Я плоховато говорю языком дальнекосмических предков, но пускай уж будет так, чем вовсе непонятно. Язык наш за премногие века сильно отодвинулся от базового - в равной степени как разошлись обе наших планеты. Неужели снова я не так сказала, пришлые дети от корня моего дерева?
Помню, мегатерраниты тоже поначалу удивлялись: "Как, милая Арброза, вам только шестнадцать лет - а вы мама такой взрослой дочурки?" Чужаки упорно считают, что в году триста шестьдесят пять дней, наподобие их далёкой родины. Логично, ничего не скажешь. Ибо видимой смены сезонов у нас тут не наблюдается - сплошная зрелая осень с ночными дождями, утренними заморозками на почве, червонной, медной и серебристой листвой, изобилием зрелых плодов. Трава на полях, оставленных под паром, вечно зелена, цветы напоминают мегатериям их же безвременник и рождественскую розу, которые не боятся дождя, снега и града.
В общем, если думать на их манер, то лет мне в момент развёртывания главных событий было около сорока, а девятилетней Пресьозе - почти восемнадцать. Выглядели мы, правда, более или менее так, как и думалось землянам: мне шестнадцать-двадцать, Прес - не менее и не более тринадцати-четырнадцати. Сильное магнитное поле Новены мешает расти ввысь, переменчивая погода способствует закалке, богатая кислородом атмосфера позволяет стареть неторопливо.
Когда до них доходило, что мы не мама с дочкой, а скорее сёстры, да и то вполне условные, недоумение поднималось на новую ступень. И возрастало до последней грани, когда им доводилось узнать, что в сыновьях моих числятся здоровенные лбы лет пятидесяти. Ну как тут объяснишь, что после смерти старшей в роду её место занимает следующая по возрасту женщина?
Нет, это не матриархат. И не фэмдом. Мы даже таких слов не понимаем, но чувствуем в них привычную мегатерранскую фальшь и попытку поддеть. Каждому достаётся своя доля: ведь лишь женщина может выбрать себе дерево в ближнедружественной роще и пестовать его, мало-помалу приручая.
То, как у нас появилась моя милая девочка, связано именно с деревьями. Нет, с одним деревом, по которому меня, кстати, и поименовали, ибо я его не выбирала: бронзовый листок прорезался из яйца вместе с моим первым криком. Так что мы были предречены друг другу, что ценится на особицу. Я не только о дереве, если вы понимаете.
Нет, не так. Если быть совсем точной, то началось всё с парочки мегатериев, которым вздумалось порезвиться под раскидистыми ветвями взрослого дуба.
Да, наши друзья растут и мужают куда быстрее нас самих, если вы об этом.
Пришельцы (именно их зовём мы некоей замшелой кличкой) прибыли на Новену незадолго до упомянутого случая. Под подошвой их огненно-летательного снаряда, чем бы он ни был движим, всё живое сразу замерло. Нет, с виду ничего не повредилось - только внутри. Мы говорили им, что земля и всё, что на ней, испугалось, ушло вглубь и перестало отвечать на ласку, а они не верили и смеялись над нами. Будто бы их ракета заправлена экологичным низкотемпературным топливом - нарочно, чтобы не навредить живому. Ох, да они ведь и летели, вспарывая небо как саблей, вместо того, чтобы искать натуральные прорехи: как их там - гиперпространственные червоточины.
И когда космонавты попросили нас отдать им этот пятачок под жильё, раз уж мы добрый век не сможем на него ступить со своим архаическим ведовством, мы согласились на аренду. Кое-кто из нас, правда, потом вспоминал про финикийскую царицу, которая выпросила у местного африканского царька клочок земли, что можно укрыть воловьей шкурой, а потом разрезала шкуру на полоски и обвела получившейся верёвкой будущий град Карфаген.
Только меги не особенно хитрили. Они просто возвели многоэтажный жилой купол едва ли не выше наших гор. Как можно было настолько грудиться и лезть на головы друг другу? Но они уверили нас, что под их родным светилом люди только так и живут - потому что родится их много и всем необходимы удобства и комфорт, о которых мы в нашем лесном сплошняке не догадываемся.
Ещё один почти риторический вопрос. Так отчего ж им было не остаться при своём благословенном комфорте?
Их ответ нам польстил: оттого что у нас, помимо дремучего леса, имеются высоченные и неприступные вершины, куда там Джомолунгме и Эребусу, и все те, кто станет прилетать сюда, будут платить нам за горный туризм столько, сколько мы потребуем. А вдобавок бесплатно возить нас на ракетах к самому настоящему морю...
Мой старший сын Эсентий, тот, который, выйдя из плодоносного лона моей предшественницы по высокому сану, всю долгую жизнь только и собирал легенды Прародины, сразу оживился. Нам жутко не хватало книг, а у мегатериев, по слухам, завелись такие носители информации, которые были не по зубам ни бурой мыши, ни чёрному термиту. И к тому же очень ёмкие. Редкий был умница для мужчины, недаром делил со мной ложе последние пять лет - до того, как появился некий большой ребёнок. Но я сильно забегаю вперёд.
А младший сынок Весникий, близнец дочки Эсентия, жутко фальшивя, пропел на главном языке пришельцев:
- Лучше гор может быть только море, на котором пока не бывал!
У нас ведь моря нет: вся вода, пресная и солёная, разлита по озёрам и пробирается сквозь чащобу ручьями, которые сплетаются в реки.
В общем, совет округи без большой охоты, но согласился. Разумеется, мы предупредили смельчаков, что не собираемся нести ответственность ни за их жизнь, ни за смерть: если разрежение воздуха на высоте здесь не ощущается так сильно, как на их родине, то это лишь потому, что при случае падать вниз им придётся очень и очень быстро.
Они не сумели связать две этих вещи. Только один - между прочим, Вольфран, родич Борислава, о них обоих скажу попозже, - задумался вслух: если так густа атмосфера и велико притяжение Новены, почему же никто из жителей Великой Терры не испытывает трудностей при ходьбе и во время тренировок?
- Наша земля принимает вас как гостей, - объяснила моя тогдашняя мать. - Опасайтесь ей надоесть и, тем паче, сделаться недругами.
Конечно, меги невозбранно ходили где им вздумается, были очень приветливы и - как это? - толерантны. Вот и получилось так, что однажды молодые супруги решили заняться сексом под лазурной луной и крупнозвёздными небесами. И ненароком сронили оплодотворённое семя в тёплую, рыхлую почву под моим личным дубом. Ручным деревом и незаменимым помощником, за судьбу которого я отвечаю.
А месяца через четыре я подобрала на этом месте готовую хорошенькую девчушку, облепленную грязью и меконием почище любого волкопёсика или турьего теляти. Так что пришлось сразу ополаскивать её в ближнем ручье. Моим объяснениям насчёт неё никто из девчушкиной истинной родни не поверил - вернее сказать, не поверил бы, потому что я не слишком-то и старалась.
Тогда Всематушка сказала:
- Это дитя твоего дерева и, стало быть, родня всем нам. Выкормим её, чем уж получится. Но не стоит держать этот плод слишком близко от ствола.
Что значит - не вводи в сплетение близкой родни. Не посвящай в тайны, которые держат Большую Семью. Не учи так, как учим и обновляем мы, женщины разумных деревьев, сплетающихся в большой всепланетный Ум.
Что значит - на вопрос мегов, кто тебе милая ликом Пресьоза, не дочь и не сестрёнка ли младшая - отвечай: нисколько не дочь, даже приёмная, нимало не сестра, даже сводная. Никто из моих родичей и её родичей никогда в жизни не сочетался телами. На слова какого-нибудь мега: "Так, значит, она тебе вроде подружки?" говори: "Мы не гоним наших сафиек и, кстати, уранитов, как, говорят, делаете вы, но ваше слово у нас означает именно это самое. Любовную связь".
Хотя тот меган был по-своему прав. Только вот подруга одной души, не тела, какой стала для меня Пресьоза, именуется в нашем языке посестрой. Названой сестрой, которая по умолчанию дороже всех людей в огромном мире и для которой мы готовы на очень и очень многое.
Смешно, до чего разные смыслы обе расы, новенитов и терранцев, вкладывают в одно и то же слово. Мы можем поименовать сыном наложника одной из зрелых и властных, любовница для нас - подруга или забавушка, но уж если я сказала " моя сестра" или "посестра" - это означает ту, в которой заключена вся моя жизнь. Практика говорения ясно показывает, насколько все наши понятия относительны. Мысль изречённая есть ложь, иногда - много хуже лжи.
То же произошло с именем моей сестры. Хотя мы назвали девочку сочетанием звуков, которое в нашем языке означает "Прелестная", все новениты считали её всего-навсего милой. Миловидной - не более. Слишком высокого роста. Излишне белокожа и беловолоса. И вся какая-то мягкая на ощупь - ни костей, ни мышц. Как говаривал учёный Эсентий, ни камень, ни пух, пава, ни ворона. Кровная родня ведь тоже её не признавала, даже те, на кого Прес походила как одна капля воды - на две, что слились в струйку на оконной слюде. Виданное ли дело, чтобы дитя появилось не из грязного телесного низа, а из благородной земли!
Но вот Борислав, Борюшка - тот ходил за нами обеими по пятам. Выросши, он сделался инструктором у меганов и делил своё время между Прес и Монтафьорой - самым красивым горным пиком неподалёку. Почти отвесная скала, что вырастает словно из пышного букета - так много цветов на тамошних сейбах, секвойях и омбу. Иные присущи самому дереву, иные обвились вокруг ветвей и прильнули к стволу - как наша Пресьоза.
Словом, льнули они оба друг к другу. Он тоже был белый, бледный и нескладный, но как-то по-особенному хорош - в смысле "далёко на озере Маараф изысканный бродит жираф". Любил наш юноша цитировать своего поэта, только вот озеро там упоминалось другое, да...
И я ото всей души радовалась тому, какая из них получилась пара, и ещё тому, что посестра моя не будет в жизни одинока: меганы ведь в таком прямо как волки - всю жизнь завязаны друг на друге. Борюшка все эти месяцы лишь об этом и дул ей в уши: типа мы теперь навсегда станем одно. Ничего, кроме ушей любимой девушки, он, кстати, не касался. Ибо вычислил, что она, по мегатерранским понятиям, не в летах совершенства и браковаться (тьфу, в брак вступать) им никак нельзя.
А чуть позже случилась великая беда.
Я давно была всеобщей матерью. Я должна была отследить много раньше.
Многопрядную шевелюру Монтафьоры снизу доверху пересекала белая прядь. Нет, лысина. Нет, борозда, и гигантская, открывающая взору прикорневой известняк, но заметная лишь с одной точки зрения.
- Это фуникулёр, такие подвесные вагончики на канате. Чтобы с удобством ехать до самого главного - скалистого пика. Практически не испортили вида, так я говорю? - похвалился кстати случившийся рядом Борислав. Прес так к нему и прилипла, оттого мне пришлось говорить со сдержанностью, в этом случае неуместной:
- Ты обидел Монту. Ты уязвил саму природу Новены. Будь теперь осторожен: земля наша расхочет тебя носить.
Да, я была виновата, что не запретила наотрез. Но и так и этак юнец бы не поверил, а его возлюбленная, хоть и было у неё чуточку здешнего опыта, горазда была ему поддакивать. Меня они бы нипочём не послушали.
Через несколько дней назрел очередной групповой поход с инструктором. Посестру мне посчастливилось удержать под предлогом кое-каких домашних дел, да и не её то был уровень сложности.
Нет, фуникулёр не оборвался на подъёме - тряхнуло их много позже и вообще несильно. Один Борислав, который шёл во главе цепи, сорвался и всем реальным весом грянул оземь. Монта была милосердна: взяла главного и помешала - по своему невеликому разумению - остальным рисковать собой и дальше. Они спешно развязались и пустились в обратный путь - где пешком, где ползком, продираясь через пограничную с канатной дорогой чащу.
Мы давно уже были на месте. Кроме Пресьозы: нельзя было ей видеть мешанину мяса, костей и униформы. Сплошные осколки и ошмётки.
Я едва ли не в горстях снесла всё это в большой мешок, чувствуя ладонями, как еле бьётся там жизнь, - низменная, биологическая, раздельноклеточная. Клетки ведь сами по себе вечны - только на дальней Терре им нужен физиологический раствор. А у нас - подходящий грунт.
А потом унесла добычу.
Перечить было некому. Сил мне отроду не занимать.
Весникию, который был обществом приставлен к нашей Прес, я приказала:
- Ты краснобай, тебя чужаки слушают. Ты сумеешь убедить главного мега, Вольфрана. Скажи: от кого бы ни была Пресьоза, то, что от семени, у неё большетерранское. Пусть возьмут её и увезут на прародину. Пускай говорят, что Борис пропал без вести и его надеются отыскать. Она поймёт так, что погиб, но будет уповать на удачу и меньше плакать.
Самым тяжким оказался первый день, когда посестру завели под купол, но корабль ещё не пустился в плаванье между звёздами. Сердца молодых забывчивы, тела заплывчивы - невиданные картины утешили Прес, хотя неглубоко. К тому же рядом было много народу сходной масти и стати.
Я же утешала себя тем, что выбрала она... как это? На безлюдье рыбу? В общем, первого мужчину, который на неё глянул серьёзно да ласково.
Но сердце моё ныло от разлуки - с подругой, которая не соизволила таковой стать. Предпочла мне...
То, что осталось от её мальчика, я уложила в неглубокую яму между корней моего Старика-Дубовика (интимное прозвище) и присыпала слоем жирной почвы. Тонким - чтобы ему - тому, что осталось, - не задохнуться. А чтобы звери и птицы не вздумали полакомиться мясом, наставила кругом знаков - рваные алые ленты, ломаные веточки с увядшей листвой, дроблёные камушки, понимаете? Такие, как он сам.
Вольфран, что пришёл попрощаться и пронаблюдать за церемонией, пробурчал:
- Первобытная магия.
- Всё на свете вам магия, - ответила я. - Не умеете вести беседу, не желаете видеть жизнь в любых формах: как есть слепцы.
Потом-то многие его соотечественники пришли с речами. Кое-кто плакал, все пели хором. Осыпали его поверх земли мёртвыми цветами, поставили крест и таблицу с надписью. Думаю, сия тщета особо не повредила.
А потом приходила одна я. Говорила с корнями и ветками, расстилала поверх холма свои косы - распущенные, они покрывали его весь, словно крылья огромного ворона. Пропалывала траву. Танцевала при свете луны, украсив себя лучшими тканями своей работы. Напевала колыбельные да баюльные песни, как малому дитяти.
Так длилось ровно четыре месяца и ещё половину.
И вот однажды крест колыхнулся и ниспал наземь.
Борис поднялся - под шорох осыпавшейся земли, но молча: рот у него оказался забит ею же. Он был совсем голый и грязный, как много раньше Пресьоза, но гораздо, гораздо больше! И хорошо: я была уже в летах и совершенно забыла, что полагается делать с младенцами.
- Пойдём, - сказала я, вытягивая его из ложбины за руку. - Для начала давай в бегучей воде омоемся.
Дела его сложились как нельзя более удачно. Шрамов почти не осталось, кожа стала гладкой, словно шкурка белого мышонка, волосы выпали, и на их месте прорастала свежая, чуть курчавая щетина. Одежда исчезла, оттого его приувядшую память не надрывали усилия вспомнить, кем он был раньше.
Я обтёрла его мягкой листвой с головы до ног и на руках отнесла в дом. Накрыла шерстяным покрывалом - в ту пору он не терпел никакой скроенной и сшитой одежды. Поила из рожка, кормила с ложечки, всё время улыбалась и наряжалась ярко, чтобы его мутноватые глаза видели рядом лишь красивое.
Но чтобы пробудить мощный разум, дремлющий в глубине возрождённого мужского существа, мы используем одно-единственное средство. Соитие с женщиной. С тех пор, как оно сделало из зверя Энкиду - человека и друга Гильгамешу, не знают у нас средства надёжнее для того, чтобы передать родовое знание и вернуть собственное.
Какой всё-таки меганы поразительный народ! Полагают, что такая прекрасная сама по себе вещь, как сплетение членов, это зелье из зелий, отрада отрад - нуждается в оправдании детьми. Так ведь у меня и мужчины были - чудесные, не чета этому ростку батата, выбившемуся на солнце из погребной ямы. И младенцев я дала большой семье здоровых и крепеньких: только одного пришлось зарыть под траву, такой он был слабый. Но это ведь две совсем разных стороны жизни.
А Борис, едва пришёл в себя, как неведомо что и вообразил себе. Будто он переступил через какую-то женскую честь, нанёс обиду моей младшей подруге, запятнал моё личное - то ли поведение, то ли достоинство. Своё бы личное это самое оценил: червяк червяком, вожделеть и то нечему или не к кому, смотря с чьей стороны судить...
И не могла я в ту пору послать весточку моей милой Прес через её одноземельников в Башне. Как таким недомерком и недоделком хвастаться?
Нет, что-то в нём безусловно прорезывалось уже тогда. Стал смугл и жилист, лёгок на ногу и ловок в полевой работе. Другие наши мужчины принимали его к себе охотно.
Натуральных соплеменников у него становилось меньше, но не так уж намного. Какой альпинист боится риска и случайностей?
Вольфран оставался тоже. Он ведь был у них старшина. Ему одному я спустя время коротко поведала:
- Пускай Прес ныне слёз не точит. Отправьте мгновенное письмо, что есть немалая надежда отыскать, хоть и не совсем того Бориса. Она поймёт: что-то в ней от вашего семени, да много и от нашей земли.
А, ну разумеется. Он наведывался, смотрел.
- Чудо, - ахнул в самый первый раз.
- Вовсе никакого. Вы ведь доращиваете недоносков в кювете? А мы - под травой. Земля ведь тоже матка-кормилица. Самая что ни на есть главная.
- Но Бориска был мёртвый. Совсем.
- Что такое - совсем мёртвый?
Тут я, признаться, стала в тупик. Мы оба там оказались.
- Ладно, допустим, мёртвый наполовину. Но сама земля наша ведь живая и живей живого. Там, где деревья, - особенно.
- Наша тоже, - он покачал головой. - Теперь многие считают, что это единый живой организм.
- А вот и не совсем, - возразила я тогда, порывисто кивнув в подтверждение. - Вы по ней идётё напролом, как обезьяна в тяжёлом танке. Или наш большеглазый лемурри - они умные, но не как деревья. Вот земля и гневна, и не отвечает вам нисколько.
Он недоверчиво хмыкнул.
Визитов вежливости было, в общем, меньше, чем ожидалось с учётом назойливого характера мегатериев. Наверное, считали то, что произошло, мороком или колдовством - нет, в колдовство ведь никто из них не верил. И слава богам: иначе сюда бы и их трупы валом повалили.
А вот моя девочка - она тотчас прилетела, едва услыхала новость. И явилась однажды поздним вечером, даже не предупредив никого из местных. Словно все до единого меги составили заговор.
Чего уж я ожидала - плача, восторга, внезапных объятий? Не знаю.
Но Пресьоза с порога закричала на меня... нет, на нас обоих:
- Потаскуха! Воровка! На чужого жениха позарилась!
Как базарная баба, отметил позже Борислав. Хотя без осуждения - просто как факт. Они там любят факты.
Всё во мне с ног до головы перевернулось.
- Его вырастили и выхолили для одной тебя, - ответила я спокойно: только в душе и сердце всё кипело. - Одной тебе лишь назначен Борис. И всегда так было. Зачем говоришь пустое?
- Не пустое, - возразила она сквозь слёзы. Теперь-то они появились на глазах... - Правду.
В самом деле: сгоряча врать несподручно. Всё заветное мигом на кончике языка виснет и наружу льётся.
- А если правду - тогда он твой жених, но ты мне чужая. Сама так сказала и решила. Не посестра, не подруга - никто и ничто. Выбирай.
Мы весьма чутки к слову и его оттенкам. Если бы девочка сказала тогда "моего суженого" и не отделила меня от себя, сложилось бы иначе.
Без лишних слов Пресьоза ухватила кое-как одетого мужчину за руку и вытянула из постели.
- Иди-иди, - шепнула я ему по-новенски. - Не годится огорчать малышку ещё больше.
Словом, оба убрались в купол, а немного позже отбыли на Мегатерру. Видимо, подлечить его вялую шизофрению или что там ещё у психиатра.
Спустя некое время до меганов дошло, что раз наша планета умеет выкручивать такие фортели с людьми, то не дай боги - отойдёт от шока куда раньше предреченных ста лет и начнёт мстить. Кому и за что - они не задумывались. Кстати, среди ортодоксов наличествовали два-три католика, вот они, верно, и надоумили остальных, что новена - это не что-то новое в отличие от старого. Новена - заупокойная служба по недавно ушедшему на ту сторону света.
Так вот. Теперь челноки и большегрузные корабли так и сновали, так и сквозили от Большого Фигвама до орбиты и с орбиты до самой Мегатерры.
А мы дышали всё легче. Не такие уж новениты простаки, чтобы не понять далеко идущих намерений пришельцев. Под куполом явно началась добыча полезных ископаемых минералов - так там с недавних пор ныло, жужжало и передавалось ушам через фундамент и почву. Туристы, тоже мне...
Вот и последний челнок загрузился и отплыл в небо...
И тут получилось самое главное.
У сдувшегося, разобранного на части Большого Дома остался он. Борислав. Глядел немного смущённо, держался чуточку нагло - по одной и той же причине.
- Вот, возвратился с последним транспортом и решил остаться, - сказал он мне и прочим. - Прес и наши четверо производителей говорят - во мне теперь куда больше здешней плоти, чем инопланетного семени. Больше, чем в самой Прес: она ведь только родилась в этой земле, а я ещё и умер. Арбра, примешь меня назад? Примешь - буду одним из твоих сыновей, не примешь - стану сам себе племенем. И тогда пусть Новена решит, как со мной поступить.
- Да приму, конечно, - ответила я. - смотря вот кем.
Обняла за шею, с силой пригнула к себе и поцеловала прямо в нос, а затем в губы, раздвигая их своими собственными.