Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Хайрете о деспойна гл 15

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сколь верёвочке не виться, а кончику быть.Муж узнаёт о неверности жены и... что?

   Гл.15 Оплеуха.
  
  Подглава 15.1
  
   Пожалуй, впервые за всё время пребывания Лаодики в Риме, играть пробовали с ней. К немалому удовольствию отпущенницы и столь же немалому возмущению Эмилия, Марк Лепид представил им красивого юношу лет двадцати - двадцати двух: "Марк Валерий Мессала, сын Валерия Корвина Мессалы Барбата. На днях он вернулся из Афин, до этого посетил Эфес и Александрию, где знакомился с обычаями, в том числе и религиозными. Валерий Корвин Мессала, мой старший коллега, просил меня представить его сына не носящей диадему царице. Во время поездки Марк Валерий немало слышал о таинствах храма Кибелы-Реи Фригийской, познакомился с некоторыми бывшими ученицами..."
   Марк говорил и говорил. Очень гладко, обстоятельно, обоснованно, но Лаодика уже почувствовала в происходящем некую фальшь: ни один знатный отец не стремился представить своего сына Тени Цезаря, да и Марк Лепид, не смотря на весь свой цинизм, до этого никогда не брал на себя роль сводника. Представляемый, невозмутимо выслушал хвалебную речь поручителя, поднял в римском приветствии руку, но заговорил по греческие:
  - Хайрете о деспойна.
  - Salve mia domine. (Приветствую моего господина).
  - Тень Божественного всегда столь скромна? (Лаодика сопроводила приветствие низким поклоном.) По дороге в Рим я много слышал о её силе, мудрости и, увы, беспощадности. К сожалению моему, никто не сказал мне о вашей вежливости и обаянии, деспойна. Как уже сказал господин Лепид, я имел счастье встретиться с некоторыми из учениц храма. Одна из них, знаменитая Александрийская гетера Зенократа, порядком утомила меня расспросами о вас, деспойна. Мне было очень неловко слушать её. Зенократа покинула храм не более как восемь месяцев назад...
   Нет, речь и выговор юноши были безупречны. Молодой человек, действительно имел возможность шлифовать своё произношение так, чтобы при желании придавать ему то аттическое, то александрийское звучание. Но что-то было не так. Может слишком светлая кожа юноши? Но сейчас конец зимы и загар поблек на всех лицах.
  - Я ничтожная служанка Великой Богини-Матери. Вполне естественно, что одна из знатнейших учениц храма не запомнила столь скромную и неприглядную прислужницу, как я.
  - Ваша скромность достойна самого горячего восхищения, деспойна. Вы превосходно владеете греческим и латынью и, как я слышал, основами философии. Такое образование не дают тем, чей удел быть просто служанками, даже перед лицом величайшей из богинь.
  - Вы слишком снисходительны ко мне, господин. Служанка, если она прислуживает гостям храма (а гости в храм прибывают из разных земель), должна знать несколько языков.
  - Да, такие служанки знают языки... но философия?
  - О, господин, это совсем просто. Ещё пифагорейцы заметили, что если человеку закрыть рот, - он раскрывает уши. Молчаливая служанка, наливающая гостю вино, имеет редкий слух. Мне постоянно приходилось прислуживать на философских диспутах, симпозиумах и беседах. И если молва преувеличивает мои достоинства, то в этом моей вины нет. Познания той же Зенократы намного превосходят мои познания, хотя... Например, гемма вашего перстня вырезана в Александрии? Не так ли?
  - Деспойна не ошиблась.
  - А вот мастера, как это легко сделала бы Зенократа, я назвать не могу. Но, может быть, взглянув на клеймо...
  Сняв всаднический перстень, юноша протянул его собеседнице:
  - Прошу вас, деспойна.
  - Осторожнее, Марк Валерий Мессала! - с напускным испугом воскликнул Лепид.
  - Прекрасная вещь, - вздохнула Лаодика, возвращая кольцо. - Конечно, александрийскую резьбу, нельзя спутать ни с какой другой, но назвать мастера я не могу. Увы, молва равно преувеличивает как мои достоинства, так и мои недостатки. Эмилий Элиан, вы не могли бы дать мне на краткое время ваш всаднический перстень?
  - Гемму резал мастер из Рима, - заметил Эмилий передавая жене кольцо. - И резьба его несравнима с александрийской.
  - Ну, насколько могу судить я, оттиск с него чист и аккуратен. Благодарю вас, Эмилий.
  - Может быть, Тень заодно пожелает рассмотреть и мой перстень?
  - Благодарю вас, господин Лепид. Ваш перстень я уже изучила со всем тщанием.
  - Habet!* - Марк натянуто рассмеялся. - Берегись, Марк Валерий, у этой тихони острый ум и не менее острый язычок!
  - И всё-таки мне хотелось бы узнать точку зрения деспойны на некоторые философские проблемы...
  - Всё в руках судьбы, - теперь взгляд Лаодики отражал покорность перед такой грозной силой. - Сейчас же, не смея более отнимать драгоценное время у столь знатных юношей, прошу простить меня и разрешить мне удалиться. - Поклон, два шага назад. Высшая степень почтения к собеседнику, на какую способна Тень. Только после этого она отворачивается и продолжает свой путь.
  - А она самоуверенна, - голос Марка Валерия за её спиной, прозвучал достаточно внятно.
  - У неё есть на это все основания, - отозвался Лепид.
   Молод, красив, знатен, блестяще образован... - в глазах Эмилия упрёк мешался с мольбой.
  - У юноши есть ещё кое-что, кроме этих достоинств. Дайте мне ещё раз ваш перстень.
  - Грубая поделка. Вся его цена только в древности.
  - Посмотрите внимательно, Эмилий Элиан, от постоянного ношения кольца у вас на пальце - белая полоса.
  - Так всегда бывает.
  - Но этой полосы не было у представленного ним юноши. Не удивлюсь, если окажется, что кольцо он надел только сегодня.
  - Ты хочешь сказать, что он не всадник?
  - Я подозреваю, что он даже не свободный. Как не легкомысленен Марк Лепид, но он никогда не опускался до откровенного сводничества. И уж, конечно, он никогда не предложит мне в любовники сына знаменитого сенатора.
  - Раба, однако, он предлагает.
  - Может быть, он хочет за что-то проучить меня? А это было бы забавно.
  - Что забавно?
  - Поймать Лепида в его капкан.
  - А что с ним будет потом?
  - Я не знаю, что будет потом с рабом, но у Лепида надолго пропадёт желание подшучивать надо мной, и он опять будет мне верным и преданным другом.
  - И только?
  - Эмилий, - вздохнула Лаодика, - прошу вас, не преувеличивайте мою жестокость. Клянусь покрывалами Великой Матери, я никому не собираюсь причинять зла. Ну, хорошо, если вы не верите мне, - идите и скажите Марку, что хитрость его разгадана, что вы не так глупы, чтобы ревновать меня к купленному за несколько тысяч рабу.
  - Я? Ревновать к рабу?
  - Ну, не к Цезарю же. Эмилий Элиан, ради Квиритов, к чему вы лжёте? Вы постоянно ревнуете меня, боясь, что я замараю честь вашей фамилии.
  Глаза Эмилия зло блеснули, но он промолчал, задумался. Впервые правота Тени не казалась оскорбительной. Смешно заботиться о чести потаскухи, но честь фамилии - это святое. И конечно Тени скучно. Дикий зверь не может долго жить в клетке. Он или гибнет, или ломает запор. Пусть женщина скромничает, как хочет, любому видно, что в храме ей дали прекрасное образование. А служба при храмовой гостинице... Что за беда, если незнатная девушка подаст высокородному гостю полотенце или расплетёт ремни сандалий? Таких служанок, обычно не замечают. Это не "пять сов".
  - Такое притворство позабавило бы вас? - глупо ждать, когда животное сломает клетку. Тень, если захочет, всегда обманет его. Так не лучше ли знать?
  - О подобном нельзя судить заранее. Конечно, Марк Лепид выбрал превосходного исполнителя. Несомненно о розыгрыше знает сенатор Валерий Корвин Мессала Барбат. Без согласия отца, Марк никогда бы не посмел воспользоваться именем находящегося в отлучке сына. Не удивлюсь, если у Лепида ещё есть помощники. Противников много. Борьба будет нелёгкой, а это - привлекает.
  - В таком случае, вы можете положиться на моё молчание.
  - Я в этом не уверена... Прошу вас, Эмилий, не спешите обижаться, выслушайте. Я не сомневаюсь в вашей верности слову, но... Лепид обладает редкой проницательностью, а вы столь искренни, что он сразу догадается обо всём. Есть только одна возможность скрыть истину, - не скрывать её. Прошу вас, не удивляйтесь моим словам, я ведь говорила, не о вас, а о Лепиде. Почему бы вам ни потребовать у него место в ложе? Тогда вам не придётся разрываться между верой и неверием, а схватка увлекательна не только для бойцов, но и для зрителей.
  - Схватка, бойцы, зрители... Так говорят о поединке гладиаторов.
  - На арене будете не вы. Кроме того, в поединке гладиаторов зрители необходимы, хотя бы для того, чтобы вовремя остановить схватку, подняв палец.
  - Я пойду к Лепиду и потребую от него отчёта
  - А он скажет вам, что всё это - ваши фантазии.
  - Но его раб...
  - Раб? Это был Марк Валерий Мессала. Он посмотрел на меня и почему-то поспешил уехать. Я не насмехаюсь, Эмилий, я просто предсказываю вам ответы Лепида. Вам следует начать с Марка Валерия (не знаю уж, какое там у него настоящее имя). Не лишним будет проверить остроту моих глаз. Зачем вам верить мне? Разве вам трудно, самому подойти к нему, поприветствовать и попросить позволения ещё раз как следует рассмотреть гемму в перстне, а между делом сравнить пальцы? Хорошо, если свидетелем этого всего станет Лепид. Тогда ему нелегко будет спрятаться за слова. Через день, или два, или пять я сделаю вид, что прельстилась наживкой. Ну а дальше ... не знаю. Но это-то и интересно. Единственное, что вы скроете, так это то, что отсутствие полоски от кольца первой заметила я.
  Откровенность служанки насторожила Эмилия:
  - Не хочешь ли ты сделать из меня шпиона?
  - Нет, только зрителя. Поэтому я прошу ни в коем случае не рассказывать мне ничего. Меня не прельщает бой зрячего со слепым. Условия должны быть равными.
  - Это справедливо, Тень.
  Марк Лепид подсовывает его жене смазливого раба? Уже этим он заслужил хорошую трёпку. Да и право поднять палец, останавливая поединок, кое-что стоит. Лаодика заняла своё место у подножия ложа Цезаря. Эмилий не заметил этого. Разговор с женой связал все его мысли и чувства: проучить Лепида, полюбоваться редкостным зрелищем... Всё ложь. Всё, но ложь - родная сестра истины и они нередко подменяют друг друга. Эмилий переговорил с Лепидом (тот, кого Лепид представил, как сына Мессалы на ночном пиру не присутствует) и, о чудо, напросился к Марку на домашнюю пирушку. Этим бездельникам мало ночного пира Калигулы, и они решили продолжать кутёж в доме Лепида. Неплохо. Не надо будет выпроваживать Эмилия под благовидным предлогом, чтобы потом, без помех и опасений отдаться радостям прелюбодеяния с Ацилием Авиолой. Таких ночей им осталось совсем немного.
   ...............................................
   Едва окуная губы в сильно разбавленное вино, в котором плавали три, слетевших с пиршественного венка лепестка розы, Лепид, как примерный хозяин, изо всех сил оттягивал на себя внимание Элиана, но тот, не смотря на все усилия Марка, не смотря на крепкое вино, подливаемое в его чашу понятливым мальчиком-виночерпием, упрямо поворачивал голову в сторону ложа, на котором возлегал мнимый сын Мессалы.
  - Эмилий, - взмолился, наконец, Марк, - знай, я, что такой ревнивец, то ни за какие блага не допустил бы вас в одну пиршественную залу.
  - Я не ревнивец, - вспыхнул Эмилий. - Я только хочу сказать...
  - А драться не будешь?
  - Клянусь ступнями Кибелы-Реи, нет.
  - Чем? Чем? Гай! - Марк повернулся к другому гостю. - Эмилий Элиан уже клянётся ступнями Кибелы-Реи Фригийской!
  Эмилий хотел оправдаться, но двадцатилетний Гай Капелла не дал ему такой возможности:
  - Это могучее божество. Я слышал, что вчера ночью, вмешательство Кибелы-Реи спасло Тень от гнева Цезонии. Впрочем, может быть это враньё?
  - Не враньё, - Эмилий на минуту отклонился от поставленной цели. - Только перед тем, как воззвать о помощи у своего божества, Лаодика сбросила на пол гонг. Увидев, ворвавшегося в комнату варвара-телохранителя, Цезония замешкалась и потому успела понять, что требует от Тени невозможное. После этого Госпоже Рима не оставалось ничего другого, как простить служанку. Но если вам не нравится клятва ступнями Великой Матери, я могу поклясться столой Всебогини Пантей и тогой Юпитера Палатийского. Ты доволен?
  - Доволен, Эмилий. Говори, что ты хочешь сказать Мессале. Раб передаст.
  - Ты упрям, Марк. Я хочу всего лишь на всего взглянуть на его всаднический перстень. Лаодике, как мне показалось, приглянулась резьба, и я хотел бы подобрать ей в подарок похожий камешек. Надеюсь, просьба моя не переступает рамок приличия?
  - О, Девы Олимпа! И от этого я отговариваю тебя уже целый час? Клянусь Венерой, я думал, что ты собираешься драться с ним, как ты позавчера подрался с преторианцами.
  - Я ни с кем не дрался.
  Раб принёс кольцо, подал его Эмилию с поклоном:
  - Господин Мессала говорит, что раз эта безделица приглянулась супруге господина Элиана, - он дарит её.
  Эмилий стиснул перстень, чувствуя, что его обманули, и что над ним смеются. Будь юноша потрезвее, то попытался бы как-то объясниться, но хмель гостя на этот раз сыграл против хозяина. Неожиданно резко поднявшись и, расталкивая слуг, Эмилий босиком подскочил к ложу Мессалы.
  - Ты хочешь оскорбить меня? Или это не твоё кольцо?
  На пальце юноши ещё оставался оттиск, но цвет кожи на нём был тот же, что и на всём пальце.
  - Ты ведь только сегодня надел его, раб!
  - Вы пьяны, - юноша едва сдерживался.
  - Отнюдь. В лагере я выпивал вдвое больше и никто не смел сказать, что я пьян! И этот перстень, - сжав руку в кулак, Эмилий показал всаднический перстень, - я ношу почти шесть лет. Так вот, если завтра судьба лишит меня его, след, - он резко сдернул кольцо, показывая белый поясок вокруг пальца, - продержится несколько месяцев! - Перстень Эмилия вернулся на прежнее место, спорный - упал на ложе. - Забирай! Можешь надеть его, можешь вернуть хозяину... Я ухожу. Эй! - Обернулся Эмилий к окружившим его и готовым остановить рабам. - Мою тогу и мои сандалии. Я ухожу. Мне нечего здесь делать.
  - Эмилий, Эмилий, - спешил к нему растерянный Марк Лепид. - Прошу вас, не надо сердиться на безобидный розыгрыш! Я поспорил с другом, что Карфагеник вполне сойдёт за римлянина, и никто не заметит подмены. У меня мысли не было, что какой-то там отпечаток на коже может так много значить! Представляешь! Все смотрели ему в рот, и никто не догадался посмотреть на пальцы!
   Юноша между тем медленно поднялся с ложа, положил спорный перстень на покрывало, снял и положил туда же остальные кольца, и, опустив голову, тихо вышел прочь. На щеках его играли желваки, в опущенных глазах же крылся гнев, а отнюдь не рабское смирение. Марк мимоходом указал управителю на драгоценности и, продолжая уговаривать Эмилия, повёл его обратно на пиршественное ложе:
  - Но ведь сомнения твои начались не с кольца?
  - Не с кольца, - согласился Эмилий. - Я не мог поверить, что ты представишь благородного римлянина моей жене.
  Марк расхохотался:
  - Ну, спасибо! А ты прав. Римлянина, да ещё такого смазливого, я бы её ни за какие деньги не представил бы!
  - А Мессала знает?
  - Конечно, знает. Разве без его согласия я посмел бы воспользоваться именем его отсутствующего сына?! Но ты наказал меня! За этого раба я выложил сорок тысяч, и ещё сто тысяч должен буду заплатить в счёт проигрыша. Что мне теперь делать со столь дорогой покупкой?
  - Поставь его подбирать объедки, - посоветовал Гай Капелла, - пока не найдётся дурак, согласный купить его за те самые сорок тысяч.
  - Так я и сделаю, - Марк щёлкнул пальцами, подзывая управителя. - Карфагеника сюда. Пусть подбирает объедки, раз не способен ни на что лучшее...
   Разговор перескакивал с одного предмета на другой, пока Эмилий, скорее дегустирующий, нежели пьющий вино и созерцающий несчастного раба, вынужденного ползать по полу и собирать разбросанные куски, на которых могли ненароком поскользнуться подносчики блюд, не спросил:
  - Марк, объяснение твоё безупречно во всём, за исключением одной мелочи: ты мог обмануть меня, - я Марка Валерия Мессалу не знал и в Риме давно не был, но ты не мог обмануть всех.
  - Если говорить всю правду, то обмануть я хотел Тень. Сейчас она ведёт себя пристойно, однако (Ты ведь не скрываешь, что при первой же возможности дашь ей развод?), я уверен, что скоро она опять примется за старое и небольшой урок пошёл бы ей на пользу.
  - Разумно замечено, однако...
  - Именно "однако". У Тени острые глаза. Если отсутствие полоски заметил ты, то нельзя исключать, что и она заметила это.
  - Если руку подержать на солнце два или три дня, - полоска появится.
  - Разумно. Ты, как я вижу, не против розыгрыша?
  - Пока я муж Тени, её поведение заботит меня, в главном же я с тобой согласен: Лаодикийка нуждается в таком уроке. Я только не могу понят, почему ты решил сделать это в тайне от меня?..
   Взгляд Эмилия рассеян, движения его - вялы. Невольно, он имитирует сейчас главную манеру поведения супруги. На какое-то мгновение глаза его встречаются с глазами раба. На щеках у юноши ходят желваки, во взгляде - нечеловеческая ненависть. В мозгу римлянина всплывает странная мысль: "А ведь Лепид зря поспешил. Раб ему этого унижения не простит. Сколько рабов, - столько врагов. Но не мы ли делаем их врагами?" Иной взгляд у Марка Лепида. Глаза его перескакивают с одного предмета на другой, зрачки мечутся, отражая беспорядочные прыжки мысли: "Эмилия уломал... хорошо. Три дня раб на солнце посидит... как не догадался сразу? Он снимал кольцо при Тени... А если всё-таки не заметила? Успех-то сулит немалые выгоды...". Марк тоже видит, что раб взбешен, но ведь это его раб и римлянин не считает нужным замечать такой пустяк. Право, у него есть заботы и поважнее, тем более что Эмилий продолжает развивать свою мысль:
  - ... Почему я единственный ничего не должен знать?! По закону - она моя жена и всё, что происходит с ней, касается, в первую очередь, именно меня.
  - Справедливо замечено, - соглашается Марк. - Теперь ты будешь знать всё. Кстати, зачем ты позавчера дрался с преторианцами?
  - Марк, позапрошлой ночью я ни с кем не дрался. Преторианцы привели меня к Цезонии и мы с ней беседовали. Этому есть масса свидетелей. Потом госпожа Рима позволила мне лечь спать, выделив ложе и рабыню к ложу, а с утра все спрашивают меня о какой-то драке.
  - О драке первая сказала Цезония, причём сказала не кому-нибудь, а Тени, но она же и сняла обвинение... Впрочем, теперь это не важно. Кстати, о рабыне к ложу. Ты, как мне известно, не отказываешь себе в женском обществе? Как на это смотрит Тень?
  - Ей безразлично, где и с кем я провожу ночи, лишь бы днём все видели, какие мы прекрасные супруги. Клянусь Кастором и Полуксом, это огорчает меня.
  - Тебя огорчает, что твоя жена не вмешивается в твою жизнь?
  - Лаодика не видит разницы между мной и теми, что были до меня. Её равнодушие - худшая из пыток.
  - Не понимаю, такое положение дел несёт в себе немалые преимущества.
  - А зачем мне такие преимущества? - вздохнул Эмилий.
  Взгляд Лепида вдруг сузился, как у зверя, заметившего добычу?
  - Уж не влюбился ли ты?
  - Кому до этого есть дело?
  - Мне, твоей фамилии, Риму. Ты - римский всадник, Эмилий Элиан! Ты не должен сходить с ума из-за дешёвой рабыни-чужеземки!
  - Недавно ты сам говорил, что расставание с Лаодикой причинило тебе немалые страдания.
  - Не всё следует понимать дословно. Не буду отрицать, когда тебя выставляет храмовая подстилка, "пять сов", - это обидно, но впадать в тоску из-за дешёвой шлюхи! Это почти измена.
  Теперь сузился взгляд Эмилия:
  -Не буду спорить. Конечно, ты прав...
   Кто прав? Лепид? Нет, прав он, Эмилий. Прав, потому, что не спорит. О чём спорить? Марк говорит правильно, только сейчас его "правильно" уже ничего не стоит. Конечно, римский всадник не должен терять сердца из-за любви к отпущеннице, но самый благой совет уже бессилен. С Тенью сравнивает он каждую женщину и, увы, каждый раз это сравнение не в пользу "другой". Пусть у свободных матрон волосы могут заменить одежды, но короткие пряди его жены не намотаешь на руку. Они выскользнут и вновь рассыплются локонами, с природным изяществом которых не сравняются кудри, уложенные с помощью горячих щипцов. Пусть глаза её не голубые, как небо и не чёрные, как ночная мгла, но ни в одних женских глазах не кроется столько тайн. А высокий, открытый лоб - вместилище мысли? Тени Цезаря не нужно прятать свою глупость под длинной, завитой чёлкой. Эти вечно накрашенные рты, способные лишь хихикать да сплетничать... И её пальцы... На такую руку всегда можно опереться. А сама она! Сколько у неё лиц! Сколько характеров! Словно тысяча женщин соединилась в одном теле. Зачем кто-то другой тому, кто каждую ночь обладает сразу тысячью женщин?!
  
  Глоссарий:
  Habet* (лат.) - получил (по заслугам) - восклицание зрителей в цирке при удачно нанесённом ударе на гладиаторском поединке.
  
  Подглава 15.2.
  
   .............................................
   И опять Лаодика не одна на ложе. Ацилий Авиола, ласкавший её тело до тех пор, пока не обессилел, - спит, осторожно обняв и удерживая её: "Одна рука у меня под головой, другая обнимает меня..." Лаодика щекой потёрлась о руку и грудь любовника. Следы уколов ссохлись, стали почти незаметны. Она давно уже не наказывает римлянина, и не потому, что он научился всегда угождать ей. Нет. Когда есть желание, причину для наказания найти не трудно. Всё намного проще: её ненависть исчерпала себя. Авиоле следовало умереть ещё пару дней назад, но Лаодике интересно слушать его пересказы речей красавицы-Гесионы. Ацилий уже поведал ей о её появлении в храме. В злом и насмешливом тоне, он изобразил их с отцом приход, описал их внешность, чуть ли не в лицах разыграл торг со жрецом, особенно напирая на те увёртки, с помощью которых слуга Великой Матери, пытался обвести, пусть и не хитрого, но здравомыслящего поселянина. Лаодику особенно развеселил пересказ диалога между жрецами, заключавшийся в том, что казначей упрекал своего товарища в нерасчётливости: тот пообещал серебро отвесить, а не отсчитать, и теперь казначей не сможет сбыть с рук старые, стёртые, неполновесные монеты.
  Конечно, в пересказе римлянина жрецы выглядели очень непривлекательно, однако Лаодика служила не им, а Великой Матери. Не так уж важно, что некоторые из слуг неверно понимают цель своего служения Госпоже. Вчера римлянин говорил о её ученичестве. Краткий, горький период в её жизни, оборвавшийся по воле Великой Матери. И вот сейчас, зачем-то разделив в уме уплаченную за неё сумму на свой дневной заработок, Лаодика вдруг сообразила, что те пять мин, которые за неё отвесил отцу казначей, она вернула храму всего лишь за двадцать пять дней своего "ученичества", а за три месяца "учёбы" более чем втрое возместила храму его убытки. Конечно, её кормили, меняли ей одежду, давали ночлег... Однако, если вспомнить, что кроме учениц проституцией занимались более чем сотня храмовых рабынь, то, пожалуй, римлянин был прав. Доходы, получаемые храмом от женских тел, превышали доходы от той же школы, например. Теперь она уже не могла не дослушать историю до конца. Ещё вчера Авиола рассказал о доносе евнуха (это когда она впервые сумела "усыпить" паломника), об ужасе жрецов. Бережливые служители храма бросили её в яму в нарядном платье не потому, что их заботила стыдливость рабыни. Просто они испугались. Интересно, что расскажет Авиола этим утром? И он рассказал...
   Сперва Лаодике было забавно слушать его пересказ диалогов: перепуганные жрецы никак не могли решить, что им делать с необычной рабыней. Но когда в рассказе впервые прозвучало имя Филемония, смех застрял у Лаодики в горле. Получалось, что Филемоний тоже боялся её. Рассудив здраво, Лаодика тут же решила, что это ничего не меняло. Все учителя отбивались от опасной ученицы, доказывая, что и так заняты сверх всякой меры, что не знают, как взяться за дело. От мысли учить рабыню с помощью плети и зубрёжки, - все отказались сразу. Но и учить "тупую рабыню" без наказания и порки не брался никто. Тут-то Филемоний и попросил отдать девушку ему в служанки. Хозяйство у него небольшое, для деревенской девушки необременительное, так что пусть она пока поживёт у него в доме, а он присмотрится к ней, а там... Великая Мать не оставит своего слугу....
   Не смея показывать свою заинтересованность, Лаодика не требовала немедленного продолжения. Авиола получил приказ прийти вечером. Уходил он не слишком довольный, - тело любовницы так и не стало отзывчивым и трепетным. Не помогали даже травы, которыми он по совету Гесионы подкреплял свою "мужественность"
   Одетая тенью, Лаодика побыла немного на церемонии утреннего приёма, но, соскучившись, решила прогуляться по внутренним галереям дворца и поохотиться на сплетни.
   Быстро просмотрев первые строки рукописи, Лаодика улыбнулась. Такие вот "анналы" всегда нравились ей: сплетни, пересуды, вариации одних и тех же событий, имена (великие и не очень) родственный и семейные взаимоотношения всегда были интересны Тени. Тем более что, по словам жадно следящего за ней автора, в рукописи освещались дела недавние.
  - Великая Мать свидетельница, я благодарна высокородному Луцию Варрону за доверие, которое он оказал мне, низкородной чужеземке, преподнеся первый экземпляр своего только что оконченного труда. Клянусь Братьями Диоскурами, я не забуду этого.
  - Слова ваши, деспойна, подобны мёду, но я бедный автор...
  Лаодика сняла кошель, полный серебряной мелочи, подала римлянину:
  - Здесь не так уж и много, но если благородный Луций Варрон не посчитает зазорным для себя зайти ко мне через неделю... - свинцовым грифелем она написала несколько слов на маленьком квадратике папируса, - ... я по достоинству смогла бы оценить столь лестный для меня дар. Я очень занята и только поэтому прошу о недельной отсрочке.
  Деньги, записка и обещание ещё больших денег! Что по сравнению с этим неделя ожидания?!
  - Конечно, деспойна, чтобы оценить рукопись нужно время, а деспойна так занята....
   Автор кланяется, улыбается подобострастно и не столько из желания угодить, сколько от удовольствия. Эта отпущенница совсем не похожа на других слуг Цезаря! Сколько внимания, сколько почтения к бедному просителю! Сразу видна благородная кровь! А недельная отсрочка... он согласен ждать и дольше, тем более что кошель полон, а на руках у него записка-пропуск.
   "...Стоит ли рассказывать, насколько счастлив был учитель моей госпожи, когда, преодолев робость, она задала ему вопрос о местонахождении Атлантиды? Радость его была столь велика, что он не смог ответить на простейший из вопросов и отослал мою госпожу к рукописи Платона..."
   Авиола улыбается изо всех сил, стараясь выказать, как он счастлив, быть рядом со своей госпожой, но улыбка то и дело сползает у него с лица. Служанке Цезаря он безразличен. Ночью, когда он хотел выказать настойную на травах выносливость, Тень оттолкнула его, заявив: "Хочу спать" - а перед этим только раз потрепала по плечу. Сейчас его голова лежит у женщины на животе, пальцы отпущенницы лениво перебирают его волосы и, даже не видя лица любовницы, Авиола знает: Тени скучно.
   "... Моя госпожа оказалась старательной ученицей. Она ведь была уже влюблена тогда..." - закатив глаза, римлянин пытается увидеть лицо Тени и та снисходительно треплет его по щеке: мол, слушаю, слушаю, рассказывай. "Была, - Авиола вздыхает сокрушённо, - Но мою госпожу нельзя винить. Как всякий одинокий ребёнок она готова была привязаться к любому, удели он ей хоть кроху внимания. Высокомудрый же учитель моей госпожу уделял ей даже не крохи, - целые ломти своего внимания, исполняя волю высших жрецов храма. Мудрейший среди учителей заботился о своей ученице, беседовал с ней, выслушивал её, и однажды моя госпожа осознав ничтожность своего положения, усомнилась в своём праве на внимание столь славного мужа. В воде бассейна она пыталась оборвать свою жизнь, но разве мог Филемоний допустить её гибель? Никогда! После, он сообщил моей госпоже, что она ещё никому из мужчин не принадлежала, и моя госпожа, конечно же, поверила в то, во что хотела поверить..."
   Бесполезно. Никакие насмешки не способны замедлить или ускорить вялые движения её пальцев. Речь Авиолы всё резче, всё желчней. Неужели ничто не может рассердить её? Ничего. Пересказ окончен. Авиола замолкает. Страх опять холодит кожу. Равнодушие. Полное и потому особенно страшное. "Госпожа довольна своим рабом?". "А?" - Лаодика словно вынырнула из полузабытья. Во время рассказа мысли её бродили очень далеко от, происходящего в непосредственной близости от неё: "Возьми, чтобы день не был скучен, - на грудь юноше падает мешочек со звенящим серебром, - Теперь ступай. Я ещё полежу... Вечером, как обычно".
   Встать, поклониться несколько раз в знак признательности за, пусть и скромное, но внимание, за ещё один подаренный день жизни, за серебро, которое этот день должно скрасить и уйти. Тихо, незаметно, как и подобает ненужному рабу...
   Лаодика как никогда хотела остаться одна. Взгляд в прошлое чужими глазами абсолютно менял перспективу. То, что раньше казалось даром бескорыстной доброты и великодушия, теперь выглядело, как самые примитивные приёмы обработки человеческого разума. Приёмы, к которым она сейчас прибегает по несколько раз на день. Филемоний не любил её. Любящие не способны на столь бездушный расчёт. Он просто исполнял приказ высших, обрабатывая сердце доверенной ему рабыни... Последняя мысль вызвала боль, неотделимо связанную с болезненным же наслаждением. Лаодика грызла свою связь с прошлым, как лиса грызёт зажатую в капкане лапу. Боль в раздираемых зубами мышцах, дробящейся кости, сливается с болью, причиняемой зубьями капкана и в то же время отдаётся сладостным предощущением свободы. Свободы ли? Каждое утро она ждёт вечера, каждый вечер, - утра, чтобы услышать небольшой кусочек прошлой жизни и вновь обрести силы грызть живую плоть.
   Авиола устал. Холодность любовницы утомляла сильнее, нежели самая пылкая страсть. Если бы не эта отупляющая усталость, он никогда не рискнул бы задерживаться возле Палатия. Но мужчина не хотел уходить. Зачем? Чтобы опять, под наблюдением Гесионы, зубрить новый кусочек чужой жизни? Слов нет, рассказы эти привлекают Тень, но любой рассказ рано или поздно заканчивается, и что тогда? Тень не пощадит его. В её тёмных глазах он каждый день читает свой приговор... Авиола был так подавлен, что когда случай скрестил его путь с путём Эмилия Элиана, он не сразу заметил опасность...
   Знакомое лицо незнакомого человека... Эмилий почти прошёл мимо, но воспоминание вдруг вспыхнуло, будто вздутый ветром огонь в потухающем костре, осветило почти забытую встречу: два почти голых раба, повздоривших в комнатах жены. Он ещё тогда хотел ударить одного из них, но Лаодика не позволила... Эмилий обернулся: это лицо, раз увидев, невозможно было спутать ни с каким другим.
   Пристальный взгляд спугнул мрачные мысли и Ацилий Авиола увидел того, на глаза которому ему строго-настрого запретили попадаться. Это был конец, но копившееся столько дней напряжение не дало Авиоле осознать случившееся. Откинув всякую сдержанность, он резко вскинул в приветствии руку:
  - Salve, Эмилий Элиан.
  - Salve...
  - Моё имя: Ацилий Авиола. Я вижу, вы не можете вспомнить меня. Рабыня Цезаря говорила, что, увидев моё лицо один раз нельзя его спутать ни с каким другим. О вашем лице такого не скажешь.
  Онемевший от изумления, Эмилий не мог вымолвить ни слова, и Ацилий продолжал насмешливо:
  - А сейчас вы, конечно, желаете узнать, откуда я иду со столь мечтательным видом? Не буду скрывать. Я иду от вашей, Эмилий Элиан, жены. Мы неплохо провели эту ночь и уже договорились о следующей. Но вы молчите? Конечно! Что вы можете сказать? Только абсолютный дурак верит храмовой потаскухе настолько, что позволяет ей, чуть ли не каждую ночь спать одной. Вы уходите, я прихожу. Конечно, угодить ей нелегко, но, поскольку это дело небезвыгодное, - я не отказываюсь...
  - Она платит тебе?! - Наконец сумел вытолкнуть из себя, ошалевший от свалившейся на него новости, Эмилий.
  - Разумеется. Иначе разве стал бы я возиться с ней? Если быть откровенным до конца, то я не понимаю: зачем она вообще держит тебя при себе?
  - Замолчи!
  - Почему? Почему я должен молчать?!
   Весть о том, что у главных ворот Палатия встретились, и, кажется, скоро подерутся Элиан с Авиолой, мгновенно прогнала прочь все рассуждения и предрассуждения. Монетка вестнику, пять минут на туалет и одевание, светлые одежды, непривычные для видевших её только в сером, пара блестящих лент в волосах...
   Лаодика выбежала из комнаты, спеша, прошла к выходу. Сейчас, когда необходимо было действовать, никакие мысли не бередили душу живого капкана. Пробираясь сквозь глазеющую на скандал толпу, Лаодика не спешила оказаться в центре, на виду. Случай был не из тех, где требовалось её личное вмешательство.
  Марк Лепид почувствовал, что кто-то теребит его за край тоги, повернул голову. Лаодика быстро прижала палец к губам, указала на свободное от толпы место. Чуть пожав плечами, сенатор двинулся в указанном направлении и, уже, будучи скрыт от толпы колонной, поприветствовал её:
  - Salve, милочка.
  - Salve, Марк. Надо развести Эмилия и Авиолу.
  Лепид нахмурился:
  - Почему я должен исправлять то, что ты натворила? Это твои муж и любовник.
  - Ты сказал, - кратко кивнула Лаодика. - Да, кстати, что ты думаешь о последнем предсказании? Какого Кассия* имел в виду прорицатель?
  - Лонгина, разумеется, - Марк почему-то почувствовал себя неуютно. Впрочем, нет, он отлично знал: почему.
  - А может быть Хорею? Вы ведь вчера беседовали в доме у Корнелия Сабина.
  Неуютное состояние усилилось. Марк попробовал отшутиться.
  - Ты просто цензор. Ну да, мы вчера напились до бесчувствия...
  - Разведи их, - опять попросила Лаодика.
  - Ну, хорошо, разведу... а если они не захотят расходиться, кого мне "спасать" в первую очередь?
  - Эмилия Элиана.
  Услышав в ответе Тени удивление (как можно спрашивать о столь очевидном?), Марк опять насторожился:
  - А Авиола?
  Выдержав пронзительный взгляд собеседника, Лаодика ответила, без какого бы то ни было чувства:
  - Я его предупреждала.
  Зло усмехнувшись, Марк хлопнул её по плечу:
  - А ты не стала чувствительнее, красотка. Ну, что ж, раз ты так просишь... - он отвернулся, чтобы уйти, но Лаодика задержала его:
  - Прошу прощения, может, мой вопрос несвоевременен, но я почему-то нигде не вижу Марка Валерия Мессалу. Неужели отец опять услал его куда-то?
  - Трудно назвать такой вопрос своевременным. Кто тебя больше заботит, Элиан или Мессала?
  - Элиан, конечно, Элиан. - Лаодика попятилась, всем своим видом показывая, что больше сказать ей нечего. Марк провожать её взглядом не стал. Он смешался с любопытными и, энергично работая локтями, направился к центру.
   Пятеро преторианцев кричали на толпу, требуя разойтись, но, к их сожалению, дело происходило не на базаре, где, в случае неповиновение, можно было просто раскидать столпившихся простолюдинов. Здесь собрались отнюдь не простолюдины. А между тем скандал продолжал развиваться.
  Эмилий, ошеломлённый свалившейся на него новостью, и до того лишь слабо огрызавшийся в ответ на оскорбления и насмешки Авиолы, вдруг, к немалому удивлению окружающих, вцепился обидчику в горло... Марк Лепид успел вовремя. Сам в драку он не полез, но крикнул преторианцам: "Да растащите же вы их! - прибавив для верности пару ругательств, - Или вы тоже просто зеваки?!". Марк Лепид не имел к императорской гвардии никакого касательства, но, обычно спесивые преторианцы, встретили его слова почти с восторгом. Отдавая приказ, фаворит брал на себя ответственность за последствия. Повинуясь команде декана, двое стражников вцепились в Авиолу, двое - в Эмилия, и, с немалым трудом, растянули драчунов. Авиола почти не сопротивлялся, но Эмилий рвался со сосредоточенной решимостью. Словно бы помогая преторианцам, Марк положил ему руку на плечо, заговорил со злостью:
  - Стыдно смотреть, как два благородных юноши сцепились всем на потеху из-за чужеземной потаскухи.
  - Я убью его, - рванулся подстёгнутый словами Марка Эмилий. - Убью!
  - Успокойся. Если кто и заслужил взбучку, так это маленькая, бледная Тень. Авиола исполнял то, что она ему приказывала. Или ты не слышал, как она выбирает любовников?
  - Эта скотина насмехалась надо мной в глаза. Да пустите же! Порази вас Юпитер!
  - Успокойся. Нашёл к кому ревновать! Говорю тебе: он просто её наложник. Тень заставляла его заплетать ей ремни сандалий, а, в случае неловкости, колола шпилькой, как раба.
  "Успокоительные речи" подействовали именно так, как этого и хотел Лепид. Авиола, до того спокойно взиравший на бессильную ярость ненавистного ему Элиана, рванулся, на миг освободившись из рук не ожидавших подобной прыти стражников:
  - Врёшь!
  Преторианцы перехватили его. К подчинённым присоединился и декан.
  - Ты завидуешь тому, что мне она за каждую ночь дарила золото, в то время как ты, сам оплачивал её ласки!
  - Не буду спорить, - надменно возразил Марк. - Тени я дарил и дарил немало, но и она не скупа. Ей ничего не стоит бросить тебе сотню-другую. Германцам она платит по тысяче за ночь, но спать с ними, она не спит. Так может, и ты сегодня особенно удачно заплёл ей ремни на сандалиях?
  - Всё равно, я убью его, - Эмилий уже не пытался вырваться, но в словах его слышалась та твёрдость, с какой люди говорят о давно решённом.
  - Тени пожалуешься? - ответил издёвкой на угрозу Ацилий.
  - За то, что он продавал свои ласки по цене в сто сестерций за ночь? - спокойно парировал его оскорбление Лепид.
  - А сколько стоит твоя ночь? Ты, подстилка Цезаря! - Заорал выведенный из себя и потерявший остатки осторожности Авиола. Быстро обернувшись, Лепид ткнул пальцем в нескольких зрителей:
  - Вы! Вы! Вы! Вы! - свидетели, что Ацилий Авиола только что без должного уважения отозвался о Божественной Сущности Гая Юлия Цезаря Августа Германика, Божественного Отца Отечества и Сына Лагеря!
  Указанные свидетели попятились, но скрыться в толпе не посмели. Каждый лично знал Лепида, и Лепид знал каждого.
  - Я тоже выступлю свидетелем на суде перед лицом Сената, и мои клиенты здесь присутствующие.
  Марк, не ожидавший поддержки, склонил голову:
  - Благодарю вас, коллега.
  - Я исполняю свой долг, коллега, - С достоинством ответил Луций Вителий.
  - Граждане Рима, будьте свидетелями! Это подлый сговор! Клянусь Квиритами!
  Перехватив взгляд Марка, декан отчеканил:
  - Гражданин Ацилий Авиола! За непристойное поведение в общественном месте, за публичное оскорбление Божественной Сущности Гая Юлия Цезаря Августа Германика императора и прицепса Рима, а также за сопротивление патрульным, вы арестованы и будете заключены под стражу вплоть до вызова в суд. А вы... - декан обернулся к Эмилию, но Лепид поспешил перебить его:
  - Закон не запрещает гражданину защищаться от наносимых ему оскорблений.
  - Советую вам успокоиться и вести себя в соответствии с вашей знатностью и общественным положением, - закончил преторианец и добавил. - Вас вызовут в суд, как свидетеля оскорбления.
  Последние слова утихомирили Эмилия окончательно и, когда, повинуясь Лепиду, стражники выпустили его, он уже не пытался броситься на уводимого преторианцами соперника. Вцепившись Эмилию в руку, Марк поволок его прочь из, начавшейся рассыпаться на группки толпы. Скандал кончился, и зрителям предстояло увлекательнейшее обсуждение.
  - Я не понимаю, что я должен сказать на суде? - Эмилия била дрожь, голос его срывался.
  - Правду, - невозмутимо ответил ему Марк.
  - Но какую, - не понимал Эмилий. - Авиола - мерзавец. Он оскорбил тебя, меня, но он ни словом не задел, ни Цезаря, ни его Божественную Сущность.
  - Он отозвался о Цезаре с должным почтением?
  - Он не говорил о Цезаре вообще!
  - Подтверди это и большего от тебя никто не потребует.
  Эмилий отпрянул от собеседника. Смесь ужаса и отвращения отразилась на его лице:
  - Но ведь это...
  Лицо Лепида стало угрожающим:
  - Я рад, что ты понял, но советую оставить такое понимание при себе. Для твоего же блага.
  Эмилий дёрнулся, но Марк крепко держал его за одежду и чтобы освободиться, Элиану пришлось бы сбросить тогу.
  - Отпусти.
  - Нет. Теперь тебе придётся выслушать меня. Если ты устроишь в присутствии Цезаря такой же скандал твоей жене, я не дам за всю твою семью и медной монеты. Ты понял меня?
  - Понял. Отпусти.
  - Отпущу, когда ты поклянёшься Двенадцатью* быть сегодня в доме Корнелия Сабина в первом часу ночи...
  - А как же ночной пир?
  - Эмилий, никакого ночного пира не будет. Скоро Сементины*, а с ними и Палатийские игры и всё Внимание Божественного занимает подготовка к празднествам.
  - Но Лаодика...
  - Она будет ждать господина на его ложе, к величайшей досаде прекрасной Цезонии. Я жду твоего согласия. Ты придёшь? Я настаиваю.
  - Приду.
  - Поклянись.
  - Клянусь Двенадцатью Богами Олимпа, сегодня, в первом часу ночи прийти в дом Корнелия Сабина.
  - Ты не пожалеешь об этом. - Марк выпустил одежду юноши, и тот поспешно отошёл от фаворита Цезаря.
  
  Глоссарий:
  Какого Кассия - Калигуле было предсказано, что он погибнет от руки Кассия.
  Двенадцать (Олимпийцев) - двенадцать главных богов Олимпа.
  Сементины* - праздник сева. Справлялся в феврале.
  
  Подглава 15.3.
  
   Лаодики нигде не было. Ни в её комнатах, ни в свите Калигулы, ни в приёмной, ни в секретариате. Никто не видел её, никто не знал, где она есть или может быть. Расстроенный, Эмилий оглядывался, ища того, кто бы мог разрешить его сомнения.
  - Эмилий Элиан занят поисками своей драгоценной супруги?
  Эмилий покосился на Валерия Катула и равнодушно отвернулся. Большего, после знакомства с методами Лепида избавляться от неугодных, он позволить себе не посмел.
  - А зачем Эмилию Элиану его драгоценная супруга? - Не отставал второй любовник Калигулы. - Попросить у неё прощения за поздний приход или... надавать оплеух за разврат?
  Эмилий молчал, терпеливо дожидаясь, когда сыну консуляра надоест "остроумно шутить", но тот вдруг наклонился к его уху, сказал негромко:
  - Если вы всё-таки решили надавать ей оплеух, дайте ей одну за меня. Прошу вас, Эмилий Элиан, хотя бы одну, - и, выдержав паузу, добавил серьёзно. - Я не знаю где ваша жена сейчас, но за час до дневного пира она будет у себя. Это её время для просьб и жалоб. Она никогда не нарушает этого обычая.
  Эмилий промолчал и на этот раз, но сын консуляра не ждал ответа. Он даже был рад тому, что у мужа Тени хватило выдержки ничем не выдать своего отношения к услышанному. Чем бы ни кончился разговор супругов, отвечать за донос Катул не хотел.
   Наблюдая, как собирается толпа просителей перед дверью в комнаты Тени, Эмилий испытывал двоякое чувство. С одной стороны, он был рад тому, что Катул не солгал, а с другой же - юношу бесил вид знатных граждан, ждущих и ищущих милостей недавней рабыни. Сегодня дверь охранял не Берени. Германец недоверчиво следил за римлянами, держа ладонь на рукоятке меча. Только когда иберийка выглянула через приоткрытую дверь и пригласила всех ожидающих сразу: "Прошу вас, высокородные римляне, заходите. Деспойна выйдет с минуты на минуту" - он отступил в гостиную, заняв место рядом с дверью в спальню.
   Лаодика действительно не заставила себя ждать. Она вышла из спальни аккуратно и скромно одетая, поприветствовала просителей: "Salve, благородные граждане великого города. Чем я могу быть полезна вам?"
  Ближе всех к ней оказался меняла из всаднического сословия (Эмилий не знал его имени) с женой. Надо заметить, что среди просителей Эмилий насчитал четыре такие пары, причём всех этих людей он знал, как уважаемых и состоятельных. "Хайрете, жрица, я и моя жена приветствуем тебя. Здесь..." - меняла не успел договорить. Эмилий оттолкнул его, взмахнул рукой...
   От оплеухи Лаодика пошатнулась, скорее инстинктивно, нежели по уму прижала ладонь к вспыхнувшей щеке. Дать жене вторую пощёчину Эмилий не успел. Германец схватил его, стиснул локти, прижал руки к бокам.
   Держа ладонь у щеки, Лаодика огляделась вокруг изумлённым и, в то же время, растерянным взглядом, а, встретившись с гневным взором мужа, опустила глаза, помолчала, словно собирая вдруг рассыпавшиеся мысли. В комнате было так тихо, будто она оказалась пустой.
  "Простите, господа, но, кажется, я сегодня никому из вас не смогу помочь" - не поднимая глаз, она повернулась и скрылась за дверью. Тут же, германец подпёр эту дверь спиной и резко оттолкнул, отпуская, даже не попытавшегося сопротивляться юношу. Элиан оказался лицом к лицу с просителями и с удивлением обнаружил, что ни на одном из этих лиц нет и намёка на одобрение. Наиболее явно читаемым было чувство растерянности. "Но мне надо обязательно... - меняла подался к дверям. Взгляд германца заставил его попятиться. - Скажите госпоже, что я Юлий Аспер и что мне надо сию же минуту говорить с ней. Я... пусть Квириты будут свидетелями, я не виновен в случившемся!" Словно откликаясь на слова всадника, дверь приоткрылась, пропуская Наиду: "Моя госпожа ещё раз просит простить её, но она не в состоянии сейчас принять кого-либо" - всё это иберийка сообщила прямо-таки замогильным голосом.
  - Послушай, - меняла бросился к рабыне, попытался всунуть ей в руку несколько монет. - Вот, возьми, я...
  - Нет, господин, - Рабыня твёрдо отвела руку с подачкой. - Я всем сердцем сочувствую вашему горю, но помочь вам, - не в моих силах. Вы - муж благородные и лучше меня, низкой рабыни должны понимать...
  - Кто? Кто вы такой?! - трясущийся меняла повернулся к Эмилию. - Кто... Кто вас просил?! Какое вы имеете право?!!
  Просители за спиной Аспера гулом поддержали его возмущение.
  - Вы - Эмилий Элиан? - из разом стихшей толпы вышел Секст Педаний, - известный Эмилию сенатор.
  - Эмилий Элиан! - Юлий Аспер почти подпрыгнул от возмущения. - Он, видите ли, Эмилий Элиан!
  - Помолчите, - резко перебил всадника Педаний и обращаясь к Эмилию спросил. - Эмилий Элиан, зачем вы это сделали? Зачем вы это сделали при нас, при посторонних людях?
  - Она - моя жена, будь, проклят день, когда был заключён наш брак! Наши отношения никого не касаются!
  - Она его жена! - не в силах сдержать рвущиеся из него чувства, затараторил меняла. - А это, позвольте представить, моя жена!
  - Помолчите, - опять прервал его сенатор. - Эмилий Элиан, вы не ребёнок, и должны задумываться о последствиях.
  - Эти последствия касаются только меня!
  - Теперь уже нет, Эмилий Элиан. Поскольку вы сделали нас всех свидетелями, постольку и последствия коснутся не только вас. Нас они уже коснулись. Знаете, что у меня здесь? - сенатор показал Эмилию увесистый мешочек с деньгами. - Здесь золото на двадцать тысяч сестерций. И предназначено оно вашей, Эмилий Элиан, жене. Тень отводит взгляд Калигулы от женщин и стоит эта услуга ровно двадцать тысяч. Клянусь Ларами, это не дорого, потому что раньше Лепид от её имени просил пятьдесят, а до её появления такую услугу не брался оказать никто. Эмилий Элиан, если в вашем сердце есть хоть капля жалости к нам (А таких как я здесь добрая половина), попросите вашу жену не наказывать нас за вину, в которой мы не повинны.
  - Мне просить?
  - Эмилий Элиан, - жена Аспера, до того молча внимавшая мужскому разговору, сдвинула покрывало и, приоткрыв лицо, опустилась перед ним на колени, - молю вас, уговорите вашу супругу заступиться за меня. Я не хочу быть наложницей Божественного Юлия. Я боюсь его.
  - Я тоже, - ещё одна молодая матрона встала на колени перед ним. - Умоляю, сжальтесь над нами.
  - Разве она захочет слушать меня? - Эмилий попятился, почти уперевшись спиной в стену. - Клянусь стрелами Аполлона, я ничем не смогу помочь вам...
  - Эй! - патриций решительно сунул монету в руку иберийке. - Передай госпоже, что Эмилий Элиан просит принять его.
  - Госпожа никого не принимает...
  - Тебя не спрашивают: принимает госпожа или нет. Я говорю: передай.
  Пряча в руке две монеты, рабыня поклонилась:
  - Господин, я сделаю всё, что в моих слабых силах.
  - Я не буду унижаться...
  - Эмилий Элиан, вы не должны были делать нас свидетелями. Именно за это вы и извинитесь перед вашей женой.
  - Я ни в чём не виноват! Почему вы что-то требуете от меня? Оставьте меня в покое! Дайте мне уйти!
   Людей в приёмной оставалось немного: пять мужчин и четыре женщины. Остальные разошлись услышав, что Тень сегодня никого не принимает. Но когда эти девять близких к отчаянию человек подошли к нему вплотную, по их глазам Эмилий вдруг понял, что жизнь его в опасности. Это было уже слишком. Юноша прижался спиной к двери, оскалился, готовый не только защищаться, но и бить самому. К счастью, до этого не дошло. В щель приоткрывшейся двери выглянула Наида: "Госпожа ждёт вас, Эмилий Элиан". Толпа мгновенно сдвинулась в сторону, открывая Эмилию путь к двери, чем Эмилий не преминул воспользоваться. Дверь закрылась у него за спиной.
   В первый момент юноше показалось. Что он ослеп, - так силён был контраст между освещённой множеством светильников приёмной и полутёмной спальней. Понемногу приспосабливаясь к темноте, Эмилий растеряно оглядывался по сторонам. Он видел роскошное ложе, видел тяжёлый комод, в ящиках которого Тень прятала свои сокровища, не видел он главного, - жены. На мгновение ему даже показалось, что он в спальне один, а жена его ушла через потайной ход. Желая убедиться в своей догадке, он обошёл кровать, сдвинул складчатую ткань, драпирующую стену в том месте, откуда на его глазах вышла Цезония, - перед ним была гладко оштукатуренная стена без какого бы то ни было намёка на дверь. Почувствовав какое-то шевеление за спиной, он оглянулся, вздрогнул.
  Лаодика сидела на полу, в самом тёмном углу комнаты, возле кровати. Подтянув колени и сложив на них скрещенные руки, она неподвижно смотрела перед собой ничего не видящим взглядом, и, от этой невидящей пустоты чёрных глаз, Эмилий опять почувствовал себя неуютно:
  - Если ты ждёшь моих извинений, то напрасно. Я не буду просить ни помилования, ни прощения.
  - Зачем? - отсутствующий взгляд, полутьма, нелепый вопрос.
  - Что "зачем"? - переспросил он зло и растерянно.
  - Зачем просить?
  - Я не буду просить тебя о прощении за пощёчину!
  - Угу.
  Эмилий возвышался над женой, но именно поэтому он чувствовал себя на редкость неуютно, а тут ещё её нелепые, непонятные вопросы-ответы.
  - Ты можешь делать со мной всё, что тебе...
  - Зачем?
  Её ответы сбивали с толку. Ведь если вдуматься, - не такие уж они и глупые. Только говорить стоя было неудобно. Оглянувшись ещё раз, он обнаружил у столика с туалетными принадлежностями низенькое сидение, передвинув его и сев напротив Лаодики, Эмилий спросил уже безо всякого агрессивного позерства:
  - Ты даже не сердишься?
  - На что?
  - На пощёчину.
  - Нет, - приподняв голову, она заглянула ему в глаза, пояснила как нечто грустное, но само собой разумеющееся. - Рабыня не может обижаться на свободного за какую-то там пощёчину.
  - Ты не рабыня!
  - Это не важно. Цезония уже приготовила документ, аннулирующий мою вольную, моё гражданство и мой брак. Теперь она ждёт, когда у Калигулы будет подходящее настроение, чтобы он подмахнул их не глядя.
  - И ты так спокойно говоришь об этом?
  - Какая разница?
  - Меня удивляет...
  - Да? - губы Лаодики сложились в слабую улыбку. - Вы счастливый человек, Эмилий Элиан. Всё-то вас удивляет. Сын патриция торгует своим телом, - удивляет, жена изменила, - удивляет, люди в приёмной вас убить готовы, - удивляет.
  - А тебя уже ничего не удивляет?!
  Лаодика вздохнула:
  - Я очень старая.
  - Сколько тебе лет, старушка, двадцать есть?
  - Скоро девятнадцать, Эмилий Элиан, но не годы старят людей. Я видела и познала слишком многое. Я познала себя.
  - Клянусь ступнями Юпитера, но, мне кажется, оплеуха вышибла из тебя весь твой хвалёный ум! Храмовая девка страдает оттого, что достигла совершенства в самопознании. Того самого совершенства, к которому стремятся все философы мира!
  - Они только говорят, что стремятся к нему. Впрочем, я не завидую чужому счастью. Эмилий Элиан, простите, но оплеуха... меня, конечно, давно не били... но я не удивлена. Точнее, я не должна быть удивлена...
  От её горькой усмешки у Эмилия запершило в горле. Разумеется, ему было безумно жаль себя: оскорблённого, обманутого, выставленного на всеобщее посмешище, но (и сыну всадника это было непривычно) он почему-то жалел и эту несчастную, маленькую женщину, разучившуюся удивляться.
  - Ты изменяла мне?! - спросил он, желая побороть эту унижающую его жалость.
  - Угу.
  - Изменяла! Выпроваживала под разными предлогами, чтобы без помех блудить с этим... - слова падали, как капли масла на огонь его ярости. Лаодика не спорила, не оправдывалась. Приподняв голову, она просто смотрела: толи на него, толи за него толи сквозь него, и взгляд чёрных, от окруживших их тьмы глаз, словно вытягивал все силы Эмилия. Не кончив обличений, он, почему-то вспомнил тех, кто ждал его в приёмной и замолчал, пытаясь разобраться в хаосе мыслей и чувств. Он должен ненавидеть её за причиненную ему боль, за те насмешки, с которыми опять теперь будут упоминать в толпе его имя, но, потеряв её, он потеряет нечто очень важное, очень нужное, придающее бессмысленному существованию подобие смысла. Давая Тени пощёчину, Эмилий был уверен, что его жизнь закончена, что обрушился весь мир, но, оказалось, что мир цел и никто не собирается его убивать, что надо как-то жить дальше. Покончить жизнь самоубийством? Зачем? Конечно, такое самоубийство восхитит весь Рим, но оно убьёт отца, а Тень? Лаодика даже не шевельнёт бровью. Её давно уже ничего не удивляет. И за дверью стоят и ждут сограждане. Ждут, тиская ткань одежд и кошельки с золотом...
  - ... Ты молчишь! Не отрицаешь! Молчишь и всё! Конечно! Я знаю! Ты не любишь меня! Я мешаю тебе! Ты же ждешь, не дождёшься развода, чтобы опять, без помех блудить... с этими!..
  Её взгляд высасывает из него силы. А может сила уходит вместе с обличающими речами?
  - ...Лаодика, ну почему? Чем я для тебя плох? Чем я хуже других? Я же хотел, чтобы всё было хорошо, а ты? Ты каждый раз запирала передо мной дверь, а если и приходила, то только затем, чтобы обмануть Цезонию...
  Пустой взгляд, молчание, подобное пустоте глубокого колодца.
  - ...Ты даже не слышишь меня!
  На миг взгляд ожил. На лице служанки Цезаря отразилось мучительное непонимание:
  - Простите, Эмилий Элиан, но я... я не понимаю, что со мной. Не думайте, я знаю, я виновата, я оскорбила вас, я знала, что вы рассердитесь, что поколотите меня...я только не верила, что вы сделаете это при свидетелях, хотя ... разве это что-то меняет? Я не понимаю, что со мной. Я ведь всё предвидела заранее, а теперь не понимаю. Вы ударили меня... Я знаю, я заслужила, но я не понимаю, я ничего не понимаю. Конечно, когда бьют - больно, но что такое боль? И разве это первая боль, которую причинила мне? Нет, не первая. Со мной поступали много хуже, и я знала, что так и должно быть, но сегодня... я... Простите, Эмилий Элиан, я заговариваюсь. Всё не важно. Мне надо просто остаться одной и... Но это невозможно. Эти люди в приёмной... Конечно, легче требовать жертв от другого, нежели самому пожертвовать самым малым. Но что за забота. Алан выгонит всех прочь, и вы сможете уйти, а я... я покажусь Господину на глаза и уйду. Наида! - Лаодика тяжело поднялась. - Наида, гони всех прочь, скажи, что сегодня я... очень добрая и все они... и они и другие... все получат всё, что хотят. Даром. Так и скажи им: сегодня - даром.
  - Там четыре пары, деспойна. Это верных восемьдесят тысяч.
  - Хорошо. Тогда возьми с них, сколько сможешь, но поделись с Аланом. Да уходите же! Оставьте меня!
  И опять Эмилий, не понимая почему, без слов подчинился её приказу. Впрочем, не подчинись он словам, ему всё равно пришлось бы подчиниться силе.
   - Деспойна примет нас?
  Как и сказала Наида, в приёмной осталось лишь четыре супружеские пары. Эмилий неопределённо мотнул головой в сторону рабыни.
  - Благороднейшие и достойнейшие господа, - на лице старухи сияла слащавая улыбочка, - подарите что-нибудь бедной старухе за очень, очень! Добрую весть.
  Сенатор сунул иберийке два денария, меняла - денарий, ещё двое дали по сестерции. Рабыня разложила монеты на столике:
  - Благородные граждане славного города, подарок ваш так мал, а весть моя столь драгоценна...
  Видя, как неохотно вытаскивают из своих кошельков серебряные монеты его благородные сограждане, Эмилий не выдержал:
  -Клянусь Кастором, но заплати каждый из вас даже по десять тысяч, всё равно все вы останетесь с прибылью!
  - Десять тысяч рабыне за дурацкую пощёчину! - возмутился меняла.
  Эмилий досадливо усмехнулся:
  - Клянусь, в убытке никто из вас не останется. И поторопитесь. Скоро Цезарь Божественный и Великолепный начнёт встречать гостей.
  Но Наиде не суждено было получить сорок тысяч. Всей щедрости благородных ревнителей жён хватило на три с половиной тысячи сестерций. Поняв, что пока ей не выжать большего, рабыня объявила гордо:
  - Моя госпожа отпускает вас, благородные римляне и клянётся именем Великой Матери, что на этом пиру Благородный и Богоравный Отец Отечества не посягнёт на честь ни одной из своих гостий. И за эту добрую весть моя госпожа просит лишь по справедливости одарить её верную служанку.
   Стараниями Наиды количество золота и серебра на столе увеличилось почти до пяти тысяч, причём меньше всех дал меняла, возмущённый и возмущавшийся тем, что ему приходится оплачивать милость, оказываемую всем гостям сразу. Алану даже пришлось выталкивать его из комнаты. Эмили равнодушно наблюдал за происходящим. Наида позвала его: "Прошу вас, господин".
   Золото на столике лежало, разделённое на три равные доли, и Эмилий даже не понял сразу: к кому именно обращается служанка. К нему или к Алану.
  - Прошу вас, господин, - теперь служанка смотрела именно на него, Эмилия Элиана, - ваша доля.
  - Доля? - Эмилий огляделся. Алан уже сгрёб свои деньги в кошель и прятал его под одежду, Наида тоже собрала монетки.
  - Ваша доля, господин. Это справедливо. Если бы не ваши слова, мне вряд ли удалось получить больше тысячи. Не обижайте нас, господин, возьмите, может быть, очень скоро, эти деньги вам пригодятся. Поверьте, в них нет ничего дурного.
  Эмилий задумался, потом положил на деньги руку и тут же убрал её:
  - Хорошо, я взял их, а теперь - дарю вам за то, что вы пропустите меня к госпоже.
  - Это невозможно, господин, - качнула головой Иберийка. - Во-первых, мы не можем это сделать без разрешения госпожи, а, во-вторых, госпожи сейчас в спальне нет. Сейчас она, во исполнение обещания, сидит у подножия ложа приветствующего гостей Гая Юлия Цезаря. И никто не знает, куда она пойдет, потом и когда вернётся сюда.
  
  
  Подглава 15.4.
  
  Деньги Эмилий всё-таки взял. Тень сидела у ложа прицепса, но, когда начался пир, - исчезла так незаметно, как умела это делать только она: сейчас была и вдруг - нет. С пира цезарь на этот раз удалялся дважды и оба раза с Валерием Катуллом. Сперва, когда император при всех лапал любовника, целовался с ним взасос и всячески выказывал своё расположение, а потом увёл на "ложе любви", Марк Лепид (его место оказалось рядом с местом Эмилия), в приступе ревности искусал себе губы с кровь. Цезарь вернулся один, а, спустя некоторое время, из-за той же двери, пошатываясь и с трудом держа на лице приветливую улыбку, пришёл Катул, и Марк успокоился. Ну а после того, как Калигула, с прежней откровенностью демонстрирующий свою любовь и расположение к фавориту, предложил тому ещё раз "уединиться" и Валерий застонал во весь голос: "Юлий, клянусь Стиксом и Плутоном, у меня от подобных забав поясница трещит!" - Марк расплылся в блаженной улыбке. Гай Юлий, в утешение, громко, на весь зал поцеловал любовника, попенял ему: "Почему ты такой холодный, Валерий? Я давно не испытывал подобного желания, а ты стонешь да жалуешься!" И сын консуляра поплёлся за своим господином. Хихикнув, Марк поделился с Эмилием: "Этот...(непристойность) давно добивался, чтобы его как следует...(непристойность). Сегодня он получит своё сполна". Лепид был пьян, но услышать такое на столь роскошном пиру, в столь изысканном обществе, Эмилий всё-таки не ожидал. "А ты удачлив, клянусь Кастором! Дать пощёчину этой...(непристойность) и как ни в чем, ни бывало развлекаться на пиру! У неё, похоже, от одного твоего вида...(непристойность). Счастливец! Ты знаешь, что Божественный Отец Отечества в ссоре со своей супругой? Она пыталась подсунуть ему какие-то документы против Тени. Он расквасил нос её секретарю, а рабыню, бросившуюся поднимать упавшие листы, пнул так, что к той едва душа не рассталась с телом. Дура! Нашла в чём обвинять Тень! В распутстве! Теперь Первый в Риме озлобился на весь женский род и...(непристойность) берегитесь смазливые мальчики".
  Вопли и стоны, доносящиеся из-за двери, за которой скрылись Цезарь с фаворитом, мало свидетельствовали о благожелательности Калигулы к представителям одного с ним пола. Марк единым духом допил вино из чаши. Только сейчас, по тому, как застучала она о зубы патриция, Эмилий понял, насколько испуган его собеседник. "Что смотришь? - Марк опять хихикнул, - А ведь ты тоже красавчик. И мордочкой, и телом удался. И любимицу его обижа-а-ете..."
   В съехавшей на бок одежде, в одной сандалии, Калигула, важный и довольный, прошествовал на своё место. Следом за ним, спотыкаясь и морщась, ковылял Валерий Катул. На щеке у него багровел огромный кровоподтёк от поцелуя в засос, по руке тянулись багровые полосы, - следы ногтей прицепса.
   - Марк!
  Спешно растягивая губы в восторженной улыбке, Лепид вскочил с ложа, бросился к прицепсу:
  - Ах, мой Божественный друг!
  - Представь, Марк. Мы с Валерием не побыли наедине и часа, а он уже начал вопить, словно... словно... словно... - Справившись с приступом смеха, Калигула закончил, - словно я его режу!
  Валерий осторожно прилёг на пиршественный лежак, раб бросился что-то поправлять, но, наверно, неловко задел юношу, потому, что тот вдруг яростно ударил его ногой и тут же согнулся от вызванного резким движением приступа боли.
  - А твой сосед? - продолжал тем временем Калигула, укладываясь за стол.
  - Эмилий Элиан, Божественный? - поспешил с вопросом - подсказкой Лепид.
  - О нём я и говорю. Почему он лежит на моём пиру с кислой рожей?
  - Он переживает размолвку с женой, Божественный. Крохотную размолвку, из тех, что так часты между законными супругами. И из-за этой ничтожной размолвки он не в силах даже улыбнуться...
  - А-а-а, - протянул Калигула, теряя к Эмилию всякий интерес. - Пусть попереживает.
  Не сдержав стона, Валерий повернулся на бок.
  - Да не стони ты, маменькин сынок! Смотреть противно! Можно подумать, что ты под пыткой побывал!
  - Смертному нелегко вынести Божественную страсть, - дипломатично заметил Марк. Безотказный всегда довод не подвёл и теперь. Калигула самодовольно фыркнул, приказал:
  - Принести кости!
   Рабы быстро освободили столик от блюд, смахнули на пол крошки, передвинули ложа так, чтобы все игроки видели кости. Калигула выбрал партнёров. Кроме Лепида и Катула ими стали Эмилий Элиан, Авл Вителий и Квинт Метелла. Остальные гости оказались предоставлены сами себе, чему, впрочем, никто из них не огорчился. Многие, по примеру Цезаря потребовали кости, кто-то удалился для "отдыха" с танцовщицей или танцовщиком, кто-то выбирал себе живую игрушку, кто-то беседовал, а кто-то был уже абсолютно пьян.
   Настроен Цезарь был благодушно, и игра началась "маленькая" - по сотне с игрока. Для начала. Эмилию сразу не повезло. Ему выпала "собака" - две шестёрки. Добавив в банк ещё две сотни (по сотне за каждую шестёрку), он передал кости. Дальше игра шла как обычно: выигрыши чередовались с проигрышами, но, благодаря правилам, пусть и не равномерно, но рос. Эмилий достал последние монеты из кошелька, добавил серебро из "доли", кое-кто из игроков разменивал уже третью тысячу, кто-то звенел выигранным серебром, но глаза всех были устремлены на банк. Раздосадованный проигрышем Метелла удвоил ставку. Игра набирала обороты...
   Эмилий с равнодушным видом бросал на стол последние злотые (с тоской размышляя, где и у кого одолжить деньги на дальнейшую игру), когда секретарь, наклонившись к уху Цезаря, что-то шепнул ему. "Друзья, я сожалею, но продолжать игру больше не могу. Предлагаю разыграть банк". Спорить с Цезарем никто не стал. К этому времени среди игроков не было даже "оставшихся при своих", зато в центре стола поблёскивали монеты всех достоинств. Опять по очереди бросали кости. Эмилию выпало одиннадцать. Последним кубики взял Калигула: бросок и кости легли, словно прилипли к столу: "Венера" - две единицы. Наилучший из бросков! "Кого же любить Венере, как ни Юпитера Палатийского!" - с ноткой досады заметил Вителий.
   - Сколько проиграл?
  Эмилию меньше всего хотелось видеть рядом с собой Лепида, но патриция никогда и ничьи чувства, кроме своих собственных не интересовали.
  - Около двух тысяч.
  - Мелочь. Я - пять, а Метелла - не меньше двадцати. Слишком горяч. Но больше всех повезло Вителию. Ловок, нечего сказать: умудрился обойтись всего лишь восьмью сотнями сестерций.
  - Больше всего повезло Божественному Гаю Юлию Цезарю.
  - Да? - насмешливо переспросил Марк. - Сколько я его помню, уж он-то в проигрыше никогда не был. Однажды, оставив место за игрой, он вышел отдохнуть, и тут на глаза ему попались два богатых всадника. Божественный приказал их схватить и лишить состояния, а потом хвалился, что никто из оставшихся не имеет такого выигрыша, как он. Ты помнишь, что обещал?
  - Помню, но сейчас нет и девяти.
  - У тебя есть дела?
  - Есть.
  - Значит обождут. Сейчас мы идём к Андростее.
  - У меня нет денег, - ещё раз попытался избавиться от назойливого спутника Эмилий.
  - У меня - тоже. Более того, я ей должен, и именно затем, чтобы вернуть долг, я к ней зайду. Но мне нужен свидетель.
  Небольшой домик, окружённый садом, свидетельствовал о том, что куртизанка имеет неплохой и надежный доход. Седой раб-привратник, открывающий перед гостями дверь, слово "Salve", выложенное мозаичными камешками в прихожей, фривольные фрески на стенах. Двенадцатилетний отрок с подсиненными веками и начернеными бровями и ресницами поклонился им: "Salve, высокородные римляне. Хозяйка дома всегда рада вам. К величайшему её огорчению, госпожа не может сию минуту выйти и поприветствовать столь желанных её сердцу гостей и потому нижайше просит вас войти в её дом, где любое ваше желание будет почитаться законом". "Мы подождём, - успокоил слугу Лепид, - пусть госпожа не торопится. Мы немного запылились на улице и тоже не хотели бы предстать перед твоей госпожой в неопрятном виде". Мальчик опять склонился перед гостями: "В этом доме всё к вашим услугам, высокородные римляне".
   В комнате для гостей девочки-рабыни раздели их, обтёрли кожу разведённым душистым уксусом, умастили... "Андростея в Риме недавно, - пояснял Эмилию Лепид - Она ещё не разбогатела настолько, чтобы купить настоящих слепых массажистов, но и эти крошки - ничего". Не тратя лишних слов, он поймал руку маленькой служанки, подтянул её к себе:
  - Лакомый кусочек. Пока хозяйка занята, - можно позабавиться.
  - Не хочу, - ответил Эмилий, желавший только одного: не выдать собеседнику своего отвращения. Отвращения и досады, потому, что не затащи его Марк в этот привилегированный лупанар с прекрасной и глубоко образованной хозяйкой, к тому же не знакомой с предрассудками, Эмилий, забыв о гордости, потратил бы эти несколько часов на поиски жены, видеть которую сейчас желал больше, чем кого бы то ни было. Марк не догадался. Занятый девочкой, он полностью погрузился в собственные ощущения, и замечать что-либо, кроме себя, был просто не способен. Эмилий был ему нужен. Нужен так, что патриций не смел, отпустить его от себя, боясь потерять. Сегодня утром Тень напомнила ему о своей огромной власти, и оставить это напоминание без ответа, Лепид не мог.
  Малолетка под ним изгибалась, раскачивалась, старательно имитируя страсть и это было забавно, это возбуждало. Насытившись, он оттолкнул её: "Ступай".
  - Господин подарит мне что-нибудь?
  - Пошла прочь, - вяло огрызнулся Лепид и, обращаясь к Эмилию, предложил, - может хочешь мальчика? Здесь есть один. Неплохой.
  - Не хочу.
  - Ах, да, прости, забыл, мальчики тебя не прельщают.
  Эмилий не ответил. Со своего ложа он без интереса оглядывал комнату, освещённую масляными светильниками. По углам её поднимались гнутые трубы из тонкой меди - для горячей воды. Задрапированные пёстрой, лёгкой тканью, они исправно грели воздух в комнате, стены которой были расписаны фресками на сюжет двенадцатого подвига Геракла, во время исполнения которого, герой за одну ночь оплодотворил сорок дочерей морского старца. Геракл, во всём своём физическом великолепии, конечно же, выглядел настоящим героем. Штучный, наборный потолок, мозаичный пол... занятый созерцанием, юноша не сразу заметил хозяйку дома. Гетере едва минуло шестнадцать. Высокая, белокожая, безупречно сложенная, с пышными формами, и столь же пышными волосами, она казалась ослепительно-прекрасной. Многослойные, складчатые одежды их тонкой шерстяной ткани с золотой каймой по краю скрывали и одновременно подчёркивали все достоинства её фигуры.
  - Андростея, любовь моя, - потянулся к ней Марк, - я так тоскую без тебя, сердце моё.
  - Salve, благородные римляне. Я тоже тосковала по тебе Марк, особенно когда вспоминала те три тысячи, что ты должен мне.
  - Три? Разве? В прошлый раз было всего две с половиной, - сделал вид, что удивлён, Лепид.
  - С сегодняшним будет три.
  - Грустно, ты такая практичная, солнце моё. Впрочем, я не отказываюсь. Более того, у меня есть неплохая мысль на этот счёт. Ты, как я слышал, не прочь прикупить ещё пару рабынь? Так вот у меня есть подходящая девушка-гречанка. Она прискучила мне, и я хотел бы передать её в хорошие руки.
  - Ну, нет! Не торопись сбывать мне какую-нибудь деревенщину.
  - Ну, что ты, радость моя, она - прелесть. Но, видишь ли, жена так ревнует, что я боюсь за бедняжку. Девушка из знатного рода, красивая, образованная, без каких бы то ни было предрассудков.
  - Ну, хорошо, уговорил. Покажешь своё сокровище. Надеюсь, что три тысячи она стоит?
  - Три? Все тридцать, солнце моё, но об этом мы ещё поговорим. А сейчас? Чем ты порадуешь нас сейчас?
  - Сейчас? - гетера щёлкнула пальцами, но Марк остановил её:
  - Только никакого угощения, радость моя. Мы только-только ушли с пира и уже приглашены на следующий. Лучше расскажи нам что-нибудь приятное.
  - Ничего приятнее того, что Тень наконец-то получила по своей рожице, - я сегодня не слышала.
  - Ну, милочка, это уже не новость, - остановил куртизанку Марк. - Позови своих девочек, пусть они покажут нам что-нибудь.
  Андростея защёлкала пальцами, призывая служанок, но не выдержала, спросила с возмущением:
  - И как только римляне терпят над собой эту дешевую потаскуху?! Говорят, она была храмовой служанкой, "пять сов", а теперь весь Рим в её власти, - не меняя тона, она велела служанкам. - Принесите вино и солёный миндаль. Потом будете танцевать.
  - Почему ты так ненавидишь Тень? - спросил Эмилий. - Она отбила у тебя поклонника или не уступила место в бане?
  - Поклонника? - гетера засмеялась дробным, возбуждающим смехом. - Разве у этой дешёвки есть поклонники? Или она ходит в баню? Храмовая девка издевается над Римом и римлянин спрашивает: за что я её ненавижу?!
  - Потому, что ты не римлянка.
  - Мой друг решил, проникнуть в тайны человеческого сердца, но он не там ищет ответ. Ни одна женщина не признается, что её в чём-то превзошла соперница.
  - Соперница? - Андростея опять засмеялась своим нежным, призывным смехом. - Эта уродина - соперница мне?
  - Она не уродина, - серьёзно возразил Эмилий. - У неё красивые волосы.
  - У неё? Да они же куцые и неровные!
  - Она не виновата в этом. Канаты на катапультах меняются два раза в год, а делаются эти канаты из женских волос. Поэтому, первое, чего лишаются все пленницы римских легионов - длинных локонов.
  - У неё кривые ноги, косые глаза лысый лоб и гнилые зубы.
  - И это навет. У Лаодики крепкие ноги, глаза её видят то, что не дано видеть другим смертным, лоб её чист и высок, как у Афродиты Кносской*, а зубы крепки и остры, как у дикого зверя.
  - Значит эта дешёвка, эта деревенщина, красивее меня? - детские губы гетеры дрожали, на лице попеременно появлялось то выражение ярости, то плаксивой обиды. -Эта грязная...
  - Кожа её всегда чиста, а волосы прибраны
  - Вон? - подобного сравнения куртизанка не вынесла. Она подскочила, оттолкнула бросившуюся её одевать девочку. - Прийти в мой дом, есть моё угощение, и хвалить Палатийскую Волчицу?! Вон!
  - Эмилий сел. Служанка ловко переплела ремешки его сандалий.
  - Я не хотел идти к тебе. Марк привёл меня насильно. Что же касается других достоинств Тени, то, клянусь стрелами Аполлона, во всём Риме нет женщины умнее и проницательнее её, нет ни одной женщины, которая как она владела бы чувствами и мыслями, ни одной, умеющей столь искусно, исподволь подчинить себе всех и вся. Ты это прекрасно знаешь и потому-то ненавидишь её всей своей подлой, и завистливой душонкой.
  - Погоди, - вскочил Марк.
  - А ты?! - набросилась на него куртизанка. - Кого ты привёл ко мне? И чтобы я после этого взяла в свой дом твою поганую девку?!
  - Заткнись, - вяло посоветовал ей Лепид. - А когда мы уйдём, - подумай хорошенько: хочешь ты или нет, чтобы тебя навестила городская стража? В прошлый раз кто-то здесь украл у меня восьмитысячное кольцо, и если я принесу жалобу...
  - Врёшь! Не трогала я твоего кольца!
  - Ты или кто-то из твоих рабов. Для закона это не важно. Здесь ты хозяйка и спрос будет с тебя. Да погоди же, Эмилий!
   И опять Эмилию не удалось избавиться от Марка.
  - Что ты так разозлился? Можно было подумать, что ты влюблён в свою неверную жену.
  - Марк, - юноша остановился, заговорил, глядя собеседнику в лицо. - Мне надоело это всеобщее слезливо-издевательское сочувствие: "Ах, этот бедный Эмилий Элиан! Ах, как ему не повезло! Ах, какой он несчастный!" Почему мы не хотим признать в Лаодике умного, опасного противника? Потому, что она - женщина? Потому, что иноземка? Потому, что рабыня? Спартак тоже был рабом, иноземцем. Более того, он был подлым гладиатором, и что же? только из-за того, что Отцы Отечества, эти жалкие, заплывшие жиром, спесивые трусы и развратники не хотели признать его силу, война с ним длилась три года! А отнесись сенат сразу к угрозе всерьёз, сколько бы сил и жизней было бы сохранено?! То же и Лаодика. Ты сам говорил, что сразу понял ей цену и что? После первого же поражения ты же и заключил с ней союз, дал ей время набраться сил, а теперь поддакиваешь той девке, смеющей называть себя образованной женщиной на том основании, что она - гречанка и знает сколько-то там способов любви!
  - Я понимаю твою горячность, Эмилий, но твой упрёк несправедлив. Заключив договор, время выиграл я, а не она. Но это не разговор для улицы. Это разговор даже не для каждого дома. Для примера скажу: в доме Корнелия Сабина можно говорить обо всём, но идти туда пока рано.
  - Я приду в срок. Прошу вас, господин Лепид, не надо стеречь меня, как преступника перед казнью. Я приду, только успокою отца.
  - Прекрасная мысль! - воскликнул Марк. - Я давно хочу познакомиться с твоим отцом. Кстати, не одолжит ли он мне немного денег? Не иметь при себе даже унции меди, - поверьте, это стесняет.
   Нет, вежливо отделаться от Лепида было решительно невозможно. Услышав от слуги, что за гость пришёл вместе с сыном, Аностий Элиан сам вышел навстречу. Обмен приветствиями, широкие, удобные кресла... Эмилий уже в сотый раз призывал на голову навязчивого фаворита все принятые в таких случаях беды и проклятия, но Лепиду до такой мелочи не было никакого дела. Изящно развалившись в кресле, он, не торопясь и со всеми подробностями, пересказывает дворцовые сплетни, не забыв и о скандале, устроенном Калигулой его супруге.
  - Очень печально, что документы не были подписаны, натянуто вздохнул Аностий, пытаясь хоть таким образом перевести разговор на беспокоящую его тему.
  - Печально, - согласился Лепид. - Хотя, кто знает? Может быть, так даже лучше? Две пощёчины подряд, - могу разрушить любую невозмутимость.
  - Да, после той оплеухи...
   Эмилий грыз губы от отчаяния. Он понимал, что испытывает сейчас отец, и ничего не мог сделать, чтобы облегчить беспокойство, снедающее отцовскую душу.
  - Этот Авиола - смазливый вертопрах, не способный пройти даже мимо самой уродливой бабы...
   Слова падают как капли кислоты на рану. Марк сознательно мстит. За свою зависимость, за равнодушие к нему Тени, за внимание, которым дарит Эмилия его жена, за знание, благодаря которому, служанка Цезаря заставила его, Марка Лепида растаскивать драчунов. Больше всего сейчас ему хочется, чтобы его косвенные намёки на неспешную расчётливость Тени оказались правдой. Но, желая, он боится, потому что Лаодика поймала и его. Высвободиться же из сетей Тени он сможет лишь в том случае, если Эмилий Элиан не потерял расположения служанки Цезаря. Ничего, придёт день, и он рассчитается со всеми сразу. Да и сейчас так приятно причинять боль и видеть загнанное вглубь ненавистных глаз страдание.
   Эмилий сумел-таки, незаметно для Лепида шепнуть отцу:
  - Ночью я буду у Лаодики. Я уже говорил с ней. Она чувствует свою вину и забудет мою пощёчину. Домой я вернусь днём, - быстрый обмен взглядами, короткое прощание. Отец этой ночью не уснёт. Да и Эмилию будет не до сна...
  - Кстати, господин Элиан, не одолжите ли вы мне немного денег? Нам с Эмилием сегодня не повезло в игре. Божественный Гай Юлий Цезарь опять сорвал банк, а отказаться от игры не было никакой возможности. Думаю, тысяч пятьдесят...
  - Пятьдесят?! - Аностий охнул, как от удивления. - Что вы, сенатор, у купцов такие деньги на руках бывают лишь в исключительных случаях. Все наши деньги в торговле. Тысячи три, четыре... Эмилий, ты тоже проиграл?
  - Да. И те восемьсот и другие...
  - Другие?
  - Да. Как-нибудь расскажу. Шальные деньги.
  - Ну, пять-то тысяч, вы мне одолжите? - перебил Эмилия Марк.
  - Нелегко, - задумался всадник, - да и поздно уже. Мои помощники уже спят. Как никак скоро двенадцать, конец дня. Завтра, пожалуй. Отсчитать, расписку составить, да и не уверен я, что они у меня есть.
  Марк мысленно занёс в свой счёт и отказ Аностия (когда-нибудь он припомнит им и это), доброжелательно улыбнулся хозяину дома, бросил небрежно:
  - Договорились. Завтра я пошлю человека, - и вышел. Эмилий последовал за ним и Аностий успел на ходу вложить в руку сына свой кошелёк с деньгами:
  - Возьми, пригодится.
  
  Глоссарий:
  Афродита Кносская - знаменитая своей красотой статуя Афродиты-Венеры.
  
  Подглава 15.5.
  
   Зимний день короток, и дневной зимний час короче дневного летнего часа. Солнце садилось. По скользким улочкам пробирались редкие прохожие. Карины - район малолюдный. Здесь нет доходных домов, нет гостиниц, а граждане из Карин редко ходят пешком, предпочитая носилки. Не нарушили этого обычая и Марк с Эмилием. Дюжина мускулистых носильщиков быстро доставили двое носилок к расположенному в этом же районе дому Корнелия Сабина. Высокий и широкоплечий привратник, прикованный к стене лёгкой, длинной цепью, открыл перед ними дверь.
   Воду в бассейне подёрнул ледок. Тёмные стены вокруг. Ни один светильник, казалось, не горел в этом доме. Никто не торопился встречать гостей. Впрочем, нет. Огонёк вспыхнул вдруг, будто кто-то снял с лампы затеняющий её колпак: "Salve, благородные сограждане" - раздалось совсем рядом.
   С появлением крохотного огонька тьма стала ещё непроницаемее. "Salve, Марк Лепид, Salve, Эмилий Элиан. Я рад встречать вас в моём доме" - повторил невидимый носитель света. "Приветствую благородного трибуна" - ответил Элиан. "Salve, Корнелий Сабин" - отозвался Лепид.
   То, что гостей встречает не слуга, а сам хозяин, тишина и безлюдность атриума, темнота, заставляли усомниться в том, что гостей ждёт пиршество, будили мысли о заговоре. Они остановились напротив одной из дверей, Сабин заговорил:
  - Марк, я не сомневаюсь в том, что ты привёл друга, но знает ли Эмилий Элиан, куда он пришел, и что его ждёт?
  - Кое о чём Элиан догадывается, но не о многом. Я считаю, что будет лучше, если, присутствуя на нашей встрече, он сам сделает выбор и примет решение.
  Ответ смутил хозяина: один из заговорщиков приводит человека, едва догадывающегося о цели заговора. Но Сабин знал Марка Лепида, как мужа крайне искушённого во всяческих интригах.
  - Я в смущении, Марк. Однако если ты считаешь, что мы обязаны просветить Эмилия Элиана, и если вы Эмилий Элиан согласитесь дать клятвы верности делу, о котором не имеете ни малейшего представления...
  - Сейчас будет достаточно простой клятвы молчания, - резко оборвал Сабин Лепида. - Эмилий примет решение сам. Можешь поверить, основания для такой снисходительности у меня есть и очень веские, хотя я и не могу пока открыть их никому.
  Трибун из древнего патрицианского рода уступил:
  - Эмилий Элиан, согласны ли вы, прежде чем переступить этот порог, принести клятву молчания, помня, что от вашего ответа зависит будущее Рима?
  - Клянусь неугасимым огнём храма Весты, держать в тайне всё, что я сегодня увижу и услышу в этом доме.
  - Ты удовлетворён? - глаза Марка, недовольного сомнениями и проволочками трибуна, зло поблёскивали. Сабин уступил:
  - Да. Можете входить.
   Гостей, в скупо освещённом триклинии было не так уж и много...
   ................................................
   Голова Эмилия пылала и, чтобы остудить её, он время от времени откидывал полог носилок, подставляя холодному ветерку пылающее лицо. Поднять оружие на самого Калигулу! На Божественного, возвышающегося над людьми Прицепса! Нет, как человек образованный, Эмилий, конечно, не верил во все эти выдумки с обожествлениями, предназначенные для оболванивания черни, и не способные обмануть даже чернь, но мысль о заговоре и убийстве холодком отдавалась под ложечкой. Да, Корнелий и Хорея - трибуны преторианской гвардии, Калист всегда достанет деньги, необходимые в любом важном деле, Лепид знает о каждом шаге императора. Да и другие! Страшно подумать, сколь знатные и могущественные люди поднялись для того, чтобы освободить Рим от безумного, опустившегося ниже всяких пределов, императора и возродить столь дорогую сердцу каждого истинного римлянина Республику! Но Цезарь! Разве оракул Фортуны Антийской не сказал: "Остерегайся Кассия!"? Боги любят род Юлиев, иначе они не послали бы столь явного предупреждения. Заговорщики же подняли руку не только на прицепса, но и на весь его род... Впрочем, что тут такого страшного? Живых родственников у Калигулы считай, что и нет. Не любят Цезари живых родственников. В любом случае, он никого не выдаст, а там, пусть Боги решают, какую судьбу определить Риму.
   Преторианцы не задержали его. Пройдя мимо бассейна, опять-таки подёрнутого тонким, ломким льдом, он, по деревянной лестнице поднялся на самую верхнюю галерею. Возле нужной ему двери стоял человек. Подойдя ближе и. узнав в стоящем, мнимого Марка Валерия Мессалу, Эмилий негромко выругался: Лепид откровенно не считался с его мнением.
   Замёрзший и измученный уроженец Нового Карфагена настороженно следил за демонстративно не замечающим его римлянином. Намилим сын Хармида (кличку "Карфагеник", переводившуюся, как "уроженец Карфагена" дал ему ленивый, не желающий даже поинтересоваться именем нового раба, хозяин) стоял под дверью с восьми часов дня. Теперь шёл четвёртый час ночи. Оба германца-телохранителя (Намилим был свидетелем их смены), говорили одно и тоже: без записки госпожи они не могут пропустить его в комнаты. Но служанка Цезаря, вопреки позднему времени, всё не возвращалась и не возвращалась, а идти к хозяину раньше утра, - юноша боялся.
  Сейчас Намилим с досадой следил за мужем женщины, соблазнить которую ему приказал хозяин. О Великий Баал, как отвратительны эти грубые, бесчестные, жестокие северяне, давным-давно поработившие его родину, разрушившие до основания один из богатейших городов мира, чтобы в тот же час, на том же месте (разве это не насмешка?) начать строить новый. Да, его предки выбрали прекрасное место. Ах, если бы они не были столь доверчивы! Может быть, тогда в прах рухнул бы другой город, восстанавливать который, конечно же, никто не стал бы.
   Римлянин потянул на себя дверь. Намилим знал, что за дверью, в маленькой прихожей его встретит этот громадный и светловолосый человек-обезьяна, но дальше всё пошло не так. Увидев германца, римлянин, во-первых, улыбнулся, а, во-вторых, заговорил на непонятном Намилиму языке
   Эмилий увидел Берени. Увидел и улыбнулся:
  - Salve, Берени. Рад видеть тебя.
  - Salve, римлянин.
  Сдержанный ответ не смутил Эмилия:
  - Не спрашивай о записке. У меня её нет, и я не стану уговаривать тебя нарушить приказ, но если ты подскажешь, где мне найти служанку госпожи, то окажешь мне немалую услугу.
  - Она здесь, - римлянин никуда не рвался, ничего не требовал, но германец всё равно держался настороженно.
  - Позови её сюда, - Эмилий несколько раз подкинул малую золотую монету - скрупулу. Он уже усвоил, что с помощью небольшой подачки, обычно, можно добиться большего, нежели с помощью самой длинной речи. То ли монета сыграла роль, то ли просьба показалась варвару обоснованной, но краткое время спустя, сонная, наспех одетая иберийка стояла перед Эмилием. Поигрывая скрупулой (конечно, уже другой), Эмилий осведомился:
  - Деспойна у себя?
  - Да, господин.
  Сильные, ловкие пальцы небрежно играют монеткой.
  - Что она делает?
  - Спит, - Наида не видела причины лгать.
  - И давно? - в голосе римлянина зазвучала озабоченность. - Давно она легла?
  - Сразу, как только её господин отпустил её.
  Движения пальцев стали нервными. Наида бесстрастно следила за сменой настроений мужа её госпожи, ничуть не сомневаясь в том, что как только римлянин примет решение, золотой станет её собственностью Добавив к скрупуле ещё одну, юноша протянул их рабыне:
  - Иди и скажи своей госпоже, что я хочу видеть её и говорить с ней.
   К удивлению Эмилия, ожидавшего, что иберийка начнёт отнекиваться и набивать себе цену, служанка молча поклонилась, попятилась, исчезая в приоткрывшейся двери. У юноши мелькнула мысль, что, возможно, перед тем, как лечь, Тень отдала рабыне какой-то приказ. А, может быть, служанка Цезаря даже ждала его и решила скоротать ожидание сном. Раб-карфагенянин осторожно приблизился к нему: "Господин так мудр..." Сообразив, что раб стоял под дверью бог знает сколько времени и не догадался поговорить со служанкой, Эмилий улыбнулся, доброжелательно похлопал юношу по плечу.
   ..............................................
   Разбуженная прикосновением служанки, Лаодика открыла глаза, села, спеша избавиться от остатков сна:
  - Что случилось, Наида?
  - Пришёл ваш муж, госпожа и просит принять его.
  - Один? Он один за дверью?
  - Нет, госпожа. Там ещё один римлянин. Я уже говорила вам о нём: молодой, красивый, знатный и, мне кажется, влюблённый в мою госпожу без памяти.
  - Да, да, Наида, ты говорила.
  - Мне звать их, госпожа?
  - Пусть подождут. Помоги мне одеться и убрать волосы.
   За всё то время, что Наида служила своей нынешней госпоже, та отдала ей такой приказ впервые. От удивления иберийка замешкалась, но Лаодика использовала и это краткое замешательство:
  - Я иду в ванную. Там есть вода?
  - Немного, госпожа.
  - Хорошо. Вот тебе ключ. Принесёшь мне шкатулку с драгоценностями, а потом найдёшь красивую, светлую (но не серую и не синюю) одежду: тунику, столу, химантий (обязательно столу!) и какие-нибудь сандалии получше. И обязательно принеси сюда несколько флаконов с благовониями. Не важно с какими. Главное - флаконы должны быть дорогими. И ещё надо здесь прибрать: расставить кресла вокруг столика, сдвинуть ложа к стене, поправить покрывала и занавеси. Теперь я сказала всё. Исполняй.
   Наида бросилась выполнять приказ. Только выбирая из стопки аккуратно сложенных, чистых, выглаженных одеяний те, что должны были отвечать требованиям госпожи, она, наконец, решила, что причина всего кроется в красивом юноше, ожидающем госпожу много часов.
   Выбрав подходящие украшения, Лаодика отодвинула шкатулку, велела служанке: "Убери".
  И вот, наконец, всё как должно: волосы стянуты узкими лентами и прикрыты химантионом, тщательно уложены складки столы, грудь украшает ожерелье из золота и вишнёвого янтаря, тонкие золотые браслеты с янтарём свободно обхватывают запястья, несколько колец на пальцах. Не слишком много, - сейчас не время хвастаться богатством. На ногах - расшитые золотой нитью сандалии из тонкой кожи.
  В комнате тоже порядок: ложа сдвинуты к стене, вокруг столика, на котором, с продуманной небрежностью, расставлено несколько флаконов, лежит зеркало и два черепаховых гребня с коралловой и перламутровой инкрустацией - три кресла. И, конечно же, под рукой у хозяйки комнаты, бронзовый диск-гонг.
  Как ни спешила Лаодика, ожидание оказалось достаточно долгим, чтобы вселить в сердце римлянина неуверенность в его благополучном завершении. Но вот Наида широко распахивает дверь, склоняется в поклоне:
  - Моя госпожа просит вас, благородные римляне.
   Эмилий бросил злой взгляд на раба:
  - Надеюсь, Марк Валерия Мессала позволит мне наедине поговорить с моей женой?
  - Моя госпожа просит вас обоих, благородные римляне, - подчёркнуто твёрдо повторила иберийка. - Обоих!
  Эмилий постарался придать своему лицу бесстрастное выражение. Нелепо было бы показывать свою досаду на Тень сейчас, перед примирением, но настроение у него испортилось окончательно. При всём своём здравомыслии римлянин не мог вымаливать прощение у вчерашней рабыни в присутствии Лепидова соглядатая. Не мог. Но Лаодика не спешила заставлять, кого бы то ни было, что-то вымаливать у неё. Отставив в сторону флакон, она встала из-за стола, сделала несколько шагов навстречу гостям:
  - Я рада приветствовать благородных Марка Валерия Мессалу и Эмилия Элиана. Прошу вас, господа, проходите. Мне кажется, что эти кресла будут достаточно удобны для вас?
  - Salve, жрица. Благодарю тебя за ласковые слова. Пусть молния Юпитера поразит меня, если я солгу, но сейчас мне кажется, что нет ничего приятнее, нежели с холодной, зимней улицы войти в тёплое помещение и оказаться в обществе столь прекрасной и любезной женщины...
  - Salve, - перебил красноречивого "патриция" Эмилий, садясь в предложенное ему кресло. Сказать ещё что-либо он не смог, - так ошеломила его перемена, произошедшая в молодой женщине. Да это была его жена. Усомниться в последнем, не позволяли знакомые, не искажённые косметикой черты её лица, тёмный локон, кольцом лёгший на висок, но всё остальное было иным. Стола же Эмилия просто взбесила. Одеяние римской матроны на плечах чужеземки, граничило для римского всадника с кощунством.
  Устраиваясь в кресле, Лаодика спустила шарф на плечи, и Эмилий увидел её тёмные волосы, собранные в конусообразную причёску и плотно обмотанные узкими лентами. Меньше всего молодая женщина походила сейчас на незаметную, серую тень. "А ведь она достаточно хороша собой, конечно, если не рядится в свои тряпки цвета пыли" - подумал Эмилий и отвёл глаза. Благо, молодая женщина выслушивала длинные и витиеватые комплименты "Марка Валерия Мессалы", а Карфагеник, поощрённый вниманием красавицы, истекал красноречием, как прорвавшаяся труба водопровода. Эмилий поднял глаза и вновь опустил их. Мочку уха молодой женщины уродовал след грубого прокола ножом. Не желая подчёркивать оскорбительный знак, Лаодика не стала вдевать в прокол дорогие серьги. "Уши рабыни и стола Матроны!"
   Карфагеник разглядывал флаконы: цветное стекло, резной камень, драгоценные металлы... "У жрицы Кибелы безупречный вкус: мирта, розовое масло, нард... Целая сокровищница". Приоткрывая пробки, юноша вдыхает драгоценные ароматы. Запахи, вырывающиеся из-под притёртых пробок, были столь густы и сильны, что Лаодика не без труда сдерживала гримасу отвращения. Сильные запахи были главной пыткой во время обязательных для Тени Цезаря пиров, но уроженец Нового Карфагена, вдыхая ароматы, словно переносился в иные миры. Драгоценные ароматы уводят его мысли в то минувшее, но дорогое для него время, когда свободный и богатый уверенно входил он в двери домов прекрасных гетер, прогуливался среди колоннад и портиков, беседовал с философами, посещал музеи и храмы знаменитых городов. Каждый аромат влёк за собой целую череду воспоминаний, дорогих и сладостно-болезненных одновременно. Искоса гладя на сияющие глаза раба, на бледнеющую и вспыхивающую кожу безупречного лица, Эмилий просто не мог не злиться, так же, как не мог эту злость проявить, связанный двойной клятвой молчания: Лаодике и Лепиду. Пальцы Наммилима нежно гладили, почти ласкали флакон из розового турмалина, оправленного в золото. Округлые бока сосудика были изрезаны выпуклыми розами: бутоны, те же бутоны, но приоткрывшие свои, подобные губам красавицы лепестки, и огромные, во всём своём великолепии, распустившиеся цветы. Злотые стебли с шипами и резными листьями составляли фон. Один бок флакона был срезан в виде плоской грани, и на нём розовотелая Венера, возлежа на золотом ложе, тянулась к красавцу Марсу, отставившему щит и снимающему золотой шлем. Над головами богов - розы, у ног - пара розовых голубей.
   "... флакон, достойный его содержимого. - Намилим восхищён мастерством резьбы и отделки. - Но ещё более достойны восхищения руки, касавшиеся его, чтобы, наклонив, уронить на ладонь каплю сладостного масла, добываемого из нежных лепестков цветка любви - розы. Нежные руки хозяйки этого дома..."
   Последние слова прозвучали как откровенная дерзость. Раб посмел назвать служанку - хозяйкой! У Эмилия сводило скулы от желания спросить: откуда у его милой жёнушки эти флаконы, кто и за что одарял её столь ценными и столь изысканными подарками. От напряжения лицо юноши окаменело, но он молчал, не смея вымолвить даже слово, догадываясь, каким образом истолкует это слово развязный раб своему хозяину.
   "... Сладостно вдыхать аромат, сочащийся из горлышка драгоценного сосуда, но в сотни, в тысячи раз сладостнее ощутить его, коснувшись губами нежной кожи..." Намилим не лжёт. Женщина в кресле волнует его. О, великий Баал, как давно не держал он в объятиях чистой женщины, ибо те рабыни, пахнущие потом и прогорклым маслом, годны лишь для удовлетворения похоти! Разве способны они насытить того, кто, как он, жил истинно-прекрасным? Разве способны восхитить, вызвав трепет одним взглядом, одним взмахом кружевных ресниц, одним поворотом головы? Улыбка жрицы Великой Матери так восхитительна! Сколько нежности, тепла, внимания в осторожном изгибе губ, сколько благожелательности в тёмных, сияющих глазах: "...рука жрицы Кибелы нежна и бела..."
  "Фамилия Марка Валерия Мессалы - одна из древнейших фамилий Рима. Родственные связи соединяют её даже с фамилией Юлиев" - Лаодика ловко обрывает фразы. Пусть её гости сами додумают тот конец, какой им больше по вкусу. Следить за их соперничеством, то подогревая, то охлаждая его, - истинное наслаждение. Тень искренне благодарна Марку Лепиду, который, будучи ослеплён ненавистью так хорошо помогает ей.
   "...Но ты, двуногая скотина, слишком много позволяешь себе" - мысленно оканчивает её фразу Эмилий. "...Но, милый, будь осторожен. Этот ревнивый рогоносец следит за каждым нашим движением" - слышит в оборванной фразе Намилим. Оба они правы, так как именно такие мысли желала бы внушить им жрица Кибелы. И оба не правы, так как принимают за реальность свои собственные измышления. Сверх того, измыслив, оба измышленным недовольны: Эмилий винит жены в слишком вольном обращении с рабов, раб же обижен отказом, пусть даже наиобоснованнейшим.
   Появление Наиды прервало беседу. Тёмная, бесшумно передвигающаяся рабыня, кажется сейчас существом из потустороннего мира. Она расставляет на столике кратеры с вином и снегом чаши для вина, маленькие тарелочки с жареным миндалём, сушёными фруктами, и тому подобными лакомствами. Вот вино налито в чаши и рабыня удаляется.
  - У жрицы Кибелы на редкость противоречивые вкусы: безупречная одежда и рабыня, годная разве что толочь бобы на кухне, Флаконы для благовоний из золота и резного камня и глиняные чаши для вина.
  Всё та же улыбка на лице Тени, благоразумный ответ:
  - Я не хочу, чтобы гости, восхваляя меня, любовались служанкой. Если же чаши для вина кажутся моему гостю недостаточно хорошими, то почему бы ему не помочь мне купить другие?
  - А ведь верно, Марк Валерий! Если тебе в чём-то не нравится обхождение жрицы, ты можешь пригласить нас в свой дом и на примере показать, как должно принимать гостей в Риме.
  - К моему глубочайшему огорчению, - Намилим отпил из чаши крошечный глоток, смакуя дорогое вино, - мой отец придерживается старых взглядов. - Ещё глоток. Юноша наслаждается сладостным, изысканным букетом напитка.
  - Самое лёгкое дело, - поучать других. - Эмилий тоже не спешит осушать чашу. Он недавно пил и ему не хочется потерять власть над собой, потому-то в его чаше больше снега и воды, нежели благородного "фалерно". - И ещё, я, признаться, не вижу разницы в глиняную, бронзовую или золотую чашу налито превосходное вино. Вкус и запах меньше всего зависят от формы сосуда...
   Едва касаясь губами багряной влаги, Лаодика наблюдает за развивающейся ссорой. Всколыхнув напиток круговым движением, она глубоко вдыхает поднявшийся волной аромат. Лёгкий и возбуждающий, как прохлада в летний зной. И, может быть, виною эта хмельная волна, но из неких, неведомых пределов, у неё выпархивает мысль, что гости её хороши собой, и что ей довольно малого движения брови, и любой из сидящих напротив юношей, с радостью разделит с ней ложе. А если она нахмурит бровь, - на ложе окажутся оба: вместе ли, по очереди ли, - на всё её воля. Мысль выпархивает и тут же скрывается, испуганная матовым отсветом на распахнутых челюстях капкана. К капкану такие мысли приходить не должны. Исполнение же подобной прихоти, сейчас ничем не отличается от самоубийства. И, конечно же, юноши не поссорятся. Эмилий связан двойной клятвой, а Карфагеник - тайной. Он думает, что для неё это тайна! Во время спора Эмилий досадливо покосился на жену (почему она молчит и не поддерживает мужа) но, вспомнив свои обиды, резко отвёл глаза. Пусть злится. Ему полезно поучиться сдержанности и хладнокровию. А раб его переговорил. Интересный юноша. Надо будет узнать, что за беды низвели его до столь низкого состояния. Он зол, горд, самолюбив. Таким легко управлять. Чем самоувереннее, самонадеяннее человек, тем легче сделать из него послушное орудие... На миг горло перехватило: из неё тоже сделали орудие... Неоконченная мысль исчезла вспугнутая оскалом капкана. К капкану такие мысли не приходят. И время течёт. Капля за каплей. Как вода в клепсидре*. Наида приносит и расставляет на столике горячую еду, хлеб. Это, конечно, не пир, но нельзя же всю ночь только говорить?!
   Куски горячей жареной птицы лежат на слое отварных овощей, и даже Марк Валерия не пытается критиковать скромность и простоту угощения. Может быть потому, что безумно голоден? Он ест быстро, жадно, не забывая, однако, о той изящности движений, что даётся с трудом, но, раз усвоенная, остаётся до конца жизни.
   Объедки убраны. Сотрапезники отёрли руки и лица влажными, душистыми полотенцами, чаши вновь полны и Лаодика, уже не скрывая снисходительную усмешку, следит за речью раба:
  - Пусть Мать Богов будет свидетельницей, но давно пища не доставляла мне подобного наслаждения. Простая и добротная пища! После подобных случаев начинаешь лучше понимать речи стоиков, проповедующих скромность в наслаждении. Вспоминая, я часто думаю: скольких наслаждений я лишил себя сам, без счёта и без меры предаваясь радостям жизни и пренебрегая скромностью и разумом. Ах, если бы можно было повернуть время и исправить прошлые ошибки!
  - Не рано ли оплакивать минувшее в двадцать лет? - не удержался и опять подпустил шпильку Эмилий. Намилим вздохнул горестно: больно сознавать, что твоя жизнь попросту украдена, поправил:
  - Мне двадцать один. Но разве двадцать потерянных лет, это не страшно? Боги, до чего жестоки вы к своим творениям, почему вы даёте осознать нам наши ошибки только после того, как всё неисправимо погублено?!
  - Время не заботится о смертных. На клепсидре - восемь ночи. Даже завзятые любители превращать ночь в день, а день в ночь, - готовятся ко сну.
  - Жрица Кибелы утомлена?
  - Я спала днём. Вы - нет. - Лаодика прекрасно видит, с какой надеждой следит за ней Эмилий. Он утомлён, почти обессилен. - К сожалению, я не знаю: есть ли у вас ночной пропуск и знаете ли вы пароль?
  - Я? Конечно, знаю!
  - Вы избавили меня от величайшей заботы, Марк Валерий Мессала. Я рада слышать, что для вас покинуть Палатий не составит труда.
   Будь Намилим потрезвее, он бы намного раньше понял, куда клонит Тень. Теперь же ему ничего не оставалось, кроме как вежливо откланяться и уйти, оставив супругов наедине.
   Глоссарий:
  Клепсидра*(греч) - в переводе "воровка воды", водяные часы.
  
  Подглава 15.6.
  
   Пока Лаодика провожала, точнее, выпроваживала засидевшегося гостя, Эмилий отчаянно тёр лицо руками, стараясь хотя бы на время вернуть себе ясность мысли. Весь день у юноши не было ни минуты покоя. Мудрено ли, что сейчас усталость связывает его разум?
   - За что вы злитесь на меня, Эмилий Элиан?
  Глядя на жену, римлянин попытался улыбнуться. К его огорчению, улыбка вышла не обворожительная, а грустная и усталая:
  - Вы ошибаетесь, моя царица. Мне не на что сердиться или обижаться.
  Взгляд женщины стал пуст и всеохватен, как обычно. Она обошла столик с креслами, села на лежак:
  - Наида поможет вам. Спокойной ночи, Эмилий Элиан
  Взгляд юноши сжался. Не смотря на усталость, он ясно расслышал под ровной вежливостью ответа досаду:
  - Лаодика, подожди! То есть подождите, - горло опять перехватило. Как не хочется римскому всаднику унижаться перед отпущенницей! Но Лаодика не искала его унижения:
  - Эмилий Элиан, мне показалось, что вы хотите о чём-то поговорить со мной наедине. Я позволила вам остаться, я спросила: в чём причина вашего желания, но что я слышу в ответ? Вежливую ложь. Могу ли я после этого на чем-то настаивать?
  И опять она права. Она всегда права, эта потаскуха!
  - Эмилй Элиан, возможно, я не совсем верно поставила вопрос, но мне хотелось узнать, что вызывало ваш гнев сегодня утром: измена или то, что о ней стало известно всем?
  - Это одно и то же.
  - Я не понимаю вас, Эмилий Элиан. Если молва в какой-то мере задевает вашу честь, то измена существа, подобного мне, задеть вас не должна. Не сердитесь же вы, например, когда в лупанарии кто-то после вас уходит с "вашей" женщиной. Я не понимаю... Впрочем, я многого не понимаю.
  - Чтобы понимать, надо быть человеком, а ты... - Эмилий прикусил губу, сдерживая бранное слово. Лаодика не обиделась:
  - Вы правы, я не человек. Я рабыня Великой Матери, исполнительница её воли, служанка. Хотя, порой, эта служба и тяготит меня.
  - Да, это правда, ты служанка Кибелы-Реи. Ты не человек и потому твоя доброта страшнее всякой пытки. Ты знаешь, как тебя называют? Палатийская Волчица!
  - Люди дали мне много прозвищ, и "Палатийская Волчица" - не худшее и не лучшее среди них.
  - Ты, в самом деле, не человек. Ты - звенящая медь, ожившая статуя и горе тому, кого обовьют твои руки. Ты знаешь, что твой любовник в тюрьме, что его обвиняют в оскорблении величия Цезаря?!
  - В этом его обвинила не я, а Лепид с Вителием. Обычные неблагородные дрязги благородных римлян.
  - Интересно, что же это за дрязги?
  - Ацилий Авиола подал в суд на Луция Вителия. Они не поделили какие-то деньги. А у Лепида Авиола соблазнил жену. Благородные патриции воспользовались удачным стечением обстоятельств. В чём тут моя вина? В том, что я не вмешалась в дела римлян?
  - Твоего возлюбленного обрекают на смерть, а ты даже не пытаешься помочь ему!
  - Авиола не был моим возлюбленным. Он был моим наложником, постельным рабом.
  - Но ты же любила его!
  Лаодика повернула голову и Эмилий стретил её взгляд: всепоглощающий и равнодушный, как бездна.
  - Я ненавидела его.
  Такое не укладывалось у римлянина в голове: если женщина ложится с мужчиной, то она обязана любить его. Обязана! Сердце юноши опять наполнилось горечью обиды:
  - Ненавидела? Он расплетал и заплетал ремни своих сандалий, он целовал твои руки, твои ноги, пил твоё дыхание, он обнимал тебя, владел твоим телом...
  - Трепеща от ненависти и страха. Впрочем, я не должна была допускать вашей встречи. Это моя вина.
  - Ты ненавидела его. А меня? Меня ты тоже ненавидишь? Я пришёл к тебе, готовый на коленях вымаливать твоё прощение!
  - Я знаю. Чтобы вы не делали этого, я пригласила вместе с вами раба Лепида.
  - Да, и оделась, как матрона, и кокетничала с ним у меня на глазах!
  - Теперь ваша злость исчерпана до дна. Только что вы хотели ударить меня, но у вас не хватило ни сил, ни злости, и мне не придётся мстить за то, что я не способна простить дважды.
  Эмилий опустил голову, опёрся локтями на стол:
  - Ты опять всё ре шила всё за меня.
  - Я только защитила тебя от тебя самого, прошу прощения за такую вольность в речах. Со всеми остальными напастями вы справитесь сами.
  - "...вольность в речах...". Ты даже не хочешь говорить со мной, как с равным!
  - Я не ровня вам, Эмилий Элиан и прекрасно сознаю это. Прошу вас, успокойтесь, ложитесь спать, отдохните. Завтра вы вдоволь наслушаетесь хвалебных речей в свою честь. Вас уже сравнивают с героями древности. Что может быть более лестным?
  - И всё это только благодаря тебе... Ты опять всё решила за меня! По какому праву?
  Лаодика опустила глаза, губы её зло подёргивались. На мгновение, Эмилию показалось, что Тень исчерпала свои доводы и сейчас, наконец-то, признает его правоту. Глядя на римлянина исподлобья, Лаодика спросила:
  - А что вы хотите, Эмилий Элиан? Скажите мне: что вы хотите?! Вы ударили меня. Я вас простила. Вы ведь пришли сюда за прощением? Лепид убьёт вашего соперника. У вас много наложниц. Мне их именами уши прожужжали. На выборах вы сразу получите должность. Вас приглашают на самые изысканные пиры, в самые знатные дома. Что вы ещё хотите, Эмилий Элиан?
  "Вас приглашают... пиры...дома... что вы ещё хотите?" - да, его пригласили, почти силой привели на тот пир, и теперь у него не поворачивается язык сказать: "Тебя. Я хочу тебя" - после того, что случилось днём, после того, что он услышал на пиру... "Я не дам ей развода потому, что... не успею" - мысль отдалась холодным ознобом. Знает ли Тень о том, что говорилось на том пиру? Конечно, не знает. А если узнает? Что она сделает тогда? Это ведь не домашняя рабыня-наложница, не пощёчина. Но, она ничего не знает и она всего лишь на всего отпущенница Цезаря... Губы Эмилия зло скривились:
  - Не тебя, Тень. Не надейся. Я хочу, чтобы ты знала: если ты ещё раз посмеешь запятнать распутством честь моей фамилии, - я убью тебя. Запомни мои слова, Тень!
  - И запоминать ни к чему.
  - Надеешься, что скорый развод развяжет тебе руки?
  - Я не хотела вас, Эмилий Элиан, но мне понравилось быть матроной. Я не долго останусь разведённой женой. Фамилия Мессалы достаточно знатна.
  - Ты собираешься замуж за Лепидова раба?
  - Не за раба. За настоящего Марка Валерия Мессалу. Мне кажется, это будет удачной концовкой для затеянной Лепидом шутки.
  - За Марка Валерия Мессалу?!
  - Мой повторный брак не оскорбит чести вашей фамилии. Чему вы удивлены? Из того, что я слышала про этого юношу, следует, что он неплох собой, получил прекрасное образование, очень богат, ну и, конечно, знатен.
  - Ты сошла с ума! Мессалы в родстве с Юлиями!
  - Я тоже, номинально, в родстве с Юлиями. И ещё, мало ли какая беда может обрушиться даже на самый знатный род? Я уже брала в качестве платы за дорогую услугу тело знатного и красивого юноши на ночь. Если же Марк Валерий Мессала, окажется, хорош во всём, то почему бы мне не пожелать большего?
  - Действительно, - хрипло засмеялся Эмилий, - почему бы тебе ни потребовать большего? Ты опасное животное, Тень. Тебя следовало бы убить.
  - Меня не следовало вырывать из храма.
  - Возможно... не следовало. Ты знаешь, как Сенека назвал женщин? "Бесстыдное животное", но это уже не моя забота, Тень. Я ухожу спать.
  - Доброй ночи, господин. Постель ждёт вас.
  - Да, да, ждёт. Мягкая постель... Тень.
   .......................................................
  
   Ременная сетка и уложенные стопкой и сшитые в покрывала овчины упруго промялись под упавшим на них телом. Широкое ложе для любовных утех. Задыхаясь, Эмилий перевернулся на спину: "Ложе для любовных утех". Здесь прошлой ночью его жена отдавалась жарким ласкам своего любовника. Здесь Авиола, склоняясь к самым каменным плитам пола, расплетал и заплетал тонкие, золочёные ремешки её сандалий, целовал щиколотки, заглядывал в глаза своей безжалостной любовнице, а потом, опрокинувшись на это ложе, они... Эмилий стиснул лицо руками, едва удержав рвущийся из сердца стон: "Animal impuden - бесстыдное животное!" Но и сквозь стиснутые, прикрытые руками веки, он видел то, что и как происходило на этом ложе прошлой ночью. То, от чего прогибались ремни, проминались сложенные шерсть к шерсти и кожа к коже овчинные покрывала и эти пёстренькие, пуховые подушечки. Расцепив сведённые руки, он перевернулся, зарылся лицом в покрывала: его Тень отвергла сразу, как только увидела. Его отвергла она. И даже не потому, что не хотела или не могла оплачивать его ласки, не принадлежащей ей тайной. Она отвергла его потому, что с первого мгновения испытывала к нему лишь отвращение. Да, отвращение. Он никогда не забудет гримасы, исказившей её лицо в момент пробуждения. Паршивая рабыня! Сын всадника недостаточно знатен, чтобы ублажать её в постели. Ей для этого нужен, по меньшей мере, сын сенатора! Мерзкая потаскуха! Палатийская Волчица!..
   Словно издёвка, перед внутренним взором всплыл облик проклинаемой им женщины, но не в виде размалёванной "невесты", не блеклым силуэтом Тени, нет. Эта была та самая матрона, что принимала их сегодня... Ложь, что он только что отказался от неё. Нельзя отказаться от того, что тебе не предлагают. Лаодика никогда не предлагала ему своей любви. Ей, оказывается, тоже противен такой брак и она ждет не дождётся, когда Эмилий Элиан даст ей развод. Не дождётся! Авиола был её любовником? Так вот, он был твоим последним любовником, Тень, твоим последним мужчиной. С мужем-то ты делить ложе не желаешь? Слышишь, Тень Цезаря? Конечно, не слышишь. И не услышишь. Никто больше вместе с тобой не согреет это роскошной ложе, потому, что твоим разводом будет смерть. Не нравится? Ну, так пожалуйся Цезарю, поджидая вместе с ним ладью Харона на берегу Стикса! Тень.
   Бессонная, мучительная ночь. Только под самое утро сон победил чудовищное возбуждение. Поэтому-то, когда Эмилий проснулся, жены в комнатах уже не было. Не было её и в с свите Цезаря. Нет в свите и Валерия Катула. Любовник Калигулы, наверно, не нашёл в себе силы встать, после излишне жарких объятий прицепса. Но Марк Лепид здесь. Такой обаятельный, такой добродушный... пока не заденешь его. Как уложены складки его тоги! А волосы! Локоны - в четыре ряда! Эмилий ощутил укол досады. Наида, конечно, старалась, но если рабыня умеет всё, это значит, что толком она не умеет ничего. Впрочем, с Лаодикой говорить об этом бесполезно. Чтобы разобрать волосы гребнем и стянуть их шерстяным шнурком, ей вообще ничья помощь не требуется. Никакая стола не сделает матрону из этой храмовой служанки!
   Смущённый собственный, не блестящим видом, Эмилий хотел уйти (тем более что дома его ждал отец), но Лепид опять привязался к нему:
  - Salve, Эмилий. Вы, как я вижу, минувшую ночь провели у жены?
  Эмилий понял смысл слова "вижу", покраснел, бросил резко:
  - Salve, Марк.
  - Вы куда-то торопитесь?
  - Домой. Отец волнуется.
  - Я тоже не нужен здесь. Когда Божественный готовит празднество, он ищет общества Мнестра, а не моего. Да, Эмилий, я очень рад за вас. Карфагеник рассказал мне всё. Разве не забавно, что коварная и проницательная Тень не признала в нём раба?! Она ведь кокетничала с рабом, завлекала раба. Она! Выбирающая себе любовников среди сыновей сенаторов! Забавно, не правда ли?
  - Нет, не забавно, - в рассуждениях патриция Эмилий давно слышал фальшь и теперь, вдруг, понял, в чём она заключается. - Марк, зачем ты всё это затеял? Ты клялся, что до развода раб с ней не ляжет, ну а после. Ты же знаешь, она будет мертва. Зачем этот раб?
  - Ну, конечно...
  Эмилий ощутил досаду и недовольство патриция. Почему? Что не договаривает Лепид? Или он тоже всё уже решил за него?
  - Эмилий, - Марк действительно был раздражен. Вчерашний легионер, оказывается, может быть сообразительным. Разрази Юпитер его сообразительность. - Пойми, за Тенью надо следить, не отводя глаз. Ты же сам знаешь, что её нельзя недооценивать, а Карфагеник следит за ней...
  - Ты не доверяешь мне?
  - Доверяю, но ты один, можешь что-то не заметить, а вместе...
  - Не равняй меня с рабом!
  - Тише, Эмилий, тише, не кричит. (Да провались ты в Эреб, дурак, не будь ты нужен мне...) Я сделаю Карфагенику внушение
  - Убери его из Рима.
  - Ну, Эмилий, это уже слишком. Твоей жене исчезновение его может показаться подозрительным. Кстати, не зайти ли нам к какой-нибудь ласковой красотке? Например, к этой... к Гате. Ты частенько заглядываешь к ней. Может быть, тебе стоит выкупить малышку?
  - Я уже думал об этом... Марк, ты сказал, что Тень издевалась над Авиолой?
  - Издевалась, - поспешно подтвердил его слова, донельзя довольный переменой темы беседы Лепид. - Она даже заставляла его ложиться под раба, а сама - смотрела.
  - У неё есть раб?
  - Был. Она одолжила его у Вителиев, но не вернула. Бедняга почему-то оказался ночью в Сабуре, где и получил ножом в сердце.
  - Но чем он возбудил такую ненависть?
  - Глупейшее невезение. Когда по приказу Божественного Юлия вывозили казну храма Кибелы-Реи, несколько безумцев пытались сопротивляться, и были убиты. Среди них оказался учитель Тени. Тень обвинила в этом убийстве Ацилия Авиолу и, встретив в Риме, отомстила со свойственной ей варварской жестокостью.
  - Почему ты сразу не рассказал мне всё это? Почему лгал, что у Тени нет любовника?
  - Эмилий, я человек. Может быть, стоик и должен был предпочесть смерть единому слову лжи, но я не стоик. Подумай, что бы ты добился, узнав правду? Вот ты узнал, что Тень не верна тебе, и что ты сделал? Накричал на неё, дал пощёчину. Слава твоей Фортуне, Авиола ей уже надоел, и она предпочла ему тебя. А если бы не надоел? Ты представляешь, что она могла сделать с тобой, со мной? Ты видел вчера, что было с Валерием Катулом? Перед этим он говорил с тобой. Что он сказал тебе?
  - Где мне найти Тень... неужели, это была её месть?
  - Какая месть, Эмилий. Всего лишь маленькая трёпка за донос.
  - Она клялась, что Божественный на том пиру не коснётся ни одной женщины... - Эмилий говорил не Марку, себе. Он не раз слышал из чужих уст, что Тень способна на всё, но раньше для него это были просто слова. И вот теперь они наполнились смыслом. Страшным смыслом. Луций Сцевола сам положил руку на огонь. Он погубил руку, но спас жизнь и честь. А если бесчестия нельзя избежать никакими жертвами? Если бы ненависть Тени пала бы не на Авиолу, а на него? Марк прав, имея дело с Тенью, часто безопасней зажмуриться. - Я прошёл вчера над бездной по лезвию ножа и не заметил этого...
  - Если бы заметил, - не прошёл бы. Остальное уже не важно. Гата успокоит тебя, а отцу пошли письмо.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"