Аннотация: Что проще: одной женщине угодить двум мужчинам или одному мужчине угодить двум женщинам?
гл. 14. Муж и любовник.
Подглава 14.1.
Что хотела и что добивалась Лаодика от мужа, не сказала бы и она сама. Заставляя римлянина постоянно думать о себе, и в этом ей невольно помогали все окружающий, Тень даже не задумывалась, что из этого получиться, так же, как не задумывалась о будущем своего любовника. И думать не хотела, не видя в результате никакой радости и увлекаясь интригой, как таковой. Ацилий ждал её, но не в комнате, а в ванной, спрятавшись за занавесью, где, предупреждённая Наидой Лаодика нашла его.
- Приветствую вас, госпожа моя. Могу ли я чем-нибудь услужить вам?
- Ступай в приёмную, сухо оборвала его молодая женщина. Ацилий прижал к губам, в знак молчания, пальцы, попятился из ванной в комнату. Наида с жадной сосредоточенностью рассматривала кошель, равнодушно брошенный Лаодикой на столике. Небрежно развалившись в кресле и расправляя складки смявшейся тоги, мужчина потребовал, как нечто само собой разумеющееся: "Подай сюда". Рабыня резко вскинула голову и одарила сына патриция таким взглядом, что он почувствовал себя заговорившей букашкой и мгновенно вспомнил, что здесь, в этих комнатах, занимает куда более низкое, по сравнению с любимой и доверенной служанкой, положение. Наида ещё раз обошла вокруг столика, почти облизывая глазами деньги, но коснуться их не посмела и, с вздохом, удалилась в спальню, оставив Ацилия в одиночестве.
Из ванной Лаодика, вопреки обыкновению, вышла одетая. Конечно, тонкая ткань, облепив влажное тело, скорее обрисовывала, нежели прятала его, но факт оставался фактом. Наскоро разобрав гребнем влажные волосы, молодая женщина оглянулась. Встретившись глазами с Тенью, Ацилий приподнялся, намереваясь встать, но два быстрых, небрежных взмаха рукой, остановили его движение. Лаодика вплотную подошла к любовнику, положила руки ему на плечи, серьёзно и сосредоточенно разглядывая лицо римлянина. Ацилий молчал и улыбался, стараясь хотя бы улыбкой дать понять своенравной госпоже, как счастлив тем, что ей приятно разглядывать его лицо. Лаодика поправила ему прядь волос, чуть сжав плечи, подтолкнула вверх, отступила на пол шага. Авиола поднялся. Теперь он на целую голову возвышался над служанкой Цезаря.
Сегодня Тень была в редкостно добром расположении духа. Вот она сдвинула ткань тоги на его плече, давая понять, что ей уже не достаточно любоваться только его лицом. Авиола осторожно удержал её руку, попросил: "Позвольте, я сам". И Тень опять не рассердилась, а лишь отступила ещё на пол шага. Он снял тогу, под которой оказалась не обычная туника, а короткая эпоксида, закреплённая только на левом плече да по бокам. Раздеваясь, римлянин на миг опустил голову, а когда поднял её, - Лаодика уже сидела в созерцательной позе в кресле.
С выверенной робостью, римлянин приблизился и опустился на пол возле её ног, положил голову ей на колени, стараясь не потерять из поля зрения лицо и глаза госпожи. Понимая, что подобное старание должно быть поощрено, Лаодика кончиками пальцев погладила юношу по обнажённому плечу, по груди - гладкой, очищенной от волос, лениво сдвинула узкую полоску ткани, удерживающую скудное одеяние. Римлянин быстро откинулся, опираясь на одно колено, раздёрнул узел пояса. Одежда тут же упала на каменные плиты пола. Вялому взгляду Тени Цезаря открылось прекрасное, почти светящееся от лёгкого, выцветшего уже загара, тело. Рука Лаодики опять потрепала его по плечу, подтолкнула в сторону узкого ложа. У лежака Ацилий оглянулся и, указав на него рукой, сделал вопросительное лицо и безмолвно шевельнул губами, "спрашивая": правильно ли он понял желание госпожи. "Ложись" - великодушно подтвердила Лаодика, вставая. С привычной для Ацилия сосредоточенностью, она поправила его позу, после чего провела юноше ладонью по глазам и предупредила: "Лежи так и не двигайся".
Нет, это не было привычной для Авиолы игрой в "замри". Замирать всегда полагалось на половине движения, сейчас же он свободно лежал на спине, да и любовница его, кажется, не собиралась заниматься созерцанием. Что-то холодное коснулось кожи под горлом. Авиола вздрогнул, не смея, однако нарушить приказ Тени. Холодные, маленькие предметы ложились один подле другого: сперва на грудину, потом параллельно основной линии и юноша понял, что любовница нарисовала у него на груди символическую, оперённую стрелу, опускающуюся от горла и опирающуюся остриём на солнечное сплетение. По телу Авиолы прошла зябкая дрожь. Несколько предметов обозначили под левым соском сердце, несколько легли на ключицы. Лаодика отступила, то ли любуясь, то ли примеряясь. "Открой глаза" - разрешила она, наконец. Ацилий повиновался, скосив их до рези, и тут же обмяк: на его груди любовница разложила золотые монеты.
Глядя в сияющие от восторга глаза юноши, Лаодика раскладывала у него на груди золото, рисуя то ожерелье, то пояс, то просто нечто неопределённое. Завершив очередной рисунок, она каждый раз некоторое время сосредоточенно созерцала дело своих рук. Вдруг, резко сдёрнув висящее покрывало, она накрыла им обнажённое, осыпанное золотом, тело и, столь же резко отвернувшись, ушла в спальню. Ацилий показалось, что он увидел на её лице выражение обиды. Поспешно стряхнув с себя монеты на ложе и прикрыв их покрывалом, он бросился за ней. Лаодика уже лежала на кровати и смотрела в пустоту пере собой.
- Чем я обидел вас, госпожа?
Не меняя позы, она ответила обычным, рассеянным тоном:
- Ничем.
- Госпожа не сердится на меня?
- Ну, что ты! - она опёрлась на локоть, потрепала его по подставленной щеке. - Просто мне захотелось сделать тебе подарок.
- Благодарю вас, госпожа - он прижал её руку к губам. - Благодарю.
- Что тебе сказал Вителий?
- Он запросил...
- Сколько ему не хватило?
- Десять тысяч, госпожа.
- Десять так десять, - освободив руку, она опять потрепала его по щеке. - Утром возьмёшь кошель на столе. На разницу купишь мне какую-нибудь безделушку.
Благодарные поцелуи, которыми любовник покрыл её руки, не могли бы быть жарче и чувственнее. Ацилий Авиола сегодняшний превзошёл сам себя. Тело его пылало сухим жаром, поцелуи жгли, а ласки были столь исступленны, что Лаодика сразу поняла, в чьих руках побывал её любовник. Подбадривая его, она даже снизошла до ответа на пару поцелуев...
Кое-как выровняв дыхание, Ацилий поспешил приступить к допросу:
- Госпожа довольна мной сегодня? - просящий тон, подобострастный взгляд так и молили о согласии, и Лаодика согласилась:
- Довольна, довольна
- Госпожа любит меня?
- А что я, по-твоему, делала?
- Госпожа жестока. Я готов для неё на всё, но первый для госпожи её муж, который даже не удосуживается войти в спальню моей госпожи. Разве это справедливо?
- Он мой муж.
- Госпожа говорит так, будто ей абсолютно безразлично кто её муж. Будь мужем другой, - госпожа говорила бы то же самое.
- Да.
- Я люблю мою госпожу, я служу ей душой и телом. Неужели, если бы мужем госпожи был бы я, госпожа так же изменяла бы мне с любовниками и так же холодно отвечала им на их мольбы?
- Да.
- Не верю, госпожа. Ласками, я насытил бы мою госпожу так, что она и смотреть не захотела бы на других мужчин. Я бы ни на шаг не отходил от моей госпожи, ловил бы её взгляды, предугадывал её желания, я бы...
- И что тебе мешает жениться на мне?
- Госпожа - жена другого. Холодного и равнодушного. Его преимущество передо мной только в том, что его лицо приглянулось Госпоже Рима. Если бы ни это, я бы на коленях молил мою прекрасную госпожу стать моей супругой!
Во время этой длинной тирады, Лаодика приподнялась на локте, разглядывая любовника так, будто увидела его впервые, когда же он замолчал, сказала:
- Завтра утром иди к высокороднейшей Цезонии, расскажи ей как ты любишь меня, скажи, что давно уже мой любовник и попроси соединить нас в браке. О разводе не беспокойся. Эмилий с радостью даст его мне по первому же требованию. Завтра будет сыграна свадьба.
Авиола побледнел. Лицо его покрылось мелкими капельками пота. Быть любовником Тени, - куда ни шло. Мало ли их у неё было? Мало ли всадников и патрициев ублажают чужих жён ради собственной выгоды?! Но при всех объявить о своём желании взять в законные жёны Палатийскую Волчицу? Этого он не хотел.
- Госпожа рассудила на редкость мудро. Я так и сделаю, но не завтра. Я не могу допустить, чтобы моя свадьба устраивалась на чей-то счёт, и чтобы все говорили. Будто я взял жену перед выборами, ради её влияния. Кроме того, нужно время, чтобы предупредить родственников и друзей...
Лаодика потянулась к столику в изголовье кровати, взяла шпильку.
- ...Простите, госпожа. Не знаю, чем я провинился, но простите...
Вывернув Авиоле руку, Лаодика дважды всадила в неё бронзовое, золочёное остриё, стараясь, чтобы уколы приходились на старые раны, сказала вяло:
- В следующий раз не ври, если тебя к этому не принуждают, потому, что на мне ты женишься, только под страхом неминуемой смертной казни, так же, как сделал это Элиан.
Кто посмеет зайти в её спальню? Кому это прейдет в голову? Авиола спал, закутавшись в покрывало, а в приёмной, Лаодика вместе с Эмилием Элианом всерьёз обсуждала обстоятельства и условия, при которых сможет получить желаемую должность сын Публия Лабеоны. Кроме всего прочего. Тень потребовала от сенатора оказать на выборах поддержку Эмилию Элиану.
Наедине с женой, Эмилий срезу же перешёл на упрёки:
- Разве я просил тебя об этом?
- Нет. Но мне это ничего не стоило, вас ни к чему не обязывает, а Цезония будет довольна. Надеюсь, - последний довод вас убедил?
- То, что в изворотливости тебе нет равных, - известно всему Риму, - буркнул Эмилий.
Лаодика не ответила, но во взгляде её юноша прочёл безмерную скуку.
- Скорее прошёл бы этот месяц, - вздохнула она, словно бы не сдержавшись. - Клянусь Дейрой и Гекатой, но ваши насмешки, Эмилий Элиан, способны раскрошить самое стойкое терпение, а ваше упрямое желание вывести меня из равновесия, - вгоняет в сон, так как любое морализаторство всегда невыносимо скучно. Послушай, римлянин, может быть мне самой попросить Цезонию о разводе?
Эмилий оцепенел, глядя на неё округлившимися от удивления глазами:
- Я надоел тебе? - спросил он, наконец, растерянно.
- Давно и абсолютно. Я даже не понимаю, почему ради тебя отказываюсь от забав с хорошенькими мальчиками. Впрочем, это не трудно исправить.
- Ты... - Эмилий осёкся, не зная, как сформулировать вопрос: "Изменишь мне?" - но кто он такой, чтобы она могла изменить ему? "Нарушишь волю Цезонии?" - но Госпожа Рима только посмеётся, узнав, что Тень взялась за прежнее. - Если тебе так нужен мужчина...
- Да никто мне не нужен! - резко оборвала Лаодика мужа. - Я - жрица Кибелы-Реи. Я - храмовая жрица. "Пять сов" Знаешь, что это означает?!
- Знаю.
- А если знаете, то не злите меня больше своими поучениями: что мне делать, что мне не делать... В своих делах я отлично разберусь сама. Как-никак до сегодняшнего дня разбиралась и неплохо, - нарушая правильное течение речи, вдруг, казалось бы, из ничего, возникла мысль: "А зачем я опять вру? Меня абсолютно не трогает ни сам римлянин, ни его насмешки. Я к нему равнодушна. Это правда. Но зачем я разыгрываю неравнодушие?"
- Прости, - страха во взгляде юноши почему-то нет. Эмилий лишь растерян, но и это неважно. - Мои упрёки, действительно, нелепы. Я просто не задумывался о том, что говорю.
- Так же, как не задумываетесь о том, что именно вы хотите.
"А чего хочу я? - всплыла опять абсолютно ненужная мысль, - И могу ли я хотеть чего-либо, если мне всё безразлично. Если самый мой неудачный бросок не приносит моему противнику победы, а мне - поражения?" Римлянин опять молчит и смотрит виновато. Он ведь и в самом деле не думал о том, что хочет добиться упрёками от своей жены.
- Обещаю, больше ни упрёков, ни насмешек не будет. Ты, как всегда права: я не думал о том, чего я хочу. Может быть тебя?
Но Тень не приняла шутку:
- Эмилий, вы не выспались.
- Если ты так говоришь, значит, мне лучше уйти, но перед тем, как я уйду, я хочу просить тебя: пусть наши с тобой сегодняшние обидные слова останутся только словами. Не надо соблазнять мальчиков, если они тебе, к тому же, абсолютно безразличны. Не делай этого...
- Опять упрёки, - философски подвела итог его речи Лаодика.
- Нет, никаких упрёков. Сейчас я ухожу. Встретимся мы только на пиру и там я, клянусь рожей Момуса, буду так мил и любезен, что все матроны изведутся от зависти.
- Не на пиру, а в театре. Богу смеха и радости, доброму Момусу, там самое место.
- Как прикажет моя царица, в театре, так в театре....
С К У Ч Н О !!!!!
- Может мне действительно развестись с ним и выйти замуж за тебя?
Авиола подобострастно засмеялся:
- Неужели мне угрожает смертная казнь?
- Давно. В первый же день я предупредила, что убью тебя, как только ты мне надоешь...
Авиола опять засмеялся, словно услышал на редкость удачную шутку.
- И, кажется, ты мне уже надоел, - толчком она опрокинула любовника на спину. - Какую смерть ты бы предпочёл?
- Впрочем, это было бы несправедливо: умереть, не потратив подаренное за любовь золото. Подарю-ка я тебе в придачу к золоту ещё два дня. Может быть, через два дня у меня опять появится аппетит на это живое мясо? - Тело под её ладонью было влажным и трепетным. Отвечая на ласку, Авиола извивался, постанывал сквозь зубы. На этот раз он не лгал. Лёгкие касания руки, отдавались судорожной дрожью во всём его красивом, крепком, полном здоровья и жизни теле.
- Довольно, - рука дважды, несильно похлопала его по щеке. - Бери деньги и ступай. Десять тысяч доплатишь Вителию, остальное, - твоё. Через два дня, вечером, жду как обычно.
В один прыжок Авиола оказался на ногах, склонился в поклоне, целуя край её одежды, но Лаодика уже забыла о нём. Итак, у неё есть одна спокойная ночь и пылкий любовник на ночь последующую. Римлянину же обеспечены два ужасных дня ожидания. Подарить пять тысяч, а потом перепугать до полусмерти... Впрочем, ей действительно надо отоспаться после празднества. Не от недостатка ли сна появляются у Тени Цезаря нелепые мысли о нужности и верности её поступков?
Подглава 14.2.
.............................................
Если неравнодушие к жене - достоинство, то Эмилия Элиана, уходящего от своей жены, можно было считать идеальным мужем. Только вот чувство, испытываемое им к жене, было чувством ненависти. Неосознанно (так он думал), женщина каждый раз оскорбляла его. Не только как римлянин, но просто как мужчину. Стоило им сойтись, - он начинал вести не как гражданин великого рода, а как вздорная бабёнка. Все насмешки, издёвки, которые он обрушивал на жену, как только они оставались наедине, его мелочная обидчивость, - всё это было достойно ревнивой, неумной супруги. Ведь это ему, утомлённая его капризами женщина, пригрозила, если он не образумится, завести любовника! Да не будь ему дорога честь фамилии, он бы нашёл, что ответить этой дряни, а теперь? Он унизился до намёка, что де он и сам... А что в ответ? Отказ! Ей никто не нужен. Ни он, ни другие. Бессердечная, бесчувственная тварь! Неужели она действительно не любит никого, кроме этого лысеющего выродка? Неужели его жена любит Калигулу? Калигулу, который не снисходит даже до того, чтобы рассердиться на распутные выходки своей наложницы?! Или не смеет рассердиться? Нет. Невозможно, чтобы прицепс Рима боялся своей рабыни. Он просто презирает её любовь... Неужели он, Эмилий Элиан сходит с ума? Что ему за дело до Цезаревой служанки?! Через месяц он даст ей развод, и они благополучно забудут друг о друге. Ей на это не понадобится много времени. Скоро он получит должность. Её стараниями... Да пусть она провалится к Плутону, эта девка! Какое право она имеет распоряжаться чужими судьбами?! Какое право она имеет распоряжаться его судьбой?! Пусть даже её решения - наилучшие, но это его жизнь, его судьба, его карьера! И решать всё должен он, сам!
И всё-таки придётся смолчать, придётся любезно улыбаться, поправлять ей шарф, подвигать скамеечку под ноги, проделывая всё, что делает опытный волокита, соблазняющий наивную провинциалку. Все, конечно, будут потешаться над ним, но ещё больше насмешек он услышит, если вздумает показать свой норов. Да подшучивают над ним сейчас больше из зависти. Ещё бы! Палатийская Волчица, Тень Цезаря, в некоторые дни укладывавшая в свою постель по дюжине юнцов, с восхищением принимает ухаживания мужа! За всё время замужества - никого близко к себе не подпустила! Какой счастливец этот Элиан! Рабы! Подлые рабы! Да что они понимают, побитые собаки!.. Итак, сейчас он пойдёт к Марку Скутарию, возьмёт отдельную комнату, потребует вина и прикажет привести Гату. Девчонка сходит с ума по мужу обожаемой ею Тени. С ней будет легко. Ну, а потом он конечно поспешит в театр. Нельзя же надолго оставлять в одиночестве нежную и обожаемую супругу!
Марк Лепид проснулся, кажется, ещё более измученный, нежели лёг. Разбуженные воспоминания о подробностях казни Эмилия Лепида, всю ночь, как кошмар преследовали его. Приговор изменнику, по воле Цезаря должен был вынести и вынес отец изменника. Доказательства оказались столь бесспорны, что ни один, даже самый ловкий адвокат, буде таковой, не сумел бы пошевелить ни единый пункт обвинения. Заботясь о чести фамилии, Цезарь даже скрыл часть писем с именами сестёр, но и это не могло изменить кару, заслуженную Эмилием. И отец вынес приговор сыну: раздеть догола, зажать голову и руки в колодки и засечь розгами насмерть.
И снова Марк видел лицо брата. Взгляд Эмилия был обращён не на родственников, ни на судий, ни на убитого горем и позором отца. Эмилий смотрел на того, чью гибель замышлял, на друга, которого предал, на Калигулу. И Юлий снизошёл до его молчаливой мольбы: "Отцы-сенаторы, - обратился он к судьям, - вина этого человека доказана. Как один из вас, я не могу ни отменить приговор, ни изменить его, но как простой гражданин, не способный забыть о дружбе, так низко и безжалостно растоптанной преступником, в память о дружбе, я молю вас, отцы-сенаторы, заменить законную и справедливую казнь на более милостивую и не столь жестокую". Отцы-сенаторы, конечно, вняли просьбе. Эмилий Лепид был просто обезглавлен, и даже не палачом, а войсковым трибуном Декстром.
Бесспорно, Калигула страдал тогда и, именно поэтому, стремился разделить своё страдание с другими. Но потом-то он видел в подобном забаву. Скольким людям он потом причинил зло, вначале под воздействием прихотей, а потом и движимый алчностью?! Почему никто из пострадавших не мстит? Боги, до чего спесив и ничтожен Рим, попирающий слабого и склоняющийся перед сильным. Не зря Тень выбрала Авиолу. Настоящий римлянин: труслив, жаден, груб, похотлив, нагл и спесив до крайности. А Гесиона утверждает, что, играя на слабости Тени к этому ничтожеству, можно добиться власти! Кого она хочет обмануть? Да она сама стремится подчинить себе всех и вся. Не даром Лаодика так быстро выставила её тогда, на галере. Вот уж кого Гесиона ненавидит, так это Тень, которую называет куклой с оборвавшимися ниточками. Но такую ожившую "куклу" безопаснее бросить в очаг. Не сегодня, конечно и не завтра. Цезарь не простит убийцу. Он перевернёт весь Рим и найдёт его, если сам, к тому времени будет жив... Опасная мысль, но терпеть над собой сумасшедшего... Да и среди римлян есть люди посмелее Ацилия Авиолы...
Золото из кошелька Тени. Авиола перебирал его, пересчитывал, гладил каждую монетку. Пятнадцать тысяч сестерций. Золотой в золотой. Жаль, что пять тысяч придётся отдать Вителию. Ну, кто тянул его за язык?! Зачем он пообещал консуляру выклянчить у Тени ещё десять тысяч сверх заплаченных двадцати?! Паршивый раб вряд ли стоил дороже пяти-шести тысяч.
Ещё больше эта мысль разозлила Авиолу, когда он узнал, что Азиатик так и не появился. Тут Ацилий разгневался всерьёз. Отсчитав из кошелька, пять тысяч, он поколебался, ссыпал деньги обратно, потом опять отделил их, решив, что по дороге может сам купить чего-нибудь. Вспомнил Гесиону, поморщился. Конечно, рабыня ему понадобится, но не сейчас. Лучше он возьмёт девку на ночь. Её "уроки" полезны и приятны. Пожалуй, следовало бы подарить ей что-нибудь, следовало бы отблагодарить хозяина рабыни, но это можно сделать в другой раз. А Вибия... вот ведь настырная баба! Сама же напоила его тогда и затащила в постель, а теперь изводит патетическими письмами!
Луция Вителия он нашёл в общественных термах (банях). Уважаемый сенатор разогревал своё тело, опуская и поднимая тяжёлые, свинцовые гири. Подойти к консуляру и первым заговорить с ним Авиола всё-таки не решился. Но Вителий не заставил молодого человека изнывать в ожидании, подошёл, поприветствовал, заодно посетовал благодушно:
- ...к чему такое беспокойство. Разве нельзя было отдать деньги управителю, взяв с него расписку?
- Я видел управителя, видел расписку, видел купчую, но Азиатика до сих пор нет в моём доме.
- Да как же ему быть там? - опять добродушно удивился сенатор. - Он уже неделю ждёт Харона на берегу Стикса. Ночью, когда раб возвращался от Тени, его зарезали в одном из закоулков Сабуры
- Так он мёртв?
- Мертвее не бывает. Я сожалею, что подарок Тени ускользнул от вас, но ... такова воля Судьбы. Кстати, пять тысяч вам останутся.
- Пять тысяч?! Вы уверенны, что я отдам вам ещё пять тысяч сестерций за вороний корм?! Вы хотите слишком много!
- Разве деньги даёте вы? Мне кажется, деньги даёт ваша любовница, потому что считает справедливым оплатить испорченную по её вине вещь. Не выгони она раба среди ночи, его не убили. Впрочем, я не настаиваю. Я сразу сказал вам, что двадцать тысяч - справедливая цена.
- Не настаиваете? А я не дам вам ни асса, даже если бы вы и настаивали! Вы и так получили лишнее! А может вы, спрятали раба? Услали куда-нибудь?
В глазах Вителия появились недобрые огоньки. Тень поступила по отношению к нему честно, но этот красавчик... Судя по всему, он сейчас в фаворе, но на долго ли? Тень, как и всякая тень, зыбка и непостоянна...
- ...Я требую, чтобы вы вернули деньги!
- Обращайтесь в суд, - холодно оборвал собеседника сенатор, отворачиваясь.
- И обращусь! - крикнул ему в спину Авиола. - Не думайте, что сможете затянуть дело и избежать уплаты! Я добьюсь справедливости!
Это, конечно, должно было произойти. На день раньше, на неделю позже, но должно. Связь с Тенью, пусть только на одну ночь, была наипростейшим способом получить доступ к милостям Цезаря. С замужеством служанки молодые, красивые и честолюбивые юноши оказались забыты. Так требовалось по правилам игры, и Лаодика подчинилась. А вот молодые люди подчинились не все. Впрочем, это тоже входило в правила. По выражению лица Наиды, Лаодика поняла, что за гость ждёт её в приёмной, и не удивилась. Кто удивляется, если сбывается то, чего давно ждёшь? Удивляться сейчас предстояло провожающему жену Эмилию. Эмилий был не просто удивлён. Он был оглушён.
"Хайрете о деспойна, - этим приветствием встретил их Метий Приск - юноша шестнадцати лет отроду, из древнего (где уж тут равняться Элианам), патрицианского рода. - Госпожа звала меня, и я пришёл". Чёрные, завитые, ухоженные волосы мальчика подобны лепесткам гиацинта; кожа щёк смуглая и бархатистая; тёмно-синие глаза с фиолетовым отливом; длинные, по-девичьи изогнутые чёрные ресницы и бархатные, сходящиеся на переносице, римские брови; нос с горбинкой и красиво очерченными ноздрями; лёгкая синева над верхней губой; мягкие, пурпурные, жаждущие поцелуев губы, - не любовник, а мечта. Эмилий ясно видел призывную улыбку мальчика, трепетный румянец на его щеках. Белизна, уложенной мелкими складками тоги, резала глаз, а изящные, никогда не знавшие работы пальцы с нежно-розовыми ногтями унизаны перстнями и кольцами. Юнец был разодет в пух и прах. Только одна мелочь отличала его от подобных ему франтов, - ни на волосах, и на коже ни на одежде не было нанесено ин единой капли благовоний.
- Клянусь милостями Великой Матери, я счастлив, что жрица снизошла до меня, - Метий поднялся и теперь шёл к Эмилиевой жене, намереваясь обнять. В сердце Эмилия гордость боролась с гордостью. Одна половина гордости требовала уйти. Молча, не вступая ни в какие, никому не нужные объяснения. Другая же половина требовала остаться и никому не уступать, даже если для этого придётся применить силу, вызвав гнев Тени. Подчиняясь последнему побуждению, он преградил юнцу путь, отстраняя его от данной Цезонией супруги.
- Жаль, что твой муж не даёт мне обнять тебя, моя царица, не даёт покрыть поцелуями твоё лицо, ласками твоё тело. Может быть, будет лучше, если он покинет нас?
- Эмилий не будет мешать.
Такого удара в спину Эмилий всё-таки не ожидал. Резко повернувшись, он спросил, из последних сил сохраняя достойный вид:
- Что мне делать? Я слушаю приказание моей госпожи?
- Не знаю, что будете делать вы. С меня довольно знать, что буду делать я, - вскинув руку, Лаодика несколько раз нервно щёлкнула пальцами, - Наида! - и ту же приказала. - Позови Берени.
- Что ты собираешься делать?
- Я уже делаю.
Когда германец и служанка вошли в комнату, Тень заговорила:
- Берени, я не говорила раньше, я - виновата: ты не должен пускать в мои комнаты людей, если об этом не сказано в записке. Ты понимаешь меня, Берени? Никого без записки? Ты умеешь читать?
- Да.
- Хорошо. Ты понял меня.
- Да.
- Хорошо, ты не виноват. Я давно должна была сказать это. Я сказала. Иди. Скажи другим: никого без записки.
- Да.
- Наида, я говорила и для тебя.
- Да, госпожа.
- Я не виню, но без записки никого не пускай больше. Он ведь дал тебе денег?
- Да, госпожа.
- Я не виню. Я предупреждаю. Без записки - никого. Он показал записку?
- Нет, госпожа.
- Потому, что у него нет записки. Ступай. Теперь отвечай ты, сын патриция. Я звала тебя?
- Звала? Зачем госпожа спрашивает?
- Где записка?
- Какая записка, госпожа?
- Никого, кроме Юния Сура я не звала сюда одними словами. Где записка?
- К чему она, госпожа? Разве клочок папируса что-то значит для влюблённого сердца?
- Уходи.
- Госпожа боится людской молвы? Что случилось?
- Иначе тебя выкинет Берени.
- Варвар? Варвар-раб выкинет меня? Да он не посмеет даже...
На этот раз мальчишку перебил Эмилий:
- Убирайся вон. Если ты немедленно не оставишь мою жену в покое, я не буду ждать помощи варвара. Я сам сверну тебе шею! - решительные слова сопровождались не менее решительными движениями. Юнец попятился к двери и, только оказавшись за ней, крикнул зло:
- Дурак! Солдафон неотесанный! Подумаешь! Его жена! Да в Сабуре такие потаскухи на каждом углу стоят! Денарий - и любая твоя! Дурная болезнь в придачу и даром! - последние слова он выкрикивал уже с галереи.
- Вот наглый щенок, - Эмилий повернулся к жене, ища её поддержки, но рассеянный взгляд молодой женщины нёс в себе столько равнодушия, что он осёкся.
- Благодарю вас за помощь, Эмилий Элиан, - голос ровен. Ещё бы! Она отлично справилась бы сама. Сколько у неё было таких скандалов?! Пять сов... Неужели, в храме её брал любой, заплативший в храмовую казну десять ассов? Сколько же мужчин, проходило через её объятия ежедневно, чтобы вечером она могла внести в храм пресловутые пять тедрахм?
- Тебя, как я вижу, случившееся не удивляет?
- Меня уже ничего не удивляет. Боюсь, что скоро всё это перестанет удивлять и вас.
- Неужели я такой наивный? Мальчишка приходит к моей жене, лезет к ней, прямо у меня на глазах, и я должен быть спокоен?
- Эмилий Элиан мне ничего не должен. Что же касается наглости сына патриция, то сын всадника, скоро убедится, что и это - не придел. Тогда он поймёт моё равнодушие.
- Не знаю, смогу ли я такое понять!
Некоторое время, юноша молчал, потом, не выдержав, спросил:
- Ты действительно была храмовой гетерой?
- Да.
- С любым за денарий... Сколько же мужчин входило в тебя за ночь?
- В зависимости от моего везения и их щедрости: десять, пятнадцать.
- Ну, ты и потаскуха!
- Нет, вы не правы. Не потаскуха, а Земное воплощение Великой Матери Кибелы-Реи-Ашорет-Иштар. Через служанку Всебогини паломник соединяется с самой Кибелой-Реей.
- Ты веришь в эту чушь?
- Это не чушь.
- Чушь. На этой сказочке обогащаются храмы. Половина доходов каждого восточного храма складывается из медяков, заработанных храмовыми рабынями-проститутками.
- Пошёл вон.
- Дура! Фанатичная дура!
Теперь Эмилий знал, что его жена не всегда равнодушна, но радости от этого открытия не испытывал. Юноше было горько, что когда-то его жена принадлежала каждому за денарий. С тем, что его женили на проститутке, Эмилий уже начал свыкаться. Обидным было, что женщина не видела в своём прошлом позора, что по детски верила в справедливость жрецов Великой Матери. Эмилий не стал ждать, когда ему второй раз укажут на дверь. Тень, если захочет, всегда настоит на своём. Стоит ли напрашиваться на ещё одно оскорбление? Завтра, на людях, она будет почтительна и внимательна. Что ему ещё надо от служанки Цезаря? Что она ещё может дать ему, кроме ровного обращения, прилюдного уважения, желанной должности городского эдила? Чего ещё он хочет от жрицы Кибелы-Реи.?
После этой размолвки на душе у Лаодики остался осадок. Лёгкий, но неприятный. Сама виновата. Зачем говорить правду римлянину? Она использует римлянина в своих целях так же, как до него использовала других, и как будет использовать следующих после него. К чему откровенность? Вот за эту глупую откровенность она и расплатилась.
Сон путал ресницы желанным видением: над ней склонился прекраснейший из людей - Филемоний. Филемоний: любящий одно или любящий одну. Если Филемоний и любил что-то, то только мудрость. А она? Кто для него была она? Служанка, глупая деревенская девчонка. Как страдала она, поняв, что полюбила! Каждый раз, когда взгляд её случайно задевал... а задевал он господина часто и всегда, конечно же, случайно... в сердце поворачивалась тупая игла боли, потому, что она вспоминала всех, для кого была минутной любовницей, вспоминала отвращение от физической близости, от необходимости красть, ужас, испытанный ею, когда её застигли на месте преступления. И, главное, вспоминала, что Филемоний всё про неё знает. То безумие закончилось в маленьком бассейне, из которого её выволок учитель, по его словам, почуявший неладное. Когда же она, захлёбываясь стекающей с волос водой и слезами рассказала ему о своих страданиях (не о любви, нет), он только покачал головой:
- Но ты ещё ни разу не была, ни с одним мужчиной.
- А как же...
- Это была не ты. Объятия паломникам открывает сама госпожа этого храма. Именно с ней соединяются ищущие благодати мужчины.
- Но...
- Попытайся понять это, милая девочка: паломник через служанку соединяется с самой Великой Матерью. Иначе, зачем люди идут в храм? В любом городе в достатке доступных женщин.
Мысль, высказанная учителем, несла успокоение, хотя принять её Лаодика смогла не сразу. Позднее, поняв нелепость предрассудков, держащих людей в узде, она даже удивлялась: сколько терпения и времени потратил мудрейший учитель, чтобы избавить её от желания смерти. Потом. Многое случилось потом. Законы перестали быть сетью, сковывающей движения. Освоенные, изученные, они стали послушными орудиями её разума. Теперь она не глупая девчонка. Мысли и страсти любого для неё как развёрнутый свиток. Никто не в силах противостоять её разуму, её воле, как никто не в силах противиться её госпоже: Кибеле-Рее Фригийской. Достойная и завидная участь. Но откуда тогда возникают в её сердце сомнения? И снова склоняется над ней лицо возлюбленного учителя. Седые волосы серебряными волнами смыкаются с серебряной же бородой, синие глаза смотрят мудро. Сколько раз утешал он её разумной речью, разгоняя страх и печаль, сколько драгоценных поучений выслушала она из его уст. Он сделал из неё то, что она есть. Всем, что знает, она обязана ему, возлюбленному учителю своему и господину...
Подглава14.3.
Ночь блаженства, ибо для Лаодики ночь, проведённая в грёзах и воспоминаниях, стала истинной ночью наслаждения, закончилась. Сладостное пробуждение завершило столь же сладостный сон. А вот Ацилию Авиоле пробуждение после пылкой и страстной ночи в объятиях прекрасной Гесионы принесло страх. Наступил день. Возможно, его последний день. Ацилий открыл глаза и тут же зажмурился. Может быть, он ошибся? Может ещё ночь? С некоторым усилием, ему удалось вернуть сон, на полтора часа отодвинув окончательное пробуждение, и всё-таки вставать пришлось. Гесиона уже ушла, и пожаловаться на свои ощущения Авиоле было некому. Поздний завтрак, вялое слоняние по дому, столь вялое слоняние по улицам. Ожидание вечера, смешанное со страхом...
Замужество избавило Лаодику от необходимости всегда и везде, в присутствии императора, превращаться в его незаметную, блеклую тень, но и теперь она не злоупотребляла такой "свободой". Побыв необходимое время в обществе мужа, Лаодика незаметно перешла в ближайшую свиту Цезаря. Эмилий остался в одиночестве, но сама Госпожа Рима соизволила заметить его. Личный нуменклатор Цезонии пригласил Эмилия Элиана перейти в ложу императора, что Эмилий, и вынужден был сделать, под завистливыми взглядами ближайших к нему зрителей, отвлечённых от слёзных жалоб Электры, на несправедливость царя, запретившего хоронить одного из её братьев.
- Тихая Тень ускользает даже от своего господина?
Эмилий вздохнул:
- Когда у служанки столько господ, может ли маленький "господин" обижаться на то, что предпочтение отдаётся господину великому? Моя жена принадлежит к ближайшей свите Божественного.
- Вы ревнуете? - взгляд и улыбка Цезонии вполне благожелательны.
- Я не смею, госпожа.
- Ах, эта скромная и незаметная Тень. Она не осмеливается отвлечь Божественного даже ради того, чтобы попросить за своего мужа, - при последних словах взгляд Цезонии заострился, но Эмилий уже усвоил первые уроки притворства и ничем не выдал своего отношения к двусмысленной фразе. - Надеюсь, ваша супруга не обидится на то, что отныне я желаю видеть вас рядом тогда, когда она считает себя обязанной быть рядом с моим супругом?
- Счастье моей супруги в служении вам, госпожа моя.
Взгляд Цезонии опять стал злым. Уж не смеется ли над ней этот щенок? Да нет, где ему знать обо всех тонких нитях, связывающих служанку с "господами".
- Ваша супруга на редкость разумная служанка. Она заслужила, чтобы и Мы позаботились о ней так, как она заботится о Нашем Божественном Супруге, - улыбка Цезонии оставалось всё той же милой и равнодушной.
- Лаодика благодарна вам, госпожа моя, за ваши заботу и внимание.
- А как смотрите на свои обязанности вы?
На этот раз Эмилий не смог полностью скрыть свои чувства:
- Я счастлив, что Божественная Цезония сочла меня хоть на что-то пригодным.
Эти слова и невольная горькая усмешка, их сопровождающая, обрадовали Цезонию:
- Возможно, Мы в дальнейшем ещё поговорим об этом.
- Госпожа, я говорила, что госпожа запретила пускать, кого бы то ни было сегодня в её комнаты, но Ацилий....
- Я поняла. Ты не виновата.
- У него есть записка и варвар...
Но Лаоика не нуждалась в оправданиях служанки. Распахнув дверь, она вошла в комнату. Ацилий Авиола, измученный ожиданием, бросился ей навстречу:
- Госпожа, прости...
- Пришёл? Хорошо. Теперь уходи.
- Госпожа, я...
- Уходи. Придёшь завтра, поздно вечером, так, чтобы никто кроме Наиды и Германца тебя не видел. И тебе не кажется, что ты непристойно выглядишь? - последние слова она бросила, скрываясь в ванной.
- Ваша одежда, "господин", - ехидно улыбаясь, Наида протягивала римлянину его тогу и тунику.
................................................
"В дальнейшем" Цезонии имело не слишком отдалённое значение. Лаодика ушла с ночного пира вместе с Калигулой. Когда Эмилий, вместе с остальными гостями шёл к выходу, номенклатор Цезонии задержал его: "Моя госпожа желает говорить с вами".
Из уважения к приглашённому, Цезония не спешила начинать приготовления к ночному сну и слуги, не смея удалиться, жались в тень колонн и статуй. Эмилию они напомнили Гату и Ноэле, приглашённых Лепидом, чтобы никто не интересовался их разговором. Впрочем, что здесь удивительного? Почтенная матрона, принимая среди ночи в своих комнатах красивого мужчину, должна была позаботиться о свидетелях своего целомудрия. Указав Эмилию на кресло, отделённое от её кресла столиком, Цезония заговорила:
- По твоим последним словам, Эмилий Элиан, я поняла, что брак твой нельзя назвать счастливым?
- Ну, что вы, госпожа, - начал было Эмилий, но Цезония приказала:
- Не смей перебивать меня! Так вот, ты сам сказал, что твоя жена - моя покорная служанка. Также мы знаем, что сейчас Тень ведёт себя как достойная и уважаемая матрона, отказываясь от всяческих беззаконных связей и развлечений. Так в чём причина твоего недовольства?
Несколько мгновений Эмилий колебался: не открыться ли Госпоже Рима. К счастью, заминка эта была не долгой и ничем не отличалась от вполне естественного размышления.
- Мне не на что жаловаться, госпожа. И всё-таки я предпочёл бы этому браку - развод.
- Почему?
- Потому, что мне претит делить мою жену даже с вашим Божественным Супругом, госпожа.
- Вот как? - задумалась матрона. - А если я скажу... нет, поклянусь Ларами, соединившими меня с Божественным Юлием, что Тень не делит с ним ложе?
- Это невозможно. Я же сам...
- Видел и не раз, как служанка провожает господина?
Беспокойство сдавило юноше сердце. Где он допустил ошибку? Откуда у Госпожи Рима эта манерная растянутость речи? Что она скажет сейчас?
- Да, госпожа.
- А вот я никогда не видела, чтобы Тень отдавалась моему супругу, хотя и смотрела очень внимательно. Мои глаза есть там и сейчас.
- Но...
- Этого не может быть? Так ты хотел сказать, Эмилий Элиан? Тем не менее, так оно и есть. Вопреки молве, Тень никогда не была наложницей Цезаря.
- Но...
- Но что она делает там каждый вечер? Не знаю. А хотела бы знать, что можно делать на виду у десятка глаз так, чтобы ни один из этих глаз ничего не заметил. И если Эмилий Элиан поможет раскрыть эту тайну, его родственникам не долго придётся огорчаться по поводу столь недостойного брака.
- Госпожа преувеличивает моё значение, - Эмилий растерялся. Он никак не мог поверить услышанному, и всё остальное просто проходило мимо его сознания.
- Зачем притворяться? До тебя никто не мог увлечь её более чем не два-три дня. Ты с ней скоро две недели. Она постоянно имела двух-трёх любовников одновременно. Теперь она отказывает всем. И ты будешь уверять, что тень равнодушна к тебе?
- Она покорная служанка, превыше всего ставящая волю своих господ...
- Это тебе сказала она? Так вот, она солгала. Тень не признаёт ничьей воли, если эта воля противоречит её желаниям.
- Это невозможно, госпожа. Рабыня, ведущая себя столь нагло...
- Не получает свободу? Не получает в мужья римского всадника? А она - получила. Она знает тайну наслаждения прицепса, без которого Калигула не может провести ни одной ночи. Поэтому я так внимательно слежу за всем, что происходит в спальне Цезаря.
- Мне жаль, госпожа, но Лаодика (Боги, ну почему он назвал служанку по имени?), Лаодика смотрит на меня, как на забавную игрушку. Я, конечно, покоряюсь всем её желаниям...
- Другие тоже покорялись всем её желаниям. Более того, они предугадывали все её желания.
- Я не знаю, госпожа, почему она терпит меня так долго. Может быть, ей просто нравится быть матроной?
- Это... возможно. У меня тоже была подобная мысль. Но ты помни, что я сказала: я заплачу за тайне Тени любую цену. Любую разумную цену.
- Я не сомневаюсь, госпожа.
- Не сомневайся. Ступай к своей жене и постарайся вызнать её тайну.
..................................
Эмилий вошёл в комнату Тени, когда та уже приняла ванну, переоделась и теперь тщательно перетирала полотном свои тёмные, короткие волосы.
- Цезония требует, чтобы я узнал для неё твою тайну.
- Угу, - ради такой пустяковой вести Лаодика даже не сочла нужным оторваться от зеркала.
- Она уже пообещала мне развод, а также "любую разумную цену"
- Не знаю, как там насчёт "разумной цены", но о разводе Госпожа Рима уже задумывается и это хорошо.
Ответ и тон ответа вызвали у римлянина улыбку. Забавно всё-таки беседовать с Тенью Цезаря. Устраиваясь в кресле, он отозвался:
- Я тоже так подумал. Стоит ли прилагать усилия, чтобы сорвать плод, который сам. того и гляди, свалится тебе в руки, но вот почему Цезония вздумала уверять меня, что ты - не наложница Цезаря?
- Потому, что так оно и есть.
От неожиданности. Эмилий даже приподнялся с кресла:
- Так это правда?
- Что? - Лаодика опустила ткань, повернулась к нему.
- Ты не наложница Цезаря?!
- Почему это опять взволновало вас?
- Ну... - Эмилий задумался. - Необычно. Цезарь остаётся наедине с приятной женщиной и даже не пытается обнять её.