Игорь Чертанов? Ты это хоть помнишь?
  
  Он снова смеется. Как он быстро переключается. Им явно правит Меркурий, бог прощелыг и подвижных безумцев духовного толка.
  
  - Спасибо, напомнил, - иронизирую я. Какое-то время стоит молчание, он подливает пиво. Может, лучше рассказать ему все? Если он знает мою фамилию, то ему, наверное, ведомо и другое? Немного кружится голова. Я вспоминаю, что я только что сказал насчет правды, и колеблюсь: а не придумать ли мне самому историю своей жизни? Впрочем, она нуждается в правдоподобной основе. Мне бы не хотелось получать психиатрический диагноз и приглашение провести месяц-другой в больнице. Почему-то я уверен, что о моей амнезии докторам неизвестно.
  
  И я рассказываю Ладыжцу обо мне и Мари, о моих подозрениях.
  
  - Детектив, - констатирует он. - На что только женщины не способны!
  
  - Может, она меня прячет?
  
  - Не представляю, чтоб у тебя были враги: Впрочем, ты, кажется, возил в общежитие калипсол?
  
  Я вздрагиваю и смотрю на него с тревогой.
  
  - Не пугайся. Общежитие философского факультета, они достаточно вменяемы, чтоб не болтать. Да и было это, когда ты учился: сейчас-то вряд ли. Хотя у меня есть подозрение, что ты построил свой бизнес как раз на такие средства.
  
  Я хмыкаю.
  
  - За эти полгода, пока я валялся на даче, мой бизнес, наверное, развалился:
  
  - А у тебя есть партнеры? - он натыкается на мое недоумение и поправляется: - Извини. Наверное, у тебя есть причины не помнить? Может быть, лучше и не копать?
  
  - У меня выбора нет: Скажи, раз ты медик: реально вызвать амнезию химическим способом? Подсыпать что-нибудь:
  
  - Страсти-то какие, - иронизирует он. - Средневековье. Хотя: я ведь как раз занимаюсь синтезом: некоторых веществ. Мы с тобой и общались на этой почве. Правда, ты был не слишком доступен, мы никогда раньше так не сидели.
  
  - Так что? - возвращаю его к моему вопросу.
  
  - Можно. Все можно. Особенно, если ты сам захотел. А можно обойтись и без химии. Самовнушением. Ты ведь и студентов учил трансовым психотехникам.
  
  - Я - преподаватель, - полуспрашиваю-полуутверждаю я. Все сходится. Загадка локализуется в том моменте, когда я расстался с памятью. Зачем? Кому это было нужно?
  
  - Насколько я знаю, ты закончил философский факультет, но диссертацию пишешь на психологическом, и там же ведешь семинары. Странно, что до меня не дошли слухи о внезапном исчезновении препода, у меня на психфаке много знакомых. Или ты взял творческий отпуск?
  
  - А как тебе версия, что я захотел поставить над собой эксперимент и попросил Мари помочь?
  
  - Черт тебя знает. Я читал в интернете такую повесть: Правда, там герой - голубой, а по совместительству - руководитель тайной организации, желающей переделать мир.
  
  Я представляю себя в подобной роли и веселюсь. Становится легче, пиво делает свое дело.
  
  - Не уверен, что я часто бывал в интернете. Бизнес все-таки. А ты не знаешь, почему я, имея свой бизнес, преподавал в универе?
  
  - Понятия не имею. Ты вообще странный тип.
  
  - И что же мне теперь делать? - я зеваю и разваливаюсь на кровати.
  
  - Не хочешь поспать? Спи: - он как-то концентрируется, как собака в стойке, пригвождает меня взглядом. Но, как ни странно, я чувствую себя в полной безопасности.
  
  - Кто знает, вдруг в твоем сновидении мы сумеем что-нибудь выяснить:
  
  Сновидение - такое родное, свойственное мне слово. Я знаю, хотя и не могу выразить, что состояние сновидения отличается от состояния сна. Впрочем, я бы и не стал выражать. Не хочется говорить. Я прикрываю глаза, веки дрожат. Женя сидит на корточках, собранный, напряженный. Я вижу все как в тумане. Я позволяю увидеть, как его очертания из человеческих трансформируются в звериные. Я мысленно смеюсь: я способен превратить его в черного пса! Спайк - это он, но знает ли он об этом? Спайк - собакопаук. А кто здесь муха? Съешь меня, съешь. Я как тот пирожок из Алисы-За-Зеркалом. Съешь, и может быть - вырастешь: Приобщишься, так сказать: За кого я себя принимаю? Или это и есть я-подлинный, и я отказался от земной памяти, чтобы было свободное место для настоящего?
  
  Я проваливаюсь.
  
  
  
  
  5.
  
  Перед глазами в темноте мелькают золотые звездочки, очень близко и много; потом я понимаю, что звездочки - в темном облаке, я - внутри облака, и, как только я это осознаю, дымка начинает рассеиваться, и я могу разглядеть свои руки и контуры комнаты. Ночь, пахнет дождем. Ночь?!
  
  Я делаю над собой усилие и, дернувшись, вырываюсь из сна.
  
  Наяву не настолько темно, как там, но ведь лето, и я делаю вывод, что сейчас поздний вечер. Я встаю, и меня пробирает страх. Мало того, что я нахожусь в чужом, незнакомом доме. Я не помню, когда ночевал в последний раз в городе! Я должен быть там, на даче, и ждать Мари. За окном льет, я оглядываюсь в поисках своих вещей, - нет, кажется у меня с собой ничего не было. На миг задерживаю взгляд на выключателе: может быть, зажечь свет? И хозяин куда-то пропал: В ответ на мысль дверь отворяется, и входит он, с редкой бородкой и саркастическим выражением на лице.
  
  - Сколько времени?
  
  - Пол-одиннадцатого. Вряд ли ты успеешь на электричку.
  
  - А когда последняя?
  
  - Понятия не имею, - он щерится: смеется.
  
  - В любом случае, мне пора.
  
  - Куда ты пойдешь?
  
  - Домой: В смысле, на дачу к Мари.
  
  - Ты удивительно к ней привязан. И как ты будешь туда добираться?
  
  Я уверен, что Ладыжец намеренно не разбудил меня. Ему было очень уж интересно посмотреть, что я буду делать, если так задержусь. Но у меня нет намерения устраивать ему сцену, хотя, конечно, он не может не заметить тревоги.
  
  - Поймаю машину, - нарочито-небрежным тоном.
  
  - В такую погоду: - сомнение в его голосе тоже играное. Ему что-то от меня нужно.
  
  Он стоит, прислонившись к дверному косяку, и лениво меня разглядывает, - в то время как я топчусь неуверенно в центре комнаты, открытый со всех сторон. Это неправильно. Я собираюсь в нечто жесткое, отчетливо ощущаю немалые габариты своего тела, и так - смотрю в лицо Жене. На мгновение он теряется. Что-то передается ему от меня. Но, похоже, он все подряд привык воспринимать с усмешечкой, что и демонстрирует.
  
  - Остаться не предлагаю.
  
  - Спасибо, не стоит, - парирую я, и выхожу.
  
  Вылетаю.
  
  Мимо проносятся автомобили, отражения фар в мокрой блестящей дороге как желтые моржовые гигантские клыки. Я запрыгиваю в трамвай. Через четверть часа я на вокзале. Электричка поджидает меня. Еще сорок минут. Опустевшая голова. Чуть подташнивает от тряски. Впервые физически ощущаю, как хочется закурить. Отчетливое осознание: не успел:
  
  Я действительно не успел. Я торопился в темноте, и нарастало чувство вины оттого, что не сумею скрыть своего путешествия, не сумею соврать Мари. Но врать и не пришлось. Дыхание застопорилось на вдохе, когда я увидел зажженные окна. Такой мирный, уютный дом под монотонным дождем. Как приятно сюда возвращаться. Но я замедлил шаг, точно там поджидала пропасть. Там поджидала Мари.
  
  Бледная, маленькая, с поджатыми ненакрашенными губами.
  
  И посмотрела на меня так пронзительно, точно я изменил.
  
  'Где ты был?' - хотела она спросить, но вопрос ей казался затасканным, как старое дешевое белье, и поэтому противным, неуместным. Разве могут быть в живых отношениях подобные вопросы? 'Почему ты ушел?' - а на это она уже отвечает сама, и ей становится больно: ушел, потому что хотел быть свободным, потому что имею право, и главное - потому, что мне мало уютно-замкнутого и благоустроенного мира из дома, сада и Мари. Я ведь не пленник. Мужчине нужно что-то кроме женщины и дома. Если он настоящий мужчина. В таких банальных выражениях Мари рассуждает за меня: она поднаторела в философии, но отнюдь не в житейской психологии, - она совершенно наивна в плане человеческих отношений. Она ощущает себя виноватой, что сковывает меня, но, с другой стороны, ей хочется, чтобы я принадлежал ей целиком, чтобы я продолжал жить ею, а она - мной. Конечно, когда ей не нужно учиться. И вот мы имеем в головке Мари потрепанную бытовую драму: он (то есть, я) на самом деле птица высокого полета, он - больше ее, она на нем застревает, и хочет симметрии, но симметрия невозможна, невозможна, невозможна. Если она что-то скажет сейчас, то заплачет. Особенно, если крикнет. А комок в горле хочет взорваться криком. Этого-то я и боялся: воображению Мари только дай волю - и она создаст мир, которого, в сущности, нет, но он будет эмоционально воздействовать на нее, давить и рвать ее хрупкое сердце.
  
  Ей просто не хочется воспринимать реальность спокойно, ей обязательно нужны нафантазированные очень острые приправы. Она не может иначе: однажды ее уже бросили, - то, что было катастрофической случайностью, она, при всем своем уме, воспринимает как вопиющую несправедливость по отношению к ней. Все имеет отношение к ней. Особенно я. Особенно мои действия мимо нее. Чувство вины переходит в страх, а затем - в решимость. Взорвать все, уничтожить.
  
  - Я здесь с шести часов, - вымученно произносит Мари.
  
  - Я не думал, что ты приедешь в середине недели, - отвечаю я сдержанным тоном. Она оттолкнет, если я попытаюсь ее обнять. Я не хочу, чтобы она отталкивала меня. Все было бы проще, если бы я жил на даче по собственной воле. Но я до сих пор не знаю истинной причины моего появления здесь. С другой стороны, мне не хочется ударять Мари, а это неизбежно, если она всерьез решит сейчас поссориться.
  
  'Мари, спасибо, я сейчас здоров, и, видимо, пора мне возвращаться в город', - я представляю, как бы это звучало. Как бы Мари сдержалась и сдавленным голосом вежливо попрощалась бы. Интеллигентная девушка понимает, что у нее нет права кого-то сковывать. Но проблема в том, что я не знаю, куда поехать, где жить. Я все забыл: если вообще была какая-то память.
  
  - Мне было скучно, и я решил прошвырнуться в город, - это почти правда, но звучит катастрофически фальшиво.
  
  - Ты с кем-то встречался? - Мари препротивно произносить эти слова все из-за той же дурацкой интеллигентской убежденности, что каждый на самом деле - сам по себе; она пытается компенсировать отвращение равнодушными интонациями, но они все равно не скрывают ее напряженности и тревоги.
  
  - Да так. Выпили пива с одним знакомым.
  
  Я вижу, как в головке Мари вырисовывается картина романтического свидания в темной комнате под шум дождя, - и перебиваю ее самоубийственное фантазирование:
  
  - Женя Ладыжец. Ты его знаешь?
  
  - Из медицинского? - недоверчиво спрашивает она. У нее нет возможности меня проверить. Они не общаются с Ладыжцом, зная друг друга лишь мельком.
  
  - Странный парень.
  
  - Что же в нем странного? - она глядит на меня вызывающе. Как ей не идет напряжение!
  
  - Тебе действительно интересно о нем говорить?
  
  - А почему бы и нет?
  
  - Мари, давай я тебе сделаю ванну, - обычно ванна у нас сочеталась с массажем, переходящим в медленный, завораживающий, какой-то сновидческий секс.
  
  - Не надо мне никакой ванны!
  
  Она боится, она невероятно боится. На поверхности - того, что мы расстанемся, но в глубине скрывается что-то еще, чего я не могу прочитать.
  
  - Мари: - я делаю попытку взять ее за руку.
  
  - Не надо, - отрубает она. - Сейчас это неуместно.
  
  Она права: при таком накале физический контакт не очень-то приятен. Хотя я бы мог насильственно прорвать барьер. Отчасти она даже этого ждет. Но не буду.
  
  - Что ты чувствуешь сейчас? - говорю я как можно мягче.
  
  - Ты как психотерапевт! - огрызается она.
  
  - Я к тебе отношусь совсем по-другому, чем относился бы врач, - я не уверен, что сейчас именно так, но это правильная фраза. - Мне действительно хочется знать, что ты чувствуешь.
  
  Пауза. Она посылает долгий взгляд за окно, где сквозь ее слабое отражение дождь размывает деревья.
  
  - Отчуждение, - ударяет она.
  
  - Почему? - забавно, но мне не больно, хотя она явно хотела задеть. Я чувствую себя очень сильным: и действительно отстраненным, как пресловутый психотерапевт.
  
  - Я не знаю.
  
  - Спрошу по-другому: когда оно началось?
  
  - Когда приехала, и поняла, что я здесь одна: Нет. Раньше. Но постепенно. Это, наверное, естественный процесс. Мы же отдельные друг от друга: люди.
  
  - Но ведь не всегда? - произношу я тихо-тихо, поскольку вдруг физически чувствую, как отлипаю, отплываю от Мари.
  
  - Не всегда: - отзывается она еле слышным эхом. А я встаю и выхожу под дождь.
  
  Он шумит; блестят и шевелятся черные листья, на земле лужи. Я схожу туда с дорожки, и вода сразу пробирается к моим ногам. Все дело в том, что я хочу промокнуть. Я хочу в этом ощутить свое тело. Дождь лезет в глаза, шлепает по лицу, пронизывает одежду. Я понимаю, что выгляжу сейчас картинно, киношно, но - уж какой есть. Не слишком реальный. Что я могу еще сделать, чтобы почувствовать себя настоящим? Сильное ощущение себя обычно мне дает секс, но это теперь нереально. Мне остается дождь. Я протягиваю руку и трогаю дерево. Оно старше и куда как реалистичнее меня. Стать ли мне деревом?
  
  Я отчетливо представляю, как смещается реальность, оборачиваясь своей мифологической стороной; как я делаю с десяток шагов в гущу сада, и с каждым мне труднее идти, поэтому я наконец останавливаюсь, и затвердеваю навсегда: теперь мне не сойти с этого места.
  
  Мари, укутавшись в старушечий серый платок, появляется на крыльце.
  
  - Айгор! - кричит она, перебивая дождь. - Ты же промокнешь!
  
  Я уже промок. Но я делаю усилие и возвращаюсь. Во мне есть какая-то часть, которая обязывает соответствовать ожиданиям и желаниям моей тонкочувствующей подружки. Точно я поставлен здесь ее оберегать. А между тем, в последнее время я чересчур пренебрегаю своими обязанностями:
  
  Я меняю одежду нарочито замедленно - чтоб нейтрализовать внутренний бунт. Я хочу жить! Я хочу чувствовать многих и себя вместе с ними. Хочу общаться! Я ведь живой человек. Мари не может не отпустить. Но, я знаю, в глубине души мою свободу она воспримет как предательство, и вряд ли сможет тогда быть со мной. И уже этой ночью она отчуждается от меня, хотя, уверен, она бы не сопротивлялась. Я укладываю ее бережно, как маленькую девочку, накрывая одеялом, сажусь рядом в кресло, и жду, пока она заснет. Мне горько, и странно, и беспокойно. Но я впервые за полгода осознаю ценность себя самого - отдельно взятого.
  
  Я закрываю глаза и опять выхожу под дождь. Тело мое остается в кресле, но я ощущаю, как вода обтекает меня. Теперь меня не остановят, потому что рядом никого нет.
  
  
  
  6.
  
  Мы не договаривались, но по молчаливому согласию я остался на даче один: Мари приезжать перестала. Я понимал, что, перебравшись в город сейчас, ничего не узнаю, - все возможные знакомые наверняка разъехались на лето. Смутно я помнил, что народ неспеша начинал возвращаться во второй половине августа. Но дело было даже не в этом. Мое состояние притупилось. Я валялся на солнце и неприязненно наблюдал, как во мне умирает наша идиллия. Я имел все, пока не нарушил границу. Но я вряд ли мог поступить иначе: я вырастал из прошлого, как из старой одежды, разрывая ее по швам. Правильнее было бы, наверное, исчезнуть сразу и прекратить использовать вежливую Мари, которая не решалась выгнать меня, а, может, и слабо надеялась на возвращение былого доверия. Но я находил в ситуации какое-то извращенное удовольствие. Если была жизнь, значит должна быть и смерть. Почему-то я предпочел дать отношениям гибнуть естественным образом, вместо того, чтоб их - хотя бы из гуманизма - прикончить сразу.
  
  Позже я не раз видел фильмы, где герой очень нервничает и не может остановиться, когда ему крайне надо узнать о своем происхождении. Все это неправда: сценарист обостряет реальные чувства для того, чтобы внушить зрителю напряжение. У меня не было зрителей, чтоб демонстрировать им драматизм ситуации. Да и драматизм не мог удерживаться постоянно. Иногда мне казалось, что я взорвусь, но это быстро проходило, и я научился воспринимать это не слишком серьезно. Я был жив, здоров, уверен в себе. Я считал справедливым, что живу здесь, поскольку Мари не говорила об иных вариантах, - а я здесь только благодаря ей. Впрочем, я не сомневался, что способен устроиться где угодно.
  
  Иногда я чувствовал слабость - наверное, действовала жара. Но ведь это на время, я не мог заболеть по новой. Меня все устраивало, хотя мне не было хорошо. Обычная скука, хандра. Иногда казалось, Мари увезла с собой мои силы. Отсутствовала необходимость с кем-то спорить, кому-то противостоять, вот я и ждал, когда все образуется само собой. К ночи, правда, накатывало беспокойство. Всплывали яркие лица тех, кого я успел узнать: Айон, Ладыжец, та девушка из кафе. Они не звали меня. Они тоже ждали, причем с иронией: ну как, разве сможешь один? Я отвечал твердо: смогу. И не двигался. Я не помнил, как жить одному. Это как раз и тормозило. Первоначальный порыв так ничем и не обернулся: осталось, как есть - правда, я забывал ощущение от Мари, тепло, которое возникало, когда я ее обнимал. Растаявшее, это казалось уже неважным. Ничего не казалось важным. Поэтому так все и шло: смена нескольких настроений за сутки влекла за собой смену того, как я это воспринимал умом, - и не за что было цепляться. А следовало - цепляться? И опять я чувствовал слабость и нежелание двигаться: как физически, так и душевно.
  
  Со мной ничего не происходило, а спровоцировать события сам я не мог.
  
  Тем временем за мной следила Маргда.
  
  Я заметил ее среди дня, загорелую, в льняном белом платье: она остановилась на дорожке и пристально смотрела на наш дом. Я, не скрываясь, распахнул окно на втором этаже и закурил. Она махнула мне рукой, как ни в чем не бывало, повернулась, и пошла к своему коттеджу. Но я знал, что она стояла в задумчивости минут этак пять-семь, и думала обо мне.
  
  Я предполагал, что ей просто скучно, нечего делать. Она не решалась зайти ко мне - может быть, потому что я этого не хотел. Или Маргда считала себя достойной моего первого шага. Или стеснялась. Хотя эту версию я отбросил, а позже решил, что слежкой она провоцирует. Я видел ее то на балконе с биноклем, - она не отнимала его от глаз, только переводила в сторону леса. Или сидела с журналом вполоборота, но глянцевые фотографии не слишком ее интересовали. Балкон был удачной стратегической точкой. Часов в пять она выставляла туда синий шезлонг, и усаживалась туда - в купальнике, шляпе, темных очках. На мой взгляд, с загаром у Маргды все было в порядке: наверняка к началу сезона она провела десяток сеансов в солярии. Она просто реализовывала возможность за мной наблюдать, при этом делая вид, что живет своей самодостаточной жизнью.
  
  Я, понимая все ее хитрости, не отвечал. Она, впрочем, не слишком маскировалась.
  
  Но мне нравилась Маргда. Поэтому в пространстве между мною и ей нарастало приятное напряжение. Когда я растягивался среди дня на траве, закрывая глаза, я ощущал, что она со мной рядом, она ко мне прикасается. Большего я не хотел. Было странно и то, что она вообще мне так нравится: еще месяц назад меня занимала одна Мари. Я пробовал вспомнить, со сколькими женщинами я встречался, - не удавалось. Похоже, со многими - раз я ощущал себя столь уверенным, искушенным. Я мог управлять своими желаниями. Я ленился желать. При этом присутствие Маргды, похоже, придавало мне сил. Я позволял ей смотреть на себя, - и ее внимание меня питало.
  
  В один прекрасный вечер, по идее, Маргда могла решить, что я готов, а я - разрешить ей воспользоваться моей готовностью. Будь она помоложе, менее сдержанной, она бы пришла давно, и я, пожалуй, ее бы помучил, чтобы забрать побольше приятной мне, медовой женской энергии. Но так получилось, что в этот вечер я сам подумал отчетливо: Иди сюда, Маргда. Я мог об этом только подумать, ведь она и не подозревала, что я зову ее так. В безмятежной тишине я услышал, как она уронила журнал, и встала - довольно резко. Я открыл глаза и сел, заслоняя глаза ладонью от солнца. Стукнула калитка. Маргда скрылась в доме. Я увидел как ко мне почти бесшумно - в босоножках на резиновой подошве - приближается Мари.
  
  - Здравствуй, - сухо сказала она.
  
  Я поднялся. Расслабленности как ни бывало. Мари критически оглядела меня - полуголого, золотокожего. Я ей по-прежнему нравился, но не настолько, чтобы сближаться.
  
  - Не скучал здесь? - она кинула быстрый взгляд на дом Маргды.
  
  - Спал, в основном. Очень жарко.
  
  Я подумал, что Мари вполне могла воспринять эти слова как двусмысленность. Другая на ее месте съязвила бы. Но Мари была хорошо воспитана.
  
  - Пойдем в дом, - сказал я, и повел рукой в воздухе, как бы собираясь обнять ее и мягко подтолкнуть, но так и не коснулся. Плечи Мари напряглись. Она пошла впереди.
  
  - Хочешь холодного чаю? Воды?
  
  Что бы сказала Мари, если б я предложил ей выпить? Возмутилась бы неуместностью ситуации? Если мы будем продолжать отдаляться, то мне с ней, как и с другими, без выпивки не обойтись. Не знаю, был ли я любителем спиртного, но, по опыту последних времен, алкоголь здорово смягчает атмосферу и делает человека доступнее. А мне это нужно, хотя непонятно, зачем.
  
  Но Мари даже и не садится. Смотрит на меня снизу вверх огромными фиолетовыми глазами.
  
  - Айгор. Я больше не буду сюда приезжать.
  
  - Понимаю, - я принимаю ожидаемый удар. Я не буду сопротивляться. Это бессмысленно.
  
  - Это значит, здесь отключат воду и электричество. Зимой здесь нельзя будет жить.
  
  - Хорошо.
  
  Я стою перед ней, но на нее не смотрю. Мой взгляд скользит по полу, по стенам: Я расслаблен. Вот-вот, и я отделюсь от тела, исчезну как физическое существо.
  
  Мари смотрит на меня с жалостью.
  
  - Извини.
  
  - Ничего-ничего, - спохватываюсь я. - Все правильно. Я сейчас соберу вещи и уеду.
  
  В глазах Мари я замечаю отчаяние, но ведь она сама себя довела. Зачем-то ей нужно страдать. Я не хочу мешать.
  
  - Но ты можешь остаться до сентября, - пытается она спасти положение.
  
  - Спасибо. Со мной все в порядке, - я отхожу подальше, чтобы мы лучше чувствовали свою разделенность. - Я здоров.
  
  И добавляю неуверенно, на всякий случай:
  
  - Я все помню.
  
  На миг на лице Мари появляется страх, но тут же она себя успокаивает и принимает более или менее равнодушный вид. Интересно, чего она испугалась? Того, что была виновата в моем состоянии?
  
  Это сейчас неважно. Я не сомневаюсь, что смогу устроиться в городе, хотя и не знаю, как. В голову лезут дурацкие идеи насчет ночевок в чужих подъездах, а в совсем теплые ночи - на скамейке в университетской роще.
  
  - Все хорошо, - говорю я, и иду наверх собирать мои вещи.
  
  Мои вещи. Очень немного. Белое, серое - ничего темного или цветного. Ничего теплее хлопчатобумажного свитера. Странно, неужели я в нем выходил на прогулки зимой? Все выглядит очень новым. Пожалуй, мне надо пополнить свой гардероб. Что-нибудь яркое. После потери памяти я еще не задумывался о своих вкусах в плане одежды. Не Мари ли покупала мне это?
  
  Когда я спустился, Мари стояла в саду, под деревьями, хрупкой статуей. Я вышел к ней, придерживая сумку. Вот он момент: поставить сумку на землю, обнять эту трогательную фигурку, взять на руки, унести в дом, начать все сначала: У меня даже кольнуло в сердце. Но как бы не так.
  
  - Привет! - громко произнесла блистательная Маргда, заходя к нам во двор. - Я еду в город. Кого-нибудь подвезти?
  
  Она красноречиво потрясла ключами от машины. На ней было короткое полосатое платье и красные босоножки.
  
  - Я остаюсь, - глухо произнесла Мари, стараясь не разглядывать Маргду.
  
  - А я как раз собрался, - безмятежно улыбнулся я. - Спасибо, Вероника. До встречи, Мари.
  
  Наклонился, и чмокнул - твердую, маленькую. Почувствовал, что она будет плакать. Но в тот момент мне хотелось быть светским и самостоятельным - вот, как Маргда. То есть, непробиваемым.
  
  Мари, я приснюсь тебе этой ночью. Я буду с тобой в твоих снах. Но я не могу быть с тобой наяву, - потому что ты прогоняешь меня.
  
  Звук двигателя вырвал меня из глубины. Мы тронулись.
  
  
  
  
  7.
  
  Загорелые колени Маргды напоминали полированное дерево. Я поймал себя на мысли, что эта женщина отнюдь не деревянная, что весь этот лоск - провокация, чтобы мужчины хотели проверить. Маргда вела машину уверенно, но большая часть внимания была посвящена не дороге. Эта красивая зрелая женщина вот-вот могла рассмеяться. Или же улыбнуться - самой сладкой улыбкой, в зависимости от обстоятельств.
  
  Мне это нужно?
  
  Я не знал.
  
  Глядя на холеные руки Маргды, легкое движение руля, колебание стрелок, я осознал, что ничего в вождении машин не смыслю. Хотя в памяти то и дело всплывал здоровый синий автомобиль. Я был уверен, что легко смогу научиться, но не мог вспомнить себя за рулем.
  
  - Куда вас подбросить?
  
  - Понятия не имею.
  
  Она повернулась и вопросительно на меня посмотрела. Как, я хочу провести время с ней? Конечно, это не удивляло ее, но правила требовали изобразить удивление: мы ведь почти не знакомы.
  
  Как же. Мысленно Маргда уже овладела мной во всех смыслах, воспринимала как собственность. Ей было странно обращаться ко мне на вы после всего, что с нами случилось в ее горячем богатом воображении.
  
  - Я скажу, когда мы окажемся в городе.
  
  Она повела плечом немного разочарованно. Ей не нравилось, что роль драгоценной дичи досталась мне; она считала, что и сама достойна охоты. Но она была старше, она это помнила, а тот, кто старше, умнее, опытнее - тот и ведет. На несколько минут я ощутил себя ее ровесником, и мне стало грустно. Будь мне за сорок, из нас могла получиться хорошая пара. Но в гармоничные отношения при большой разнице в возрасте я не верю. Уже не верю. Наша история с Мари тому доказательство; моя размытая грусть по поводу невозможного будущего перетекла в куда более острое чувство насчет утраченного прошлого.
  
  Утраченные иллюзии, роман о взрослении героя. Я читал когда-то эту книгу? Впрочем, больше меня занимало, в какую историю попал я.
  
  - Игорь, можно вас спросить?
  
  - Конечно.
  
  - Чем вы занимаетесь?
  
  - Преподаю: - не слишком уверенно.
  
  - А что именно?
  
  - Психологию.
  
  - Как интересно. Вы, наверное, уже кандидат наук?
  
  - Почти, - девушка из кафе была очень кстати. Как и все, кто мог хоть немного рассказать мне обо мне.
  
  - У вас есть семья?
  
  Я издаю смешок. Будь у меня семья, что бы я делал полгода на даче?
  
  - Да, конечно, - понимающе произносит Маргда. - Но ведь в жизни бывает по-всякому. В какой-то момент доходит, что близкие люди в тебе не слишком нуждаются:
  
  Интересно, она рассказывает о себе или ведет подкоп под меня?
  
  - Но не будем о грустном, - беспечно пресекает она попытку серьезного разговора. - Игорь, не поймите меня неправильно, но, мне кажется, мы еще будем общаться. Я бы хотела узнать, как вы живете, что любите. Ведь это естественно?
  
  Очень естественно. Поэтому Маргда мне нравится. Она все время срывается на то, что действительно думает, причем делает это сознательно: мол, она может себе позволить такое, не слишком корректное, но если все начнут вести себя корректно - как же скучно будет жить!
  
  - К тому же, - иронически добавляет она, корректируя смысл своих намерений, - нельзя же молчать всю дорогу.
  
  - Вероника, - торжественно произношу я. - Я готов ответить на любой ваш конкретный вопрос. 'Как я живу', 'что люблю' - это слишком абстрактно.
  
  Мне, и правда, нечего скрывать. Наоборот, я бы хотел найти повод раскрыться и что-то понять о себе.
  
  - Но это же просто - перечислить то, что вы любите! - смеется Маргда, встряхивая черными волосами. - Закаты, красное вино, красивых женщин:
  
  - Костры, - уверенно говорю я. - Я люблю жечь костры.
  
  - А мосты?
  
  - Это чересчур грандиозно. И огнеопасно. Мост может остаться, только я буду уже далеко.
  
  - Вы очень гуманны.
  
  - Не факт.
  
  - Да неужели? Разве вы поступали жестоко по отношению к людям? Расскажите, я хотела бы знать.
  
  Нет, про Мари я рассказывать ей не буду. Да я и не уверен, что это жестоко. Я чувствовал, что Мари сама хотела остаться одна. Я просто исполнил ее желание, хотя нам обоим от этого больно.
  
  - Возможно, в молодости:
  
  - Вы разбивали девичьи сердца?
  
  Я посмеиваюсь в ответ. Мне нечего рассказать. Она понимает по-своему.
  
  - Вы же знаете, Игорь, что вы очень привлекательны?
  
  Больше того: я знаю, что для меня это норма. Я не могу быть другим. Серым, мелким, убогим, ущербным. Но я не считаю свою привлекательность чем-то особенным. Я так создан. Я привык.
  
  - Вы тоже, - отвечаю я, как следует ответить.
  
  - Вы хотите сказать, что мы похожи?
  
  Она откровенно блефует, и она знает, что я замечу. То есть, она почти прямо говорит, чего хочет: чтобы у нас обнаружилось нечто общее. Чтобы мы оба нашли причину встретиться еще раз. Иначе - сейчас мы приедем, я выйду, и мы вряд ли пересечемся.
  
  - Вероника, у меня почти нет знакомых в городе, - я признаюсь и сдаюсь. - Вы не дадите свой телефон? Вы меня подвезли, я вам должен.
  
  Уже показались девятиэтажки на Южной.
  
  - Конечно. Так, вам куда?
  
  - На остановке, если не трудно. Я пойду в общежитие.
  
  Правильно, Маргда не может на что-то рассчитывать, когда я только-только оставил другую в растрепанных чувствах. Она понимает и останавливает.
  
  - Куда вам записать телефон?
  
  Я достаю блокнот из заднего кармана джинсов. Понятия не имею, откуда он там.
  
  Через минуту я уже пересекаю площадь. В самом широком месте. Пешеходный переход метрах в двадцати справа, движение на дороге вечером бурное, но я четко вычисляю, когда сделать следующий шаг, а когда задержаться. Приходит в голову, что своей уверенностью, точностью движений я внушаю водителям спокойствие: они могут не бояться за себя и за меня:
  
  Почему-то кажется, что я могу рисковать там, где другим надо бы поостеречься.
  
  Я спускаюсь к общежитиям, пыльно, и отовсюду музыка: из одной то и дело попадаешь в другую. Где-то вблизи река, дует, тянет живой водой. Я останавливаю троицу студентов:
  
  - Вы не подскажете, где общежитие философского факультета?
  
  Не понимаю, почему я не спросил про психологический. Не понимаю, почему я вообще спросил. Возле университета я ориентировался хорошо. Возможно, потому что здесь здания одинаковые, безликие? Мне показывают дорогу. Вспоминаю, что общежитие называют 'тройкой'. Длинные ступеньки крыльца ноги уже узнают. Внутри прохладно, темно, вертушка на входе. Полусонный охранник, не будем тревожить его. Доверяю своему телу, и - оно выводит меня к комендантше.
  
  Удивительно, я ее совершенно не помню, но она улыбается мне - реально рада меня видеть. Я не успеваю осознать, что делаю. Как там говорил Ладыжец, трансовые психотехники? Может быть. Чтобы погрузить в транс другого, надо самому войти в транс. Транс-ценденция, преодоление границ. Размывание между мной и другим. Люди объединяются и понимают друг друга без слов. Мне нужно здесь поселиться. Она вручает мне ключ. Рационально, она на что-то рассчитывает - деньги, или другую материальную помощь, - но пусть она забудет меня, она больше меня не заметит, тем более пока лето, и большинство комнат пустует. Так, на шестой этаж. Лифт не работает, пахнет помоями и картошкой, лестница тоже пуста. Квадраты пыльного света на площадках и на ступенях. Я поднимаюсь наверх по угластой спирали. Я думаю, что со мной будет, если я не остановлюсь, а буду двигаться дальше, дальше, за пределы последнего этажа, по бесконечной лестнице в небо.
  
  Я сказал себе 'нет', и благополучно добрался до комнаты. А там - как следует заперевшись - лег ничком на голый матрас и почему-то начал дрожать.
  
  Это - свобода. Впервые, как себя помню.
  
  
  
  8.
  
  Часов в десять вечера в дверь постучали. Я автоматически вскочил, включился - как включают свет. К слову, в комнате с окном на восток было уже темновато, поэтому я и в самом деле, прежде чем открыть, нажал на выключатель. Загорелась голая лампочка под потолком, а в следующий момент я увидел здорового парня, почти на голову выше меня и раза в полтора шире.
  
  - О! - преувеличенно-радостно воскликнул он. - Ты давно здесь?
  
  - Часа два, - я постарался расслабиться, чтобы не вызывать подозрений. И я вправду решил делать вид, что все помню.
  
  - Мне сказали, что ты поселился здесь, но я не поверил: ведь ты говорил, что не вернешься до сентября.
  
  - Там нечего делать, - ухмыльнулся я. Парень двинулся на меня, пришлось посторониться, чтоб пропустить. Он тяжело уселся на кровать - сетка прогнулась и заскрипела. Я подтянул табуретку, и, стараясь сохранять непринужденность, уселся верхом.
  
  - Как вообще у тебя дела? - поинтересовался он. Что-то ему было нужно.
  
  Я пожал плечами:
  
  - Лето. Затишье. Жара. В такое время только отсыпаться.
  
  Но он явно не собирался давать мне спать.
  
  - Посидим? Суббота все-таки.
  
  Я представил, как мы с ним тупо сидим друг против друга час, другой, третий, изредка обмениваясь малозначительными репликами, и удержался, чтобы саркастически не хмыкнуть. Такого лучше не обижать.
  
  - Я имею в виду: В смысле, Тофик привез канистру армянского коньяку, - уточнил он, поскольку, видимо, все-таки разглядел недоумение на моем лице.
  
  - Ого, - конечно, я не мог не отдать должного размеру коньячной тары. - А Тофик..?
  
  - Который из профкома. Аспирант с исторического. Помнишь, вы с ним базарили про зороастризм?
  
  - Да, вроде припоминаю.
  
  - Он теперь подрабатывает ремонтами. И кто-то с ним рассчитался.
  
  - Неплохо.
  
  - Неплохо? Отлично! Так что, я ему сейчас позвоню? - он неуклюже потянулся большой рукой за спину.
  
  Я отдался на волю волн. Разумеется, выбора не было: я почти ничего не знал, чтоб самому создавать ситуации. Или пока не хотел. Я хотел впитывать информацию о людях, разглядеть себя в них. С ними мне было, определенно, спокойнее, чем одному.
  
  Тофик, спортивный красивый азербайджанец с умным спокойным лицом, привел девушку: худую, высокую и угловатую. Ее резкие черты старались сохранять вызывающее выражение 'я-знаю-себе-цену', но, когда на нее не смотрели, она становилась уставшей и грустной.
  
  - Я давно хотела с вами познакомиться, - произнесла она грудным низким голосом.
  
  Я улыбнулся:
  
  - И что же во мне такого, ради чего со мной стоит знакомиться?
  
  - Тофик рассказывал, что вы довольно интересный и нестандартный человек.
  
  Я посмотрел на Тофика. Тот изобразил мягкую полуулыбку: мол, что с женщины возьмешь. Девушка - звали ее Натали - не отрывала от меня внимательных глаз.
  
  - Она сочиняет, - сказал мой первый гость, которого, как выяснилось, звали Славой. - Наш Игорек - простое, незатейливое существо.
  
  Натали хихикнула. Я удивленно вскинул брови: я и не представлял, что ко мне можно так относиться.
  
  - Не обижайся, - Слава похлопал меня по плечу. - Я пошутил.
  
  - Нас тут слишком мало, - вовремя вступил Тофик.
  
  - Я могу позвать девушек, - сказала Натали, и, не дожидаясь одобрения, развернулась и пошла к двери.
  
  - Стаканы захвати! - крикнул Слава ей вслед. - А закусь? Игорь, у тебя есть что-нибудь?
  
  Разумеется, о еде я и не подумал. Тофик вызвался сходить, Слава увязался с ним. Пока никого в комнате не было, все они показались мне нереальными. Но через четверть часа в мою комнатушку набилось человек десять. Они все говорили, несколько возбужденные спонтанным праздником, звенели посудой, резали и раскладывали еду, шуршали, касались меня. Я ощущал всех сразу, я будто бы попал в улей, но не был ему враждебным, а был неподвижным центром. Я не разбирал, что они говорят, да и неважно, но в нескончаемом говоре начал чудится ритм, и даже какая-то музыка. Я сел, встал, снова сел, не найдя себе дела. Натали наблюдала за мной. Я подумал, она похожа на темного ангела. Наши взгляды пересеклись.
  
  - Сегодня праздник, - сказала она сквозь общий шум. Сказала - мне. Другие ее не услышали.
  
  - Какой?
  
  - Праздник ведьм. Их всего четыре в году.
  
  Нечто хищное было в ее тонком изогнутом рте.
  
  - Среди нас есть ведьмы? - поинтересовался я таким тоном, каким обращаются к маленькому ребенку, который увлеченно рассказывает о своей очередной фантазии и хочет, чтобы она стала реальностью.
  
  - Как сказать: - естественно, она имела в виду себя.
  
  - А как можно распознать ведьму?
  
  - Нуу: - она смешно вытянула губы в трубочку, а потом сделала скептическую гримаску, демонстрируя, что она вовсе не глупая фантазерка, а просто ведет сознательную игру, возможно - от скуки. - Ведьма - это же архетип. Если в женщине выражено такое архетипическое начало, то, значит, она и есть ведьма.
  
  Я вздохнул. У меня стало проклевываться подозрение, что окружающим свойственно останавливаться, когда начинается самое интересное. Я все время ждал, что со мной произойдет нечто из ряда вон выходящее, но пока, сколько я не общался, мы прохаживались у самой границы, не решаясь, однако, ее переступить.
  
  - А так все хорошо начиналось! - со смешком воскликнул Слава, который, оказывается, прислушивался к нашему диалогу. Его маленькие глазки возбужденно блестели, но отнюдь не из-за ведьм. И он сказал:
  
  - Давайте разливать.
  
  Мы пили, ели, снова шумели. Я не чувствовал вкуса коньяка и еды, я просто был вместе со всеми. Вкус был у ситуации. Буйный вкус жизни. Мы были здесь все молодые, яркие, умные, ироничные, взрослые, бесшабашные, разные. Меня опять стало немного потряхивать. Вместе со всеми я встал, чтобы выйти и покурить. Пошатнулся. Кто-то засмеялся: 'Тебе, Игорь, больше пить нельзя!' В ответ я расплылся в улыбке, в коридоре придерживался стены. Над балконом раскинулась ночь, посвежело. Я прислонился к щербатым потрепанным кирпичам. Остальные выкурили свои сигареты раньше, чем я; я остался один.
  
  Ночной ветер трепал кроны высоких деревьев.
  
  Натали, не курившая вместе со всеми, вышла ко мне на балкон. Молча я поднес ей зажигалку. Она глядела туда, куда смотрел я - там пахло рекой.
  
  - Так вот, о ведьмах, - сказала она очень серьезным глубоким голосом. - Ведьмы - те, кто общается с Демоном.
  
  
  
  
  9.
  
  'Демон' было красивое слово. Оно сразу будило образ темной, ночной волны, сияющего и пренебрежительного взгляда откуда-то сверху, скорбного рта, огромного тела. Я представил, как гигантский Врубелевский Демон, почти прозрачный - разглядеть контуры можно только случайно, на миг, - сидит в задумчивой позе боком к реке, а город простирается у его ног. Холодок - смесь страха с восторгом - пробежал по спине. Я бы хотел жить в мире, в котором есть Демон. Но, понял я свое малодушие, старался бы не попадаться ему на глаза.
  
  Пока ничего не случилось - снаружи, во всяком случае. Я видел, что старо-новые мои знакомые, подобно мне, живут ожиданием невероятных событий, но понимают при этом, что вряд ли что-то особенное произойдет с ними до самой смерти. Любовь? Она кажется яркой только в первые месяцы. Путешествие? Все мало-мальски экзотические места освоены туроператорами. Сны не в счет. Война - упаси нас, Господи. А моя амнезия была бы сенсацией средней паршивости, вроде газетной, поэтому я стыдился признаться в потере памяти. Ничего, как-нибудь восстановится.
  
  Взбудораженный сначала таким количеством людей, которые якобы знали обо мне больше чем я, вскоре я успокоился. Здесь не было ни одного близкого мне человека - того, с кем бы я откровенничал. А существовали ли такие вообще? Эти, рядом, единственно, чем могли зацепить - какими-то анекдотическими ситуациями из моей прошлой жизни. На что я улыбался чуть смущенно. Впрочем, выяснилась и одна интересная деталь: в Новосибирске у меня есть бывшая жена и дочь. Я отнесся к этому равнодушно, тем более, в нынешнем положении я ничего не мог сделать для них.
  
  Больше меня интересовал наш с Натали разговор о ведьмах. Она говорила о них, как любой умный и хорошо образованный человек, с долей иронии: мол, они могут быть, а могут не быть, а могут быть вовсе не так, как пишут в сказках - а лишь в символическом смысле, но при этом, почему бы под армянский коньяк не порассуждать о них напрямую, точно они в буквальном смысле волшебницы, и без них наш мир невозможен? Такая вот приятная беседа об увлекательной мифологической виртуальности. Реально, Натали хотела, главным образом, заинтриговать меня собой. Но, честно признаться, ведьмы захватили больше. Я хотел верить, что в городе существуют молодые красивые женщины, которые при том обладают магическими способностями и могут, например, сказать, кто я такой. Ведь то, что я о себе слышал - преподаватель, коммерсант, аспирант, бывший муж - были пустыми формальными характеристиками, которые я принимал к сведению, но ответа на мучающий меня вопрос не получал. Возможно, потеря памяти, очистив сознание от шелухи, просто усилила ощущение исключительности, которое свойственно многим людям: но - черт с ней, с гордыней! - я хотел осознавать себя именно в исключительном направлении. Я хотел действовать, как исключительное существо: а ведь спектр возможных действий очень сильно определяется знанием о себе. Так что, пожалуй, я искал себе подтверждения, чтобы как следует развернуться.
  
  Натали, хотя не говорила прямо, сама себя считала тоже ведьмой. Пусть даже в порядке игры, иногда. Она тоже жаждала исключительности. Я не собирался ей открываться, но ее внутренняя направленность вызвала глубокое уважение. Не то, чтоб она казалась своей: наоборот, ее неженская резкость заставляла держать дистанцию. Общаться с ней ближе, открыто, было бы все равно, что идти босиком в темноте там, где разбили бутылку. Зато с ней, во всяком случае, хотелось разговаривать.
  
  Она стояла напротив, прислонившись к перилам балкона. Торчащие коленки, ломаные линии почти незагоревших тонких рук. На ней были черные шорты и темно-лиловая майка. Растрепанные волосы до плеч казались тоже черными, как и прищуренные глаза. Интересно, этот прищур - выражение недоверия, высокомерия, или всего лишь следствие близорукости?
  
  - Значит, ведьмы, - поддержал я Натали в намерении рассказать: она была из тех, кому нужен ответ на каждую реплику, она питалась вниманием. - Ты с ними сама знакома?
  
  Она кивнула, задумчиво опустила глаза, потом подняла на меня, улыбнулась тонким - неженским - ртом.
  
  - Я знаю трех, достаточно сильных.
  
  - А ты общаешься с Демоном? - рванулся я напролом.
  
  - Как сказать:
  
  Да, конечно, - чуть дрогнул рот со смазанной темной помадой.
  
  - Эти три - кто они?
  
  - Они выглядят просто девушками. Правда, довольно незаурядными. Еще они одиночки.
  
  - Они знакомы между собой?
  
  - Очень хорошо. Я бы не сказала, что они подруги, но, бывает, они действуют вместе.
  
  - И что они делают вместе?
  
  - Это сложно объяснить. В этом надо участвовать.
  
  Натали, ты ведь меня приглашаешь? Я выразил глазами свое понимание, а вслух спросил:
  
  - То есть, простые смертные допускаются на собрания ведьм?
  
  - Почему бы и нет. Только это опасно, - она то ли хмыкнула, то ли хихикнула. - Один вот ходил-ходил, а потом умер.
  
  Я не знал, где она сочиняет, а где говорит правду. Но смерти я не боялся. Я не очень-то верил в собственную смерть.
  
  - Ты сказала, они выглядят незаурядными. Если, допустим, я кого-то из них повстречаю на улице, как я могу их узнать?
  
  - Если они захотят, чтобы ты их узнал: - Натали затянулась в последний раз, и бросила мерцающий остаток вниз, - : то они дадут тебе такую возможность.
  
  Похоже, я разочаровал ее недостатком внимания к ней самой: все вербальные игры про условно существующих ведьм. А где настоящее? - думала Натали. Я возвращался в комнату за ней по темным - только с лестницы доходил слабый свет, - коридорам; видел узкую спину и то, что она не ощущает меня, ей все равно, не то, не то, не то. Я сомневался, что с Натали у нас вообще возможно 'то' - в смысле живых, хотя и не слишком значимых ощущений вроде того, что происходило у меня с Маргдой. Натали была только источником информации.
  
  Внутри меня щелкнуло, и, за секунду перед тем, как она открыла дверь к остальным, я спросил:
  
  - А какие бывают ведьмы?
  
  Ее худые, чуть сутулые плечи вздрогнули, но она не растерялась:
  
  - Ведьмы бывают разные. Черные, белые, красные, - и в глаза мне ударил свет, а в уши - шум.
  
  Пошутила? Из запасников моего сознания всплыли сведения об алхимии. Точнее, об алхимической трансформации, когда элемент, читай - человек, проходит три стадии, прежде чем придет к сверкающему совершенству. Именно в той последовательности, как назвала Натали. Может, через нее со мной говорил Другой?
  
  'Демон', - усмехнулся я, когда уже на рассвете лежал в одиночестве на полу. На кровати оказалось неудобно: она противно скрипела при малейшем движении. Вот я и вытянулся на крашеных ободранных досках. Так, к тому же, было свежее - с тем учетом, что в воздухе, вслед за жарой, накапливалась духота. Я представил себя со стороны и решил, что в глазах любого знакомого выглядел бы сейчас очень странно. Нормальные люди не ложились на доски. Нормальные люди брезговали не особенно чистым полом. Я отличался от всех, с кем был знаком.
  
  Кажется, - я понял это то ли с радостной, то ли с тревожной дрожью, - у меня всегда имелось больше вариантов действия, чем у других. А это делало мою жизнь неустойчивой, мое будущее - непредсказуемым. Мир был для меня ненадежным, неплотным, неоднозначным, и я с удивлением вглядывался в него, в его готовность изменить форму. Вглядывался - глядя внутрь себя. Наверное, я был пьян, хотя ничего такого не ощущал. Затем пришла мысль, что плотность мира - результат малой дозволенности: когда человек почти не разрешает себе выбирать. Чем меньше выбора, тем устойчивей мир. Но устойчивость - не гарантия, что будешь чувствовать себя хорошо. Определенно, я был философом. Что и требовалось доказать. Господи, дернул же меня черт потерять память! Я расхохотался - каркающими, нездоровыми звуками. Вот он я: у меня черт и Бог - в одной фразе, бок о бок.
  
  Я встал часов в шесть утра - когда совсем рассвело, но еще было тихо. Окно от солнца было загорожено противоположным зданием, и комнату наполняла синеватая тень. Я и сам ощущал себя как бесплотную тень. Может, стоит заставлять себя есть? Я не хотел.
  
  Я ничего не хотел. Даже если б произошло очень страшное, я принял бы все как есть. Кто-то решает за нас, ведь правда? И мы не можем сопротивляться.
  
  В течение дня огромные пухлые облака собирались на небе. Я сидел. Потом стоял у окна и смотрел вниз. Я давно не смотрел с такой высоты. Было странно. Расфокусировав взгляд, я проводил ладонью над бегущими человечками, точно касался их. Они не замечали прикосновений. Но если бы я захотел: Я не хотел. Они даже не знали, что я существую.
  
  Я вышел во второй половине дня, когда на небе почти не осталось незамутненных кусков. Я и вправду решил взять поесть. Каких-нибудь фруктов, сыра. И вот, на тебе, в большом магазине я углядел Натали. Она выбирала кекс.
  
  Когда надо встретиться с человеком, то обязательно встретишься.
  
  - Привет! - сказал я ей, точно старой знакомой, точно еще этой ночью мы не были с ней на вы.
  
  - Привет, - отозвалась она чуть удивленно своим грудным голосом. Мой тон ей, впрочем, понравился.
  
  - Ты не знаешь, - я решил не тратить время зря, и перейти на ты без церемоний, - куда сегодня можно сходить? Мне совершенно нечем заняться.
  
  - А разве ты не работаешь? - да, мы уже стали своими. 'Ты' ей тоже далось легко.
  
  - Нет. Пока нет. Лето:
  
  - Вот именно. Можно пойти на пляж, но: - она кинула красноречивый взгляд наружу и вверх, где облака уже были, скорее, тучами, чем облаками.
  
  - Мне скучно, - признался я. Конечно, она понимала, к чему я клоню.
  
  - Мне скучно, бес! - коротко хохотнула она.
  
  - Наша беседа вчера произвела на меня очень сильное впечатление, - зашел я с другой стороны.
  
  - И? - она взяла наконец кекс с черникой, и смотрела на меня нетерпеливо.
  
  - Если ты знаешь ведьм: может, ты нас познакомишь?
  
  Это было похоже на бросок в воду, когда не знаешь, холодная она или теплая: ты уже в воде, но еще не успел понять. Один миг.
  
  - К ведьмам нельзя идти просто так:
  
  Холодная?
  
  - Одна из них как раз сейчас придет мне в гости.
  
  - Я понял, - сказал я, и, пропустив Натали, отправился к полкам с кофе.
  
  Натали подождала меня на улице, и это было хорошо: держа в одной руке упаковку дорогого молотого кофе, а в другой - большую коробку конфет, я с невинным видом прошел сперва мимо кассы - продавщица скользнула по мне равнодушным взглядом, - а потом и мимо охранника - тот проигнорировал вообще. Бесплатный пакет я взять постеснялся, так что пришлось сунуть коробку под мышку.
  
  - Спасибо, - сказала удовлетворенная Натали, приняла из моей руки кофе и запихнула в потертую сумочку. У сумочки некрасиво раздулся бок. Сделка состоялась.
  
  Мы перешли площадь (ломкая высокая Натали напомнила мне кузнечика, который, однако, грозил обратиться в хищную саранчу) и несколько кварталов шагали пешком. Натали ускользала, расстояние между нами все время менялось, точно мы шли независимо друг от друга. Я привлекал ее и одновременно почему-то отталкивал. Может, она боялась влюбиться? Поймав эту мысль, я расправил плечи и самодовольно улыбнулся. Чуть-чуть, чтоб никто не заметил.
  
  Дом, где жила Натали, в прошлом - рабочее общежитие, был сырым и запущенным. Ободранные стены, разбитая лестница, запах помойки. Дыра. Я подумал, что таких дыр, должно быть, в городе много. Город старился, и его это устраивало. Может, поэтому людям не удавалось его как следует обустроить. Город раздражался на них за то, что они не принимали его как есть. На темной лестнице, из-за железных дверей я ощутил дыхание тьмы. Здесь - в этом городе - могло случиться все, что угодно: город не намеревался беречь своих жителей, он предпочитал провоцировать их, играть с ними. Черт, откуда мне все это лезет в голову?!
  
  Натали обернулась с выражением извращенной такой искусительницы: похоже, она почуяла мое состояние, и ей нравилось.
  
  - Пятый этаж. Мы пришли. Номер пятьсот двадцать три.
  
  Она хотела, чтоб я запомнил. Я посмотрел на черную дверь, обитую дерматином, и решил, что запомню ее.
  
  В большом кресле с огромными и чуть ли не черными розами, среди тяжеловатой пестроты ковров, обоев и занавесок, я расслабился и почти отключился. Натали наливала воду, ставила чайник, вытирала крошки с низкого столика, - так прошло минут семь, а мне казалось, что час. А потом раздалось кукование дверного звонка.
  
  - Я тебе книжки принесла, - донесся из прихожей знакомый мягкий голос.
  
  И в комнату невесомо вошла Айон.
  
  
  
  10.
  
  Нельзя сказать, чтоб я много думал о ней, о своих отношениях с ней, - ведь мы могли больше не встретиться. Но я понял теперь: она поселилась во мне со дня знакомства, оставила след - свое отражение, невидимое до поры, и очень яркое - когда источник рядом. Отражение откликалось на живую Айон, но отражение уже вросло в меня прозрачными корнями, так что я не мог не реагировать сам.
  
  Точно свет скользнул по лицу, очищая.
  
  - Здрасте, - кивнула Айон сдержанно от стеснительности. Я уже знал, что, хотя она обычно готова раскрыться, ей требуется время, чтобы переключиться на безразличие к реакции окружающих.
  
  Я кивнул в ответ, и собрался встать в дань вежливости, но она махнула рукой - сидите-сидите, - и сама села на стул, очень прямая. Волосы собраны сзади в хвост; белая футболка и светло-светло-голубые джинсы подчеркивали ее свежесть и легкость. Красивая, да. Устремленность птицы и загадочность рыбы в одном лице. Я не воспринимал ее как женщину, и знал, что она на то не обидится. В отличие от, например, Натали.
  
  Тем временем довольная собой хозяйка принесла чашки.
  
  - Вот, - обратилась она к Айон. - Я хотела тебе о нем рассказать, а он сам пришел.
  
  - Мы знакомы, - произнес я, поскольку скованная Айон признаваться не собиралась.
  
  - Правда? Хотя Игорь тоже учился на философском.
  
  - Игорь? - Айон чуть развернулась ко мне, недоверчиво склонив набок голову.
  
  - Лучше Айгор.
  
  - Айгор? - удивилась теперь Натали. - Оригинальная интерпретация, я о ней раньше не слышала. А почему вы изменили имя?
  
  Она опять перескочила на вы, увеличивая дистанцию.
  
  - Не знаю, - пожал я плечами. - Так мне больше нравится.
  
  Странно, сколько я себя помню, всегда был Айгором. Но сколько я помню? Значит, раньше этого имени не было?
  
  - Игорей много, - поддержала меня Айон, и я вернул ей:
  
  - Айон - очень незаурядное имя.
  
  - Непаспортное.
  
  - Конечно, - я вдохнул запах кофе. Интересно, где находится мой паспорт. Хотя - без разницы. Я уверен, что проживу и так.
  
  - Вы давно здесь, Айгор? - Айон взглянула на меня с любопытством и даже с некоторым беспокойством.
  
  - Со вчерашнего вечера.
  
  - А Маша?
  
  - Не знаю, - я опустил вниз глаза. Захотелось встряхнуться. 'Вот как!' - сказало лицо Айон. Я видел, у нее еще много вопросов, но она их считает не слишком этичными. Я выпрямился и открылся.
  
  - Айон, вы можете спрашивать, не стесняясь. Я отвечу на что угодно.
  
  - А мне - можно? - с продуманным кокетством протянула Натали.
  
  - Спрашивай лучше ты, - Айон прихлебнула кофе.
  
  Я удержался, чтоб не вздохнуть, и с готовностью развернулся к хозяйке. Вопросы Айон были мне интереснее: она могла выдать, что ей известно.
  
  - Игорь: то есть, Айгор, я слышала, у вас в Новосибирске свой бизнес. Сеть аптек.
  
  На всякий случай я кивнул.
  
  - Насколько я понимаю, это требует много внимания. Как вам удается оставаться свободным. В смысле, что ваше дело там, а вы - здесь?
  
  Кто-то упоминал, что Натали - журналистка. Да уж. Но интереснее была реакция Айон: услышав про бизнес, она вскинула брови, а потом на ее лице появилось азартное выражение, точно она увлечена спектаклем.
  
  - Вопрос в правильной организации времени. Дело для человека, а не человек для дела - разве вы так не считаете?
  
  - Может, бизнес вам надоел? - с подчеркнуто невинным видом поинтересовалась Айон.
  
  - Может быть, - я, какой есть сейчас, вряд ли бы взялся за бизнес. Хотя, уверен, если бы взялся, то преуспел.
  
  - На самом деле, система налажена так, что работает самостоятельно и почти не требует моего участия.
  
  Я подумал, неплохо было бы получать доходы от мифического аптечного бизнеса. Но, с другой стороны, зачем они мне. Я все получаю и так.
  
  - Еще мне говорили, вы владеете гипнозом?
  
  - У вас хорошая разведка, - я улыбнулся Натали зубами.
  
  - Да, неплохая. И что же, владеете?
  
  - Не дави на него, - Айон красиво съехала со стула на ковер и устроилась там поудобнее. - А то как загипнотизирует нас сейчас.
  
  - Ты готовишься? - усмехнулась Натали.
  
  - Пусть только попробует!
  
  Они определенно наглели. Причем Натали потому, что вообще считала себя вправе вести себя нагловато с мужчинами, а Айон - от какого-то знания обо мне. Что ей известно такого, что мне неизвестно?
  
  - Да, я владею гипнозом, - сухо произнес я, и вспомнил комендантшу в общежитии, которая вручила мне ключи без вопросов. - Но я надеюсь обойтись без этого.
  
  - Вам от нас что-то нужно? - Натали посмотрела на меня иронически.
  
  - Да, я хочу спросить, - она приготовилась, но я добавил: - У Айон.
  
  - Пжалуйста, - ее губы пренебрежительно дрогнули.
  
  Почему ты так ко мне относишься? Почему ты не воспринимаешь меня всерьез? А вслух сказал:
  
  - Мари, наверное, рассказывала обо мне.
  
  - Маша Соколова, - уточнила Айон для подружки, а мне ответила настороженно: - Да.
  
  - И что именно она обо мне говорила?
  
  - А что, проблемы? - неожиданно вскинулась Айон. - Почему вы у нее самой не спросили?
  
  - Если честно: - я сделал паузу, ощущая, как тяжело мне говорить о Мари, - Она многого мне не рассказывала. Похоже, ей это сложно. Я не хотел на нее давить.
  
  Айон хмыкнула:
  
  - Какой вы благородный. И вы думаете, я сейчас вам все выложу?
  
  - Мне это нужно, - я умоляюще посмотрел на нее. Она поморщилась от моего трагического взгляда.
  
  - А мне?
  
  - Какая вам разница?
  
  - Я хорошо отношусь к Мари. Я не хочу ее подставлять.
  
  - Подставлять? В чем?
  
  - В смысле, рассказывать то, что она не захотела рассказывать вам сама, - поправилась Айон. - Разбирайтесь сами, люди взрослые.
  
  - Странно-странно, - пробормотала Натали. - Ты мне-то расскажешь?
  
  - Потом.
  
  - А ей, значит, можно? - разозлился я.
  
  - Она - свой человек. Мари это не повредит.
  
  - А я, значит, чужой?
  
  Сидя на краешке кресла, я наклонился и навис над Айон. Она не испугалась, только смерила меня чистым и отстраненным взглядом.
  
  - Вы не сделали ничего, чтобы стать здесь своим.
  
  Устало я откинулся назад. Во мне бушевали эмоции. Парадоксально, но это мне нравилось. Я до сих пор не испытывал такого накала - в той части жизни, которую помнил.
  
  Через минуту буря утихла.
  
  - Леди, давайте не будем ссориться, - произнес я умиротворяющим тоном.
  
  - А мы разве ссоримся? - отозвалась Натали.
  
  - Вот и славно, - я покосился на Айон. Она ушла в себя. - Я бы хотел поддерживать с вами связь. Вы обе очень мне интересны.
  
  Айон фыркнула:
  
  - Несмотря ни на что?
  
  - Несмотря ни на что, - я постарался вложить максимум спокойствия в реплику, и добавил: - Если не хочется говорить, то не надо. Ты совершенно права.
  
  Удивительно, но кратковременное отторжение сблизило нас. По крайней мере, я ощущал ее ближе, ведь она явно не относилась ко мне равнодушно - иначе бы ускользнула и посмеялась потом.
  
  - Но, Айон, у меня еще есть вопрос. Ты сказала, я ничего не сделал. Что я должен, чтоб стать своим?
  
  - Не знаю, - но я видел, что она задумалась, и терпеливо ждал.
  
  - У нас есть группа: компания людей вроде нас, - вступила Натали. - Ты бы мог придти на наше собрание.
  
  - Да, конечно. Где и когда?
  
  - Надо сначала спросить у Лизы, - буркнула Айон.
  
  - Лиза?
  
  - Моя сестра. Она ведет группу.
  
  Становилось все интереснее. Если Лиза такая же, как эти две:
  
  - Я буду ждать, - сказал я.
  
  
  
  11.
  
  Ничего не происходило. Жизнь замерла как сытый ленивый хищник под солнцем. Воспоминания о Мари немного саднили, но я не мог к ней вернуться. Недавнее прошлое осыпалось, подобно речному обрыву, и требовалось поскорее идти вперед, чтоб не упасть в ледяную воду.
  
  Я покидал комнату часов в шесть утра, и возвращался на закате. Тело нуждалось в движении, а сознание - в информации. Довольно скоро я понял, что чересчур вынослив для обычного человека. С другой стороны, бездействие угрожало мне. Часов семь-восемь в сутки я проводил у себя, потому что боялся ночи: казалось, она растащит меня по кускам. Но она проникала и на мою территорию, сквозь запертые окно и дверь. Я ей сопротивлялся - старался вызывать образы знакомых людей и разговаривать с ними. Ночь наблюдала, готовая в любой момент лишить меня самосознания. Я знал, что был к этому склонен. Я знал, что при таком отсутствии обыденных потребностей, не было причин даже пошевелиться. Я мог пропасть - как пропал уже однажды. Объективных оснований для страхов не существовало. Не смотря в зеркало, я знал, что выгляжу здоровым тридцатилетним мужчиной. Разве могли бесследно и быстро исчезнуть эти семьдесят пять килограммов плоти, и яркое чувство реальности, которое, порой, не различало, что приходит изнутри, а что - снаружи? Но чем дольше я был один, в бездействии, тем больше я ускользал от себя самого. Кому-то это, может, и понравилось, казалось бы вершиной духовного роста. Но я просто боялся, и поэтому заставлял себя двигаться - умственно и физически. Физически - днем, а умственно - ночью. Когда я закрывал глаза, воображаемые собеседники ярко проявлялись по ту сторону. Они - все эти распрекрасные женщины, в короткий срок ставшие для меня значимыми, - ощущались холоднее, чем наяву, и по-мужски жестковатыми. Они не понимали меня, посмеивались, хотели, чтоб я разрыдался и, таким образом, попал под их власть. Но они были рядом, и знали, что я - существую.
  
  Наяву встретиться с ними не удавалось. Я знал, как их искать, но хотелось, чтоб встреча вызрела, налилась соком, и сама упала в руки. Вечерами, бывало, в дверь стучались другие, ненужные, неинтересные, и я делал вид, что меня нет. Чем ближе к осени, тем больше шумели в 'тройке'. Кричали, скрипели, звенели. Невидимые, они походили на мелких духов: дунь, плюнь, и они исчезнут. Да и вообще складывалось впечатление, что в городе настоящих людей - по пальцам пересчитать, а толпы кругом - симулякры, подвижная масса. Удивляло только, что среди бела дня на улицах их так много. До позднего вечера.
  
  Город и в целом ломился от изобилия, раскалывался, трещал по швам. Новые кирпичные дома прижимались к древним, черным, деревянным. Корни огромных тяжелых деревьев вспарывали асфальт, ветки норовили запутаться в проводах. Повода на перекрестках образовывали паутины. У обочин многочисленных неухоженных переулочков скапливалась пыль, такая мягкая, что хотелось снять обувь и пройтись босиком. Тут и там на глаза попадались заросли полыни, конопли, сурепки. Более цивилизованные и чистые проспекты кричали разномастными вывесками. Билеты на все направления. Телефоны, системы связи. Экзотические туры: Китай, Тибет, Шри-Ланка. Построй свой дом. Доставь себе удовольствие. Получи высшее образование.
  
  Я ничего не хотел.
  
  Точнее, я бы хотел попасть в этот же город, но избавленный от человеческого присутствия. Пустой город был где-то рядом, но я не мог найти туда путь. Может, следовало умереть. Может, следовало искать на территории сновидений. Но я - пока наматывал круги, истаптывал километры по одним и тем же местам в надежде, что город откроется передо мной и так.
  
  И он - нехотя, иногда - снисходил до меня и показывал кое-что. Ослепительный блеск реки, и черное на ее сверкающем фоне одинокое дерево. Неожиданно огромный и пустынный парк между скучным спальным районом и убогим, смешным частным сектором. Жители частного сектора ходили под горку в парк за водой к роднику. А вечером я возвращался в автобусе, тот поднимался возле политехнического университета, и из-за обрезанных тополей казалось, что мы въезжаем то ли в бездну, то ли в небо.
  
  Однажды я в очередной раз приехал в тот парк, - как сообщала карта, он назывался Михайловский сад. В центре деревья совсем заглушали уличный шум, и на общем фоне тишины отчетливо прослушивались потрескивание ветвей, малейший шелест листьев. Будь я другим - внутренне спокойным и самодостаточным, - то улегся бы на траву смотреть на голубой пейзаж, обрамленный зелеными кронами. Но я рыскал как голодный зверь, хотя голод был не физиологического свойства. Я находил теплые уютные полянки с почти нетоптаной травой: казалось, здесь находятся невидимые ворота между реальностью и сновидением, - и все не то. Наконец я услышал чей-то ровный объясняющий голос. Я вскарабкался по очень крутой тропинке, которую то тут, то там пересекали корни, и увидел группу людей в спортивной одежде, стоящих в кругу. Отсюда уже просматривались белые стены девятиэтажек. Люди, человек семь или восемь, внимательно слушали черноволосого среднего роста мужчину. Он объяснял, помогая себе руками. Его тело напоминало китайцев из фильмов про восточные единоборства.
  
  Собственно, это и были единоборства. Медленно мужчина начал двигаться, выполняя фигуры тай-цзы-цюань, или, как он говорил, тайчи. Иногда он останавливался и давал пояснения очередному движению, кое-что повторял по несколько раз. Два человека - высокий худой парень в светлой одежде, похожий на христианского мученика, и кудрявая темноволосая девушка с порывистой пластикой - отошли от круга, чтобы дать себе побольше места, и попробовали повторить. Они выглядели очень серьезными и напряженными. У них не получалось: имея совсем иную структуру тела, чем у сэнсея, и будучи менее подготовленными, они пытались воспроизвести движения с такой же амплитудой. Учитель бросил на них короткий взгляд - так смотрит на движение в траве хищная птица, - остановился и приказал всем встать рядами, чтоб попытаться уже под его непосредственным руководством.
  
  Я был заинтригован. От людей на меня катнулась волна ностальгии. Они знали, зачем они здесь, или, по крайней мере, верили, что знали. Я мог бы быть с ними: если бы так не отличался от них. Рядом с этой восьмеркой я выглядел манекеном. Поэтому я не решался к ним подойти. Я стоял возле дерева, касаясь ладонью шероховатой коры, - точно надеялся, что ствол даст мне толику жизни. Я думал так простоять до конца тренировки. Я уже мысленно двигался, как они, и казалось, мне удается лучше, чем большинству. Увлеченный, я действительно шевельнулся - качнулся в их сторону. Тут сэнсей и заметил меня.
  
  Жестом он приказал ученикам остановиться. Он выглядел года на три-четыре старше, но под взглядом его глубоко посаженных глаз я ощутил себя подростком. Пружинящей походкой он подошел ко мне. Я подумал, что после коротких расспросов, если проявить живой интерес, - а проявить я собирался, - он пригласит меня присоединиться. Сейчас он смотрит на меня с недоверием, как на совсем чужого, но через минуту:
  
  - Прошу прощения, - сказал он, - но у нас закрытая тренировка.
  
  Я выпрямился, хотя и так был выше его. Чище. Ухоженнее. Моложе. В его глазах всплыла усталость: ну и зачем ты меня оторвал от такой важной работы? Я стремительно изменил выражение лица на заинтересованное:
  
  - Вы не подскажете, где можно бы было заняться чем-то подобным?
  
  Отчуждения в нем не убавилось.
  
  - Не знаю. Я не планирую набирать новичков. В городе есть немного другие группы, но они себя не афишируют.
  
  К усталости добавилось нетерпение.
  
  - Юра, он хочет к нам? - со смешком выкрикнула кудрявая девушка.
  
  Он не ответил. Он скользнул по мне отсекающим взглядом - поставил прозрачную, но нерушимую стену. Мне ничего не оставалось, кроме как отправиться в сторону девятиэтажек. Как будто я шел мимо домой, и, не останавливаясь, посмотрел в их сторону мельком. Как будто они мне неинтересны. Я слышал, как за моей спиной сэнсей прервал попытку обсудить ситуацию. 'Давайте заниматься', - властно произнес он. И они занимались, еще бы. Ведь он только что подтвердил свое мастерство - прогнал чужака, который его не слабее.
  
  Я не знал, в ком разочаровался больше - в себе или в них. Да, я был не слабее. Но я был лишен того, что излучал сэнсей. Мне не хотелось властвовать. Мне, тем более, не хотелось сражаться, - разве что весело, по игре. Я только хотел понимания - чтобы вокруг меня и других образовывалось общее, теплое, наполненное электричеством поле.
  
  'Вы не сделали ничего, чтобы стать здесь своим', - сказала тогда Айон. Я и вправду мотался по кругу. Оставалась надежда на девушек, если они про меня не забыли.
  
  Когда я успокоился, перестал себя грызть, то подумал, что, кажется, интересных 'групп' в этом городе очень и очень немало. Люди искали друг друга, чтобы объединяться, чтобы чувствовать себя живыми. Чтобы чувствовать себя. Вспоминать.
  
  Тридцать первого августа я в который раз отправился в центр города. На автобусе. Мне хотелось доехать до северного - противоположного - края, чтобы потом вернуться пешком. Даже если стемнеет. Пора было привыкать к темноте.
  
  Одинокую девушку, стоящую в конце салона, я заметил не сразу. Она вошла позже меня, но я был, как обычно, увлечен собственным состоянием. И только когда автобус повернул на Миллионную - тряхнуло, я покрепче уцепился за поручень, - она попалась мне на глаза.
  
  Сначала я даже подумал, что это Мари.
  
  Но она была старше, лет двадцати пяти. Кирпично-красное платье. То есть, я сначала решил, что платье, а потом различил юбку и водолазку, подобранные четко в тон. Медные волосы, стрижка как у Мари. Глаза посветлее, чем у Мари. Фигура покрепче. Грудь, обрисованная водолазкой. Но самое интересное: выражение лица у нее все время менялось. Она явно думала то об одном, то о совсем другом - точно у нее было несколько параллельных жизней. Я наблюдал за ней украдкой, тем более что знакомиться не собирался - мне хватало ситуаций, когда я упирался лбом в неожиданную стену. Автобус затормозил у Главпочтамта, она собралась выходить. И тут она заметила, что я смотрю на нее от первой двери.
  
  Я не успел отвернуться.
  
  Неожиданно она кивнула мне как давнему знакомому - уже со ступенек. Я удивленно провожал ее глазами: она стремительно пересекла дорогу: завернула в переулок, ведущий вниз, туда, где текла река:
  
  Автобус тронулся.
  
  Несколькими часами позже я обнаружил записку, воткнутую возле дверного замка.
  
  То был билет в 'Кукушку'. На завтра. Концерт какой-то Натальи Нелюбовой: я недавно видел на афише возле университета пышноволосую пышногрудую женщину с гитарой и одухотворенно-недобрым лицом. Небольшая афиша была явно отксерокопирована, и выглядела бледно. Сам бы я на концерт не пошел.
  
  Но на обороте отчетливые, почти печатные буквы гласили:
  
  'Все будут там.
  А.'
  
  'Слава Богу', - выдохнул я, узнав нарочито-невежливую манеру Айон.
  
  
  
  12.
  
  Накануне прошел совсем осенний мелкий дождь. Похолодало. Натянув свитер, я с беспокойством подумал, что у меня нет даже куртки. Пока мне удавалось успешно скрываться только с продуктами. Но даже это теперь беспокоило: ведь кому-то придется расплачиваться. Раньше я о таких вещах не задумывался. И, черт побери, не мок под дождем! Чем больше я стремился походить на других людей, тем больше возникало проблем. Я подозревал - без доказательств, чисто интуитивно, - что стоит поселиться подальше от города, в одиночестве, человеческие проблемы элементарного благоустройства задевать перестанут. Мы притягиваем то, о чем думаем, вплоть до того, что притянутое становится неуправляемым, берет над нами власть. И это кажется удобным, поскольку ответственность за 'сложные жизненные обстоятельства' - не нужна. При этом многие осведомлены о таком раскладе сил, точнее - отказе от собственной силы. Но ничего не меняется.
  
  Раздраженный - а когда я раньше раздражался? - я заскочил в автобус. Тут же дождь пошел снова, словно ждал, когда я скроюсь под крышей. Он успокаивал, тонко штрихуя стекло. Я глубоко вздохнул и резко выдохнул, чтоб сбросить напряжение, и посмотрел вокруг. Юноши в костюмах. Девушки в белых блузках и кожаных пиджаках. Утро первого сентября. Ностальгия. Я по-прежнему не помнил, как сидел в аудитории, но мне мучительно захотелось снова учиться в университете. Я даже вообразил запахи свежей краски и новой мебели, волну озонового воздуха из распахнутого в осеннюю рощу большого окна. Вот я веду семинар: может, мне устроиться на работу? Но я ведь вроде и работал там. Достаточно придти на кафедру, вот бы только узнать, на какую.
  
  В автобусной тесноте мне в живот ткнулась девичья сумочка. Замок-молния разошелся наполовину, я мог бы вытащить кошелек. Нет, не надо. Спасибо. Как-нибудь выкручусь.
  
  Несколько раз в течение дня я подавлял в себе желание зайти в кафе. Я опять бесцельно слонялся по городу, попадал из толпы в пустоту заросших переулков, и нырял обратно в человеческий поток. Время терялось в движении. Наконец я решил, что настал вечер, и отправился в 'Кукушку'.
  
  До концерта оставалось минут двадцать, но люди почему-то не собирались. По коридору с сосредоточенным видом рыскал и заглядывал в каждое помещение невысокий парень в вельветовой темно-красной рубашке. Впрочем, зал был закрыт. 'Вы не знаете, - обратился я к парню, - концерт Нелюбовой будет?' 'Будет-будет, - ответил он. - А у вас есть билет?' Я достал и показал. Он выхватил бумажку у меня из рук; я почему-то испугался, что он увидит записку. Но парень только надорвал билет, сунул обратно, не глядя, стремительно развернулся, и закричал вглубь коридора: 'Оля, где микрофон?!' Я отошел к стене и постарался сделаться незаметным, чтобы ему не мешать. Оказалось, я встал напротив кафе. Оттуда кто-то смотрел на меня - как хищник, как одичавший пес. Ладыжец.
  
  Я приветливо помахал ему, чтобы развеять воздействие взгляда. Он тоже махнул: мол, подойди. Я подчинился. Он кивком предложил мне сесть. Я послушался. Перед ним в раскрытой серой папке лежали бумаги с потрепанными краями.
  
  - Это что? - полюбопытствовал я.
  
  Он подчеркнуто бережно подровнял листы, и закрыл папку.
  
  - Те самые рукописи из Питера, помнишь, я говорил?
  
  - Ты забыл мне тогда рассказать.
  
  - Тебя интересовало другое, - он улыбнулся, точнее, ощерился, как всегда. Черная бородка делала его похожим на человека из другого времени: словно он жил уже больше ста лет, и не старился.
  
  - И все-таки?
  
  - Внутренняя алхимия.
  
  - Собираешься делать золото?
  
  - Я сказал 'внутренняя'.
  
  - Я в курсе.
  
  Вопреки массовому представлению, подлинные алхимики не занимались золотом в буквальном смысле. Они выращивали золото из собственной души, что, впрочем, отражалось и на теле.
  
  - Послушай, - Ладыжец резко изменил тон, показывая, что меняет и тему, - я кое-что узнал о тебе. О том, что с тобой случилось.
  
  - Честно говоря, неважно: - хотя без памяти не всегда было удобно, я все-таки не имел особых проблем. Желание знать объективную правду во мне притупилось; его заслонили другие, менее четкие, но более серьезные вопросы.
  
  - Как, ты не хочешь узнать о собственном происхождении?
  
  - Происхождении? - удивился я. - Почему ты это так называешь?
  
  - Есть отдельные люди, которые произошли: - начал он поучительным тоном, и сам же себя прервал: - В общем, ведь ты не считаешь себя результатом обыкновенной :?
  
  Я хмыкнул в ответ на бранное слово.
  
  - Я не задумывался: Точнее, задумывался, но я по-прежнему не помню собственных родителей.
  
  - А если вообразить?
  
  Я полуприкрыл глаза и посмотрел на лампу, превращая свет дрожанием ресниц в золотую сетку.
  
  - Получается нечто абстрактное.
  
  - Тебе не приходило в голову, что ты произошел не от людей?
  
  Приходило. Конечно же, приходило. Начало пути находилось там, где людей быть не могло. Но я же изучал философию, и знал, что это - идея распространенная, если не сказать затасканная.
  
  Из коридора донеслись шум, голоса. Я обернулся на звуки.
  
  - Ладно, мне пора, - поспешно произнес Женя и встал. Мне пришлось подняться тоже. Молодец, он вывернулся так, что сам прекратил разговор, который не клеился.
  
  - Увидимся, - он коротко кивнул, и вышел из кафе первым. Он изображал, что знает очень много, хотя почему-то я был уверен, что знаю намного больше. Просто я не хотел вспоминать.
  
  В коридоре встречали артистку. Дверь в зал была уже распахнута и придавлена стулом к стене, чтоб не закрылась. Я увидел яркую и внушительную женщину в черном, лет на пять старше меня, лицо - в обрамлении черных кудрей. Она напоминала пополневшую от хорошей жизни пантеру; точнее - будто бы пантера превратилась в человека, потеряла право на вольную жизнь в джунглях, но сохранила нечеловеческую, звериную мудрость. Я вспомнил Маргду - та была черной кошкой помельче, повеселее. Эту утяжеляла слава. За артисткой следовал эскорт: высокий худой мужчина, одетый, как и Нелюбова, в черную блузу с остроугольным воротником, и другой - среднего роста, плотный, с редкими волосами и бледно одетый. Несколько девушек у стены взирали на звезду тусовки со стеснительным интересом.
  
  Но где же Айон? Не желая входить в тесный зал - потом ведь не выберешься, - я закурил: в коридоре предусмотрительно поставили урну. Мне не пришлось долго ждать. Она быстро вошла - в джинсах, короткой кожанке, - беспокойно огляделась, увидела меня и быстро, без улыбки, кивнула.
  
  - Лиза и Натали уже здесь?
  
  - Натали я не видел.
  
  - Она любит опаздывать.
  
  Настала пауза: Айон своим видом подчеркивала, что между нами - ничего общего. Возможно, я даже ее раздражал. Возможно, ей нравились более резкие люди. За стеной, в зале артисты пробовали гитару перед микрофоном. Я собрался спросить, хорошая ли певица Нелюбова, но передумал: Айон поймет, что это из вежливости. Постепенно стекались люди, снимали на ходу куртки, шли в зал мимо нас. Кто-то крикнул: 'Еще пять минут!' Вдруг глаза Айон зажглись узнаванием, - я посмотрел: у входа мне небрежно улыбалась Натали, а рядом, совершенно серьезно, на меня глядела вчерашняя девушка из автобуса.
  
  Внутри поднялось сильное ощущение, что эти три - намного живее, реальнее остальных присутствующих. Как если бы на мультипликационном фоне появились герои-настоящие люди.
  
  Натали и та девушка подошли. Натали в зеленой рубашке и длинной юбке на лямках, с вязаной кофтой, перекинутой через руку, и потертой замшевой сумкой, выглядела сегодня помягче и неопасной. Другая была одета в темно-оранжевую поблескивающую водолазку-лапшу, черную юбку-трапецию до середины колена, черные колготки и черные туфли. В сочетании с медным цветом волос и ярким макияжем на светлой коже, она казалась поделенной на две части - огненную и ночную.
  
  - Это Лиза, - сказали мне. - Лиза, это Айгор.
  
  - Мы, кажется, знакомы? - поинтересовался я.
  
  - Это я тебя: то есть, вас вчера в автобусе видела?
  
  - Меня, - я усмехнулся. - Можно на ты. Разве мы не были на ты?
  
  - Потрясающе, - она смотрела на меня как на диковину.
  
  - Девушки, так когда вы расскажете мне: - начал я, но меня прервал парень в красной рубашке:
  
  - Проходите, пожалуйста, в зал.
  
  Он уже убирал стул от двери, чтоб закрыть.
  
  - Может, поговорим? - я обвел взглядом подружек, остановившись на Натали, поскольку казалось, что она лучше настроена на меня.
  
  - Нелюбова хорошо поет, - бросила Айон.
  
  - Я бы тоже хотела послушать, - сказала Лиза.
  
  - Ладно, пойдемте, - приняла Натали сторону девушек, и, проходя, обернулась ко мне: - Вы не пожалеете. А поговорить можно и после концерта.
  
  Мы заняли свободные места, и через несколько минут я порадовался, что сижу с краю. Даже здесь меня пробирало и заставляло дрожать, а что бы случилось, окажись я с певицей лицом к лицу? Своим голосом она колдовала, давила и била. Она больше всех походила на ведьму, но ее сила и грозный вид в пении были даже не женского свойства. Это напоминало камлание весьма опытного шамана, причем черты поющей приобрели мужскую, каменную жесткость. Дурак, я думал, что раз женщина, она станет песнями жаловаться на свою долю, несчастную какую-нибудь любовь. Нет, этой было не до любви. Я бы не удивился, если бы за ее спиной вдруг распахнулись черные крылья и захлопали в такт.
  
  Мрачное состояние нагнеталось, атмосфера сгущалась. Я попробовал отвлечься и принялся рассматривать зрителей. В основном, артистке внимали женщины: каждая, в десятки раз слабее - а преобладали здесь тоненькие и длинноволосые, - пыталась впитать темную силу из голоса, гортанного, то низкого, то высокого. Мужчины - их в зале было значительно меньше - глядели чаще с прищуром, откинувшись, и руки у многих были сложены на груди. Я поискал Лизу: она сидела почти надо мной. Происходящее впечатляло ее и радовало; но, когда она поймала мой взгляд, то иронически улыбнулась. Она явно чувствовала себя свободной, она могла легко погружаться во что угодно, и так же легко выплывать.
  
  В антракте зрители хлынули что-нибудь выпить. Я опять отправился курить. Странно, я привыкал к сигаретам, раньше было без разницы. Вскоре рядом возникла Лиза. Она излучала тепло и свет, и знала, что излучает.
  
  - Ну и как? - невозможно было не улыбнуться в ответ на ее подкупающую улыбку.
  
  - Серьезно. Будешь курить?
  
  - Спасибо, нет. Я курю только в особых случаях.
  
  - Не привыкаешь?
  
  - Никогда.
  
  - Молодец.
  
  Рядом с ней было очень приятно, комфортно стоять. Я бы увлекся Лизой, если б не груз разнообразных жизненно и душевно важных вопросов.
  
  - Я вот хочу тебя спросить: - задумчиво сказала она - так, что я весь ушел во внимание. - Мне сказали, ты не работаешь. Ты собираешься?
  
  - Собираюсь.
  
  - И где?
  
  - Думаю вернуться на кафедру.
  
  Если б она спросила про бизнес, я бы сказал, что продал его. Университет вызывал доверие, в то время как восстановить свое дело, потерянное восемь месяцев назад, выглядело нереальным. Да и в Новосибирск мне не хотелось. Кто знает, вдруг предполагаемая авария произошла, благодаря конкурентам? Впрочем, если быть честным, я не представлял себя бизнесменом.
  
  - Там мало платят, - отозвалась Лиза на реплику о кафедре.
  
  - У меня нет вариантов.
  
  - Можно что-то придумать: Я работаю в психологическом центре, что внизу, на Татарской: Хотя ты вряд ли знаешь.
  
  - Интересный вариант, - сказал я машинально, а потом вдруг понял: я же и вправду могу работать психологом! И спросил уже конкретно:
  
  - Там есть места? Там нужны какие-то корочки?
  
  - Даже паспорт не спрашивают. Только трудовой книжки не будет. И заработок нелегальный.
  
  - Это неважно. А что я должен делать?
  
  - Ты сам решаешь. Если у тебя интересная программа, способная собрать людей:
  
  - Я напишу программу. Завтра, - я не представлял, что буду писать, но чувствовал правильность происходящего. - Дай мне, пожалуйста, свой телефон.
  
  - Есть, где записать?
  
  Я вытащил из заднего кармана достопамятный блокнот, и он удостоился второй записи. Надо было еще Ладыжца телефон спросить, ну да ладно.
  
  Мы с Лизой посмотрели друг на друга так, точно сейчас стали друзьями. Или же заговорщиками. Зазвенел колокольчик, - это парень в красной рубашке приглашал на вторую часть. Из зала выглянула Айон.
  
  - Пойдем? - спросила она у Лизы.
  
  - Пойдем.
  
  Но, вопреки моим ожиданиям, Айон вышла к Лизе, а не наоборот.
  
  - До свиданья, - сказала Лиза подчеркнуто вежливо. Они явно собрались уходить. Я понял, что упустил момент напроситься с ними, и было бы глупо при них уйти сейчас одному - точно я им подражаю. Впрочем, в зале оставалась Натали:
  
  Я отправился в зал, и услышал за спиной Лизино:
  
  - Нет, на группу я его пока не пригласила. Надо понаблюдать.
  
  У них явно имелся коварный план. Но они очень нравились мне. Я был не прочь принять участие в их играх.
  
  Дверь закрыли за моей спиной. Я внимательно осмотрел ряды. Натали исчезла.
  
  
  
  13.
  
  Ночью мне снилась 'Кукушка', точнее, темный лабиринт коридоров за залом, где я пытался найти Натали. Если наяву я от ее пропажи испытал лишь досаду, то здесь я боялся не выбраться, если ее не встречу. Вдруг дорогу мне преградил кто-то огромный. 'Не меня ли ты ищешь?' - спросила голосом певучим и злым, как сладкий смертельный яд, давешняя артистка; и я с ужасом понял, что ее тоже зовут Натальей. Лицо высветилось, она улыбалась - победно и свысока. Она, хотя была в юбке, оказалась ни мужчиной, ни женщиной, а чем-то средним, чудовищным из-за соединения возможностей обоих полов. За ее спиной была дверь, там кто-то робко скребся. А за собой я внезапно почувствовал Натали, испуганную намного больше. Мне следовало ее защитить. Нелюбова улыбалась все шире и шире и раздавалась в стороны, заполняя собой проход. Неожиданно я осознал, что дверь вела в зал, но - другой, хорошо спрятанный от случайных посетителей 'Кукушки', но известный постоянным. В подтверждение оттуда раздались вскрики и всхлипы. На меня навалилась огромная тяжесть ответственности: я теперь не мог убежать. Пистолет, у меня должен быть пистолет с серебряной пулей! Я потянулся за спину, надеясь, что он окажется там за ремнем. Пустота. Но Натали сунула мне в ладонь нечто маленькое и твердое. Зажигалка. Я направил ее на Нелюбову, как оружие, и высек жалкий бледный огонек. Нелюбова рассмеялась и двинулась на меня, угрожая размазать по стенке. Я попробовал еще раз: раздался хлопок: я проснулся.
  
  Снова хлопнула незапертая форточка: утренний ветер.
  
  Записная книжка лежала на стуле, я испуганно заглянул в нее, и отлегло: номер телефона был на месте. А я уж было начал путать реальность и сон. Несмотря на холод, я распахнул окно и уселся на подоконник. Никого, слишком рано. Я подавил в себе желание прыгнуть, точнее - упасть, аккуратно закрыл окно и лег снова.
  
  Надо придумать программу тренинга. Надо придумать программу тренинга. По правде, я предпочел бы общаться с людьми по одному. Значит, индивидуальное консультирование. Так и скажу.
  
  С Лизой мы договорились увидеться после обеда в 'Кукушке'. Телефонную карточку я стрельнул у какого-то парня на остановке. Подумал, что лучше б связаться с Лизой телепатически: но ведь никто не дает гарантий, что при таком способе связи можно назвать точное время и место встречи?..
  
  В кафе я пришел пораньше, взял кофе - черт с ней, нечестностью! - и уселся напротив двери, чтобы видеть входящих. Было не по себе, почти как ночью во сне - до того, как мой страх воплотился в жуткой певице. Я глубоко задумался - может, на пару минут, - а когда вернулся к реальности, у стойки спиной ко мне стоял мужчина. С меня ростом, такой же спортивный, темноволосый. Он заговорил с официанткой, и чувствовалось, что он улыбается. Такой тоже мог выцыганить бесплатный кофе. Что-то знакомое чудилось мне в его спине, развороте плеч, интонациях: Он развернулся, заметил меня, и - чуть не выронил чашку. Я поперхнулся. Немая сцена. Официантка, к счастью, ушла в подсобное помещение, - меньше всего я хотел, чтобы нас кто-то увидел. Потому что передо мной стоял - я сам.
  
  Я встал тоже, взял чашку с блюдцем - точно такую же, как у него, - и, не сговариваясь, мы оба прошли в дальний и темный угол. Я ухитрился сесть лицом к двери, чтоб контролировать ситуацию. Мой двойник улыбался, покачивая головой, - сглаживал впечатление, старался воспринимать иронически. Я: я бы тоже сейчас рассмеялся с долей сарказма. Мы не ожидали друг друга встретить.
  
  - Удивительно, - сказал мой двойник и достал сигареты: - Вы будете?
  
  - Да.
  
  Он курил 'Парламент'. Пачку 'Парламента' я обнаружил в своем кармане, когда в первый раз сбежал от Мари. Потом выбирал подешевле.
  
  - Мы так похожи: - он был подчеркнуто корректен, а может - осторожен, предлагая мне первому рассказать о своем впечатлении.
  
  - Как близнецы, - кивнул я.
  
  - Интересно, а линии на ладони:
  
  - Лучше не будем. Как вас зовут? - определенно, я был пожестче. Менее избалованным, что ли.
  
  - Игорь. Игорь Чертанов. А вас?
  
  - Почти также. Айгор.
  
  Я не знал теперь, был ли знаком со всеми, кто принимал меня за знакомого. Но имя Айгор оставалось моим.
  
  - Будь мы близнецами, вряд ли бы нас звали одинаково. Откуда вы?
  
  - Сложно сказать, - признался я, но Игорь принял это за нежелание признаваться.
  
  - Я из Новосибирска. Закончил здесь философский факультет, работал на психологическом, затем открыл свой бизнес:
  
  Так. У меня отбирали все, что я успел приобрести. Мое прошлое становилось опять абсолютно пустым. Кроме Мари и месяца в городе. Я решил пойти напрямую:
  
  - Вам знакома Маша Соколова?
  
  Он буквально расплылся в улыбке:
  
  - Конечно. Я достаточно хорошо ее знаю.
  
  - Я тоже, - горько усмехнулся я.
  
  - Так значит: она вас где-то нашла и привезла?
  
  - Вроде того.
  
  - Не ожидал от нее такого: - он задумался, наклонив голову, затянулся. В его позах чувствовалось, что он знает силу своей привлекательности. Как я. Мне было не слишком приятно узнавать себя в нем. Хотелось найти отличия. Да, одет он иначе: светло-зеленый свитер, черные брюки. Но если б я сам выбирал одежду, то выбрал как раз такую: цвета подходили к загару, к темным глазам: Вот. Оттенок глаз вроде бы отличается от моего.
  
  Он заметил, куда я смотрю.
  
  - Я ношу контактные линзы. А вы?
  
  - Никогда.
  
  - А как у вас вообще со здоровьем? Болели в детстве?
  
  - Сложно сказать, - повторил я. В его интонациях ощущалась манерность. Неужели я вел себя так же? Я постарался представить внутри нечто жесткое. Стержень.
  
  - Кто вы по Зодиаку?
  
  Я пожал плечами.
  
  - Я - Рыбы. Двойственный знак. Наверное, если кто-то рождается Рыбами, то на другом конце света появляется его двойник. И однажды они встречаются. Это как приглашение к инициации: вы понимаете, о чем я говорю?
  
  Я понимал. Мне даже понравилось, как он сказал про Рыб-двойников, несмотря на истерические нотки. Может, так оно и вышло, мало ли случается странного.
  
  - Они должны сразиться, но так, чтобы никто не видел и не нашел следов, - продолжил Игорь. - Они должны сразиться не физически, а ментально. И они не успокоятся, пока один из них не превратится в ничто.
  
  Я покачал головой: его фантазия была страшной и прекрасной одновременно. Потом понял, что это жест - покачивание - был свойствен и ему. Он был мне братом и соперником сразу.
  
  - Второй не превращается в ничто, - сказал я. - На самом деле, один поглощает другого, и внутренний начинает влиять на внешнего.
  
  - А в полночь внутренний и внешний меняются местами, и так до полудня, пока не произойдет обратная перемена.
  
  - Точно, - наши взгляды протянулись параллельно друг другу. Мы думали одинаково. Мы друг другу почти доверяли. Или это была такая игра во временное доверие, я не знаю.
  
  Я посмотрел в сторону дверного проема, - и в этот момент там объявилась Лиза. Она увидела меня, но проигнорировала мою готовность кивнуть. Она увидела Игоря, который сидел к ней в профиль. Она отступила назад и исчезла.
  
  Не она ли подстроила нашу встречу?
  
  - Кто там? - Игорь повернулся к выходу.
  
  - Да так, одна знакомая.
  
  - Надеюсь, не Маша?
  
  - К счастью, нет, - я поймал в его тоне наигранную тревогу и ответил тем же.
  
  - А знаете, у Маши тоже есть двойник. То есть, лет пять назад она была почти такой же, как Маша сейчас. Большие глаза, светлая кожа, фигурка:
  
  - Ее зовут Лиза, - уверенно сказал я.
  
  Игорь вскоре ушел. Да, они были знакомы с Лизой - несколько лет. Слава, крупный парень из 'тройки', оказался его однокурсником. Именно Игорь несколько раз разговаривал с Тофиком о зороастризме. Но Ладыжца он помнил едва, и не знал Натали. Айон для него была всего лишь одна из девушек с философского.
  
  Я сидел и уныло пытался себя убедить, что у меня еще осталась собственная жизнь и собственные знакомства. Требовалось с кем-то поговорить и выстроить новую версию моего появления в этом городе. Кто там интересовался моим происхождением? Вот к Ладыжцу-то я и пойду. А на выходе из кафе я мстительно решил, что еще не раз воспользуюсь своим сходством с Игорем, - тем паче, что он не особенно стремился продолжать знакомство. Да, он поинтересовался номером телефона, но когда я сказал, что у меня его нет, даже не спросил, в каком я районе живу. Впрочем, возможно, он не хотел показаться навязчивым - после того, как я не смог ответить на его вопросы. А он, вероятно, подумал, что я скрываю. Может, следовало ему признаться? Но мне казалось, чем меньше людей знает о моем положении, тем будет лучше.
  
  Ладыжец довольно ощерился, увидев меня на пороге. Он так и не постригся: черные волосы висели сальными космами. К тому же - эта неопрятная бородка: Ладно, переживу.
  
  - Я рад, - сказал он, пропуская в комнату. - У нас много общего. Мы должны действовать вместе.
  
  Я не удержался и взглянул на него с недоумением, как на сумасшедшего.
  
  - Не боись, - сказал он. - Я пошутил. Кофе, чай?
  
  - Крепкий кофе без сахара.
  
  Я ощущал усталость и желание аутично уйти в себя - до полной неподвижности. Но было нельзя.
  
  - Что случилось, рассказывай, - бросил Женя, возясь с посудой.
  
  - Я встретил своего двойника.
  
  Ладыжец выразительно развернулся и уперся в меня взглядом.
  
  - В смысле, похожего человека?
  
  - Нет, - произнес я тоном нервозного разочарования. - Это был настоящий Игорь Чертанов. А я теперь непонятно кто.
  
  - Как интересно, - Ладыжец сел напротив на табуретку, чуть возвышаясь. - Ты уверен, что тебя не обманывают?
  
  - Уверен. На актера он не похож. Это устойчивый человек, у которого имеются и прошлое, и будущее. Я ему ничего не сказал, а он не настаивал. Ему кажется забавной наша похожесть, и только.
  
  - Он точно тебя не разыгрывал?
  
  - Я же сказал! Он даже был не в курсе, что я существую.
  
  - Откуда ты знаешь?
  
  Я хмыкнул, пожал плечом. Я такой. Я чувствую правду.
  
  - Но мы не можем отбрасывать эту версию, - сказал детектив Ладыжец.
  
  - Какую? Что я появился из-за него? Он уверен, что виновата Мари. Похоже, у них были какие-то эмоциональные отношения: Возможно, он считает, что она нашла меня и привезла, чтоб ему досадить.
  
  - Тогда надо спрашивать у девушки.
  
  - Невозможно. Я не могу: не хочу с ней встречаться.
  
  - Может быть, я узнаю? - его зубы желтовато блеснули.
  
  - Нет! - испугался я за Мари, и, застеснявшись своих эмоций, добавил: - Она очень замкнутый человек, мало кого к себе подпускает. К ней сложно войти в доверие. И потом, ты - не ее тип.
  
  Я заметил, что Ладыжец чуть обиделся. Похоже, он не слишком уверен в себе.
  
  - Но я знаю, Мари рассказала подружке. А та - еще двум. Но они молчат.
  
  - Партизанки, - усмехнулся Женя. - Как вытащить из женщины информацию? Ласковой пыткой?
  
  - Эти сами кому угодно пытку устроят.
  
  - Ничего себе. Я их знаю?
  
  - Их зовут Лиза, Натали и Айон.
  
  - Что-то знакомое:
  
  - Лиза работает в психологическом центре. Айон - в магистратуре на философском. Натали вроде бы журналистка.
  
  - Кажется, у психологов принято говорить только правду и ничего, кроме правды?
  
  - О собственных чувствах, - вспомнил я книжки по практической психологии. - Вот они и выдадут: мол, я чувствую себя плохо от того, что ты меня уговариваешь.
  
  - То есть, женская дружба для них ценнее близких отношений с мужчиной?
  
  - Не знаю.
  
  - Тогда надо попробовать сблизиться. Но давай разберемся - ведь если у нас будет версия, тогда проще получить подтверждение. Они себя всяко выдадут: глазами, интонацией.
  
  Для Ладыжца моя драматическая история оказывалась просто игрой в расследование. Но ничего лучше не было.
  
  - Как мы можем разобраться?
  
  Я совершенно не представлял, как можно решить подобную психологическую задачу на фоне обыденной жизни города, в котором самое страшное - бытовое убийство на алкогольной почве. Ведь не пойду же я в милицию для установления личности! Почему-то мне было противно и казалось неправильным пользоваться заурядными социальными механизмами. Я чувствовал: это - неверный путь. Кроме того, я уже вор со стажем:
  
  - Подумай. Заряди мозги. Ты был нужен Мари, так? Ты похож на Игоря Чертанова, с которым у девушки были какие-то сложные отношения: А ты действительно сильно похож?
  
  - Ты же принял меня за него.
  
  - Мы почти не общались. Итак, между вами какая разница?
  
  - Он одет по-другому - поярче. Ведет себя: более мягко, что ли. Зрение так себе. Голос чуть-чуть повыше: Вот! Я не обратил внимания, но теперь вспомнил: у него едва заметный шрам на шее, и нет кадыка. Поэтому и голос выше.
  
  - Хм. Действительно. Я тоже видел, но потом забыл - как-то это неприлично выглядит, тебе не кажется? - он довольно пошло хохотнул. Он явно имел в виду психоаналитическую символику.
  
  - У тебя-то с этим все в порядке, - сказал он двусмысленно. Но я не собирался поддерживать его дурацкие шуточки, поэтому он принял серьезный вид.
  
  - Ты думаешь, его вырезали давно?
  
  - Шрам почти незаметен. Значит, давно.
  
  - Заморозили: - произнес Ладыжец задумчиво.
  
  - Ты к чему клонишь?
  
  - Клоню. Вот именно. От слова 'клон'.
  
  Я рассмеялся.
  
  - Фантастика. Наука еще до этого не дошла.
  
  - А что ты скажешь про раэлитов?
  
  - Я им не верю. То есть: все возможно, но ведь речь идет о детях. А мне уже лет тридцать.
  
  - А если секретные эксперименты? Например, у военных? Где-нибудь на Алтае, тайная база:
  
  - Какой-то киношный сюжет.
  
  - Киношный - потому, что мы не знаем, как оно разворачивалось в реальности. Просто надо подумать, и сформулировать версию более грамотно. Ведь может такое быть?
  
  - Может: - понуро сказал я. Что-то не улыбалось мне вести происхождение от чужого кадыка.
  
  - А если ситуация проще? Если мы близнецы? Его усыновили, а меня: Или ошибка в роддоме, - предположил я.
  
  - Версия не менее киношная, но с той же степенью достоверности. Тридцать лет назад вроде не проводили УЗИ? Это значит, близнецы могли рождаться неожиданно для врачей и родителей. А врачи могли на этом сыграть. Может, им дети требовались для экспериментов, а?
  
  Он злобно и весело подмигнул. Да, иногда прорывалось в нем бесовское. Впрочем, и прорываться особо не требовалось: ему явно нравился имидж с налетом этакой чертовщинки.
  
  - Может, они сделали из тебя супермена? - продолжал он гнать. - А ты от них сбежал из гордости. А Мари тебя подобрала. Но программа сработала так, что, когда ты оказался за пределами их базы, то все забыл. Потому что нехрен знать простым людям, что творят биологи-убийцы.
  
  Я вздохнул и нехотя признался:
  
  - Я действительно: замечаю в себе способности:
  
  - Ну-ка, ну-ка, - Ладыжец оживился еще больше. - Какие именно способности?
  
  - Я ворую сигареты, и меня ни разу не поймали.
  
  - Ерунда! Это может каждый. Система охраны никуда не годится.
  
  - Ты не понял. Я могу взять еду в кафе и не заплатить.
  
  - Трансовые психотехники. А, теперь понятно, почему твой брат-близнец занимался гипнозом! У вас и вправду способности. Только тебе дали возможность развить их как следует. А ты, неблагодарная скотина:
  
  Я перебил:
  
  - Это еще не все. Я по несколько суток могу сам находиться в трансе.
  
  - Естественно! Лучший способ навести транс - самому владеть трансовыми состояниями. А ты, значит, в этом мастер.
  
  - Я могу несколько дней не есть и не пить. Не меньше недели. И я очень редко: выхожу: ну, ты понимаешь, - я неопределенно махнул рукой в сторону двери.
  
  - Понимаю. Да-да, припоминаю: мы тогда пили пиво, а ты не спросил, где тут сортир, - он снова показал зубы. - И это все?
  
  - Мне кажется, я могу читать мысли.
  
  - Тебе кажется, или ты действительно можешь?
  
  - Ну, не в буквальном смысле. Но я довольно точно угадываю состояние собеседника.
  
  - И какое же у меня сейчас состояние? - он был готов расхохотаться.
  
  - Ерническое. Но тебе жутко любопытно.
  
  - Нетрудно догадаться. Это может любой психолог. Раппорт называется.
  
  Да, конечно. Вчувствование в клиента. Хотя первоначально под раппортом понималась связь между медиумом и магнетизером на спиритическом сеансе. Было бы интересно как-нибудь вызвать духа: Что ж, по крайней мере, из меня получится психолог.
  
  - Что-то еще? - нетерпеливо нарушил мою задумчивость Женя.
  
  - Вроде бы все, - я не хотел рассказывать ему о страхе потерять себя. Тем более, я не считал это чем-то особенным. Любой человек мог так бояться, а человек без прошлого, с неустойчивой психикой: Правда, я ощущал в себе силу выдержать все. Потому и не откровенничал до конца. Как ни крути, а ответственность за себя приходилось брать самому.
  
  И я снова подумал, что тайна моего происхождения не имеет никакого отношения к внешним событиям. Меня вычистили, чтоб я искал нечто важное, ясное, а не старался вновь запутаться в повседневности. Я печально ухмыльнулся: конечно, всякому хочется чистоты. Версия с клонированием отталкивала. Но, кто знает, вдруг это закладывалось в программу? А экспериментаторы где-то сидят и смеются, наблюдая за мной. Ждут, когда у меня съедет крыша. Что ж, не дождутся. Интересно, кто-то кроме книжно-киношных героев докапывался до истины в похожей на мою ситуации? Или в реальности не существовало истин, только набор более или менее правдоподобных интерпретаций. Соответственно, действовать незачем. Достаточно посидеть, подумать и выстроить удовлетворительную картину. Раз другого выхода нет.
  
  В любом случае, требовалось как-то жить.
  
  
  
  14.
  
  Я не мог оставаться подолгу в одном состоянии и, так сказать, в одном отношении к миру. Тем более, Лиза, Натали и Айон выглядели вполне доступными для общения. Я должен был докопаться, добраться до них, вселиться в доверие или поставить их жестко перед проблемой, надавить или вызвать сочувствие. Иначе - не хватало завершенности и, главное, не хватало свободы. Пусть я узнаю самое страшное, но тогда я смогу понять, что мне следует делать, зачем я здесь, и где, по-хорошему, я должен бы быть.
  
  Чтобы позвонить Лизе, я отправился в деканат. Пожалуй, я хотел столкнуться там с Игорем. Я не знал, куда точно идти, и на центральной аллее остановил группу студентов. К счастью, Игорь у них ничего не вел, иначе он бы заработал репутацию безумного препода, который забыл дорогу в родной деканат. Главный корпус после ремонта сверкал белизной и начищенным медным шпилем. Я поднялся на третий этаж. В деканате сидела кудрявая маленькая и сморщенная старушка.
  
  - Здра-авствуйте, Игорь! - обрадовалась она. - Значит, решили опять повести семинары? Не хватает вам бизнеса для полноценного ощущения жизни?
  
  Я смущенно пробормотал в ответ нечто неопределенное, и попросил разрешения позвонить.
  
  - Конечно, вам у нас можно все! Только вы долго? У меня сейчас лекция, я оставлю ключи. Если никто не придет, сдадите на вахту.
  
  Очень кстати. Значит, получится поговорить с Лизой подольше.
  
  Старушка проворно собрала бумаги, подхватила их под мышку, в другую руку взяла древнюю сумочку-ридикюль, и, покровительственно кивнув, утопала на свою лекцию. Я едва удержался от искушения запереть дверь изнутри. Я хотел серьезного разговора с Лизой прямо сейчас. Я полуприкрыл глаза и представил себя с телефонной трубкой в пустоте деканата, в то время как за облаками движется солнце. Должно сработать. Должно.
  
  - Добрый день! Лизу можно услышать?
  
  - Я слушаю.
  
  Мне повезло: ведь я не знал ее фамилии. Но разве могло быть две Лизы в психологическом центре? Хватит, достаточно двойников.
  
  - Это Айгор.
  
  Я сделал паузу, чтобы она сама выбрала курс разговора. Мы могли сделать вид, что она в кафе не пришла и не видела меня с Игорем. Мы могли сделать вид, что между нами ничего важного не происходит.
  
  - О чем ты хочешь поговорить, Айгор? - выделила она мое имя. Она оказалась хитрее, чем я предполагал.
  
  - Обо всем, - улыбнулся я так, чтоб она почувствовала улыбку.
  
  - Это слишком абстрактно, - попыталась она увильнуть от волны тепла, которая должна была ее коснуться.
  
  - Например, насчет моей работы, - закрылся я. Пусть она сама захочет открытости и продемонстрирует это.
  
  - Ты придумал программу? - ответила она тоном еще более прохладным, чем мой в последней реплике.
  
  - Я бы хотел работать с клиентами индивидуально.
  
  - Очень кстати. Дама, которая так консультировала, ушла в декрет.
  
  Лиза, черт побери! Мы совсем не о том говорим. И я сорвался:
  
  - И что, теперь нам остается договориться о встрече, когда ты представишь меня начальству?
  
  Ее голос потеплел, хотя не без иронии:
  
  - Значит, у тебя есть ко мне другие вопросы? Более личного свойства?
  
  - Конечно, есть.
  
  - Тогда задавай, - она явно предлагала мне выложить сразу самое важное, и упивалась своей властью.
  
  - Сейчас-сейчас: - нет, сходу спросить, что они говорили между собой обо мне, я не мог. Да она бы и не ответила. Слишком рано. Она думает, что поймала меня, в то время как я сам хотел быть охотником. И правильно: она так ведет себя для игры, для самоудовлетворения. А я: нет, я не собирался сдаваться.
  
  - Ты вчера видела нас.
  
  - Видела, да. Вы очень похожи, невероятно. Как отражения.
  
  - То есть, один из нас - отражение, а другой - настоящий? - попробовал уточнить я.
  
  - Думаю, вы оба настоящие. Каждый в своем роде, - вывернулась Лиза.
  
  - А что ты называешь настоящестью?
  
  - Соответствие своему предназначению, - она явно имела готовый ответ.
  
  - И какое у него, по-твоему, предназначение? - чуть ревниво поинтересовался я. - А у меня?
  
  - Предназначение - это личное дело каждого. А соответствие просто чувствуется:
  
  - Я чувствую, ты тоже настоящая:
  
  Она промолчала - видимо, не поверила моей искренности: мало ли, может я всего лишь подлизывался.
  
  - Лиза, я еще хочу спросить: Понятно, что мы раньше не были знакомы, ведь так? Или были? А если не были, почему ты предлагаешь мне работу?
  
  - Знакомы мы не были. Но ведь в психологическом консультировании нет ничего особенного. Ты вызвался сам, ты уверенно говоришь, что можешь. Или не можешь?
  
  - А ты не боишься доверять мне людей?
  
  - А что ты можешь с ними сделать? - она коротко рассмеялась, - Зазомбировать?
  
  - Кто знает: - мрачно подтвердил я. Она, как и следовало, приняла за шутку.
  
  - Впрочем, чужая психологическая безопасность меня не слишком волнует, - сказала она. - У нас ведь экспериментальный центр. Люди знают, на что идут.
  
  - И вас до сих пор не прикрыли?
  
  - А за что? Людям нравится. К тому же, ничего страшного мы еще не сделали.
  
  - Ты думаешь, психологией можно сделать что-нибудь страшное?
  
  Я подумал, а не связана ли Лиза с предполагаемой секретной базой, где меня: тьфу! Как же это противно. Почему-то клоны мне представлялись исключительно психологическими уродами.
  
  - Если б я знала, как, я бы попробовала.
  
  - Ты жестокая, Лиза. Такая: интересная девушка, и такая жестокая.
  
  - Я честная, на самом деле, - до меня донеслось легкое раздражение. Прекрасно. Она на меня реагирует. Но тут главное не переборщить.
  
  - Ладно, не будем сейчас говорить о морали, - я постарался сказать как можно легче: ей не следовало думать, что мораль заботит меня, она явно недолюбливала принципиальных людей. - Куда и когда мне подъехать?
  
  - От университета можно и пешком. Спускаешься вниз почти до реки: - и она объяснила, как добраться до центра.
  
  До встречи оставалось несколько пустых дней. Холодало. Я почему-то не мерз, хотя отчетливо чувствовал холод. Нарастала уверенность, что я и зимой смогу разгуливать в футболке. Саморегуляция, звериное здоровье. Все правильно: врачам показываться нельзя. Кто знает, что у меня внутри?
  
  Интересно, пойдет ли кровь, если я порежусь? Ага. С беспокойством я понял, что за несколько месяцев у меня совсем не отросли волосы и ногти, и мне ни разу не приходилось бриться. Всегда ухожен: как манекен. Я и мылся только тогда, когда мне хотелось почувствовать воду. Интересно, начну ли я пачкаться и обрастать теперь, когда это заметил? Расскажи кому - не поверят. Даже если б я с кем-то жил: подумают, будто втайне ухаживаю за собой, ведь не уследишь.
  
  Мари, наверное, тоже об этом не думала. Я боялся обнаружить в себе нечто действительно страшное, превращающее в чудовище.
  
  Но пока больше всего беспокоил мой летний вид. Все ходили в плащах и куртках, некоторые в пальто. Я выглядел так, будто выскочил на минутку за сигаретами. Однажды я даже зашел в магазин 'Кожаный рай': и почти сразу вышел, точно попал не по адресу. Не знаю, что это было, страх или совесть. Я не мог принять своей особенности. Я злился. Я чувствовал себя в тесной клетке. Я мог все разрушить, но не хотел ничего разрушать. Я хотел стать одним из них. Они тоже, я знаю, чувствовали тесноту, но как-то свыкались с ней и считали ее нормальной. Или медленно, очень медленно высвобождались. Осторожно - как снимать по одной карты с домика, чтоб сам домик не рухнул.
  
  Однажды я пришел домой довольно рано - часа в четыре. Я сразу почувствовал: что-то не так, пустота моего жилища нарушена. И увидел: на кровати лежала куртка.
  
  Довольно потертая стильная грубая кожанка.
  
  Я испугался: вдруг ко мне кого-то подселили? Но в восьмиметровой комнатушке по-прежнему стояла единственная кровать. Других несанкционированных вещей я не обнаружил.
  
  Осторожно я примерил куртку. Она сидела как влитая. Я с удовольствием подумал, что Игорь выбрал бы что-нибудь поизысканнее, помягче и поновее. Мне нравилась эта. Я был совсем другой человек, чем мой двойник.
  
  Похоже, что куртка - подарок. Но от кого? Ключи были у комендантши, но ее в роли таинственного дарителя я не представлял. Может, Мари сделала мне сюрприз? Я ощутил прикосновение ее легких рук на моей груди, и поморщился. Нет. Вся остальная моя одежда была не такой. Она не имела истории, и я подозревал, что ее выбирала как раз Мари.
  
  Я отправился пройтись. Первое время я носил куртку с опаской: вдруг кто-то узнает свою - забытую, вдруг это был розыгрыш? Ничего не случилось. Я приободрился, причем настолько, что зашел в джинсовый магазинчик и стащил шерстяной бежевый свитер с высоким горлом. Продавщица аккуратно свернула выбранную под куртку вещь и положила в пакет. У нее был стеклянный взгляд. На мое счастье, посторонних в магазинчике не оказалось.
  
  В новообретенных куртке и свитере я отправился в психологический центр. Район был старинный, с купеческими домами. В некоторые дворы вели узорчатые деревянные ворота. Но центр оказался древним кирпичным одноэтажным зданием, почему-то с двумя куполами восточного вида. Стены снаружи явно нуждались в покраске, крыльцо - в ремонте. Я взошел по ступенькам, и наткнулся на закрытую дверь. Позвонил. Почти сразу щелкнул замок, и из невидимого динамика раздался голос Лизы:
  
  - Захлопни, пожалуйста, за собой.
  
  Я послушался, а потом понял, что предосторожность не была лишней. Дом внутри оказался очень просторным, с многочисленными коридорами и коридорчиками. Проникни сюда злоумышленник, он бы мог легко спрятаться, а в подходящий момент вылезти и совершить свое черное дело. До меня донеслись голоса, женский смешок. Я пошел к ним через пустынный паркетный зал, похожий на танцевальный. Белая дверь была приоткрыта. Я вошел, и сразу наткнулся взглядом на Натали, которая смотрела на меня, будто хищник, готовый к прыжку.
  
  - Привет. Что-то не так?
  
  - Нет, все нормально, - она приказала себе расслабиться, и ей удалось. Кроме нее, в больших темных креслах, составленных в круг, сидели Лиза и трое незнакомых мужчин. Точнее, один мужчина и двое юношей студенческого возраста. Все трое были похожи, но не как братья, а как ученики одного мастера, что ли. Самоуглубленные, стройные, собранные, и - готовые анализировать происходящее. Один из юношей - в толстовке с узорами и в очках - напоминал поэта; другой - помладше, с очень короткой стрижкой - выглядел как воин. Мужчина моих лет, который развалился в кресле с явным удовольствием, никаких ассоциаций не вызывал.
  
  - Приемная комиссия? - весело осведомился я у Лизы.
  
  - Вроде того. Экспериментальная группа. По совместительству - руководство центра. Василий, - кивнула она на мужчину, - официальный администратор.
  
  - Вы присаживайтесь, - сказал Василий.
  
  Я сел. Свободных кресел осталось три. Одно - для Айон. А остальные?
  
  - А ты, значит, вроде серого кардинала? - продолжил я заигрывать с Лизой. Юноши настороженно рассмеялись. Натали явно была готова меня проглотить.
  
  - Все об этом знают, - обезоруживающе улыбнулась Лиза.
  
  - Вы тоже ведете тренинги? - обратился я к остальным.
  
  - Только Василий и Лиза, - сказал юноша-воин. Он сидел прямо и смотрел исподлобья.
  
  - И целое здание в вашем распоряжении? - удивился я.
  
  - Мы сдаем психологам помещения. Если, конечно, у психолога есть программа и нормальное образование. Здание старое, у города денег на ремонт нет. А у меня знакомства в администрации, - пояснила Лиза.
  
  Или она обладала недюжинной силой внушения, или в городе социальные механизмы действовали очень странно. Скорее, второе. Жизнь, определенно, отличалась от моих представлений о ней.
  
  - Вы здорово устроились, - сказал я, обводя взглядом высокие потолки и огромные окна, забранные старинной, похоже, решеткой.
  
  - Айгор собирается здесь работать, - представила меня Лиза.
  
  - Если позволите, конечно, - добавил я.
  
  - Почему бы и нет, - Василий внимательно меня изучал.
  
  - Значит, проверки моих умений не будет?
  
  - Будет-будет, - сказал юноша-воин. - Сейчас посмотрим, какой ты психолог.
  
  Я немного опешил от его наглости. Но Лиза явно ему покровительствовала, и ей нравилось его поведение.
  
  - Ваня, не пугай его.
  
  - А то убежит, - хихикнула Натали.
  
  Ага, понял я, они уже проверяют меня. На прочность. Или на гибкость.
  
  - На самом деле, Айон рассказала мне, что ты хочешь попасть на группу, - сказала Лиза. - И вот ты здесь. А что до работы, то наш телефон есть во многих газетах. Люди будут звонить секретарю и записываться на индивидуальные консультации. Тебе только надо узнавать каждое утро, когда будут клиенты.
  
  Мне, конечно, следовало спросить про систему оплаты, но я решил отложить на потом. Потому что процесс контакта, который сейчас разворачивался внутри каждого из участников, и главное - внутри круга, вполне ощутимой целостности, был куда интереснее.
  
  
  
  15.
  
  Пока мы перебрасывались малозначащими репликами, пришли еще двое: Айон, и почти сразу за ней - невысокий жилистый парень, жесткий, с бегающими глазами. Он был единственным, кто протянул мне руку и представился: Шахер. Я подумал, что странные имена здесь, похоже, в моде, но, оказалось, его зовут Олег, а Шахер, соответственно, фамилия. Издалека он выглядел моложе за счет небольших размеров, но был, на самом деле, старше всех. И производил впечатление не очень счастливого человека.
  
  Романтического юношу в очках звали Сергеем. Третье кресло осталось пустым, но его не убрали из круга. Лиза скомандовала, и меня усадили в центр на вертящийся стул. Я удержался, чтобы не крутануться с размаху, и поймал сочувственный взгляд Айон.
  
  - Что мне делать? - поинтересовался я у нее.
  
  - Не знаю, - она выставила стенку.
  
  - Что хочешь, - бросил Василий.
  
  - Расскажи нам о себе, - вымолвила Натали.
  
  - Что ж: - я повернул голову к одному, к другому, на какое-то время задержался на Лизе, а потом развернулся спиной к чужому пустому креслу. - Мне тридцать лет. С родителями я давно не общаюсь. У меня высшее философское образование, и давно нет работы. То есть, не было до сегодняшнего дня.
  
  - Чем ты занимался до сегодняшнего дня? - спросил Иван.
  
  - Если честно, балду пинал.
  
  - Кого пинал? - встрепенулся, будто внезапно разбуженный, Шахер.
  
  - Да, расскажи-ка нам в подробностях, как ты его пинал, - Айон готова была рассмеяться.
  
  - О, это очень сложная практика. Главное, выбрать балду нужных размеров:
  
  - Давайте что-нибудь посерьезнее. И поглубже, - строго перебила Лиза, хотя, я видел, ей тоже смешно.
  
  Все помолчали. Потом Шахер спросил:
  
  - А на что ты живешь?
  
  - На наследство, - опередила Айон.
  
  - Я занимался частной психологической практикой в Новосибирске. Теперь переехал сюда для научной работы. Здесь хороший университет.
  
  По крайней мере, Лиза, Натали и Айон знали, что я откровенно вру. Но они мне не мешали. Вдохновленный, я продолжил:
  
  - Я закончил высшие психологические курсы при НГУ. Был на семинарах в Петербурге: - я попробовал вообразить Петербург, которого совершенно не помнил. Или не знал. Перед внутренним взором вставали смутные башни.
  
  - Какую психологическую школу ты предпочитаешь? - поинтересовался Василий. Он явно задал профессиональный вопрос. Я не совсем его понял, но все же ответил:
  
  - Экзистенциальную. И, наверное, Юнг, - я покосился на Айон. Она сделала вид, что ей все равно.
  
  - Хорошо, - кивнул Василий, и я увидел, что он меня принял. Оставались шестеро. Или семеро, если считать чужое кресло.
  
  - Значит, ты умеешь толковать сновидения, - предположил Иван. Я крутнулся в его сторону:
  
  - Умею. Что-то надо растолковать?
  
  - Спасибо, не стоит.
  
  Я почувствовал себя так, точно принял за конфету пустой фантик.
  
  - У нас принято, чтоб человек сам находил толкование, а психолог только ему помогал. Например, задавал вопросы, - сказала Лиза.
  
  - То есть, вы меня сейчас спрашиваете, чтобы я нашел толкование своему сновидению? Тому, которое здесь и сейчас? - неожиданно выдал я.
  
  Все, кроме Шахера, заулыбались: моя готовность воспринимать жизнь как сон им понравилась.
  
  - Ты уже что-нибудь понял? - спросил Иван.
  
  - Похоже, понял: - я задумался, чтобы поотчетливее сформулировать. Они ждали. Они настроились на меня. - В сновидении неважно, правда происходящее, или ложь. То есть, там нет разделения на правду и ложь. Как чувствуешь, так и есть. Что подумаешь, то и будет. Поэтому там возможно все.
  
  - Интересно, - негромко и очень серьезно сказала Лиза. - Если в сновидении такое огромное количество возможностей, то почему реальностью считают очень ограниченную в плане возможностей зону? В то время как сновидению отказывают в реалистичности.
  
  - Кто это отказывает? - возмутилась Натали.
  
  - Я не отказываю, - заявила Айон.
  
  - И я, - присоединился Иван.
  
  - Можно подумать, вы во всем и всегда соответствуете тому, что вам снится, - в голосе Лизы прозвучали досада и злость.
  
  - От некоторых снов, и правда, лучше отмахнуться, - признался Василий.
  
  - А смерть? От смерти не отмахнетесь, хо-хо, - черты Натали исказились так, точно в ней был кто-то чужой.
  
  - Причем здесь смерть! - внезапно вспылил Шахер. - Нет никакой смерти!
  
  - Вот умрешь, тогда посмотришь, - назидательно сказала Натали.
  
  - Если будет, чем смотреть, - съехидничала Айон.
  
  Они здорово заводились. Знать бы, ради чего. Я представил, как группа стоит над обрывом: никто не решается прыгнуть, но каждый осторожненько подталкивает соседа. И тихо бесится от того, что не прыгает сам.
  
  - Реальность - это то, что находится между рождением и смертью, - сказал Сергей. Его очки отражали двор за окном.
  
  - Реальные возможности ограничены смертью, - откликнулся я.
  
  - Не у всех мертвых много возможностей, - бросила Натали.
  
  - Откуда ты знаешь?
  
  Она поджала губы, промолчала. Ее цепкий взгляд устремился мне за спину, на ничье кресло. Я вспомнил кастанедовскую Смерть-За-Левым-Плечом. За мной зияла черная дыра. Я обернулся. Обычное кресло.
  
  Неожиданно для себя я встал, взял с бывшего своего кресла куртку и набросил на спинку ничейного.
  
  - Поймал, - шепнул Иван.
  
  - Пусть погреется, - сказала Айон.
  
  Натали досадливо хмыкнула.
  
  - Она не похожа на Пашину, - сказала ей Лиза.
  
  - Ну да. У Паши косуха с заклепками.
  
  - Кто такой Паша? - встревожено спросил я.
  
  - Человек, - отозвалась Айон. - Только он уже умер.
  
  - Получается: это для него кресло?
  
  Да. Они ставили кресло для мертвого человека. По их лицам я понял, что они это делали не для гонора. Просто тот человек был для них - для многих из них - очень важным. Они не особо хотели мне говорить, но в кругу - наверное, несколько лет назад, - оказалась дыра. И я, возможно, пришел сюда, чтобы эту дыру закрыть.
  
  Я бережно поправил куртку, как на спящем человеке. Сел. Обвел взглядом круг. Ощутил себя всеми.
  
  Они, под предлогом задумчивости, скрывали глаза. Я решил, что слишком много беру на себя. Я здесь не особенно нужен. Правда, им любопытно. На том и спасибо.
  
  Интересно, что они сейчас думают?
  
  - Кто о чем сейчас думает? - спросила Лиза.
  
  В окно стукнуло веткой.
  
  - Айгор, ты можешь сесть обратно. Чтобы не нарушать.
  
  Я подчинился. В общем молчании Василий встал и убрал за мной стул. Он неплохо двигался, точно в театре. Его лишенное эмоций лицо походило на спокойную маску.
  
  После трех часов подобного общения я возвращался пешком.
  
  Оранжевый свет фонарей на Миллионной подсвечивал высоченные тополя: здесь, возле университета еще остались деревья за тридцать метров. Листья подсохли, и уже не шелестели - шуршали. На темно-синем небе выступили звезды. Запах осени - дыма и уставшей рощи - был невыносимо печален. Я бы хотел вернуться домой. Я не знал, где мой дом. Вот почему я боялся выходить ночью: казалось, где-то открыты ворота для возвращения, но я не мог их найти. Было впору с отчаяния броситься под машину: Что это на меня нашло? Откуда такая тоска? Я почувствовал, как кто-то невидимый и огромный ухмыльнулся, и еще раз махнул черными крыльями в мою сторону, нагоняя волну печали. Я остановился и посмотрел наверх. Наверное, я схожу с ума. Сойти с ума - значит видеть больше, чем видят другие. Но как тогда жить? 'А если не жить?' - издеваясь, спросил изнутри чужой и огромный. 'Уходи', - попросил его я. Один из фонарей вдоль дороги вдруг часто замигал, и превратился из оранжевого и яркого в тускло-красный. Я разглядел на остановке Айон.
  
  Я подошел и встал очень близко, чтобы она оглянулась. Она действительно оглянулась. И ее губы дрогнули, точно она хотела что-то сказать, но передумала.
  
  - Тебе далеко? - спросил я.
  
  - Далеко. Я живу в самом лесу.
  
  Я удивленно поднял брови.
  
  - Новостройки, - нехотя объяснила она.
  
  - До скольки автобусы ходят?
  
  - Не знаю. Может, до часу.
  
  Я решил пойти напрямую.
  
  - Можно я тебя провожу? Мне бы хотелось с тобой поговорить.
  
  - О чем? - она посмотрела на меня недоверчиво.
  
  - О центре. Мне теперь там работать, а я так и не понял, что это.
  
  - Лиза не объяснила тебе? Экспериментальный психологический центр.
  
  - Психологический - понятно. А экспериментальный? У вас какая-то научная база?
  
  - Я там не работаю, поэтому - не 'у нас'.
  
  - У них, - я не понимал, почему Айон со мной так ершится, но боялся спросить - чтоб не получить в ответ что-нибудь еще более резкое.
  
  Она вздохнула так, точно была меня лет на десять-пятнадцать старше.
  
  - Может, лучше тебе не знать?
  
  - Знаешь, Айон, - я скептически скривился, - моя жизнь сейчас настолько странная, что я готов принять все, что угодно.
  
  - Хорошо, я скажу. Некоторые считают, будто экспериментальный - это значит, что над людьми ставятся эксперименты. Но это не совсем так. Лиза собирает людей, которые подходят к психологии нетрадиционно. То есть, если цель традиционной психологии - помогать людям: - она остановилась, подыскивая слова. Я терпеливо ждал.
  
  - В общем, традиционная психология помогает людям поддерживать гомеостаз. Некое стабильное состояние. А экспериментальная психология, в понимании Лизы, наоборот, поддерживает психологические изменения. И даже иногда провоцирует их.
  
  - Я читал, что некоторым методам как раз личностные изменения и важны.
  
  - Здесь речь идет не только о личности, но и, скажем, о психике человека в целом. О его душе. Причем изменения могут быть, говоря мягко, довольно странными. Допустим, если человек задумывается о том, что он - не совсем человек, Лиза это поддерживает с радостью.
  
  - Тебе это не нравится? - я заметил в лице Айон напряжение.
  
  - Я не могу разобраться. Тем более что я, - она хмыкнула, - тоже не считаю себя вполне человеком.
  
  - А кем? - я улыбнулся, как следует улыбаться милой девичьей фантазии. Айон поморщилась.
  
  - Это тема долгого разговора. Мы еще слишком мало знакомы. Давай лучше вернемся к центру.
  
  - Давай, - согласился я. - И как Лиза поддерживает эти странные трансформации?
  
  - Есть разные способы. Это могут быть трансы. Динамическая медитация. Контролируемые сновидения. Выход из тела: Ведь нельзя сказать, что это свойственно обычным людям.
  
  - Ну, допустим, она культивирует необычных. Но ведь никто еще не превратился, правда?
  
  - Никто, - уныло сказала Айон. - Но она на это надеется.
  
  - А сама она - человек? Как ты думаешь?
  
  - Черт ее знает.
  
  - Черт знает, - быстро отозвался я. На лице Айон на миг вспыхнуло удовольствие. Я вспомнил, что Натали говорила о ведьмах и Демоне. Но Айон снова выглядела непробиваемой.
  
  Мы немного постояли молча, глядя на дорогу. Автобус не приходил. Было не слишком поздно, часов одиннадцать, но город почему-то опустел - ни людей, ни машин.
  
  - Придется идти пешком, - заявила Айон.
  
  - Я тебя провожу, - сказал я тоном верного рыцаря. Айон не стала возражать.
  
  - Пойдем, я тебе покажу кое-что, - и она стремительно двинулась через дорогу наискосок. Мне едва удалось подстроиться под ее скорость.
  
  В молчании мы прошли с полквартала, и Айон подвела меня к длинному зданию, построенному, наверное, в пятидесятые годы - судя по довольно высоким окнам и облицовке внизу. Мы остановились у самой стены.
  
  - Сколько здесь этажей? - спросила Айон. Я поднял голову.
  
  - Четыре:
  
  - А теперь отойдем.
  
  Я послушался.
  
  - Сколько здесь этажей?
  
  Я снова посмотрел наверх и восхитился:
  
  - Пять! Ничего себе.
  
  Бордюр между третьим и четвертым этажами, если смотреть от фундамента, полностью скрадывал четвертый.
  
  - То-то, - поучительным тоном сказала Айон, и мы двинулись дальше.
  
  
  
  
  16.
  
  Забавно, - думал я под утро, - я пытаюсь создать правдоподобную версию своего человеческого происхождения, а в это самое время некоторые люди стремятся от человеческого избавиться. Я был для них чужим, а они хотели стать чужими сами себе. Может, мне следовало не подстраиваться, а наоборот - показать себя во всей красе? Я беззвучно рассмеялся, вообразив, как позволяю - и у меня получается! - моей коже источать солнечное свечение, моему телу - подняться в воздух, но не слишком высоко: так, чтобы люди могли разглядеть безумно-радостное выражение на лице: Я даже приказал себе воспарить прямо сейчас, но тут же испугался, и в полной мере ощутил свою тяжесть на жестком полу. Да, я иногда верил, что могу многое, но не был уверен, что с этим справлюсь. Да, я боялся попасть под контроль: ведь необычное вызывает слишком много внимания и стремления управлять этим, превратить в предсказуемое. Пока я в человеческом облике: а если не в человеческом, то в каком? Я задумался. Нет, ничего. Пустота.
  
  Я совсем запутался. Я хотел одного, потом понимал нереалистичность желаемого, отказывался и подыскивал нечто более приземленное. При этом я чувствовал, оставалась какая-то неизвестная мне территория за границей реальности, которая вызывала тревогу. Но иногда я готов был сорваться и броситься туда с головой. Мне казалось, по крайней мере, Айон и Лиза чувствовали и жили так же. Если б я мог с ними договориться:
  
  Часов в десять я позвонил в центр.
  
  - Да, - сказала мне девушка-секретарь, - к вам записался один клиент. Завтра, в шесть.
  
  Интуиция отказала мне: я не знал, кто бы это мог быть - женщина или мужчина, какого возраста, с каким цветом глаз. А ведь раньше догадаться, с кем вскоре встречусь, было элементарно.
  
  Приобретая человеческий опыт, я расставался с тем, что мне было присуще в беспамятной чистоте.
  
  Вечером зашел Слава. Он постучал в дверь очень громко и властно, - я мог бы сообразить. Но я открыл раньше, чем понял, что не хочу с ним общаться. Тем более, он пришел не ко мне, а к Игорю. Я собрался с силами, и окинул мощную фигуру Славы равнодушным и даже немного пренебрежительным взглядом. Слава глупо ухмыльнулся. Мне показалось странным, что незаурядный интеллигентный Игорь общался с этим амбалом.
  
  - Тебе не скучно? - поинтересовался Слава.
  
  - Ты извини, я очень занят сейчас. Нужно составить план лекций.
  
  - Да ты составишь за полчаса, я ж тебя знаю!
  
  Его удивило, что я отказываюсь, но он что-то почувствовал, и поэтому не решался ввалиться, как в прошлый раз. Я нетерпеливо повел дверью в его сторону.
  
  - Понял. Ухожу, - в голосе прозвучала обида. Но его лицо не успело исчезнуть из моего поля зрения, как он выкрикнул:
  
  - Ты ведь кого-то ждешь, правда?
  
  Я не ответил. Похоже, он имел в виду девушку. Я повернул замок и задумался: а была ли девушка, с которой я хотел бы сблизиться на собственной территории? Секс меня как-то не волновал, - может быть, потому, что меня в последнее время не воспринимали как сексуальный объект. Или не воспринимали достаточно откровенно, чтоб я отреагировал. Я подумал, что много лет мог бы прожить в одиночестве. Я так бы и поступил, не связывай меня с несколькими людьми невидимые проводки. По проводкам поступала энергия, и я, похоже, подсел на нее. Теоретически, существовал куда как более мощный и чистый источник, но я пока плыл по течению. К тому же, меня не оставляло чувство, что я зачем-то здесь нужен. Или я так оправдывал неспособность к решительным действиям?
  
  В центр на другой день я пришел собранный и готовый к любым испытаниям. Лизы не было. За одной из белых дверей Василий вел тренинг - кажется, для подростков. Девушка-секретарь провела меня в небольшую комнату с двумя креслами.
  
  - Если вам нужны бумага и ручка: - сказала она.
  
  - Нет, спасибо.
  
  - Но я, конечно, все данные запишу. Оплату за час клиент передает мне после встречи. Время для следующей вы назначаете сами, потом скажете мне.
  
  Механизм, похоже, был отработан. Я прикрыл дверь изнутри, встал у окна. Нейтральный пейзаж: угол сарая и черные ветки на фоне бесцветного неба. Интересно, это мертвое дерево, или просто оно слишком быстро рассталось с листьями?
  
  Я плохо представлял, что мне делать с клиентом. Наверное, задавать вопросы и внимательно слушать? А также установить с ним прочную связь, чтобы он продолжал ходить дальше и платить деньги.
  
  - К вам пришли! - раздался звонкий голос секретаря.
  
  Я повернулся. В комнату быстро - как будто прятался от преследователя - вошел Шахер.
  
  Еще в воскресенье я заметил его болезненную встревоженность, и сейчас особо не удивился. Только подумал, что это, видимо, Лиза решила меня поддержать, отправив ко мне Олега. Странно, я сам не догадался наколдовать себе подходящую клиентуру - а вдруг получилось бы? Болезненной вспышкой зажглось воспоминание - о чашках, которые становились чистыми сами собой. Там, на даче. Наверное, я тогда страдал еще и кратковременными провалами в памяти: забывал, как мыл посуду. Но хватит. Меня ждет работа.
  
  - Садитесь, пожалуйста, - произнес я, и сам тоже сел.
  
  - Я видел вас раньше, - сказал Олег. - Я ведь тоже учился на философском.
  
  Я не знал, кого он именно видел: меня или Игоря. Но мне не хотелось, чтобы этот, с бегающим взглядом, человек что-то знал о моем подлинном прошлом.
  
  - Хорошо, - сказал я, не желая обсуждать свою жизнь. - Рассказывайте, с чем пришли.
  
  - Но это обязательно должно остаться между нами.
  
  - Само собой, есть тайна консультации, - важно заявил я с видом бывалого психотерапевта.
  
  - Для меня это очень важно, - глаза Шахера попытались меня просверлить. Неприятное ощущение. Я кивнул.
  
  - Вы ведь хорошо знакомы с Лизой, как я понял. Вы точно ей не расскажете?
  
  - Ни в коем случае.
  
  Он уже начал меня утомлять. Если от других людей ко мне приходила энергия, то этот, наоборот, норовил ее отобрать. Но, похоже, такими и должны быть клиенты психолога, - иначе зачем им помощь?
  
  - Проблема в том, - сказал Шахер, - что мне не нравится группа.
  
  - Экспериментальная группа? - уточнил я.
  
  - Да. Которую ведет Лиза. Я себя чувствую нехорошо после встреч.
  
  - А зачем вы тогда туда ходите?
  
  - Дело в том, что меня интересует Лиза. Как личность, в первую очередь, - подчеркнул он, точно боялся, что я заподозрю заурядный сексуальный интерес. - Но она не очень-то доступный человек. И мне приходится ходить на группу, чтобы с ней общаться.
  
  - Понимаю, - я кивнул с сочувственным видом, хотя лучше понимал Лизу, чем Шахера. Он вызывал тяжеловатое ощущение. Группа это ощущение растворяла, но наедине:
  
  - Я хожу на группу меньше года, но остальные встречались и раньше. Мне кажется, они ведут какую-то запутанную игру. И временами эта игра становится опасной. Не для них самих, но для окружающих, может - для целого города. С учетом масштабов центра.
  
  Он резко махнул рукой из стороны в сторону, точно место, где он находился, вызывало у него отторжение, и продолжил:
  
  - Я думаю, они используют людей. Все эти трансовые психотехники: ведь человека запрограммировать очень легко. Вы в курсе?
  
  - Человека сложно запрограммировать, если он сам не захочет.
  
  'Или если это не военный эксперимент', - хотел добавить я, но сдержался: Шахер и так вел себя неспокойно.
  
  - Так они хотят! Они хотят, чтобы над ними властвовали.
  
  - Кто - властвовал? - уточнил я.
  
  - Лиза и ее друзья, так сказать.
  
  - А кто - они, которые хотят?
  
  - Люди, которые приходят в центр. Здесь сложилась специфическая атмосфера, вы заметили? И достаточно сложная атмосфера, - Шахер шумно втянул носом воздух, словно принюхивался.
  
  - Олег: Как вы оцениваете правдоподобность того, что вы мне сейчас рассказали?
  
  Он неприятно - похоже на карканье - расхохотался:
  
  - Вы решили, что я - сумасшедший? Что я вижу здесь тайную секту? Конечно, это не так. То есть, не совсем так. Я же образованный человек, и могу оценить. Тут, скорее, политические цели. Лиза ведь говорила про свои знакомства в администрации. И ей не случайно отдали здание. Она обучает трансовым психотехникам, и людям нравится. Но вы представляете, что можно сделать с человеком, который легко погружается в транс? И это будет делать уже не Лиза. Я даже не уверен, что она сама понимает.
  
  Я бы сейчас поспорил с Олегом, не будь он в данной ситуации клиентом, а я - психологом. Поэтому я спросил:
  
  - А что беспокоит именно вас?
  
  - Меня? - он даже удивился.
  
  - Да, вас. Вы пришли на консультацию. Мы начали говорить про группу и ваши ощущения от нее. А потом переключились на центр. Вы хотите поговорить о проблемах центра? Но это Лизино дело, я могу помочь только конкретно вам.
  
  - Действительно, - Олег даже немножко смутился. - Я вам тут наплел. Хотел посмотреть, как вы отреагируете.
  
  - Зачем?
  
  - Я не знал, могу ли вам доверять.
  
  - И как?
  
  - Возможно, могу. Ситуация непростая. Я пробовал в ней разобраться, и ничего не получилось. Люди на группе очень сильно связаны между собой. А я остаюсь за бортом. Это меня оскорбляет, потому что я тоже хожу на группу. Почему они не выгонят меня, если я там чужой?
  
  Это было уже похоже на мое состояние. Я немного наклонился вперед. Шахер сидел, подперев рукой голову, и избегал смотреть на меня.
  
  - Чего вы хотите, Олег?
  
  - Я хочу, чтобы они меня приняли за своего.
  
  - Что это значит для вас? - я подумал, что задаю вопросы профессионально.
  
  Олег ответил. Я увидел, что ему больно, что он ощущает себя оскорбленным, и при этом готов переносить унижение. Меня заинтересовало, как он живет за пределами группы. Оказалось, что с матерью, и почти не работает. 'Я ведь не могу с моим образованием пойти на стройку!' - заявил он. Неутешительные выводы напрашивались сами, но тут он сказал:
  
  - Мне часто кажется, что я живу не той жизнью. Как будто меня забросили в чужое гнездо. От меня требуют того, к чему я не приспособлен. То есть, мой ум упирается и не дает делать то, что мне кажется глупым и бессмысленным. Зачем зарабатывать деньги? Зачем жениться? Ведь это не приносит счастья.
  
  - Некоторым приносит, - сказал я, хотя и сам не слишком верил в это.
  
  - Почти никому, - отрезал Шахер. - Вы посмотрите на группу. Никто из них не женат и не замужем. Никто нормально не работает. А почему? Потому что им тоже отвратительно заниматься ерундой. Вот они и выкручиваются. У Лизы это получилось, она создала здесь центр. Но ведь здание через год или два отберут, и что? Умирать?
  
  - Вы думаете о смерти, Олег?
  
  - А кто о ней не думает! Я пытался себе резать вены, но ничего не вышло. Давно, когда разводился. Теперь и это кажется мне глупым. Главное - вытерпеть до конца, а там, может быть:
  
  - Вас устраивает терпеть? - я уже не знал, кому задаю вопросы: себе или ему.
  
  - Не устраивает. Я и пытаюсь. Я принес Лизе программу. Семинар по совершенствованию человека. Я мог бы такой вести. Вкратце, суть в том, что есть три компонента личности - физический, интеллектуальный и духовный. Программа предусматривает работу над каждым. Но Лиза не дает мне работать!
  
  - Как вы думаете, почему?
  
  Олег шумно вздохнул - почти охнул.
  
  - Она говорит, я должен сначала закончить факультет психологии. Но мне сейчас тридцать шесть. А когда я закончу - будет сорок один.
  
  - Второе высшее - всего три года, кажется:
  
  - Неважно. Я теряю время. Все они моложе меня, и куда-то ускользают. Я не вижу между нами разницы, но они ведут себя так, будто эта разница есть. Мне кажется, они иногда презирают меня.
  
  Теперь у него был взгляд усталой бездомной собаки.
  
  - Вы хотите, чтобы они понимали вас? - спросил я.
  
  - Да.
  
  - Вы хотите, чтобы они понимали вас так, как хочется вам?
  
  Олег хотел согласиться и с этим, но вовремя понял и рассмеялся. Не особенно дружелюбно.
  
  - Я хочу, чтобы у меня были возможности для самореализации.
  
  - Вы хотите, чтобы я поговорил с Лизой?
  
  Он пожал плечами, отводя глаза. Он хотел.
  
  - Но ведь сначала вы просили, чтоб я Лизе не рассказывал о нашем разговоре?
  
  - И не надо. Я пришел к вам на психологическую консультацию - это отдельно. Но в процессе выяснилось, что у меня есть интересная программа. Я могу вам рассказать поподробнее:
  
  - У нас кончается время.
  
  - Вы мне можете уделить еще пятнадцать минут?
  
  Неприязненное ощущение во мне нарастало. Когда Олег открывался, я испытывал к нему что-то вроде сочувствия: ведь я мог лет через пять стать таким же. Я не верил в это, но мало ли. А теперь, когда он попытался меня откровенно использовать:
  
  - Олег, я здесь человек новый. Насколько я понимаю, установлен регламент. Так что сейчас нам пора прощаться. Если вы посчитаете нужным, то позвоните сюда и свяжитесь со мной.
  
  - А какой у вас домашний телефон?
  
  - Я живу пока в общежитии, телефона там нет.
  
  - Но мы можем общаться не как клиент и психолог?
  
  'То есть, не за деньги', - продолжил я в мыслях. Олег не хотел платить. Похоже, он патологически не мог вести себя честно. Точнее, не мог вести себя так, как принято. Интересно, чем он собирался загружать на семинарах? Ведь у людей всегда есть определенные ожидания, и, чтоб быть им нужным, необходимо ожиданиям соответствовать.
  
  - Посмотрим, - неопределенно сказал я, и встал, демонстрируя, что нам и вправду пора расставаться.
  
  Олег недобро хмыкнул, подал мне на прощание руку, и вышел. За окном чуть-чуть потемнело. Я услышал в коридоре голос Лизы и выглянул. Она стояла перед стойкой секретаря, а напротив, с хулигански-разболтанным видом чуть покачивался Шахер.
  
  - Ты не сотрудник центра, поэтому скидки тебе быть не может, - она заметила меня и сменила строгий вид на обрадованный. - Ладно, свободен. Мне нужно с Айгором поговорить.
  
  Бросив разочарованного Шахера, она отправилась ко мне ровной спортивной походкой. Сегодня она была в узких брюках и темно-красном приталенном френче с медными пуговицами. Я видел, что Шахер ее разозлил.
  
  - Я не знала, что он придет к тебе консультироваться.
  
  - Наверное, больше он не придет.
  
  - Ничего. К тебе записались еще три человека. Все женщины, - она изобразила ироническую улыбку. - Уточнишь у Лены, секретаря.
  
  - Ты хотела поговорить со мной?
  
  - В смысле?
  
  - Ты сказала Олегу, что тебе надо со мною поговорить.
  
  - Это я отмазалась просто. Извини, у меня тренинг сейчас.
  
  Мне оставалось только ее отпустить. Переговорив с Леной, я задержался в паркетном зале. Темнело. Мимо - вероятно, на тренинг - шли люди. Я делал вид, что думаю о своем, но на самом деле украдкой смотрел на них. Больше было студентов, причем как на подбор - высоких, стройных, с интересными лицами, стильно одетых. А я раньше считал, что люди с психологическими проблемами редко выглядят хорошо. Впрочем, Айон говорила мне в воскресенье: в случае Лизы речь шла не о психологической помощи, а об изменениях. Потому и студенты. Молодые, они наверняка надеются жить каким-то: сказочным образом. А Лиза своими ведьмаческими методиками укрепляет такую надежду. Я улыбнулся. Любопытно, зачем это ей?
  
  Айгор, а если б к тебе приходили по вечерам молодые, красивые люди, которые бы внимали каждому твоему слову и делали под твоим руководством всякие странные вещи, - то какой смысл в этом бы видел ты?
  
  Улыбка сползла с моего лица.
  
  Я посмотрел на закрытые двери. За ними звучала тихая музыка, и вкрадчивый, усыпляющий голос Лизы предлагал всем расслабиться, и попробовать вообразить лестницу, которая ведет вниз.
  
  Неожиданная тяжесть навалилась на мои плечи. Я оторвался от стены, которую подпирал последние полчаса, и поплелся куда подальше.
  
  
  
  17.
  
  Я распадался на части. Одна вела себя надежно и по правилам: я работал в центре, ублажая несчастных теток и нервных мальчиков. Вторая часть была весьма встревожена: я не понимал, во что ввязался. Центр производил неоднозначное впечатление. Под оболочкой передового и творческого заведения ощущалось нечто тайное, темное, страшное. Хорошо, если Лиза всего лишь исповедовала постмодернизм, и просто устроила грандиозную и бессмысленную игру. Но вдруг она была умело замаскированной сумасшедшей, и медленно сводила с ума остальных? Я не представлял ее сектанткой или втянутой в политические интриги: слишком умна, независима и скептична. Зато когда я начинал размышлять о ее возможном безумии, появлялись широкие перспективы. Общечеловеческая проблема в том, что сумасшествие - для большинства закрытая дверь, ключи от которой потеряны. Точнее, они валяются рядом, нужно только пошарить в траве. Но большинство отводит глаза, и правильно: если знать, что ключи поблизости, дверь трудно не открыть. А если открыть - жизнь станет весьма неуютной, и довольно надолго. Но я не боялся. Кто знает, вдруг я пришел как раз из-за этой двери?
  
  И тут выступала третья моя часть. Размышляя о Лизе, я неизбежно приходил к выводу, что ее поддерживают с Той Стороны. Я мог сколь угодно делать вид, будто Та Сторона - философское допущение, миф, условность. Но условностью - для общечеловеческого опыта - была только граница, поделившая мир. Люди делили и самих себя пополам, отрицая то, что не нравилось, а потом до самой смерти жили в расколе с собой. Что уж говорить о разделении, которое поддерживалось веками! И, если в древних культурах существовали хоть какие-то ритуалы для регулярных путешествий за пределы безопасного и предсказуемого, то сегодня все наши опасности жили на Той Стороне в одиночестве, почти всеми отвергнутые и основательно подзабытые. Был, конечно, сильный интерес со стороны маргинальных личностей, но мне рассказывали о людях, которые, совершив единственную более или менее глубокую вылазку, ударялись в жесткое христианство. Скепсиса для защиты им уже не хватало - требовалась поддержка религиозной системы. А чудовища с Той Стороны то выли, то рявкали, и звуки их голосов, похоже, истончали стену. Они могли ворваться сюда вот-вот, - особенно отчетливо такое ощущалось ночью. Я не просто в них верил, - я знал о них. Факт их существования меня захватывал. Они оказывались более реальными, чем многие люди на улицах. Мне хватало ума при случае обозвать их символами коллективного бессознательного, но в глубине жила уверенность в чем-то куда как более простом и ясном - похожем на понимание потустороннего мира древними. Я был готов туда двигаться, не останавливаясь. Я не боялся, кем я после этого стану. Возможно, самое страшное со мной уже произошло месяцев девять назад.
  
  При этом моя готовность не находила выхода. Я не знал, куда двигаться. Но я подозревал, что каждый шаг Лизы здесь отдавался на Той Стороне. Она не давала мне шанса на прямой разговор, но о чем говорить? Вот если бы я нырнул и встретился с Лизой там: Но я болтался на поверхности, как поплавок.
  
  Однажды ночью - а я привык гулять ночью, все равно не спалось, - я спустился к центру. Старинные купеческие кварталы выглядели почти нетронутыми цивилизацией, если не считать разбитого асфальта и двух-трех фонарей. Глухо взлаяла собака за деревянной калиткой, когда я проходил мимо. Все остальные спали. И только в центре - я увидел это издалека - горел слабый свет, который подкрашивал темно-желтым пять больших окон паркетного зала.
  
  Я вошел во двор и встал неподвижно у дерева. Умирающая трава была мокрой. Блестели маленькие черные лужи. По центру кто-то ходил - медленно, мерно. Я вообразил, как в большом зале гулко звучат шаги. Потом человек подошел к окну, свет попал на лицо, и я узнал Лизу.
  
  Меня она не заметила. Скорее всего, она даже толком не видела двор: света внутри хватало, чтобы столкнуться с собственным отражением. Похоже, Лиза внимательно вглядывалась в собственные глаза.
  
  А потом ее лицо принялось изменяться.
  
  Формально черты оставались теми же и неподвижными. Наверное, именно неподвижность заставила их затвердеть, окаменеть. На минуту Лиза превратилась то ли в статую, то ли в коллекционную, запретную для прикосновений куклу. А потом сквозь нее пророс кто-то другой. Не человек.
  
  Они то ли накладывались друг на друга - я видел Лизу, а воспринимал чужого, - то ли Лиза отражала его, как стекло - незаметно мне - отражало ее. Она оставалась серьезной; чужой - ухмылялся. Он был очень бледным, с узким лицом, волосами длиной до плеч - как у Лизы, но намного темнее и жестче. Глаза как голубой лед. Стройное тело и руки странствующего музыканта. И выражение злой такой власти.
  
  Лиза по-прежнему не замечала меня, но он вдруг повел глазами и уставился в упор. В его взгляде зажглось узнавание. Он коротко кивнул, узкие губы расползлись в улыбке. Мне вдруг стало больно - в душе. Не от испуга. Мы с чужим были одной природы - по крайнее мере, сейчас. Но я чувствовал себя так, будто предал его когда-то. И думал, будто он умер. А он - вот, живой, покореженный, правда, но по-прежнему очень сильный. Он не собирался мне мстить. Он просто показывал мне, что он - есть.
  
  Я шумно сорвался с места, и быстро ушел - почти убежал. Из-за моего движения Лиза очнулась, дернула вслед головой, приглядываясь. Я надеялся, что она меня не узнает. Мне было стыдно.
  
  По обочине пустой дороги я поднимался к университету. Я услышал, что меня настигает машина, но не стал оборачиваться: объедет. Вопреки ожиданиям, синий автомобиль обогнал, мягко снижая скорость, и остановился чуть впереди. Открылась дверца. Я подумал, что он кого-то высаживает. Но мне навстречу с наиграно-смущенной улыбкой высунулся: я сам.
  
  Я опешил, а потом вспомнил: разумеется, Игорь. Машинально сравнил его с тем, кого видел сегодня в зеркале. Лоска в Игоре было больше. Еще бы: он пешком не ходил.
  
  - Подвезти?
  
  Я остановился, глядя в задумчивости на своего двойника. Он согнал улыбку и прищурился с недоверием. Потом смахнул и это, приняв нейтрально-деловой вид.
  
  - Айгор, у меня есть к вам предложение. Сядете?
  
  - Да, конечно, - причины отказываться я не нашел. Игорь меня настораживал, как настораживают любые очень похожие люди. Но он мог знать нечто важное. Или даже быть частью эксперимента, если верить в такую версию.
  
  С минуту мы ехали молча: Игорь, кажется, собирался с мыслями. Я смотрел на дорогу; потом поймал себя на ощущении, будто машину веду я. Раппорт. Мы, наверное, жутко смотрелись бы для постороннего наблюдателя: два одинаково сосредоточенных близнеца за автомобильным стеклом. Я злобно представил, как резко поворачиваю руль и торможу в ближайший столб. Машину чуть тряхнуло.
  
  - Эмма Львовна сказала, что вы заглядывали в деканат, - произнес Игорь.
  
  - Я?
  
  - То есть, я. Нас, и вправду, трудно различить. Вы собираетесь этим пользоваться?
  
  - Не знаю. Зачем?
  
  - Это ведь очень интересно. Разве вас не занимают психологические эксперименты?
  
  - Вам кажется, если мы похожи внешне, у нас должны быть одинаковые интересы?
  
  - Вы же в курсе, что психология и физиология взаимосвязаны?
  
  Я подумал, что мы могли обмениваться вопросами до бесконечности. Мы действительно были похожи: Игорь тоже не любил навязывать свою точку зрения, предлагая собеседнику высказать ее самому. Так сказать, устраивая собеседнику ловушку.
  
  - Хорошо, - я отступил на шаг. - Какой именно эксперимент вы бы хотели осуществить?
  
  - Я не говорил, что этого хочу, - усмехнулся Игорь. - Я пока только предполагаю. На днях я начну семинары по психологии личности. Вы могли бы в них поучаствовать.
  
  У меня возникло подозрение, что это - только начало, а на самом деле Игорь имел в виду не настолько благопристойные ситуации. Почему-то я не верил ему. Возможно, потому, что было трудно поверить в существование столь похожего на меня человека.
  
  Но его наше сходство, кажется, забавляло.
  
  - Было бы не особенно умно не использовать наши ресурсы, - вкрадчиво сказал он.
  
  - Вы меня искушаете, - отозвался я с его же интонацией, приправив реплику улыбкой.
  
  - Неизвестно, кто кого искушает, - он улыбнулся в ответ. Наши взгляды встретились в зеркале. Было странно видеть, как, казалось бы, мое отражение отказывается повторять мою мимику.
  
  Через несколько дней по коридорам университета разнесся звонок, призывающий на вторую пару. Студенты философского факультета рассаживались в просторной аудитории. Их ожидал семинар по психологии личности. Подтянулись опоздавшие, а следом за ними вошел молодой преподаватель. Студенты заулыбались: он им, определенно, нравился.
  
  - Здравствуйте, Игорь Владимирович!
  
  - Добрый день. Приятно встретиться с вами в этом году. Какая тема сегодняшнего семинара?
  
  - Определение личности! - бойко выкрикнула худенькая длинноволосая девушка.
  
  - И основные концепции, - добавила другая, большеглазая, с первой парты. Она смотрела на преподавателя так, точно испытывала к нему противоречивые чувства.
  
  - Что вы уже прочитали?
  
  - Игорь Владимирович, а разве мы не будем садиться в круг?
  
  - Обязательно будем, - раздалось от дверей. Взгляды студентов переместились туда, и аудитория ахнула. Там, с торжествующим видом стоял другой Игорь Владимирович. Первый поднялся из-за стола.
  
  - Очень рад вас видеть, коллега, - сказал стоящий у двери.
  
  - Взаимно, - ответил его двойник.
  
  Они подошли друг к другу и обменялись рукопожатием, а затем развернулись к студентам. Оба были одеты почти одинаково: светлый свитер и темные джинсы. Один Игорь Владимирович откровенно веселился. Другой, то есть я, не понимал своего состояния. Ситуация выглядела абсурдной. Эти студенты были готовы поверить мне, но теперь - не верили даже своим глазам.
  
  - Игорь Владимирович, вы близнецы? - трагически посмотрела на меня большеглазая. Полосатый свитер хорошо обрисовывал ее грудь.
  
  - Мы совершенно отдельные личности, - ответил за меня Игорь. - И в контексте этой ситуации у нас есть великолепная возможность разобраться, что же такое личность.
  
  - Кто из вас настоящий? - поинтересовался сумрачный паренек с последнего ряда.
  
  - Каждый из нас настоящий по-своему, - сказал я. - Давайте все сядем в круг, а потом я спрошу, что такое, по-вашему, настоящесть.
  
  Через полтора часа мы с Игорем отправились отметить семинар в 'Кукушку'.
  
  - Айгор, понравилось вам? - он смотрел так, точно старался мне угодить. Посетители оглядывались на нас. Игоря это заметно радовало.
  
  - Мне кажется, некоторые были подавлены.
  
  - Мы устроили им испытание, они должны понимать.
  
  - Вы считаете себя вправе: Простите, Игорь, я сказал глупость. Конечно, вы сами решаете насчет своих прав.
  
  Он кивнул.
  
  - Вы думаете, я поступил неэтично?
  
  - А я вас поддержал. Но не в этом дело.
  
  - Скажем так: на нас нашло, - он стрельнул блестящими коричневыми глазами на низкий потолок.
  
  - Пусть так. Но студенты вам доверяли. Надо думать, они вас идеализировали, а некоторые - даже были влюблены.
  
  Я говорил о студентах, но воображал себе жуткие сцены с людьми, близкими Игорю по-настоящему.
  
  - По-вашему, я их разочаровал?
  
  - Вы показали, что они вам не нужны. Что вы можете поставить вместо себя другую подходящую фигуру. Имитацию. И они будут вынуждены верить ей, хотя имитация этого не заслужила.
  
  Игорь рассмеялся:
  
  - Айгор, вы великолепная имитация! Вы даже лучше, чем оригинал.
  
  - Я не уверен:
  
  - Но вы только представьте, - перебил он. - Вы говорите, они идеализируют. Соответственно, создают проекцию, которая не имеет ко мне отношения. Мне становится сложно соответствовать их ожиданиям. И вот я нахожу человека, который, как мне кажется, справится лучше: Не пугайтесь, Айгор, я только гипотетически.
  
  - Гипотетически? - завелся я. - Это действительно, интересно. Скажите, Игорь, что бы вы делали, если б я вас заменил?
  
  Он недоверчиво усмехнулся. Он был уверен в собственной незаменимости. Но он воспринял мои слова, как вызов, как то самое испытание.
  
  - Уехал в Тибет. Стал бы другим человеком. Исхудал. Поседел. Заработал бы несколько шрамов. И, когда вернулся, был бы совсем на вас не похож!
  
  Он смотрел как победитель.
  
  - Вам же как раз интересно, что мы так похожи.
  
  - Вот именно. Но вы отказываетесь это использовать! Вы готовы влачить свое жалкое существование, ничего не делать и быть как все! Вам это не надоело?
  
  - Игорь, вы совсем не знаете меня.
  
  - Но вы ничего про себя не рассказываете. Я могу подумать все, что угодно. Вдруг вы посланы мне для проверки?
  
  - А если ВЫ посланы мне для проверки?
  
  - Значит, кто-то проверяет обоих! - Игорь расхохотался. - А вы беспокоитесь о студентах, которые забудут через час.
  
  Я поморщился. Мне было совсем не смешно.
  
  - Было бы хуже, если б наша встреча оказалась просто совпадением, - уныло вымолвил я.
  
  - Айгор, скажите честно: вы меня в чем-то подозреваете?
  
  Я пожал плечами. Если Игорь играл, то он был настолько скользким типом, что не ухватиться. Но если он действительно ничего не знал, то подлинного экспериментатора стоило спровоцировать.
  
  - Игорь, вы ведь тоже можете меня подозревать. Вы видите выход?
  
  - Мы можем игнорировать друг друга, - его глаза остекленели.
  
  Я хмыкнул.
  
  - Разве вам не интересно, в чем дело? Разве вам не хочется отыскать смысл происходящего?
  
  И тут Игорь посмотрел на меня так, точно прожил лет триста и смертельно устал.
  
  - Айгор, давайте в другой раз. Сейчас мне надо по делам. Потом встретимся и продолжим.
  
  Я не успел решить, спросить ли у него номер сотового, как он сказал:
  
  - Мы должны встретиться случайно. Если мы опять пересечемся, значит, в этом есть смысл, и мы попробуем что-нибудь сделать. А нет - так нет.
  
  Он встал, кивнул и ушел. Я посмотрел ему в спину, и подумал, что на самом деле он очень издерганный человек. И настроение менялось каждые четверть часа. Любопытно, что его так достало?
  
  А кроме того, он был скрытен не меньше меня.
  
  
  
  18.
  
  Я ехал в автобусе, и меня посещали безумные мысли. Я воображал, что вот-вот появится третий дубль - Егор, например, - и мы еще больше запутаемся. А когда нас станет, скажем, пятеро, сработает программа, и случится страшное. Вот, в самом деле, трансовая психотехника, когда пять совершенно одинаковых мужчин идут по городу в ряд, и все встречные каменеют от невероятности происходящего. Люди попадают под машины, то и дело происходят аварии. А мы идем себе с непроницаемыми лицами, и нам все равно, потому что мы знаем: настал апокалипсис, и никуда от него не деться.
  
  Эту картину сменяла другая - о стремительном старении каждого из нас: отпущено, может быть, года три; на исходе срока появляется двойник для подстраховки, но он ничего не знает, пока его предшественник не окажется при смерти. Тогда Мари играла роль проводника, помогая замороженному клону очнуться, освоиться и смириться со своей миссией. Вот только смысл миссии мне в голову никак не приходил: зачем сильным мира сего мог понадобиться преподаватель психологии в провинциальном городе? Или это только прикрытие?
  
  Да, там, на даче, я определенно насмотрелся фантастических сериалов. Я мог бы создавать варианты своего мира до бесконечности, - а все потому, что реальность пока не подкидывала мне ничего по-настоящему важного. Я не знал, где искать, и разочаровывался в самом процессе поиска. Иногда казалось, вот-вот, и случится, расколется мир, ко мне снизойдут и все объяснят. Но, наверное, для этого следовало умереть.
  
  С ощущением горечи на языке - интересно, что я такого съел? - я спрыгнул с подножки на Южной. Возвращаться в 'тройку' не хотелось. Я повернулся к противоположной стороне площади. Слева, по переходу, ко мне шла Натали. Она смотрела на меня так, точно я был мишенью. Я поднял воротник куртки. Тонкая Натали в длинном темном пальто вызывала отчетливую ассоциацию с трещиной.
  
  - Как дела? - а в прищуренных глазах стоял другой вопрос: 'Ты меня ждал?'
  
  - Неплохо, - ответил я то ли на ее реплику, то ли на своевременное появление.
  
  - Я сейчас в 'Кукушку'. Там вечер памяти одного: мистического писателя.
  
  - Доигрался с мистикой? - съерничал я.
  
  Натали, на удивление, не обиделась.
  
  - Вроде того. Он тоже был в группе.
  
  - Значит, это настолько опасно? - я сохранял умеренно-издевательский тон, как будто мне требовалось защититься.
  
  Натали посмотрела поверх моей головы.
  
  - Кто знает: Ты не хочешь пойти со мной?
  
  Я согласился. Чтобы сесть на автобус, нам понадобилось перейти на другую сторону, и я задумался, зачем Натали, если она собиралась ехать в 'Кукушку', переходила сюда. Напрашивалось единственное объяснение: она заметила меня. Но, чтобы пересечь площадь, требовалось больше времени, чем я пробыл здесь до того, как увидел ее. Значит, она предчувствовала? И, значит, у нее имелся на меня план. Мне не хотелось ее расспрашивать: я не верил, что она будет со мной откровенна. Я чувствовал себя в лабиринте, где каждый поворот сопровождался испытанием, и оставалось только принимать это как есть.
  
  Я ждал подвоха, - и он не замедлил себя явить. Зал 'Кукушки' встретил меня портретом, установленным в правом углу сцены. На меня смотрел длинноволосый светлокожий парень с худым лицом и выразительными глазами - серыми или голубыми, черно-белая фотография не давала это понять. Тот, кого я обнаружил тогда ночью в Лизе, был этому как старший брат. Причем старший брат, повидавший войну.
  
  - Паша здесь молодой, - сообщила мне Натали. - Перед смертью, два года назад он выглядел по-другому.
  
  Она изучала меня. Подобно Игорю, она любила эксперименты. Не знаю, что это давало ей - может, чувство самоудовлетворения, а может - просто заполняло жизнь, от которой она не могла сбежать. Она вела себя так, как будто нарывалась. Как будто просила сделать с ней страшное. Но, поскольку никто не решался, она сама становилась узким острым клинком, который угрожал нешуточными ранами. Но клинки, как известно, сами ран не наносят. Я вспомнил, кто такой Паша - ему предназначалось пустое кресло на группе. На душе потяжелело. Я сделал несколько шагов и сел. Натали отошла в другой конец зала. Я заметил Айон, Лизу, Ивана. Двигаться мне не хотелось.
  
  И тут в зал вошел Ладыжец под ручку с Мари.
  
  Я на минуту прикрыл глаза и ощутил, как сильно бьется сердце. Казалось, все было устроено ради меня. Великолепно. У меня паранойя.
  
  Ладыжец кивнул мне; Мари задержала взгляд огромных влажных с фиолетовым оттенком глаз. Парочка устроилась в первом ряду. Я смотрел на худенькие плечи Мари, скрытые шерстяным платьем. Я впервые, находясь так близко к ней, не знал, что она чувствует.
  
  Я отстраненно смотрел, как к Мари подходит Иван, становится перед ней, будто солдат, готовый беззаветно служить своей королеве, что-то спрашивает и внимает ее словам. Ладыжец откинулся назад и разглядывал свои руки. Несколькими рядами выше за сценкой с нескрываемым интересом следила Лиза. Натали что-то шепнула ей на ухо, Лиза плотоядно улыбнулась в ответ. У Мари никогда не могло быть такой улыбки. Мари никогда не носила ярких вещей. Мари не стягивала на себя внимание и энергию, будучи плотно замкнутой раковиной, в то время как Лиза была как волна. Лиза пугала меня. За Мари я тревожился. С тем учетом, что Ладыжец выглядел не очень чистоплотным человеком.
  
  Ко мне подошла Айон, и тихо опустилась рядом. Посмотреть на меня она посчитала излишним. Ее жест предназначался не той моей части, которая могла дать произошедшему комментарий. Часть, к которой она обращалась, не говорила вообще.
  
  В ближайшие полчаса я узнал, что местный писатель Павел Кабанов был талантливым и очень добрым человеком, что в него влюблялись женщины, но никто не понимал, и что его единственная книжка называлась 'Лунный свет'. Книжку сдали в типографию за день до его 'трагической гибели', и она вышла тиражом в триста экземпляров. Прошло два года, а тираж так и не разошелся. Тем не менее, писателя именовали исследователем человеческой души, тонким и умным прозаиком. Я покосился на Лизу: ей явно все это не нравилось. Я подумал, если б она умерла, то удостоилась бы подобного мероприятия, но она предпочла бы, похоже, исчезнуть из людской памяти напрочь.
  
  Тем временем восторженная рыхлая ведущая заявила:
  
  - Я знаю, в этом зале есть друзья Паши. Давайте попросим их что-нибудь рассказать.
  
  Зал принялся поворачиваться к Лизе и Натали. Ладыжец глядел с саркастическим любопытством. Лицо Натали приняло смущенное выражение. Лиза окаменела.
  
  - Лиза, может быть, вы?
  
  - Спасибо, нет.
  
  - Просим-просим, - проговорил Ладыжец с видом хирурга-убийцы.
  
  - Наташа, а вы? - несколько растерялась ведущая.
  
  Натали встала. Несколько человек потеснились, чтобы освободить ей дорогу. Но она не думала спускаться.
  
  - Я считаю, не стоит обсуждать частную жизнь человека, которого с нами нет.
  
  - Но это ведь не просто человек! - возразила ведущая. - Это писатель. Его жизнь теперь принадлежит нам.
  
  - Думаю, его жизнь теперь в руках совсем другого существа, - выкрутилась Натали и села, вполне довольная собой. Лица большинства зрителей выражали недоумение.
  
  'Я не ваш, я ушел', - прошептала Айон.
  
  - Не понимаю, разве трудно поделиться парой историй? - разочарованно произнесла ведущая куда-то в угол, но тут же взяла себя в руки, и объявила, что сейчас начнется чтение Пашиной книжки.
  
  Я закрыл глаза, пытаясь разобраться во внезапном и инородном ощущении дискомфорта. Вот именно. Зал выдавливал из себя Лизу и Натали, которые заявились сюда лишь затем, чтобы посопротивляться давлению. Девушки воспринимали публику как тренажер. Публика ощущала их, скажем, несанкционированными прыщами на своем, в общем-то, гладком лице. Неприятно, но факт. Я и сам часто чувствовал собственную неуместность, но только не догадывался ловить от этого кайф. Мне было трудно поверить, что я могу кому-то не нравиться - вплоть до отвращения. Будь я грязным вонючим бомжом-пропойцей, все бы было в порядке вещей. Между тем, Айон, Натали и Лиза тоже существенно контрастировали с бледненькой публикой. Не то, чтоб они производили впечатление манекенов - но вполне таковыми могли бы стать, попадись в хорошие руки. Я вспомнил про собственную манекенность, и ужаснулся: немудрено, что у меня до сих пор не появилось близкого человека, а Мари я потерял при первом удобном случае. Я отталкивал людей при том, что к ним тянулся. Я боялся ради них нарушить свою особенность, но никто в мою особенность, мою ценность не верил. Им было, в сущности, все равно, - разве что поиграть.
  
  Мою голову неотвязно точила мысль, что забытое прошлое - всего лишь оправдание нынешней никчемности. То есть, я расстался с памятью, дабы придать значение самой обыкновенной жизни, создать вокруг Великую Тайну. И мне выгодно было не вспоминать. Захотелось уйти, но я остался в зале до конца.
  
  - А теперь мы хотим пригласить всех в кафе на фуршет, - сказала ведущая, и неожиданно застеснялась. - То есть, не совсем фуршет, всего лишь скромное чаепитие:
  
  Она походила на воспитательницу детского сада, которой, по воле случая, доверили группу половозрелых подростков.
  
  Толпа хлынула из зала в кафе, я позволил ей себя подхватить. На столе в углу стояли два самовара и стопки пластиковых стаканчиков. На другом - с десяток бумажных тарелок с пирожными и печеньем.
  
  - Тортик, тортик, дайте мне тортик, - с шутовским видом пробралась мимо меня Айон. Лиза сосредоточенно надрывала пакетик с кофе. Натали, как будто так и надо, утащила тарелку с пирожными.
  
  - Пойдем, Айгор, - кивнула она мне: в ее планы явно входило занять отдельный столик для 'своих'.
  
  - Начинайте без меня, - попросил я, поскольку увидел, как ко мне движется Ладыжец. Мари куда-то запропастилась.
  
  - Ты удивлен? - спросил он без предисловий.
  
  - Чему? - холодновато ответил я.
  
  - Ты ведь не ожидал увидеть нас вместе?
  
  Он был мастью в Пашу Кабанова: контраст бледной кожи и черных волос, - а взгляд, точно он что-то знает, но никогда не скажет. Я изо всех сил делал вид, будто мне все равно, но Ладыжец читал меня как книжку с большими буквами.
  
  - Она не хочет про тебя говорить, - сообщил Женя. - Похоже, ей не очень приятно про тебя вспоминать.
  
  - Если это ради меня, то не стоило.
  
  - Хочешь сказать, ты сам раздобыл информацию?
  
  - Я просто понял, что наличие или отсутствие информации не играет никакой роли.
  
  - Как же! А если ты как бомба замедленного действия?
  
  Я сдержал вздох. Мне по-прежнему хотелось быть такой бомбой. Но я сказал:
  
  - Мне трудно в это поверить.
  
  - Быстро ты разуверился. А какая версия тебя бы устроила?
  
  Я подумал, что версия с оправданием своей никчемности совсем меня не устраивает, но следовало смириться. Впрочем, Жене об этом необязательно знать.
  
  - Я бы хотел увидеть человека, который имеет непосредственное отношение к моей амнезии. Пусть придет и все объяснит.
  
  - Ты же говорил, будто Маша имеет. А вот и наша Маша! Спросим у нее?
  
  Мари действительно приближалась к нам. И тут я увидел, как Ладыжец преобразился. Ирония исчезла. Теперь он выглядел серьезным и заботливым.
  
  - Хочешь чаю? - спросил он у Мари.
  
  - Да, пожалуйста, - без тени улыбки.
  
  Ладыжцу пришлось отойти к самовару, мы остались лицом к лицу.
  
  - Как дела? - спросила Мари. Она выглядела печальной и немного испуганной.
  
  - Неплохо. Занимаюсь психологическим консультированием, - я ощутил себя как на тонком льду, вот-вот провалюсь.
  
  - А я: вот, - она кивнула на Ладыжца, и посмотрела на меня так, точно я мог ее ударить.
  
  - Он интересный человек.
  
  - Да, - Мари произнесла это одними губами, словно вдруг лишилась голоса. Ладыжец пришел с двумя стаканчиками кипятка, в которых болтались пакетики с чаем.
  
  - Ты сам возьмешь, - довольно грубо сказал он мне. - У меня только две руки.
  
  - Разберемся, - отмахнулся я, и неожиданно мстительно выдал Мари: - Я пойду. Меня ждут.
  
  Три красавицы за угловым столиком не отводили от меня глаз. Мари вскинула голову и помахала Айон. Та сдержанно ей кивнула.
  
  - У тебя там целый гарем, - сказал Ладыжец.
  
  Я улыбнулся, как следовало улыбнуться, и отправился к подружкам.
  
  - Мы отвоевали для тебя стул, - похвасталась Натали. В кафе сейчас, действительно, было тесно; многие стояли.
  
  - Спасибо, - сказал я и сел.
  
  - А мне? - возник за спиной Иван.
  
  - Садись, - Айон подвинулась на своем, освобождая половину.
  
  - Сядь на коленки к Айгору, - предложила ей Натали. Я был готов, но Айон проигнорировала замечание. Иван прислонился к стене и глотнул из стакана.
  
  - О чем разговор? - спросил я у Лизы. Она облизала с губ крошки и промолчала.
  
  - О пирожных, - сказала Айон.
  
  - О тебе, - отозвалась Натали.
  
  Как обычно, они собрались поиздеваться надо мной. Я расслабился и взял печенье.
  
  - Что же конкретно вы обо мне говорили?
  
  И тут Лиза выдала:
  
  - Я тебя видела ночью у центра. Интересно, что ты там делал?
  
  
  
  19.
  
  Они заставили меня сознаться во всем. Слово за слово, и перед ними развернулась история моей жизни. Восемь месяцев, сколько помнил. Иногда я чувствовал, будто рассказываю о другом человеке. Айон так и заявила: мол, похоже на фильм, в котором вот-вот должно что-то случиться, но ничего не случается.
  
  Реагировали они по-разному. Иван напрягался, когда я говорил о Мари. Айон развеселилась во время рассказа о семинаре по психологии личности, и пожалела, что там не была. Я понял, что она не прочь столкнуть нас с Игорем лбами. Ладыжец вызывал у нее недоверие. Натали больше интересовалась моим мнением о центре, особенно - о людях из группы. Здесь я стушевался, поскольку привык говорить людям то, что они бы хотели услышать, но тут сложилась ситуация, когда неестественно было бы врать. Я сказал, мне кажется, между нами есть связь, но мы можем легко оказаться по разные стороны баррикад. Иван заявил, будто он уже по другую сторону. Лиза слушала подчеркнуто внимательно, без оценок - только задавала вопросы. Как следователь.
  
  - То есть, ты нас изучаешь?
  
  - Мне очень интересно. Мы похожи. Только вы знаете, для чего вы здесь.
  
  - Это сложно, - сказала Натали. - Иногда кажется, будто знаешь, а потом все пропадает, и снова приходится погружаться во всякую ерунду.
  
  - Тренировка безупречности, - хмыкнула Айон.
  
  - Повседневность настолько плотная, что почти невозможно ее разорвать, - сказала Лиза.
  
  - Но ведь вам удается!
  
  - Удалось или нет, похоже, мы узнаем только после собственной смерти.
  
  - Кстати о смерти, - вспомнил я. - Этот ваш друг, Паша Кабанов - он разорвал повседневность?
  
  - Он покончил с собой, - глухо ответила Натали. - Очень страшно.
  
  - При том, что он не был готов, - сказала Лиза.
  
  - К чему?
  
  - Он попал в такое пространство: где он не знал, куда деться. Это как осознаешь себя в сновидении, и после первых эмоций обнаруживаешь, что тебе нечем заняться.
  
  - У вас с ним есть контакт?
  
  - Наверное, у Натали, - Лиза пожала плечом.
  
  - Он мне снится, - подтвердила Натали.
  
  - А то лицо, которое я видел в Лизе - может быть, это он?
  
  - У них одинаковый тип, - загадочно произнесла Айон.
  
  - А вдруг это твоя галлюцинация? - недобро улыбаясь, заявила Натали.
  
  - Это Демон, - выдохнула Лиза.
  
  Я увидел, как Иван передернулся.
  
  - У вас такие увлекательные игры, что хочется в них верить.
  
  - Если Демона не существует, его следовало бы выдумать, - сказала Айон.
  
  - Я согласен. И что же, он управляет вами?
  
  - Мы взаимодействуем с ним, - сказала Лиза.
  
  - Кроме меня, - сообщил Иван.
  
  - Да, у них сложные отношения, - Лиза усмехнулась.
  
  - Тогда скажи: Демон живет только для вашей группы?
  
  - Ты хочешь сказать, это групповой дух? Как бы не так. Он владеет всем городом, если не больше. И поджидает всякого, кто выйдет за пределы базовой реальности.
  
  - И что же он с ними делает?
  
  - Ест, - хихикнула Натали.
  
  - Вроде того. Забирает энергию, которая могла бы помочь человеку совершить нечто из ряда вон выходящее.
  
  - Да-да, - с понимающим видом закивал я. - Мне приходилось слышать про летунов.
  
  - Он летучая тварь, - сказала Айон.
  
  - Он проходит сквозь стены, - добавила Натали.
  
  - Он сейчас слушает нас, - завершила Лиза, и все три рассмеялись. Иван изобразил кривую улыбку.
  
  - Но это еще не все. Если человек подходящий, то Демон в него вселяется и искушает, - сказала Лиза.
  
  - Он вселился в Пашу, - сообщила Натали.
  
  - А потом?
  
  - Потом ему надоело.
  
  - Потом он вселился в Лизу, - предположил я.
  
  Лиза вздохнула:
  
  - У нас с ним другая история. Я стала такой же, как он. Ну, отчасти.
  
  - В смысле, стала вытягивать из людей энергию? - догадался я.
  
  - Точно. Я подсела на нее, как на наркотик.
  
  - И центр создан для этого?
  
  - Почему же? У нас есть тайная благородная цель. Мы готовим людей ко вторжению с Той Стороны. То есть, я понимаю, что мои слова выглядят бредом, но если их перевести на грамотный психологический язык, они покажутся скучными и малопонятными.
  
  - Если люди станут подобны существам с Той Стороны, то они могут выжить, - сказала Айон. - Во всяком случае, так думает Лиза.
  
  - У тебя есть другой вариант? - Лиза стрельнула на нее глазами. Айон промолчала.
  
  - Значит, вы все-таки имеете серьезную миссию, - констатировал я.
  
  - Не то, чтобы серьезную: Ни к чему нельзя относиться слишком серьезно.
  
  - Чтобы не обломаться, - уточнил Иван.
  
  - А как же Демон? Ему нравятся ваши действия?
  
  - Его реакции непредсказуемы, - заявила Натали.
  
  - Ему интересно, - сказала Лиза. - Он тоже игрок еще тот.
  
  - Он тебе так сказал? - спросила Айон.
  
  - Ты же знаешь, он не говорит. Он передает состояние.
  
  - Я бы хотел пообщаться с ним.
  
  - Подожди. Он придет, если ты действительно хочешь.
  
  - И будет откусывать от тебя по кусочку, - Натали улыбнулась так, точно она была Демоном, предвкушающим ужин.
  
  - Или вселится в тебя, и ты сойдешь с ума, - сказала Айон, совершив головой, какое-то змеиное, трансонаводящее движение.
  
  - Я уже не в себе, - вздохнул я. - А вы мне не хотите помочь.
  
  Разумеется, я намекал на мое происхождение, о котором были осведомлены, по крайней мере, девушки.
  
  - Зачем тебе помогать? Сильный здоровый мужик. Умный к тому же, - сказала Лиза. - Ты справишься сам.
  
  - А если не справлюсь?
  
  - Значит, ты проиграл.
  
  - И вы будете наблюдать, ага. Вроде как бой быков. Одного быка - с самим собой.
  
  - А что? - сделала Айон непонимающие глаза. - Нам интересно.
  
  Демон, определенно, был среди них. Ручаюсь, он даже мне подмигнул. Или мне так хотелось, чтоб он подмигнул. Может, Демон исполнял желания? Я бы продал тебе душу, Демон. Если б она была у меня. Но я ничего особенно не хочу, вот в чем проблема. Я бы продал ее за простую вещь - например, за то, чтобы вдруг пошел снег.
  
  Пошел только дождь.
  
  Завтра было воскресенье, а значит, собиралась группа. Я пришел пораньше. Не успел я войти в центр, как дождь залил сильнее, вода потекла по стеклу. Я остановился перед зеркалом, потрогал вымокшие волосы, снял куртку. Из паркетного зала донесся мужской громкий голос. В просторных стенах под высоким потолком он хорошо звучал. Где-то я его уже слышал.
  
  В зале шла тренировка группы восточных единоборств.
  
  Я узнал сэнсея - человека из Михайловского сада, который заставил меня отчетливо ощутить собственную неполноценность, - и порадовался: теперь мы были на одной территории, и могли еще раз пересечься. Я хотел то ли реванша, то ли оправдаться в его глазах. Но пока никто не обращал на меня внимания. Я стоял в коридоре, точно не решался через них пройти: они отрабатывали повороты, скользя по паркету быстро и хаотично. Пятнадцать человек, вращающихся невпопад, с широкой амплитудой и непредсказуемой траекторией. Потом сэнсей скомандовал закрыть глаза. Они, конечно, подглядывали, но движения все равно замедлились, стали менее уверенными. Только один небольшой юркий парень умудрялся сохранять скорость. Похоже, он и вправду рискнул выключить зрение. Он не казался гибким и готовым увернуться. Но столкновение не пугало его. Он улыбался. Руки его болтались, как на веревочных петлях, взлетали и опускались. Сэнсей следил за ним с недовольством, но ничего не предпринимал. Наконец летящая рука попала по шее одной из девушек, та вскрикнула от боли. Все открыли глаза и замешкались.
  
  - Стоп, - сказал сэнсей. - Сели.
  
   И опустился на колени в центре зала. Остальные подтянулись к нему, образуя неровный круг, принимая позы послушных учеников. Сэнсей казался немного рассерженным.
  
  - Вспомните, как вы двигались. Постарайтесь воспроизвести это в мыслях.
  
  Все сосредоточились, кое-кто снова закрыл глаза. Пострадавшая потерла шею.
  
  - Что-то мешает? - поинтересовался через какое-то время сэнсей.
  
  - Я все время на кого-то наталкиваюсь, - пожаловался один из учеников.
  
  - А я, наоборот, прохожу сквозь людей, - похвасталась кудрявая черноволосая девушка.
  
  - Домашнее задание: повторять мысленно до тех пор, пока не перестанете мешать себе и остальным, - сказал сэнсей. - А также двигаться с закрытыми глазами и постараться не натыкаться на мебель. Все. Тренировка закончена.
  
  Он сложил ладони перед грудью и коротко поклонился. Поклон, похоже, предназначался не ученикам, а непонятно кому, здесь отсутствующему.
  
  - Юра, а это упражнение как-то связано с созданием энергетических двойников? - вопрос настиг как раз тогда, когда он хотел подняться. Я насторожился: меня это тоже заинтересовало. Но сэнсей посмотрел на вопрошающего так, будто тот сказал полную несуразицу.
  
  - Об этом рано говорить. Научитесь сначала двигаться, - замерший на корточках, одно колено впереди другого, он выглядел как изваяние. Через секунду сэнсей расслабился и легко встал.
  
  Слегка разочарованные ответом, ученики потянулись за ним переодеваться. Увлеченный наблюдением, я не заметил, как ко мне подошла Лиза и тихо встала за спиной, переплетя руки под грудью.
  
  Обнаружив ее, я обрадовано улыбнулся и спросил:
  
  - Он давно работает здесь?
  
  - Недели с полторы. Раньше мы все ходили к нему на тренировки.
  
  - А сейчас?
  
  - Многое изменилось, - на ее лице было ностальгическое выражение. - Дело не в нем, дело в людях, которые к нему ходят. Мне, например, с ними скучно.
  
  - Да, представляю, - мгновенно я перешел на ее сторону, хотя десять минут назад был не прочь оказаться в качестве ученика.
  
  - Наших нет еще? - перевела разговор Лиза.
  
  'Наши' подтягивались. Пришел Василий, казалось, чем-то озабоченный. Явилась Айон в светло-голубом просторном свитере. Сережа, Иван, Натали. Каждый из них привносил новое ощущение в общее состояние, которое, в свою очередь, ощущалось более объемным и целостным. Харизма Лизы, рассудительность Василия, легкость Айон, романтизм Сергея, готовность к бою Ивана и темная таинственность Натали. Последним - когда все уже сели - в комнату вбежал Шахер, добавляя происходящему оттенок безумия. Круг замкнулся. Я был в нем как чистый лист, готовый к тому, что на мне напишут.
  
  Но сегодня они не собирались мной заниматься.
  
  Сначала Лиза спросила каждого, что необычного произошло за последние две недели. По ее мнению, сосредоточенность на необычном повышает его концентрацию в жизни. Интересовали, в первую очередь, совпадения, странные и сильные образы, иллюзии, сны. Я заметил, это похоже на осознанный путь к сумасшествию. На что Айон хихикнула, Олег покачал головой, а Лиза сказала, что, пока путь осознанный и подконтрольный, сумасшествие как потеря себя никому не грозит.
  
  - А если вдруг? - поинтересовался я.
  
  - А если ты сейчас выйдешь и попадешь под машину? - отбила вопросом вопрос Натали.
  
  Ненадолго я ушел в себя и представил, как меня сбивает машина. Удар головой об асфальт. Или даже об лед. Очень правдоподобное объяснение для потери памяти, правда? Роковая случайность. Но ее роковое свойство даже не в том, что я расстался с собственным прошлым. Бывали случаи, когда самые обыкновенные люди получали удар током, и становились сильными экстрасенсами. Мне оставалось только радоваться, что я не попал к врачам: вылечить-то они меня бы вылечили, но по лабораториям потом затаскали. Неслыханное дело: ногти не растут! Даже у покойников вроде бы отрастают. На первом этапе. А потом? Может, я был хорошо сохранившимся мертвым? Классическим зомби, которые получаются только из мертвецов? Я закашлялся. Лиза подождала, пока я перестану, а потом произнесла:
  
  - Я предлагаю вам игру, и, надеюсь, получится интересно.
  
  Она сделала паузу, чтоб оценить любопытство группы. Девушки насторожились. Василий слушал спокойно. Рот у Ивана дернулся, но паренек промолчал.
  
  - Допустим, существует Демон, - сказала Лиза.
  
  - Мы все и так знаем, что он существует, - заявила Натали своим обычным тоном на границе между убежденностью и игрой.
  
  - Я не знаю! - воскликнул Олег.
  
  - Вот именно, - сказала Лиза. - Но ты ведь можешь предположить? Итак, все мы в курсе, что нужно Демону.
  
  - Жертвы, - с самым серьезным видом откликнулся Сергей.
  
  - Ему нужна кровь, кровь! - Натали комически изобразила чудовище.
  
  - Скажем, не кровь, а энергия, - уточнила Лиза. - Но это все равно, что смерть. Ведь у человека есть две части - живая и мертвая. Мертвая - это то, что развивается биологически и социально. Живая - мостик к Другой Стороне Мира. Именно она привлекает внимание Демона. И, если Демон ее отберет, то есть - съест, человек рискует навсегда остаться мертвым. В символическом смысле, конечно, ну, вы понимаете.
  
  - Вот почему в этом городе так много мертвых, - угрюмо пробормотал я. - В символическом смысле.
  
  - Возможно, - пристально посмотрела на меня Лиза, и опять обратилась ко всем. - Предположим, Демон пришел сейчас к нам, и очень голоден. Конечно, Демон любит поиграть. Поэтому он не сам выбирает жертву, а предлагает выбрать нам.
  
  - Из присутствующих? - поинтересовался Иван.
  
  - Да, разумеется.
  
  - А это не опасная игра? - забеспокоился Шахер.
  
  - Совсем неопасная, - сказал Сережа с таким видом, будто он каждый день общается с Демонами.
  
  - Ты же ничего не теряешь, - сказала Лиза. - Ты по-прежнему будешь здесь, сможешь двигаться, общаться, есть и спать. Правда, снов не будешь видеть.
  
  - То есть, я не умру?
  
  - Умрешь в каком-то смысле. Но почти никто этого не заметит. В принципе, ты и сам можешь продолжать считать себя живым.
  
  - Тогда какой смысл?
  
  - Никакого, - сказала Айон, и нарочито быстро заморгала. - Это просто игра.
  
  - Давайте какую-нибудь другую игру, - возразил Шахер.
  
  - Уже поздно, - живо откликнулась Натали, и бросила взгляд на пустое кресло, которое не преминули установить. - Он среди нас. Он требует жертву.
  
  - Не выдумывай! - Шахер дернул плечом.
  
  - Если ты не видишь того, что вижу я, это еще не значит, что я выдумываю.
  
  - Давайте обсудим каждого, - предложила Лиза. - Тут важно, чтобы жертва понравилась Демону, чтобы она ему подходила.
  
  - Я думаю, Айгор подходит лучше всех, - заявил Иван.
  
  Я вздрогнул, приказал себе собраться и поинтересовался с подчеркнутой вежливостью:
  
  - Почему я?
  
  - А кому ты здесь нужен?
  
  Я хотел возмутиться, но взял себя в руки и уныло подумал, что Иван прав. Впрочем, за меня вступилась Лиза:
  
  - Разве здесь кто-то кому-то нужен, кроме родителей? Ваня, кому ты нужен?
  
  Он зло сверкнул на нее глазами.
  
  - По-твоему, родители - это мало? - поинтересовалась Натали.
  
  - Родителям на меня плевать, - заявил Иван. - Вообще-то я думал, что нужен: здесь.
  
  Он удержался, чтоб не сказать 'вам'.
  
  - Да, - согласилась Лиза. - Ты занимаешь в кругу определенное место. Но ведь Айгор тоже занимает свое.
  
  - Он тебе нравится, поэтому ты его защищаешь. Я считаю, если он уйдет, ничего не изменится.
  
  Лиза усмехнулась: я ей, действительно, нравился.
  
  - Зато если он останется, то могут быть существенные перемены.
  
  - Какие? Он даже не: - Иван осекся, точно сказал лишнее.
  
  - Вот именно, - сказала Лиза так, будто забила гвоздь одним ударом. Я постеснялся спрашивать, что они имели в виду.
  
  Василий вздохнул, посмотрел на меня - показалось, что с укоризной. Я не знал, почему. Да, здесь было принято задавать любые вопросы. Но я чуть ли не собственной кожей ощущал, как почти каждый вопрос нарушает гармонию ситуации и пытается расшатать адресата. Я не был уверен, что это правильно.
  
  Игра продолжалась. Отдавать Лизу сочли нерациональным - все-таки лидер, хотя Иван подчеркнул, что она и так во власти Демона, и Лиза довольно заулыбалась. Насчет Василия решили, что он пресный. Айон и Сергей смотрели на все будто бы свысока, их и не затронули. Иван продолжал настаивать на моей кандидатуре. Я вспомнил, что он знаком с Мари. Неужели она ему обо мне рассказала? Как я бросил слабую девушку: Я злорадно подумал, что Иван вряд ли окажется на моем прежнем месте: Мари нравились мужчины, способные властвовать и заботиться одновременно, - в то время как Ваня смотрел на нее как слуга, да и вряд ли умел хорошо ухаживать в силу молодости и слабенького самоконтроля. Тем временем круг для порядка обсудил Натали, хотя всем и так было ясно, что выберут Шахера. Кроме него самого.
  
  - Я не хочу! - попробовал он протестовать.
  
  - Кто тебя будет спрашивать, - сказала Лиза.
  
  - Тогда я хочу, чтобы каждый сказал, что он меня отдает, - настаивал Шахер. - Пусть каждый возьмет на себя ответственность.
  
  - Я тебя отдаю, - моментально отозвалась Лиза.
  
  - Я отдаю тебя в лапы Демона! - торжественно воскликнула Натали.
  
  - У него точно лапы? - спросила Айон.
  
  - Это неважно, - сказал Сергей. - Я тоже отдаю.
  
  - Да, - вздохнула Айон и участливо посмотрела на Шахера. - Так тебе будет лучше.
  
  Остальные смолчали.
  
  - Вот видишь, - сказал Шахер Лизе. - Не все меня отдают. Василий не хочет меня отдавать.
  
  - Мне, честно говоря, все равно, - возразил Василий.
  
  - Неважно, - сказала Лиза. - Большинство за тебя, Олег. Прими свою судьбу как есть.
  
  - У него не получится. Я поставлю защиту.
  
  - Он уже начал, - сообщила Натали.
  
  Ситуация становилась совершенно бредовой. Я смотрел на них и недоумевал. Они, определенно, жили в какой-то своеобразной реальности. Местами - образами, понятиями - она пересекалась с той, о которой я мечтал и к которой хотел бы принадлежать. Но их способ действия выглядел откровенным ерничеством. Это было похоже, как если б у них выросли крылья, но - слишком короткие, чтоб поднять в воздух. Прекрасный повод для издевательства друг над другом.
  
  От этих мыслей вверху спины я ощутил неприятное жжение, и решил, что бесполезные крылья следует отрубать сразу, как убедился в их бесполезности. Лучше жить как живется, если отсутствует очевидный повод для изменений. Ну, не судьба. Вывод убивал своей пошлостью, но я другого не представлял.
  
  Когда я возвращался домой, то увидел, как Шахера, шедшего впереди, чуть не сбила машина. Он чертыхнулся, некрасиво отпрыгнул. Я постарался, чтоб он не заметил меня. Я не хотел идти вместе с ним. Остальные, вытеснив нас, задержались в центре пить чай.
  
  Я шел пешком, быстро. Дул сырой несильный ветер, иногда падали листья. Я перешел дорогу у торгового центра, чтоб подойти к общежитию через двор, где стоял каменный слон. Фонарь над гаражами освещал площадку: там, за песочницей на качелях, сидел ребенок - мальчик лет восьми.
  
  Я не успел удивиться, что он делает здесь так поздно, как мальчик поднял на меня глаза, и тут же сорвался с места с громким криком:
  
  - Папа!
  
  Мне оставалось только его подхватить.
  
  
  
  20.
  
  Он обнимал меня доверчиво и крепко - как самого родного человека. Стало страшно. Что это - розыгрыш? Или просто несчастный детдомовский мальчик, который готов в первом встречном увидеть отца? Или: Холодок пробежал по спине.
  
  Я отстранил его и посмотрел в глаза. Глаза оказались зеленые. Они не лгали. Больше того, смуглый темноволосый и худощавый мальчик с правильными чертами лица был похож на меня, как минимум, типом и мастью.
  
  Я поставил ребенка на землю, и он тут же уцепился за мою руку. Очень естественно. Но во взгляде появились настороженность и холодок. Внутри что-то сжалось, и руку я отнимать не стал - наоборот, взял поудобнее, принимая маленькую ладошку в свое тепло.
  
  - Как тебя зовут?
  
  - Ты же знаешь, что Максим!! - отчаянно почти прокричал он, и я передумал спрашивать, как зовут меня.
  
  - А где мама?
  
  - Уехала, - он посмотрел на носки своих потертых ботинок.
  
  - Далеко?
  
  - Она не сказала. Я должен теперь жить с тобой.
  
  Он взглянул на меня с надеждой, и я подумал, что слишком жесток. Маленький, замерзший, плохо одетый ребенок - даже чужой - заслуживал большего, чем резкие вопросы. А если он мой? Плохо одетый, хм:
  
  - Ты голодный? - спросил я, подумав, что провести час с ребенком мне ничем не грозит. А там, глядишь, он и выложит правду.
  
  - Конечно, голодный, - буркнул он. - Я тебя тут три часа жду. Сначала были другие дети, а потом их позвали домой.
  
  - А разве: - я осекся. Обсуждать сейчас негодяйку-мать, которая бросила ребенка на произвол судьбы, было бессмысленно. Кроме того, я не исключал варианта, что Максим не в себе. Но я - человек без документов и статуса - все равно не мог никому его показать. Значит, следовало разбираться самому.
  
  - Пойдем, - смирился я, и, ухватив Максима покрепче, потянул за собой.
  
  Он изо всех сил старался подладиться под мой шаг, но все равно идти было не слишком удобно. Тогда попробовал подладиться я. Я замедлил движения, и вскоре мы шагали в ногу. Я не помнил, чтобы ходил так медленно, - разве что на прогулке с Мари.
  
  Волна страха опять захлестнула меня, но я тут же сбил ее и фыркнул: в двадцать один год Мари вряд ли могла быть мамой восьмилетнего мальчика.
  
  - Пап, ты чего смеешься?
  
  - Да так, своим мыслям.
  
  Он перехватил поудобнее мою руку, я машинально помог ему и настроился на излучение надежности и спокойствия. Поймал себя на этом и сдержал горький смешок: кто меня так воспитал, чтоб я подстраивался под любого, кто окажется рядом?
  
  - Зайдем в магазин.
  
  Кроме нас, покупателей в супермаркете не было. Побродив по ярко освещенным рядам, я взял булку, масло и сыр. Добавил коробочку с чаем. Уловил печальный взгляд Максима в сторону стойки с леденцами: ребенка явно не баловали. Я решительно шагнул туда, и набросал в корзинку разноцветных пакетиков. Лицо Максима озарилось восторгом.
  
  - Молоко ты пьешь?
  
  - Фруктовое.
  
  - Берем.
  
  Я никогда не держал в руках столько еды. Да и Ладыжцу я соврал в нашу последнюю встречу. Я вообще мог не есть, не то, что неделями. Просто в последнее время мне порой нравилось ощущать вкус еды. Я порадовался, что в связи с этим обзавелся кипятильником и раздобыл старую электроплитку. Тратить деньги на чайник я считал неразумным, а красть не хотелось. Впрочем, сейчас у кассы я заплатил заметно меньше, чем требовалось, оправдывая себя неожиданным гостем.
  
  На лестнице Максим с удивлением разглядывал темное чрево общаги. Как обычно, откуда-то доносилась музыка, но спокойная, а вообще было неожиданно тихо для воскресного вечера. Я почувствовал, что Максиму все здесь в новинку. Он подтвердил это, когда в моей комнате сразу пошел к окну и стал смотреть вниз. Раньше он не забирался так высоко. Я пожалел, что не могу узнать о нем больше, не задавая вопросов.
  
  Вскоре мы сели за стол. Ребенок увлеченно уплетал бутерброды, а я потягивал пустой чай и разглядывал гостя. Да, пожалуй, было в нем что-то родное. Незаурядность и глубина. Бывают такие дети, которые, несмотря на малый возраст, производят впечатление чего-то огромного и немного таинственного. Хотя, может, про таинственность я придумал сам, с учетом обстоятельств встречи. Обычный умненький мальчик. Максим поймал мой взгляд, и я решил, что можно возобновить расспросы.
  
  - Что-то я не припомню, когда мы встречались в последний раз?
  
  - Давно. Ты куда-то пропал. Ты был должен меня забрать, но не пришел. Потом я с мамой приехал в город, я ведь знал, что тебя здесь найду.
  
  - Ты случайно не сбежал?
  
  - Нет, - он с преувеличенной, как мне показалось, серьезностью, помотал головой.
  
  - Ладно, спросим по-другому: мама в курсе, что ты со мной?
  
  - Конечно, - он взял очередной бутерброд. И как в него столько влезало? Я не знал, врет ли он. Но если врет, ему должно было когда-нибудь надоесть. Я подумал насчет милиции и поежился. Надеюсь, он скажет правду раньше, чем кто-нибудь сюда вломится. Само собой, я его отвести в отделение тоже не мог.
  
  - Где твои вещи?
  
  - Я путешествую налегке, - он изобразил невероятную улыбку, явно похищенную у героя мультсериала.
  
  - И надолго вы в наши края? - подыграл я.
  
  - Насколько потребуется, сэр.
  
  - Но как вы намерены обходиться без зубной щетки и бритвенных принадлежностей?
  
  - Я целиком рассчитываю на вас.
  
  Он рассмеялся. Он действительно мне доверял. Удивительный мальчик. Особенный, как выражаются американцы. Я не мог сейчас спросить, куда его отвести. Это значило, что он будет здесь ночевать.
  
  Я подумал, что привык к одиночеству, к тому, что эта маленькая комната - исключительно моя территория. Компаний здесь больше не собиралось: я посмотрел однажды, что это такое, и больше не хотел. Те, кто интересовал меня, в гости не стремились. Я неприязненно представил, как вслед за 'сыном' заявится и 'жена'. Я не верил, что у меня есть жена. Но что я мог сделать? Вдруг они правы, и я за них отвечаю? Я вздохнул. Ребенок не виноват. Наевшийся, он клевал носом.
  
  - Пойдем умываться, и - спать, - скомандовал я. Он послушно побрел за мной. Неожиданно для себя я отметил, что в туалете надо бы сделать ремонт, да и вообще почаще здесь убирать. Я не замечал грязи раньше, выходя только набрать воды, и изредка - умыться. Впрочем, сонный Максим не обращал внимание на бардак. Или грязь была ему привычна?
  
  - Сколько времени?
  
  - Полночь.
  
  - Так поздно:
  
  Я сдержался, чтобы не взять его на руки. Все-таки он не мой ребенок. Наверное.
  
  Возвратившись, я понял, что не могу просто так лечь на пол. Ясно, что кровать достанется Максиму. Я вполне мог растянуться на голых досках, но как к этому отнесется ребенок? Не стоило демонстрировать свои странности перед ним, мало ли. Поэтому пришлось сходить и попросить еще подушку, одеяло и матрас. Дежурная сидела в компании двух мужчин восточного вида, и объяснений не потребовала. Напрягался я сам. В последнее время, используя вот так людей, я боялся, что все сорвется, и меня начнут разоблачать. И я притормаживал, старался поступать так, чтоб это не вызывало вопросов. Платил в автобусе и в магазине. Не лез без очереди. С другой стороны, часто хотелось, наоборот, нестись на всех парах, используя способности по максимуму, и - будь что будет. Но никогда не решался. Я не считал себя вправе нарушать жизнь людей.
  
  В темноте я лежал на спине неподвижно, уставясь на огни за окном. Максим заворочался, заскрипела кровать.
  
  - Почему у тебя нет занавесок? - сонно пробормотал он.
  
  Наутро я его разбудил, мучаясь от необходимости поступать с ребенком так грубо. Я надеялся, что он выдаст себя.
  
  - Папа, - он сел, протирая глаза.
  
  Внутри у меня точно что-то обрушилось.
  
  - Ты уверен, что я твой папа? - неестественным голосом поинтересовался я.
  
  Он убрал кулачки от глаз. Почти не дыша, он смотрел на меня, и выглядел совершенно несчастным.
  
  - Папа, зачем ты так!
  
  Он был таким маленьким. Мне почудилось, будто меж нами когда-то произошло нечто горькое, нехорошее. Может, я бросил их? Я не мог быть с ним жестоким. Не решаясь обнять, я осторожно похлопал его по плечу.
  
  - Ладно-ладно. Это я пошутил. А тебе разве не надо в школу?
  
  - Моя школа в Каргаске.
  
  - Где?
  
  - В Каргаске, - терпеливо повторил он. - Там мы живем.
  
  - Кто это - мы?
  
  - Мы с мамой. Странный ты, папа. Ты же все знаешь.
  
  И он принялся одеваться. Я постеснялся спросить, как добраться до Каргаска. Я с грустью рассматривал его вещи. У него не было ничего с собой, даже смены белья. Черт побери, я о собственной смене белья настолько не беспокоился! Я ведь был как каменный, без вкуса и запаха. Настоящий мутант. Пока Максим ходил умываться, я разволновался, и, чтоб успокоиться, принялся застилать кровать. А может, надо, чтобы он сам застилал? Я не знал. Я подумал, вдруг он сейчас не вернется. Взгляд наткнулся на его куртку на спинке стула. Серенькая дешевая куртка. Не может быть так, чтобы он исчез, а она осталась. Или в куртках есть тайный смысл? Я вспомнил, как появилась моя. Чужая куртка. Чужая шкура. Невинный мальчик - волк в овечьей шкуре: Тьфу, не так! Мы все в своих телах, точно в шкурах, которые однажды сдерут, и мы предстанем перед Его глазами как есть. И что это лезет мне в голову прямо с утра? Что-то Максим, в самом деле, долго не возвращается.
  
  Я собрался посмотреть, как он там, и чуть не столкнулся с ним в дверном проеме.
  
  - На, - он протянул мне влажное полотенце.
  
  - Зачем? - изумился я.
  
  - Тебе ведь тоже нужно умыться. Другого полотенца нет.
  
  - Я уже, - соврал я.
  
  За завтраком я попытался узнать, когда он собирается встретиться с мамой. Он не знал, или делал вид, что не знал. Если он делал вид, то очень умело.
  
  - Тебе точно никуда не нужно идти?
  
  - Нууу: - он хитро прищурился. - Я бы сходил с тобой, например, в кино.
  
  Он действительно собирался жить здесь. И я не мог его выгнать.
  
  - Хорошо, - сказал я. - Мне сейчас на работу. Вернусь поздно вечером. Еды здесь достаточно.
  
  Он разочарованно посмотрел на меня. Он надеялся, что мы будем вместе.
  
  - Мне можно с тобой?
  
  - Это не для детей. И, пожалуй, я тебя здесь запру для надежности.
  
  - А если мне понадобится в туалет?
  
  Об этом я не подумал. Отвергнув перспективу использовать ведро как горшок, я решил-таки оставить ему ключ. На свой страх и риск.
  
  - Только никому не открывай. И лучше не отзывайся вообще. Как будто тебя здесь нет. Я постучу условным стуком.
  
  Я постучал по краю стола. Он попросил повторить. Я постучал еще. Он повторил.
  
  - Мне можно будет пойти погулять?
  
  Я уныло подумал, что да, конечно, ребенок нуждается в свежем воздухе.
  
  - А ты точно не потерпишь до моего прихода?
  
  - Не знаю: - ему явно не нравилось, как я командую, но не решался возразить напрямую. В этом мы были похожи.
  
  - Ладно, - смягчился я. - Но учти: ты живешь здесь нелегально. Поэтому не говори никому, что ты здесь живешь.
  
  - Можно мне говорить, что я живу с папой?
  
  - Кому ты будешь это говорить?
  
  - А вдруг я с кем-нибудь познакомлюсь?
  
  Да уж, этот нахал мог познакомиться с кем угодно. Но тут я вдруг понял, что он дал мне повод узнать кое-что.
  
  - А что ты скажешь, если спросят, где твоя мама?
  
  Я очень хотел, чтоб он ответил правду. Но он лукаво посмотрел на меня, и выдал:
  
  - Я скажу, что она умерла!
  
  
  
  21.
  
  Мне пришлось учить его пользоваться ключом. Объяснять, что лучше не трогать плитку и кипятильник (можно пить молоко и сок), не уходить далеко, не переходить дорогу, и не принимать приглашения в гости. Иногда мне казалось нормальным, что я все это делаю, а иногда - совершенно абсурдным. Я ушел с ощущением, будто что-то забыл. По идее, восьмилетнего мальчика вполне можно оставлять одного. Но ведь это особенный мальчик. А если он пропадет? А если у него такая игра - выбирать подходящего человека и делать вид, будто тот - его папа? Вдруг он бездомный? Но если он исчезнет, я останусь без ключа. Впрочем, дополнительный ключ найдется всегда. Но вдруг тут меня и поймают?
  
  Я был очень обеспокоен, тем более, я совершенно не знал, как обращаться с ребенком. При этом требовалось сделать кое-какие покупки. Желательно днем, вместе с ним. Я решил отложить до завтра, отчасти рассчитывая на его исчезновение.
  
  По большому счету, Максим мне нравился, но я откровенно сбежал от него, отправившись в центр на целый час раньше. Меня настораживал даже не мальчик, а те, кто предположительно стояли за ним. Особенно, если я - объект чьих-то экспериментов. Но было бы хуже, если б история с мальчиком оказалась всего лишь розыгрышем. Я чувствовал себя неуютно при таком отношении. Но с учетом потери памяти я оказывался идеальным объектом для игр. И слишком много людей вокруг, которые были склонны к играм, не знаю уж, почему.
  
  В десять часов меня ожидала встреча, в девять - когда я приехал - я застал в центре только секретаря. Лена, худенькая спокойная девушка, всегда в прямой юбке и светлой блузке, очень серьезно относилась к своим обязанностям. От нее зависел весь ритм жизни центра. Василий и Лиза, как я заметил, воспринимали работу довольно небрежно, импровизировали и иногда выглядели безответственными. Их популярность у клиентов, похоже, объяснялась исключительно силой их личностей, и они могли делать с людьми все, что угодно - все, что могли, - пусть даже со стороны это казалось несусветной глупостью. Лена сильной личностью не была, и хорошо понимала это. Ее ценность заключалась в ее надежности.
  
  Но через десять минут разговора с нею я осознал, что надежными бывают лишь ограниченные люди. Она знала ровно столько, сколько ей требовалось знать, и не потому, что от нее скрывали правду, - наоборот, Василий и Лиза всегда отвечали на любые вопросы о центре. Но Лена не особенно интересовалась. Она просто работала, делала свое дело, и готовилась выйти замуж, хотя, кажется, на роль ее мужа никто пока не претендовал. В моем понимании она относилась к ненастоящим людям, декорациям, а я в ее глазах явно выглядел чересчур странным, хотя и талантливым: неталантливого сюда бы не приняли, так считала она, но ее это не впечатляло. Лена даже не кокетничала со мной, в то время как другие мужчины вызывали в ней заметное оживление. Я рассчитывал на свое обаяние, но провалился: она просто изобразила дежурную готовность помочь, а потом - сожаление, что не может этого сделать. Нет, ей неизвестно, проводятся ли в центре исследования. Да, Василий и Лиза заканчивали факультет психологии в университете, и у них там много знакомых. Принято ли в университете ставить эксперименты без уведомления подопытных? Она точно не знает, может быть, со студентами, что-нибудь в области образования. Связано ли руководство факультета с военными? Вряд ли. Факультет получает гранты из-за рубежа, это правда. Главная тема - психология личности. Лизу звали в аспирантуру, она не пошла. Игорь Чертанов? Да, что-то слышала, но не помнит. Ничего точного. Лучше спросить у Лизы.
  
  Я ушел в кабинет и плотно закрыл дверь. Я только-только привык к отсутствию личной истории, и начал жить более или менее хорошо, как вдруг - этот ребенок. Может, все-таки он уйдет? Но если он не случайность, то вряд ли уйдет. Я уловил раздражение в собственных мыслях, и в который раз посочувствовал Максиму. Если, конечно, ему не дали денег за то, чтобы он сыграл свою роль. Каким же подозрительным я становился!
  
  Как назло, первой клиенткой оказалась женщина, которая стала рассказывать про своего семилетнего сына. По ее мнению, мальчик неправильно развивался, мало гулял, держался от одноклассников в стороне. Но больше всего ее тревожили рисунки: он слишком часто изображал откровенных, фантастических чудовищ. Я, естественно, поинтересовался насчет телевизора и компьютерных игр, спросил про отношение ребенка к своим рисункам: Но я работал словно автомат. Меня съедали собственные проблемы, которые раздувались, чем больше я о них думал. Я понимал, что, конечно, прокормлю и себя и ребенка, тем более, я не заметил, чтобы Максим был слишком требовательным. Но ощущение игрушки в чужих руках не отпускало.
  
  Ближе к полудню в центр заявилась Лиза, как мне показалось, немного подавленная. В другой день я бы занялся ей, постарался развеять ее настроение, но сейчас меня на всех не хватало. Я поздоровался, отвел ее в сторонку и сказал:
  
  - У меня проблемы.
  
  Она сверкнула на меня глазами, что, надо признать, хорошо сочеталось с тигровым рисунком ее водолазки. Но, вопреки ее ожиданию, я не стал раскрываться.
  
  - У тебя случайно нет телефона Игоря? Мне нужно с ним связаться.
  
  Я хотел соврать, будто бы он давал мне номер, а я потерял, но не стал. Немного разочарованная, Лиза сказала:
  
  - Есть, только у меня дома. Тебе очень срочно?
  
  - Может быть позвонить к тебе?
  
  - Там никого нет, - бросила она довольно резко, но что-то во мне заставило ее смягчиться. - Хорошо, мы съездим ко мне. Когда у тебя очередная встреча?
  
  - Полтретьего, и в четыре.
  
  Я думал, она отложит до завтра, или, когда поедет сама, позвонит в центр, чтобы мне передали. Но она решила по-своему. Иногда я замечал, что ей хочется общаться со мной за пределами деловых отношений, но она себя сдерживала. То ли Лиза проверяла меня, как остальных - в ее возрасте многие были не слишком доверчивы, - то ли ее останавливало то, что она обо мне знала. Она разглядывала меня, точно прикидывала, что можно сделать. Я готов был отдать себя в ее руки. Не скажу, чтоб она была сильнее меня, но, похоже, она позволяла себе куда больше.
  
  Двадцать девятый автобус ехал по старинной, с деревянными домами улице, потом мимо нового корпуса университета, белой мечети, затем свернул в гору около почты. Мы почти не говорили, но я впервые был к Лизе так близко: мы сидели бок о бок. Краем глаза я видел ее грустный профиль. Я попробовал сделать так, чтоб нам вместе стало тепло. Лиза заметила и усмехнулась. Ей становилось любопытно, хотя она ко мне относилась с некоторым пренебрежением, но на безрыбье и рак рыба. Интересно, есть ли у Лизы мужчина?
  
  Когда мужчина и женщина оказываются наедине, естественен только один сценарий развертывания событий, и если он не реализуется, возникает чувство неловкости. Обычно это забивают разговорами. Но мы с Лизой оба понимали, что ехать к ней только ради номера телефона, было бы глупо. Скорее всего, она, правда, хотела со мной поговорить, но или не решалась, или не чувствовала подходящего момента. Она избегала смотреть мне в глаза. А я не считал себя вправе тревожить ее вопросами. Хотя вопросов хватало. Пусть сначала привыкнет ко мне.
  
  Тепло, объединяющее нас, то ослаблялось, почти исчезая, то снова накатывало, но я точно наталкивался на стену. Лиза явно умела управлять такими вещами. Тогда я решил подобраться издалека. Я буду сближаться с ней по мере продвижения к ее дому: в сущности, оказавшись в ее квартире, я окажусь в ее мире, так что необязательно торопиться. Дом впечатлял. Желтый, обшарпанный, он стоял на углу и походил на большой, повидавший виды корабль. Во дворе был детский садик, Лиза коротко рассмеялась и сообщила, что раньше здесь находилось кладбище. Мы вошли в подъезд, из-за дверей на нас залаяли собаки. Четвертый - последний этаж, квартира рядом с лестницей на чердак. В прихожей оказалось темно, но Лиза свет не включила. Я сориентировался и так.
  
  - Кофе будешь?
  
  - Спасибо, да.
  
  Ее квартира обладала яркой индивидуальностью. Ремонта здесь не было лет, наверное, десять, и нельзя сказать, что тут тщательно убирали, но именно это, вместе с высокими потолками, лепкой, старыми лампами, многочисленными книгами и полотняными шторами создавало особую атмосферу старого и родного дома. Взгляд все время натыкался на вещи из прошлой эпохи: круглый стол, потертые венские стулья, разноцветные тома 'Библиотеки мировой литературы' с утраченными суперобложками. Одна этажерка была плотно заставлена Кастанедой, Юнгом и тому подобными авторами.
  
  Лизу немного напрягало то, что я побродил по квартире, но она не сказала ни слова. Запах кофе заставил меня вернуться на кухню.
  
  - Здесь раньше жила моя бабушка, - сообщила Лиза.
  
  - Теперь ты живешь здесь одна?
  
  - Я с детства хотела жить здесь одна, - она разлила густой кофе и села. Она пила кофе с медом.
  
  - Не страшно?
  
  - Иногда даже хочется, чтобы что-то случилось. Чтобы мне надо было кому-нибудь противостоять, - она посмотрела с жесткой улыбкой в сторону так, точно там стоял враг, которого следовало убить.
  
  - Ты воинственный человек?
  
  - Я человек агрессивный.
  
  - Ты хорошо собой управляешь.
  
  - Разве? Конечно, я не устраиваю истерик, ни на кого не кричу. Но тебе не кажется, что центр, мое лидерство там - это как раз проявление агрессивности? Я делаю с людьми, что хочу.
  
  Ей хотелось так думать, и я согласился. Тут было хорошо. Ребенок в 'тройке' казался мне теперь нереальным.
  
  - Ты часто принимаешь гостей?
  
  - Сейчас - не очень. Ведь можно встречаться в центре, или в 'Кукушке'. Там намного удобнее. Ведь люди оставляют следы: нефизические, ты ведь понимаешь. Приходится соображать, кого стоит пускать, а кого - нет.
  
  - Значит, ты выбираешь?
  
  - Очень тщательно.
  
  Я хотел спросить, почему она выбрала меня, но подумал, что это выглядело, как если б я нарываюсь на комплимент. Я и так знал, что интересую ее, правда, не мог понять, каким образом. Если она хотела меня соблазнить, то зачем она то и дело меня от себя отсекает? Как будто выставляет колючки. Поэтому я спросил другое:
  
  - Из наших общих знакомых кто заходит к тебе?
  
  - Раньше здесь собиралась группа. Сейчас, пожалуй, только Натали. Нам есть, о чем поболтать.
  
  Звучало это загадочно. Мне было невероятно интересно, говорили ли они обо мне и что именно. Но я так и не решился.
  
  - А Игорь у тебя бывает?
  
  - Давно уже нет. Он считает, будто у нас были близкие отношения. Но по моим теперешним меркам это совсем не так.
  
  По ее тону я понял, что они когда-то тянулись друг к другу, но не сошлось. Да, пожалуй. У Игоря были повадки избалованного мужчины, я и в себе замечал такое. А Лиза, кажется, этого не терпела.
  
  - Слушай, - сказала она. - У меня такое впечатление, будто ты спрашиваешь совсем не то, о чем хочешь спросить.
  
  - Так все себя ведут, - уклонился я, - потому что боятся показаться неделикатными.
  
  Мой ответ ей не понравился.
  
  - Хорошо, я спрошу. У тебя есть мужчина? - это было то, чего она ждала.
  
  - Нет, - она хотела продолжения. Что ж, я мог ей устроить все, что угодно, не жалко. Но я не понимал, что ей надо. В ней точно жили несколько существ, и каждое имело собственную цель. Как удовлетворить их всех, я не знал. Я терялся.
  
  - И как ты: одна? - я чувствовал себя идиотом.
  
  - Я не одна. У меня есть Демон.
  
  Возникла неловкая пауза. Каждый человек волен жить в том куске Мира, который выберет. И совершенно неправильно утверждать, будто неизвестные тебе куски не существуют. Но ситуация располагала к тому. Располагала к спору. Лиза готова была защищаться, чтобы в результате ощутить превосходство. Но я не был уверен, что ей от этого станет лучше.
  
  - Лиза, у меня складывается впечатление, будто твои отношения с Демоном создают тебе массу: создают очень сложную ситуацию в твоей жизни.
  
  - А ты думаешь, могло быть иначе? Отношения с Демоном переделывают меня так, что:
  
  - Что ты не можешь общаться с мужчинами, например.
  
  Она скривилась:
  
  - Что я не хочу общаться с мужчинами. Потому что несопоставимо.
  
  Это было явным оскорблением, но я пропустил.
  
  - Допустим, это тебя устраивает. Но тебе не кажется, что вступая в близкие отношения с Демоном, ты перестаешь быть собой?
  
  - Ты еще скажи, что он меня использует!
  
  - Но разве это тебе удобно?
  
  - Неудобно. Лишнее знание не бывает удобным. Но у меня не было выбора. Пока я в контакте с Демоном, я могу его контролировать. Он ведь тоже: агрессивен во много раз больше, чем я.
  
  Солнечный свет из окна ярко осветил половину ее лица, подчеркивая контраст между светлой кожей и рыжими волосами. Она менялась на глазах: выглядела то почти девочкой, то язвительной соблазнительной женщиной, то уставшей, разочарованной и лет на пятнадцать старше, чем была.
  
  - Почему он так агрессивен?
  
  - Очень просто, - выдохнула Лиза. - Потому что он живет здесь. На этой стороне Мира.
  
  Я опустил глаза. Ее любимый Юнг сделал бы вывод, что она в завуалированной форме говорит о себе, о какой-то части своей души. Тем более, ничего магического в нашем разговоре сейчас не было. Где находится Демон, слышит ли нас? Если он есть, то, конечно, слышит. И, возможно, именно он не дает нам прорваться друг к другу. Зачем-то ему нужны одинокие люди. Он делает их особенными, чтобы они отчетливее ощущали свою отдельность, и перестали надеяться отыскать подобных себе. С другой стороны, притягивала именно особенность. Люди вроде Лизы были обречены привлекать внимание, и одновременно ощущать неспособность других проникнуть в их глубину. Если бы Лиза была озером, я бы нырнул в нее. Но как нырнуть в человека? Я сомневался, что это можно было бы сделать простым физиологическим способом. К тому же, я рисковал вызвать в ней отвращение. Нет, лучше не заводиться.
  
  Ха! А ведь у меня после Мари - несколько месяцев - никого не было. Не сидел ли Демон и во мне тоже? Я чувствовал какую-то противоестественность физической близости, если я и женщина не были объединены душевно. А я такой не встречал. Мари ушла от меня, Лиза - отгораживалась, я сам отгораживался от Натали, а Айон вызывала нежность, но уж никак не будила мужских инстинктов. Другие меня не интересовали, точно эти три ведьмы взяли меня в кольцо своих чар. Я вновь подумал, что они меня используют: ведь, кажется, воздержание - одно из условий духовного продвижения? Впрочем, Натали не казалась мне слишком воздержанной - скорее, наоборот.
  
  - Лиза, - грустно сказал я, перечеркивая диалог о Демоне, - у меня действительно проблемы.
  
  Она явно надеялась на продолжение, и была разочарована. Но, будучи психологом, удержала себя.
  
  - Ты все-таки хочешь мне рассказать?
  
  - Да, мне нужно кому-нибудь рассказать. У меня появился ребенок.
  
  Она выразительно приподняла брови, изображая удивление, а потом хихикнула:
  
  - Быстро ты:
  
  - Нет. Ему лет восемь или девять. И Мари здесь не причем: наверное.
  
  - А кто причем? - она улыбалась, а потом посерьезнела: - Ты по-прежнему ничего не помнишь?
  
  Я печально покачал головой.
  
  - Мальчик. Его зовут Максим. Он говорит, что я его папа. У меня, как ты говоришь, не было выбора:
  
  И я рассказал ей, что случилось вчера. О своей неуверенности в том, что это мой ребенок. О том, что неизвестно, где его мама. Лиза слушала с интересом, то с изумлением, то с легким оттенком неприязни. Непохоже, чтобы она любила детей.
  
  - Каргасок - это где-то далеко в области, - сообщила она. - Но точно сказать не могу, карты у меня нет. А область размером с Францию.
  
  - Но намного менее цивилизованна, как я понимаю.
  
  - Еще бы! - Лиза фыркнула. Она часто реагировала смехом, точно то, что происходило в этой жизни, было слишком для нее абсурдным, даже дурацким.
  
  - Не смейся. Вот что бы ты делала, если б к тебе вот так прилип маленький мальчик?
  
  - Отвела бы в милицию. Даже ночью. По-моему, он не совсем нормальный.
  
  - Но я не могу! У меня нет никаких документов. К тому же, он действительно может оказаться моим ребенком.
  
  - Айгор, - строго сказала она. - Если ты не помнишь себя, тебе хоть как надо к ментам. И давно уже надо было.
  
  - Я вор. Я нелегально живу в общежитии.
  
  - Так прикинься сумасшедшим. Если ты психически неадекватен, тебя не посадят.
  
  - Посадят, но только не туда.
  
  - Подожди. Если ты говоришь, что умеешь воздействовать на продавцов и охрану, то почему бы тебе не проделать то же самое в паспортном столе, или где там еще?
  
  - Я боюсь. Я не уверен, что смогу.
  
  - Кто не рискует, тот не выигрывает.
  
  - Нет, Лиза, нет, - я готов был впасть в панику. - Надеюсь, ты меня не сдашь?
  
  Она рассмеялась, и как-то нервно:
  
  - Мне лень это делать. Это не вписывается в мой образ жизни.
  
  - Вот именно!
  
  - Да, - согласилась она. - Я тебя понимаю. Ты весь такой одухотворенный, ты живешь простой естественной жизнью, тебе до лампочки общество, и тут - приходится иметь дело с общественными структурами. Да я бы удавилась. Я из-за этого три года не могла прописаться. Ненавижу.
  
  - Мы с тобой, наверное, пришли не отсюда.
  
  - Это точно. Нас здесь бросили. Приходится выбираться, но мы не знаем, как и в какую сторону.
  
  Это был момент полного понимания. Я помолчал, чтобы глубже ощутить вкус момента. Секунды три Лиза смотрела на меня чуть ли не восхищенно, потом - привычка к контролю - отвела глаза, но продолжала переживать. Если бы это было кино, мы бы взяли друг друга за руки. А затем я сказал:
  
  - А если этого мальчишку тоже здесь бросили?
  
  Лиза аж вздрогнула. Но я продолжил:
  
  - Представляешь, мы-то взрослые. И у нас были какие ни на есть родители. А он тут совсем один. Что ему делать? Он, как во сне, принимает первого встречного за своего папу:
  
  - Ты же говоришь, что он три часа сидел.
  
  - Он мог соврать. Или мог подходить ко многим, но только я его принял. А что я мог сделать? Ночь на дворе, ребенок маленький, плохо одетый, замерзший:
  
  - У меня ощущение, что тебе это было нужно.
  
  - Мне? Да мне самому на жизнь едва хватает. Я в принципе не готов брать на себя такую ответственность: - я задумался.
  
  - Ладно, без мистики, - смягчилась Лиза. - Тут три варианта. Или ты действительно его отец, а с мамой что-то случилось. Или он детдомовский, и фантазирует, но тогда его будут искать. А может, он от мамы убежал, но тогда его тоже будут искать. И третья версия - что тебя разыгрывают, но я не представляю, кто бы это мог быть. По-моему, людей с подобными возможностями: с таким глобальным масштабом экспериментов просто не бывает.
  
  - Лиза. Им удобно создавать у нас впечатление, будто их не существует.
  
  Она прищурилась, наклонила голову вбок и так на меня посмотрела:
  
  - Ты думаешь, мы тут все герои боевика, которым суждено бороться с тайной государственной структурой?
  
  - Да я бы и не стал бороться. Мне главное, чтобы она меня не трогала. А для этого я должен вычислить, кто из знакомых имеет отношение к ней.
  
  - Я, например, - она неприязненно и как-то криво улыбалась.
  
  - Ты, например. Почему тебе вдруг отдали такое здание?
  
  - Айгор! Отношения в городе гораздо проще, чем тебе кажется. И скажи, ты для этого просил телефон Игоря?
  
  - Да.
  
  - Но он-то тебе точно не расскажет. Он очень скрытный человек.
  
  - Но может, он себя выдаст?
  
  - А я себя случайно не выдала?
  
  Я вздохнул. Я не верил в то, что говорю: чересчур фантастично, и одновременно чересчур примитивно. Но я никак не мог нащупать то, во что бы я поверил.
  
  - Я знаю, - сказала Лиза. - Тебе приятнее иметь дело с тайной структурой, чем с явной - с той же милицией.
  
  - Ты права. А тебе разве нет?
  
  - Мне? По мне, это такая же дурость. Я бы хотела понимать по-другому. Я даже чувствую, будто все по-другому. Людям не могут быть нужны такие глобальные эксперименты. Да и само слово - 'эксперимент' - неправильное.
  
  - А что - правильное?
  
  - Не знаю, - она замкнулась. Продолжать поить меня кофе она явно не собиралась. Да и было пора идти.
  
  - Я тоже не вижу реального выхода, - сказал я ей на прощанье. - Но мы с тобой еще поговорим.
  
  Она кивнула, но так, будто ее принуждали к согласию.
  
  
  
  22.
  
  С Игорем мы договорились встретиться полседьмого в 'Кукушке' - у него как раз должна была закончиться пара. Кажется, он обрадовался и не удивился, что у меня к нему дело. Наверное, он рассчитывал на какое-то предложение. Нам требовался повод общаться, из-за нашей невероятной похожести, но просто так превратиться в приятелей мы не могли: слишком взрослые, и, пожалуй, чересчур настороженные по отношению к миру.
  
  Домой я не стал заезжать, хотя меня грызла совесть. Порой даже проскакивала предательская мысль, что если я буду целыми днями где-нибудь пропадать, Максиму это надоест и он уйдет. После разговора с Лизой версия эксперимента в моей голове взяла несомненный верх, несмотря на кинематографическую несуразность. Еще немного, и я разучусь сочувствовать людям, потому что начну видеть в каждом фактор игры. Это приближалось к бреду, но и сама по себе моя ситуация была слишком бредовой.
  
  Времени оставалось много, так что я сделал крюк и шел через мокрую, яркую Университетскую рощу. Желтые и красные деревья на пасмурном фоне неба выглядели как-то пронзительно. Накатывалось ощущение тревоги. Я свернул у главного корпуса возле каменных идолов, и тут увидел, как мне навстречу идет Ладыжец. Я облегченно выдохнул: он вполне мог внушать тревожное ощущение, я мог его чувствовать на расстоянии, и хорошо, если им все и кончится. Я хотел, чтобы кончилось. Ладыжец был похож на недоброго черного зверя, но - слишком умного, чтоб откровенно проявлять свою недоброту.
  
  Мы кивнули друг другу, и я хотел, чтобы мы так, не останавливаясь, разминулись, но Ладыжец не дал. Пришлось остановиться. Как всегда, он щерился вместо улыбки. Я подумал, что Мари с ним точно пленница. Ладыжец спросил, как дела. Я ответил, что хорошо. Он вел себя так, будто что-то знал важное, но я не верил ему: скорее, он, как обычно, приписывал себе более высокую значимость, чем на самом деле, и старался произвести на меня впечатление. Но если Мари ему рассказала? Поэтому я поинтересовался, что нового. Ладыжец медленно покачал головой, отвечая, мол, ничего, но ты как-нибудь заходи, поговорим. От него осталось чувство тяжести на душе, огромного камня, который требовалось растворить. Что ему от меня нужно?
  
  Заворачивая в 'Кукушку', я вдруг понял, что со своими способностями к воровству мог бы пригодиться очень многим людям. Стало смешно и немного полегче. Внутри пахло кофе и булочками. За одним столиком ужинали молодые преподаватели, остальные места были свободны. Я снял куртку, повесил и сел. Есть, разумеется, не хотелось, но в какой-то момент мне показалось, что как раз еда и заглушила бы беспокойство. Нет. Я поставил над собой прозрачный купол, дабы работницы кафе не приставали с вопросами, и стал рассматривать абстракции на стенах. Погрузиться в себя, как раньше, и затрансовать почему-то не получалось.
  
  Я прикрыл глаза и постарался вызвать какой-нибудь приятный облик. Женский. Нежная кожа, большие глаза. Вдруг образ исказился иронической усмешкой.
  
  - Айгор! - окликнул меня голос, не женский и не мужской.
  
  Я вздрогнул, а в следующую секунду встал, чтобы поздороваться с Игорем.
  
  Он-то как раз хотел есть, извинился и взял себе мясо с картошкой. Потом, утолив первый голод, предложил мне коньяку. По-хорошему, за выпивку следовало платить пополам, но мне требовалось экономить, раз уж я пытаюсь жить честно. А у меня, к тому же, ребенок: Мое лицо дернулось, Игорь заметил.
  
  - Что-то не так?
  
  - Нет, это не имеет к вам отношения: - вежливо ответил я, но не выдержал и сорвался: - То есть, мне кажется, что имеет, и я хочу это выяснить. Игорь, простите, но я вас подозреваю.
  
  Тут же мне стало стыдно, и, кажется, я покраснел. Игорь же не только удивился, но и заметно развеселился:
  
  - Очень интересно! Что вы имеете в виду?
  
  Он был такой яркий, уверенный в себе, блестящий, преподаватель одного из лучших университетов и успешный бизнесмен, так что я ему невольно позавидовал.
  
  - Игорь, мне кажется, вы играете важную роль в моей судьбе. Я вам не говорил, но, думаю, вы сами об этом знаете. Дело в том, что я ничего не помню о своей жизни, кроме последних девяти месяцев. Я думал, будто я - это вы, но оказалось: Ваше пристрастие к экспериментам заставляет меня сделать вывод, что вы участвуете:
  
  - Айгор! - он перебил меня. - Вы так говорите, словно написали не одну научную работу. Все эти ваши выражения очень напоминают мне наших преподавателей. Точнее, даже студентов, которые мечтают стать преподавателями.
  
  - Вы думаете, я был: - начал я, но осекся. В темных глазах Игоря, то ли греческих, то ли турецких, бесовскими огоньками отражались лампочки.
  
  - Игорь, что происходит?
  
  - Я не знаю, - он пожал плечами, но продолжал улыбаться. По большому счету он был ко мне равнодушен, но я его забавлял. Во всяком случае, так мне казалось.
  
  - Хорошо, я спрошу прямо. Я знаю, что у вас есть дочь. А сына у вас нет случайно?
  
  - Понятия не имею, - его темный рот неприязненно дрогнул.
  
  - Если у вас есть сын, то он мог принять меня за вас? Вообще, он мог вас искать?
  
  - Айгор, вы сумасшедший.
  
  - Это неважно. У меня дома сейчас сидит ребенок, ему лет восемь, зовут Максимом. Так получилось. Он буквально набросился на меня, решил, что я его папа, и выхода не было. Я же не мог вести его в милицию, ведь у меня нет ни одного документа.
  
  - Весьма интересно, но я здесь причем?
  
  - А если Максим обознался? Понимаете, я к нему ничего такого не чувствую, и я уверен, что у меня нет ребенка.
  
  - Вы же сами говорили, что не помните свою жизнь, - Игорь скептически посмотрел на меня.
  
  - Мы не можем быть братьями?
  
  - Братьев и сестер у меня нет. Даже двоюродных. Родители уже умерли.
  
  - А у вас все в порядке было с родителями?
  
  - В каком смысле? Ах, да. Нормальная семья.
  
  - Хорошо, допустим, вы ничего не знаете. Но разве вам не интересно, почему мы так похожи?
  
  - Интересно. Я разве не говорил об этом? Но, Айгор, почему вам обязательно нужна какая-то обыденная версия? Может, ваше появление в Томске несет в себе какой-то высокий смысл?
  
  Я не понимал, смеется он, или же говорит серьезно. Я не был даже уверен, что он сам понимает это. Я чувствовал, что окончательно заблудился, как будто застрял в пещере, где все выходы безнадежно завалило, а покончить с собой сразу не хватает то ли смелости, то ли умения.
  
  - Игорь, у меня ребенок дома, я не знаю, как с ним обращаться, а вы мне про высокие смыслы.
  
  Он был готов сказать вроде 'ничем не могу помочь', и улизнуть, но что-то во мне, в моем тоне, заставило его остаться.
  
  - Айгор, вы правда думаете, что я связан с этим: Максимом, да?
  
  - А вы поставьте себя на мое место! Я совершенно не ориентируюсь в происходящем. А тут - вы. И все время ощущение, будто вы меня обманываете.
  
  Любопытно, где я научился такой эмоциональности? Не на группе ли у Лизы? Во всяком случае, когда я был с Мари, я вряд ли мог так сорваться.
  
  - Кто знает, может это вы разыгрываете меня.
  
  - Что будем делать? - вбил я в него вопросом. И он как-то смягчился, поддался. Я опять подумал, что в нем есть нечто женственное.
  
  - Хорошо, - вид у него был недовольный. - Мы сейчас поедем и посмотрим на Максима. Может и нет никакого Максима? В любом случае, вы мне интересны, как психологу.
  
  - Тяжелый случай, - хмыкнув, подтвердил я. Что ж, пусть он спасается, берет верх с помощью таких выводов. И он будет прав, если Максима в 'тройке' не окажется. Но за мое спокойствие - невелика цена.
  
  Мы ехали по лужам, вздымая брызги, Игорь иногда чертыхался, я тоже был не в самом лучшем настроении - угрюмо смотрел в затуманившееся стекло. Он и я казались мне братьями, которые должны бы чувствовать родство, но из-за разницы в образе жизни друг другу не доверяют. Не доверяют настолько, что даже не способны толком подраться, хотя каждому хочется продемонстрировать собственную правоту. Я злобно представил, как будет ошеломлен Максим, а потом выберет Игоря, и тогда тому придется взять мальчика, не откажется же он от ответственности за ребенка, в самом деле. Тут я похолодел: а вдруг Игорь отправится прямиком к служителям закона? С него-то станется. Я понадеялся, что у него не особенно честный бизнес - с учетом тогдашних слов Ладыжца про нелегальные поставки калипсола в общежитие. Но все же стоило себя обезопасить, и я осторожненько спросил:
  
  - Игорь, а что вы будете делать, если это окажется ваш ребенок?
  
  - Это невозможно, - отрезал он, потом устыдился своей жесткости и произнес: - В сущности, ребенок - это ведь символ. Не имеет никакого значения, кто его настоящие родители. Важно, что он значит для вас: для нас.
  
  Его философско-психологическая фантазия работала безупречно. Сперва я хотел возмутиться насчет неважности настоящих родителей, но быстро передумал. Конечно, в его словах что-то было. Но дальше меня не пускали, а я не умел просачиваться сквозь стену. Уже не умел.
  
  - Мы на Южной, - объявил Игорь. - В прошлый раз вы так и не сказали, где живете.
  
  - В общежитии номер три, - уныло сказал я.
  
  - Как? - искренне удивился Игорь, тем не менее, уверенно сворачивая в переулок. - И давно вы там?
  
  - После того, как уехал от Маши. С августа.
  
  - Так вы жили у Маши? - он развеселился. - Просто восхитительно. Невероятно.
  
  - Чем вам это не нравится? - я послал ему недобрый взгляд.
  
  - Почему же не нравится? Наоборот, я очень за нее рад. Она всегда мне казалась не слишком доступной девушкой, - он хихикнул. - Айгор, однажды мы должны с вами сесть и откровенно поговорить. Обменяться данными, так сказать.
  
  - Да, обязательно, - я недоумевал. Если быть честным, нас действительно что-то связывало, но, похоже, вовсе не то, что я себе старался вообразить.
  
  Игорь притормозил у подъезда. Моросило. Я поискал глазами: нет, конечно, в такую погоду Максим гулять не пойдет. Наверное, сидит, грустный, на подоконнике, обняв руками коленки, и ждет. Сжалось сердце. Черт, а хватило ли ему еды? Я совсем забыл, что ребенка надо кормить.
  
  'Ничего, потерпит', - проворчала другая моя - жестокая - часть. Я подумал, что, наверное, никогда не смогу понять значимость материального. Такой уродился: урод. Или воскрес.
  
  - Только не говорите мне, что живете на шестом этаже, - сказал Игорь, когда мы начали подниматься.
  
  - На шестом. А что?
  
  - Я тоже жил на шестом. Когда учился. Вместе со Славой - вы ведь, кажется, с ним общаетесь?
  
  Я издал неопределенный звук.
  
  - Он как-то здесь и застрял. А вы, наверное, подкупили комендантшу?
  
  - Вроде того. Воспользовался нашей похожестью.
  
  - Вот! - торжествующе воскликнул Игорь. - А вы мне что-то об этике говорили. Вы ведь и сами готовы кого-нибудь разыграть, только почему-то стесняетесь, не даете себе воли.
  
  Я подумал, что он и вправду был неплохим психологом. Впрочем, о воле теперь не могло быть и речи. Я оказался ответственным за ребенка, и перспектива вырисовывалась нерадужная. Если вдруг Максим останется со мной, придется больше работать, искать квартиру, и в конце концов оформлять документы. Да что же это такое! Неужели меня не хватит на то, чтобы выкрутиться? В крайнем случае можно его увезти и: потерять. Авось он не найдет обратную дорогу. Кто-то во мне, определенно, злобствовал. Я подумал, что Игорю в глубине души понравилась бы идея издевательства над ребенком: было в ней что-то эдакое, драматическое; а ведь экзистенциальной психологией в наше время увлекаются как раз люди, которые в жизни хотят драматизма. Во всяком случае, мне так казалось. Что ему чужой ребенок, если он оставил жену и дочку. Ему, наверное, любопытно, как отсутствие отца повлияет на девочку. Он ведь исследователь, а истинные исследователи лишены эмоционального отношения. Что это? Я читаю внутри него, или просто выдумываю?
  
  Мы уже были на шестом этаже. Повернули в темноту коридора. Забавно было бы, если б Максим исчез, а я остался без ключа. Конечно, комендантша ко мне благоволила, но я бы попробовал воспользоваться Игорем. Во всяком случае, любопытно было взглянуть, как он живет. Я тихо постучал, потом толкнул дверь - она была незаперта.
  
  Свет из комнаты ударил по глазам, и Максим вскочил мне навстречу. Он явно хотел броситься мне на шею, но сдержался при виде Игоря, а когда его разглядел, то воскликнул:
  
  - Ого!
  
  - Здравствуй, - предельно вежливо сказал Игорь.
  
  Максим изумленно переводил взгляд с него на меня и обратно.
  
  - У меня теперь два папы? - он хитро прищурился. Он был замечательный, этот мальчик - тоненький, темноволосый, с выразительными глазами. Неглупый, самостоятельный. Я и забыл.
  
  - Нет, - твердо сказал я, заходя в комнату, оттесняя его и позволяя Игорю тоже войти. - Двух пап не бывает. Ты должен выбрать, кто из нас тебе ближе: в смысле, кто твой настоящий папа.
  
  - Как это? - испугался Максим. Я задавил в себе желание его обнять.
  
  - Меня зовут Игорь, - представился мой двойник. Он снял куртку, бросил на единственный стул. Осмотрелся. На миг мне показалось, что он улыбнулся с чувством превосходства, но демонстрировать это не стал. Да, конечно, я жил весьма скромно. Но разве мне нужно большее?
  
  'Нужно', - говорила робкая фигурка Максима.
  
  - Моего папу тоже Игорь зовут, - буркнул мальчик.
  
  - Так кто же твой папа? - Игорь смотрел на него отчасти серьезно, отчасти насмешливо.
  
  - Он! - выкрикнул Максим, и выбросил в мою сторону руку.
  
  Мне стало зябко. Игорь выразительно посмотрел на меня. Я разделся, разулся, отметил, что Игорь свои дорогие туфли не снял. Да, конечно, они не могли быть грязными, он же ездит в своей машине. Пол был холодный, не простудится ли ребенок? Нужен ковер. Выпросить у комендантши? И тут же во мне поднялось раздраженное сопротивление: почему я не могу жить так, как мне хочется? Откуда он на мою голову?
  
  - Максим действительно существует, - произнес Игорь, пододвинул стул и сел на него верхом. Я примостился на край кровати. Максим жался в дальнем от нас углу. Я понял, что мой двойник и мальчик раньше знакомы не были.
  
  Мы молчали, не зная, что говорить. Точнее, мы с Максимом не знали, а Игорь явно наслаждался ситуацией. Еще бы, он выиграл. Мои проблемы ему интересны разве что как материал для исследования. Поэтому я не стал предлагать ему чаю, тем более, как заметил я, глянув на подоконник, где должны бы лежать продукты, заедать чай было нечем. Пожалуй, я мог найти в Игоре нечто слабое, чтобы уравновесить наши отношения, но сейчас силы ушли. Утекли, как вода через непредвиденную дыру.
  
  - Хорошо, - Игорь встал. - Думаю, мне пора.
  
  Лицо его было непроницаемо. Он вел себя безупречно. Он себе нравился. До этого момента я слабо надеялся, что он поможет мне порасспрашивать мальчика, но - увы. Я не мог его удерживать. Да и не стоило.
  
  У двери мы пожали друг другу руки.
  
  - Созвонимся, - беспечно произнес Игорь, и вышел. Я скользнул взглядом по Максиму, по комнате:
  
  Тут из коридора донесся знакомый голос. А Игорь - радостно, и как-то неожиданно подобострастно - отвечал на приветствие. Я насторожился. В темноте меня зажегся огонек.
  
  Голоса переместились в сторону лестничной клетки, теперь я не разбирал слов.
  
  - Тссс, - сказал я Максиму, тот быстро кивнул, а я выключил свет и осторожненько приоткрыл дверь. Максим подкрался было ко мне, но я подтолкнул его, принуждая вернуться не место.
  
  Потому что это было не для детских глаз.
  
  Две мужских тени в сумраке лестничной клетки, одна - огромная и густая, другая - поутонченнее; и одна приобнимала другую, которая отвечала ей: ну, как отвечает женщина, неуверенная в своей привлекательности, когда ей вдруг оказывают грубоватое внимание.
  
  Я торжествующе улыбнулся, невзирая на отвращение. Игорь, с его пристрастием к играм, разумеется, не раскроет Славе, что мы - двойники, да и вряд ли упомянет о моем существовании, так что у меня могут возникнуть небольшие проблемы. Но это было неважно. Самое главное - это радость и облегчение оттого, что обаятельнейший Игорь, Игорь-крысолов, не увел с собой ребенка.
  
  
  
  23.
  
  По большому счету, я к нему хуже относиться не стал. Моментами он даже вызывал сочувствие. Я сидел, и будто бы просматривал тетрадку с рабочими записями, а на самом деле не мог остановиться в мыслях об Игоре. Женщины у него, несомненно, были, вспомнить хотя бы ту девушку, похожую на располневшую лису, которую я встретил в 'Кукушке' во время своей первой вылазки в город. И, кто знает, до чего у них дошло с Лизой. Но Слава: Не жили ли они в одной комнате в студенческие годы? Например, в этой комнате, где я сейчас с чужим мне мальчиком? Тьфу, мерзость какая. Интересно, как к своим склонностям относится Игорь? И нет ли, действительно, и у меня таковых, благополучно забытых? Когда-то я любил смотреть на себя в зеркало, любил представлять со стороны, принимать такие позы, чтоб нравиться. Теперь мне не до этого. Но Игорь так себя и ведет. Не привел ли я к себе Максима оттого, что: Стоп. Не сметь. Я не хотел, чтобы внутри меня была подобная грязь.
  
  Я поднял глаза на окно, в котором с наступлением темноты отражалась комната. Не помешали бы шторы. А не женская ли это мысль? Мнда, и что - я каждый раз буду пытаться себя отловить? Я вспомнил другое окно, ночью, внизу. Демон был тут как тут. Улыбался, молчал. Признайся, не ты ли все это придумал? Но он был неподвижен:
  
  - Папа, а мы ужинать будем? - звонкий голос Максима заставил меня вернуться.
  
  Как выяснилось, он без меня на улицу не выходил, поэтому пришлось взять его с собой в магазин. Прошли всего сутки, но беспокойства во мне наросло как за неделю. Не выпуская ладошки ребенка, я мучительно соображал, как быть дальше. Надо бы купить ему перчатки. Или таким маленьким - только варежки? А не рано ли - варежки в конце сентября? И шапки у него нет. А сколько у меня денег? Уныло я понял, что на все, конечно, не хватит. Но ведь в магазин придется отправляться вместе, я ведь не знаю его размеров, а вдруг он со своей детской непосредственностью громко спросит, почему это я не плачу? Задачка еще та. Еще одним вопросом было, чем его занять в мое отсутствие.
  
  - Макс, ты умеешь читать?
  
  - Папа, я же в третьем классе! - возмутился он.
  
  - То есть, я хотел спросить, любишь ли ты читать.
  
  - Лучше когда мне читают, - он опять лукавил, добивался моего внимания. Хорошо, хоть не требует.
  
  - Кстати, о третьих классах, - строго сказал я. - Если ты остаешься со мной, то прогуляешь школу.
  
  - Ну, ты напишешь мне записку, что я болел.
  
  - Куда, в Каргасок?
  
  - Наверное, мне надо теперь ходить в томскую школу:
  
  - Ладно, мы с этим повременим. Макс, а тебя точно никто не будет искать?
  
  - Я же с тобой! Значит, все в порядке.
  
  Его уверенность меня удивляла. Неуверенно чувствовал себя я. А значит, я не прав? Хоть убей, но я не мог почувствовать, что он когда-то был в моей жизни. Лиза, которая утверждала, будто из нас-двойников знала лишь Игоря, казалась мне ближе. А может, многие отцы не чувствуют своих детей родными?
  
  Позже, когда он уснул, на душе у меня были тяжесть и неудобство, даже какая-то неуютность. Меня вынуждали погрузиться в обыденность, причем самым что ни на есть подлым способом. Подкинь мне щенка, я бы нашел, кому его отдать. Столкнись я с бандитами: думаю, им бы не поздоровилось. Тут я вспомнил сэнсея. Как бы он поступил на моем месте? Он производил впечатление гибкого человека не только в физическом смысле. Было бы интересно узнать, есть ли у него дети, и как он с ними обходится. Может, спросить? Я не представлял, как к нему подступиться. Почти не знакомый мужчина с просьбой о помощи - это выглядит странно. Нет, я не знаю, как реально отреагирует он. Мне самому неприятно к нему обращаться. Мне, похоже, всегда неприятно обращаться за помощью. Ведь я не доверяю по-настоящему никому.
  
  Кольнуло в сердце, хотя, может, это было не сердце, а позвоночник. Я поворочался, разминая спину. Не взять ли под каким-нибудь предлогом вторую кровать?
  
  На другой день мы отправились в 'Детский мир', который находился поблизости. Детского, впрочем, в магазине осталось мало. Наряду с игрушками, канцтоварами и одеждой для малышей и подростков, здесь торговали дешевой и жесткой турецкой обувью, пахучими палочками, пиратскими компакт-дисками и косметикой. На всякий случай я предложил Максу поиграть в немого: он имел право только подавать знаки и мычать. Мычал, надо признаться, он громко, и выразительно мотал при этом головой. Ему было весело, мне - беспокойно. На нас оглядывались. Но все-таки этот цирк отвлек внимание от того, что я, практически, не расплачивался. Я решил поберечь свои скудные средства для покупки еды.
  
  За деньги мы, правда, взяли альбом для рисования и цветные карандаши. Максим просил купить еще машинки, но я отказал. Настаивать Макс не стал, хотя погрустнел. Я ему сочувствовал. Но поддаваться было нельзя. В рисунках его нуждался я сам: вдруг он выдаст себя?
  
  Первым делом Макс нарисовал космический корабль. Инопланетный - летающую тарелку. Ни одной живой души в пейзаже не наблюдалось.
  
  - А ты здесь где? - попытал я счастья.
  
  - Меня здесь нет, - немного удивленно ответил он. Все верно: если он себя не рисовал, то откуда он может быть на рисунке?
  
  - Нарисуй себя, - предложил я.
  
  - Не хочу! - как-то вдруг резко отреагировал Макс. Я принял равнодушный вид. Он принялся возить карандашами по следующему листу. Я за ним следить не стал.
  
  Присутствие ребенка мешало мне сосредоточиться, погрузиться внутрь себя. А ведь это было частью моей жизни. Наедине с собой я проводил огромное количество времени, как одинокая рыба в заброшенном и для нее огромном пруду. Теперь рыбу выловили, посадили в аквариум, и периодически стучали по стеклу, не позволяя забыться.
  
  - Это ты! - Макс шумно пододвинулся ко мне, тыча под нос рисунок.
  
  Похоже, он захотел мне отомстить, - правда, я не знаю, за что. Я увидел кривоватого человека с двумя головами. Одна голова была потоньше, а в целом, несмотря на кривость, было в этом персонаже нечто от супермена-киногероя. Поразмыслив, я сообразил, что визит Игоря произвел на Максима большее впечатление, чем мне казалось. И все-таки я поинтересовался:
  
  - Разве у меня две головы?
  
  - Мне так приснилось.
  
  Не знаю, врал он или нет, но придираться к сновидениям я не мог.
  
  - Что же я делал в твоем сне?
  
  - Смеялся.
  
  Кажется, ему пригрезился кошмар.
  
  - Ты испугался?
  
  - Немножко. Ты же мой папа, и не можешь мне сделать плохо.
  
  Он проговорил это с каким-то упорством, точно сам себя убеждал. Я знал, таким образом можно было изменить страшный сон: заявить, что источник кошмара не способен причинить вред, и даже, больше того, является кем-то родным и близким. Именно так поступали с Демоном Лиза, Натали и Айон: они его приняли, и он, похоже, отвечал им взаимностью. В случае Макса речь могла идти об обычном эдиповом комплексе, тем более что двухголовость вполне объяснялась по Фрейду. Но мне почему-то казалось, что рисунок больше связан с Игорем, чем имеет сексуальную подоплеку.
  
  - Максим, скажи, а если бы Игорь был твоим папой?
  
  - Игорь твой друг? - увернулся он от прямого ответа.
  
  - Что-то вроде того. А у тебя есть друзья?
  
  - Так: были, - он погрустнел. Само собой, у мальчика, который берет незнакомого человека в отцы, должны быть проблемы со сверстниками.
  
  Сегодня у меня намечалась лишь одна встреча. Я оставил Макса немного подавленного, но, несмотря на это, сказал, что буду, наверное, поздно. Мне нельзя было его баловать. При всей моей симпатии к умненькому пацану, ответственность тяготила меня. Хуже всего, что я не мог его куда-нибудь сплавить. Почему-то я был устроен так, что когда оказывался один на один с человеком, мне казалось, что я должен подстраиваться. Тогда отношения ощущались более гладкими, а ведь я переживал из-за неровностей. Но в данном случае от меня требовалось очень много. Например, по-хорошему, я уже не мог себе позволить работать только один час в сутки, и даже три, но больше трех клиентов в день не набиралось никогда! Мог ли я устроиться на постоянную работу? Я не хотел, но мое безделье обещало еще те проблемы. Я все еще надеялся, что Макс куда-нибудь пропадет, но слабо верил в это. Удивительно, что прошло только два дня. Он прижился так, точно давно был со мной.
  
  Я ехал в центр, и мое сознание навязчиво заполняли тяжелые угловатые образы телевизора, холодильника и прочих необходимых при новом раскладе вещей.
  
  Осень брала свое, затягивала стареющий город холодом и влагой, приглушала звуки, провоцировала оставаться дома, слушать медленную музыку и смотреть, как за окном все становится тише, спокойнее и печальнее. Автобус катился, покачиваясь, по почти пустым улицам. Вдоль деревянных домов брела женщина в длинной юбке и черном платке: она могла брести так лет четыреста. Порой в переулках мелькала стального цвета река, а за ней синел лес. Клонило в сон. Я едва не проехал свою остановку, но, может, и следовало так сделать: вдруг автобус увез бы меня в иную и лучшую жизнь?
  
  Клиентом был астеничный юноша с землистым цветом лица. Он выглядел раздраженным, но полумертвым, не совсем настоящим при том; я расшатывал его состояние, хотел, чтобы он сорвался и наконец выкрикнул правду. Его не любят, он испытывает отвращение к женщинам, он дико боится призыва в армию, ощущает собственную неполноценность, человеческую и мужскую: Вместо того, он объяснял свое беспокойство темными силами из-за реки, угрозой апокалиптического наводнения, смерти города, чудовищами под личиной людей. Этот парнишка много читал, но фантазировал еще больше. Безумным он, впрочем, мне не казался. Я поймал себя на том, что мне интересно слушать его, и вдруг выскользнул из образа разумного психолога: поверил ему. Стало страшно и одновременно захватывающе: ведь река очень близко, от воды нас отделяло, может, два или три дома, и ржавая полоса бурьяна на берегу. Я сказал об этом. Как думаешь, что происходит сейчас? Иногда с ним я срывался на ты. Он полуприкрыл глаза, откинул голову на спинку кресла. На лице отобразилось внутреннее усилие. Но он не мог быть пророком. 'Не знаю', - слабо произнес он, сел по-другому, и посмотрел так, будто я его мучил.
  
  Я подумал, что, по-хорошему, следует сдать его психиатрам, тем более, он жаловался на плохой сон, плохой аппетит и головокружения, но мне хотелось справиться самому, исследовать, может - отправиться вместе во внутреннее путешествие. По большому счету, ему нравилось демонстрировать тут свою нестандартность с уклоном в пограничное состояние, а я ему потакал, потому что надеялся на прорыв: причем, не столько на возвращение в норму, а на нечто из-ряда-вон-выходящее. В центре любили искать в людях нечеловеческое, будить, заставлять проявляться, - эта идеология не могла на меня не влиять. Я пообещал моему клиенту сеанс глубокого транса в следующий раз, на одно только мгновение интерес вспыхнул в его глазах, но тут же они опять потускнели: он считал себя всезнающим и тяжело разочарованным в жизни.
  
  - На сколько лет вы себя ощущаете? - неожиданно спросил я, когда он уже встал, чтоб идти.
  
  Он пожал худым мальчишеским плечом:
  
  - На сорок, может быть.
  
  После него я сидел в неподвижности с четверть часа, а внутри что-то бурно варилось. Каков на вкус, этот суп, жарко бурлящий в чужой душе? А может, это адский котел? Я заставил себя подняться, как следует потянуться, и пошел: к Ладыжцу.
  
  Улицы на моем пути попадались раздолбанные, перерытые, а осенняя грязь усиливала впечатление вывернутости наизнанку. Ближе к нужному дому ударило по глазам: на черном и мокром лежали большие ярко-желтые - а с другой стороны ярко-белые - листья серебристого тополя. Чудеса, да и только.
  
  Меня встретил цепкий серьезный взгляд - не в глаза, а куда-то ЗА них, и слова:
  
  - Хорошо, что пришел.
  
  Женя поставил чайник - автоматическими движениями человека, который то и дело принимает гостей.
  
  - Как Спайк? - поинтересовался я несуществующим доберманом.
  
  - Бегает где-то, - уклонился хозяин, перебирая посуду, но я почувствовал, как влажный прохладный нос ткнулся в ладонь.
  
  - Тебе не кажется, что: что в городе много существ, невидимых обычному глазу, но которые как-то влияют на нас? - я не до конца понимал, о чем говорю, но, во-первых, надо было говорить о чем-то, а во-вторых, присутствие Жени влияло так, что хотелось поболтать о странном. 'Домашний колдун', - подумал я, и неожиданно проникся к нему симпатией. Ведь он ничего от меня не ждал, в отличие от других. Он как будто меня: изучал.
  
  - Их полно, - убежденно произнес Женя. - Нужно только иметь смелость их замечать и взаимодействовать с ними.
  
  - Я знаю девушку, которая проводила спиритические сеансы.
  
  - Ха! Я знаю девушку, которая держит дома четырех демонов. Если ей кто-то не нравится, она натравливает их как собак, и человеку становится очень нехорошо.
  
  - Четырех? - удивился я. - Я думал, Демон один.
  
  - Как же! - наконец он сел напротив и вперил в меня темный взгляд. - Это Бог один. А разнообразной нечисти нет числа. Поэтому она и нечисть.
  
  - Как разбитое зеркало, - буркнул я. Становилось не по себе. Возможно, от ощущения, что я нахожусь близко к разгадке.
  
  - Кстати, о зеркалах. Ты давно на себя смотрел? - он глядел так, точно устраивал розыгрыш.
  
  - Не помню. А что?
  
  Женя выразительно провел пятерней по щеке и черной бородке. Я повторил его жест. Черт! Ладонь наткнулась на щетину. Этого не могло быть! Но было.
  
  - Ты всегда аккуратный такой, чисто выбритый, вот я и удивился, - пояснил Женя.
  
  Я вскочил и бросился к круглому зеркальцу у двери, изумленно потирая щеку.
  
  - Я же тебе говорил, что она у меня не растет!
  
  - Почему-то я тебе не поверил.
  
  Ошеломленный своим запущенным - трехдневная небритость, красные глаза - видом, я резко обернулся к Жене.
  
  - Ты издеваешься? Не твоих ли это рук дело?
  
  Ладыжец скромно потупился:
  
  - Я не волшебник, я только учусь.
  
  Я резко сел на диван, тот ответил обиженным скрипом.
  
  - Если ты мне не врал, это значит только одно, - наставительно проговорил Женя. - Ты меняешься. Ты становишься обычным человеком.
  
  Он усмехнулся:
  
  - Обычным мужиком. А я как раз хотел спросить - каковы твои фантастические, надо полагать, успехи: у баб?
  
  Я промолчал, не зная, что и сказать.
  
  - Теперь конец пришел твоим эротическим подвигам.
  
  Я сообразил, что с ним могла поделиться Мари. Хотя особенных подвигов я не припоминал. Мы просто очень подходили друг другу.
  
  Я чуть не застонал вслед за несчастным скрипучим диваном. Женя протянул мне чашку с кипятком. Я едва не обжегся.
  
  - Черный, зеленый, - я не сразу понял, что он предлагает мне пакетики с чаем. Я приказал себе сосредоточиться. Чашка, хотя бы чашка. Когда в следующий момент я макал туда пакетик, стенки были уже не столь горячи. Самовнушение, или я и вправду сумел остудить? Я поборол искушение предложить Жене потрогать мою чашку, и сравнить со своей. Вдруг это просто самовнушение? А я хотел: я не хотел потерять себя, такого как есть! Да, я отличался, но ведь и они - те, кто был мне интересен - отличались друг от друга не меньше. Я отхлебнул чая. Терпимо. Что это за дурацкая у меня привычка из простых, проходных ситуаций делать глобальные выводы?
  
  - Возвращаясь к нашей теме, - сказал Женя. - Тебе ведь доводилось контактировать с ними?
  
  - С кем? - спросил я с видом тупого ученика. - С инопланетянами?
  
  Он оскалился. Пес был готов меня цапнуть.
  
  - Не юродствуй. Ты же сам о них спросил.
  
  - Ах да. Невидимые обычным глазом. Которых полно вокруг нас.
  
  - Тебя больше интересует твоя небритость?
  
  - Женя, - посмотрел я на него устало. - Я всегда сомневаюсь, существуют они или нет. Иногда мне кажется, что да, а иногда - что я их замечаю, когда мне недостает общения с людьми. Если быть честным. Или я их выдумываю. И другие выдумывают, потому что им проще связаться с невидимками, чем наладить контакт друг с другом.
  
  - Логично. Но как же шаманы?
  
  - Почему шаманы?
  
  - Шаманы общаются с духами, чтобы решить проблемы своего племени. Духи дольше живут, больше знают и дальше видят.
  
  - Просто люди не позволяют себе того же самого.
  
  - Человеку для счастья нежелательно знать слишком много. А долго жить, знаешь ли, достает.
  
  - Ты счастлив?
  
  - Эта категория для меня уже неактуальна. Я бы не сказал, что я полностью человек.
  
  Я длинно посмотрел на него, и почему-то поверил. Впрочем, он сразу производил впечатление, как минимум, оборотня.
  
  - А что нужно такому, как ты?
  
  - А что нужно такому, как ты? - отзеркалил он.
  
  Раздался робкий стук в дверь.
  
  - Войдите! - выкрикнул Женя.
  
  Немая сцена. На пороге, щурясь от близорукости, стояла Мари.
  
  - Привет, - сказал я тихо-тихо - голос куда-то пропал. Не знаю, мог ли бы я сейчас нормально говорить.
  
  Мари в ответ лишь коротко кивнула, и серьезно, чуть ли не с упреком уставилась на Женю. Он вскочил.
  
  - Я не специально. Я же не знал, когда ты придешь.
  
  Он бросился к ней, помог снять пальто. Мари со своей стрижкой каре и в длинном темном платье походила на дореволюционную гимназистку. Впечатление усиливали огромные чистые глаза и серьезность: у такой девушки непременно должны быть идеалы, в отличие от современниц.
  
  Она сбросила туфли и подошла ко мне. Я поспешно подвинулся. Она притулилась на краешке. Худенькая спина была напряженной. Потом потекла вода: это Женя наполнял чайник.
  
  - Как живешь? - повернулась ко мне моя бывшая девушка.
  
  - Хорошо. Спасибо.
  
  - А поподробнее?
  
  Сегодня был вторник, мы встречались в 'Кукушке' в субботу, но казалось, что прошло не меньше месяца. Мы опять пили чай. Мари опять спрашивала про жизнь. Бесконечная ситуация, ловушка на пути, из которой я никак не мог высвободиться.
  
  И тут меня понесло. Я сказал ей, что присматриваю за сыном одной хорошо мне знакомой дамы, которая уехала в командировку в Европу, и оставила мне квартиру с ребенком. У нас прекрасные отношения, сообщил я, имея в виду то ли даму, то ли ребенка. 'Не сомневаюсь', - говорил взгляд Мари. Согласно моим словам, дама уехала на научную конференцию, а ребенок ходит в престижный лицей. Консультации идут хорошо, клиентов довольно много, и платят прилично: Женя смотрел на меня с изумлением, но не мешал. И только когда я прервался, чтобы перевести дух, то спросил:
  
  - А как зовут парня?
  
  - Максим, - без запинки ответил я.
  
  
  
  
  24.
  
  Я выскочил в холодные сумерки. Щеки горели, а внутри чернела дыра. Точно кто-то выел из меня значительный кусок. Там, в комнате Ладыжца, мы все трое чувствовали неловкость, поэтому я поспешно собрался, сообщив, что пора забрать ребенка из лицея. Ладыжец всучил мне серую папку и попросил внимательно прочитать. Когда я оказался на улице, первым моим побуждением было выкинуть папку на ближайшей помойке, - не будет повода возвращаться. Но я сдержался. В конце концов, моя жизнь измерялась теперь не только Мари.
  
  Я шел дворами, которых не знал, задами какого-то дома культуры, под ноги попадались колдобины и месиво из мертвых листьев. Дорогу мне освещали, в основном, окна. Так странно, думал я, снаружи освещенные окна воспринимаются как самостоятельное явление, часть городского пейзажа, городского декора, и трудно поверить, что за каждым есть люди. Даже вообразить невозможно! Город живее всех его жителей, вместе взятых, и окна - это многочисленные глаза, равнодушные днем, сонные по вечерам и любопытные ночью, когда сквозь них почти никто не смотрит. Они выискивают одинокого прохожего, и питают надежду на то, что с человеком что-нибудь интересненькое произойдет. Так люди пускают по ладони жука, вертят рукой, трогают за усы и смотрят, что тот станет делать. А ведь не каждый жук умеет летать:
  
  Успокоившись и уже усмехаясь - из-за доверия к собственным выдумкам, - я прошел мимо двух деревянных домов, которые затесались среди общежитий и выглядели пришельцами; затем вдоль ряда гаражей с белым ослепительным фонарем перед ними, повернул, увидел новенькую часовню в облаке колючих кустов, а за следующей пятиэтажной общагой, на пригорке, заметил дом Лизы.
  
  Ну уж нет!
  
  Она, конечно, была сейчас в центре, но даже если б оказалась дома, я бы не зашел. Мне нравилась ее квартира, нравилось разговаривать с ней. При этом я чувствовал, будто в последнее время сам решения не принимаю. То, от чего я зависел, было больше Мари, из-под чьего влияния я пытался вылезти, больше группы. Отгадай мою загадку, и я тебя пропущу. Ирония заключалась в том, что внутри круга, по которому я блуждал, не хватало данных. Точнее, мне их не давали. А я: Василий как-то на группе рассказывал об упражнении с одного из психологических семинаров. Люди вставали плотным кольцом, держась за руки, а человеку внутри требовалось любым способом вырваться. Лиза тогда не разрешила это воспроизвести. Потому что, объяснила она, в этой компании слова и манипуляции уже бы не подействовали. Требовалась грубая физическая сила. А это чревато: никто ведь не хочет уйти с синяками? Особенно с тем учетом, что большинство членов группы занимались восточными единоборствами. С Лизой все согласились. Я подумал, что это согласие и означает отказ от попытки прорваться. Но зачем? Я был такой же. Я не мог ни сдаться ментам, рискуя свободой передвижения, и не мог достать, например, Натали - самую слабую, на мой взгляд, из тех, кто владел информацией обо мне. Натали: А ведь это идея. Я знал, где она живет. Думаю, ей польстит мой визит. В самом деле, мне пора действовать - потому как нет гарантии, что в ближайшие дни мне на шею не повесится еще пара-тройка расчудесных детишек.
  
  В ее доме, раздолбанной девятиэтажке, где часть этажей прятались от лестницы за тяжелыми тюремными дверями, было совсем темно. Но я догадался, что электричество отключили, только когда звонок не дал звука. Я постучал. Потом еще раз. Потом подумал, что в темноте мне встречаться с Натали неудобно, но она уже спрашивала резковатым голосом, кто там.
  
  - Айгор.
  
  - Сейчас, - она зашуршала, чем-то грохнула, и предстала наконец передо мной с корявой оплывшей свечкой в какой-то плошке.
  
  - Ну, проходи, - довольно и свысока, точно поклонника, оглядела меня Натали.
  
  Она была одета в короткий махровый халат, растрепанная, немного заспанная. Села в кресло, положила ногу на ногу, потерла около коленки.
  
  - Извини, ничего не могу предложить - плитка у меня электрическая.
  
  - Они надолго? - кивнул я в сторону окна и вверх, имея в виду отключение света.
  
  - Навсегда! - она хохотнула, как сумасшедшая.
  
  - Тем лучше. В темноте можно притвориться, будто мы - это не мы, и делать всякие ужасные вещи.
  
  - Вот как? - она вскинула густые восточные брови. Я помолчал. Тогда она спросила:
  
  - Какие ужасные вещи ты имеешь в виду?
  
  - Кто знает, вдруг я представитель святой инквизиции, и пришел вытаскивать из тебя признание? - я заигрывал с Натали, зная, что ей это понравится.
  
  - Инквизиция оказалась несостоятельной много веков назад, и умерла. А ведьмы продолжают свое черное дело.
  
  - Инквизиция просто стала тайной организацией. Наши люди отслеживают по всему миру ведьм, и однажды: - я сделал многозначительную паузу.
  
  - Ты хочешь меня сжечь? Вот, возьми, - она чуть подтолкнула мне свечку, которая стояла теперь между нами на низком столике.
  
  Я провел пальцами над огнем.
  
  - Сначала ведьму, если она молчит, подвергают испытанию водой.
  
  Натали делано расхохоталась.
  
  - Это здесь возможно только в ванной. Набрать водички?
  
  - Так ты не собираешься признаваться?
  
  - В чем я должна тебе признаться?
  
  - В том, что ты бессовестная девушка и утаиваешь информацию о моем происхождении.
  
  - Я бессовестная, потому и утаиваю! - она тряхнула волосами, вскидывая голову. У нее была длинная белая шея. Она походила на уставшего темного ангела: и на того самоубийцу, Пашу.
  
  - Какой тебе в этом толк?
  
  - Мне любопытно посмотреть, как ты выкрутишься. Это действительно невероятная история. Я даже не всегда в нее верю. Слишком фантастично.
  
  Я напрягся: неужели, и правда, секретные лаборатории? Не может быть.
  
  - Натали, а вот скажи: может быть, ты боишься мне говорить?
  
  - Вот еще! Я ничего не боюсь.
  
  - И умереть не боишься?
  
  Она помотала головой:
  
  - Смерть - это так естественно.
  
  - А может быть, хуже смерти? Может, дело связано: с военными?
  
  Огонь плохо освещал ее лицо, и я не понял, округлила она глаза действительно от удивления, или просто сыграла.
  
  - Почему с военными?
  
  - Ты же говоришь, что это фантастическая история.
  
  - У меня даже знакомых нет таких. Хотя: Лиза очень давно ходила на семинары к психологу, который в свое время работал в Барнауле как раз на военных.
  
  Вот. Вот оно!
  
  - Как ты думаешь, ее могли завербовать? - я чувствовал себя героем тупого голливудского боевика.
  
  - Кого - Лизу? - Натали рассмеялась. - Лиза патологически не способна работать на кого-то, тем более - на такую жесткую организацию. Разве ты не понял, что мы совсем другие?
  
  Я хмыкнул и вздохнул.
  
  - Все мы другие. Потому что не помним, кто мы на самом деле.
  
  - Я знаю, кто я такая.
  
  - И кто же? - я глянул на нее со скепсисом.
  
  - Это трудно выразить словами, - на самом деле, она просто не хотела говорить. Не доверяла.
  
  - Хорошо, я спрошу иначе. Как ты узнала про себя?
  
  - Истинное знание приходит изнутри, - сказала она гордо, с пафосом. Наверное, если б она рассказала в подробностях, это было бы похоже на шизофренический бред. Бред, которым не похожий на других человек, собственно, и спасается.
  
  - И что? Ты сидела и медитировала? - я вел себя теперь жестко, поскольку нервничал.
  
  Лицо Натали приняло чуть оскорбленное выражение.
  
  - Но ведь это не сразу! Приходят такие сны, в которых понимаешь, что это - настоящее. Больше чем реальность. Потом, на тренингах у Лизы: И еще приходят: такие существа.
  
  Я кивнул.
  
  - Но почему же ко мне они не приходят? - это был точно диалог с ребенком-фантазером. Надо бы разузнать у Максима, не встречается ли он с кем-нибудь по ту сторону.
  
  - Может, ты недостаточно открыт для них?
  
  - Нет. Нет, они появляются. Только они ничего мне не говорят.
  
  - Они и не говорят. То есть, у них есть язык, но он совсем не человеческий. Надо их понимать по-другому. Как бы тебе объяснить: когда они рядом, ты чувствуешь, как соотносишься с ними. Чувствуешь, что ты такой же, как они.
  
  - Ты считаешь, я такой же, как они?
  
  Натали ответила не сразу. А потом произнесла весьма осторожно:
  
  - В некотором роде:
  
  Это могло продолжаться до бесконечности. Она тоже, как город, наблюдала за мной. Поэтому я просто предложил ей напиться. Я сказал, что схожу в магазин, но она открыла холодильник, и там, неожиданно для хозяйки, оказалась бутылка водки. Натали заявила, будто не помнит, чтобы ее покупала. Наверное, кто-то принес из гостей. 'Я даже знаю, кто', - поразмыслив, заявила она. Но я не стал расспрашивать, ведь это меня не интересовало.
  
  Я пил водку как воду, алкоголь на меня не действовал, если я не хотел. Впрочем, становилось сухо во рту. Мне вообще кажется, что опьянение - это результат смеси химии и человеческого хотения. А может быть, лишь одной веры в химию. Пьянея, Натали веселилась, становилась разболтанной, с резкими и неточными жестами. Но взгляд ее при этом был неожиданно тверд. Порой она приковывала меня им к месту, и становилось неуютно. Ее глаза говорили: 'Мы знаем, чего тебе хочется. Но ты ничего не сделал, чтобы это получить. Ты получаешь по заслугам'. Я пытался игнорировать, точнее, списывать на самомнение Натали. У нас у всех было чрезвычайно развитое самомнение. Кажется, многих оно и удерживало в этой жизни. Натали рассказывала про своих котов, которые все сбегали, а я ждал удобного момента.
  
  Наконец, мне показалось, что она опьянела достаточно.
  
  - Натали, кроме нас здесь кто-нибудь есть? - я спросил это заплетающимся голосом, чтобы она мне больше доверяла.
  
  - Конечно есть! За тебя! - она демонстративно качнула своим стаканом. Мы чокнулись, но я пить не стал.
  
  - И кто же это такой?
  
  - Имя им - легион!
  
  - Нет, серьезно.
  
  - Я совершенно серьезно, - она обиженно на меня посмотрела. - Стоит только вспомнить про них, как они появляются.
  
  - Демоны, конечно, - я не смог сдержать иронию.
  
  - Почему же? Просто разные духи. В каждой вещи живет свой дух. Например в огне, - она ткнула пальцем в свечку, - живет саламандра.
  
  - А есть ли здесь духи, с которыми можно поговорить?
  
  - Разумеется, можно. Со мной! - она выпрямилась и посмотрела на меня с язвительным высокомерием.
  
  - Значит, ты дух?
  
  - Я - дух!
  
  - А где тогда Натали?
  
  - Натали - это только труба, - она пренебрежительно скривила рот. - Труба, по которой я прихожу в этот мир.
  
  - Труба иерихонская, - пробормотал я. Кажется, вопреки моей самоуверенности, алкоголь на меня все же действовал.
  
  - Что ты там сказал? - она недобро прищурилась. Она явно хотела меня напугать.
  
  - Я сказал, у меня есть важный вопрос.
  
  - Задавай!
  
  - Но я не уверен, что ты сможешь на него ответить.
  
  - Хо-хо! А ты попробуй! - было странно слышать это 'хо-хо' из уст тонкой и ломкой девушки. Похоже, в ней и впрямь кто-то сидел.
  
  - Хорошо, - я чуть наклонился вперед, и ударил вопросом: - Кто такой я?
  
  Она аж вздрогнула. Черные глаза горели на белом лице, отражая огонь; узкие губы подергивались.
  
  - Значит, не можешь, - я вложил в эти слова максимум пренебрежения.
  
  - Ты: ты - кукушонок! - выдохнула она. Или дух - сквозь нее.
  
  - Что?
  
  - Не что, а кто. Кукушонок. Птичка такая.
  
  - Почему птичка?
  
  И тут я понял. Кукушонок - тот, кто подброшен в чужое гнездо. Но кто тогда кукушка?
  
  Мне стало нехорошо. Наверное, водка была плохая. Я хотел бы сейчас заснуть, а проснувшись - забыть, что случилось.
  
  Впрочем, один раз я уже забыл. Требовалось набраться мужества, и:
  
  - Ты сильнее нас всех, - произнесла Натали. - Поэтому мы не можем принять тебя до конца. Мы тебя боимся: боимся, что в нас нет смысла по сравнению с тобой.
  
  - Ты уверена?
  
  - Ну, это не совсем точная информация. Но верно по сути. Я не собираюсь никого выдавать.
  
  - И не надо. Ты только скажи, в чьем гнезде мне довелось оказаться?
  
  - А ты не понял? Разумеется, в гнезде Демона. Это же его город.
  
  - А вы - его дети.
  
  - Я бы так не сказала. Приемные дети. Он опасен для нас. Но, конечно, в меньшей степени, чем для остальных. Во всяком случае, нас он уже не съест. Потому что мы приносим ему пользу.
  
  - Работая на него.
  
  - У нас не было выбора. То есть, был, но несерьезный какой-то. Если ты знаешь о существовании Демона, ты либо принимаешь его, либо становишься жертвой. А если не знаешь - то можешь быть только жертвой.
  
  - Тогда почему вы о нем не расскажете всем?
  
  - А кто нам поверит? - в ее голосе звучало неподдельное возмущение человеческой ограниченностью. - К тому же, такие вещи может понять только тот, кто готов. Мы же не можем устроить массовую подготовку.
  
  Я подумал, если бы они и вправду взялись, то их работа выглядела бы как дурацкая секта.
  
  Натали хихикнула, я вопросительно на нее посмотрел.
  
  - Я вспомнила одного журналиста. У него была своя газета, политическая. И он туда писал длинные, на несколько полос передовицы. Что-то вроде фантастических фельетонов. Кроме известных персон он приплетал туда Бога, Дьявола, что-то говорил о продажных душах:
  
  - И что же стало с этой газетой?
  
  - Ему перестали давать деньги. Он, конечно, опять объявил всех дьяволопоклонниками, но ничего не изменилось. Он потом спился.
  
  - Ты считаешь, он писал правду?
  
  - В некотором смысле - да. Но что такое правда?
  
  - Не знаю, - вздохнул я, и разлил оставшуюся водку. - Надеюсь, мы не сопьемся.
  
  
  
  25.
  
  Я рассчитывал, что все закончится хорошей дружеской беседой. Идея Кукушки принесла мне некоторое облегчение. Во всяком случае, сегодня уже не хотелось расспрашивать и стараться дальше. Ведь с такой точкой зрения я сам ничего не решал, просто следовал своей судьбе. Кукушонок, как самый сильный и наглый птенец, должен был выбросить остальных, чтобы стать полноценной птицей. Это, если подходить логически. Напрашивалась ассоциация с последней встречей на группе, когда выбирали жертву. Чем больше птенцов ты вытолкнешь из гнезда, тем больше тебе достанется. Проблема в том, что я не видел конкурентов. Скорее, всех тех, с кем я общался, мне по большому счету было жалко. У них за спиной маячила жизнь, полная ударов, недоверия и разочарований. У меня - лишь несколько месяцев недоумения и надуманного, если честно, беспокойства. Я мог справиться со всем, что мне подбросит жизнь. При этом я мог справиться по-своему. Необязательно ведь отдавать Максима в школу? Я мог бы и сам его научить: я представил годы и годы воспитания мальчика, и мне стало не по себе.
  
  - Водка кончилась, - произнесла Натали, и странно на меня посмотрела.
  
  - Сходить еще? - признаться, мне не очень хотелось вставать с удобного кресла.
  
  - Не стоит.
  
  Но она поднялась сама, и пошатываясь, мягко подошла ко мне. Выглядела она опасной.
  
  - Ты хочешь меня задушить? - хохотнул я.
  
  Она расплылась в злой улыбке и демонстративно потянула ко мне руки со скрюченными напряженными пальцами. Я отшатнулся. Это была игра. Она так и не коснулась меня.
  
  Зато по-хозяйски уселась на пухлую ручку моего кресла. Я посмотрел на Натали снизу вверх. Она глядела на меня плотоядно. Она ждала.
  
  - Чего тебе хочется? - полюбопытствовал я.
  
  - А тебе ничего не хочется? - вернула она.
  
  - Нет.
  
  - Бедняжка, - она погладила меня по голове. Я застыл. Мне действительно ничего не хотелось.
  
  Романтическая обстановка с догорающей свечкой провоцировала вполне определенные действия. К Натали я хорошо относился, и был уверен, что она потом не станет предъявлять претензий. Я не сомневался, она нравится мужчинам. Пусть не мой тип, но иногда она впечатляла. Главным образом, своей женской зрелостью, уверенностью в своих желаниях. Ну, может, длинными ногами, хотя, на мой вкус, ей не мешало бы добавить килограммов пять-семь. Она была из тех девушек, которые забывали есть, но все время помнили о сексе. А заодно и о смерти. Это притягивало, точнее - затягивало. Провоцировало упасть в нее. Я почему-то подумал, что часто мужчины занимаются с ней любовью от безысходности, причем не в очень трезвом состоянии. Возможно, они стеснялись потом. Я испытывал любопытство. Она была очень близко, до того, что ощущалось ее пьяное тепло. Но я не мог. И неожиданно, с ужасом и облегчением одновременно, я осознал, что не смог бы - ни с кем. Я был пленник: пленник Мари. Только она. Она ждала, что я заведусь, и я заводился. Я следовал ее желанием, и никто другой: Но Мари сейчас, в это самое время, была - с Ладыжцом.
  
  - Извини, - сказал я Натали как можно мягче.
  
  - Ладно, - мстительно произнесла она, встала: и неожиданно полезла на подоконник.
  
  - Ты куда?! - испугался я.
  
  - Хочу выброситься из окна!
  
  Я вскочил.
  
  - Ты с ума сошла?
  
  - Уже давно. Я безумна, я безумна: - запела она, и потянулась к верхнему шпингалету. Короткий халат задрался, в темноте забелели трусики.
  
  - Не надо этого делать! - я не решался к ней подойти, хотя следовало просто ее стащить. Глупо, но я боялся, что она воспримет мои действия неверно. Или сделает вид, что неверно восприняла. Пьяная, она отчаянно хотела меня соблазнить.
  
  Она повернулась, потянула створку, и лукаво посмотрела на меня. Я, в отличие от нее, улыбаться не мог. Неужели прыгнет? Пятый этаж. Сломает себе позвоночник. Натали потянулась рукой к внешней раме. Интересно, она сразу умрет? Ей будет чертовски больно, так что, во всяком случае, от болевого шока она потеряет сознание. Передо мною все поплыло. Кто-то сидел во мне и с циничным любопытством оценивал ситуацию. А вдруг это был я-настоящий? Никто не узнает, что я был здесь, если она упадет. Она потянула на себя ручку и выгнулась, вдыхая прелый, с примесью дыма холодный воздух. Одним конкурентом меньше. Демон возрадуется. И тонкая Натали соскользнула с подоконника: в комнату.
  
  - Душно, - объяснила она.
  
  Неловко я попрощался и ушел, едва не забыв папку. Кажется, что-то пробормотал про ребенка. Но Натали не услышала.
  
  На улице все черное блестело, сверкало - листья, стекла, лужи, земля: между домами поменьше и у дороги, где выстроились фонари - практически, празднично. Кто-то так радовался. Я побрел по обочине к общежитию.
  
  Возвращаться мне не хотелось. У меня все не складывалось, и казалось, я не имею права вернуться и отдыхать. Я буквально заставил себя подняться. Хорошо, я утром догадался сделать второй ключ, не пришлось будить Макса. Свет, конечно, я зажигать не стал. Максим спал, свернувшись калачиком, одеяло сползло. Я подумал, что надо бы подойти и поправить: но не сделал ни шагу. Во всяком случае, не пришлось снимать туфли или топтать. И потом, с чего вдруг я буду заботиться о чужом ребенке? Пусть скажут спасибо, что я его вообще пустил. Кто скажет спасибо, я представлял смутно. Мысли были резкими, рваными. Я развернулся, запер за собой дверь и снова вышел на улицу.
  
  Ноги несли меня сами. На остановке у дома Лизы я притормозил: там висел таксофон. Я набрал номер.
  
  - Да? - гудков через пять ответил сонный голос.
  
  - Лиза, это Айгор.
  
  - Айгор: - отозвалась она разочарованно. Я почувствовал, если б она не ждала другого звонка, то вряд ли бы подошла. На том и спасибо.
  
  - Лиза, - произнес я строго. - Натали рассказала мне все. Про военных.
  
  Я не это хотел сказать, я вообще не знал, что ей говорить.
  
  - Каких военных? - в ее голосе прозвучала угроза: мол, что ты меня беспокоишь по такому дурацкому поводу?
  
  - Ты права, Лиза. Военных нет. Ничего нет. Меня нет. Все ушли.
  
  - Ты пьян? - догадалась она.
  
  - Я вообще не пью! - возмутился я.
  
  - Не ври мне.
  
  - То есть, я пью, но алкоголь на меня не действует.
  
  - Как же, - я представил, как она поджала розовые губки. Интересно, что на ней сейчас, когда она, теплая, вылезла из постели? Впрочем, неважно. Я не смогу. Я ни на что не способен.
  
  - Айгор, что тебе от меня нужно?
  
  Если б она спросила иначе, более мягким тоном, я бы, возможно, попросился к ней в гости. Сказал бы, что не могу спать вместе с ребенком. Выглядела бы моя просьба двусмысленной, но я ведь нравился Лизе? Впрочем, после таких интонаций я сомневался. Она просто хороший психолог, держит себя в руках, стягивает людей на себя. Это днем. А ночью она готова принять только Демона. Или того, кого она ждет.
  
  - Спасибо, все в порядке, - невпопад ответил я, положил трубку и мысленно пожелал ей удачи.
  
  Дорога принялась подворачиваться мне под ноги, и мне пришлось ими перебирать, чтоб не упасть. Несло меня какими-то тропинками, помойками, подворотнями. Иногда я придерживался за деревья, иногда под рукой оказывалась деревянная стена. Подъезд дохнул штукатуркой. Я добрался до знакомой двери, и сильно застучал.
  
  Я колотил до тех пор, пока внутри не заворочались и не заматерились. Тогда я сделал паузу, набрал воздуху, и принялся назойливо, мерно ударять по двери ногой.
  
  - Какого хера среди ночи?! - громко произнес Ладыжец, и я услышал, как он встает.
  
  - Пожар, - так же громко и уверенно заявил я, и трижды долбанул открытой ладонью.
  
  Дверь распахнулась, я отшатнулся. Ладыжец стоял на пороге, взлохмаченный, в трусах и черной футболке, злой как черт.
  
  - Чего тебе? - кажется, он клацнул зубами.
  
  Рядом заскрипело, и из соседней квартиры высунулась женская голова средних лет. Мы обернулись как по команде.
  
  - Это ко мне, - заявил Ладыжец, и голова нырнула обратно. Щелкнул замок. Женя одной рукой держался за ручку, другой - подпирал косяк, таким образом загораживая проход. Хозяин выглядел грозно, но я не испугался.
  
  - Где Мари?
  
  - Кто??
  
  - Маша Соколова. Маша с тобой?
  
  Ладыжец с секунду смотрел на меня ошарашенным взглядом, а потом расхохотался. В его хохоте слышались лай и карканье. Это было настолько не по-людски, что я опешил.
  
  - Ты псих, - выдал Женя, просмеявшись. Он расслабился, опустил руку. Потом и вовсе отстранился, позволяя мне заглянуть.
  
  - Может быть, включить свет?
  
  - Не надо, - буркнул я.
  
  - А под диваном посмотреть не хочешь? А в шкафу? Или в тумбочке?
  
  Мне было стыдно. Даже если б она была здесь, разве я имел право? Это все чертова водка.
  
  - Я теперь не засну, - сообщил Женя. - Заходи, что ли.
  
  Я помотал головой.
  
  - Не могу. Ребенок ждет.
  
  - Значит, это правда? Я думал, ты для Маши тогда сказал.
  
  Я отвел глаза.
  
  - Извини.
  
  - Ничего. Маша такая девушка, видишь ли: Если б не ты, я бы подумал, что она девственница.
  
  - Может, она встречается с кем-то еще?
  
  - Сомневаюсь. Она немножко тормозная, нет?
  
  Мой рот непроизвольно дернулся.
  
  - Ладно, не хочешь - не говори.
  
  - Я пойду, - уныло сказал я.
  
  - Хорошо, - и Женя протянул мне руку. Моя была как вялая рыба. Но он пожал ее по-дружески бодро. Пожалуй, он мне сочувствовал. Единственный, кто сочувствовал мне. Уже на улице я пожалел, что не остался, но возвращаться было бы слишком глупо.
  
  Меня выносит на трамвайную остановку - еще дальше от дома. Пустота делает ночной город каким-то чересчур отчетливым, точно это новая степень реальности. Между стенами и кустами начинает седыми щупальцами растягиваться туман. Такой же туман расползается по голове - из центра. Трамваев нет, автобусов нет. Ни души, даже собаки попрятались. Я усаживаюсь на скамейку в тополиной аллее, которая разделяет трамвайную линию и дорогу, где ездят машины. Изо рта вырывается облачко пара: туман изнутри ищет выход наружу, чтобы слиться со внешним. Сейчас я исчезну.
  
  Вот так я сидел всего полгода назад в шезлонге, в саду, совершенно не чувствуя холода. Заколдованный сад, который казался прекраснее, чем на самом деле. Если бы я приехал туда сейчас, я бы, наверное, разочаровался. Слишком мало места. Да и садовник не помешал бы. Почему я не остался там? Постригал бы деревья, сажал цветы и посыпал дорожки. Как бы спокойно было бы у меня на душе!
  
  Я обхватываю себя руками, нахохлившись, точно птица. Еще одна ночь в чужом мире. Я не смог удовлетвориться своим предназначением, и сбежал. Точнее, напросился, чтоб меня выгнали. Но здесь я не нужен. Согласись, - говорю себе я, - если бы Макс тебя не нашел, его бы подобрали менты, и вернули к настоящим родителям. Во всяком случае, он бы не спал сейчас в одиночестве. Невидимая часть меня встает и смотрит со стороны. Впечатление, что сейчас мы со скамейкой застынем, окаменеем и превратимся в памятник бессмысленности человеческой жизни. Потому как если я могу - спьяну, сдуру - просидеть здесь всю ночь (а то и несколько суток!), значит, с исчезновением меня ничего не изменится. Эмоции знакомых - не в счет. Это быстро проходит.
  
  Передо мной встает заспанное лицо Ладыжца, его нечистая улыбка. Я, по его расчетам, сейчас нахожусь в квартире богатой дамы, караулю ее ребенка. Чуткий сон балованного мальчика. Я с удовольствием понимаю, что имел в виду вполне конкретную даму. Вероника, она же Маргда. Не женщина, а мечта. Мышцы танцовщицы и неприличные по современным меркам формы: девушку в такой не заподозришь. Хотел бы я быть сейчас с ней! Разумеется, теоретически. На практике моя каменная рука не способна даже пошевелиться, не то что достать блокнот с телефоном. Таксофоны у меня за спиной, рядом с пустым газетным киоском. Автомобили редко проносятся перед глазами, с волной шума от уха к уху, но меня сейчас не хватит, чтоб встать и уехать. Я могу двигаться только мысленно. Наглая идея мысленно остановить машину прогоняется мной с возмущением: в любом случае, водитель не потащит меня в салон. Возможно, было б забавно понаблюдать, как он озирается и пытается сообразить, почему он остановился. Ах, да: ночной магазин у меня за спиной, и водитель мог выйти купить сигареты. Надеюсь, он меня не заметит. Или заметит, но испугается одинокой фигуры, у которой черт знает что в голове. Хорошо, что несколько фонарей в начале аллеи, где я сижу, не горят, и, наверное, я сливаюсь с пейзажем, размываюсь в тумане, уничтожаю себя как индивидуальность. Я не здесь. Я в теплом богатом доме, на пятом или шестом этаже, в огромной квартире, как минимум, за семью замками: первый во дворе на воротах, второй на двери на подъезде, третий на этаже, четвертый и пятый на входе в квартиру, шестой запирает ванную, а седьмой - мою промерзшую душу. Я, голый, в воде и пене. На бортике ровно горят несколько толстых свечей. Все как в кино. Как в моей позапрошлой жизни.
  
  Подчеркнуто деликатный стук в дверь.
  
  - Игорь, можно? - медовый голос.
  
  - Конечно, входите.
  
  Замок номер шесть, оказывается, не заперт. Она улыбается, демонстрируя достижения стоматолога. Она в черном атласном халате с драконом. Ее глаза как черный огонь. Ее губы как вишня: помада делает их нереально гладкими и блестящими. Ее грудь: в ладонях я чувствую легкое жжение, когда обращаю внимание на грудь Вероники. Она прикрывает за собой дверь, чтобы не выпустить жар, и красиво опускается на пол. На коврик. Полы халата расходятся, обнажая точеные загорелые ноги.
  
  - Разве мы все еще на вы?
  
  Я смотрю на нее, я вхожу в нее, погружаюсь, вливаюсь, заполняя собой ее прекрасное ухоженное тело. Она чуть подается ко мне. Ей со мной хорошо. Она всегда это знала. В какой-то момент мне немного не по себе от ее женской уверенности, но я утверждаю мысленно: мы на равных. Мы достойны друг друга. Пеной, ванной, свечами она готовит меня для себя. Но я ею овладеваю еще до того, как прикоснусь. Похоже, я овладел ею с первого взгляда. Или она - пустила меня в себя. Настоящая, полноценная женщина. Жизнь.
  
  Я делаю движение, намереваясь встать. Вероника делает это раньше меня, протягивает полотенце, выходит. Это было бы слишком с ее стороны: смотреть, как я вытираюсь. Я не мальчик, я немного смущаю ее. Или она считает, что, если немного смущаться, то так интереснее.
  
  Малиновое полотенце я оборачиваю вокруг бедер, и выхожу. Вероника тут как тут - приглашает меня в гостиную. Диван, низкий столик. Все как на даче. Может, мы у нее на даче? Нет уж, не отвлекайся. Не думай, иначе волшебный замок исчезнет. Какая разница, каков здесь интерьер? Важно, как его можно использовать.
  
  Я сажусь на диван, чуть расставив ноги, и откидываясь на мягкую спинку. Откровенная провокация. Я думаю о вполне определенных вещах, и Вероника не может не догадаться.
  
  - Ты будешь пить?
  
  Она оттягивает момент. Все становится горячее, плотнее. Она знает, что делает.
  
  - Я буду: пить.
  
  Когда она протягивает мне бокал, наши пальцы соприкасаются. Голова от этого кружится больше, чем от вина. Мне немного смешно от всех этих красивостей, но - раз ей так нравится: Ритуалами она растягивает время, и правильно делает. Мы ведь не можем сесть друг против друга и медитировать. Я представляю себе, как мы: как она: Во рту становится сухо, и я делаю новый глоток. Невозможно терпеть.
  
  - Вероника.
  
  - Что? - она делает непонимающее лицо, хотя под тонкой маской видно, что она - понимает все.
  
  - Иди сюда, - я говорю это очень тихо, а на самом деле - почти кричу.
  
  Она посмеивается, держит паузу, хочет посмотреть, как я буду мучаться. Но, по правде сказать, она и сама уже еле терпит. Она сдерживает себя, чтобы двигаться медленно. Она не подходит - она наплывает, словно волна. Столик предусмотрительно поставлен так, чтобы она могла красиво его обойти. Она все время лицом ко мне. Она тянет пояс халата, и передо мной - ее обнаженное тело. Люди не бывают так прекрасны. Мы с тобой не люди, Вероника. Она садится мне на колени верхом, я смотрю ей в глаза, не могу оторваться. Там - огонь и немного насмешки. Не слишком серьезно, правда? Руками она разводит концы полотенца, мои ладони тянутся к ее бедрам, подхватывают, чуть подталкивают, и: Мы оба тихо вскрикиваем, но это только начало.
  
  Когда - изредка - я открываю глаза, то вижу над собой ее лицо: счастье и смех.
  
  И это продолжается долго, долго, долго, пока наконец я не чувствую, что мы стали одним - двухголовым, двусердечным, фантастическим - существом.
  
  
  
  26.
  
  Я вернулся домой часов в семь утра. Максим пробормотал что-то жалобное, подтянул одеяло, но глаз не раскрыл. Какое-то время я сидел, уставившись в одну точку. Потом, когда в коридоре стали бегать и окликать друг друга студенты, я встал и пошел попросить ключ от душа. Вчера для Макса я купил мочалку и мыло, теперь они пригодились и мне. Мылся я впервые с тех пор, как поселился в городе. Я подумал о том, что надо это делать почаще, хотя бы два раза в неделю. Провел рукой по отросшей щетине. Я изменялся, корнями врастал в этот мир. Точнее, у меня начали появляться корни. Не знаю, радовало меня это или огорчало. Я нервничал в одиночестве, но испытывал умиротворенность, когда накатывало чувство близости с каким-нибудь человеком. Может, мне следовало обзавестись семьей? В этом городе встречались девушки, которым было без разницы, есть ли у меня документы, не говоря об официальном статусе отношений.
  
  Я горько усмехнулся, вспомнив, что со времен Мари у меня ни с одной девушкой ничего не вышло, если не считать ночной бесплотной Вероники. Может, она тоже демон? Может, она моя истинная жена - подобно потустороннему супругу Лизы? А стоит ли искать близости наяву, если рано или поздно между людьми разверзнется пропасть, и нельзя будет делать вид, будто вместо холодной бездны - цветущий сад?
  
  В комнате перед маленьким зеркалом я постарался придать себе цивилизованный вид. Надо сказать, после морозной ночи на скамейке в аллее я выглядел довольно неплохо. Проснувшийся Макс наблюдал за мной.
  
  - Что сидишь? - довольно резко бросил ему я. - Давай, одевайся и умывайся.
  
  Он подчинился беспрекословно, и без тени обиды, будто был роботом. Я подавил в себе чувство вины за то, что опять оставлю его одного. Мне не хотелось им заниматься. Жаль, он не может записаться в школу самостоятельно. Я попробовал убедить себя в том, что, практически, все родители уходят на работу рано утром и возвращаются к ужину. А не достать ли ему телевизор? Я представил, как Макс трансует подобно мне в свое время, от нечего делать, целыми днями. Или даже сутками. Я понимал, что для ребенка это ненормально, но по большому счету в таком времяпрепровождении ничего особенного не видел. Или принести ему книжек? Или пусть выкручивается сам? Я сходил за продуктами и принес много вкусного. Максим с вежливым интересом стал перебирать пакетики с конфетами и вафлями. Он избегал смотреть мне в глаза.
  
  - Как ты вчера провел день? - на всякий случай поинтересовался я.
  
  - Нормально.
  
  - С кем-нибудь познакомился?
  
  Он скорчил уклончивую гримасу, которая могла обозначать что угодно. Кажется, после нашего похода по магазинам он на улицу не выходил, но не хотел признаваться мне в этом. До меня у него была явно нелегкая жизнь. Я, по крайней мере, не издевался над ним. Мы жили, как два взрослых человека, волей судьбы оказавшиеся на одной территории. Точнее, мне требовалось, чтоб мы так жили. Я проинструктировал его насчет кипятильника, и поежился, представив, как из-за его возможных экспериментов на этаже полетит электропроводка. Но пусть. Главное, чтобы он оставался незаметным. Я поинтересовался, как он относится к игре в шпионов. Его лицо оживилось.
  
  - Твоя задача узнавать все обо всех, но так, чтоб тебя не заметили.
  
  - Ага! А мне записывать надо?
  
  Я чуть не спросил, умеет ли он писать. Конечно, если он ходил в школу:
  
  - Да. Заведи досье на каждого, кого считаешь подозрительным.
  
  Он хитро на меня взглянул:
  
  - На тебя завести?
  
  От неожиданности я вздрогнул, но сделал вид, будто ничего не случилось. Мало ли что в голову придет ребенку. Хотя - его правда: я был наиболее подозрительным среди всех.
  
  - Как хочешь, - с предельным равнодушием сказал я. Иногда мне казалось, будто он специально подослан, чтобы меня спровоцировать.
  
  - Я тогда на Игоря заведу!
  
  - Можно и на Игоря. Но ты ведь почти ничего не знаешь о нем.
  
  - Но я же шпион! Я его вычислю.
  
  'Телевизор, - снова подумал я. - И видеомагнитофон. С огромным количеством мультсериалов. Тогда он будет считать себя необычным мальчиком. И тогда им проще будет манипулировать. Не запросится в школу. И не станет заводить приятелей, сообщать им о странностях нашей жизни:'. Я вручил ему двадцать рублей - на 'непредвиденные расходы'. Он заговорщицки улыбнулся. Я с грустью представил, что он надо мной издевается, и на самом деле ему уже платят за слежку. Новое поколение, дети-шпионы. Иногда я жалел, что не живу в простеньком приключенческом фильме. Я жил, точно складывал пазл с неопределенным количеством кусочков. Кажется, вот уже все - картина закончена, но снова и снова в ней оказывались незакрытые дыры. Хуже всего было то, что по-настоящему подходящих кусочков не находилось. Те, которые попадались, приходилось обтесывать, подтачивать до нужной формы. Я вспомнил дни, когда владел единственным кусочком пазла, но он казался мне целым миром, и я был счастлив. Почему я решил, что мне этого мало? Потому что смотрел телевизор, где герои все время отправлялись на поиски? Потому что мне захотелось изобразить из себя героя?
  
  Я ездил в центр и проводил все время там, с утра до позднего вечера. Работы стало побольше, но все равно часами я оставался один. Перед Леной я делал вид, будто пишу научно-психологические статьи, и даже завел для солидности большую псевдокожаную папку. На деле, я закрывался в комнате для консультаций и смотрел, как от ветра вздрагивают деревья, как дождь бьет по лужам. Я открывал окно, и на меня тянуло холодной рекой. Иногда я воображал, как плыву в деревянной лодке, справа и слева лес, никого не видать, но за мной следит множество нечеловеческих глаз. Днем центр, в основном, пустовал, кроме меня работала только детский психолог, и иногда студентам дозволялось пользоваться помещениями для практики - конечно, за деньги. Два раза в неделю Василий вел клуб для подростков с пяти часов. В шесть начинались тренировки, на которые хотелось попасть и мне, но я не решался подойти к сэнсею, только с замиранием слушал его звонкий повелительный голос. Порой я думал, что стоит все-таки приобрести спортивный костюм, и в один прекрасный день сесть на полу в круг вместе с остальными. Надеюсь, мне как работнику центра положена скидка. Часов в семь заявлялась Лиза, вела тренинг, или просто встречалась с теми, с кем собиралась встретиться. Мы пили чай, покупали к нему в киоске печенье. Я подозревал, что раньше Лиза частенько приезжала в центр без дела, сидела в этой же комнате, или слонялась по коридорам. Теперь дневное одиночество досталось мне. А она, как я понимал, нередко оставалась на ночь. Лишь у нее были ключи от всех комнат, в то время как психологи использовали три-четыре. Лиза говорила, будто бы в других еще не сделали ремонт, но это выглядело пустой отговоркой. Я был уверен, что в центре происходит намного больше, чем кажется. Не являются ли сюда ночами чудовища, за советом или поддержкой? Я представлял себе людей, которых кардинально изменил центр. Жертвы неведомых мне экспериментов. Они уже не могут предстать перед человеческими глазами. Или иначе - выглядят невероятно прекрасными, но при этом молчат, молчат. Да уж, если кто меня и провоцировал, так это центр, причем на безумие. Я поделился домыслами с Лизой, она, как и следовало ожидать, посмеялась, но потом погрустнела.
  
  - Я сама к ним обращаюсь за помощью, - призналась она.
  
  - Я бы тоже не прочь с ними встретиться.
  
  - Кто знает, вдруг ты уже с ними встречался: Только не помнишь об этом.
  
  Теперь стало грустно и мне.
  
  Очередное воскресенье я тоже целиком провел в центре. Меня заедала совесть, поскольку следовало пойти и погулять с Максом в лесу на Южной - с тем учетом, что погода стояла сухая, не слишком ветреная, только вот лужи с утра замерзали, но это ведь было здорово - их разбивать! Но мне приснился нехороший сон об этой прогулке. Будто мы с Максом стоим над обрывом, и вдруг - ребенок исчезает. Я пугаюсь, кричу. А потом - земля уходит у меня из-под ног, и я лечу с тридцатиметровой высоты на камни: Я проснулся в таком ужасе, что невозможно было уснуть снова, несмотря на очень ранний час. Я пошел, набрал воды, согрел в кастрюльке, замочил в тазу белье - свое и Макса. Раньше о стирке даже думать не приходилось. Насколько я помнил, на даче Мари все всегда было чистое. Месяца два оно оставалось таким и в городе, точно я был пластмассовой куклой, которая гуляла исключительно по игрушечным улицам. А тут - на тебе! - забрызгал грязью джинсы. Потом обнаружился неприятный запах. Странно было вдруг осознать, что я пахну. С другой стороны, теперь я мог себя чувствовать полноценным мужчиной. Кто знает, вдруг отсутствие женщин - это следствие моей искусственности? А теперь я становлюсь вполне человеком. Я посмотрел себе на руки, и решил постричь ногти. И на ногах. Бритву и крем я купил еще в среду. Боялся, что не получится, но все прошло гладко. Наверное, повлияла телереклама. Или память о прошлой жизни. Чуть позже я жарил на завтрак картошку - тоже, кажется, восстановленный опыт, - и убеждал себя в том, что никто Максу не помешает пойти в лес самому. Я, конечно, могу ему запретить, но что толку? Он вряд ли испугается рассказов о 'плохих дядях' - вон с какой легкостью он пристал ко мне. Если, конечно, я действительно не был его отцом, в чем я глубоко сомневался. Я вспомнил, как летом на Южной нашли зарезанную девушку-спортсменку, и поморщился. Рассказывали еще и об эксгибиционистах, в городе грязи хватало. Но - будь что будет. Мой вывод был жесток, и на душу сразу лег камень. Но ведь живущий со мною Макс был камнем не меньшим, не так ли? С двойной тяжестью я поехал вниз. Похоже, понятия нравственности для меня не существовало. А сколько открытий мне еще готовила жизнь! Я решил, что я сумасшедший, и постарался на том успокоиться, - с тем учетом, что все важные для меня люди не выглядели стопроцентно нормальными.
  
  До вечера я пробездельничал, только в обед поднялся на почту, чтоб выпить кофе. Попытался действительно написать статью, но выходила сплошная фантастика. Я был лишен как научных, так и литературных талантов. Лучшее, что я мог делать - это выслушивать замученных жизнью людей и задавать вопросы. Я прочел несколько книг по психологическому консультированию, и иногда подумывал о том, чтобы пойти поучиться. Неофициально. Посидеть на лекциях, напроситься поучаствовать в семинарах. Дело в том, что моя картина мира существенно отличалась от трезвых и четких взглядов профессиональных психологов. Жить мне было шатко - так же, как моим клиентам. Поэтому я не мог их вытаскивать на твердую почву. Я даже не мешал им падать, создавая своими вопросами впечатление, будто падение - это нормально. Все равно когда-нибудь предстоит умереть, а от этого психологи не спасают.
  
  В каком-то смысле такая позиция выглядела ужасной, но никто не жаловался. Кроме Шахера, все клиенты приходили ко мне еще и еще. Лиза мне доверяла, или ей было без разницы. В конечном счете, надо же на что-то тратить время, когда нет возможности потратить его на главное!
  
  Беда в том, что главное в моей жизни отсутствовало. Я жил без стержня. Я только ждал, что меня пробьет, но ничего так меня и не пробило. Ни центр, ни встреча с Игорем, ни Макс, ни даже появление Мари у Ладыжца. Что бы ни случилось, я сначала вспыхивал, но очень быстро все выравнивалось, встраивалось в повседневность, и я смирялся. Мне было комфортно, хотя и довольно уныло. Конечно, если бы я лицом к лицу столкнулся с Кукушкой, которая меня сюда выбросила, или если бы Демон похлопал меня по плечу и позвал за собой - я бы вышел на новый уровень. Но все эти распрекрасные образы, несмотря на мою веру в них, оставались всего лишь образами, не очень отчетливыми, ускользающими как сны. Их можно было игнорировать, вот в чем проблема.
  
  В сумерках я стоял у подоконника и ждал, когда Лиза закончит сеанс арттерапии и соберется группа. Наверное, в зале следовало зажечь свет, но я внезапно забоялся своих отражений в стеклах. Почему-то мне показалось, что они, отражения, вдруг перестанут меня повторять, станут действовать, как им хочется, и тогда уже мне придется им подчиниться. Вот так я стоял, смакуя свой страх, с тем учетом, что подобные переживания были мне интересны, хотя я не мог уловить их смысл. Тут раздался цокот каблучков, а затем - в странном светлом пальто-пелерине и широкополой шляпе - в зал вошла Натали.
  
  Она прищурилась, разглядывая меня, чуть замедлила шаг, а потом, узнав, процокала ко мне.
  
  - Привет. Я слишком рано пришла? Здесь пока только ты?
  
  - Еще Лиза. Она скоро освободится.
  
  Натали сняла шляпу, положила на подоконник. Потрогала ворот пальто, как бы раздумывая, развязать его или нет.
  
  - А у меня остановились часы. Я боялась опоздать. И темнеет с каждым днем раньше, трудно сориентироваться.
  
  Я из вежливости кивнул. Но Натали все равно на меня не смотрела. Она как будто собиралась с мыслями.
  
  - Ты тогда нормально дошел? - наконец поинтересовалась она.
  
  - Конечно. Я же рядом живу, - разумеется, о том, что я провел ночь на скамейке, рассказывать ей не стоило.
  
  - Я почти ничего не помню. У меня бывает от алкоголя. Я, наверное, говорила всякую чушь?
  
  - Ничего особенного, - успокоил я.
  
  - Однажды я напилась и полезла в форточку в узком вечернем платье. Ты не подумай, я лезла с балкона в комнату. Как ни странно, мне это удалось.
  
  - Представляю, какое было зрелище, - я улыбнулся.
  
  - А в другой раз я пришла на группу с презентации, и заснула:
  
  - Наташа, ты ведь работаешь журналисткой? - прервал я ее намерение рассказать мне обо всех алкогольных подвигах.
  
  - В 'Городском вестнике'.
  
  - Ты, наверное, знаешь, где Каргасок?
  
  - Я вообще-то пишу про театр, про выставки: А тебе зачем?
  
  - Клиентка одна упомянула, а я постеснялся спросить. Она там выросла.
  
  - Насколько я знаю, это такой районный центр. Он стоит посреди болота, между прочим, самого большого в мире. Туда можно добраться либо на пароходе, либо на вертолете, больше никак.
  
  - Печально:
  
  - Еще бы! Там все спиваются, потому что работы нет. То есть, спивались, пока неподалеку не открыли газовое месторождение. Но все равно тяжело. Недавно там была волна самоубийств среди подростков.
  
  - Правда? А подростки - это со скольки лет?
  
  - Думаю, лет с тринадцати. Когда он начинает ощущать себя, как личность. Маленькому ребенку вряд ли мысль о самоубийстве придет.
  
  - И многие так погибли?
  
  - Я не знаю, точную цифру не выдают. Но некоторые психологи говорили даже об эпидемии.
  
  - Кошмар. Они как-то решают эту проблему?
  
  - Кто бы знал. Но я этих детей понимаю. Родители алкоголики. Делать нечего. Учителя плохие, хорошие-то туда вряд ли работать поедут. И перспективы никакой, ведь в университет ребенку из деревни сложно поступить.
  
  Я представил, как Макс, оценив свои перспективы, срывается в Томск и цепляется за первого попавшегося дядьку. Лишь бы вырваться. Нет, трудно поверить.
  
  - Интересно, эти дети сюда бомжевать не сбегают?
  
  - Понятия не имею. Ведь это довольно сложно - сбежать из дома, и успеть забраться так далеко. К тому же болота, тайга. Я плохо себе представляю вертолетчика, который согласился бы перевезти ребенка без родителей. Сразу ясно, что сбежал.
  
  - Но ведь можно спрятаться на корабле?
  
  Натали вздохнула от моей непонятливости.
  
  - Ты ведь не думаешь, что по маленьким речкам области плавают монстры, вроде 'Титаника', правда? А куда можно спрятаться на маленьком катере?
  
  'Стать невидимкой', - подумал я. Сделать так, чтобы тебя могли разглядеть только нужные люди. Максим вполне мог быть невидимым мальчиком, существующим лишь для меня. Но его видел Игорь, вот в чем проблема. Или это МНЕ было нужно, чтобы Игорь его увидел?
  
  Хорошо, если бы в мире было все со мной связано до такой степени: Натали ждала ответа.
  
  - Мне кажется, если человеку необходимо вырваться, то он вырвется, - уверенно произнес я, и только потом осознал, что сказал. Надо будет расспросить Макса, как ему жилось с мамой.
  
  Открылась дверь, выбросив в зал широкую полосу света. Несколько человек вышли оттуда с оживленными лицами. В руках они держали рисунки. Несколько женщин среднего возраста на ходу рассматривали рисунки друг друга, сравнивали, и, ахая, делали выводы: отведенного на обсуждение времени им явно не хватило. Тренинг Лизы имел успех.
  
  Рядом с нами неожиданно возник Василий - в защитного цвета куртке и темной кепке. Он загадочно улыбался, поглядел на Натали, потом на меня, потом опять на Натали, как бы связывая нас. Я покачал головой. Натали усмехнулась.
  
  - Пойдемте! - выкрикнула Лиза, появившись в дверном проеме.
  
  И несколько минут, пока подтягивались остальные, я сидел, утопив себя в кресле, и осознавал, как сильно я жду встречи с каждым из них. Точно каждый из них, даже Шахер, мог быть мне проводником.
  
  Но никто не хотел за меня всерьез браться, вот в чем проблема.
  
  
  
  27.
  
  - Что вы там рисовали? - спросил между тем Василий у Лизы.
  
  - Несуществующих животных, - она ухмыльнулась. Подошедшая Айон тоже хихикнула; я напрягся и вспомнил, в чем дело. Классическая проекция. Человек изображает то, чем на самом деле является. В символическом смысле. Но, надо думать, с точки зрения Лизы, женщины изображали то, чем бы стали, лиши их человеческой формы.
  
  - Там были красивые звери? - поинтересовалась Айон.
  
  Лиза с довольным видом откинулась на спинку, вытянула и скрестила ноги в черных колготках и остроносых ботинках.
  
  - Там были смешные. Например, такой серый мохнатый шарик с глазками. Или что-то вроде толстой зубастой гусеницы. Разноцветной.
  
  Чистое лицо Айон приобрело неожиданно ерническое для нее выражение. Издевательское и немного опасное. Точно она отражала хищную Лизу. Вопрос в том, кого отражала Лиза.
  
  - Представляю, если бы люди выглядели так, как могут, независимо от генетической заданности, - произнесла Айон.
  
  - Тебе-то нечего бояться, - бросила Лиза.
  
  - Я не уверена, - ответила Айон, и моментально погрустнела.
  
  Я подумал, что она могла бы быть единорогом, который стесняется своего отражения в глазах наблюдателей, и оттого старается слиться с лесными тенями.
  
  Тем временем Лиза попросила поставить в середину нашего круга вертящийся стул. Сережа, поправляя очки, спросил, кто же будет сидеть там на этот раз.
  
  - Кого мы посадим на электрический стул? - оживилась, переключаясь, Айон.
  
  - Это должен быть преступник, - буркнул Иван и покосился на меня. Лиза перехватила взгляд. Я давно заметил, ей любопытно, как на меня реагируют. Впрочем, она старалась следить за всеми.
  
  - Нет, - возразила Лиза. - Это должен быть человек, которому в центре будет комфортно. Словно у себя дома. Задача в том, чтобы спровоцировать его подняться и выйти из круга. Можно даже вывести.
  
  - Вытащить насильно, - отозвался Иван.
  
  Лиза помотала головой.
  
  - Надо, чтобы он согласился и пошел добровольно.
  
  - К сожалению, я не захватил с собой дудочку, - задумчиво произнес Сережа. Натали понимающе хохотнула. Иван растерянно огляделся.
  
  - История о Крысолове, - помогла ему Айон.
  
  - А-а! - закивал Иван.
  
  - Каком крысолове? - вздрогнул Шахер, который до сего момента был погружен в свои мысли. Ему никто не ответил. Шахер сделал вид, что понял сам.
  
  - Итак, кто сядет на стул? - Лиза чуть подалась вперед.
  
  - А что нужно делать? - спросил Шахер.
  
  - Создавать препятствия, - убежденно заявила Натали.
  
  - Прислушиваться к себе, и пытаться понять, что могло бы заставить выйти из круга, - предложил Василий свою версию.
  
  - Да, это поточнее, - согласилась Лиза. - Если кто-то из остальных сможет затронуть какие-то струны в душе:
  
  Она не договорила: ей стало смешно от собственных слов. Она не верила в возможность произнесенного.
  
  - Думаю, Лиза, я бы мог тебя вывести, - сказал Шахер. Натали хмыкнула. Лиза вздохнула. Мол, как ты мне надоел.
  
  - Она сама уйдет раньше, чем кто-то попытается ее увести, - объяснила Айон.
  
  - Значит, Лизу сажать в центр круга бессмысленно, - подытожил Сережа.
  
  - Попробуй, ее посади! - воскликнул Иван. В его голосе чуть слышалось восхищение.
  
  Я прищурился - стащил гримасу у Натали - и принялся оглядывать круг. Вопрос был не в том, вытащат или нет. Вопрос в том, захотят ли вытаскивать. По жизни, явно никому ни с кем возиться не хотелось. Соответственно, в игре должны были проявиться другие цели и качества. Речь действительно шла не о 'струнах в душе'. Скорее, о личной силе. Упоминание о Крысолове возникло очень кстати. А это значит, что человек, который сел бы в центр, являлся наименее важным. Тренажером, так сказать. Группа с Лизой во главе, как всегда, была весьма циничной. Правда, не все это осознавали, но никто не возмущался. Тем более что предложенное легко воспринималось как игра на доверие. Даже на искренность.
  
  В общем, я понял, что в центр мне садиться не хочется. Потом усомнился в правильности собственных выводов, и вообразил, как Айон протягивает мне руку: Беда в том, что в реальности она вряд ли бы позволила себе подобный жест. А я? Как бы я мог выманить, например, Натали? А хочется ли мне этого? Если кто-то захочет, он точно сможет. Но нам, похоже, больше нравилось смотреть, как другие барахтаются. Что ж, господа, давайте делать ставки: выплывет - не выплывет? Выживет - не выживет. Спасется - не спасется. Кто-то выглядел увереннее, кто-то - совсем растерянным, но ведь никто не знал, как повернется со временем, правда? Хватило бы сил на себя.
  
  Пока я размышлял, Шахер, не спрашивая разрешения, встал и уселся на вертящийся стул. На взгляд Лизы он ответил вызывающе, и она отвела глаза. Он повернулся: все, к кому он поворачивался, старались на него не смотреть. Тогда он остановился лицом к собственному пустому креслу.
  
  - Значит, я Крысолов? - спросил он, обращаясь к Лизе.
  
  - Наоборот, - она улыбнулась с иронической любезностью.
  
  - Но разве я похож на крысу? - он огляделся. Все сохраняли невинный вид, но по-прежнему избегали смотреть в лицо Шахеру. Он действительно походил на костлявую небольшую крысу с признаками психопатии.
  
  - Там еще дети были, - смилостливилась Айон. - То есть, Крысолов сначала увел из города крыс, а потом детей.
  
  - То есть, я могу вести себя как ребенок?
  
  - Капризный ребенок, - отозвался Сережа.
  
  - Странный ребенок, - задумчиво вымолвила Айон.
  
  - Безумный ребенок, - неожиданно выдал я. Лиза посмотрела на меня пристально, а Айон - как-то радостно. Впрочем, радость тут же растаяла. Самоконтроль. Барахтайся дальше.
  
  - Да обычный ребенок! - возмутился Шахер. - Почему я не могу побыть просто ребенком? Хочу, чтоб со мной повозились.
  
  - Ему не хватает внимания? - спросила Лиза.
  
  - Может быть, может быть: - и Шахер погрузился в себя, вероятно, выискивая внутреннего ребенка.
  
  - Получается, мы должны его вывести во взрослое состояние, - сказал Василий. - Или спровоцировать родиться.
  
  - Я видела такое кино: - начала Натали.
  
  - Давайте не будем про кино, - довольно резко перебила Лиза. - Давайте лучше что-нибудь делать.
  
  - Но ведь Крысолов тогда: - Айон замерла, испугавшись собственной мысли.
  
  - Увел людей из города, - кивнула Лиза. - Из защищенного места. Увел от родителей. И в некоторых версиях считается, что дети утонули. То есть умерли. А в других - что он завел их в пещеру, из которой нет выхода.
  
  - Веселенькая перспектива, - поежился Иван. - Хорошо, что я туда не сел.
  
  - Такое впечатление, будто ты научную работу писала по этой сказке, - сказал Сережа.
  
  - Гораздо хуже. Может оказаться, что эта сказка про нас.
  
  - Ты мне про кино рассказывать не разрешаешь, а сама отвлекаешься, - недовольно заметила Натали.
  
  - Так какое кино? - спросил Василий.
  
  - Ладно, все! - оборвала Лиза. - Мы сейчас наговорим, а Олег испугается, и никогда из круга не выйдет.
  
  - Останется здесь жить, - прокомментировала Айон.
  
  - Да, это серьезная проблема. Он будет мешать работать. Мы не сможем здесь собираться. Олег, ты нас слышишь?
  
  - Слышу, слышу.
  
  - И как, тебя совесть не мучает?
  
  - Нет у меня совести. Потерялась.
  
  - А ты не хочешь пойти ее поискать?
  
  Он отрицательно покачал головой, а потом втянул ее в плечи, точно нахохлился. Он сидел на краешке стула, подобрав под сиденье ноги и носками упираясь в вертушку. Поза выглядела неестественной, напряженной. Я подумал, что прежде, чем его уговаривать, нужно сделать так, чтоб он расслабился.
  
  Василий мягко поднялся, сделал шаг к Шахеру, сел перед ним на корточки, и стал смотреть. Смотрел он так, точно пытался телепатировать, но, с другой стороны, Василий походил на собаку. На ухоженного гладкого пса, который смотрел исключительно из любопытства.
  
  - Ты это чего? - смутился Шахер.
  
  Василий медленно наклонил голову вправо, усиливая сходство с псом. Люди в кругу следили за ним, улыбаясь. Было заметно, что Шахеру хочется отвернуться, но он себя сдерживает. Наверное, из-за страха, что с ним перестанут работать.
  
  Поразмыслив - что отражалось на его костистом тусклом лице - Шахер тоже наклонил голову, влево. Василий выпрямил. Шахер, с заминкой, но повторил. Василий кивнул - отчетливо, точно здоровался с кем-то с подчеркнутой вежливостью. Голова Шахера тоже дернулась было кивнуть, но остановилась на полпути, - кажется, из-за подозрения, что над ним издеваются. Тут Василий распрямил ноги, точно выбросил себя вверх, посмотрел на Шахера сверху вниз, дружелюбно протянул ему руку, и произнес:
  
  - Пойдем!
  
  Он стоял, немного развернувшись туда, где между креслами было удобно пройти, как раз в сторону двери. Шахер поерзал, изменил позу, и со злым удовольствием заявил:
  
  - Нет. Ты мне врешь.
  
  Круг хихикнул.
  
  - Почему? - удивился Василий, опуская руку. - Я ведь ничего тебе не обещал.
  
  Айон за спиной Шахера изогнулась так, чтобы было удобнее видеть обоих.
  
  - Ты мной манипулируешь.
  
  - Конечно, манипулирую! Но если ты знаешь об этом, почему бы тебе не поддаться?
  
  - Чисто из уважения, - добавила Натали.
  
  - Василий не вызывает у меня особого уважения. Он недостаточно сильный, чтобы качественно мной манипулировать.
  
  Вид у Василия был несколько растерянный. Он опустился в свое кресло, поколебался, не откинуться ли ему на спинку и, таким, образом отказаться от дальнейших попыток, но передумал, и наклонился вперед, выставив перед собой руки со сплетенными пальцами, этакое орудие дальнего боя.
  
  - Тогда скажи, - он обратился к Шахеру вполне по-деловому, как к партнеру, - кому бы ты позволил собой манипулировать? Кто из нас достаточно сильный?
  
  - Не знаю. Никто, наверное.
  
  - А есть у тебя знакомые люди, которые бы сумели? - спросила Лиза.
  
  - Я думаю, даже вы сумели бы. Если бы попросили искренне, от души.
  
  - Повернись ко мне, пожалуйста, - попросила Айон. - Я хочу на тебя посмотреть.
  
  Шахер развернулся немедленно.
  
  - У тебя красивые глаза, - сообщил он девушке. Айон сохранила серьезный и непроницаемый вид. Погипнотизировав Шахера какое-то время своими действительно красивыми серо-голубыми глазами, она выдала:
  
  - Я хочу попросить тебя немного подумать. Тебе точно хорошо вместе с нами? В этом кругу, когда кто-то из нас у тебя за спиной? Разве тебе не кажется, что тебя здесь никто не любит, а только используют? Стоит ли оставаться?
  
  - И стоит ли столь взрослому человеку, как ты, принимать участие в наших детских и совершенно дурацких играх? - внес свою лепту Сережа, сидящий с левой стороны от Айон.
  
  - Вот именно, - подтвердила она.
  
  - Люди вообще не любят друг друга, обычное дело, - сказал Шахер. - Все переживают за свою шкуру, и пытаются друг другом манипулировать. Вместо того чтоб открыться, и:
  
  - Я совершенно открыта, - прервала его Натали. Шахер крутнул свой стул в ее сторону.
  
  - Неужели?
  
  Натали сидела перед ним, закинув ногу на ногу. Короткая юбка задралась, демонстририруя длинные бедра. А под лиловым жакетиком была черная кружевная блузка в обтяжку, под которой уже не было ничего.
  
  - Ты открыта в физическом смысле, но не в душевном, - заявил Шахер. - И потом, ты слишком агрессивна.
  
  - Что же мне сделать, чтобы выманить тебя за пределы круга? - ироническим тоном полюбопытствовала Натали.
  
  - Попросить.
  
  - Я прошу тебя.
  
  - Нет, не так. Попроси меня, как женщина может просить мужчину. Как женщина, которой очень хочется, чтобы ее желание сбылось.
  
  Натали скривила тонкий рот.
  
  - Ты себя переоцениваешь. Это не желание, а необходимость.
  
  - А ты выйди вместе с ней, и там она тебя как следует попросит, - сказала Айон.
  
  - Не исключено, - Натали улыбнулась по-лисьи загадочно.
  
  Шахер сделал скептическое лицо.
  
  - А если не выйдешь сам, мы тебя свяжем и выбросим силой, - пригрозил Иван. - В окно выбросим. Конечно, тут только первый этаж, но сломать что-нибудь можно. И грязь к тому же.
  
  Шахер резко развернулся к нему.
  
  - Не выйдет, - он многозначительно расправил узкие плечи. - Я ведь занимаюсь дзюдо.
  
  - Это неважно. Потому что нас больше. И по крайней мере четверо знакомы с восточными единоборствами.
  
  - Девушки все равно не в счет. А с вами тремя я справлюсь.
  
  - Почему это не в счет? И почему с тремя?
  
  - Айгор ведь не будет. Правда, Айгор?
  
  Все воззрились на меня. Я почувствовал неловкость. Я бы мог выбросить Шахера и в одиночку, уверен, но: только если бы он сделал какую-нибудь гадость. Например, оскорбил Натали, Айон или Лизу.
  
  - Не буду. Пусть лучше он уйдет сам. Проблема в том, что ему здесь слишком комфортно.
  
  Лиза взглянула на меня с уважением.
  
  - Это правда. Хорошо тебе тут, Олег, да? Все с тобой возятся: Айгор, а что бы ты сделал? Или можешь не говорить, а просто сделать.
  
  - Давайте оставим его в покое и поговорим о чем-то более интересном.
  
  - Так нечестно! - выкрикнул Шахер. - Вы должны выполнить задание.
  
  - Как хотим, так и выполняем, - сказала Айон.
  
  - Тогда я буду вам мешать.
  
  - Только попробуй, - оскалилась Лиза. Шахер обиженно заткнулся. А Лиза встала, пару раз качнулась на каблуках, раздумывая, потом подошла к двери: и погасила свет.
  
  - Э! У! У-ух! - раздались возгласы.
  
  - Покричите, покричите, - благосклонно сказала Лиза, пробралась к окну, откуда падал другой свет, холодный, недомашний, и задернула шторы. Стало очень темно, люди превратились в тени.
  
  - А-ва-ва-ва-ва-ва-ва-ва-ва! - забила себя по губам, кажется, Айон, изображая охотничье преследование.
  
  - Ух! У-гух! - заухал по-совиному Василий.
  
  Кто-то загудел угрожающе низким басом. Черная тень наклонилась к Шахеру и гавкнула ему в ухо. Шахер охнул и замахнулся. Тень отпрянула. Я чуть-чуть отодвинул кресло - до того все было дико: но все-таки хорошо! Что-то жаркое расходилось внутри меня, от солнечного сплетения к горлу и в стороны.
  
  - Нечего меня пугать! - вскричал Шахер.
  
  - Мы будем тебя сейчас трооогать, - протянул Иван.
  
  - Надо было глаза ему завязать, - сказала Натали.
  
  - Не вздумайте!
  
  - Ты - наша жертва, - ледяным голосом произнес Сережа, поднявшись и зависнув над Шахером. Взвизгнули колесики, и стул с Шахером уперся в пустое кресло рядом со мной. Я пожалел, что не убрал это кресло, - тогда Шахер выехал бы из круга. Лиза поймала мою мысль, но истолковала по-своему.
  
  - Кресла по стенкам, быстро, - скомандовала она.
  
  Все моментально вскочили, задвигались, кресла заскрежетали по полу. Шахер растерянно озирался. Секунд через десять кресла стояли у стен, а люди-тени - отчасти у окна, отчасти напротив, у двери.
  
  - Все, - сказала Лиза. - Круга больше нет.
  
  - И откуда же мне теперь выходить? - вопросил Шахер.
  
  - Неоткуда, - мстительно произнес Иван. - Ты нас достал. Круг для тебя больше не существует.
  
  - Но вы не выполнили задание!
  
  - Какая разница? - сказала Натали. - Мы были не обязаны. Мы совершили творческий поступок.
  
  - Вставай, Олег, - нарочито устало сказала Лиза. - Все кончено.
  
  Олег подчинился. Айон потянула штору. Свет фонаря высветил сутулую и удрученную фигуру Шахера, которая, помявшись, побрела к стенке.
  
  - Браво, Лиза! - выдохнул Сережа. Несколько человек неуверенно засмеялись, а наконец осознав, что случилось, зааплодировали. И я вместе с ними.
  
  - А что такое? - удивился Шахер.
  
  - Она заставила тебя выйти из центра.
  
  - Но ведь игра закончена!
  
  - Я не говорила, что ИГРА закончена, - объяснила, довольная собой, Лиза.
  
  - Но я-то решил, что закончена! Ты ведь сказала: все кончено.
  
  - Я имела в виду, что для тебя не имеет смысла оставаться в середине комнаты. И ты согласился: в смысле, отошел в сторону. Ты сейчас стоишь за пределами круга.
  
  - А где твой круг?!
  
  - А он сейчас опять соберется. Сходите кто-нибудь за свечкой:
  
  - Тогда я опять сяду в центр! - заявил Шахер.
  
  Но Василий подошел к стулу раньше него, по-хозяйски положил руку на спинку, и покачал головой. Шахеру ничего не оставалось, кроме как опуститься в кресло.
  
  Вскоре мы снова все сидели в кругу, задумчиво глядя на пламя. Айон распустила волосы и подперла подбородок рукой. Лицо Ивана в свете бледного огня напоминало каменного идола с грубо высеченными чертами. Интеллигентный Сережа походил на алхимика, ученого, чьи занятия проходили в тайне от всех. А Лиза: казалось, что в Лизе снова мелькает Демон. Или это просто пламя нервничало из-за открытой форточки.
  
  Один Шахер выглядел неуспокоенным и недовольным.
  
  - Я все-таки не понял, - раздраженно произнес он. - Ведь круга не было. Поэтому я не мог из него выйти!
  
  - Тебе показалось. Круг всегда есть. Только ты в какой-то момент его потерял, - философски заметила Айон.
  
  - Ты перестал в него верить, - улыбнулась Натали, то ли покровительственно, то ли издевательски.
  
  Шахер вздохнул.
  
  - Вы все время меня выгоняете. То Демону в лапы, то вот так вот: подло.
  
  - Ты же сам захотел, - сказала Лиза.
  
  - А может, я хотел остаться!
  
  - Но не смог. Кстати, после той игры про Демона с тобой ничего особенного не случилось?..
  
  Шахер принялся было рассказывать о своих тревогах и страхах, но вскоре его перестали слушать. Я вспомнил, что он тогда чуть не попал под машину. Но ведь это в городе происходит, наверное, каждый день сотни раз. А некоторые погибают. Случайность. Или неосторожность. Подсознательная настройка себя на смерть. Выйти из круга: Внезапно мне стало зябко. Чтобы прогнать неприятное ощущение, я стал внимательно вслушиваться в разговор.
  
  Через какое-то время Шахер сказал, что ему пора, и ушел.
  
  
  
  28.
  
  Погружение в зиму вызывало желание замереть. К середине октября снег был лишь однажды, но лужи ночью промерзали досуха. Город терял свои краски. Я бы с удовольствием заперся в комнате месяцев эдак на пять, замедлив обмен веществ, подобно лягушке. Но со мной жил Максим, которому, как выяснялось, тоже некуда было деться. Поэтому приходилось каждое утро вставать, готовить еду, ходить по магазинам, а потом ехать в центр. Клиенты казались мне неживыми, просто фигурами в пустоте, которые требовалось грамотно переставлять. Лиза и остальные производили впечатление заколдованных, при том что заколдовали они себя сами. Иногда я воспринимал себя как единственного ходячего персонажа в этом царстве спящих. Я не умел будить других, и не мог заснуть сам. А они, кажется, собирались на территории сновидений, водили свои хороводы, и посмеивались надо мной-неумехой. Говорить об этом было бессмысленно, слова ничего не решали. Но во мне вырисовывался образ идеального человека, который с первыми холодами садится в большое удобное кресло, накрывается пледом и погружается в спячку. Его дом далеко в лесу, за окнами валит снег, но внутри почему-то тепло, хотя огонь не горит - ведь поддерживать пламя некому. И еще. Рассматривая эту картинку, я четко видел, например, зелено-коричневый клетчатый плед, потертые деревянные ручки кресла, круглый маленький стол у окна с бахромчатой полотняной салфеткой, большие окна с наползающими ледяными узорами. Но я никак не мог найти дверь.
  
  Я рассказал о засыпающем на зиму человеке Максиму - больше рассказывать было некому. Макс принялся расспрашивать про дом, причем отсутствие дверей его не интересовало. Он просто сказал, что это супер - иметь дом в лесу. Там можно не вставать по утрам в плохую погоду. Я смущенно пообещал постараться не будить его по утрам, тем более он научился пользоваться плиткой. Макс недоверчиво на меня зыркнул, а потом подтянул к животу коленки, обхватил их руками и задумался. Тут следовало его обнять, и посидеть так в тепле. Я совсем им не занимался. Я не знал, что он делает целыми днями, а он не ведал о моих занятиях. Но я вспомнил, что Каргасок - маленький город среди лесов и болот, и поинтересовался, не впадают ли его жители в спячку. Макс недовольно пробурчал, что вообще-то там живут нормальные люди, которым надо ходить в школу и на работу.
  
  - А если ты не ходишь в школу, значит, получается, ты - ненормальный?
  
  - Сам дурак! - обиделся Макс. Он чувствовал, что я ощущаю себя виноватым, и оттого в последнее время не церемонился. Я не возражал. Я всегда умел принимать людей так, как есть.
  
  - Я, между прочим, на работу хожу каждый день.
  
  Он шмыгнул носом. 'Не дай Бог, простудился!' - испугался я.
  
  - Ты здоров?
  
  - Не знаю.
  
  'Тебе скучно?' - хотел я спросить, но побоялся, что он ответит правду. Я его кормил и одевал, но больше не знал, что с ним делать. То есть, я догадывался, но чувствовал себя очень неловко, когда шел с ним по улице. Я совершенно не умел играть с ребенком, например. И главное - его присутствие не доставляло мне радости. Я не видел в нем собственного продолжения, как это бывает с отцами. Немудрено, что я бросил семью - если бросил, конечно. В общем-то, я не нуждался в людях. Я нуждался в близких и равных, а лучше - в чем-то старше меня. Максу требовалось, чтобы я его вел, а я не умел брать такую ответственность.
  
  Надо было куда-то его девать. Неизвестно ведь, как на нем отразится такой перерыв в учебе. Особенно беспокоило то, что он мог не общаться со сверстниками. Как психолог - точнее, если быть честным, человек с психологической практикой, - я догадывался, к чему могло привести отчуждение. Чувствуя себя весьма неуютно, я дождался, когда в центре состоится очередная тренировка по восточным единоборствам, и подошел к сэнсею.
  
  - Простите: - язык не поворачивался назвать его по имени. - У меня к вам вопрос.
  
  - Да, - кивнул он, рассматривая что-то за моей спиной. Невольно я оглянулся. Там всего лишь чернел коридор.
  
  - Моя сестра уехала в длительную командировку, и оставила мне ребенка:
  
  Интересно, знал ли он, что у меня нет сестры? Он перевел взгляд на меня. Его лицо - лицо Маугли, который лет пятнадцать прожил в цивилизованном обществе и изо всех сил старался остаться собой, - ничего не выражало, даже элементарного любопытства.
  
  - Это восьмилетний мальчик. Мне кажется, ему стоит заняться спортом.
  
  Сэнсей Савельев в недоумении вскинул брови:
  
  - А я здесь причем?
  
  - Но вы же ведете тренировки, и, может, знаете:
  
  - Это не спорт, - он сказал это очень жестко, точно ударил железным шаром мне в грудь. С небольшого расстояния, несильно, но весьма ощутимо.
  
  Я быстро сообразил, в чем дело. Да, на спорт это мало было похоже.
  
  - В смысле, мне и нужно нечто подобное. Для ребенка. Чтобы он умел: двигаться.
  
  Я чуть не сказал 'защищаться', но вовремя остановился - вдруг я опять окажусь неправ?
  
  - Да, я знаю детскую группу. В спорткомплексе на Восточной. Она платная, но там хороший преподаватель. И, конечно, нужна будет справка.
  
  - Какая справка?!
  
  - От лечащего врача.
  
  - Но я: моя сестра ничего мне такого не говорила.
  
  - Так парень же взрослый. Он сам расскажет, в какую поликлинику ходит. Это же элементарно.
  
  - Конечно: - я был раздавлен. На что я надеялся, интересно? На подпольную детскую секцию? На то, что Юра Савельев сам ведет где-нибудь? А может быть, он и вел, и только не стал мне говорить. Я сомневался, что он просит справки со своих взрослых учеников. Или он знал про мою ситуацию и решил устроить мне испытание? Но какое он имеет право, я ведь у него не учусь!
  
  Меня опять начала донимать паранойя: я вообразил, что центр - просто база для агентов, которые за мной приглядывают и тестируют время от времени. А психологическая деятельность - просто прикрытие. С тем учетом, что к своим клиентам они относились весьма несерьезно.
  
  Я дождался Лизу, отозвал ее в сторонку, и спросил, кому она рассказывала о Максе.
  
  - То есть? - она сделала круглые глаза. - Ты не говорил, что это тайна.
  
  - Можно было догадаться?
  
  - Ладно-ладно, не плачь. Никому я не говорила, - и она похлопала меня по руке. Да уж, если я действительно жертва военного эксперимента, то Лиза - главный испытатель. Главный издеватель.
  
  Впрочем, издевалась она над всеми - в той или иной степени. Она вела себя так, будто в любой момент все может развалиться, люди исчезнут и она вздохнет свободно наконец. В этом они были схожи с Савельевым, но только тот обливал холодом и равнодушием, а Лиза действовала поизощреннее: то ударит, то погладит. Словно проверяла, настоящий ты или нет.
  
  Какая разница! - отмахнулся я от тяжелых мыслей. Ненастоящие после смерти исчезнут, немногочисленные настоящие смогут взглянуть друг другу в глаза. Но предсказать сейчас невозможно, и, чувствую, в тот торжественный момент меня ждало множество неожиданностей. Правда, до момента было ой как далеко. Поэтому я переключился на земные заботы, пошел и - украл телевизор.
  
  В десяти минутах ходьбы от нашего психологического центра находилась одна запущенная городская контора. Теоретически, в семь часов они закрывались, но, поскольку сотрудники задерживались за компьютерами, двери оставались открыты. На первом этаже находилась деревянная будка охраны - с койкой, алюминиевым электрочайником, и пресловутым телевизором. Не знаю, кто мог на него позариться, кроме меня. Черно-белый, с маленьким экраном, и, конечно, без пульта. Но в этой ситуации я чувствовал себя куда уютнее, чем в магазине с современной техникой.
  
  Темный деревянный дом выглядел как жилой. Я поднялся по провалившимся ступенькам и толкнул крашеную тяжелую дверь. Потом вторую, полегче. Я постарался сделать это как можно тише. Если б охранник вышел ко мне, я бы сказал, что заблудился. В будке его точно не было - ту пристроили к одному из окон, и я минуты три подождал и понаблюдал, прежде чем заходить. Значит, он отлучился не для того, чтобы просто набрать воды в чайник. Я вступил в гулкий холл. Приглушенное желтоватое освещение нарушалось холодным и узким прямоугольником экранного света, который исходил из комнаты напротив входа. По звукам можно было догадаться, что там идет компьютерное сражение. Охранник мог быть одногруппником одного из сотрудников, у конторы вряд ли бы хватило денег на профессионала. Интересно, кому принадлежит телевизор? Если казенный, то парню придется расплачиваться. Работу он, разумеется, потеряет. Но в его годы не так уж и страшно. Тем более, с такой безответственностью. Я прокрался к будке. Удивляясь собственному спокойствию, вынул шнур из розетки, отцепил антенну, сложил, сунул за пазуху. Поднял телевизор и перенес на койку. Не слишком тяжелый. Я взял концы потрепанного покрывала, и сделал тюк. Удобно, можно нести в одной руке - мне ведь еще открывать двери. Я особо не таился, действовал уверенно. Если бы вышли сейчас, я бы сказал, что проверка. Они могли бы поверить, с учетом моего вполне приличного вида: не бомж, даже интеллигент. Они бы и не подумали, что я действительно бомж. Я подхватил тюк за толстый узел, и в несколько широких шагов покинул дом. Охранник от своей войнушки оторваться так и не подумал.
  
  В темноте - фонари горели редко - я поднялся на почту и сел на автобус. На меня поглядывали: что это он такое тащит? У них-то дома наверняка были приличные цветные телевизоры огромных размеров.
  
  Когда мы подъезжали к Южной, я вспомнил и пожалел, что не прихватил еще и чайник. Но ничего, куплю какой-нибудь Тефаль. Или украду.
  
  Антенна колола в бок, но я не стал поправлять: дотерплю, немного осталось. На лестнице я встретил группу основательно накрашенных девушек - они посторонились, пропуская. Кто-то к кому-то стучал. Кто-то врубил дискотечную музыку. Кто-то громко смотрел сериал. Было всего часов восемь, я давно не возвращался так рано. В основном, жизнь общаги проскальзывала мимо меня, точно мы существовали в параллельных мирах: я - в тихом и отягощенном вопросами, они - в понятном и быстром. Я был как рыба под толщей воды.
  
  У своей комнаты я поставил тюк на пол, чтоб достать ключ: но дверь оказалась открыта. Я остолбенел. За столом, как два хороших друга, сидели Максим: и Игорь.
  
  - Привет! - помахал мне рукой Максим, как ни в чем не бывало. - А мы тут чай пьем.
  
  - Вижу, - выдохнул я.
  
  - Добрый вечер, - произнес Игорь с несколько натянутой, готовой исчезнуть улыбкой. Мне улыбаться совсем не хотелось.
  
  Я подхватил тюк на руки и пошел прямо на Игоря. Тот вскочил. Ему удалось избежать удара углом телевизора - наверное, тоже занимался восточными единоборствами. Я с туповато-уверенным видом - мол, ничего такого в виду не имел - водрузил тюк на подоконник, едва не свалив пакет с молоком. Максим смотрел испуганными круглыми глазами.
  
  - Что это?
  
  - Потом узнаешь, - я развернулся. - Игорь, вы зря опять садитесь. Я хочу с вами поговорить. Наедине.
  
  Он выпрямился с неприязненным видом. Максим потянулся к подоконнику.
  
  - Не трогай! - приказал я.
  
  - Я только молоко поправить: а то ведь разольется, мокро будет.
  
  Я пожалел его, и вытащил из-под куртки антенну.
  
  - Держи.
  
  Теперь у Макса вид был растерянный. Требовалось его успокоить, но надо было решать другой, более важный вопрос. Так что мы с Игорем вышли - на лестничную площадку, подальше от комнаты.
  
  - Как это понимать? - довольно резко спросил я.
  
  Он поморщился - точно от случайного тычка в бок, на который и не ответишь по причине случайности, - и достал сигареты.
  
  - Будете?
  
  - Нет.
  
  На самом деле мне дико хотелось курить, а свои закончились, но курить сейчас вместе с Игорем:
  
  - Я просто заходил в гости к Славе. Его не оказалось дома, и я решил зайти к вам. У вас очень гостеприимный сын.
  
  - Он просто не понимает!
  
  - Чего - не понимает? Мы же знакомы. Я почти такой же, как вы. Все в порядке.
  
  Тут я осознал, что он врет. Ведь у Славы есть мобильник, Игорь мог позвонить, вместо того, чтобы переться наугад! Я почувствовал себя игрушкой, стало отвратительно. Но все равно сказать Игорю напрямую, что я подозреваю его в гомосексуализме, я не мог. Как-то глупо это бы выглядело. Ситуация меня бесила.
  
  - Все-таки мы отличаемся. Макс же довольно уверенно сказал, кто его папа.
  
  Я вспомнил портрет с двумя головами. Игорю об этом незачем знать.
  
  - Но вы же не можете так же уверенно заявить, что вы - его папа. Или вам удалось вспомнить все? - лицо Игоря сохраняло иронично-вежливое выражение. Он умел себя держать в руках. Интересно, как сейчас выгляжу я? Я, только что укравший жалкий телевизор?..
  
  - Ребенок со мной, и я за него отвечаю.
  
  - Вы хотите сказать, будто я могу причинить ему вред? Любопытно было бы узнать, какой именно.
  
  - Это каждый родитель знает: ребенку нечего делать с чужими: мужчинами, - я хотел сказать с 'чужими дядями', но постеснялся.
  
  - Глупости! - Игорь возмутился. - Я вполне вменяемый человек. А вот вы: держите мальчишку черт знает где. Оставляете его одного с утра до вечера. Почему вас не беспокоит, что он делает в ваше отсутствие? Может, он ворует? Или путается с бандитами? Сейчас ведь дети такие пошли:
  
  Словом 'ворует' он точно дал мне оплеуху - сам того не зная. Но через секунду я понял, что, читая такую нотацию, он играет. Драматизирует ситуацию, так сказать. Мне захотелось попросить у него сигарету, и, таким образом, свести конфликт на нет. Но что-то во мне не желало сдаваться.
  
  - Игорь, вы все врете. Если бы вы собирались к Славе, то сперва бы ему позвонили. Скажите честно: вы были раньше знакомы с Максом?
  
  Он затянулся и посмотрел на меня со смеющимся сожалением. Он был очень красивым, почти безупречным. Как манекен. Как когда-то - я сам. Это меня подавляло.
  
  - Да, конечно, наша организация всегда использует детей в качестве тайных агентов, - произнес он с максимальной язвительностью.
  
  - Разумеется, никакой организации нет, - мстительно сказал я. - Общество вряд ли позволит такое безумие. Есть просто несколько не совсем нормальных людей, которые обожают эксперименты. И эти люди прикрываются своим статусом университетских психологов.
  
  - Хорошая идея, - ехидно одобрил Игорь. Я чувствовал себя неудобно, точно антенна продолжала тыкаться в бок. А если я наконец оказался прав? Умные люди многое могут себе позволить в свободное от работы время. А поскольку они умны, никто не заметит, что они сходят с ума. Так и целый город несложно подорвать.
  
  - Только вот вопрос: кто еще из университетских психологов участвует в этом сомнительном деле? - добавил Игорь, и его темные близко посаженные глаза напомнили мне хищную птицу.
  
  - А вот об этом вы мне расскажете сами, - угрожающе сказал я, немного подвинулся, и оперся рукой на стену, преграждая Игорю путь к лестнице вниз.
  
  - Ого, - он тонко, как-то по-бабски рассмеялся.
  
  - Ничего смешного нет, - оскорбился я.
  
  - Не бойтесь, не убегу. У меня все равно в вашей комнате плащ. Я без него не уйду. И даже не буду сопротивляться, если вы меня оставите на ночь.
  
  Ему нравилось ходить по краю. Будь я сторожевой собакой, я б сейчас вцепился ему в горло. В шею, лишенную кадыка. А он постарался меня добить:
  
  - Только у вас нет свободного спального места, как я понимаю? Но, может быть, нам удастся устроиться?
  
  - Игорь, - сказал я глухо, сдерживая рычание. - Сейчас я вам вынесу ваши вещи. И вы больше никогда здесь не появитесь.
  
  Он пожал плечами.
  
  - Разве общежитие - ваша собственность?
  
  - Я найду какой-нибудь способ.
  
  - Наймете охрану? - он скептически оглядел мою старую куртку. - Или воспользуетесь своими гипнотическими способностями? Вы так уверены, что они безграничны?
  
  - Какая же ты сука, Игорь, - устало произнес я. А он опять рассмеялся. Но уже по другому - страшно. Так смеются те, кто узнает о своей смертельной болезни - вместе с тем, что не верят в собственную смерть. Я был готов в ответ ему улыбнуться - только для того, чтоб поддержать, но его лицо вдруг застыло.
  
  - Принесите мне плащ, Айгор, - грубым тоном скомандовал он, точно сам так решил. - Мне тоже не хочется с вами встречаться. Но, вероятно, придется.
  
  Я рухнул в пустоту. Ему нетрудно было сдать меня ментам. Но он вполне мог подставить и более изощренным способом, - ведь не первый год в бизнесе, мало ли. Каменеющими ногами я прошел в комнату, взял его черный кожаный плащ, напоминающий о фашистах, и вынес обратно.
  
  - До свиданья, - сказал он подчеркнуто вежливо.
  
  Я не ответил.
  
  
  
  29.
  
  Ночью я во второй раз был с Вероникой. Чувствовал я себя хреново. Будь у меня настоящая женщина, я бы на ночь отправился к ней. Выговорился, она бы сварила кофе, села ко мне на колени: Но пришлось проводить жесткий инструктаж Макса. Он слушал меня подавленно - соглашаясь, что неправильно поступил, но одновременно не слишком мне верил, не верил, что Игорь - плохой человек. Я сдержался, чтобы не бросаться резкими определениями вроде 'наркодилер' и 'гомосексуалист'. Игорь был мне конкурентом, вот в чем проблема: при одинаковых данных он во всем меня обошел. Я хотел оставить себе хотя бы Максима. Чисто как выигрыш. Я понимал, что соревноваться бессмысленно, и что ребенок заслуживает иного отношения, чем желание запереть его в шкаф и изредка доставать любоваться, как сомнительный, но необычный артефакт. Но я ничего не мог с собой поделать, точно некая недобрая сила перла сквозь меня и мешала относиться к людям по-человечески. Если я и продолжал подстраиваться под них, то больше по инерции, или для собственного комфорта. Но когда речь шла о моей территории, мне было крайне необходимо устроить все по-своему. Я не знал, как сделать гармонично, и поэтому просто не совершал лишних движений. Максим? Пусть живет. Игорь? Он мне здесь не нужен, все время ждешь от него подвоха. Женщины? Они требуют еще больше внимания, чем ребенок, и не будут терпеть:
  
  Уложив Макса и погасив свет, я, как обычно, улегся на свой матрас и уставился в потолок. Мы с парнем друг друга не поняли, факт. Это было, как если бы мы летели на воздушном шаре, и оболочка, по дурацкой случайности, порвалась. Мы делали этот шар вместе, и теперь оба мучаемся, что он оказался таким непрочным. И вот мы падаем, падаем, падаем, неизвестно куда, бесконечно: Я вдруг подумал, что многие люди живут так вместе годами, и что безупречных воздушных шаров, практически, не бывает. Хорошо, если летишь в одиночестве, тогда не на кого обижаться. Я представил Игоря, который бросил семью. Наверняка он поддерживает жену и дочку материально, но сохраняет дистанцию. Он был слишком сложным, чтобы кто-то мог с ним лететь, не предъявляя претензий или хотя бы не бросая укоризненных взглядов, которыми тоже кого угодно можно достать.
  
  Макс, не способный скрывать свои чувства, доставал меня угнетенным видом. От несправедливости ситуации у меня встал в горле комок. Я жалел Макса, жалел себя, ругал себя, что не смог остаться с Мари. Кто-то невидимо прикоснулся ко мне. Легкое, теплое прикосновение. 'Все в порядке?' Я чуть не застонал. Я лежал в просторной комнате с мягким ненавязчивым освещением, на знакомом диване. Под головой - маленькая подушка. Я чувствовал себя так, точно выпрыгнул из корзины воздушного шара до того, как он упал.
  
  Вероника в темно-синем спортивном костюме, ладно облегающим ее спелые формы, села возле меня на ковер. Я видел ее круглое плечо, налитую грудь. Одним длинным движением она повернулась и оказалась ко мне лицом, а ее малиновый рот недалеко от моего, пересохшего.
  
  Она пахла фруктами.
  
  Мои губы невольно расслабились; под животом, наоборот - напряглось. Она положила туда руку, и погладила, снизу вверх. Я не мог отвести глаз от ее спокойного всепринимающего лица. Она затягивала меня внутрь, обволакивала собой, нежно сжимала. Она расстегнула молнию на моих джинсах - почему-то на мне оказались джинсы, хотя в другом измерении я был раздет. Я подался ей навстречу. Она прижалась грудью ко мне, под этим напором я отступил, освобождая ей место. Мы легли тесно, параллельно друг другу. Я поцеловал ее, вдавливаясь и одновременно прижимая. Моя рука забралась под резинку ее трикотажных брюк. Тепло и влажно Вероника ответила мне, она не носила белья. Потом пришлось встать. Почему мы не идем в спальню? Она улыбнулась немного печально: 'Я там смотрю сны'. - А разве это не сон? - 'Это реальность'. Я не сообразил, когда мы успели раздеться. Я набросился на нее, подмял под себя, - она коротко вскрикнула, но поддалась. Я хотел сделать ей больно, но она оказалась настолько мягкой и гибкой, что я ничего не сумел в ней нарушить. Позже, не выходя из нее, я замер, растекся по ней, и - заснул.
  
  В этом сне Вероника и я сидели в ослепительно белом, сверкающем зеркалами и лампами ресторане, где мы были единственными посетителями. Официант с лицом настолько непроницаемым, что казалось, будто он в маске, промелькнул и скрылся за квадратной колонной. На белой скатерти лежали только согнутые белые салфетки, и - руки Вероники, левая с крупным перстнем.
  
  Я взял ее за запястье, перевернул и сделал вид, что читаю по линиям. Она понимающе улыбнулась.
  
  - Ты такой же, как я, - сказала она.
  
  - Ты хочешь сказать, у нас одинаковая судьба? - я не воспринимал ее слова всерьез, просто отвечал в тон.
  
  - Одинаковые условия. Одинаковый старт. Только я тебя старше.
  
  - Да что ты! - играно возмутился я. - Тем более, в этом: хм, пространстве возраст не имеет значения.
  
  И порадовался за себя, какой я умный, как хорошо осознаю, где я нахожусь. А собственно, где? Понятно, что не в общепринятой людской реальности. Больше я ничего не знал.
  
  - Пойдем? - спросил я Веронику, поглаживая большим пальцем ее запястье. Ситуация была настолько полноценной, что не хотелось выяснять, ни что она означает, ни что это за место.
  
  Она отняла руку и коснулась прозрачно-бордового камня на перстне. Тот загорелся, в его гранях преломлялся свет ламп. Или он горел изнутри?
  
  - Очень красиво, - завороженно произнес я, и очутился в полной темноте, в теплых объятиях Вероники, а через пару секунд - в общежитии, под одеялом, один. Сон ушел, как не бывало.
  
  Сознание заработало, затарахтело, запыталось удержать тающее тепло, красоту Вероники, свет ее перстня, удивительную для женщины ее лет нежность кожи. Но все унеслось. Я принялся разбираться в смысле произошедшего, в том, что она говорила мне, но все это ощущалось так серо и сухо, и я просто затосковал. Да, Вероника сказала мне нечто важное, несмотря на туманность слов. Но имело ли это значение здесь? Я как она, когда вместе с ней. Но наяву мы настолько различны, что даже не можем встретиться. А хочет ли она со мной встречаться? Одурманенный ночью и ярким сном, я не соображал, что выдумываю. Давай по порядку. Я выдумал Веронику. Вероника-реальная давно про меня забыла, ведь между нами не было ничего. Так, нереализованное половое влечение. Но та, с которой я только что разговаривал, тоже вполне настоящая! Ох, как мне хотелось, чтоб Вероника, которая во плоти, тоже встречалась со мной в сновидении, и, желательно, по своей воле, а то и по заданию высших инстанций: здесь она наблюдатель, и ей запрещается подбираться ко мне слишком близко, но там, по ту сторону, ей поручено провести со мной инструктаж, чтоб подготовить к возвращению: опять моя бедная голова оказалась забита фантастикой! Но надо же было чем-то заполнять пустоту. Я не мог спать все время, меня постоянно выбивало оттуда. Я снова вспомнил счастливые дни, когда не ценил возможность отключаться от внешнего мира неделями. Разве что-то тогда меня беспокоило? Одна грусть Мари, которая все искала, искала во мне и никак не могла найти.
  
  Встречи с Мари я боялся не меньше, чем наяву увидеться с Вероникой, и жаль, что Мари мне не снилась. Я даже не мог ее вызвать в воображении: только-только ее хрупкое тело начинало приобретать отчетливые очертания, как я ощущал упрек. И все разрывалось. Я представил свою жизнь как дорогу от Мари к Веронике, усмехнулся, а потом испугался: все это выглядело слишком коротким. Ведь что стоило напроситься в гости? А там и конец, и снова потеря памяти, и снова черт знает что. Другим везло больше: их участок пути от амнезии до амнезии тянулся от детских переживаний до старости. Хотя, я не знаю, действительно ли повезло. Все-таки моими границами были две прекрасные женщины. А у нормальных людей - младенческие разочарования и немощь предсмертного возраста. Однозначно, я не хотел быть стариком. Да и ребенку жить нелегко. Я с удовольствием потянулся, поиграл мышцами. Кажется, я похудел в последнее время. Надо лучше следить за собой. Я элементарно забывал умываться, бриться и есть. Наверное, раньше я делал это машинально, раз выглядел так хорошо. Удобные последствия болезни: заниматься собой, не сосредотачиваясь на этом, но иметь прекрасные результаты. С другой стороны, зачем это мне? Только что ради клиентов - производить на них впечатление. Но они-то как раз выглядели весьма потрепанными из-за своих терзаний, вдруг рядом со мной-ухоженным они начнут испытывать острое чувство неполноценности? Я представил на своем месте Игоря. Да, состав клиентуры у него был бы иной. Хорошенькие девочки-студентки, надо полагать.
  
  Я думал, бросался из одного в другое, из отчаяния в тотальный скепсис, из душевного трепета в отстраненность, из возвышения себя в полную неприязнь, так и скоротал ночь. Рассвет я встретил уставшим. Наверное, это не редкость для взрослых людей. Я был зол и не хотел скрывать этого. Я бы хотел остаться во сне с Вероникой, но мне не давали. Мне даже не позволили вернуться туда во второй половине ночи! Это было невыносимо.
  
  Я убрал постель, и тупо уселся за стол, подперев руками тяжелую голову. Краем глаза я видел, как Макс проснулся, протер глаза, неуклюже натянул штаны и футболку, и собрался прошмыгнуть мимо меня, чтоб умыться.
  
  - Стой! - я жестко выбросил руку у него на пути. Он остолбенел, точно испуганный зверек. Суслик.
  
  - Ты почему не желаешь мне доброго утра?
  
  - Доброе утро, папа.
  
  - Доброе утро: сын, - мой рот дернулся, но я сдержал ненужный хмык. - Как спалось?
  
  - Нормально. Можно я схожу в туалет?
  
  - А ты знаешь, что говорить про туалет в обществе неприлично?
  
  Он напряженно смолчал. Он понимал, что возражать мне сейчас рискованно, но ведь никакого особого общества в комнате не наблюдалось.
  
  - Отвечай! - я подумал, что веду себя точно тиран-алкоголик, которому нечем опохмелиться.
  
  Максим готов был расплакаться.
  
  - Ладно, иди, - я опустил руку. - Мямля:
  
  Он вышел с опущенной головой, старательно пряча глаза. Интересно, избавлюсь я от него таким образом, или нет? Мне то и дело казалось, что он хитрит, что ему вполне есть, куда деваться, но зачем-то необходимо меня своим присутствием доканать. С другой стороны, я жалел его, ведь временами в своей бесприютности он выглядел весьма убедительным. А потом я принимался жалеть себя. Мог бы жить сейчас в роскошном доме с роскошной женщиной. Но продолжаю оставаться в этом дерьме. И чем дальше, тем меньше у меня шансов, потому что с каждым днем я выгляжу хуже и хуже.
  
  Не вставая со стула, я потянулся, приоткрыл дверь и крикнул в темноту - туда, где лилась вода:
  
  - Макс, давай быстрее! Нам надо серьезно поговорить.
  
  За тонкой стенкой кто-то заскрипел кроватью и забурчал: было еще очень рано:
  
  Пришел Максим и встал передо мной, как провинившийся солдатик. Какой же он маленький, беззащитный. Гадство. Мне надо было решить, что с ним делать. Я взял у него полотенце и аккуратно повесил на спинку кровати.
  
  - Садись и ты.
  
  Он сел.
  
  - Пап, насчет Игоря я все понял:
  
  - У меня разговор не об этом. Видишь ли Макс: - я подвинулся к нему поближе и проникновенно посмотрел в глаза. - Мне, наверное, скоро придется уехать. По работе. Надолго.
  
  Я, разумеется, никуда не собирался. Но если Макс так убедительно разыгрывал спектакль про отца и сына, то чем я хуже? Я вполне могу его переиграть.
  
  - Ты возьмешь меня с собой? - длиннющие ресницы взлетели вверх.
  
  - Не могу. Детям туда нельзя. Тебе придется вернуться к маме.
  
  - Я лучше останусь здесь! - кажется, мысль о возвращении к маме его испугала. Или он испугался разоблачения.
  
  - Тебе нельзя одному. Мало ли что.
  
  - Я никого сюда не пущу!
  
  - Нет у меня к тебе доверия больше, - вздохнул я с фальшивой печалью.
  
  - Правда-правда. Честное слово, - он весь подался вперед. - Я ведь умею обращаться с кипятильником. И еду разогревать умею.
  
  - Ты готовить не умеешь.
  
  - А ты меня научи!
  
  Я помотал головой.
  
  - Мне некогда. Много работы. И потом, все равно ты здесь не прописан.
  
  - Но ты ведь можешь меня прописать! Дети всегда живут вместе с родителями.
  
  Я вспомнил, что детям, вроде, прописка не требуется, да и куда им штампы-то ставить? Но важно было надавить на Максима.
  
  - А у тебя есть с собой свидетельство о рождении? Нет? А откуда тогда милиционеры поймут, что ты мой сын?
  
  Я надеялся, он не справится с этим вопросом, но он вывернулся:
  
  - Но детей ведь в паспорт записывают.
  
  - Но ведь там нет твоей фотографии.
  
  - Но ведь ты можешь сказать, что я твой.
  
  Мы были как два пацана, которые спорят на пустом месте, и ни один не хочет отступать.
  
  - Хватит, - я шлепнул по столу ладонью. - Еще неделя, и ты возвращаешься к маме. Подумай, как это сделать. И вообще, очень странно, что она тебя не разыскивает.
  
  Я думал его подловить, но снова не удалось: он заявил, будто мать сама отправила его ко мне. Что ж, теперь я его пошлю к матери: Я представил, как отбираю ключ и выставляю его на улицу. Погостил, и ладно. Нет у меня детей. А если и будут, то только когда я решу сам. Нет ничего хуже навязываемой ответственности. В самом деле, не замерзнет же он! Заберется в подъезд: а там его найдут. И сдадут ментам. А у ментов он возьмет и расскажет про меня: Я напрягся. Меня обложили со всех сторон. Но ведь должен я найти выход!
  
  Теперь я каждый день с утра говорил, сколько ему дней осталось здесь жить - до моего отъезда. При этом я не представлял, куда бы мне скрыться. Уехать зайцем в другой город? Но здесь жили люди, к которым я был привязан, которые были мне интересны. Я не мог все так бросить. Да и с Томском меня что-то связывало. А Макс был не городской совсем, чудь болотная, каргасокская, не нужная никому. Может, его до меня как раз кто-то бросил?
  
  Я пригрозил ему, если он не скажет, как вызвать маму, то отведу его в отделение. Он испугался. Менты его тоже особо не привлекали, и это радовало. Когда я ему объявлял про оставшиеся дни, он молчал, отворачивался к окну. Мне хотелось взять его за плечи и как следует потрясти, вытрясти правду. Я ругал себя, что умудрился его подцепить. Как болезнь. Я уже сожалел, что не позволил Игорю им заняться. Тот вполне мог содержать ребенка. Правда, что бы потом от ребенка осталось: Я представлял всякие ужасы, и отмахивался от них. Почему-то казалось, что Игорь с Максом не церемонился бы. Этому извращенцу нравились психологические пытки. Острые ощущения, да. Рискованность. Чувство ошеломляющей безнаказанности. Кого волнует судьба безхозного мальчика? Кого волнуют страдания бедных студенточек? Реально, я почти не знал Игоря, но мне чудилось, что в его оценке я прав. Скользкий тип. Может, стоило разузнать о нем поподробнее?
  
  Точно почуяв мои мысли, однажды заглянул Слава. Вгляделся, заметил Макса, и извинился. Игорь, похоже, ему рассказал, что мы двойники. 'Круто вы меня провели', - хохотнул Слава, и, покачиваясь - видно, от своей тяжести - скрылся в глубине коридора. Поговорить с ним я тогда не решился, а в какой комнате он живет - понятия не имел. Можно было, конечно, спросить у комендантши, но, будучи на нелегальном положении, да еще с ребенком на шее, я старался ограничивать контакты в общежитии до минимума. Стал почти невидимкой, - до того, что на полутемной лестнице на меня иногда неожиданно натыкались. А весь общажный шум проходил мимо меня и моей комнаты, особенно после того, как она наполнилась ровным бормотанием телевизора. Макс, как я понимал, целыми днями таращился на экран; я понимал, что для ребенка это довольно вредно, но других вариантов не мог предложить. Или, скорее, не хотел предлагать. У него своя жизнь, у меня своя. Он сам меня выбрал, и пусть теперь получает. Недолго ему осталось.
  
  Странно, но Макс стал вести себя так, точно его все устраивает. Похоже, он подлаживался под людей не хуже меня. И главное: это смягчало мою агрессию. У меня не было повода к нему прикопаться. Где-то на четвертое утро объявлений об остатке срока, я почувствовал себя неудобно. Если он - точно тень, точно мышь - то почему бы ему здесь не жить? Кормить его мне несложно, я уже привык каждый день навещать магазин. 'Вот зараза! - в другой момент думал я. - Он усыпляет мою бдительность безупречным поведением. А в один прекрасный момент - бац! - и от него уже не отвяжешься'. Ведь, что греха таить, иногда в тишине я ощущал его очень близким - потому что другого близкого не было. Но прогонял от себя это позорное чувство. Если я с кем и свяжусь, то это будет равный мне человек, а не какой-нибудь бездомный пацан.
  
  В очередное воскресенье я решился и рассказал про Макса на группе. Все в тот вечер пришли какие-то зимние, сонные, умиротворенные, в толстых свитерах, девушки все в джинсах: Лиза в темно-красных, Айон в светло-голубых, Натали в черных велюровых. Шахер на этот раз не явился, так что нас было семеро, не считая призрака в пустом кресле.
  
  Я честно описал появление Макса как совершенно дикую ситуацию, в которую я вляпался и не знаю теперь, как выбраться. Мужская часть реагировала с отстраненным любопытством. Зато женская заметно оживилась, а Лиза, похоже, была очень рада, что я себя выдал на группе. Натали тоже выглядела довольной, сопоставив тогдашние расспросы с моим рассказом. А Айон заявила, что появление ребенка открывает широкие возможности для выращивания терпимости и смирения. Она развлекалась, конечно. Но я ответил очень серьезно:
  
  - Нет у меня никакого терпения. Я даже боюсь, что причиню ему вред. Я уже иногда кричу на него, а потом мне стыдно, и я злюсь еще больше.
  
  - Нельзя маленьких обижать, - сказала Айон.
  
  - Давай, я тебе его отдам. Ты ведь одна живешь, и квартира большая.
  
  По разговорам я знал, что у нее трехкомнатная новая квартира.
  
  - Нет, мне нельзя. Я его буду мучить.
  
  - Вот именно! Никто бы не выдержал. Точнее, есть люди, которые из каких-то принципов взяли бы брошенного ребенка, но ведь никакой гарантии, что все окажется хорошо.
  
  - Люди и над собственными детьми издеваются, - задумчиво проговорила Лиза. - Психические травмы в детстве почти неизбежны.
  
  - Мне как-то не очень приятно быть причиной психических травм. Я и сам не в порядке. Вдруг у меня что-то с головой? Вдруг я однажды сорвусь, и:
  
  - Убьешь? - хохотнула Натали. Они все были потрясающе циничны. Они были такими как есть, не прятались. Нечеловеческое лезло сквозь них, очень страшное. Уверен, это многих пугало. Но меня - восхищало. Мы тут все были ненормальные. Но мы были друг другу свои, вот в чем дело.
  
  - Я бы убила кого-нибудь, - заявила Лиза. - Только не ребенка, конечно.
  
  - А что бы ты с ребенком сделала?
  
  - Я бы просто его не взяла. Не могу я себя так растрачивать.
  
  Я представил некоторых своих клиенток, которые в ответ на слова Лизы очень бы возмутились, прочитали б ей пафосную лекцию о женском предназначении, и все такое. Но она вряд ли бы стала слушать. Она, в отличие от меня, знала, зачем живет.
  
  - Но его же жалко, - Айон изобразила грустное лицо.
  
  - Я тоже его жалею, - признался я. - Особенно, когда он на улице берет меня за руку. Маленькая такая ручка. Так трогательно.
  
  - Оставь его себе, - сказал Сережа. - Стань ему настоящим папой. Проводи с ним больше времени. Ведь он не зря оказался с тобой. Это ведь может быть испытание, правда?
  
  У него был подчеркнуто благородно-интеллигентный вид. Особенно когда он не сутулился.
  
  - Или представь, что он сбежал от каких-то ужасных родителей, и очень боится вернуться, - добавила Натали. - Бывают же такие семьи алкоголиков. Тем более, если он и правда из Каргаска.
  
  - А я боюсь, что за ним придут! Но: - меня внезапно осенило. - Может подбросить его в детский дом?
  
  - Так он опять же к тебе убежит. Всяко ему с тобой лучше, чем в детском доме.
  
  Они разговаривали со мной, точно сидели в моем сознании, но были, в отличие от меня, вечными, и поэтому, в основном, равнодушными. Их заводила разве что возможность поиграть. Реальные проблемы их не затрагивали, разве что в них пряталось какое-то интересненькое безумие.
  
  - Что ты хочешь от нас? - спросил Василий. - Ни у кого из присутствующих детей нет, и мы не знаем, как обращаться с ними. Вот если бы это был парень из другого мира:
  
  - А если он из другого мира - как это узнать? Он ведь все время выкручивается.
  
  - Он выкручивается, потому что не доверяет тебе. Если б ты лучше с ним обращался:
  
  Я почувствовал себя как на приеме у снисходительного психолога.
  
  - Я уже не могу! У меня опускаются руки. Такая жизнь меня достала.
  
  - А нас, думаешь, не достала? - неожиданно зло бросила Лиза, резко подавшись ко мне. Я отпрянул, точно из нее выскочил хищник. Наваждение, впрочем, через секунду исчезло, но осталось ощущение, будто кто-то толкнул меня тяжелыми лапами, едва не поранив.
  
  А в следующий момент они опять сидели с ленивыми лицами, и я подумал, что, кажется, я их выдумал. И значит, они не могут мне дать ничего, превышающего мои весьма ограниченные возможности.
  
  
  
  30.
  
  Я вдруг понял, что эти люди мне интересны лишь в той мере, в какой они отражают меня - то, что я считал своими достоинствами и своими проблемами. Проблем, правда, в последнее время было намного больше достоинств. Я считал себя ярким, умным, незаурядным, довольно чутким. Но стал - поблекшим, раздражительным, подозрительным и, в сущности, по-свински относящимся к окружающим. При этом группа принимала меня в любом виде. Они, кажется, даже радовались, обнаруживая во мне признаки сволочизма. Черт возьми, кто они были на самом деле?
  
  Трое молодых людей, три девушки и Демон. И Шахер в качестве мальчика для битья. А я - в каком качестве? Но почему мне то и дело нужно все мерить через себя? Они же и без меня прекрасно существовали.
  
  Как ни крути, я по-прежнему хотел найти свое место. При этом место, которое издевательски подсовывали - доброго папочки и заурядного психолога, который перебивается с хлеба на воду, - меня категорически не устраивало. А кого бы оно устроило, интересно мне знать?..
  
  В любом случае, я не мог заняться устройством собственной жизни, пока рядом был Макс. Ведь даже, если на то пошло, я и девушку не мог пригласить.
  
  Настал день перед моим выдуманным отъездом. Я чувствовал себя глупо и иногда - виноватым, но в каком-то дурацком упрямстве продолжал реализовывать свой план. Я пришел домой в обед и принялся укладывать сумку. Максим, которому наскучил телевизор, напряженно следил за мной с дальнего угла кровати. Я уже знал, что до Каргаска сперва надо было ехать на поезде, а потом пересаживаться на самолет или вертолет.
  
  - А ты почему не складываешь свои вещи? - я швырнул Максу рюкзак, купленный мной для него специально.
  
  - Я останусь здесь и буду тебя ждать, - глухо произнес маленький Макс. Его ручки непроизвольно сжались. Какая же я скотина. Но если уж быть скотиной, то до конца.
  
  - Ничего подобного. Мы сейчас поедем на вокзал, я возьму тебе билет на нужный поезд, посажу, и попрошу проводника, чтобы он присмотрел.
  
  Я блефовал. Я понятия не имел, как это делается. Я даже не был уверен, что Макс действительно раньше жил в Каргаске. Мне просто требовалось его сплавить, а для того, чтобы сплавить - нужно было пробить. Теоретически, я мог посадить ребенка на поезд и отправить таким образом в никуда, но он ведь и правда способен вернуться. Он ко мне привязался, несмотря на все мое свинство. Все-таки я ни разу его не ударил, а моя жесткость - обычное для мужчины дело. Может, Макс хотел стать таким же в будущем. Может быть, он решил, что я - кто-то вроде разведчика: стандартный киношный сюжет, когда герою нельзя оставить ребенка, но все равно этот герой - самый лучший. Мы с Максом не доверяли друг другу, но он за меня цеплялся. И не исключено, что не по человеческим, а по вполне шпионским причинам.
  
  - Нет, - сказал он.
  
  - Да, - сказал я. Нашла коса на камень.
  
  - Нет! - он вцепился в спинку кровати, вероятно думая, что я буду тащить его силой. Но я такого не умел.
  
  - Скажи мне, куда тебя отвести, - я вложил в эти слова спокойствие, чтобы его убедить, и одновременно - угрозу, чтобы его напугать. - Или я тебя просто выставлю.
  
  Он замотал головой.
  
  - Пойдешь искать себе другого папу, - добавил я.
  
  Он сжал покрепче зубы и зажмурился, точно так он лучше мог защититься.
  
  - Да прекрати ты кривляться! - вспылил я, схватил сумку и с размаху швырнул ее на пол. На столе задребезжали стаканы. Макс распахнул глаза, ему было страшно. Следовало его успокоить, но остановиться я не мог.
  
  - Ты все время врешь! Ты прекрасно знаешь, что никакой я тебе не папа! А твой папа - жалкий алкоголик, который давно сдох под забором!
  
  - А-а-а-а! - заорал Макс, заткнув пальцами уши и снова зажмурившись.
  
  Сумасшедший дом какой-то. Я взял себя в руки и подождал, когда он кончит орать. Он перестал. 'Ого', - удивленно кто-то сказал в коридоре. Еще не хватало, чтобы на нас обращали внимание!
  
  Я сел рядом с обмякшим, притихшим пацаном на кровать, положил ему на плечо жесткую руку и проникновенно заглянул в глаза.
  
  - Пора кончать эти игры, Максим. Сообщи, кому нужно, и тебя заберут. Я не могу с тобой больше жить.
  
  Он вдруг напрягся, а потом с неожиданной силой оттолкнул меня и крикнул:
  
  - Я тебя ненавижу!
  
  Спрыгнул с кровати, подхватил в охапку свои вещи - куртку, шапку, кроссовки - и выскочил за дверь. Я следил за ним безучастно. Потом вздохнул и хмыкнул. Немного посидел, потом пошел помыть посуду. Я методично оттирал стаканы от следов чая, и думал, что надо бы приобрести порошок. А то вечно какими-то обмылками пользуюсь. Когда я вернулся в комнату, Макса там не было. Неужели все?
  
  Я взял его рюкзак, сложил тетрадки, футболки, забытый шарфик, и выставил все за дверь. Через минуту передумал, и вернул рюкзак в комнату - нельзя, чтобы его украли. Второй ключ висел на гвоздике у двери. Надеюсь, Макс не сделал дубликат. Да вряд ли он сделал: денег ведь я ему, фактически, не давал.
  
  В центр сегодня больше ехать не требовалось, хотя, если б Максим не сбежал, я бы сбежал туда сам, как всегда до позднего вечера. Пару часов я тупо таращился в телевизор, не разбирая, что творится на экране. После пожарил себе яичницу. Насыпал в стакан из пакетика кофе. Залил кипятком. Добавил сахар и размешал. Машинально разделил яичницу на две части, потом опомнился, и разрезал кусков на шесть: мол, так удобнее, чем отколупывать вилкой. Две части все равно отчетливо просматривались. Обычно мы ели яичницу прямо со сковородки, но сейчас мне пришлось переложить на тарелку. Один кусок сорвался и шлепнулся мне на ногу. Я тихо выругался. Забавно, еще полгода назад я не ругался. Что ж, такая у меня теперь жизнь.
  
  Стемнело. Я составил посуду, посидел у окна. Было тихо. Я встал и выглянул за дверь. В туалете горела лампочка.
  
  - Максим?
  
  Мне не ответили. Я вышел, потянул на себя дверь кабинки. Она открылась. Просто забыли погасить свет.
  
  - Максим! - позвал я. Молчание.
  
  Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. Пристегните ремни, путешествие начинается.
  
  Было так странно, точно я выпал из общей реальности в ту, где людей нет. Я выключил свет в туалете, а потом и у себя в комнате. Распахнул окно. Снег еще не выпал, но мороз щипал щеки, и что-то повсюду искрилось, наверное, лед на лужах под фонарями. Люди не выглядели настоящими, так - часть декораций. А мутное небо - как купол.
  
  Я перегнулся через подоконник и опять крикнул Макса. Несколько человек подняли головы, я поспешил скрыться из виду.
  
  Немного позже я оделся и вышел на улицу погулять. Первым делом ноги вынесли к супермаркету. Поразмыслив, я прошелся по рядам, но ничего не взял. Потом отправился во двор со слоном. На качелях сидела девочка, ровесница Макса; другая, постарше, ее раскачивала. Обе были упакованы в смешные пуховички. Я стал прикидывать, сколько может стоить такой. Девочки косились на меня с подозрением. Следовало спросить, не видели ли они здесь мальчика. Из арки во двор вошла какая-то тетка, заметила меня и встала, бесцеремонно разглядывая. Она явно беспокоилась за детей. Еще минута, и она спросит, что мне здесь нужно. А я скажу, что потерял ребенка. Но разве я хотел его искать?
  
  Я поторопился уйти. Я не верил тому, что случилось, и требовалось уточнить. Из таксофона я попробовал позвонить Лизе. Та оказалась в центре и вела тренинг. Наверняка опять погружала кого-то в транс, и, разумеется, к телефону не подошла. Чтобы узнать номер Айон, пришлось позвонить Василию.
  
  - Все в порядке? - озабоченно спросил он, точно догадался по голосу.
  
  - Да, вполне, - сухо произнес я. Василия я совсем не знал. Он был фигурой из круга, надежной, вдумчивой, и никогда не производил впечатления человека, раздираемого душевными муками. А меня тянуло именно к противоречивым, пусть даже я никогда и не решался как следует в них покопаться, или хотя бы нормально сблизиться. Василий, казалось, не проявлял ко мне особого интереса, но, на самом деле, наверное, наблюдал, как любой психолог, увлеченный своей профессией.
  
  - Как с ребенком? - задал он второй вопрос. Я не успел его перебить, попрощаться и положить трубку. Его внимание ко мне сковывало.
  
  - Никак, - довольно резко ответил я. Точно подросток перед учителем.
  
  - Что-то случилось? - в его голосе послышалась забота. Все правильно. Я с клиентами поступал так же.
  
  - Максим сбежал, - объяснил я уже спокойно, по-деловому. Еще не хватало играть со мной в эти игры! Вдруг меня осенило: а если Василий: Нет, нет. Не существует никаких экспериментаторов, сколько можно! Есть просто какие-то сложные, плохообъяснимые вещи, которые следует просто переживать, как получится, и не заморачиваться.
  
  - Мне показалось, ты сам хотел с ним расстаться: - вкрадчиво начал Василий, но тут наконец я его перебил:
  
  - Извини, мне сейчас некогда. До встречи, - и нажал на рычаг. Звонить Айон я передумал.
  
  Я бродил по улицам часов до одиннадцати, бесцельно. Холодало. Полгода назад я не чувствовал холода, а теперь явно следовало подумать о более теплой одежде. Возвращаясь к общежитию, я издалека поискал взглядом свое окно. Труда это не составило: ведь я оставил его распахнутым, а никто не закрыл. Теперь, наверное, комнату совсем проморозило. Поэтому я завернул в киоск и купил какой-то дурацкой настойки. Хотел коньяк, но, конечно, мне не хватило денег. Ничего, завтра у меня два клиента, как-нибудь разгребусь.
  
  Макса не оказалось и под дверью. Значит, все.
  
  Я заперся, закрыл окно; не снимая куртки, залез на кровать, подложил под спину подушку и вытянул ноги. Серая папка, которую мне всучил Ладыжец, лежала на подоконнике. Я глотнул противной настойки, которая несправедливо именовалась брусничной, заел горечь кусочком хлеба, и принялся читать. Получилось не сразу. Я то и дело отвлекался, выпадая в угрюмое и тяжеловатое состояние. Казалось, я забыл нечто важное, но вспоминать не хотел. Текст, к тому же, оказался бледным, а страницы - грязными: рукопись скопировали не слишком удачно. Зато автор обладал четким и ровным почерком, и я наконец стал вникать в смысл.
  
  Безымянный автор писал о городе. Это не было похоже на научное исследование, скорее - философское эссе, но местами напоминало так называемую 'эзотерическую литературу'. Автор верил в то, что писал, и надеялся, что ему поверят другие.
  
  Считается, рассказывал он, будто люди создают города для защиты и удобства общения. Но это неверное понимание. С человеческой точки зрения в городе воплощается идея порядка вопреки природному хаосу. Города - это протест сильных личностей (а именно по их приказу и воле города создаются) против неуправляемого процесса старения, и, в общем-то, против телесности, которая ведома случайностями. Город - символ того, что человек есть нечто большее, чем дано от природы. Между прочим, утверждал автор, зеркала появились примерно с появлением городов: глядя на собственное отчетливое отражение, люди начинают задумываться о том, как себя изменить. Так, в физическом мире человек воплощает необходимость, заложенную в душе.
  
  Любопытно, подумал я, а кто закладывает необходимость в душу? И поежился от возникшего образа: отвратительное насекомое с гигантским яйцекладом, паразит. Рассмеялся, чтобы прогнать тревогу. Сменил картинку: пестрое яйцо в гнезде. Слишком большое яйцо для такого маленького гнезда. Снова Кукушка?
  
  Если нечего делать, начинаешь много выдумывать, это факт. Древним людям было, что делать. Они строили города. После тяжелой работы в бедных головах не оставалось мыслей, а уж тем более смыслов. Ха! Кажется, я понял, в чем суть историй про героев. Они сбегали совершать подвиги, чтоб не терзать себя размышлениями. Зачем думать, прыгать надо: Только вот куда? Черт. Глупая привычка сперва пытаться сориентироваться, а потом - прыгать. Я глотнул еще настойки, поморщился и вернулся к рукописи.
  
  Тут автор словно вступил со мной в диалог. Город живет как идея, объяснял он, и, будучи сильной идеей, требует воплощения. Город с самого начала стремится захватить всего человека. Человек в городе продолжает строить: как нечто внешнее, так и себя самого. Появляется потребность в расписании, вслед за зеркалом - возникают часы. Человек в открытом пространстве ориентируется по солнцу, в замкнутом - по часам. А следующий объект построения - это карта. Зеркало отражает человека, часы отражают время, карта отражает пространство. Приспосабливаться к естественному ходу вещей становится все сложнее - человек привыкает жить не по обстоятельствам, а согласно стройным идеям. Так возникает закон, вместо ситуативных договоренностей. Закон - это уже отражение общества. Город - это способ бытия в отражениях. Отражения вне города непостоянны: если ты смотришься даже в стоячую воду, любой ветерок нарушает возможность как следует разглядеть. Время восхода солнца меняется каждый день. Из пункта А в пункт Б ты можешь добраться многими путями (дороги тоже появляются с началом строительства города - ведь приходится возить в больших количествах лес и камни), а если заблудишься, то каждый встречный будет объяснять тебе путь по-своему. Зеркало, карта, часы, закон и дорога приравнивают людей друг к другу и человека к самому себе.
  
  Тут, похоже, автор разошелся, увлеченный собственными построениями. А где люди, вопрошал он, достигают абсолютного равенства? Перед лицом смерти, вот где! Поэтому первыми городами - огороженными местами - были кладбища. Любая религия, или хотя бы система языческих верований предполагает, что после смерти человек переходит в лучшую, более правильную форму. Стремление к правильности заставило отгораживаться еще до физической смерти: построить город, поскольку в ограниченном пространстве проще установить порядок. Таким образом, люди становятся мертвыми задолго до того момента, как душа отделится от тела. Или сразу рождаются среди мертвых, и ничего не остается, кроме как стать подобными. Как только ребенок начинает более или менее соображать, он принимается строить себя упорядоченно, как город. Другого способа существования он просто не знает, ведь его с младенчества втягивают в исполнение целого свода правил. Таким образом, срывался в эмоции автор, любой город - это нарушение целостности, отрыв от реальности, и дом Сатаны! Потому что первым, кто нарушил целостность мироздания, осознал себя как нечто отдельное и вбунтовался, самоутверждаясь, был как раз Сатана. А разве город не является бунтом против природы, которая тоже представляет собой физически воплощенную целостность? То-то и оно.
  
  Авторское безумие заражало, тем более что я много похожего слышал и думал. Но неужели он предложит разрушать города, или, по крайней мере, уходить жить на природу? Он бы очень меня разочаровал, если так.
  
  Я пролистнул несколько страниц и взгляд наткнулся на вот что: алхимический котел.
  
  Город - это алхимический котел. Что он имеет в виду? Я вернулся обратно.
  
  Кладбище, утверждал автор, это место, где душа может спокойно отделиться от тела и перейти в новую форму. Город - это кладбище для живых. Стоит душе чуть-чуть подрасти, как город ее подъедает, практически, до основания. Город нуждается в человеческих душах, он отдельное, живое существо. Как только человек начинает строить город на земле, одновременно он создает его по ту сторону, и материалом как раз являются душевные силы. Человек отдает себя городу как физически, так и душевно. В наши дни, писал автор, мир населяют уже не люди, а города. Именно они воплощают собой те прекрасные стройные формы, к которым так стремится человек. Стать бессмертным - означает стать городом. Если город отражается и трансформируется в человеке, то он - город - может быть опять воплощен. Получается, что через людей города не только растут, но еще и умножаются. Обычные люди для города - материал. Отдельные люди - основа для нового воплощения.
  
  Я подумал, что утверждениям автора можно было много в чем возразить, но возражать, согласно его теории, означало остаться тупым, лишенным души материалом для городов.
  
  Город - не паразит, сказал автор. Город был бы паразитом, если бы человек находился снаружи него. Если бы человек строил город и уходил, - как это бывает с произведениями искусства. В человека-творца кто-то закладывает идею, и человек вынашивает ее, кормит собой, воплощает, а потом, обессиленный, идет дальше, или умирает. Но человек-строитель - это иное. У человека с городом договор. Город защищает людей и упрощает их жизнь: человеку для поддержания жизни почти ничего не приходится делать. Но весь избыток времени и сил - это плата городу. Человек, который смог накопить в себе много избытка, выбирается городом как основа, фундамент. Человек становится равным городу, человек становится городом сам, и, таким образом, обретает бессмертие - с тем учетом, что срок жизни города вполне вечность по сравнению с человеческим сроком.
  
  А теперь представьте, предлагал автор, что город как существо иного порядка, в отличие от человека, злого умысла не имеет. Город не борется с человеком. Город - лишь место для трансформации человека в нечто иное. И таким образом, получается, что город - это лаборатория, или - поскольку речь идет не о научных опытах, а о душевном преображении, - город это алхимический котел.
  
  В этом месте я почувствовал, что восхищаюсь этим безумцем, и торжественно выпил за него. Настойка противной уже не казалась. Определенно, тут работала та самая алхимия.
  
  Установленный порядок жизни в городе - это на самом деле порядок обмена, доверительно сообщил мне автор, как бы на ухо. Но поскольку речь идет о преображении, этот порядок должен быть изменен. Не для всех. Для отдельного человека. Ведь вполне естественно, что на один удачный опыт приходится огромное количество неудачных. Город берет от людей душевные силы, и человеку, желающему стать городом, придется это усвоить. Обратитесь к истории, и вы увидите:
  
  Я увидел. Эти персонажи были героями школьных учебников. Все на поверхности, копать не надо.
  
  Но если не надо копать, значит, знают об этом многие?
  
  Очередной глоток настойки сильно ударил в голову. Автор смеялся мне прямо в лицо со страниц. Что же с тобой стало, автор? Наверное, ты уже умер. Но ничего удивительного, что ты со мной разговариваешь: мертвые ведь куда разговорчивее живых.
  
  Я встал, выключил свет, подошел к окну. Пейзаж выглядел очень мирным, сияющим и прекрасным. Он приглашал погрузиться в него: и раствориться. Кристаллик соли в стакане воды.
  
  Я не знал, какой смысл имеет соль, кроме как нечто улучшающее вкус пищи. Дурацкая рукопись. Ерунда. Развлечение. Города созданы для удобства людей, и только. Люди созданы для:
  
  Понятия не имею, для чего они созданы. Если не брать в расчет строительство городов. Замкнутый круг.
  
  Мне не хватало то ли знаний, то ли опыта: то ли зрелости. Привычки отметать все непонятное, а значит - ненужное. Способности делать нечто простое и человеческое. И перестать заморачиваться наконец!
  
  Да, конечно. Макс - это было так просто. Любопытно, где он сейчас. Выбрал себе нового папу? Или прикорнул в чужом подъезде? Тьфу! Еще не хватало жалеть. Снявши голову, по волосам не плачут.
  
  Я закрутил бутылку, поставил на окно и лег. Сон наплывал как очень медленная волна, снизу вверх. И когда он почти накрыл меня с головой, я вдруг подумал, что если город вдруг станет двигаться, поползет куда-нибудь всеми своими домами и улицами, то он будет выглядеть настоящим чудовищем. Из тех, которыми так увлекается Лиза.
  
  
  
  
  31.
  
  Максим не вернулся. Через несколько дней я засунул его рюкзак в стенной шкаф подальше. Я поставил себе жесткий запрет на чувство вины. Находясь под впечатлением рукописи из серой папки, я даже иногда со смешками воображал, будто бы проглотил Макса. То, как события разворачиваются наяву, вовсе не совпадает с тем, что они из себя представляют на самом деле.
  
  Интересно, а Мари я случайно не проглотил? То-то она все печалилась, сил не хватало на радостное отношение к миру. Она питала меня собой, я ведь болел. А потом то ли она исчерпалась, то ли мне ее показалось мало. Кукушонок птенец прожорливый. Похоже, Кукушка его боится, вот и подбрасывает в чужие гнезда. Сколько шансов у Кукушонка превратиться в Кукушку? Тут мы явно имеем Эдипов комплекс в глобальном масштабе. Где-то там у меня есть дом, в котором я хозяин по праву, но я не знаю к нему дороги, поскольку с появлением в этом мире я все забыл. Да если обрывки памяти и всплывут, я вряд ли смогу им поверить - как не поверил в то, что у меня может быть сын.
  
  Первое время по утрам было очень странно обнаруживать себя на кровати. Потом принялся идти снег, и для меня стало привычным занятием лежа лицом к окну наблюдать за падением хлопьев. Ведь теперь мне не требовалось проводить в центре целые дни. На всякий случай я купил себе недорогой мобильник. Желтый. Взбрело вот в голову выбрать такой дурной цвет.
  
  Однажды днем я пошел погулять. За домом Натали за забором находился большой парк, и мне хотелось разобраться, что это такое. Но попасть туда было сложно, я не знал, где там вход. Впрочем, пройдясь вдоль решетки, я вскоре обнаружил дыру - кто-то выломал пару прутьев. От дыры начиналась тропинка.
  
  Сначала я шел по снежной поляне, потом по крутому высокому берегу озера, потом съехал с горки, размахивая руками для равновесия. За полосой кустов разворачивалась большая аллея. От озера ответвлялась белая речка, деревья над ней были облеплены снегом. Тишина, никого, неподвижность. Я огляделся, и нигде не увидел домов, точно парк существовал не в городе, а в каком-то особом месте. Теперь каждый мой шаг звучал очень громко - до того, что мне стало неловко. Несколько раз я останавливался, и пытался понять, как же приноровиться к природе. Но ведь кто-то протаптывал эти тропинки, а значит люди здесь все же бывали. Я представил широкоплечего мужика в ушанке, тулупе и валенках. Он спускается из города сюда, так же, как я, а потом бледнеет и растворяется в белизне снега.
  
  Я пошел по аллее налево, медленно. Казалось, когда я шагаю, что-то поблизости происходит, например, кто-то перебегает от дерева к дереву, но из-за собственного шума я не успеваю заметить. Я повернул, и вдалеке, на очередной белой поляне заметил цветное пятно - девушку в светло-синей куртке и длинной юбке. Лица я не мог разглядеть, но что-то в ее манере держаться - расслабленно, легко и немного грустно - мне показалось знакомым.
  
  Она скатала снежок, подбросила вверх: и тот исчез. В следующий момент я догадался, что он просто упал, но кругом все было белое, и его падение потерялось на фоне снега. Я подошел и узнал Айон. Я обрадовался. Она смотрела серьезно и чуть загадочно, точно была не девушкой, а существом.
  
  - Что ты здесь делаешь? - поинтересовался я.
  
  - А ты?
  
  - Просто гуляю.
  
  Она хихикнула, и загадочность пропала, словно существо нырнуло в норку.
  
  - Но насчет меня ты решил, что я здесь - не просто?
  
  - Ты смотрелась так странно: издалека.
  
  - Это вообще странное место. Очень может быть, что издалека ты вовсе не меня видел.
  
  - Но сейчас ты - это ты? - поддержал я игру.
  
  - Не знаю: - она повела печальным и голодным взглядом по кустам.
  
  - Ты никого не ждешь, я тебе не мешаю? Я бы хотел с тобой поговорить: обо всех вас.
  
  Она кивнула.
  
  - Да, если мы встретились так, то, конечно, нужно поговорить. Только давай не здесь, а то я уже замерзла. Я тут рядом живу.
  
  - Рядом? - удивился я, и опять огляделся. Я обнаружил только деревья и небо над ними.
  
  Айон снова довольно хихикнула, и сказала:
  
  - Пойдем.
  
  Как оказалось, аллея, сделав еще один поворот, выводила к воротам. Оттуда уже было видно гаражи, а за ними - новые девятиэтажки. Я не сразу узнал место, куда провожал Айон в сентябре. Она жила на восьмом этаже. Когда мы вошли, первым делом полутемный и длинный пустой коридор с красноватым блестящим полом вызвал у меня ощущение колдовства. Под потолком висел колокольчик. В комнате, друг против друга и чуть развернутые к окну с какими-то папоротниками, лианами, стояли два кресла.
  
  Но Айон предложила пойти на кухню и выпить чаю. Она порезала лимон и сыр, все сразу стало как-то по-домашнему. Здесь на широком подоконнике, как у меня, стоял телевизор, но только новый.
  
  - Спрашивай, - сказала хозяйка, и отхлебнула из кружки.
  
  - Начнем с тебя. Расскажи о себе.
  
  - Ну, я учусь в магистратуре на философском: - принялась говорить она с равнодушно-замкнутым видом, но я перебил:
  
  - Ты же понимаешь, что я не об этом. Я хочу понять, почему вы такими стали.
  
  'И почему я такой', - добавил я мысленно, но я хотел, чтоб Айон думала, будто я наконец забыл о себе и необходимости выяснить собственное происхождение.
  
  - Вы ведь очень одиноки, правда? Вы живете каждый в собственной квартире, и встречаетесь только в центре. Вы как будто отгородились от реального мира.
  
  - А что такое реальный мир? Каждый строит свою собственную реальность, в ней и живет.
  
  - Но разве вас не беспокоит ваша отдельность? Отсутствие каких-то тесных связей? Ведь круг это не семья. В любой момент можно уйти, как я понимаю. Вон, Олег перестал приходить, и, кажется, никто его не ищет. А вдруг с ним что-то случилось?
  
  - Впечатление, будто ты мне читаешь лекцию о морали, - поморщилась Айон.
  
  - Я провоцирую тебя на откровенность, - улыбнулся я.
  
  - Я не задумываюсь над тем, почему я одна. Так получается. Это удобно. Много пространства. Можно свободно дышать.
  
  - Дышать где угодно можно.
  
  - Да неужели? Ты просто не знаешь, о чем говоришь. У меня в детстве астма была. Родители все время скандалили, а я начинала кашлять. Ты представляешь, что такое приступ астмы? Это очень страшно, особенно когда ты ребенок. Меня увозили по скорой несколько раз. Врачи решили, что это от аллергии, и пришлось отдать кошку. Но приступы прекратились только, когда я поселилась здесь.
  
  Так мне и удалось спровоцировать ее говорить. Я не зря третий месяц работал психологом. Она выдавала очередную порцию и напряженно останавливалась, точно в ней было еще много всего, но словами это не выразить. Я задавал новый вопрос, как на консультации. Но, в отличие от консультации, мне было все интересно. Наверное, потому, что Айон и остальные люди из группы казались мне очень близкими: и живыми.
  
  Сестры Айон и Лиза выросли в университетской семье. Хорошие девочки, хорошие оценки. Мать устраивала им разбирательства из-за каждой четверки. До последнего класса решала, что и куда надеть почти взрослым уже дочерям. Покупала уродские платья, ссылаясь на бедность. Если что-то не так, устраивала истерики - им и отцу, который, в отличие от жены, был человеком сдержанным. Никто не знал, что творится в этой семье, разве что кроме соседей, которые каждый вечер слышали крики и иногда рассерженно стучали в стену. Родители девочек всегда после работы возвращались домой и не приглашали гостей. Если скандала не было, то обычная картина вечера выглядела так: мать с головной болью лежит в дальней комнате, тихие девочки сидят в другой, проходной, с книжками, а отец на кухне читает газету и пьет крепкий чай.
  
  В шестнадцать лет Лиза сбежала жить к бабушке. С удивлением я узнал, что сейчас Лизе тридцать: она выглядела намного младше. Такая светлая снаружи и очень темная внутри. Айон сказала, что у Лизы есть другая история жизни, не здешней. С другими родителями. Бабушка умерла, Лизе досталась квартира, а квартиру Айон купил папа, который сделал карьеру ученого и сейчас получал крупные гранты. Лиза даже как-то сходила замуж, года на два, как будто из любопытства. Развелась, когда начала учиться на психологическом факультете, второе высшее. Айон поступила на философский, и примерно в это самое время их мама ушла в какую-то секту, бросила работу, уехала и пропала. Но к ней в семье относились так, что никто разыскивать не стал.
  
  Айон по паспорту, конечно, звали не Айон. Но она призналась мне, что лет с пятнадцати меняла имена каждый год, пока не остановилась на этом. Да, она ходила в клуб к толкиенистам, но это почти не сыграло роли. Айон не знала, кто она такая на самом деле. Она не верила в то, что девочка, о которой знают в школе и дома - это она настоящая. Она как будто разделилась на несколько человек, и через ее тело действовал то один, то другой. Или она позволила кому-то вселиться в себя. Нет, никакой шизофрении. Она всегда вела себя сдержанно. Просто такая жизнь.
  
  - Не знаю, - резко оборвала себя Айон. - Я не уверена, что можно что-то понять о человеке по так называемым 'объективным' фактам. Человек, или, например, существо, или чудовище, или демон - это не что-то статичное, а процесс. Самым естественным было бы каждый день брать себе новое имя. Та я, которая была три года назад - это абсолютно не та, которая сейчас.
  
  - Я тебя понимаю, - сказал я, как, бывало, говорил на консультации, поддерживая клиента, но сейчас я, похоже, действительно понимал. Проникался.
  
  - Об этом же никто не пишет, и даже не говорит. Поэтому непонятно, как происходит на самом деле. Никто ведь не выяснял. И все, что я тебе тут говорю, это неправда.
  
  Я улыбнулся, кивнул.
  
  - Расскажи еще неправду. Мне нравится эта неправда.
  
  - Например, Натали с семнадцати лет встречается с Демоном. Она приехала сюда поступать из другого города. И когда начала жить в общаге - в 'тройке', между прочим, - он стал к ней приходить. Только это не то, что ты думаешь. Он просто садился на край кровати, а она боялась, боялась: но когда на рассвете он исчезал, начинала жалеть. И при этом ни разу не решилась поговорить с ним. Думаешь, этому можно верить?
  
  - Конечно.
  
  - Но ведь это неправда.
  
  - Если верить, все что угодно может стать правдой. Ты же сама говорила, что каждый строит свою реальность. Ты выбираешь из своих фантазий то, что тебе нравится, и оживляешь их.
  
  - Так можно договориться до того, что кто-то выбрал нас и оживил.
  
  - А разве это не так?
  
  - Я недостаточно в это верю.
  
  - Поэтому ты не можешь быть стопроцентно Айон.
  
  - Ого, - сказала она, глядя на меня с иронией и любопытством. - А ты, значит, Айгор, потому что поверил в себя - такого, как хочется?
  
  - Настолько поверил, что забыл все остальное: Но не будем обо мне. Лучше скажи, вот Иван - это тоже двойной человек? Мне кажется, он себе на уме. Сдерживает свою жестокость.
  
  - Он единственный из наших парней, кто был в армии. Он бросил учиться и пошел добровольно. Теперь вернулся, и поступил на философский. Кстати, он знаком с Мари:
  
  Айон внимательно смотрела, как я отреагирую.
  
  - Он, кажется, даже влюблен в Мари.
  
  - Трудно в нее не влюбиться, - сказал я с максимальным спокойствием, но напряжение все-таки между нами повисло. - Давай вернемся к Ване. Что ты еще знаешь о нем?
  
  - Впервые он появился у Лизы на платных тренингах. Очень замкнутый. Двух слов связать не мог. Сейчас он как будто проснулся. Кажется, у него проблемы с отцом. Может, даже отец его бил. Мне кажется, если б Ваня нас не встретил, он спокойно закончил бы вуз, стал рядовым инженером, женился:
  
  - А тут в него тоже кто-то вселился, - усмехнулся я.
  
  - Это сложно, - Айон сосредоточенно смотрела в опустевшую кружку, которую наклонила перед собой так, чтоб было видно дно. - Хорошо, если б действительно кто-то сразу вселялся, и замещал собой человека. Но они ведь перемешиваются, мешают друг другу. Нельзя же сразу осознать себя несколькими существами. И жить как-то надо: в нормальном мире. Хотя этот нормальный мир часто кажется отвратительным.
  
  - У вас: то есть, у нас какое-то детское противопоставление нормальности и ненормальности.
  
  - Это мы просто так говорим. По правде, одно перетекает в другое, появляется нечто третье: Слова имеют мало отношения к опыту. Если тебя, например, поджаривают на сковородке, то ты только будешь кричать, что тебе горячо, но вряд ли осознаешь, как из сырого делаешься жареным.
  
  Она махнула ресницами, вскинула глаза вверх, вероятно, представляя, то, что сказала, и посветлела: обрадовалась ясной картинке.
  
  - Или, скажем, если варить в воде мясо и овощи, то это будут не овощи с мясом, а суп, - продолжила она.
  
  Я не мог не вспомнить про алхимию. Да уж, каждый из нас тот еще овощ. Я перевел разговор на Василия. Он оказался младшим ребенком в семье, его тридцатипятилетний брат был католиком, начальником мелкой конторы и отцом двоих детей. Василий закончил университет к тридцати годам, недавно, а до этого серьезно занимался только йогой.
  
  - Очень спокойный, устойчивый человек, - сказала Айон. - Он всегда делает то, что считает нужным, но ничего лишнего. И не переживает по этому поводу.
  
  - Кажется, йога так и работает. Очищение.
  
  Я опять подумал про себя. Доочищался. Стоило ли это делать?
  
  - И мы еще забыли про Сережу, - вернула меня к разговору Айон. - Он тоже бросил учиться, хотя его звали в аспирантуру. Пришлось выехать из общежития, а когда не стало возможности жить у знакомых, он уехал в деревню сторожить чей-то дом. И пробыл там целый год. И еще: он пишет стихи.
  
  - Серьезно? Да, он похож на поэта.
  
  Айон прикрыла глаза, вспоминая, а потом отчетливо продекламировала:
  
  - Сплю, укрывшись темным небом,
  Словно старым теплым пледом,
  Подвернув его под горы,
  Позабыв дневные ссоры
  Все, что было в свете дня,
  Не касается меня.*
  
  'Все, что было в свете дня, не касается меня', - мысленно машинально повторил я. Как заклинание. Тут бы мне и проснуться. Потому что львиная доля того, что я помнил и запоминал, была как неважный, поверхностный сон.
  
  ------------------------------------
  
  * стихи Сергея Ковыршина
  
  
  
  32.
  
  Тут в дверь постучали. Айон насторожилась. В квартиру кто-то вошел, - она забыла, или не захотела запереть.
  
  - Кто это? - я сделал движение, чтобы встать.
  
  - Сиди! - резко махнула она на меня.
  
  - Ты разве не боишься?
  
  - Я-то нет. Но вдруг мы его спугнем?
  
  - Кого?! - мне стало не по себе. Вошедший топтался в прихожей, наверное, разуваясь. Потом пошел к нам по длинному коридору. Я, даже обернувшись к дверному проему, не мог его видеть, поскольку коридор был за углом.
  
  - Уфф: - облегченно выдохнул я, наконец увидев перед собой Ивана.
  
  Но тот, наоборот, смотрел на меня с напряжением, даже как-то насуплено. Я встал и подал ему руку. Он пожал, хотя было заметно, что он этого делать не хочет. Я перевел взгляд на Айон. Та изображала, будто ей ситуация безразлична. Но явно что-то сдвинулось с места, стало шатким, неудобным. Поэтому я садиться обратно не стал.
  
  - Я пойду. Спасибо за чай.
  
  Они вышли в прихожую проводить. Стояли молча, чем-то похожие друг на друга. Точно когда-то они совершили вместе долгое трудное путешествие, и стали как брат и сестра.
  
  На лестнице у меня возникло отчетливое ощущение, будто бы нечто важное творится за спиной, но мне туда ходу нет, как ребенку, которому по возрасту не положено. Они и на мои вопросы часто отвечали со снисхождением, не открываясь. Не доверяя. Не потому, что я их мог обмануть или подставить, а оттого, что не верили в мои силы принять.
  
  Впрочем, кому они верили? Для Айон доверие проявлялось, кажется, не в разговорах, а, например, если стоять в полумраке и осторожно, без слов, по очереди качать колокольчик.
  
  Иван нагнал меня на улице. Почти стемнело, а фонари в переулке почему-то еще не зажгли. Я услышал, как кто-то большими прыжками настигает меня, но оборачиваться не стал, понадеявшись, будто он не имеет ко мне отношения. Как бы не так. Запыхавшийся Иван пошел рядом, слева.
  
  - Ты через питомник?
  
  - ?
  
  - Питомник ботанического сада. Тот большой парк.
  
  Вот оно что. Парк для растений, а не для людей. Поэтому и входа нормального не найдешь. Ворота, через которые мы выходили с Айон, имели, похоже, хозяйственное значение: на дороге две широких - от грузовика - колеи.
  
  Что-то не давало мне спросить Ивана прямо, почему он идет со мной. Может, просто нам по пути? Но я поинтересовался, почему он не остался.
  
  - Я только кассету Айон заносил, - он явно врал. Зачем он тогда разувался и раздевался в квартире? Планы его поменялись, когда он увидел меня.
  
  Я ждал. Мы шли быстро, в ногу. Поднялись в горку, там на дороге была сплошная снежная каша, но мы не сбавили темп. Когда кончились гаражи, стало видно решетку, и за ней - утонувший во тьме питомник.
  
  - Подожди, - сказал Иван.
  
  Я остановился. Мы стояли лицом к лицу. Он был не совсем уверен в себе, и при этом смотрел на меня недобро. Я почувствовал угрозу.
  
  - Ты никуда не уезжаешь в ближайшем будущем? - спросил Иван.
  
  - Нет. А почему это я должен уезжать? - оскорбился я. Оскорбил не вопрос, а его интонация.
  
  - Потому. Тебе нельзя оставаться в городе, - он тяжело качнулся в мою сторону. Я отступил на полшага, хотя вряд ли он собирался ко мне прикасаться.
  
  - С чего ты взял? - вспылил я, но тут же взял себя в руки. - Иван, ты полную ерунду говоришь. И ведешь себя, мягко говоря, странно. Будь проще, Ваня.
  
  Я надеялся сманипулировать, растворить так его агрессивность. Мне сегодня ни с кем не хотелось сражаться. Передо мной стоял стройный спортивный юноша в шапке, надвинутой до бровей, с жестким, но довольно привлекательным лицом. При этом создавалось впечатление, что этот юноша ни разу в жизни искренне не веселился, не радовался, не смеялся.
  
  Я развернулся и пошел к питомнику. Иван потопал за мной.
  
  - Из-за тебя всем будет плохо! - крикнул он.
  
  - Глупости, - бросил я через плечо.
  
  - Некоторым из-за тебя уже плохо.
  
  Я резко развернулся. Иван чуть не налетел на меня, но удержал дистанцию.
  
  - Кому уже плохо?
  
  - Ты знаешь.
  
  Я прикинул, кто из центра мог из-за меня переживать. Никто. Я ни с кем не сходился достаточно близко.
  
  - Маша Соколова, - сказал Иван.
  
  Мне стало очень неприятно, точно в лицо швырнули колючий песок. В глаза не попало, но все равно мерзко.
  
  - Это она тебе так сказала? - я постарался, чтобы мой вопрос звучал как можно резче.
  
  - Дда: - неуверенно выдавил Иван.
  
  - Врешь.
  
  - По крайней мере, она жалеет, что тебя сюда привела: привезла.
  
  Вот скотство! Опять меня возвращают к тому, откуда я взялся. Это было как цепь, которой меня приковали к стене. Из-за нее я не мог двигаться дальше.
  
  Я повернулся, и вошел в ворота. Иван продолжал идти следом. Мне было плевать. Точнее, я заставлял себя чувствовать, будто бы мне плевать. Я немного замедлил шаг, и спросил:
  
  - Вы давно с ней встречались?
  
  - Мы видимся каждый день. Мы ведь учимся в одном корпусе.
  
  - И вы разговариваете обо мне?
  
  - Мы говорим обо всем.
  
  - А что у нее с Ладыжцом?
  
  - Ладыжец? Это который Женя? Такой темный, мутный дядька с бородой?
  
  Я хмыкнул. Интересно, каким 'дядькой' был для двадцатитрехлетнего Ивана я.
  
  - Я не в курсе, - сказал он. - Ладыжец иногда заходит на переменах, дает ей какие-то книжки.
  
  Просветитель он наш. Что ж, по крайней мере, если Мари не рассказывает Ивану о своих отношениях с Ладыжцом, то здесь ничего серьезного нет.
  
  - Все равно тебе надо уехать! - твердо послал он мне в спину.
  
  Я вздохнул: как ты мне надоел! Я свернул с аллеи на узкую тропинку. Я не знал, куда она меня приведет, но надеялся так отделаться от Ивана. Не вышло. Я пошел быстрее. Он тоже ускорил шаг. Я обернулся и оскалился:
  
  - Отстань от меня!
  
  У него было жутко злое лицо. Я тоже разозлился. Абсурд какой-то. Может, он псих? Почему он не объяснит мне по-человечески?
  
  Я опять развернулся к нему, он встал как вкопанный, но я не собирался с ним говорить. Я угрожающе пошел на него.
  
  - Давай, вали отсюда!
  
  - Сам вали.
  
  Я чуть не выматерился. Будь он постарше, посильнее, я б его ударил. Но я только сказал:
  
  - Я останусь здесь. На твое мнение мне плевать. Я живу там, где хочу.
  
  На самом деле, я жил там, где мог, но это были мелочи. Поставив таким образом точку, я повернулся к нему спиной и пошел дальше, точно его не существовало. Тропинка круто уходила вниз. Балансируя, чтобы не поскользнуться, я сбежал по ней. Иван налетел на меня, когда я прошел еще буквально несколько шагов. Я этого не ожидал. Он сильно, с разгону толкнул меня в спину и немного вбок. Я неловко повалился в снег, прямо на четвереньки. Я думал, Иван набросится на меня, но этого не случилось. Я сел и посмотрел на него. Его лицо выражало вызов и надежду на то, что я дам ему сдачи.
  
  Я вздохнул. Встал. Отряхнулся.
  
  - Козел, - сказал я почти спокойно. Вся моя злость куда-то выветрилась.
  
  - Уезжай, - попросил Иван. - Или умри.
  
  - Ого! Ничего себе просьбы, - я коротко и нарочито рассмеялся. - А что изменится, если я останусь? Мир перевернется?
  
  Он молчал, угрюмо глядя на меня.
  
  - Что ты себе про меня навыдумывал? - снисходительно произнес я. - По-твоему, я - воплощенное зло? Очередное воплощение вашего Демона?
  
  - Гораздо хуже, - рот его дернулся, точно от нервного тика.
  
  - Ваня, сходи к психиатру. Психологи тебе уже не помогут, - с этими словами я поставил мысленную плотную стенку между нами, и ушел. Я чувствовал себя очень уставшим.
  
  - Тебе надо покончить с собой! - прокричал Иван вслед, но на этот раз догонять не стал. Кажется, ему надоело тоже. У меня складывалось полное впечатление, будто бы он не соображает, что говорит. Будто играет. Ха! А вдруг это и вправду часть какой-то игры? Он мог проспорить желание, или что-то типа того. И Айон его послала: нет, не Айон, это не в ее духе. Скорее, Лиза. А мне казалось, Лиза ко мне относится лучше. Или, может быть, Натали? Кто их, экспериментаторов, разберет. Делать им нефиг, вот они и извращаются. Но эмоциональный кайф ловят, в этом нельзя усомниться. Может и мне устроить что-нибудь эдакое? Жизнь все равно невероятно пуста, надо же чем-то ее заполнять.
  
  Я представил, как знакомлюсь с девушкой, желательно помоложе, понаивнее, например - со старшеклассницей, и гружу ее на предмет того, что я пришелец. Даже не инопланетянин, а вообще из другого мира, куда известным транспортом не попадешь. А когда она забеременеет, начну внушать, что младенец будет похож на синюю жабу. Причем надо запугать ее так, чтобы она никому не рассказывала: Я ведь смогу. Я владею гипнозом. Но тут мне стало противно. Не от самого себя, правда, а от предполагаемой глупости девушки, которая поймается на такое. Да и скучно.
  
  Интересно было бы разыграть, например, Натали. Конечно, она не позволит себе забеременеть, но это необязательно. Я могу сделать вид, будто во мне живет всемогущий дух. Сначала ей захочется, чтобы так и было. К тому же, она станет поддерживать мои игры, потому что ей приятно завести со мной особенные отношения. Таким образом, в своих глазах она обгонит Лизу. Я стану прислушиваться к Натали больше, чем к Лизе. Лиза почувствует тайну, но станет сдерживаться, потому что слишком высокого мнения о себе - делает вид, будто ей люди, по большому счету, неинтересны. Но связь между Натали и мной ее разозлит. Айон примется переживать из-за Лизы. Иван начнет за Натали беспокоиться, ведь даже если у него нет конкретных причин меня ненавидеть, все равно он меня недолюбливает, и не захочет, чтобы я тесно общался с кем-то из круга. Ему ведь явно не понравилось, когда он встретил меня у Айон. А Натали я скажу, будто дух во мне не разбужен, и мне из-за этого тяжело. Это даже станет выглядеть не как обыкновенное вранье, а как трагическая метафора. Поэтому Натали проникнется, и начнет стараться. Может, она полюбит меня. Может, она снова меня захочет. И она опять обнаружит, что я не возбуждаюсь на нее. И в третий раз, и в четвертый. Сколько бы она не пробовала. И в конце концов поймет, что я всего лишь тупой импотент. Тогда может ей сразу признаться, что я импотент? Что после того, как долго общался с Мари, я потерял половую силу, и секс мне доступен только во сне. Сможет ли Натали меня тогда пожалеть?
  
  Я представил, и снова преисполнился отвращения. Но на этот раз к себе самому. Я поспешно вспомнил о Лизе, которая спит только с Демоном, и не комплексует от этого. Мне просто не встретилась подходящая женщина, как ей - подходящий мужчина. Ведь это очень выгодно в наше время - соблюдать целомудрие. И заразы никакой не подцепишь, и нервы в сохранности. Близкие человеческие отношения - лучший способ разрушить себя. Умереть, сохраняя видимость жизни. Только в первое время люди, сближаясь, поддерживают и вдохновляют друг друга. А потом получается приблизительно так, как огонь пожирает поленья в костре. Выгорает. Остаются одни ошметки, которые хочется выбросить: и забыть.
  
  Что там кричал мне Иван? Покончить с собой? А что, тоже неплохой вариант. В другой раз принесу с собой в питомник намыленную веревку, ведь ночью здесь явно никто не ходит. Утром найдут: но уже не меня. А я стану являться к знакомым во сне, и в центре воскресными вечерами будут ставить второе пустое кресло.
  
  
  
  33.
  
  Тем временем Лиза перестала вести тренинги и собирать группу по воскресеньям. Поговаривали, что у нее кризис, но так небрежно, будто это обычное дело. Я немного скучал, но с другой стороны мне неловко было встречаться с Иваном, а тут все разрешилось само собой. Я втянулся в работу, стал вести подробные дневники консультаций, строил какие-то схемы. Оказалось, если смотреть на клиентов не как на людей, а как на материал для собственного творческого роста, то этим можно реально увлечься. Моя позиция выглядела не слишком этичной, но я где-то вычитал, что растрачивать душевные силы на всех подряд для психолога непрофессионально. Немного позже я сообразил, что психолог по отношению к 'обычному', неподготовленному человеку - это существо иного порядка. Если много и регулярно думаешь над проблемами не только собственными и друзей, но и чужих людей, происходят какие-то качественные изменения. Ты начинаешь четко понимать, что делать, но при том, практически, перестаешь переживать. Многие драматические ситуации стали вызывать у меня смех, который, конечно, я тщательно прятал. Жаль, я пока не мог смеяться над собой. Но, по крайней мере, одну хорошую вещь работа в центре со мною сделала: я почти перестал относиться к себе серьезно.
  
  Однажды в перерыв между встречами я пошел покурить. Конечно, можно было остаться в комнате и открыть форточку, но мне хотелось отключиться от атмосферы тяжелого разговора. Последний час пожилая женщина жаловалась мне на непонимание детей. Сын и дочь отказывались с ней общаться. Это была тяжелая грузная тетка с одышкой, властными манерами и сединой, плохо покрашенной в ярко-рыжий - морковный - цвет. Когда в конце я встал ее проводить, она норовила вцепиться мне в плечо, и продолжала говорить, говорить. Я кивал и постепенно подвигал ее к выходу. Наконец дверь закрылась, я подождал минут пять, чтобы с ней не столкнуться, а потом вышел сам.
  
  В зале люди собирались на тренировку. Две девочки в мешковатых спортивных костюмах, согнувшись, протирали влажными тряпками пол. Сэнсей сосредоточенно смотрел, как они работают, потом перевел взгляд на меня, подошел и попросил ходить у стены, чтоб не топтать. А лучше совсем не ходить. Он неожиданно улыбнулся, как обнаглевший мальчишка. Я улыбнулся в ответ и с ехидством сказал, что, хотя сам я, конечно, буду ходить по стенке, но за клиентов своих отвечать не могу - они люди с проблемами, могут и по диагонали, и даже зигзагами. На что сэнсей ответил, что тогда у них проблем будет больше. А я сказал, что это как раз хорошо, потому что они станут платить больше денег. Тут я увидел Лизу. Она стояла там, где коридор вливался в зал, и с удовольствием следила за нашей несерьезной перепалкой.
  
  Я резко оставил сэнсея и подошел к ней. Сэнсей сделал вид, будто так и надо, и захлопал в ладоши, приглашая учеников садиться в круг.
  
  - Ты хотел покурить? - сказала Лиза, заметив в моей руке зажигалку. - Тогда лучше пойдем на крыльцо, он не любит, когда посторонние смотрят на тренировку.
  
  Она была в узкой дубленке с пышным меховым воротником, ярко накрашенная, похожая на Роскошную Даму. Какой уж там кризис! Во всяком случае, бизнес у нее явно идет хорошо.
  
  - Почему это мы посторонние? - спросил я, когда мы оказались на улице. - Ты же вообще здесь руководитель, и можешь делать все, что хочешь.
  
  - Юра такой человек, он строит собственный мир и боится, что на него повлияют. Он будет злиться и напрягаться, хотя нам этого не покажет. Но на учениках сорваться может. А вдруг кто-то обидится и уйдет? Центру это невыгодно.
  
  - Он - боится? - удивился я. - Он всегда казался мне самым спокойным здесь.
  
  Лиза рассмеялась.
  
  - Ты разве не заметил, насколько он замкнут? Он же никого к себе не подпустит, пока двадцать раз не проверит.
  
  - Я думал - это часть того, что он преподает: Методологический принцип, что ли.
  
  - Ученикам он так и говорит. Да, в айкидо как раз главный принцип - уходить от удара. Но он уходит даже тогда, когда никто бить не собирается.
  
  Она заметно погрустнела, и тут я догадался.
  
  - Ты хочешь сказать, что знаешь это по себе? Что он уходил: от тебя?
  
  Она усмехнулась, глядя на истоптанный снег, и я ощутил в ее смехе досаду и разочарование. Потом вскинула ясные глаза на меня.
  
  - Понятия не имею, кто от кого ушел. Скорее, я его выгнала. Да, если хочешь знать, мы встречались. Давно. Он тогда был женат. Но когда я его увидела в первый раз - он вел показательную тренировку на одном психологическом семинаре, - то поняла, что обязательно с ним пересплю. Я ему устроила помещение, набрала людей в группу: Где-то через месяц мы стали встречаться. Дай мне, пожалуйста, сигарету.
  
  Впервые за все время общения в этом кругу я слышал историю о чьем-то романе.
  
  - Ты знала, что у него есть жена?
  
  - Конечно. Я такие вещи сразу выясняю. Для разовой встречи это значения не имело, но он пришел ко мне второй раз, третий. Я стала дергаться, тем более я знакома с его женой, и она мне, честно говоря, нравится. Я пыталась понять, как у них все устроено. Мне противно, когда люди друг друга обманывают. Оказалось: Айгор, он настолько мастерски выкрутился! Он вместо жены сделал себе ученика. Она от него так балдела, такими глазами всегда смотрела. А он ей внушил, что она - его ученик, и ее задача - учиться быть самостоятельной. Представляешь, он в порядке обучения отправлял ее одну за реку со спальником, ножом и спичками. Как скаута.
  
  Я представил, и мне стало очень смешно.
  
  - У них дети есть?
  
  - Две дочки. В этом-то и была проблема. Он целыми днями пропадал где-то, если вечером не было тренировки - ходил по гостям, в том числе и ко мне. Дочки переживали, конечно, что папу не видят. А жена долго не выдержала, стала ему устраивать сцены. Тем более, если она сама нервничает, то и дети вслед за ней дергаются. В общем, они договорились, что он всегда возвращается не позже часа ночи:
  
  - А как же вы тогда:
  
  - Вот именно. Часов в десять-одиннадцать он ко мне приходил, и сначала мы долго пили чай и разговаривали. Он не доверяет, а я - такая же. Нужно время. А в конце, так сказать, свидания, он встает, медленно одевается, смотрит в окно: Сейчас я думаю, что он тянул из-за того, что чувствовал себя неудобно, и хотел как-то смягчить, - у нас же были серьезные отношения. Или надеялся, что я буду его уговаривать задержаться. Но я не уговаривала. По большому счету меня устраивала ситуация. Мы не зависели друг от друга.
  
  - Тогда почему ты говоришь об этом так резко?
  
  - Потому что я ему не могла позвонить, когда мне плохо. Или могла позвонить, но он не мог придти.
  
  - Ты сказала, он БЫЛ женат. А теперь?
  
  - Он достал свою жену до того, что она тоже завела роман на стороне. А потом ушла к тому человеку, и детей забрала. Юрка остался один.
  
  - Но ты тоже осталась одна?
  
  - Знаешь, я испугалась, когда узнала, что они развелись. Он действительно сначала стал приходить ко мне чаще. Но, видимо, я так себя вела: всегда была готова, что он вот-вот уйдет. И он уходил. А потом я перестала с ним спать. Понимаешь, он со мной себя чувствовал неуверенно, поэтому каждый раз надо было дать ему какой-то знак - подойти, прикоснуться. Но я перестала это делать.
  
  - Почему?
  
  - Отношения исчерпали себя, - она сказала это с мстительной жесткостью.
  
  - Ты всегда поступаешь так?
  
  - По-разному: - но я понял, что у нее было много подобных историй. Ей всегда хотелось большего. Мужчину, который был бы замкнут на ней, был всегда готов к ней придти, и при этом - яркого, независимого человека. Но это невозможно. Поэтому она выбрала: то, что выбрала.
  
  Лиза явно чувствовала себя не очень уютно, и я не стал ее мучить.
  
  - Знаешь, я хочу тебе дать почитать одну рукопись. Но как это сделать? Ты почти не бываешь в центре, а передавать через третьих лиц мне не хочется.
  
  Я напрашивался к ней в гости. Она сразу меня раскусила и улыбнулась с видом победительницы.
  
  - Давай завтра в 'Кукушке', часиков в шесть.
  
  Мне оставалось только согласиться, будто я ничего такого в виду не имел. Обычная деловая встреча. Кроме того, мне надо было поделиться кое-какими идеями насчет развития центра.
  
  Снег падал так мягко, так вкрадчиво, что хотелось сесть на скамейку в глубине рощи, да и превратиться в сугроб. Круглые фонари под елками напоминали о приближении Нового года. Несколько человек в кафе вели себя настолько тихо, что выглядели заговорщиками. Лиза вошла сразу за мной, и я понял, что, скорее всего, она меня видела, но догонять не стала. Это было вполне в ее духе. Я и сам понемногу приходил к выводу, что интереснее наблюдать за людьми со стороны, чем задавать вопросы: больше узнаешь, лучше поймешь. А ведь это могло быть психотерапевтическим методом. Помещать клиента в большой пустой дом, смотреть, как он себя ведет, и понемногу изменять условия. В большой дом за городом, с красивым садом: Я наткнулся внутри себя на холодную пустоту, которую в последние месяцы тщательно старался замаскировать, и поспешно вынырнул во внешний мир, чтобы успеть помочь Лизе повесить дубленку.
  
  К кофе она попросила пирожное: мол, раз тебе нужна эта встреча, так угощай. Я подавил неприязненную мысль о том, что Лиза намного обеспеченнее меня. Все-таки она дала мне работу, а без паспорта я и дворником бы не устроился.
  
  - Рукопись, - подвинул я к ней первым делом серую папку.
  
  Она сразу заглянула туда, но явно из вежливости: пирожное ее занимало больше. Или она так надо мной издевалась.
  
  - О чем она?
  
  - Внутренняя алхимия, - вспомнил я определение Ладыжца.
  
  - С ятями: дореволюционная, - задумчиво сказала Лиза. - Зря ее переснимали. Надо было переписывать вручную.
  
  - И чтобы каждый переписчик что-то добавлял от себя, - усмехнулся я.
  
  - Это и ценно. Это значит, что он пропустил сквозь себя, попробовал, попрактиковал. И поделился личным опытом в современных условиях. Ведь люди, которые жили сто лет назад, очень от нас отличаются. Нужен другой подход, более прагматический, что ли.
  
  Казалось, бегло полистав рукопись, она умудрилась почувствовать смысл. Во всяком случае, я был с ней согласен.
  
  - Я думаю, автор подходит слишком буквально, от этого текст выглядит несерьезным. Вот если расписать это в психологических терминах: Лиза, это связано с одной моей идеей. Тебе должно понравиться. Я считаю, что центр должен выпускать журнал.
  
  Наконец она взглянула на меня с интересом - даже положила ложку.
  
  - Научный, или вроде того, - продолжил я. - У нас хорошие возможности для исследований. То, с чем мы имеем дело, почти не изучено. Мы должны организоваться и начать писать о своем опыте - как о личном, так и о профессиональном.
  
  Но Лиза, на секунду вспыхнув, как-то сразу потухла и опять ковырялась в пирожном.
  
  - Лиза! - возмутился я. - Нельзя же все время играть. Надо выходить на серьезный уровень.
  
  - Серьезный! - хмыкнула она. - Что ты можешь об этом знать? Мы строили планы, вроде твоих, когда нам было немного за двадцать. Но тогда никто бы мне здание под центр не отдал. Или Игорь Чертанов - я с ним знакома лет десять. Такой хороший мальчик, книжки самодельные привозил из Новосибирска - вроде твоей рукописи. Третий том Кастанеды! Структура магии! Так ведь магом он стал никаким, пустил мозги в бизнес. И я не лучше. Остается свободное время, вот мы и развлекаемся. И надеемся, что когда-нибудь это кончится. Кому, по-твоему, нужен такой журнал? Ты еще, наверное, думаешь, что он цветной должен быть? А сколько это стоит, представляешь? А кто будет его покупать?
  
  Этого я от Лизы не ожидал. Было так, как если бы я показывал ей на солнце, а она закричала на меня, что это, мол, всего лишь электрическая лампочка. Я ощутил опустошенность.
  
  Наверное, выражение моего лица изменилось сильно, - Лиза остановила себя, а после короткой паузы изменила агрессивный тон на доверительный:
  
  - Помнишь, мы говорили, что нас здесь бросили? Понимаешь, если сопротивляться движению мира вокруг нас, продвигать свои безумные идеи - ничего не выйдет. Мир оттолкнет, он намного сильнее. Лучшее, что мы можем сделать - это расслабиться и плыть по течению. А уж течение принесет к океану. Только ничего лишнего. Мы должны помнить, кто мы такие:
  
  Она понизила голос, как будто гипнотизировала меня.
  
  - Никаких подвигов. Никаких прорывов. Заурядный психологический центр:
  
  Я сделал усилие и попробовал вырваться из сетей, которые она расставляла.
  
  - Но вы ведь стараетесь быть не как все!
  
  - Мы не стараемся. Мы просто не делаем лишних движений. А психология: что особенного в психологии в наше время? Четыре психологических факультета в год выпускают сотню психологов. И у каждого свои заморочки. Нам только повезло со зданием.
  
  Я вспомнил, что мне говорили про кризис у Лизы. Если она сама верила в то, о чем говорит, значит, в ней явно что-то перегорело. Как пресловутая лампочка. Но лампочку, я надеялся, можно сменить.
  
  - Когда ты последний раз виделась с Демоном?
  
  - С Демоном? Кто такой Демон?
  
  Хотелось верить, что она только играет. Но местами в ее голосе прорывалась истерика.
  
  - Лиза, - сказал я как можно мягче. - Ты же очень талантливая. Может, тебе вернуться на факультет? Написать диссертацию: о том, что ты знаешь. Представляешь, такая феноменологическая диссертация о трансперсональном опыте! Это же будет прорыв.
  
  Она саркастически и натянуто рассмеялась.
  
  - Видела я этих: диссертантов. Взять того же Чертанова. Экзистенциальная психология - это же очень круто, на такое мало кто тянет. Тема смерти, пограничных состояний: И вот пожалуйста: он разбивает одну машину за другой. Я однажды ездила с ним, больше не хочется. Он рассказывал, как на трассе до аэропорта врезался в столб. Сначала, конечно, шок, потом сидел, смеялся, отходил. Вот тебе и экзистенциальная психология.
  
  Мне вдруг пришло в голову, что я сам ПОМНИЛ, как разбил машину. И, между прочим, в таком состоянии, как сейчас, я бы тоже слишком не заботился о правилах дорожного движения. Я буквально видел, как зимней ночью Игорь сидит в покоцанной хонде и с неуверенной улыбочкой дрожащей рукой достает сигарету. Будто бы я там был. Будто был им.
  
  - Ты не знаешь, это случилось зимой?
  
  - Понятия не имею. Вполне вероятно. Зимой ведь заносит на льду.
  
  - А какая это была машина? То есть, это хонда была?
  
  - Я не разбираюсь. Но машинка недешевая, иномарка. И это еще не все. Был случай где-то полгода назад. Я удивляюсь, как он до сих пор ездит. Игорь и еще один преподаватель поехали с девушками-студентками за город - отмечать диплом, что ли. И машина: в общем, официальная версия, будто Игорь дал девушке порулить. Она сказала, что прав у нее нет, но есть способности. Он ведь экспериментатор у нас. Вот и доэкспериментировался. Машина вдребезги, одна девушка погибла сразу, другая попала в реанимацию. Ей лицо осколками порезало, говорят, очень сильно. А Игорь: он вылетел через лобовое стекло прямо в болото.
  
  Она подавила горький смешок.
  
  - Об этом много говорили, писали в газетах и возмущались. Игоря выгнали с философского - он там раньше тоже преподавал. А на психологическом просто преподавателей не хватает. Конечно, был суд. Но Игорь то ли откупился, то ли выкрутился:
  
  Она немного помолчала, а потом добавила:
  
  - Мне кажется, он хотел умереть.
  
  Я подумал про Мари. Если она раньше встречалась с Игорем, то вполне могла оказаться погибшей девушкой. Как хорошо, что я был с ней тогда! Может, я ей и был нужен, чтоб защититься от влияния Игоря?
  
  Черт, но как же много загадок! Я помнил, Мари рассказывала, будто мы вместе ездили за реку - до моей потери памяти. Так Игорь это был или я? Я или Игорь? Тогда мы были невероятно похожи. Что нас с ним связывало? Может, однажды на грани смерти Игорь какую-то часть потерял, - и так появился я?
  
  Я покрылся холодным потом. Непривычное, неприятное ощущение. Я заказал еще горячего кофе. Хотя, наверное, следовало заказать коньяка.
  
  - Лиза: - робко обратился я. - Но может получится? В смысле, с журналом.
  
  Господи, как я хотел за что-нибудь уцепиться! За какое-нибудь не слишком стандартное дело, в которое я бы верил. Собственное дело.
  
  А она вдруг взглянула на меня так ясно, отстраненно и свысока, точно ни о каких ужасах сейчас не рассказывала, и вообще этих ужасов не было.
  
  - Мне кажется, Айгор, что скоро тебе станет не до журналов.
  
  
  
  
  34.
  
  За несколько дней до Нового года центр закрылся на праздники. Но мне позвонили и попросили придти. Оказалось, они открыли новую комнату. Несмотря на то, что два ее окна чуть не упирались в забор, она выглядела очень светлой - видимо из-за белого цвета свежепокрашенных стен. Интересно, когда ее красили? Я ни разу не видел в центре рабочих.
  
  Группа сгрудилась над длинным столом, на котором лежали какие-то чудные, яркие, сверкающие штуки. Маски!
  
  Айон протянула мне золотую.
  
  - Мы встречаем Новый год в 'Кукушке'. Ты не против? Будет маскарад и много интересных людей.
  
  'Почему в 'Кукушке'? - подумал я. - Ведь здесь намного больше места'. Но Лиза тут же пояснила, точно прочитала мысли:
  
  - Сюда многие откажутся придти. А 'Кукушка' - известное место. Мы разослали приглашения без подписи, и надеемся, что интрига поможет собрать всех, кого нужно.
  
  Я бы хотел узнать, кому они разослали. Я почуял, что готовится нечто из ряда вон выходящее. Посмотрел на золотую маску в руках.
  
  Она выглядела просто волшебно, напоминала о каких-то фантастических королях-колдунах. Будто король-колдун надевал эту маску во время тайных обрядов. Воображение заработало, принялось рисовать историю маскарадного моего героя. Вот он под покровом ночи спускается в город с горы, на которой стоит его неприступный дворец:
  
  - Мы будем вести себя как обычно, или надо действовать странно?
  
  - Как хочешь. К сожалению, не все приглашенные смогут и захотят действовать странно. Но все равно должно быть интересно.
  
  Я приложил маску к лицу.
  
  - Как в 'Широко закрытыми глазами'! - восхитилась Айон.
  
  - Что это?
  
  - Фильм. Очень таинственный.
  
  Тут я понял, что не хочу расспрашивать про сюжет. Мне хватило названия. Широко закрытыми глазами означало, что взгляд смотрящего направлен внутрь - по ту сторону, в сновидения, может быть - еще дальше, куда было страшно смотреть. А вдруг эта маска на меня повлияет?
  
  Приближение Нового года провоцировало выдумывать сказки. Точнее, они появлялись сами собой, без усилий, стоило вниманию за что-то уцепиться.
  
  Я посмотрел на остальные маски и вспомнил нескольких интересных мне персонажей.
  
  - Наш сэнсей будет там?
  
  - Вряд ли, - сказала Натали. - Он сейчас активно занимается с учениками на скалодроме. Наверное, и на праздники их не отпустит.
  
  В ее голосе звучал скепсис, чуть приправленный сожалением. Дорога сэнсея интересовала не только меня.
  
  - Почему на скалодроме?
  
  - Они готовятся к большому путешествию на Алтай. Он устраивает школу выживания. Группы по три человека, и у каждой - свой маршрут. Кто быстрее.
  
  - Ты, Натали, тоже хочешь пойти?
  
  - Да, мне очень хотелось бы в горы. А то все сидим здесь, и сидим. В лучшем случае, костры разводим на реке.
  
  Я посмотрел на Лизу, та прятала взгляд.
  
  - Я недавно читала один современный роман, - сообщила Натали. - Там в конце выясняется, что именно на Алтае похоронен Святой Грааль. То есть, герой ищет его в Европе, а оказывается, что Грааль в виде серебряной фляжки уже много лет хранится в школьном музее алтайской деревни. Герой как раз из этих мест. И вот он приезжает в деревню, крадет ночью фляжку: и выбрасывает ее в пропасть: так, чтобы никто не нашел.
  
  - Испугался, - сказала Айон.
  
  - Вот я и думаю, мы могли бы поехать искать Грааль, - предложила Натали. Все уставились на Лизу. Она откашлялась.
  
  - Почему бы и нет? - произнесла она. - Если мы доживем до лета.
  
  Она была сегодня в черном, и выглядела не очень здоровой и похудевшей.
  
  - Ты думаешь, мы можем не дожить? - поинтересовалась Айон.
  
  Но никто не спросил, какая связь между реальностью и романом. Они были в своем репертуаре.
  
  Опять падал снег, очень рано темнело, повсюду понаставили праздничных елок с гирляндами, людей на улицах заметно прибавилось, а из динамиков на Миллионной звучала музыка. Особенно плотные толпы толклись в магазинах. Из-за этого я почти перестал покупать еду, хотя теперь часто чувствовал голод. Казалось, очереди растаскивают меня на части, а стояние среди плотных, основательно укутанных, упакованных в толстые пальто и дубленки тел лишало всяческих сил и мыслей. Я сидел в своей аскетической комнате, нервничал оттого, что мне многого не хватает, и в первую очередь - из вещей, потом злился на собственную нервозность по пустякам, но никаких действий не предпринимал. Телевизор сломался, и я понятия не имел, как с ним быть. Я с надеждой ждал праздника, иногда разглядывая золотую маску и куски собственного отражения в ее блестящей поверхности.
  
  Наконец настало тридцать первое декабря. Я решился, пошел в магазин одежды и украл новые черные джинсы и черную шелковую рубашку. Магазин был не слишком дешевым, денег бы на покупку мне все равно не хватило. Я боялся, что мои способности исчезли - ведь я не воровал уже месяца полтора, - и приготовился с демонстративной растерянностью обнаружить, что я как будто забыл бумажник, извиниться и оставить покупку у кассы. Но все обошлось, мне равнодушно отбили чек, поздравили с Новым годом, а денег не попросили. За новый ремень уже в другом месте я рассчитался. Потом подумал, что, наверное, шелковая рубашка по стилю не гармонирует с джинсами, но было поздно.
  
  Я ощущал неуверенность, я немного мерз, я не знал, что со мной будет завтра - вдруг, как тогда, заболею? - но я шел в 'Кукушку' с таинственной золотой маской в пакете, и уповал на то, что к моему лицу она не прирастет.
  
  Рядом с остановкой 'Университет' я притормозил у светофора, и вдруг увидел Маргду-Веронику. Странно, что она, хозяйка машины, стоит тут и ждет автобуса. Я не решался к ней подойти, но засмотрелся и пропустил зеленый свет. Снова зажегся красный, и я получил возможность еще постоять. Может, у нее назначена встреча? Может, она ждет меня? Я не был уверен, что променяю Новый год с Лизой, Айон и другими на свидание с ней. Она перестала мне сниться, чем я был весьма недоволен, но потом махнул рукой, как бы махнул на любую женщину, переставшую приходить ко мне. К тому же она выглядела на все свои сорок, несмотря на стройность, стать и классный макияж. Опять загорелся зеленый, но я не двинулся с места. На что я надеялся? Что Вероника из снов меня позовет? Но реальная Маргда, которая даже не знала о таком своем имени, скользнула по мне равнодушным, а может - с оттенком пренебрежения взглядом и отвела глаза. Мол, хватит таращиться, ты мне неинтересен. Она не вспомнила меня. Я изменился, и в первую очередь - внешне. Я был этому рад. Но следом нахлынула волна такой грусти, что я поспешил перейти дорогу, игнорируя возмущенно гудящие автомобили.
  
  Аллея, ведущая к главному корпусу, была ярко освещена, но остальные дорожки Университетской рощи утопали в темноте. Я свернул на одну из них и одел маску. Раньше я ее почему-то как следует не примерял. Маска оказалась очень удобной, почти не чувствовалась на лице. Я тихо сказал 'ку-ку' и услышал, как изменился мой голос. Те, кто не видел маску, вряд ли узнают меня.
  
  Я вдруг заметил, как в роще пустынно. Конечно, сегодня никто не учился, а большинство уже сидит за столами и провожает уходящий год. В корпусах, конечно, пьянствуют сторожа, которых не слышно, не видно. У входа в 'Кукушку' посреди темноты тепло светился фонарь, превращая кафе в такой дом-посреди-леса, приют для усталого путника. В эти минуты я был единственным, кто туда шел, и стало не по себе: вроде, должно собраться много людей, но где они все?
  
  Мое беспокойство, впрочем, быстро рассеялось. Как только я открыл тяжелую дверь, мне навстречу вышел: монах. Это был человек среднего роста с густым слоем грима, превращающим в фантастического старика с клочковатыми бровями и длиннющей, ниже пояса бородой. Черная ряса перетянута веревкой в талии, а в руке - деревянный посох. Монах будничным тоном, что плохо увязывалось с его сказочным обликом, попросил меня пройти в зал. А там сидели остальные.
  
  Все здесь - человек, наверное, сорок - были в масках или ярко загримированные. Несколько масок повернулись ко мне. В чьем-то повороте головы померещилось знакомое, но я точно не знал, кто это, поэтому кивать или подавать другой знак не стал. Я просто скромно встал у стены, тем более, здесь явно никто не стремился общаться, развлекаться, веселиться, душить друг друга в объятиях и так далее. Внимание было устремлено к пустой сцене, а если кто-то и разговаривал, то очень тихо. Казалось, незадолго до моего прихода здесь произошло нечто серьезное, впечатляющее, торжественное, и зрители ждали продолжения.
  
  Тут в зале погасли лампы, а сцена, наоборот, осветилась. Туда взошел худой человек в темном поблескивающем трико и с очень белым лицом и руками. Глаза и рот актера были густо подведены черным, что придавало ему трагический вид. Он поклонился, а на заднем плане высветилась стена из крупных нарисованных кирпичей.
  
  Зазвучала вкрадчивая и немного ностальгическая музыка. Белое пятнышко света медленно поползло по стене. Худой человек обернулся, увидел пятнышко и застыл так, точно оно его поразило. Потом, оставаясь в нелепой полуразвернутой позе, он принялся водить головой вслед за движением пятна. Музыка усиливала состояние завороженности: кое-кто в зале тоже начал едва заметно двигать головой. Тут человек на сцене вдруг собрался и прыгнул. Световое пятно мгновенно переместилось наверх; несколько секунд человек стоял, вжатый в стенку, а затем медленно стек к основанию, сжался в комок, спрятал под руками лицо. Пятнышко, поколебавшись, точно поразмыслив, спустилось пониже. Человек встал и посмотрел на него. Игра продолжалась.
  
  Довольно долго пятно заставляло человека совершать прыжки и немыслимые кульбиты. Несколько раз он ударялся о стену, и его лицо искажалось от боли. Он молчал. Кричала музыка. Потом утихала, и в ней слышалась безысходность. Пятно спускалось опять. Теперь оно заставляло человека тянуться за ним, распластываться по стене. Он устал. Он прекратил бегать и прыгать. Он просто вытягивался вслед за движением пятна. Ему не хватало длины руки, ему не хватало роста. Стена немного потемнела, теперь белые руки отчетливо вырисовывались на ней, и атласно поблескивало трико, демонстрируя напряжение мышц, - в маленьком зале это было заметно даже с последнего ряда. В какой-то момент мне почудилось, что его рука стала длиннее, но, оказалось, это обман зрения. Обман зрения повторился через минуту. А еще через одну - стало явственно видно, что руки действительно выросли. Зал ахнул. Пятно маячило почти наверху, а человек тянулся туда все растущими и растущими - до уродства, до чудовищности - руками. Выросли даже худые белые пальцы, сантиметров на двадцать. Рост человека не превышал метра семидесяти, высота стены составляла метра четыре. Светлое пятно металось у верхней кромки, а белые длинные пальцы подбирались к нему:
  
  Вдруг враз погас свет и прекратилась музыка. В зале раздался короткий крик - не выдержал нервный зритель. Затем, в полной темноте и тишине до нас донеслись отчетливые шаги. Справа в районе сцены появился белый маленький огонек. Его нес в руках человек, и руки были обычной длины. Человек с огоньком прошел справа налево по краю сцены, громко стуча каблуками по деревянному полу, и снова стало темно.
  
  Но ненадолго: над зрителями опять зажглись лампы.
  
  Люди в непроницаемых масках какое-то время сидели, ошеломленные, а потом громко зааплодировали. И я вместе с ними. Действительно, пантомима была поставлена мастерски, музыка подобрана очень верно, а актер имел прекрасную пластику. Кланяться он, впрочем, не вышел.
  
  Зато на сцену взошел монах, застучал своим посохом, и объявил, что пора начать праздновать.
  
  Я сообразил, что, похоже, монах здесь вместо Деда Мороза.
  
  Люди хлынули к выходу. Я прижался к стене, чтобы меня не снесло потоком. Приятнее было смотреть со стороны, чем двигаться с ними. Эти неподвижные маски вместо человеческих лиц, все - очень красивые, ни одной смешной, и, кажется, ни одной улыбающейся, - напоминали о каких-то безупречных и прекрасных существах. Но люди отнюдь не выглядели безупречными, хотя и были неплохо одеты. Во-первых, они толкались. Во-вторых, они двигались, почти не имея в виду друг друга. Некоторые вежливо пропускали одних вперед, и тем самым мешали другим. Я вспомнил тренировки в центре, где сэнсей силился привить ученикам пластичность. В целом, выход из тесного зала сорока человек вызывал раздражение своим медленным темпом, но, наверное, многие испытывали неуверенность: маски, конечно, мешали, отключая боковое зрение. Я подумал, что выход из зала можно было бы протанцевать - получилось бы намного быстрее и легче. А заодно и пропеть. Эти люди напоминали необученную массовку какого-то масштабного спектакля.
  
  Кто-то тронул меня за локоть, очень знакомо. Красная маска. Невысокая девушка, обнаженные четкие белые плечи. Темно-рыжая прядь.
  
  - Лиза, привет! - обрадовался я. - Ты давно здесь?
  
  Ее маска была сделана в том же стиле, что и моя - в духе времени, когда только-только появились автомобили.
  
  - С чего ты решил, что я - Лиза? - усмехнулась она. Ее голос звучал будто из глубины.
  
  Слева мелькнуло бледное вытянутое лицо с черным ртом, и потерялось. По спине пробежали мурашки. Толпа сходила на нет. Я пошел к выходу, Лиза - за мной. Из зала люди перетекали в кафе. Я видел там оранжевые китайские фонарики, елочные ветки. Пахло чем-то сладким и дымным.
  
  - Не туда, - сказала Лиза. - Нам дальше.
  
  Она по-кошачьи проскользнула у меня за спиной и повела вглубь 'Кукушки'. В конце коридора оказался небольшой зал, где было больше места, чем в кафе, а за столиками сидели люди. Я сразу разглядел 'наши' маски - белую со стразами и черную с серебряными стрелами на щеках. Айон и Натали. За тем же столом - три молодых человека. Двое - в ярких, с боевой раскраской, масках африканских воинов. Маска третьего была поделена вертикально на две части - белую и серебряную.
  
  Лиза кивнула мне на свободный стул и села напротив сама. Я осмотрелся. У дальней стены стояла елка, а под нею собралась мужская компания, где выделялась довольно жуткая маска с длинным носом. На той же стороне, что и мы, сидела пара: блондинка в полумаске с вуалью и парень, чья маска изображала обычное человеческое лицо, усатое и бородатое, смуглое, с пухлым темно-красным ртом и черными глазами. Стол с другой стороны был окружен стройными девушками в ярких и легких платьях вроде балетных костюмов. Девушки и вправду походили на балерин - танцовщиц в масках из перьев.
  
  Я перевел взгляд на то, что стояло передо мной - обычный праздничный набор: шампанское, фрукты, вино, салаты, рыба, сыр. Белые тарелки, рядом с каждой - столовый прибор в зеленой салфетке. Вдруг из невидимых динамиков полилась бравурная оркестровая музыка, и я вздрогнул. Один из наших воинов - кажется, это был Василий, - взял бутылку вина и штопор, и принялся открывать.
  
  - Надо проводить старый год, - сказала Натали.
  
  - Пусть каждый скажет, что было в этом году хорошего, - предложила Айон.
  
  Красное вино потекло по бокалам.
  
  - Я понял, что могу жить один, - сказала маска с двумя разными половинами, и я по голосу узнал Сережу.
  
  Не дожидаясь общего тоста и чоканья, я сдвинул маску на лоб, и отхлебнул вина. Оно как-то сразу ударило в голову. Неожиданно. И понеслось.
  
  Сначала все за нашим столом стали очень близкими, теплыми. Я разулыбался под маской, расслабился. У меня было большое-большое тело, метра четыре, наверное, в ширину и два в толщину. Туда умещались и девушки, и Сергей, и Василий, и даже Иван, второй африканский воин, который меня недолюбливал; и все тарелки и бокалы, вся наша выпивка и закуска. Когда кто-то тыкал вилкой в еду, мне становилось щекотно. Они ели меня и пили меня. Одновременно они ели и пили самих себя. Иногда от этого было смешно, но я переключался на музыку, и она несла меня на своих волнах. Когда принялись бить часы, все в зале встали с шампанским, и я увидел, что многим тоже пришлось снять маски. За нашим столом теперь были только открытые лица, а в компании под елкой я узнал Славу. Обладателю маски с носом повезло - та подковой огибала рот. Рот, увлажненный вином, улыбался, нос уставился на меня. Я перевел взгляд на балерин. Птички тоже остались с закрытыми лицами, как и блондинка из пары. Но эти девушки воспринимались как прекрасные декорации. А вот мужчина в маске мужчины чем-то меня притягивал. Он был в черном костюме с черной рубашкой и создавал впечатление черной дыры. Он не ел и не пил, просто вертел то бокал, то вилку.
  
  Тут в зал вошел высокий худой человек в красном колпаке палача с прорезями для глаз. Он громко поздравил с наступлением Нового года. Как раз часы закончили бить, и все закричали ура, а птичьи девушки бросились к палачу обниматься. Наши девушки, в свою очередь, выбрались из-за стола, снова нацепили маски, взялись за руки, заставили присоединиться к цепочке нас, четверых мужчин, пригласили блондинку, еще кого-то, даже самого палача, и под громкую танцевальную музыку понеслись галопом по 'Кукушке'. Это было полным безумием, с учетом тесных помещений и большого количества человек, но все равно выходило весело. Мы проскакали по коридору, забежали в кафе, где сначала нас испугались, а потом проводили хохотом, повернули в зрительный зал, где у сцены сидели люди не в масках, а в гриме; чуть не запутались в собственном хвосте, так как цепочка продолжала удлиняться, и, наконец, выскочили на улицу. Там уже все взрывалось, сверкало, кричало, небо исчеркали цветные ракеты, - а мы, взбудораженные свободой и холодом, понеслись намного быстрее, даже как-то отчаянно, и кто-то уже спотыкался, кто-то взвизгивал, кто-то кричал: 'Подождите!', но красная, черная и белая маски впереди не сдавались и волокли меня за собой, а я, кажется, волок за собой остальных, человек двенадцать или пятнадцать. Люди, высыпавшие из корпусов, чтоб встретить Новый год салютом, показывали на нас, ахали, и то ли восхищались, то ли возмущались; а мы промчались по дороге вниз, в сторону реки, чуть не сбили с ног какого-то пьяного, а потом цепочка начала рассыпаться, рассыпалась, но один из нас вытащил бутылку шампанского и кипу пластиковых стаканчиков, и мы собрались в круг, чтобы выпить и снова закричать: Ура! Ура! Ура!
  
  Я искал взглядом, куда деть опустевший стаканчик, а в этот момент Лиза повернула лицо-маску ко мне и пристально, оценивающе на меня посмотрела, а потом вдруг наклонилась, следом за ней наклонились Натали и Айон, точно все три сговорились, - несколько секунд замешательства - и тут в меня полетели снежки. Я засмеялся, стал закрываться руками. Но дело было нешуточным: следом за девушками стали швыряться и остальные. Я отскочил, они продолжали, и, поскольку людей было много, град снежков, практически не прекращался. Я швырнул в них стаканчиком, потом попытался отстреливаться, но быстро понял, что наши силы неравны, и с позором бежал. У входа в 'Кукушку' я натолкнулся на человека в длинноносой маске: он буквально принял меня в объятия и странно расхохотался. А я ведь знал этот хохот! Я оттолкнул длинноносого, и вернулся в тепло. Что они подсыпали в мой бокал? Люди в масках и загримированные люди наводнили коридор, шумели, гудели, перебивали музыку. Я потерял себя. Я знал, что я где-то рядом, и не мог отыскать. Потом вернулись все наши, увлекли за собой, и мы снова пили и ели, а я то и дело наклонялся и смотрел под стол: может, я спрятался там? Наконец я встал и пошел посмотреть под елкой. Все оглянулись на меня и принялись смеяться, очень обидно. Поэтому я вернулся. Я надел маску и решил больше не есть и не пить. Но тут по залу разнеслось: 'Горячее! Горячее!' - и я передумал, чтобы узнать, что это за такое таинственное горячее. Впрочем, я не чувствовал его вкус. Я почти ничего не чувствовал. Пришлось опять скрыться под маской, потому что мне казалось, что мое лицо сейчас очень глупое. Я пошел в туалет и посмотрел в зеркало. На меня глядел золотой колдун. Я приложил руки к его щекам. Потом закрыл глаза. Золотой колдун продолжал глядеть, я его отчетливо видел.
  
  Я пришел в зал, делая вид, будто только что стал обладателем тайного и очень важного знания. Но никто на меня внимания не обратил. Я сел, задел локтем бокал, тот слетел со стола и разбился. Но этого тоже никто не заметил, потому что огромный как слон Слава под елкой очень громко сказал длинноносой маске:
  
  - Ты проиграл!
  
  Тот усмехнулся, снял маску, и я наконец узнал Игоря - раздосадованного своей неудачей, и немного растерянного.
  
  - Лезь под стол! - скомандовал Слава, и он сказал это так, что все в зале притихли и принялись внимать этой весьма любопытной сцене. Видимо, Слава и Игорь играли в карты, вот Игорь и продул. Ничего не поделать, пришлось ему лезть под стол.
  
  - Теперь кричи, - с каким-то злобным удовлетворением произнес Слава.
  
  Игорь, скорчившийся под столом, немного помялся и все-таки крикнул:
  
  - Кукареку!
  
  Одна из птичьих девушек хихикнула в кулачок, но на нее взглянули с укоризной. Ситуация выглядела драматической, но никто не решался вмешаться.
  
  - Громче! - приказал Слава.
  
  - Кукареку! - неожиданно тонким голосом завопил Игорь. - Кукареку! Ку-ку! Ку-ку! Кукареку!
  
  Кто-то не выдержал, встал и вышел.
  
  - Кукукукареку! - из-под стола кричал Игорь. Я оглядел всех наших. Их маски смотрели строго.
  
  - Ку!
  
  - Черт! - негромко сказал рядом со мной Иван. Я обернулся, опять наткнулся на жесткость маски. Белая маска Айон дернулась было ко мне, но передумала.
  
  - Кукареку!
  
  Я, не глядя, нашарил бутылку, налил в ближайший бокал до краев. В самом деле, черт побери, когда это кончится?
  
  - Кукуреку! Куку!
  
  Я опрокинул в себя то, что было в бокале, в голове зашумело, я зажмурился, и - отрубился.
  
  Никто не кричал. Полная тишина.
  
  
  
  
  35.
  
  Полная тишина и ясность сознания. Я шел по узкому и очень длинному коридору, который никак не кончался.
  
  Потом открыл глаза.
  
  Тишина продолжалась.
  
  Впрочем, где-то капала вода. Я находился в полном одиночестве. Передо мной был стол с грязной посудой. Лампы не горели. Но сквозь плотные шторы пробивался холодный утренний свет.
  
  Итак, меня оставили одного. Пока я был в отключке, кто-то заботливо снял с меня маску и положил напротив на стул. Я взял ее и посмотрел в пустые глазницы. Я не смог разгадать загадку, которую мне подсунули.
  
  Встречу Нового года я помнил смутно.
  
  Я встал, нашел куртку, оделся и побрел в общежитие.
  
  После этого несколько дней я оставался один. Больше того, город мне казался безлюдным. Горожане в затянувшейся колючей метели походили на призраков.
  
  А потом позвонила Лиза.
  
  Было за полночь. Спать не хотелось. Да я в последнее время спать почти перестал. Сидел, трансовал - как в мои лучшие дни. С полным пониманием, что мне туда не вернуться. А когда зазвонил телефон, я не сразу сообразил, что это такое. Звонками меня не баловали.
  
  - Айгор, ты можешь приехать в центр? Прямо сейчас. Тут такое произошло: в общем, мне нужна помощь.
  
  Кажется, Лиза отрепетировала свои слова, проговорила несколько раз, прежде чем сказать мне, но все равно едва не спотыкалась от волнения. Она боялась. Я это почувствовал.
  
  - Да, Лиза, конечно. Я еду.
  
  - Ладно, давай. Я тебя жду.
  
  Испуганный сам, я поймал машину. Мы съехали по Московскому тракту; около общежитий медуниверситета я попросил остановиться и вышел. Пусть на всякий случай не знает, куда я иду. Было морозно, ясно и звездно. До Татарской я шел очень быстро, а по ней - уже бежал, соображая, что забыл дать водителю денег. Ну и пусть.
  
  Старое двухголовое здание центра стояло в морозной ночи угрюмо, точно заброшенное, - света в нем не было.
  
  Я взошел на крыльцо - металлические перила блестели под звездами, - и постучал. Ни звука в ответ. Я вспомнил, что есть звонок. Но постучал снова. Замок неуверенно щелкнул. Я потянул за дверь и шагнул в темноту. А в следующую секунду чуть не споткнулся о мягкое. Что-то вроде большой сумки с вещами.
  
  - Айгор? - раздался испуганный голос Лизы. Она вышла ко мне, держа в руке свечку в стакане. Лицо было таким, точно ей сообщили, что завтра начнется война.
  
  Вслед за движением ее глаз я посмотрел под ноги. Нет, не сумка. Это был человек. Неподвижный.
  
  Я отпрянул. Лиза в страхе и отчаянии взглянула на меня. Я взял себя в руки и перешагнул через тело к ней. Приобнял. Оттянул немного подальше. Но свеча все равно его освещала. Наконец я почувствовал запах - резкий и неприятный. Даже отвратительный. Он вонял - этот человек на полу. Я немного наклонился, чтобы разглядеть его лицо. Рот был испачкан чем-то темным. Глаза закрыты. Этот тип, похоже, жил на помойке. По крайней мере, его вещи, от раздолбанных сапог и до слетевшей, вероятно, в момент падения замызганной ушанки, явно были добыты из мусорных ящиков. Возраст его не определялся.
  
  - Лиза, что здесь произошло?
  
  - Кажется, я его убила, - она нервно хмыкнула. - Укокошила.
  
  Я взял у нее свечку и наклонился. Преодолев отвращение, приложил руку к шее лежащего. Поежился от мысли, что у него могут быть вши, но приказал себе сосредоточиться и попытался нащупать пульс. Безуспешно.
  
  - Еще зеркальце к губам приставляют, - пролепетала Лиза.
  
  - У тебя есть?
  
  Она развернулась, как деревянный солдатик, и пошагала вглубь коридора. Через минуту вернулась и сунула мне в ладонь маленький и холодный предмет. Зеркальце. Вторая вещь, которую она принесла, была каким-то баллоном: флаконом: Она открыла крышку, и с неожиданной уверенностью запшикала на тело. Густой сосновый аромат достиг моих ноздрей. Вот оно что: освежитель воздуха.
  
  Да, так было намного лучше.
  
  Я поднес зеркало к мерзкому распухшему рту и подержал. Оно осталось ясным.
  
  - Будем считать, что он мертв, - с этими словами я выпрямился.
  
  Лиза шумно втянула воздух, на пару секунд задержала дыхание, а потом выдохнула. Я посветил у стен. Ага. У плинтуса лежал железный лом, им скалывали лед.
  
  Лиза заметила, куда я смотрю, и кивнула.
  
  - Как тебя угораздило? - спросил я.
  
  - Я испугалась: Нет, не так, - ее лицо приняло злобное и жестокое выражение. Я называл такое неженским. - Он несколько ночей приходил к центру. Заметил меня, и стоял во дворе, таращился. А в зале, как ты знаешь, занавесок нет. И все, мне больше было туда не выйти, я уходила в комнаты. Но мало ли что понадобится - воды в чайник набрать, - а этот под окнами. Я сначала игнорировала, хотя дергалась страшно. Всегда в напряжении. Он ведь часами тут торчал! На вторую ночь я открыла форточку и на него заорала. А он только заржал, мерзко так. Не ушел никуда. Я, когда здесь ночую, иногда во двор выхожу, проветриться, а с этой мерзостью - все, никак. Но мне нужно здесь быть, понимаешь?
  
  Она, не отрываясь, смотрела на лом.
  
  - И вот сегодня я нашла эту штуку. Выглянула - он стоит. Смотрит. Я тоже на него посмотрела, многозначительно так. Он даже вроде бы улыбнулся, ссука. Тогда я пошла и приоткрыла дверь. Он видел. Ждать не пришлось.
  
  Ее лицо передернулось.
  
  - Я сразу попала по голове. Он шарахнулся, но бежать уже не мог. Тогда я ударила еще и еще. И продолжала бить, когда он уже лежал. По этому: тулупу. По ногам. Раз десять, наверное.
  
  - В темноте?
  
  - Я вижу в темноте. То есть, хорошо ориентируюсь. Я же знаю здесь все, каждый угол.
  
  Я поводил свечкой над полом.
  
  - Странно, что крови почти нет. Может, он не человек вовсе?
  
  Шутка оказалась неудачной, Лиза не отреагировала.
  
  - Что будем делать?
  
  - А ты как думаешь? - она взглянула на меня с вызовом. Конечно. Я был единственным, кто бы не стал вызвать милицию. То есть, другие, может, тоже не стали, но, по крайней мере, подняли бы этот вопрос. К тому же я был физически сильным. Вывод напрашивался однозначный.
  
  - Хорошо, - сказал я. - У тебя есть, во что его завернуть? И перевязать.
  
  Молча она опять ушла. Я поставил свечку на пол. Оказалось, мохнатая шапка очень удачно впитала кровь. Но все равно это сильно отличалось от трупов в кино. Казалось, он напился, да и брякнулся, разбив башку о какой-нибудь угол.
  
  Лиза принесла большую тряпку - скатерть или занавеску, - и широкий скотч, которым заклеивают на зиму окна. Поразмыслив, я решил, что занавеску надо расстелить в зале, где больше места и светло от фонаря во дворе. Вряд ли кто-то еще припрется сюда и станет высматривать, что творится.
  
  Лиза пошла стелить, а я уцепился за плечи тулупа и поволок труп по полу. Потом надо будет все вымыть. Я уже знал, что мы сделаем дальше. Жаль, санок здесь не найти. Но все равно, труп был не слишком тяжелым. Мне просто противно было к нему прикасаться, не то что тащить в обнимку.
  
  Аккуратно мы завернули края занавески вокруг мертвого тела и подоткнули. Потом Лиза отмотала немного скотч и приклеила конец у головы. Я принялся поворачивать тело, а она стала обматывать его по спирали. Затем подвернули сверху и снизу. Получилась такая аккуратная куколка. Лиза еще побрызгала освежителем. Мы вздохнули и пошли помыть руки.
  
  - Как вообще дела? - спросил я как бы между прочим, когда мы стояли бок о бок над одним умывальником. Яркий искусственный свет подчеркивал нашу усталость.
  
  - Нормально, - уныло ответила Лиза. - Говорят, Шахер женился. А Айон собирается стать христианкой.
  
  - Тренинги-то будут продолжаться? - обеспокоился я.
  
  - Куда они денутся. Надо же на что-то жить.
  
  - Я не об этом: Эх, ладно. Пошли.
  
  Выключатель щелкнул как взводимый курок. Впрочем, об этом я тоже знал лишь из кино.
  
  Мы оделись, потом я взвалил нашу куколку на плечо поудобнее, и приказал Лизе взять лом и остатки скотча. 'Хороший лом, жалко:' - начала было она, но осеклась, проникнувшись несоизмеримостью ценности лома и ее собственной безопасности. Мы вышли, она заперла дверь. Я поглядел налево и понял, что дворами пройти не удастся. Но, может, это и к лучшему: в маленьких двориках на нас скорее могли обратить внимание, чем на улицах, где и так шатаются: всякие. Не слишком быстро - все-таки я нес такую тяжесть - мы вышли на Татарскую и отправились в сторону поворота к реке.
  
  Мы не говорили. Было очень красиво, тихо, пустынно. Пейзажи как в девятнадцатом веке: деревянные купеческие дома и одна кирпичная башенка с вывеской под старину. Казалось, под снегом улица вымощена булыжником. А может, так оно и было: я ведь раньше здесь не ходил. Впереди под звездами за бурьяном и полосой замерзшего пляжа распласталась река. За нашими спинами всходил остророгий месяц.
  
  Как я и предполагал, на реке, ближе к ее середине были выдолблены несколько прорубей. Я осторожно опустил труп на заснеженную гальку и огляделся. Надеюсь, когда мы пойдем по льду, нас никто не заметит. Из-за снега и ясного неба было довольно светло, и нас могли увидеть издалека. Помоги нам: не знаю кто. Я покосился на Лизу. Она стояла прямо, с неожиданно умиротворенным лицом, и смотрела в сторону леса.
  
  Я подхватил тело, и мы двинулись снова, к ближайшей проруби. Конечно, ее затянуло ледком, но не сильно. Нескольких ударов лома оказалось достаточно. Потом мы плотно примотали лом к телу, и Лиза с какой-то злостью оторвала остаток скотча.
  
  - На память, - съязвила она, и сунула скотч в карман.
  
  А я в последний раз поднял труп, поставил его вертикально, подвинул перед собой и принялся протискивать в прорубь. Ширины хватило как раз. Лиза проскользнула бы моментально, а со мной бы пришлось повозиться. Этот был средних размеров. Наклонившись, я надавил ему на голову, тот прощально булькнул и скрылся. На черной воде покачивались осколки льда.
  
  Я отряхнул руки в перчатках, одну о другую. Вспомнил, что мы, кажется, забыли в центре окровавленную шапку. Ее надо будет сжечь.
  
  Вернулись мы так же медленно, молча, даже как-то торжественно. Не знаю, боялась ли Лиза. Мне стало очень спокойно, хотя немного ныло плечо. Вряд ли кто-то обеспокоится исчезновением вонючего бомжа.
  
  В центре Лиза протерла пол, не зажигая света. Утром она обнаружит пятна, и придется убирать снова. Но сейчас нас переполняло ощущение завершенности, и толком делать ничего не хотелось. Я подошел к окну в паркетном зале и посмотрел во двор. Лиза бесшумно встала рядом со мной.
  
  - Так чисто, - сказала она.
  
  Зима, силуэты деревьев и белый фонарь.
  
  Внезапно я вздрогнул, как будто меня посреди пустынного места толкнули в плечо, а потом осознал, почему. В тени под деревьями стоял человек. Неужели еще один? Но в следующий момент я разглядел, что он совсем не похож на того урода. И даже больше: я, по сравнению с ним, мог показаться почти уродом. Это был стройный, худощавый и сильный мужчина с длинными темными волосами и очень выразительным лицом, одетый, явно не по сезону, в черную кожаную куртку и такие же брюки. Он заметил, что я на него смотрю, и ответил ободряющим, но одновременно насмешливым взглядом.
  
  Я оглянулся на Лизу - та не отводила от него глаз.
  
  - Демон, - сказал я. - Но он же совершенно материален! Мы что, персонажи какой-то книжки?
  
  - Неважно, - прошептала Лиза. - Главное, он пришел.
  
  - Он пришел, потому что ты:
  
  Она резко перебила меня:
  
  - Потому что я. Точка. Потому что настало время.
  
  - Но я думал, он не существует в реальности! Я думал, он существует только в тебе. И в тех, кто с ним стремится встречаться.
  
  - Мы сами создаем свою реальность, разве это новость для тебя? - она развернулась ко мне с улыбкой, точно у Демона - ослепительной и холодной. - Мы тебе уже сколько времени намекаем! А ты никак не можешь сообразить.
  
  Демон шагнул в нашу сторону. И еще. Лиза приветственно подняла руку. Он кивнул ей. Я мог сейчас выйти и прикоснуться к нему. Не говоря о том, что могла с ним сделать Лиза.
  
  Значит, все дело в ней? Она вызвала Демона, и он пришел к ней как полноценный мужчина? Но если такое возможно, то:
  
  Черт возьми! Нет, я в это не верю. Тем временем Демон всем своим видом утверждал собственную реальность, а заодно и: Я не мог это произнести даже в мыслях.
  
  - Лиза, - сказал я, сдерживаясь, чтобы не закричать. - Я вас оставляю. Ведь теперь все хорошо?
  
  - Да, конечно, - пробормотала она. Между ней и Демоном стали как будто протягиваться светящиеся нити, и ей уже было не до меня.
  
  А мне требовалось заняться собой.
  
  - Пока-пока! - помахал я ей, и ушел. Сбегая с крыльца, я постарался в сторону Демона не смотреть. Вдруг это актер? Тогда все насмарку.
  
  Добравшись до угла, где Татарская поворачивала на Миллионную, я остановился, достал мобильник и набрал номер.
  
  - Игорь? Это Айгор. Ничего, что я тебя разбудил?
  
  - Ничего, - ответил он недовольно и сонно.
  
  А я без перехода спросил у него адрес Мари. Я почему-то не сомневался, что он мне скажет. И даже не станет расспрашивать.
  
  Он и сказал. Я выключил телефон и мстительно посмотрел на рогатый месяц.
  
  
  
  36.
  
  Мне повезло: двери оказались открыты. Замки - сначала на калитке, потом два в подъезде - все были отперты, точно кто-то среди ночи ждал друга или врача. Или меня.
  
  Мари жила в новом кирпичном доме в пяти минутах ходьбы от Университетской рощи. Я не позаботился выяснить номер ее телефона. Я сразу хотел ее видеть.
  
  Я позвонил в ее дверь и на мгновение испугался - вдруг Игорь отправил меня к незнакомым людям, с него-то станется, даже спросонья. Зашаркали тапочки. Глуховатый голос спросил, кто там, и у меня перехватило дыхание. Я не успел ответить, как она разглядела меня в глазок и отперла.
  
  Маленькая, заспанная, в старомодной ночной рубашке и огромных меховых тапочках в виде желтых собак.
  
  Я двинулся на нее, чтобы она не посмела меня не пустить. Она поддалась. Не могла не поддаться. Я был, наверное, в два раза больше ее, и - взбудораженный морозом, недавними событиями, и, главное, рвущим реальность осознанием собственного происхождения.
  
  Сонные глазки Мари забегали, заметались, не зная куда уткнуться. Я не мог ее обнять: холодный, еще простудится. Я только повернул за спиной замок. Мари развернулась, и побрела куда-то вглубь огромной квартиры. Она жила здесь одна. Она, наверное, теряла себя в этих пространствах. Я снял куртку, разулся и отправился за ней.
  
  Мари сидела в углу дивана, закутавшись в серый платок и подтянув коленки к груди. Я опустился на ковер. Если бы я сел в кресло, это напомнило бы психологическую консультацию, а меня эта возможность отталкивала. Я чувствовал, Мари нужна была поддержка, но пускай выкарабкивается сама.
  
  - Я все знаю, - выдохнул я.
  
  Мари взглянула на меня так, точно я намеревался ее убить. Теперь глаза отвел я. А она собралась с силами и жестко произнесла:
  
  - Что теперь?
  
  'Ничего. Извини', - следовало сказать мне, встать и уйти. И забыть. Но вместо этого я еще более жестко бросил:
  
  - Рассказывай. Всю правду. С самого начала.
  
  Мы с ней по-прежнему были связаны, и она не могла мне отказать. Она помолчала, тоскливо глядя в угол, где стояли сухие цветы, а потом принялась говорить.
  
  Да, она была влюблена в Игоря. С первого курса, когда он пришел к ним вести семинары. У нее погибли родители. Она была обеспеченной девушкой, но ей не за кого было уцепиться психологически. Она решила не уезжать к родственникам, а жить одна, но ее едва хватало на то, чтобы учиться и вообще не запускать себя. Железная девочка. Она тихо говорила и почти не улыбалась. Игорь был как солнце, рядом с ним становилось жарко. На другой год она пошла к нему писать курсовую. Они быстро перешли на ты. Но не больше. Им было о чем говорить. Они встречались наедине. Он приходил к ней в гости. Однажды ввалился ночью - как я сейчас - и чуть не с порога полез под рубашку. Кажется, пьяный. Она отбивалась, она не хотела так. Но и отпускать не хотела. Промучила и сама промучилась до утра. Она дико боялась, ведь у нее не было никого. А уже двадцать. Она слишком умная девочка, за ней остерегались ухаживать. Кроме Игоря. Ему нравилось с ней разговаривать. У него было много женщин. Она ревновала жутко, но не знала, что делать. Писала ему письма. Отправляла не все. Звонила в Новосибирск. Игорь был ей как духовный учитель. Привозил книжки про магию, про астральные путешествия. Она об этом стеснялась рассказывать однокурсницам: ведь так несерьезно по сравнению с философией. Игорь казался в чем-то наивным, иногда таким милым, мягким. Как-то она сама пришла к нему в гости. Он лег в кровать. Она села рядом. И опять ничего. Он отказался ее провожать. Она не понимала, почему. Уже была готова сдаться, пусть больно, пусть стыдно, все равно ведь пора. У нее ни подружек, ни мамы, ни бабушки. А Игорь как будто поставил стеклянную стенку. Они поехали к ней на дачу, так хорошо, горячо. Гуляли. Он к ней даже не прикасался. Потом подвез до дома, ласково попрощался: и все. Семинары он уже на другом курсе вел. Она дернулась, поменяла научного руководителя. А Игорь стал здороваться с ней на вы: здравствуйте, Маша! В коридорах университетского корпуса. Она специально ходила, чтобы застать, как он выходит из аудитории. А он здоровался и мимо. Она замирала. Умирала от этого. Она неправильная какая-то. Вгрызалась в Хайдеггера, изучала тонкости немецкого языка. Мечтала выступить на конференции преподавателей и аспирантов, да так, чтобы Игорь был поражен. Дурочка. Ему другие девочки нравились - те, которые знают, как. Таких в университете много. Ненавидела их. А сама - не могла.
  
  Ночью, в огромной спальне, на широкой постели поворачивалась на живот, и ждала, когда явится. Когда ласково, жарко - навалится со спины. Игорь, родной:
  
  Он приходил, не мог не придти, он был - целиком для нее. Невидимый. Когда закрывала глаза, то видела свет и неотчетливые контуры сильного тела. Чувствовала взгляд на обнаженной груди. Потом - ладони, прикосновение. Губы - по всему телу. Сюда, и сюда. Растормаживалась, шла навстречу. С таким светлым - не страшно. Он мог взять ее так и эдак, а потом укачивать в объятиях целую ночь. Проснется: ты где? И тепло сразу - как будто в любимых руках.
  
  Ей было неважно, что это и почему. Она ему верила. Верила в то, что он - Игорь. Свет сгущался. Медленно падая в сон, она отчетливо чувствовала его плоть - точно собственную. Видела склоненное над ней лицо. Тянулась к темному рту. Иногда и днем - шла на кухню налить воды, а оказывалась - у него на коленях. Ласкал, не хотел отпускать. А ей только того и надо. Таяла, и сливалась с ним.
  
  Но зимой, ближе к Новому году вдруг среди ночи встала с постели, обернулась, а там - лежит! Спящий, прекрасный. Как она испугалась! Моргнула, тряхнула сонной своей головой - все исчезло.
  
  Но пришлось взять себя в руки. Ей хватило ума признать, что это не Игорь. Решила: если вдруг еще что - то только на даче. Вдали от людей. Поехала. Провела ночь, другую. Он приходил невидимкой. Ночью и днем. Она говорила с ним. Конечно, не вслух, но долго, часами. Рассказывала о себе. Он ее понимал. Она запрещала ему ехать с ней в город. Запрещала себе обращаться к нему, когда сама здесь. Но каждые выходные срывалась туда - в снег, в мороз. А однажды он ее встретил. Вышел вечером на крыльцо, и принял, испуганную, в объятия.
  
  Она боялась сначала, а потом махнула рукой. Ведь все будет так, как хочет она. Потому что он плоть от плоти, по образу и подобию. Правда, что касается плоти, она не знала, какого цвета у него кровь, и есть ли у него кровь вообще. Да и исходный образ, как она понимала, был образцом не лучшим. Но он ее любил! Жаль, у нее фантазии хватило только на дамский роман. Каждое ее желание угадывал, а все равно - не настоящий. И она снова затосковала. Но, знаешь: у нее настоящих мужчин так с тех пор и не случилось. Как заколдованная. Айгор, скажи, что со мной не так?
  
  Я встал, подошел: Погладил по прохладной щеке, провел по плечу. Она напряглась. Год назад она всегда сразу мне открывалась. Сейчас Мари принять меня не могла.
  
  Я глядел сверху вниз и думал, что стоит ее показать психиатру. Такой сложный случай: вообразила, будто придумала живого человека. С этой мыслью я ощутил себя как в контейнере, и его герметичная крышка вот-вот должна была опуститься: Я выскочил в последний момент, и приказал себе не думать вообще. Я и так уже понастроил теорий. Но я ведь знал, что они нужны лишь когда не способен двинуться с места.
  
  Может, Мари хотела, чтоб я остался, и мы наконец нашли бы общий язык. Мы могли сварить кофе или заварить чай, и скоротать ночь за разговорами, разве нам не о чем больше было поговорить? Она рассказала мне о себе, я бы мог рассказать, как скитался все это время. Или мы могли на худой конец лечь в постель. Я не чувствовал ее теперь, как женщину, но, по крайней мере, нам бы стало тепло. Но я ушел. Я даже не попрощался с Мари. Пусть теперь ищет меня в своих мыслях: если найдет.
  
  На улице было ветрено и по-прежнему ясно. Маленькие вихри подхватывали снег, поднимали и норовили швырнуть в лицо. Я задрал воротник и пошел побыстрее.
  
  Я возвращался домой.
  
  Мне мигали новогодние елки, передо мной тормозили автомобили. Все светофоры мерно вспыхивали желтым. Время близилось, наверное к пяти, но казалось, что глубокая ночь. Такая ночь, время в которой теряется и может никогда не вернуться.
  
  К Южной я подошел через площадь. Посреди пустой дороги я передумал ее переходить до конца, и побрел по разделительной полосе. Но знакомые девятиэтажные общаги все-таки заставили меня свернуть. Я оправдывал себя тем, что замерз и проглодался, и поэтому не ушел, например, в Каргасок. Но потом на меня наплыло такое, что я дошел до своего этажа: и, не сворачивая, принялся подниматься дальше.
  
  Седьмой этаж. Восьмой. Девятый. Тишина. Короткая лестница на чердак.
  
  Мне определенно сегодня везло с замками. Не случится ли так, что мне будет везти всегда?
  
  В одну минуту я оказался на крыше.
  
  Ветер здесь ощущался гораздо более резким и злым. Я стоял посреди квадрата нетоптаного снега. Потом пошел к тому углу, который, как я понимал, указывал на лес.
  
  Шесть шагов, семь. Десять, двенадцать. Пятнадцать. А следующий - я сделал в пустоту.
  
  Нет, я не собирался умирать. Я даже вскрикнул. И ветер отнес мой крик далеко-далеко - так, что я сам почти его не услышал.
  
  Удар. Я шлепнулся в снег. Нет, не так.
  
  Сначала я приземлился на обе ноги, точно спрыгнул с забора. А потом от неожиданности повалился на бок.
  
  Так я лежал, наверное, секунд тридцать. Затем подумал, чего это я здесь разлегся. Неуклюже поднялся, смахнул с себя снег. Немного трясло. Следовало оглянуться на крышу девятиэтажки - не остался ли кто-нибудь там, - но я не стал.
  
  Возвращаться домой я побоялся тоже: кто знает, вдруг мне захочется повторить? А ведь не факт, что ко мне благоволили до такой степени. Поэтому я побрел в сторону леса. Мимо общежитий, мимо нового университетского корпуса, мимо старой водонапорной башни и лыжной станции:
  
  Лес молчал. Я вышел на обрыв. За рекой горели огни. Я достал сигареты и закурил.
  
  Справа от меня стоял и ждал город. Где-то Лиза встречалась с Демоном. Где-то Мари глухо кашляла и куталась в шерстяной платок. Где-то Игорь видел десятый сон. Где-то Макс: я не мог знать, что делает Макс, и вообще, существует ли он. Было зябко.
  
  Так я стоял, курил и смотрел в темное небо, как в пропасть. А потом тысячеглазое небо внимательно взглянуло на меня.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"