Москалёва Тамара Петровна : другие произведения.

Птица счастья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дебошир, прикрывая мужскую гордость, лежал в пыли, тяжело дышал и сплёвывал грязную слюну. Он злобно поглядывал на своего судителя в ожидании удара. Тут... встрепенулась молодайка! замотала патлатой головой и вдруг заревела благим матом, испуганно мигая красным фингалом: "Дя-адь Мартын, только не бей его! Не бе-ей! - И тут она заколотила Мартына кулаками, - да не трогай ты его, сказала! Он же больной весь... да ты чё сам не видишь, что ли-и!.."
  
  
   ПТИЦА СЧАСТЬЯ (рабочий вариант)
   I
  (Захар-Мартын)
  
  Тридцатые годы. Старинный купеческий Троицк - захолустный городок, который ничем не отличается от сотен уральской мелкоты: те же грязные лужи и дорожное месиво, где разнеженно похрюкивают свиньи и снуют деловитые петушки и куры с цыплятами, те же поляны с густою муравкой, на которых пасутся козы, и те же сплетницы-бабульки обсуждают новости на лавках возле своих домишек с плотными резными ставнями и хлипкими воротами. - Окраина.
  По весне крутые каменистые берега реки Уйки зарастают пахучей травою, и степной ветер разносит окрест её благоуханье.
  Дивное воскресное утро. Высоко в голубизне сияет-припекает солнышко, и чёрные точки уток стремительно спускаются с поднебесья к прибрежной камышовой заводи. Птицы проносятся над лужайками, новостройками, домами-огородами, над городской площадью с заколоченной церковью с разбитым куполом. Плавно снижаясь, несутся над закусочной, новой парикмахерской, школой и над детским домом. С радостным гамом, 'притормозив' у места приводнения, утки недружно плюхаются в манящую гладь.
  - Вот здорово-то! Смотри, как их много.
  На пригорке четвёрка закадычных приятелей: Захар-Цыганок, Виленка-Артист, Яшка-Клоп и Расимка-Нацмен.
  *
  Захар - смуглый, красивый парень с копной жгуче-чёрных кудрявых волос - мечта здешних барышень.
  Всезнающие кумушки в своё время поговаривали, что, мол, была когда-то сомнительная история в жизни родителей Захара - обвенчались, мол, давным-давно, а детишек всё нет и нет. Как же так? И у любопытных пошли выдумки-догадки: это, мол, потому что молодой супружник по мужскому делу... хворый. А жёнушка его... (ох, и крутого же нраву была бабёнка!), дак она, якобы, Захарку-то и нагуляла от таборного цыгана! - кочующих таборов в те поры было много в округе. А так это или нет, точно никто, конечно, не мог сказать, но... как ни крути, а в семье-то все рыжие да белёсые, а мальчонка народился... чернявенький - чисто цыганёнок! Вот и прозвали Захарку 'цыганом'.
  Дед мальчишки - Лука, был хромоватым ещё с Гражданской. Долго сапожничал в слободской артели, потом взяли его на Кирзавод сторожем. Но сторожил он только месяц ли два. - Однажды тёмной ночью арестовали Луку и всю его семью. Оказывается, хромой дед с бабкой своею были... не много-не мало - шпионами японской разведки! А дочка с зятем - помогали старикам в этом чёрном деле.
  Сам дед чистосердечно признался властям, что до революции крепким кулаком был: коровы, лошади и всякое там огромное хозяйство имел, да ещё и механическую сеялку. Даже батраки на него работали! А советская власть, мол, пришла и отобрала всё подчистую. И остался дед-Лука после этого с голым задом. Вот и озлился, дескать, он на советскую-то власть и стал ей всячески вредить: налево-направо пускать слухи о скорой гибели колхозов. 'Да, - соглашался измученный допросами и бессонницей дед, - призывал я народ не верить молодой советской власти. С дочкой своей и зятем - тоже агентами японской разведки, ходили мы в зерносовхоз, разведывали: сколь и какие механизмы есть в хозяйстве. Сведения японцам передавали'. А ещё, мол, вместе с женой-старухой отправили на тот свет девятнадцать совхозных бурёнок: им в корм, дескать, украдкой рассовали кучу гвоздей. Те разом и подохли!
  Всю семью шпионов и агентов расстреляли. А ценную наличность строго по списку забрали в пользу государства: полотенца - одна штука, шарф - одна штука, наволочка - одна штука, футляр от очков - одна штука.
  Мальца-Захарку хотели, было, выслать из города в специальную приют-колонию, но передумали и оставили в местном детском доме. Там он и воспитывался. После школы Захар закончил ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) и кузнецом пошёл на Консервный завод. Оно и правильно, в молодой стране ударно строятся фабрики и заводы, специалисты - на вес золота! А у парня и ремесло, и силища - хоть отбавляй!
  * А вот Виленка-Артист - среднего роста голубоглазый и улыбчивый паренёк, в отличие от Захара, имел мягкие белокурые волосы, нежное, словно выточенное лицо, красивый нос, тонкие музыкальные пальцы и спортивную фигуру.
  Уж так вышло, что на сегодняшний день он тоже - единственный сынок у отца с матерью - другие дети умирали в младенчестве. Его отец Филимон Петрович Журов - твёрдый большевик, дал имя сыну в честь вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Филимон Петрович прослужил в Красной армии семь лет, даже получил от товарища Ворошилова в подарок именные золотые часы, чем гордился и никогда их не снимал. С помощью партии и советской власти получил высшее техническое образование и был назначен главным инженером консервного завода.
  Мать - Надежда Романовна - потомственная дворянка обедневшего рода. А поскольку имела педагогическое образование, то на борьбу с беспризорностью была назначена директором того самого детского дома, где прошла сиротская жизнь Захарки-Цыгана.
  Виленка учился в детдомовской школе. Там было много разных кружков. А сама Надежда Романовна преподавала музыку.
  Семья жила неподалёку в просторном доме со всеми удобствами и фруктовым садом.
  По утрам воспитанников будил горн. Ребята строились на линейку и поднимали красный флаг на высокой мачте. Вилен старался не пропустить построение. Вся его нескучная жизнь проходила в детском доме. Он сдружился с Цыганком, и они вместе учились игре на баяне. Но Вилен проходил ещё обучение и на фортепиано у мамы. Ребята пели, выступали на концертах в самодеятельности.
  Первое выступление на сцене... Нет, Вилен совсем не волновался! -Выбивал ли чечётку, играл ли на инструментах, читал стихи или пел - он чувствовал прилив сил и необыкновенное вдохновение - будто крылья вырастали! А кино... 'Весёлые ребята' О! Это волшебство! И Вилен хотел туда - в артисты! Он хотел сниматься в кино! Как Леонид Утёсов. Он понял, что артистическое творчество - его судьба! Его и прозвали 'артистом'. Но отец твёрдо сказал: 'Нет, сын! Мужчина должен иметь профессию, которая прокормит и тебя и твою семью'. И Вилен стал учиться на ветеринара. Но и самодеятельность не бросил. 'Всё равно уеду в Москву!'
  *
  Яшка-Клоп - круглолицый, невысокого росточка паренёк с реденькими волосами и маленькими юркими глазами. За рост ему и дали кличку 'клоп'. Клоп уже давным-давно не верит ни в какого бога. Есть один Бог - коммунистическая партия. Парень всем сердцем поддерживает замечательные дела партии, которая направляет советскую власть к райской жизни. И задача комсомольца Яшки: помочь! Помочь избавить страну от врагов - шпионов и всякой контры, опутавшей страну со всех сторон. Вон сколько развелось врагов! Куда ни плюнь - везде враги! Эта нечисть так и хочет разодрать в клочья молодое советское государство. 'Патриот, гляди в оба! Будь бдителен! Разоблачай врага под любой маской!' - там и сям призывают развешанные плакаты. Партия без устали разъясняет: враги-оборотни тайно ведут подрывную работу. Врагами могут оказаться друзья, врагами могут оказаться и члены семьи. 'Разоблачим и беспощадно уничтожим!' 'Только массовые расстрелы спасут здоровье страны!' - утверждают плакаты. 'Ходют тут всякие недобитые... всех изничтожим!' - постоянно повторяет Яшка.
  Клоп жил с отцом-пьяницей, рано постаревшей матерью - Фёклой и старшим братом - Глебом. Живность, что была во дворе, добровольно отдали государству. Остались три курочки с голосистым петушком да две козы-молочницы.
  Отец - конопатый и облезлый человечек с жирными волосами, часто бил мать смертным боем. Мальцы цеплялись за ноги родителя, пытаясь оттащить, но получив пинка, отлетали прочь. 'Подрасту - задавлю!' - после очередной бойни крикнул отцу Яшка-Клопёнок.
  Годы шли, ребята взрослели. А худосочный отец, не раз сидевший в тюрьме за какие-то грехи, нигде не работал, на мать руку теперь не подымал и уже дышал на ладан. Курил махорку целыми днями, кашлял да всё сидел на завалинке и вскоре умер. Семья, получая небольшое пособие, жила бедно и голодно. Мать осенними днями нанималась копать огороды. Иногда по соседству прислужничала пожилым врачам-пенсионерам, работала в детском доме за небольшое жалованье и еду. Старший сын - Глеб на каникулах продавал газеты, был учеником маляра. По окончании школы поступил в техникум, там стал комсомольцем.
  И началась у парня кипучая жизнь! - С комсомольцами на субботниках убирал снег, выгружал дрова, уголь и оборудование для фабрик и заводов. И только окончил техникум - целых два года учительствовал в деревенской школе - помогал ликвидировать безграмотность.
  А время бурлило - страна строилась! Комсомольский задор подгонял парня всё успеть и везде успеть! А тут ещё лозунги на каждом углу кричат: 'Даёшь пятилетку досрочно!' Ну, как усидеть на месте молодому комсомольцу, когда в стране великое движение: там - Днепрогэс, Запорожсталь, Магнитка, и - молодёжь и комсомол со всего огромного Советского Союза!
  Да, здесь, в родном городке, тоже строят и возводят, и приезжает народ с разных уголков страны, но Глебу хотелось новизны! И по комсомольской путёвке он уехал на Магнитку. Недалеко, правда, зато и мамаша с братом под боком. Там началась у парня своя, новая жизнь. Но с каждой получки обязательно высылал домой немного денег. Часть себе оставлял на проживание. Часть по комсомольскому почину отписывал молодому государству безвозмездно. А ещё раза два-три в год обязательно отдавал часть заработка стране в долгосрочный заём, а государство тогда вручало на эту же сумму... облигации, что, мол, как встанем на ноги, сразу вернём вам денежки! Всё правильно! Грандиозных планов полно, подниматься надо, а откуда молодому государству взять столько денег на все эти планы? Поэтому и надо помогать! Все помогают, и Глеб тоже. Жизнь кипела: воскресники, субботники, комсомольские вечера, задорные песни!
  А младший Яшка-Клоп тем временем, с горем-пополам, одолел семь классов, потом - ФЗУ, и пошёл на мясокомбинат слесарем-наладчиком. Заработал себе на модный костюм и сапоги. И после смены надевал этот наряд: френч и сапоги, как у товарища Сталина! Клоп мечтал стать коммунистом. Он на 'отлично' сдал нормы ГТО и научился не только хорошо бегать-прыгать, но и метко стрелять! В нерабочее время с удовольствием помогал милиции (как бригадмилец*) вылавливать и сопровождать уголовников-бандитов, наблюдать за порядком на базарах и улицах. Бывало, что в знак особого доверия ему даже выдавали оружие.
  ____
  * бригадмилец - бригада содействия милиции
  Расимка-Нацмен когда-то прибыл в слободу из зажиточного татарского села, что в округе поблизости.
  Родители его умерли рано - загрызли степные волки вьюжной зимою, когда те возвращались с ярмарки. Долго увечный дед-Батулла корил себя: зачем только одной подводой отправил сына со снохой. И неважно, что лошадь добрая да сытая. Хотя... Аллах его знает, и две подводы так же в снегу утонули бы...
  Работящая семья хозяйство имела крепкое - добра полно! А из современного - даже велосипед и граммофон. Излишки молодые вывозили на ярмарку: кумыс, конину, баранину, говядину и так по мелочи... Вот и в этот раз наторговали изрядно и в деревню везли богатый куш.
  Зарылись в овчинные тулупы с мохнатыми воротниками, ноги в солому упрятали и радуются: вот отец-Батулла похвалит и денежки в общую мошну добавит.
  Дорога мёрзлая, накатанная. Лошадка-Власка, зная путь домой, под весёлый звон колокольчика шла споро. Мерный ход убаюкивал... Молодые и не заметили, как вдруг поднялась буря. Завыл в лицо ветер. Тропу вмиг завалило снегом - всё скрылось во мгле, и небо слилось с землёю... Они ехали и ехали в полутьме... Вьюга не утихала, и небо не прояснялось. А сугробам не было конца и краю. Лошадь стала - умолк колокольчик. Седоки поняли, что им не сдвинуться с места. Накинули Власке на спину войлочную попону. А пурга не унимается. Подвода в сугробах тонет. И кругом - ни души! Что делать? Решили в пути заночевать. Плотней укутались тулупами и заснули... вечным сном. -
  Волки разодрали и Расмкиных отца с матерью и лошадь в придачу. Лишь только снег чуток стаял, в пятнадцати верстах от деревни нашли подводу, растерзанные куски тулупов, оглобли и тяжёлый железный сундучок с рублями.
  Долго горевал старый Батулла, сон потерял. Под ногами внучонок-сиротинка до полночи крутится. А тут ещё заметил: какие-то мрачные автомобили под утро разъезжают. Старику-то не спится - смотрит из окошка: того соседа вывели со двора - увезли, другого... Во дворах слёзы, крики. Люди в фуражках и с наганами выносят из домов набитые мешки и грузят в крытые машины. Зачем, чего? Никто толком сказать не может. А соседи, взятые ночами, домой не возвращаются...
  Дед быстро смекнул, к чему всё идёт, и тёмной ночью увёз внучонка в Троицк. Там и пристроил мальчишку к старому татарину, дальнему родственнику-сапожнику. Ты, мол, Расимку сапожному делу обучи - всё, мол, парнишке кусок хлеба будет, да на своё имя его оформи. Я-то, мол, стар и не в силах с ним.
  Оставил внука, да ещё хороших денег сапожнику вручил.
  - Дак ты, Батулла, переждал бы тут, раз опасно в деревне-то, - предложил сапожник.
  - Нет, там родные могилы, там, в земле - жена и дети. Как могу оставить? Да и чёрных машин сейчас уж и не видно.
  А и, правда, автомобили не появлялись, и дед поуспокоился. Деревенские у него про внука особо не расспрашивали, а любопытным пояснил, что внучок теперь в Казахстане, в приюте.
  'Внука спрятал от греха подальше, теперь и отдохну спокойно'. Отвёл на колхозный двор тёлочку и мерина - всё, что от хозяйства осталось. - 'Они без надобности теперь мне одному, а советской власти очень даже пригодятся'.
  Ну а какой татарин без песни? - Душа просит. И выходил однорукий Батулла за ворота, садился на низенькую завалинку и брал гармошку с колокольчиками. Привычно закидывал ремень на плечо и пел... Пел о своей молодости, о девчоночке-татарочке Алкын, в которую молодым пареньком влюбился и на которой женился. Пел о Гражданской войне, в которой потерял руку... О том, что уже нету с ним его любимых - жены и детей. Пел о том, что видел: о своей татарской деревне, об Уральских горах, о синем небе и белых облаках.
  Однажды в разгар его 'концерта' неслышно подкатила чёрная крытая машина и увезла деда-Батуллу, как сказали, по доносу местного жителя. Старика арестовали с полной конфискацией имущества. А в доносе, будто бы, указано, что Батулла в своё время скрылся от раскулачивания, что будто он свою, съеденную волками кобылу, когда-то называл 'Комсомолка', мерина - 'Пионер', а тёлку - 'Крупская'. Кроме того, дед пел, будто бы, антисоветские песни, которыми призывал к свержению Советской власти.
  - Врёт шайтан! - изумился старый Батулла, когда перед ним положили бумагу с доносом. - Где он, шайтан этот, который написал? В глаза его смотреть хочу! Я руку потерял за Советскую власть. Всю скотину в колхоз отдал, никого нету больше.
  Дознаватели о судьбе внука не осведомились, на очную ставку доносчика не позвали. Да и был ли он, доносчик-то?
  Измученный старик подписал все протоколы жутких допросов, пыток и зверского мордобоя и признал себя виновным во всех смертных грехах...
  Больше его никто никогда и не видел.
  *
  А Расимка прибился к своей новой семье, там и вырос. Бегал в школу, сапожничал. Выучился на монтажника, и сейчас он специалист - с его помощью не сегодня-завтра пускают в строй новый мыловаренный завод!
  Мальчишкой Расим первое время часто видел дедушку-Батуллу во сне, всхлипывал ночами, но постепенно дорогой образ стал блекнуть и - почти растаял...
  ***
  И вот стоят приятели на высоком берегу, за утками наблюдают, а солнце не щадит - всё покусывает!
  - Ну чё, братва, искупнёмся? - предлагает Цыган.
  - Оно бы хорошо поутру, но вода-то ещё холодноватая... бр-р! да и как мокрые по городу пойдём?
  Издалека послышался протяжный гудок - городской комсомольский воскресник.
  - Ага, щас бы искупались... Айда, а то опоздаем!
  * Да, молодость - великое благо! И всё - по плечу! Идут ребята, а впереди несётся залихватская песня:
  Эх, хорошо в стране Советской жить! Эх, хорошо страной любимым быть! ....
  Эх, хорошо стране полезным быть!
  
  Кулачные бои
  Кузнец Захар любил повеселиться-распотешиться! Ещё в детдоме он научился играть на баяне. С первых получек купил себе гармонь, красную атласную рубаху, хромовые сапоги и нагайку. 'Безлошадный, а с нагайкой! - посмеивались слободские. - Совсем цыган!'. Цыган с удовольствием мог стакан-другой и бражки хлебнуть на гулянках, где бывал со своей визгливой гармошкой. А уж, если праздновала молодёжь, то окрестность до утра лишалась тишины: там плясали, горланили песни, частушки. Цыганистый Захар - незлобливый красавец, с улыбкой, обнажающей белые ровные зубы - душа компаний. Ну и по широте души уральской любил кузнец иногда по-молодецки в 'кулачных забавах' тяжёлые кулаки почесать - силушку померять с такими же слободскими бедолагами. Как говорят: кулачный бой - душе разгул! А попросту: всеобщий потешный мордобой! Так исстари велось по праздникам! Кровушка лилась по расквашенным морделям, сыпались на травушку зубы. Упавшего не били. Упавший на землю считался побеждённым.
  Лихой темперамент и молодецкая дурь передались Захару, видать, по наследству от того заезжего цыгана. Захар всегда выходил победителем. После 'боёв' кулачники братались: обнимались, целовались!
  Вот и в прошлый раз в масленицу был кулачный бой на площади. Сошлись стешно - стенка на стенку, и - развернулась битва! Тут в общей кутерьме и Артист с Нацменом вихляются! Да, бились слободские с обеих сторон на совесть! - Носы друг другу поразбивали, синяками на месяц запаслись да челюсти посвернули, и... только буйволами в самый азарт вошли, как вдруг...
  - А нну-у разойдись! Раззойди-ись, сказал! - заорал знакомый Яшки-Клопа голос, и раздался пистолетный выстрел. Ого! А выстрелы-то: один, другой...
  Откуда-то в суматохе нечаянно подвернулась Яшкина рожа под горячий Захаров кулак. И не со зла выбил он Клопу три зуба. От неожиданности такой и Артисту-Виленке стало смешно - хохотал, чуть не до упаду, глядя на сопли и кровяные слюни приятеля.
  *
  Дома Фёкла плескала сыну воду в лицо - смывала грязь и кровь. Остатками утиного жира смазывала раскисший нос и губы.
  Раскраснелся Яшка, свирепо сдвинул белые брови и зашлёпал вспухшими губами с присвистом, будто сквозняк у него меж зубов-то загулял: 'Пристрелю...' И вдруг он истошно гаркнул: 'Убью! Отомщу! И Артист и Цыганка - все заодно!' и бухнул кулаком по столу так, что подпрыгнул и упал на пол стоявший на краю чугунок с картошкой. Картошка раскатилась по полу. Мать вздрогнула и испуганно покосилась на сына.
  - Охолонись, понарошку же всё!
  - Ничё се 'понарошку' зубы выщёлкивать! Ещё Артист этот... Виленка, смеялся, как дурак, ты бы видела!
  Фёкла размашисто перекрестилась:
  - Охолонись-айда, до свадьбы заживёт, - стала собирать картошку.
  Захар, конечно, извинился: не хотел, мол. Виленка тоже попросил прощенья: не со зла смеялся. И Яшка не повёл Цыгана и Артиста в участок (как отвёл некоторых кулачников), - в детстве-то, мол, не раз-не два так-то кувыркались. Однако, неприятный осадок внутри у Яшки поселился...
  *
  Захарка-Цыган... Да, красавец-парняга любил веселье. На улицах расхаживал, пощёлкивая себя нагайкой по сапогам, глядел на всех со снисходительным прищуром. О нём вздыхали девчата. А старые всё похохатывали: 'и чё с нагайкой ходит? Женился бы уж нето, и было бы кого арапником-то гонять!'
  А Захар отнекивается, он не торопится жениться - невесту по сердцу выбирает, всё смотрит-смотрит и не выберет никак. С одной день-два погуляет, с другой... Нет, всё не то. Да ведь и свой дом надо поставить с затейливыми ставнями, с добротной печкой, чтоб пироги стряпать - в общежитие-то молодую жену не приведёшь, а там и ребятёшки пойдут. А как построиться коротким путём? - Очень просто! - Одинокие старики умирали, а дальняя родня обветшалые стариковы избёнки на дрова продавала. Такую вот избушку, да ещё с огородом-садиком и купил Захар совсем задёшево. Перебрал брёвна, доски, закупил тёсу, того-сего и - стал потихоньку строиться с ребячьей помощью.
  *
  Интересное время. - Первые пятилетки. Плакаты и лозунги наперебой призывают поднимать молодое советское государство: 'Превратим любимую страну в индустриально-колхозную державу!' Повсюду размахнулись ударные комсомольско-молодёжные стройки, социалистические соревнования. - 'Пятилетку - в четыре года!', 'Слава ленинскому комсомолу!' На столбах динамики разносят:
  Зелеными просторами легла моя страна. На все четыре стороны раскинулась она.
  Расстраивается и старинный Троицк - на степных пустырях возводятся фабрики и заводы. Высятся краны, дымят трубы.
  *
  Утро. Пролетарии в спецовках спешат по своим рабочим местам. Репродукторы на столбах ободряют:
  Нам песня строить и жить помогает!
  * А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер!
  Там и сям раздаются глухие удары парового молота. Работа кипит! И везде нужна трудовая сила. И сила прибывает с разных концов необъятной родины.
  *
  НКВД Яшка
  Однажды Яшку вызвали в особый отдел НКВД. Он, аж испугался: ничего, вроде, преступного не сделал - чист, как стекло...
  При входе предъявил охраннику повестку и оказался в большой комнате, где висел сизый табачный дым. Сухопарая женщина в беретке и с папиросой во рту бойко стучала на машинке. 'Секретарша', - понял Яшка. Женщина, прикрыв один глаз от едкого дыма, не отрываясь от работы, молча указала на дверь с табличкой: 'Дюк Михаил Семёнович - начальник УВД'. Ого! Вошёл...
  Окно с решёткой, за которым виднелся усыпанный песком двор. На стенах - портреты Сталина и Дзержинского. За массивным столом с зелёным сукном и телефоном - военный и совершенно лысый человек с пышными казацкими усами и с глазами навыкате, на носу - тонкие очки. Хозяин кабинета внимательно посмотрел в открытую папку с фотографией, затем столь же внимательно оглядел низкорослого гостя в его 'сталинской' форме, едва заметно усмехнулся. От пронизывающего взгляда Клопу стало не по себе... ладони враз вспотели, в горле пересохло. Он, ожидая участи, переступил с ноги на ногу. Но вот начальник кивнул на стул напротив себя.
  - Яков Никанорович Малафеев?
  - Д-да.
  - Садитесь.
  Яшка сел.
  - Курите. - начальник придвинул портсигар.
  - Н-нет, не курю, - пробормотал парень, - спасибо.
  - И не пьёте? - Яшка мотнул головой. - Правильно делаете.
  Дюк посмотрел на часы и, чётко расставляя слова, негромко начал:
  - Долго вас задерживать не буду, - предупредил он. - Итак, вкратце причина вызова: у нас в городе значительно снизилась уголовная преступность - воровство, спекуляция, бандитизм и тому подобные преступления. И это стало возможным, благодаря усилиям наших штатных сотрудников, а также большой помощи комсомольцев-помощников. По нашим наблюдениям вы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Особенно последний случай с массовой дракой и задержкой хулиганов.
  От хвалебных слов начальника Яшка проглотил слюну.
  - Мы изучили вашу биографию, - продолжал Дюк, - органам НКВД нужны такие кадры с вашими навыками, с вашим усердием. Более того, и Райком комсомола рекомендовал вас на штатную работу в отдел по выявлению, поимке и наказанию врагов народа и разных контрэлементов. Их сегодня особенно много, и они ведут активную подрывную работу по уничтожению нашего государства. - Дюк помолчал, встал.
  - Вы согласны у нас работать?
  - Конечно! - прытко вскочил со стула Яшка. Такого поворота судьбы он не ожидал
  Скрипя сапогами, начальник подошёл к железному шкафу, вынул какую-то бумагу, положил перед Яшкой и снова сел. Тихо, но внушительно и строго произнёс:
   - Никому не рассказывать о характере вашей работы. Это - служебная тайна.
  - Понял. Даю слово.
  - Вот здесь, - Дюк положил ладонь на бумагу, - здесь всё написано. Внимательно прочитать и расписаться.
  Вскоре Клопа направили на ускоренное обучение, выдали форму, и он стал сотрудником особого отдела - Яковом Никаноровичем Малафеевым.
  Натуся
  Кумушки на завалинках судачат промеж собою, глядя на домик Цыгана, выросший за новой оградой:
  - Ну, теперь и жениться надо.
  - Да уж, баба с ним жить будет, как у Христа за пазухой!
  - За него любая пойдёт - жених завидный, рукастый.
  Нет, любая Мартыну не нужна! Зря девчата об него глаза трут. Ему Наталья приглянулась, он её заприметил в заводской столовой. Другие молодки ревниво губы кривят: 'И откуда её только принесло, эту птицу залётную?..'
  А 'залётная' совсем недавно приехала в здешние края откуда-то из глубинки по трудовой путёвке вместе с отцом-матерью. Родителей на консервный завод определили: мать - Глафиру, в новый колбасный цех, отца - Степан Иваныча, счетоводом в бухгалтерию. А дочь-Наталью - буфетчицей в заводскую столовую.
  Наталья-то и сама крючочки на Цыгана стала закидывать. Дразнила его сочными губами и крутыми бёдрами. Каждый день в платья новые наряжалась. Ну и не заметила, как напрочь присушила парня.
  'Натуся', - так называл девушку её пожилой отец, изредка тоже приходивший в столовую обедать.
  'Натуся, хм... так красиво...' - качал головою Захар.
  Натуся - белокурая кокетка небольшого росточка со вздёрнутым носиком на милом лице и с пушистыми ресницами, прикрывающими васильковые глаза, свела с ума немало парней, да и, чего уж скрывать, женатых мужиков тоже.
  В рабочую столовую зачастил и Яшка-Клоп, Яков Никанорович, как его сейчас называют. Он приходил не столько пообедать, сколько на красавицу-буфетчицу посмотреть. Запала и в его душу Наталья. И он о ней вздыхал ночами и видел её в своих розовых снах.
  - А что вам сегодня, молодой человек? - спрашивала буфетчица посетителя, поправляя кружевной чепчик, улыбалась, сверкая белыми зубами. Говорила она певуче, при этом румянец играл на белых щеках, и недлинная коса прыгала на пышной груди. Её взгляд казался ласкающим и в то же время насмешливым.
  При виде девушки у Цыгана кровь прямо-таки вскипала в жилах, и сладко ныло сердце! Он перестал спать ночами. Он сошёл с ума. 'Да что это со мною творится-то? - думал он. - Напасть какая-то...' Молодой человек всё ждал: вот-вот и она обратит на него внимание. Смешно сказать, но при Натусе он робел, чего раньше у него при девчатах никогда не бывало.
  А сейчас... ретивое играло, и он весь был наготове...
  Гулянка-
  Погода нынче выпала на славу - днём алое солнце блином висит на синем небе, на горизонте струятся нежные отсветы, а в сумерки за речкой, в районе новостроек круглые сутки краснеет дым.
  И вот он, сегодняшний вечерок - тёплый и ласковый. Молодёжь слободы после рабочего дня, вымытая и принаряженная, собирается на гулянку, как всегда, на большой поляне против нового дома Захара. На столбе висит фонарь, рассеянным светом выхватывая лица. Кавалеры - набриолиненные, девчата - в праздничных кудряшках. Тихий ветерок гладит лицо, а птицы в садочках дерут горло без устали - радуются погожей затёме.
  Захар - чумазый и уставший, пришёл с работы и долго смывал с себя грязь и копоть. Из окон слышна Расимкина губная гармошка, на которой тот научился наигрывать и русские и татарские напевы. Через время забренчала балалайка, и это опять же он - Расимка-Нацмен высекает из тонких струн серебряные звуки. - 'Чисто музыкант! - усмехнулся Захар, - созывает на гулянку!'
  Ну вот Цыган соскрёб и смыл с себя последнюю грязь и стал опять красивым малым. Он закинул в рот картофелину, запил козьим молоком, взятым спозаранку у Яшкиной матери - Фёклы, захватил гармошку и вышел на улицу.
  Пятачок уже заполнили парни и девчата, и Нацмен на своей балалайке задушевно поёт татарский мотив про степь и горы, про свою любовь и про девушку Дашу, которая сидит рядышком и тонюсенько ему подпевает. 'Даша'-'Данечка', - так любя называет её Расимка. Здесь Даня живёт у тётки, и без пяти минут она - сельская учительница. Вот-вот получает диплом и уезжает в родную деревню. Будет ребятишек и всех неграмотных учить читать-писать.
  Виленка-Артист тем временем принёс патефон с пластинками, осторожно водрузил на уличный стол, так же аккуратно разложил пластинки. Суетятся ребята, им невтерпёж окунуться в волшебные звуки мелодий: потанцевать, пообниматься с девчонками! И вот - аккуратно открывается крышка, вставляется иголка...
  *
  Патефон... Артист купил этот чудо-инструмент с пластинками по специальному ордеру на клуб, где в последнее время он ведёт музыкальный кружок.
  Виленка самолично и осторожно (не дай бог, пружина лопнет!) крутил ручку патефона. Протирал мягкой фланелькой каждую пластинку. А народ, затаив дыхание, ждал...
  Наконец, пластинка начинает вращаться... долгожданное шипение... и - завораживающий голос до сладких слёз растапливает сердце:
  Ах, эти черные глаза-а-а-а Меня плени-и-и-или...
  Начались танцы. Топчутся и прижимаются друг к дружке пары. Пластинки сменяют одна другую. Все подпевают:
  'Не уходи, тебя я умоляю... Теперь я точно это знаю...'
  Отыграв отведённое время, Вилен отставил патефон: 'Хватит, пускай отдыхает! Цыган, давай!' - На скамейку садится Захар, растягивает меха:
  Только слышно на улице где-то Одинокая бродит гармонь...
  И вскоре пальцы его лихо забегали по кнопкам, и начались залихватские песни и пляски!
  На звуки гармони пришёл Яшка-Клоп. Он поздоровался с приятелями и подсел к Захару: 'Душой хоть отдохну... день тяжёлый был'.
  А вот появилась Она... У Захара перехватило дыхание: 'Натуся'. И то ли от усердия, то ли от волнения он сразу вспотел. - Мокрые волосы падали на глаза, и он еле успевал ладонью вытирать лоб. А Натуся, в лёгком цветастом платье, вошла в круг и, давай отплясывать под 'Цыганочку', подымая каблуками пыль!
  Дак и Яшка-то Клоп тоже безотрывно смотрел на девушку и больше никого, кроме неё, не видел. Ах, как она егозила! - Румянец во всю щеку, волосы по спине рассыпались. Клоп вскочил с места и пустился гарцевать - дневную усталость, как рукой сняло! И всё крутится Яшка и крутится возле Натальи, и всё пытается обнять её. Но, нет! Девушка ловко увернулась от назойливого ухаря.
  Наталья дробила чечётку, хохотала, подёргивала по-цыгански плечами и не сводила глаз... с Захара. Она подмигивала гармонисту, подзадоривая его. Цыган ловил влекущий взгляд, покрывался испариной и еле сдерживал себя. Ох, как бы он сейчас набросился на неё - разгорячённую, стиснул бы её изо всех своих молодецких сил, измял...
  Да, полюбил Захар Наталку - сил нет. Аж сердце заходится от нежности и желания.
  - Артист! - Захар всучил Вилену гармонь, сам вышел на круг.
  'В парке Чаир распускаются розы...'
  Натуся подошла к Захару: 'Потанцуем?' К ним направился, было, Яшка. Но Захар легонько оттеснил его: 'Прости, Клоп', обнял Натусю, прижал к себе... Они танцевали и пропевали слова песни:
  В парке Чаир распускаются розы М-м-м-м-м.... Снятся твои золотистые косы... Милый, с тобой мы увидимся скоро...
  Да, это был волшебный танец! Как она осторожно-трепетно двигалась, как прильнула к нему... Он уткнулся в её волосы... Её запах сводил с ума!
  Вся холостяцкая жизнь теперь показалась Цыгану такой пресной, никчёмной. Захар полюбил да так, что душа замирала от её взгляда, от вздоха.
  - За меня пойдёшь? - жарко дышал он ей в ухо.
  - Пойду.
  Заметили родители
  - Наташка, ты зачем Цыганку-то с ума сводишь, а? - затеял разговор отец, - по гулянкам хвостом метёшь?
  - А ты откуда знаешь, что там делается-то на гулянках?
  - Знаю! - перебил дочку отец. - Учти, девка, это он щас такой влюблённый, а потом...
  - Ну чего 'потом'? Чего?
  - А ничего! Ты посмотри: ведь он ни с одной девкой по-нормальному не ходит. Послухай, чё люди-то говорят: с той, мол, погуляет - бросит, с другой... Пустой лоб, одно слово!
  - Да не любил он никого...
  - Ну да! А тебя так сразу и полюбил! Востра на язык, я смотрю! - отец погрозил пальцем. - Не исключаю, что и тобою натешится! Ты об этом хоть думаешь аль, нет? - отец вздохнул, покачал головою. - Да ещё, чего доброго, пузо надует, а потом... ага, ищи-свищи его потом! А нам с матерью 'гулялово' твоё терпеть? Да и как соседям в глаза будем смотреть?
  - Хм, 'гулялово'... слово-то какое придумал.
  - Неужели другого, самостоятельного парня, кроме этого, безродного, нет в округе? Да вон, хотя бы Яков Никанорович! Посмотри, человек уважаемый, при должности.
  - Вот и женись на нём!- вскричала дочка, она дерзко смотрела на отца, - не нравится он мне, понимаешь? Совсем. - Она опустила голову. - Я, может, за Цыгана замуж хочу. Люблю его.
  - Да ты как с отцом... - но отец на полуслове прикусил язык.
  Он вдруг вспомнил, как однажды в ночь неожиданно прибежала к нему на сеновал вся в слезах молоденькая Глаша - мать Натуськи. Вспомнил он, как жарко всхлипывала она: 'Не хочу за Николку, не люблю его! Тебя люблю'. Не забыл и сейчас, как страстно целовала его Глаша... Да, какая ночь была! Молодость...' - вздохнул отец и отстал от Натальи. Может, и, вправду, сладится всё, да и выйдет дочка за Захарку.
  Сватовство
  Откладывать сватовство на потом Захар не стал и воскресным днём пришёл к Наталье домой и прямо с порога её родителям и бухнул:
  - У вас товар, а я - купец!
  Степан Иваныч пристально оглядел жениха с ног до головы, словно первый раз видит.
  - Купец значит... ну, давай-садись к столу, купец-молодец.
  Жених выгреб на скатерть подарки для невесты и её родителей, поставил чекушку водки.
  - Давай, Натуська, угощай жениха. - разрешил отец.
  Мать заплакала, обняла дочку и будущего зятя. Отец с Захаром ударили по рукам - сватовство состоялось.
  Свадьба
  И пошёл пир горой! Наготовили-настряпали всей округой и свадьбу отплясывали с утра прямо на улице у нового дома за столами, покрытыми пунцовыми скатертями - по новой моде 'красных свадеб'. Все нарядные, красивые. Во главе стола - жених в хромовых сапожках и кумачовой рубахе, подпоясанной широким чёрным кушаком, невеста - в белом платье с венком живых ромашек на голове. На почётном месте рядом с женихом - Надежда Романовна - директор детдома и её муж - Филимон Петрович. Около невесты - её родители. Здесь же и педагоги детдома и, конечно, друзья-товарищи Захара.
  Все пьют, жуют. 'За невесту!', 'За жениха!'. Отец с матерью сказали молодым добрые напутствия:
  - Будь ей хорошим и честным супругом! И Наталку не обижай! И ты, Натуся, люби мужа и будь ему верной женой!
  Все захлопали и - опять: 'горько!' Захар, вскидывая смоляной чуб, целовал Наталью. Слово взял Филимон Петрович:
  - Дорогие товарищи! Необычный день сегодня: рождается новая семья. Пожелаем же молодым долгой, здоровой и счастливой совместной жизни! Любви и больших успехов в труде на благо нашей социалистической страны!
  И снова хлопали, и кричали: 'Ура!'
  Надежда Романовна после мужа негромко произнесла:
  - Наташенька, для нас с Филимоном Петровичем не только Вилен - наш ребёнок, наш сынок, но и все воспитанники детского дома - наши дети... Можно сказать: родные дети! И мы всегда, провожая ребят во взрослую жизнь, надеемся, что всё у них сложится благополучно. Вот и Захара сегодня отдаём в твои женские руки и так же верим, что вы построите крепкую дружную семью, которая - опора нашей страны. Не скандальте, не унижайте один другого и... любите друг друга. Горько!
  Застольщики подхватывают: 'горько!'
  По очереди слово брали педагоги детдома:
  - Дорогие, пусть неудачи обходят вас стороною! Нарожайте побольше деток для нашей любимой родины! Горько!
  Хором затянули любимую. Захар заливисто на гармони, а Расимка-Нацмен выводил на балалайке:
  Что стоишь, качаясь, тонкая рябина Головой склоняясь до самого тына
  А потом ещё, да и со свистом:
  Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался с полками на бой!
  И вот уже застолье грянуло хором под Виленкино пенье и его гармонь:
  Ревела буря, гром гремел, *
  Когда б имел златые горы
  * Хас-Булат удалой, Бедна сакля твоя
  Старики отдыхают, беседуют о насущном.
  - Виленка, ак ты чё ж всё без невесты-то ходишь?
  - Да не родилась ещё моя невеста! - отшучивается парень.
  Молодёжь танцует, а Вилен поёт из своего любимого Утёсова:
  У меня есть сердце, А у сердца - песня,
  Вскоре, директор с мужем, сославшись на завтрашние дела, простились с гостями и виновниками торжества.
  Свадьба - в разгаре. Жених с невестой целуются... Гости едят, пьют кисленькую бражку, сладенькую наливку. 'Ой, до чего же красивая пара!' - восклицает кто-то из приглашённых.
  'Горько!' - раздаётся уж в который раз.
  - Горько! - громче всех орёт из-за стола вконец опьяневший Яшка-Клоп. Он масляными глазами глядит на Наталью и, скрипя зубами, качает головою: - Ну... почему... почему эта баба... и не моя?
  Мать Яшки - Фёкла, рыхлая, неласковая бабка, сидела рядом и, сквозь шум застолья услыхав сына и оглядываясь по сторонам, громким рыком одёрнула его:
  - Да ты чё, орёшь-то, язви тя совсем! С ума, что ли сходишь? - она покачала головой. - И не вздумай, мотри мне! - Фёкла постучала пальцем по столу. - Она девкой-то с тобой не схотела, а уж сичас... Наташка - баба мужняя теперя, учти это.
  Яшка полулежал на столе, уронив голову на руки. Он всхлипывал и завывал:
  Вам возвращая ваш портрет, Я о любви вас... ох... не молю; ... Я вас по-прежнему люблю.
  - Айда-ка домой, совсем раскис. - потянула, было, его мать.
  - Погоди, мамаша, не... не трожь...
  Просилась у Клопа наружу горькая печаль-обида...
  *
  Постепенно все взрослые разошлись по домам, а молодёжь осталась веселиться. Вилен пел от природы поставленным голосом, растягивал меха - гармонь заливалась сладкими переливами:
  Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой. Всё для тебя - и любовь и мечты.
  *
  Ах, эти чёрные глаза мня пленили
  'И, правда, что артист, надо же, как поёт!'
  Снова шла плясовая. Под заливистую гармонь, и Расимка свистел и вприсядку плясал 'Яблочко', хлопал себя ладошками по пяткам и по впалой груди 'Эх, да на тар-релочке!' Но вскоре выдохся и развалился на траве. Его подняли, усадили на лавку. Рядышком подсела Даша.
  На круг вышли жених с невестой. Жених припал на коленку - руки вверх, Натуся шажочками вокруг жениха поплыла лебёдушкой, играя плечами. Вдруг подскочил Яшка и крепко прижал Натусю к себе: 'Ах, эти чёрные глаза, меня пленили'. Наталья оттолкнула неожиданного кавалера: 'ты чё, сдурел, что ли совсем?' От толчка Яшка встал враскорячку на четвереньки. Захар поднял его. Тут подошла Фёкла, махнула рукой: 'Ой, не глядите на него, вишь, опьянел совсем'. Ребята отряхнули приятеля и отвели домой.
  Веселье продолжалось до полуночи.
  А новобрачные, оставив гостей, сбежали на берег речки с высокой травою. Захар обнимал молодую жену сильными руками и жарко целовал её, манящую и такую желанную...
  Расимка и Данька
  "В парке Чаир распускаются розы..." - напевает в ухо своей Даньке Расимка. Он нежно обнимает её: 'Давай и мы поженимся', - предлагает он. 'Давай!'
  *
  Вскоре уехали Данька с Расимкой в живописную уральскую деревеньку, где жила девушка со своими родными. Там и свадьбу сыграли. 'Смотри-ка, Нацмен-то - молодой да ранний!' Молодожёны стали работать в селе, она - в школе, он - на строительстве, которое и там, в глубинке, как и во всей стране, шло полным ходом. - Страна росла!
  А пока...
  А пока неслось над слободою веселье: душевно заливалась гармошка-сводница, и плакала она, пронзая тишину сердечным перебором.
  До самой зари хороводилась молодежь.
  Вот уж и солнце встаёт на горизонте, а в слободке всё плывёт: 'Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь...'; 'Не уходи, тебя я умоляю...'
  И жизнь идёт своим чередом.
  После свадьбы
  А супруги стали жить-поживать и добра наживать. Как в сказке. Завели порося, утей да курей. После тяжёлой работы и доброго ужина Захар садился на крылечке и Натуся - рядышком. Он на гармошке играет, она подпевает. Курочки с цыплятами зёрнышки подбирают, петушок-хозяин червячков находит - семейку созывает.
  Так дружно у них всё - любо-дорого поглядеть.
  *
  Сегодня - выходной. Ещё утро толком не наступило, а уже тепло - на радость! С утра пораньше на весь двор уж и пластинка играет - Изабэлла Юрьева настроение подымает:
  Саша, ты помнишь наши встречи В приморском парке, на берегу? .. Весенний вечер, Каштан в цвету? .. Так незаметно бегут года....
  В стайке куры, утки копошатся - завтрак ждут. Боров повизгивает. Захар направился с ведром помоев к поросёнку. Наталья, позёвывая, во дворе овёс горстью разбрасывает: 'цып-цып-цып!' Куры с шестков послетали, ринулись к овсу, крыльями хлопают!
  - Захар, выгони-ка чушку за ворота, пусть понежится в луже - вон благодать какая!
  - Натуська, слышь, - кричит из поросячьей стайки муж, - кто-то жмых стащил! Смотри-ка: всё подчистую из бочки выгребли.
  Кинулись Захар с Натальей туда-сюда - искать вора. У соседей спрашивать. Ну а кто же безлунной ночью-то увидит? Только хорошенько рассвело - снова пошли по слободке. Да и заметили тоненькую тропку из жмыховой муки. Тропка привела к воротам... Яшки-Клопа!
  - А ты за руки хватал ли чё ли? - высунулась из калитки мать Яшки - Фёкла. - У нас для козы свой жмых имеется - Яшка вчерась привёз.
  Да, поняли, конечно, Захар с Натальей, чьё это пакостное дело. Однако, потоптались у заплота да так, не солоно хлебавши, и ушли - оно и правда, за руку-то воров не поймали.
  'Ну и Клоп... неужели подловато мстишь мне за свои зубы да за Натусину нелюбовь к тебе?' - горько думал Захар.
  С тех пор молодые завели себе огромного пса - тот днями и ночами гремит цепью - добро стережёт.
  Первомай -
  Первое мая 1941 года - праздник весны, труда и цветов. Праздник жизни! Высокое солнышко с удовольствием гладит своими золотыми лучами окрестность. Густо парит тяжёлый запах талой земли. Проснулись подснежники, кивают жёлтыми головками одуванчики.
  Дивное утро! Кругом красным-красно: море флагов, знамён и транспарантов! Городок полыхает! Улицы заполонены нарядно одетым людом - весь городок высыпал на демонстрацию! Всюду слышна музыка. Песни, гармошка, частушки, пляски! Настроение - лучше некуда!
  Центральная площадь. На фасаде детского дома - большой портрет вождя с надписью: 'Слава великому Сталину!' На зданиях - портреты членов партии и правительства. На трибунах -руководство города и передовики производства - стахановцы.
  Но вот раздаются торжественные звуки духового оркестра - появляются ровные колонны спортсменов во всём белом, в их руках трепещутся алые знамёна.
  Идут дошколята в трусах и майках с транспарантом: 'На защиту СССР будем всегда готовы!' Ребятня - будущее страны, будущие защитники!
  А вот в красных галстуках - пионеры, воспитанники детского дома, старательно несут огромный портрет главы государства: 'Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!'
  С трибуны директор детского дома Надежда Романовна в громкоговоритель читает:
  - Приветствуем воспитанников и коллектив педагогов-воспитателей и служащих детского дома номер один! К новым учебным и трудовым успехам! Ура, товарищи!
  - Ура!
  Тут же и Филимон Петрович приветствует своих работников. И секретарь горкома партии сказал добрые слова.
  Одна за другой осторожно поплыли автомашины, укрытые портретами Сталина, Ленина. С трибуны несётся: 'Горячий привет родному Сталину!', 'О каждом из нас заботится Сталин в Кремле!', 'Усилим сбор средств голодающим детям стран капитала!' На борту грузовиков - гимнасты становятся в 'этажерки'.
  Завершают шествие трудящиеся. Они помахивают веточками с искусственными цветами. Папы несут малышей на плечах. 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!' - кричат с трибуны передовики производства.
  Разнобоем там и здесь играет гармошка: 'Утро красит нежным светом...', 'Расцветали яблони и груши' - Это Вилен затевает, Захар и Наташа поддерживают. Им подпевают из колонны. Откуда-то летят сердечные страдания:
  Дайте в руки мне гармонь - Золотые планки!
  **
  Спят курганы тёмные
  *
  И кто его знает, Чего он моргает.
  *
  Кипучая, могучая, никем непобедимая, Страна моя, Москва моя - ты самая любимая!
  *
  Широка страна моя родная, .. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек.
  - Будем верны делу Ленина и Сталина! Ура, товарищи! - несётся из громкоговорителя на трибуне.
  - Ура-а!
  По краям дороги следят за порядком милиционеры. Среди них - с красной повязкой, строго поглядывает на всех Яшка-Клоп.
  *
  Отшумел Первомай
  Начались трудовые будни. Всю неделю было прохладно, и тучи поливали землю.
  Наташа не снимала фетровые ботики на толстом каблуке - в них было тепло и сухо. После работы забежала к родителям - навестить и согреться. Отец сидел за столом и читал газету. Мать возилась на кухне. 'А, дочка, проходи-давай, я счас. Пирог подходит'.
  - Мда... - отложил газету отец, - везде диверсантов и шпионов понатыкали капиталисты чёртовы. Пахнет, пахнет войной. Хотя... вот пишут: 'слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы' Но... всё же не верится чё-то...
  - Да какая война-то, папка? С кем? Со всеми дружим, всем помогаем. Даже нечего и переживать. - Наталья игриво пропела из фильма, на днях увиденного: 'Броня крепка, и танки наши быстры!' Если и надумает какой-то придурок, дак мы ему быстренько бошку открутим!
  Начало
  Июнь на исходе. Хороший воскресный полдень! Захар с утра копает погреб - будет куда на зиму ссыпать картошку-моркошку.
  -Захар! Э-эй! Ты дома, аль нет? - в заплот стучится Фёкла.
  Захар выпрямился, отёр пот со лба.
  - Чего тебе?
  - А где Наталья-то?
  - Да в магазин пошла. А ты чё хотела-то?
  - Слышь... ты ничё не слыхал?
  - Не понял...
  - Да вот и я толком не поняла - Чё-то Яшка мой бледнёхонек весь на службу погнал... и мне ничё не сказал... уж не война ли? Всю ночь во сне красного петуха гоняла. А огненный петух-то снится к войне. Помню, перед Первой-то мне тоже снился огненный... Предчувствие у меня нехорошее... Думала, может ты чё знаешь...
  - Да ты чё, тётка, с ума сошла? Какая война? Чё мелешь-то? Совсем старуха...
  - Захар! - По улице бежала Наталья. - Народ на площадь созывают, говорят, важное сообщение какое-то будет. Бросай всё - айда-давай!
  - Погоди-ка, и я с вами! - ковыляла следом Фёкла, не отставая.
  Солнце грело вовсю. Окна в домах - настежь - оттуда смех, музыка, разговоры. Мальчишки, радуясь погожему дню, пинали мяч. Торговали палатки со всякой снедью. Покупатели и зеваки улыбались, видно, что у людей хорошее настроение.
  И вот она - площадь. И глухо бормочущая толпа перед длинным чёрным репродуктором на столбе. Из трубы раздался треск, толпа оживилась. 'Да тихо!' - пронзительно закричал кто-то. Воцарилась гробовая тишина.
  'Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление...... Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами!'
  Война. Председатель Совета Народных Комиссаров Молотов официально сообщил о начале войны. Вот это да-а... Да как же пропустили-то? Уже бомбят. И люди гибнут. И всех и каждого караулит Смерть. Так 22 июня 1941 года стал днём проклятия
  'Ура! Войнушка!' - орали буйноголовые мальчишки. Им давали подзатыльники: 'Дурни!'
  Тут же у горкома партии собрался митинг.
  - Товарищи! Мы эту сволочь так попрём, что она драпать будет без оглядки! Помяните моё слово: через две недели, как раз в Петров день, будем в Берлине чай пить! - ободрил собравшихся парторг местной фабрики.
  *
  - Конечно, армия наша сильная. 'И танки наши быстры' - не зря в песне поётся. Но как так случилось-то? Такая дружба с Германией... и вот-те на! - удивляется Захар.
  - Теперь будет о чьи рожи кулаки почесать! Мы быстренько эту сволочь... оглянуться не успеет, как окажется на кладбище. - уверенно говорит Вилен.
  Да, наконец-то! Подросшие страшно завидовали отцам и дедам! Молодые с нетерпением ждали, когда же, наконец, и им, молодым, выпадет за отчизну постоять! Аж руки чешутся - поддать гадам!
  *
  Утро. Вилен быстрёхонько вскочил с постели: не опоздать бы на фронт! А то... не ровён час, немецкие пролетарии вдруг революцию подымут, и тогда уж... Молодой человек плеснул воды на лицо и, не позавтракав: 'Мама некогда!', бегом в военкомат!
  Вся молодёжь уже здесь: и парни, и девушки. Вилен, Яшка и Захар в ожидании... Вот... сейчас вызовут...
  А рядом на стадионе, видать, ещё с ночи полно районных призывников. Как на ярмарке: повозки, женщины, дети. Многие хорошо навеселе. Тут и гармошка, и песни, и плач с причитаниями.
  Всех, кто собрался у военкомата, выстроил в две шеренги приземистый комиссар с заметными мешками под глазами. Он хрипло скомандовал: "Рровняйсь! Смирно! Кру-угом! Бегом отсюда - марш!' Вдогонку крикнул: 'Ждите повестки!'
  Парни - в райком комсомола. И там: от ворот - поворот. Что делать? Оставалось ждать.
  И, как бы ребята ни стремились понюхать фронтового дыма и грудью встать за родину, им дали бронь. Каждому сказали: 'Здесь твой фронт. Ты здесь нужнее'
  *
  А вот Расимке-Нацмену повестку в своей деревне вручили на пятый день войны. Он-то сразу был уверен, что его заявление об отправке на фронт рассмотрят положительно. Так и случилось. Расимка знает, что приятелей: Артиста, Цыгана и Клопа оставили в городке. А вот он - Расим, уже завтра будет воевать за Родину! Да, там - на небесах, дед гордится им, уверен внук. И в семь утра он, как штык, должен быть в военкомате со всеми 'причиндалами'! Вот теперь-то придётся повоевать по-настоящему! Это не какие-то там кулачные мордобои.
  Председатель колхоза дал справную лошадку, и все три дня, что парню отводились на сборы, он ездил в лес - собирал валежник и рубил березняк на зиму. Сделал заготовку и успокоился за беременную жену-Дашу - всю зиму будет в тепле. А Даша пригорюнилась:
  - Чему радуешься? Не на танцульки ведь идёшь - на смерть, - пожурила она супруга.
  - Я - мужчина тебе или... как? - шутил Нацмен, укладывая в походный мешок бельё, сухари и печенье.
  В последний вечер пришли деревенские: сидели-выпивали, закусывали. Вздыхали, ободряли:
  - Ну ты там, на войне-то, поаккуратней!
  - А, может, там и моего где встретишь? Дак, передай, что, мол, мамка ждёт!
  Песни в путь-дороженьку пели. Председатель сказал напутственные слова:
  - Служи честно. Бей гадов без сожаления! Плохо, что меня не берут - показал бы им, где раки зимуют!
  Председатель был одноглазый и носил чёрную повязку ещё с Финской. Расимка играл на своей губной гармошке и себе же подпевал: про любовь, про разлуку, про неродившегося сына-богатыря.
  Даша прилипла к мужу и плачет. "А вдруг, в последний раз я целую её? Как она будет без меня?" -думал Расим. Но... защитить страну обязан.
  Поздним вечером он уходил из дома, крепко поцеловал Данечку. - Было тяжело и грустно. Он запомнил свет в окне. Ну вот уже и овраг, и деревянный мостик. Расим оглядывается, а огонёк в окне горит, как будто посылает ему прощальный привет. Ложбина и... в последний раз мелькнул огонёк и пропал. Прощай, Данечка, мой дорогой огонёк! Я вернусь к тебе, я обязательно к тебе вернусь!
  *
  Быстрой председательской двуколкой довёз призывника конюх до военкомата. Новобранцев много и немолодых в том числе. Послышалась команда: 'Стройсь!' Выдали обмундирование: кому-то - ботинки с обмотками, Нацмену - сапоги. Считал, что повезло. Строем повели в баню. 'За-певай!' Это ночью-то! Все молчат. 'Запевай!' Пришлось Расиму голос подать:
  'Ты не плачь, не плачь, моя Маруся, Я морскому делу научуся...'
  Песню, можно сказать, он не запел, а, всхлипывая, заорал. Строй вразлад подхватил. Так с песней и промаршировали до бани.
  Ну а далее: медкомиссия, баня, стрижка наголо. Кормёжка и сухой паёк на дорогу. Всё быстро, чётко, без суеты. Утром - товарный поезд. Расим занял второй ярус, где сена побольше. Постелил свою шинель-скатку*, мешок - под голову и уснул - свалила с ног ночная канитель. Дружный храп солдат. Вагоны пошатываются из стороны в сторону, доски скрипят - состав катит по рельсам, то, замедляя, то, ускоряя свой ход.
  Расимке что-то непонятное снится во сне...
  _____
  * шинель-скатка - шинель, свёрнутая в трубку и связанная в концах для ношения через плечо
  
  Но вот поезд затормозил, загрохотал, дёрнулся и - замер на месте. - Прибыли в пункт назначения. Там формировалась стрелковая дивизия. Поселили всех в казарму - бывшую среднюю школу. Постелью служили голые дощатые нары, которые красноармейцы на ночь покрывали опять же шинелью и портянками. Дисциплина военная, как положено: в шесть утра - подъём, зарядка, строем - в столовую на завтрак.
  Кормили негусто: чашка ухи, либо суп гороховый. На второе - толчёная картошка, пшённая или гороховая каша. На третье - чай. Многим мужикам еды не хватало на первых порах. Кто был при деньгах, бегал на рынок. Торговки вразнобой предлагали свою снедь:
  - А вот хлебушек свежий!
  - Картошечка варёная, кому картошечка? Налетай!
  - Сальце, свиное сальце! Бери, бери, сыночек - свеженькое! Поешь - 'спасибо' бабке скажешь!
  *
   Приняли присягу и стали проходить курс молодого бойца: на стадионе по восемь-десять часов учились владеть оружием: пулемётом, винтовкой, штыком по соломенным чучелам. Учились метать муляжные ручные гранаты на фанерные цели, надевать противогаз.
  После ужина - чистка оружия, и минут тридцать личного времени: хочешь, читай, воротничок подшивай, письма пиши...
  Каждые десять дней - баня и обязательная прививка под лопатку.
  Конечно, Расим скучал. И писал письма каждый день: Даше, председателю колхоза, деревенским приятелям. Ну и, конечно, Яшке-Клопу, Виленке-Артисту и Захарке-Цыгану. Сообщал, что вот-вот на передовую!
  Постепенно Расим входил в армейскую колею.
  *
  И вот очередное построение. Хмурый лейтенант обратился к строю:
  -Товарищи красноармейцы! Напоминаю о сохранении вами военной тайны: никаких дневников! Никаких подробностей вашего местонахождения и деталях службы в письмах. Письма должны быть оптимистичными и содержать веру в победу. Строго напоминаю о военном трибунале в случае нарушения требований военного времени. Докладываю: все ваши письма читаются надзорными службами. - Офицер обвёл солдат внимательным взглядом, помолчал. - Кроме того, с населением ровно, как и между собою, лишнего не болтать! Каски не снимать. Спиртного - ни грамма. И зарубите себе на носу: после команды 'в атаку!' - ни на что не отвлекаться! Раненому бойцу помогут санитары. Разрешается: на ходу бросить ему индивидуальный пакет. Остановка для оказания помощи будет считаться бегством с поля боя со всеми вытекающими последствиями. Вам всё ясно? - он посмотрел на солдат. - Кому неясно - шаг вперёд!
  Ясно было всем.
  А через неделю в казарму прибыли командиры-'зазывалы', распустили строй. "Кто в артиллеристы - ко мне!", "В автоматчики? Ко мне!", 'Кто в разведку?' Все, обгоняя друг друга, кинулись в 'разведку'! Но там нужно было пятнадцать человек. Расимка попал в 'автоматчики'.
  Новая казарма в каком-то клубе. Вместо кроватей - стулья. И снова учёба: как быстро и правильно окапываться. - Война дышала в лицо, и было голодно.
  В июле дивизия получила приказ срочно грузиться в эшелоны.
  Ехали ночью. Куда? Никто не знал. Ходили разные догадки. Но, вскоре стало ясно: к Сталинграду. Затормозились на одной из станций: пути разбиты, дома горят. Сгрудились сгоревшие военные эшелоны. Кругом трупы красноармейцев, снуют белые фигуры с носилками, слышен неясный говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. 'Вот это да...' Столько мёртвых Расимка не видел никогда.
  Через десять часов пути восстановили. - Протяжный гудок паровоза - вагоны дёрнулись, и, скрипя и повизгивая, медленно покатились по рельсам. Поехали. Светило - высоко в зените. Всё чаще беспокоят самолёты. До фронта оставалось чуть больше ста километров, поезд остановился. 'Вы-гружайсь!' Быстрое построение и - шагом марш: по сорок-пятьдесят километров без передыха!
  Степь сплошная - ни деревца. Солнце жарит беспощадно. Везде пыль. Трава и обочины дорог от пыли серые, как от цемента. Красноармейцы покрыты этой пылью с головы до ног. Усталость и волнение нарастали. Расим старался превозмочь тупую боль в спине и отёкших ногах. Губы пересохли, хотелось есть и особенно пить. Он поболтал фляжку, воды - ни капли. Изматываются солдаты на этой сковородке - теряют силы и даже сознание. Тот упал, другой.... Медсанбат подбирает - кого-то откачивает. Расимка держится из последних сил - глотает клейкую слюну. В конце колонны еле плетётся худущий красноармеец. Что-то шепчут его растресканные губы. Метрах в ста виден колодец. Солдат сделал шаг-другой и кулём повалился на сухую землю. Подошла повозка. - Положили обессилевшего, рядом сбросили его 'причиндалы' - скатку, ружьё, каску, мешок, лопатку. Вся амуниция к солдату прилипает, как бородавка. Везде с собою. Тяжело-легко - тащи!
  А вот и колодец. Рядом - корытца для водопоя скоту. Короткая задержка.
  - Много не пить! - слышен приказ ротного, - ноги отекут ещё больше. Какие из вас ходоки потом? Фляжки наполнить.
  Красноармейцы, конечно, пьют, поливают себя прохладной водою. Теперь полегче. Поливают и худущего на телеге... бесполезно - он умер. Кое-как в тверди степной вырыли могилу.
  У Расимки на душе кошки скребли - ещё и боя не было, а уже сколько смертей! И сам он - жалкий, голодный, измочаленный. Как-то не так он представлял себе войну.
  Солнце клонится к закату, жара стихает. Ну скоро ли, наконец, привал-то на отдых и обед? В животе урчит - сил нет.
  - Братва, жрать-то будем сегодня? - выкрикнул из строя высоченный парень в очках и обмотках.
  Все разом загалдели. Несколько десятков пар глаз устремились к старшине. Тот пояснил, что кухня пуста: основные продукты и фураж для лошадей - в других эшелонах, которые застряли где-то на развороченных немцами путях.
  - Подвезут, но, когда - неизвестно. Панику отставить!
  И опять - без горячего, опять сухой паёк. Никакого привала, и снова - 'шагом марш'!
  А вот и берег Дона. Предстоит пройти почти два километра по железнодорожному мосту через реку. Но... команда: 'Стой!' - короткая важная информация.
  - Товарищи бойцы! Нам всем выпала великая честь сражаться в этих местах. Здесь, на этом мосту, в Гражданскую войну воссоединились армии: маршала Ворошилова и нашего дорогого вождя - товарища Сталина.
  - Хм, честь: 'сдохнуть!' - проворчал тот же парень в обмотках.
  - Разговорчики!
  И снова 'марш!' - Перешли мост. Правая сторона Дона. Остановка: 'Товарищи! Общая задача такова: мы должны вклиниться в расположение немцев, разбить их на группы и уничтожить!'
  И тут... гул самолётов. Команда: 'Воздух!'
  Люди - врассыпную! Огородами - в кукурузу. Расимке страшно - зуб на зуб не попадает. Но вот гул стих. Пронесло... Стало понятно, что фронт - рукой подать! Отдышались: ничего себе... Познакомился Расимка и высоченным парнем в обмотках:
  - Федька.
  - Я - Расимка. Все зовут Нацменом.
  - Ну, Нацмен, так Нацмен.
  Прошли ещё три-четыре километра и на голой каменистой высотке близ оврага заняли оборону. Неожиданно завихрило, и с плешивого склона ветер начисто смёл и унёс к подножию каменистую пыль. 'Без команды - ни шага назад! Окопаться!'
  Всем было приказано отрывать одиночные окопы. Расим уже знал, как это делается. Но хорошо сказать: рой землю! А грунт-то здесь крепче камня - солдатской лопатке - не по 'зубам'! Лома-кирки нет.
  - Штыком руби! - советует Федька.
  Да, остаётся... штык винтовочный. Стали ковырять штыками. Командиры делают вид, что не замечают. Скорей бы прокарябать щель и вкрутиться в неё... и забыться. Но не забудешься - в любую секунду появятся немцы.
  Появились! - Гул вражеских самолётов, визг, свист и взрывы миномётов. Крики раненых. Вскинулись дымные снопы. Заклубились облака взрывов. Всё перемешалось в единую какофонию. Комья земли и человеческие останки взлетают к небу. Кровь живых и погибших образует бурую лужу, и струйкой выливается по голому склону в ложбину.
  А впереди, скрывая бойцов от противника, колосится спелым зерном высокое пшеничное поле - хлеб. Самое время страды! Но не до страды сейчас! Немцы с самолётов подожгли пшеницу. - С треском понеслась на окопы огненная стена! Ужас охватил солдат, многие стали выскакивать из щелей! Расимка в панике тоже рванулся, было, от огня, но его дерганул сосед-Федька:
  - Расстреляют, дура! Прижмись плотней к земле!
  Понятно, что выход один - лежать. А бросишь оборону - погибель в любом случае: немцы держат на мушке и как зайца на ладони тут же пришлёпнут, или, как предателя пристрелят - свои... А сверху - самолёты с крестами висят и в упор колотят бегущих. Снизу миномёты сметают всё живое. Один за другим низом пошли немецкие танки. Расимку била лихорадка! Он со страху выхрипывал проклятья и плакал.
  Четыре танка взбирались наверх. Но... неожиданно танки враз повернули и, обойдя высотку, стали заходить в тыл.
  И тут сквозь гул Расим услышал приказ: 'Оставить высоту! Бегом в овраг!' Уцелевшие бойцы под огнём и завесой дыма скатывались по склону вниз.
  Это было первое боевое крещение Расимки-Нацмена.
  *
  Сильно потрёпанная дивизия отошла в тыл на перегруппировку и получения нового пополнения. При отходе минировали дороги. Взрывали мосты, нефтебазы. Шесть человек, среди них и Расим с Федькой, были оставлены в тылу для выполнения задания по подготовке и взрыву большого зернохранилища и склада горючего. Им давалось четверо суток. Бойцы торопились: вот-вот должны появиться немцы. Успели! - За трое суток справились и выполнили приказ командования. А после двинулись по указанному маршруту догонять своих.
  *
  Многими фронтовыми дорогами прошагал Расимка-Нацмен, закалился в боях, и не раз и не два смотрел он смерти в глаза. А для храбрости по привычке опрокидывал свои сто-сто пятьдесят спирточку, а то и побольше! Помогало. Он и секретные пакеты через передовую доставлял и в атаки поднимался, и у пулемётов лежал - палил из орудий прямой наводкой по врагу. Не щадил боец-Расимка своей жизни ради правды на земле!
  -Давай, сынок, ребята на передовой голодные, - просил старшина.
  И Нацмен с автоматом в руках и пищевыми термосами на спине и в руке, и с пайками - для защитников четыре километра пробирается сначала по хлипкому мосточку, затем по-пластунски под обстрелом по рытвинам и воронкам кормить ребят... живых.
  Бойцы - в окопах. Над головами щёлкают пули. И - взрыв! Воронка. И на краю воронки... вырастает солдатик - Расимка! За спиной - термос с супом, а в руке - термос с кашей. Парнишка увешан фляжками с чаем, водой и наркомовской водкой... Одна фляжка прострелена, и обливает Расимку кипятком. Но он этого не замечает, он рад, что добрался, что принёс горяченькую еду бойцам!
  - Ребята! - гаркнул он.
  Его мигом стащили за ноги назад в воронку. Фляжку с чаем подбил снайпер, и не исключено, что сейчас он метит в Расимку.
  *
  Бои, бои. Подолгу не меняли бельё, не мылись в бане - не до этого. Обносились вконец. Нательное и свитера, сапоги-ботинки снимали с немцев, да и со своих убитых. Вши кишмя кишели на каждом. 'Мылись' ночами в сугробах! Или в ручьях и речках, если бывали на пути. Иногда, конечно, и машины помывочные подходили.
  Частенько тыловики-снабженцы не торопились одевать солдат.
  Старшина сокрушается:
  - Прихожу к ним, а они сидят там, развалились - рожи красные: 'Чё, мудак, за обмундированием явился?' Я - им: 'Ага, ребята совсем обносились - рваньё одно' А этот... интендант сраный: 'А на хрена? Там же всё равно вас всех поубивают! - и хохочет, как сволочь последняя: - Гляди-ка, обмундирование ему...' Ну терпеть дальше уже невмоготу, я выхватил гранату, руки трясутся со злости: - Ну, мать вашу! щас всех вас отправлю на тот свет!' Испугались: 'Да не бзди, счас получишь! Уж и пошутить нельзя... нервный какой. На, вот, расписывайся'. - Вот же тыловые крысы. Их бы к нам сюда, на передовую'
  *
  Да, приходилось. Всё приходилось Расиму: санитаром раненых с поля боя волок, убитых бойцов хоронил. Похоронил и очкастого Федьку - погиб в битве за деревню. Расимка ничего о Федьке у самого-то живого Федьки не спросил - не случилось, а у мёртвого искал медальон с адресом - не нашёл. Видать, как и многие, боялся Федька смерть притянуть медальоном! Искал ложку - не нашёл. Расимка тоже медальон не носит, на ложке адрес накарябал да ложку за голенище закладывает. Узнал только Расимка, что Фёдор на гражданке известным баскетболистом был. Да... Много хоронить пришлось... Порою, освобождая путь для быстрого наступательного марша Красной Армии, приходилось стаскивать с дороги и своих и немцев и наспех предавать земле в общих могильных ямах и тех и других. Земля-то-матушка одна на всех!
  Батальон каждые четыре месяца менялся почти полностью. Убитые, раненые, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулёза. Оставались единицы... Не успевали досчитываться товарищей, как их уносила свинцовая буря. Сегодня, к примеру, приняли с 'большой земли' пополнение, а к утру многих уже нет в живых. Война...
  *
  И всё время Нацмен сапожничал! Да уж, с обувью возиться ему - сам Бог велел! Ведь до войны сапожничал когда-то. А на фронте сапожнику - почёт и уваженье! Сколько километров протопали бойцы за годы войны - не счесть! А сколько валенок, ботинок и сапог развалилось тоже не счесть. От носков до каблуков подошвы отставали начисто. Что делать? Пока обувку подвезут, пока раздадут... а война-то не ждёт, километры считать надо. Ну и напихивали бойцы этакие стельки из пучков сена ли соломы между портянками и подмётками. А подошвы проволокой подвязывали к верху ботинок. После такого сооружения многие солдаты заболевали простудой, а на ногах вспухали кровавые мозоли-пузыри. Вот и повоюй в таком виде! Ну Расимка и раздобыл сапожные снасти, всюду их с собою таскал. Дратву в посылках Даша высылала.
  В часы затишья располагались бойцы где-нибудь в подходящем месте и занимались кто-чем. - Одни читали, письма писали. Другие крутили замызганный патефон с двумя пластинками: 'Ах, эти чёрные глаза меня пленили...' Третьи чинили драные гимнастёрки, штаны и скрутки-шинели. Расимка-Нацмен поудобнее садился на какой-нибудь ящик, закладывал себе в рот горсточку берёзовых шпилек и, напевая под нос свою татарскую песенку, одну за одной вынимал изо рта шпильки и ровненько с настроением вколачивал их в подмётку.
  Где-то далеко слышна канонада, видны дым и всполохи огня, а он, выпьет спирточку для настроения, и знай себе, поёт и постукивает молоточком или орудует крючком и дратвой!
  Сколько валенок, ботинок да сапог подбил-починил! Сколько ног солдатских от мозолей и ссадин уберёг из-за разбитой обувки. Скольких бойцов от простуд и болезней спас! Да, обувь на войне - важный пункт. Без еды солдат обойдётся несколько дней, а вот без обуви... какой он воин?
  А на привалах Расим письма своей Даше писал, играл на губной гармошке и пел по-татарски про любовь, про красавицу-жену, про сынков-близнецов-богатырей, которых пока ещё не видел! Пел про скорую победу и обязательную встречу.
  И всякое на фронте бывало: и смешное и не очень. И уже есть, что вспомнить! -
  Первые дни фронтовой службы. Ночь. Расимка - на ответственном посту: охраняет склады боеприпасов, что стоят вдоль дороги за высоким забором с колючей проволокой. Напротив - канализационная канава с бетонными рёбрами. Поперёк канавы - труба с полметра в диаметре. Труба мосточком лежит для перехода с одной стороны дороги на другую. Тут же - караулка часового-Расимки. Белые отблески и пунктиры по чёрному небу - шарят прожекторы, летят трассирующие пули. Вдали слышны взрывы снарядов. Захватывающее зрелище! Нацмен, как в гипнозе, раскрыв рот, любуется смертоносной красотой на куполе чёрного неба...
  Вдруг где-то совсем рядом, с бешеной силой грохнул взрыв! Расимка, напрочь забыл, что он - часовой! Сиганул со своего поста и пулей влетел в трубу-'мостик'! На полпути парень заклинился: ни взад, ни вперёд: трубу сто лет не прочищали! Чего там только не было! - Тряпки, бумага, камни, вёдра, кирпичи, колючая проволока... Расим чуть перевёл дыхание, и до него дошло: он же бросил пост! Боже! Что он наделал? Это же трибунал! Вдруг обнаружили? Срочно - на поверхность! - Тык-мык... никак! 'Вот это втиснулся!' Полная закупорка! К тому же - в парня насмерть вцепилась колючая проволока. Страх опутал Расимку! Но: 'нет! не возьмёшь!' - заорал он и, что есть силы стал продираться к выходу. Он толчками продвигался вперёд: в кровь исцарапался иголками ржавой проволоки, подрал шинель, и весь чумазый, как с поля битвы, всё же успел до проверки вылезть из трубы.
  *
  Армия наступала.
  Однажды Расима срочно вызвали в штаб полка. Его встретил низкорослый очкастый подполковник.
  - На минном поле застряли наши раненные разведчики с ценными сведениями, - низким хрипловатым голосом начал командир. - Приказываю: выбрать десятка полтора-два крепких бойцов из новоприбывших. Вынести и доставить в штаб раненых. Но это не всё. - Командир сделал паузу, подошёл к Расимке. - Поскольку ты - парень грамотный, необходимо выяснить и нанести на карту огневые точки противника. Задача ясна?
  - Так точно!
  Группа Расима по-быстрому из лапчатых веток и кусков бечёвки соорудила болотоступы и вышла на задание. Одолела неглубокую речку, осторожными тропами перебралась по заминированному болоту и оказалась у минного поля... Это чудо! - Все остались живы. Как говорят: Бог миловал! Но Расим
  Приказ был выполнен без потерь. И за эту операцию Расим получил медаль 'За отвагу'.
  Дни шли за днями. Война продолжалась.
  *
  А в тылу
  Тыл работал напряжённо для фронта, для победы!
  Приятели Нацмена-Расимки оставались в своём городе. -
  Вилен прошёл ускоренное обучение в институте и был отправлен на конезавод в село по соседству - сортировал и готовил лошадей к фронту. Приболевших - лечил, ставил на подкормку. Порою, чистил конюшни.
  Захар ремонтировал и изготавливал детали оборудования, прибывающего с прифронтовых районов страны. После смены три раза в неделю на конезаводе подковывал военнообязанных лошадей, которых отбирал Вилен для фронта.
  Якова оставили при своём особом отделе: 'У вас сейчас особенно много работы'.
  Молодым людям пришлось смириться: да, их работа нужна стране, но мысль, что на фронте уж точно без них не обойдутся, сверлила постоянно.
  *
  В первые дни войны народ с уверенностью ожидал сообщений о победоносном контрнаступлении Красной Армии. А иначе и быть не должно! Но... увы.
  - Что там произошло-то в самом деле? Когда конец-то? Уже две недели воюют, а Он всё молчит...- недоумённо и тихо спрашивал народ друг друга. - Все ждали, когда же по радио выступит Сам!
  Ну вот, наконец-то! - Площадь заполнилась людьми, все затаили дыхание... Товарищ Сталин из репродуктора на телеграфном столбе обращается к народу, к Армии и Флоту - сейчас объявит о победе!
  'Братья и сёстры... Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину... продолжается... не поддаваться провокациям, панике...'
  И вдруг тяжёлым молотом грохнуло в виски, захлестнуло сердце: "Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! Не смеют крылья чёрные..."
  Мороз по коже...
  - Ну это же просто невозможно слушать! - громко возмутилась какая-то бабёнка. - Они же обещали: враг не пройдёт, а на деле? -То захватили, это сдали! Чё же это делается-то? А смертей-то, смертей-то уже сколько! Вон, люди говорят, что...
  - Гражданка, пройдёмте, - к ней обратились двое в форме и повели к машине, стоявшей на обочине.
  *
  С огромного плаката, что на балконе здания горкома партии с тревожной суровостью смотрит на всех Родина-Мать и зовёт на фронт. Каждодневным набатом ударяет голос Левитана: 'От Советского Информбюро...'
  Но не все ещё ясно понимали, что у каждой семьи за порогом дежурит смерть.
  **
  И всё же добился Захар отправки на фронт. Его место кузнеца заняла мужиковатая баба.
  Тётка Фёкла - Яшкина мать, передала от Яшки пожелания хорошей службы: 'Не смог проводить - сутками дежурит'.
  - А это тебе, - протянула две пары толстых носков.
  - Вот спасибо-то!
  - Носи, Захарка, на здоровье! Ногам тёпленько будет. Из козы начесала да суровую нитку на пятку добавила - рваться долго не будут.
  Наконец-то завтра - в поход!
  Ночь. Сон не идёт. - Захар лежал и глядел в потолок. Мысли метались по кругу: 'Как оно там будет? Как Натуся останется одна?' А Наташа спала, безмятежно посапывая. Мужчина вздохнул: 'Красивая... И чего тебе, Захарка, не спится-не лежится? - спрашивал он себя, - всё будет... как прежде. Быстренько наломаем бока немчуре... Вернусь... рубаху надену... гармонь возьму...' - В мягком свете ночника маячила перекинутая на стул любимая красная рубаха, надёванная последний раз на свадьбу. Едва мерцающий огонёк стал совсем тусклым... Наплывающая темнота сковала веки.
  Рано утром жёнушка радовалась, с удовольствием глядя, как Захар жуёт пирожки с капустой - стряпать их она большая мастерица! Наталья ещё с вечера собрала своему новобранцу вещмешок, куда, отдельно в сумку, уложила вещи, к ним - каравай свежего хлеба и пирожки с капустой. В другую котомку - мясные продукты: варёную курицу и добрый шмат сала, приготовленного из накануне забитой чушки.
  -Вот и хорошо, солёное - не испортится. В дороге будет, чем зубы занять. Ещё и поделишься с кем-нибудь.
  *
  - Спасибо... Натуська, спасибо, что ты есть у меня... - только и смог сказать Захар. Крепко обнял жену, тёплую, родную. И легко вскочил в кузов полуторки, где уже сидели призывники. Машина рванула с места. Новобранцы хором грянули: 'Уходили комсомольцы на гражданскую войну!'
  Наташа махала рукою и бежала за бортовушкой.
  - Буду ждать тебя, Захарушка! Береги... береги себя!
  Платок слетел с головы на землю. Волосы растрепались. Она голосила навзрыд. Захар, держась за борт машины, привстал, подался вперёд: 'Натуся, милая, я вернусь! Обязательно вернусь...'
  Она, переводя дыхание, сбавила шаг. '...Буду ждать...' Наталья ещё долго провожала взглядом полуторку и всё махала и махала мужу рукою.
  Нет, Захар не был кремнем, из которого невозможно слезу выжать. Он тихо плакал.
  *
  На станции уже много призывников. Всех наголо постригли. После медкомиссии выдали обмундирование и направили в баню. И тут Захар обнаружил, что спёрли носки - подарок тётки Фёклы! Обе пары. 'Тьфу, зарраза! Ну надо же, а! Растяпа чёртов! С кого теперь справлять? Хм, да и кто признается? Есть же сволочи на свете!'
  А позже новобранцев сводили в местную столовую, потом в кинотеатр на митинг и ночью погрузили всех в товарные вагоны. На одном из вагонов - большая пятиконечная звезда, на другом надпись: 'Смело мы в бой пойдем!'
  Захар пристроился на верхнем ярусе ближе к двери. Вещмешок повесил на гвоздочек. В вагоне было холодно, и он лёг спать прямо в полушубке... Сквозь сон чувствует, как Натуся гладит его по щеке бархатными руками. Ясно слышит её шёпот: 'Захарушка, родной, мой... Вставай, поешь - напекла твоих любимых... с капустой...'
  Цыган вскочил! Кругом молодецкий храп, и стук колёс. 'Лучше бы не просыпался...' А утром он не обнаружил в вещмешке котомку с курицей и салом. 'Грабанули! Ну что за гады, а!' Захар выматерился на своё головотяпство самыми последними словами! 'Наелся, дурень! Ну, нет, чтобы мешок себе под голову положить! Мало мне, олуху, носков, дак ещё и сало надо было...'
  Так начиналась Захарова армейская жизнь.
  *
  Военный городок или, как его называли, учебка. Тут Цыгану предстояло пройти курс бойца. Здесь всё: казармы, санчасть, столовая, склады, баня, спортивная площадка с полосой препятствий. Внизу - широкая река и глубокий овраг.
  Казармы - трёхэтажный бревенчатый дом. Рота связистов, в которую вошёл и Захар, заняла первый этаж. Деревянные двухъярусные нары. Матрасы, подушки, простыни, наволочки, полотенца - всё, как положено. Дневальный на выходе, возле - открытые пирамиды с винтовками, ящики с патронами и боевыми гранатами.
  За учебкой через овраг с деревянным мостиком, висящим на толстых тросах, - большое открытое поле.
  Захару, как и всем прибывшим, было всё необычно.
  И на второй день началось обучение азам военного дела, в том числе и переправам-плаванию в одежде. Требовались строгая воинская дисциплина и точное выполнение распорядка дня. Наряды за каждую мелочь щедро раздавались налево и направо. Изматывали марш-броски на десятки километров.
  - Ничего, как говорил Суворов: 'тяжело в ученье, легко в бою'!
  Питание было скудным, и некоторые ребята во время занятий падали в обморок. В санчасти их подкармливали и - снова в строй. А вот дезертиров не было.
  Захару подготовка давалась легко. Он был всегда чисто и аккуратно по форме одет. Крутил "солнце" на турнике, высоко прыгал через коня, мастерски владел рукопашным боем. Далеко метал гранату, отлично стрелял. Окапывался быстро. Словом, подготовка в учебке - хорошо воевать. А ещё, как и многие красноармейцы, он сдавал кровь, за что получал сливочное масло и сахар
  Легко в бою
  Начались военные пути-дороги: голодные-холодные, бессонные, боевые. И всякие.
  *
  Летят пули, рвутся снаряды, оборвалась связь. Приказ: наладить. Срочно! Захарка-Цыган и боец Панов хватают катушки с кабелем - на загривки, телефонный аппарат, винтовки и бегом-бегом по проводу... Стоп! - обрыв. Длинный? Один ли?..
  Бойцы закрепили концы старого и катушечного проводов, потянули, разматывая рулон. Всё ближе и страшнее гудит и взрывается земля. Пот льёт, как из ведра, заливает лицо, разъедает глаза.
  Снаряды со страшным свистом пролетали, не долетали, рвались рядом. Связисты едва успевают смахивать пот. И - всё вперёд и вперёд, чуть пригибаясь.
  - Зараза, где конец-то?
  - Да вот он!
  Бойцы подтянули провод к оконечному пункту, соединили. 'Слава богу!' Но тут земля взвилась фонтаном, и Захар увидел, как разорвавшийся снаряд порвал уже протянутый провод на части. 'Чёрт!' Он подбежал, схватил концы проводов и стал связывать. Панов возится с другими концами. Оба стараются глубже запрятать провод в канавки. А снаряды летят и летят, и каждому кажется: вот-вот разорвёт именно его. 'Ну этот точно - в меня!' Сердце бешено колотится и готово выскочить из груди!
  Но руки... руки окручивали проводки. Панов тоже приподнялся. 'Наконец-то!' Захар послушал в трубку - связь есть! Задание выполнено. Вдруг в глазах его потемнело. Он кулаками протёр веки и увидел свежую воронку метрах в трёх от себя. Вскочил, сделал шаг-другой... и почувствовал слабость в левой ноге... Захар понял: 'Ранен'.
  - Ложись, убьют! - закричал Панов. Щупленький, сам, рискуя, он схватил Цыгана в охапку и дотащил до окопа. А снаряды лупили и рвались, не переставая. Кровь ручьем лилась из обеих ран. Панов быстро перетянул товарищу раны. Перевязал. А нога была уже сама не своя! Ползком-ползком добрались до безопасного места. И, тихонько один, подставив худенькое плечо, а другой, приволакивая ногу и опираясь на плечо своего спасителя, приковыляли в часть.
  В тот же день Захара отправили в госпиталь.
  Война - Расим
  Осень. Ливневые дожди. Все огневые точки молчат. Самолётов нет.
  Немцы окопались на возвышенности. Окопы красноармейцев - в низине. Дождём заливает. Видно, как немцы копошатся наверху
  - Свои канавы осушают, гады! - ворчат бойцы.
  Но разглядывать врага нет времени - не до них: из своих траншей выливать воду надо! Работы полно - окопы глубже двух метров. Каждый вылез на поверхность и вычерпывает каской из своего.
  А немцы попрыгали в свои уже сухие канавы и лупанули по красноармейцам сверху из минометов!
  - Вот же суки! - выругался Расимка.
  Бойцы, матерясь на чём свет стоит, в одежде бултыхнулись с головой в свои окопы, полные воды. Ныряя и выныривая, спасаясь от снарядов, солдаты не переставали вычерпывать воду. Дождь кончился, солнце стало припекать-высушивать землю. На горку к немцам стало прибывать пополнение: бортовухи подвозили солдат. Те скрывались в окопах.
  - Смотри, сволочи, чё делают, а! Утопить хотят - не мытьём, так катаньем!
  И тут с дальних окопов красная артиллерия начала массированный обстрел немецких позиций. Подключились и ближние.
  - В атаку! В атаку, сказал! Поднять винтовку! - это лейтенант пинком гонит старовера Кондрата, что до этого истово молился в окопе, а сейчас бросил на землю винтовку: 'Не пойду против веры, лучше умру'. - Вперёд, сказал, твою в бога мать! Пристрелю, гада!'
  Лейтенант, стиснув зубы, застрелил дезертира.
  Грязные, мокрые и злые стеной поднялись красноармейцы в атаку! Мат-перемат! И тут же: 'Ура-а-а!' Шли врукопашную. Кололи штыками, рубили лопатками.
  *
  Нацмен вламывается в немецкий окоп, вскинул свою лопатку: 'Щас, тварь, череп раскрою!' Но вдруг видит: сидит у стены мальчишка - немецкий солдатик. Он трясётся, мотает стриженой головой и ревёт навзрыд: 'Mutti' -'мамочка', размазывая грязными ладонями сопли и слёзы. 'Ну ребёнок же совсем!' Опустилась Расимкина рука, не поднялась убить пацанёнка. Он - бегом из окопа: 'Выживешь - твоё счастье!'
  Много в той атаке полегло солдат с обеих сторон. Но немцы такого напора никак не ожидали. Красноармейцы освободили высотку!
  Захар - полевой лазарет
  Захар пишет безответные письма Натусе и лечится в полевом лазарете. Вернее, в лесном шалаше, собранном из веток деревьев. Стены сооружены из листов железа. Шалаш обсыпан землёю. Маленькое оконце и проём двери, покрытый брезентом. Цыган ест ягоды и пьёт травяные компоты, от цинги посасывает сосновую кору. Ему обрабатывают раны. К счастью, ранение оказалось нетяжёлым: 'Заживёт, как на собаке!' - утешил старый доктор. И через одиннадцать дней связист-Захар готов к строевой!
  *
  И снова - война. Проголодь. Снова передовая. И вши.
  Но счастье выпадало: снимали чумазых, обрямканных и завшивленных бойцов с переднего края и вели километров восемь-десять в деревенскую баню с парной. Местные жители, в основном, женщины, с радостью и слезами встречали бойцов.
  - Сыночки, родные, наступайте и дальше! - напутствовал местный старик, - гоните немца, гоните тварь эту в его берлогу!
  Кормили от всей души - несли и яйца, и сало, и борщ. Давали с собой продукты. А тот старик принёс полный мешок блестящих лаптей.
  - Возьмите, из лыка плетёные, надёжные. Воды не боятся. А, ежели и зачерпнёте, встряхните ногой разок-другой - вода, как с гуся скотится.
  - Да, это правда. На многих солдатах видал - аж позавидовал. Нога в них просто дышит, легко и не тесно, - заметил Панов.
  Бойцы, отдохнувшие, вымытые и переодетые в чистое, а то и в новое, затаренные провизией, возвращались на передовую. А напрочь замызганную и вшивую одежду побросали в костёр. Ух, с каким треском она горела!
  Бывало, мылись и в полевой бане. А то и машина помывочная подходила куда-нибудь в безопасное место. Бойцы мылись, а обмундирование жарилось дегазационной камере.
  *
  Сидят в окопах красноармейцы. Ждут приказа командира. Притих и Захар в своём окопе - про Натусю думает: чего это она на письма-то не отвечает? Вдруг кто-то тяжёлый прыгнул на него и прямо стальными тисками к земле жмёт! С трудом повернул голову Захар: ничего себе - два немца-мордоворота! Откуда взялись-то? Цыган и очухаться не успел, как те сбили его с ног! Кляп в рот затолкали. Шипят: ''руссиш швайн, капут!' Видно, Захара живьём хотели, как языка, к себе утащить. Но! Они же, бедолаги, не знали, что Захарка-кузнец - силы недюжинной! Что в кулачных боях - первым был, что подковы голыми руками гнул! Стряхнул их с себя, как мух назойливых, выдернул кляп. 'Ах, вы та-ак, мать вашу! И-эхх!' - изловчился Цыган, вывернулся. Силушка молодецкая взыграла: ухватил обоих за шкварники. 'Да вы на кого рыпаетесь?! На Захара? Получай, мр-разь!' Приподнял обоих да ка-ак стукнет их лбами раз, да другой! У тех разом кровь из носа! Сразу присмирели. В один голос закричали: 'Гитлер капут!'
  Забрал у немцев автоматы, себе на плечо кинул. А этих командиру сдал.
  *
  Снова - марш-бросок. На высоком берегу речки Малышки - село. Его и предстояло взять. Получен приказ: разведать, есть ли там немцы и наладить связь. Панову и Захару дали ГАЗик и автоматчиков для охраны и огневой поддержки.
  Километров двадцать ехали по пустой степной дороге - ни машин, ни людей, ни хутора. Но вот на возвышении сквозь сизую дымку показалось село. Смутно видны очертания машин; и непонятно, каких.
  Бортовушку оставили в ложбинке. Митька Панов с Захаром по-пластунски отправились выполнять задание.
  Живая ли техника? Танки? - Жутковато... и укрыться некуда. Молча проползли метров тридцать, залегли. Панов наблюдает в бинокль, шепчет: 'Танки'.
  Туман рассеивается. Уже и Захар видит танки, но чьи? Подползли ещё чуток. Вот и домишки - рукой подать. Затаились... Видят: из ближней избы выскакивает мужик в жилетке. Он, припадая на костыли, припрыгивает к танкам и... мочится!
  - Наш зассанец! Наш! - громко шепчет Захар. - Не боится танков, значит и...
  - Ага! И танки дохлые. Но... танки наши. А там рядом - искорёженные машины всякие-разные... И - никого. Понятно, бежим к своим!
  Радостно бойцы докладывают результаты разведки, ждут команды.
  А командиры, посовещались и, похохатывая, приказали: лихо ворваться в хутор со всей скоростью, на которую только способен ГАЗик! На передних крыльях - по автоматчику. Оба командира - в кабине с шофёром (а кабина - двухместная!) Захар и командир отделения - впереди по углам кузова. Ротный с автоматом и сержант Панов с карабином - в кузове облокотились на крышу кабины. Все - с автоматами наизготовку и со свистом - поехали!
  Машина-старуха кряхтит-дребезжит, на ухабах да рытвинах рычит-подскакивает! Пыль клубами поднимается! Раздувает ветер, пузырит шинели! Мотор ревёт-надрывается! Ребят на крыльях и в кузове мотает в разные стороны! Они хохочут сквозь мат-перемат! Машина-зверь хромоногим какуном скачет! Все кишки перетряхивает! Но... хорошо, что у 'удалого коня' скорость невелика, всего-то чуть больше сорока. Но зато пыли да гулу - хоть уши затыкай!
  И вот "врывается" лихая коломбина в хутор! И загарцевала с 'бешеной' скоростью да прямо по центральной улице! Пыль - столбом! Машина ревёт! Скачок и - бортовушка с визгом резко затормозила и встала, как вкопанная. А впереди... ого! - чуть ли у самого носа... три немецких грузовика! А немцы - в панике! Грузовики с включёнными моторами - готовы к бегу: уже с прицепленными миномётами! В спешке едва успевают запрыгивать в кузовы, их машины рвут с места!
  - Ха-ха! Удирают! Испугались!
  Да, не успели красноармейцы понять, что к чему, как немцы уже выскочили из хутора и - прямиком на высотку. И там сидели тихо, видно, приходили в себя.
  Просто везуха какая-то
  Бойцы зашли в крайний дом. Их встретили древние старик со старухой без удивления и радости.
  - Чё, отец, немчура-то, поди, надоела? - спросил Цыган.
  - Ох, и не говори, сынок... пожрали всё подчистую. Дак ить... то в одни руки попадаем, то в другие. Раз шесть - вот так-то. Слава те, хосподи, хоть сами-то живые.
  Бойцы осторожно стали осматривать разбитые и целые избы и окрестность. Да и в надежде найти какую-то провизию. Но съестного не нашли. А у стариков, понятное дело, нет ничего.
  - Как сами-то с голоду не помирают? - удивился Панов. - Ладно, пошли искать дальше.
  И тут... где-то хрюкнул поросёнок!
  - Ого! Откуда?
  Удивляться было некогда - кинулись за поросёнком! Тот подскакивал-подпрыгивал, поскользнулся копытцами и с визгом рванул под столбики какого-то сарая. Захарка метнулся следом! И вдруг... автоматная очередь со стороны, куда сбежал поросёнок!
  Парни чуть не нагадили в штаны! Они стояли в оцепенении и хлопали глазами. И тут они услыхали родное:
  - Да... в твою душу мать! Куда его черти унесли?!
  Это - на поросячий визг вынырнули три красноармейца с автоматами из другой разведгруппы. Они зашли в посёлок с противоположной стороны. И в поисках еды тоже гонялись за несчастным пороськой! И только чисто случайно не подстрелили группу Захарки-Цыгана.
  А кабанчик-поросёнок в этой суматохе оказался хитрее всех - забился в свой блиндаж и молчал, как партизан. У всех своя война.
  Захар с группой нашёл подходящую избу и установил там связь для командования.
  *
  - Жрать охота, - Панов - маленький, худенький и вечно голодный.
  - Знаешь, чё бывалые говорят? - успокаивал его Цыган, тоже мечтавший об ужине, - бывалые говорят: если пуля в брюхо попадёт, то пустые кишки легче вылечить. Стало быть... терпи, казак!
  Солдаты рыскали по хутору в поисках еды, и счастье им улыбнулось: в погребе одного из домов они нашли тушу барана, картошку, брюкву, лук и бочку солёных огурцов. Так что варили баранину - сами ели и ребят кормили наваристым супом, попивали спирточек и закусывали солёными огурчиками. А в одном из домов обнаружили полную коробку немецких наградных крестов.
  - Пленным на жопу цеплять будем! - хохотнул Митька.
  Через день немцы очухались и стали палить. Но их задавили входящие части Красной Армии.
  *
  И вот затишье - предстоит многомесячная оборона с двух сторон. С двух сторон - окопы. Между ними - контрольная полоса - болото и поле метров в двести-триста.
  На удивление - поле облюбовано зайцами. Хоть и трусоватые животинки, а не пугаются ни взрывов, ни человека - знай, плодятся себе в удовольствие. Ну и бойцам удобно - свежий провиант под боком - зайчатинка! Пируют и наши и немцы!
  Однажды удальцы-красногвардейцы поймали зайца, и повесили ему на шею лист бумаги с надписью: 'Hitler Kaput' (Гитлер капут!), а поверх прочно прицепили немецкий наградной крест, и пустили косого прямиком к немцам! И тут же услыхали крики с той стороны. Видно, с почестями встретили награждённого! А в наших окопах стоял гомерический хохот!
  *
  - Цыган, чё-то я... ничё не вижу, - пожаловался как-то в сумерки Панов.
  На следующий вечер большинство солдат тоже ослепли. Это была- куриная слепота, которая появляется с заходом солнца. А тут ещё цинга замучила: выпадают зубы - дёсны кровоточат. Да и одними дёснами много ли нажуёшь?
  - Всё - от недоедания, от нервов и от нехватки витаминов, - понял Цыган.
  Но вот удачное стечение: живое мясо - зайцы дополняют нехватку. Опять же болото надо обследовать - там могут быть зелень, ягоды. К тому же, на этом нейтральном поле растут сочная морковка и репка. Вот они, витамины-то!
  - А-а, теперь понятно, почему тут зайцев полно, и ничем их не напугаешь - морковка же для них самый деликатес!
  Вечерами, когда поле не освещалось ракетами, или в туман и дождь, бойцы по очереди ходили на посадку. Сегодня очередь Захара. Впереди - он с мешком, сзади метрах в пятнадцати от него - двое с гранатой и автоматами для прикрытия. И вот они ползком - на поле! И тут Захар слышит шорох...
  - Тихо, братва...
  И видит Цыган нос к носу - рыжего немца с мешком! Тот, остолбенел, моргает белёсыми ресницами. Оказывается, и он собирает репку с морковкой! Тоже витамины нужны. И вот они стоят на четвереньках, глядят друг на друга и, как по команде, каждый подносит палец к губам, дескать, тихо - соберём и разойдёмся по-хорошему, пальба с обеих сторон ни к чему. Так и сделали - нарвали по-быстрому полные мешки и - расползлись по сторонам! Потащили свои мешки с сочными витаминами каждый к себе! Конечно, командирам не рассказали. Зато и витамины ели каждый день. Из ботвы варили суп.
  *
  В конце концов, пропитание зайчатиной закончилось - то ли всех зайцев съели, то ли всё-таки оставшиеся зайцы разбежались.
  Но, голод - не тётка, стали потихоньку обследовать болота. Как раз и лапти пригодились! И всё же опасно - не утонуть бы - засосёт и - поминай, как звали!
  Собирали ягоды, листочки. Из живности... смелее всех - только лягушки. Пугливые птички-невелички при любом шорохе тут же срывались с места. Ловили лягушек, что делать, французы же их лапки даже за деликатес считают. Но ребята-окопники, обдавали кипятком царевну-лягушку, стягивали кожу, чистили их, как рыбу: бошки и внутренности выбрасывали, а потом на костерке на палочке, как шашлык, жарили. 'Вкуснотища! Прям, курица настоящая!' Несколько раз бобры попадались - ели бобровое мясо и нахваливали. Кухня снабжала пропитанием, но болтушка: чуток муки, разбавленной подсоленной водою, никак не утоляла голод мужиков.
  Осень капризничала - проливала слёзы. Дожди шли чуть ни ежедневно.
  Сидят в мокром и грязном окопе бойцы, в животах урчит. Вдруг слышат... шум крыльев и гортанно-хриплое: 'крёх -ррр... крёх-ррр'.
  - Утки! - заорал Маслов. - По крику слышу: крохали! С батей на них охотились. - Он прыгнул к своему пулемёту и, тут же открыл по стае огонь. И тут же с немецкой стороны застрочили по уткам. Изрядно уток упало на нейтральную полосу. Митяй Панов с Масловым бросились за добычей. Одновременно с ними выскочили двое пацанов-немцев. Все стали хватать подбитых птиц. Завязалась потасовка. Никто не уступает - парни-то все молодые, горячие, что те, что эти. И в руках у всех... утки! Машут ими перед мордахами, лупят по спине! Такая мушкетёрская дуэль. Но, в конце концов, утомились. Встали, посчитали добычу, разделили поровну с противником. И молча разошлись по своим окопам все в перьях и в утиной крови. Те и эти хохотали и хлебали утиный суп.
  В землянке
  Фронт продвигался вперёд и вперёд - на Запад.
  Часть сняли с окопов. Она с боем прошла сквозь посёлок Гульки, что на берегу неглубокой реки с таким же названием, и остановилась на опушке леса. Начальство расквартировалось в нескольких уцелевших домах, остальные - в сооружённых землянках.
  Ночами делали вылазки в ближние хутора и деревни, из некоторых выбивали засевших немцев. Те ожесточённо огрызались.
  Однажды, устанавливая связь в штабе, Захар с Митяем Пановым стали свидетелями приговора. - Сельская площадь. Много народу. Подошла бортовая машина, в ней - босые гражданские мужики со связанными за спиной руками и щитками на груди: 'Предатель'. Прямо в машине красноармеец одел всем петли на шеи, спрыгнул на землю - машина отъехала...
  - Айда отсюда, и так нервы ни к чёрту, - бойцы отошли и не стали смотреть, как дёргались и извивались тела предателей.
  *
  В часы отдыха, Захара одолевала безысходная тоска по дому, по Натусе. Он с грустью глядел на восток: там за бесконечными полями и лесами остались родные края и она - любимая родная жена. Цыган завидовал птицам, летающим в небе: 'Почему у человека нет крыльев? Полетел бы туда!'
   *
  Осенний полдень. На улице моросит дождь. Каждый занимается своим делом. Ребята балагурят за игрой в замызганные карты. Проигравшего бьют по носу, не больно, зато интересно. А кому сегодня выпадет нос подставлять? Проиграл Маслов - парень тощий и нервный. Он ползает и кричит 'ку-ка-реку!' Ребята весело ржут, щёлкают его картами по носу.
  - Да тихо вы! Карты порвёте, они и так еле дышат! - просит Маслов.
  Потрескивает железная бочка-печурка. Рядом сохнут портянки-обмотки. Кто-то намурлыкивает песню. Всё по-домашнему. Как будто и нет войны.
  Панов рассматривает фотокарточку.
  - Жена? - тихо спрашивает Захар.
  - Жена. Веришь, пошёл бы туда пешком или пополз на коленях за тыщи вёрст.
  - Да, и я тоже. Пришёл бы, пирожков поел. Она печёт - пальчики оближешь! хм... и ведь знает же, какую начинку люблю.
  - И моя вот... пишет: любит и ждёт. Писала, что огород засеяла. Уже и копать надо, а я вот... тут прохлаждаюсь...
  - Ничего себе 'прохлаждаюсь'! Ладно, не дрейф, Митяй, ей госпитальные мужики за щедрые ласки огород зубами вскопают.
  Это изгаляется язвительный, проигравший в карты Маслов. Панов кинулся, было, на остряка с кулаками: 'Какие госпитальные! Кому?'
  - Оставь, - удержал его Цыган, - дурак, он и есть дурак. Нервы побереги. - А Маслову сказал твёрдо: - Извинись.
  - Слышь, Панов, прости. Не со зла, честно слово!
  Письмо Натусе
  '... Натуся, милая моя, родная! Конечно, не время сейчас грустить! Надо бить фашистов и спасать нашу любимую родину. Спасать наш народ. Немец драпает, и это радостно. Но, если бы ты знала, голубка моя, как мне тоскливо без тебя! Почему не пишешь? Хотя бы строчку...
  Конечно, всем нужны стальные нервы и каменное сердце. Нельзя отчаиваться, безнадежно разводить руками... Верю, родная моя Натусенька, придет время, уничтожим фашистов, и мы снова с тобой увидимся, и снова будем жить вместе еще лучше, еще дружнее, чем раньше! Если бы ты знала, как я люблю тебя. Будь здорова. И прошу, родная моя, пиши мне'.
  Штурм высоты.
  И опять окопы. Вдали слышна канонада. Отдалённый гул самолётов. Однако, немцы ослабили огонь, поняв, что со стороны русских - затишье. Бойцы чистят оружие, пишут письма. Кто-то читает молитву, кто-то стихи. Неожиданно в окоп вваливается пожилой старшина роты - Иваныч с поваром. ('Иваныч' так его любовно называют бойцы). Заволакивают два громадных мешка и какой-то бачок. Там - большие банки американской свиной тушенки и немецкие сосиски!
  - Налетай, ребята! - Выкладывает банки: три тушёнки и пять сосисок. - Немецкие подарки! - смеётся он.
  - Вот это да! Живём! Такая вкуснятина! Как допёрли-то - тяжело ведь?
  - Ну! Еле допёрли... щас легчей будет - вам сгрузим дак. Самолёт фрицам вёз да промазал, сбросил всё на нашу сторону! - Ну, ладно, сынки, пируйте! А нам остальное разнести надо.
  Повар плеснул во фляжки каждому воды из своего бачка, и они с Иванычем поползли к другим окопам.
  Тишина на поверхности располагала к спокойному обеду. Ребята открывали банки с сосисками, Митяй Панов взялся финкой вспороть большую - с тушёнкой.
  - Тесно, зараза, не развернуться!
  Он по-молодецки выпрыгнул из окопа, уселся на край, ноги свесил в окоп и, прижав банку к животу, картинно размахнулся и - всадил в неё финку! В тот же миг раздался щелчок, и Митяй вместе с банкой замертво падает в окоп прямо на Цыгана! Немецкий снайпер не промахнулся!
  Цыган облился кровью и рассолом из банки с тушёнкой.
  - Митька! - заорал Цыган, затряс парня, - Митька... ну как же ты так... Митька... - он аккуратно опустил тело на дно, стал искать документы - написать родне - не нашёл ничего.
  Бойцы ещё не успели прийти в себя от смерти Митяя, так нелепо погибшего, не успели очухаться, снаружи утробный крик:
  - Подъём! Ребята, а ну гони эту суку фашистскую! За мной! Впе-р- рёд!" - это командир батальона Орехов. Его любят все, он не прячется за спины бойцов - проверено в боях не раз и не два! Это он с солдатом ест ту же баланду из солдатского котелка. Это он сейчас вытаскивает ребят из окопов. - Впер-рёд, сказал! Вперё-ёд! - Он пиннул под задницу нерасторопного Маслова: 'За свою мать долбай эту гадину, сказал! Твою в душу...' Тот с пулемётом бегом подкатывает ближе и строчит по немецким укреплениям. Ему помогает молоденький солдатик.
  Комбат, сломя голову, высоко подняв руку с пистолетом наголо, бежал впереди всех к немецким окопам. Бойцы - за ним следом. Те, видя атаку русских, усилили огонь.
  Снаряды разрываются, мины свистят. Красноармейцы падают: один, другой, третий. Кто-то поднялся, снова бежит.
  - Да твою же в душу!.. - опять кричит Орехов. - Ты чё тут расселся-то, а? А ну вылазь! Поднимай людей, и - вперёд!
  Из окопа, как ошпаренный, выскакивает молодой лейтенантик. Орехов ему рукояткой дал по спине: 'Вперёд, сказал! Поднимай мужиков!'
  Осень, но светило жжёт - кусает по-летнему. Трава от огня и солнца местами выгорела до тла. Идёт пальба, рвутся мины, бойцы падают в воронку, в окопчик, бегут, стреляют на ходу. Взрывы, гул - земля кипит! Охота пить. Пот заливает лицо. И пить... нестерпимо хочется пить! Кипят мозги, а ноги тянут вперёд! Гимнастёрки в соляных разводах, насквозь промокли - хоть выжимай! Злые распаренные лица, усталые глаза... А за плечами Захара - вещмешок да сидор Панова Митьки с полной кабельной катушкой - своя-то истощилась с прошлого раза! В руках автомат (подобрал у какого-то убитого бойца). Но Захар - парняга мощный, как ни крутила бы его война!
  Немцы не выдерживают атаки русских - выскакивают из окопов. Захар стремглав летит навстречу. Палит из автомата. - Немцы, вскинув руки, падают. Русские-немцы - сплошное месиво!
  Ну вот они, вот - немецкие окопы, рукой подать!
  Свист мины, и Захар, подобно плохому ныряльщику, плашмя тяжело упал в глубокий ров. Под ним - взрыв! Цыгана окатило вонючей жижей! - Лопнул раздутый труп немца. Под ногами - зловонный кисель! Цыган пулей выскочил из окопа: 'Да, твою же в душу мать! Тварина ты фашистская!' Его вырвало! Он, на бегу вынул из кармана тряпку, отёр лицо и голову, тряпку выбросил. Увидал воронку - вжался в неё плотнее. На спине - горб из вещмешка. Под мышкой - сидор с катушкой - не больно-то и вожмёшься! Слегка отдышался - чуток пришёл в себя. В воздухе стоит вонища от гниющих тел. А на поле сквозь разрывы слышно раскатистое: 'Урра-а-а!' Комбат орлом летает по полю - поднимает в атаку. Мечется под огнём немолодой санинструктор: оттаскивает в щели-ямы раненых, перевязывает. Снова тащит, снова перевязывает... Стоны, вой, свист, взрывы. Земля ходуном ходит. Земля взлетает в воздух с кусками человеческих тел. Рядом парнишка-солдатик схватился за голову, бежит, кричит: 'Ма-а-ма!'. Он споткнулся, осел на колени и заплакал: 'Мамочка моя...'. Тут его толкануло, он, распластавшись, обнял землю. К нему бросился санитар: 'Погоди... погоди... я щас, сынок!' и, убитый, свалился на солдатика.
  'Господи, пронеси! Господи, спаси и сохрани!' - молится Захар. Так же, как и молятся все бойцы, принимающие бой и удерживающие высотку. Плакать, орать - не было никаких сил.
  Трещат вражеские пулемёты. Косят немца и русские. Ноги подкашиваются, свинцовая усталость гнёт к земле. 'Госсподи, когда же этот ад закончится!' - шепчет боец, с которым поравнялся Цыган. 'Держись, браток...' - просит его Цыган.
  Самолётов и танков нет ни с той, ни с другой стороны.
  Остатки немецких солдат выскакивают из своих окопов, красноармейцы прыгают в их окопы, колют штыками, кроят черепа лопатками.
  К немцам прибывает подмога.
  Но как же хочется пить!
  Недалеко в ложбинке поблёскивает грязная лужица. Вокруг - трупы давно убитых. Эту водицу в дни обороны держали на мушке немцы и русские. Ходили по жребию - в сумерки, не днём, чтобы при солнечном мелькании не стать приманкой снайперов с обеих сторон. Так что, если удавалось чей-то стороне добыть в каске ли в котелке живительной влаги - было счастье. Не удавалось -добытчики пополняли открытое кладбище у ручейка. Трупы разлагались, но пить хотелось мучительно. Фильтровали жижицу в куске портянки ли в носовом платке.
  Так и сейчас. Немцы оставили окопы. Красноармейцы заняли. По жребию водоносы принесли воды. Съестными остатками своими и немецкими заправились, воды, худо-бедно, попили, измученные бойцы завалились спать.
  Но немцы позиции не сдавали. Ночью, как обычно, они отдыхали...
  *
  Временное затишье... В окопе появился комбат Орехов. Взволнованно сказал:
  - Связь со штабом пропала. Приказываю: восстановить немедленно! Выполнять!
  - Есть!
  Ночь ли день, задание выполнять надо! Дым стоит завесой. Темень. Но для Цыгана это и неплохо - не заметит снайпер. Нашёл провод - по проводу пополз искать обрыв кабеля. Долго полз. Наконец-то! Вот он обрыв! Вынул телефон, стал скручивать проводки, и тут... в грудь больно ударило - пуля! Одна, вторая! Третья! Полыхнуло! Раскаленной пылью глаза обожгло: 'Убили, гады! Натуся, прощай...' - прошептал Захар. Он, теряя сознание, изо всех оставшихся сил ухватил провода руками и, взяв в рот концы, крепко зажал их зубами!
  - Есть связь! - кричит в трубку Орехов.
  Вызвав пополнение и решив все срочные вопросы с командованием по телефону, Орехов забеспокоился. По всем подсчётам связист должен уже вернуться. Погиб...
  Вскоре подошла подмога, и немцев с треском раздавили - размазали по полю! И нашли Захара с проводом в зубах.
  - Спасибо, связист! Вот это настоящий солдат!' - сказал Орехов. - Вечная тебе память... Его документы сюда, кто он и что... сообщить родным.
  Бойцы перевернули Цыгана на спину и, доставая из кармана гимнастёрки военную книжку, вдруг заметили...
  - Живой! Он - живой! Пальцы шевелятся! Смотрите: пальцы шевелятся!
  Перетянули раны, воткнули укол...
  - Немедленно в госпиталь!
  Фронт. Вилен
  На городской площади на стенде, где ежедневно размещались свежие газеты, под стеклом висела карта. На ней флажками отмечались все изменения на фронте. После того, как фашистов разбили под Москвой, настроение у людей поднялось.
  Многие, кого не взяли в действующие ряды, добились отправки и ушли добровольцами. Пошёл на фронт и Вилен.
  - Не посрами, - обнимая сына, сказал на прощание отец - Филимон Петрович.
  - Береги себя. - Надежда Романовна вытирала слёзы. Она поцеловала сына и, к его удивлению, перекрестила. Мама всегда говорила, что атеистка.
  *
  Вилен облачился в военную форму и стал красноармейцем - лейтенантом ветеринарной службы. Под звуки печального марша 'Прощание славянки', трубившего из динамика на привокзальной площади, солдаты быстро погрузились в товарняки.
  Вагон набит до отказа. Запах пота и махорки. Дым - коромыслом. Многие - уже бывалые фронтовики - возвращаются на точки из госпиталей после излечения от ранений и контузий.
  Вилен устроился на полке у окна. А за окном - дождь, и на душе - сумрачно и тоскливо. Перед глазами: мать с отцом - одинокие, постаревшие. И сердце плачет, и комок сдавливает горло. 'Милые мои, любимые...'
  В вагоне - шутки, анекдоты, гомерический хохот. Вскоре боль разлуки стала утихать и... растаяла... Монотонно стучали колёса. Эшелон катил на запад. Проскакивали города, перроны пролетали мимо, а там - народ с патриотическими плакатами, духовые оркестры и охапки цветов, летящих в открытые вагоны. И впереди - события, полные опасностей. Впереди - фронт.
  *
  Опушка густого леса - вблизи не занятого немцами села и речки Кулимки, что в сорока пяти километрах от линии фронта. Здесь - железнодорожная ветка, здесь - в землянках с окнами - управление тылом, в просторных палатках и бывших конюшнях, выскобленных и побеленных, - госпиталь, дивизионный ветлазарет с загоном для лошадей, авторота, полевая хлебопекарня, склады и хоздвор с баней и прачечной - целый городок! Здесь далеко вдоль лесной стены зеленеют луга со свежей травою.
  Здесь климат для здоровья благоприятный, и самое подходящее место для военных нужд: рядом - железная дорога - удобно встречать с полей сражений и поездами отправлять в тыл раненых, отправлять и на фронт после госпиталя и лазарета уже здоровых бойцов и лошадей. Выгружать на склады доставленную провизию, фураж, медикаменты и оборудование.
  Сюда же на крытых брезентом машинах с красным крестом везут раненых бойцов, подобранных с полей битвы и в спешке сгружённых навалом на поддоны. Везут по ухабам разбитой колеи, поливая кровью, которая обильно струится сквозь щели кузовов.
  В полевом городке - суета, беготня - здесь круглые сутки кипит работа!
  А вблизи - разбитый просёлочный подход, и на десятки километров тянутся сожжённые хутора и ржаные пашни. Тут совсем недавно гремели бои, и запах гари до сих пор держится в воздухе.
  Полевой госпиталь
  Городок начинён повозками и бортовыми, беспрерывно подвозившими раненых. Раненые кругом! Одни - на земле у деревьев, другие - на сосновых лапниках-подстилках, третьи - на носилках. Лежали, сидели, стонали или, стиснув зубы, сдерживали стон, наспех забинтованные бойцы, осунувшиеся и обросшие с чёрными кругами под глазами, в заляпанных бездорожьем шинелях и гимнастерках. Они ожидали своей очереди.
  Тяжелораненых, сложенных отдельно, принимали в первую очередь.
  Стоны, выкрики, суета. Этим медики в окровавленных халатах кладут на раны свежий мох, делают перевязки прямо на месте, а этих уже подхватили рослые санитары - понесли в операционные. Оттуда - скулёж и дикие вопли. Их заглушает резкий мат врачей.
  Ветлазарет
  Вилен был назначен старшим ветврачом-терапевтом ветеринарного лазарета в полевом городке. В лазарете работали хирургическое, терапевтическое и инфекционное отделения. Тут могли принимать лечение до двухсот лошадей одновременно. Так что хозяйство у Вилена и его подчинёных было внушительное!
  *
  Вместе с прибывшими в городок бойцами Вилен всю неделю занимался строевой и боевой подготовкой. Строгий капитан учил ловко пользоваться сапёрной лопаткой, стрелять, маскироваться, колоть штыком, маршировать, быстро и четко выполнять полученные приказы.
  - Глубже, глубже бери! - говорил он бойцам. - Научишься правильно и быстро окапываться - не пропадёшь! И про маскировку не забывай - незаметным окоп или блиндаж сделаешь - спасёшься!
  *
  "Лошади вместе с нами куют победу!" - говорили бойцы. Военнообязанные кони... На фронте они, как солдаты, шли в бой, шли на смерть. И погибали. Погибали под градом пуль и снарядов. Получая ранения, попадали в лазареты.
  Вилен со своей службой принимал раненых коней-участников военных сражений. Прослушивал, простукивал; клизмы, уколы, останавливал кровотечение. Проводил лечебную сортировку: более тяжёлых отправлял уже дальше - в лазареты армейские.
  Оставленных лошадей лечили, поднимали на ноги за одну-две недели и снова отправляли на фронт. Кормили специальным фуражом. А, начиная с весны, по возможности, выпускали на лужайки с витаминной зеленью.
  Вот и сейчас выздоравливающие лошади пощипывают травку в своих загонах.
  *
  Ответственная работа у ветеринарного врача Вилена! - С санитарами он обследовал места прошедших боёв. Собирал бесхозных, трофейных в том числе. Внимательно проводил диагностику, делал профилактические прививки, чтобы не допустить заразных заболеваний, которые могут передаться и человеку. Он проводил выбраковку и не пригодных фронту коней отправлял на мясокомбинат.
  Вилен обязан был строго следить, чтобы с трофейными лошадьми врагом не были вброшены смертоносные вирусы.
  Он также проверял на полевой кухне качество мяса: говядины, баранины, конины.
  *
  Кони на войне! Ни грязь, ни слякоть им не страшны. Тащат и тащат на себе по рытвинам и болотам пушки и полевые кухни, раненых бойцов и своих же раненых или убитых собратьев. Вихрем несут, не разбирая дороги, лихих казаков и топчут, и топчут копытами ненавистного врага! Кони, как люди, идут на смерть!
  Кони... Кони голодали и от огромных нагрузок нередко падали, больше не в силах подняться. И тут кони собою спасали бойцов от голодной смерти: проходящие войска быстро разрубали их на куски (порою, вырубались куски прямо со шкурой и внутренностями). Надо было успевать - желающих разжиться мясом было много, все хотели есть! Да, голод не тётка!
  *
  Советский фронт наступает и продвигается всё дальше на Запад. Немцев гонят и в хвост и в гриву.
  Вечереет. Слышен рокот колонны автомашин и техники, что маячит впереди.
  Телега с Виленом и тремя санитарами плетётся за колонной по изрытой танками дороге. Везут в лазарет инструментарий, спирт, бинты, марлю, вату и прочий медицинский расходный материал.
  Едут вдоль деревни. Подвода скрипит, подпрыгивает на ухабах и воронках. Там и сям золотятся на солнце отстрелянные винтовочные и пулеметные гильзы. Кругом дым и гарь - немцы, убегая, подожгли селение. Громоздятся немецкие танки со слетевшими гусеницами, автомашины - вверх колёсами. Слева и справа догорают головёшки. Как горькие памятники мирной деревенской жизни, восстают из пепла останки кирпичных печей с трубами. И - ни души. До околицы осталось - две-три трубы. Лес - рукой подать. Чувствуется трупный запах. Оглядываются кругом.
  - Неужели все сгорели?
  - Может, где-то в лесу спрятались...
  Вдруг совсем близко ветерок донёс плач ребёнка и чей-то стон.
  - Тихо... слышь? Вроде... вон оттуда...
  Санитар подстегнул лошадь, и - все увидели ребёнка лет трёх-четырёх, укутанного в длинную женскую кофту. На голове - старая шапчонка. Он сидел на бревне около уцелевшей стенки сожжённой избы и горько плакал. И непонятно было: мальчик это или девочка. Остановились. 'Оооо!' - Неожиданно с другой стороны стены раздался надрывный утробный вой!
  Бойцы приблизились: на земле в луже крови лежала женщина. Она, раскинув ноги, рожала. Уже виднелась головка младенца. На одной ноге роженицы, ближе к паху, зияла огромная рана. Мужики слегка оторопели. Но быстро пришли в себя, благо в повозке имелось всё необходимое. Вскоре послышался писк!
  - Мальчишка! - крикнул Вилен.
  Да, Смерть и Жизнь об руку идут!
  Женщина была без сознания. Мужчины обработали и мать, и дитя. Уложили в телегу. Посадили старшенького (оказался тоже мальчишка), дали ему сахарку и поспешили дальше - им надо было скорее передать роженицу в госпиталь и определить детишек.
  *
  - Зиночка, сюда, сюда к телеге давай! Женщину доктор привёз! Детишки с ними - в ваше отделение прими!
  Матери с новорожденным отвели кровать. От посторонних глаз со всех сторон огородили простынями. Мальчонку отправили в село, где жила Зиночка.
  Позже, придя в себя, женщина рассказывала Зиночке, кормившей в гангреновой палате уже безногую роженицу:
  - Лютовал немец. Ой, как лютовал! И старосты им помогали. В колхозе-то нашем рожь поспела, зерно уж сыпаться на землю стало, дак ироды-то эти... старосты, чё сделали-то, знаешь? - Согнали остатки жителей: старичьё и деток - мужики-то на фронте все, дак они, значит, согнали всех, с горем пополам урожай сняли, загрузили в вагоны и вывезли в свою Германию. А мы... мы голодные! Слава те, господи, слыхала, что повесили намедни предателей этих, старост-то наших. А ещё тётка-соседка... ох, тяжело рассказывать... - женщина передохнула, - дык она, тётка-то... чтобы была температура у её ребёночка, она солью его натирала. Солью - тельце ребёночка! Он тогда красный весь делался - сыпь по нём шла. Малец орёт - из кожи лезет! Это она так делала, чтобы немец к ней в избу не приходил на постой. Только заходят на порог-то, она и показывает ребёночка: тиф, мол... Ну они, конечно, от неё - бегом! Дак она-то ещё... мало того, что солью - чеснок раздавит и чесноком его! Ой, господи... Щас гляжу на своего и не могу представить, если бы я вот так-то над своим... Спасибо, наши выбили этого фашиста, сколько народу погубил. А вашему доктору спасибо говорю - спас нас от смерти. И тебе, девочка, спасибо, за старшего сыночка - Матвейку своего я спокойна. Я и мужу на фронт отписала. Знает, что второй сынок у него народился. Имя ему дал - Лёнечка. А что, мол, ноги нет, так это, говорит, ерунда, справимся, мол.
  - И, правда, гангрена начиналась. Зато жить будете. А Матвейке неплохо, он - с моей бабушкой. А вы поправляйтесь.
  - Спасибо, спасибо вам! Меня Стешей зовут.
  Зиночка
  С пыхтеньем-шипеньем подходит товарняк. На двух вагонах - красные кресты. Идёт погрузка поезда. Отправляют на дальнейшее лечение в глубокий тыл. В простые вагоны - вводят раненых, местами бинтованных лошадей. Вилен, что-то отмечает в журнале, распоряжается: 'Во второй! Этого - в первый!' В 'кресты'-теплушки размещают раненых бойцов. Санитары втаскивают носилки с тяжёлыми, под мышки поддерживают пациентов с забинтованными руками, подвешенными на шею. Кто-то - на костылях, идёт своими ногами, а кто-то, с перебинтованной головой, еле плетётся мелкими шажочками. Погрузка закончена. Паровоз, тяжело пыхтя, отчаливает.
  - Зиночка, сюда!
  - Я здесь! - подбегает худенькая санитарочка в завитушках. Она на ходу подвязывает белую косынку.
  Вилен ещё в прошлый раз обратил внимание на светловолосую симпатичную девушку. Раньше он её не видел. 'Новенькая' - понял он.
  Зиночка, действительно, в госпитале была новенькая. Работала вольнонаёмной с другими местными девчонками. Она жила в селе у бабушки, к которой приехала на каникулы из Саратова, где училась в консерватории на певицу. В селе её и застала война. На работу Зиночка ходила пешком.
  *
  - Ну Кем же тебя?.. - ломал голову старый комиссар, - санитаркой - силёнок маловато, посмотри на себя: от горшка два вершка. Какой тебе фронт? Там мужиков таскать надо. А что ты можешь... девчонка совсем? Ещё и так натаскаешься, что потом и рожать не будешь.
  - Поварихой могу, еду готовить. - Подумав добавила: - я умею! Правда-правда! И постирать смогу. Ну... а если уж и надо будет... и санитаркой... вытащу. Вы ещё не знаете, какая я сильная!
  - Знаешь, дочка, санинструкторы-мужики-то еле волокут. Надо же не только раненого, но и вместе с ним его оружие тащить. Первый вопрос зададут в медсанбате: оружие где? Оружия-то на всех не хватает, вот беда-то какая... А ты чё скажешь? - Винтовку-то, автомат, пулемет - всё это с раненым тащить придётся. Так-то...
  *
  И как только открылся на опушке полевой городок, Зиночка пошла туда прачкой. Она, наравне со взрослыми женщинами, отстирывала в корыте на рифлёной доске обмундирование, портянки, бинты. Прожаривала от гнид и вшей обмундирование, в баках кипятила. Сушила на длинных верёвках, привязанных к деревьям.
  Спустя время её перевели в хлебопекарню, а потом и поварихой - готовила еду для раненых.
  А потом прошла ускоренные курсы санинструкторов и стала работать в госпитальных палатах.
  - Зиночка, спасай, людей не хватает!
  И Зиночка бежала спасать! Работала во всех отделениях: гангренозном, терапевтическом, хирургическом. Ассистировала на операциях. Часто и санитаркой была после дежурств - людей не хватало. Иногда по несколько суток не спала, особенно, когда поступала очередная партия раненых.
   - Зиночка, принимай!
  И вот кудрявый санинструктор вместе с другими ловкими руками гипсовала, направляла в нужную палату или сразу на операцию.
  При всех трудностях работы Зиночка была весёлой, добросердечной! И... хорошенькой! Конечно, её любили.
  И немудрено, что в неё влюбился и Вилен.
  Пианино
  Часы отдыха. Вилен по делам лазарета зашёл на хоздвор.
  На вещевых мешках и скамейках у гаража сидели военные шофёры, занимались нехитрыми солдатскими делами. - Кто покуривал 'козью ножку' да оружие проверял, кто обмотки перематывал, кто-то жевал сухарик. Вдруг у одной из стен гаража он увидел... обгоревшее пианино! Оно было без крышки, и внутри него, как в оружейной пирамиде, стояли... автоматы и винтовки! Клавиатура была закрыта крышкой, а на ней расставлены и разложены котелки, фляжки, пилотки. Вилен остановился:
  - Несчастный инструмент, и ты страдаешь...
  И тут один любознательный паренёк, перехватив взгляд Вилена, осторожно вынул оружие из нутра пианино, отставил его в сторону, смахнул с крышки посуду и пилотки. Поднял крышку и пальцем стал наигрывать какую-то мелодию.
  Вилен не уходил. Боец каким-то чутьём понял, что Вилен умеет играть.
  - Сыграйте для нас!
  Вилен увидел, что солдатам интересно послушать живую музыку.
  - Сыграйте, товарищ лейтенант!
  Пальцы просили! Да и сам Вилен соскучился по инструменту, по хорошей музыке. И отказать бойцам не мог.
  Вилен пальцами пробежался по клавишам - опробовал звук. Удивился: 'Хм, настроен!' А ему уже подставили пустой ящик из-под снарядов: 'Садитесь'.
  Все замолкли в ожидании... И Вилен заиграл... и запел своим дивным голосом: 'Тёмная ночь, только пули свистят по степи... - Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь, И поэтому, знаю, со мной ничего не случится!' Он чутко подбирал мелодию. Песня звучала проникновенно. Солдаты подпевали, кто-то вытирал слёзы - песня тронула сердца. 'Ещё!' И Вилен играл и пел: 'Танцевать я совсем разучился и прошу вас меня извинить', 'Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу?', 'Плавно Амур свои воды несёт!' А в это время собирался народ: работники и раненые. Хором подхватили песню! Как будто и нет войны. Была только одна, всеобщая радость. Здесь была и Зиночка. Она пела высоким поставленным голосом. И на фоне хора голос звучал красиво необыкновенно.
  Вилен закрыл крышку.
  - Друзья, концерт окончен! Дела не ждут. В следующий раз продолжим, - пообещал он.
  Все остались в отличном настроении.
  *
  - Зиночка, вы так поёте... замечательно.
  - Пою, да. Может, не столько уж и замечательно. В консерватории училась до войны. А вы-то, смотрю, не только поёте, но и играете здорово! Артист настоящий!
   - Да уж, в прошлой жизни все 'Артистом' называли. А что, если мы с вами в свободные минуты такие вот маленькие концерты устраивать будем? Нашим больным - дополнительное лекарство.
  - Ой, - засмеялась девушка, - с удовольствием, было бы время!
  - Всё, договорились.
  Молодые люди и, правда, стали давать миниконцерты. А потом кто-то из раненых подарил им трофейный немецкий аккордеон. И наши артисты периодически ходили с концертами по палатам - играли и пели для тяжелораненых. Какой же раненым был праздник! Лица их светлели, и раны болели уже не так сильно.
  - Молодцы ребята! - женским фальцетом похвалил как-то артистов Кисляков - толстый не по военному времени, полковник интендантской службы. - Так держать! Нам и артистов заказывать не надо - свои есть! Да ещё какие голосистые!
  - Спасибо, товарищ полковник, служим Советскому Союзу.
  *
  Да, Вилен точно понял: он влюбился! А как ж не влюбиться-то? - Мало того, что хорошенькая, так ведь ещё и певица замечательная!
  Что ж, в добрый путь - дело молодое!
  Госпиталь праздник
  Наступала дождливая осень. Пианино занесли в свободную палатку, зачехлили до лучших времён.
  Работа в лазарете и госпитале кипела, но и концерты в редкие свободные минуты продолжались.
  - Между прочим, Вилен, вас очень добрым словом вспоминает Стеша - женщина-роженица, помните? Она уже пришла в себя, идёт на поправку.
  - Я навещал её. Зайду ещё. Малыш как? А второй у вас в селе?
  - Да. Всё хорошо.
  - А вы, Зиночка... как работается?
  Словоохотливая Зиночка рассказывала, похохатывая над собою:
  - Да сейчас терпимо. Уже как-то привыкла. Знаете, первое время работала в операционной... ой... мутило, тошнило и сердце кровью обливалось, особенно, когда высокие ампутации ног делали. Вот даже Стеше - роженице нашей. Помню: отрезанную её ногу, я еле донесла до таза - тяжёлая по весу и ещё тёплая... Меня несколько раз вырвало. А потом - ничего. Беру, крадучись... несу руку, ногу, словно куклёнка... Я кручусь в операционной, убираю. Раненые даже под наркозом стонут. А матерятся как, ой! А я вечно - вся в крови, халаты постоянно меняю, когда в операционной.
  Вилен покачал головой. Зиночка продолжала:
  - Был случай у меня. Шла одна с работы домой в посёлок! А уставшая - ужас! Так прямо на ходу сплю и сон вижу, представляете? Вижу, будто я вот так же иду домой с девчатами из госпиталя, и, будто девчонок моих накрыло бомбой в какой-то канаве, а я - на дороге и живая. Ну, думаю, насмотрелась раненых, и снится всякая ерунда. А в следующий раз девчонки пошли домой со мной вместе. И не знаю, как, случился вдруг артобстрел. -Девчонки ринулись в эту канаву, которая и, правда, лежит на пути в село. Они, значит, в канаве, а я, как под гипнозом стою - на открытом месте! Девчонки орут из канавы: 'Зинка, сюда скорей, убьют же!' А я бросилась на дорогу, прижалась к земле и... Сон сбылся. Некоторые девчонки погибли... остальные в нашем госпитале пролечились.
  - Повезло вам. Бывает же такое мистическое совпадение. Ну и, как говорят, слава богу, что вы живой остались, а то бы с вами не встретились. Судьба. И Вилен вдруг прочитал:
  'Твоё лицо мне так знакомо, Как будто ты жила со мной'.
  Зиночка улыбнулась и продолжила:
  'В гостях, на улице и дома Я вижу тонкий профиль твой'.
  - Люблю Блока, - сказала она. А, знаете, давайте на 'ты'!
  - Согласен!
  Письмо Вилена домой
  'Мамочка, папочка! Что-то долго нет от вас писем, я беспокоюсь. Письма - это для меня то же, что для вас хлеб. Пока война - придётся терпеть.
  У меня всё нормально - не переживайте. Здесь есть даже фортепиано, а ещё тут недавно нам привезли аккордеон немецкий. Теперь весело живём с музыкой. Нашёл книжку А. Блока - ребята раздобыли на курево, я выпросил, сам же не курю. Прочёл и некоторые стихи заучил. Пишите, родные мои. Скоро встретимся. За меня не волнуйтесь, повторяю: у меня всё хорошо. А недавно на собрании генерал мне вручил именные часы за его спасённого коня! Целую вас обоих - ваш сын Вилен. Да, чуть не забыл! - Вы писали, что деньги мои не получили. Неприятно. Но, видно, кому-то эти деньги оказались нужнее. На днях вышлю ещё раз.
  П.С. А ещё я влюбился в замечательную девушку! Но подробнее расскажу потом'
  Любовь
  Поле. Тишина... И тут... курлыканье над головами... Что это? Журавли. Надо же! - синее небо, белые облака... журавли клином. И вечность... И нет войны. Есть только любовь. Одна любовь на двоих...
  - Ты такой у меня красивый! Одни ресницы чего стоят! - шепчет Зиночка.
  - И ты... такая милая...
  Особый отдел. Вилен
  А на следующий вечер Вилена вызвал уполномоченный особого отдела Силин. Его землянка находилась чуть дальше полевого городка.
  Вилен показал часовому документы. Тот пропустил внутрь. Просторно, уютно, тепло. На бревенчатой стене - портреты Сталина и Дзержинского. Под ними - стол. И человек за столом с тонкими красивыми чертами лица, тёмными с проседью волосами. Вилену он сразу понравился. Мужчина протянул руку: Силин Борис Александрович. Вот так просто, по-граждански! Вежливо пригласил:
  - Садитесь. - он посмотрел документы, с улыбкой спросил: - Как работается, Вилен Филимонович? Знаю, генерал часы вам именные подарил за отличную службу. Помощь нужна?
  - Нет, большое спасибо.
  - Вилен Филимонович, ваши родители, насколько мне известно, в Троицке?
  - Именно так.
  - Пожалуйста, расскажите мне кратенько, кто ваши родители, их происхождение, где родились, и кем они работают, если работают?
  Вилен рассказал всё, что знал. С гордостью сообщил, что его отца сам Ворошилов наградил золотыми часами. При этом хозяин полевого кабинета многозначительно поднял брови: 'О-о!' Вилен утаил лишь, что мать его дворянка - он боялся ареста. Силин внимательно слушал, не перебивал. Он долго молчал, потирая лоб, наконец он сказал:
   - Вилен Филимонович, не буду юлить и лукавить, скажу вам прямо: вызвал я вас потому, что хочу предложить... э... дополнительную, так сказать, должность со всевозможными дополнительными льготами... то есть, должность осведомителя по Ветеринарному отделу.
  Вилена словно кипятком ошпарило! Он ожидал всё, что угодно, но уж никак не такого предложения. А Силин продолжал:
  - Что нужно, если вы согласитесь? Итак, раз в десять дней вы должны устно, а лучше - письменно докладывать мне о климате в вашем коллективе ветеринарных работников, о настроениях, о любых нездоровых, на ваш взгляд, разговорах, высказываниях или их поступках. Донесения подписывать будете, конечно, вымышленной фамилией, скажем... Резаков. Согласны?
  У Вилена как-то отлегло от сердца: про мать тот даже не заикнулся! Всё-таки, какой милый, обходительный человек.
  - Вилен Филимонович, так вы согласны с моим предложением? - ещё раз спросил Силин, улыбаясь.
  - Согласен.
  - Вот и славно.
  Вилен согласиться-то согласился, но понял, что попал под гипнотическое обаяние Силина. 'Что это? Он предложил мне... шпионить, что ли? Тьфу!' В эту ночь Вилен не мог заснуть. Он сам себе представился последней мразью. 'Я - крыса? Грязная, измазанная в говне крыса? Да, как же после этого я могу жить? Как буду людям в глаза-то смотреть? Зиночке? Нет! Откажусь и завтра же! Никто меня не заставит'.
  Силин радушно его встретил. Вилен, без обиняков жарко начал:
  - Борис Александрович, извините! Вчера я погорячился, хорошо не подумал и согласился. Я отказываюсь от предложения. Убейте меня, расстреляйте, арестуйте, но не могу... нет, не могу я быть доносчиком. Не могу.
  - Не понял, - удивился Силин. - Почему же?
  - Понимаете... вся моя натура сопротивляется. Я - не тот человек, который вам нужен.
  - Ну что ж, не тот, значит, не тот. - Силин быстро согласился с доводами Вилена, - Хорошо. Попрошу вас: никому не рассказывать о нашем разговоре. И вот... - он положил пере Виленом чистый лист бумаги, - расписку напишите о неразглашении.
  Первое время после отказа наушничать, Вилен побаивался мщения, но Силин всё-таки оказался человеком, в своём роде, порядочным. В конце концов, его, наверное, тоже вынудили, и он выполняет приказ. Но, как бы то ни было, со временем Вилен стал забывать и Силина, и его предложение.
  Трибунал -
  В ветотдел с тыла прислали машинистку - Люсю - приятную молодую девушку, не нюхавшую войны. И тут в лазарет по мелким делам зачастил интендант - полковник Кисляков. Он задарил Люсю подарками:
  - Люсенька, это - вам. - говорил он ласковым женским фальцетом, - Здесь колбаска, шоколад, ну и так по мелочи...
  И, приглаживая свои реденькие волосы, толстяк садился напротив и смотрел и смотрел на девушку.
  - Вы - такая хорошенькая...
  Люся, принимая подарки, краснела и смущалась: 'Ну... Антон Степанович... вы меня балуете'.
  Вскоре Люся перешла на работу к полковнику Кислову и стала жить в его вполне благоустроенной землянке.
  - Ну, что Вилен Филимонович, - астматически шумно дыша спросил с улыбкой Кислов, - без машинистки остался? Не горюй, на днях будет тебе машинистка!
  Вскоре Кислов съездил в свой Берун, откуда родом, и привёз свою жену Инессу Карповну - высокую миловидную женщину лет тридцати.
  - Вот, знакомься, первоклассная машинистка!
  Инесса Карповна, кокетливо взглянула на Вилена и капризно протянула ладонь с длинными пальцами пианистки: 'Для вас - просто Инесса!'
  И она, действительно, была отличной машинисткой. Скопившаяся было документация без задержек вылетала из-под её рук!
  Жила она в селе - Кислов выделял ей машину на работу и обратно.
  Она, узнав о романе мужа, с ужасом захлёбываясь слезами, говорила Вилену:
  - Вы представляете... у Люси от моего Антоши... будет ребёнок! Как... как же такое можно?
  И, правда, с каждым днём беременность Люси была всё заметнее. Своё состояние она тяжело переносила. Её рвало. На бедную Люсю было жалко смотреть. И вскоре, вчерашнюю школьницу-Люсю отправили рожать в её родной город. А на её место Кислов принял новую молоденькую машинистку Таню.
  Полковник снабжал своих женщин - провизию отправлял машинами так, что они и горя не знали. Кислов крутился, как волчок: со складов возил, себе брал, обменивал, продавал.
  *
  'Все на собрание! - однажды на весь городок зычно рявкнул громкоговоритель. - Повторяю: все - на собрание!'
  Высыпали во двор ходячие и персонал, на ходу спрашивали друг у друга: 'Что за событие? Неуж, победа?', 'Дай то бог!..'
  Внезапно померкло солнце, небо заволокло тяжёлыми тучами. И в сумрачном небе, раскрыв чёрные крылья, с жутким карканьем закружили чёрные вороны. 'Смотри-ка, откуда их столько?'
  На площади стоял крытый фургон. Вскоре подкатила легковая. Из легковушки вышел молодой лейтенант и генерал - приземистый человек средних лет. Из фургона два красноармейца вытащили... полковника Кислова и шофёра Ныркина. Кислов был потный и красный. Опустив голову, он понуро стоял и поминутно вытирал лицо тряпкой. Шофёр же - высокий парняга-увалень с мясистыми руками, был бледен и то и дело облизывал толстые сухие губы.
  Помощник подал генералу папку.
  - Товарищи! - начал генерал, - в результате проверки Военно-полевой суд установил, что гражданин Кислов - полковник интендантской службы, систематически расхищал имущество и продукты питания. Только за прошедшие тридцать дней он украл: двадцать одну буханку хлеба, двенадцать четыре килограмма сливочного масла, пятнадцать кило мяса говядины, десять килограммов сахара, тушёнки свиной тридцать...
  - Вот же гад, а! - возмущается толпа.
  Генерал перечислял список, народ возмущался...
  - Ему помогал шофёр Ныркин - развозил ворованное по точкам. Кроме того, аморальное поведение... - генерал, зачитывая постановление суда, не выдержал официоза и сорвался:
  - Ты, сука, у кого воруешь? У защитника воруешь? Гнида! Как только твоя глотка...- боевой генерал разошёлся не на шутку, он подскочил к полковнику, сорвал с него погоны: - звание советского офицера не погань, тварина! Раздавлю, вошь ты кальсонная! Ребята на фронте конину с червями едят, болтушку пустую... - у генерала выступили слёзы, его трясло. Передохнув, он продолжил уже тише, но по-прежнему в непротокольных выражениях:
  - Здесь, в госпитале жрать нечего, а у вас от жратвы морды лопаются! Даже сейчас у тебя на складах полки трещат, а бойцы голодные!
  Генерал замолчал. Затем твёрдо сказал:
  - Приговором Военно-полевого трибунала: Кислина Антона Степановича расстрелять; Ныркина Фёдора Ивановича - отправить в штрафную роту. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!
  - Это он мне приказывал возить. Он! Как я мог не выполнить приказа? Как? Он же... он меня бы и расстрелял... - канючил парень, размазывая слёзы на пухлом лице.
  - Увести осуждённого! - приказал генерал стоявшим солдатам. Шофёра увели.
  - Лейтенант Сучок, привести решение трибунала в исполнение!
  Осужденный рвал гимнастёрку на груди, дико выл:
  - Товарищ генерал, пощадите! Искуплю вину, кровью искуплю, только оставьте жизнь! Оста-авьте... умоляю, - он упал на колени, толстыми ногтями сгребая раскисшую землю в кулаки, - у меня же.. дитё малое народилось, кто его поднимать будет? Пощадите...
  Так он катался по земле и пока его не пристрелили.
  Генерал брезгливо сплюнул: 'Даже умереть, как офицер, не смог'!
  Первое мая
  В лесу и на опушке - совсем зелено! Разноцветьем обсыпало боярышник. Светит солнышко, прогревает землю-матушку. У реки - от неба до земли качается, искрит золотой пылью завеса.
  В загороди хоздвора по-хозяйски квохчут курочки, по утрам бодрым кукареканьем оглашают окрестность два петушка да весело похрюкивают поросята. А выздоравливающие кони и лошадки пасутся в загонах на свежей травке. - Словно и нет войны. Только издали нет-нет да и раздаётся канонада да ухнет где-то в отдалении неожиданный взрыв. - Фронт уходит всё дальше и дальше. Идут тяжёлые бои - огрызается немец, не хочет отдавать украденную землю.
  Но сегодня - великий праздник - Первое мая 1944 года! И по случаю повара приготовили на весь городок праздничный обед и ужин - туши двух здоровенных баранов привезли из соседнего совхоза. Всем отпустили по сто граммов спирта. Зиночка с Виленом дали концерт под громкие аплодисменты. Навестили они с концертом и палаты неходячих.
  Играл патефон, хором пели. В танце Вилен тихим голосом выводил Зиночке своё - в унисон с любимым Утёсовым:
  'Да, да, и у меня есть сердце... А у сердца - тайна, Тайна эта - ты!'
  Зиночка ему в ответ шутливо отвечала: 'А тайна моя - ты!'
  Потом девушку пригласил на танец хирург госпиталя - Васин, худой, с пролысинами человек. Осторожно переступая на протезах, он аккуратно водил Зиночку по кругу, тихо подсвистывая музыке. Вилен же пригласил вдову расстрелянного полковника Кислова - машинистку - Инессу Карповну. Она прижималась к молодому человеку и пылко шептала:
  - Я вас... Вилен Филимонович... сразу полюбила, лишь только увидела... Мне так одиноко...
  Тот, отстранившись, виновато, но твёрдо ответил:
  - Я влюблён, Инесса Карповна. Извините.
  Вскоре Инесса уехала в родной Берун.
  Напасть
  Неожиданно в лазарет с фронтов стали привозить не только раненых лошадей, но и десятками лошадей с чесоткой.
  - Вот же напасть, а! - сокрушался пожилой инфекционист - Еремеев, - эта зараза, чего доброго, позаражает здесь всех лошадей, да ещё и на людей перекинется, не дай бог! Газовые камеры нужны.
  - Перекинуться не дадим - даже не вопрос. А... что, если... самим срочно изготовить парочку газовых камер... хотя бы двухместных и самим же окуривать и от вшей в том числе. Плотники здесь имеются!
  Заказали плотникам на хоздворе разъёмные деревянные камеры с оконцами на улицу для лошадиных морд, чтобы не задохнулись, и сутками - днём и ночью, без передыха окурили десятки лошадей газом - сернистым ангидридом. Спасли всех поступивших от гибели и снова отправили на фронт.
  Бригаду ветврачей ветеринарного лазарета во главе с Виленом наградили орденами Красной Звезды каждого. И, как написано было в наградных бумагах: 'за самоотверженную работу по излечению и восстановлению работоспособности раненых и тяжелораненых лошадей, высокую эффективность лечения и ликвидацию чесотки'.
  Поздравили друг друга и, конечно, как принято, побросали на дно стаканов награды, налили спирточку и... выпили-обмыли!
  - Поздравляю! - Зиночка поцеловала Вилена. - Так рада!
  Захар в полевом госпитале
  Зиночка отдежурила сутки и сдала смену. Девушка сумела прикорнуть лишь часа полтора за всё время.
  - Ну, слава богу, устала - сил нет! - она сладко потянулась: отосплюсь хоть. - Зина с удовольствием позевнула. - Бабулечка беспокоится...
  - Зиночка! Спасай! - услышала девушка голос операционной сестры Ларисы. - Прямое переливание. Срочно!
  Зиночка кинулась в операционную. Сон, как рукой сняло.
  - Только у тебя первая группа! Парень чуть живой - кровотечение открылось, как из барана - еле остановили. - Затараторила медсестра. - И группа первая. Твоя кровь нужна.
  Зиночке, как и всем сотрудникам госпиталя, не привыкать: они постоянно сдают кровь. Девушка легла на свободную кровать, придвинутую впритык к раненому, и из вены в вену потекла кровь.
  - Ну как? Ходить можешь или полежишь маленько? В глазах мушки не летают? - не отрываясь от операционного стола, застрочила вопросами Лариса, когда процедура закончилась.
  - На-ка, выпей. - санитарка-сменщица тётя Маша принесла горячего сладкого чаю. Она помогла Зиночке перейти на лавку: 'Отдохни-давай, намаялась за сутки-то'. Зина прямо на лавке и заснула. Через час появилась Лариса.
  - Ну теперь вы с ним брат и сестра, однокровки! Хорошо, что ты не ушла - просто повезло парню.
  - Ой, сколько у нас таких братьев - не сосчитать! - вмешалась в разговор санитарка. Слава богу, парень оклемался! Уже в палату оттащили.
  - Ранение тяжёлое? - спросила Зиночка.
  - Осколки вынули - прошитый весь, хорошо хоть голова цела. А вот одна нога... - она покачала головой, - одна нога... очень... Ты как? Домой пойдёшь или тут...
  - Не останусь, дома бабушка... там я... и Стешин малыш... щас, может, попутка...
  Зиночка ушла.
  *
  Захар быстро поправлялся - молодость! Раны заживали.
  Сегодня Цыгану - на перевязку. Для ходячих - перевязочная в закутке, отделена от операционной лёгкой простынкой.
  Дежурит Зиночка. Она уже проводила обработанного раненого.
  Захар - следом.
  - Спасибо за кровь! Если бы не вы...
  - Да не за что, родня мы теперь! Ложитесь. - Девушка ловким движением спустила с Захара кальсоны.
  - Ой, стыдобище-то какое... - вслух застеснялся Цыган.
  Осторожно, с примочками, Зина стала с седалища снимать бинты. На них с каждой минутой увеличивалось и расплывалось тёмное пятно. Захар изо всех сил сдерживал боль. Зиночка, чтобы подбодрить раненого, отвлекала его разговорами - обычный приём.
  - Братишка, а ты не цыган, случайно? Уж больно похож!
  - Угадала, сестрёнка, не цыган! Но все зовут Цыганом. - задыхаясь от боли, отвечал Захар.
  - Ну и я буду называть тебя Цыганом, не против?
  - Нет...
  Медсестра закончила с пятой точкой, принялась обрабатывать грудь и спину.
  - Больно?
  - Мммм... ох... сносно...
  - Ну я аккуратненько, ты уж потерпи, дорогой. - Зина, освобождая от бинтов спину, увидела загноение и стала освобождать рану от гноя. Выдавливала, протирала спиртом. - Ты покричи, покричи, если больно, оно с криками полегче.
  Захар, стиснув зубы, молчал.
  - Ты меня, Цыганок, не стесняйся. Я к войне и к вашему брату-мужику давно привыкла. А ты с каких краёв будешь?
  - Уфф... из Троицка я... с Южного Урала. Слыхала?
  - Да ты что! Правда? - Зиночка, от удивления сильнее дерганула запёкшийся бинт.
  - Ой! Сестричка-а...
  - Извини, извини, родной! Не специально... Просто... у нас же здесь в ветеринарном лазарете доктор работает тоже из уральского Троицка! Виленом зовут, не слыхал случайно?
  - Виленка? - Захар, превозмогая боль, хотел присесть, но Зиночка остановила:
  - Полежи... щас уже. Дак вы знакомы, что ли? А, может, не тот? Мало ли Виленов-то...
  - Да тот,тот! Дружок мой, с детства! Хм, вот это здорово! Виленка... как увидеться-то? Даже уверен, что это он!
  - Свидетесь ещё. Скажу ему сегодня же.
  Встреча с Виленом
  Вилен прибежал в палату, осторожно обнял друга, положил на постель яблоко.
  - Цыган! Дорогой мой! Вот, как в жизни-то случается! Как себя чувствуешь? Где ранен? Как?
  Захар чуть не прослезился, увидев друга.
  - А ты как, Виленка?..
  И пошли разговоры да рассказы о фронтовом житье-бытье.
  - А где Нацмен? Ты ничё не слыхал?
  - Он писал мне, что в стрелковой воюет. А щас и не знаю даже... - ответил Вилен. - Не знаю... мне и родители мои не отвечают. Беспокоюсь. У Клопа спрашивал, тот чё-то написал невнятное, я так и не понял: живы-нет - не дай бог! Сам Клоп-то воюет там со всякой нечистью: бандами, диверсантами... У него своя война.
  - Может, надо в горкоме или в военкомате, что ли, спрашивать? А Нацмен... мне тоже одно время писал. Может, ранен или... и того хуже?
  - Не дай бог! Даша сообщала мне сюда, что давно от Расимки нет писем. Тоже волнуется. Между прочим, близняшек родила. Мальчишек.
  - Да ты что! Вот Расимка - молодец! Ну а ты-то как? Я ведь тоже писал. И тоже без ответа.
  - Война проклятая... Наталья пишет? Она как?
  - Не знаю. Я пишу ей, пишу, но всё без ответа. Не знаю, что и думать... Клопу написал, может, он знает чё... спрашиваю - молчит, засранец - лень ответить. В работе, видать, захлебнулся. Не знаю...
  - Да... война, всё перевернула с ног на голову!
  - Слышь, Артист, чё хочу спросить-то... у тебя с этой... как её... Зиночкой-то, всё серьёзно или... Такая красивая девчонка! Между прочим, сестрёнка моя - кровь же мне свою отдала.
  - Слышал. Здесь мы все доноры. Цыган, а с чего это ты взял, что у меня к ней... чувства?
  - Хм, старого воробья на мякине не проведёшь! Да и шепчутся...
  - Да, влюбился я! Правда. Есть в ней сердечность и простота. Хм, мы с ней здесь концертируем, так сказать! Пианино, аккордеон. Я играю-пою. И она - поёт. И вместе, и всяко! - засмеялся Вилен. - Между прочим, в консерватории учится в Саратове. На вокальном.
  - Тоже слышал про ваши концерты. Хвалят. Людям - радость! За вас рад. Как-нибудь бы и я с вами сыграл да спел.
  - Давай! Было бы здорово!
  - Артист, и какие планы-то? Ну... с сестрёнкой-то моей.
  - Какие? - Поженимся.
  - На свадьбу пригласишь?
  - Ты ещё спрашиваешь!
  - Захар, нам в лазарет кузнец нужен - подковы лошадям, то да сё - работы много! Если начальству рапорт дам, о твоём переводе договорюсь, пойдёшь?
  - Конечно!
  Долго ещё разговаривали приятели о том, о сём
  В последний путь...
  Синевою разлился рассвет. Июнь. Тепло - лесные птички поют. Красота.
  А у госпиталя торопливые санитары деловито укладывают на телегу трупы солдат в одном исподнем, умерших от ранений. Сегодня, как на подбор, одни молодые. Одевать их нет ни времени, ни сил. Санитары должны разгружать-разносить по госпитальным палатам очередную партию поступивших с полей битвы раненых. Увы, врачи, все силы отдающие, они - не боги. Им самим бы выжить, выдюжить. - сутками за операционным столом. Спят на ходу, но спасают жизни защитников Родины.
  А эти... мальчики-фронтовики, эти не выжили... Нет, не смогли выжить - слишком тяжёлые ранения. Их, навсегда оставшихся молодыми, ожидает вырытая яма, ставшая братским кладбищем.
  - Господи, ну как жалко-то их! Как жалко! - плачут медсёстры и санитарки, смахивают слёзы врачи. - Будь проклят фашист! Вечная вам память, детки...
  Ранение Вилена
  Сегодня Зиночке - в ночь. По графику: две недели в ночь, да две недели - в день. И вот её смена отсыпается в их селе. Бабушка и одноногая Стеша хлопочут на кухне - готовят медикам нехитрый обед. Стешу с новорожденным выписали из госпиталя, она уже в селе и домик себе обустраивает потихоньку. Мужу на фронт отписала, где она теперь обосновалась.
  - Сюда приедет после войны, - говорит Стеша. - От деревни-то родной одни головёшки остались.
  *
  Вот уже несколько дней Вилен с инфекционистом Еремеевым и новеньким санитаром лазарета вакцинируют боевых лошадей против сибирской язвы, которая грозит эпидемией на фронте. После недолгого карантина вакцинированных тружеников войны снова отправляют на фронт.
  Сегодня, как и все последние дни медики продолжают эту важную работу. Для удобства соорудили специальный сквозной загон, куда санитар вводил лошадок с одного конца. Вилен и Еремеев укалывали, и санитар под уздечку выводил лошадь с другого конца загона. И вот остался последний пациент. Молодой жеребец, видимо, никогда не получавший вакцину, заартачился и ни в какую не хотел подходить к загону. Санитар, матерясь и размахивая руками, погнал, было, коня в сторону загона. Тот встал на дыбы и, бешено сверкая обезумевшими глазами, рванул вперёд, вырвал у санитара уздечку, чуть развернулся крупом и ударил копытом Вилена в голову. Врач, обливаясь кровью, отлетел на несколько метров и рухнул на землю.
  Сгоряча Вилен попытался было вскочить на ноги, но, пронзённый острой болью, он упал без сознания.
  - Ёлки-палки! - опешил Еремеев и накинулся на санитара, тот хлопал глазами, ничего не понимая. - Ты чего натворил, а? На чёрта надо было перед конём руками махать? Бегом санитаров вызывай - доктора в госпиталь доставить. Да жеребца мне пригони!
  Операционная
  У Захара неожиданно резко поднялась температура. Его бросало то в жар, то в холод, стала болеть голова и особенно саднило раненую ногу.
  - В операционную, - скомандовал хирург после осмотра.
  Операционная. Здесь из нашпигованного осколками Захара вынимали эти осколки, здесь же в закутке Зиночка его перевязывала. И вот теперь Захар снова в этой операционной ждёт на табуретке своей очереди. Озирается. - Брезентовая тёмно-зелёная палатка в три оконца. На стенах - белые листки с какими-то записями. Рядами - плоские высокие кровати с прозрачными клеёнками, на них - мужики, прикрытые простынями. Чуть поодаль - такой же плоский клеёнчатый стол хирурга. На нём распластался пациент, а над ним колдует рой медиков в белых халатах и масках. Без суеты, как муравьи, каждый занят своим делом. И выше всех, как дирижёр, управляет своим 'медицинским оркестром' хирург-повелитель. Он орудует тонкими пальцами в резиновых перчатках и даёт невнятные команды. Захар хирурга уже знает, это Васин. Именно Васин извлекал из него осколки.
  Тут и буржуйка с трубою. А в углу, поодаль от стены, шумит примус с большим чайником. Рядом - баки и чайники с водою. Воздух сухой и спёртый от примуса и испаряющейся воды.
  Сам же хирург Васин, кроме маски, работал в очках, хотя над столом свисает на тонком витом шнуре яркая лампа, освещая его жёлтое лицо, изрезанное морщинами.
  Вот хирург снимает перчатки и маску, бросает в таз на полу и, скрипя протезами, покачиваясь, отходит от стола, губы шепчут: 'Следующий!'
  Два санитара подхватывают на носилки прооперированного. Двое других скатывают - на операционный очередного раненого. Медсестра Лариса накрывает его лицо толстослойной марлей и брызжет на неё чем-то пахучим. Расторопная санитарка, уносит из-под длинного стола корыто с красным месивом из кровяных тампонов, марли и бинтов. Здесь же зловеще поблескивают металлические осколки и пули, и желтеют по-куриному чья-то стопа, кисть.
  Санитарка, а то и две, уносит от длинного стола корыто, в котором - красное месиво из мокрых ваты, марли и бинтов. Тут же зловеще поблёскивают металлические осколки, пули. С чайником появляется ещё одна санитарка, поливает операционный стол кипятком, смывает кровь, другая протирает.
  А в это время, хирург, высоко засучив рукава, намыливает и долго моет руки под задрипанным умывальником, висящим на столбике.
  Захар ложится на освободившуюся после очередника кровать и ждёт...
  И снова бригада во всём белом склоняется над операционным столом. Команды доктора. - Шприцы, крючки, инструменты. Захар видит, как медсёстры держат ногу раненому, а хирург ножовкой отпиливает ему ногу! Он видит, как марля на ногах пропитывается кровью... Захар теряет сознание...
  Шумит примус. Грохочут разрывы. Доносятся невнятные повеления хирурга...
  *
  - Следующий! - хрипло выкрикивает хирург и воздевает вверх тщательно вымытые с мылом и обтёртые спиртом тонкие ладони... Сестра поднесла к лицу Захара наркозную маску и - вот-вот нашлёпнет её.
  - Не-е-ет! - что есть мочи заорал Цыган и замотал головою. - Не дамся! Лучше умру, чем...
  - Что такое? - Над ним склонился врач. Он глядел на Захара красными от бессонницы глазами, - что это значит, товарищ боец?
  - Не дам отрезать ногу, - чуть не плача сказал Цыган.
  - Понятно. - он кивнул головою. - Я извлеку металл, да, да, у вас остались осколки в ноге, задета кость... А сейчас, ко всему - пошло сильное нагноение. Так что... тут вопрос жизни и смерти.
  - Не дам. - упрямо повторил Цыган. - Осколки вытаскивайте - 'спасибо' скажу, а ногу не дам.
  Доктор Васин ещё раз осмотрел ногу больного.
  - Ладно. Обработаю и отпущу вас на все четыре стороны. Под расписку. Девочки гипс наложат. Подержим вас здесь немного, посмотрим... Уговаривать на ампутацию не стану. Но только знайте: промедление чревато. Гангрена и смерть.
  После процедур Захар быстро пришёл в себя, приподнялся...
  - Унести!
  Санитар скатывает его с мокрого стола на носилки, два других уносят... всё повторяется. - Операционный конвейер работает как часы.
  Хирург, скрипя протезами, отходит к умывальнику - шлёпает соском, смывает пот с лица и тщательно моет руки с мылом.
  И видно, как он устал, как обвисли его узкие плечи...
  - Следующий!
  **
  Вилен очнулся в операционной. Он с ужасом вспомнил, что с ним произошло. 'Урод!' И самое первое его желание: застрелиться! Нестерпимо болела голова. Вилен снова потерял сознание.
  - Ой, милок, это... как же это? Где ж тебя так разделало-то? - хлопоча, сокрушается санитарка-Маша - Как только жив остался?
  - Хорошо, что жеребец был не подкован. - взволнованный эпидемиолог Еремеев тяжело дышал. - А то бы... всю голову этот стервец разнёс.
  - Простите... простите меня... - мальчишка-санитар плакал, он считал себя виноватым в трагедии.
  При осмотре оказалось, что у Вилена и рука сломана.
  Раненому вкололи обезболивающее, остановили кровь. Положив набок, вытянули язык изо рта, чтоб не задохнулся. Промыли рот и носовые каналы. Сделали межчелюстные скобы, обмотав голову, наложили временные мягкие повязки. А на руку приспособили шину и отвезли в палату.
  - Ничего, главное - живой! - успокоил пострадавшего хирург Васин, - принимайте антибиотики. Немного отлежитесь и - в Москву - в госпиталь на основательное лечение.
  *
  Вилен несколько часов лежал, уткнувшись перебинтованным лицом в подушку. Изредка беззвучно тряслась его спина. Захар, понимал, как другу сейчас тяжело. И он не беспокоил Вилена. Вскоре, казалось, пострадавший затих.
  - И-а-н... - послышался тихий голос.
  - Артист... ты меня?
  - Угу.
  - Ты не трать сейчас силы. Тебе поспать бы. Не переживай, всё заживёт.
  Но Вилен помотал головой, и что-то невнятно заговорил. Прислушиваясь, Цыган едва разобрал: 'Жить не хочу...'
  - Че-его? Да ты что, с ума сошёл, что ли? - взъерепенился Захар. - Жить он не хочет! Смотрите-ка на него! Ты - молодой, вся жизнь - впереди! Родители тебя ждут, Зина...
  - О чём ты?.. Нужен я Зине теперь? Судьбу её калечить не хочу...
  - Эх, ты, Артист! Правда, что 'артист' ... И какой же ты доктор после этого? Пусть даже и ветеринарный. Чё ты сразу нюни-то распустил? А Зина... она - хорошая, человека сразу видно. И тебя вон как любит. А тебя заштопают, ещё как новенький будешь! Главное, не хандри... Нет, Виленка, жалеть тебя не буду. Не жди. Разве твоё ранение сравнить с теми, что получают ребята на передовой - кишки наизнанку, а он кровяной пеной пузырит: 'жить хочу...' Эх, ты... размазня...
  Да, отчитал Захар друга, да так, что тот призадумался. А Захар размышлял: 'Вот судьба-злодейка, своего не упустит! Если суждено Артисту раненым на фронте быть - на, тебе, получай в лоб своё ранение! пусть даже вот такое. И ведь снаряды летели в городок, и чего только не было у них здесь... не задевало парня! А тут... нескладно... Слава богу, жив остался. Ничего, отправят в госпиталь - спасут второй глаз, нос и остальные части лица.
  А наутро Зиночка пришла на смену. Захар, опираясь на костыль и раскуривая папиросу, поджидал её, и ещё на улице он рассказал о вчерашнем происшествии.
  - Он жив?
  - Жив, но покалечен. Всё лицо - сплошь лепёшка.
  Господи, бедненький мой...- девушка заплакала.
  - Ты, его жалостью не расслабляй. И, если... по-настоящему любишь, виду не подавай и поддержи. Возьми себя в руки. Его в Москву отправляют в госпиталь. А ты... ты же вольнонаёмная. Подумай.
  *
  - А это у нас что за новый снеговик? - весело спросила с порога Зиночка и подошла к Вилену. Наклонилась, обняла и, никого не замечая, громко зашептала:
  - Ты - мой любимый, мой единственный. Мой самый родной. Самый талантливый. Люблю тебя. Очень. И, знаешь... - она присела на кровать, - знаешь... у нас с тобой будет ребёночек! Понимаешь, наш ребёнок! Ты поправишься, я же с тобой. Я - с тобой. Мы... мы - с тобой. Всё, всё хорошо.
  Она говорила и говорила...
  И тут радостно заблестел из головного 'скафандра' единственный глаз Вилена. Он здоровой рукою обнял девушку, прижал к себе.
  - Я с тобой в Москву поеду. - сказала ему Зиночка.
  Четыре дня пролежал Вилен в полевом госпитале. Зиночка от его постели не отходила. Отдежурив смену, она шла к любимому. А он сквозь скобы тянул из трубки жиденькую похлёбку и что-то мямлил Зиночке на ушко, ей одной понятное.
  - Держись, держись, Виленка. - ободрял Цыган, - с Зиночкой в Москву поедешь, а там уж и - до дома недалеко!
  *
  На пятый день отправили Вилена на поезде-летучке в Москву на пластику лица. И с ним, конечно, - 'охранница'-Зиночка.
  А Захар уехал в Челябинск лечить ногу в сопровождении медсестры Ларисы.
  По пути домой
  Да, хромому и на костылях Захару да ещё при его серьёзном состоянии с ногой, положен сопровождающий до самого госпиталя. И это была медсестра Лариса.
  - Мы же с тобой земляки! - я как узнала, что тебя отправляют в Челябинск, еле уговорила, чтобы меня с тобой сопровождающей направили. Я-то из Виляйки! Слыхал деревню такую?
  - Нет.
  На вторые сутки поезд, не доезжая километров десять до конечной станции затормозил.
  - Товарищи, остановка на сутки.
  Почему, отчего - никто не объясняет. Лариса погладила Захара по плечу и, захлёбываясь словами, быстро заговорила:
  - Захарушка, родненький, отпусти меня, а! Деревня моя тут рядом. На фронте - четвёртый год. Мамку не видала сто лет - соскучилась, не могу! Трое нас у неё, всех - на фронт взяли. Папки нет - умер давно. А младший братишка погиб, осталась я да старший. Отпусти, а? Тут недалеко - какую-нибудь попутку поймаю и - домой махну! Чёрт знает, сколько ещё война продлится, может, и не придётся нам увидеться с ней.
  Медсестра заплакала. И так Захару стало жаль молодую девчонку и её мамку, что он чуть вместе с ней не зарыдал.
  - Конечно. Давай, что там подписать-то?
  Он расписался в том, что сопровождающая медсестра Зорькина Лариса Кимовна доставила его до госпиталя в целости и сохранности.
  - Прощай, сестричка! Спасибо тебе за всё и за всех, - и отпустил девушку: 'С богом! Маме привет передай!'.
  *
  Сутки прошли, поезд не двигается с места. Сколько ещё ждать - непонятно. Нога болит - сил нет. Надо что-то соображать. Решил он до станции пешком добраться, а там - на перекладных или трамваем и - до госпиталя. Только слез, слышит:
  - Парень, не торопись, мы с тобой - поможем. По пути нам.
  Видит Захар: солдаты, молодые ребята.
  - А вы тоже в госпиталь?
  - В отпуск.
  Идти вдоль поля надо. А на дворе ещё снег не сошёл, и не по-весеннему морозно. Да и, ясное дело: Урал-батюшка погодой не балует. Пошли... Парни солдата поддерживают, а он - шаг шагнёт - в снег проваливается. Второй шагнёт - та же история. Как идти? Хоть парням на загорбки прыгай! Прошли так немного один и говорит:
  - Нет, ребята, рад бы помочь, но дали-то мне всего трое суток - туда и обратно. Пока с вами дотащусь - отпуск кончится. А мне, хотя бы сутки дома со стариками побывать.
  - Какой разговор, иди, конечно! Спасибо, что помог.
  Только первый ушёл, второй, прошагал с Захаром с полкилометра и говорит:
  - Прости, брат, мне тоже бежать, а не ползти надо - отпуск, сам понимаешь... давай, сам как-нибудь...
  И поковылял-попрыгал Цыган вперёд на одной ноге да на костыле. Поле - мороз пробирает. Вот уже темнеть стало. И - ни огонька вокруг. Он раскаялся даже, что решился на такой марш-бросок.
  Но вот впереди замаячил огонёк. Присмотрелся - избушка! 'Слава богу, будет, где согреться да переночевать!' С гоем пополам припрыгал к избушке, стучит... молчок. Постучал ещё. В оконце - испуганное лицо старухи:
  - Чё тарабанишь? Надо-то чё?
  - Раненый я, из госпиталя да снова - в госпиталь иду, в челябинский. Пропадаю-замерзаю. Пожалейте: пустите погреться, зуб на зуб не попадает. Документы покажу.
  Пропало лицо. Захар снова стучит. Долго стоял-ждал... Но вот в окне - старуха:
  - Айда-иди с богом, мы никого не пущаем - боимся. Много вас тут всяких шляется.
  У Захара аж слезу прошибло, он без сил опустился на снег. Сидит у избёнки, слёзы катятся, ногу ломит - сил нет терпеть!
  - Дурень, какого лешего попёрся?
  Но, делать нечего, идти надо. Стиснув зубы, Захар пошёл... А как шёл и не помнил даже. В темноте он наткнулся... на большой стог сена, припорошённый снегом.
  - Вот это повезло!
  Залез внутрь и испугался от неожиданности - там человек! А человек напугался ещё больше:
  - Эй! Ты хто?
  Обменялись 'приветствием'. Оказывается, это - пастух-татарин.
  - Вот развёл по дворам коз-баранов, да решил здесь и заночевать. Ноги болят далеко домой ходить, уж не молоденький.
  Пастух был рад фронтовику: разложил припасы, что с собой имел, Захар - свои. Он вытянул ногу поудобнее. В копне хорошо сеном пахнет. Тепло. Сидят, разговаривают.
  - А не видал ли ты, солдат, - спрашивает конюх, - не видал ли ты у себя на фронте нашего Расима? Он у нас строил всё: фермы, конюшни. Шибко хороший пацан был. На губной гармошке всё играл. И татарские тоже всякие... Его ещё Нацменом называли. Может, слыхал про него? Жене похоронка на пришла. Она убивается! Но... не верит. Может, видал?
  Захар опешил... Ну не может быть такого совпадения! В каком-то поле, в стогу сена... С ума сойти!
  - А... как его жену звали?
  - Почему 'звали'? Она и щас живая. Дарья Максимовна. А Нацмен её Данечкой величал. Она учительница. Тоже в совхозе у нас и сейчас детишек учит. Правда, родила недавно. Сразу двоих родила! Близнецов.
  - Знаю.
  - Дак видел его там?
  - Не видел. Даша мне об этом писала на фронт. А Нацмен... ни ей, и ни мне не отвечает на письма. Нацмен - дружок детства. Он на фронт раньше ушёл, как только война началась. Так и не виделись.
  - Да-да-да! Я его отвозил в военкомат на лошадке председательской. Тогда я конюхом работал. А щас вот всех лошадей угнали на фронт. Одна кляча осталась - председателя возит. А я теперь пастух.
  - Да... значит не знаешь ничего про Расимку? Жив-не жив...
  - Не знаю, - признался Цыган. - Данечке привет передайте. Скажите от Захарки-Цыгана. Она знает. Мы все вместе дружили.
  Поговорив, ночлежники уснули.
  Проснулся Захар - уже светло. Нога обрякла - сама не своя! Кажется, стала еще хуже. Тело, кости - всё болит! 'Нт, надо идти...' И тут, смотрит... лошадка с тележкой к копне подкатывает! На облучке - пастух вчерашний!
  - Садись, Захарка-Цыган! - смеётся татарин. - Айда, с ветерком довезу прямо до госпиталя!
  - В Челябинск?
  - К Дарье Максимовне бы тебя завёз, да председатель только до госпиталя разрешил: 'Вези, - говорит, защитника-фронтовика, пусть лечится!' Вон и гостинцев мешок тебе передал.
  В ТЫЛУ, КАК НА ВОЙНЕ
  
  
   (продолжение следует)
  *
  .......
  
  *
  Пятница. Удушливый день наконец-то растворился, и вот он - тёплый приятный вечерок! Обитатели барака-'курятника' (так своё жилище называли сами жильцы), как обычно, высыпали во двор. Оно и правильно. - А, что ещё, скажите, делать после хлопотного дня? Мужики забивают любимого "козла", попивают пивко и громко гогочут. А за круглым столом озорные бабки травят анекдоты и азартно, с перепалками, режутся в лото на копеечный кон. 'Барабанные палочки!' - с сердцем встряхивая мешок, выкрикивает заядлая лотошница - стряпуха-Даниловна. Рядом в коляске, не обращая внимания на галдёж, сладко посапывает её радость-внучок - сын племянника Юрки и горбатенькой снохи - Танюхи-Колобка (Колобком-то её прозвал сам Юрка).
  
  В подъезде на чисто вымытом деревянном крылечке сидит дворник-Мартын, надвинув по самые брови фуражку, и с удовольствием потягивает крепкую махорку. Рядом на табуретке с вязаньем устроилась Ефремовна. Мартын щурится от едкого дыма и слушает разговоры словоохотливой бабки - ничего не поделаешь, старость болтлива. Одноглазый Пузик улёгся к ногам Мартына. Пёс чихает и щёлкает зубами, ловя назойливую мошкару, и поводит любопытным носом - ему тоже интересно, о чём идёт речь-то. За окном, на втором этаже, у тёти Шуры, урчит телевизор. Неожиданно совсем низко встрепенулась... диковинная птица. Откуда она в здешних краях? Из каких таких стран залетела? Мартын встал и замер, как вкопанный: '... Птица счастья!' - усмехнулся он. Мужчина, затаив дыхание, долго провожал красавицу взглядом, пока птица не растаяла в вечерней дымке. 'А, может, показалось?.. - Мартын покачал головой, - прямо чудо-чудное...'
  
  - Ак чё я думаю-та... слышь, Мартынушка! Давай-ка я тебя за Шуру сосватаю, - не обращая внимания на восторги соседа, ни с того ни с сего вдруг предложила Ефремовна. - Шура... она ведь вдовая, лет сто уж как. И женщина... такая хорошая... да и не гуляща, как некоторые. - Бабка по старой привычке кивнула на Нюрки-почтарихи окошко - соседки лёгкой и весёлой. - Смотрю, и ты парень домовитый, не верченный какой... не проказливый. Сколь уж бобылём ходить будешь? Айда-давай, а? Шура тоже, думаю, согласится. Из вас ведь ладная пара выйдет. А уж сойдётесь дак, мне и сарахфан новый подарите! - рассмеялась новоявленная сваха.
  Ефремовна ещё долго рассказывала, какая Шура самостоятельная, и как ему, одинокому мужику, будет славно с ней. Дворник слушал и иронично кривил губы.
  
  Такого разговора он никак не ожидал.
  Мартын выпустил дым, поскрёб кудлатый затылок. Он соседку-то и сам заприметил, почитай, с самых первых дней, как поселился в бараке. Правда, ничего особенного в ней не увидел. Баба как баба, каких полно. Единственное со временем понял, что эта соседка - центр барака-курятника, его мотор! Он активистку тоже зауважал, ну и... вот и всё. А уж, чтобы с этой Шурой закрутить какие-то... ха-ха... шуры-муры, даже в голову не приходило! Вообще, с женщинами у него давным-давно не было ничего основательного... так, разве что, мужскую нужду справить, а на большее... не-ет, увольте! Может, раз-другой сердце и билось чуть посильнее, но он отгонял от себя всякие мысли - боялся неверного шага: обжёгся уже - хватит.
  
  Дворник был инвалидом отечественной - связистом в конце войны подорвался на мине. Отправили на починку в тыловой госпиталь. Спасибо, умный челябинский хирург сберёг ногу. А то бы прыгать Мартыну на обрубке! После демобилизации не поехал солдат на родину в Троицк. А зачем? Кровных - никого, детдомовский. Остался в Челябинске, где, получив комнату в бараке-курятнике, стал махать метёлкой во дворах: своего барака и соседнего - в артельной мастерской.
  
  - Все - вертихвостки, как моя Наташка! 'Люблю-люблю', а сама... с другим умотала, не дождалась, стерва, - выплеснул он из души старую обиду. - Считала: мосол подбили, дак уж ни на что и не годный Мартын... думала: калека. Ух, бабы! Всё ваше племя паскудное... - Сосед щелчком стрельнул окурок, сплюнул.
  
  - Вот те и здрас-сьти!! - осекла его Ефремовна. - Чё ты заладил-та: 'стерьвы, стерьвы'! Я ему про одно, он мне - про другое! Рази все одинаковыя? Нет. С какой такой стати? Которы бабы - со стыдом, дак те и ждали. Много их таких женщин самостоятельных. И ходить далеко не надо. Вон Шура и есть такая. Все годы ждала супружника с войны. Израненного выхаживала, потом уж и схоронила... бойца свого. А ты говоришь... Ты вон щас на себя-ка взгляни, на кого похож: исхудалый, в бородище весь... сам коричневый, как цыганин. Ну и хорошо ли это, без женского-та глазу?
  
  - Дак ить загар жа, - пояснил Мартын и вытер платком потную шею. Пальцами причесал спутанные волосы, провёл ладонью по небритым щекам. - На улице ить с утра до ночи метёлку обнимаю. - Он сунул тряпицу в карман, неторопливо вынул из пачки вторую сигаретку, долго пыхтел. Но вот, наконец, смущённо махнул рукой, - а чё, сватуха, может, ты и права! Но... она сама-то хыть... согласится ли?
  
  - Да ты даже и не сумлевайся! Был с ей разговор - согласится. Она ж ведь тоже истосковалась без мужика-та. Да и не старуха ведь ещё. Это я вон... черепаха с болячками своими... к старости уж приползла. - Ефремовна свернула вязанье, смотала клубок и воткнула в него спицу, что означало: конец разговора.
  
  - Ты присмотрись к ней с другого конца - сам поймёшь.
  
  - Присмотрюсь уж теперь, чего там...
  
  Надо сказать, что после убёга жены, Мартын, придя с фронта, уже и не помышлял о чём-либо таком, семейном. Ему до сих пор никто не был нужен - неверную свою любил. И, как ему казалось, будет любить её до собственной смерти. 'Уж такой я однообразный человек-воробей - серый пером', - говорил он о себе. Но серьёзная его натура жаждала этого семейного покоя, уюта и женской ласки. Рано или поздно, а надо, надо определяться - он и сам это понимал. Как ни говори, не молодой уже.
  Поодаль, бесштанный малец в одной майке с удовольствием шлёпал босыми ногами в вечной, никогда не просыхающей луже, сколь бы её Мартын ни засыпал. Парнишка гудел паровозом, пуская пузыри из сопливого носа. И было видно, что это занятие - любимое в его коротенькой жизни.
  
  - Айда, Мартын, решайся нето... да и не тяни. Время... оно вон... птицей пролетает, - сказала Ефремовна, тяжело вставая. - Ох, старость - не радость. - Она взяла табуретку. - Пойду-ка, завтри рано вставать, внучку в училище спроваживать.
  
  - Алинка-то - в медицинском у тебя?
  
  - На медсестру.
  
  - А дочка чё же?.. Лежит всё?
  
  Ефремовна горестно вздохнула. - Ну. Слегла совсем. С внучкой за ней вот ухаживам. Сильно перживаю... дочка только-только разгон по жизни взяла, а смертушка-та уж не терпит, за дверями ждёт... - Бабка промокнула глаза концом головного платка. Старуха была большая и лицом рябая. Говорила по-особенному, мягким певучим голосом и, казалось, что вот-вот она то ли запоёт громко, то ли заплачет. - Внучке-та... Алинке, вона, как достаётся: школьницей за соседкой-Зоей присматривала, царство ей небесное - не к ночи будь помянута, - Ефремовна перекрестилась. - Теперь вот за матерью своей ухаживат...
  
  - Мда... жизнь... Ей ухаживать-то сам Бог велел - медсестра ведь без пяти минут. А ты, бабка, про смерть-то... это... зря...
  
  - Врачи сказали, готовьтесь, мол...
  
  Ефремовна, приохивая, уковыляла, а Мартын докурил цигарку, но домой не торопился - всё думал... и о короткой жизни человечьей, и о предложении Ефремовны. Вдруг, откуда ни возьмись, с истошным ором вылетела кошка и на всех парусах понеслась по ограде. Пузик махом рванулся, толканул раненую ногу Мартына и с лаем кинулся вслед за кошкой. 'Уф-ф... зар-раза! - Мартын схватился за ногу. Он смачно выматерился и стал растирать ушибленное место, - да штабы тебя... в душу-то, а!'
  
  Боль постепенно утихла. Дворник прошёлся к воротам. Хозяйским глазом осмотрелся: улица пуста, и на остановке - ни души. Конечно, все отработались да по домам сидят, отдыхают. У Мартына тоже рабочий день закончился уж два часа как. Но привычка проверять, всё ли в порядке, с детства не даёт покоя. Видно, в крови у него такое. Он плотнее прикрыл ворота. У забора артельной швейки подобрал кем-то выкинутый газетный лист и направился к своему подъезду.
  
  - Мартын! Айда, тебя не хватает! Да и пиво щас прокиснет! - это доминошники.
  
  - Не, мужики, я - домой. Настроение чё-то...
  
  Ну да, он, конечно, мог присоединиться к компании, но не сегодня. Он решил серьёзно обмозговать предложение Ефремовны.
  
  По молоду был Мартын дюжий, мощный. Как, впрочем, и теперь. Широкая грудь, плечи! - не обхватишь! Волосы густые кучерявые. А уж на гармошке играл, дак куда там! - Девчата за ним табунами ходили. Но он симпатизировал самой красивой - Натусе. И силища молодецкая у парня через край пёрла, хоть лопатой отбавляй! Ну и, как бывало взбушует у Мартына в нутрях медведь, то уж берегись! Тогда уж он, не помня себя, как начнёт кулачищами махать налево да направо с такими же уличными горынями! Только пыль столбом летит! Да... было дело... Но всегда победителем выходил. Всегда. А уж Натуся от него - ни на шаг! Он же ведь и рукастый был, недаром соседи подначивали: 'твоим рукам, Мартынка, впору памятник ставить' - к свадьбе такой дом отгрохал - ого! Всем на зависть. Ну и чтобы невесту в новые хоромы привести. Правда, любил Мартын и выпить с устатку да по праздничкам. А назовите того на Урале, кто откажется? Нет, всем парень был хорош, ничего не скажешь. Незадолго до войны свадьбу сыграли. Неплохо жили, в достатке. А вот детей не нажили. Кто виноват, так и не поняли... Бог не дал. Несмотря на свои не совсем уже молодые годы, Мартын и сейчас оставался таким же могучим, только ссутулился маленько.
  ***
  
  Наутро, после разговора с Ефремовной, Мартын с удочками собрался на пруд. Есть нынче рыба или нет, он толком не знал. Да и рыбак-то он был не ахти какой. Но видит: народ ходит, и он решил. И, правда, чего дома сидеть в чистое светлое утро? 'Хоть свежестью подышу'. Не успел на крылечко подняться, слышит: вопли из соседнего подъезда! И выскакивает растрёпанная молодайка с роскошным фингалом под глазом: 'Кар-рау-ул! Люди добрые! О-о-ой! Убивают!' Баба увидела дворника. - 'Дядя Мартын, спаси, за христа ради!'
  
  Мартын глыбой врос в землю, ожидая молодухиного мужа-обидчика. Глядь, тряся волосатым пузом и поддерживая обеими руками кальсоны, босиком выныривает свирепый хозяин с большой плюснутой головой, похожей на тыкву, из которой торчит слипшийся кучерявый кустик.
  
  - Ах ты ж, гадина, а! Жалко тебе на опохмелку дать? Мужу родному? - истошно орал он на жену. - Я ж тебе только вчерася всю получку отдал! И уже нету?! - Пузан скакнул к Мартыну, за спину которого спряталась женщина. - А ну, коза, где деньги заныкала? - Он сбавил голос: - Да иди ты сюда, зарраза, не боись! Иди, горрю, по-хоррошему, а то хужей будет!
  
  Молодушка вся трясётся, хватает Мартына за спину.
  
  - А ты, хрыч старый, не встревай в семейную жизь, понял? - визжит бузотёр дворнику, стреляя на него заплывшими глазками, - не встревай, горрю и бабу мою отпусти, а то... ща и тебе врежу... по ссоп-патке! - Буян сунул под нос Мартына свободный от портков жирный кулак, - чуешь... чем пахнет? Лучше не зли меня, сказал!
  
  Курятник мигом очнулся от сладких снов и прилип к окошкам! На Мартына наплывала глухая злоба. Он мрачнел...
  
  -Ты... перед кем это кулачишкой мельтешишь, а? вьюн ты чёртов... Перед Мартыном?.. - дворник сжал руку злыдня так, что, казалось, из руки вот-вот соки польются. - У-убью, сволочь! Я те покажу, как над женщиной издеваться!
  
  Пузан вскричал! Извиваясь червяком и отмахиваясь второй рукой, он выпустил кальсоны. Исподники упали, открывая голую задницу скандалиста. Пытаясь подцепить подштанники ногами, он запутался в них и повис на ручище Мартына. Зрители из окон грохнули дружным смехом, засвистели, захлопали в ладоши. - 'Правильно, Мартын!', 'Поддай ему!', 'Во цирк-то с утра пораньше!' - Мартын разжал ладонь.
  
  Дебошир, прикрывая мужскую гордость, лежал в пыли, тяжело дышал и сплёвывал грязную слюну. Он злобно поглядывал на своего судителя в ожидании удара. Тут... встрепенулась молодайка! замотала патлатой головой и вдруг заревела благим матом, испуганно мигая красным фингалом: 'Дя-адь Мартын, только не бей его! Не бе-ей! - И тут она заколотила Мартына кулаками, - да не трогай ты его, сказала! Он же больной весь... да ты чё сам не видишь, что ли-и!..'
  
  Мартын окинул брезгливым взглядом обоих. 'Да пош-шли вы! Руки об вас марать... А ты, сукин сын, запомни: ещё раз вылезешь на двор со своим погонялом... Короче, не обижайся'. Он поднял рыболовные снасти, оброненные в разборке, и направился к своему подъезду. На пруд идти расхотелось.
  
  Парочка 'циркачей' вселилась в курятник всего две недели назад, и это был их первый дворовый концерт.
  На крылечко вышла наблюдавшая из окна тётя Шура с полотенчиком и с полной чашкой пирожков. Разложила на прикрылечную тумбочку скатерть-самобранку, ласково пригласила:
  
  - Пробуй, Мартын - от Даниловны гостинец. Да и успокойся. - Соседка поставила тарелку, а сама с удовольствием подумала: 'Ну и разошёлся - ни раз не видала таким! Вот это - мужик! Не зря Ефремовна хвалит'. А вслух сказала: - Да уж, правильно говорят: 'Милые бранятся, только тешатся'. Сам знаешь.
  
  Знает Мартын пословицу-то, знает. Уже приходилось ему здесь силушку свою применять - Кольку-Косого утихомиривать, а теперь вот и этого... А жёны... дурочки - удивительное дело, жалеют своих палачей. Конфузясь от внимания соседки, Мартын присел на крыльцо, размял было сигаретку, но отложил - курить не хотелось.
  
  - Сядь со мной, Шура. Душу теснит чё-то, так поговорить охота...
  
  Сели - сидят. Тётя Шура пирожок подаёт. Мартын ест. А у неё слёзы наворачиваются от жалости и умиления. Она же только теперь подумала: 'А чем же он, одинокий, питается-то? Господи...'
  
  - Щас за чайком схожу. А... может, ко мне подымемся - там и поговорим?
  
  - Да нет, Шура. Айда тут посидим. Ты гляди, какая нынче погода-то хорошая, на удивленье прямо. И паровоз не чухает, не коптит. Ты... это... не суетись, я к сухомятке-то привычный. Поговорим давай.
  
  По небу плыли серебристые облака, и пахло жасмином. А на крылечке - слово за слово, да слово за слово текла неторопливая беседа людей, хлебнувших жизни. Время шло, а они всё говорили и говорили... Незаметно на курятник опустилась вечерняя прохлада. Пузик, целый день носившийся где-то, опять улёгся у ног Мартына, и как-то уютно стало всем от прохладного ветерка, от выкликов стряпухи-Даниловны: 'барабанные палочки!', от гогота доминошников. Покусывая сигаретку, размышлял Мартын о фронтовых друзьях-товарищах, что сидят в его сердце и будут там до последних его дней:
  
  - Нету их уже, Шура, в земле они. Часто снятся. Я вот ночью, бывает, раздумаюсь... да всё пучусь в окно... Час, вроде как, сплю, а другой час - пучусь... А тут котяра со стаек начинает орать - гарем созывает. Пузик их гонять возьмётся - не уснёшь опять... Вот так моя ночка и проходит. Ночь-собака, длинная - обо всём успеешь передумать. Всё в голову лезет. Заодним и мамку свою, покойницу, вспомню. Взгляд у неё был тяжёлый, ух! Бывалочи, как гаркнет! Так у меня, у шпингалета, трезвон в ушах полдня стоит! - мужчина засмеялся. - А я вот, вроде, спокойный - во мне отец мой сидит. И дед-сапожник - такой же молчун. Не-ет, по молоду-то я маленько... дурковатый был - боролся со всеми, где надо и не надо. - Мартын перехватил сочувственный взгляд соседки. - Да, Шура. А то вот... Митяй встанет перед глазами - молодой мужик, вместе в госпитале врачевались. Его, кавалериста, ударила в лицо ошалевшая от воя сирен и взрывов собственная лошадь. Он упал без сознания. Долго-нет лежал - не помнил, но отошёл, очухался. Как потом Митяй говорил, что лошадь-то рядом стоит, и - тишина в башке... Митька весь в крови, кой-как заполз на лошадь, и она, виноватая, принесла его, окровавленного, в ближнее село. Митьку срочно - в госпиталь. А там... ой, без содрогания на парня и не взглянешь - не лицо, а месиво. Жена его из письма узнала про ранение. Ну и всё. 'Не вертайся ко мне такой, я, мол, уже замуж вышла'. Конечно, зачем ей, учительше, урод? Ох, бабьё... - Мартын сплюнул досадливо.
  
  Обычно, неразговорчивый и угрюмый, его сейчас, словно, прорвало - он говорил и говорил, словно, хотел выговориться за все годы молчания. Он волновался, и щёки его пылали. Шура внимательно слушала, не перебивая.
  
  - Вот стих есть: 'Жди меня, и я вернусь, только очень жди!' Знаешь, Шура, а я верю стиху этому. Ждали ведь, и до сих пор ждут, хоть и война давно кончилась. Ждут... не все же... как у меня-то или у Митьки вон. А на днях, так же вот у окна... друзей посчитал, всех по пальцам... да заплакал... Заплакал, Шура, хоть не бывало у меня... такого мокрого дела, раньше. И чё-то пусто вдруг стало... ослабло что-то во мне, раз у меня, у мужика, слёзы полились. Слёзы жизни, что ли? Под старость-то жить ещё больше охота. А тут как-то утром несу в гараж Игнатки Рыбина ведро с картошкой варёной - для его чушки, а сам дышу, дышу... и вкуснее этого морозного воздуха, будто, в жизни ничего и не знал... - Мартын затянулся дымом, шумно выдохнул.
  
  Мимо в подъезд проскочил малец из любимой лужи - мать позвала спать. Мартын кивнул в сторону мальчишки:
  
  - Вот подрастает молодежь, будет кому помереть за родину нашу-матушку, если что... - дворник умолк и задумался. Женщина смотрела на него с почтительным удивлением: она никогда не видала Мартына в таком возбуждении. А Мартын через минуту продолжал: - Знаешь, Шура, вот тяну я, словно бурлак волжский, две работы: здесь - в курятнике, да на швейке, а для кого всё? Для кого мантулю-то и сам не скажу...
  
  - Ох, да знаю я, Мартынушка, знаю, - тётя Шура вздохнула, - у меня-то ведь тоже... Непразднично мне. И ночь бывает длинной да страшной, и день - серым, нерадужным. Иной раз так прижмёт-приспичит, госсподи, что и не сообразишь, делать-то - что? Будто сидишь на камне у трёх дорог... и не поймёшь, котору-то из них выбрать?
  
  Так они переговаривались каждый о своём. И радовались, и удивлялись: как же они хорошо-то понимают друг друга, надо же! Чего ж это раньше-то... эх... Мартын слушал женщину, согласно кивал головою и смотрел куда-то в сторону. Вдруг... откуда ни возьмись, как и в прошлый раз, вылетела диковинная птица в красных перьях и долго-долго кружила в небе над курятником. Шура говорила, а Мартын вглядывался и вглядывался в небеса... Он уже не удивлялся редкостной страннице. Он точно знал: это она! Да-да, это Она - его Птица Счастья.
   Конечно, свадьбу играли всем бараком! На главном месте сидела Ефремовна в новом сарафане и громче всех кричала: 'Го-о-рько!'
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"