Она лежала, свернувшись калачиком под одеялом, и ждала заветного стука снежка в окно - глухого удара и шороха рассыпающегося по стеклу мягкого снега. Вместо этого - лишь короткие удары сосулек, отлетевших с крыши по весне. От звона капель по подоконнику замирало сердце. Но - нет, снова не то...
Ждала скрипа железной двери подъезда, уверенных и чуть уставших шагов по ступеням лестницы, пронзительного - и такого сладостного для нее - звонка. Весь вечер кто-то шастал по лестничным площадкам, и опять же - все не то...
Высунула голову из-под одеяла - стало трудно дышать, тем более с насморком. Она все-таки простудилась, и теперь ходила по дому в шерстяных носках, свитере, пила чай с медом (который терпеть не могла) и грелась под тремя одеялами. В комнате царила темнота, лишь на полу слегка поблескивал, отражая скудный свет луны, красный телефон. Он тоже предательски молчал.
У Зайки было очень нехорошее предчувствие, которое даже затмевало собой извечную обиду на Него за то, что он не приходит. Сегодня она сняла - чего никогда не делала - свои браслеты из нитей ярких летних бусин, бубенцы, тесьму с волос. Даже любимая расшитая рубаха оказалась выброшена в пыльный угол комнаты за шкаф.
Солнечная Зайка не жила на крыше, где действительно любила гулять по ночам, а летним днем загорала, представляя себя не побережье в Сиэтле или просто выкидывая финты ушами; не жила под мостом, как когда-то один известный всему миру голубоглазый блондин; не жила в маленькой подвальной комнате с раскрошившейся кафельной плиткой, электрическим чайником и ударной установкой - она жила дома, с мамой, двумя котами, крысой и заводной мышью. Иногда к ним даже заглядывал зайкин отец.
В тот вечер родителей дома не было - очередная командировка. В детстве Лизу (так звали в миру Зайку) долгое отсутствие родителей очень огорчало, но с годами она стала находить в нем выгоду.
Она опять ждала Его.
Была весна - совсем скоро лето, ее любимое лето, экзамены, стипендия, летняя практика - и свобода, лети хоть на все четыре стороны. И она летела: брала рюкзак, компактную палатку, минимум необходимого, блокнот, ручку, заводную мышь Йий-ши - и так одна, а чаще с Братьями По Духу отправлялась стопом колесить по всей необъятной родине.
В Солнечную Зайку влюблялись: просто влюблялись, любили как друга, как сестру, просто любили, а иногда даже ЛЮБИЛИ - но она ускользала от всех, как солнечный зайчик, чтобы когда-нибудь вновь вернуться. Они ждали ее в других городах и одновременно жили в ее сердце - честно-честно, Зайка ведь не ледяная. Она тоже в кого-то влюблялась, любила кого то как друга, кого-то как брата или сестру, просто любила...И вот теперь еще и ЛЮБИЛА. Его. Алекса.
Зайка смачно чихнула. Вчера она босяком гуляла по лужам, а потом
купалась в одной рубахе в лесных, нетронутых еще весенним солнцем сугробах. Она любила так делать, чем однажды привела в глубокий шок одного знакомого японца. Еще Зайка пила сырую воду из-под крана и никогда не мыла фрукты под лозунгом: "какая разница, от чего умирать".
Она нашарила в темноте около подушки носовой платок и решила, что пора серьезно взяться за лечение. Тут же не забыла в тысячный раз обидеться на Алекса за то, что не узрел шестым чувством, что она тут болеет, ей плохо, и не пришел.
Проползая (иначе ее вялое передвижение от кровати до пункта назначения на кухне назвать нельзя) мимо зеркала и включив свет, пробубнила сама себе что-то невнятное по поводу разбитого вида. Зато когда возвращалась обратно с чашкой чая с малиной, она остановилась (поставив чашку на трюмо) и придирчиво осмотрела себя с ног до головы. Еще лежа под одеялом, Зайка избавилась от удушавшей ее зимней вязаной одежды (особенно она не любила шерстяные носки - они входили в ее черный список наряду с зонтами, шарфами, тапочками, мёдом и молоком), и теперь любовалась своим собственным совершенным нагим телом. Длинные рыжие волосы ее спадали художественным беспорядком на плечи и покрывали спину. Такая прическа гораздо больше нравилась Зайке, чем та, прилизанная, с которой она каждое утро появлялась в университете, дабы соответствовать нормам приличия. Волосы наилучшим образом подчеркивали ее дикость и любовь к свободе. На левой лопатке у Зайки была татуировка - крылья летучей мыши, на ноге - единственный оставшийся браслет из черного бисера - и тонкая металлическая цепочка, охватывающая стан ниже пояса, коей девушка собиралась соблазнять любимого. Зайка тяжко вздохнула, обидевшись на Алекса в тысяча первый раз за то, что тот не сходит ежеминутно с ума от такой красоты и в тысяча второй - за то, что так и не удосужился полюбоваться зайкиным нововведением (цепочкой в смысле), забрала чашку с начинающим остывать чаем и пошла к себе в комнату, дабы продолжить чихать в одиночестве под одеялом.
В момент, когда она балансировала на одной ноге, пытаясь поправить другой упавшее на пол одеяло и держа в руках чашку, заверещал телефон. Зайка от неожиданности плеснула на себя чай, взвыла, поставила ненавистную посудину на край стола и бросилась к телефону, запутавшись ногой в пододеяльнике. Уже падая, она поняла, что звонит не Алекс - как бы он ни был талантлив, позвонить в столь неподходящий момент он был неспособен, в отличие от ... Да, это действительно оказался тот, Другой. Лиза, не долго думая, бросила трубку, зная, что утром опять будет раскаиваться и чувствовать себя виноватой. Она была зла на него, на Алекса, на телефон, на одеяло, на чёртов чай, на то, что была вдали от любимого - не могла она разве побыть в этот момент злостной эгоисткой?!
Обидевшись на все и вся, с все нараставшим нехорошим предчувствием и жалея себя, Зайка вновь забилась под одеяло, не став пить лекарство. Над ней позвякивало ребро, ударяясь о кости маленького скелета на нитке. Это было лизкино изобретение - своё собственное узелковое письмо. Каждая нить, привязанная к перекладине, с бусинами для обозначения дат, с цветными пучками ниток и косичками для звуков несла память о счастливом или просто значимом дне зайкиной жизни. День Покорения Болот, День Толкинистов, День Норы... 21 января - день, когда Зайка встретила Алекса. У них тогда война началась, которая переросла в нечто совсем иное... 20 февраля, 5 апреля...
Алекс был бродягой. Когда-то он учился в университете, и у него было будущее. Вернее, у них обоих. Но он был не от мира сего, решил не сдаваться так просто - и стал бродягой-музыкантом. Если честно, он очень походил на Боба из книги "О жизни там, где солнце с краю".
Алекса, как и Зайку, все любили. Он был жуткий эгоист, который никогда сам не ищет встречи - все сами идут к нему. И о Зайке, которую - на удивление и ей, и себе - любил, никогда не заботился.
Зайка до встречи с Алексом была ветром, который все ждали. Теперь же она сама с увядшими крыльями ждала свой ветер, за что ненавидела последний и любила.
Скелет она повесила в тот день, когда Алекс сказал, что она нужна ему. Как Адаму ребро, из которого создали Еву. Зайке понравились его слова, хотя ей было этого недостаточно. Ведь ребро - это так мало... К тому же, эта красивая легенда говорит только о чувствах с его стороны, игнорируя ее собственные. Да, скелету нужно потерянное ребро, но ребру-то, наконец получившему свободу и отпущенному в вольное плавание, скелет - как попу гармошка, так получается? А ведь все не так! Или у ребра есть только скелет, а своей жизни нет и в помине? Вообщем, Зайка ничего не понимала. Видела Алекса раз в четыре недели, когда он с честными глазами сообщал ей, что дико скучал, она прощала его, они проводили вместе незабываемую ночь, Зайка вешала на перекладину новую нить, снова тосковала по любимому и дулась, как хомяк на крупу.
И всю эту картину дополнял, делая ее еще более нелепой, Макс - мужчина зайкиной мечты. Это был вампир из ее сна - точнее, в реальной жизни вампиром он не был. Высокий, с темными длинными волосами, аристократическими чертами лица, яркими зелеными глазами, алыми губами, с таинственной улыбкой и сильным характером воина. Он играл в двух группах - в одной, Bloody Pigeon, на гитаре, в другой на ударных. Слушал он гранж и металл, любил Север и Скандинавию, учился на четвертом курсе исторического факультета, курил траву и удивительно походил на эльфа. Вообщем, он был идеалом, который ко всему прочему был безнадежно влюблен в девушку-хиппи, которая, в свою очередь, отчаянно любила Алекса-Бродягу. Вот так и жили.
Утром зазвонил телефон. Радостно-недоуменно-трагический голос Алекса сообщил, что его забрали за драку и вандализм, и что ему необходима энная сумма для выкупа.
- Зайка, выручай!
Буркнув, что скоро будет, Лиза повесила трубку. "Тысяча три". Не то, чтобы Зайка была против его драки и акта вандализма - её вообще мало волновало, где ее Алекс шляется неделями и что делает. Она ждала его. Ждала, чтобы подарить ему все, что у нее есть. Ждала, чтобы он позвонил и пришел.
Он позвонил. Когда ему стали нужны деньги. Сдержав слезы и разом почувствовав себя лет на 20 старше, Лиза посмотрела на часы. Было воскресенье, 6 утра. "Тысяча четыре".
Зайка встала, оделась и отправилась к Максу, чтобы добыть денег для Алекса.