По пыльной улице деревни, вдоль кривого забора, шагал солдат вермахта. Обмундирование цвета "фельдграу", ремни амуниции, подсумки и алюминиевая фляга в войлочном чехле - все было аккуратно пригнано и не топорщилось. Характерной формы каска висела на правом локте, а в левой руке был зажат свернутый из старой газеты кулек, наполненный жареными семечками. Дорожная пыль уже основательно припудрила короткие сапоги. Но солдат не обращал на это внимание, продолжая увлеченно лакомиться семечками. Сплевываемая черная шелуха по баллистическим траекториям разлеталась в разные стороны.
Навстречу ему медленно шел пожилой мужчина, тяжело опирающийся на металлическую палку. Темный пиджак и брюки, заправленные в стоптанные сапоги, составляли его наряд. Капли пота бороздили морщинистое лицо, покрытое седой щетиной. В цветастой полотняной сумке, свисавшей с плеча на длинных лямках, что-то стеклянно звякало. Солдат вежливо кивнул, свернул на обочину, пропуская деда, и не снижая скорости, продолжил свой путь. Мужчина, остановившись, поглядел ему вслед, задумчиво качая седой головой и бормоча беззубым ртом.
Солнце уже опускалось к горизонту. Обычно в это время деревня затихала, готовясь ко сну. Однако сейчас, наверное, все население небольшого населенного пункта собралось у края выгона, наблюдая за происходящим. Бурная деятельность кипела на поле за околицей. Разворачивались большие палатки, устанавливались прожектора, тянулись кабели. Взмыленные люди в комбинезонах тащили во всех направлениях ящики, тюки и свертки. Из больших автобусов выгружались солдаты в форме вермахта и Красной Армии. Тяжелый трейлер, повинуясь взмахам рук помощника водителя, аккуратно пятился задним ходом. На трейлере под брезентом громоздилась туша танка. Дети, привезенные на летние каникулы к бабушкам и дедушкам, первые оказались в курсе происходящего:
- Киношники приехали! Кино снимать будут! Про войну!...
Семен Алексеевич Чекунов, а по деревенски - просто Лексеич, глядел на образовавшийся "муравейник", опершись на свою клюшку сделанную из лыжной палки. В деревню он пришел, чтобы навестить своего старого друга. В его возрасте и поход за три километра был событием. Да и не так уж и много осталось их - друзей и приятелей. Вот и сам Лексеич жил один в своем старом доме. Умерла жена, разъехались дети, лишь иногда навещая отца. Скучно одному. Хоть и без дела не посидишь - не город, чай. Хозяйство, оно присмотра требует, да и руки нужно прикладывать. Воды наносить, живность домашнюю накормить, себе чего-нибудь сготовить. Но и поговорить с живой душой иногда хочется. Не с телевизором же балакать? Вот и собрался Лексеич в соседнюю деревню, взяв с собой бутылку "беленькой" да банку с солеными грибами. Нехорошо как-то с пустыми руками в гости ходить.
Что ж, дошел. Посидели, поговорили. За разговором "раздавили" бутылочку. Много ли надо старикам? Рассказал Лексеич про встреченного на улице "немца". Посмеялись. Друг то, Лексеичев, сам не воевал. Молод слишком был. В 46-м в армию взяли. А ровесников Лексеича уже и не осталось никого. Кто с войны не пришел, кто потом умер. Лексеич теперь последний солдат той войны, на все четыре окрестные деревни. Вот так вот.
А потом решили сходить вместе на поле, глянуть - что там строят. А на поле - пыль столбом! Торопятся до темноты успеть. И совсем было собрались деды домой идти, да только знакомый звук полоснул Лексеича как ножом по сердцу. Застыл старый шофер, глядя как, покачиваясь на ухабах и подвывая шестернями заднего моста, на поле въезжает покрытый пылью грузовик ЗиС-5. "Трехтонка". Или как его называли водители - "Захар", а ещё уважительнее - "Захар Иванович". А за ним - и "полуторка", ГАЗ-АА, объявилась. И "Эмочка", ГАЗ-М1, остановилась в одном ряду с остальными. Мотоциклы притарахтели, серые, немецкие видать. Да и грузовик, такой же, пискнул тормозами останавливаясь. Шофера вылезли из кабин. Кто в джинсах и рубашках, а кто и в красноармейской форме. Откинули у ЗиСа створки капота, закопошились вокруг машины. И так все это напомнило Лексеичу то время, когда сам он был молоденьким красноармейцем и ездил на таком же ЗиСе, что защемило сердце у старика. Но, подойти к машинам постеснялся: молодые, обматерят еще, скажут - куда, старый пень, лезешь.
Да, теперь - старый пень. А когда-то, летом второго послевоенного года, возвращался по этой дороге в родную деревню молодой, двадцати четырех лет от роду, бравый старшина. Легко мерили пыльный проселок крепкие сапоги. Полупустой "сидор" не оттягивал привычное плечо. Не привыкать было ему километры шагать, даром, что водителем служил. Вот только, чем ближе к деревне, тем медленнее шел старшина. Тяжелый груз давил душу демобилизованного водителя отдельного истребительно-противотанкового полка.
Весной 41-го года, с песнями и под гармошку, уходили в армию деревенские призывники. Молодые, малость хмельные. Грузились в колхозную полуторку, кричали провожающим что-то ободряющее. А около переднего борта, раньше всех, заняв самые удобные места, сидели два неразлучных друга - Семка и Женька, обняв тощие "сидоры" со сменой белья, кружкой-ложкой, да нехитрой деревенской снедью. Дальше был Ленинград, воинская учеба, и - война...
...Как вчера, помнились тот лес, где сгрудились прижатые к реке части окруженного стрелкового корпуса. И ранение друга. Осколочное ранение, после которого Женьку и других раненых Семен отвез на своем ЗиСе в медсанбат.
... Обескровленное лицо Женьки, лежавшего на подстеленном лапнике. Друг был без сознания и Семен даже не смог попрощаться с ним, нужно было отправляться в обратный рейс.
...Выход из окружения, долгая дорога по лесам без компаса и продуктов. Переход еще неустановившейся линии фронта. Переформирование. И слова капитана-медика, встреченного около штаба: "По приказу командования, тяжело раненные были оставлены на присмотр местного населения".
Как сказать теперь об этом матери Женьки?
Когда вошел в деревню, сапоги сами понесли к родительской избе. Но, пересилил себя, свернул к соседской калитке. Скрипнула покосившаяся дверка, сколоченная из серых досок, и старшина шагнул на двор. Тот самый двор что снился ночами наравне с родительским. Двор, откуда Женька ушел на войну.
Пожилая женщина в темном платье распрямилась над корытом с замоченными половиками, стряхивая мыльную пену с рук. Близоруко щурясь, глянула в лицо пришельцу неузнавающим взглядом.
Каждый следующий шаг давался тяжелее, чем предыдущий:
- Здравствуйте тетя Маруся. Это я, Семен...
Затихла деревня, укрывшись ночной тьмой. Только изредка лениво брешут собаки. Возле калитки одного дома ярким светлячком мерцает огонек сигареты. Сидя на скамейке, Лексеич смолит их одну за одной. Разбередил что-то в душе старика сегодняшний день. Не спится. Эх, сейчас бы затянуться "Беломором", чтобы пробрало до печенок - да нельзя. Не та уже дыхалка. Уже лет семь, как пришлось перейти на слабенькие иностранные сигареты. Баловство одно, а не курево.
Тогда, во дворе дома, ничего не успел он сказать Женькиной матери. Сама она все поняла. Сердцем материнским почувствовала. Повисла на Семене, вцепилась в гимнастерку руками со сморщенной от постоянной работы кожей. И только потемнели от соленых слез полоски нашивок за ранения на груди старшины - две желтых и красная. Стоял столбом старшина Чекунов, не зная, что сказать, что делать. Уперся взглядом в валяющуюся на траве фуражку, что слетела с его головы, и молчал, ощущая, как постепенно промокает на груди ткань добротной комсоставовской гимнастерки...
Со стороны поля донесся взрыв смеха, оборвавший раздумья Лексеича.
- "Тоже видать не спят. Сходить, что ли посмотреть? Все одно, никак не уснуть". Лексеич нашарил на скамейке свою самодельную трость и, помогая себе палкой, поднялся на ноги. Оглянулся на темные окна дома - приятель давно спал. Нешироко шагая, двинулся по ночной улице, ориентируясь на свет лампы в лагере киношников.
Возле лагеря стал слышен рокот работающего генератора, который время от времени прерывался раскатами смеха. Отблески пламени костра освещали темные фигуры собравшиеся возле огня в центре палаточного городка. Оттуда доносились веселые голоса и бренчание гитары.
Лексеич дошел до ряда автомобилей, стоящих на краю лагеря и двинулся вдоль него. Пройдя мимо поблескивающих никелем радиаторов и лаком кабин, современных грузовиков, он наткнулся на короткий строй старых машин и мотоциклов. Эти машины не могли похвастать сиянием полировки. Скромная матовая краска покрывала старое железо кабин и грузовых платформ. Возглавлял строй "старичков" грузовик ЗиС-5. Лексеич, остановившись, провел рукой по крылу старого знакомца, ощущая ладонью неровности и шероховатости холодного железа. Выпуклые рефлекторы фар автомобиля мягко отражали свет ламп освещающих лагерь. Подумав, старик подошел к подножке ЗиСа. Прислонил палку к крылу. Потянул ручку водительской дверцы и та, на удивление бесшумно распахнулась. Воровато оглянувшись по сторонам, Лексеич кряхтя, полез внутрь кабины. Кое-как влез, умостился на твердой подушке сиденья. Перевел дыхание. Аккуратно, чтобы не стукнуть, прикрыл дверку кабины. Положил руки на большой обод руля. Ноги привычно нащупали педали газа и сцепления.
"Вот сколько лет прошло, а все еще помню. Не забыл ничего. Хотя, сколько разных машин водил. ЗиС и полуторка, Додж и Студер. Послевоенные ЗиС и ЗиЛ. МАЗ, КрАЗ и даже КамАЗ попробовал. И у каждой машины был свой норов, к каждой нужно было найти подход. Но "Захар" был первым". Привычные запахи рабочей машины обволакивали старого шофера ароматами бензина и масла, кожзаменителя и резины.
И снова старые воспоминания с силой накатили на старика. "А ведь так же и сидел в своем ЗиСе, тогда - в сорок первом. В том проклятом лесу. Хотя, почему проклятом? Он надежно защищал наши колонны от немецких самолетов-разведчиков. Другое дело, что немцы и без самолетов знали, где скучились отходящие советские части. И могли позволить себе стрелять артиллерией по площадям. Так осколок и достал Женьку".
Остекление кабины ЗиСа запотело от дыхания сидящего внутри. Капельки сконденсировавшейся влаги иногда сбегали по стеклу вниз, оставляя за собой темные извилистые дорожки.
"Ведь Женькина мать и не винила меня ни в чем. А я все равно ей в глаза смотреть не мог. За собой вину чувствовал. Хотя и не прятался от смерти. Дрался честно. Медаль "За Отвагу" в сорок втором получил. И "Славу" 3-й степени - в сорок четвертом. Медаль "За Победу над Германией" уже потом, после войны дали. А к ней с наградами прийти постеснялся. В карман спрятал. Будто краденые".
Холодный озноб прокатился вдоль позвоночника. На какой-то момент судорога скрутила тело. Стало зябко и неудобно в тесной кабине..
"Засиделся я тут. Наверное, пора вылезать. А то увидят - скандалить начнут. Позора не оберешься". Рука сидящего нащупала набалдашник рычага переключения передач. Погладила холодный пластмассовый шарик.
"Точно такой же, как на моем ЗиСе был" - пальцы пробежались по щербинке на гладкой поверхности набалдашника - "И щербинка тоже похожая. Ладно, посидел и будя. Идти надо".
Лексеич потянулся к ручке водительской двери, но та, скрипнув, вдруг распахнулась сама собой. В проеме замаячила фигура с характерным силуэтом немецкой каски на голове:
- Семка, чего сидишь? Кончай с машиной целоваться - уходить надо...
С недоумением Лексеич смотрел на полуоткрытую дверцу кабины. Откуда киношники могут знать его имя? Да он уже и сам давно забыл, когда его так и звали. Семен - Семен Алексеевич - Алексеевич, а вот теперь и просто - Лексеич. Тот Семка растворился где-то далеко в прошлом, на войне. Там же, где и Женька, оставшийся навечно молодым.
"Ладно, вылезаю. Спрошу, у них - откуда меня знают".
Лексеич попытался вылезти из кабины. Получился казус. Поставив левую ногу на подножку, попытался подтянуть из кабины правую. Но та, как на грех, запуталась в каком то ремне. Взмахнув свободной рукой старик потерял равновесие, и... В результате Лексеич мешком выпал из кабины грузовика, потащив за собой что-то железное и громыхающее. И с размаху шмякнулся об землю. Вдобавок эта же железка, догнав Лексеича, треснула его по затылку.
Старик судорожно втянул воздух через зубы, ожидая вспышки боли в суставах, но почувствовал только легкое саднение в ушибленном плече. Осторожно Лексеич перевернулся на спину... И тут же в хребет что-то больно уперлось острыми и твердыми ребрами. Непроизвольно дернувшись вперед, человек принял сидячее положение. Когда в глазах перестали мельтешить "мушки" вызванные резким движением, Лексеич смог рассмотреть находившиеся перед ним предметы. То есть, две ноги обутые в стоптанные солдатские ботинки и грязноватые обмотки. Причем обмотка на правой ноге распустилась и змеистой лентой лежала на траве.
"Ботинки почистить бы не мешало. У меня сапоги и то лучше выглядят" - подумал старик и автоматически шевельнул ногой. Грязный ботинок качнулся! "Е.. твою! Так это мои ноги!? А сапоги куда делись?" Старик пошевелил другой ногой - левый ботинок послушно качнулся в ответ. "Ну, ни хрена себе! Что же это делается? Ну-ка, а если встать..."
Вцепившись рукой в подножку ЗиСа, Лексеич поднялся на ноги. Остановился, недоуменно рассматривая свои руки. Вот только - свои ли? Насколько помнил старик, руки должны были быть морщинистыми, в коричневых пятнах и веснушках, с ногтями желтыми от табака. А эти были вполне себе гладкими, только с заживающими царапинами и перепачканные в какой-то смазке. И торчали они не из рукавов темного пиджака, а из потертой серо-зеленой рубахи. "Гимнастерка" - пронеслось в сознании Лексеича. Как не узнать старую знакомую? Четыре года войны, да и после - долго пришлось донашивать предметы солдатского гардероба.
"Ни хрена не понятно! Ну, ладно - сапоги сперли. А с руками, то, что? Может, и морда уже не моя?" Из левой стойки кабины ЗиСа на кронштейне торчало крохотное зеркальце заднего вида. Лексеич шагнул к нему и снова чуть не упал зацепившись ногой. Нагнулся и поднял мешающий предмет оказавшийся короткой винтовкой. "Карабин образца 38-го года" - услужливо подсказала память. Руки старика затряслись.
Не выпуская из рук оружия, он шагнул к машине. Заглянул в пыльный кружок зеркала с обсыпавшейся по краям амальгамой. И снова застыл. Из мутного кружка смотрело на него лицо совсем молодого парня. Короткая стрижка, уши лопухами. Веки опухшие от недосыпания. Обветренная кожа обтянула скулы. Что-то знакомое увидел Лексеич в этом лице. На старых послевоенных фотографиях он уже выглядел по другому. Четыре года войны наложили свой отпечаток. А сейчас Лексеич смотрел в глаза восемнадцатилетнего парня. Семки Чекунова. Такого, каким он был в сорок первом году...
Лексеич смотрел в зеркало. Хотя - почему "Лексеич"? Не подходит такое имя восемнадцатилетнему. Но и "Семкой" он себя не ощущал. Ведь никуда не делся весь опыт последующей жизни. В том числе и кровавый опыт четырех лет войны, которая для Семки еще только начиналась... "Что ж, так тому и быть. Разберемся после" - красноармеец Семен Чекунов привычным движением вскинул на плечо карабин. Требовалось изучить обстановку.
Семен обошел машину по кругу. ЗиС стоял на краю лесной просеки, еле освещаемый последними лучами заходящего солнца. Сейчас здесь был поздний вечер. Вокруг было тихо. Слишком тихо. Но, чу, затрещали сучки под ногами бегущего человека. На всякий случай Семен перехватил поудобнее ремень карабина. "Дурак, не проверил оружие сразу! А если она не заряжена? Совсем разучился старый!" Процесс самокритики прервал вывалившийся из кустов весь запыхавшийся человек, в распахнутой шинели и немецкой каске на голове.
- Семка, твою не так! Ты чего застрял? Давай, пошли! Все уже уходят, одни мы остались...
Отдуваясь, боец остановился перед Чекуновым и еще больше сдвинул каску на затылок.
- Ты чего на меня так смотришь? Как будто впервые видишь. Или бензином надышался в своей таратайке?
- Слушай Андрей... - первые слова дались Семену с большим трудом. Не было у него навыков разговора с мертвыми. А стоящий перед ним человек числился погибшим в памяти старшины Чекунова. Через несколько дней Андрей, фамилия которого не сохранилась в полуразмытых воспоминаниях старика Чекунова, погибнет при пересечении шоссе. Окруженцы столкнутся с немецким патрулем и в короткой стычке понесут потери.
...В памяти Семена остался только бешеный бег по вечернему лесу, хрип запаленного дыхания, да луч света немецкой фары мечущейся между деревьев. Страх остаться одному гнал молодого красноармейца вперед, за остальными окруженцами. Он не слышал пулеметных очередей, не видел падающих веток, срезанных пулями. Впереди был только частокол деревьев с просвечивающей через него лентой шоссе. Нужно было любой ценой добежать до него и пересечь эту преграду. И когда Андрей, бежавший впереди него, вдруг остановился и медленно повернулся к подбегающему Семке, то он не подумал ничего плохого... Но ноги Андрея вдруг подломились и он рухнул навзничь. Его немецкая каска отлетела в сторону. И кадром фотосъемки остались в памяти пробегающего мимо тела Семки - мертвые глаза не успевшего упасть человека.
- Слушай Андрей - Семен сглотнул поднявшийся к горлу комок - Я остаюсь.
- То есть как это - остаешься? Ты что, не слышал приказ?! Мы должны пересечь линию фронта и выйти к своим частям!
- У меня есть другой приказ.
- Какой еще другой приказ?! Ты, мать твою, не к немцам ли намылился? Да я ж тебя...
Два человека стояли напротив друг друга. Один, постарше, нагнул голову и сжал кулаки. Ярость плескалась в глубоко посаженных глазах. Желваки перекатывались под кожей заросшего щетиной лица. Второй был молод и худ. Лицо его покрывал только юношеский пушок. Спокойно смотрел он на своего оппонента. Спокойно и даже с непонятной печалью. Только побелевшие костяшки кулака стиснувшего ремень карабина, выдавали степень напряжения.
- Андрей, послушай меня - здесь раненые...
- Что - раненые?! Ты то - здоров, и можешь драться! - не дослушав, заорал Андрей.
- Я должен... Тихий шелестящий звук заставил Семена рефлекторно броситься на землю. И память из будущего не подвела бойца. В кронах деревьев с треском разорвался шрапнельный снаряд. И тут же еще один. Андрей еще озирался, пытаясь понять что случилось, как ударная волна от взорвавшегося на просеке фугасного снаряда сбила его с ног. Отлетев в сторону, он рухнул на землю.
- Ааа! - Оттолкнувшись от земли, Семен рванулся к упавшему товарищу, стелясь между кочек. "Твою расперетак, не так! Ведь не было же такого! Не былооо... Почемуу?"
Упав возле Андрея, Семен, не подымаясь, перекатил товарища в подвернувшуюся рядом ямку оставшуюся от корней вывороченного ветром дерева. Ловко скользнул следом, волоча за ремень свой карабин. "А не плохо, так, для старика..." - мелькнуло в сознании. Расстегнул Андрею ворот гимнастерки. Быстро ощупал на предмет ранений - крови не видно. Шлепнул по щекам. Андрей закашлялся и хрипло задышал. "Живой. Но, видимо - контужен. Что дальше будем делать?"
Снаряды продолжали падать вокруг. На удачу красноармейцев, большинство из них было шрапнелями, которые рвались в кронах деревьев. И корни упавшего дерева надежно прикрывали от летящих в воздухе осколков. Но иногда прилетали и фугасные снаряды. Тогда в воздух поднимались фонтаны земли перемешанные с щепой от разбитых стволов деревьев. Красноармеец Чекунов вжался в землю - нужные навыки восстанавливались на глазах. - "А ведь я помню этот обстрел. Просто мы тогда уже шли к реке, и бабахало у нас за спинами. И если бы Андрей не остался из-за меня - то был бы цел. Ага, еще несколько дней". Не замечая того, Семен заговорил сам с собой вслух. Благо гул взрывов легко перекрывал все посторонние звуки.
- Когда мы шли к реке - взрывы были сзади нас. Потом они стали приближаться и мы побежали. Но налет нас не накрыл. А потом разрывы снова удалились. Значит, немцы работают по квадратам, постепенно перемещая точку прицеливания. И этим нужно воспользоваться. Но как быть с Андреем? Семен бросил взгляд на лицо товарища - глаза по-прежнему закрыты, но дышит. Ремешок немецкой каски с затертой песком эмблемкой на виске, врезался в кожу подбородка. Семен чертыхнулся и ослабил пряжку. - "Ладно, она ему может, жизнь спасла. Нравится - пусть носит. Потом поговорим".
Грохот разрывов начал понемногу смещаться в сторону реки. - "Ну, так что будем решать? И главное - чтобы быстро... А, вот, - что!"
Семен приподнял голову и вслушался: пока бабахало в стороне. Но налет мог возобновиться в любую минуту. И красноармеец решился. Оставив оружие и Андрея в укрытии, Семен подбежал к машине. Рывком распахнул дверцу кабины. Автоматическим движением включил зажигание, попутно выставив флажок опережения. Другая рука по памяти - "Чьей? Красноармейца Семки или старшины Семена?" - нащупала на полу рукоять заводной рукоятки. Так, теперь - обежать машину.
Вставил "кривой стартер" в храповик коленвала. Вдохнул воняющий горелым тротилом воздух - и привычно рванул рукоятку вверх. Не подвел, денно и нощно обихаживаемый молодым шофером ЗиС. Причина его гордости и неустанной заботы. Бывало - получал Семка наряды за неопрятный вид, но никогда - за неухоженную машину. Двигатель запустился действительно с "пол-оборота". Уверенно зарокотал своими шестью цилиндрами.
"А теперь, быстрее... Быстрее..." Бросить заводную рукоятку на пол кабины. Подбежать к яме, чувствуя спиной надвигающуюся канонаду. Вскинуть руку товарища на шею. Рывком поднять на ноги. "Не до нежностей щас. Даже если у него есть еще раны, то разбираться будем позже. Ноги бы унести".
Практически на своей спине донеся Андрея до машины, Семен кое-как запихал его в машину. Вовремя захлопнул правую дверь, не дав телу вывалиться обратно. Еще раз сбегал до ямы за оставленным карабином. Плюхнулся за руль. Двигатель тихо гудел на холостых оборотах. Семен поерзал на неудобной подушке водительского сиденья. К тому же усыпанной стеклянным крошевом от выбитого бокового стекла. С хрустом в спине выжал тугую педаль сцепления. Толкнув длинный рычаг, включил первую передачу. И прибавляя газ, плавно отпустил педаль сцепления. Переваливаясь на кочках и подвывая шестернями заднего моста, ЗиС пополз к выезду на просеку. Брошенный в правое окно взгляд зафиксировал облако шрапнельного взрыва над вершинами недалеких деревьев. Нога, без участия водителя, плотнее придавила к полу педаль газа. Машину затрясло сильнее, заскрипели рессоры. Тело находящегося без сознания Андрея тут же попыталось навалиться на шофера. Отпихивая плечом эту тяжесть, Семен с усилием провернул руль и вывел "трехтонку" на просеку.
"А теперь нужно не лопухнуться. Все же навыки подзабылись. Ау, Семка, ты мне нужен..." Газанув, выжать сцепление - нейтраль. Сцепление отпустить, снова выжать -вторая передача. Все же дернувшись, изделие завода имени Сталина начинает разгон по узкой лесной дороге. Ревет двигатель на максимальных оборотах, гремят все двенадцать клапанов, питая цилиндры свежей топливной смесью и отводя выхлопные газы. Улетают под высокий капот колеи грунтовой дороги на "бешеных" двадцати километрах в час. Хлещут по стеклу ветви деревьев, но это все мелочи, по сравнению с приближающимися сзади разрывами. "Трехтонка" гремит бортами, лязгает подрессорниками, скрипит всеми соединениями, но не снижает скорости.
- Сволочи!!! - орет Семен, сплевывая окрашенную кровью слюну. На очередном ухабе навалившийся Андрей угадал своей каской прямо в челюсть водителю, заставив того жестоко прикусить язык.
- Гады!!! Как будто видите...
Умом он понимает, что немцы бьют вслепую, но разве от этого легче?
Машина вылетает из-за поворота и в лобовом стекле отражается еще дымящаяся снарядная воронка перекрывшая половину дороги. Слева и справа к дороге плотно подступают кусты, но выбора нет. Семен доворачивает руль влево и машина вламывается в кусты. "Только бы не сесть на пенек. Если разобьет дифер, тогда кранты". Но удача сегодня явно на стороне Семки-Семена. ЗиС вылетает на дорогу, а разорвавшийся далеко сзади снаряд только подгоняет машину шлепком воздушной волны...
Через полчаса грузовик добрался до затерянных в глубине лесного массива бараков и остановился, отдуваясь паром из кипящего радиатора. Два низких деревянных барака с подслеповатыми окошками, скорее всего, служили раньше приютом лесорубов. Семен выскочил из кабины и, подбежав к ближайшему строению, рванул на себя перекошенную дверь. Полутемное помещение встретило его тяжелым запахом крови и боли, от которого защипало в глазах и захотелось немедленно выскочить наружу. Пересилив себя, водитель распахнул пошире дверь и крикнул внутрь:
- Врача! Здесь есть врач?
Чей-то стон из дальнего угла был ответом на его крик. Но от окна двинулась к выходу невысокая фигура в светлой одежде.
- Что вы орете! Здесь же раненые! - худая женщина в, когда-то бывшим белом, халате и туго повязанной на голове косынке вышла из помещения на свежий воздух. Неимоверная усталость была написана на ее лице.
- Что вам нужно?
- Мне нужен врач. Я раненого привез.
- Хорошо, давайте посмотрим - покачнувшись, санитарка шагнула к стоящей машине. Семен аккуратно извлек все еще бессознательного Андрея из кабины ЗиСа и уложил на землю. Женщина склонилась над бойцом, осматривая его на предмет возможных ран.
- Что с ним случилось?
- Попал под близкий разрыв снаряда.
- У него сильная контузия. Ему нужен покой. Повреждений и переломов нет. Так что, сам должен очнуться.
- Доктор, а куда его определить?
- Я не доктор. Сейчас я позову старшего. Но сразу могу сказать, что ни лекарств, ни продуктов для раненых у нас нет.
Санитарка ушла. Семен огляделся. Поляна, на которой располагались бараки, со всех сторон была окружена густым лесом. Лапы огромных елей нависали над крышами бараков покрытых дранкой. Между двумя деревьями была натянута веревка. Белея в сумраке, на ней сохли стираные бинты и какие-то тряпки. Вся поляна была засыпана слоем опилок, кое-где валялись куски горбыля и досок. В одном месте чья-то машина буксовала, попав в яму, из которой теперь торчали измызганные палки и доски. Семен подошел поближе. И невольно потер ладонь левой руки, отозвавшуюся уколом боли. - "Все точно. Это же я буксовал, разворачиваясь на полянке, тогда. Шестьдесят с лишним лет назад. Или, по счету Семки, день назад. Вон та, торчащая доска оставила в ладони большую занозу. Странно - вот так стоять и смотреть на вещи, которые держал в руках больше полувека назад. Для меня прошло столько лет. Я ведь никогда не думал, что смогу вернуться в свою молодость. Годы надежно отделили меня от той осени. А вот теперь, можно подойти и увидеть на доске свежие следы своей крови..." Тихий кашель за спиной отвлек Семена от раздумий.
Обернувшись, он встретился взглядом с пожилым мужчиной в гимнастерке с лейтенантскими кубарями и медицинскими эмблемами. Мятая фуражка плотно сидела на крупной голове. По привычке кинув ладонь к виску, Чекунов запоздало сообразил, что пилотка осталась в кабине ЗиСа.
- Здравия желаю, товарищ военфельдшер!
Тот неловко откозырял в ответ:
- Извините, товарищ красноармеец, давайте по-простому. Не привык еще к армии. Я ведь из запаса, и звание получил недавно.
Протянул руку:
- Борис Алексеевич Сиваков. Фельдшер медсанбата.
С сомнением посмотрев на свои грязные ладони, Семен осторожно пожал руку врача:
Фельдшер снял фуражку и принялся комкать ее в руках.
- Молодой человек, вы понимаете, что нас здесь оставили до прихода немцев? Здесь раненые которые не могут двигаться сами. Все остальные ушли на прорыв. Мне обещали прислать на помощь местных жителей. Но придут ли они? Мы, конечно, постараемся помочь вашему другу. Однако наши возможности невелики. Как только он сможет двигаться, вам лучше уйти. А пока, давайте занесем раненого в помещение.
Семен подхватил Андрея за плечи, Сиваков, нахлобучив фуражку обратно на голову, взялся за ноги. Общими усилиями боец был перенесен в барак. В помещении обнаружилась еще одна санитарка, совсем молодая девушка. При неярком свете маленькой свечки она писала что-то в тетради простым карандашом. Сиваков помог уложить раненого на нары и медленно распрямился.
- Фира, запишите данные пациента.
И, обращаясь к Чекунову, спросил:
- Как фамилия раненого?
Замявшись, Семен ответил:
- Я не знаю его фамилии. Андрей и Андрей. Мы мало разговаривали.
Фельдшер кивнул медсестре, и та сделала запись в тетради.
- Соответственно, как я понимаю, и место рождения и возраст вам не известны?
Чекунов отрицательно покачал головой.
- Понятно. Что-нибудь еще, можете про него сказать? Звание не нужно. Смысла нет.
Семен вдохнул воздух и решился:
- Доктор, вчера я привез сюда вместе с другими ранеными своего друга. Женькой его зовут. То есть - Евгений Автаев. Как он?
Фельдшер снова повернулся к девушке:
- Фира, посмотрите, пожалуйста, раненый Автаев. Поступил вчера.
Девушка перелистнула в тетради несколько страниц назад. Провела пальцем вдоль страницы. Перелистнула еще лист. Открыла другую тетрадь. Закрыла. Молча покачала головой, не глядя на Семена.
- Кхм. - фельдшер обнял Семена за плечи и стал подталкивать его к выходу. От сквозняка из открытой двери закачалось пламя свечи. Размытые тени метнулись по стенам и потолку тесного помещения. Выпихнув красноармейца на свежий воздух, фельдшер аккуратно прикрыл за собой дверь.
- Она сейчас плакать будет. Не могу смотреть...
- Доктор, - перебил его Семен - а Женька где? В другом бараке?
Фельдшер привычным движением полез в нагрудный карман гимнастерки, но на полпути остановился. Поморщился. Убрал руки за спину и замолчал, глядя на темный лес.
- Доктор? - Семен заподозрил неладное. Приходилось ему видеть подобное за четыре года войны. Той войны, что осталась в памяти старшины Чекунова.
- А что ты хочешь от нас?! - лицо Сивакова вдруг перекосило гримасой. - Умер твой друг! Умер! Еще вчера. Что я мог сделать? Лекарств нет, инструмента нет. Бинтов - и тех нет. Тряпки стираем и используем снова. Продуктов тоже нет. Что я могу?! Фира плачет, она над каждым бойцом плачет. А они все равно умирают. Все не так. Перед войной пели: "Малой кровью, могучим ударом..." И что?
Доктор замолчал, хватая воздух ртом. Лицо его, в полумраке, приобрело неприятный землистый оттенок.
- А еще... - рука красноармейца опустилась на плечо фельдшера, останавливая дальнейший поток слов. - Не надо доктор. Я все понял...
Семен опустился на подножку своего ЗиСа и застыл, упершись локтями в колени и опустив голову. Фельдшер потоптался возле него молча несколько минут и махнув рукой, ушел в барак. Наверное, успокаивать Фиру.
Семен остался сидеть.
Ночное небо в сентябре бывает удивительно чистым. И тогда, можно заворожено глядеть в бездну, расцвеченную яркими искрами звезд и вслушиваться в молчание Вселенной...
Но Чекунов не видел звезд. Голова Семена была опущена вниз и веки плотно сжаты. Ночной ветерок изредка доносил отдаленное эхо пулеметных очередей. Зарево прожекторных лучей озаряло вершины дальних деревьев. Там, за лесом, за рекой, красноармейцы, группами и поодиночке, пытались пересечь линию немецких патрулей. Узкая полоса дороги между деревнями Ядрица и Преображенское стала для многих гранью между жизнью и смертью. Но и до дороги доходили не все.
Весь опыт старшины Чекунова прошедшего войну, говорил, что немцы пытаются не допустить массового прорыва окруженцев из кольца. Наверняка, все известные броды возле деревень контролируются мобильными группами с бронетехникой. Фары машин и взлетающие осветительные ракеты безжалостно высвечивают в кустах на том берегу темные фигуры. А всплески от пулеметных очередей на поверхности реки отбивают у окруженцев всякую охоту рисковать в этом месте. К счастью немецких сил не хватало, чтобы плотно контролировать всю линию окружения. Да и боятся гитлеровцы углубляться в лесной массив, где из темноты вдруг неожиданно вылетает рубчатая советская граната, а острый четырехгранный штык может бесшумно воткнуться между ребер ничего не подозревающего солдата вермахта.
И поэтому людям все же удавалось перебраться через быстрое течение реки, и, выждав паузу между проезжающими патрулями - рывком пересечь дорогу, чтобы раствориться в темноте болотистого леса.
А Семен думал о другом: "Эх, Женька, Женька! Вот и опять нам не довелось свидеться. Чудом вернулся на семьдесят лет назад - и разминулся на несколько часов. Что же судьба так нам положила? Или так уж было заведено? Не переиграть, не изменить... И снова придется пройти войну, чтобы войти в знакомый двор и увидеть Женькину мать...
Да, пройти войну... Это не поле перейти. Это снова четыре года боев. Четыре года... Тяжелая тоска накатила на сознание Семена. Все снова - бои и дороги.
Дороги отступления, ведущие на восток, когда каждый шаг дается тяжелее, чем предыдущий. Ведь за твоей спиной остается на растерзание врагу твоя земля. С неба пикируют чужие самолеты, и вся твоя защита от вражеского железа - пропотевшая гимнастерка, да три патрона в магазине винтовки.
Дороги наступления, когда раскисшая грязь одинаково затягивает и колеса и ноги, но все равно нужно идти вперед, ибо Победа - там впереди, на западе. Когда рядом падает боец в такой же серой шинели, но нельзя остановиться - только вперед!
И придется снова увидеть гибель своих друзей. Войны без потерь не бывает. Вражеские танки, прущие на два последних орудия батареи. Пробитый щит пушки, раздавленный танком лафет и брызги крови на наглазнике панорамы уцелевшей "дивизионки". Старшина очень хорошо помнил, как смазанные красные точки в окуляре прицела ложились отметками ненависти на силуэты чужих танков.
Свои ранения. Да, теперь в его памяти опыт бойца-победителя. Но от ран и смерти на войне не застрахован никто. А если повезло, и не убило - то госпиталь. Тесные палаты пропитанные запахом карболки и боли. Боли чужой и своей. Зажатый в зубах край одеяла, чтобы не стонать в темноте ночной палаты. Ведь у тех, кто рядом - раны еще тяжелее.
А потом новый полк. ИПТАП и скрещенные стволы на нарукавном ромбике. Лица незнакомых бойцов в строю взвода, которые через несколько дней станут родными. И снова будет сжимать сердце боль, при взгляде на куцый строй, вышедшей из боев батареи. Все это предстоит пережить, чтобы настала та весна, которую так ждали все...
"Что же теперь? Идти повторять свой тогдашний путь? Вроде тогда он с товарищами просидел в кустах на берегу реки всю ночь, так и не решившись на переход. Потом был еще день и еще ночь и снова день. И только когда по уже этому берегу реки пошли эсэсовские патрули, красноармейцы переплыли реку и ушли в болота, удачно перескочив через дорогу на Преображенское - шел дождь, а где-то возле самой деревни завязалась перестрелка, отвлекшая патрули.
Неужели, не удастся что-то изменить? Неужели снова будет трудный путь по болотам и лесу? И тот перекресток возле дороги на Клетнино, где погиб Андрей... Стоп, а ведь Андрей то еще не погиб! С чего это я его взялся хоронить?! Отлежится и встанет. Тогда и пойдет дальше. И тогда у него будет шанс. Ведь я предупрежу его насчет дороги".
Неожиданная мысль поразила Семена: "А успеет ли Андрей отлежаться? И что будет с другими ранеными? Ведь через пару дней здесь будут немцы?" Он не успел додумать эту мысль, когда на его плечо опустилась легкая рука. Он поднял голову и увидел ту санитарку, что первой осматривала Андрея.
- Сынок, пойдем чай пить. У нас чайник вскипел.
Семен застыл на месте. Он уже и не помнил, когда его называли вот так: "сынок". Разве что мать, когда изредка приходила в снах. Скорее он сам называл так других мальчишек и парней.
Чекунов смотрел на еще совсем не старую женщину, поглаживавшую рукав его гимнастерки. Было то ей, наверное, лет тридцать пять. Еще несколько часов назад по времени Семена, он мог бы назвать её даже "внучкой"..
Наверное, именно слова санитарки заставили его поверить окончательно, что он снова совсем молодой парень, а не трухлявый старик. Легко поднявшись на ноги, он подхватил женщину под руку и двинулся с ней к бараку.
На столе, освещенном свечой, возвышался ведерный закопченный чайник, видно оставшийся от лесорубов, и пять эмалированных кружек. На чурках, заменявших стулья уже сидели Фира и Борис Алексеевич. При появлении гостя, военфельдшер встал и на правах хозяина взялся разливать кипяток по кружкам. Затем он кивнул спутнице Семена:
- Анастасия Ивановна, раздавайте...
Из ситцевого мешочка принесенного с собой, санитарка достала и положила перед каждым по половинке черного сухаря. Сиваков перехватил взгляд Семена и извиняющимся тоном сказал:
- Это все что есть. Нам смогли оставить только полмешка сухарей. А у нас четырнадцать человек раненых. Точнее, теперь пятнадцать.
Чекунов охлопал себя по карманам. Но только в нагрудном кармане гимнастерки, кроме документов, завернутых в чистую тряпицу, обнаружилось что-то съедобное. Семен извлек наружу две слипшихся карамельки в вылинявших бумажках. Сейчас же память напомнила ему, что тогда он еще не курил и потому получал вместо табака конфеты или сахар. Подумав, он протянул запылившиеся в кармане сладости Фире. Девушка взяла, но только чтобы аккуратно разделить одну конфету на несколько частей, по числу присутствующих. Вторую же отдала Анастасии Ивановне, сказав: "Для раненых".
Красноармеец следил за этой процедурой, и в голове колотилась мысль: "Подумать только, ведь недавно пил чай с приятелем и была полная вазочка конфет. И это не казалось чем-то необычным - ешь, не хочу. А здесь, еда - это величайшая ценность. Наверное, я уже слишком многое забыл"...
Чай пили в чинном молчании. Если конечно напиток, налитый в кружки, мог так именоваться. Отвар брусничника и листьев смородины, конечно, не шел ни в какое сравнение с настоящим чаем. Но горячая жидкость согревала внутренности, создавая ложное ощущение сытости. Немаловажным был также тот момент, что кипяток позволял размочить выданный твердокаменный кусок сухаря. Который, по мнению старшины Чекунова, вполне мог посоревноваться в прочности с 76-мм бронебойным снарядом БР-350А. Ну а маленький кусочек карамельки придавал чаепитию некоторый оттенок манерности - из-за малых размеров его приходилось жеманно брать щепотью из большого и указательного пальцев, аристократично оттопыривая остальные.
Семен сидел, печально размышляя о пище насущной. Съеденные, под холодную водочку, котлеты, разварная картошка и соленые грибы остались где-то в далеком будущем, лет этак семьдесят с лишним вперед. И ничем помочь организму восемнадцатилетнего Семки они не могли. А дозаправиться, однозначно, не помешало бы. Всем. Вон у фельдшера как щеки втянуло. Да и женщины выглядят не лучше. А у них на руках еще и раненые. Значит с продуктами дело совсем швах. И уже давно.
"Точно. Теперь вспомнил. С питанием стало хуже, как только пришлось оставить рубеж обороны. Но пока отступали по дорогам, еще что-то выдавали. А вот когда колонна свернула на ту проклятую дорогу через болота... Двигаться можно было только по выстраиваемому из бревен настилу. Который как сырая бумага расползался под тракторами, буксирующими пушки и танками. Часть машин с продовольствием оказалась потеряна раньше. А часть была недоступна, так как двигалась по другим гатям. Командование из-за линии фронта, видимо, пыталось помочь окруженцам, посылая самолеты с боеприпасами и продовольствием. Но их было слишком мало. Да и немецкая авиация открыла настоящую охоту на медлительные транспортные машины. И иногда красноармейцам оставалось только в бессильной ярости наблюдать, как сбитая машина огненным факелом прочерчивает свой последний путь до земли. А в воздухе распускаются белые купола парашютов экипажа".
Эмалированная кружка с отваром, по забывчивости не донесенная до губ, приятно грела руку. Тихий голос Фиры нарушил задумчивость Семена.
- А почему вы кружку как блюдечко держите? Как будто мой дедушка, чтобы на чай дуть?
Семен посмотрел на свою руку: действительно он держал посудину за донышко, а не за ручку, как обычно. Наверное, действительно сработала память Лексеича.
- А у нас в деревне все так чай пьют - вывернулся он. И снова за столом стало тихо. Каждый думал о своем. Первым поднялся Сиваков: - Анастасия Ивановна, Фира - ложитесь спать. Сегодняшнюю ночь буду дежурить я. И вы, молодой человек, ложитесь. С утра посмотрим как состояние вашего друга. Может быть, он сможет уйти с вами. А сейчас - отдыхайте.
Семен отказался ночевать в душном бараке и ушел спать в кузов ЗиСа. Большой брезент лежавший в кузове позволил сделать приемлемое ложе. Но уснуть толком не удалось. Сон накатывал краткими приступами забытья, после которых красноармеец подолгу лежал, глядя в ночное небо. Можно было бы объяснить это обычной старческой бессонницей, но Чекунов понимал, что это не так. Тело восемнадцатилетнего Семки настоятельно требовало отдыха. Мозг, же, растревоженный знаниями старика Лексеича, продолжал напряженно работать, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации.
Старшине Чекунову было ясно, что у остающихся очень мало шансов выжить. Через несколько дней лес будут прочесывать немецкие войска, в том числе и подразделения СС. Нужны ли солдатам вермахта такие пленные, которых необходимо обеспечивать лекарствами и продовольствием? Пара гранат да несколько выстрелов решат проблему гораздо проще.
Знают ли это Сиваков и Анастасия Ивановна? Скорее всего, они понимают все. Но не считают для себя возможным оставить беспомощных раненых. Семен знал таких людей. Фира, же, еще слишком молода и потому полностью доверяет старшим, считая, что они вытащат из беды и ее и остальных.
Но вот что делать ему, Семену Чекунову? Уйти как в прошлый раз? Тогда он не знал, что были оставлены раненые. Да если бы и знал... наверное, он все равно бы подчинился приказу. Если уйти сейчас, гибель этих людей останется вечной занозой в его памяти. Так, как резала душу смерть Женьки. А может и хуже. И сможет ли он жить с такой болью?
Командование, приказавшее оставить тяжелораненых, сделало это понуждаемое тяжкой военной необходимостью. Окруженные войска уходили на прорыв в неизвестность. Ослабленные голодом, без продуктов и с недостаточным количеством патронов. Бросив всю технику и снаряжение. Любой лишний груз мог стать той последней соломинкой, что ломает спину верблюда. А впереди лежала дорога по болотам и лесам. Путь до отдаляющейся с каждым днем линией фронта, который нужно было пройти, чтобы выжить и выйти к своим. И не мог старшина Чекунов винить этих красноармейцев и командиров. Он сам прошел с ними этот путь и знал, как он будет труден и тяжел.
Все дело в том, что они не знали... А Семен, теперь, ЗНАЛ...
Многия знания порождают многия печали...
Не выдержав, красноармеец откинул брезент, перелез борт грузовика и спустился на землю. Зашнуровал ботинки, перемотал потуже обмотки, набросил шинель. Застегнул ремень с подсумками. Проверил наличие патрона в стволе карабина. И размеренным шагом двинулся по узкой дороге ведущей в сторону реки.
Шагая в предутренних сумерках, Семен полной грудью вдыхал зябкий воздух. Ботинки путались в высокой траве проросшей между тележными колеями. Обмотки и полы шинели быстро отсырели, напитавшись росой. Да и темновато было еще, и красноармеец частенько спотыкался на неровностях дороги. Но Чекунов даже не замечал все эти мелкие неудобства. Ощущения молодого здорового тела кружили голову Семену. Он уже давно забыл - каково это, свободно идти по дороге, не опираясь на палку. Легко перепрыгивать ямы и стволы упавших деревьев. Резко нагибаясь, проныривать под нависающими ветвями деревьев. Это было счастье жизни. И каждый вдох был как глоток хорошего вина.
Постепенно рассветало. Шагать стало легче. Иногда на дороге попадались брошенные части солдатского снаряжения: каски, противогазы, гранаты без детонаторов. Нашелся даже бинокль в футляре. Покачав головой, красноармеец повесил его на ветку. Подумал. Снял бинокль с ветки и перевесил себе на шею: "Груз небольшой, а бросать жаль. Вещь в военном хозяйстве полезная. Глядишь - и пригодится".
Уже стали хорошо различимы отдельные ветки, нависающие над дорогой, когда за деревьями впереди стало просматриваться открытое пространство. Близость к реке выдали клочья тумана наплывающего от воды. Семен свернул с дороги в лес и остановился, не выходя на чистое место.
Необходимо было унять дыхание, избавившись от излишнего возбуждения. В своей армейской жизни старшина Чекунов не был подготовленным разведчиком. Но за четыре года война заставила научиться хотя бы основам. Отдышавшись, красноармеец осторожно двинулся вперед, не забывая оглядываться по сторонам.
Добравшись до прибрежных кустов и уперев карабин прикладом в землю, Семен присел и постарался максимально вслушаться и вглядеться в окружающее пространство. Опыт старшины предупреждал о возможности немецкой засады. Тут очень кстати оказалась недавняя находка. Сжимая в руках холодный корпус бинокля, Чекунов медленно водил окулярами по противоположному берегу.
Молочная пелена тумана стелилась над неширокой рекой. На противоположном берегу выделялась светлая проплешина намытого песка за урезом воды. Темный силуэт коряги торчал из реки ниже по течению. Был слышен плеск бурунчиков вокруг черных сучьев. От песчаного пятачка по склону вверх подымалась полоса примятой травы. С одной стороны это было хорошо: значит, здесь есть брод. И брод удобный - спуск к воде с этой стороны плавный, а на той стороне, чуть ниже, виделось что-то похожее на старую тележную колею. Никаких посторонних звуков не слышно. И никаких видимых признаков опасности.
С другой стороны - накатанная дорога к реке наверняка привлечет внимание немцев. И тогда вероятность засады сильно возрастает. Особенно там, где проселок пересечется с дорогой на Преображенское. И все же Семен решил рискнуть. Необходимо было убедиться, что брод проходим для ЗиСа.
Да, именно для ЗиСа. Оставить раненых на верную гибель Семен не мог. Против этого протестовала личность восемнадцатилетнего Семки, уверенного, что Красная Армия своих бойцов не бросает. И старшина Чекунов, считал, что эти люди, пусть и формально не считающиеся его подразделением, имеют право на жизнь. А Лексеич... Что Лексеич? Он просто помнил обезлюдевшие деревни своего времени. И, может, если с фронта вернется хотя бы на несколько человек больше...
Но и чтобы просто вынести на себе раненых, людей явно не хватало. Можно было бы поискать в лесу еще не ушедших окруженцев - но где гарантия, что они послушают совсем молодого бойца и пойдут на нарушение приказа о выходе из окружения? Чекунов надеялся, что, используя свою трехтонку, ему удастся форсировать реку и уйти в леса за Преображенским. А уж в те болота немцы не сунутся еще долго. И может там удастся найти помощь? Ведь на этой стороне реки деревень нет.
Раздевшись в кустах до исподнего, Семен вошел в зябкую осеннюю воду, надев шинель с увязанной одеждой и обувью хомутом на шею и подняв карабин на вытянутых руках. Сильное течение ощутимо давило на медленно переступающего по песчаному дну красноармейца. Требовалось аккуратно ставить ноги, чтобы не споткнуться о кое-где попадающиеся под водой камни, и не упасть. Холодная вода ощутимо студила, и Семен чувствовал, как под нательной рубахой тело покрывается гусиной кожей. К счастью, вода поднялась только чуть выше пояса, а дальше стало мельче. Выбравшись на берег Семен в первую очередь внимательно осмотрелся. Затем, быстренько отжав белье, оделся и двинулся наверх, держа карабин наготове.
Наверху, вдоль берега реки шли колеи проселочной дороги. Другие, гораздо менее наезженные, уходили на просеку и дальше, вглубь леса. Подумав, Семен двинулся в ту же сторону, идя по лесу параллельно просеке.
Как ни странно, здесь на высоком берегу реки, лес постепенно переходил в болото. Видимо из-за этого он, по мере углубления, становился реже. Красноармеец двигался по толстому покрову мха, местами погружаясь по самую щиколотку. Отдельно стоящие сосны и малое количество кустов делали лес "прозрачным". Поэтому Семену была хорошо видна полоса кустов вдоль дороги, которая предположительно вела к дороге Ядрица - Преображенское. Иногда уровень почвы немного повышался, и тогда красноармеец двигался по сухим буграм, заросшим тем же мхом. На буграх встречались узенькие тропы, которые давали понять, что эти места посещаются местным населением, возможно в поисках грибов и ягод. И это заставляло еще внимательнее смотреть вокруг.
Наверное, именно поэтому Семен заметил тело лежащее на мху издалека. Точнее сначала он принял его за кучу выброшенного тряпья. Но осторожность тут же заставила его остановиться и присесть за ближайший куст. Затем боец, все так же пригнувшись, обошел обнаруженный предмет по дуге, вслушиваясь в обманчивую тишину леса. И это дало результат. Чуть в стороне Семен увидел еще одно тело. И еще одно, а затем сразу несколько. Выждав несколько мгновений и убедившись, что противника не видно, боец двинулся к телам.
Два лейтенанта, старший лейтенант, младший лейтенант и три красноармейца остались лежать там, где их настигла вражеская пуля. Для старшины Чекунова вся эта история читалась как открытая книга.
Окруженцы двигались по тропе, желая выйти на просеку. И напоролись на немецкую засаду. Бой был скоротечным. Застигнутые врасплох на открытом месте, бойцы даже не успели открыть ответного огня. Только один красноармеец, видимо успел метнуться в сторону и выхватить гранату, прежде чем смерть настигла и его. Взведенная РГД-33 так и осталась лежать во мху, поблескивая заводской краской. Судя по запекшейся крови, погибли окруженцы не менее суток назад.
Метрах в семидесяти обнаружилась и позиция немецкого пулеметчика с россыпью блестящих гильз. Магазин от чешского пулемета валялся здесь же. Подняв его, красноармеец обнаружил, что в рожке сломана пружина подавателя. Наверно, потому его и бросили. После стычки немцы собрали оружие убитых, распотрошили вещмешки и, видимо, не найдя ничего интересного, ушли. Семен подошел к телу старшего лейтенанта, уткнувшегося лицом в рукав своей шинели. Фуражка с черным околышем откатилась в сторону. Аккуратно перевернув тело, он увидел, что немцы нашли не все оружие. В руке старлея был зажат пистолет. Посмотрев на лицо погибшего, в котором читалось только безмерное удивление, Семен тяжело вздохнул: "Извини парень, но пистолет я у тебя заберу. Мне он нужнее".
Оружие оказалось какой-то неизвестной модели, видно - трофейное. Но магазин был полон, а в кармашке, нашитом на кобуру, обнаружился и запасной. Красноармеец выщелкнул один патрон на ладонь: "Странный какой-то. Не парабеллум, не маузер, а черти что". Конечно Семен предпочел бы что-то более привычное - ТТ или Наган, но остальные кобуры были пусты и добычей Чекунова стали только несколько винтовочных обойм и россыпь револьверных патронов. Ссыпав патроны в карман, красноармеец нагнулся к развязанному вещмешку, когда металлический звук со стороны просеки заставил его замереть на месте. С тем, чтобы в следующее мгновение метнуться в ближайшие кусты. Звук повторился, а затем легкий ветерок донес и чужую речь.
Семен понял, что немцы возвращаются на место своей удачной засады.
Быстро, но при этом, стараясь не хрустнуть лишний раз веткой, Чекунов уходил к реке. А сзади оставались лежать не похороненными бойцы его Армии. Звук чужих голосов еще бился в ушах Семена. Да, это были еще непуганые немцы, образца 41-го года. Самоуверенность и презрение к "Иванам" пока позволяло им свободно ходить по чужой земле. И не знали они еще страшные слова: "Сталинград" и "Курск".
Что могли противопоставить разрозненные группки голодных окруженцев хорошо вооруженным пехотным частям? Если первая волна выходивших из окружения еще была организованной и прорывалась с боем, уничтожая немецкие патрули, то теперь шли бойцы отставшие от своих частей.
Задумавшись, Семен неудачно поставил ногу, и громкий треск ломающейся под подошвой ботинка ветки, разорвал лесную тишину. И тут же раздался хлесткий выстрел немецкой винтовки. Загомонили возбужденно и неразборчиво. А следом загремел и пулемет, короткими очередями прочесывая лес.
"Твою ж дивизию!!! Растуды ее в качель!!! Пень трухлявый! Куда смотрел? Не в магазин же за поллитрой снарядился..." - костеря себя последними словами Семен, пригнувшись, перебегал от дерева к дереву. Хоть пулемет и лупил в белый свет как в копеечку, но шанс поймать шальную пулю был. Редкий лес позволял отдельным пулям разлетаться на большое расстояние. Казалось бы давно и прочно забытый звук посвистывающей над головой смерти ощутимо давил на нервы. Это было понятно бойцу, такое уже было. Однажды, выйдя из госпиталя после четырехмесячной отлежки, тоже пришлось привыкать к войне заново. А тут срок то куда как больше будет!
Добежав до реки Чекунов, на ходу снял шинель и подняв ее над головой вместе с карабином и подсумками, вошел в воду. Переодеваться на берегу, означало дождаться на свою голову возможную погоню. А Семен рисковать не хотел. Слишком многое стояло на кону.
Не обращая внимания на холод, быстро преодолел брод. Затем, пачкая сырую одежду песком, красноармеец вскарабкался на откос берега и нырнул в лес. И только отбежав от реки метров на сто, он позволил себе остановиться, отжать одежду и переодеться. Влажная форма липла к телу и, чтобы согреться, Семен прибавил шагу...
Торопливо шагая по узкой дороге, красноармеец продолжал костерить себя последними словами: "Сходил на разведку? Нашел дорогу? Да ведь теперь немцы на уши встанут! И даже если у брода ночью засады не будет, то уж на пересечении просеки с дорогой - точно ждать будут... Не пройти здесь. Никак не пройти. Услышат издалека и расстреляют машину в упор.
А немцы здесь не в первый раз сидят. Зря я себя ругаю. Слишком уж место приметное. Гансы, вояки опытные - сообразят, где легче окруженцев ловить. Глупый противник - только в кино бывает. Но и переоценивать их тоже нельзя. Всю реку они контролировать не могут, тем более - ночью. Правда, кому от этого легче... Был бы у меня вместо "пятого" ЗиСа, "сто пятьдесят седьмой" ЗиЛок... Понизить давление в шинах, включить понижающую в раздатке, лебедкой на том берегу заякориться. И потихоньку, потихоньку - где помельче. Да хоть бы "Студер" был! Эх!..."
Семен досадливо сплюнул на дорогу. Опытный шофер, он хорошо знал возможности ЗиСа. При всей выносливости "трехтонки", из-за отсутствия привода на все колеса, шансы пересечь реку без нормального брода, были очень невелики...
Попробовать ночью вернуться в поселок и проскочить через мост? Как говорил сержант Горобец, из его батареи: "Дурних нема!". Немецкая пехота сидит там уже неделю. Все дороги точно перекрыты. "Прорываться надо там, где не ждут. Но, как и на чем?" Прокручивая в голове столь невеселые мысли, Семен сам не заметил, как дошагал до бараков. И первым кого он встретил, был Сиваков, стоявший возле чекуновского грузовика. Он пристально посмотрел в лицо Семена:
- А мы уж думали, что ты товарища бросил. Один ушел.
Привычка автоматически бросила ладонь Чекунова к виску:
- Никак нет товарищ военфельдшер! Возвращаюсь из разведки!
Сиваков окинул взглядом влажную форму красноармейца, бинокль, висящий на груди бойца:
- Ну и как, что разведал? И где бинокль взял?
Семен опустил руку от пилотки, и устало выдохнул:
- Плохо дело, товарищ военфельдшер. Немцы устроили засады на бродах. Там не пройти.... А бинокль по дороге нашел. Оставил кто-то.
Сиваков кивнул. Очевидно, это давно уже не было для него секретом. И он с таким положением дел просто смирился.
- Пойдем. Работа для нас есть. Я Фиру отправил спать, она пока не знает...
Семен похолодел:
- Андрей?! Что с ним?
Сиваков покачал головой:
- С Андреем все нормально. Приходил в сознание. Сейчас спит. А вот у нас за ночь еще двое умерло.
И развернувшись спиной к Семену, устало волоча ноги, двинулся к дальнему бараку. Растоптанные сапоги, загребали носами опилки усыпавшие землю, оставляя за собой неглубокие борозды...
Размеренно взмахивая топором, Семен рубил плотно сплетенные корни. Если бы не этот найденный под нарами инструмент, задача по рытью ямы стала бы, наверное, вообще невыполнимой. Отрубив очередное корневище и откинув его в сторону, красноармеец выпрямился в почти готовой яме. Осталось только подровнять края и все. "Да уж, работенка. Как только фельдшер с санитарками раньше справлялись?" Сиваков сидел поодаль, привалившись спиной к стволу старой ели, и пытался отдышаться. Явственно сказывались и отсутствие у него привычки к тяжелому физическому труду, и плохая кормежка. Что там говорить, если у самого Семена желудок ощутимо крутило голодными спазмами и когда приходилось наносить сильные удары топором, мутнело в глазах.
Выровняв стенки и выбросив землю на отвал, Чекунов вылез из ямы. Воткнул лопату в кучу песка, отряхнул руки от земли. Осмотрел получившуюся могилу. Конечно, можно было и не выравнивать аккуратно края, но выработанная годами привычка Лексеича делать любую работу хорошо, сказалась и тут.
Повернулся к Сивакову:
- Борис Алексеевич, все готово. Давайте класть.
Сиваков завозился, с кряхтением пытаясь подняться на ноги. Семен же шагнул к двум телам, лежавшими на краю поляны. Остановился возле босых ног торчавших из под серых солдатских шинелей. Сейчас бы полагалось снять головной убор, но его и так не было на коротко остриженной голове красноармейца.
Он не знал, как звали этих двух бойцов при жизни: одного совсем молодого парня с культей вместо правой руки и второго, мужика уже в годах. Но это и не было важным. Они были его товарищами по тяжелой и кровавой работе - войне. В предыдущей жизни старшине Чекунову не раз приходилось копать такие могилы. Хоронил своих и чужих бойцов, когда - на кладбище близлежащей деревни, когда - в чистом поле, а иногда и быстро засыпав землей в воронке от авиабомбы, пока саперы восстанавливали разбитую переправу.
Погибшие уходили в землю на вечный покой, исполнив свой долг. А живым предстояло нести свою долю общего усилия дальше. И избавить их от этой ноши могла лишь победа. Или смерть. И одно вовсе не исключало другое. А иного пути и не было.
- Давайте, Борис Алексеевич. Беремся...
Они успели уложить тела на дно ямы, и Семен накрывал лица погибших шинелью, как будто это могло им чем-то помочь, когда шум шагов привлек его внимание. Со стороны бараков к поляне шла Фира. Её попытался перехватить Сиваков:
- Фирочка, не ходите сюда, не надо
Но она вывернулась из рук фельдшера и остановилась на краю могилы:
- Не нужно, доктор. Я больше не буду плакать.
И действительно, не плакала. Просто молча стояла и смотрела, пока красноармеец и фельдшер засыпали яму и подравнивали небольшой холмик выросший на поляне. Еще один в ряду таких же, появившихся раньше.
"Пройдет год, и заросшие травой бугорки уже мало будут выделяться на лесной почве. А спустя десяток-другой лет, даже те, кто стоит сейчас на поляне, не смогут отыскать их". - так думал Чекунов стоя рядом с Сиваковым и Фирой. "Что делать - живым нужно жить дальше. И воевать". Голос Фиры возвратил его реальности:
- А? Я не слышал, что вы сказали?
- Я говорю, Семен, ваш друг похоронен там, в пятой от края могиле.
Фира показала рукой на другую сторону поляны. И, развернувшись, двинулась к баракам. Сиваков встревожено смотрел ей вслед. Подумав, Семен отдал ему лопату и топор:
- Вы идите, Борис Алексеевич. Я ненадолго задержусь.
Когда фельдшер скрылся за кустами, Чекунов подошел к пятому холмику.
- "Привет Женька. Вот и встретились. Ты даже и не поверишь, сколько лет прошло... Хотя, что тебе теперь время.
После войны, во сне, ты приходил ко мне. Всегда молодой. А я старел год за годом. И ты стал приходить реже..
Знаешь, тогда, я так и не успел попросить у тебя прощения, за то что оставил... А вот теперь, прошу... Но ты снова не можешь мне ответить. И все же - прости меня! И спи спокойно... Я не подведу."
Когда Семен вернулся в барак, ему дали в качестве завтрака-обеда плошку непонятного месива, в котором он с трудом опознал те же размоченные черные сухари. И кружку отвара брусничных листьев. Выбора не было и красноармеец мгновенно съел предложенное. Горячая пища на какое то время приглушила чувство голода. Однако вопрос с продуктами нужно было как-то решать. Раненые на таком пайке поправиться не смогут. Но в первую очередь было нужно найти другой путь через реку. Времени оставалось все меньше.
Должно быть, он произнес это вслух, так как Анастасия Ивановна, нарезавшая какую-то ткань на полосы возле окна, оставила свое занятие и повернулась к Семену.
- Семен, вот что я тебе скажу. Брод есть, там можно пройти. Но, дай мне слово, если будешь уходить, возьмешь с собой Фиру. Здесь ей оставаться нельзя. Обещаешь?
Чекунов не отводя взгляда, смотрел в глаза санитарки. Которая даже сейчас заботилась о других больше чем о самой себе.
- Анастасия Ивановна, а как же остальные? Почему я должен уйти?
Женщина тяжело вздохнула и отвернулась к окну:
- Не надо Семен... Ты же все понимаешь. Немцы придут сюда не сегодня - завтра. Мы с Борисом Алексеевичем раненых бросить не можем. Их осталось мало и мы справимся. А Фира еще молодая, ей жить нужно. Но одна она до наших не дойдет. Борис Алексеевич со мной согласен. Я объясню тебе, как найти брод. Фира, кстати, тоже знает это место. Забирай её и своего товарища и ночью уходите. Ждать больше нельзя.
Что мог сказать Семен человеку, все уже для себя решившему? Разубеждать? Но что тогда предложить взамен? Правда в словах санитарки была неоспоримой.
Такое удобное оправдание для своей совести...
Красноармеец просто кивнул. Не время для уговоров. Пусть думает, что он полностью согласился. Сейчас нужно разведать брод. А без раненых Чекунов все равно уходить не собирался.
- Ну, как? Согласен?
Семен сообразил, что стоявшая к нему спиной санитарка не видела его кивка. Но произнести слова вслух оказалось трудно:
- Да, я сделаю так. Но сначала нужно проверить путь, чтобы не искать в темноте.
Женщина махнула рукой:
- Ладно. Слушай. Ниже по течению реки, километра два отсюда, на берегу растет кривая сосна. Брод начинается от неё. Берега конечно крутые. Однако проход есть. Нужно по воде дойти до середины реки. И повернуть вправо, по течению. Коса идет метров сорок. Затем снова повернуть к берегу и идти к песчаной отмели. Там будет выход.
Возьми Фиру. Она покажет дорогу. Все понял?
- А откуда вы знаете про этот брод?
Санитарка ссутулилась и опустила голову. Голос ее стал глухим и тихим:
- Я выходила там с красноармейцами из своей дивизии. Когда разведчики нашли этот брод, было решено обеспечить прорыв. Наши командиры организовали отряд бойцов в полсотни человек с пулеметами и самозарядками. Для усиления отряду придали легкий танк, пулеметный "Т-26". Также, для отряда у других бойцов собрали патроны и гранаты. Я была санитаром этого отряда. У нас был приказ дойти до дороги на Преображенское, закрепиться и продержаться, пока будут выходить из окружения остальные бойцы дивизии. Сначала все шло хорошо. Мы вышли ночью и в полночь были у брода. На танке был очень опытный водитель, который смог провести машину через реку. Но когда мы поднялись на берег, выяснилось, что напрямую через лес пройти нельзя. Там где прошли разведчики, для танка было слишком топко. Поэтому отряду пришлось забирать в сторону, чтобы обогнуть болото. Этот обход привел нас на поле. Отряд двигался вдоль опушки леса вперед. Дорога была уже близко. Но и времени мы потеряли много. И возле самой дороги отряд столкнулся с немецкой засадой. У них там пулеметное гнездо было. Эти сволочи стали в упор бить длинными очередями по нашим пехотинцам. Танк двинулся вперед, но тут от Преображенского начала стрелять артиллерия. В темноте бойцы заметались под обстрелом, не зная, что делать. Потом стали отходить назад. И тут к немцам подошло подкрепление из деревни - танк и броневик. У нас началась паника, все побежали в лес. Наш танк пятился вдоль леса, отстреливаясь от наступающих. Но что он мог сделать одними пулеметами? А потом ему сбили гусеницу. Машина встала, но экипаж продолжал стрелять. Пока в него не попал следующий снаряд. И он вспыхнул как свечка. Никто не выпрыгнул...
Анастасия Ивановна судорожно вздохнула, будто пытаясь сдержать слезы, но справилась с собой и продолжила говорить:
- Мы стали отходить в глубь леса. Но немецкие снаряды продолжали взрываться и в лесу и на поле. И близким взрывом меня контузило. Отступившие красноармейцы смогли унести меня с другими ранеными назад, за реку. Немцы нас преследовать не рискнули. Когда очнулась - рядом была Фира. Потом она пошла за мной сюда.
Немцы, же, видимо решили, что танк с отрядом пришел по берегу от Преображенского, и брод не нашли. Или и не искали. Немцы не торопятся, понимают, что нам деваться некуда...