Глава 16 - Осторожнее с тем топором, Юджин

Самые большие песочные часы, какие только можно представить, перевернулись 15 раз, с тех пор как в стране пустынь появился алый демон. Сколько слухов и россказней вызвал тот случай. Казалось, даже богатые цари-пилигримы тогда были удивлены, хотя сами явились из восточных земель и, должно быть, повидали все чудеса мира.

Потом, пробыв в тихом городе неделю или около того, они ушли восвояси, и все вернулось на свои места. С тех пор и крутились песчаные часы, пересыпая дюны недооцененного золота, и приоткрывая завесу миража над оазисами ключевых моментов жизни в море пустоты.

В вихре неугомонного песка то и дело появлялись картины и фигуры, пытающиеся что-то сказать...

Глиняный город - совершенно неинтересное место, вся жизнь которого медленно утекает в двух рассевшихся рядом жирных комаров, имя которым - Сепфорис и Тивериада! Так думали все окружающие, и так думал один юноша, который почти все время сидел дома и учился.

С самого детства ему говорили, что у него есть цель. Особое предназначение, которое откроется ему тогда, когда придет время. На все любопытные вопросы родители отвечали, что он сам должен понять и решить, чему хочет посвятить свою жизнь, но в любом случае он должен научиться ремеслу и наукам.

Добрая и ласковая мать, терпеливая и умная, учила его читать и писать, рисовать и считать, танцевать и петь, пока смелый, сильный отец, трудом и удалью, обеспечивал их скромные потребности. И если мать обучала сына наукам созерцательным, не точным, но интуитивно и чувственно осязаемым, то отец объяснял ему, как устроен мир, открывая такие тайны, которые никто из окружающих не знал, а если бы и услышал, то не поверил.

Когда же пришло время употребить свои знания и разогнать кровь в теле, приложить усилия, чтобы деформировать материю окружающего мира, юноша взялся за ремесло. И многое было перепробовано.

Прежде всего, охота, которая, с одной стороны, представляла собой азарт и противостояние ловкости и грации, скорости и ума, но с другой - каждая ее удача оборачивалась прерванной жизнью. Кровь, кожа, мех и внутренности бедных животных быстро отбили охоту охотиться.

Рыбы в округе было мало и такое ремесло не принесло бы плода, также как и плодородие: рыбы и растения не издавали ни звука, а так хотелось с кем-нибудь поговорить.

Камень сразу оттолкнул от себя своей холодностью, инертностью и обыденностью. Вокруг и так была одна лишь глина и песок.

Скотоводство же в душе юноши вызывало похвальное, но лишнее в этом деле сочувствие, а загонять животных в рамки пастушеских угодий, он также не захотел.

Но не капризы сына мешали выбрать занятие по душе, а понимание радикальности этого выбора и его определяющего значения, тонкой нитью вплетенного в панно всей будущей жизни, яркой, как тога, или блеклой, как роба.

И тогда отец отвел юношу в пустыню, где они нашли толстое старое дерево, и отец, отрезав ветку, обстругал ее ножом, легко придав ей желаемую форму, поразив сына своей искусностью. Вырезав ножом ровное квадратное отверстие, а на другой ветке, наоборот, выпирающий куб, он легко соединил их так, что сын не смог разорвать эту связь, пытаясь даже сломать ветки.

Так юноша стал плотником.

Однажды, когда мальчику было 14 лет, они с отцом впервые отправились в путешествие, в будущую столицу тетрархии. Уставшие, но без жалоб и лишних слов преодолевшие долгий путь на восток, они вошли в огромные ворота, как в другой мир, оставив тишину пустыни за обожженными плечами.

Величие города поразило юношу. Они шли с отцом вдоль грязных улиц, подбирая полы одежд, через мириады нищих и калек. Но город, тусклый и песчаный, блестел своим презрением к скромности и воздержанности. Сколько красного цвета в нем, как капилляры, текут реки материи, висят флагами на стенах. Вывески зазывают односложными обещаниями в дома, а на улице все бесплатно: еда и одежда, запах жира и мяса, музыканты и фокусники - пир для глаз и ушей; где-то дерутся насмерть, а вон там человеку плохо, но никто не заметил. Кто-то кричит, рука дергает за руку, и ветром мимо, в двух шагах, проносится колесница. Дороги - это мозоли земли, в некоторых местах обросшие броней камня, а где-то совсем мягкие: грязь под ногами и над головой - какие-то веревки и тряпки. Такие высокие здания: в них может жить великан или несколько семей. Опять крик - это пьяница вывалился из дверей и упал прямо в глину: она засохнет, увековечив его одутловатое лицо, лишенное эмоций. Сколько все-таки крика: даже те, кто спокоен, вынуждены говорить громко, чтобы быть услышанными. Стук молотков, как ритм возведения и возвеличивания, вихрем металла и дерева, нагромождает излишнее на необходимое так, что и не сразу скажешь, где проходит грань...

- Сын, шагай осторожнее! И не спи на ходу - мы не дома.

Вновь пролетела колесница. Если такая заденет, может и кости переломать.

- Я задумался.

Мужчина, не глядя на юношу и не теряя бдительности, спросил вполоборота:

- О чем задумался?

- Не знаю... Обо всем сразу. Так бывает?

- Город впечатлил?

- Да, если честно... Хоть ты и говоришь, что это рассадник зла, но что-то живое и доброе есть в нем, несмотря на хаос.

Мужчина улыбнулся, не выпуская руку сына.

- Конечно, есть. А как же иначе?

- Тогда я не понимаю: где добро, где зло, кто виноват?

- В грехах отцов виноваты правнуки.

- Как так?

- А вот так.

Отец сильно дернул за руку, и рядом упал одурманенный человек, едва не повалив за собой и юношу, который удивленно спросил:

- Кто это, пьяница?

- Да. Он пьет свое горе и скуку большими глотками, а жажда становится все сильнее. Такие как он запускают сад своей души, вовремя не выполов сорняки, а когда становится совсем плохо, они просто вырывают оттуда все подряд, заворачивают в мешковину, поджигают и вдыхают этот отравленный воздух.

- Им плохо?

- Не хуже, чем остальным!

Они обогнули широкую улицу, дошли до площади ремесленников и свернули в плотническую лавку. Отец купил нужные инструменты, ради которых они и зашли так далеко, и, ничего более не желая от этого города, той же дорогой покинули его стены и отправились домой.

Именно тогда, в том городе, не солнце обожгло сердце юноши, а совсем другой огонь: в темных закоулках Тивериады, в тени палящего и безжалостного всевидящего наблюдателя, прятались девушки с бесстыжими честными глазами, закутанные в прозрачный саван незаслуженных тог.

Юноша не спрашивал отца про них, но прекрасно понимал, кто они и что предлагают. Они продавали тухлую любовь, так же как в лавке напротив продавали тухлое мясо. Сын не поворачивал головы им вслед, но их было так много, что он мог любоваться их немногочисленными одеждами, не подавая вида. Рыжие и черные, белые и золотые, они опаляли ресницы его любопытных глаз, которые тлели и обжигали веки, заставляя отводить взор.

Но вот они вернулись домой и спустя какое-то время, юноша забыл о соблазнах большого города. Так прошел еще один год, приблизив всех к последнему описанному повороту песчаных часов.

В тихом и уединенном глиняном дворе, прилегающем к скромному дому, крытом ветошью против солнца и против любопытных глаз, юноша монотонно строгал кусок дерева, придавая ему новую ровную форму, которую не пожелала дать природа, создав ветку кривой и податливой.

Отцовским ножом, какого не было и в Дамаске, и обломком гладиуса, также не лишенным истории, он срезал непослушные сучки и делал пометки на дереве. Другим инструментом, с зазубринами, окаймленным железными клыками, как рваная юбка, он отпиливал целые куски ненужного материала, но не выкидывая их, а приспосабливая под мелкие нужды. Шершавым, как язык, бруском металла, он тер неровные поверхности, а топором, одиноко стоящим в углу его мастерской, рубил дерево вдоль волокон, как нос лодки рубит воду.

Юноша был спокоен, но что-то скрывалось за его методичным трудом, какая-то навязчивая мысль. Однако он работал точно и молчаливо, заканчивая четвертую ножку для стула. Даже голоса соседских мальчишек, проходящих за стеной, не отвлекали его:

- Тебя отец заставляет молиться? - спросил первый голос.

- Да, черт бы его побрал. Это так скучно и бесполезно, так же как и проклятая учеба: мы все умрем в этом захолустье, к чему нам знать про то, чего мы не увидим?

- Когда-нибудь отправимся странствовать на восток, искать мудрости и богатства. Бог даст, увидим.

- Мой бог - это ноги девицы за драхму.

- И не говори: на такие и я молюсь, - ответил второй мальчишка и залился удаляющимся смехом.

Юноша, вырезав четыре ножки, прикрепив их к гладкому основанию, отошел назад, чтобы увидеть плоды своего труда.

- Вот стул, на котором я просижу всю свою жизнь...

Спокойно подумав секунду, он взял топор и разнес свою работу в щепки. Потом, собрав мешок с пожитками, взяв обломок отцовского гладиуса, юноша устало побрел из дома.

Следующая глава