Рано утром, ещё, кажется, и солнце-то не взошло, а запели первые петухи, значит, нам вставать пора. Бабушки наши тоже повскакивали, не столько работать, сколько нас уговаривать:
- Куда ты, дитятко, темень ещё на улице-то! Только-только солнца край выглянул - холодно!
А мы радуемся - значит, не ошибся Петька, вовремя проснулся. Петух у нас один на три улицы. И хозяин - двенадцатилетний Петя, и голосистый будильник - Петя.
И не только нас, ребятишек, поднял певец, в каждом доме заслышался гомон, голоса.
И мы, как были, в ночных рубашках, босиком, выбегаем на крыльцо, а затем и на мокрую, прохладную, росистую траву. Хорошо нам, привольно здесь, и в дом уходить не хочется.
И, самое главное, мы не в деревне. И не в селе, не в захолустном поселении. Это просто-напросто дачный кооператив в жалких тридцати километрах от небольшого городка. Дачный посёлок затерялся среди непроходимых лесов, неглубоких речек и ручьёв, пологих, покрытых бархатным пологом деревьев, сопок. Место, может, и глухое, да вот пришли люди, построили небольшие дачные домики с огородами, теплицами, баньками, сарайчиками. Построили и стали приезжать на лето. А состарились - их дети стали присылать к ним на каникулы внуков, то есть нас.
И вот мы, маленькие горожане, завороженно смотрим на шумящий на все лады лес, самозабвенно шлёпаем по звенящей от комаров и кузнечиков траве в надежде разыскать большие, крепкие, как на картинке в учебнике, грибы.
Но вскоре удивление проходит, остаётся только радость. Мы находим друзей, таких же выходцев из города, большими глазами взирающих на такой интересный и новый мир. И вот уже по утрам собирается разномастная ребячья ватага, дачная шпана, новый, не ведомый науке, самостоятельный народец.
Только мы успеваем доесть свою тарелку каши с бабушкиными пирожками (городской хлеб и булки мы и видеть не хотим), как по улице прокатывается звонкий голос и бренчание бубенца.
Голос замолкает, чтобы чуть передохнуть и глотнуть воздуха и снова кричит, зовёт, буквально выметает нас на улицу. Это Володя, здешний старожил, парнишка лет пятнадцати, который по утрам на небольшой телеге с запряжённой в неё чалой лошадкой проезжает по нашим улицам.
И мы, проглотив последнюю ложку и схватив пару бубликов в карман, выбегаем ему навстречу. Без лишних слов залезаем на своё место в телеге.
Выбегает и маленький Павлик, хотя Володя его не зовёт. Зато у его калитки всегда по-особенному всхрапывает и ржёт Пуночка. Пуночка, молодая кобылка, тоже единственная лошадь в посёлке. Павлик никак не может решить, отпустить ему большую полосатую кошку, чтобы обнять лошадку, или нет. А Володя улыбается и сажает мальчика рядом с собой на козлы.
И такой вот шумной ребячьей стайкой прокатившись по всем трём улицам, мы спускаемся вниз к реке, а потом по берегу до родника. Тут каждый из нас подхватывает заранее подготовленные вёдра из глубины маленькой на вид телеги и с криками мы несёмся к весело журчащей, холодной по утреннему времени воде. Наполнив их, мы, пыхтя, ставим тару на место, а затем бежим обратно к ключу - не столько купаться, сколько брызгаться.
Но вот запыхавшиеся, мокрые, мы запрыгиваем в потяжелевшую телегу, накрываем вёдра крышками и сами садимся сверху, чтобы чистая родниковая вода не расплескалась. И - вперёд, точнее, назад, в обратный путь.
А уж полдень скоро, солнце припекает, роса высохла. Бублики давно съелись, и мы переходим на подножный корм. Горох, лук, укроп, щавель, черемша, горькие верхушки листьев одуванчика - всё идёт в дело. И, конечно, ягоды: голубика, белобокая брусника, "сбежавшая" с огородов одичалая клубника, морошка, малина, дикая смородина. И уж совсем под конец - толпой склоняемся над горбатой кучей муравейника, просовываем в дырочки-ходы соломинки и, стряхнув со стебелька красных, а вообще-то чёрно-рыжих муравьёв, облизываем. Кисло, а после недозрелой голубики и смородины чуть ли не сахаром кажется нам муравьиная кислота.
И про грибы не забываем. Где увидим, так впрыгиваем с телеги и наперегонки бежим к ярким и не очень, шляпкам подосиновиков, маслят, груздей, сыроежек, боровиков, опят. Грибы - это такие маленькие старички-волшебники, заставляющие городских девчонок снова начинать носить бабушкины передники, чтобы в них побольше набиралось душистых, крепеньких красавцев. И мы рады-радёшеньки, чуть ли не дерёмся из-за лучших грибочков. Тогда Володя сам спрыгивает и сам с козел и идёт разбираться, кто это нарушил покой лесного полога. Разрешит спор, да ещё покажет таёжные следочки, тропки звериные, растения редкие. А мы слушаем его, нам это в новинку, в диковинку. В городе такого нет, да и не будет.
Возвращаемся домой уж на закате, с нетерпением всматриваемся в сизый, пахнущий старыми газетами и берёзовыми дровами дым, ровной струйкой поднимающийся из труб бань. Но ещё рано, и мы, развезши по дворам воду, всей толпой усаживаемся к группке бабушек, воркующих на лавочке под берёзами. Много нового узнаём мы из их болтовни, особенно когда они начинают рассказывать таинственные, порой забавные, истории. Эдакие байки и легенды имени кооператива "Подснежник".
Распевно, ласково и протяжно звучит голос очередной рассказчицы, быстро, незаметно летит время. Вот уже на улице сгустились сумерки, только один краешек тускнеющего неба освещён румяной зарёй. И нас кличут в натопленные бани, и мы бежим, едва попрощавшись друг с другом, чтобы почувствовать расслабляющий жар смолистой русской бани, где на каждой доске, каждом брёвнышке выступает ароматная сосновая смола. На утро мы прибежим сюда, чтобы собрать затвердевшие прозрачные капли - золотистую дань.
После баньки мы сидим с дедушками и бабушками за столом, потягиваем душистый, пахнущий мятой и чабрецом, чай, налитый в широкие, как раз для этого предназначенные блюдца. Пристально наблюдаем мы за темнеющим небом, ждём, когда сквозь последние лучи зари проступит желтоватая, цвета только что снесённого яичка, луна. Она всегда разная: половинчатая, серповидная, полная, покрытая дымкой, расплывчатая, или наоборот - чёткая, с беловатой кромкой, с ясными следами-отражениями земных материков. Тогда мы целуем стариков в щёки, говорим им "Спокойной ночи!" и бегом несёмся... на улицу. И до самой темноты мы сидим на завалинке, вглядываясь в серовато-голубое, потом лиловатое, небо, покрытое перистыми облаками, и уже сияющую вовсю луну. Ни комары, ни вечерний холодок не может оторвать от дивного зрелища.
И только когда глаза начинают слипаться, дорожка в огороде становится совсем неразличимой, а в траве вспыхивают зеленоватые светлячки, мы возвращаемся домой, залезаем в тёплые скрипучие кровати и сладко засыпаем. И с радостью ждём, когда нас опять разбудит крик петуха, опять громкий голос позовёт нас:
Именно так. Потому, что здесь мы не обращаем внимания на возраст, происхождение и семью. Здесь мы - бесфамильные, равные абсолютно во всём: в радости, в одинаково сияющих от счастья глазах, в загорелых раскрасневшихся личиках. Нам вполне хватает имени и восторга от единения с природой и друг с другом. Бесфамильные - это такой маленький народ, который не записан ещё ни на одну этнографическую карту. Бесфамильные - это мы в эти счастливые месяцы свободы.
Но недолго длится наша идиллия. Хотя - кому как. Для кого-то три месяца - это невероятно длинный срок, а у нас это время пролетело очень, очень быстро. Сошли ягоды, чаще в небе появлялись дырочки и крапал мелкий дождик. Мы даже собирались, рассуждали, как бы чем-нибудь заткнуть эти мелкие прорехи, да так и не додумались. Подошло время копать картошку. Эта пора хоть и была весёлой и рабочей, но взгрустнётся иногда, и лишь позже понимаешь - почему.
Приехали на машинах родители. Хоть и радостно, а веселиться не хочется. Мама с папой помогут выкопать большие, и не очень, розовые, жёлтые, коричневые клубни картошки, соберут неоново-оранжевую, как напоминание об уходящем лете, облепиху, и нет-нет, да скажут:
- Что ж, мама, спасибо, позаботилась о внучке. Но скоро в школу, да и дачный сезон кончается... В город пора.
А бабушке что? Поохает она, мол, хорошо было внучке любименькой, да что скажет? И дед, и баба, они тоже уезжают, оставляют на зиму и уютный дачный домик, и смолистую баню, и перекопанный огород.
И мы возражать не можем. Последний раз соберёмся вместе, последний раз сходим в лес и наберём грибов, последний раз прокатимся по улицам на телеге, запряжённой молодой Пуночкой.
И разъедемся. И перестанем быть бесфамильными. Снова появятся и Александр Примиков, и Дмитрий Шуевский, Ольга Болотная... Появятся первоклассники, второклассники, воспитанные дети от шести до девяти лет.
А когда в школе или садике нас спросят, как мы провели лето, наши одноклассники будут рассказывать про далёкие тёплые побережья, и мы что-нибудь придумаем. Ездили на Кипр, отдыхали в "Артеке", побывали в Ясной поляне...
Потому, что не хотим выделяться. Так легче.
Но в душе ещё долго будут жить те беззаботные, весёлые ребята, босиком прыгающие по траве. Бесфамильные. Те, которых, мажет быть, никогда больше не будет.