Над Городком висела метель. Именно - висела: как ты висишь в чьей-то комнате - и надоел всем до смерти, и себе надоело, а ничего, висишь. Что-то в этом такое...
Так она и зависла, эта метель, а мы не то чтобы ушли далеко, просто - вышли, и всегда можно вернуться, а там все тот же бесконечный чай с конечной, увы, шоколадкой. Знаешь, что не стоит возвращаться: и чай выпит, и шоколадку съели. А - тянет: помнишь ведь, как оно было - там, где висит метель.
Маша
Нельзя было вернуться; хоть убей, нельзя. Мы оставались там. посреди снежного буйства. Дойти до огня не смогли, а пути назад не было.
И однажды мы растаяли, устав бороться за целостность того, что невозвратимо. Только сохранили память о бесчисленных листочках бумаги, снежной пылью засыпавших наши души, - на листочках мы писали записки друг другу; пытались удержать ниточки, тянувшиеся к очагу, - прочь от метели. Не удержали.
Оля
В ту зиму сидели мы с Машей на Цветном проезде. Там я жила, - временами, - и она там висела. Мы все друг у друга висели; одним было страшно. Очень друг другу мы нравились; меньше - себе; жить не умели, так - нравились, этим и жили. Но - как-то все это бесплотно, отсюда и проблема: увековечить хотелось себя и других. Я - не писала. Маша писала... охотно. Возникла идея.
Возникла идея у Маши - написать "роман". Писать, конечно, будет она, - не я же. Но кто поверит, что Маши хватило на роман? Хватило ее - на пару листков довольно любопытной, "модернистской" прозы. Нас эти листочки заинтересовали по двум причинам. Первая очевидна: Маша сказала, что - "про нас". Вторая - в следующем. Маша всегда выступала в поэтическом творчестве продолжательницей классических традиций. Тем неожиданней было упадничество ее прозы. Мы жили в столь глубоком декадансе, что даже Маша сломалась. Это поражало.
Маша
Идея написать "роман" висела в воздухе, - как мы у друг друга. Столько исписанных листов мелькало в руках, книгах и тетрадях. Мне казалось, что остается лишь собрать их, подшить стопочкой. Но листочки жили своей судьбой, они отделились от наших, таких вымученных, - слов. Будто сами по себе, будто живые, росли они, размножались. Я иногда перебираю некоторые, - то, что удалось сохранить. Осталось малое количество записей. Словно так же таинственно исчезли, растворившись без следа, как когда-то появились, - чернильные наши росчерки. А тогда я смогла отыскать одно только восклицание: "Сумасшедшие люди!" В том, что творилось внутри нашего небольшого круга, я видела колдовской знак - пентаграмму; под ее действием оживали звуки и знаки. Я помню: индоевропейские гласные совокуплялись, издавая звуки разного качества и количества. Фраза показалась смелой моим подругам - почти на грани. Мне же так слышалось - все было явно и на поверхности. Двенадцать гласных индоевропейского вокализма действительно объединялись с самыми неожиданными результатами. И не было разницы в десятки столетий, - созвучия жили вместе с нами, напоминая непоседливых детей. Быть может, только я так воспринимала окружающий нас кавардак идей и переживаний. Но думала - я как все. Ведь мы были вместе, вместе. Оттого удивилась реакции на мои листочки.
Оля
Когда я увидела ее в один из первых дней сентября, год 95-й, - нечто милое, кудрявое, в очочках. Потом помню, как завидовали на английском: никто лыка не вяжет, он - вяжет. Хотя действительного уровня ее знаний оценить не могли. Как-то на лекции она подсунула стишки - оцени, мол. Чьи - не сказала; как потом выяснилось - ее же стихи.
Я подошла к делу серьезно - и оценила. Вернула в конце лекции - что-то там было подчеркнуто, что-то перечеркнуто. Казалось мне: если уж я снизошла до правки - почти поощрение. Автор же так не считал. Как позднее обнаружилось, Мария после того инцидента не бралась за перо довольно долго.
Маша
Первое впечатление от соседки по университетской скамье - смазанное. Она была старше. Она судила - жестко. Мои слова, с которыми я готова была носиться, как с детьми, Оля вычеркнула. Просто показала, что они - лишние. У меня дрожали губы от обиды, - как, неужели эти робкие, неуверенные строчки, вырвавшиеся из меня - лишние?!
Оля и Женечка могли находить точные фразы; еще лучше - цитаты. Черной завистью выедало мне душу это их умение, которого я лишена и сейчас - панибратски вести себя с моим божеством - Логосом.
Оля
Мы с ней ссорились иногда. Беспечность - чудовищная. Я думала: нельзя так - на первом курсе, в первом семестре появляться пару раз на неделе. Я думала: она вылетит; и я не хотела, чтобы она вылетала. В итоге - сессию сдала немногим хуже нас, неукоснительно посещавших. Способности, ничего не скажешь.
Но наезды мои были вызваны не только и не столько практическими соображениями. Было нечто, пугающее и по сей день. Представьте - беспредел необязательности. Представьте - честные голубо-серые глаза, представьте высокий, невинный, картавящий голосок, клянущийся всем святым: буду, буду завтра, - и уже обиженный. Я верила - и не верила. "Завтра" - не было ее.
Ведь это не ложь; в чем-то - страшнее лжи. Когда мы любим - любим кого-то, любим "личность". Личность же хоть как-то устойчива, она если сегодня - то и завтра, хоть немного. Машу мы любили - и без конца ужасались. Шутили - но страшно бывало по-настоящему. Казалось бы, чего проще - послать подальше. Но мы ее любили, впадая временами в мистический ужас - кого любим?
Принимала ее вполне - моя квартирная хозяйка, академгородковская дама. Маша, в ее представлении, была comme il faut. Что именно в ней? Вышивки, бисерные фенечки, умеренный толкинизм, - все это весьма бальзаковской даме напоминало хиппарей ее молодости. Восторженность, танцы, туризм, готовность взяться за что угодно, - от рекламы антиперспиранта до изучения санскрита.
Хозяйка моя иногда говорила: "Что-то Мария к вам давно не заходит". Сие означало: похоже, вы за бортом жизни, моя милая.
Маша
Хотелось успеть. Лейтмотивом шло - успеть, не упустить, не опоздать. Я так долго стремилась в Университет, что оставить в стороне все перспективы, которые открывала студенческая жизнь, было попросту жаль. До слез.
Не хватало времени. Пожалуй, троекратное увеличение времени суток не спасло бы меня от метаний. Была уверена - смогу, успею, но постоянно промахивалась. Помню вечную обиду - мне никогда не верили, и больше всех меня обманывало Время.
Их, обвиняющих, неверящих, - не удивляло, что две курсовые работы за первый год я написала. Зато мелькали попреки - третью и четвертую темы я бросила на полпути. Меня же в священный ужас приводило отношение моих подруг к нашим первым научным работам, - писать курсовую за одну майскую неделю считалось в порядке вещей.
Жизнь моя всегда летела птицей-тройкой. Вырастая, взрослея, училась выбирать единственный путь среди множества предложений, валившихся от судьбы. Важно - отсечь лишнее, неперспективное, и не позволить Времени пролететь впустую.
Оно все равно летело, непослушное. Как ребенок, спешащий прочь от родителей. Мне же оставалось только разводить руками в попытках ухватить хотя бы часть из проходящего мимо. Многое падало, проскальзывая сквозь пальцы, как сон внутри сна. Жаль, санскрит я не выучила, да и в погоне за несколькими темами ограничилась минимумом внимания к своей научной работе. Лишь потом поняла, что никакие скандинавские саги не в состоянии перебить очарование древнерусских слов.
Кому это надо, спросите. Мне. Удержать между пальцев словообразовательные отношения в древнем языке оказалось крайне важным делом. Но времени опять не хватило.
Да разве за такими размышлениями мне было до лекций, судите сами?
Оля
Даже моя хозяйка говорила: Маша - теплый человек; вам с ней легко. Не устраивает сцен, не выносит разборок. Горит окно. Там дадут какой-нибудь еды, покормят свежими новостями, уложат спать. Маша мне всегда уступала койку, ложилась на спальнике. От нее не только уходить не хотелось - не хотелось выгонять ее из своей квартиры. Брала себя в руки: "Маша, тебе на скалолазание". Скалолазание - это необходимость, это ее зачет по физкультуре. "Может, не надо?" - умоляющий голос, умоляющие глаза. - "Надо".
Маша
Со мной легко всем - вне зависимости от темперамента и социального происхождения. Меня любят. Со мной нельзя поссориться, я прогнусь под любой характер.
Из-за этого меня слишком часто начинали пинать, толкать в грудь, обливать словесными помоями. А однажды бросили в лицо: "У тебя одно сплошное сюсюканье и слащавость".
Я была в шоке. Я была в смятении. Я металась в слезах по дому, с криком: отчего так?!
Ведь хотелось - чтобы все были счастливы, и никто не уходил обиженным. Я любила - всех. А им было нужно что-то другое.
В какой-то момент я научилась огрызаться и отстаивать свою точку зрения. Хорошо ли? Сказали: "Твоя злость страшна. Она - крайность, как и твоя доброта". Уходить от крайностей - не умела никогда. И посейчас, обрывая неприятный разговор, ловлю себя на мысли - зачем я так жестоко? Если бы мои университетские подруги тогда знали, что я могу быть такой злой, так могу причинять боль - изменилось бы их восторженно-испуганное покровительственное отношение ко мне?
Умея уже ругаться, - до сих пор не пойму, что заставляет людей вступать в перепалки. Данный от природы дар речи мы направляем так изощренно - на причинение боли.
Оля
Она обижалась на нас - не принимаем всерьез: "маленькая" (выше меня ростом), наивная, инфантильная. Проблем наших, всей глубины их бездонной, не понимает. Стихи - глупые...
Я... ах! не буду,
Больше не буду так говорить
Когда вы рядом
И петь не буду - творить
Великое Слово
..........................
Я буду молчать
Вам вслед и про себя тихо петь
Когда я говорю
Кто-то начинает сопеть
Раздраженно...
Это уже "модернизм". Но мы и правда ей всегда кололи глаза - наивностью стихов. Не понимала - сильные ощущения еще не делают поэзии. Не понимала - нельзя писать "как Пушкин", потому что Пушкин - уже писал. Мы играли цитатами, ей же надо было: своего, своего, своего! Чтобы цитировать - нужно смиряться, нужно отдавать часть себя - взамен бОльшего. Она хотела "самовыражения". Мы - тогда уже начинали понимать, что собой жить нельзя.
Маша
Было ли во мне нечто, заставлявшее понимать мои поиски как требование "самовыражения"? Быть может. Мне - так не казалось.
Была жгучая зависть к подругам, способным сыпать цитатами. Моя же память не удерживала надолго чужие слова. Да и свои не удерживала, признаться.
Удивительным было - как поэты читают свои стихи наизусть - не заучивая? Иногда среди груды бумаг попадались мне старые записи - читала их, обнаруживая массу нового для себя - будто и не я писала. Ни одно стихотворение, написанное моей рукой, восстановить бы не смогла. Оттого - куча вариантов, оттого плюшкинское собирание бумажек - с единственной целью: не потерять ни слова. Ибо выбитое звено в словесной цепочке разбивает целое на кусочки, а выковать дважды одно и то же мне - недоступно.
Пожалуй, бесконечные упреки ("Маша, филолог не имеет права писать плохо!") помогли научиться не-плохому письму. Гладкому, точному в рифмах, осторожному в игре смыслом.
Мои безжалостные подруги заставляли бросать стихотворчество - лучше не писать вовсе, чем отвратительно писать. Но была одна мелочь, которой они не замечали или приписывали моему самомнению. А именно: все мои корявые строчки были нужны не для "самовыражения" и попыток отыскать "свое". Болезненная душа требовала фиксации мыслей - чтобы остановиться и оглядеться, и понять происходящее вокруг меня, извне. Пришлось учиться говорить - правильно: теряя немногочисленные крупицы поэтического вдохновения.
Абелона
Абелона на миг прижалась к медной ручке двери. Подъезд, грязный, заплеванный, отдавал холодком, - и кстати: будто холодный компресс наложили на воспаленный ум. Пробежать насквозь не удалось - вторая дверь в подъезде была заколочена.
Впрочем, преследователи успокоились уже, да и повернули назад. Разъяренная девица с патлами, похожая на Горгону, осталась у зеркала - надолго. Теперь не скоро сможет оторваться от собственного отражения.
Ее ухажер и вовсе был неискренен в своих порывах дотянуться до рук Абелоны. Не хотелось ему выкручивать запястья, пляшущие в чарующем танце. Сжать их - хотелось. К телу своему прижать, показать все сокровенные точки волшебным пальчикам - да, хотелось. Не зря та девица так вышла из себя - на ее глазах да с ее парнем играть пальцами...
Абелона усмехнулась - не успел-таки паренек подарить ей перстень со среднего пальца. Так что встреча с влюбленной парочкой еще впереди - и, может быть, даже в спальне. Сам отдать должен, сам... иначе бесполезным окажется металлическое кольцо с печаткой в виде трех концентрических кругов.