Любелия : другие произведения.

Городу и миру

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    2000 г.

  Проклятая земля. У самого края земли, если он вообще есть где-нибудь, этот край. Бесконечные поля тянутся на север и, кажется, и нет никакого края, так они и тянутся, стадий за стадием, выгибаясь горбом от тоски, сворачиваясь в огромную, заснеженную сферу... Просыпался от ужаса, понимая, что на этой гладкой и белой сфере нет места Риму. Римское небо глубоко, бесконечно глубоко, до божественных синих сфер, но его покров не доходит сюда. Небо закончилось еще в плавании, бурей, ко-гда звезды были закрыты, завалены черной массой воды, синие сферы богов растерты кусочками льда, а он вдруг почувствовал себя бесконечно счастливым, потому что мысли снова стали складываться в стихи. До этого - боялся, что больше никогда и ничего не напишет - какие в самом деле стихи вне Рима? Но небо пролилось в его душу и теперь живет там, а сверху осталась только серая складчатая тряпица. Первое время Неба в душе казалось вполне достаточно, а потом потянулась зима и звуки чужого языка перестали царапать слух, и он впервые увидел, как умирает и костенеет вода... Казалось, что он уже в Аиде. Где еще могли быть такие белые поля под серым небом, и мертвый ветер, и холод?
  А Рим жил в его душе, и пестрел под теплым солнцем, и с нем плодились сплетни и плохие поэты, и Август дергал тонкой бровью, и скучно и сонно заседал сенат... Все не то. Он больше не мог описать Рима, он больше не видел его, а только небо, теплое небо... Как же хотелось согреться хоть на миг! Сенат его памяти не был настоящим Сенатом, и он не мог вспомнить лица Августа, и не помнил ни одного запаха, ни одного переулка, знал только одно - жить можно только там, в Риме. А он не живет, он словно заброшен на одну из страниц Геродота и вынужден бесконечно повествовать об одном и том же - геты, стрелы, бесплодность летом и богатый урожай снега зимой... Если бы он захотел - появились бы друзья, тут многие ему нравились, и было бы кому выговориться, выплакаться, но ему не хотелось плакать на чужом языке. А на своем все свои плачи он переливал в стихи, и жадно ждал корабля, который поплывет туда, куда дотягивается своими лучами римское небо. Он перечитывал Геродота, и ему казалось, что он сам оказался в паутине греческих певучих слов "Рассказывают они, что некогда пришел в их пределы с юга че-ловек, бывший знаменитым у себя на родине, говорят, что он умел составлять и сплетать слова так, что сами боги завидовали ему. А это нехо-рошо - заставлять богов завидовать... И он жил в их стране, и кутался от холода в шкуры, как и они, и узнал, что замороженное вино можно рубить топором, и научился их корявому, покрытому язвами языку. А потом... Одни из них говорят, что он вернулся назад, на свой юг, что он вымолил прощение, но другие говорят, что он так и умер на чужбине. Старики показывают маленький курган за городом и называют его "могила римлянина". Говорят, что это было так давно, что...". Тут невидимый Геродот умолкал, а он - почти с яростью, царапал на воске строки:
  Эти простертые под эриманфской медведицей земли
  Не отпускают меня, стужею выжженный край.
  Дальше Боспор, Танаис, киммерийской Скифии топи -
  Еле знакомые нам хоть по названью места.
  А уж за ними ничто - холод, мрак и безлюдье.
  Боже, как близко пролег круга земного предел!..
   * * *
  И он вновь обращался к Геродоту, а в его душе зрело решение. Ни-что, кроме Рима не существует. Вне Рима год тянется пять-шесть холод-ных лет, состоящих из одной сплошной зимы. Он писал стихи о том, что уже в который раз все кругом умирает, хотя еще не пришла первая весна. Корабль увез в Рим все стихи, разом, и он знал, что его посчитают сумасшедшим. Он и был сумасшедшим, ему казалось, что уже века стоит на этом берегу и глядит на темно-серые волны и на тающий вдали па-рус...Вне Рима нет жизни. Нет неба, а только это проклятая тряпка. Нет ветра, а только этот бешеный и злобный напор воздушных масс. В этих потоках нет нимф, они умерли от мороза. В этих рощах нет дриад, а в этом море, боги простите, - нет Нептуна. Аид без господина. Грозы без Юпитера. Безликий Янус над входом.
  Не все ли равно - где умирать?
  И тогда он собрался в дорогу. Один, даже раба не взял - зачем раб, если ты едешь не в Рим? Надел варварские шаровары - зачем тога, если едешь не в Рим? Оседлал низенькую мохнатую лошадку, и очистил свои мысли от благородной латыни (а как хочется почитать, как хочется хоть глазком взглянуть на то, что успели понаписать в Риме, вдруг - страшно сказать - кто-то сумел сложить слова в строки лучше, чем этот гордец Го-раций?). Отныне - только древние греческие слова. Свиток Геродота, ломкий папирус. И - сонник, утешение и развлечение, надо же толковать свои кошмары:
  "Летать без крыльев - находящимся в чужбине - добро, прочим вред.
  Со своею женою спать - пребывающему на чужбине - добро..."
  Стискивал зубы. Добро...
  "На чужбине себя видеть - пеструю жизнь означает."
   А жизнь была не пестрой. Сухой и серо-пыльной, как скудная здешняя трава, хорошо хоть стало тепло. Но он ехал на север и иногда думал о том, какие же чудеса творит холод у самого края земли? Стано-вится ли твердым воздух? Живут ли там птицы, или замерзают и на зиму превращаются в твердые черные статуэтки?
  "Снег и лед если увидишь - верность означает..."
   * * *
  И вновь - вопреки всему - он ощущал себя счастливым. Ровные бурые холмы набегали из-за горизонта как волны, и цвели травы, и стрекотали цикады, и не было никаких гетов, и не надо было ломать язык об их корявые слова... И вновь звучала в его голове латынь, хотя сотни раз запретил себе даже думать над ней, и он иногда лежал, глядя в небо - ночью так похожее на родное, и шептал:
  Степи здесь бесконечны, бушует здесь разнотравие,
  Небо огромное давит, ложиться на плечи, как ноша,
  Здешние боги суровы и молоды, что им за дело
  Если стрелою проносится путник - на север, на север...
   * * *
  Ее мир был огромен. Она знала, что где-то на юге есть такое боль-шое озеро, что другого берега не видно. Оно плещется среди сухих холмов, оно бесполезно, потому что вода в нем темно-синяя от едкой соли. Эта вода никогда не замерзает, потому, что в тех местах солнце спускается гораздо ниже к земле и сосет по ночам из нее соки. В тех местах царит жара, и травы сухи и жестки - у них нет зимы и теплого снега, под которым можно поспать... А еще дальше снег выпадает, но он желтый, горячий и твердый, и совсем нет воды, и чудные звери живут среди этого снега - каменные рыси с человеческими лицами и горбатые олени с длинными изогнутыми шеями, а еще дальше мир обрывается в темно-зеленую влажную бездну.
  Еще она знала, что к востоку земля рвется ввысь, сбрасывая с себя траву и почву, обнажая свои каменные серые кости, тянется почти до звезд отчаянным усилием, и белеет под небом, а если забраться на самый верх, то от открывшейся красоты захватит дух, и ты не сможешь дышать и так и останешься там, на высоте. Но если выживешь, то навсегда запомнишь тянущиеся в бесконечность степи с россыпью курганов, синеющие на горизонте огромные синие озера, белизну и сияние на севере и желтое сухое мерцание на юге.
  На севере она была когда-то сама, и видела долгий день, когда три-четыре раза успеваешь заснуть и проснуться, прежде чем солнце коснется горизонта, и слышала, что если уйти еще дальше, то день станет бесконечным, никакой тьмы, никакого зла, только потоки света, отражающиеся от белого снега, мечущиеся между снегом и солнцем...
  Ее мир был огромен. И людей в этом мире было много: целые города: деревянные, каменные, пещерные. На севере люди одевались в шкуры и пили перебродивший сок болотных красных ягод, на юге умели делать разноцветные ткани из волокон льна и сдабривали куски жареного мяса порошком жгучих и пахучих трав. Среди высоких сосен стояли медовые, резные города, жители которых умели писать непонятные знаки на березовой коре, одевались в черное и почитали звезды больше чем солнце. В степи одни народы строили селения из красной глины по берегам ручьев, другие раскидывали свои кожаные кибитки концентрическими кругами вокруг глубоких колодцев. Много было людей, наречий и городов, не было только того, кто выстроит ей собственный дом, чтобы она могла сидеть вечерами, глядя на огонь и не думать о величии вселенной...
  А слухи о дальних странах доходили. Иногда Мать города (самый обычный был город, не лучше и не хуже, чем у других, и боги самые обычные - богиня, заведующая плодородием, да супруг ее , бог дождя и ветра), призывала ее к себе, по-родственному, и начинала жаловаться, покряхтывая и бесконечно струя между пальцами нитку красных деревянных бус:
  -И все снится, и снится...Город снится, незнакомый, разноцветный, статуи...храмы не такие как у нас, и богов больше. И правитель снится, нехороший человек, и мысли у него нехорошие... А вчера вот другое приснилось - человек из того города по степи идет. И такая тоска в нем по городу своему, что ничего вокруг не видит, и степь ему не степь, и люди ему не люди... А город-то за озером соленым, и волны по тому озеру идут страшные, черные... Зачем снится? Уж и богов спрашивала и Отца города просила обряд очищающий сотворить... Снится, а по утрам сердце болит. Старая я стала, убогая. Лучше бы матушка приснилась моя... Ох помру скоро...
  И Мать города начинала плакать, и ее приходилось утешать и поить настоем веселящих трав...
   * * *
  А он все шел на север, почти чудом, потому что и стрелы не раз свистели почти рядом, и охота шла из рук вон плохо, ну где ему, благородному римлянину, уметь прокормить себя в долгом походе? Но - жил, потому что давно махнул рукой на себя и на свою латынь, слился с холмами и мелкими речушками и со свой низенькой неуклюжей лошадкой, и только золотые и звонкие геродотовы слова перекатывались у него в голове "Кроме множества огромных рек, нет в этой стране ничего достопримечательного. Впрочем, помимо этих рек и обширного протяжения равнины, я должен упомянуть еще об одной диковине: в скале, у реки Тириса местные жители показывают отпечаток ступни Геракла..."
  А места становились все более и более странными, и он иногда думал - уж не а Аид ли занесло его ненароком... Потому что всадники на горизонте виделись кентаврами (ну какие кентавры в самом деле в наш просвещенный век? Который год от основания Рима во дворе, а вы все верите детским сказкам?), а птицы щебетали почти человеческими голосами... И потихоньку рвалась связь с Городом - он ощущал всей кожей своей души как лопаются ниточки, и как звенят те, что еще не порвались - словно тетива на ветру... И хотя каждую ночь ему снилось теплое небо и разноцветные статуи богов - он просыпался почти спокойным, и ему не хотелось уже, как раньше, полоснуть кинжалом по руке, чтобы закончить все разом. Что заканчивать, когда вот - Геродот Отец истории, и история его бесконечна, и мир бесконечен, и хоть и был лукавый грек сплетник и выдумщик, но ведь знал же многое!
  Геродот подтверждался. Кентавры не приближались, но силуэты их на горизонте были вполне отчетливы. И стопу Геракла он видел - и напился из нее чистой дождевой воды. И даже провел целую ночь у костра с человеком "лысым, плосконосым и с широким подбородком". Для понимания друг друга языка не потребовалось - у одного в сумке нашлось мясо, у другого - свежая лепешка, и в тут ночь порвалась последняя струна - с таким яростным звоном, что плосконосый спутник заметил слезы на его глазах и прицокнул языком... А наутро разошлись, хотя могли и пойти вместе - мало ли какие опасности на севере. Но лысый от рождения народ не носит боевого оружия, согласно Геродоту. Случайный знакомец неодобрительно глянул на кинжал и лук, кивнул - и пошел куда-то в сторону не оглянувшись. Дальше, согласно Геродоту, должны были жить аримпасы, стерегущие золото, и грифы...
   * * *
  Приближалась осень. По утрам колодезный сруб серебрился от инея, а на статуе богине уже сменили летнюю зеленую тунику на тяжелую меховую накидку - не гоже богине простыть на ветру. Мать города тихо умерла в тот день, когда народилась новая тоненькая Новая Мать Города приняла это спокойно и твердо - против воли богов идти не следует, да почему в самом деле не стать Матерью - почет и уважение, и первое место на совете, и лучшие одежды. Вот только участие в жертвоприношениях богине... Ну да ничего, год перетерпит, а после найдется Отец - он и будет резать ежемесячно куриц на алтаре. Отца предстояло найти в течение года - почти бесконечный срок.
  И посвящение прошло спокойно - без озарений. Истина о том, что на самом деле в жизни все обстоит немного не так, как представлялось, и нет такой уж большой разницы между своей богиней - и разноцветной венерой того, снящегося города, оказалась не слишком неожиданной. Она и так знала, как судить приходящих спорщиков - по Закону, который един для всех богов мира...
  А зима все приближалась и небо с каждым днем становилось выше и выше, а закаты словно теряли свой цвет. Летом полыхали багрово и яростно, а теперь тихонько и прозрачно желтели и зеленели над городскими стенами, а Тот-Кто-Шел-На-Север, кажется уже не надеялся дойти - потому что ночами было невыносимо холодно... Путь его пролегал мимо городов - но он почти не замечал их, потому что каждую ночь воз-вращался в свой - разноцветный и странный. И она, сама того не замечая, начала ждать его - ведь в конце концов он должен был дойти. Так должно было быть - и она это знала, знала, что он не сгинет в снегах, а добредет до ее Города... А потом...
  Мать Города должна знать своего Отца - заранее. Вот он, Отец , бредет себе и грезит наяву... И сны его поднимаются над головой разно-цветным паром, а она толкует их про себя:
  Статуи увидеть - друзей и возлюбленных обозначает
  Зеленый виноград увидеть - радость обозначает
  Дракона увидеть, проникающего в твой дом - благо всякому
  Солнце, с востока восходящее увидеть - благо великое означает..
  Сны предвещали радость.
   * * *
  Про утрам трава становилась жесткой от инея. Думать о пред-стоящей зиме было страшно, опять будет воздух до отказа наполненный белыми перьями, опять твердая вода, опять смерть, разлитая кругом. Пора останавливаться, пора зайти в какой-нибудь из проплывающих мимо городов, пора пристать к кому-нибудь из тех, кто окрикивает на очередной границе, но натыкаясь на спокойный и обреченный взгляд пропускает дальше - что взять с оборванного бродяги, шепчущего непонятные слова...
  А он вчитывался в сонник:
  Гулять в винограднике - дурное предзнаменование
  Дракона увидеть - неприятность обозначает...
  А с ужасом вглядываясь в себе, понимал, что разноцветные статуи, снящиеся каждую ночь - совсем незнакомы... Губастая богиня в меховой накидке, носатый бог, с привешенным на сгиб руки кожаным красно-желтым щитом... Высокие валы с частоколом, святилище в два этажа... Мать Города в темном плаще.
  Последние несколько дней - когда от ночного холода потрескались и невыносимо болели губы, когда он понял, что еще неделя пути на север - и повалит снег, и обречена его его лошадка, и бесполезен его Геродот - Мать Города снилась каждую ночь. Он проходил в святилище, и садился у ног Богини, а Мать садилась напротив - и он рассказывал. Рассказывал взахлеб - все: и как стоял перед Августом и понимал, что обречен, и как как выдирал репьи из ушей щенка в детстве, а потом щенок вырос, и провожал долгим воем, и как видел стерегущих золото грифов, но побоялся подойти, и как смешались в голове в один невыносимый ком и латынь, и греческий, и гетский, и тот новый язык, который мучительно прорастает из снов, выдирается из сознания, и рвет последние связи с Римом... Вот о Риме он молчал, потому что о Риме рассказывала она - и про колонны, и про площади, и про разноцветных богов, имен которых она не знала, и про людей, которые казались ей сплошь злыми и испорченными, и про то, как издох старый пес. А он смотрел ей в лицо и спокойно думал о том, что у города хорошая Мать - в меру твердая и в меру мягкая, лишенная обаяния, но практичная и умная, и что единственное, чего ей не достает - это Отца, но ведь ему осталось идти совсем немного - только до снега...
  По утрам было невыносимо. Белое солнце вставало в белом, бесцветном небе, лишенный оттенков, черно-белый мир наваливался на душу, и черные мертвые листья плыли по черной воде, и черно-сизая трава в серебре инея была жесткой, и лошадка уже ослабела, и он шел пешком - все вперед и вперед, к черным холмам впереди. Краем глаза отмечал проплывающих где-то на краю зрения зеленых драконов, опасался ночевать под каменными стелами с человеческими лицами, потому что однажды видел, как ночью такая стела тяжело выковыривалась из земли и, переваливаясь, уплывала куда-то во тьму. Постепенно слабел. Рима почти не было - был холод и неуют. Рима уже давно - не было.
  * * *
  ...Тот день для нее начался со снега. В прозрачном осеннем возду-хе появились белые крошки, словно неоткуда - небо сияло ровной и напористой бледной голубизной. Она привычно оглядела весь известный ей мир, весь зелено-золотой шар, и все было в порядке, и все было благо, и матери соседних городов улыбались ей, а над острыми верхушками елей потихоньку поднималось солнце. Она набросила на плечи теплую вяза-ную накидку, ярко-зеленую, цвета богини и тихонько побрела в воротам. С ней почтительно здоровались, кузнец попросил зайти и благословить новые мехи, потом она остановилась поболтать с Матерью Рынка - давней своей подругой, и когда она, наконец, добралась до ворот - Он уже подходил к Городу и она поразилась тому, насколько измученным выглядит его лицо
  ...Он и сам не заметил в какой момент сбросил с плеча обтрепанный мешок с Геродотом. Золотые греческие слова остались позади - чернеть на свежем снегу, а он подходил городу, к большим деревянным воротам, а у них уже была видна ярко-зеленая накидка.
   * * *
   ...И он почему-то подумал, что если он сейчас спросит "Как называется этот город", то что бы она не ответила, он услышит - "Рим".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"