Он шёл, печатая шаг, чувствуя, как ласковая грязь обволакивает грубые рубчатые подошвы, а осязаемая каждой клеткой кожи темнота волнуется, как продажная женщина в ожидании крупной добычи.
Много дней среди грязи, камня и этой сгустившейся тьмы, затянувшей глаза слоями мёртвой паутины, тьмы, медленно заволакивающей слух, уставший впиваться в тишину, тьмы, рвущейся внутрь, к ещё бьющемуся живому сердцу. Последнему источнику звука, последней нитке, связывающей с чем-то очень важным.
Если раскинуть руки в стороны - коснёшься влажных шероховатых стен, на которых где-то позади остались следы, кусочки ногтей, кожи и засохшей крови. Кончики пальцев саднит от прикосновений.
Он просто шёл, раздвигая собой темноту, врываясь в неё, как в волну прибоя, с трудом высвобождаясь из нежеланных объятий. "Не теперь, не сейчас, подожди - я отдам все долги, но позже", - он шёл, как зверь, на чей-то зов, из темноты пахло грязью и кровью, и похотью тысяч тел, но он шёл и шёл, не останавливаясь - на последний безмолвный крик, отпечатавшийся в едва теплившемся сознании.
Он нашёл их в эпицентре Пустоты, они лежали рядом, свернувшись, как младенцы в материнской утробе, и тьма нависла над ними, как голодная паучиха, опутывающая ослабевшую жертву сетями, готовясь впрыснуть смертельный яд, который обратит живое и едва трепещущее в жидкий кисель, питательный раствор для монстра, живущего в закоулках чьего-то подсознания.
Бледные, безмолвные, опустошённые. На округлых щёчках малышки ещё блестели невысохшие слёзы, на шее парнишки - шипастый ошейник. Брошенный ребёнок и раб без хозяина, маленькая принцесса и молчаливый паж.
Он закричал, подхватывая их на руки - дикий, неконтролируемый крик зверя, потерявшего стаю. Мир рухнул.