Над голубятней наискось - чужие крылья,
И всякий тополь на ветру - как эскадрилья!
Под крышей - гул, и полумрак, и сруб, и войлок.
Но одиночество не достигает стойла.
Толчётся Лошадь-весельчак под голубятней.
Тоска чужая с каждым днём ей непонятней:
- Расстроил ты меня, друг Голубь, меланхольей,
В который раз, - потешился над глупой, что ли?
Меня выводят под уздцы - так много света,
И каждый мускул мой мнёт дымчатое лето!
Как распрягут - ты там нахохлившийся, вдовый...
Не надо хлеба твоего, мне хлеба вдоволь.
Хоть пощадил бы Старика; ты низким не был.
Чего тебе недостаёт для тяги к небу?!
- Недостаёт вестей в полёт, - ответил вдруг он, -
У Старика ни одного не стало друга,
Детей не ждать, жена за домом не полощет...
А ты прости; я не горжусь, подруга Лошадь.
Когда я дома - знать, всего лишь, кем-то прислан.
В моих полётах страсти нет, помимо смысла.
- "Помимо"! Жалко: ты опять меня не понял, -
Косясь вверх, как умеют лошади и кони,
Лошадка фыркает на вдохе, - Голубь-парень,
Я не люблю, когда ты так высокопарен.
Ты веришь в кайф - и я сама была такой же,
Но проходиться по себе - не толстокожесть.
Тебе взаймы даны стремительные перья,
А мне про небо - правы птицы, что не верят.
Чужда мне также подражательная снулость.
Себя ты любишь, - и кобылка отвернулась.
Хотя она ценила в дружбе справедливость,
Коробит морду бирюза на месте гривы.
Волна сочувствия проехала по морде:
- Пусть не летун, зато я бегаю по корде.
Старик суров - для дисциплины, не по злобе;
Обе зари мы с ним моей встречаем дробью.
Вдогонку кнут за крупом скачет, так что мне не
до смыслов, жалости к себе, твоих сомнений...
Но, если хочешь, мне тут тоже не езда так;
Хозяин близорук и путается в датах,
Из года в год сложнее дальше Той Аллеи
ждать путешествия. Зато я не дряхлею.
По кругу бег не возмутит пустую гордость;
Порукой нужности моей - всё та же корда.
Мой мыльный пасодобль! Вам птахам неизвестно,
Как луг туманный мне волхвует о небесном!
Се тренировка; ты же, птичий теоретик, -
Какими мышцами готов свой случай встретить?
Ты часто спишь, высокомерен и расслаблен,
Ступаешь бережно, как будто носишь саблю,
Что ни рывок - лишь в кайф, что ни идея - злая;
С людей берёшь пример, но люди не летают!
Да ты уж понял, непризнанием томим сам,
Как не везёт тебе хозяйским быть любимцем.
Здесь дело не в моей оценке, не в совете...
Ответь мне взлётом, хватит слов - и он ответил.
Обнявши небо, как Старик в саду - с лежанки,
Раздался вон, сперва напруженный и жалкий,
Затем он взмыл; весь горизонт - в его охвате.
Вот я с земли до слёз ищу его объятий.
Даже со мной - какая басня без морали?
Другой морали люди и не ожидали:
Друзья кругом; явь распознаешь без щипка их,
Но друг не тот, хандре кто нашей потакает.
Не жди хозяев; письмена чужие - тщетны!
Друзья заставят прибауток захотеть нас!
Спорт - выше облака, в ушах - твоя свобода.
Забудь и выкинь три неблагодарных года!
Край синевы! привычно-близко - не бояться!..
Из тучи вынырнул зловещий чёрный ястреб,
Стремглав до жилы, восхищёнными когтями,
Мазнул по горлу - подцепил пернатый камень.
Ни вскрика - только поздний всплеск излишних крыльев.
Две капли крови лысый холмик окропили.
Живой рывок, добычи жар, красивый пух, но
Для объеденья тушке предстоит протухнуть.
А что же Лошадь? Ускользнула от кнута ли?..
Увы, её купил потом татарин.