Аннотация: Наёмник из дикого мира в мире демократии добра и гуманизма. Не просто рассматривать чужой мир, но куда труднее посмотреть чужими глазами на своё, привычное.Рискнём?
Глава 33. Шагнуть за грань мира. Гастас.
Ослепительная вспышка тьмы и тишины. Лишь пальцы чувтвуют две другие руки: Иришину и тающее запястье Анны. И опять грохот.
Ноги скользят по гладкому каменному полу, как в Горе. Рванув девочку к себе, Гастас пытается прикрыть её от рушащихся сверху камней. Нелепейший из поступков, хотя бы потому, что вместо дробящих тело глыб на них со всех сторон, разом обрушиваются мягкие толчки. Как в тесной толпе. Ритмичные вспышки света, совпадающие с грохочущим звуком. Где они? И как здесь тесно от людей или...
Синий всполох выхватывает из корчащейся темноты длинное, бело-голубое лицо с распахнутым, чрным провалом рта на чёрном же, трясущемся балахоне. Зелёный - освещает женщину с багрово-чёрными губами и чёрными же ямами глаз. Вскинув зелёные от света руки, она извивается в такт звуковым ударам и её впалый живот дрожит между разъехавшимися половинками куцей одежды.
Многоголосый, запредельно-высокий визг перекрывает и обрывает грохочущие звуки. Миг тишины или почти тишины.
- А теперь! Румба! - голос грохочет со всех сторон, хотя и принадлежит одному человеку. Восторженный визг и вопли толпы в ответ. И опять звуковая буря со всех сторон разом.
"Наверно, это всё-таки люди. Или духи? Или..." - на всякий случай, левой рукой он прижимает к себе девочку. Правая - на рукояти меча. Отроковица и сама жмётся к своему защитнику. С силой, какую может дать только страх, её пальцы впились в свалявшуюся шерсть овчины, выбивающейся из-под пояса-корсета. К счастью, человекоподобным тварям нет никакого дела до перепуганной парочки. Они скачут, извиваюся, восторженно визжат в ритме горохочущих звуков, неуклюже сталкиваясь в темноте и шалея от собственного неистовства и ... только. Может твари слепы и не видят их? Хорошо бы.
Взгляд скользит поверх мельтешащих голов, по темноте, по огромным, круглым, ритмично вспыхивающим, разноцветным огням. Светящиеся буквы в белой, светящейся окантовке складываются в знакомое слово: "Вы-ход". Выход?
Не выпуская ни рукояти меча, ни девочки, Гастас, раздвигая толпу, через темноту, пробирается в сторону надписи. Малявка и сама боится потеряться в окружающей круговерти. Так вцепилась в одежду своего друга - клещами не оторвёшь.
- Где мы? - осмелев, во весь голос спрашивает парень и не слышит себя.
Материальность окружающего мира даёт о себе знать. Чудовища недовольны его напором: "Кретин, козёл, задрот ..." - слова, как он понимает, обидные, но ... брань-то на вороту не виснет. Ругань сопровождают ответные толчки, но обиды нет и здесь. Толчёк за толчёк, мера за меру - это справедливо.
Прямоугольник двери распахивается прямо под надписью, ослепительный, белый свет бъёт по глазам, а в безумное месиво вваливается ещё несколько человеко-чудовищ. Крики, визг, хлопки в ладоши заглушают звуковой обвал и ... миг тишины.
- Мы в другом мире, господин, - подаёт голос Ириша. Мы живы, но мы в другом мире.
Гастас думает так же и потому ободряюще треплет девочку по плечу:
- Ничего, Заморыш, прорвёмся.
Только вот дверь почему-то не поддаётся. Гастас нащупал в темноте изогнутую ручку, тянет за неё к себе, толкает от себя. Бесполезно. Это злит. Отступив, юноша с разбегу врезается плечом в упрямую деревяшку. Неожиданно гулкий удар, дверь распахивается и...
- Козёл! Совсем охренел, удод несчастный? Прямо по лбу!
Парень - ровестник Гастаса прижимает руку к подбитому лбу. На затылке у него шапка, похожая на шлем с огромными, полупрозрачными рогами. Лицо - красное, опухшее, как после хорошей попойки. Да и запашок ...
Гастас не хочет драться. Кто его знает, этот чужой мир: по каким законам здесь живут. Задвинуть девочку за спину и бочком, сквозь щель приоткрытой двери, под рукой у пьяного...
- Куда? Лошара! Да я тебе сейчас рога...
Зря он так. Особенно за плащ схватил. Гастас привычно отшатнулся и кулак "рогатого" врезался в дверь, а вот его удар... Нога соскальзывает в пустоту. Миг падения, удар всем телом, головой... В глазах веером разлетаются искры: "Жаль, шлема нет...". Сознание "плывёт", чьи-то ноги молотят его по бокам, стараясь попасть по почкам, по животу. Вобщем бьют в точности по защитному поясу с бронзовыми бляшками. Надо бы встать, но где они: руки, ноги, голова?
- Лёха! Стасу помоги! Тикаем! В залл! Охрана.
"Лёха и Стас?" - Гастас наконец понимает, что лежит у стены на ступеньках вниз головой. Одежда из овчины и толстый, двойной овчинный плащ смягчили удар, но всё равно приложился он при падении знатно. Особенно головой. Кажется, даже до крови. Лицо наклонившегося над ним зрелого мужчины видится, как сквозь пелену:
- Парень, ты жив?
- Да, а ...
- Ты не двигайся, лежи спокойно. Сейчас "скорую" вызову. Они тут, рядом. В парке напротив - гуляния и "скорая" там. Документы есть?
- Нет, а ...
- Не важно. Ты только спокойно лежи.
Мужчина отходит, отворачивается, кажется говорит что-то. Но вот кому? И ему отвечают...
- Господин, - трясёт его Ириша. - Господин Гастас, у вас кровь...
- Стас, - поправляет её юноша. - Зови меня "Стас". Здесь другие имена.
- Да, госпо...
- Стас, - повторяет юноша, - просто "Стас". - говорить почему-то больно.
- Да, Стас. Я хотела... Госпожа Анна...
- Анна Владимировна Фомичёва.
- Да, Анна Владимировна рассказывала, что её мама - лекарка (по-здешнему врач) на "скорой".
- Да?
- Да. А "Фомичёва" - это родовое имя и ... Стас, у вас кровь ...
- Кровь - это хорошо, хотя ... наверно там просто ссадина и ... Ириша, а на "скорой" серьёзные раны лечат?
- Да, а...
- Ты только не пугайся, - перебил её Гастас, перевёл дыхание, ловя ускользающую мысль. - Ты не пугайся, Ириша. Я сейчас глаза закачу: вроде как присмерти. Или нет, ты испугайся, только не слишком громко. Чтобы поверили. - Слова даются с трудом. Из последних сил парень закончил фразу, с облегчением прикрыл глаза. Он сейчас чуть-чуть отдохнёт и ...
Кажется, они появились в тот же миг. С закрытыми глазами парнишка конечно никого не видел, но слух пока его не подводил. Один из пришельцев властным голосом выговаривал остальным:
- Зачем "скорую" сюда? Так из клуба вынести не могли?
- Так он головой и в крови, - оправдывался другой голос. - Я подумал: как бы чего не вышло. А вынести и сейчас можно. Вместе сподручней и ... Видите? Лежит и даже глаз не открывает. Скажем, что у клуба упал, а мы - гуманность проявили...
- А это кто? Кто несовершеннолетнюю в клуб пустил?
- Так это ...
- Командир ...
- Как с неба упали ...
- С неба? Узнаю, кто... Да поднимайте же его! Блин, весь пол в крови. Где уборщица? Несите осторожно. Жив?
Пальцы ложатся Гастасу на шею. Удары крови в артерии - как стук молота.
- Живёхонек. Без сознания наверно.
- Ладно. По крайней мере сразу ничего ментам не скажет, а потом ...
- Ну да: не был, не состоял, не учавствовал. И вообще: такого не помним. Это если спросят. А то и спрашивать никто не будет.
Холодный, свежий воздух остужает лицо. Они на улице. Ириша вцепилась в его одежду мёртвой хваткой. Мужчины укладывают его на что-то ровное и жёсткое. На доску? На скамью?
- Ждите "скорую", - недовольно бурчит "Старший", - но узнаю кто соплячку пустил ...
- Парень, парень, - треплет его один из оставшихся, - ты жив?
- А? - Гастас приоткрывает один глаз. Не без усилий, надо признать. Конечно ему не хочется "переигрывать". Мертвецов ни в каком мире не лечат. Но чувствует он себя не так уж и бодро. - Ириша где?
Вместо ответа, девочка трясёт его за одежду, чуть слышно всхлипывая сквозь зубы.
- Здесь она, здесь, - успокаивает его мужчина. Судя по голосу, тот, что вызвал "скорую".
Рокочущий шум, шелест, хлопок в стороне, шаги. Жаль, глаза открыть нельзя. Женский голос:
- Это пострадавший?
- Да. Мы тут...
- Переложили? На крыльце подскользнулся? Совсем люди с ума посходили: везде полированная плитка.
- Нет, нет, - кажется отвечающий испуган. - Драка была. Паренёк с девочкой мимо шли, а к ним пьяные привязались. Мы их шуганули конечно и вас вызвали. Не звери ведь. У него видите: голова вся в крови, а на крыльце - ни капли. А мы ...
- Ваши пьяные?
- Да кто их...
- Ладно. Не важно. Документы есть?
- Так это... не проверяли. Девочка с ним. Иришей звать...
- Ладно, пустяки. Хорошо, что позвали. Помогите погрузить.
- Это, само собой. А девочка?
- Ладно, берём и девочку. Ей, похоже тоже помощь нужна. Вся закаменела от страха. Бедняга.
Чьи-то руки приподнимают Гастаса, ощупывают голову:
- Кость цела.
Накладывают повязку. Юноша приоткрывает глаза, пытаясь осмотреться. Бесполезно. Вокруг тесно и темно, но не абсолютной темнотой подземелья, а привычной, ночной. Единственной, что он уясняет точно: вокруг него - люди. Не молодые, усталые, необычно одетые, но в остальном - обыкновенные и очень неплохие. Охранники перекладывают его в носилки, везут и завозят... Даже слов нет во что. В короб с дырками, в в огромный ящик? В крытую повозку? Ириша пристраивается рядом на длинной лавке. И никого кроме. Двустворчатая дверь закрывается и... шум. Повозка едет. В дырках мелькают громады с отвесными стенами и светящимися кое-где прямоугольниками. Окна? Такие большие? По ходу "скорая" обгоняет другие движущиеся короба повозок. Как быстро они движутся? И главное: как? Волов-то нет.
Ириша ошарашена не меньше. Тянется к одной из дырок, водит рукой в воздухе, шепчет растерянно:
-Это стекло. Твёрдое, прозрачное. Госпожа Анна рассказывала, а я не верила...
- Анна Владимировна, - шёпотом поправляет её Гастас. Он осматривается лёжа, не поднимая головы, насколько это возможно:
- Что там, за стеклом, Ириша?
- Дома. Очень большие. Как горы. Широкая улица, самоходные повозки поменьше...
- Поменьше?
- Меньше нашей. Есть и больше. Люди на тротуарах. Чудовища...
- Наверно это тоже люди, но в масках. Стражники говорили о гуляниях. Музыка, шум... Ириша, здесь, сейчас праздник.
- Какой?
- Не знаю, но в одном из походов мы попали на праздник. Тамошние люди пригласили в гости духов. Как соседей на пирушку. А чтобы те чувствовали себя свободно, скрыли лица под страшными масками. Понимаешь? Чтобы нельзя было отличить хозяев от гостей. Наверно здесь то же самое.
- Да, а... нас приняли за духов?
- Нас приняли за людей. Наверно сегодня особая ночь, когда двери между мирами не заперты. Поэтому мы здесь.
- Я понимаю. Стас! Сколько там огней в небе!
Треск за стенами повозки, восторженное лицо девочки. Гастас заставил себя не отвлекаться:
- Думаю, нам и дальше стоит молчать и слушать. Если мы скажем правду, то нам никто не поверит, - шум в голове усиливается, тело пробирает зябкая дрожь. Парень чуть поморщился, но повторил через силу. - Нам просто никто не поверит. Понимаешь?
- Да, - девочка пристально вглядывается в лицо друга. Юноша хорохорится, держит вид, но сейчас ему плохо, и помочь нечем. - Бывает, что от страха или боли люди память теряют. И речь.
- Хорошо придумала, сестрёнка.
Гастасу обидно, что он, не может хотя бы сесть и осмотреться. Отблески уличных огней бегут по его лицу. Там, за прозрачными стёклами - удивительный и незнакомый мир. Сколько нового ему и Ирише предстоит узнать! Держись, наёмник, не каждому дано шагнуть за грань своего мира, ты шагнул, так не останавливаяся на пол пути.
Повозка вихляет и тормозит. Двери открываются, люди в светлых одеждах выкатывают носилки, везут в помещение. От яркого света больно глазам. Тело бъёт холодная дрожь. Преодолевая резь в глазах, Гастас пытается осмотреться. Он в громадной горнице: Белые стены, высокий, белый потолок, яркие как солнце огни под потолком. А вот люди вокруг все старые. Не иначе потому что мудрые и учёные. Чтобы тридцать шесть ступеней познания пройти - много лет надо. Тадарикова "Старуха" здесь бы за девочку сошла.
Женщина в белом платье трогает ему лоб:
- У парнишки жар. Он всю дорогу так пролежал? Переворачиваться не пытался?
- Как положили - так и лежал. Возможно обошлось без сотрясения.
- Дай-то бог... Документы?
- Давайте посмотрим.
Его раздевают. Гастас пытается помогать: поднимает руки, поворачивается, расстёгивает пряжки. Пальцы почему-то не слушаются. Документы разумеется не нашлись, зато одежда его вызывает живейший интерес:
- Необычный костюм. Всё натуральное. Похоже на реконструкцию.
Лица людей вокруг расплывчатые и невнятные, звук доходит как сквозь затычки, слова тоже не слишком понятны. Зато интонации успокаивают: чем бы ни была загадочная "реконструкция", здесь она в порядке вещей и воросов не вызывает.
- А двигается мальчик нормально. Все кости целы, да и ушибов серьёзных нет. Только голова побита.
- Ну ещё бы? В такие овчины завернулся. Тут и нож застрянет.
Гастас косится на юношу, подавшего последнюю реплику, самого молодого среди лекарей. Не иначе ученик, а понимает!
- Значит, рубаху снимать не стоит. Нет, ну где мозги у этой молодёжи? С такой температурой и на гулянку. Да ещё ребёнка с собой поволок. Тоже одета ... А почему она молчит?
- Может немая? Девочка? Как её там?
- Ириша.
- Спасибо, Лёша. Ириша, ты слышышь меня?
- Молчит.
- Вот незадача. И куда её теперь, среди ночи? Вон как в парнишку вцепилась. И трясётся вся.
- Может родные?
- Что с девочкой делать, Вероника Сергеевна?
- А что тут можно сделать? Валерианкой напоить и спать уложить. Утром полицию вызовем и пусть они разбираются.
- Доченька, доченька, пойдём...
Гастас до рези скосил глаза: полная, низенькая старушка с короткими, соломенно-светлыми волосами гладит Иришу по голове, уговаривает:
- Пойдём со мной, милая, не бойся.
Ириша вцепилась Гастасу в руку, так, что парню даже больно, но никто даже не пытается девочку тащить силой.
- Не волнуйся, милая, не переживай, - воркует старушка. - Это твой брат?
Хватка девочки слабеет. Она смотрит на Гастаса, на вопрошающую женщину, кивает неуверенно.
- Ты за него беспокоишься?
Опять кивок.
- Не бойся. Ему сейчас укол от температуры сделают со снотворным и в палату отвезут. В терапию, на второй этаж. Какая палата, Вероника Сергеевна?
- В пятой место есть, - устало отзывается высокая, тоже полная, пожилая женщина с тёмно-русыми, стриженными волосами.
- Вот. В пятую палату. Но тебе туда нельзя: палата - мужская. Понимаешь?
Кивок.
- А одежда у твоего брата не дешёвая?
Кивок.
- Видишь. Её собрать надо, уложить как следует. Хорошо бы это вместе с твоим братом сделать, но ты сама видишь: какой у него жар. Ему в постель надо. А ты - девочка умная. Пойдём со мной. Пока что мы вещи твоего брата в плащ сложим. А утром ты брата навестишь. Это можно.
- Иди, - шепчет Гастас, улыбаясь сквозь силу.
Ириша кивает, выпускает руку друга. Она ещё не ушла, а юношу уже поворачивают на бок, что-то тонкое, острое вонзается в ягодицу. Не столько больно, сколько неожиданно.
- Ну и тощий, - ворчит лекарка. - Даже мяса нет. Одни жилы.
Его опять везут на носилках, завозят в крохотную комнатку без окон с раздвижными дверями. Двери сошлись. Шум, ощущение движения. Только куда? Двери разошлись. Носилки выкатывают. Всё вокруг другое или... В голове сплошной туман и жарко. Аж пот прошибает. Круглые огни на потолке так и мелькают перед глазами. Даже голова закружилась. Опять дверь. Обыкновенная, но такая высокая! Его завозят в полутьму, поднимают, куда-то перекладывают... Сознание отключается.
.................................
Ириша готова разорваться: Гастаса увезли и вещи не бросишь. Пальцы нащупывают кошелёк. Он невелик и настолько тяжёл, что девочка понимает: золото. Старая лекарка, не скрывая недоумения, рассматривает одежду пациента. Штаны и верхняя рубаха сшиты из овчины шерстью внутрь. Берёт в руки один из мечей в жёстких, кожаных ножнах.
- Это какие же деньги за такие забавы плачены. Всё как настоящее, только меч почему-то не железный. Наверно железный - нельзя.
Ириша кивает в такт вопросам, добросовестно изображая немую, одновременно сноровисто сворачивая и укладывая каждую вещь в плащ, скатывает его в рулон, стягивает ремнями в компактный тючок.
- Ловко! - удивляется старушка и тут же предлагает девочке большой и блестящий чёрный мешок. - Клади сюда. Привяжем бирку и положим в гардероб. Выздоровеет парнишка и заберёт. Твои бы вещи тоже так упаковать...
Ириша согласна, быстро и сноровисто пакует крытый бурым сукном овчинный плащ; верхние, овчинные рубаха и штаны. На ней сейчас нижние бурые суконные штаны и такая же мужская рубаха - дорожная одежда для езды верхом. Всё заношено до предела.
- Помыться бы тебе, милая и ... Погоди-ка...
Черные, блестящие мешки стоят под окном у белой, расчерченной на ровные, блестящие квадраты, стены.
- Здесь гуманитарка, - поясняет лекарка. Люди приносят, чтобы не выкидывать. Кажется, в одном из мешков детские вещи должны быть.
Яркая, непривычная с виду одежда поражает Иришу своей нежностью.
- Трусики, футболка, - комментирует вслух свои находки старушка. - Смотри, кофточка, как на тебя. А вот и джинсы. Немного великоваты правда будут. Раздевайся.
За полупрозрачной, раздвигающейся стеной-дверью - крошечная комнатка со странным, вогнутым чашей полом.
- Вместо мочалки - ветошку чистую возьмём. Давай, голову помогу помыть.
Ужас пробирает девочку до костей, кожа вмиг сжимается пупырышками.
- Замёрзла? Да? Сейчас воду погорячей сделаю. - Она чуть поворачивает блестящую штуковину и струи воды бьют через дырочки в этой, как её? Такая круглая, дырявая и на ручке. Густая жидкость из белого, мягкого флакона с рисунком вспухает и лезет во все стороны, как опара. Самое трудное - не показать страх. Ириша усиленно перетирает волосы с пеной, мужественно терпит резь в глазах, трёт ветошкой тело. Женщина поливает её водой из дырявой штуковины. Страх отпускает девочку. Ей хорошо, приятно. Огромное, белое полотно укутывает её с головы до пят.
- Полотенца нет, но и простыня сойдёт. Одевайся.
Лекарка торопится и потому сама одевает девочку. Ирише главное: не сопротивляться и запоминать куда, что и как надевать. Кстати, застёжка на синих штанах очень удобная. Да и общее ощущение иначе как упоительным не назовёшь: чистая одежда на чистое тело и это после двух месяцев пути!
- Алексеевна!
Женщина вскидывается:
- Замешкалась я с тобой, завозилась. Дальше уж сама...
С кофтой приходится повозиться. По краю вещи пришиты кружочки в тон ткани, с другого края - дырочки. Каждый кружочек надо пропихнуть в соответствующую дырочку, так, как это сделала Алекеевна, застёгивая на ней джинсы. Но там кружочек был один. Получается не сразу. Главное - правильно выровнять полы кофты. Дальше - просто. Снятую одежду убрать в мешок, к верхнему платью... Кстати, что там за шум?
Ириша дёргает на себя дверь. Вдруг сама поворачивается изогнутая ручка и девочка едва успевает отскочить. В помещение, на одеяле заносят человека в бессознательном состоянии, укладывают на...
- На кушетку кладите.
Вид у мужчины ужасен, даже для Ириши. Его грязная, бесформенная одежда вся в крови, лицо - одутловатое, распухшее, лоснящееся, а запах ... Даже от наёмников под конец пути так не воняет. Александровна уже роется в "гумманитарке", подбирая чистую одежду.
Двое молодых мужчин-лекарей раздевают пострадавшего. Его верхнюю, пёструю и пухлую одежду вместе со стоптанной обувью и штанами пакуют в чёрный мешок и, опрыскав какой-то вонючей жидкостью, помечают биркой. Остальное комом летит на пол. На рёбрах и животе пострадавшего наливаются свежие синяки, голова в крови.
- Леш, приподними. - В руках одного из мужчин стрекочет непонятная штуковина. Он ведёт ею по голове пострадавшего и свалявшиеся волосы клочьями падают на кушетку. Скоро на голове мужчины вместо безобразного "колтуна" короткая стрижка "безродного", а вместо неопрятной бороды - короткая щетина.
Александровна тут же сметает состриженные лохмы вместе с шевелящейся от вшей одеждой в отдельный, чёрный мешок. Ириша во все глаза наблюдает за сан-обработкой бомжа. Эти слова ей ещё предстоит узнать, да и не слова сейчас важны для девочки, а сами действия: как и чем пользоваться, где и что лежит, зачем нужна ванная, как включать и регулировать воду (повторный урок), какую одежду надевают на мужчину. Не меньше, её интересует обработка раны и перевязка. Кстати, именно такие, каким учила её Анна.
Побитый начинает приходить в себя. Его уводят. Александровна набирает воду в ведро, достаёт тряпку. Её опять зовут в приёмный покой. Ириша закатывает рукава: неблагодарных не любят нигде.
Заглянув в санитарный бокс, нянечка всплёскивает руками:
- Девочка! Какая же ты молодец! Да, тебя же покормить...
- Александровна! - зовут её из "приёмного".
Какая там еда! Иришу колотит от нервного возбуждения. Вслед за Александровной она спешит в приёмный покой.
Ну и парочка! Огромный, рыхлый как студень мужчина развалился на кушетке. Тут же, на полу - лужа блевотины. Одежда на человеке кожаная, чёрная с металлическими кружочками и шипами. В ноздре и ушах - белые, металические кольца, на лысой голове - уже знакомая Ирише шапочка-шлем с огромными, полупрозрачными рогами. Его спутица тоже пьяна. К сожалению, не до бесчувствия.
- Суки! Козлы! Да я вас, оленей винторогих вертела всех!
На женщине куцая куртка, синие штаны, похожие на Иришины, но в облипку. Голый живот переваливается через тесно затянутый пояс. А лицо... Ириша видела конечно городских гетер, но такое!
Вокруг глаз у женщины растекаются чёрная, сизая и розовая краски - словно два синяка, да ещё и с подтёками. Губы тоже размазанные, красные, как кровь. И это при пылающем от выпивки лице.
Непонятно для девочки и перечисление зверей. Никаких собак, козлов или оленей вокруг нет. Может женщина бредит?
- Вы чего? Не видите? - Продолжает пьяная свой вопёж. - Человек умирает!
Она пинком опрокидывает ведро. Алексеевна хотела затереть вонючую лужу.
- Долбила я вас всех...
Растерянные до беззащитности взгляды лекарей. Такого Ириша выдержать не смогла. Подхватив с пола мокрую тряпку, она с размаху припечатала скандалистку поперёк груди. Молча. Глаза у той полезли из орбит:
- Да я тебя, соска малолетняя...
Она не договорила. Второй удар пришёлся ей по лицу.
- Твою...- рванулась тётка к девочке, наступая прямо в блевотину. Нога поехала по слизи и, вывернувшись всем телом, пьяная с размаху ударилась боком и спиной о кушетку с бесчувственным приятелем:
- Блядь! Сука! Психичка недоношенная!
Не теряя инициативы, молча, Ириша хлестала выпивоху мокрой и от того тяжёлой тряпкой по голове, по плечам, поперёк морды: раз, другой, третий...
- Уберите её от меня! Я...
Тряпка попала по губам.
- Помогите!!! - Пьяная уже не вопила, а скулила с испуганным подвыванием. Здоровая баба сидела сжимаясь посреди мерзкой лужи, а зелёная поцанка наотмаш хлестала её грязной тряпкой, и никто из зрителей даже не пытался вмешаться.
Утомившись, Ириша отступила, держа своё оружие наготове и не спуская с жертвы прищуренно-хищного взгляда.
- А вообще-то она она девочка тихая, - подал неуверенную реплику один из санитаров.
- Ага, только от крика возбуждается очень, - поддержал его второй, откровенно наслаждаясь как самой картинкой, так и тем, что каждое его слово буквально вбивает поверженную хамку в лужу нечистот. - Её к нам чуть не по два раза в месяц приводят. Она из "Жёлтого дома" сбегает, - добавил он для веса.
- Вообще-то она девочка хорошая. Правда? Ириша, - последний вопрос темноволосая лекарка задала не слишком уверенно. Ириша кивнула, опустила своё оружие.
- Вот видите, - Александровна поспешила завладеть грозной тряпкой.
- Пойдём, Ириша, - лекарка, приобняв девочку одной рукой, уводит её от побитой, - Александровна, валерьянку Ирише давали?
- Не успела, Вероника Сергеевна. Такая запарка...
- Эта психованная убить может! - пьяная с трудом поднялась на ноги. В её голосе опять начали проскальзывать истерические нотки.
- В лёгкую. Заорите погромче и... - отбил её реплику один из санитаров.
- И главное: ничего ей за это не будет. Несовершеннолетняя, - с наслаждением и азартом поддержал его коллега.
Испуганно пискнув, скандалистка метнулась к выходу. Парни давятся от смеха:
- Класс!
- Молодец, девчонка!
- Вот тебе, и тихоня!
- Постыдились бы, - оборвала их Александровна. - перепуганная малявка четырёх взрослых от одной пьяной хамки защитила.
- Так ведь тронь мы её - нас бы с грязью смешали.
- Ну да: мужчины и женщину побили!
- А девочка действительно может всё, - со вздохом поставила точку Сергеевна. - Ладно, проехали. Надо хоть чаем нашу спасительницу напоить. - Она ломает хрусткую ампулу, наполняет шприц. Один из санитаров закатывает пьяному рукав, перетягивает жгутом бицепс.
Ириша, как завороенная следит за иглой. Этот способ лечения для неё - новость. Да и результат впечатляет: врачь только-только иглу выдернула, а жирный мужик уже сидит и хлопает глазами:
- Чего? Я? Я не пьян!
- Нет, конечно, - устало соглашается Сергеевна. - У вас голова закружилась, и ваша... знакомая вас привела. Мы необходимую помощь оказали.
- Где эта мочалка?
- На улице. Ждёт вас...
.............................
Чай попить опять не успели. "Скорая" привозит сразу пятерых.
- Отравились "несвежей водкой", - сообщает предварительный диагноз лекарка из "скорой". - Дома эти хлопчики как мыши под веником сидели, а здесь, в России, дорвались до дешёвого, ну и на "палёнку" налетели.
Кожа у пострадавших - зеленовато-коричневая, дыхание едва слышно и везут их сразу в "Реанимацию" - ещё одно новое слово. Ирише бедняг жаль: юноши в самом расцвете сил.
И опять пострадавшие. Мужчина с ножевой раной живота. Этого на срочную операцию. За ним - пьяные. Подрались: ссадины, кровь из носа, синяки.
Ириша уже своя: подай-принеси-вытри. Отнють не лишняя пара рук при такой запарке.
Молодая женщина (по словам Александровны: "Совсем школьница") в длинном, белом платье с мертвенным лицом, бескровными губами и без сознания. Платье на ней мокрое насквозь, запястья перетянуты окровавленным бинтом.
- Мёртвая невеста, - шепчет Толик, - один из санитаров.
- Снотворного наглоталась, - сухо констатирует Сергеевна. - Промываем желудок и в реанимацию.
И через минуту - женщина в годах со страшнейшей температурой.
- Давно? - спрашивает Сергеевна у старушки, сопровождающей больную.
- Так где-то третий день...
У Лекарки много слов. Ириша видит это по лицу. И совсем нет сил, чтобы выговорить их. На часах - пять утра.
К счастью, эта пациентка - последняя.
Воркует закипающий чайник. В разномастных чашках - чайные пакетики.Знакомый запах валерьянки: Александровна разводит водой чайную ложку спиртовой настойки. Девочка послушно пьёт. А вот и чай. Вместо мёда в него здесь сыплют белый песок. Сахар называется. Вкусно. К чаю - пирожки, бутерброды, пряники, печенье. Каждый выставил то, что у него есть. Иришу усиленно откармливают. Перед ней целая гора еды.
- Ешь, девочка, - потчует её Александровна. - вырастешь, не иначе врачём будешь.
- Не пугай ребёнка, Лёша. Ты - будущий медик. Да, она не немая. Это сразу видно было. Просто у неё спазм голосовых связок. Видишь, как за горло хватается? Не бойся, Ириша, всё пройдёт. Садись, пей чай. Главное: не волнуйся и всё у тебя пройдёт.
- Интересно, откуда она? Одежда странная. И у неё, и у её брата. Древняя какая-то.
- Может реконструкторы? А? Толик? Они на свои мероприятия со всей страны съезжаются.
- В том-то и проблема, Лёша, что со всей страны, - вздыхает Вероника Сергеевна. - Парень без сознания, девочка молчит...
- Давайте я Иришу спать уложу, - предлагает Александровна. - В сан-блоке на кушетке. Утром что-нибудь придумаем.
Какой сон? Ириша лежит под одеялом, вперив в темноту распахнутые глаза и чутко вслушиваясь в происходящее за дверью, не выдержала неподвижности, встала. Уличные огни дают достаточно света для привычных к полутьме глаз. "Второй этаж, пятая палата, Терапия-Хирургия-Гигиена - три дочери Матери-Медицины и отца Асклепия-Фармацевта. Лестница, коридор, цифра "пять" на на двери, ручку надо поворачивать вниз..."
Ноги, обутые в мягкие, кожаные поршни бесшумно ступают по квадратным плиткам пола. Гастаса она находит на ближайшем к двери ложе по запаху застарелого пота, долго трясёт, прежде чем тот открывает глаза, молча, знаками показывает на приоткрытую дверь, тащит за собой по коридору, по лестнице, шёпотом объясняя особенности окружающего мира.
Их приняли за каких-то "реконструкторов", съезжающихся в Питер... Да-да, этот город: Санкт-Петербург на реке Неве. В разговоре, кратко его называют "Питер", так же, как "Белый Клин-на-перевозе" коротко называют "Клин". Реконструкторы приезжают в "Питер" со всей страны России. Лекарей здесь называют врачами и докторами, грязных, бездомных бродяг - "бомжами". Бомжей не уважают, поэтому Гастасу надо помыться и переодеться.
Парень не спорит. Короткий сон освежил его, вернул бодрость телу и ясность мысли. Стрекочет машинка, снимая грязный войлок отросших, чёрных волос, потом появляется бритва. Юноша быстро схватывает суть и сам пристраивается с безопасной бритвой перед зеркалом. Девочка роется в чёрных, шуршащих мешках, подбирая мужскую одежду. После стрижки - душ. Ириша обьясняет как обращаться с кранами, с пеной из флакона, с дырчатой поливалкой.
Блаженство чистоты тела и одежды, а девочка уже разложила местную еду. В лёгкой до невесомости чашечке - чистая вода.
- Я работала и мне всё это дали...
Еда кстати. Внутренности парня сводит от голода. Он набивает желудок не особо различая вкус пищи: хлеб, пироги, пряники, сладкие вафли, каменно-жёсткие колечки из хлеба...
Ириша говорит не переставая. При посторонних ей придётся молчать
- Нож, - перебивает её Гастас. - Мой нож? - Без оружия наёмник чувствует себя голым. Девочка кивает, достаёт из чёрного пакета бронзовый нож и кошелёк с золотыми. Цепь из серебряных, незапаянных колечек, с пропущенным для прочности сквозь звенья волосяным шнурком прячется у юноши под одеждой. От Анны Гастас знает, что серебро и золото в России ценятся. Ириша слышит шаги за дверью, нервно вскидывается. Да, пора уходить. Причём немедленно.
- Я сам. Не провожай, - останавливает её парень.
Сам...
Лестница, коридор. Гастас не спешит вернуться в постель. Он идёт по коридору, проверяя все двери. Часть из них заперта. Из открытых - палаты под номерами, душевые: мужская и женская, туалеты. Надпись на закрытой двери: "Столовая". Из "Сестринской" выглядывает заспанная старуха в лекарском платье. Пора в постель. Голова что-то опять тяжёлая. Как водой налилась.
Всего в палате шесть кроватей. Гастас пробует прогибающуюся под его весом мягкую поверхность, гладит блестящий и окрашенный металл спинки. Огромное, застеклённое окно чуть не во всю стену даже ночью позволяет видеть детали обстановки: маленькую, белую чашу с кранами для умывания у стены в углу, огромное зеркало над ней. Как это всё непривычно. Особенно высокие потолки. А постель такая мягкая: приляжешь и сразу глаза слипаются.
Доброго сна не получилось. Опять навалилась отступившая было после укола лихоманка. Гастас усиленно кутался в одеяло. Недавно такое жаркое, оно вдруг совсем перестало греть. Какой уж тут сон! Сплошные кошмары. И окружающее - как в тумане. Люди - словно тени. Сколько их - не сосчитать, но каждый их шаг, каждое слово - как удар по голове. Гастас едва сдерживает стон. Но вот у его ложе женщина-лекарка. Даже черт лица толком не разглядишь. Холодная ладонь касается лба и тутже отдёргивается, словно обжёгшись, а ещё спустя какое-то время юноша чувствует, как поворачивают его женские руки, как входит в ягодицу игла. "Стыдливая лекарка - всё равно, что бесплатная шлюха".
А лекарство сильное. Озноб отступает, жар наполняет тело, выбивая обильный пот, в голове проясняется, а глаза наполняются сонной мутью. Анна говорила, что больному надо много спать. Сон - лечит.
Разбудила его старая, полная женщина со странной, высокой штуковиной на колёсах:
- Просыпайтесь, больной. Завтрак. И сестричка твоя волнуется.
Ириша стоит тут же. Она берёт со штуковины тарелку с кашей, кружку, три куска хлеба, ставит и кладёт на... что-то вроде высокой коробки. У каждой кровати текая стоит. Она что? Кормить его собирается? Хотя...
Слабость у Гастаса такая, что руку трудно поднять. Лекарка подтыкает ему подушку, приподнимая, ворча между делом:
- Нет, ну где он, у современной молодёжи ум? Такую малявку в ночной клуб потащил! Хотя... какой здесь ум? Сам - дитя горькое... - она так и уходит, не переставая ругать "глупую молодёжь". Наверно развозить кашу другим больным. Гастасу обидно: он и дитё! Но выдержка у наёмника железная. Даже бровью не повёл. В его положении, прежде чем слово сказать, язык десять раз во рту повернуть стоит.