Перечная Мята : другие произведения.

Белый мышонок, или Приключения души

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть получила награду Мистика - Квадрат-2008 :)


  
  
  
  
  
  
   Белый мышонок, или Приключения души
  
  
  
   Сказочная повесть
  
    []
  
   Оглавление
  
  
   Пролог ..........................................................................3
  
  
   Глава первая. Книжка "на вырост" .......................................4
  
  
   Глава вторая. Ускользнувшая душа .......................................10
  
  
   Глава третья. Овсяный кот ..................................................13
  
  
   Глава четвёртая. Ночной праздник ........................................16
  
  
   Глава пятая. Темнота и соня .................................................24
  
  
   Глава шестая. Опоздали?! .....................................................28
  
  
   Глава седьмая. Девочка с фотографии ......................................34
  
  
   Глава восьмая. Возвращение из подземелья ...............................42
  
  
   Глава девятая. В город .........................................................47
  
  
   Эпилог .............................................................................54
  
  
  
  
  
  
  
   Пролог
  
   Май навевал сны и грезы. Холодил дождем травы в лесу, отчего они становились выше и гуще. Полоскал лохматые облака в речке, а они линяли и пускали по воде желтые и сизые разводы.
   Таисия Николаевна сонно смотрела в окно на потемневшие от дождя развалины старого дома, и ей было нестерпимо грустно. Дом стоял, утонув в пушистых шапках сныти, хмурый, безнадежно облупленный, и ей казалось, что мраморное личико на фронтоне сморщилось в тоскливой гримасе.
   Таисия Николаевна крякнула и поставила чайник на плиту. Вытерла тряпочкой его запотевший бок. Вечно ей отчего-то грустно, вечно чего-нибудь да не хватает. Сейчас, конечно, ей не хватает детей. Крикливых девчонок, облепивших, словно галки, все скамейки в парке, мальчишек, - худых, загорелых - с весёлым плюханьем сваливающихся с тарзанки в реку, и тех особенных, осторожных, тихих и любопытных ребят, которые забредают в ее библиотеку. Но больше всего на свете ей не хватает одной, одной, всего одной девочки, с темными, лукавыми, чуть раскосыми глазами - вот такой, как эта... Она протерла старинную фотографию в деревянной рамке, с которой на нее смотрело знакомое и далекое детское лицо.
   А май дышал ветром и теплым дождем. И ветер покачивал недавно покрашенные белым скамейки на скрипучих цепях, и стукал друг о друга борта лодок на пристани, и шевелил распускающиеся бутоны тюльпанов на большой клумбе возле длинного желтого здания.
   Скоро, - напевал ветер, - скоро все изменится, преобразится! Скоро здесь будет шумно и весело, и голые пятки будут шлепать по теплому асфальту! Скоро, скоро, изменится всё!
   Домовой, дремавший в чёрной от копоти пасти камина, заворочался, услышав песенку ветра, почесал свой свалявшийся шерстяной бок, наморщил нос-картофелину.
   - Чую, чую перемены, в крапиву их, - проворчал он, отхлебнул дождевой воды из тазика под изломанным водостоком и отправился проверять подземелья старого дома.
   Серая ворона гортанно каркнула и, оставив сухую ветку липы, полетела в лес, где под корнями елей дремали слепые листины, а древесницы, высовывая мордашки из дупел, слизывали с коры капли дождя.
  
  
  
  
  
   Глава первая.
   Книжка "на вырост"
  
   Саша Пчёлкин сидел на скамейке возле главного корпуса и листал книжки, которые раскопал в старом облупленном шкафу в вестибюле.
   "Овод" было написано красными буквами на черной кожистой обложке одной из них. Значит, про муху. Ну что ж, посмотрим, посмотрим... Про аббатов, революцию, про тюрьму... Про муху ничего нет... Картинок тоже нет. Скучно, скучно... А про что вторая?
   Вторая книжка оказалась про какую-то Гойю... Пролистав несколько страниц, Саша вспомнил, что Гойя - это такой художник в Испании был, но его картин в книге не оказалось, а читать про художника и не видеть, что же он такое нарисовал, было совсем не интересно.
   Так. Саша вытащил из кармана пирожок в салфетке, оставшийся с полдника, и укусил его в золотистый масляный бок. С клубничным повидлом сегодня. Но лучше бы, конечно, это была шоколадка! Больше всего летом он любил валяться на диване на солнечной бабушкиной террасе, читать про захватывающие приключения и есть шоколадные конфеты. Из-за этого на страницах нередко оставались темные отпечатки его пальцев, и мама называла его свинской свиньёй. Но что поделать: когда захватывает дух от невероятных событий, всегда хочется что-нибудь пожевать!
   Саша доел пирожок, вытер руки и бросил салфетку в стоящую рядом со скамейкой облупленную урну-пингвина. Надо идти в библиотеку, пока она не закрылась. А уже почти шесть часов, они уже и музыку на летней сцене включили - сегодня опять КВН... Ой, надоело! КВН, Веселые старты, дискотеки с одной и той же музыкой - скука! И всего два допотопных компьютера, на которых в крестики-нолики разве что играть... Нет, уж лучше бы бабушка осталась у себя, и не надумала ни с того ни сего поехать к ним, в город, почти на все лето! Он бы лучше сам к ней в гости отправился - у нее, разумеется, вообще компьютера нет, и кружевные салфетки кругом - смотри не запачкай, но зато Барсики - целых три - и свобода делать всё, что угодно, а... хоть ничего не делать!
   Сашка встал со скамейки и направился было мимо фонтана в сторону Овражка, на другом краю которого находилась библиотека, но вовремя заметил Котопавлика, их вожатого, которого так прозвали из-за тоненьких черных усов, пробивавшихся над верхней губой и делавших его ужасно похожим на кота. Саша спрятался за раскидистым кустом жасмина и, выждав немного, побежал к Овражку. Котопавлик ужасно приставучий - вечно боится, что кто-нибудь заскучает и испортит ему оценку за летнюю практику - он ведь еще студент, а потому старается занять каждого каким-нибудь полезным делом, вроде стенгазеты или рыболовного кружка.
   По обеим сторонам лестницы, спускающейся вниз, к заросшему ручью, как всегда, дремали грифоны. Саша погладил одного из них, с отбитым клювом, и заспешил в овраг по зеленоватым каменным ступенькам, из щелок и трещинок которых вовсю лезла трава. На другом конце оврага его тоже поджидали грифоны, только от этих остались лишь лапы да хвосты.
   Откуда грифоны, спросите вы? Да ведь летний лагерь "Лесные поляны" располагался на месте старинной усадьбы Рясково, когда-то принадлежавшей известному натуралисту и путешественнику, графу Кирилле Петровиче Томилову. В бытность усадьба восхищала современников роскошным парком с обилием беседок и гротов, на зеленых лужайках паслись ручные косули и резвились кролики. На территории усадьбы располагались конюшни - граф души не чаял в лошадях, - оранжерея, в которой росли невиданные заморские цветы, и зверинец, где Кирилла Петрович держал привезённых из дальних странствий животных. Сейчас, правда, от главного дома почти ничего не осталось - развалины одни, поросшие лопухами, но зато в хозяйственном флигеле расположилась администрация - и кружки там, и актовый зал, - а в старинной водонапорной башне устроили библиотеку.
   Сашка почти бежал по аллее парка, надеясь успеть до закрытия библиотеки. Слева из трав поднимались розовато-красные кирпичные стены бывшего господского дома, у облупившейся колоннады из земли торчала табличка - "Близко не подходить: здание аварийное!" Справа между стволов лип выглядывала, тоже заброшенная, церквушка; круглый купол местами обвалился, и из земляных наносов росли молодые березки.
   Парк Сашке очень нравился. Он был дикий, запущенный, всюду колыхались пушистые зонтики сныти, зелеными тучками заполняли прогалины кусты терна и черемухи. Не парк, а настоящие джунгли: здесь здорово играть в прятки, жаль что мальчишки не хотят - глупо - говорят - мы же на маленькие! А он бы поиграл...
   Ну вот и библиотека. Зря Сашка торопился, еще открыто. Ведь Таисии Николавне тоже торопиться смысла нет - она и живет здесь же, при библиотеке, только вход в ее комнатку с другой стороны.
   Библиотека, как вы помните, располагалась в бывшей водонапорной башне, и выглядела довольно необычно. Дом и все хозяйственные здания не раз перестраивались: строгие классические формы нарушались псевдоготическими башенками, украшались витиеватыми орнаментами, розетками, а кое-где на стенах даже разместились горгульи, которых, впрочем, сложно было теперь разглядеть на фоне крошащейся штукатурки.
   Вот и водонапорная башня после всех этих переделок получилась какая-то чудная, непонятная и практически неописуемая. С одного бока округлая, с другого - квадратная, отсюда посмотришь - приземистая, оттуда глянешь - высокая. А из-под крыши мордочки разные на тебя смотрят - сердитые, веселые, любопытные.
   Сама библиотека находилась в прямоугольной башне, а Таисия Николавна жила в полукруглой пристройке с четырьмя маленькими окнами. Башня заканчивалась частыми зубчиками и выглядела очень по-среднивековому - будто попал в историю про Робина Гуда и, того и гляди, из прорези высунется лучник и пошлет тебе навстречу стрелу. Но навстречу Сашке из дверей библиотеки вышли только две ленивые пятнистые кошки, да курица с деловым видом расхаживала по цветочной клумбе, между кустами пионов.
   В библиотеке, как обычно, было пусто и темновато, и приятно пахло деревом и пылью. Таисия Николавна при виде Сашки отложила в сторону книгу и надела очки. От очков, почему-то, ее темные, чуть раскосые глаза становились меньше.
   - Как всегда, сам будешь выбирать? - спросила она Сашку, улыбнувшись.
   - Да я посмотрю... Что-нибудь про приключения, - ответил Сашка и, улыбнувшись в ответ, прошел к стеллажам.
   Таисия Николавна тактично стала заниматься своими делами, давая возможность Сашке самостоятельно порыться в книжках. Она заколола тяжелую косу на затылке, открыла и закрыла какой-то формуляр, поправила карандаши в стакане. Потом поднялась со скрипучего стула, опершись на палку, - она сильно хромала из-за того, что в детстве неудачно прыгнула с качелей, - и начала смахивать пыль с предметов, расставленных на полке возле ее стола.
   То был ее маленький музей - всё, что ей удалось сохранить из личных вещей семейства Томиловых. Вещей, собственно, было совсем немного: пожелтевший театральный бинокль из кости, дамские перчатки на крошечную ручку, коробка из-под шоколадных конфет, на крышке которой был нарисован пухлощекий мальчик с собачкой, и вилась надпись "Мon ami", детские счеты с разноцветными камешками, несколько фотографий, на которых замерли в напряженных позах люди в старинных одеждах. Была еще одна фотография, только она стояла на столе: с нее улыбалась девочка лет двенадцати, с лукавыми, нежными глазами и волосами, собранными на затылке широкой лентой. У самой Таисии Николавны глаза тоже были с лукавинкой, хотя и несколько потухшей с годами...
   Ах, как мало, как мало вещей для настоящего музея! И так мало у нее надежд выхлопотать даже небольшую сумму на ремонт! Хотя бы крышу в главном доме починить... Таисия Николавна вспомнила, что Сашка еще не выбрал книгу.
   - Эй, ты еще здесь?
   Сашка вынырнул из-за книжного лабиринта, держа в руках стопку разноцветных томов.
   Таисия Николавна покачала головой.
   - Так много нельзя, не положено, - сказала она, рассматривая книги, которые принёс. На самом деле ей просто хотелось, чтобы он пришел к ней еще раз до окончания смены. Хороший мальчик. Лобастые все хорошие. Смешной, добрый. Это видно по глазам, и по походке, и по тому, как он подбирает слова, чтобы ответить...
   - Выбери две самых интересных, а остальные я отложу до следующего раза.
   Сашка в сомнении смотрел на стопку. Легко сказать, выбери, а если они все интересные? Булычева, правда, он почти всего прочитал, а вот "Землю Санникова" Обручева не читал, и "Аэлиту" Алексея Толстого как-то пропустил... Книжки все, конечно, древние, обложки у них потертые, а страницы желтые, как воск, но папа всегда говорит, что если книжка зачитана до дыр, значит интересная.
   - Ну ладно... Давайте тогда Обручева и вот эту...
   Он показал на увесистый фолиант в темно-синем переплете, на обложке которого было написано: "Мифы и предания древних народов: правда и вымысел"
   Таисия Николавна понимающе закивала головой. Ну что ж, пусть почитает, это весьма познавательно, хотя, быть может, и не совсем для его возраста.
   Сашка попрощался и вышел из библиотеки на хрустящую гравием дорожку. Был вечер двадцать третьего июня.
  
  
   В Парке становилось прохладно и появились комары, так что Сашка решил вернуться в корпус и почитать с удобством - под одеялом. Как раз до ужина немножко успеет.
   Солнце медленно-медленно сползало вниз, за реку Вьюнку, за противоположный берег, купая в золоте поле и ползущую по его краю машину, и опушку леса. С речки доносились всплески и веселые крики - это плавали на лодках отвертевшиеся от КВНа счастливчики.
   Сашка жил в одном из одноэтажных деревянных домиков, выкрашенных в травянистый зеленый цвет. Комнату он делил с четырьмя другими мальчиками - ни плохими, ни хорошими, а обыкновенными - шумными, непослушными, озорными, любящими драки и футбол, и компьютерные игры. Так как компьютеров в лагере по большому счету не было, оставались драки и футбол. Что касается книжек, то, кроме Сашки, никому из мальчишек и в голову не приходило тратить драгоценное летнее время на чтение, разве что Ванька, с охами и вздохами читал на ночь Историю шестого класса, да и то, потому что отец обещал "проконтролировать" его после возвращения домой, а Ванька, похоже, отцовским обещаниям верил. Над Сашкой мальчишки все время подтрунивали.
   - Ну, Пчёл ботаник! Скоро к стулу прирастет! - насмешливо говорил Артём, листая какую-нибудь Сашкину книжку. - Лучше пойдем на рыбалку - я, знаешь, какое местечко присмотрел на другом берегу - там в зарослях так и плюхает, так и плюхает, не рыба, а настоящий кит!
   - Ага, давай сходим, - бубнил в ответ Сашка и снова утыкался в книжку.
   Сейчас в комнате никого не было, и Сашка обрадовался, что сможет почитать в тишине. Он скинул ботинки и улегся на свою кровать, накрытую рыжим клетчатым одеялом. Так, с чего начать...
   Он погладил синюю пыльную обложку "Мифов и преданий". Видно, давненько ее никто не читал - он ее на самой нижней полке обнаружил, в дальнем углу, за словарем пословиц и поговорок. Посмотрим оглавление... Древняя симпа... симпатическая магия, колдуны-правители, воплощенные боги в виде людей и животных, духи, населяющие лес, мифологические существа, представление о душе, как о маленьком человеке или животном... Ого, это поинтереснее всякой фантастики будет!
   Сашка открыл книгу на заложенной кем-то странице. Закладка оказалась оберткой от лимонной карамельки.
   "Древние люди полагали, что в теле каждого существа находится маленький человек или зверек, который управляет этим телом. Этот человек внутри человека или зверек в животном и есть душа. Деятельность человека или животного объясняется присутствием этой души, а его успокоение во сне или смерти - ее отсутствием..."
   Дверь скрипнула и в комнату осторожно заглянула светлая вихрастая голова Гошки из отряда малявок.
   - Саш, а Саш, пойдем с нами в войнушку в парке поиграем, у нас народу мало! - заныл он в своей обычной манере. - У нас автоматы есть...
   - Ты, Гошь, иди, иди, завтра поиграем! - Сашка махнул рукой, не отвлекаясь от книги.
   Гоша обиделся, засопел и скрылся за дверью.
   Продолжим.
   "В преданиях многих народов душа представляется птицей, готовой улететь, или мышкой, которая может выскользнуть изо рта спящего. Поэтому некоторые суеверные люди до сих пор утверждают, что не следует позволять ребенку спать с открытым ртом; в противном случае его душа может убежать, и ребенок никогда не проснется".
   Вот как. Интересно, так птичка, мышка или человечек? Ой, ну и выдумки!
   Сашка полистал книгу еще, почитал про шаловливых лесных духов, про чудесных животных, обитающих под землей и в облаках, про магический контроль над погодой, про народные праздники и обряды. Оказалось, что сегодня канун Иванова дня, или Солнцеворот, когда день самый долгий, а ночь - самая короткая и волшебная. В эту ночь расцветает папоротник, выходят на поверхность спрятанные клады и сокровища земли, празднуют и озорничают лесные духи. Надо же, ведь он помнил когда-то про этот праздник, помнил, но забыл! Это же Иван-Купало! Эх, жалко, что все это фантазии...
   Дверь распахнулась, и в комнату ворвались мальчишки.
   - Э, да он опять глаза портит! - воскликнул Васька.
   - Наша команда из-за тебя проиграла! У нас народу мало было! - завопил Артём.
   - На мясокомбинат его! - заорал Ванька.
   - Жука ему за шиворот! - крикнул Пашка и засунул ему за воротник рубашки здоровенную жужелицу.
   И когда Сашка испуганно заорал и зачесался, все четверо набросились на него и принялись щипать и щекотать.
   - Ладно, - примирительно сказал Васька, когда все уже устали визжать, а от хохота свело дыхание и заболели животы. - Пошли в столовую! Там сегодня на ужин сырники со сметаной!
  
  
   Глава вторая
   Ускользнувшая душа
    []
   Ночь, на удивление, пришла тёмная и прохладная, как в августе. На небе сверкали зарницы - где-то далеко бушевала гроза. Сашка приоткрыл окно и слушал, как шелестят на ветру кусты и деревья, ветки иногда задевали за подоконник и казалось, что кто-то осторожно касается металлической полоски пальцами, просясь внутрь.
   Сашка лежал в своей любимой позе, положив руки за голову, и все думал о тех удивительный вещах, о которых сегодня рассказала ему старая книжка. Неужели всё это выдумки? Неужели всё неправда? И душа-мышка, и лесные духи, и заклинания, и волшебные существа? Он сам, конечно, в жизни ничего такого не видел, но иногда, смотря на простые обыденные вещи - на деревья, цветы, камни, облака, кошек - он чувствовал, что они не так уж просты и понятны, что за внешними привычными декорациями скрываются древние, незнакомые, непостижимые силы. Эх, если бы хоть разок столкнуться нос к носу с чем-то диковинным и необъяснимым, домового хоть увидеть или лешего... Он бы тогда поверил во все чудеса мира, и жизнь стала бы намного интереснее и проще!
   Сашка мечтал, мечтал, а сон тихонько щекотал ему нос, забирался в ноздри, баюкал и наполнял тело ленивым теплом. Мысли закрутились в клубочек и потонули в сонной глубине. Сашка спал, сладко посапывая, потом еле слышно хрюкнул и приоткрыл рот.
   Если бы Сашка знал, что его желание так скоро исполнится, и он этой же ночью столкнется нос к носу с диковинными вещами и сам станет участником странных, противоестественных, совершенно необъяснимых с научной точки зрения событий! Тем более, что ночь эта была особенная, а в такую ночь с любопытными фантазёрами может произойти всё, что угодно.
   Итак, Сашка спал, но его душа - маленькая белая мышка - спать категорически не желала. Еще бы, как можно спать, когда вокруг происходит столько интересного! Ведь Летний Солнцеворот бывает раз в году, а Парк с его веселящимися обитателями так близко - сквозь щель окна слышен их оживленный гомон!
   Так вот, когда Сашка хрюкнул и приоткрыл рот, мышонок выскользнул из него на подушку, оттуда на пол, потом по занавеске поднялся на подоконник и шмыгнул через окно в сад. Выглядел беглец, как обычный белый мышонок, только соткан он был из материи тонкой, воздушной, поэтому передвигался намного быстрее и легче. А вот увидеть мышонка могли немногие - ну, разве что очень чувствительные и творческие натуры...
   Сашкина душа, пролетев сквозь куст сирени, благополучно приземлилась в траву и теперь сидела на кромке бордюра, таращив от восторга круглые блестящие глазки и поводя розовым носиком. Давненько мышонок не гулял! Много лет сидел взаперти, не имея возможности толком разглядеть всю эту красоту.
   А посмотреть было на что. Все небо расцветало яркими всполохами - синими, зелеными, желтыми, алыми, всюду в небе танцевали крылатые огни - то были зарницы, представляющиеся человеческому глазу неуютными и одноцветными. А душа... Она всё видела, слышала и чувствовала. При каждом всполохе небо звенело и тренькало, словно чья-то огромная рука перебирала струны и дергала за язычки колокольчиков.
   От стволов лип, уходящих в черноту неба, тоже исходило зеленоватое свечение - это древесницы, жившие в стволах, зажгли свои фонарики-сердца. Мимо торопливо пробежали несколько черных муравьев, и мышонок последовал за ними, ведь муравьи всегда знают, где происходит самое интересное.
   Он обогнул жилые домики и очутился на площадке возле главного здания, в центре которой находилась большая роскошная клумба. Сейчас клумба казалась еще роскошнее, потому что цветы на ней переливались, как драгоценные камни, и над каждым бутоном разворачивался странный танец. То духи цветов - крошечные дрожащие звезды - кружились в галантном вальсе с пушистыми ночными бабочками. Внизу, в траве, у стеблей цветов, как на поляне среди миниатюрного леса, водили хоровод звери, насекомые и прочие существа: муравьи, в компанию которых затесался почему-то жук-носорог, лягушки, пара землероек, уж, старый гриб с обломанной шляпкой, и, что уж совсем непонятно, потерянный кем-то из девчонок пупсик, стыдливо прикрывшийся кленовым листом. Два воробья и белка отбивали ритм лапками, прыгая по камушкам, окаймлявшим клумбу.
   Мышонок радостно пискнул, и хоровод расступился, впуская в круг еще одного танцора. А Сашка спал, повернувшись на бок, и счастливо улыбался во сне.
  
  
  
   Пока Сашкина душа танцевала на цветочной клумбе и ловила чутким носиком сладкие ароматы ночи, в комнате происходило вот что.
   - Паш, а Паш, спишь что ли? - прошептал Васька Чернобровкин, приподнимаясь на подушке.
   - Нет, не сплю, - просипел в ответ Пашка. - Заснешь тут. Этот вон сопит, молнии сверкают, деревья шумят... И еще за ужином объелся.
   - Паш, - Васька сел в кровати, свесив вниз тонкие белые ноги, - Давай Пчелу разыграем!
   - Раскрасим, что ли?
   - Ну да. Как Бублика в прошлом году. Ну, пастой зубной морду намажем, чтоб как привидение стал!
   - Давай! Но только он проснется...
   - Не, мы осторожно.
   Васька соскользнул с кровати и на цыпочках пробрался к умывальнику. Нащупав в стакане тюбик зубной пасты, он подошел к Сашке и опустился на колени, чтобы удобнее было мазать. Сашка спал как раз напротив окна, и его лицо хорошо освещалось зарницами и желтым фонарем во дворе.
   - Вон, как дрыхнет, и еще улыбается, - проворчал Васька размазывая пальцем душистую массу по Сашкиному лбу и щекам. - Небось, что-нибудь интересное снится!
  -- Давай осторожнее, - заворчал Пашка. - Еще разбудишь!
   Спящему, и вправду, стало щекотно, он дернул головой и причмокнул губами.
   Где-то на большой клумбе мышонок почувствовал, что пора возвращаться. Он попрощался с новыми знакомыми и шмыгнул в траву.
   - Ну, вот, - сказал Васька, закончив работу, - теперь он настоящий монстр! Еще паста какая-то зеленая попалась... Фу, гадость! Небось, испугается, когда к зеркалу подойдет!
   Васька вернул тюбик на место, сполоснул руки и нырнул под одеяло.
   - Ну, всё, Паш, теперь и спать можно, - сонно и довольно промямлил он и, действительно, тут же заснул. И Пашка заснул. И вся комната наполнилась сладким детским сопением.
   А мышонок как раз в это время карабкался по веткам сирени к нужному окну. Вот и подоконник. Маленькие лапки неслышно несут его вперед. С подоконник на тумбочку, мимо книжек и пакета с пряниками, с тумбочки на подушку, с подушки... Ох... Мышонок даже пискнул от нежданного ужаса. На подушке лежала чужая, страшная голова! Голова отвратительно ухмылялась белесыми губами и плотоядно причмокивала во сне, кожа на ее зеленоватом лбу натянулась, надо лбом торчали в разные стороны тонкие остренькие волосинки (Васька не поленился и даже чёлку Сашке пастой вымазал).
   Мышонок задрожал, как замерзший осиновый листик, заметался по подушке, потом вскарабкался обратно на подоконник и выпрыгнул из окна. Не узнал он Сашку, не узнал...
   Ах, если бы мальчишки догадывались об истинном положении вещей, разве бы они осмелились раскрасить Сашкину физиономию? Если бы они понимали, что душа, не узнавшая своего тела, может испугаться, растеряться и навеки его покинуть? А иногда, и вовсе позабыть, кто она и чья...
   Вот и наш мышонок, свалившись обратно под сирень, посидел там с минуту-другую, подрожал, да и забыл, что он - Сашкина душа. А почувствовал себя обыкновенным мышонком - маленьким, юрким и свободным. Всё вокруг было ему знакомо, только вот непонятно, откуда... Сначала новые ощущения немножко его тревожили, но потом, подняв мордочку к небу и поведя розовым ушком, мышонок решил, что жизнь прекрасна, что свобода прекрасна, и что теперь ему можно гулять по свету, сколько захочется.
   Он прислушался к веселому гомону, шепоту, писку, несущимся со всех сторон, и вдруг услышал голос Леса, зовущего его с другого берега реки. Лес аукал, охал, ухал, куковал, смеялся, верещал, фыркал, - словом, всячески заманивал мышонка в свою кишащую невидимой жизнью чащу.
   Мышонок улыбнулся, блеснув двумя длинными зубками, и устремился к Овражку.
  
  
   Глава третья
   Овсяный кот  []
  
   Он пробирался в траве, и трава казалась ему огромной и сочной, а травяницы, игравшие в прятки среди толстых стеблей, строили ему смешные рожицы.
   Мышонок быстро добрался до лестницы и поприветствовал грифонов, которые паслись возле своих тумб. Он ведь видел их раньше...Только теперь они казались намного больше, - огромные, синеватые в ночи твари, с мощными лапами и горделиво изогнутыми клювами. Они ответили мышонку тихим клёкотом и взмахнули крыльями, обдав его прохладным пряным ночным воздухом.
   Он прыгал с ступеньки на ступеньку, легко, как мячик для пинг-понга, ему казалось, что оттолкнувшись получше, он, пожалуй, сможет и взлететь.
   На постаментах на противоположной стороне оврага никого не было: видно, грифоньи лапы и хвосты тоже отправились погулять. На тумбу опустился Парковый филин, засипел, как далекий паровоз, и, не обратив никакого внимания на мышонка, полетел дальше.
   Мышонок свернул налево, к старому каменному мосту через реку Вьюнку. Здание Томиловского дома поднималось к небу совсем рядом - обновленное и живое, горевшее обманным колдовским светом. В окнах мелькали сиреневые тени, по карнизу разгуливал подвыпивший домовой и ловил дырявым сачком летучих мышей.
   Мост был для мышонка огромным неровным полем, усеянным предательскими дырами на месте провалившихся кирпичей. Он, однако, не замедлял бега своих маленьких лапок и на полном ходу огибал пропасти или перепрыгивал через них, размахивая хвостиком, как рулем. Ему было одновременно и весело, и страшно, восторг и предвкушение удивительных событий наполняло его живот мурашками, а его раньше просвечивающее тельце сгустилось, оформилось, и, сохранив былую летучесть, выглядело совсем как тельце настоящего мышонка. Оказавшись на другом берегу, мышонок на минуту замер, посидел на задних лапках, пытаясь вспомнить что-то, всё время ускользавшее из памяти, но потом снова бросился бежать вдоль края поля, по тропинке, ведущей к Лесу.
   В зеленых колосьях он вдруг услышал шуршание и едва различимое чавканье. Он снова остановился и присмотрелся к колыхающимся стеблям, растущим у самой обочины. Чавканье прекратилось, а из зарослей на него уставилось четыре пары глаз. Глазки были маленькие, испуганные и любопытные одновременно, и мышонок придвинулся поближе. Снова что-то зашуршало, и из темноты, одна за другой, вышли четыре полевых мышки, каждая сжимала в остреньких зубах колосок.
   Мышонок очень обрадовался. Мышки! Почти такие же, как и он, только шкурка у них рыжевато-коричневая, а по спинке протянулась тонкая тёмная полоска. Мышки опустили свои трофеи на землю, недоверчиво его осмотрели, а потом самая толстая и крупная из них приветственно пискнула и сказала:
   - Давай с нами!
   - А что вы делаете?
   - Овсяное молоко воруем!
   - Как это?
   - А вот как. Попробуй!
   Мышонок подбежал к колоску и куснул одно из зеленоватых зерен, туго облеплявших стебель. Оно было мягкое, податливое, немного вязкое на языке, приятное... И впрямь, как молоко!
   Мышонок юркнул за остальными в чащу и стал перегрызать сочные твердые колосья. Работа спорилась, так что мышонок даже позабыл про Лес и про то, что он когда-то пытался вспомнить. Да и что вспоминать? Он всегда был обыкновенной полевой мышкой, возился в поле, пил овсяное молоко и чувствовал себя в безопасности под защитой высоких и вкусных овсяных деревьев.
   Неожиданно мышки побросали недогрызенные стебли и бросились врассыпную с пронзительным писком.
   - Хлебный кот, Хлебный кот! - кричали они, прячась в невидимых глазу норках.
   Только белый мышонок остался на месте. Он не привык прятаться и не знал, что такое опасность. Он просто сидел и завороженно смотрел, как овес на поле заволновался словно море, расступился, и из этого моря выплыл на пыльную дорожку огромный по мышиным меркам зверь, весь поросший травой и васильками. На мягких травяных лапах он подошел к мышонку и приблизил к нему свою круглую морду: усы-колоски вздрогнули и опали, изумрудные глаза хитро прищурились, почти исчезнув, а потом снова превратились в сверкающие кристаллы.
   - Кто это здесь разоряет мое поле? - промурлыкал он, усевшись перед мышонком и обвив лохматым хвостом передние лапы.
   - А это твоё поле? - бесстрашно и глупо поинтересовался мышонок.
   - Конечно. Ведь я - Хлебный кот, или, точнее, Овсяный кот, Дух овсяного поля!
   - Аааа... - протянул мышонок. - А я - Полевой мышонок!
   Овсяный кот насмешливо поморщился.
   - О, нет, - сказал он лениво. - Ты никакой не мышонок! Ты - чья-то потерявшаяся душа. Уж поверь мне, я-то знаю в этом толк, я сам дух...
   - Как же... Душа... - повторил мышонок растерянно. - А чья?
   - Ну... Этого я не знаю, это ты сам должен вспомнить, ты же потерялся, а не я! Вот и думай!
   Мышонок печально опустил мордочку. Ну вот, только он нашел свое место в жизни, как все развалилось! И опять ничего не понятно...
   - Послушай, а может... Может, кто-нибудь поможет мне вспомнить? - спросил мышонок, с надеждой посматривая на кота своими темно-синими глазками.
   Овсяный кот вздохнул.
   - Это - в Лес, к Лесному сброду обращайся, они там как раз сейчас все на виду - празднуют! - в голосе его зазвучала укоризна. - Никаких обязанностей у них нет! А мне - воров сторожить! У, вредители!
   В ответ на последние его слова из тайных норок донесся тихий насмешливый писк.
   Овсяный кот встал, потянулся, кустик ромашек на конце его хвоста мелко задрожал.
   - Ступай, ступай в Лес и все разузнай! - сказал он на прощанье и даже махнул лапой. Потом зверь растворился в колосьях, и уже откуда-то из середины поля до мышонка донеслось:
   - И бойся Марёны! Она сегодня выйдет на охоту!
  
  
   Глава четвёртая
   Ночной праздник
  
   Лес казался огромным, просто чудовищно огромным для мышонка. Огромным, величественным, и каким-то тревожным. Исполинские сосны и ели терялись в где-то вверху, в небе, оттуда доносился беспокойный шепот их игольчатых ветвей. Между узловатых корней, опушенных бархатным мхом и оттороченных папоротником, под кустами шиповника и дикой смородины, на пнях, пеньках и кочках собирались маленькие, но шумные компании всяческого лесного сброда: снегири, похожие на толстеньких внимательных гномов в алых жилетках, ежики, горностаи, белки, подслеповатые листины в свалявшихся шубах из прошлогодних листьев, корявые перевертыши, родившиеся из обломанных сучков и веток, гаденькие, сморщенные люди-грибы, да и много других хихикающих, шушукающихся и попискивающих существ, которых огни волшебной ночи выманили из их скучных темных нор.
   На полянах, заросших кислицей и ландышами, зеленухи и лисунки ставили столы, убирали скатертями, приносили угощение: соленые корешки да крапивный квас. Молодые лешенятки и водяные детки бегали по кустам, размахивая тлеющими гнилушками и блеяли, как козы.
   Никто не обращал внимания на мышонка: одинокий и неприметный он пробирался между влажных и колючих веток, не зная, куда и зачем он идет. Вся эта таинственная атмосфера ожидания наполняла его одновременно и восторгом, и ужасом; ему хотелось быть частью этого торжества, но он не представлял, как к нему, мышонку-немышонку, отнесутся. А потом, эта Марёна... Кто она, и как она выглядит? Как бы не наткнуться на нее случайно!
   Мышонок собрался, было, с духом и хотел обратиться с этим вопросом к безобидной на вид коряжке, похожей на крошечного оленя, но та задрожала, осыпая в траву чешуйки коры, и ускакала куда-то в чащу, испугавшись еще больше, чем он.
   Робко моргая, проплыл над мышонком блуждающий огонёк, где-то в ветвях молодого дуба переливчато засвистели неведомые птицы. Мышонок остановился, вздохнул, и попытался вскарабкаться на торчащий из пня мохнатый корень, преграждающий ему путь, но корень внезапно дрогнул и передвинулся. Оказалось, что это не корень вовсе, а чья-то нога, оканчивающая острым черным копытцем.
   Мышонок задрал мордочку кверху и увидел, что на пне сидит рогатое существо и внимательно наблюдает за ним блестящими зелеными глазами с желтым ободком. Существо очень напоминало козу - такая же вытянутая глуповатая морда с курчавой бородкой под нижней губой, большие подвижные уши, рожки в разные стороны, только вместо передних ног у него были лапы, или даже руки, которые в настоящий момент что-то мастерили из куска дерева.  []
   - Беее.... - сказала коза, и потянулась к мышонку. - Бе-еглая душа!
   Напрасно он хотел скрыться в папоротнике - цепкие длинные пальчики его настигли и осторожно обняли. Коза поднесла его к глазам, чтобы хорошенько рассмотреть, и раскрыла ладонь.
   - Не-е бойся, - проблеяла она дружелюбно, - Марёны бойся, не-е меня!
   Мышонок, собиравшийся уже прыгать вниз, передумал и остался на теплой руке, сжавшись в комочек и выжидающе посматривая на свою новую знакомую.
   - А ты кто такая? - спросил он, забыв про свои мимолетные страхи.
   - Козуля я, Лешего дочь, что по осени родилась... А тебя как звать? Помнишь?
   - Нет, не помню, - не слишком обеспокоено ответил мышонок, - Ничего не помню: ни как звать, ни откуда я... В голове пусто!
   - Плохо это. Без присмотра тут шастаешь, попасться можешь к Марёне в мешок!
   - Какая это Марёна, зачем я ей понадобился?
   - Ох, холодная Марёна, красивая, ходит по лесу, души в мешок собирает! Сегодня солнце на зиму поворачивает, сегодня и придёт, о стуже напомнить. Как взглянет своими белыми глазами - так и дух вон! Бе-е-е... - от волнения лешенка снова сорвалась на блеянье и начала дрожать. Мышонок на ее ладони чуть не свалился под пень.
   - А как же мне себя вспомнить? - пискнул он, уцепившись коготками за мохнатые пальцы.
   Лешенка перестала дрожать и задумчиво пожевала своими большими губами.
   - У Старших спросить нужно. Я-то молодая совсем, в прошлый листопад родилась, а Старшие-то всё знают... Сейчас дуделку к празднику доделаю, и пойдём!
   Козуля посадила мышонка рядом с собой, а сама снова начала возиться с деревяшкой. Через мгновение из-под рук ее вылетела птичка с дудочкой вместо клюва, уселась на ветку дуба и переливчато заиграла.
   - Вот, - довольно отметила лешенка, - эта лучше всех получилась, слышишь, как тоненько выводит?
   Она посадила мышонка себе на плечо и легко поскакала между поскрипывающих стволов. Решила она сперва у древесниц спросить, как мышонку себя вспомнить. Древесницы ведь долго живут - столько же, сколько деревья. А потом, они добрые, открытые, тайны свои всем поверяют - всем, кто правильно спросит.
   Вы, наверное, тоже не раз видели древесниц. Не видели? Да нет, видели, просто не знали, что это они. Замечали вы когда-нибудь странные глазки и узоры на коре - будто кто-то или что-то проглядывает сквозь тонкие морщинки, проступает сквозь складчатые бока? Так вот, это они, древесницы. Они с виду, словно из дерева сделаны; чем моложе их родное дерево, тем они глаже, нежнее, чем старше - тем они грубее, неровнее, только глаза у них не стареют - каплями смолы блестят. Когда дерево умирает, от древесницы остаётся лишь ее зеленое сердце, свободное и одинокое...
   Лешенка направлялась к своей знакомой древеснице, жившей в красивой стройной березе на лесной прогалине. Сейчас березянка играла в салки с духами молоденьких кленов и рябин, подрастающих вокруг ее дома. Старый-престарый, вывороченный с корнями пень, похожий на огромного вепря, ворчливо пыхтел с краю, - он был слишком тяжел и неуклюж, чтобы угнаться за остальными.
   Козуля позвала, и тот час из-за березы вышла тонкая светлая фигурка - немножко непропорционально сложенная, с длинными гибкими руками и ногами, с вытянутой головкой на изящной шее. На узком лице березянки вились едва заметные древесные узоры, глаза вспыхивали янтарным блеском, губы улыбались. Она коснулась спинки мышонка кончиками пальцев, и он ощутил легкий запах березовой коры.
   - Потерялся? - спросила она жалостливо.
   - Потерялся и не помнит, чей. Ты, случайно, не знаешь, как ему память вернуть?
   Древесница покачала головой.
   - Он не из деревьев, это точно. Наши, они зеленые, а этот почти белый, сиреневатый какой-то. Это...это человеческая душа. Ты у Водяного или, еще лучше, у отца своего, Лешего, спроси. Они о душах всё знают...
   Козуле очень не хотелось обращаться к отцу. На днях она слишком коротко подстригла ему бороду, и теперь он был на дочку очень сердит. Как увидит - сразу шишками кидаться...
   - Бе-еда! - пожаловалась она то ли мышонку, то ли древеснице. - К Водяному пойдём, держись крепче.
   Мышонок прижался к теплому шерстистому плечу лешенки и весело пискнул в ответ. Ему сейчас было совсем не страшно, а интересно. Кто-то решил о нем позаботиться, кто-то везет его на своём плече, теперь он не один - теперь он часть лесной жизни! Пожалуй, он здесь бы и остался... Под этими деревьями, в этом прохладном мху. Вырыл бы себе норку уютную...Только вот все про Марёну твердят, все пугают... А Марёна - такое красивое имя!
   Козуля пробиралась теперь среди ив, отводя руками в сторону их серебристые мягкие ветви, падающие вниз маленькими водопадами. Запахло тиной и ирисами, где-то впереди плескалась река. Они вышли на прогалину, спускающуюся к воде, на середине которой горел костерок. У костра стояла, нахохлившись, долговязая цапля, подцепляла клювом ветки из большой кучи, лежавшей рядом, и бросала их в костёр. Внизу, у самой воды, бродили коровы - настоящие крошки по сравнению с обычными.
   - Где-е Водяной? - спросила лешенка у цапли, подходя к костерку и вдыхая широкими ноздрями ароматный дым.
   Цапля строго посмотрела на нее одним глазом, кинула в пламя кустик мяты и мотнула головой в сторону реки:
   - На бревне, карпа ловит!
   Мышонок вгляделся в темную, колышущуюся воду у кромки берега и тут только заметил, что на полузатопленном мокром бревне сидит стог сена, мокрый, осклизлый, и ловит на удочку рыбу. Стог сена повернулся, блеснул травянистыми глазками и спросил:
   - У тебя, Козуля, земляники случайно нету?
   - Не-ету, Вьюн Водяныч, нету, всю землянику на праздник отнесла, ни ягодки не осталось.
   - Эх, жаль, - Водяной заворочался на бревне, и вода, зачавкав, совсем залила один его край. - В июне карп на землянику хорошо клюёт. Я бы на землянику его наверняка бы поймал, хулигана! Вон, у коров моих, все хвосты общипал! - он махнул то ли лапой, то ли плавником, показывая на невозмутимых буренок, размахивающих короткими обкусанными хвостиками.
   - Водяныч, у меня тут душа заблудшая...Как всегда, всё про себя забыла. Подскажи, как вспомнить?
   Водяной снова махнул плоской лапой и передвинулся на самый краешек бревна.
   - Ой, не мешай, ой, клюёт...
   Удочка, и вправду, заскрипела, прогнулась, где-то во тьме звучно булькнуло, что-то большое мелькнуло над водой и скрылось, потянув за собой леску и Водяного вместе с его бревном. Дззынь... И лопнула леска, а Вьюн Водяныч полетел назад и плюхнулся в осоку, задрав толстый хвост и испугав мирно пасущихся коров.
   - Ух, погоди у меня, ух, доберусь я до твоей прожорливой морды! - ругался Водяной, ворочаясь в болотной тине и снимая со своей непослушной шевелюры лишние гирлянды водорослей.
   Вдруг он замер с мокрым пучком в лапе и прислушался. Цапля возле костра оживилась, перестала сутулиться и подбросила в костер большую еловую лапу. Пламя затрещало, зашипело, из него полетели во все стороны горящие иголки.
   - Идут, уже идут, слышите? - недовольно сказал Водяной. - Никакого покоя мне нету, уж поскорее бы все праздники закончились!
   Он принялся свистеть, размахивать водорослями и сгонять всех своих коров в реку. Коровы непонимающе мычали и упрямились.
   - Вот я вас, неблагодарные скотины! - сердито плевался он, хлопая коров по гладким бокам. - Вот я вас... Домой, домой, чем вам дом-то не мил?
   Бурёнки лениво заходили в воду и скрывались в ней, оставляя на поверхности стайки пузырьков. Последним нырнул Водяной, не переставая ворчать и ругаться, - даже из реки доносилось его сердитое бульканье...
   - Все-егда он такой лютый! - посетовала Козуля мышонку и погладила его намокшую от речного тумана спинку. - Но сюда идут...
   - Кто идёт? - встревожился мышонок.
   - Все-е. Весь Лес. Кострому хоронить будут...
   - Хоронить? А она умерла? Отчего?
   - Она каждое лето умирает, а зимой нарождается, так заведено... Как и солнце на небе...Она хорошая, теплая, ты увидишь!
   Лес позади них наполнился шумом и шелестом - много-много народу пробиралось по сокрытой тропе к реке Вьюнке. Мышонок поднял мордочку и напряженно всматривался в белесую мглу, прикрывшую лесную опушку, словно кисейный полог. Сперва из тумана выплыли, дрожа и моргая, блуждающие огоньки. Выплыли стайкой, а потом расселись по ветвям, как праздничные фонарики, рассыпались по траве, смешавшись с редкими светляками. Дуделки - деревянные птички - перепрыгивали с ветки на ветку и дудели в свои разноголосые дудочки, выводя странную, затейливую мелодию. За ними рыжей волной скакали белки, перезваниваясь колокольчиками, привязанными к лапам, и зайцы, бившие в барабаны из можжевеловых пеньков.
   Кисейный полог снова расступился, и из темной глубины леса на прогалину вышли четыре фигуры с носилками на плечах. То были лисы, медленно и осторожно ступавшие на задних лапах, придерживая передними прутья носилок. На носилках сидело, свесив вниз короткие ножки, диковинное светящееся существо, круглое, как колобок. Сияние от этого существа исходило неописуемое! Сияние и тепло.. Казалось, что каждая его шерстинка полыхает крошечным огоньком, еще чуть-чуть, и загорятся листья ив, под которыми проходили лисы! Мышонок почувствовал, как жарко и томно сделалось на поляне...
   У существа не было глаз, вернее, они, наверное, были, но в ослепительном сиянии их совершенно нельзя было разглядеть. Зато макушку его украшал венок из чернобыльника и купыря, который время от времени потрескивал от подогревающего его снизу жара.
   За носилками шли - подвывая, попискивая, тявкая, шипя, распевая на все лады - разные звери и тайные обитатели леса. Зеленухи, лесавки, росомахи, древесницы, олени, волки, земляные коротышки, зубры, ауки, моховики, целые выводки ежей, - да мало ли еще шумливых, любопытных, чуткоухих, востроглазых созданий выбирались на поляну, приминая лапами и копытами влажную землю.
   Замыкали шествие Леший в обнимку с медведем: на головах обоих болтались растрепанные венки, оба огромные, могучие, грузные, - пыхтели и ревели что-то своё, нарушающее общую мелодию.
   Козуля, до сих пор держащаяся в стороне от шумной процессии, завидев Лешего, нерешительно мекнула и подалась вперед.
   - Что, прощения решила попросить? - грозно спросил Леший - бородатый мужичина, заросший зеленовато-бурой шерстью. В облике его тоже было что-то козлиное, или, скорее, зубриное, - по бокам широкой лохматой головы росли крепкие витые рога. - Обстригла отца-то к празднику? Не совестно? - он потряс перед ее носом своей короткой, ровно обрубленной бородой. Мышонок весь сжался комочком, испугавшись свирепого взгляда широко расставленных глаз лешака.
   - Совестно, папенька, совестно, места себе не нахожу - всё переживаю! - залепетала Козуля, держась, на всякий случай, на расстоянии от горланящего и топчущегося на месте медведя. Видя, что отец смягчился и торопится к костру, Лешенка спросила:
   - Тут душа одна заблудилась, никак себя не вспомнит... Что делать-то?
   - Душа? Душа? - загромыхал Леший. - Дай-ка ее мне, я ее съем! - и захохотал, похлопывая себя по гулкому пузу. Медведь заревел и полез к Козуле - танцевать.
   Козуля отпрыгнула, прикрыв застывшего от страха мышонка ладонью.
   - Ой, папенька, вечно вы шутки шутите! Пугаете маленьких! Скажите лучше, как ему помочь!
   Леший махнул корявой рукой и побрёл дальше, обняв за плечи переваливающегося мишку.
   - Через костёр пусть прыгнет - и дело с концом! Всё вспомнит... Даже лишнее! - проворчал он и закашлялся. Ох, и наревелся он сегодня - до хрипоты...
   Козуля поскакала за ними, надеясь занять место где-нибудь поближе к огню.
   - Слышал? - шепнула она мышонку. - Через костёр тебе нужно будет прыгнуть!
   - Что, одному, без тебя? - испугался мышонок.
   - Разумеется, одному. Да ты не бойся - ты же душа, ты легкий, как перышко, враз перепрыгнешь!
   Прогалина была заполнена разномастным народом, мышонку показалось даже, что она стала как-то шире, просторнее, а Лес отодвинулся назад, на горку и возвышался теперь где-то позади - темный и тихий наблюдатель. Зарницы на небе успокоились, угомонились, сквозь размытые тучи проглядывало синее небо и частые бледные звёзды.
   - Купаться, купаться! - закричали тонкими голосами русалки, высунувшиеся из воды. Они протягивали к собравшимся белые руки, и плескались, и ударяли ладонями по воде.
   Кострома соскочила с носилок и кубарем покатилась к реке. Она резвилась на мелководье, брызгалась и весело верещала вместе с русалками, забросив подальше свой венок. За Костромой в реку попрыгали многие из лесных обитателей: даже тяжелые горбатые лоси осторожно спускались с пригорка вниз, медленно переставляя вязнущие в иле ноги. Самые мелкие и трусливые не отважились искупаться, но всё же пополоскали в заводи лапы и хвосты. Река забурлила, вспенилась от сотен купальщиков, теперь она, как и прогалина, казалась необычайно широкой; черная полоса деревьев на противоположном берегу исчезла, и можно было подумать, что маленькая спокойная Вьюнка неожиданно разлилась и превратилась в бескрайнее, вздыхающее море.
   Вволю накупавшись, Кострома выкатилась к костру и начала кружить вокруг него, распевая знакомую всем песенку:
   Гори, гори ясно  []
   Чтобы не погасло!
   И все звери, и прочие твари - мокрые и взъерошенные - бросились за нею, образовав вокруг пламени прыгающий, приплясывающий, галдящий круг. И Козуля прыгала и скакала в этом кругу, отбивая ритм копытцами, радостно мотая рогатой головой. Мышонок, перебрался с Козулиного плеча к ней на голову, уцепился лапками за рог, и завороженно смотрел на оранжевый, дикий, самозабвенный танец. Хоровод кружился всё быстрее, неистовее, уже не разглядеть было, кто пляшет там, на противоположной стороне - всё смешалось в огненном вихре...
   Внезапно Кострома выскочила из внутреннего круга, высоко взлетела и - ухнула в костёр, рассыпавшись тысячами золотистых зёрен! Пламя взметнулось до небес, затрещало, зафыркало, стало на мгновение темно-багровым, потом белым, и тут хоровод распался, и все стали прыгать через костёр, жмурясь и повизгивая от восторга. Косуля протиснулась ближе к жарким язычкам и закричала, стараясь заглушить голоса и треск поленьев:
   - Сейчас я тебя подброшу, а ты не бойся, лапки растопырь и лети!
   Она осторожно отцепила мышонка от рога и, накрыв ладонями, поднесла к огню. Мышонок, окаменев, наблюдал, как жадно пытается огонь достать своими гибкими щупальцами прыгающих через него зверей. Но ничего сделать уже не мог: лешенка крепко держала его своими мохнатыми пальцами. Вот пролетела лягушка, раскинув перепончатые лапки, вот ежик, скатавшись клубком, благополучно приземлился на песок у самой воды, развернулся, и убежал восвояси. Может, и ему, мышонку, повезёт... Он же, всё-таки, не простой мышонок, он ведь лёгкий, как пёрышко!
   Косуля раскрыла ладони и подбросила его вверх... Он зажмурился, распластался в воздухе, и почувствовал, как животу его стало жарко и приятно. Он летел, летел, а земли всё не было. Не выдержав ожидания, он открыл глаза.
   Внизу, рядом, совсем рядом, горело солнце. Нет, не костёр, а настоящее солнце. Оно было неимоверно большое, и границ его не было видно, но мышонок знал, что оно круглое, и очень тёплое - не обжигающее, а тёплое, как ватное одеяло. И такое же мягкое. Он мог бы упасть в него, нырнуть с головой в его тягучее, обволакивающее нутро, и стать его частью - стать крошечным трепещущим язычком пламени! Ведь когда-то он и был им. И он, и другие - люди, звери, деревья - все выросли из этого пульсирующего, нежного солнечного сердца, и все когда-нибудь к нему вернутся... И мышонок вспомнил, кем он был прежде, и кто он сейчас. Вспомнил своё нынешнее имя, и свои руки, и ноги, и отражение в зеркале, и мамин голос, и запах вишнёвого пирога, и секретное пятно от компота на обоях позади стола, и пыльную бабушкину террасу, и свои каракули в дневнике... Он вспомнил лицо на подушке и понял, что это было его лицо, и что глупо было пугаться и убегать из-за пустяка...
   Солнце лизнуло его на прощание своими ласковыми шершавыми язычками, и вздохнув, бережно опустило на землю. И мышонок Сашка остался в траве, преображенный и согретый, не замечая праздника, по-прежнему гремящего вокруг.
  
  
  
   Глава пятая
   Темнота и соня
    []
   А праздник продолжался. На полянах расцвёл папоротник - бледными, мелкими цветами, похожими на звездочки. Вокруг него вились зеленые змеи и многоножки - охраняли цветы от жадных рук. Вылезли на свет древние клады, раскрытые сундуки стояли под деревьями, сверкая золотом и серебром. Земля разверзлась, лопнула, обнажила потаенные недра: россыпи туманных кристаллов уходили вниз, в глубину трещин, освещенные ненадолго полной луной, смотрящей сквозь тучи.
   На поляне догорал костёр-солнце. Он сделался совсем маленьким, уютным, и лесной сброд, собравшийся вокруг, никак не желал расходиться. Пришел теперь черед для самых юных и слабых погреться возле его волшебного огня. И древесные клопы, и травяницы, и оленята, едва научившиеся ходить, и желторотые птенцы, нервные и беспокойные, - с легкостью перепрыгивали, перелетали и даже перешагивали через неопасное пламя.
   Мышонок совсем потерял из виду Козулю. В пестрой толпе ее не отыскать - всюду похожие рожки да копыта... Надо бы ее найти, попрощаться, да бежать обратно, в лагерь. Да рассвета бы успеть, пока не проснулись все...Вон, кажется, мелькнула знакомая мордочка. Нет, то рыжая олениха танцует, беззаботно помахивая хвостиком...
   Вдруг что-то случилось. Что-то тренькнуло в лесу - тихо и печально, и разом погас костёр, и замерли танцующие звери, и разбежались, рассыпались в разные стороны, прячась под кустами и корягами.
   - Марёна, Марёна идёт! Марёна холодом дышит!
   И вот уже нет никого на поляне, а только один голос - тихий и печальный, выводит истомленную песню про снег и покой...
   Измаялось красно солнышко,
   Укатилось спать за край земли,
   За край земли, за студёное море.
   Снеговой периной укрытое,
   Ледяной водой умытое,
   Уставшее да забытое...забытое, забытое...
   И мышонок высунул из травы любопытную мордочку, околдованный нежным, зовущим голосом.
   Из леса на примятую траву вышла прекрасная дева. Белое-белое было у нее лицо, и платье, похожее на саван, и даже венок на голове ее был из снежных ягод. Медленно ступала она по поляне, где еще недавно потрескивал жаркий огонь, и земля под ее босыми ступнями покрывалась инеем.
   Мышонок задрожал, затрясся от холода, наблюдая, как кристаллики льда вырастают на листе папоротника, под которым он прятался. Но скоро он привык к холоду, оцепенение, сковавшее лапки показалось ему даже приятным, - будто кто-то туго спеленал его теплой шерстяной пряжей. И не двинуться, не испугаться он не мог... Только слушать волшебный голос, поющий про снег и сон...
   Тихо подошла Марёна к мышонку, тихо наклонилась к нему и взглянула на него своими белыми глазами из дымчатого льда. А потом обхватила тонкими пальцами его хрупкое окоченевшее тельце и кинула в бездонный мешок за спиной...
  
  
  
   Темнота кругом. Ни дна, ни стен, ни пола, ничего. Только тьма и тишина. И он плавает в этой холодной неживой тьме, бестолково и растерянно размахивая лапками, будто старается уплыть. Но куда? Ведь выхода нет.
   - Кто здесь? - спросил тоненький голос.
   - Я, ... мышонок, - ответил он, помедлив перед словом "мышонок", - А ты кто?
   - Я - соня...- ответил голос обрадовано.
   Из темноты выплыло серо-голубое создание с круглыми, тёмно-синими глазами, розовыми ушками-лепестками и крошечными лапками, ужасно похожими на руки. Пушистый хвост сони подрагивал, как отцветающий одуванчик.
   - Интересно, - сказала соня, - интересно, почему мы друг друга видим, ведь здесь темно?
   Мышонок подумал, а потом предположил:
   - Раз здесь нет огня или фонарей, то значит, это светимся мы ...
   Соня подлетела ближе. Глаза ее сверкали сиреневыми огоньками. Очень красиво сверкали.
   - Ты в Лесу живёшь? - спросил мышонок, стараясь не думать о жутком холоде, нагоняющем сон.
   - Не помню, - ответила соня безразлично, - может, и в Лесу, а может, и в Доме...Большом доме...
   - Ты...ты тоже память потеряла? - удивился мышонок.
   - Не знаю, наверное... А почему ты говоришь "тоже"?
   - Да так, просто...
   Он вспомнил, как Козуля рассказывала ему о том, что в мешок Марёна бросает заблудшие души. Наверное, и соня - чья-то душа...
   - Здесь так пусто, так страшно. Хорошо, что ты пришел!
   - Я не сам пришёл, меня Марёна схватила. А ты давно здесь?
   - Может, и давно. Здесь времени нет. Ничего нет. И спать так хочется...
   Соня зевнула, закрыла лапкой нос.
   - Давай обнимемся, - предложила она, - так будет теплее!
   Они прислонились друг к другу пушистыми боками, стараясь удержать уходящее из них тепло. Но всё было напрасно. Тишина давила на них и пугала своей неизменностью, чернота облепляла со всех сторон. Постепенно свет внутри их слабых тел угасал, они замерзали и засыпали, поглощаемые равнодушной бездной. Всё забывалось, ускользало из памяти, всё становилось неважным и далёким, далёким и совершенно неважным... И свет становился тьмой.
   И вот, когда огоньки внутри них уже слабо мерцали, готовые потухнуть в любой момент, когда мышонка и сони, двух маленьких потерявшихся душ, почти не стало, когда они почти растворились в небытии, - тогда тьма над ними вдруг расступилась - будто ослепительная молния разрезала ее пополам - и впустила внутрь чьи-то сияющие глаза - два озера, в середине которых кружились пенные вихри.
   Чья-то морда просунулась в мешок - длинная, вытянутая, увенчанная роскошным рогом, похожим на дерево. Глаза зверя смотрели на них, любили и улыбались. Губы выдохнули теплое облачко пара, согревая озябшие сердца.
   И не стало больше ужасного мешка, и темноты, а была притихшая трава, и звезды сквозь ветви, и огромный белый зверь, стоявший перед ними в зеленом тумане. Зверь повёл ухом, коснулся мягким носом их носиков - и исчез - лишь мелькнула между стволами пушистая кисточка его хвоста.
   А они - мышонок и соня - остались лежать в траве, слабые, но живые, теплые и светлые, чувствуя на себе молочное дыхание белого зверя.
   Козуля робко выглянула из-за елки, подбежала к ним, подняла и начала согревать в ладонях.
   - Вот он, какой, Индрик-Зверь! - шептала она восхищенно, - Всем зверям отец! А добрый какой! А сильный! Марёну под землю прогнал, вас освободил! Индрик-Зверь, Солнцев Зверь...
   Она посадила их на плечи - мышонка на одно, а соню на другое, и поскакала куда-то сквозь умолкнувший Лес. Тишина в лесу стояла совсем другая - не та, что пугала их в Марёнином мешке - за ней чувствовалась жизнь, тайное движение древних, неистощимых соков. Попрятались куда-то все звери и сказочные существа - только деревья и травы поднимались ввысь, освещенные сизым рассветом, немые, неподвижные, и все же дышащие и настоящие. И мышонок думал сквозь наваливающийся на него сон, что даже если не было бы всех этих чудес, которых он сегодня насмотрелся, а был бы лишь этот Лес с его величественными колоннадами деревьев и травяным ковром, просто Лес с птицами, растениями и разноцветными букашками, - то это всё равно было бы настоящим чудом, потому что в Лесу этом дремали силы, которые нельзя ни увидеть, ни описать, а только угадать сердцем...
   Начался дождь, и под его вкрадчивый шелест мышонок уснул, зарывшись в мягкую шерстку Козули.
  
  
  
   Глава шестая
   Опоздали?!
  
   - Сколько времени? - пищал он, бегая по норе, где на куче листьев и мха сладко посапывала Козуля и ее сестры, отличавшиеся друг от друга лишь пятнышками на боках и голове. Соня тоже спала в уголке, свернувшись калачиком и укрыв пушистым хвостом нос.
   - Да просыпайтесь же вы! - верещал мышонок, забравшись Козуле под самое ухо. - Я ведь в лагерь опоздаю к завтраку!
   - Какой завтрак? - пробормотала лешенка, потягиваясь и снимая с кудрявой чёлки сухой лист. - Сейчас, поди, ужинать пора, а ты - завтрак!
   - Как ужинать... - мышонок перестал носиться и присел на задние лапки от неожиданности. - Как ужинать? Сколько же мы проспали?
   - После Солнцеворота всегда сладко спится, мы здесь часов не считаем.
   Соня тоже проснулась в своём углу и начала умываться. Ее, кажется, ничего особенно не беспокоило.
   Козуля раздвинула еловые лап, закрывавшие вход в нору и выбралась наружу. Мышонок шмыгнул за ней. И ахнул. Солнце стояло высоко над лесом, заливая потоками света заросшую разнотравьем поляну, но свет его был уже мягкий, утомленный. Наверное, было часа четыре... Четыре часа! Что там в лагере творится, подумать страшно!
   - Отнеси меня, пожалуйста, в парк, - попросил он лешенку слабым, еле слышным голосом, - а то я сам дороги не найду...
   - И я с тобой! - сказала соня, которая тоже, оказывается, вылезла из норы и теперь растерянно смотрела на мышонка, округлив свои большие сиреневые глаза, отчего они сделались похожими на вишни.
   - И зачем ты мне нужна? У меня и без тебя проблем хватает! - отмахнулся мышонок
   - Правда, оставайся у нас - дождешься следующего Солнцеворота - зимнего - вспомнишь, откуда ты и чья... - поддакнула Козуля.
   - Нет, я с тобой, я с тобой, - залопотала соня и придвинулась ближе к мышонку. - Даже не уговаривай, всё равно не отстану... Я к тебе привыкла.
   - И с каких это, интересно, пор? - насмешливо спросил мышонок, подбоченившись, как настоящий мальчишка.
   - С тех пор, как мы в темноте вместе тонули. Помнишь?
   Мышонок помнил. И почему-то промолчал. Но что он с этой соней делать будет, когда снова станет прежним? Может, он ее даже не сможет разглядеть... Может, он всё забудет!
   Они долго пробирались через лес к полю: соня на одном плече лешенки, мышонок на другом. Прыг-скок, прыг-скок - через канавы, заросшие цепкой малиной, сквозь молодой ельник, по деревянным мосткам через ручей... Козуля остановилась на опушке леса, спрятавшись за кустом бузины.
   - Ну вот, теперь и сами доберётесь! - сказала она, ссаживая их на землю. - Я дальше боюсь ходить, Леший не велит... Ну, прощайте!
   - Прощай, Козуля, прощай!
   Козуля, однако, не торопилась уходить, - всё стояла и смотрела, как мышонок и соня светлыми пятнышками убегают от нее по тропинке. Небо над полем было высоким, васильковым, колосья шевелились на ветру и мурлыкали, и лешенка подумала, что пора бы ей отважиться и погостить у своего родного дяди, Овсяного кота, пока его снова не сжали и не превратили в маленького зеленого котенка...
   Она прищурилась и увидела, как два солнечных пятнышка взбираются на мост.
   - До свидания! - прошептала Козуля. - До свидания! - и отправилась домой, в Лес.
  
  
  
   Мышонок торопился и совсем не смотрел по сторонам. Одно единственное стремление охватило его - поскорее добраться до зеленого домика, последнего в ряду, шмыгнуть в окно и снова стать настоящим Сашкой. Если ... уже не слишком поздно.
   Соня едва поспевала за ним, надув свой серебристый хвост, как парус; она, однако, не была столь поглощена тревожными мыслями и поэтому с любопытством осматривала окрестности, на ходу вертя глазастой головой. Когда они пробегали мимо разрушенного дома, соня даже остановилась, и несколько мгновений глядела на печальные руины, будто пыталась что-то вспомнить. Изумленно она рассматривала и останки грифонов на лестнице возле Овражка, и недавно выкрашенное ярким желтым цветом главное здание, и вереницу жилых домиков, и котельную из бурого кирпича... Будто что-то искала глазами, и не находила, что-то знала - и забыла.
   Они старались передвигаться незаметно, вдоль кустов, чтобы случайно не попасться на глаза детям или вожатым. Тихий час как раз заканчивался, приближалось время полдника, и на улице появлялись первые проснувшиеся, - розовые со сна, умытые, готовые куролесить до самого отбоя, а то и после него. Девчонки собирались возле скамеек: позевывая, они лениво кого-то обсуждали или листали цветные журналы, читая вслух анкеты и анекдоты. Те, что помладше, прыгали через резиночки, устраивали на скамейках кукольные дома, опасливо поглядывая на мальчишек, крутящихся поблизости со своими мячами и трубками для метания бузинных снарядов.
   Они добрались до большой площадки возле здания администрации, в центре которой находилась та клумба, где еще недавно мышонок отплясывал полуночный танец с парковыми жителями. Всё это казалось ему теперь далёким и неважным, главное теперь - снова стать собой...
   - Осторожно давай, - шепнул он соне, выглядывая из кустов, проверяя, всё ли спокойно. - Нужно побыстрее перебежать на другую сторону, не отставай! Сначала до клумбы, а потом передохнём - и дальше!
   Они двинулись вперед, мышонок, а за ним, превратившись в один послушный хвост, соня. Когда они были уже на полпути к клумбе, со ступенек сбежал мальчишка и зашагал в их сторону. Мышонок узнал Ваську Чернобровкина. Он прижался к асфальту, не решив, в какую сторону бежать. Если Васька их заметит, уж наверное, привяжется, он любит животных тискать...
   Но Васька прошел в метре от них, надутый и красный, как рак, и даже не взглянул на мышонка и соню. Подойдя к кусту, он сорвал хворостину и принялся стегать ни в чём не повинные кустики пионов. За ним из здания вышел Пашка Бурнев, тихо закрыл за собой дверь и медленно спустился по лестнице. Он тоже был красный и задумчивый. А следом из-за двери выглянул бледный Котопавлик и потряс им вслед кулаком. Дверь с шумом захлопнулась.
   - Ну что, рассказал всё? - спросил Васька угрюмо и бросил облетевший прут в кусты.
   - А что рассказывать? Что намазали мы его? Так что ж тут страшного... Каждый год кого-нибудь пастой мажут. Тем более, что это ты придумал!
   - Ага, сразу всё на меня свалить решил? Ты же со мной согласился!
   - А я что - я ничего, я всё, как было, рассказал, и про себя тоже! - возразил Пашка, исподлобья смотря на Ваську. - Пойдём в столовую, не хочу обратно возвращаться!
   - Ладно, пойдём! А потом на рыбалку...
   Всё это время мальчишки стояли совсем рядом с ними, мышонок даже мог рассмотреть царапину у Пашки на лодыжке, от которой осталась еле заметная розовая полоска - это он об проволоку поранился, когда через забор лез. Но ни Васька, ни Пашка не обращали никакого внимания на двух зверьков, застывших почти у самых их ног. Потом мальчишки перешагнули через них - над их головами мелькнули землистые подошвы кроссовок - и пошли вниз по пригорку, к одноэтажному зданию столовой, из распахнутых окон которой вкусно пахло гречневой кашей.
   - Они, что, нас не заметили? - спросила соня, провожая хмурую парочку взглядом.
   - Нет, не заметили. Они, похоже, нас совсем не видят.
   - Ни тебя, ни меня?
   - Ни тебя, ни меня, ты ведь тоже потерявшаяся душа.
   - Не знаю, наверное...
   - Ничего-то ты не знаешь, ни в чём не уверена, а за мной увязалась! - заворчал мышонок.
   - Мне с тобой нужно, в этом я уверена...
   - Ладно, побежали быстрее, неспокойно мне, ох... Это ведь они про меня говорили!
   Вот и домики. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Его - пятый. Они шмыгнули в куст сирени и полезли наверх. Окно приоткрыто, сквозь него виден платяной шкаф на фоне обоев в мелкий цветочек. Мышонок взобрался на подоконник и выглянул из-за тюлевой занавески.
   Сашкина кровать была пуста. Разумеется все пять кроватей были пусты (кто усидит в четырех стенах, когда тихий час закончен и на улице стоит такая чудесная погода?) и кое-как заправлены, но Сашкина кровать была заправлена по-особому - чересчур аккуратно, ровненько - ни одной морщинки! Подушка в чистой наволочке треугольником лежала в изголовье. Так заправляют постель, когда кто-то уезжает, и сделала это, разумеется, уборщица Прасковья Фёдоровна...
   Мышонок с замиранием сердца гадал, куда же его увезли. Вещей на тумбочке тоже нет, значит даже не в изолятор. А куда? Домой? В больницу? Как узнать?
   Соня, наконец-то влезшая на подоконник, робко тронула его лапкой.
   - Не переживай, всё обойдётся!
   - Да ты знаешь, кого я потерял? Себя я потерял, понимаешь, своё тело! Куда теперь бежать?
   - Надо у кого-нибудь спросить, - спокойно сказала соня.
   - У кого? Нас ведь никто не видит! А если даже и увидит, то не поверит своим глазам!
   - Но, может быть, найдётся такой человек... Надо попробовать!
   Мышонок покачал головой и от волнения стал совсем прозрачным.
   - Всё напрасно! Я, кажется, совсем ослаб от этих переживаний!
   Соня обняла его и прошептала:
   - Надо попробовать, это я точно знаю!
   Здесь мы ненадолго оставим соню и мышонка одних, и расскажем вам, что же произошло в спальне, когда наступило утро. А произошло вот, что.
   Васька и Пашка проснулись раньше обычного: они хотели посмотреть, как Сашка встанет, пойдет умываться и перепугается, увидев своё измазанное зубной пастой лицо. Но Сашка всё спал и спал. Он не проснулся к завтраку, а когда мальчишки начали его будить, только отмахнулся, хрюкнул и перевернулся на другой бок. После обеда пришлось звать Котопавлика. Перво-наперво Котопавлик пришел в ужас из-за боевой раскраски спящего, потом потряс Сашку за плечо, потом покричал в ухо, потом пощекотал ему пятки, потом велел прекратить притворяться и немедленно вставать... Ничего не помогало. Тогда Котопавлик понял, что дело плохо, побледнел, как снеговик, и побежал за медсестрой.
   Медсестра Марина Сергевна была очень здравомыслящей женщиной. Сначала она накапала дрожащему Котопавлику корвалола, а потом, захватив аптечку, сама пошла посмотреть на странного больного. Сашка спал, безмятежно улыбаясь во сне. Марина Сергевна велела мальчишкам, затаившимся за дверью, принести воды и смыла с Сашкиного лица жуткую зеленоватую пасту, которая, нужно сказать, пахла очень приятно - мятой. Затем медсестра измерила Сашке пульс, давление, температуру, осмотрела мальчика на наличие сыпи и даже умудрилась заглянуть в рот, чтобы проверить гланды. Гланды были в порядке. Впрочем, как и всё остальное.
   - Не понимаю, - сказала Марина Сергевна, поправив Сашке подушку, - не понимаю, что это за болезнь. По-моему, он просто спит... Но на всякий случай, нужно отправить его в город. Идите к завхозу и просите машину, а я пойду и расскажу всё директору, - обратилась она к Котопавлику, который, ни жив, ни мёртв, покачивался рядом. При слове "директор" он икнул и медленно опустился на стул.
   И Сашку увезли в город, в больницу. Тихонько собрали его вещи, позвонили родителям, и увезли. Ваську и Пашку, конечно, вызвали к директору и прочитали нотацию о вреде, которые неизбежно приносят глупые шутки над товарищами. Котопавлику тоже досталось: ему велели подготовить памятку вожатым "по усилению надзора за отдыхающими в ночное время", а в целом, событие осталось незамеченным для большинства ребят - разве что Васька с Пашкой потихоньку сообщали приятелям всё новые и новые подробности жуткого происшествия с Зеленой маской.
   Вот так всё и произошло.
   А мышонок и соня, покинув Сашкину комнату, решили намеренно показаться кому-нибудь на глаза. Васька и Пашка их не увидели, но может, Артём или Ванька заметят? Лучше уж встретиться с кем-нибудь знакомым, с ним объясниться легче.
   Артём и Ванька играли с другими ребятами в футбол на лужайке за кортом. Мышонок выбежал на край поля, потом отважился, добрался до середины, и стал носиться взад-вперед по примятой траве, привлекая к себе внимание. Но ничьего внимания он так и не добился: ребята бегали мимо него и один раз прокатили по нему мяч...
   А соня пыталась завязать знакомство с девочками. Она выскакивала на дорогу, когда они катались на роликах, выглядывала из кукольных домов, перегрызала скакалки, листала страницы в журналах, - всё было напрасно, даже щекотка кончиком хвоста не помогала - девчонки чихали и ругали тополиный пух!
   - Давай найдём Гошку, - предложил измучившийся мышонок, - Он фантастику любит, у него воображение хорошее, может, он увидит! Он, наверное, как всегда, в парке, в войнушку играет!
   И они побежали в парк.
   Гошка гонялся за агентом инопланетной разведки со своим новеньким автоматом, заряженным пластмассовыми пульками. Он прошел мимо зверьков, ведя по тропинке скрученного агента, который всё время огрызался, и говорил, что "Гошка рано радуется и что космические жуки, рано или поздно, отомстят за своего похищенного собрата". Мышонок засеменил следом, выкрикивая писклявое "Гоша, Гоша! Стой, балда!", и даже уцепился за его штанину, но Гоша только хмурился и продолжал идти, подгоняя пленного агента прикладом. Мышонок разжал лапки и полетел в пыль...
   Он как раз тихонько угасал в пыли, а соня его утешала, когда послышались чьи-то тяжелые шаги, и на парковой аллее появилась Таисия Николавна. Она медленно шла, опираясь на деревянную тросточку, и ее левая нога почти не сгибалась. В руке Таисия Николавна держала пакет, куда она собирала крапиву для борща. Она случайно посмотрела под ноги и - шлёп! От неожиданности выронила ножницы, которыми как раз намеревалась перерезать колючий стебель.
   - Боже мой! Зверюшки! - воскликнула она, взмахнув пухлой ладошкой в хозяйственной перчатке. - Откуда ж вы сбежали? Из живого уголка? И как же вас теперь поймать?
   Она оставила пакет в зарослях крапивы и осторожно двинулась к ним. Мышонок и соня, не шевелясь, сидели и смотрели, как Таисия Николавна приближается и склоняется над ними, ее лицо - сама сосредоточенность и забота...
   - Таисия Николавна! - пискнул мышонок, не выдержав. - Мы не из живого уголка, и мы не зверюшки...
   Таисия Николавна покачнулась, готовая упасть, но вовремя оперлась на палку.
   "Хорошо, что у нее есть тросточка", - подумали мышонок и соня одновременно.
  
  
  
   Глава седьмая
   Девочка с фотографии
    []
   - Нет, я всё еще не могу в это поверить, - охала Таисия Николавна, сидя в старом кресле у себя в библиотеке. Голова ее была обмотана мокрым полотенцем, а на столике стояла пустая рюмка из-под валерианки. - Ещё раз заговорите со мной, прошу вас, чтобы я удостоверилась, что не сплю!
   - Да, Таисия Николавна, это я, Саша Пчёлкин, но только не полностью...
   Он уже около часа рассказывал библиотекарше о своих приключениях, начав с того самого места, как открыл книжку со старинными легендами, и, начитавшись про разные чудеса, крепко заснул. Он не пропустил ничего: рассказал и про встречу с Хлебным котом, и про путешествие с Козулей по ночному Лесу, и про шумный праздник у заводи, и про солнечный костёр, и Марёнин мешок не забыл, и светлого зверя Индрика... Ему даже приятно было вспоминать обо всём этом, очень хотелось кому-нибудь выговориться. Таисия Николавна слушала, раскрыв глаза от изумления, и незаметно для себя обрывала вьюнок, спускавшийся со стены. Скоро у ее ног собралась маленькая кучка зеленых листьев.
   Любопытная соня тем временем исследовала все уголки библиотеки: исходив вдоль и поперёк книжные полки, она перебралась на письменный стол и начала заглядывать в ящики. Черно-белая кошка по хозяйски зашла в комнату, увидела мышонка, сидящего на ручке кресла, и испуганно попятилась, задрав хвост трубой.
   - Значит, ты - Сашкина душа, - в который раз заключила Таисия Николавна, - А она тогда кто? - она кивнула на соню, ползающую по столу и с интересом рассматривающую вещи на полках маленького музея семьи Томиловых.
   - И она - душа, но только не помнит, чья... А мне надо узнать, куда ... меня увезли! Вы можете помочь?
   - В город тебя увезли, точно не знаю, куда. Но давай я позвоню в администрацию и выясню...
   Тут соня, разгуливающая среди письменных принадлежностей, высоко подпрыгнула, задев хвостом стакан с карандашами. Стакан покатился по дощатому полу, а карандаши разлетелись по всей комнате, но соня не обратила на этот переполох никакого внимания. Она сидела, безвольно свесив передние лапки, и смотрела на фотографию девочки в деревянной раме, стоявшую на краю стола. В глазах сони блестели слёзы.
   - Я, я, это же я, - шептала она, - Как же это... В прятки играла... Тайник... А потом не помню... Как же это... Маменька как же, папенька, братик...
   Таисия Николавна вздрогнула. Сорвав с головы полотенце, она подошла к столу - даже про трость забыла.
   - Что ты говоришь, соня? Ты знала эту девочку?
   - Знала, знала... Это же я и есть...
   Таисия Николавна нервно засмеялась, на ее широком лице загорелся странный румянец.
   - Этого не может быть, моя дорогая, эта девочка давно...этой девочки давно уже нет... Эта моя дальняя родственница, Елена Алексеевна Томилова.
   - Нет, никто меня Еленой не называл, все звали меня Лялей!
   Таисия Алексеевна покраснела еще больше.
   - Саша, подай мне еще валерианки! - попросила она, не оборачиваясь, но потом, вспомнив о Сашином состоянии, махнула рукой и отодвинув из-за стола венский стул, тяжело на него опустилась.
   - Ты хочешь сказать...
   - Да, да, да, - соня снова запрыгала на месте, - Я и есть Ляля Томилова, и я жива, просто до сих пор сплю в подземелье, про которое никто не знает!
   - И где же ... где же это подземелье? - спросил мышонок, на время позабыв про свои собственные неприятности.
   - Да здесь же, в особняке, в хозяйственном крыле... Наверху еще бельё сушили...
   - Деточка моя, так ведь дом разрушен, почти полностью разрушен. Ничего не осталось, какие уж там неведомые подземелья! - чуть не плача, сказала Таисия Николавна.
   - Соня упрямо замотала головой.
   - Нет, тайник на месте, я это наверняка знаю, я это чувствую... Там еще желтый камушек был, со щербинкой... И ступеньки вниз...
  
  
  
   Там был желтый камушек со щербинкой и ступеньки вниз. Она как раз пряталась от брата Феденьки, когда обнаружила эту тайную дверь за тяжелой садовой стремянкой. Случайно нажала спиной на камушек - дверь и отползла в сторону.
   Ляля всегда была любопытной. Любила забираться в места, где ей быть совершенно не следовало: вертелась на кухне, наблюдая, как кухарка печет пироги, забегала на скотный двор и в конюшни, проведать своих любимых козлят и коня Геркулеса, мешала садовнику подстригать кусты в парке - так, как полагалось - превращая их в правильные шары и треугольники.
   - Нет, Петр Иваныч, - говорила она, выхватывая из его корзинки ножницы и пытаясь подровнять ветки самостоятельно, - Это невыносимо скучно, нужно делать из них китов и драконов! Я же видела на одной фотографической карточке - во Франции только так и поступают! А Кней Матий, садовник римского императора Августа, - так он целые корабли из тиса выстригал!
   - Ну, может, у римского императора корабли в саду и плавали, а в графском саду и без кораблей обойдемся, тем более, что папенька ваш - лишь давеча-то графом стал, - ворчал себе под нос хитроватый садовник, но всё же потихоньку соорудил возле беседки зеленую лошадку из куста самшита.
   Целое лето Ляля провела на свежем воздухе и к августу так загорела, что папа называл ее "моя прелестная креолочка", а мама однажды с улыбкой вручила ей миленькую перламутровую пудреницу, намекнув на то, чтобы перед поездкой в гости Ляля несколько бледнела.
   Но Ляля и не переживала по поводу своего "неприличного" загара. Вот мама, например, когда из Индии вернулась, тоже была загорелой, а папа -так совсем стал похож на индуса - только белые зубы блестели из бороды... И если Ляля поедет с ними в Сирию и Египет, солнце уже не сможет её сжечь - она уже порядочно подготовится к нему дома!
   Ах, если бы ее взяли с собой! Она никогда не стала бы обузой, никогда и не подумала бы хныкать или капризничать. Она бы путешествовала верхом, как взрослая, - недаром она столько тренировалась всё лето, гоняя огромного вороного Геркулеса по полям вдоль реки.
   Египет... Таинственные пирамиды и города мертвых, пыльные гробницы, саркофаги с внимательными глазами, смотрящими в неведомое пространство, бескрайняя пустыня, простирающаяся за спиной сфинкса...Если бы только ей разрешили увидеть всё это по-настоящему, а не в чёрно-белом цвете, на глупой картонке...
   Но папа отшучивался и говорил, что её непременно украдут и увезут на горбатом верблюде в какой-нибудь далёкий оазис, мама же серьёзно рассказывала о трудностях, поджидающих на пути легкомысленных искателей приключений.
   - Моя милая Ляля, - говорила она, расчесывая дочке волосы перед сном, - ты не представляешь, насколько там жарко! А грязь и пыль просто невыносимые... Ты совершенно не привыкла к таким условиям и можешь серьёзно заболеть. Тем более, что мы с папой собираемся заниматься делами, а не развлекаться!
   Разумеется, они будут заниматься делами: искать новые породы лошадей, пробовать местные сладости и навещать дядю Николая, участвующего в раскопках близ Карнака... А ей останется играть в прятки с привязчивым Федей и зарывать собственные маленькие клады в оранжерее...
   Однажды она пряталась от Феди и забрела в прачечную. Она пробиралась между влажными полотнами простыней и гулкими тазами, и в конце концов решила укрыться за тяжелой стремянкой, стоявшей у дальней стены. Она нечаянно надавила спиной на камень - и стена поползла в сторону, а за стеной Ляля увидела ступеньки...
   Так в первый раз она узнала о забытом старинном подземелье, которое отныне стало ее секретной сокровищницей, ее тайным гротом...
   Дом, где жила семья Томиловых, имел давнюю историю. Заложенный в середине восемнадцатого века, он сменил немало владельцев и неоднократно перестраивался. Под цокольным этажом располагалось множество подвалов и несколько подземных ходов, некоторые из них были замурованы, оставшиеся использовались как ледники для хранения продуктов. Но о существовании подвала, который обнаружила Ляля, никто не догадывался. Да и кому было догадываться? Все слуги, знавшие о нём, поумирали, старинные планы не сохранились, а нажать на неприметный камешек в стене никому и в голову не приходило.
   Когда-то этот подвал был началом подземного хода, ведущего к реке, потом был большей частью замурован из-за угрозы подтопления, а в оставшееся помещение сносили старые или поломанные вещи. Лялина прапрабабка по материнской линии, известная ветреница и модница, часто меняла и интерьер, и гардероб, оставаясь при том большой скопидомкой, так что в подвале оказывались и почти новые предметы мебели и одежды, внезапно попавшие в немилость к хозяйке. Подземелье было укреплено на славу: благодаря свинцовой стяжке оно всегда оставалось сухим, и имуществу графини суждено было не только в целости и сохранности скоротать там свой век, но и намного пережить сумасбродную даму.
   Всех этих подробностей Ляля, разумеется, не знала. Она лишь знала, что сделала интереснейшее открытие в стенах своего собственного дома, и мама с папой могли ей только позавидовать. Но она до срока не скажет им ничего... Пусть уезжают в свой пыльный Египет, а вот когда вернутся, она покажет им, что и она не сидела без дела, что и она провела целое исследование...
   В тот первый раз Ляля боязливо спускалась по ступенькам, хватаясь рукой за холодную шершавую стену подземелья и освещая себе путь керосиновой лампой, которую нашла в прачечной. Лампа отбрасывала робкие блики на полукруглые своды и целый лес разнообразных предметом, взгроможденных друг на друга. На стенах плясали рогатые тени от стульев и кресел, строго вверх поднимались колонны старинных часов, в сердце пыльного поцарапанного зеркала мелькнул вдруг призрачный огонёк... Настоящая сокровищница, сказочная пещера Али-Бабы!
   А что в сундуках? Парчовые платья, расшитые золотой нитью, тяжелые от золота и времени... И столько туфелек! И подошвы почти не стёрты. Вот эти, бархатные, особенно хороши!
   Ой, что это... Ляля похолодела от страха. Ей показалось, что возле клавикордов стоят какие-то люди... Но нет... Это же просто парики! Пышные, курчавые, скромные, замысловатые - десяток париков на круглых безликих головах из гипса кого хочешь введут в заблуждение...
   С большой картины на нее смотрела красивая дама вот в таком же роскошном парике с буклями. Всё в даме было хорошо, только черные сросшиеся брови придавали ее лицу некоторую строгость: она будто сердилась на кого-то и нервно теребила в руке веер из страусиных перьев. Наверное, эта какая-то родственница. Ей самой не понравилось, что она вышла на портрете такой злюкой, и она велела отнести его сюда.
   Ляля снова испугалась. На этот раз из-за оскаленной морды волка, смотрящего на нее стеклянными глазами. Казалось, еще мгновение - и огромный зверь вскочит с дивана, где лениво дремал много лет, и набросится на нее, обхватив когтистыми лапами...
   Но это же всего лишь шкура! Похожая лежит на полу в папином кабинете, только эта намного больше, и моль выела в ее боку порядочную дыру.
   Когда Ляля вернулась в прачечную, её сердце подпрыгивало от радости. Ещё бы, такое открытие! Никакие гробницы фараонов с ним не сравнятся! Но она пока никому ничего не скажет, даже Феде... Тем более Феде. Он нечаянно может проболтаться, и тогда всё пропало, сюрприза не будет...
   Ляля нажала на камень - дверь снова закрылась, и снова перед ней оказалась обычная, немного обшарпанная стена. Старинный механизм работал исправно. С внутренней стороны, правда, приходилось закрывать и открывать дверь вручную, с силой потянув за металлическое кольцо.
   Ляля с тех пор много раз бывала в своём тайном убежище. Она приходила туда, когда в прачечной никого не было, и подолгу играла под низкими сводами подземелья, воображая себя то отважным археологом, то рыцарем, проникшим в пещеру дракона, то плененной красавицей. Постепенно она перенесла вниз свои лучшие игрушки и запаслась свечами, огоньки которых согревали холодный воздух и делали пространство вокруг уютным и безопасным. Под диваном она обнаружила истертый ковер с зелеными завитушками: она постелила его под ноги, так что эхо от собственных шагов больше ее не тревожило и не наполняло сердце беспричинным страхом.
   Чихая от вездесущей пыли, Ляля примеряла у дымчатого зеркала старомодные наряды и парики, путалась в пышных юбках и покачивалась в туфлях на неудобных каблуках. Однажды ее напугали часы: неожиданно захрипев, они раскатисто пробили двенадцать раз, а потом снова умолкли - будто кто-то крепко спящий заворочался, застонал во сне, а потом успокоился и опять провалился в забытье...
   А маленький Федя, скучая и надувая розовые губки, бегал по комнатам, ища сбежавшую от него сестру.
   - Она, наверное, в оранжерее! - успокаивала его няня. - Или на птичий двор пошла...
   Да мало ли было мест, куда могла отправиться неугомонная Ляля: поместье было огромное, обширный парк незаметно переходил в лес, и для детей это была целая страна, где прятаться было одно удовольствие. И родители Ляли особенно за нее не волновались Они придерживались современных взглядов на воспитание, полагая, что свобода в разумных количествах и природное любопытство принесут больше пользы их отпрыскам, нежели муштра и жесткий распорядок дня. Поэтому они вполне терпимо относились к Лялиным далеким прогулкам, порванным чулкам и репейнику в волосах, надеясь на то, что ее собственные успехи и ошибки сделают из нее развитую и самостоятельную личность.
   - Смотри, Катюша, какая пиратка растет из нашей девочки, - говорил отец, наблюдая, как Ляля учит Федю подкрадываться к косуле, пасущейся на лужайке, - Еще немного, и можно будет брать ее с собой в наши поездки в качестве ассистентки!
   - Ах, как бы она навеки не осталась одинокой пираткой - уж очень она любит быть сама по себе! - вздыхала мама, откладывая в сторону карту Северной Африки.
   В тот день после обеда Ляля тайком проскользнула в прачечную. Глаша только что развесила бельё; низкие окна в комнате были распахнуты настежь, и солнце гоняло по простыням сияющих зайчиков. Ляля протиснулась между корытом и неуклюжей стиральной машиной, похожей на глубокую кастрюлю. Нырнула за стремянку. Оглянулась, зажмурив глаза от полуденных лучей. И нажала на желтый камешек...
  
  
  
   - В тот день я долго играла в подземелье - искала сокровища в ящиках треснувшего трюмо и кованом сундуке. Когда стало холодно, я поднялась к двери и прислушалась: нет ли кого в прачечной. Кажется, там возилась Глаша, я слышала, как поскрипывают валики для отжима белья. Я снова спустилась вниз и решила немного подождать... Ах, зачем я это сделала! Помню, я сидела на полосатом диване, завернувшись в волчью шкуру и листала "Ведомости" за 1738 год, какие-то смешные объявления о продаже "цитронов" и "устерсов" по два рубля за сотню... Потом мне захотелось спать, я склонилась на шелковое сиденье, а оно почему-то пахло сеном, так приятно, так славно... А потом...
   Соня замолчала, сцепив розовые лапки у сердца.
   - А потом Ляля уснула, а ее душа, то есть ты, решила прогуляться самостоятельно, так же, как и я... - заключил мышонок и глубоко вздохнул, так что его большие круглые уши взмахнули в воздухе, как два крыла.
   - Потом я помню жила в парке и в лесу, мастерила уютные гнездышки в дуплах, и... думать забыла о ...о... Боже мой, я до сих пор сплю в том подвале! Сколько же времени прошло?
   Таисия Николавна, застывшая на стуле как изваяние, всхлипнула и закрыла лицо руками.
   - Ох, много, Ляля, много... Тебя ведь долго искали. Весь дом перевернули вверх дном, весь парк и лес... Даже в реке искали... Никто не мог подумать про какой-то неизвестный подземный ход... Так и решили: утонула ты...
   Соня сидела возле фотографии, обвив задние лапки хвостом, и всё бледнела, бледнела, становясь совсем прозрачной.
   - Ладно, хватит вам причитать, ведь она жива! - пропищал мышонок, забравшись на стол и устроившись возле сони. - Нужно найти тайник и вызволить ее оттуда! Ты же помнишь, где он находится?
   - Да, наверное...
   - Опять "наверное"! Ты же говорила, что помнишь.
   - Помню, где он находился раньше.
   - Ну так он и сейчас там. Пойдемте, Таисия Николавна, поищем тайник.
   - А как же ты? Я так и не позвонила, не узнала про тебя...
   Мышонок нетерпеливо махнул хвостиком.
   - После узнаете! Всё равно теперь уже поздно волноваться... Нужно идти. Только фонарик не забудьте!
   Таисия Николавна вытерла платочком покрасневшее лицо и отправилась в кладовку за фонариком.
  
  
   Глава восьмая
   Возвращение из подземелья
  
   От старых кирпичей пахло сыростью, мох зеленым пушком прикрывал сохранившиеся кое-где ступеньки. Таисия Николавна осторожно пробиралась к хозяйственному крылу, стараясь не наступать на гнилые доски и битые стёкла, прятавшиеся в лопухах.
   - Я правильно иду, Ляля?
   - Наверное, Таисия Николавна, здесь всё так... изменилось.
   - Ах, Ляля, Ляля...
   Она с трудом перешагнула через обитый порог. Пол был усеян дырами, из которых лезла трава, он сердито скрипел, грозя в любую секунду обвалиться, из прорёх в крыше смотрело на них сиреневыми глазами вечернее небо. Потревоженные стрижи пронеслись над головами, обронив своё слабое и грустное "пить, пить, пить".
   Вот и стена с желтым камешком. Вернее, камешка почти не видно - всё заросло крапивой и полынью, придётся немножко повозиться.
   - Надеюсь, механизм работает... - прошептал мышонок и затаил дыхание, наблюдая, как Таисия Николавна расправляется с колючими стеблями при помощи знакомых ножниц.
   Таисия Николавна сняла перчатку и, отойдя немного от расчищенной стены, сказала:
   - А стена-то здесь полая, толстая слишком, как же это раньше никто не заметил...
   Она протянула к обнажившемуся грязно-желтому камню дрожащую ладонь и с силой нажала. Где-то внутри что-то загромыхало - нехотя, лениво - стена дрогнула и поползла в сторону, открыв большой прямоугольный ход...
   Таисия Николавна посветила вниз фонариком.
   - Здесь хоть и невысоко, но я боюсь, не смогу спуститься - еще поскользнусь... Кто будет меня вытаскивать? Идите вдвоём, а я фонарик подержу.
   Соня спрыгнула с ее плеча и остановилась на пороге тайника, вытянувшись в струнку и заглядывая внутрь, - кончик ее хвоста нервно подрагивал.
   - Невозможно... Всё будто вчера случилось, - прошептала она и исчезла в чёрном зеве, откуда веял холодный ветерок.
   Мышонок шмыгнул за ней. Таисия Николавна осталась наверху и освещала им путь фонариком, который трясся вместе с ее рукой. Ей было стыдно в этом признаться, но она вздохнула с облегчением, когда поняла, что не сможет спуститься в подземелье: уж очень страшной и фантастичной казалась ей вся эта история... А вдруг Ляли там нет? А вдруг она... Маленькая девочка, сотню лет проспавшая в холодном склепе... Бррр... Как такое возможно?
   Но Ляля там была. Она мирно спала под волчьей шкурой, обхватив ладонями когтистые лапы седого от пыли зверя и поджав под себя коленки. Старость не коснулась ее своей морщинистой рукой - ведь старость в первую очередь охотится за душой, а души-то в этом теле как раз и не было... Девочка выглядела так же, как и на фотографии, пожалуй, только немного запылилась и побледнела от времени. Пальцы ее до сих пор сжимали пожелтелый газетный листок.
   Соня пискнула, увидев свернувшуюся клубочком фигурку, - то ли обрадовано, то ли изумленно - и вскарабкалась на диван. Она прислушалась к спокойному дыханию спящей и сказала, обращаясь к мышонку.
   - Я не знаю, какой я стану... Буду ли я помнить всё, что со мной приключилось. Но кое-что мне не хочется забывать...
   Мышонок кивнул и конфузливо улыбнулся в усы.
   - Тебя и Индрика!
   Соня пощекотала девочку кончиком хвоста, и та мотнула головой, захлюпала носом и приготовилась чихнуть. Она широко разинула рот, блеснув маленькими крепкими зубами, а соня сделалась совсем прозрачной, невидимой, и исчезла...
   Ляля чихнула и открыла глаза. Она сонно откинула от себя скалящуюся волчью морду и села, с трудом распрямив затекшие коленки. Мышонок выжидающе смотрел на нее, пока она зевала, тёрла кулаками глаза и жмурилась от кружка света, отбрасываемого дрожащим фонариком. Потом она внезапно опустила руки, безмятежное выражение на ее лице угасло, как угасает искра от фейерверка, и она с сомнением и недоверием поглядела вокруг. Мышонок видел, как по ее высокому бледному лбу пронеслись тени прошлого, как она смутилась, нахмурилась, наморщила нос и ...заплакала. Таисия Николавна, услышав ее плач, что-то обеспокоено крикнула сверху, и эхо мячиком отскочило от тяжелых сводов.
   Ляля всхлипнула, вытерла глаза и тоскливо посмотрела на мышонка, который сидел на ковре у самых ее ног.
   - Я всё помню, всё-всё... - сказала она своим настоящим, человеческим голосом и прикусила мокрую от слёз губу.
  
   Ляля сидела на кушетке в маленькой комнатке Таисии Николавны, укутавшись в теплый клетчатый халат, вымытая, посвежевшая, и расчесывала мокрые волосы, тонкими русыми прядками падающие ей на плечи. Ее платье, чулки и атласная лента колыхались от ветра на бельевой верёвке за окном. Рядом с креслом, на этажерке для книг, стояла тарелка с обкусанной оладьей, а на донышке маленькой фарфоровой чашки темнел кружок недопитого чая. Мышонок дремал на подушке рядом с Лялей, устроившись прямо в серединке вышитого синими нитками цветка.
   Таисия Николавна сидела на стуле напротив Ляли и всё смотрела и смотрела в знакомое лицо. Она до сих пор не могла поверить в то, что бледная девочка в запылившемся платье с рюшами, выбравшаяся из холодного подвала всего несколько часов назад, и есть Елена Томилова, её родственница, таинственно исчезнувшая в начале двадцатого века... Само предположение, что такое возможно, приводило Таисию Николавну в нервное замешательство и заставляло ее усомниться в собственном психическом здоровье. И всё же, ребёнок, сидящий сейчас в кресле, несомненно, как две капли воды похож на девочку с фотографии, много лет бережно хранимой библиотекаршей в семейном архиве. Тот же высокий лоб, намекающий на природные силу и любопытство, крупный нос - пожалуй, слишком крупный, чтобы придать чертам изысканную прелесть, но, тем не менее, достаточно красивый, чтобы сделать лицо своей владелицы своеобразным и привлекательным; большой рот с несколько размытыми контурами и полной нижней губой, карие глаза, в которых есть что-то восточное, и нежное, и дерзкое... Правда, сейчас в них поселились растерянность и страх, но даже они не могут погасить лукавые светлячки, горящие в каштановой глубине...
   Да, это Ляля, милая, потерянная Ляля, ее двоюродная бабушка... Сомнений быть не может, она знает это лицо наизусть! Милая, дорогая Ляля...
   - Таисия Николавна, - попросила Ляля тихо и печально, - расскажите мне, пожалуйста, ещё о моих родителях и братике...
   - Ах, моя хорошая, так много всего случилось в мире за эти... годы, так много всего переменилось... Я расскажу тебе постепенно обо всём, что знаю. А родители твои жили еще долго-долго. Папенька твой занимался сельским хозяйством и вывел новую породу лошадей, а мама, ты знаешь, всегда была для него опорой и помощницей, всегда жила его работой и интересами...
   - Они сильно обо мне горевали?
   - Конечно, горевали, но... До конца не верили, что ты погибла. Мама даже к гадалке ходила, о тебе справлялась. Гадалка сказала, что ты жива, но что у тебя будет новая жизнь...
   - А Федя? Кем он стал?
   - Федя... Он весь в твоего отца уродился, всю жизнь посветил биологии, а на старости лет даже академиком сделался... Важный был такой, с бородой... Картофель в честь него назвали - томиловский...
   Ляля засмеялась и заерзала в кресле.
   - Федя, плаксивый, с курчавыми волосиками - и вдруг с бородой!
   - Представь себе, - тоже развеселилась Таисия Николавна, - как индюк надутый ходил, я его так за про себя и называла - Дедушка Индюк, он ведь мне дедом приходился.
   - Значит, вы ... моя внучатая племянница! Вот странно как...
   Ляля снова засмеялась - звонко, беззаботно, потом вдруг опомнилась и серьезно спросила:
   - Таисия Николавна, а больше... у меня никого не осталось?
   Таисия Николавна поднялась со стула, подошла к кушетке, на которой сидела Ляля и крепко обняла девочку своими полными, теплыми как караваи хлеба, руками.
   - Одна я осталась, Лялечка, у тебя, одна... Но ты не переживай: я ещё не старая, я тебя прокормлю, выучу, выращу! Ты не думай теперь о прошлом, не вспоминай...
   Ляля обхватила ладонями ее руку и прижалась к ней щекой.
   - Таисия Николавна, голубушка, а почему всё здесь в таком запустении, почему вы живёте в водонапорной башне, а не в доме?
   Женщина погладила ее по пушистой голове.
   - Я тебе расскажу, попозже... Многое переменилось за то время, которое ты сладко проспала в тайнике. И дом... Он уже давно не наш. Но, видишь ли, теперь, когда мы обнаружили твоё чудесное подземелье, всё может пойти по-другому. Теперь, наверное, мы и дом отремонтируем, и музей в нём откроем... Ты знаешь, что за сокровища ты обнаружила? Это всё большие редкости, и, по-моему, в хорошем состоянии! Главное сейчас - с умом взяться за дело!
   Мышонок, до этого момента смирно сидевший на подушке, поднял голову и устало поинтересовался:
   - Вы, надеюсь, про меня не забыли? Мне в город нужно, я чего-то совсем прозрачный сделался, силы теряю...
   - Да, Саша, Саша, разумеется, - спохватилась Таисия Николавна, - Я сейчас же пойду и позвоню директору, узнаю, куда тебя увезли!
   Она, шаркая, пошла в библиотеку, звонить, а мышонок кое-как перебрался к Ляле на колени. Сейчас, когда Таисия Николавна перестала ее утешать, девочка снова скуксилась и ее лицо приняло несчастное, растерянное выражение. Мышонок легонько куснул ее за мизинец.
   - Ляля, не плачь, я терпеть не могу, когда девчонки плачут, тем более, такие красивые и смелые, как ты...
   - Ах, не нужно мне льстить, это не поможет!
   - А я и не льщу. Я вообще льстить не умею, я только правду говорю, - обиделся мышонок. - Только представь: ты всегда искала приключений, и вот, когда они начались, ты разнылась и скисла, как обыкновенная нюня! Ведь ты столько интересного увидела, у тебя появилась возможность прожить несколько жизней, испытать то, что другим и не снилось... Да что я говорю, я сам такой же... Мечтал о чудесах, а потом струсил... И сейчас, признаться, мне страшно, очень страшно. Но потом я вспоминаю о Козуле и Индрике, и солнечном костре, и деревьях на рассвете... Понимаешь, кроме нас, этого никто не видел! Мы настоящие исследователи!
   Ляля улыбнулась сквозь слёзы и погладила мышонка по головке кончиком указательного пальца.
   - Я тоже вспоминаю о Лесе и уютном дупле в старой лиственнице... Подумать только, я много лет жила поблизости от дома, ловила солнечных зайчиков и навещала листинов в их норках между корнями, не догадываясь, что со мной что-то не так... Признаться, я была очень счастлива, пока Марёна не сунула меня в свой ужасный мешок. Послушай, а в нынешнем мире, в нём много любопытных вещей?
   - О, да, у тебя просто глаза на лоб полезут от современных изобретений! Телевиденье, компьютеры, скоростные трассы, космические корабли...
   Вернулась запыхавшаяся Таисия Николавна.
   - Всё, всё узнала, - сказала она, усаживаясь на кушетку рядом с Лялей.- Тебя увезли в Третью городскую больницу, Василёвский проспект, дом двенадцать. Станция метро Токарево. Оттуда маршрутным такси или на троллейбусеN475, четвертая остановка. Надо записать, пока не забыла...
   Мышонок вскочил и уже собирался бежать вон из комнаты.
   - Куда же ты? - воскликнула Ляля, удержав его за хвост, - Ты что, в такую даль один собрался?
   - Конечно, Саша, одному тебе нельзя, вдруг снова что-нибудь приключится, опять позабудешь, кто ты, и как тебя звать! - согласилась Таисия Николавна. - В четверг машину служебную починят, и я тебя отвезу. А то до города далеко добираться, а у меня колено прихватило... Так некстати...
   - Ещё целых три дня ждать... - прошептал мышонок с тоской.
   Он оглянулся на свой розовый хвостик, сделавшийся прозрачным, словно леденец. Что с мышонком может произойти дальше? Вдруг, он просто растает... Кто знает, сколько он продержится вдали от собственного тела?
   Ляля вскочила с места, шлёпнув босыми ногами по деревянному полу.
   - Я его отвезу!
   - Что ты, что ты! Тебя я и вовсе не пущу, потеряешься одна с непривычки-то! - запричитала Таисия Николавна и тяжело задышала от волнения.
   - Нет, Таисия Николавна, я поеду, вы мне подробно расскажете, как добраться, и я поеду - сама хочу всё посмотреть! Сто лет на диване провалялась - тошно уж на месте сидеть! И Саше надо поскорее в город...
   Таисия Николавна зря строжилась, зря плакала, зря пугала Лялю жуткими рассказами о похищенных детях - девочка упрямо заявляла, что ничего не боится и что с Сашкиной помощью она легко найдёт нужную улицу.
   - Я уже бывала в городе: и в театре, и в парке, и в зоосаде, и в лавки разные заходила - не потеряюсь! - твердила Ляля, и в глазах ее, как прежде, плясали золотистые бесенята.
  
  
   Глава девятая
   В Город
  
   Большой грязно-желтый экипаж - самоходный, без лошадей, скорее напоминающий вагон паровоза, тарахтя и отплёвываясь, подъехал к остановке. Складные воротца сами по себе открылись, и Ляля, превозмогая страх и неуверенность, взошла по ступенькам внутрь вслед за несколькими полноватыми женщинами в коротких штанишках и старичком с тележкой.
   Женщины, громко и весело что-то обсуждавшие, с нескрываемым любопытством посмотрели на бледную девочку лет двенадцати, вошедшую в автобус, одетую нарядно и, по современным меркам, несколько необычно. На ней было светлое платье с широким кружевным воротником, на ногах были плотные чулки и светло-коричневые ботиночки на шнуровке. Волосы ее, высоко поднятые со лба и перехваченные на затылке лентой, аккуратными локонами спускались на плечи.
   - Вот, как надо одеваться, - сказала одна из женщин другой, усаживаясь на место впереди Ляли, - Не то что моя - вечно в джинсах каких-то драных, маечках, - весь живот наружу!
   - Да, - согласилась вторая и вытащила из сумки кулёк с огурцами, - Будешь, Валь? Малосольные, свеженькие... Да, сразу видно - принцесса пошла! Жаль, теперь мало принцесс!
   Она с хрустом откусила от огурца и спрятала в сумку пустой пакетик.
   Ляля позади них смутилась, покраснела и повернулась к окну. Сквозь заляпанное стекло была видна синяя будка остановки, заросшая бурьяном обочина и Таисия Николавна, с волнением посматривающая то на автобус, то на расписание. Ляля помахала ей рукой. Поправила часы на руке, проверила сумку. Деньги, карта метро, метро - это паровозы такие, которые под землёй ходят, как ей Таисия Николавна объяснила, - телефонная книжка, лимонные конфетки, адрес больницы, куда увезли Сашку, мышонок, выглядывающий из кармашка... Мышонок вылез из сумки и устроился в Лялиных ладонях, как в ракушке.
   - Не бойся, - слабо пискнул он, - Я с тобой!
   Автобус снова затарахтел, отчего внутри его тошнотворно запахло чем-то жженым, ненастоящим, и, несколько раз дернувшись, будто в конвульсиях, тронулся...
  
  
  
   Холмы, луга, рощи, голубое, накалившееся за утро небо. Красиво, как всегда. Красиво, как тогда, прежде... Домики, домики, такие же домики, почти такие же, вот славно! Полей незасеянных много, по ним бродят коровы и козы. Обочины покрыты какими-то странными растениями с мясистыми колючими стеблями и разлапистыми листьями. На лопухи похоже, но не лопухи. Эх, папу бы сюда, он сразу бы определил! Ой, как их много, прямо джунгли...
   Ляля положила в рот кисленькую карамельку и закрыла глаза от слепящего солнца. Укачивает сильно, и трясёт. Но зато быстро едут, раньше так не ездили. Сколько же часов они в пути? Часа три, не меньше. Раньше до города целый день добирались.
   Дальше показались дома побольше. Длинные, страшные. Металлические заборы, исписанные разноцветными каракулями. Целые кучи песка. Деревьев мало, кусты тощие и облезлые. Высокие трубы упираются в небо и рисуют на нём чёрные линии. О, какие мосты! Взмывают вверх, как крылья! А по мостам несутся разноцветные самоходные экипажи - автомобили, их сотни, тысячи, они как муравьи бегут куда-то в разные стороны, их гладкие спинки сверкают на солнце.
   Вот и город начинается. Вокзальная площадь почти не изменилась, и башня с часами на месте. Но сколько людей! Боже, сколько вокруг людей! Все бегут, спешат, - хмурые, угрюмые, серьёзные, толкают друг друга своими сумками, наезжают на ноги тележками. А женщины носят брюки на манер мужских! Пожалуй, это удобно... Но до чего же странно! Другие дамы полуодеты... Можно подумать, будто они выбежали на улицу в одном нижнем белье: у них и ноги открыты, и плечи, и даже...животы! И вот, что весьма необычно: почти все дамы без шляпок... Так скучно без шляпок...
   Где же метро? Что, мышонок? Вижу, вижу заглавную букву "М" над рядом дверей. Двери распахнуты, тяжелы и сквозь них пробивается волна тёплого воздуха. Фи, как нехорошо пахнет! А что это за бородатый дяденька в обносках лежит у стены? И милостыню не просит, просто спит на грязном полу...Похож на нашего конюха Степана, только этот старый и жалкий, а Степан был сильный, весёлый и заважничал, когда ему новый картуз и сапоги подарили, к открытию конной выставки...
   Мне нужно купить билетик. И что теперь с ним делать? Показать автомату... О, какой сердитый, хотел меня прищемить... А это длинная лестница вниз, в подземелье. Опять в подземелье! Страшно... Лестница сама едет, чудеса! Осторожно, осторожно, голова кружится... Мне бы со ступеньки не свалиться! Фонари по бокам уезжают наверх, а я - вниз. Внизу огромная зала с полукруглыми сводами, мраморные колонны, витражи на стенах. Настоящий дворец! Подъезжает паровоз... Нет, два паровоза с разных сторон! А мне в какой садиться? В левый? Сейчас, мышонок, сейчас, людей слишком много, я не влезу... Где бы здесь приютиться? Так неловко, сумкой по ногам... Сударыня, будьте любезны, не давите так, я задохнусь! Вот и поехали. Как быстро мы мчимся! Даже уши заложило. Того и гляди, взлетим... За окнами полосатая тьма... Шум несусветный. Сильно качает, и уцепиться не за что, до металлических перил не дотянусь. Простите, пожалуйста, я ненароком... Нечаянно толкнула пожилую даму с сиреневыми волосами, так неловко... Наша станция? Да, да, конечно, Токарево, я помню, пробираюсь к выходу. Выпустите меня, пожалуйста, выпустите! Да, я схожу, разрешите вас побеспокоить! Уфф... Кажется, выбралась... Куда теперь? Снова на лестницу? Не волнуйся, я крепко держусь!
   Так славно снова на улице оказаться. Жарко только. И пахнет противно. И людей много, с ног сбивают. Слышишь, музыка со всех сторон? Из каждого домика. А домики маленькие... Ааа, это лавки, поняла. А что, в каждой лавке граммофон? В каждой-каждой? Всё так ярко кругом, даже глазам больно, везде какие-то надписи, какие-то картинки, я совсем запуталась... Подскажите, пожалуйста, будьте любезны, как пройти к Василёвскому проспекту? А можно пешком? Я лучше пешком...
   Ляля не поехала на троллейбусе N475, хотя он показался ей вполне дружелюбным, а длинные рожки делали его похожим на улитку. Вместо этого она пошла по жаркому и многолюдному лабиринту городских улиц. Всё для нее было внове, всё пугало и приводило в изумление. Современные дома казались ей чересчур громоздкими и угловатыми, ей почему-то представилось, что какой-то немыслимый ребенок, играя, соорудил их из огромных кубиков... Кое-где попадались старинные здания, но фасады одних были спрятаны под гигантскими многоцветными полотнами, другие же, заново отштукатуренные и покрашенные, отчего-то производили впечатление ярмарочных декораций - будто за их аккуратными стенами ничего не было - ни комнат, ни жизни, ни истории...
   А вот в этом доме раньше располагалась лавка, где они с мамой покупали ткань на платья. Она узнала сердитых титанов, держащих балкончик. Помнится, они с мамой тогда взяли четыре аршина французского тибе и белой кисеи... Вот это самое платье и сшили!
   Сейчас на этом месте ресторан. Витая надпись "Илларионъ", скучающий швейцар топчется у входа. Ляля подошла к затемненному стеклу и заглянула внутрь. Женщина с короткими волосами, пившая кофе за столиком возле окна, повернула голову и равнодушно на нее посмотрела. Ресторан. И всё теперь не так...
   Мышонок выглянул из кармашка сумки.
   - Не отвлекайся! Мы ищем дом двенадцать. Он должен быть на этой стороне улицы.
   Ляля шмыгнула носом и побрела дальше. Большой блестящий автомобиль, тихо рокоча, пронесся мимо нее по тротуару, так неожиданно, что у неё сердце подпрыгнуло...
   Вот, наверное, больница. В старом особняке в глубине сада, ворота открыты, из них выезжает белый экипаж. Да, да, над дверями вывеска "Городская больница N3", доктор в синей шапочке курит на крыльце. Они пришли.
   - Мы пришли, - шепчет она мышонку обрадовано.
   - Теперь заходи внутрь и узнай, куда положили Сашу Пчёлкина. И не трясись так! Скажи, что ты его сестра.
   Она спокойно прошла мимо доктора и даже вежливо поздоровалась. Наверное, дочка кого-нибудь из наших, подумал доктор и тоже поздоровался. Ляля зашла в холл и в нерешительности остановилась на пороге.
   - Теперь иди к охраннику и всё разузнай, - прошептал мышонок из сумки.
   Толстый охранник, который сидел за конторкой и разгадывал кроссворд, нехотя оторвался от четырнадцатого слова по вертикали и пробасил:
   - К кому?
   - К Саше Пчёлкину. Я его сестра, - соврала Ляля и впервые в жизни не покраснела.
   - В каком он отделении?
   - Я... боюсь, не знаю. Его только вчера привезли.
   - Да помню, помню... Мама твоя только что прошла. Ты с ней, что ли? В терапию поднимайся, на второй этаж, седьмая палата... Бахилы надень!
   Охранник протянул Ляле маленькие шуршащие пинетки. Она надела их на ботинки и побежала наверх по старой крутой лестнице, пахнущей чем-то противным, от чего ужасно захотелось чихнуть.
   - Хлоркой мыли, - поворчал мышонок, наморщив нос, - Ненавижу хлорку, ненавижу больницы!
   Ляля отшатнулась от раскрывающейся пасти лифта и свернула в длинный коридор, освещенный множеством ярких ламп. На потертом малиновом диване, возле раскидистого лимона, растущего из деревянной кадки на полу, сидела Сашкина мама и разговаривала с врачом. Мышонок не увидел ее лица - мама сидела к ним спиной - но он знал, что оно заплаканное. Мама всегда плачет по пустякам...
   - Проходи, не бойся, медсестры на посту нет... - подбодрил он Лялю.
   Девочка тихо, стараясь не шуршать бахилами, на цыпочках пробралась мимо дивана. Она, озираясь, шла дальше по коридору, ища взглядом седьмую палату. Навстречу ей проковылял какой-то небритый господин в синем махровом халате и с перевязанной ногой. Сильно пахло лекарствами и, почему-то, мелом. Ляля подошла к нужной двери.
   - Заходить? - выдохнула она, поглядев на мышонка.
   - Не тяни, заходи скорее!
   Она постучала и вошла в палату. В ней никого не было, кроме мальчика, мирно спящего на кровати возле самого окна. Солнце, бившее в окно жарким потоком, светило ему прямо в лицо, но он даже не морщился, а только улыбался...
   - Это ты? - спросила Ляля, вытаскивая трясущегося от волнения мышонка из сумки.
   - Я... И, кажется, совсем не переживаю по поводу случившегося.
   - Ты будто видишь сны... А во сне всё не по-настоящему. Зачем же тебе тревожиться?
   Мышонок спрыгнул на серенькое застиранное одеяло и подобрался ближе к лицу мальчика, к самому его подбородку с ямочкой. Мальчик слегка насупился, веки с золотистыми ресницами вздрогнули.
   - Ляля, послушай... Помнишь, что ты мне сказала тогда, в подземелье? Ну, про меня и Индрика? Ну, вот, я постараюсь ничего не забыть. Ничего и никого!
   Ляля махнула рукой. Ее полные губы растянулись в несмелой улыбке.
   - Давай же, возвращайся ...домой! Я отвернусь, не хочется видеть, как мышонок залезает кому-нибудь в рот, пусть даже это белый и волшебный мышонок. Пощекочи ему нос кончиком хвоста...
   Она повернулась к мальчику спиной и смотрела несколько мгновений на зеленые листья клёна, бьющиеся о подоконник. Может, и сама она просто спит, и весь этот новый мир, все эти приключения ей только снятся.
   - Ляля...
   Сашка сидел на кровати и приглаживал волосы, которые от долгого лежания сбились на затылке в смешной хохолок. Его заспанное лицо было растерянным и счастливым одновременно.
   - Ляля, это я!
   В этот момент дверь распахнулась, и в палату вошли доктор и Сашкины родители. Мама, увидев вылезающего из-под одеяла Сашку, вскрикнула, бросилась его обнимать и тут же, на его плече, разрыдалась. Папа и доктор стояли рядом и радовались.
   - Я же говорил, - сказал доктор тоном победителя, - Никакая это не кома, а здоровый детский сон! Мальчик просто набегался на свежем воздухе и решил отоспаться. Ну, друг, теперь ты можешь засиживаться допоздна: как никак, двое суток продрых!
   - Больше никаких летних лагерей, только к бабушке, только под надзором взрослых! - тараторила мама, вытирая покрасневший нос папиным платком в крупную зеленую клетку. - Не пущу!
   - Мама, папа, познакомьтесь, это Ляля, мой хороший друг, - сказал Сашка, освобождаясь от цепких маминых объятий. - Это она меня разбудила.
   И только сейчас все обратили внимание на Лялю, которая незаметно отошла в сторонку и присела на краешек кровати, не зная, что теперь делать и как себя вести. Голова у неё слегка кружилась.
   - Ляля... Очень приятно! - сказал папа и галантно поклонился, сам не зная, почему. - Я рад, что у моего сына такая необыкновенная подруга с таким необыкновенным именем. Ляля - это ведь Елена?
   - Да, - ответила девочка, от смущения развязывая ленточку на волосах. - Но только никто меня так не называет...
   - Ну, значит, и мы не будем, - сказала мама, подошла к Ляле и крепко ее обняла. У мамы сегодня был день объятий. - Теперь мы все вместе поедем домой, успокоим бабушку и устроим праздничный ужин по случаю пробуждения нашего дорогого сына!
   - И ты приготовишь вишнёвый пирог? - спросил Сашка и потянулся за футболкой, висевшей на спинке стула. - А то я проголодался!
   - Я приготовлю два вишнёвых пирога! - пообещала мама. - А теперь побыстрее одевайся, а мы пойдём к медсестре за твоей картой.
   Когда Ляля выходила из палаты, она подумала, что ее мама тоже любила сама готовить вишнёвые пироги.
   "Их ещё пекут, и это замечательно", - сказала она себе и сначала заплакала, а потом, оглянувшись на Сашку, который пытался пригладить возле умывальника свой вихрастый затылок, улыбнулась сквозь слёзы.
  
  
  
   Эпилог
  
   Что же было с ними потом? Что стало с Лялей и Сашей, когда они вновь превратились в девочку и мальчика и разучились видеть, слышать и чувствовать запредельное? К счастью или к сожалению, ничего особенного с ними уже не случалось. Волшебство закончилось, началась обычная жизнь с ее повседневными заботами, которые накатились на них, как снежный ком. Хотя...
   Ляля стала жить у Таисии Николавны, и добрая женщина относилась к ней как к своей любимой и единственной внучке, делая для нее всё, что было в ее силах. Благодаря ценной находке, хлопоты Таисии Николавны наконец-то увенчались успехом: бывшему поместью Томиловых был присвоен статус музея-заповедника, а саму неутомимую воительницу назначили главным смотрителем музея. Мало-помалу, взялись и за реставрацию господского дома, и даже воссоздали половинчатых грифонов, стерегущих лестницу в Овражек.
   Ляля потихоньку привыкала к новому для нее миру. Она уже не боялась ни телевизора, ни автомобилей, ни других изобретений, взорвавший традиционный и размеренный уклад ее прошлой, исчезнувшей в изломах времени жизни. Она даже научилась носить джинсы и свитера, обходиться без шляпок и перемены платья к обеду, гладить, стирать, готовить сосиски в тесте, читать слова без буквы "ять", спокойно скучать в автобусе и не падать в обморок, изучая историю двадцатого века.
   Правда, волосы ее по-прежнему оставались длинными, живыми, нетронутыми ножницами и краской, а затененные ресницами глаза смотрели странно, не по-нашему... Ляля грустила. Порой, проходя мимо своего бывшего дома, сокрытого от взгляда строительными лесами, она думала, что когда-нибудь не выдержит и уедет отсюда далеко-далеко, туда, где совсем не растут липы, где не гудят по ночам совы, и где домов не строят вовсе... Но вот локоть задела ветка молодого деревца, и хрустнул камешек под подошвой ботинка, - и сердце защемило, и затренькало, и закричало, что останется здесь - насовсем, навсегда...
   Сашка навещал Лялю каждое лето несмотря на то, что мама ужасно волновалась и звонила ему по несколько раз на дню, проверяя, не спит ли ее сын слишком много. Но Сашка спал только по ночам. Таисия Николавна потихоньку ставила ему раскладушку прямо в библиотеке: Сашке нравилось просыпаться среди тёмных книжных башен, похожих на огромные плитки шоколада, а потом рассшторивать окно и позволять солнцу исследовать их начинку.
   Едва Сашка входил в дом - радостный, пыльный, красный от утомительного путешествия - он бросал свой рюкзак на пол, бежал умываться, а потом они с Лялей отправлялись в Лес. Там, среди скрипучих вековых сосен они бродили, держась за руки, вспоминая то время, когда им, маленьким зверькам, зыбким клочкам тумана, даже кустики черники и блестящие сочные травинки казались настоящими деревьями. Дурманящий крапивный дух ударял в ноздри, поползни уютно шуршали, карабкаясь вверх по чешуйчатым стволам, Лес дремал, едва слышно напевая во сне, а они всё пытались уловить в этих лесных приметах что-то большее, что-то замечательное и волшебное, что однажды они уже уловили и почувствовали...
   - Знаешь, в детстве я мечтал хоть глазком увидеть чудо, - сказал однажды Сашка, когда они, много лет спустя, точно так же шагали по песчаной, выбеленной ручьями тропинке, крепко держась за руки. - Я думал, что, вот увижу чудо хотя бы раз - и останусь счастливым и довольным до конца жизни. А вышло всё как раз наоборот: теперь ужасно хочется испытать всё заново, и иногда вдруг так тоскливо станет, и все дела валятся из рук...
   - Тебе всё-таки легче, чем мне, - ответила Ляля и села на мягкий моховой пригорок, нагретый солнцем. - Представь только, вместо одной жизни у меня оказалось целых три, и две предыдущие томят и зовут за собой... Но когда мы вдвоём, мне делается легко-легко... Будто всё так и должно было случиться!
   Она тряхнула головой, убирая со щеки выбившуюся из косы русую прядь, и мягкие, сглаженные черты ее лица засияли, освещенные на мгновение заплутавшим солнечным лучом.
   "Хорошо, всё-таки, что она заснула тогда в подвале, и что теперь, для меня, нашлась!" - подумал Сашка, садясь на опадающий мох рядом с нею.
   Где-то совсем близко сухо хрустнула ветка, что-то пёстрое выглянуло из-за елового ствола и снова спряталось... Оба они вскочили и с замиранием сердца посмотрели на поднимающийся из зеленых кочек ельник. Вдруг это малыш Листин перебирается на новое жильё, или Козуля собирает чернику, дырявя маленькими копытцами моховую перину? Вдруг та секретная жизнь, в которую они однажды проникли, снова откроется им?
   Но это оказался всего заблудившийся козлёнок. Он нерешительно вышел из-за дерева и жалобно заблеял. Ляля подманила его карамелькой.
   - Хороший, славный, - говорила она, гладя его чистый проборчик на лбу между чуткими ушами. Козлёнок блеял и облизывал ее ладонь теплым шершавым языком. В его любопытных глазах отражались листья, пушистые лапы ёлок и кусочек позеленевшего неба. Ляля обняла подрагивающие, в черных пятнышках, бока зверя, тихо засмеялась и сказала:
   - Послушай, а этот козлёнок такой же чудесный, как и Индрик! Такой же чудесный...
   И Сашка согласился.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"