В основе романа "Оранжевая верблюд" лежит художественно-детективная реконструкция подспудных течений известных политических событий конца ноября 2004 года. Финал романа был написан до исхода президентских выборов и представляет собой своего рода "альтернативную историю", действие которой происходит 31 ноября.
Все лица, организации и события, фигурирующие в романе, вымышлены. Любое сходство с реально существующими людьми, книгами, брендами, учреждениями, с подлинными происшествиями и событиями возникло в результате художественного вымысла, в намеренья автора не входило и является случайным.
Џ Михаил Мочалов, 2005.
Начало "оранжевой" революции дается в восприятии главного героя Романа, киевского студента Леонида:
- Юрченко! Юрченко! Юрченко!
Рев многотысячной (нет, "оранжевые" каналы ТВ не врали!), конечно же, многотысячной толпы единомышленников, увидевших на трибуне вживе своего кандидата в президенты, и возбуждал, и вроде как бы убаюкивал Леонида. Он почувствовал себя общим телом со стоящими рядом, и не только со студентами, но и с работягами из западной Украины, в массу которых вклинилась его колонна, столичного факультета журналистики. Несло от тех местечковых политиков дешевым табаком и мужиками, не переводящими денег на дезодоранты, но и с ними Леонид, всегда считающий себя скептическим индивидуалистом, чувствовал сейчас теплое внутреннее сродство. Ведь они все были сейчас патриотами, они все пришли сюда спасать свою страну от бандита, рвущегося к высшей в ней власти, и все они сейчас увидели своего кумира, человека, в котором вдруг воплотились сегодня и совесть Украины, и последняя историческая возможность для неё достичь светлого и достойного будущего. Леонид не знал, сумели бы так сформулировать свои чувствования эти вот мужички в потертой коже, водрузившие неподалеку оранжевый транспарант, с обратной стороны читающийся как "ОНВОР", следовательно... ну да, конечно.... Или даже тупари из его сокурсников, или даже Наталка, но именно так чувствовал сейчас момент Леонид. И все, вокруг него орущие:
- Юрченко! Юрченко! Юрченко!
Вот, наконец, взбирается он на трибуну, высокий красивый мужчина в оранжевом шарфе, да-да, красавец, сейчас обезображенный происками врагов, нами уже избранный президент, поскольку все мы за него голосовали, Народный Президент Виктор Федорович Юрченко.
- Юрченко! Юрченко! Юрченко!
Как некое "зерно", из которого развивается символика и мотивная структураромана, выступает стихотворение В. Набокова "Лилит": его читает и истолковывает лектор-петербуржец в кафе-читальне "Шимпанзе". Леонида на эту тусовку вызывает с Майдана его девушка Наталка:
И тогда Леонид окончательно стряхнул вязкую, волнами накатывающую дремоту и прислушался. Нет, ему ничего не снилось... Ведь чтение, размеренное, заунывное, даже с подвыванием - чтение-то продолжалось:
"Впусти", - и козлоногий, рыжий
народ всё множился...
В зале вдруг громко засмеялись и захлопали. Леонид недоуменно оглянулся - и еще больше удивило его, что некоторые слушатели смотрят при этом на него. Он пощупал лоб и понял, что не снял с головы оранжевую повязку. Тут и чтец коротко хмыкнул ("Ах да!"), крякнул и повторил:
"Впусти", - и козлоногий, рыжий
народ всё множился... "Впусти же,
иначе я с ума сойду!"
Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.
"Берлин, 1928 г." - добавил чтец совершенно уже другим тоном, как протестантский пастор, в начале проповеди прочитавший избранную на сегодня цитату, а теперь готовящийся на пальцах истолковать её прихожанам.
- Почему они смеются надо мной? - громким шепотом спросил у Наталки Леонид, уже, впрочем, и сам знающий, почему. Гнев закипел у него в груди: людишки, развлекающиеся вином и вольной поэзией в те звездные часы, когда другие мерзнут на морозе, чтобы последующие поколения жили счастливее, эти бездельники еще смеются над "оранжевыми"! Однако постепенно гнев приглушило любопытство.
Леонид оказывается в центре интриги иностранной разведки, провоцирующей кровавое столкновение, в результате которого произойдет вмешательство западных государств.
23 ноября 200... года. 19.25. Киев. Улица Ирининская. Здание Службы безопасности Украины.
- Наш народ победит. Украинцы, а мы настоящие украинцы, наконец-то возьмут власть в свои руки...
Один из пяти операторов, сидящих у больших плоских мониторов, негромко окликнул своего начальника:
- Пан майор, похоже, студенты начали расходиться с площади!
- Дело-то житейское, лейтенант: одни уходят, другие приходят. Ладно, отмотайте - и мне на монитор.
Майор, неприметный коренастый здоровяк в штатском, присел к своему компьютерному столику дежурного.
Сохранил цифровую запись, потом увеличил стоп-кадр. Изображение этого доброго молодца вполне годилось для обработки. Скорее для препровождения времени включил программу опознавания. Пока программа трудилась, с невообразимой скоростью сопоставляя цветное изображение высокого парня в оранжевой накидке с миллионами фото, собранными в памяти компьютера, майор думал о том, что младшие офицеры службы пошли совсем нелюбопытные. Хоть бы спросил кто-нибудь, зачем мы снимаем всё происходящее на Площади на пять цифровых камер?
< ... >
Майор встряхнулся: на мониторе раскрылся уже файл. Первым делом присмотрелся он к фотке. Да это был тот же парень, что и на панораме Площади: только повзрослел, понятно, после того, как сфотографировался на паспорт, и взгляд что-то стал грустный. Теперь объективные данные... Совпадает, что студент факультета журналистики Киевского национального, третий курс: там их колонна, в том углу и была поставлена распорядителями "оранжевых". Так, родился 20 марта 1983 года, отец - Барташев Олег Иосифович (знакомая фамилия), мать - .... Вот это да: сын Роксаны Пидложенко - на баррикадах оппозиции!
Еще не зная, как использовать эту ситуацию, майор решил на всякий случай не выпускать парня из виду. С мобилкой в руке вернулся к монитору, на экране которого Барташев привлек его внимание, прикинул, через какой сектор на запруженном народом Крещатике клиент аккурат протискивается, - и набрал номер.
- "Сорок седьмой", я "пятый".
- Добрый вечер, Аллочка!
- Направление от тебя на "Фарфор-фаянс". Видишь высокого парня в оранжевой накидке, без головного убора, но с оранжевой повязкой на голове? Уходит в сторону Центрального универмага.
- Да.
- За ним. Задача - установить, куда направляется. Как только прибудет в место назначения, сообщи.
- Как скажешь, Алла. Еще позвоню.
Ну, порядок. Этот и один проследит, как надо. А поймает объект машину, тоже не растеряется. Хуже другое: второй звонок придется делать по своей личной мобилке, рискуя дважды: снимая на неё фотку Барташева-младшего, раз, и передавая сообщение, два. Звонить из туалета было бы глупостью, с площадки - несколько меньшей, а вот лучше выйдет он на Владимирскую прогуляться, за счет законного перекура чистым воздухом подышать. Он краем уха слыхал, что уже поступило распоряжение заблокировать на Майдане всю мобильную связь, а также заглушить рации, и что в настоящее время решаются технические вопросы. А со своими тогда как прикажете связываться?
< ... >
Через несколько минут план оперативного вмешательства сложился полностью, и майор уже поднял было трубку внутреннего телефона, чтобы получить санкцию начальства на проведение операции. Не успел поднять - потому что успел отдернуть от трубки руку. Облился холодным потом: ухитрился забыть, что операцию будет проводить для совсем другого своего начальства - и совсем за другие деньги.
Походы революционеров на Администрацию Президента, что на Банковой, и пикеты возле неё, в которых участвует Леонид - один из лейтмотивов романа. Вот "оранжевая" Пассионария Роксана Березенко во время первой попытки захвата здания:
История творилась рядом, в двух шагах, и время снова остановилось.
Руся нетерпеливо повернулась к своей шестерке в берете, забрала цветы и быстро шагнула вдоль строя омоновцев. Похоже, высматривала стволы автоматов, в каковые следовало сейчас воткнуть стебли оранжевых гвоздик. Таковых не оказалось: автоматами этих неподвижных здоровяков, похоже, сегодня не вооружили. Решительно вскинув головку в венце-нимбе сплетенных в косу волос, Руся принялась устраивать цветы в пространстве между круглыми и марсианскими, как у водолазов, головами омоновцев и верхними кромками их щитов. Гвоздики тут же падали в ледяное крошево, под ноги телеоператоров, однако ни один из них не наклонил камеру, чтобы снять этот кадр.
Крещатик в разгар "оранжевой" революции:
Через пятнадцать минут, отделавшись от говорливого таксиста, всё жаловавшегося на убытки, возникшие из-за постоянных теперь пробок, он выскочил на самое начало Крещатика, как раз напротив вечного памятника Ленину, и ахнул: весь Крещатик курился, покрытый разноцветными палатками, будто осела на нем новая орда Батыя и готовит себе вечерний плов на вонючих кострах из бараньих костей и сухого кизяка. При ближайшем рассмотрении оказалось, что горят дрова в железных бочках и над их огнем ничего не готовят, а только пытаются согреться. Ели же обитатели лагеря пищу явно холодную и вполне бесцеремонно, по-походному, не опасаясь никакой заразы: приметил Леонид, как парни со смехом залазили ложками в пластиковые тарелки друг к другу. Тут шагнул к нему мужик средних лет в камуфляже, без оружия, но явно привыкший решать проблемы и одними кулаками:
- Эй ты, чего тут вынюхиваешь?
Роман в целом и каждую из трех его частей ("карнавал по-киевски", "Противостояние", "Жертвоприношение") предваряют "Предуведомление историческое", ассоциативно и образно связанное с содержанием. Отрывок из "Предуведомления..." к последней части, переосмысливающего известную "Варяжскую легенду":
Сгоряча Владимир приказал немедленно начинать жертвоприношение, и положенные ритуалы были произведены. Вот только если девицу задушили и сожгли на жертвеннике по всем правилам и вела она себя покорно и благочестиво, то принесение в жертву юноши прошло не столь благолепно: все церемонии производились уже над мертвым; предварительно лицо ему отмыли от крови и переодели в положенную по обряду белую длинную рубаху.
А как завершен был обряд и боги, с намазанными кровью губами и усами, вдохнули сладостный им жертвенный дым, вот тогда-то между киевлянами и началась умственная замятня, пошли небывалые доселе словопрения. Многие считали, что ритуал недействителен, потому что юноша подвергся ему уже мертвым. Другие им отвечали, что поскольку юноша убит после того, как выбран жребием в жертву, удар меча, раскроивший ему череп, вполне соответствует манипуляциям жреца с удавкой. Следовательно, жертва была принесена. Весьма многие полагали, что в таком серьезном деле приносить в жертву мертвеца было роковой ошибкой, и требовали бросать жребий наново, однако и эти киевляне вскоре вступили в жестокий спор между собою, ибо одни считали, что выбрать жребием еще одного юношу будет вполне достаточно, а другие напоминали, что боги хотели получить юношу и девицу вместе, а посему следует бросить жребий и насчет новой девицы, дабы полностью повторить ритуал.
Напрасно напоминал киевлянам добрый Владимир Красное Солнышко, что жертвоприношение должно было всего-навсего закрепить покорение ятвягов. Передавали, что в узком кругу бояр, подвыпив, говаривал великий князь: "Нехрен переводить мне в стольном Киеве девиц! А ятвягов ваших пусть Чернобог забирает! Коли отступятся ятвяги от Киева опять к хазарам, так я снова схожу на ятвягов и снова вам их завоюю!" Народ же киевский всерьез опасался, что боги, обиженные неправильно проведенным жертвоприношением, откажутся чередовать зиму с летом, а поскольку на дворе стояла глубокая осень, многие плакали, страшась, что больше никогда не увидят яблонь в цвету и зеленого леса.
Один из персонажейромана - жена-американка кандидата в Президенты от оппозиции, мозговой центр его избирательной кампании
28 ноября 200... года. 20.15. Киев. Площадь Независимости.
Площадь взорвалась криками - значит, её муж уже поднялся на трибуну. Барб Черчсон Церковенко, как написано в её американском паспорте, или Варка Церковенко, как предпочитала она себя сама называть в Украине, где и думать предпочитала на украинском, родном языке, привычно осталась в машине. Конечно же, она могла бы смотреть трансляцию митинга дома, по "25 каналу", а если бы захотела, так открыла бы окно и слушала: динамики на Майдане мощные, а до их квартиры на Ярославовом валу отсюда, особенно по киевским меркам, рукой подать. Смешно, кстати, что купленную ею квартиру продажные писаки Понуковича называют роскошными апартаментами на двух этажах: в Америке у любого, самого заурядного адвоката квартира побольше...
Варка вздохнула: сегодня пришлось подъехать поближе к трибуне, потому что Виктор скверно чувствовал себя весь день и должен был пройти к публике самым коротким путем. Сама она никогда не остановила бы кортеж в этом нечестивом месте: в нескольких метрах вниз и вправо, забранные под стекло, торчали из земли остатки Лядских ворот, построенных некогда на месте весьма худой славы, где было ведьмовское Лядское болото. Варка коротко, но истово помолилась о даровании мужу полного выздоровления, а заодно суеверно открестилась от тех ужасных слухов о болезни мужа, что ходили в народе. Если повторять этот ужас, может ведь и воплотиться в жизнь! Хорошо уже и то, что Виктор может теперь обходиться без ежедневных инъекций морфина, а новых кист и рытвин на его прекрасном, самом мужественном в мире лице более не появляется. Прозвучала первая фраза текста, каждое слово которого она могла бы суфлировать Виктору, если была бы в том необходимость. Майдан снова взорвался, а Варка Церковенко поняла, что место это неприятно ей не только давно сгинувшим ведьмовством. Что ведьмы? Порода вечная, здесь их вывели, так теперь кучкуются в других местах: одна вон сейчас на трибуне красуется под лучами прожекторов, занимает её законное место рядом с Виктором. Именно здесь, в районе Лядских ворот, в Киев пробились азиатские орды Бату-хана и не оставили от прекрасного украинского города камня на камне. Десятилетней девочкой смотрела она фильм "Триста спартанцев", в котором триста греческих героев ценой своей жизни пытались спасти демократию от нашествия азиатских орд, и рыдала от горя, потому что думала о судьбе Киева и несчастной Украины.
Теперь она уже не только горюет и скорбит, как та девчонка с косой и в белых носочках. Теперь в этом же проклятом для Киева месте они с мужем сражаются (и битва их непременно будет победной) с теми же варварскими ордами, угрожающими с Востока, уже несколько цивилизованными, а оттого еще более опасными для юной украинской демократии.
А что сама она в тени, что успешно притворяется домашней работницей мужа, ничего не смыслящей в политике, так это для неё даже удобнее. < ... >. Она останется такой, какой есть, серой мышкой, прикинется замученной детьми и утюжкой мужниных рубашек домохозяйкой, потому что не верит никаким сплетникам и твердо знает, что с мужем её соединяют далеко не только общие "политические позиции", как сказал этот самовлюбленный козел, обозреватель российской правительственного телеканала. Во взаимной их любви, в согласном их союзе она родила от своего мужа трех детей, а он родит от неё новую украинскую демократию.
А вот сцена, в которой герои романа, студент Леонид и преследующий его агент Валера, выдающий себя за харьковского студента,оказываются ночью на Майдане, где священники всех конфессий служат совместно, молясь за победу "оранжевой" революции:
Те благостные звуки, что мощно транслировались аппаратурой со сцены-трибуны, сравнивал, надо полагать, с ораторией "Сотворение мира" и ночной народ, собравшийся на Площади Независимости, но оценил новодел неодобрительно. Судя по звучащим в толпе репликам и кратким сентенциям, идея всеобщей религиозной поддержки "оранжевой" революции, та еще худо-бедно принималась, однако к идее братства всех религий и тем более братского единения всех их приверженцев толпа относилась со здоровым казацким скептицизмом. Спьяну Леониду показалось, что если б умели, мужики вокруг него сложили бы из пол своих курток свиные уши, чтобы ткнуть их под нос раввинам, и что вопль "Жиды пархатые!" только величайшим усилием воли удерживается на их похмельных устах. Иные же свои замечания и пожелания ребята выкрикивали, не стесняясь. Оксану больше хотели. Другие требовали: хип-хоп давай, тех заводных парней!
Валера с ходу врубился, настроился на волну толпы и заорал:
- Эх! Эта ночь для меня вне закона! Оксану, Оксану давай!
Леонид лениво поискал в памяти, как оно там дальше было у Высоцкого, однако неожиданно для самого себя завопил:
И-и-эх! Позабавиться не грех!
Ах ты, Ксюша, моя Ксюша,
Толстоморденькая!
Опомнившись, он подумал, что священники поют сейчас, как соловьи, ничего не слышащие, как известно, кроме собственного пения. Мощная техника, громыхая, оглушает святых отцов многократно усиленным воспроизведением их собственных голосов, и реакция площади, им, ослепленным к тому же прожекторами, оставалась неизвестной. И слава Богу.
Но кончается когда-нибудь всё на свете, закончилось и благочестивое действо, а на сцене появилась, наконец, выкричанная народом знаменитая Оксана. Ничего не зная, видать, о примере, поданном нынешним революционерам юродивым Василием Блаженным, она явилась отнюдь не в том кожаном бикини, в котором блистала на конкурсе Евровидения в Стамбуле, оделась хоть и в "оранжевое", да потеплее, отчего её крепенькая фигурка, и без того приземистая, стала выглядеть несколько гротескно. И Оксана не пела, только ротик раскрывала - дура она, что ли, петь на морозе, и музыканты тоже бухали и литаврили свое под фонограмму. Но прыгал этот оранжевый заводной медвежонок, потомок Медведя-Велеса, весьма зажигательно, и поддавала жару дергающаяся и только что на руках не ходившая подтанцовка, и фонограмма гремела, оглушая и подчиняя себе слабый человеческий разум. Тогда засуетился, запрыгал на площади стар и млад под "Дикие пляски", и исступленно орали пляшущие, вдруг возжелавшие тоже одичать, и в сладкой слитной дикости бежать, бить, насиловать, убивать, покланяться... Вот бомж в оранжевой куртке упал, кривя багровое лицо и хватаясь за сердце, и Леониду смертельно захотелось вспрыгнуть подошвами ботинок прямо на его оскаленный щербатый рот. Тогда лазеры, выписывающие над головами пляшущего Майдана зеленую синусоиду трезуба, внезапно погасли и закружился над площадью зеленый полупрозрачный хоровод отвратительных ведьм из поганого Лядского болота.
Для задуманной иностранной спецслужбой провокации необходимо, чтобы на гранате, подброшенной на месте столкновения и такой же, как взорвавшаяся, должны быть пальцевые отпечатки Леонида. Агент Ташка, которая выдает себя за студентку Института культуры, готовящую "перфоманс" на Майдане, заманивает Леонида на явочную квартиру в Пассаже, а получив отпечатки, выставляет.
29 ноября 200... года. 01.15. Лестничная площадка на втором этаже дома в Пассаже
В четвертый или в двадцать восьмой уже раз звонил в дверь Леонид, он теперь и сам не смог бы сказать. Одно понимал - что ведет себя недостойно. Однако вожделение, которое не мог охладить и стоявший на площадке холод, уже просто мучило его, тело буквально горело огнем. Хотел было пригасить нестерпимое желание, вспомнив о Наталке, с которой поступал сейчас непорядочно, но припомнилась, как на грех, пухленькая её ножка с вызывающе красными ноготками, так возбуждавшими вчера, и тут же вставали в его воображении узкие, словно бы плоские, невесомо летящие по ковру в прихожей ступни не то рекламной девушки в колготках, не то проклятой Ташки, стягивающей свитер, а тем в движение приводящей свои тяжелые груди - и понял он, что даже если дверь сейчас отворится, ему суждено разочаровать ненавистную и желанную партнершу, потому что... Тут его сотрясла позорно несвоевременная судорога, и он, теряя сознание, тяжко привалился к холодной стали двери...
Очнувшись, поймал себя на том, что бормочет бессмысленное: ""Впусти", - и козлоногий, рыжий"... Кто "козлоногий, рыжий"? Там было, кажется, дальше "народ". И он вспомнил стихотворение, и обвел налитыми кровью глазами желто освещенную площадку: нет на ней ни фавнов, ни "мерзко блеющих детей", отечественные черти ретировались на темные лестницы, а рыжая ведьма укрылась за своей стальной дверью.
Мать Леонида, советник Администрации Президента, карьеристка, пытавшаяся выдвинуться в предвыборной борьбе на стороне кандидата власти, оказывается у разбитого корыта. Роксана Васильевна идет к блокированному "оранжевыми" Кабинету министров, чтобы вблизи рассмотреть рядовых революционеров.
Кабмин встретил её сумасшедшим гулом. Точнее, адский шум доносился из скверика напротив. Там, около ржавых железных бочек, увиденных ею ночью в репортаже "25 канала", стояли и сидели мужчины с "оранжевой" символикой и изо всей силы, перекрикиваясь между собой, лупили по бочкам палками. Здесь парадный вход в учреждение перекрывали всего несколько омоновцев, зато "оранжевых" было очень много, огромная толпа, и некоторые их них бестрепетно разбивали палатки на месте, где кабминовские дворники вылизывали каждый камень и отвечали за каждую травинку на газоне. К толпе скверно одетых "юрченковцев", вживе похожих на провинциальных туристов в горах зимой, да еще и в конце маршрута, выстроилась длинная очередь элегантных мужчин с дипломатами и женщин в дорогих шубах. < ... >
Еще несколько шагов успев только сделать, подняла Роксана Васильевна глаза - и встретилась вдруг с ненавидящим взглядом молодой женщины, ни красавицы, ни дурнушки, в хорошем пальто явно из дорогого магазина, постукивающей об асфальт каблучком тонкого на вид сапога. Потом взгляд вдруг смягчился, она смущенно усмехнулась и потупилась. Роксана Васильевна догадалась, что принята была молодой чиновницей (возможно, из-за твердой, решительной походки) за одну из "оранжевых", а потом та убедилась в своей ошибке. Роксана Васильевна хотела было заговорить с нею, но молодая женщина уже устремила пристальный свой взгляд на толстяка в камуфляже.
- Знаю я, знаю, милочка, о чем ты сейчас думаешь, - почти в полный голос, не боясь, что её услышат в этом грохоте, забормотала Роксана Васильевна, хотя ту, к которой вроде как обращалась, уже оставила за спиной. - Ты вспоминаешь, сколько сил и денег потратили твои родители, какие связи задействовали, чтобы устроить тебя на эту престижную службу, с какой помпой повторяла твоя мама, где надо и не надо: "Наша Светочка в Кабинете министров...". И как ты сама радовалась своей должности, гордилась рабочим местом и дорогущим компьютером, новым кругом знакомых (это вам не конструкторское бюро мехзавода имени Менжинского!), прикосновенностью к верхам, общением, хоть и в коридоре, хоть и мимолетным, с людьми, которых почти каждый день показывает "1 канал", гордилась скромными, в очередь, командировками за границу, на Запад, в США! Как гордилась своей поликлиникой, особым детсадом, да тем же совминовским буфетом - чистеньким, сверкающим, с любезными, в белом крахмале, кельнершами, наконец! Да не служи ты здесь, разве познакомилась бы на одной из презентаций со своим нынешним мужем-бизнесменом, разве жила бы в таком особняке, разве отдыхала бы в Египте и разве надеялась бы, что детей, как люди, выучишь за границей?
И вот теперь ты, грязный, ночующий, как бомж, у костра, посмел держать меня в очереди! Да мне плевать, "голубой" ты, "оранжевый", "синий" или серо-буро-малиновый! Ты заставляешь меня томиться в очереди, чтобы я могла попасть на работу - меня, которая об очередях и думать забыла, даже об очередях приятных, в кассу: сколько лет уже получаю зарплату на пластиковую карточку! Какое ты имеешь право выспрашивать, зачем я иду на работу, кто дал тебе, урод, право решать: пускать тебе или не пускать меня в мой Кабмин?
< ... > Не бойся, я и сама сумею постоять за себя. Ведь рано или поздно всё наладится, повернется на круги своя, и тебя вышвырнут назад в твою Христорадовку. И возникнет у тебя нужда в бумаге с печатью, и приедешь ты ко мне с прошением, а то и на костылях пристучишь, или привезут тебя в инвалидном кресле. Вот тогда вспомнишь меня и мое сегодняшнее унижение. А если и не придешь ко мне на прием, кто помешает мне ошибиться (о, я отлично запомнила твою харю!) и принять за тебя другого просителя, такого же как ты, пусть и будет он на костылях или в инвалидной коляске?
Согласно замыслу провокации, среди омоновцев должнаразорваться граната, а бросок её приписывается Леониду, тем самым вина приписывается сторонникам Понуковича. Агент Валера, выполняя поручение Леонида, проникает в квартиру его матери, чтобы подбросить улики.
Он соскочил с кровати, буркнул:
- Мои вещи в ванной остались.
Быстро оделся, натянул и перчатки. Теперь легче всего будет ударить одной из гранат, как камнем, по черепушке. Садануть сзади, когда отвернется - и дело с концом. И именно эту "лимонку" подбросить под ноги для ментов. У Кабмина. Он сосредоточился, перекрестился, настраиваясь, что ни говори, на грязное, противное дело, и неслышно подкрался к спальне. Из-за неплотно прикрытой двери раздавался усталый голос Ленечкиной матери:
- ...мне жутко неудобно, Ефим, что я вас беспокою, но к кому мне еще обратиться? Пришел парень, вы его видели, выполнял одно поручение моего Лени. Я его из вежливости напоила чаем, а он всё сидит и рассказывает, и рассказывает о том, что у них там делается на Майдане. А у меня, вы же знаете, времени совсем нет... Спасибо, Ефим, но давайте лучше так: если через пять, ну семь минут не спустится и не выйдет мимо вас, тогда вы поднимитесь. Мужчина вы видный, в форме, при оружии - это на него подействует... Заранее благодарна.
За дверью Валера согнулся в пароксизме беззвучного смеха. Ну и баба! Вот ведь дает! Недаром Ленечка старается обходить мамашу десятой дорогой. Она всё сама! И мужика сама оттрахает, и все жизненные вопросы за него решит, включая и гамлетовский - бить или не бить! < ... > Он ухмыльнулся, подумав, что боевая Ленечкина мамаша так никогда и не узнает, что сама себя спасла от смерти. Сунул гранату в карман плаща и постучал:
- Можно?
- Заходи, Валерик.
Она так и не оделась. Лежит и балдеет, руки закинув за голову, а ногу на ногу положив. Тоже мне "Маха обнаженная"! Лучше бы прикрылась, снизу так уж точно чересчур толста.
- Я пойду, пожалуй. Дела у меня на Майдане.
- Да? А то посидел бы еще, - безразличным тоном ответила она, по-прежнему не сводя глаз с потолка. - Ладно, отвернись. Я накину что-нибудь, выпущу тебя.
Валера отвернулся. А она продолжала болтать:
- Знаешь, ты такой странный бываешь. Будто отделенный от своего мужского естества: оно отдельно, а ты - отдельно. Понимаешь меня, да? Ты сам мягкий премягкий, натура у тебя скорее женская, уступающая, нежная. И это при всём твоем внешнем хамстве. Я уж думала, не гей ли ты? Но гей бы и за километр не подошел бы к женщине моего возраста, пусть и моложавой вроде меня. Послушай, а что если ты сделаешь операцию по перемене пола? Доживешь свой век женщиной, узнаешь, каково это, нам, бабам...
Она не договорила. Потому что зеленый железный шарик, в мгновенной яростной вспышке брошенный Валерой, с сухим треком проломил ей висок. Валера подскочил, не дал упасть, потащил её, оказавшуюся уже в пеньюаре и халате, в ванную. Управившись там, вернулся бегом в спальню и мучительно долго ползал по толстому ковру, разыскивая "лимонку". Только нащупал её под кроватью, рядом с турецкой парчовой туфлею, как рассыпался соловьиной трелью дверной звонок.
Майор СБУ, получивший разовое задание иностранной разведки на провокацию против партии власти, неподчиняется полученному через Интернет приказу прекратить операцию. Заняв вместе с Ташкой позицию на крыше одного из выходящих наБанковскую домов, он по собственной инициативе убивает из снайперской винтовки Русю Березенко, которая пришла вдохновить своих сторонников на штурм Администрации. Валера убит, Леонид тяжелоранен. Майор пытается убрать и Ташку, но та стреляет раньше.
Сбросив прямо на ступеньки лестницы грязно-белый теперь маскхалат, бронежилет и камуфляжное обмундирование, осталась она в дорогом и модном комбинезончике на меху. Общее впечатление могли испортить теперь только грубые военные ботинки, однако на этот случай припасены за пазухой оранжевые гамаши, и она принялась натягивать их на голени. Во всяком случае, экстравагантно. Нагнулась над камуфляжной курткой, извлекла из кармана крошечную сумочку, еще меньше театральной. Косметической салфеткой стерла пыль и копоть с лица, припудрила красный с мороза носик, накрасила губы, сменила перчатки. Скатилась по лестнице, приготовив ключ от чердачной двери, отперла, аккуратно заперла её за собою и, уже не спеша, помахивая сумочкой, спустилась по лестнице на первый этаж.
Захлопнула за собою стальную дверь с кодовым замком, и код этот, "28", ненужно высветился в её памяти. Улица пустынна, не видно и зевак, бегущих на звуки приглушенной здесь автоматной пальбы. Она прошла мимо старой "реношки" покойного майора, в которой наверняка лежат его баксы. Повезет же угонщику или эвакуаторам! Сама она не собиралась грабить бывшего начальника: одно дело убить, спасая свою жизнь, другое - грабить убитого. Нет, так низко она не пала. "Как раз и пала ты, милая, и весьма низко, - возразила она сама себе, скривив оранжевые, под цвет гамаш, губки. - Считается, что женщины, в отличие от мужчин, не стыдятся своих половых извращений, вот и тебе тип-топ, как с гуся вода, что не рожаешь отечеству мужиков, а мочишь их одного за другим, извращенка!" А ведь как всё хорошо у неё начиналось: "серебряная медаль" после школы, отличница, спортсменка в вузе: первый разряд по стрельбе, "красный диплом", постгредьюит в Лондоне - и всего-навсего лишняя самокрутка с травкой в хорошей, как казалось, кампании!
Вот и её скромненькая "лада". Отключила сигнализацию, нырнула в остывший, но почти домашний уют. Движок и в самом деле завелся сразу. Удостоверение СБУ и ключ от чердака она выбросит, как только выберется из центра. Глядишь, еще и пригодится оно, удостоверение. Холод начал выходить из промерзших всё-таки ног, и она едва не застучала зубами. Теперь зевнула - только этого не хватало!
Она посмотрела назад - никого - и начала задним ходом разворачиваться, чтобы сразу, не колеся опасными сейчас для неё улицами Печерска, повернуть в сторону своих Кожемяк. Какой идиот над головой врубил ящик на полную мощность и открыл окно? И тут же звуки репортажа с Майдана мгновенно усилились до предела, ударив по барабанным перепонкам, а из-за угла на дикой скорости выскочил гоночный монстр с громкоговорителем на крыше; с трудом, заскрежетав шинами, он вписался в поворот и с ходу ударил в борт "лады". Ташка, не успевшая пристегнуться, влетела головой в стекло и сразу потеряла сознание. Тут сзади в гоночный внедорожник, со всех сторон опоясанный стальными трубами, врезался армейский тягач, набитый гогочущим и размахивающим оранжевыми флагами веселым народом, народ посыпался, как груши, из кузова тягача на брусчатку и на крышу внедорожника, а он с этим новым ударом протаранил и перевернул "ладу", расплющив о фонарный столб её крышу. Улица заполнилась воплями громкоговорителей, криками раненых, каждую секунду сгибались новые бамперы, разбивались фары и на мгновенье взвивались цветными стеклянными облачками габаритные огни.
Водитель тягача поднялся с брусчатки, держась за вывихнутое, должно быть, плечо. От более серьезных неприятностей младшего сержанта спасли шлемофон и меховой танковый комбинезон, но с головой не всё оказалось в порядке. Иначе он уже слинял бы, а не уставился бы на длинные ноги в оранжевых колготках, конвульсивно дергающиеся чуть ли под самой "ладой". Он припоминал, как ночью, уже под утро, точно также дергались эти оранжевые ноги в подъезде, где их шалая владелица уединилась с ним в веселую минуту. Под "ладой" начала собираться темная лужа, и сержант испуганно перевел глаза на лежащего неподвижно, головою в сугробе, полуголого толстяка. Тот называл себя штангистом, поил всю компанию и подбивал клинья ко всем девицам подряд - авось, где и отломится. "Нет, это уже не губа за самовольную отлучку на вверенной технике, - дошло вдруг до парня. - Губой теперь не отделаться - засудят теперь!"
Через разбитое окно внедорожника протиснулся крепкий мужик с полуседым ежиком на окровавленной голове. Упал на булыжник, охнул, дополз до стены и, цепляясь за неё, выпрямился и попрыгал на одной ноге в ту сторону, откуда примчался.
- Хайль, Павлик! - попытался механик-водитель вскинуть руку в дурашливом приветствии и скорчился от боли.
- Вот и оторвались, девочки-мальчики, вот и гульнули... Сейчас ахнет, служивый, вот сейчас...
И ведь ахнуло. Сперва хлопнула вспышка в двигателе "лады", потом ярким оранжевым пламенем взорвался её бензобак, а пламя перекинулось на гоночную машину. В адском шуме, накрывшем тихую улицу, треск патронов, рвущих в клочья рукоятку "Беретты", повисшей под мышкой пылающего манекена в оранжевых гамашах, был едва различим. И никто не увидел, как, верхом на длинном языке пламени, выскользнул, возмущенно фыркая, из "лады" вытянутый силуэт бледно-зеленой призрачной ведьмы.
Финал романа:
А вот "25 канал" дал репортаж о пикете у посольства Российской Федерации.
Камера показала внушительную груду зданий на Воздухофлотском проспекте и, спанорамировав, остановилась на двух подростках, бедненько одетых, в оранжевых шарфах и с тонкими палками в руках. Что было написано на транспарантах, осталось неизвестным, потому что оператор перевел объектив на лица пикетчиков. Оказалось, что это не дети, а малорослые парень и девушка, возможно, что и студенты. Черты лиц у обоих мелкие, незначительные, выражение как бы даже испуганное. Пикетчики держали в руках раскрытыми свои паспорта, будто собрались проходить контроль в аэропорту. Бумаги оператор показал крупно: действительно, российские паспорта, с регистрацией в Воронежской области, а в них вложены членские карточки "Поры".
Потом паренек упрекнул своего президента Групина в том, что тот позволил себе поздравить Понуковича с избранием, скривил губы и тщательно выговорил:
- И who is you теперь, господин Групин? Ждите нас в Кремле.