Полуденное солнце взошло над амфитеатром, озарив своим беспощадным светом заполненные публикой трибуны: благородные профили надменных патрициев, скучающие лица разодетых матрон, разномастные физиономии жаждущих хлеба и зрелищ плебеев и вспотевшие лица суетливых торговцев, снующих по рядам с вином и закусками для множества зрителей. Заискрился, заиграл в ярких лучах белый средиземноморский песок арены для боев -- амфитеатр Тримонтиума встречал грядущее пиршество смерти во всем своем блеске.
- Смотри, Бесс, сколько их тут собралось! - прокричал в невероятном возбуждении Тартак, держась за прутья решетки обеими руками. - Все хотят видеть, как умирают фракийцы.
- Да? Стало быть, придется их огорчить, - отозвался из темноты низкий, уверенный голос. - Покажу им, как фракийцы дерутся -- и побеждают.
В подземелье, где ждали своего часа мирмиллоны, ретиарии и прочие бойцы, идущие на смерть на радость толпе, тянуло сыростью, железом, кожей и потом. Тартак обернулся к говорившему. В полумраке камеры, в самой ее глубине, прислонясь к холодному камню стены, сидел молодой фракиец Бесс, тремя месяцами ранее впервые ступивший на арену Тримонтиума. Копна косматых черных волос спадала гладиатору на глаза, мускулистое тело покрывал ровный бронзовый загар, а вдоль правой руки вился тонкий узор татуировки с тотемными зверями его племени. На лице варвара играла пренебрежительная ухмылка, а в глазах горела непреклонная воля к жизни.
- Я, конечно, понимаю, что ты воин опытный и крепкий, но... - возразил ему Тартак, - ... я слышал, сегодня Капуанский ланиста Полибий выставляет против тебя своего Неистребимого. А это -- верная смерть.
- Неистребимый? - усмехнулся Бесс. - Не слыхал о таком. Что за нелепое прозвище? Ты же не вчера взял в руки меч, Тартак, тебе ли не знать, что среди бойцов неистребимых не бывает?
- Я тоже так раньше думал, фракиец. Но однажды, на прошлые сатурналии, увидел его в деле в амфитеатре Капуи. Это не человек, Бесс: в общей схватке он прошел со своей секирой через закованных в железо бойцов, как нож проходит сквозь масло, а те немногие удары, что достигали его, казалось, не причиняли ему никакого вреда. Я никогда не видел ничего подобного. Среди гладиаторов и надсмотрщиков ходит легенда, будто на службе у Полибия состоит некий колдун; он-де и накачивает Неистребимого какими-то диковинными снадобьями, которые удесятеряют его силу и делают невосприимчивым к боли. Может, это так, а может - нет, но только Неистребимый каждый раз уходит с арены победителем. А ты будешь один стоять против этого чудовища. Хочешь совет, фракиец? Если выживешь после его первого удара, падай в песок и уповай на милость толпы -- тогда у тебя будет хоть какой-то шанс уцелеть. Люди, возможно, вспомнят твои былые победы и даруют тебе жизнь. В противном случае Неистребимый порубит тебя на куски.
- Что ж, посмотрим, - решительно тряхнул густой гривой Бесс. - Вот только не было еще ни зверя, ни человека, довольного тем, что ввязался в драку с Бессом Фракийским.
- Упрямый буйвол, вот ты кто, - покачал головой Тартак.
***
Гул трибун становился всё громче, толпа выкрикивала имена знаменитых бойцов-чемпионов, жаждала крови, требовала зрелища.
- Сейчас они выйдут на арену, Валерий, - прокричал сквозь всеобщий гул капуанец Квинт Полибий в самое ухо сидевшему на соседнем месте хозяину гладиаторской школы Тримонтиума. - Неужто и впрямь надеешься выиграть нынешние бои, бедняга?
- Не волнуйся, Квинт, - усмехнулся ланиста Валерий Транквилл, дородный толстяк с хитрым прищуром зеленых глаз на щекастом лице. - Мне есть кого выставить против твоего Неистребимого.
- Вот как? - изобразил удивление капуанец. - Кто же тот несчастный, на которого ты ставишь свое золото и репутацию? Или сам Геркулес сойдет на землю, дабы совершить новый подвиг и сразить моего монстра? Потому что если это не герой-полубог, то ему нечего даже тягаться с Неистребимым.
- Нет, это не герой и не полубог, - лукаво улыбнулся толстяк. - Против твоего Неистребимого я поставлю своего фракийского бойца, Бесса из племени гетов.
- Геты, - Квинт пренебрежительно фыркнул. - Эти собачьи сыны с бесплодных гор годны лишь для черной работы, да и то едва ли, ибо ленивы и нерасторопны, точно ослы; на воле же способны только грабить да нападать из засады. В настоящем бою от них толку, что от ржавого галльского меча. Готовь денежки, Валерий: я уже слышу, как они звенят в моем кошельке.
- Собачьи сыны, говоришь? Этот фракиец попал ко мне от родни предыдущего хозяина, которого он умертвил одним ударом кулака. Представляешь? Одним ударом! Непокорному грозила неминуемая смерть, но семья убитого почла за лучшее перепродать Бесса подороже. Я выторговал его на рынке за нубийскую рабыню, с доплатой; и в последствии нисколько не пожалел: варвар стал звездой Тримонтиума, громкими победами заставив публику выучить свое имя наизусть. Вот каких бойцов рождают порой бесплодные горы Фракии, Квинт.
- Неистребимый раскромсает его в считанные мгновения, ставлю на это двадцать тысяч сестерциев, - уверенно заявил Полибий, явно не впечатленный рассказом толстяка.
- Что ж, по рукам... Но как ты заполучил себе столь невероятного бойца, друг мой?
- Поверь, Валерий, тебе лучше не знать, - вдруг холодно, без привычных шуток ответил капуанец, отчего толстяк тоже перестал улыбаться. - Спать будешь крепче и спокойнее.
Затем Квинт обернулся к своему спутнику, с которым прибыл в амфитеатр, и что-то проговорил ему на ухо. Тот кивнул покрытой капюшоном головой и серой тенью покинул трибуны, плавно заскользив к выходу.
Валерий покосился на незнакомца и, несколько озадаченный поведением капуанца, перевел разговор в иное русло:
- Впрочем, Квинт, даже если мой боец проиграет, я в накладе не останусь. Ведь сегодняшние бои назначены в честь нашего великолепного триумфатора, Пелиаса. - С этими словами тучный ланиста кивнул на главную трибуну. Там, заняв почетное место по правую руку от прокуратора, восседал осанистый мужчина с орлиным взором и профилем настоящего аристократа. Он был облачен в золоченый нагрудник и белый плащ, заколотый на плече изумрудной фибулой. По-военному коротко остриженную голову украшал лавровый венок победителя.
- Это легат Четвертого легиона, - продолжал Валерий, - славный военачальник, одержал в Северной Фракии несколько побед, которые принесли в нашу провинцию мир и покой, а также немало трофеев и рабов-горцев, хе-хе. За это его удостоили триумфа, пусть не такого пышного, какие устраивают в Риме, но всё же посмотреть есть на что. Говорят, Пелиас приходится каким-то дальним родственником самому Цезарю Августу. Что ж, это неудивительно: он так же, как Император, благороден, победоносен и беспощаден к варварам, - толстяк лукаво подмигнул собеседнику. - Так что, думаю, фракийская кровь, красиво пролитая на песок арены, хорошенько развлечет нашего героя, и за это он, несомненно, будет признателен мне. Ну а признательность отпрыска рода Цезарей, сам понимаешь, штука полезная. Так что я не буду в обиде, если вдруг твой боец окажется сильнее, дружище Квинт.
- А ты всё не меняешься, старый лис. Нигде своего не упустишь, - усмехнулся капуанец и поднял кубок с фалернским в честь своего соперника. Толстяк ответил тем же.
***
Время шло. Отгремела общая схватка, оросили своей кровью песок арены попытавшие счастья с дикими хищниками бестиарии, под шумный рев толпы прошли поединки гопломахов с самнитами, затем -- мирмиллонов с ретиариями. И вот настал час главного боя нынешних празднеств -- единоборства чемпиона Капуи Неистребимого с новым фаворитом публики Тримонтиума, Бессом-Фракийцем.
Под гул толпы и вой римских труб Бесс вышел на песок. Его клинок для боев на арене -- длинный меч-ксифос с обоюдоострым листообразным лезвием -- покоился сейчас в ножнах за спиной, подвешенных на двух кожаных ремнях, что крест-накрест перехватили обнаженную грудь. Из одежды на фракийце была лишь набедренная повязка; из доспехов -- пара широких медных браслетов на запястьях. Ни щит, ни шлем не входили в его гладиаторское снаряжение.
Бесс посмотрел себе под ноги: песок уже стал красным от пролитой за день крови. Холодными глазами воин обвел вопящие трибуны, искаженные животным восторгом лица, одурманенные кровью глаза, раззявленные в едином неистовом крике рты... Люди, которые считают себя цивилизованнее и благороднее всех прочих народов, обитающих за пределами их Империи! В такие моменты он, пленный варвар и раб, чувствовал себя выше любого из них. Он всеми порами тела ощущал, как жадно ловят их взоры каждый его шаг, каждое движение. Как их уста выкрикивают его имя. Понимал, что пока он на арене, эти люди целиком и полностью принадлежат ему. Пьянел от осознания собственной власти над ними... и даже тогда не переставал презирать этих развращенных и жестоких зевак, забавы ради превративших жизнь и смерть в игру, в жестокое и потешное зрелище. Здесь и сейчас в них было меньше человеческого, чем в ком-либо ином. Даже чем в тех, кто убивал и умирал перед ними на арене. Бесс вспомнил гладиаторскую легенду о Спартаке-освободителе, о восстании воинов арены и их мести римским поработителям. В сердце варвара горела та же мечта, но, боги, как же далеко было до свободы...
Но вот трубы взревели во второй раз, возвестив о выходе противника Бесса, и он устремил взор к противоположному краю амфитеатра, где появилась гигантская темная фигура. Тартак не врал: Неистребимый выглядел настоящим исполином. Тело его покрывал пластинчатый панцирь, на руках -- наплечники и наручи, на голенях -- поножи. Голову венчал шлем со сплошным забралом, в котором были оставлены только небольшие прорези для глаз. Щита Неистребимый тоже не носил, зато обеими руками сжимал огромную секиру-лабрис с двумя полукруглыми лезвиями. Бесс усмехнулся: работа обещала быть нескучной.
Похоже, распорядитель нынешних боев затеял что-то вроде мифологического представления: уж очень напоминала фракийцу вся эта сцена поединок Тезея с Минотавром. Может, дальновидный лизоблюд-распорядитель решил таким образом угодить сегодняшнему триумфатору Пелиасу, ведь у того были греческие корни, а может так вышло по чистой случайности - сказать по правде, Бессу на это было наплевать. Просто нечем заполнить время перед самым боем, вот и лезли в голову нелепые сравнения.
Третий сигнал труб призвал бойцов к началу схватки, и с этого момента время для Бесса перестало существовать. Он вытянул из ножен меч, сделал пару взмахов для разогрева и пошел по кругу, внимательно изучая движения противника.
Закованный в броню великан ступал очень странно - словно какой-то кукловод дергал невидимые нити, пришитые к его рукам и ногам. Фракиец сразу почувствовал, что дело тут нечисто: либо тот играет с ним, умело притворяясь потусторонним существом, либо опоен колдовским зельем и действительно пребывает в магическом трансе. Бессу вспомнились слова Тартака о египтянине, который снабжает чемпиона Капуи веществами, глушащими боль, и ему вдруг подумалось, что гладиатор, пожалуй, прав.
Бесс предпринял пробную атаку: метнулся к Неистребимому, осыпал его тройкой молниеносных выпадов и тут же отскочил назад, уйдя в защиту.
Клинк-клинк-кланк, пропела сталь - это лабрис Неистребимого отразил каждый удар Бесса. Мечник покачал головой, по достоинству оценив сноровку гиганта.
Внезапно великан одним прыжком приблизился к фракийцу и взмахнул секирой. Быстрый как ветер, Бесс увернулся, оказавшись у противника за спиной, и ударил его по ногам, подрубая сухожилия под коленями. Неистребимый даже не пошатнулся, но тут же, не оборачиваясь, ударил назад точно в цель - так, что фракиец едва отбил этот тяжкий удар своим клинком.
"Не может быть", - подумал Бесс. - "Третий глаз у него, что ли, на затылке? Ни один человек не способен так двигаться, да еще с перерубленными поджилками..."
Изумление молнией пронеслось в голове фракийца, а гигант уже резко развернулся и двинул противника кулаком в лицо. Голова Бесса дернулась назад, во рту возник солоноватый вкус крови, а всё вокруг закачалось и завертелось, словно в водовороте.
Второй удар бросил фракийца на песок. Он едва успел перекатиться в сторону, когда тяжелая секира обрушилась на место его падения. Пока гигант не выпрямился, чтобы нанести новый удар, Бесс перехватил топорище секиры и обеими ногами толкнул Неистребимого в бок. Тот пошатнулся, но устоял и оружия из рук не выпустил. Теперь он навис прямо над фракийцем, словно неотвратимый злой рок. Борясь за жизнь до последнего, Бесс попытался вцепиться ему в горло, но могучий противник отбил эту атаку взмахом одной руки. Правда фракийцу всё же удалось дотянуться и сорвать шлем с головы капуанского чемпиона.
Кожаный, с бронзовыми пластинами, шлем-маска отлетел в сторону, и Бесс увидел перед собой кошмарное зрелище: над ним нависало обтянутое бледно-серой кожей бесстрастное лицо. Без волос, бороды и бровей. Глазницы и рот зашиты суровыми нитками. Лицо трупа.
Увидев это, фракиец невольно отвернулся, а чудовищный мертвец, перехватив древко секиры, принялся его душить.
Бесс, хрипя, сопротивлялся. Он бил противника вслепую локтями, пытался разжать его пальцы, железной хваткой вцепившиеся в топорище - всё тщетно. Бесс начал задыхаться. Глаза полезли из орбит. В голове слепяще яркой молнией пронеслась вся жизнь, от рождения до последнего дня...
Вдруг фракиец коленом ощутил острую сталь клинка. Посмотрел вниз - и увидел под собой присыпанный песком меч. Свой ксифос! Собрав оставшиеся силы, Бесс отчаянно потянулся вниз. Рывок. Еще рывок. Древко впивалось в горло, грозя сломать гортань. Драгоценных мгновений, отведенных на жизнь без воздуха, оставалось всё меньше. Наконец, левой рукой ему удалось схватить острое лезвие и поднять клинок с земли. Из порезанной ладони на песок зашлепала кровь, но он не разжал пальцы.
Найдя наощупь правой ладонью рукоять, полузадушенный и обессилевший, фракиец ударил вслепую, куда придется - и железная хватка Неистребимого ослабла!
Бесс потянул клинок обратно и услышал, как великан глухо грохнулся на песок. Бесс поднялся.
Неистребимый тихо лежал в круге арены. На месте нижней челюсти у него зияла черная рана, из которой не текла кровь. Бесс присмотрелся, и увидел в этой ране какое-то шевеление. Секунда - и из дыры на месте челюсти на свет вылез огромный матово-черный жук, каких фракийцу доселе видеть не доводилось. Жук-скарабей пробежал по гигантскому телу Неистребимого, проделал короткий путь по круглым лезвиям секиры и направился прямиком к фракийцу. Гладиатор молча посмотрел на насекомое снизу вверх - и обутой в грубую сандалию ногой поставил точку в жизни насекомого. Затем поднял взгляд на трибуны и воздел к небу меч.
Мгновение амфитеатр молчал. А затем разразился оглушительным, многотысячным кличем во славу победителя.
***
Полибий сидел на своём месте в гробовом молчании, не слыша гула ликующих трибун, не обращая внимания на фамильярные похлопывания по плечу довольного выигрышем толстого Валерия, не глядя на проходящий мимо люд, который двинулся к выходу из амфитеатра, оживленно обсуждая кровавое представление. Ланиста из Капуи смотрел только в одну точку - на распростертое в песке тело великана, в которого было вложено столько трудов и средств, и с которым было связано так много великих замыслов и надежд.
Все труды пошли прахом, а надежды были обращены в пыль мечом обычного фракийца, которого Полибий не принимал всерьез, думая, что тот не продержится и двух минут против Неистребимого. Это никак не укладывалось у римлянина в голове. Это было выше его понимания. Это был крах.
Трибуны уже наполовину опустели, когда Квинт Полибий, наконец, поднялся и, потрясенный, шатаясь, двинулся к выходу. Всю дорогу от амфитеатра к дому родственника, у которого он остановился, из своего паланкина Квинт слышал, как горожане бурно обсуждают финальный бой, как восхищаются силой и ловкостью фракийца, как чествуют своего чемпиона, и все эти разговоры, фразы и выкрики отнюдь не поднимали ему настроения. Сейчас он хотел только одного - увидеть Нузириса, взглянуть ему в глаза и послушать, что скажет надменный египтянин в свое оправдание.
С Нузирисом римлянина судьба свела еще в молодости, в дни противостояния Октавиана и Антония, заключившего союз с царицей Египта, Клеопатрой. Легион, в котором служил в ту пору Квинт Полибий, одним из первых был переброшен на северное побережье Африки, чтобы разбить войска Антония и Клеопатры в решающем сражении.
Тогда-то и прибился к когорте Полибия этот странный египтянин с бездонно-черными глазами и загадочной, темной душой. В отличие от большинства голодных и перепуганных беженцев из Александрии, этот человек держался горделиво и величественно, утверждал, что происходит из древнего рода магов и жрецов Города Мертвых. Говорил, будто многие годы служил при дворе, но был брошен ко львам за то, что напророчил царице скорую смерть от укуса ядовитой змеи. Однако, рассказывал египтянин, благодаря тайным заклинаниям хищники его не тронули, и смертный приговор царица сменила на пожизненное изгнание. Легионеры смеялись, потешаясь над эдакой диковинкой. Смеялся и Полибий. Но из любви к экзотике приютил колдуна в своем походном шатре, делил с ним хлеб и вино и время от времени развлекался беседами с чудаком. Тот всё рассказывал о своем могуществе, о связи с великими богами, о том, что ему известны дороги будущего, тайные тропы жизни и смерти... Ну не смех ли?
Однако настал день, когда Квинт прекратил смеяться над Нузирисом. Случилось это, когда на подходе к стенам занятого Клеопатрой города в легионе разразилась эпидемия. То ли непривычный климат так подорвал здоровье солдат, то ли вражеские лазутчики подсыпали что-то им в воду или пищу, а только корчились легионеры Октавиана в страшных муках день и ночь. Были нередки смертельные случаи. Не уберегся от заразы и Квинт Полибий. И вот, когда несчастный римлянин стонал от боли и метался на постели в бреду, неотступно следовавший за ним на протяжении всего похода Нузирис проявил силу своего магического дара. Квинт не знал, да и не стремился когда-либо узнать, что за древние ритуалы творил над ним загадочный египтянин; но всего за два дня больной полностью излечился от лихорадки. А днем позже, после того, как Октавиан победителем вошел в город, легионы облетела весть о смерти Клеопатры. Царица покончила с собой, опустив руку в корзину с ядовитыми змеями. Таким образом, пророчество Нузириса сбылось.
После этого отношение Квинта к колдуну резко переменилось. Вернувшись со службы в родную Капую, он все время держал египтянина при себе, внимательно прислушиваясь к его советам. Так, последовав указаниям Нузириса, он сумел собрать и преумножить добытые в походе богатства, вложил деньги в гладиаторскую школу и добился немалого веса в обществе, получив славу самого успешного ланисты города.
Взамен же маг просил совсем немного: всего лишь возможность творить ритуалы в честь своих богов. Для этого Квинт выделил ему подземелье под своим городским особняком, сам же туда и носа не показывал: пусть творит, что пожелает, капуанцу до этого не было никакого дела. Имелись у египтянина и другие просьбы, странные, но не составляющие особых хлопот. Он просил, чтобы тела мертвых рабов-гладиаторов сразу же после боев приносили к нему в подземелье. Иногда даже сам ходил в амфитеатр и тайно скупал у надсмотрщиков отрубленные части тел. На все вопросы бормотал в ответ что-то о ритуалах Города Мертвых и магии черных племен далекого Юга. Полибию от всего этого становилось не по себе, однако он решил не вмешиваться: лишь бы маг оставался при нем.
И вот однажды колдун предъявил хозяину плод своих многолетних трудов - Неистребимого. Это уже позднее Квинт назвал его так для арены, потому что имя, которое дал ему Нузирис, невозможно было произнести, не сломав язык. Египтянин говорил, что смешал древние практики жрецов Города Мертвых с какими-то обрядами колдунов диких племен Африки. Говорил, что создал непобедимого воина - существо из частей тел сильнейших бойцов, сшитых воедино, - и вдохнул в него жизнь, заключив с древними богами тайное соглашение. Квинт не слишком вдавался во всю эту мороку, но очень быстро извлек для себя выгоду, испытав колдовское существо в амфитеатре. Оказалось, что это - идеальная машина для убийства. Что и требовалось толпе зевак, собирающейся поглазеть на гладиаторские бои. Потустороннее существо с экзотической внешностью и необычной манерой драться очень скоро стало всеми любимым чемпионом Капуи. Кроме того, руками Неистребимого Квинт Полибий принялся устранять своих главных конкурентов, врагов и просто нежелательных людей, надежно укрепив свое положение в городе. Слухи о каре богов, Полночной Смерти Капуи, пугливым шепотом расползались по улицам и домам патрициев, а дом Полибия всё продолжал возвышаться над прочими...
- Дарога нет, - вывел ланисту из воспоминаний низкий голос раба-каппадокийца, одного из четырех, что несли господский паланкин.
- Что значит "нет"? - не понял капуанец и, костеря бестолковых носильщиков, так толком и не выучивших язык латинян, отодвинул полог и посмотрел, что творится впереди.
А впереди путь ему преграждала толпа, собравшаяся у дома, в который он как раз направлялся. Все страшно галдели, причитали и бормотали какую-то околесицу о гневе богов и молнии Юпитера. Основная масса толкалась у ворот во двор, задние ряды напирали на передние, любопытно вытягивали шеи и напрягали глаза, пытаясь что-то рассмотреть.
Не желая ждать, пока народ расступится, Полибий в ярости велел опустить паланкин наземь, вышел из него и, раздавая тычки и проклятья, проложил себе путь прямиком сквозь толпу. Протиснувшись, наконец, через неимоверное скопление народа, ланиста вошел во двор. И обомлел: двое рабов выносили из внутренних покоев погруженное на носилки тело человека, закутанного в черные одеяния. Капуанец спешно подошел к ним, откинул скрывавшее лицо покрывало... и в ужасе отпрянул. Остекленевшими черными опалами невидящих глаз на него смотрело лицо Нузириса - застывшая маска смерти и леденящего ужаса. Египтянин был мертв.
Только сейчас он вспомнил, как верный маг говорил ему, что заключая соглашение с древними богами и вдыхая жизнь в неживое тело, он препоручает свою собственную жизнь их воле. И поэтому, если падет Неистребимый, то в тот же миг смерть постигнет и его создателя, ибо одной нитью связаны они. Тогда Квинт ему не поверил. Теперь же капуанцу казалось, что где-то рядом витают бесчисленные тени неведомых демонов в поисках человеческих душ.
И тогда истошный вопль безумия огласил маленький дворик римского особняка в богатом квартале Тримонтиума.