Конец пути. Оставшимся в живых
уже не вспомнить, что явилось целью
кампании, столь длительной, что будто  
начавшейся столетие назад.        
Года прошли - мы всё ещё плывём 
под пенье рыб. Оплакивать погибших  
нет времени, хоть нашим мертвецам,
пожалуй, всё-равно. Который день   
стоит туман, но тех немногих что
пока болтает в припонтийских водах 
несёт домой из глубины окраин, 
где до того ещё нога ни грека, 
ни дикаря похоже не ступала.
Где всё чужое - скалы, море, свет, 
деревья, птицы, перекрывший всё  
огромный грязно-белый горизонт
или свиней предсмертная возня.
Здесь привыкаешь к смерти - от стихий, 
под скрипы мачт, под грохот и под лязг 
уже давно изношенных доспехов;   
а то и на войне - от этих войн
нет сна народам ни большим, ни малым, 
как, впрочем, и царям. Возьми хотя бы
последнюю: никто уже не помнит 
чем началась, кто пал, кто победитель. 
А нынче, нам грозит лишь только старость,
в забытом богом нищем захолустье,
в кругу домашних, в собственной постели. 
В том есть ирония - такая протяжённость  
во времени немыслима, тем паче
для ремесла, что связано с убийством
себе подобных. И вернувшись без    
единого увечья и раненья, 
ты думаешь, что, в общем, ничего  
подобного и не происходило -
всё так же бродят козы и коты,
похожие на львов, играют дети, 
расчёсывает волосы царица,
сверкает море за высоким гребнем 
и сон твой так же крепок, Одиссей.