Избитый штамп заброшенной церквушки
хранит помет людей и голубей.
Сквозь дыры окон, кирпичей щербины
ползет туман истории твоей.
   Опушка леса. Холм. Куда ни глянь -
   внизу волнуется деревьев океан.
   Толпа. Все жители деревни, как один.
   Безмолвным страхом каждый обуян.
Доспехи ратников звенят. Трещит костер.
Горят их идолы - защита и любовь.
Седой старик проклятьями грозя
им возвещает христианства новь.
   Где ты, Перун! Охальников убей!
   Верни в их глотки мерзкую хулу.
   Но только стаи равнодушных туч
   чертогов бога беспокоят синеву.
Прошли века. Леса под плуг легли.
И каменным стал деревянный храм:
вот звонница, в окладах образа,
и позолота растеклась по куполам.
   Менялось всё. И только мужики
   остались те же и, перекрестясь,
   молились также: "Господи, прости!
   Дай дождика. Пусть минет скот напасть"
Крестьянский адский беспросветный труд -
от деда к внуку нищеты завет.
На маковке и на могиле крест,
и, ни прощенья, ни надежды, нет.
   Когда кровавая заря большевиков
   взошла их близким счастьем поманив,
   они низвергли в пламя купола,
   как идолам, молчанья не простив.
Опять сменялись кони и цари,
но в тех же пальцах, скрюченных трудом,
и трактора рычаг, и аппарат,
наполненный коровьим молоком.
   Замкнулся круг и голубой экран
   являет лики проституток атеизма. 
   Политики толпой бегут во храм.
   Их свечи очистительны, как клизмы.
А здесь, над черной раною полей
век доживает старый зерносклад.
Сквозь чащу терна узкая тропа
ведет сюда девчонок и ребят.
   Отец в запое и на ферме мать.
   Бутылок бой. Дерьмо. Следы костров.
   На стенах, вместо фресок мат на мат:
   "... здесь Витя Таню ...", "... я твою ...", "... равно любовь" 
Художник шалый забредет порой.
Руинам память на холсте воздаст.
С друзьями о России погрустит,
и выгодно рисунок свой продаст.
   Забвения прохладный ветерок
   кустов осенних листья шевелил.
   Я вышел прочь. Здесь умер бог.
   Но где свидетельства, что он когда-то жил?