Аннотация: О сне и пробуждении человека и зверька... О волшебстве цветов и мыльных пузырей. Об узелках времени, а вообще - ох, много там всего! P.S. Добавила иллюстрации!
Дневные хлопоты
Вода была холодной и прозрачной. Для нее это означало, что не нужно топорщить усики и плыть на ощупь, как она делала уже несколько дней подряд. Она нырнула поглубже и пошла по дну, цепляясь коготками за вязкий ил. Вверху, над головой, плавилось в реке весеннее солнце, но здесь, у дна, ее окружал зеленый сумрак и пугливые тени рыб.
Она, было, погналась за молодой щучкой, но та оказалась на редкость проворной и вовремя спряталась за занавесками водорослей. Мимо проплыл толстый окунь, шевеля розовыми плавниками. Цап-царап... Нет, не везет, так не везет. Упустила такого увальня! Фыррх...
Она покопалась в иле и нашла большую двустворчатую раковину. Створки были приоткрыты, и моллюск никак не хотел отцепляться от подводного голыша. Она как следует зажала добычу в зубах и поплыла наверх.
Выбравшись на песчаную отмель, она с хрустом расправилась с моллюском и устроилась на песке - сушиться. Ее темно-бурая шерстка от воды стала почти черной и торчала в разные стороны блестящими острыми сосульками.
Солнце припекало, и потихоньку она заснула. Течение задумчиво шевелило длинные пряди водорослей, похожих на волосы русалок и играло пустыми ракушками, которых скопилось превеликое множество возле ее норы. Синие стрекозы зависали над водой и едва слышно звенели крыльями...
Пробуждение
Петух уже дважды прокукарекал где-то под самым окном, но она только глубже зарылась в подушки. Синие стрекозки, не улетайте... И вода так приятно журчит... Не буду просыпаться...
Она бы так и лежала весь день в своей уютной норке, но пришла мама Лису и скинула с нее одеяло.
- Эй, соня, вставай, не то на работу опоздаешь! Госпожа Креггс не терпит лентяев!
Гардения спустила с кровати ноги и бездумно уставилась на свои длинные широкие стопы. По большому пальцу ползла оранжевая божья коровка. Добравшись до самого верха, она сверкнула подкрылками и улетела в сад.
Утро, уже утро. Пора умываться, одеваться и идти в магазин. Сегодня ее второй рабочий день в цветочной лавке госпожи Креггс.
Она, наконец, встала, потянулась и, причесав волосы, заплела их в недлинную, но толстую косу. Блузка и юбка висели на спинке стула, закрытые черные туфли стояли рядом. Черный низ, белый верх, так сказала госпожа Креггс, и никаких каблуков и крашеных ногтей на ногах. А она их и не красит вовсе...
На кухне мама Лису жарила для Пепины, своей родной дочери, омлет. Гардения налила в стакан холодного молока и выпила маленькими глотками. Мачеха помешала лук на сковородке и сказала:
- Ты, пожалуйста, улыбайся покупателям, не смотри на них своим рыбьим взглядом! Тебя и так едва на работу приняли, так ты хоть постарайся клиентов не распугать!
Гардения пробормотала что-то и вышла на улицу.
Собаки будто ее ждали. Окружили пестрым кольцом и с лаем понеслись за ней, не отставая на лесенках и в узких проходах между домами. Неумытые мальчишечьи рожицы выглядывали из-за заборов. "Каланча! Жердь! Собачья кость!" - кричали мальчишки ей вслед.
- Бедная девочка! - шепнула одна соседка другой, когда Гардения стремительно прошагала мимо, спасаясь от окриков и шумной своры . - Надо же было уродиться такой каланчой! Всего красоты-то - волосы да имя! Даже собакам она не по нраву...
Они многозначительно посмотрели друг на друга, тайно соглашаясь, что не в одной внешности здесь дело. Бедная Лису! Вот кого надо жалеть. Тащит на себе весь дом, двух дочерей кормит - свою и приемную, что от покойного мужа осталась. Ну, Пепина, ладно, маленькая еще, куда ей на работу, но старшая... Высокая вымахала, да что толку: умом слаба, не скроешь - слаба-а... И смотрит, и говорит, и ходит, будто кукла какая-то, спит на ходу и все время улыбается - хвалишь ли, ругаешь ли, - улыбается! Правда, она по дому Лису помогает, ведь Лису - хорошая портниха, заказов у нее всегда много, небось, и цветы полить некогда...
Черную юбку Гардения испачкала побелкой, когда нечаянно прислонилась к стене возле водокачки. Она поплевала на ладонь и, как могла, оттерла кружевной подол.
- Здесь желтые ирисы, здесь тюльпаны, вот последние в этом году ландыши, они подороже идут,- Ангелина Креггс недовольно взглянула на Гардению. Ей совсем не нравилось, что эта заторможенная дылда в ближайший месяц будет продавать цветы в лавке. Она, кажется, даже в школу не ходила: нет в их городе школ для таких... Но уговор есть уговор. Госпожа Креггс обещала Лису, ее мачехе, устроить девчонку на работу. Она, как-никак, была Лису кое-чем обязана...- Ты меня слушаешь? Не смотри в пол, когда я с тобой разговариваю! Так вот. Чтобы покрасивше было, добавляй аспарагус или гипсофилу, можешь веточку папоротника... А живые цветы вот в этой нише, в горшках. Чтобы заворачивать, есть папиросная бумага.
Гардения согласно кивала, медленно переводя взгляд с букета на букет, и жадно втягивала носом воздух. Пахло вкусно. Свежестью. И розами. Сильнее всего розами. Прежде она, кажется, никогда не понимала, как приятно пахнут розы. Ей нравилось.
- Вот тебе справочник. Тут все цветы в картинках, по алфавиту. Если запутаешься, подглядывай. Сегодня работаешь до пяти, завтра позже отпущу - товар привезут.
Госпожа Креггс с сомнением посмотрела на Гардению, гадая, умеет ли та читать, покачала головой и отправилась наверх, в свою спальню, где ее ждали нарядное платье в черный горох и новая шелковая косынка. Она спешила переодеться к утренней службе, ведь будучи весьма религиозной, она только сейчас, наняв продавщицу, могла позволить своему чувству проявиться в полную силу.
А Гардения подошла к цветам и принялась нюхать влажные холодные бутоны.
Островок
Давным-давно, когда река еще была судоходной, как раз на ее середине затонула баржа с песком. Шло время, река мельчала, а течение приносило к песчаному холму ил, ветки, камешки, семена...Потихоньку между двух берегов вырос узкий островок, заросший осокой, камышом и корявыми раскидистыми ивами.
Под их набухшими корнями и устроила норка свое жилище. Она устлала спальню мхом, натаскала туда травы, листьев и мягкого утиного пуха. Вырыла запасной лаз, который вел на другой конец островка, и был наполовину затоплен водой.
Каждый день она чистила свою перину и выбрасывала из норы рыбьи плавники, чешую и косточки. Потом тщательно умывала свою шерстку и шла купаться.
Иногда она плавала для удовольствия, гоняясь за зелеными нитками водорослей. Плыть против течения было особенно странно и приятно: холодные струи оплетали ее маленькое гибкое тело и относили его на отмель, где вода казалась почти горячей.
Так, спокойно и размеренно, проходили ее дни на речном островке, и эта солнечная, пахнущая ряской и ирисами свобода ей ужасно нравилась...
Слушая цветы
Гардения проснулась от звона колокольчика над входной дверью. Энциклопедия растений, на которой она задремала, отлипла от щеки и соскользнула на пол.
- Мне бы букет... - пробубнил рыжеволосый парень в светлой рубашке с закатанными рукавами.
- Нуу... Красивый букет... Невесте... То есть она не невеста еще, но надеюсь...
Гардения прислушалась. Вокруг пели цветы. Алые розы - о страстном сердце, золотистые лилии - об искушенной душе, нежно-фиолетовые ирисы - о поцелуях в маленькой лодке, укрывшейся в камышах...
- Ваша невеста любит ходить босиком по утренней росе? - спросила Гардения, задумчиво оттопырив губы.
- Откуда вы знаете? - удивился парень. - Да, она ранняя пташка. Просыпается утром и бродит по саду, пока роса не опадет... Только потом за дела берется...
Гардения нашла под прилавком маленькую корзинку с изящной витой ручкой, положила на дно корзины клочок влажного мха и закрепила на нем букет ландышей. Потом немного подумала и добавила несколько перышек папоротника и стебельки душистого горошка.
Она протянула корзинку рыжему парню.
--
Вот. Пусть иногда поливает мох, тогда дольше простоит.
--
Спасибо... - протянул парень, улыбаясь и как-то странно поглядывая на Гардению. - Я думаю, ей понравится.
Он расплатился и вышел из лавки, бережно прижимая корзинку к груди, а Гардения подняла с пола энциклопедию и открыла ее на самой первой странице.
После работы она направилась не домой, как собиралась, а в гору, на Каменный луг. Сначала она шла между нагретых солнцем городских домов, расцвеченных синими и желтыми ставнями, потом между слоистых известняковых скал, из-за неровных краев которых выглядывало море. Дождя давно не было, и ее черные туфли с бархатными носами покрылись пылью. Гардения миновала старое кладбище с полуразвалившимися мраморными плитами и безголовыми памятниками. Среди белесых метелок полыни носились огромные жирные стрекозы; иногда они зависали над пропастью и ухали вниз, к пляжу, погнавшись за слепнем или оводом.
Каменным луг называли потому, что в его сочном зеленом разнотравье прятались странные валуны. Самый большой из них, серый, гладкий, усеянный светлыми полосками, в жару накалялся, как печка, а к вечеру немного остывал и становился просто теплым и удивительно приятным на ощупь. На этом валуне Гардения любила лежать и смотреть на облака. Пожалуй, облака, до поры, были единственными объектами окружающего мира, которые привлекали ее внимание. Их медленное кружение завораживало ее, и она погружалась в сладкий стрекочущий сон. Сны же казались ей намного ярче и интереснее реальности, в снах она могла быть разной: умной, сильной, бесстрашной, - в общем, другой...
Марево
Пологие склоны реки покрылись одуванчиками. Она бродила среди их желтых мохнатых головок даже днем, перепачканная пыльцой и липким соком, в поисках мышиных нор. Иногда она отвлекалась от охоты и пускалась вдогонку за шмелями и бабочками, высоко подпрыгивая и загребая перепончатыми лапами воздух.
Мышей она съедала тут же, в траве, перекусывала им шею и чувствовала, как под острыми зубами всё медленнее бьется маленькое, жаркое, испуганное сердце. Ей самой было и страшно, и приятно, она таращила свои круглые глаза и топорщила усики, а разморенный полуденным солнцем луг превращался в пестрый звенящий водоворот...
Подарок
Гардения проснулась, оттого что камень под ее телом совсем остыл и холодил спину сквозь тонкую ткань блузки. Она сползла в траву и огляделась. Солнце тонуло в море, на горизонте от тонущего диска бежала огненная рябь.
Высокая фигура Гардении вырисовывалась на лугу, будто нескладный каменный истукан, которого какие-то мифические древние народы установили в этой долине для своих тайных ритуалов. Истукан шевельнулся. Это Гардения наклонилась к цветам. Под рукой дрожали нежные лепестки и пушистые верхушки злаков. Гардения улыбалась: ее широкий рот растянулся, обнажая крупные, чересчур длинные зубы, а серые глаза уставились в пустоту, как будто там, в вечернем воздухе прямо перед собой, она видела что-то прекрасное.
Она села на корточки и стала собирать цветы. Рука сама тянулась к гусиному луку и к мышиному горошку, маргариткам, клеверу и еще к каким-то светло-голубым пирамидкам, названия которых Гардения не знала. Она много чего не знала. Просто осторожно, стараясь не вырвать с корнями, собирала цветы, травы и тугие сочные стебли, пока не получился огромный и лохматый букет.
Возле дома на качелях сидела Пепина, ее сводная сестра, и ела большой розоватый персик.
- Наконец-то! Явилась. Мама уже подумывала тебя искать. А мне пришлось вместо тебя чистить селедку и мыть куриные сердца. Сегодня пелати на ужин...
Пепина облизнула блестящие от сока губы и вытерла рукой нос.
- А веник этот зачем?
Гардения пожала плечами. Она сама пока не придумала, зачем. Но нужен. Она нашла в сарае старый металлический таз и налила в него холодной воды из колонки. Потом разложила в тазу полукругом цветы и травы, утопив в воде самые вялые и маленькие стебельки. Здесь, под навесом, даже утром им будет хорошо и прохладно.
- У тебя блузка испачкана! - крикнула Пепина Гардении, когда та сбросила пыльные туфли и босиком пошла на кухню. - Опять, небось, на лугу дрыхла!
Мама Лису стояла у плиты и тушила овощи для пелати. На столе, в блестящей плошке лежали горкой куриные сердца. Маленькие, темно-красные комочки. Гардения поднесла одно ко рту и надкусила. Тугое и сладковатое... И совсем холодное. Брр... Она положила сердечко на место и сплюнула в салфетку.
- Мама Лису... - начала она, как всегда извиняющимся тоном и немного заикаясь, - мама Лису, можно мне...обрезки кружева и лент? У тебя от последнего заказа оставались...
Мачеха тряхнула кастрюльку и удивленно посмотрела на Гардению.
- Это зачем тебе? Шить, что ли, собралась? И где ты была после работы? - она энергично мешала деревянной лопаткой тающие в подливе ломтики помидоров и стручки фасоли.
Гардения не отвечала. Она глупо улыбалась и смотрела в пол. Босым ногам было щекотно от рассыпанных возле стола зернышек риса.
- Ладно, бери ленты и обрезки, бог с тобой, с убогой! В кои-то веки решила чем-то заняться, кроме сна! И блузку постирай, тебе в ней на работу завтра!
Мама Лису повернулась к Гардении спиной, продемонстрировав падчерице аккуратно уложенные светлые локоны на затылке.
В комнате было прохладно и сумрачно из-за зашторенных окон. Гардения сняла юбку и блузку и села на покрывало, упершись острыми лопатками в шершавую стену. Из кухни приплыл теплый, с кислинкой, запах пелати. Она закрыла глаза. В голове было пусто. Только солнечный свет и стрекот кузнечиков. Славно.
Облупившаяся синяя дверь отворилась и, скрипнув, впустила Пепину. Девочка прошла в комнату и села на кровать рядом с Гарденией; в руках у нее была маленькая коробка из-под недавно купленного будильника, зачем-то перевязанная лентой.
- На, это тебе! - Пепина протянула коробку Гардении. - Я тебя с днем рождения не поздравила... Открывай! Это украшение... на платье...тебе пойдет...- она приблизила загорелое веснушчатое лицо близко-близко к лицу Гардении.
Пока Гардения неловко развязывала бантик своими большими пальцами с коротко подстриженными ногтями, Пепина выжидающе на нее смотрела.
Гардения сняла крышку: внутри сидел кто-то длинный, зеленый, похожий на лист, таращил на нее сверкающие глаза-капли и размахивал тонкими руками. Настоящее чудо-юдо!
Она благодарно улыбнулась Пепине.
Та не верила своим глазам. Она специально выпросила этого здоровенного богомола у мальчишек, в обмен на две красные с золотом пуговицы, и очень надеялась хорошенько напугать Гардению.
- Ты чего улыбаешься? Все время ухмыляешься, как идиотка? - Пепина вскочила с кровати. - Это же богомол! Отвратительный, гадкий богомол! Он пожирает мух, бабочек и больно кусается! Его бояться надо, а ты радуешься! Дура...
Пепина хмыкнула и скорчила презрительную гримасу.
- Но вообще-то, вы с ним похожи... Оба длинные и страшные!
Она важно вышла из комнаты, забрав с собой скомканнуюленту.
Гардения вздохнула. Потом покопалась в ящике стола, нашла ножницы и проделала в крышке дырочки, чтобы богомолу было чем дышать. Такой красивый и странный... Пусть он ест бабочек и мух, но ведь и она, и Пепина, и мама Лису едят и куриц, и рыбу, и молочных поросят... И чего Пепина так рассердилась? Завтра она выпустит его на лугу.
Гардения вытянулась на кровати, ноги, как обычно, чуть свесились с другой стороны. Занавеска шуршала, задевая за стену, внизу, в кухне, звякали вилки: мама Лису и Пепина ужинали.
Накрывшись простыней, она опустила веки и начала погружаться в сонную реку.
Река журчала, булькала, шелестела камышом и утягивала на дно. Тело Гардении стало уменьшаться, покрылось блестящей шерсткой. Между когтистых пальчиков выросли перепонки, глаза зажглись отвагой и любопытством, а на нижней губе сверкнуло белое пятнышко. Маленькой изящной норкой она прыгнула в зеленую заводь и исчезла в глубине.
Соседка
Крупные, пахнущие тиной раки пятились и щелкали клешнями возле самого ее носа. Она хватала их поперек спины, чтобы не укусили, и сначала лакомилась нежным сочным мясом под панцирем. Когда раки переставали обороняться, расправлялась и с клешнями. Весь песок вокруг был усеян следами ее маленьких ног и обломками раковых шеек.
Она замерла и приподнялась на задних лапках, потому что услышала подозрительный шум в зарослях. Кто-то большой и солидный фыркал и плескался в мелкой воде у берега. Енот? Или водяная крыса? Она задрожала от возбуждения, понеслась к норе, потом вернулась обратно, застыла столбиком...
Из камышей высунулась плоская голова с округлой пастью и темными внимательными глазами. Выдра! Большущая взрослая выдра объявилась на ее речке!
Выдра заметила ее и сердито гукнула. Потом мокрая голова с торчащими усами исчезла, и снова послышались шуршанье и плеск: выдра направлялась к ней.
Она пригнулась к земле, приготовилась, ее маленькое вытянутое тело напряглось как струна, сердце, казалось, билось в каждом пальце и даже в кончике хвоста.
Выдра вылезла из осоки недалеко от ее норы. Переваливаясь на коротких лапах и мотая серебристой шеей из стороны в сторону, двинулась вперед. Огромная, сильная, сверкающая.
Норка заурчала и попятилась, словно один из раков, которых она еще недавно ловила. Теперь ловили ее. Или может... Пришли знакомиться?
Норка перестала пятиться и принялась шипеть. В любом случае, лучше выяснить отношения прямо сейчас, на месте, чем потом, ненароком, столкнуться с новой соседкой в протоке, нос к носу.
Выдра остановилась, засопела, шумно втягивая воздух большим приплюснутым носом. Она сомневалась, идти ли ей дальше, или оставить этого сердитого зверька в покое и заняться рыбалкой. Выдра была чересчур любопытна и игрива, но в игре порой забывалась и больно кусала свои игрушки.
Тем временем, сердитая норка насупилась еще больше и перешла в наступление, ползком подбираясь все ближе и ближе. Ее глаза сверкали, как раскаленные угольки, а мордочка сделалась хищной и неприятной. Нет, играть с этой злюкой у выдры нет никакого желания! Пусть себе дуется и шипит в одиночестве.
Выдра примирительно свистнула, повернулась к норке спиной, и, взмахнув своим толстым сильным хвостом, плюхнулась в реку. Только волны длинными усами разошлись по воде.
А норка еще долго сидела на берегу, прижавшись животом к мокрому песку, и вглядывалась в завитки течения.
Ответ
Описание: Автор: Удалить Переименовать
Блузка на веревке была еще немного влажной и пахла мылом. Гардения переоделась прямо во дворе, за дровяным сараем, застегнула мелкие перламутровые пуговицы, почистила перепачканные пылью туфли. В хлебнице, висящей над кухонной плитой, она нашла две подсохшие пресные лепешки и кусок сыра. Она разогрела и сыр, и лепешки на сковороде и сварила крепкий кофе: сегодня ей хотелось позавтракать, как следует.
Медленно и тщательно она пережевывала горячий хлеб, а потом вдруг замерла. Звуки просыпающегося мира проникли в ее голову, сначала робко, как бы издалека, потом громче, отчетливее: вот затянула свое монотонное "псиррлип" трясогузка, живущая в кустах ежевики, загулькали, зашуршали на крыше голуби, тренькая лапками по металлическому карнизу, начали шумную возню собаки на улице. Она закрыла уши руками, потом открыла, улыбаясь новому для нее ощущению. Раньше она словно не различала всех этих шорохов и голосов, этого слоистого, запутанного перезвона. Звуки были отчетливыми и приятными, и даже тявканье собак сначала вызвало у нее улыбку. Только потом она вспомнила, что собаки ждут именно ее...
Собаки... Стоит только выйти за садовую калитку, как вся разномастная свора поднимется с теплых булыжников мостовой и с громким лаем и тявканьем кинется вслед за ней!
Собаки всегда очень странно воспринимали Гардению - очевидно, ее высокая нескладная фигура вызывала в них какую-то смутную тревогу и беспокойство, нечто, сродни тем туманным и навязчивым ощущениям, которые они испытывали при виде нахально разъезжающего по их территории велосипеда или автомобиля. И они преследовали длинные и худые ноги Гардении так же неутомимо и зло, как черные колеса кабриолета, в котором катался по улицам директор местного банка.
Гардения обреченно вздохнула и толкнула калитку. Собаки, лежавшие в тенечке на тротуаре, подняли головы. Рыжевато-коричневый вожак с отвислыми ушами глухо зарычал; его верхняя губа наморщилась, обнажив почти такие же желтые, как и шкура, клыки. Гардения, не оглядываясь, пошла вдоль заборов, стараясь не думать о своих неутомимых преследователях.
Собаки бежали позади, и она слышала, как их лапы мягко ударяются о пыль. Потом напряженную тишину нарушил нестройный лай. Они никогда не осмеливались укусить, но она знала, что они подумывают об этом и теперь с раздражением и надеждой следят за ее белыми лодыжками и мелькающим подолом юбки.
Гардения не то чтобы боялась шумной своры, но ей было неуютно и неловко в окружении этих сердитых непредсказуемых существ. Они нарушали ее спокойствие, разбивали вдребезги ее дневные грезы, заставляли ее торопиться, убегать, искать укрытия... И она всегда прежде убегала. Всегда.
Кто-то в ее душе, кто-то маленький, но отважный, вдруг проснулся и заурчал. Кто-то скребнул коготком и заставил ее остановиться.
Она замерла на середине тротуара, комкая в руке виноградный усик, стелющийся вдоль стены, и медленно-медленно повернулась к псам.
Они тоже остановились, замолчали, с ожиданием и любопытством смотря на Гардению, и только черный щенок, длинноногий и неуклюжий, продолжал хорохориться и визгливо ее облаивал.
Норка внутри ощетинилась, прижала маленькие треугольные ушки и зашипела. Гардения нахмурила брови, услышав это шипение. Она почему-то первый раз в жизни почувствовала к своим преследователям легкую неприязнь, и еще, появилось странное, прежде не испытанное ею ощущение внутренней свободы и уверенности в себе. Собаки были помехой. А помехи следует устранять на месте, не откладывая... Кто-то древний, отважный, пахнущий речной водой и рыбой, кто-то из ее снов подбадривал ее и заставлял действовать. Она распрямила сутулые плечи и, подняв высоко голову, посмотрела в глаза рыжего пса.
И он смотрел на нее. Смотрел и видел за большими серыми глазами человека - маленькие, блестящие, как угольки, глаза зверя, и это странное, непостижимое и неожиданное раздвоение испугало его, и, в конце концов, заставило его понурить голову и отступить.
Поджав хвост и трусливо оглядываясь, он засеменил прочь, а за ним потащилась прочь и вся покорная свора, потеряв всякий интерес к Гардении, которая величественно застыла посреди пустынной, залитой утренним солнцем улицы.
Как только псы скрылись за поворотом, Гардения вдруг обмякла, вытерла рукой мокрый лоб. Глаза ее вновь стали просто серыми, а лицо разгладилось и приняло свое обычное отсутствующее выражение, какое бывает у сумасшедших или мечтателей. Она повернулась и широким шагом направилась в цветочную лавку госпожи Креггс.
Норка спала.
Сестры
- Нам нужны хорошенькие шляпные букетики, - сообщила одна из сестер, светловолосая, с лукавыми серыми глазами и нежным пухлым ртом. - Мы собираемся на морскую прогулку, а там будет полно интересных молодых мужчин. Нам просто необходимо выглядеть романтично!
- Необязательно сообщать всем подробности, - тихо сказала вторая сестра, постарше. Ее смущало, что Сесил постоянно болтает с незнакомыми людьми о личных, интимных вещах. У старшей были темные волосы и спокойные карие глаза. Маленькая родинка над верхней губой смягчала ее строгий и сдержанный облик, добавляла ему некоторую пикантность. - Мы бы просто хотели немного украсить наши повседневные шляпки, сделать их ...понаряднее.
Гардения понимающе кивнула. Она снова посмотрела на сестер. Обе такие красивые и разные. А шляпки обыкновенные, соломенные, у младшей - с широкими полями, у старшей - поля уже, практичнее.
Она вдруг увидела имена девушек, хотя была с ними не знакома. Буквы будто вплетены в их тела, просвечивают сквозь кожу, мерцают в глазах! Светловолосую зовут Сесил, темноволосую - Кора. Обе девушки о чем-то тревожатся. Она чувствует эту тревогу кончиками пальцев, как легкое покалывание. Особенно переживает Кора. Она старше, и беспокойство делает ее лицо темнее. Обе чего-то ждут, но если Сесил полна радостным волнением, то Кора - тоскует и томится... Она почти не верит... Во что?
Гардения видит море. Большую белую яхту, на ней много веселых и шумных людей. Сестры тоже там, ветер развивает их волосы и перебирает цветы на шляпках.
Светлые волосы, нежное, увлекающееся сердце, хрупкие, сладкие бутоны. Кто-то загорелый и крепкий обнимает младшую сестру, нюхает цветы, натыкается на колючий шиповник, басовито смеется. Шипы - чтобы не подобрался слишком близко...
Старшая сестра вместе со всеми и одна. Стоит возле красного спасательного круга и смотрит на волны. Спокойная, ровная, нежно-лиловая, как маргаритки на ее шляпе. Но если приблизиться, почувствуешь пряный аромат тимьяна, окутывающий пылкое и сильное сердце. Кто-то уже почувствовал этот аромат и, потушив сигарету, направляется к ней, скрывая волнение под сверкающей, немного насмешливой улыбкой... Кто-то, кого она давно ждет, становясь все старше и печальнее...
Гардения медленно и бережно собирает букеты. Сначала для младшей сестры: кустик земляники с темно-зелеными тройчатыми листьями и нарядными цветами, веточка карликового рододендрона с глянцевыми ресницами, белый и розовый шиповник, ажурная хохлатка, пушистая, одиноко качающаяся на стебельке, ветреница.
Теперь очередь букета для Коры. Лиловые маргаритки, прохладные, но не лишенные кокетства, душистые венчики валерианы и тимьяна, сине-фиолетовая перелеска, блестящие сердцевидные листья цикламена...
Гардения аккуратно перевязывает букеты ленточками, мастерит влажные подушечки из мха, чтобы продлить цветам жизнь, прикрепляет букеты на шляпы.
- Надо же, - воскликнула младшая сестра, вертясь перед зеркалом, - никогда не думала, что полевые цветы могут выглядеть так мило!
- Да, очень изящно! - добавила старшая, надевая шляпку немного вбок, чего прежде никогда не делала.
Кора совсем не ожидала от этой чудаковатой продавщицы столько мастерства и проницательности. Сказать по правде, девушка выглядела немного заторможенной, даже туповатой, и Кора уже собиралась пожалеть, что заглянула в этот магазинчик. Но как только она увидела, как бережно и ловко Гардения собирает букеты, ей почему-то стало стыдно... Слишком серьезно продавщица относилась к своим обязанностям - даже губу закусила от напряжения, а ее темные брови, сросшиеся чайкой, еще больше насупились. И что же в результате? Такая пустячная вещь, как шляпный букет, вдруг показался Коре таинственным и полным скрытого смысла. Он будто что-то ей шептал, что-то предсказывал...
Этим вечером... Да, непременно сегодня... Ее одиночество закончится...
Сестры расплатились и ушли, а Гардения устало опустилась на стул за прилавком. Прикосновение к чужим мечтам отняло слишком много сил: ее знобило и клонило в сон. К тому же, образы смуглых улыбчивых мужчин, которых девушки встретят этим вечером на корабле, почему-то взволновали ее. Она прижалась щекой к прохладной обложке энциклопедии растений и заснула.
Мартин
Пузыри были большие и переливались всеми цветами радуги. Некоторые лопались еще в воздухе, и тогда в воду падали белые пенные комочки, другие благополучно достигали поверхности реки и на мгновение замирали на ней прозрачными куполами.
Один из пузырей медленно опустился возле нее, отразив ее любопытную носатую мордочку, деревья, реку и кусочек неба над ними. Другой она ловко подцепила коготком, и он с легким шелестом разорвался, обрызгав ее мыльной пеной. Она приподнялась на задних лапах, чтобы посмотреть, откуда же они летят.
Пузыри летели из трубочки, которую держал в руке человек, сидящий на пригорке. Человека звали Мартин, и он остановился отдохнуть на берегу реки. Рядом в траве лежала его потертая дорожная сумка и желто-коричневая кепка, которую он только что снял, подставив под июньское солнце вихрастую голову.
Много дней Мартин бродил по свету в поисках подходящего занятия, открывая для себя большие и малые города, крошечные деревеньки, непохожих друг на друга людей, новые профессии, но всякий раз бросал только что приобретенный дом и устремлялся дальше, чувствую всё ту же тоску и неудовлетворенность.
Мартин обмакнул трубочку в мыльную воду и выдул огромный дрожащий пузырь, длинный как кабачок; пузырь серебрился некоторое время, неподвижно повиснув в воздухе, и лопнул, застигнутый врасплох легким ветерком. Мартин усмехнулся. Пожалуй, пускать мыльные пузыри - его любимое занятие, в нем он преуспел! Даже смастерил трубочку, позволяющую выдувать пузыри всех форм и размеров. Вот такие, как сейчас... Каскад пузырей поплыл над рекой, цепляясь за камышины и сверкая на солнце.
Что-то зашуршало в сухих зарослях, какой-то водяной зверек высунул из осоки любопытную мордочку, блеснул круглыми глазками. Крыса, что ли? Заинтересовалась пузырями. Ерунда какая... Только крысам на потеху он и годен. Нет бы научиться чему-нибудь стоящему и полезному... Ведь он пытался.
Пробовал себя в кузнечном деле, но его подковы получались кривыми и неказистыми, и лошади теряли их в траве на следующий же день. Однажды, правда, он выковал замечательную розу с тонкими гладкими лепестками, и роза получилась как настоящая, но кому нужны металлические цветы в деревне, где полно садовых... Учился Мартин и у гончара, и довольно успешно, но ему скоро стало скучно работать над очередным горшком или крынкой для молока, душа требовала разнообразия и новизны, а покупатели - прочности и удобства... Ему пришлось уйти. И так всегда. Сначала интересно, увлекательно, он чувствует азарт и готовность перевернуть горы, а потом... Все проходит, искусство превращается в рутину, интерес сменяется тоской.
Мартин порылся в сумке. Пора бы перекусить. Что у него там? Ага, сыр, правда, немного расплавился на солнце, ну да ладно... Есть еще пшеничная лепешка, яблоки. Весьма недурно.
Он выложил из сумки потрепанную книжку, на обложке которой едва выступала полустертая надпись "Афоризмы китайских мудрецов" и усмехались рыжие усатые драконы. После обеда изучит мудрость-другую. Расстелил на траве большой носовой платок, разрезал на нем яблоки, освободил маслянистый сыр от оберточной бумаги, разломал лепешку, угостив крошками всех окрестных муравьев. Никак он не может избавиться от привычки есть по-человечески: даже маленький бокал у него имеется, из толстого зеленого стекла - для воды, и, если везет, то и для вина.
Зверюшка в зарослях не сводила с него внимательных, немного сердитых глаз, и ее острая мордочка покачивалась на тонкой шее как растущие вокруг цветы ириса. Не уходит. Ждет представления. Ну что ж...
Трубка, которую он смастерил из тростника, почти сливалась с травой, куда он ее небрежно бросил, и напоминала скорее музыкальный инструмент, свирель лесного бога Пана, чем приспособление для выдувания мыльных пузырей. Она состояла из нескольких длинных и коротких тростниковых стеблей разного диаметра, скрепленных тонким шнуром, и, если наловчиться в игре на такой свирели, можно посылать в воздух целые флотилии прозрачных шариков, равно как и создавать дрожащих зыбких гигантов, одиноких, но вполне долговечных.
Мартин обмакнул трубку в плошку с мыльной пеной и, осторожно дуя, выпустил на волю сразу с десяток мелких пузыриков. Зверюшка, раздувая ноздри, наблюдала за их полетом, а когда один оказался рядом с нею, подпрыгнула и поймала его лапой.
Ух ты, как стрела! И не крыса это вовсе, а кто-то покрупнее, может хорек... Норка! Точно, норка. Темно-коричневая, прямо шоколадная, длинный пушистый хвост, глазки-бусинки... И нахальства хоть отбавляй - совсем его не боится!
А что если ее ближе приманить... Он снова дунул, но теперь нарочно послал пузыри не в сторону реки, а вверх, чтобы они опускались рядом с ним, в темную влажную траву на холме.
Норка не шевелилась, застыв на задних лапках и, не мигая, наблюдала за его действиями.
Он сотворил очередную тучу пузырей и двух мыльных цеппелинов, изгибающихся на сквозняке.
Норка подобралась ближе и снова застыла бурым древесным столбиком.
Он соблазнял ее, пуская все новые и новые мыльные вихри, а она, захваченная невиданным зрелищем, ерзала на месте, то опускаясь на четыре лапы, то прыгая на трех, тревожно фыркая и попискивая. Эти сверкающие штуки неодолимо влекли ее к себе, но еще сильнее ее влекло незнакомое светлое существо, сидящее на пригорке. Она видела людей и раньше: они ловили рыбу неподалеку и перегородили всю реку сетью, однажды едва ее не поймавшей. Глупые охотники ставили вдоль берега ловушки, от которых резко пахло гнилой рыбой, и к которым она никогда не приближалась из-за страха и отвращения к тухлятине.
Но этот человек казался совсем другим, неопасным, и когда норка смотрела на него, ее глазами владел кто-то еще, властный, непонятный, обычно дремлющий внутри ее существа, кто-то, стремящийся к этому человеку с холма, как к старому знакомому или другу. И этот кто-то толкал ее вперед, заглушая сомнения и ужас перед неизвестным, переставлял за нее лапы и успокаивал трепещущее сердце.
Норка по-пластунски подбиралась к пузырям и наконец оказалась совсем близко, так близко, что он смог рассмотреть белое пятнышко под ее нижней губой. Сначала норка напряженно прижималась к земле, потом, будто освободившись от невидимых пут, подпрыгнула, перекувырнулась и принялась гоняться за пузырями, лопая коготками один за другим. Мартин восхищенно наблюдал за ее игрой, стараясь не двигаться и не спугнуть отважного зверька. Расправившись с последним пузырем, норка, запыхавшись, повалилась на бок, и, высунув розовый язычок, уставилась на Мартина.
Он достал из шуршащей бумаги ломтик сыра и протянул ей. Заинтересовалась, но подойти не торопится. А так, если положить на землю... Шею тянет, топорщит усики, крадется. Медленно подползла, обнюхала кусочек и отошла. Нет, не для нее эта еда, - слишком необычно пахнет, вот если бы он рыбкой свежей или раками угостил, тогда другое дело. Но она, к счастью, совсем не голодна.
Норка устроилась в двух шагах от Мартина и принялась чистить шерстку, отряхивая ее от травинок и камышового пуха; на солнце кончики волосков казались золотыми. Видя, что зверюшка не пугается его движений, он с удовольствием поел, запил лепешки и сыр кислым смородиновым вином из фляги, и, отыскав более или менее ровное, без бугорков, место на склоне, вытянулся на животе и открыл желтую книгу.
Он любил читать "Афоризмы" наугад и подолгу обдумывал изящные и загадочные строки, которые попадались ему на глаза. Вот и сейчас, просмотрев несколько предложений, он оторвался от страницы и оглянулся вокруг, будто ища подтверждения только что прочитанному в небе, воде и деревьях.
Кто умеет читать бессловесную книгу природы, напишет самые волнующие слова. Кто проникнет в неизъяснимый смысл жизни, лучше всех выразит истину пути.
Книга без слов. Но не без звука и смысла. Сложная, запутанная, гармоничная, пугающая, удивительная система, частичкой которой является и он сам.
Одно тело занимает весь мир.
Точно. Одно огромное тело, в котором все переплетено настолько тесно, что играющая перед грозой рыба, здесь в ручье, наверняка каким-то образом влияет на парящий в небе дирижабль.
А ведь и вправду, гроза будет. Северный ветер гонит к реке стада синих нахмуренных облаков, сыпет по воде мелкой рябью. Придется собираться. Он так хотел понежиться на берегу, может, даже переночевать где-нибудь поблизости, а теперь придется искать укрытие - ивы в мокрой топи не слишком привлекательны в грозу.
Он собрал в сумку остатки еды и посмотрел на норку. Зверек сидел неподвижно, чуть оторвав от земли передние лапки и наблюдал за его действиями внимательными блестящими глазами.
- Ну что ж, Блёстка, - сказал Мартин шутливо помахав норке рукой, - мне пора! Рад, что тебе понравились пузыри. Хорошего тебе улова.
Он повернулся и начал спускаться с холма, намереваясь идти вдоль реки и набрести, в конце концов, на какую-нибудь деревеньку. Спустившись, он почему-то обернулся - и даже рот открыл от удивления! Норка семенила вслед за ним, быстро перебирая лапками, и вид у нее был такой, будто бы она всю жизнь только и делала, что бегала за людьми, как собачка!
- Чего это ты? - раздосадованно спросил Мартин, которому никогда не нравилось прогонять прибившихся к нему бродячих животных. - Кыш, кыш, нет больше пузырей, а сыр ты не ешь... И, вообще, ты - дикая...
Норка не уходила, только смотрела и смотрела на него звериными глазами. А может, и не звериными... Совсем не звериными. Гордо, независимо, как королева, и преданно, доверчиво, как маленький ребенок.
Он вдруг вспомнил, что оставил на вершине холма свою книгу. Он поплелся назад, увидел в траве желтоватые листки и нагнулся за ними. Ветерок шевельнул страницы и открыл новую главу.
Древние говорили, что зверям и птицам ведомы законы людей. Я же говорю, что человеческие законы ведомы не только зверям и птицам, но деревьям и травам.
Краем глаза он увидел норку, сидящую за его спиной. Он подошел к ней, подхватил ее под мягкий живот и посадил в сумку.
Счастье
Маргарита не знала, зачем она пришла в цветочный магазин. Просто в последний момент она испуганно метнулась к темной лакированной двери под вывеской "Цветы Ангелины Креггс", нащупала круглую ручку, расположенную чересчур низко даже для ее приземистой фигурки, и, звякнув сторожевым колокольчиком, вошла внутрь. Прижавшись спиной к двери, она постояла несколько секунд у входа, оглядывая маленькое помещение и раздумывая, что бы такое выбрать из пестрого и дурманящего многообразия цветов.
Собственно говоря, цветы ей были совсем ни к чему: они и так полностью заполонили ее крошечный балкончик, а вьюнки и виноград даже залезли на бельевые веревки и не давали как следует просушить простыни и полотенца. Да, она и сама могла бы открыть цветочный магазин...
Девушка, дремлющая за прилавком, проснулась и принялась смешно тереть слипшиеся веки кулаками.
Маргарита подошла ближе к полкам и начала рассматривать торчащие из глиняных горшочков кактусы. Она все еще колебалась. Она может в любой момент оказаться в соседней лавке, куда она так стремилась, в лавке, где пахнет зеленым луком и редиской, и еще - апельсинами, где солнечный свет из открытого окошка делает золотыми руки Теано, а его курчавые волосы превращает в мотки бронзовой проволоки...
Она покраснела, думая о Теано. Она, немолодая пухлая женщина, всегда краснела, когда представляла его прекрасное лицо с постоянно улыбающимся белозубым ртом, его темные бархатные глаза и сильную грудь, прикрытую белым фартуком в фруктовых пятнах. Она всегда краснела и смущалась, когда он взвешивал для нее лимоны и передавал ей три штуки вместо двух - "для моей любимой покупательницы" - и, протягивая шуршащий белый пакет, случайно касался ее руки своей, теплой и влажной. Пунцовая, Маргарита выходила на улицу и, вдыхая горячий воздух, не могла отдышаться.
Она любила Теано. Она боялась Теано. Она не могла ему ни в чем признаться. Она слишком стара и неказиста для него. Он слишком молод и прекрасен для нее. У него полно хорошеньких знакомых и наверняка есть одна, самая-самая, та, которой он шепчет тайные слова в душной ночной тьме...
Вот уже две недели Маргарита не заходила в овощную лавку и не видела Теано. Ей сперва казалось, что так будет лучше, что не встречаясь с ним, она успокоится, снова превратится в уравновешенную старую деву, перестанет ронять тарелки в кафе и безутешно реветь в подушку по ночам. Но все стало только хуже. За это время она умудрилась разбить две чашки с горячим кофе и опрокинула тарелку с жареной рыбой прямо на платье посетительницы. Если бы она не служила в "Полосатом маяке" уже одиннадцать лет и не была бы в дружеских отношениях с хозяином заведения, старым Горишем, не видать бы ей этой работы, как собственных ушей...
Сегодня Маргарита не выдержала, отпросилась со смены, - благо, Соня пообещала ее заменить, да и посетителей по утрам немного, - и отправилась в овощную лавку, в которой Теано работал продавцом. Она шла по улице с твердым намерением купить у Теано немного молодых томатов и еще... подать ему какой-нибудь знак. Какой-нибудь знак. Улыбку. Жест. Прикосновение. Что-нибудь: робкое, осторожное, вкрадчивое, но все же вполне определенно говорящее о ее чувствах. Пускай он высмеет ее, пускай беззлобно пошутит - тогда она уйдет и больше никогда, никогда не вернется - гордость не позволит... Но в последнюю минуту она струсила и открыла соседнюю дверь.
Девушка за прилавком посмотрела на нее как-то странно. Потом опустила глаза. Неужели она догадалась? Да нет, откуда ей знать... Маргарита дернула плечами. Она чувствовала себя неловко в новом платье с глубоким вырезом, открывавшим ее гладкие полноватые руки, а тонкие перемычки на сандалиях больно врезались в пальцы на ногах. И зачем она так вырядилась? Ведь смешно же. Строит из себя молоденькую девчонку, а самой уже за сорок. Дура. Теано только посмеется над ней.
Маргарита вовсе не была дурнушкой, какой она представляла себя в минуты волнения, более того, для своего возраста она выглядела очень неплохо: круглое загорелое лицо с аккуратным маленьким носом и пухлыми губами, карие глаза, которые она очень эффектно подводила карандашом на манер египетских красавиц, прямые черные волосы, лесенкой спускающиеся на плечи. Она, пожалуй, была чуть полновата, но при полных плечах и бедрах, талия ее оставалась стройной, а ноги сохранили красивую и соблазнительную форму.
Но самым привлекательным в ней было то, что несмотря на сорок два года, прошедшие с момента рождения Маргариты-девочки, глаза Маргариты-женщины не утратили блеска и живости, свойственных юным особам;спустя много лет после гибели жениха они вдруг разгорелись еще ярче - и всё из-за двадцатишестилетнего Теано - прекрасного, как греческий бог, сияющего, как солнце, щедрого, как морской ветер, - короляя фруктов и овощей, а вообще-то, продавца в маленькой овощной лавке на углу улиц Баэрэ и Песчаных Ступенек. Вернее, Маргарите очень хотелось бы, чтобы этим человеком стал Теано... А вот сам Теано... Было совершенно непонятно, как он к ней относится. Всегда любезен, приветлив, всегда улыбается и делает маленькие подарки, как своей постоянной покупательнице, но вот является ли это обычной вежливостью внимательного продавца или чем-то большим... Даже подумать страшно! Все это так некрасиво, нелепо... в ее возрасте... Что люди скажут...
Маргарита перешла к фиалкам. Сонная девица, худая и несуразная, снова как-то странно на нее посмотрела. Будто в душу заглядывает. Внутрь. Разве что купить какой-нибудь цветок, чтобы отвязалась...
- У вас платье очень красивое, - вдруг сказала девица, моргая большими прозрачными глазами, - вам идет очень... Но к корсажу необходим букет. Еще красивее было бы...
Маргарита кивнула. Пусть будет букет для корсажа. Что угодно, лишь бы время протянуть, лишь бы не сейчас решиться...
Продавщица начала копаться в корзинах с травами. Забавно, в корзинах полно полевых цветов, и даже огородной зелени... Девушка соорудила маленький букет и опустила его в крошечную аптечную склянку с водой. Такая и в корсаж годится. Что там, в букете? Листики мяты, чабреца, душицы, сочный темно-фиолетовый базилик, белый клевер, полевая герань... Чудной выбор. Странный. Ну да ладно, ей сейчас все равно.
Маргарита прикрепляет букет к корсажу, ампулка с водой сразу же нагревается от ее тела. Руки пахнут свежестью и тенистым холодком. Прохладный базилик. Солнечный клевер. Душистая волна ударяет в голову. Мята перчинками щиплет лицо. Что-то нашептывает... Душица придает ей уверенности, синяя герань - спокойствия... Ай да букет! Что он с ней делает... Куда зовет... Теано, Теано... Она пойдет к нему сейчас же и ... будь, что будет! Пусть посмеется, пусть прогонит... А если не сейчас прогонит, то потом... Долго это не продлится... Но хоть чуть-чуть... Хоть месяц, хоть день, ей все равно... Нельзя упускать счастье...
Маргарита, ровно и глубоко дыша, выходит из магазина и отворяет соседнюю дверь. Солнечный свет, льющийся сквозь жалюзи, полосками расцвечивает обрадованное лицо короля...
- Маргарита... Вас давно не было. Вы еще похорошели... Как цветок...
Золотая лодка
Зеленые косогоры сменялись тенистыми лесами, долины с мелкими речушками - глубокими оврагами, пахнущими болотом и трухлявым деревом, а Мартин все шел и шел, чувствуя легкое и теплое тельце в сумке за спиной. Он ночевал в сараях, курятниках или на сеновалах, выполнял поденную работу, за которую платили, в основном, снедью или мелкой монетой.
Ранним утром Блестка - так он теперь называл свою попутчицу - возвращалась с охоты и приносила ему на одеяло мышей и лягушек, вероятно, подозревая, что он недоедает. Устало потягиваясь, она устраивалась в его ногах или под боком, сворачивалась калачикам и, закрыв нос лапкой, засыпала. Мягкую и сонную, Мартин перекладывал ее в свой дорожный мешок, где она мирно посапывала большую часть дня; когда она, наконец, оттуда выбиралась, он обычно уже заканчивал работу и играл с зверюшкой: легонько таскал за уши, чесал шоколадное брюшко и выдувал для нее сотни искрящихся пузырей. Потом, внезапно, Блестка прекращала игру, становилась тревожной, принюхивалась, прислушивалась и, наконец, уходила в синие сумерки, в свой родной, пряный травяной мир.
Он не знал, почему это вольное существо привязалось к нему, почему норка совсем не царапалась и кусалась редко, понарошку, приятно щекоча острыми зубками ладонь. Он не понимал, почему иногда, горделиво восседая на камне или тюфяке, она пристально всматривалась в его лицо, будто тщетно пыталась вспомнить что-то важное, что-то связывающее их двоих нервущейся шелковой нитью. И эта нить вскоре превратилась в прочный мост через пропасть недоверия и враждебности, которая обычно разделяет человека и дикого зверя.
В деревне Большой Мох, растянувшейся вдоль длинного, с бесконечными изгибами, лесного озера, Мартин остановился у одного рыбака, - подвязался чинить сети. Ночевал он в сарае, в старой дырявой лодке, постелив шерстяное одеяло прямо на решетку для ног. Работа шла вяло: смуглое обветренное лицо рыбака хмурилось, когда он видел неумелые петли, которые сооружал Мартин; рыбак прикусывал сигаретку, выхватывал у Мартина сети и снова показывал, как ловко и просто можно управляться с веревочным лабиринтом.
Но Мартину трудно было сосредоточиться, ведь вокруг происходило столько интересного! Вот проплыл по небу странный завиток облака, отразился в безупречной глади озера, белый, с желтым и розовым. На мгновение Мартину показалось, что существует два неба, вверху и внизу, а маленький прогулочный катер, украшенный цветными флажками и оставляющий за собой полосу темного дыма, не плывет, а летит в синем воздухе.
Мартин потуже затягивал веревки, а сам все следил за нарядным катером. Хорошо плыть так легко, пересекать озера, реки, добираться до морей! Под тобой водная гладь, вверху небо, округлое, как крышка шкатулки, скарб не давит плечи, а лежит возле ног, овраги и горы больше не препятствие - только шторма и водопады теперь имеют значение... Да, по воде путешествовать интереснее...
Из камышей вдруг появился пестрый утиный поезд и с кряканьем и бултыханьем отправился на середину большой воды. Шлепнула по мелководью крупная рыба. Черный с проседью сеттер рыбака заволновался, подбежал к кромке озера, принялся сердито лаять. Мартин опять сбился. Так, неправильно закрепил петлю... Одно расстройство работать на открытом воздухе!
- Это тебе за сети, - рыбак протянул Мартину несколько мелких монет и сверток с вяленой рыбой. - Хотя, по правде сказать, ты больше мешал, чем помогал.