Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Злато в крови

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  

Андрогин (Селина) []

  
   ....Где-то на задворках или в преддверии рукотворного туземного рая отыскал я пустую хижину со смутным намерением поселиться здесь; в хижине же этой на низеньком тростниковом ложе, что составляло единственную его меблировку, - увидел и поднял книгу. И книга эта меня совершенно покорила, мало того - озадачила. Полиграфическое совершенство, выраженное в плотной и тяжелой белизне лучшей мелованной бумаги, редкостной и дорогой высокой печати, в переплете из пурпурного коленкора, прилаженном без малейшего перекоса, в тугом отставе, который и не думал отклеиваться от корешка, и благородно глянцевой суперобложке, со вкусом иллюминированной кадрами из культовой киноленты, в узорчатых инициалах, политипажном орнаменте и чудных гравюрах на фортитуле и форзаце, в изысканном шрифте с серифами, наконец, в самом тексте, явно выправленном не бездушной машиной, а старорежимным корректором, - это, не побоюсь сказать, идеальное воплощение современного миниатюризованного увража, то бишь солидного подарочного издания, - служило для того, чтобы преподнести читателю некую сомнительную историю. Анонимный автор, прибегнувший к услугам странного издательства, не защитившего копирайтом чьи бы то ни было права, уже одним названием своей поделки, "Злато в крови", отсылал читателя к небезызвестной в религиозных кругах серии Анны Райс, которую в нашем богоугодном заведении прочел (ночами скрывая холодный ксеноновый фонарик под тощим одеялом) едва ли не каждый пятый семинарист. Прочел, не дожидаясь маячащего в неизвестных далях перевода десятой книги "Хроник", потому что ему, высокоумному, было всё равно, рутенский то был или английский текст, а порочная жажда его была велика.
   Так вот, если совсем кратко, а то я устал наворачивать периоды: после того, как я проглотил, стоя на месте или лежа на той самой постели, половину текста, - мне стал понятен замысел анонимного графомана. Он явно желал создать пародию: имена то искажал, то нет, известные по "хроникам" ситуации то комментировал, то цитировал другим стилем, предоставляя чтецу до всего доходить самому. Дочитав, уже в моем личном укрытии, почти до эпилога, я почувствовал, что пародия не так проста: мысль, в ней заключенная, удивительным образом противоречила заданному серией и сериалом канону.
   Но сам эпилог... Нет. Пока воздержусь.
  
  

ЗЛАТО В КРОВИ

  

Он, естественно, стал говорить, что ему известно многое,

о чем я еще не знаю: о разных опасностях, подстерегающих

вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство

которых может оказаться гибельным для меня самого...

Дэниэл Моллой. Интервью с вампиром

  

Глава первая. Римус

  
   Тогда, когда всё это началось, я в прекраснейшем месяце мае был в прекраснейшем городе Лэне, который все местные жители знают как Вечный город Лэн-Дархан. Город, который живет сам по себе, не платя дани и не подчиняясь никому, помимо Владыки Утра.
   Я не питал насчет него никаких иллюзий, хотя слышал от молодых сплошные восторженные отзывы, и многие годы медлил с его посещением - вовсе не потому, что мы не можем пересечь большую воду; полная чепуха. И не потому, что, как и все мы, опасаюсь своего Заоблачного Дара. Лэн привлекал меня не более, чем какой-нибудь Стерлитамак или ранее Фустат.
   Однако в тот час, когда город открылся передо мной на фоне хмурой грозовой тучи, накрывшей западные горные хребты, я вспомнил именно Фустат. Вернее, Каир, его блистательного потомка. Еще вернее - Толедо времен этого странного грека Доменико Теотокопулоса. Старая слоновая кость и сияющий голубой фарфор, башни и стены, парки и сады, а вокруг - белые одноэтажные дома с темными крапинами окон, точно кубики какой-то игры, сжатые в пригоршню широкой долины с нависающими со всех сторон лесистыми горами. Жемчужина посреди мхов. Отполированная кость самого времени.
   Вся ночь была впереди, начиная со странного невидимого заката. Я видел светлые стены Кремника, одетые вечерним и полуночным рокотом колоколов, взлетающие выше гор кружевные иглы минаретов, бродил в старом центре города по тротуарам, замощенным дорогим клинкерным кирпичом, и мостовым из дикого камня. ( Погибель для современных авто, да их сюда и не пускали - трава невозбранно пробивалась между швов, уютные кафе манили устроить посиделки прямо перед ногами прохожих.) Дома и дворцы здешней знати пленяли арками входов, крутыми водопадами лестниц, шипами и резьбой на стенах, стройными сталагмитами шпилей и сталактитами, обрамившими ниши,- не столько подземное царство в духе мосараб, сколько священный бред Гауди, который в этом месте вроде бы и не погибал под колесами трамвая "Желание". Оружейные, ковровые, шелковые и парчовые лавки; прямые развалы тусклого, с чернью, серебра; ресторанчики и кофейни, соблазняющие даже меня своими пряными и утонченными ароматами; театры и клубы, чьи вывески были освещены изнутри, как китайский фонарь; и книги, книги всех времен и народов, которые приютил магазинчик букиниста: не обязательно старца, вышедшего прямо из лавки древностей, но, может быть, его юной внучки, чудом уцелевшей в книжных передрягах.
   Меня предупреждали: если увидишь тут роскошный Коран в рукописном оригинале, не приценяйся и не торгуйся, а спроси у хозяина, сколько он возьмет за хранение Благородной Книги. А если твои устремления не столь серьезны - что же, не клади на нее свой алчный взор, тут имеется пища не для одних мусульманских душ. Чуть пониже Корана я заметил прекрасный инкунабул на толстой, мягкой бумаге, легко принявшей и сохранившей натиск печати - и "Метаморфозы" Овидия были украшены так богато и изысканно, что походили на рукопись более ранних времен. В стиле, скажем, Ван-Винкена, так ценимого нашим драгоценным Грегором. "Но это ведь тоже о любви, - ответила на мое удивление миниатюрная девушка в кружевной шали поверх иссиня-черных кос, доставая книгу и принимая деньги, - лучшие в мире книги всегда пишут о любви".
   И бессонный народ на улицах - деловой, но без фанатства, слегка разгульный, но не нарушающий пристойности, жадный до новинок и все-таки не дающий им себя увлечь. Юный и бодрый, невзирая на возраст. Я не видел ни над одним тех мрачных желто-оранжевых ореолов, которые указывают нам на добычу, однако ничуть о том не жалел.
   Да, я был увлечен. Очарован. Я забыл о времени и не слушал птиц. Я не обратил внимания на то, что пустеют улицы и извне, со стороны современных кварталов, уже не доносится рокот бессонного мотора. Я пропустил паузу между двумя вздохами Города Веков.
   И был ошеломлен, когда из-за цепи гор, нависшей надо мною, вырвалось ярое солнце и хлестнуло меня как бичом. Меня сразу охватил жар - устрашающий, едва не погибельный, мешающий думать. Инстинктивно я пригнулся, сжав ладонями пылающие веки и лихорадочно соображая, где мне укрыться в чужом месте и как я теперь поднимусь в ту мою пещеру, откуда я вышел много часов назад. Но тут сзади на меня набросилось нечто тяжелое, душное, абсолютно непроницаемое - и неживое.
   - Идем скорее, ну! - произнес голос непонятного тембра, не мужской, не женский. Альт или контральто, звенящее, как небольшой колокол. - Только не спите на ходу... ради всего...
   Да. Руки, жаркие и необычайно сильные, которые удерживали вокруг меня плащ, несомненно, почувствовали крепость и хлад моего тела, я из последних сил удивился, что за кратким перерывом в речи не следовало ни перебоя пульса, ни остановки в движении, а меня всё тащили куда-то, я загребал носками уже не брусчатку, а крупный гравий, не улавливая рядом и тени человеческой мысли, гравий сменился песком и ракушками, да скорее же, я знаю куда, приговаривал мой спаситель, ну да, я знаю и кто, сделайте же последнее усилие...
   Гладкий пол под ногами, тяжелый лязг за спиной, прохладная тьма, благословенная затхлость впереди и вокруг нас. Капюшон сняли с моей головы.
   - Можете смотреть, и на меня тоже, - произнес голос. - Свет идет строго поверху, из этаких узких продухов с кошелями. Надеюсь, вам это не опасно.
   - Что? - спросил я. - Это.
   Мы стояли на круглой площадке, позади нас - тяжеленная с виду металлическая дверь, по сторонам - стены из ракушечника, круто вниз ведет узкая винтовая лестница.
   - Вокруг нас - жилая крестьянская башня. На вас - мой дождевик. Нам холодную грозу вроде как обещали, да пронесли мимо. А я - это кто, а не что.
   Напротив меня, придвинутого к стене, стоял человек. Женщина. Слабый свет, дурманящий меня, однако в общем безобидный (в панике я не учел, что и яркое солнце не может повредить мне сколько-нибудь значительно), освещал светлые вьющиеся волосы, нежно-смуглую кожу без румянца. Изогнутые брови темны и почти сходятся в переносице, темны и глаза - удивительные, цвета минувшей грозы. Слегка впалые щеки, изящные скулы. Тонкий нос похож на стрелу, очертания карминно-алых губ - тугой персидский лук. Лет пятьдесят с большим привеском, но осанка безупречна, даже слишком. Если бы не колебание груди, не шуршание крови в аорте, не тихое биение сердца - я бы счел ее одной из Проклятых в отличном - просто отличном - гриме.
   - Вы поняли, кто я.
   - Уж не сомневайтесь. Ну надо ж, а я-то приняла вас за примитивного альбиноса, только что мал-мала не в себе.
   - И не боитесь?
   - Ну а боюсь, и что теперь - дела не делать?
   Мне показалось, что она усмехнулась. В это время я успел не то чтобы погрузиться в ее мысли, но уловить их запах. Свежесть и покой, мир в себе и во вселенной вокруг, полное приятие всего и вся, некая...мягкая ироническая безнадежность.
   - Вы от жизни... ничего не ждете...
   - Знаете, уж если вы в силах философствовать, то зря я на вас силы тратила.
   - Не...зря, - кое-как выдавил я.
   Что-то сверх моей обыкновенной дневной слабости, переходящей уже в прямую кому, заставило меня промедлить.
   - Я и вы. Увидеться?
   - Конечно, и не могите инако мыслить. Я тут вроде владельца. На двери мощный цифровой замок, я его защелкну, но вон там имеется хитрая кнопочка. Найдете, с вашими-то способностями. Да и с самим замком разберётесь поди. Апартамент глубоко внизу. Лампу не зажечь?
   - Нет. Да. Не то. Обещаете?
   - Вечером непременно. Если, конечно, ногу не сверну или там шею. Жизнь наша такая.
  
   По крутой лестнице без перил и площадок я не столько сошел, сколько сполз. И провалился даже не в сон, а в полное беспамятство.
   Открыл глаза я, по всей видимости, ранним вечером и с трудом выбрался из кучи недвусмысленно гнилой соломы. Благо хоть в здешний земляной пол не зарылся. Мое зрение улавливало в неясном свете "продухов", который к тому же скрадывали прикреплённые понизу железные карманы, какие-то лари, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, грубой работы амфоры, воткнутые в пол острием. Продуктовый склад, по-видимому, решил я, поднимаясь вверх. Это оказалось легче спуска, поэтому моя любознательность ожила и взыграла. Когда у самой входной двери, немного выше "кнопочки", обнаружилось нечто вроде трапа, прикрепленного к стене понизу и вверху уходящего в глухой каменный свод, я поднялся по нему тоже. Разумеется, я уперся вовсе не в потолок, а в тугой люк того же пошиба, что и парадная дверь. Заперт он не был, и я оказался в жилой части дома.
   Здесь было даже уютно, невзирая на хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, скрадывающий решетку из прутьев толщиной в мое запястье, замурованных в оконные проемы одновременно с возведением донжона, и патину легкого светлого праха на всех предметах обихода. Дубовые стропила под сводами, дубовый паркет на полу, прикрытый дряхлым восьмиугольным ковром, почти бестелесные призраки стеганых одеял в узкой стенной нише, истлевшие кожаные подушки и валики. Из перекрестья потолочных балок струился тусклый хрустальный водопад - такие люстры, как я знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи или лампады.
   Я смотрел на это недолго: ловушек мы не любим. Отряхнулся от пыли и трухи, выскользнул наружу, на всякий случай изображая из себя одного из местных, и оказался в безлюдном переулке. Слышимая жизнь протекала здесь за глинобитными заборами с высокой калиткой, поверх которой шла арка, увитая глицинией или розами - деревенька посреди оживленной столицы. И - скажите на милость! Моя давешняя знакомая уже была тут, шла впереди меня, поминутно оборачиваясь. Мы встретились глазами: ее оказались вовсе не синевато-серыми, а буквально васильковыми. Я догнал ее, как мог неторопливо, чтобы не пугать лишний раз, - и пошел рядом.
   - Хотел бы я знать, моя...
   - Инэни, то есть "малая" госпожа. Если б я была девица - то "сэнна".
   - ...моя инэни, зачем, собственно говоря, вы затруднились меня выручать.
   - А, чепуха. Просто безусловный спасательный рефлекс.
   - И чего вы здесь дожидались. Благодарности или приключений на свою голову?
   - Ни того, ни другого, потому что...Да, с кем имею честь? С господином...
   - Римусом. Просто Римус.
   - Просто Селина. Полностью - Селина Армор. Имечко, я думаю, ничем не беззаконней вашего. Кстати, даме следовало бы представиться первой, но замнем. Так вот, ждала я не благодарности - потому что, уважаемый Римус, солнышко особого вреда вам бы не причинило, а кое-что иное люди приняли бы за рутинный случай самовозгорания, описанного Диккенсом: бочка уксуса, парочка расхожих заклинаний - и порядок. И не приключений ждала - потому что я их не ищу, они сами меня находят во множестве.
   - Так вы и в самом деле всё поняли.
   - Ну...смотря что вы имеете в виду подо "всем".
   - То, что я не человек.
   - Кто б сомневался. Детализировать?
   - Да, - сказал я резко.
   - Вы из Тех, кто Охотится в Ночи. Цитата из Барбары Хэмбли, простите. Обладатель Темного Дара. Тот, кто Пьет Кровь.
   - Довольно, - оборвал я. - Вы, как и прочие, не верите. Выламываетесь.
   - Если бы я сказала, что вы, к примеру, иностранный агент, ваша реакция была бы иной?
   Наши руки сомкнулись - со стороны почти дружески, но я держал ее пальцы так цепко, что едва не сломал. Но только едва: сила в них обнаружилась не дамская.
   - Камень и лед. Слишком большая для меня роскошь - отрицать очевидное, - сказала она своим необычайным голосом. - Поймите: на меня в моем разнообразном бытии свалилось и грозит свалиться столько всяких прелестей, что быть опустошенной элегантным древним вампиром - это, считайте, мирный конец, овеянный романтическим флером.
   Я отнял руку. Улыбнулся и получил в ответ улыбку и дыхание на своем лице. Запах мяты, полыни и весенних почек, слитый с ароматами кожи и крови; последний еле пробивался наружу. И еще один тяжелый аромат, гораздо более меня потревоживший. Пойдя вслед за ним, я увидел как бы миниатюрного паучка, который сидел на верхушке левого легкого. Но видение тут же исчезло, я решил было, что мне примерещилось.
   - Бывший туберкулез, а до того была рана. Залеченная, - объяснила Селина. - Проза гражданской войны. Шрамы остались, что поделать.
   - Рубцы я, кажется, могу убрать, - предложил я,
   - Спасибо, не надо затрудняться, - ответила она до крайности вежливо. - Уж очень я солнышко люблю.
   - Нет, вы не так поняли. Это гораздо проще и для вас безопасно.
   - Всё равно. Это как знак. Чести или доблести, может быть. Алый знак доблести, как говорится.
   - Или безрассудства.
   - Или, к примеру, судьбы.
   - А теперь, когда мы встретились и представились друг другу, что мы с вами будем делать? - спросил я, прерывая выразительную паузу, наставшую в нашем словесном фехтовании.
   - Смотреть мой город. Я ведь долго наблюдала, как вас шатало по Лэн-Дархану от переизбытка эмоций. Смотреть другие города - они, кстати, немногим хуже. Гостить во всех четырех провинциях моей страны Динан, если хотите, мастер Римус. Мы становимся модными в кругу иноземцев, а я - я знаю здешнюю жизнь с такой стороны, с какой ее не знает никто.
  
   Так началась самая непонятная для меня, самая безумная и пленительная ночь в моей жизни, Ночь тысячи ночей, как здесь говорят. Фантасмагория, когда пытаешься описать. Был подтекст, который мы оба слышали за простыми словами, было неявное соглашение, которое никто из нас не подписывал. Я был слишком стар, чтобы желать - и не уметь при том управлять своими желаниями. Да и не появлялось во мне, когда я находился рядом с ней, той хищной вампирской жажды, которая заставляет всех нас без разбору терять голову, - мутного, неразборчивого влечения, столь похожего на тягу человекообразного самца к самке. Влечения, что стоит на дне любой страсти. А Селина... нет, ни страсти, ни боязни в ней я не чувствовал никакой, и не было тяготения к смерти, даже "подсадки на свой адреналин", как любят говорить в двадцать первом веке, я не видел. Доверия сверх разумной меры - тоже. То и дело я слышал от нее что-нибудь насмешливо цитатное, вроде: "Не надо портить начало большой дружбы". "Вы так вечно молоды, так прекрасны и царственны, что, как говорят в одной пьесе Шекспира, вас можно надевать только по праздничным дням". В общем, так. Селина была так полна жизни, так остро ощущала, что жизнь сама по себе есть великолепная авантюра, что не насилуя, не предъявляя никаких требований, не надеясь ни на что, кроме естественного течения обстоятельств, - получала от своей судьбы всё, что та могла ей дать. Это было не равнодушием или обыкновенной непритязательностью - но тем высоким смирением, которое паче гордости.
   Я предлагал ей деньги за работу - много, я ведь был очень богат. Селина не то чтобы отказывалась, но не хотела заключать никаких контрактов, ни устных, ни письменных. Я остерегал ее от грядущей болезни, которую смутно прозревал в ней. "Призрака будущей смерти недостаточно, - повторяла она снова и снова, - чтобы понудить меня принять ваш... хм.. . дар. К тому же он слишком ценен в ваших глазах - а для меня существует риск подхватить его просто по недосмотру, если вы приметесь меня подлечивать. Глупо выйдет".
   - Быть может, наш Дар Тьмы настолько двусмыслен, что вы втайне от себя презираете его - как и всех нас? - ответил я ей как-то.
   - Хм... Хороший вопрос, что называется. Я отвечу так. Вы превращаете других в свое подобие на грани их смерти, в отчаянии собственной любви, реже насильно, но даже и насилие можно оправдать вашей тягой к продолжению рода, свойственной любому существу под небесами. Вы так трогательно терзаетесь тем, что составляет вашу природу, так безуспешно пытаетесь отделить зло от добра, так упорно затеваете всякие игры с истиной и нравственностью! В вас редко ночует самовлюбленность, и даже когда вы громоздите жестокость на жестокость - это следствие неприятия себя такими, как вы есть. И может быть, именно это неприятие, эту ненависть к своей природе стоит победить в качестве первого шага на вашем пути? Ведь побеждаете вы свою специфическую алчность - чем не упражнение в духе Сенеки и Марка Аврелия! Если умеете взять кровь, не убив, но только одурманив, - тогда в претензии к вам будут разве что донорские пункты. А если ваша духовная жажда того, что записано в человеке Богом, извечна... Если ваша телесная прочность так уязвима... Это ставит перед вами Цель.
   - Недурная апология вампиризма.
   - Скорее, приговор человечеству...И личная моя ксенофилия. Вот, кстати, еще одна причина моего отказа. Я хочу иметь чистую совесть постороннего наблюдателя. Иметь полное право этак вам вещать.
   Я думал: подобная открытость пьянит тем более, чем меньше под ней рациональных оснований. Такое доверие всегда по неизбежности взаимно.
   Может быть, стойкая тяга к тому, что непонятно и не изведано, отвага и ум, изящество мысли, - все эти ее качества служат ей дополнительной броней. И, конечно отсутствие иллюзий по отношению к любому сообществу.
   - Вы все, Римус, по необходимости убиваете сотнями и рефлектируете. Заурядный военачальник ради одного своего честолюбия кладет на жертвенник славы, патриотизма, спасения отечества миллионы - и даже глазом не моргнет. Хуже того: каждый хомо хапиенс по природе своей убийца, ибо истребляет младшую жизнь.
   - Животных, растения. Да?
   - Именно. И в этом человек даже вас, кровососов, простите, переплюнул. Вам ведь не приходит в голову разводить людей как скотину себе любимым на потребу? А ведь и натуральный скот - он вовсе не безмозглый. Да что говорить! Я не пацифист и не веганец, но меня удручает, что на подобных основаниях строится все ближнее бытие.
   - А в чем смысл этого бытия? Или его нет вовсе?
   - Если вам он нужен - он есть. Впрочем, мы обречены искать его не там, и более всего повинно в этом христианство.
   - Почему?
   - Даже вы, Римус, с вашим позднеантичным прошлым, заражены некой бесплодной жаждой. Все вы, смертные и условно бессмертные, полагаете, что добрый Боженька обязан обеспечить вам комфорт и пристойное существование, а если что не так - ополчаемся на него.
   - Не только. Напротив, существует такая вещь, как теодицея.
   - По-моему, голое кощунство. Оборотная сторона вражды. Если ты Его оправдываешь, то, скорее всего, в душе крепко ненавидишь. Или боишься своей ненависти.
   - Ну и где все-таки его искать, этот неуловимый смысл?
   - В себе. Это игра такая. И игра для каждого по отдельности - такова сама логика ее построения.
   - Я не осуждаю никого еще потому, что и сама косвенно не без греха, -прибавила она.
   - Так ведь и Христос косвенно...
   - Косвенно, прямо и крест-накрест! Сколько людей погубили зелотские восстания, Бен-Акиба, крестовые походы и прочее без конца? А пророк Иса - он ведь из-за того даже не почесался. И предвидеть что, тоже не мог? Искупил, называется, прошлое и будущее за всех одним чохом - и никакого раскаяния! Тут уж поневоле приходится верить в его божественную природу.
   - Но вы лично не верите.
   - Как сказать... Пожалуй.
   Пожалуй, Наверное. Любимые оговорки Селины. ("Моя прабабушка говорила, что врать все едино: на грош или на червонец. Вот я и не пытаюсь что-то утвердить намертво".) А как тогда насчет ее истинных воззрений?
   Да, что в ней меня удивляло более всего - крепостные сооружения, кем-то воздвигнутые вокруг ее разума. Я, разумеется, мог поймать те мысли, которые она мне изредка посылала, так сказать, прицельно, это все наши умеют, а что до нее, то Селина безошибочно улавливала любые мои настроения. Она была, по ее словам, хороший эмпат, хотя телепатией ни в коей мере не страдала.
   - На любую стену можно вскарабкаться, цепляясь за цветущие лозы, Римус, - как-то посмеялась она. - Подумайте, больше я ничего о том не скажу.
   И все-таки не провокационные и тревожащие душу разговоры были для нас обоих главным. От них мы лишь уставали и испытывали досаду друг на друга. "Напрасно я веду смутительные речи и мешаю вашему самопознанию, - говаривала тогда Селина. - Давайте-ка погрузимся в сугубое эстетство".
   Однажды она спросила меня, в каких отношениях вампиры с серебром. Правда ли, что оно нам вредит?
   - Нисколько. Очередное суеверие. Меньше надо хорроров читать.
   - Половина в них - выдумки для-ради занимательности, зато добрая четверть является истинной правдою. Вот бы еще знать, где что. Так все-таки, что там насчет белого металла?
   - Просто не любим. Нам куда легче рядом с золотом.
   - Как драконам. А вот в Динане серебро уважают, самые знатные обереги из него льют. В городе Эдине даже целый музей серебра имеется. Хотите глянуть? Там у меня главный хранитель...гм...
   - Не обязательно тратить время.
   - И ладно. Тут ведь какое дело, маэстро: при старой власти там была церковь с изумительными витражами, при новой ее конфисковали и наполнили всякой посудой, украсами и оружием, а ныне правительство у нас вообще новейшее, и храм снова возвернули церкви. Ну а стекла-то оказались расписаны не канонически, вот в чем беда! И бьются легко. К слову, вы как насчет посещения церквей - не коробит?
   - Нисколько. Даже любим иногда.
   - Учту на будущее.
   Это будущее ждало нас в конце одной из местных авиалиний. Когда я в азарте заявил, что готов переправить нас в столицу Равнинного Края, иначе именуемого Эдинер, натуральным способом, благо недалеко, Селина запротестовала:
   - Вы же вроде опасаетесь своего Заоблачного Дара. Зачем мне объятия перетрухнувшего летуна, который по причине одних нервов может меня... скажем, уронить?
   - Можете вполне на меня положиться.
   - Так и я только прикалываюсь. И все-таки давайте лучше полетим ночным рейсом. После лэнской архаики суперсовременный аэропорт будет смотреться свежо и остро.
   Наши с ней паспорта, во всяком случае, именно так и смотрелись. Мой был заведомо фальшив, ее - утверждал, что имя и фамилия гражданки начинаются на что угодно, только не на С и А. Предъявлять же документ полагалось как минимум четыре раза: покупая билеты, входя с ними на трап, выгружаясь с трапа уже в столице провинции и получая багаж.
   - Ваши бумаги не на ваше настоящее имя, - спросил я, когда все кончилось.
   - Верно. Только это пустяки, их делали - от сих до сих - в такой официальной конторе, что законней просто некуда. Бывает, знаете, и такое.
   В городе Эдине меня сразу повлекли в так называемый Эркский Квартал. Одноэтажные домики, отягощенные разве что мансардой, из толстенных бревен, что время посеребрило, а нынешнее поколение людей слегка тронуло матовым огнеупорным лаком. Зеленеющие газоны, что сохраняют свой вид двенадцать месяцев в году, даже и под снегом, благоухающие никотианой и маттиолой, проросшие кряжистыми дубами, серебристыми кленами и черной березой. Живые изгороди из дерена, чубушника и остролиста. Конюшни и менажереи в обширных дворах, неторопливые прогулки юных парочек верхом, маленькие петушки с непомерной длины хвостами, спящие внутри стеклянных птичников, шествия павлинов.
   - Закрытый район, - со смешком пояснила Селина. - Основали иммигранты, а живет теперь наше любимое правительство. Туристам сюда ходу нет и не предвидится. Но убежище найти вполне реально, если помнить, что нет места темнее, чем под самым светильником.
   Мы расставались утром и вновь сходились после заката. Наступило лето, дни были длинны, как никогда, и я подозревал, что Селина извлекала немалую пользу из моих дневных сновидений. Насчет того краткого времени, что уходило на мою охоту, - не уверен: подонки тут, перед строгим лицом динанской государственности, попадались много чаще, чем в вольном и беспечном Лэне, и я, свежий и разрумянившийся, бывал немало удручен видом ее лица с темными мешками вокруг как бы выцветших серых глаз.
   - Вы устаете и не высыпаетесь.
   - Обычное дело: служу обоим господам.
   - С какой стати вам понадобилось меня опекать?
   - Это мы уже проходили, А вот почему вы поддаетесь на мою опеку?
   - Мне просто хорошо с вами.
   - Вот и мне. Просто хорошо.
  
   Вопрос о церкви был задан неспроста. Через неделю мы отправились в местную католическую церковку, закрытую, как пояснила Селина, "на перманентно капитальный ремонт". По имени самой главной ценности, присутствующей под этими сводами, ее называли "Храм Богоматери Ветров"
   Несмотря на грязь и полнейшее отсутствие людей, икона (по словам Селины, опять же до прискорбия не вписывавшаяся в канон) была освещена снизу целым костром свечей, налепленных на поднос. В трепете пламени лицо Мадонны казалось невероятно юным - лет пятнадцати, а то и менее. Фигура, которую обтекали складки одежды, струящиеся как бы вовнутрь окаймляющего ее пейзажа, казалась куда более зрелой. В том, как нимбом раскинулись вокруг безмятежного лица светлые волосы, как разлетелся синий плащ за плечами, ощущался ветер - поистине бесноватый, ветер Последнего Дня. Это от него святой младенец спрятал личико на плече Матери: из тени показались только ресницы и смуглая щечка. Но маленькие босые ноги Марии плотно прижимали колышущийся ковер травы к месту, и вынутый из ножен прямой меч лежал перед ногами: знак поверженной войны, преодоленного страха - и всеконечной победы.
   Так думал я словами, которые подсказало нечто, обитающее в безмолвии этих стен.
   - Прекрасная... картина, - подытожил я. - Такие - нет, не такие, но схожие, - я видел в Венеции и Флоренции, сам копировал их. Однако сюжет более смелый, а тревога, которой здесь всё насыщено, - это дань позднейшим векам.
   - Увы. Тринадцатому столетию. Были, конечно, более поздние подмалёвки, но их старательно расчистили. И динанская история говорит то же.
   - Какая - официальная?
   - Почти. Живописцу (имя его известно) позировала натурщица из эркских лесных крестьянок. Обыкновенный приработок тех времен: из "лесовичек" выходили самые красивые модели, причем отменно твердых правил. Но тут мы имеем то исключение, которое правилу подчиняется. Дева получила в качестве гонорара и увезла с собой сначала художникова младенца, а попозже и его автора, причем - но это, быть может, и сплетни, - выходца из небогатой "рукомесловой" знати.
   - Художник - и дворянин?
   - Знатный - это попросту известный. Но отсюда и в самом деле до аристократа недалеко. Наши "первые люди" получались не от земли, не от войны, а от полезности своих дел, от умений, передающихся от деда к отцу и отца к сыну. Династии грамотеев и книжников, слуг закона, магов металла. Что до войны и охоты на красного зверя - так мы все в том искусники. Моя лесная прабабка и на сельскую улочку без ружья не выходила.
   - Вы из Эрка.
   - Светлая эркени. Так здесь говорят.
   - И это ваша история и ваши предки, я прав?
   - Да. Мы, лесные, тоже ведь родовитая знать: со времен эдинского исхода ведем родословия, сочиняем летописи.
   Мы побывали и в Лесной Провинции Эрк. Необозримые хвойные пространства давно уже проредили, но морской город Гэдойн, с остроугольными каменными строениями, похожими на корабли, из прямых улиц которого соленые ветра выдували всякую заразу, а из голов местных уроженцев - любую досужую мысль, меня восхитил. Давно не было тут многоязычного порта, лайнеры, танкеры и сухогрузы швартовались в глубокой гавани соседнего Дивэйна и далекого города Эрка, - но нам попадались восхитительные кабачки, малые храмы Вакха и Гамбринуса, круглосуточные стихийные рынки, где, немного потолкавшись, мы становились радостными владельцами то рулона подмокших кружев, то китайской чашечки розового костяного фарфора, единственной, что уцелела от семейного погрома, то золотой цепочки невиданного по тонкости плетения, без замочка, но с ушком от медальона. Селина немного отдышалась на вольном воздухе и ворошила здешнюю барахолку с детской радостью.
   В саму лесную столицу, как тут принято, давшую название провинции, мы тоже наведались. Она бы мне понравилась, даже восхитила, если бы я ценил пасторали: в историческом центре - дома из вековой лиственницы, практически негниющей и почти негоримой из-за великанского размера подернутых влажным мхом бревен, коровы щиплют траву на окраинах, черномордые овцы рассеялись по газонам исторических зданий старинного университета.
   Скатались мы и в четвертую здешнюю страну - сухое степное Эро, только уж она-то меня не впечатлила нисколько. Одноименная столица - просто вторая Бразилиа, такой же стеклянно-бетонный новодел, глинистая степь гола и бестравна круглый год, а знаменитое силиконовое производство обогатило меня всего-навсего ноутбуком в весе пера.
   - Здесь тоже есть потайное дно, - обмолвилась Селина мне в утешение. - И называется оно - самое влиятельное в Динане Зеркальное Братство.
   - Сказка.
   - Ровно в той же степени, что и Ночной Народ, - отбрила она. - В Европе и Америке к Братству относятся так же, как к масонам или розенкрейцерам, типа "было и прошло - да и слава Богу". Сказки рассказывают, да, верно, - само Братство этому в помощь. Но в Динане любой ребенок понимает больше.
   - Это... можно потрогать руками?
   - Вы уже это делали. Холодное оружие. Книги. Компьютеры. Даже та икона.
   - И только?
   - О, вы заинтригованы. Понимаете, Оддисена, или Братство Расколотого Зеркала, - это наша всеобщая романтическая обыденность. Та сила, которая стабилизирует. О ней говорят, что начало ее - так называемые века феодальной раздробленности, когда на Руси писалось "Слово о полку Игореве" и когда...
   - Земля моего Амадео, - вставил я.
   - По справедливости, от самого изобилия мелких княжеств, графств и прочих земель никто не страдал. И не оно послужило стимулом; и даже не угроза извне, которая сплачивает и прочее в том же духе. Таковой здесь не было - море мешает. И не желание сплотить и унифицировать. Вы же видели, католичество, ислам и иудейство у нас в одной упряжи ходят. Всякий гордится родной кочкой, но соседнюю выпуклость на ровном месте своей вотчиной не считает. Это у нас уж искони повелось.
   - Чем же занимается эта Оддисена?
   - Оберегает любое своеобразие, скажем так. Но лишь пока оно не грозит нарушить гуманитарный гомеостаз.
   - Ха!
   - Не делит между хорошим и дурным, но изо всего извлекает прок для себя. В каждом живом и неживом создании видит часть великой космической голограммы, которая, по общему определению голограммы как артефакта, отражает весь мир целиком.
   - Может быть, не надо испытывать на прочность мое знание местного эсперанто - оно вот-вот скончается от напряжения, - взмолился я. Но отлично понял: мне предлагали защиту. Возможно, сотрудничество. Вряд ли прямую выгоду.
   Потом мы расстались. И более всех чудес Динана меня удивили те слова, что Селина сказала на прощание:
   - Представьте себе, Римус, это ведь я вас использовала в своих корыстных целях. Вы были моим ночным стражем. Бодигардом, как нынче говорят. В жизни у меня не было никого лучше: всевидящий, всеслышащий, практически неуязвимый - и на свой лад безопасный.
   - Безопасный... Это вы про меня?
   - Я разве не говорила? Смерть - не самое худшее, что может приключиться с жизнью в ее течение и продолжение. По нашим религиозным понятиям, она не наносит ущерба ничему из того, что истинно. А если перейти на личности - хм. Когда-то, лет двадцать назад, я была персоной. С самых тех пор ко мне приставляют людей. Ну и нет у меня к ним, нонешним, доверия: если бы я сама их нанимала, они были бы верны хотя бы деньгам или своему профессиональному реноме. Бы, если и кабы. Их ведь непонятно для чего присылают: то ли отшить, то ли пришить.
   Я, в свою очередь, снова предложил ей Кровь - как плату или отплату.
   - Это запрещается...("Какой дефицит, однако!" - хихикнули ее мысли.) Я же сам и запрещал. Но кто меня заставит соблюдать правило? Да, я понял, это в ваших глазах - дар из ящика Пандоры (не той, что моя любимая, в душе воскликнул я сам), но ведь мир течет и изменяется, и мы меняемся вместе с ним.
   - Спасибо, - ответила она вполне серьезно. - Никогда не говори "никогда", уж этому меня крепко обучили. Кто знает, куда нас обоих заведет Великая Игра мироздания?
   На прощание я показал ей (точнее, внушил), как она может связаться со мной ментально. Некий пеленг, по которому я смогу идти, как по лучу.
   Но не ожидал, что меня вообще позовут - и тем более так скоро.
  
   ...Зов. И в нем горький запах давно предвидимой беды.
   Я услышал его сквозь сон, и сон этот породил чудовищ. Виделся мне тот лэнский донжон в виде тюрьмы, старуха вместо красавицы и ее пленение. Пламя, который спускается вниз по хрусталю. Я в ужасе выдираю из окна решетку - и камни обрушиваются, выплескивая огонь прямо мне в лицо...
   В результате я проснулся задолго до заката, и когда я вышел из укрытия, темное солнце обожгло мне лицо и руки. Однажды, ради того, чтобы приласкать моего смертного любовника, я нагрел пальцы над свечой: это показалось мне больнее. Но я торопливо закутался в антикварную "плащ-палатку" времен Второй Мировой - изделие из почти бессмертного брезента, с капюшоном и удобными длинными щелями для кистей рук - и поднялся ввысь, ориентируясь по невидимой линии, прорезанной в воздухе.
   Это был не Динан: туда бы я не попал так скоро, и большая вода повергает меня в род холодной паники. Скорее, одна из классных европейских клиник, Швеция, может быть. Внутри уже погасили лампы, остались только ночники дежурных сестер, мигание огоньков на пульте, на седьмом этаже - небольшая настольная лампа, резная, как китайский многослойный шарик. В слабо освещенной спальне - две кровати: для пациента, для сиделки (будущей, с облегчением подумал я, покрывало не смято) и кресло под широким вигоневым пледом. Это я увидел, уже вцепившись в раму ногтями.
   - Римус? Римус!
   Тихий голос, почти неслышимая мысль. Теперь я ее видел: она приподнялась, откинув с себя шерстяную ткань и поплотнее запахнув на себе пышный, невесомый халат из какой-то синтетики. В самом главном - такая же, как я ее помнил. Болезнь не успела еще сильно изъесть ее плоть и совсем не тронула души, но лицо слегка осунулось, резче выступили кости запястий, глаза, такие яркие, впали, и сквозь прежний тополиный аромат я безошибочно угадал зловоние той самой болезни.
   - Так скоро. На крыльях, что ли, прилетел? Идите, я внизу задвижку подпилила.
   - Задвижка для меня не проблема, - сказал я самым легким тоном. - Так вы меня приглашаете?
   - О, неужели эта древняя традиция еще жива в вашем народе? Ну конечно, приглашаю, - если не во имя закона, то хотя бы ради вежливости.
   Я аккуратно высадил окно - там еще и неких хитроумных по замыслу петель не оказалось, так что я едва не выпал внутрь самой палаты вместе с рамой, - и проник внутрь.
   - Доставайте себе табуретку там, под моим ложем. Ничего, что я не слишком обходительна? И ведите себя потише, за дверью мои то ли охранники, то ли конвойщики, сама не понимаю.
   - Тогда я вас с собой заберу.
   - Верно мыслите. Погодите, я письмо написала в ожидании, на всякий случай. Прочтите, мне спокойнее будет, что я не выдала никаких вампирских секретов. Там, собственно, ничего личного. Нате!
   "Врач возлюбленный и друг мой Хорт, - с трудом разбирал я написанное в так называемом низком эдинском наречии. - В предвиденьи того, что меня ожидает после операции, химиотерапии и, возможно, даже сразу во время анестезионного сеанса - я ухожу. Как далеко и надолго, не могу предвидеть. Скорей навсегда, чем куда-то. Тупо сигануть с подоконника - не мой стиль, хотя и в отсутствии суицидальных наклонностей меня не упрекнешь. При любом раскладе исполнять мои служебные обязанности в вашем - хотя и по-прежнему милом моему сердцу - ведомстве я не смогу. Не буду иметь на это никакого формального права. Но именной перстень со щитом себе оставлю: он всё равно свое отыграл, а мне память. К тому же вы все из-под земли меня достанете, буде я откажусь от чести состоять в ваших рядах, верно?"
   - Нет подписи и числа.
   - А зачем?
   Я устроил бумагу на видном месте и придавил какой-то больничной склянкой, чтобы не упала. Окутал Селину плащом и вынес на вольный воздух.
   В пути я прикрывал ее голову рукой, а лицо прижал к своей груди - мне было страшнее, чем ей, пожалуй. Вверху было студёно, ветер приносил запахи снега из низких облаков, ее теплые руки обвились вокруг моей талии.
   - Ф-фу, дышать нечем, а у меня астма.
   - Открыть вас немного?
   - Нет, здорово будет в качестве дополнительного бонуса еще и чахотку получить. Долго нам еще до вашего вампирского логова?
   - Не очень. Вы же знаете, мы плохо видим, куда надо попасть.
   - Уж постарайтесь. За то время, пока вы соприкасались с новой и новейшей историей, можно было всю спутниковую картографию изучить.
   Но тут подо мной оказались огоньки моего нынешнего пристанища - северного мегаполиса, где в мае и июне день плавно перетекает в ночь, так и не превращаясь в непроглядную темень. Тут, на Каменном Острове, у меня был дом, милый моему сердцу: редкий в этих местах особняк с небольшим газоном и старыми дубами перед своими шестью колоннами (четыре из них - сдвоенные, тогда получается все десять), с простым фронтоном, одним парадным входом и тремя потайными, пробитыми в так называемых "крыльях", простершихся по обе стороны фасада.
   Я вошел прямо в парадное, перенося даму на руках через порог, точно заправский молодожен. Именно это я прочел в глазах Ролана, который ненароком попал на зрелище: он как раз гостил тут, внезапно прельстившись красотой Северной Пальмиры. Возмущение, плавно переходящее в брезгливость.
   - Это мой кровный сын Ролан. Моя старая знакомая Селена...Селина.
   Вежливым стоит быть в любых обстоятельствах, не так ли?
   К тому времени моя ноша уже выпала из моих ледяных объятий на мраморный пол вестибюля и утвердилась на слегка окоченевших ногах.
   - Рада и польщена. Нет, в самом деле рада. Только в следующий раз я сюда лучше приеду верхом на панночке, как Хома Брут. С учетом местного колорита и погоды.
   - Брут. Это Шекспир? - спросил Ролан.
   - Нет, Николай Василич Гоголь, ваш соотечественник, причем в двойном размере. Вы ведь киевлянин по рождению и петербуржец по роду действий... Я что-то не так сказала?
   Он фыркнул, уже не с тем накалом чувств, и удалился.
   Слуг я отпустил еще вечером. Мы с Селиной расположились в креслах моего кабинета: роскошная мебель времен императрицы Фике, тяжеловесные занавеси от солнца и мороза, книги, кушетки, канапе, столики на паучьих ножках.
   - Вина? Глинтвейна? Рому? Может быть, вуодки или горьилки?
   -Упаси меня Боже, - с чувством произнесла она. - Вы что, меня загодя уморить желаете? Чаю. Зеленого. Желательно - "Жемчуг Дракона".
   Я заварил его сам, в кобальтовом саксонском фарфоре с мечами, и поставил перед ней на стол, тихо злясь на весь мир и на Ролана в частности. Я мучился от невозможности что-то сказать, что-то предпринять самому, от густого запаха ее быстро оттаивающего тела. Заговорила, конечно, Селина, наклонив голову к чашке и любуясь рисунком:
   - Ну, как вы уже поняли, тот ядовитый паучок, которого вы углядели с присущей вам зоркостью, разросся в целую плесень. Уверяют, что вполне операбельный и респектабельный канцер. Но - с ним или без него - невозможно далее жить, как я привыкла. Из-за него я стала крайне уязвимой: даже мой доверенный врач не берется контролировать мою безопасность и, скажем так, выживаемость. В клинике есть всякие врачи и самые разные процедуры.
   - Вы хотите, чтобы я выполнил наш с вами уговор.
   - Не так. Погодите, я доскажу. Но сначала напомните, какими глупостями я от вас отбояривалась.
   - Вы привыкли видеть солнце, - стал я перечислять. - Вдыхать теплые дневные запахи. Есть еду. Любить сильных мужей. Не сумеете убить, потому что для вас на вашем пути добрые равны злым и злые - добрым.
   - Спасибо, что напомнили. Так вот, я утаила главное. Есть нечто сомнительное в самой моей природе. Да.
   Селина с легким стуком опустила чашку на столик.
   - В то время как все люди живут вдоль, я живу как бы поперек. В пределах примерно семидесяти последних лет нашего века я проживаю десятки существований сразу. Даже больше. То есть, конечно (почему конечно, удивился я), за один прием я испытываю что-то одно, других линий практически не помню, но стоит переключиться - и вот я сама не похожа на себя прежнюю. Вообще-то говоря, эти мои биографии почти одинаковы: я то теряю дитя, то у меня сын, то дочка. Или один и тот же персонаж - мой названый брат, мой друг, мой жених. Я делаю политическую или научную карьеру, но обе связаны со знанием иностранных языков. Может быть, так у всех, просто мне удается нащупать зазоры, сквозь которые проникает лишняя информация. Сделать логическое ударение на одном, позже - на другом. Восстановить то, что происходит. Учиться на погрешностях, перебирать варианты в поисках решения. Искупать грехи, быть может.
   - В жизни всегда есть место мистике, - пробормотал я.
   - Чему вы - вечно живой пример. То бишь немертвый.
   - Я - да, но насчет себя вы...
   - Дай-то Бог, если ошибаюсь.
   - Невероятно.
   - Оборотни и призраки тоже не очень вероятны. Как и ведьмы из славного рода Мэйфейр, народные целители и экстрасенсы.
   - И что нам с того?
   - Так вы относитесь ко мне всерьез или нет?
   Я пожал плечами.
   - Допустим.
   - Вся соль в том, что это делает ситуацию крайне опасной.
   - Риск есть для обоих. Грегор всякий раз едва не умирал и чудом не останавливал сердце того, кто получал от него Темный Дар.
   - Вы признавались мне, что для вас самое желанное в крови - то, что современное поколение называет информацией. Вы так уверены, что сумеете поглотить все мои жизни без вреда для себя?
   Я, наконец, осмелился посмотреть ей в глаза. Они улыбались!
   - Вы не о себе думаете.
   - Ну.
   - Так решаете вы или я?
   - Я своё уже решила. Сегодня утром произошло кое-что. Не то чтоб я раньше боялась, не то чтобы сейчас захотела - только именно сегодня я могу делать что угодно, и это будет так... так, как предначертано. Мне повторили сказанное когда-то: "Бери всё, что оказывается на пути, и ни от чего не отрекайся". Вот. Но это не означает благополучия и безопасности ни для меня, ни для вас. Смотрите сами, Римус.
   - Скажите "да".
   - Да. Я беру то, что вы хотите мне вручить. Только одно условие: если что-то пойдет наперекос, невзирая на вашу древность и силу, - кончайте всё. Любым способом. Не берегите мою жизнь. Я и так не в убытке.
   - Лучше мне вернуть вас назад. Врачи могут держать вас на морфине, кислороде...
   - То-то мне радости.
   - Вы могли бы бороться.
   - Что я и делаю.
   Селина поднялась с места, обхватила мою голову обеими руками, шепча:
   - Нет позади ничего, только туманные дали. Всадники сна моего - мою душу с собою умчали.
   Я высвободился, пытаясь одновременно возжечь и унять свою извечную похоть. Поискал несессер. Его отсутствие показалось мне мелким камешком в ботинке - наверное, Ролан присвоил, хотя нам двоим такие цацки обыкновенно без надобности. Разве что... зеркальце. Каким она меня увидела там, в больничной палате - белобрысая шевелюра, бледно-серые глаза, белые губы, лицо как мукой обсыпано. Площадной комедиант, испугаться можно, раньше она меня другим знавала, потому что сегодня я спешил. А сейчас не время исправлять. Не стоит наспех мешать ее кровь с кровью какой ни попало сволочи. Выдержу.
   Я потушил верхний свет, оставив толстую восковую свечу в черном кованом подстаканнике. бережно вынул Селину из палатного одеяния и уложил на один из пухлых диванчиков. Нет, какая удача и какое счастье, что хворь не успела ее изглодать, а старость - коснуться. Но она стала почти невесомой. В распущенных по спине золотых волосах - роскошных, извитых, нисколько не хуже, чем у нашей Старшей! - целые пряди светлого серебра.
   - Надо вырвать седые волоски и подстричь.
   - Нет, не трогайте - это тоже мое богатство. А что кончики посеклись, это медсестренка уже убрала. Неровные ногти и когти - тоже.
   Верно. Зато вот шрамы! Треугольная Марианская впадина глубоко под ключицей, против сердца. Выходного отверстия, слава всем святым, нет. Узкая нитка пореза на правом боку, какое-то странное мерцание по всей коже - залеченные повреждения... неясной этиологии, объяснил я чужим врачебным голосом.
   - Меня допрашивали.
   - Вижу, - я прокусил язык, сильно, как только мог, залил кровью ту ямку, смочил ладонь и провел по ее коже, обильно смачивая изъяны. И еще раз.
   - Что такое? Ох, папа Римус, такое застарелое вам не разгладить. И вообще не надо купать меня в крови, это как-то не по теме. Вы не Воланд, я не Маргарита на балу.
   Но я покачал головой и все-таки довершил дело, с нарочитой медлительностью, стараясь преодолеть нетерпение своего сердца.
   - Как там дальше? Вторая полустрофа стиха.
   -Ах, да зачем вам? Такие вирши я могу гнать километрами. "Ноги сковал мне песок и опутали травные плети. Я на холме одинок и за всё мирозданье в ответе".
   Ужас, густо пропитанный вожделением. Восторг, от которого трепещет каждая клетка моей окаменелой плоти.
   - Теперь смотрите поверх моей головы и не закрывайте глаз. Я стану посылать вам прекрасные картины и одновременно считывать ваши собственные образы, поэтому старайтесь думать лишь о том, что хотели бы мне передать. Если у вас получится, конечно.
   Бережно подвел руку под ее теплый затылок и прокусил вену, не показывая клыков. Почему-то они вызывают у людей атавистический страх. Хотя нет, Селина способна была поперек перехватить рукой нижнюю челюсть матерого пса и уверять, что это почти безопасно, говорил я мысленно. И почему-то все мои бессмертные знакомцы в своей писанине, продолжал я, не делают различий между сонной артерией и яремной веной, между быстрой и медленной кровью: однако первая - это игристое вино, рвущее дубовую клепку, вторая же подобна соку лозы из тех, что запечатывают в бочонке и надолго зарывают в землю. Первая бьет строптивым ключом - так легко по неопытности заглушить сердце, и передаем наш Дар мы лишь во второй.
   - В капле и колодезе плещет лишь одно Океана древнего багряное вино, - пробормотала Селина. Мгновенный, чуть болезненный перебой ритма сменился ровным, гулким биением, мощными толчками густой жидкости с аметистовым запахом, фиалковым вкусом, полынным и хмельным дыханием изумрудной травы по имени абсент, которое проникало мне прямо в мозг. Я попытался было наслать на нее видение средиземноморского сада, которое досталось мне в наследство от Оберегаемой Царицы, но его буквально смёл встречный поток.
   ...Сизая степь без берегов, озерца, ручьи и перелески, крошечная девочка на могучем жеребце-четырехлетке, мышцы так и ходят под темно-золотой шкурой, коленки упираются в сукно вальтрапа, пальчики обеих рук вцепились в гриву. Я вижу ее как бы глазами другого, иногда выглядывая из нее, как из футляра или доспеха.
   - Эй, Пуговица, выпрямись. Где твои шенкеля? Опять в конюшне забыла? Захоти он тебя сбросить - давно бы в траве валялась. И смотри мне, попону не замочи с перепугу, козява этакая. Хребтину ему натрешь, - смеющийся голос, солнечный волос, истемна-синие очи. Великан из книжки. Снимает малышку с крупа, какие там шенкеля: ножки-палочки, ручки-тростинки. Приговаривает: "У меня доню умная, у меня доню храбрая, молоком кобылицы вспоена, на седле взлелеяна, с конца копья вскормлена. Всё победишь!"
   ...Высокие темные потолки, этажи книг, стол и трое за столом. Кофе потребляют заморский. Тебетей на лысине, роскошный парчовый халат на плечах. "Она не сирота, в исламе нет сирот. Она - дитя всех. Вы можете послать ей деньги (тут морщится мелкий старичок в пиджачной паре), книги и наставников (старуха в долгом крестьянском плате поверх черного вдовьего сарафана насмешливо поднимает бровь), только, иншалла, уж этого добра тут за глаза хватит. Хотите - сами ее спросите. Захочет - отпустим, о чем разговор. Она тут уже всем за шкуру пролезла: и патеру, и рабби, и мулле, и учителям, а жеребца моего высококровного до полусмерти объездила, только глазом на нее косит и фыркает влюбленно". Старичок смеется всем лицом: "На цепь ее не посадим, не бойтесь. Дочка моей Идены - и мне в радость". "Моего внука плоть от плоти, сердце мое вновь рожденное как приневолишь, - басовито отзывается пожилая бабо Цехийя. - Пусть играет, как у ей получится".
   ...Земля, которая шевелится, а люди под ней - мертвые. Надо выбраться вверх, из тьмы в еще большую тьму, карабкаясь по страшным ступеням. Там, наверху, будет воздух, и морось, и невозможность вобрать в себя это, и кровь на губах и груди. Встань прямо и иди ко мне, захлебываясь своей душой. Цепляйся. Ползи. Ты храбрая, ты всё одолеешь. Ну, эта жить будет, упрямица. Если нет пены, значит, не легкое задето, а мимо прошло. В спине нет дырки с блюдце - так, верно, у лопатки пуля отыщется. Давай ее мне на руки, а сам посмотри, нет ли во рву еще кого живого...
   ...Вокруг ложа карусель, карусель, пучки трав на стрехе, луг повис кверху ногами, жаркий пес под боком, маленькая старушка в черном, монахиня или колдунья. Смеется довольно. Стены раздвигаются - дух емшана, крепкий лошадиный пот, шкуру ведь пучком полыни обтирают, едкие запахи острой стали, выделанной кожи. У конника шапка поверх шрама надета, широкий ягмурлук за спиной, кривая карха у пояса. "Ай, ина, инэни, наша ина командир. Ты нас от штабных дурней защити, а прочих мы, тебя ради, и сами одолеем".
   ...Отражение в большом, до полу, зеркале. Это раньше было, до эскадрона, теперь вспоминаю. А еще раньше была рядом девочка лет пятнадцати, "Мимолетный вальс" пела, ах, все пройдет, словно ласковый дождь, в землю падет... И не возвратится, нет. Только гнилая вода, в которой спишь, затхлый свет из щели наверху, лязг дверной стали, боль в теле, надрыв в душе, ее крики в ушах. Теперь вот - щеки впали, брови содвинулись, глаза волчьи. Это надо менять.
   ...Водительница людей. Скажут тоже. Но - снова равнина, и твои люди кричат "Уррагх", и "Алла-ху-с-самад", и "Та-Эль", кричат тоже, и на острие этого боевого клича ты летишь, кверху вздымая клинок, навстречу иному клинку.
   ...Милая картинка. Плющ на краснокирпичных стенах, готические здания и внутренние дворики типа мавританских, студиозы и студентки на велосипедах, с рюкзачками за спиной. Это еще откуда?
   ...Грохот железнодорожных колес, я прыгаю с поезда по всем правилам: сначала бежишь назад лицом, затем отпускаешь руку от поручня - и кубарем под откос. Прости, малыш, так уж получилось с нами. Только ты не умирай, не рожайся не в срок, пожалуйста...
   ...Циклопический зал в окружении стройных белых колонн, схваченных поверху арками, и прекрасные статуи серого и черного мрамора. Муж и Жена. Сакральная ярость и священный покой. Порыв и размышление. Два лика Бытия, две Руки Бога. Пол - шахматная доска, все мы - фигуры Большой Игры, я с Данилем тоже; но только этим Двоим дано право судить Игру.
   ...И вечный вальс! Покой нам только снится... Зеркальные стены, в которых отражается позлащенная осень, платье развевается вместе с косой, перед моими глазами - юное лицо в рамке седых волос, янтарные, рысьи, влюбленные глаза. И - кровавый третий глаз, точно посередине.
   Что-то с силой ударяет меня в переносицу и вышибает из чужих сновидений. Раскаленный пропеллер света.
   - Мастер, мастер, ты меня слышишь, очнись!
   Это Ролан. Теперь я вижу, что от трясет меня за плечи, сам я валяюсь на полу, уже давно, наверное. А Селина-то что же?
   Она полулежит на той самой атласной постели, белая, как вдова Сенеки, но даже не в обмороке. Теперь, когда я отдалился от шума ее сердца, я догадываюсь, что их было и на самом деле не одно. Так во время старинных кардиологических операций подключали больное сердце к здоровому, чтобы работали в унисон.
   - Девка, ты убила моего Мастера, а я за это убью тебя саму, - тихо рыкает мой ревнивый сынок.
   - Скорее это я останусь с двумя бездыханными вампирами на руках, - парирует она еще тише. - Или ты применишь иные способы? Ковер не порти, однако. Вот кровь ему свою дай - или что там еще делают в случае.
   Но тут я почувствовал себя ровно так, как надо. Красное прилило к коже, бурлило в жилах, как водопад, буквально разрывая меня на клочки; и если мне еще было скверно, то именно от этого.
   - Ролан, отойди. Все будет хорошо, если я сам завершу, что начал. Нас убить далеко не просто, вспомни.
   Но я понимал, конечно, что ход вещей уже выломился из любых законных рамок.
   Сел рядом, надрезал себе запястье и поднес к ее рту:
   - Пей от меня и не бойся, мы народ крепкий и многое испытавший.
   Но уже самое первое легкое прикосновение женских губ ввело меня в транс. А, может быть, это сотворил со мной свет, который еще раньше вошел в меня вместе с ее кровью - не знаю. Обычно мы, отдавая свою кровь, испытываем боль, чувство, что все сосуды обращаются в провисшую паутину, а внутренности съеживаются, как старый башмак. Но я не знаю, как описать тогдашнее мое состояние. Миг, когда мужчина впервые в своей жизни достигает пика телесного наслаждения и, наконец, изливается в женщину, нестерпимое блаженство на грани пытки, растянутое на мириады секунд, тысячи часов и дней, на годы, на века...
   Очнулся я так внезапно, будто меня вбросило в эту реальность пинком - и уже без глаз, без движения и почти без воли. Один слух.
   - Уводи его, уноси, что ли. На руки, он же совсем ничего не весит. А то я сама... Где он спит? Тайны мадридского двора, подумаешь. Утро скоро, если кто еще не заметил. К себе? Куда это - к себе? Вот ты и верно валяй к себе, а я за ним здесь присмотрю. Мне еще помирать надобно, вот и погожу спать. Не в чужой постели спать, дурень, я дева скромная, нетронутая, еще атласную обивку в гробу запачкаю. Матрас снизу, матрас поверху - и будет с меня. Не хуже отходняка после больничной наркоты, перебьюсь. Да ты ножками, ножками знай отсюда шевели!
   Проснулся я, оттого, что некто тихонько скребся в крышку моего объемного саркофага. Мыслью я откинул ее в сторону и сел, выпрямившись насколько мог.
   В дальнем углу были свалены какие-то основательно подержанные пуховики. Селина была рядом со мной, веселая, чистая, приодетая в шикарные Ролановы тряпки: рубаху с вислыми кружевами по вороту, рукавам и подолу, колготки (во времена его юности это называлось "рейтузы" и в комплекте с пришитыми подошвами и богато расшитым гульфиком вполне сходило за верхнюю одежду), а кроме этого, незнакомые мне полусапожки с острым носом, какие модны в среде нынешних недорогих куртизанок. Из чего я заключил, что сегодняшним утром они с Роланом замирились.
   - Добрый вечер. Ну, что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом? Конец перевранной цитаты. Вы как?
   - Прекрасно.
   - Ну вот и лады. А то вчера больше походили на гигантский сушеный урюк. Даже цветом. Как говорится, всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.
   - А где Ролан?
   - Уходил полечиться от нервов на свой лад, коротко наставил на ум и меня, забросил к вам назад и снова удалился. Обещался приволочь вам сочного негодяя, а мне - женскую юбку. Хороший отрок... Или нельзя исходить из видимости? Вы ведь оба Мафусаилы. Ну, я отказалась за нас обоих: отыскать в нынешней северной столице оба этих товара - дело, как он упомянул, трудоемкое. Вот, говорю, обувь мне своруй точно по размеру, а то эта чуть велика, а свои пантуфли из лебединого пуха я в полете обронила. Хорошие сапоги - фундамент моей личности.
   ...Нет, какая очаровательная смесь юмора с цинизмом. Где были мои глаза и прочие чувствилища?
   - И с тобой, как я вижу, тоже порядок. Что там была за строчка... о капле и колодце?
   - А-а. Вот была умора, наверное, со стороны глядя: мной питаются, а я с подъемом декламирую суфийский стишок. Слушайте:
  

Вот я пред тобой, любимый, вот я пред тобой,

Нет тебе товарища, но вот я пред тобой,

По пути горящему я иду вослед

За тобой, которого больше в мире нет.

Хоть непозволительно мне тебя познать,

Хоть неисчерпаем ты - я тебе под стать;

В капле и в колодезе плещет всё одно

Океана древнего багряное вино.

   - Красиво.
   - Сама сочинила.
   - А та героическая сага - она тоже сочиненная?
   - Ну, на такое мне бы тогда сил не хватило. Всё на сливочном масле, как говорят. Только вот в моменты, когда я конкретно начинала сдыхать, должно быть, прорывались некие фантазмы. Но и то на базе суровой реальности.
   Я хотел, не обинуясь, спросить, что именно из ее крови так меня ударило, но воздержался.
   - А тот седой в самом конце?
   - Побратим. Хорошая картинка наложилась на плохую. Его из сорок пятого калибра положили.
   Она помогла мне выбраться и выпрямиться.
   - Мне столькому тебя надо выучить. Книги ты знаешь, но даже самым лучшим нельзя верить.
   - Теперь мы успеем, папа Римус. Теперь у нас целая прорва времени, - Селина потянулась, как сытая кошка. - Пойдем охотиться?
  
   Я удивлялся в ней всему. И внешности: "тщательно загримированного вампира" сменила по виду обыкновенная милая женщина лет, пожалуй, тридцати пяти. Кожа светилась изнутри, но лишь для таких глаз, как мои. Рот не утрачивал розоватого оттенка ни при каких обстоятельствах. Волосы обрели изысканный цвет - солнца, когда на него глянешь в упор, но уже не моими глазами. Золота с примесью раскаленной голубизны. Глаза не отливали характерным фасетчатым блеском, который нам приходится скрывать за темными очками, но стали менять цвет по ее произволу: от зеленовато-голубого до оттенка густого аметиста и почти пурпурного, - а свет одиночной лампы вспыхивал в них двумя огромными рыжими цветками. Огневой опал и александрит, соглашалась она со мной, камень беды и камень насильственной смерти русского императора. Но в Динане это самые желанные драгоценности. Хамелеончатые.
   Разумеется, я преподал ей наши правила, которые Селина сразу же обозвала "Пятью законами кровотехники", неясно на что намекая; наверное, опять литературная аллюзия. Или "Правилами вампирского хорошего тона".
   - Первое. Не проливай крови невинных, она осядет у тебя в душе, - говорил я.
   - Встречный вопрос. Как наивному вампиру и не телепату распознать негодяя? По цвету ауры, как Ролан?
   - Вместе с новой природой ты получишь дары, которые постепенно разовьются. Провидение заботится о своих блудных детях. Если ты даже не сумеешь прочесть мысли, почувствуешь особый смрад душевной нечистоты. И, конечно, ее цвет.
   - Остается еще понять, не относится ли мой злодей разряду особо востребованных Провидением. Ну, пусть тогда оно само заботится о своих блудных детях, как вы только что сказали.
   - Второе. Прячь свои жертвы. Не оставляй улик. Закрывай ранки обескровленного тела тем способом, каким я лечил твои.
   - Чтобы полиция удивилась: шкура цела, а кровь, наверное, через поры выдавило. Ладно, снова мои проблемы. Действуем по обстоятельствам.
   - Не шути. Молодые вампиры, кто бы ни был их отец по Темной Крови, отчаянно нуждаются в приливе крови смертных, и нехватка ее может почти полностью лишить их разума. Но ты будь разумна во всем. Не упускай момента остановки смертного сердца: пить после того опасно до невероятия, однако сам миг чужой смерти дает нам поистине уникальный опыт. Сдерживай себя, но не дай себе засохнуть и потерять силу.
   Селина отчего-то усмехнулась, но тотчас же взяла себя в руки.
   - Я поняла. Постишься-постишься, а потом как нажрешься до поросячьего визга, и стыдно будет.
   - Примерно так. Третье: убить одного из нас - сугубый соблазн и оттого сугубый запрет.
   Я помолчал.
   - Четвертое: не плоди себе подобных - тем более, не умеющих жить самостоятельно, - из чувства одиночества, которое будет с тобой неразлучно, из восхищения человеческой красотой, даже перед лицом ее гибели.
   - Как это сделал ты со мной.
   - Когда вырастешь с меня- запрет снимается. А пока в моих силах защитить тебя от более сильных особей.. .Остается пятый запрет. Его соблюдают куда менее строго, чем остальные. Не обнаруживай себя перед смертными, кем бы они ни были. Не называй своего настоящего имени. Не показывай своей истинной природы.
   - Понимаю. Но ведь это и труднее всего. Тем более, что сорвано так много завес и порвано так много живых человеческих связей.
   - Мы составляем свою единую сеть благодаря Священной Сущности, переданной от нашей недостойной прародительницы по имени Акаша двум сестрам-близнецам.
   - Да, я читала. Весьма похоже на устройство пчелиного улья. Стерильные рабочие пчелки. Единый сверхразум. И в особенности - психология прежней царицы: мужиков-трутней вон из улья на мороз или там на солнышко... А теперь у нас в дому королев - целых две половины одних близнецов, и они, по счастью, прекрасно между собой ладят.
   Я продолжал, силясь побороть тяжкие воспоминания о той, которую я оберегал, которой был так глупо предан и которая сама меня предала:
   - Предупреждаю тебя, что пламя может повредить тебе куда больше, чем смертному. Ну, а про солнце ты знаешь не меньше меня.
   - Еще одно, может быть, самое для тебя опасное. Даже такой стойкий дух, как твой, и, может быть, более всего твой, подвержен усталости. Многие молодые отвергают Вечность, не успев даже понять, что она такое, и уходят в огонь или на утреннее солнце. Старшие впадают в глубокую спячку, даже ступор; своего рода кризис, из которого проблематично выйти.
   - Очень похоже на депрессию родильниц. Но они... мы оттого не умираем.
   - Верно. Однако и сопротивляться уничтожению не можем.
   - Остается смиренно принять вечность - хотя я бы ее так не назвала - как мой непреложный путь.
   Потом она поблагодарила.
   И действительно пошла своим путем. После тех двух первых охот - со мной и до того с Роланом - она стала ходить одна. Скрытность, вполне обычное дело для нашего народа, по внешнему виду граничила у нее с паранойей: ни слова, ни звука, ни знака. Вмешательство во внутренние дела, как говорили ее взгляды и жесты. И умений своих, когда они прорезались, нам не выдавала - почти. Очаровывала ли Селина своих жертв, оттого я не могу сказать, этот Дар вообще редок. Но вот Ролан не оставил меня почти сразу, как он обычно делал, а, напротив, перетащил сюда то свое семейство, двух занятных молоденьких бессмертных, которых я ради него превратил из обыкновенных людей; ибо от неприязни к Селине он круто свернул в сторону иронического обожания. Город на Неве надоел нам, кстати, скорее, чем общество друг друга: Сибилла увлеклась экспресс-преподаванием музыки, а мальчишка Бенони - теми искрометными новообразованиями, которые так и рвались со свежих уст нашей неофитки.
   Я не льстил себя надеждой, что созданное мною Дитя Крови будет обладать особенной силой. Но относительно Селины просто невозможно было ничего предугадать: все наши дарования проявлялись в ней необыкновенным образом. Одно я понял почти сразу: она слишком горда, чтобы жить на тех условиях, которые будут представляться ей постыдными, всевозможные обходные маневры обрекут ее на постоянный риск, однако риск может развить и талант. Да, поистине, гордыня есть источник всех пороков, но гордость - мать всех добродетелей, как любят говорить в Динане.
   Теперь ее звали, между прочим, Селина Визель. По предъявлении ему нового паспорта, еще более безупречного, чем старый, Ролан съязвил:
   - Селина Хорек. Не эстетно.
   - Селина Ласка, - вежливо поправила она. - Даже не думай меня за грелку держать. Ласочка. Белетт по-французски. "Кола Брюньона" знаете?
   Разумеется, все мы помнили: прелестная возлюбленная героя, с которой он встречается в глубокой старости, ее и своей. Я, в дополнение к этому, наткнулся в Интернете на высокоумный реферат, где исходя из многих символов выводилось, что упомянутая последняя встреча происходит на кладбище в День всех Святых и что Селина давно мертва и похоронена, а Кола в последний раз убегает от смерти, принявшей ее облик.
   - Ласка чешет гривы лошадям и плетет косицы. И скачет на них, - объяснила Селина.
   "И пьет из них кровь", - добавил я про себя.
   Все мы были богаты и наряжали Селину, как новую игрушку. Она и сама, как мы поняли, была не из бедных, как и все мы, любила богато рядиться, но ее вкусы были поляризованы: либо униформа, либо маскарад. Естественно, мы развивали в ней последнее, что было благодарной задачей: природная грация ее тела, казалось, исходила из самого корня души. И когда она, отлично проведя очередную ночь, ближе к утру являлась в наше маленькое собрание, мы по одному звуку и окраске ее шагов угадывали сегодняшний стиль.
   Четкая дробь небольших каблучков. Слегка торопливая поступь. Свободный черный или серый пиджачок и такие же брюки, кружевная блуза, многослойная барсетка в руке - юная бизнес-леди.
   Почти неслышная мягкость шага, плавный и точный ритм, шелест и тихий свист богатой шелковой ткани. Плотная синяя юбка до щиколоток, мягчайшая палевая рубашка с прошвами - до середины бедер, большая сумка из какого-нибудь экзотического материала - гобелен, рисовая соломка, деревянные бусы и стеклярусная бахрома - через плечо. Розовато-желтый батист оживляет цвет щек, синева задает тон глазам, сумка показывает, что перед вами свободный интеллигент, не обремененный ни работой, ни особыми денежными средствами, завсегдатай элитарных клубов, театров, музеев, художественных презентаций (с маленькими бутербродами и рюмками на подносике; из тех, что вливают свежую кровь в тело искусства) и прочих "модных тусовок".
   Неспешный, ровный шаг, до неправдоподобия четкий, великолепно слышимый, невольно совпадающий с биением вашего сердца. Стиль "бремя белого человека". Серый, в обтяжку, китель с широким кожаным поясом, такие же штаны, свободные в бедрах и заправленные в любимые мягкие полусапожки, иногда круглая барашковая шапочка и накидка вроде мушкетерского плаща, но без нагрудной части, той, которая с крестом. Вторая кожа.
   Как-то ее походка показалась нам совершенно чужой: почти неслышная, вкрадчивая, томная, ее сопровождал легчайший звон, слитый с мускусным ароматом, каждое движение становилось провозвестником некоего чуда. То было полное праздничное облачение лэнской или эроской мусульманки: изумрудная туника из тяжелого и гибкого шелка, шаровары, такие же, но темнее оттенком, бледное золото узких вышивок, драгоценные камни запястий и ножных браслетов, а поверх всего - здешний хиджаб в тоне и стиле туники: глубокий, до плеч, колокол, украшенный спереди, на самом лице, чем-то вроде пестрой бабочки.
   Я забыл пояснить, что к этому моменту мы перебрались в маленький городок в предместье Лэн-Дархана. Селина делала большую рекламу стране Эро, но я как старший воспрепятствовал: гореть в аду, что нам, по всей видимости, суждено, можно и без прижизненных репетиций на раскаленной глиняной сковородке. А что пресловутый хиджаб - самая лучшая маскировка для наших дам и уместна как раз в Эро и его предгорьях, до этого мы сразу додумались.
   - Вам, Ролан, такое платьице тоже подойдет, - заметила она. - Руки и ноги у вас изящные, рост небольшой. А уж эстетно-то как!
   Без комментариев...
   Как и все мы, Селина открывала в себе новые таланты, являющиеся, как она поясняла, прямым продолжением старых; но я был уверен, что не увидел в действии и половины из них. Как-то она, деликатно отодвинув Сибиллу, уселась за рояль и, чуть позаплетавшись в пальцах, сыграла бетховенскую "Элизу" с такой чистотой и глубиной, которые даются только самым умным и добрым детям. Тогда-то Сибилла, сама блистательный профессионал, и решила выучить ее виртуозной фортепьянной игре - вернее, дать ей вспомнить прежние уроки. Еще как-то Селина с Роланом на пару до четырех утра носились, пыряя друг в друга тупыми учебными рапирами и дико хохоча от восторга.
   - Будь это настоящим оружием, Сели бы меня в решето превратила, - заявил мой Ролан, упав прямо в разбросанные на полу подушки.
   - Будь это настоящим оружием, мой юный долгожитель, мы бились бы взаправду, и тогда быть бы тебе нашинкованным мелкой соломкой вместе с кишками и их содержимым, - негромко ответила Селина. - Если уж искать сравнений на кухне.
   - Почему это? Меня хорошо обучили тогда в Венеции.
   - Да потому же, почему я никогда не сыграю "Лунную сонату" так, как наша Сибби. Не говоря уж обо всей бетховенской патетике. И холодная сталь такая штука, что поневоле побуждает выкладываться, и выучка у меня была - тебе не снилось в самом страшном сне.
   Отчего-то Ролан посмотрел на нее с большой опаской.
   Одно время Селина увлекалась тем, что насиловала слух Ролана "серебряной" (так?) поэзией того славянского народа, к которому он генетически принадлежал: пришлось это, по логике, на санкт-петербургский период существования нашего общества. Хотя не помню точно, позже могли быть и рецидивы. Ролан понимал стихи едва на четверть, но уверял всех, что это превосходно. Стихами, как чужими, так и собственного производства, Селина была просто напичкана и всё время пыталась переложить их на самодельную музыку. Голос в ней открылся потрясающий, хотя я готов был клясться, что при смертной жизни его не ставили. Точнее, ставили, но не для пения: рвал воздух и уши наподобие ультразвука, стоило ей позабыть осторожность. Кстати, именно из-за упомянутых особенностей вокала Сибилла и Ролан решили заменить ей рояль на гитару.
   Песенки Селина исполняла всякие: меланхолические и озорные, философски заумные и на грани вседозволенности. Изо всех я особенно полюбил вот эту:
  

Пронзая осени последние пределы,

На юг летит скворцов крикливых стая;

В скупых лохмотьях листьев пожелтелых

Уходит Флора - нищенка босая.

Вослед ей небо кроет пеленою,

Клочками осыпается на землю

Ноябрь застылый; я в немом покое

И холод, и полет его приемлю.

Сиянье света, сердца устремленье

Там, где мы все найдем успокоенье.

А снег - предвестье ледяного рая -

Всё сыплет из прорехи в мирозданье

И тает вмиг: его преображает

Моей земли последнее дыханье.

Но так же неуклонно, неустанно

Он падает, окутывая раны;

И дали, что беременны весною,

Любовью снег до времени укроет.

В краю легенд, в необозримой дали

Огонь пылает в ледяном кристалле.

Там всё, чем здесь тела людские бренны,

Сотрешь ты вмиг ресниц единым взмахом,

И я, как некогда Кеведо несравненный,

Развеюсь прахом - но влюбленным прахом!

   Несколько позже мы четверо уселись в седло. Ипподромы нас, желающих всего самого лучшего - да побольше, побольше! - не устраивали. Поэтому мы арендовали вместе с хорошей конюшней и грумом пятерых лошадей: спокойного буланого мерина для меня, белую кобылу с примесью ахалтекинских кровей - для Сибиллы (наш эксперт из местных тотчас же с присущими ему ехидством и занудством вставил, что лошади бывают светло-серые и белорожденные, так вот, перед вами явно не альбинос красноглазый). Ролан получил горячего светло-гнедого жеребца, очевидно, под цвет волос, бедуинчик Бенони - хитрющую игреневую кобылку: по причине наличия в ее генах национального арабского достояния.
   - Это единственная в конюшне кохейлет, - подняла Селина кверху палец. - Не вполне чистокровная, так кто ж нам такую даст! Арабы только жеребцов позволяли за бугор вывозить.
   Самой ей, за все старания, досталась толстомордая и крутобокая клячонка исконно эроской породы, масть которой привела бы в восторг почитателей юного Д`Артаньяна. И снова мы недолго хихикали: до тех пор, пока она не обставила всех наших скакунов в импровизированном стипльчезе под сиянием луны. Причем с отрывом на полкилометра - и ни разу не споткнувшись.
   - Двоедышащая, - пояснила Селина. - Ноздри как вулканы, легкие как кузнечный мех, сердце как молот. Меня научили таких распознавать.
   - И не боится тебя нисколько. Очаровываешь? - поинтересовалась наша юная сивилла.
   - Нет, девочка. Просто говорю на ухо: "Мы с тобой одной крови, ты и я".
   - Ой, а как это?
   - Хочешь сказочку? Мой папа был из лесных жителей, всадники из них выходили отроду неважнецкие. А он слыхал о таком старинном обычае, который проводят для приобщения ребенка к коню: надо поднести его к сосцам кобылы, которая выкармливает жеребенка, а сосунку помазать мордочку молоком ребенкиной мамы. Ох, и словчил он тогда! У моей ма Идены своровать бутылочку сцеженного молока было делом плевым: всё одно девать некуда, на двоих природой припасено. А вот меня грудную пришлось умыкать аж втроем и самым натуральным образом совать под кобылий живот, а еще жеребенка подводить к морде и крепко держать обоих. Знаешь, какая пословица тут в ходу? После тигра самый страшный зверь - неогулянный жеребец о третьем годе, а после жеребца - кобыла со своим первым стригунком... Мне говорили, что после того мама по всему военному лагерю за отцом гонялась, имея в руках его парадный буйволовый пояс с пряжкой.
   Но зато его ворожейство на всю жизнь мою влияние оказало.
  
   Разумеется, я не берусь судить, сколько тайников и ухоронок, парадных и секретных квартир, "крыш" и "явок" Селина имела раньше, приспособила к новому существованию и завела в самое последнее время. Задаваться подобными вопросами в нашей среде считается одним из грубейших нарушений этикета: только любовники иногда делят не одно ложе, но одну герметичную камеру. Но не нужно быть особенно наблюдательным, чтобы понять: днем Селина спит куда меньше нас.
   Инспектировать ее охоту было нельзя: сразу занимала вежливую круговую оборону. "Я вижу особые сны во время транса, - объяснила она. - О тех, кто мне дозволен и назначен. Весь этот смертный люд по своим нравственным показателям вписывается в узаконенные параметры, так что не следует обо мне беспокоиться".
   Я интересовался, овладела ли Селина Заоблачным и Огненным Дарами. Ведь если она говорила правду о своей телепатической неприспособленности, то без этих двух оказывалась почти совершенно беззащитна.
   Вместо "Да" или "Нет" я получил очередное рассуждение;
   - Почему для вампиров считается трудным и рискованным полет? Костяк легкий, мышцы сильные - то, что надо птице и из-за отсутствия чего смертный обречен доверяться пару, газу и вертикальной тяге. И как это мы осмеливаемся возжигать свой огонь, если так сильно подвержены гибельной стороне его мощи и ярости?
   Ну, если это и был ответ, то непрямой.
   Все-таки однажды Селина показала мне, как поднимается в воздух. Помнится, то было поздней осенью - но в каких широтах?
   Мы с нею вышли в парк, что разросся позади дома: крепко подмораживало - это заставило нас одеться в широкие кожаные накидки, - и деревья казались узором из инея на фоне той густой и насыщенной лазури, что предваряет рассвет. Было новолуние, и тончайшее облачко, наподобие женской вуали, прятало в себе некую тайну богини Дианы. Моя спутница подняла левую руку, обратив ладонью кверху, легонько пошевелила пальцами. Ветерок подул ей в лицо. Люцифер, Денница, Сын Зари, мерцал, подвешенный к куполу на золотой цепи.
   - И дам ему звезду утреннюю, - произнесла Селина, - Хорошая погода, летная.
   И начала подниматься, плавно, без малейшего толчка, будто ребенок выпустил из рук бечевку воздушного шара, и строго по вертикали. На уровне самых больших сосен повернулась, раскинув руки; плащ заполоскал за спиной как парус. "Так вот зачем она так хотела его надеть", - подумал я, но мысль моя тотчас оборвалась, ибо темный крылатый силуэт стал уходить в небо по широкой спирали, одновременно закладывая виражи; Селина искала вверху сильные воздушные течения, темная точка становилась все меньше, пока даже мое зрение не отказало. Быть может, Селина остановилась там, почти в стратосфере, отдыхая, в самом деле как гигантская птица в броне своих перьев? Или отлетела на много хладных миль и в них затерялась? Я позвал - в ужасе и печали. И пришел зов, как тогда, в ночь ее превращения, но иной: вибрация звезд, сотрясение эфира. Я снова увидал клочок темноты, который увеличивался в размерах, паря уже по нисходящей, и снова начал выписывать самоубийственные фигуры высшего пилотажа, то кувыркаясь через голову, как голубь-турман, то входя в штопор. Наконец, Селина на миг остановилась в воздухе и почти отвесно ринулась вниз, упав рядом со мной на руки.
   - Невозможно, - выдохнул я,
   - Ага, классный номер. Зовите меня Лаской по имени Джонатан Ливингстон. Это всё оттого, что я вдоволь полетала на "вертушках", планерах и дельтапланах. Там воздушные ручьи и реки голой ж... кожей понимаешь. Утащит тебя ненароком на мощной струе в верхний слой атмосферы - порвет вдребезги или расплюснет, как яичную скорлупку.
   После всего этого изучать, каков ее Огненный Дар, я не стремился, хотя пришлось однажды полюбоваться. Об этом пусть вещает кое-кто другой.
   Мысленный Дар. Не могу уверить себя, что Селина совсем им не обладает: это, повторюсь, означало бы для нее полную открытость перед другими вампирами и даже перед некоторыми людьми, а мы постоянно убеждались в противоположном. Мне думается, Селина считала "чтением" способность проникать в тайное тайных человеческой психики, распутывать неясное для самих смертных; от мысленного шума, который они постоянно производят, Селину прочно отгораживала сакраментальная "заслонка" в мозгу, а звуки речи, которые они издавали в пределах вампирской слышимости, поддавались ее моментальной расшифровке. "Я ведь лингвист, и талантливый, папа Римус, когда-то сие было моим хлебом с сыром и оливками. По десятку фраз могу целый язык определить и усвоить". Приходилось ей в этом верить.
   Кое-что по разряду мелочей. Клыки у Селины появились, но некрупные, вряд ли много больше природных человеческих, если брать по максимуму, так сказать. Ногти стали, как и положено, плотными и как бы из опалового стекла. Она постоянно их подтачивала какой-то особой пилкой и подкрашивала желтоватым лаком - таким музыканты укрепляют ногти, чтобы не ломались. Перчатки носила исключительно лайковые; вездесущее кольцо со щитом, которое, кстати, по-здешнему именовалось силт или сильт, так и не сходило с ее левой руки, топорща перчатку и постоянно о себе напоминая. Мы, конечно, давно догадались, что щит на нем - это потайная коробочка, но ни разу не заставали ее открытой.
   - Не тяготит оно ваши тонкие пальчики? - спрашивал я. И в ответ получал постепенную расшифровку прощального письма, оставленного неведомому Хорту.
   - Место в моем Братстве закрепляется за человеком пожизненно и налагает определенные обязанности, более строгие в идейном плане, чем в смысле деятельности на благо и тому подобное; однако он не обязан тянуть свою лямку через силу и до конца своих дней. Такое кольцо, как у меня, - персональное и обеспечивает владельцу получение информации высокого уровня секретности и сложности, а также всецелую защиту. Ну а когда ты "кладешь свой силт", иначе говоря, отсылаешь его или вручаешь нашим старейшинам, это в общих чертах значит, что тебе постыло жить на этом свете и они обязаны тебя убрать, не считаясь ни с какими затратами. В моем положении так утруждать моих смертных коллег неблагородно и неблагодарно. Люди они очень даже славные, поверьте.
   Главное кольцо было, по-моему, платиновым, однако абсолютно все прочие ювелирные безделушки, которыми Селина уснащала свои наряды с нашей подачи, доставала из старых сундуков и приобретала в модных лавках, - были выкованы, отлиты, оправлены неярким старым или благородно состаренным серебром: то ли из чисто динанского эстетства, то ли как вызов обывательским представлениям о нашем народе.
   Ну, допускаю, Селина всегда кое-что о себе недоговаривала - стоит ли это ставить ей в упрек? Проявляла нарочитую властность? Скорее, считала себя "в ответе за всё мирозданье". Всё равно - собеседника умнее, обаятельнее и терпимей у меня никогда еще не было. Она так и не стала моей возлюбленной, это я могу утверждать с точностью; хотя - благодаря нашей стерильности границы между отношениями того или иного рода бывает нелегко установить. Не великолепная и язвительная Пандора, не чистая и скрытно самолюбивая Бланка: от Селины не стоило ожидать пылких страстей, замутняющих вечно бодрствующий ум, ясный, мощный, насмешливый, - потери контроля над собой и измены своему глубинному чувству меры и соразмерности.
   Единственная небольшая размолвка, которая произошла между нею и мной, произошла незадолго до завершения главного лэнского дома Селины и касалась повального паломничества в ее страну:
   - Мои новые собратья, что пониже рангом и пожиже статью, повадились в Динан: оттого ли, что их вытесняют с цивилизованных территорий, или из эстетических соображений, мне, в целом, фиолетово. Лезут во все щели, как тараканы. Налетают, будто им здесь медом намазано: этакие кровососные пчелки, мелкая шушера, которую непонятно кто из себя выродил.
   - Они убеждают меня, что охотятся умеренно.
   - Тронута до самых печенок. Допустим, они не врут. А вам всем не приходит в голову, что пресловутые пять законов роботехники могут здесь преломиться на иной манер?
   - Мы всё равно не имеем права их вразумить.
   -Кое-кто вразумляет, однако. Пропалывает как траву. Жжет грязненькие молодежные заведения, где полюбила тусоваться молодежь всякого рода и вида. Их еще называют "крышами" или сходно: "Соломенная крыша", "Домик из прутьев", "Беседка, крытая гонтом". Должно быть, сказкой о трех поросятах вдохновились. Ну, бледно-зеленые пришельцы куда ни шло, но и люди там по нечаянности задыхались и обращались в груду пепла. А ведь всегда считалось, что вампирские забегаловки - самое безопасное место для смертных, будь то панки, готы или воскурители травы.
   - Здесь не наша территория. Мы гости. Тут есть свои общества Детей Тьмы? Те, с кем можно договориться.
   - О разделе сфер влияния - не получится. Статус гостей вы уже получили по умолчанию, а большего не будет.
   - С кем это не получится? В первый раз слышу, чтобы ты говорила не от себя одной.
   - Мой римский законник, - медленно проговорила Селина, - я никогда не говорю в простоте душевной, ты ведь должен понимать. Вампиры во всем мире противопоставляют себя смертным в качестве единой сети с двумя мощными сестрами в центре, Махарет и Мехарет, которые поделили нашу общую Сущность между собой и держат ее очень крепко. Однако Динан и немертвых интегрирует в себя. Как говорится, помимо Интернета в мире есть и Интерпол. Даже этих пошленьких кровососов мы хотим не выгнать, а урезонить. Пусть ведут свою охоту в хосписах и домах престарелых, если приспичило. Я так думаю, от поглощения завершенных знаний они только поумнеют. Наработанная за годы мудрость - тоже ведь имущество, которое человеку стоит отдать при входе в рай... Ну, полубезумных маньяков и насильников тоже отдадим этим юнцам. А вот тех смертных, чей путь еще может сделать крутой поворот, тех, кто разнообразит путь прочих чем бы то ни было и сам полон силы и ярости - тех им трогать не стоит.
   - Убивать тех, кто добр, пусть и безнадежен? Молодые себя погубят.
   - Заодно шибко повысив свою нравственность.
   Я покачал головой:
   - Допустим, я преподам им всем урок, подкрепленный силой, но не нашим законом. Даже выгоню прочь отсюда. Уничтожу.
   - Не обязательно трудиться и белые руки пачкать, отец мой во Крови. Оттого общая атмосфера лучше не станет, а на священном острове четырех царств и так крепко гнильцой попахивает. Диктатурка народилась, пока вялая и плевая, но развивается, гнида. Это ведь с ее благословения клубы попалили.
   - А с кем же предлагается союз?
   - С теми, кто смотрит на Детей Веков и Тысячелетий с уважением и желает обеспечить их нейтралитет. А тех, кто помоложе, они и сами, без вас, на худой конец обротают. Только ведь тогда начнется секретная война, и крайне жестокая. Погибнут смертные.
   - И вы этого не хотите.
   - Да, разумеется. Это ведь моя земля и мой народ.
   - Не пойму, кого вы, собственно, защищаете - нас или людей, - сказал я в качестве итога.
   - Я? О, я простой егерь Сада Зла. Слежу, чтобы и овцы были сыты, и волки целы. А то нынче баран уродился с очень крутыми рогами.
   Вот в таких происшествиях пронесся над нами наш медовый месяц, растянувшийся на целый медовый год. И мы вдруг поняли, что пришло время разбегаться, если мы хотим сохранить если не идиллические, то хотя бы полноценно добрые отношения. Вместе с Темным Даром мы получаем и Дар Интровертности, и неважно, к чему ранее стремилась наша получеловеческая психика.
   Но подумали также, что мы задолжали Селине целый дом. И, конечно, в самом центре горного Лэна. Мой Ролан с восторгом уцепился за идею спустить свои "несметные" капиталы, невостребованные со времен Майами - это легко перевесило его симпатию к нашей "Ласочке", которая в последнее время слегка поистощилась.
   И вот вокруг нас толпятся геодезисты, аэросъемщики вожделенной местности, принадлежащей чьему-то влиятельному роду, породнившемуся с предками Селины (за землю в долине мы точно не платили ничего, кроме налогов). Архитекторы изъясняются сперва на пальцах, потом с помощью карандаша, рейсшины и бумаг, затем - поигрывая пластиковыми кубиками, в которых угадываются части макета. Черновой план здания у Селины уже имелся, и даже математически и топологически выверенный, но совершенно, по словам Ролана, безумный: на нем лег костьми не один ученый тектон.
   Рассчитывали также пределы сопротивления различных материалов, упругость сред, сейсмостойкость. Как это Лэн-Дархан без всего этого выстоял - горы, что ли, там не молодые? Наконец, постановили обвести замок рвом с водой, ибо вода отлично гасит колебания почвы. И красиво, между прочим. Будет еще земляная насыпь, и мосты, и парк вокруг - как бы естественная часть леса.
   Понаехали строители со своими бригадирами, и дом стал расти как на дрожжах, причем круглые сутки. Двое моих детей, как и прежде, разыгрывали сов перед лицом жаворонков, проводя на строительстве целые ночи без отдыха и еды. Диву даюсь, как это им удавалось соблюсти конспирацию. Тем более, что параллельно с рабочими, народом грубым и ненаблюдательным, особенно когда спонсор и заказчик постоянно ходят в жутких рыжих касках и респираторах от пыли, Селина давала частные приемы для художников, керамистов, печников, мебельщиков и спецов по железу. До моего слуха доносилось: "Масджид аль-Харам", "Аль-Акса", "Кохлеоида", "Раоза Мумтаз-ханум", "смальта", "финифть", "сёдзи", "татами" "ислами" - а далее и вообще сплошная абракадабра. Тасовались палетки с мазками красок, эскизами росписей, толстенные картоны, наколотые шилом, как книжки для слепых, изразцы с пятнами красок, лоскутки обойных тканей, образцы лепнины, пластинки ценнейших пород дерева с нанесенными на них чертами и резами, медные и латунные завитушки, чугунное литье, черные стекляшки с темно-розовым отливом, соломка, бамбук, бальса, юные и не очень представители местных краткоживущих, до одури пропахшие олифой, аквалаком, маслом, стружкой и пачулями - и посреди всего, как гвоздик, на котором все вертится, - обитала моя нимфа. Я уж сам был не рад тому, что из солидарности попал в центр этой веселой круговерти: с самого начала было ясно, что никто из моей семьи, кроме самой Селины, не сможет вытерпеть до конца.
   В конце концов мы встали на крыло и разлетелись в разные стороны, решив собраться уже вокруг испеченного пирога.
   Через какие-то два года нас пригласили на парадный вечерний прием, причем интернетское послание было изысканно оформлено и снабжено рекламным роликом. Рано утром небольшой частный самолетик с уже знакомыми мне по Селининым образцам переливчатыми стеклами "дневной непроницаемости" подхватил меня, Ролана и двух наших общих детей в Лиссабоне, перенес через большую воду и приземлился, дико подпрыгивая на кочках, где-то посреди влажной вечерней степи. Там нас принял в свое объемистое чрево шикарный вертолет, куда, похоже, только вчера вернули скрипучие кожаные сиденья, ибо до того он специализировался на перевозке лошадей.
   На горном аэродроме радиусом в небольшое блюдце нас встречали двое людей в совершенно одинаковых плащах с клобуками и собственнолично - хозяйка сих мест. Ветер от лопастей севшего вертолета взвихрил юбку Селины, приподнял три светлые косы; мы обменялись приветствиями, расцеловались, слуги, подхватив наш небольшой багаж, со снайперской скоростью добросили его до порога гостевой виллы и с тем откланялись.
   Дальше мы шли одни.
   Дом, поднятый на мощный цоколь, стоял в центре естественного амфитеатра, проточенного рекой в мягкой породе своего ложа, ее течение, раздваиваясь, омывало основание с двух сторон и снова соединялось в одну неторопливую струю. Селина по ходу описывала хитроумную систему водоотвода на случай паводков и влагозадержания во имя летней засухи.
   Посреди озера с чистейшей водой возвышался... лазурный замок в виде огромной беседки? Закрученный в витую раковину изразцовый храм? Во внешнюю окружность был вписан почти правильный восьмиугольник со скругленными углами, середину каждой из семи граней рассекала белая стрельчатая арка. Мостики без перил пересекали воду в этих местах, один был пошире и вел к единственной настоящей двери, дубовой, резной, запирающей собой небольшой треугольный вестибюль и поставленной не в плоскости стены, а поперек - полная аналогия со створкой, которой моллюск защищает вход в свое убежище. Ребра шатровой крыши стеклянно поблескивали, а на самой вершине превращались в нечто светлое и ажурное, как скелет непонятной морской диковины. Стены, чья структура наполовину скрадывалась текучим геометрическим орнаментом, отражались в серебристой воде, вода сетью тонких полумесяцев играла на светлых изразцах и темном дереве, и на все эти красоты была наброшена ирреальная дымка лунного сияния. Орнамент называется "гирих", горделиво объясняла Селена, его образцы в древние времена расчисляли видные математики, и с тех пор они передаются по наследству от мастера к мастеру. Арки и ребра свода - по сути фарфор, только очень прочный. Стекло - ну, оно во всех помещениях одинаковое, секрет фирмы. Эти объяснения ничего не прибавляли к очарованию дома, но, слава тебе, Боже, от него и не убавляли.
   Наконец, все мы столпились в небольшой треугольной прихожей с потолком в виде косого паруса. Высокий проем в одной из стен вел вовнутрь, ступени во всю ширину другой стены, изогнутой, срывались вниз.
   - С вашего позволения, хозяйка начнет с подвала, благороднее сказать, подземелья, а иначе - своей парадной дневной спальни, - произнесла Селина.
   Мы спускались скудно освещенными пологими маршами, на каждом повороте преодолевая как бы воздушные шлюзы или световые мембраны. Пороги странной подземной реки - когда проход впереди открывался, сзади уже смыкались глухие створы из молибденовой стали. Преодолев последнюю препону, мы оказались в небольшом помещении, весь центр которого занимала клетка полтора на два метра и вышиной до потолка, завешенная с четырех сторон синими бархатными занавесями, которые скрывали за собой раздвижные ширмы из того самого поляризованного бронестекла.
   - Памятник моей паранойе, - пояснила Селина. - Я там вроде как сплю. На пуховой перине и шелковых простынях.
   - Ну что же, мило и нетрадиционно, - высказался Ролан.
   - А почему гроба нету? - с хитрецой поинтересовался наш Бенони.
   - Я тебе что, святой подвижник, в гробу спать? Подумываю, правда, его поставить для-ради гордости усмирения и в качестве мементо мори, а тако же в чисто орнаментальных целях, но вообще-то у меня клаустрофобия, дамы и джентльмены.
   - А душ тут зачем? - поинтересовалась наша Сибилла, указывая пальцем на стеклянный же стакан, пониже и потеснее.
   - Памятник родовой травме, - хмыкнула она. - Вы еще гардероба в нише не видели.
   Я вспомнил, как проснулся рядом с Селиной тогда, в первую ночь, и почувствовал вонь и нечистоту земного умирания, которые исходили от ее свернутого в комок укрытия. Но всё -таки ломал голову, зачем нам показали такую очевидную и к тому же "навороченную", на современном жаргоне, декорацию: хозяйка явно ищет защиты от солнца в другом месте.
   Мы поднялись обратно и через дверь попали сразу в столовую. Овальный стол, который обступили стулья с высокими прямыми спинками, мраморный камин с рашпером, решеткой, экраном, изысканно расшитым бледными шелками, и чугунной корзинкой для поленьев; плоские шкафы, красующиеся своей посудой из нержавеющей стали, огнеупорного хрусталя и веджвудского фаянса; солидный набор разнообразных орудий для готовки по обеим сторонам кухонной плиты с покрытием из стеклокерамики.
   - Для корпоративных посиделок, - туманно пояснила хозяйка.
   Далее шел номер второй: гардеробная, совмещенная с роскошной ванной комнатой. Тут я отвлекусь, чтобы отметить особенность, объединяющую все комнаты первого этажа: то была анфилада, но идущая по кругу, двери были прорезаны в удлиненных сторонах каждого четырехугольного помещения, которое в плане, естественно, представляло трапецию со стеклянным потолком. Однако благодаря некоей пространственной иллюзии, хитроумному подбору тонов или чему-то другому все углы казались прямыми, все стены - равными, а небольшая узкая дверца в самой короткой из них и обращенной к центру была заметна лишь вампирскому глазу. И то не всякому.
   Так вот, о туалетной зале. Направо от входа - массивные гардеробные шкафы из дуба и ореха, высокие металлические зеркала в простенках и мягкие длинные скамейки; налево, за матовой ширмой аквамаринового стекла, чтобы пар и влага не портили дорогих материй, - плоский бассейн. Зеленоватая каменная керамика, тут же мраморная плита с подогревом, блестящие клапаны и вентили, надо всем второй потолок, более низкий, чем свод комнаты, хитроумно закрепленный и тоже зеркальный. В подвесных шкафах и на всем протяжении - уйма того, что новой природе Селины было вовсе без надобности и родилось из чистой тяги к прекрасному: густые шампуни в изысканных флаконах, полупрозрачные гели для укладки и выведения волос, притирания, полоскания, ароматические шарики, пестроцветные соли, душистые свечи, щетки и терки с хитроумно изогнутыми ручками, натуральные морские губки размером с небольшой тазик - и так до бесконечности. Когда я робко заметил, что наша кожа не впитывает в себя грязь, легко самоочищается и издает свой собственный аромат, а те волосы, которые остались после метаморфозы, всё равно отрастают каждую ночь, как ты над ними не мудри, спутники мои, кроме разве Бенони (сказалась природа жителя пустыни, который пахнет одинаково со своим верблюдом), накинулись на меня, выказывая бурный протест.
   Ладно, бросим это и опишем третий номер: библиотеку, она же кабинет. Стены, составленные из книг; пояса променадов - перильца изящнейшим образом выточены, лестнички, ведущие на галерейку, оклеены пористым материалом, дабы не сверзиться,. Однако если и упадешь, то прямо в объятия центрального дивана, или "суфы": круглого, мягкого, травянистого по цвету и ощущению. Что полагается на нем делать: поглощать книги, лежа на животе, глазеть на центральный плафон, выполненный в виде абстрактного витража, или предаваться утехам плоти, предварительно разомлевшей от нежного мраморного жара, ополоснутой в душистой горячей воде и умащенной благовониями, - не знаю и знать не хочу. И кругом подушки, подушечки, подушенции...Кожаные, бархатные, изящно выплетенные из тростника...
   Номер четыре. Компьютерный зал. Мебель здесь уже не походила на мягкий упругий булыжник, одетый мхом, навевая мысль о голых осенних ветвях, мотках граненой проволоки, скелетах грядущих зверей. Стены сплошь в золотых фресках, на фоне которых блистают крупные самоцветные мозаики в стиле Климта и раннего Врубеля. Три женщины: юная мать с младенцем, зрелая красавица со змеей косы не плече, дряхлая старуха. Лики красоты: томная дама держит перед собой на стержне кожаную маску с застывшей копией античного слепка, на стене позади - чуть слащавая икона Богоматери. Ну и всякое дорогущее железо, разумеется. В немеряном количестве. Папа на двадцать гигабайт, мама жидкокристаллическая, сорока четырех дюймов по диагонали, оптическая мышь- девятихвостка, клавиатурка сенсорная, управляемая голосом, - и повторите всё это раз двадцать. Экраны мерцают, вентиляторы утробно ворчат, провода путаются под ногами.
   На счет "пять" перед нами открылся...
   Нет, юмор здесь уже был неприложим. Кабинет в монгольском стиле: изысканно грубый войлок на полу, низкие скамьи и столики с кожаной посудой, выдержанные в мягких тонах стенные панно, в проемах между ними - старинное бронзовое литье чаш, в которых размещены малые светильники. А на картинах - потрясающая живопись, невероятного изящества графика.
   - Вполне современный автор, - поясняет Селина, - модный, раскрученный, но несмотря на всё, хороший мальчик лет сорока. Сам делал для меня увеличенные реплики своих произведений, неточные, разумеется, чтобы сохранить соразмерность. Нельзя ведь безнаказанно вырастить из миниатюры нечто монументальное.
   ... Мальчики играют в кучу малу. Потешно карабкаются друг на друга, таращат глазенки, выставляют растопыренные пятерни и ноги в мягких сапожках - гутулах. Они пока еще ничего не видят и не чуют, кроме драки, а уж на самом верху круглым солнышком сияет блаженная мордаха победителя.
   ...Стоят трое. Мальчуган в отцовском малахае, наехавшем на нос, подпирает собой копье в три своих роста. Серьезная девочка его младше с детским луком - изогнутые клееные рога в ладошке, оперенный колчан за спиной. А чуть сзади горделиво ухмыляется дедок с одним зубом в дряхлом рту: защитники дому растут!
   ...Расставание влюбленных: метет снег, он - скорбная башня в пластинчатой броне, доходящей до глаз, от нее, укрывшейся за стволом дерева, остался край нежной щечки.
   ...Битва. В широкой спине переднего бойца, сидящего на скрещенных ногах, ощущается невероятное напряжение. Глаза его противника, опущенные долу, раздумчивы, в руке, приподнятой выше уровня плеч, зажата фигурка шахмат.
   ...Старик и море. Морщинистое лицо, хитроглазое и умудренное, на фоне волнистого песка и дальних гор.
   ...И многое, многое еще.
   Шестая комната. Япония. Просторно, пусто, толстые тростниковые циновки на полу, тонкие соломенные ширмы на стенах; в центре заглублена в пол крошечная печурка на углях - хибати. (Я подумал кстати, что по части отопления этот дом способен затмить любой английский.) В нише - свиток с горным пейзажем и водопадами, стройная ваза с одной белой хризантемой. И вдоль всех стен - подставки под холодное оружие. Хотя сами подставки явно старинные и привезены из Страны Восходящего Солнца, клинки по большей части просто старые и собраны из различных мест. Конечно, есть тут и классическая японская пара - длинный и короткий мечи. Но я замечаю французскую шпагу времен Франциска Первого, хорошее подражание толедскому клинку, пару классических европейских "волчат" (в последнем не уверен). Больше всего тут, однако, клинков местного закала, которые пользуются особой любовью и выглядят, в отличие от прочих, отнюдь не музейно.
   Седьмой зал. Средняя Азия. Все стены и пол в коврах цвета красных песков, выдержанного вина, запекшейся крови. На коврах - ряды одинаковых овальных медальонов, черно-белых, с небольшими вкраплениями иных цветов.
   - Никогда не видал подобной ткацкой работы, - говорю я.
   - И не видели картин вашей любимой эпохи кватроченто? "Обручения Марии", принадлежащего кисти Лоренцо ди Креди, и "Мадонны" Филиппо Мемми? Ну, допустим, вы, папа Римус, вожделели куда более знаменитых живописцев... Так вот, там подобные ковры составляют фон.
   - Бухарские, - слегка морщит лоб мой Ролан.
   - Точнее, туркменские. Ими восхищались великие странники Марко Поло и Армин Вамбери, считавшие их самыми красивыми и тонкими на свете. Вот этот повторяющийся орнамент называется "цветок", "гёль" и у каждого тюркского племени свой. Теке, эрсары, йомуд. Гёль - это само мироздание в миниатюре. Багряный фон, в котором плавают эти малые вселенные, от времени начинает отливать как бы легкой сединой, переливчатой дымкой.
   Я вижу в середине этой ковровой палатки бронзовую чашу очага, обнесенную узорной решеткой. А по сторонам...
   Сначала мы приняли их за некие рукотворные призраки. Но то были женские украшения, надетые на шеренгу сплетенных из тонкой проволоки манекенов. Все они из темного серебра: шлемы, цельные или из нашитых бляшек, нагрудники в виде массивного щита, кольчуги из чеканных кружков, высокие браслеты из четырех частей, доходящие до локтя, широкие подвески в виде лука, повторяющие изгиб бровей - девичье забрало от посторонних взглядов, тяжелые перстни с когтем, иные, тонкие, числом ровно пять, соединены цепочками с браслетом. Бирюза, сердолики, кораллы.
   -А это что? - с вожделением спрашивает Сибилла.
   - Наряд былых парфянских амазонок, которые отошли от бранного труда и стали ткать бухарские ковры. Работа, между прочим, не по плечу мужскому полу: надо сидеть на земле за горизонтальным станом и прибивать каждый ряд мелких узелков тяжеленным гребнем. Требуются тонкие и гибкие пальцы, но сильные мускулы.
   Восьмая комната. Из царства старины мы снова попадаем в аскетический модерн. Гладкие черные обои, темно-серый палас укрывает пол, жесткая светлая мебель более, чем в других местах, напоминает переплетенные рога и мертвые ветви. Живопись - просвечивающие насквозь человеческие лица в голубоватых прожилках и алых пятнах, однако глаза выражают благородство и мудрость. И - о радость нашей музыкантше! Центр помещения занимает, доминируя надо всей потусторонностью, огромный белый рояль. (Есть некая ирония в том, что он сильно напоминает своим абрисом лошадиный череп с оскаленными зубами клавиш, но это же мелочь.) Сибилла, ахнув от восторга, тут же бросается усмирять его добрым глотком "Апассионаты".
   Однако Селина, деликатно отстранив девочку от круглого табурета, тоже белого, говорит:
   - Мы еще не всё осмотрели. Потом поглядим, как тебе будет играться. И что именно.
   Тут уже все наши видят боковую дверцу и соображают, что такое устройство имеется и во всех прочих комнатах.
   - У тебя и правда клаустрофобия, - смеется Бенони. Длинное словцо он повторяет без запинки: что значит начитанность, хоть и новорожденная!
   Селина щелкает его по носу своим крепленым ноготком.
   - Нет, правда, Сели. По две-три двери в каждом зале. Верный медицинский симптом.
   - Э, знаешь, что японцы говорят? Хитрая лиса-кицунэ не войдет в нору с одним лазом. Так что здесь мы наблюдаем скорее паранойю, причем вполне в рамках допустимого.
   - А куда этот твой лаз ведет?
   - Толкни дверь. Нет-нет, не вперед, а вбок.
   Тяжелая створа с рокотом уходит в стену - и всё заливает свет луны, находящейся в полном своем блеске. Но тут он как бы теплее, чем снаружи, с нежным желтоватым оттенком. Голубой орнамент, каллиграфический фриз. На стенах восемь миниатюр - цветы в обрамлении цветов. Музыкант с лютней в руке ведет в поводу тонконогую светло-серую кобылу, оба выступают в едином музыкальном ритме. Стройный отрок на коленях - виночерпий с чашей в руке. Сидящие в едином объятии влюбленные переплели свои руки и тела, рисуя собою знак ин-янь. На фоне цветущей сливы учитель приветствует стройную красавицу в высоком алом колпаке дервиша. Мудрец поник чалмоносной головой над раскрытым фолиантом. Усталый факир спит, поникнув головой и свернувшись в комок, одна узконосая туфля видна из-под огромного алого тюрбана. Изысканный ангел в черном халате, расшитом золотыми блестками, узкие пурпурные крылья странно заломлены за спиной. Рука, простертая к небу, - сброшенный до локтя рукав истекает как бы воском или слезами. Восемь полуколонн, восемь стройных древесных стволов корнями упираются в нагой черно-белый пол, сплетаются ветвями в сквозной алебастровый купол, открытый ветру, листьям, облакам, звездам - и солнцу.
   Последнее, кажется, осознал только я.
   - Девять ступеней отбрасывания земных покровов, - пояснила Селина. Голос ее звучал тише тех ее мыслей, которые я всё равно не сумел бы уловить. -Девять шагов восхождения из бездны. От телесной тьмы через воплощение страстей - ко тьме духовной, а оттуда - призыв ко свету.
   - Развернутая метафора... Но это ведь не дом для жизни.
   - Вы поняли, мастер. Да. И также монумент и кенотаф в одном лице. Знаете, тут один мой... ну, хороший человек жил. В небольшом деревянном дворце, который взял да и сгорел однажды.
   А потом Сибилла, разумеется, сыграла нам свое коронное и обещала повторить когда-нибудь в другое посещение, потому что ей удалось снять только верхний слой с глубинных смыслов, открывшихся перед ней. Собственно, ей хотелось сыграть сам Дом, но силенок оказалось маловато.
   И мы с легкой душой побежали наружу, смотреть здешнюю конюшню, удивительное сооружение - сплошь красное дерево, полированный мрамор, особенный сверхупругий каучук для полов, звукоизоляция потолка, эйр кондишен наисовременнейшей разработки, не дающий сквозняков: для дома на такой поскупились. Истинный храм - уже не для человека, а для лошади. И любоваться на хвойный парк с его целебными благоуханиями, что разливала вокруг теплая ночь, полянами цветущих "ночных красавиц" и табака, белого и розового, плотными изгородями из остролиста и бирючины, которые делили газон на квадраты, обильно цветущей вистерией, которая совокупно с мелкими розами вилась по аркам и прямо по шевелюре кипарисов. И плескаться в ручьях с прозрачнейшей водой...
   Разумеется, мы пообещали поддерживать связь друг с другом.
   Такие обещания в нашей среде выполняются, как же иначе, однако с большой натугой. Все мы понимали, что Селину держат в ее стране какие-то малопонятные дела, но озвучить это понимание - очень дурной тон. Однако никаких опасностей сверх тех, что нам положены по роду наших занятий, я для нее не видел. Силу я в нее, как бы то ни было, вложил немалую, догадаться бы только, в чем конкретно она заключается. Если принять за отправную точку те умения, которые Селина приобрела в период своего смертного бытия, остается только подивиться, до чего это бытие было насыщенным. До чрезмерности насыщенным, полагал я, вспоминая жуткие картинки, что набегали на меня в момент истины, когда Селина теряла контроль за своим подсознанием и своей смертной кровью.
   Вот такое вышло у нас прощание...
  

Интерлюдия первая. Грегор

  
   Нужно ли мне вам представляться, мои дорогие читатели? Повторяю: мне - вам. Ведь, как вы помните, именно на меня, как на крепкую золотую нить, нанизаны жемчужины всех прошлых повествований блаженной Анны (если вы их прочли и к тому же не соблазнились иными в этом духе). Именно я - поистине сквозной персонаж саги.
   Но здесь мне пока не место. Грегор, по своему обыкновению, нахально выскакивает вперед всех прочих Детей Столетий и в частности самого себя, чтобы поведать изумленным слушателям...
   Если быть откровенным, то всего лишь об одном совершенно дурацком дневном сновидении, которое, как бы сказал психолог, было реакцией на давно прошедшие события, а на самом деле явно вошло в параллель с выпитыми вместе со смертной кровью кошмарами Римуса. Будто бы я и мой любимый человеческий нейромедик женского пола рядышком стоим под окнами Чернолесского особняка, где - я точно знаю - мои бессмертные друзья спрятали нашу новообращенную, умиравшую до того юную Монику, которую днями раньше безуспешно пытались спасти в личном медцентре Мэйфейров. И, как и тогда, моя Ройан, как говорят, ну совершенно не въезжает, а от нас и от меня, как "темного" отца, требуется, чтобы это состояние продолжалось как можно дольше. Хотя бы до того, как Моника поест на новый манер, загримируется и сделает вид, что вот только-только пошла на поправку...
   - Ваши действия преступны, в конце концов. Скажите моей племяннице и тем, кто ее удерживает, что ей немедленно требуется диализ, - кричит Ройан, подняв черноволосую головку к окнам второго этажа. - Это вопрос жизни и смерти.
   И тут створка одного из окон на четвертом, пустующем этаже с неприличным треском распахивается настежь, оттуда высовывается курьезная личность: белая кожа, узкий, щелью, ярко-алый рот, темно-синие круглые блюдца глаз, тонкий крючок носа посередине, а вокруг лица торчит нимб бледно-соломенных перьев: точь-в-точь полярная сова или персонаж из "Старого Морехода". И громко, на весь парк и прилегающую к нему улицу, вещает:
   - Не извольте беспокоиться, мисси. У нас тут и гемотрон первый класс, и плазмаферез делаем, как Бог дай всякому пришлому дяде иди тете.
   Чушь полная и бескомпромиссная? Ага. Я тоже тогда так подумал.
  

Глава вторая. Ролан

  

Темная сторона луны.

Темная сторона Селены.

Темная сторона Селины.

  
   Похоже на то, что один я вижу в ней эту тьму.
   Каждый из нас способен воспринять в других лишь свое собственное отражение. Каждый смотрится в другого, как в зеркало, настроен на себя самого, будто камертон.
   Римус видит в ней блеск ума, обаяние чуда, сверкание живой плотской драгоценности. Ту меру, которая есть мера всего на этой земле. Немудрено: ведь и сам он принадлежит лучшим годам античности, самым блестящим векам Ренессанса, в которых видит ту же чудом воскресшую латинскую древность. Вот чего он не замечает в упор, так некоего лукавства: как Братья Селины, такие могущественные, не могли обеспечить ей надежную охрану и достойный уход во время болезни, которая заставила его передать Кровь той, что подсознательно всегда хотела "повесить себя на его шею". Но, может быть, именно тогда Братья были с ней ссоре?
   Грегор, наш увенчанный Принц всей швали, наслаждается ее способностью виртуозно попирать все законы, нарушать любые правила, плясать брейкданс на обломках морали и черепках ортодоксии. Впитывает озорство ее парадоксов, неуемную тягу к приключениям, в которые как-то ненароком оказывается вовлечен каждый и всякий, поглощает подряд изысканность и небрежность нарядов, интеллигентскую утонченность и площадную хлесткость речи. Ну а то, что она честно считает наш вампиризм естественной формой существования белковой антиматерии, и вообще его заводит. Сам он отнюдь не вульгарен, но, очевидно, "тащится" от вульгарности других. И снова не замечает ничего, разрушающего вожделенный образ.
   Я вижу только боль и шрамы. Вижу защиту от покушений на свое тайное, организованную по всем правилам секретных служб. Трагический надлом и горькие сны, что рикошетом передаются всем нам. Оттого, наверное, и терплю в свой адрес подколки типа "юная жертва тоталитарной секты", "сто лет в стальном гробу", "тебе пойдут женские одежки" и прочее в том же духе. Я ее люблю такой, какой вижу внутренним взглядом. И лишь из-за этой любви те хулиганские проявления, до которых так падок Грегор, меня бесят.
   Мы схожи. Оба умерли в одно и то же "биологическое" время: я в пятнадцать, когда меня изнасиловали до полной потери себя, и вторично в семнадцать, от яда на британской шпаге, которой меня, изысканного смертного любовника Римуса, ранил один ревнивец. Она - в шестнадцать, когда ее приговорили к расстрелу, до того выдавив из чрева ребенка, который мешал исполнить приговор, и забросав холодной землей.
   Я стал юным вампиром, она - агентом одной из сторон, сцепившихся в нескончаемой гражданской войне. Я был насильно превращен в главаря смрадного парижского общества ночных убийц и потерпел крах. Она по доброй воле выбрала военную и политическую карьеру - и в ней преуспела.
   На руинах, оставшихся от набожного подростка, возрос унылый кровопийца, который хотел, чтобы его похоронили живым в подземельях Киевской лавры, а опочил в вампирской Крови и катакомбах христианского Рима.
   Из обломков девушки, сотканной из солнечных лучей и водных струй, получилась хладнокровная и умелая убийца людей. Она должна была стать воином, а превратилась в исправного солдата. Что составляет две большие разницы, как говорят в Дивэйне.
   Моя прекрасная жизнь в Серениссиме - всего лишь фреска по плесени, светлый грим, положенный на гнойную рану. Из красного пасхального яйца родился черный аспид.
   Селина ходит по жизни с пронзенным сердцем. Тот шрам, который выше левого соска, сходит за символ этого лишь по ошибке: ведь чтобы достать полный крови, бьющийся комок плоти, надо метить под грудь. Наложившийся на мое восприятие образ Марии с семью стрелами в груди выражает истину куда полнее.
   У обоих нас - нарыв и надрыв в душе. Однако справляемся с бедой мы по-разному.
   Я надеваю маски и меняю лица. Каждое мое имя - ложная персона.
   Селина отдирает от себя былые смертные имена, как луковую шелуху. Каждое играет свою роль, но ни одно не истинно. Каждое знаменует очередное заблуждение, но и следующий шаг к Истине.
   И оттого она как аптекарская горечь для меня, кого в утешение обкормили сладостями. В числе этих сластей - и мои дети, нарочно созданные Римусом, каким бы они ни делали меня счастливым.
   Но начну по порядку.
   Придя вечером того дня, когда мой учитель дал Селине Темную Кровь, в их общее укрытие, я застал ее бодрствующей, а Римуса, судя по биению сердца, - мирно спящим. Во всяком случае, поднимать его из транса я никогда бы не рискнул.
   Селина, закутанная в одну из тех покрышек, которые я бросил ей вослед,
   слегка дрожала от холода или нервного возбуждения. Все мы не умеем сохранить спокойствие, когда на нас обрушивается чарующее многообразие обновленного мира. От ее тряпок и, конечно, от кожи подванивало-таки: стоило бы сразу поместить ее в воду, чтобы смыть остатки умирания человеческой плоти, но нам с мастером было, разумеется, не до того. Я без особых церемоний выволок Селину на воздух и по чистой вредности окунул в свежевыпавший снег, объясняя, что к холоду мы, вампиры, не должны быть чувствительны так, как смертные. Второпях натянул на нее кое-какие свои вещи: узкие лосины, блузу, поверх блузы (сообразив, что ее кремовый оттенок нас демаскирует) - короткую мужскую шубу из каракуля. Моя теплая обувь оказалась велика, даже когда ее надели на теплый носок. Селина комментировала, что это тридцать восьмой, а у нее всегда был тридцать шестой с высоким подъемом.
   Практически на самом главном проспекте я заманил для Селины первую добычу: шикарную, насквозь прогнившую путану, которая, очевидно воображая себя героической куртизанкой времен франко-прусской войны, описанной Мопассаном, убивала здешних мафиозных нуворишей, раздавая направо-налево свою ВИЧ-инфекцию.
   - Ну что же, уговорим девушку на двоих, - пробормотала Селина, когда я подмигнул красотке, кивком указав ей на моего спутника, что выглядел, как нынче говорят, "голубовато". Впрочем, она явно не отказалась бы и тетку обслужить на лесбийский манер.
   К моему крайнему изумлению, в дальнейшем Селина повела себя спокойно, как-то даже по-будничному и без излишних эмоций любого рода. В номере, куда нас привела эта дама полусвета, я аккуратно вскрыл ей вену и приказал Селине пить. Она не пролила ни капли, не допустила ни малейшего перебоя сердца до самого последнего мига, и я не заметил в ней той пагубной вампирской жажды, которая так была свойственна мне в Венеции.
   - Бедный звереныш, - произнесла Селина свою эпитафию. Потом мы вынесли труп - и то, каким образом моя подопечная от него избавилась... нет, лучше я не буду выдавать секретов. Тем более, что вовсе не это меня шокировало, а та обыденная деловитость, с какой Селина стянула с ног нашей жертвы мягкие, чулком, сапожки. Кстати, ничего больше она не взяла.
   - Ролан, вы не представляете себе, как плохо воевать в дурной обуви, - ответила Селина на мой недоуменный взгляд. - Это у меня пожизненный идефикс.
   Во второй раз, часа на три позднее, она вышла в компании Римуса, и вдвоем они разгромили базу боевиков, собравшихся в очередной раз подорвать местный аналог "Восточного экспресса". Надеюсь, тем самым они сильно улучшили местную криминогенную обстановку.
   Я запомнил сентенцию нашей общей коллеги по сходному поводу:
   - Не стоит слишком радоваться истреблению зла. Оно занимает в мире постоянную экологическую нишу; если ниша опустеет, ее тотчас же займет иное зло. И неизвестно, которое будет хуже.
   Ну, а на третий день - как отрезало. Вмешательство в ее внутренние дела, видите ли. Я деликатно намекнул, что естественное орудие Селины не так уж удобно... для самостоятельных действий.
   - Мальчик, чтобы вскрыть свою шейную вену, человеку нужна половинка безопасной бритвы, минута времени и малая толика храбрости. Ни один тонтон-макут не успеет вмешаться, - заявила она. - А тут чужая.
   Еще одно обстоятельство, которое меня смутило, если не возмутило. Когда я после первого похода пожаловался ей, что в новоявленной Пальмире почти не стало достойной охоты, Селина отбрила:
   - Не понимаю, почему для вас так мало пищи. Что нравственный уровень человечества повысился - допустим как гипотезу. Вместо отважных негодяев землю населили трусоватые ничтожества, которые убивают по преимуществу своим языком или руками посторонних. Семь с лишним миллиардов смертных законно топчут землю: если распылить их над тайгой, пармой и сельвой, то в буквальном смысле нам всем дышать будет нечем. Не удержатся и истребят всё, что растет, бегает и шевелится, ибо на первом месте у них свое бренное существование, а остальное - вовсе без порядкового номера. Жалеть природу они научились, а вот общаться на равных - никак нет. Не наше поле и не наше дело? Снова допустим, что так и есть.
   Но сколько людей обречено на муки из-за воспрещения эвтаназии? Нам говорят, Бог их испытывает. Нам внушают, что Он знает время каждого. Но что, если в этом Он полагается на нас в той же мере, как и в делах безусловного, чистого милосердия? А если прокламация великой ценности каждой отдельной жизни означает, по логике "Дао Дэ Цзин", что ныне эта жизнь не стоит и ломаного гроша? Что, если объявляют ее святыней те, кто в душе хочет умереть, но боится прям до усрачки? И какое множество людей попросту упускает свой звездный час, тот день, который, как говорят индейцы, хорош для смерти?
  
   Годами позже, когда мы трое были, кажется, в Испании, я, каюсь, подшутил над ней, и скверно: сказался мой ядовитый нрав. Вслух засомневался, что Селина по нежности своего характера обходится без помощи каких-то анонимов, может быть, из младших вампиров, которым она покровительствует.
   - По нежности характера, - повторила она неторопливо. Ее лицо застыло в странной гримасе: будто Горгона Медуза увидела себя саму в зеркале и надела на себя маску из того, что перед нею предстало. Потом Селина взяла меня за рукав и потащила в свой малый кабинет - комнатку в доме моего Мастера, где она держала свое небогатое имущество, ожидая переезда в Дом:
   - Вот, смотри, это редкий клинок мастера-ковача Даррана, особый заказ, практически точная имитация катаны. Таких и было всего-то два. Японцы испытывали остроту лезвия, связывая вместе двух пленников. Катана должна была перерубить обоих по талии с одного взмаха.
   - Ты устраивала и такое? - в тот момент я готов был поверить.
   - Не я и не с этим. Вот, гляди еще.
   Она бросила "японский" меч в общий ларь и достала оттуда новый экземпляр: недлинную, круто изогнутую саблю.
   - Это вот карха, любимое оружие конных степняков, что служили под моим началом. Покороче ятагана, подлиннее серпа. Заточка прямая и обратная. Для этого народа особый шик - располовинить врага от правого плеча к левому бедру. Будто донским казакам былых времен. Тренировки им требовались, однако. На пленных. Я запретила. Но в бою, знаешь... Когда позарез надо прорваться...Тут уж не ты думаешь, а твое оружие. Когда над тобой чужая сталь, одно спасение - провести карху изгибом внутрь за его шею и сдернуть чужую голову с плеч. И смотреть еще, чтобы тебя ею в лоб не контузило.
   Селина помолчала. Я лихорадочно пытался сообразить, когда кавалерия последний раз участвовала в войнах. Получалось, что во время второй мировой: поляки, Коссиор... Концы никак не сходились с концами.
   - А пробьешься через кордон, возьмешь пленных - обменять на своих, допросить. В самом деле разговоришься. И милейшие люди оказываются! С одним ты рядом на свадьбе сидела - там свадьбы играются месяц, все горы успевают перебывать. Другой тебе в детстве коника из соломы плел. Третий и вообще четвероюродный брат младшей жены твоего деревенского старосты: такая родня считается у нас очень близкой.
   Селина положила и этот клинок обратно, прикрыла тканью:
   - Джакши-ло. Чего хотел - то и получишь. Пойдешь со мной, для сегодняшнего дела мне понадобится прикрытие.
   Мы облачились в темно-серые брюки и просторные куртки, черные приталенные рубашки до колен, шелковый батист которых был украшен спереди рядом мелких золотых пуговок, и в узконосые черные туфли. Еще я получил круглую восьмигранную шапочку, туго прилегающую к голове, а Селина прикрылась серым шелковым платком на какой-то плотной основе, так что он стоял на скрепленных узлом волосах коробом.
   Затем мы взлетели в ночное небо, ориентируясь по незнакомым огням. До сих пор не знаю, где мы побывали, но бар, перед которым мы приземлились, назывался "Эль-Парсо" или "Эль Фарсо". Селина поприветствовала одинокого бармена словами:
   - Это мой младший брат, я нахожусь под его опекой.
   - Что угодно в моем ничтожном кабаке красивой ханум и ее такому же красивому брату? - спросил бармен. - Мы не нарушаем законов, но запретно не пить, а напиваться допьяна. К тому же хаджи Омар-Палаточник заповедал нам...
   - Кофе обоим, - перебила она его словоблудие. - В джезве, поставленной на белый речной песок. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Да чтоб ложечка в нем стоймя стояла!
   Хозяин указал нам столик в самом углу: меня поместили в глубине, Селину на виду. Кофе прибыл незамедлительно - турка и две крошечных пиалы: я понял так, что здесь он прилагался здесь к коньяку или чему-либо еще более крепкому. Но насладиться его запахом мы не успели. Появился несомненный ОН.
   Лет шестидесяти от силы, стройный и породистый, как борзая. Элегантен - куда там джентльмену из Таламаски. Серые волосы, серые глаза, бледный чувственный рот. И от него буквально разило, смердело отборным злом тускло-рыжего цвета.
   Хозяин обернулся к нему в легкой панике. Селина легонько кашлянула, заставив нового гостя посмотреть на себя. Сдвинула платок на затылок.
   - О-о, моя леди Тэйн, - в его английском присутствовал легкий акцент. - Не зря мне сообщили... не будем уточнять имен. И раскрасавица, как и прежде. И кофе пьем, как до болезни. Пригласишь к себе?
   Он уселся рядом, не спрашиваясь.
   - Нет, какой сюрприз и какая радость, Мы все полагали, что ты умерла.
   - Представьте себе, мой Ронни Ди Аль Динери, - и я тоже. Как говорится, тепло.
   - Или эмигрировала.
   - Еще теплее. Как вы можете заметить, мы трое не в усадьбе Ано-А сидим за праздничным обедом. Кстати, вы там как, хапнули мамино жалованное достояние или еще нет?
   Он промолчал с двусмысленной усмешкой.
   - Что же не представишь меня своему юному кавалеру? - спросил он чуть погодя. - Только не надо выдумывать несуществующие родственные отношения.
   - Не будем, - кивнула она.
   - Для охранника слаб.
   - Холодно.
   - Для любовника слишком молод.
   - Еще холоднее, - тихо рассмеялась она.
   - И так беден, что порядочного вина не может предложить, Тут есть "Руйо Сангре" двадцатилетней выдержки. Хочешь из моих рук выпить на дальнюю дорожку?
   - Спасибо от всей моей души, не откажусь. Но попозже, - рассмеялась Селина. Вид у нее был дружелюбный на редкость.
   - Попозже может не выйти.
   Всё это время Селина успокоительно перебирала под столом мои пальцы. Как это Ронни Ди не видит, кто перед ним, не чувствует сияния, не ощущает ледяного холода нашей кожи, - думал я. И отчего я, напротив, всей этой кожей чую опасность, такую, какой никогда не подвергался во время моих одиноких охот?
   - Как скажешь, начальник. А скажешь ты, я думаю, что половина твоих парней уже здесь.
   Ронни Ди кивнул.
   - Правильно мыслишь. Умна ты всегда была, сколько я тебя помню.
   - Неужто и впрямь половина, без преувеличений?
   Я не мог прочесть, о чем она думает, но без труда поймал его мысли и взгляды смертных людей в оцеплении: файер-патроны, напалм, автоматы с разрывными пулями...
   - Крепко вооружился. Еще скажи - осиновые колья и капсулы нитрата серебра в иглометах. Кто там у тебя в военспецах ходит - покойники из "Анэнербе", что ли? Всё равно им страшно, твоим прихвостням.
   - Не бери на испуг, моя инэни, - он показал зубы, вполне обыкновенные. - Если ты и твой чичисбей сейчас не выйдете со мной, родичам и друзьям из Ано-А будет не тепло, не холодно, а прямо-таки жарко.
   - Серьезная заява. Ну, дай руку - и пошли.
   Хозяин, до того пребывавший в зачарованном параличе, мигом юркнул в подсобку. Селина кивнула мне, показав на выход, и поднялась со стула. А дальше всё пошло быстро, как при перемотке киноленты: я ментально закрыл вход тем, с огнеметами, а Селина уже лежала в объятиях шикарного джентльмена: правая рука у него под головой, левая прижимает его плечи к полу. Можно пари держать: те, в цепях, и не подозревали, что доверительная беседа приняла не вполне обычный оборот.
   - Молодец, брат мой по Крови, - шепнула она, оторвавшись на миг. - Очаруй их. Захлопни им мозги...
   И вдруг резко:
   - Керт! Да что же я... Что с моим Кертсером, сучий хрен? Где...
   Селина встала перед смертным на колени, хлестнула рукой с силтом по левой, затем по правой щеке. Нажала раскрытой ладонью на грудину, еще раз; прижалась к ней щекой.
   - Ясно, спасибо. Валяй дрыхни дальше, - она поднялась, ногой отпихнула труп от себя, потом все-таки нагнулась проверить карманы. Курносый пистолетик, откидной нож, портмоне, листки простой бумаги с пометками.
   - Шеф, ты там живой? Поди сюда.
   Голова бармена показалась из-за косяка двери.
   - Мы уходим, полностью заплатив по счету. Держи, - Селина подтянула его к себе, сунула портмоне ему в руки, пачку местной валюты из внутреннего кармана жакетки - за пазуху. - То, что в бумажнике, потрать быстрее, а мое - как знаешь. Брать тебя с собой?
   Он кивнул.
   - Тогда глаза повяжи крепче, хоть бы и моим хиджабом. Лестница наверх имеется? Да, говорили, что у тебя тут редкое коллекционное вино. Можешь взять бутыль или даже парочку... Э, а вон то я сама, пожалуй, возьму.
   Селина запихнула темный сосуд туда, где раньше были купюры, подхватила трепетное тело хозяина с одного боку, я - с другого, и мы пробежали вверх на чердак. По нашим пятам вспухало оранжевое пламя: гвардейцы кардинала, похоже, немного отошли от моего чарованья.
   Когда мы, опираясь на вертикальный столб огня, взлетели над боевыми порядками, внизу открылась полная картина хаоса и опустошения. Оцепление рассыпалось: горело уже так, что стоять рядом было невозможно.
   - Синтетика, вестимо, - рассудила Селина. - И опять же, сырье для внутреннего сгорания человеческого организма. Эй, хозяин, а ведь накрылось твое небогоугодное дело.
   К тому времени мы уже стояли на ногах не очень вдали от происшествия.
   - Братья прикажут, так и свиным пометом торговать буду, - донеслось из-под платка. - Сказано же: любая травинка живет в исламе.
   - О-о. Я прямо растрогана твоим послушанием. Ну, бывай счастливо, шеф, не переметывайся без конца, а то мозоли набьешь, бегая из шпионов в агенты и обратно. Не лови тараканов на пиво и не открывай больше хитрых кабаков имени папаши Мюллера. Всё, надеюсь больше не встретиться.
   - Я тоже надеюсь, - хмыкнул он. - Вам самой удачи, высокая ина Та-Эль.
   - Теперь мы пойдем в иное место, - произнесла Селина, провожая хозяина восхищенным взглядом. - Наклюнулось иное дело, не такое...хм...веселое.
   Туда пришлось идти километров двадцать: для наших ног пустяки. Ветхий особнячок на отшибе, по сторонам рощица, ближайшее человеческое поселение - метрах в пятистах.
   - Гостиница для небогатых динанских иммигрантов, - сухо пояснила Селина. - По преимуществу из военных. Год назад стояла полупустая.
   Теперь здесь толпилась куча вооруженного народа, по преимуществу в кустах.
   - Ловля на живца, - буркнула Селина. - Для человека западня глупа, для вампира слабовата. Похоже, и эти имеют обо мне слегка превратное представление.
   В дом мы проникли без затруднений и, разумеется, незамеченными.
   - Ты что, в разведке служила? - спросил я, пока мы двигались темноватыми, не слишком опрятными коридорами, мимо комнат не наполовину, а совершенно без людей. Это я чувствовал.
   - Вампир на службе его Величества, - сыронизировала Селина. - Нет. Почти нет. В самом начале жизни. Но позже эти самые агенты короля и гвардейцы кардинала весьма и весьма меня доставали. Конкурирующая фирма.
   Навстречу нам плыли запахи: тяжелого пота, человеческих испражнений, боли, гнилой крови - тягостные миазмы умирания. И становились всё крепче, всё безнадежнее.
   Крошечный номер на одного: кухня, санузел с душем, спальня. Светильник на стене.
   Тот, к кому мы шли, валялся под одеялом на утлой кровати: дряхлый старец шестидесяти лет отроду, в недельной щетине цвета соли, на голове, утонувшей в подушках, чудом держалась шапочка того же фасона, что у меня. Не нужно было поднимать тощую покрышку, чтобы понять: под ней не осталось ничего, что можно было хотя бы назвать плотью.
   Селина показала мне взглядом на крепенькую девушку в одежде сиделки, которая вполглаза дремала у порога комнаты:
   - Твоя.
   Я и так знал: никакой она не медик, разве что в качестве подсобной специальности, а из тех же ловцов.
   От легкой возни, которую я произвел (убивать не хотелось, чтобы не делать кое-кому зрелища, а "обесточить" оказалось не совсем просто), старик открыл глаза.
   Селина стояла в ногах его ложа: порозовевшая, теплая, молодая, руки в карманах, глаза отливают сапфиром.
   - Керт-ини. Кертсер.
   - Инэни командир! - он дернулся навстречу, но с гримасой упал назад в подушки. - Они же в первую очередь тебя ловят.
   - Кто это меня хоть раз поймал, нет, ты вспомни!
   - Никто и никогда - только те, кого ты сама хочешь, - он с неким торжеством улыбнулся, сморщился. - Ох и погано мне, ина моя.
   - Ладно, забей на всё, - Селена вынула бутылку. - Смотри, я твое любимое пойло притащила. "Млеко Богородицы" хорошей выдержки и, прикинь, настоящий муслим торговал. Закосил, наверное, под православного священника из тех, которые в старину выправляли себе лицензию и торговали вином в таверне под стеной монастыря. Выпьешь со свиданьицем?
   - Я же вроде как навсегда завязал, командир, - на этот раз улыбка вышла настоящая.
   - Так ведь лично я угощаю.
   -А, давай, в самом деле, Только мне не подняться никак.
   - Погоди, дай подумать. Поильник имеется? Таким чайничком?
   - Может, просто из горла?
   - Неуважение выйдет Это знаешь какого года? Твоего собственного. Погоди, я сейчас.
   Она пошла на кухоньку, я потянулся за ней. Зарылась в полки.
   - У, как оно запущено, - бормотала себе под нос. - Обыскивали, факт остается фактом, но кто любит мыть грязную посуду, тем более нюхать? Так, смотрим рюмки. Ищем на дне чашек. Пиалы... О! Имеем что надо!
   Она с торжеством предъявила плоскую чашечку без ручек, на дне которой сгустилось нечто коричневое и липкое. Я понюхал.
   - Марихуана?
   - Поднимай выше: классический опиат. Наивная прятка, но ведь тут не наркоманов отлавливали, - Селина ловко выбила пробку ладонью, ополоснула чашку вином и вылила в более удобное вместилище: крошечный чайничек, в таких японцы греют сакэ.
   - Ролан, милый, говори совсем тихо. Наша кровь может спасти его как человека?
   - Нет. Даже и не думай. Только так, как тебя.
   - А если только так, то и вовсе никак. Он заслужил лучшего.
   Селина отнесла чайник в комнату, нагнулась над Кертом:
   - Вот, бери. Не слишком горькое?
   - Все твои даяния словно мед, ина моя.
   Он глотал с жадностью, крупно дергая кадыком и задыхаясь.
   - Ну, будет с тебя. А сейчас держись, я тебя чуток приподниму.
   Селина уселась на край постели, завела руку ему за спину и быстро поцеловала в шею - я даже ничего не услышал. Встала, выпрямилась.
   - Пошли. Ничего не убираем, пускай поймут, когда через час сюда явятся.
   И уже когда торопились вдоль по коридорам, добавила:
   - Очень уж ты сегодня добрый. Надо было ту дуру с собой покончить. Ведь она ему даже казенного кодеина пожалела, всё для себя любимой.
   - Так ведь и ты добра по самое не могу. Этот Кертсер был ведь не просто хороший человек, а друг тебе.
   - Больше чем друг. Он ведь теми дикими всадниками командовал, что с кархами, помнишь? Выволок меня почти из такой же дряни, в какой сам нынче оказался, только что у меня костяк был не шибко ломаный. Поперек двух иноходцев за собой вез в таких особых носилках, кумысом всклень наливал - отпаивал, А выходил - над собой самим поставил. Лучшим сотником моим сделался. Так что я ему нынче уплатила долг. Ну, а до того должок Ронни: за то, что завербовал меня вместе со своей родной сестрой революционно работать в тылу врага. Чистый День Благодарения, в общем.
   Селина помолчала.
   - Я ведь от Керта не пила почти. Только рывком остановила сердце.
   - Они все что - знают, кто ты такая? - спросил я с досадой.
   - И да, и нет. Знают, покуда видят, и забывают, когда уходят прочь. Мои земляки и так немало обо мне наслышаны: если я со значением обопрусь о колонну, все хором побегут спасаться из храма. А что я ко всему прочему и вампир новоявленный... Это для них просто ужас как пикантно.
   Селина вздохнула:
   - Истинный динанец верит, как говорится, и в майский шест, и в чертов пест, но только покуда имеет с того хороший процент. Что делать, приходится держаться своей бранжи, как еще Исаак Бабель нам завещал.
   - Это беззаконно - так себя показывать.
   - Ну, твой обожаемый Грегор вообще кричал о своей вампирской природе изо всех концертных залов и студий видеозаписи. И сходило до поры до времени.
   - Ты полагаешь, тебе вот так же сойдет?
   Почему-то сидящий внутри меня демон толкает меня на резкие поступки и убийственные взгляды именно тогда, когда я ближе всего к тому, чтобы полюбить. Так было и у Римуса, и у многих других созданий Темной Крови. Наша жестокость, по происхождению демоническая, почти неконтролируема. Тогда я не понимал, что для Селины, напротив, любой ее поступок или слова - лишь наиболее выгодное и приемлемое поведение в данной ситуации.
   - А ты того не полагаешь, я вижу, - медленно произнесла она. - Ты, ребеночек в жесткой скорлупе эпохи Возрождения... да что там, ты весь та скорлупа и есть, и ничего кроме нее! Святой, один раз иссохший и два раза обгоревший - и всё-то пытаешься достичь неба нахрапом.
   Я остановился и развернул ее к себе, желая... только желая остановить поток обидных слов. Но руки мне уже не подчинялись. Они рванули ее ворот на золоченых пуговках, и рубашка распахнулась с треском.
   Я ощутил в своих объятиях невероятно сильную вампирскую плоть, похожую не на упругий каучук молодых, не на каменную колонну, как у Старейших, а на мощный поток воды, льющийся откуда-то с неба. Его можно было сдавить - но он лишь убыстрял свое течение, сотрясая пальцы и всё мое тело.
   - Злющий из тебя младенчик получился, - неторопливо сказала Селина. - Упырь лихой, как говорят. Ну давай, пробуй меня выпить, как в первую ночку собирался. Кусни, как змей Клеопатру.
   Каждая ее грудь под распахнутым черным шелком была похожа на серебряный шлем, широкий в основании; между ними обеими можно было поместить ладонь. Ареолы были невелики и бледны, на их фоне широкие соски темнели, как зрелая малиновая ягода, на одном жемчужно переливалась розоватая капля. Я приложил ее спиной к стволу дерева - Селина только посмеивалась, чем еще больше меня бесила, - и, наклонясь, вцепился в правый сосок.
   - Ух, какое дитятко у меня зубастое, - смеялись наверху, - смотри, мамкину титьку не отгрызи.
   ...И настал мир. Я пил ее молоко, пенистое, чуть солоноватое, исполненное видений.
   ... Фарфоровый умывальный таз с водой для омовения стоит прямо на пути солнечного луча. На стене - колышущаяся сетка отражений. По мне ползают, копошатся шерстистые живые комочки, восхитительно теплые и влажные; лижутся, царапают коготками. Мать, молодая "волчья" овчарка, с достоинством взирает сверху на эту копошню.
   - Сейчас еще лапой к соскам подобьет вместе с прочим потомством, - говорит кто-то.
   - Зато теперь уж не скажешь, что он щенок необлизанный.
   - То ж девчонка. Ты разве в подгузник не заглядывал?
   - Значит, щенявка. Маугли, однако.
   - Пусть как хотят обзывают, а то мое дитятко. Одной меня дочка.
   Две головы склоняются над плоской корзинкой, где я вожусь с моими звериными братьями и сестрицами. Юная женщина, чем-то мне знакомая по прежним жизням - но такого чистого света на человеческом лице я не видел! Мужчина: смугл, волосы как осенняя трава, бледно-серые, почти белые глаза, радужку от белка отделяет узкий темный ободок. Красивое лицо - или просто значительное.
   - Сиротой она осталась, - говорит девушка.
   - В исламе нет сирот, - возражает ей мужчина.
   - Мы же с тобой христиане, Денгиль.
   - Говорят: всякая травинка в исламе, даже если она о том не ведает. Твое дитя - и мое дитя тоже, если ты позволишь, Тэйни Стуре-Ланки.
  
   Я очнулся, лежа на траве. Селина нагибалась надо мной, держа на коленях мою голову.
   - Ну что, ходить можешь? - спросила она, выпрямляясь. - Вот досада, половина пуговиц в траву закатилась, а искать мочи нет.
   Помогла мне встать на ноги, одновременно завязывая полы своей рубахи под грудью.
   - Так, пиджак туда же, куда и платочек, и в целом выйдет стильно.
   Голова у меня шла кругом, внутри было сладко и томно, как после одной из тех давних ночей любви с моим Мастером.
   - Что ты со мной сотворила? У тебя не может быть молока.
   - Слезы могут быть, пот - может... Если в дом, где живет бездетная сука, принесут щенка, у нее может прибыть молоко, и она того щенка выкормит. У солдат в окопах Первой Мировой в груди появлялось молозиво, говорят, от непорядка в печени. Отчего ж и мне не раздоиться?
   - Снова твои загадки и присказки. Что это было?
   - Догадайся.
   Она побледнела, живые краски как бы полиняли, но держалась прямо. И улыбалась.
   - Будешь еще на мою охоту проситься?
   - Только если попозже, - я ответил на улыбку.
   - А то, может, успеешь до утра восстановить утерянные силы. Нет? Эх, сколько дивных возможностей упущено!
   Я, смеясь, покачал головой.
   - Ну, ино еще побредем. Небо светло, петухи поют...
  
   До места проживания мы, конечно, не долетели: нашли подходящую живописную развалину с крепким погребом, по-моему, в брошенной баскской деревне, но в том не поклянусь, - и закопались поглубже.
   - Селина, - вспомнил я, уже засыпая. - Гоголь, кроме "Вия", еще "Вечера на хуторе" написал. Где кузнец Вакула оседлал черта. Ты тоже, в самом деле. Своего демона. В отличие от всех нас.
   - Ну да, - рассмеялась она. - Я такая.
   А после всего этого удивляются, почему я тогда разбил ее гитару!
  

Интерлюдия вторая. Римус

  
   Заявился ко мне Грегор, весь такой из себя довольный, и заявил, что для полного завершения работы им не хватило двух пророческих сновидений. Даже трех, если по чести, но последнее можно не давать - оно в самом конце, там фактически не две, а одна глава, разбитая на два голоса. Ну, одну зияющую амбразуру Грегор кое-как заткнул своим собственным телом, а другую, по законам жанра, латать некому, кроме меня. Ибо с самого начала было решено, что крупные куски наших повествований должны перемежаться этакими небольшими сценками в духе комедии дель арте, только вовсе не такими жизнерадостными, а также что ни один автор не появляется перед зри... читателем два раза подряд. Я единственный, кто а) не выступал в интермедиях (они зовут их интерлюдиями), и б) ни разу не поведал обществу своих кошмаров, а потому не буду ли я так добр нарисовать для народа ту картину, что я увидел в ночь обращения Селины, лежа в полном беспамятстве на дне своей гробницы. На это я возразил, что - а) кошмары мне если и виделись, то не по тому поводу, какой требуется, а в тогдашнем трансе ко мне пришло очень красивое и мирное сновидение, исполненное глубинных смыслов, и б) к данной повести эти смыслы никакого отношения не имеют. Разве что к ее гипотетическому развитию. На что получил следующую контроверзу: а) видение под номером шестым - вовсе не ужастик, а как раз наоборот, очень милая беседа двух наших устрашающих предводительниц, б) откуда нам, грешным, знать, что из ниспосланного нам Небом имеет ближний смысл, а что - дальний, и в) да пусть я просто запишу всё как было, а уж они посмотрят, на что мой текст пригоден.
   Я, в свою очередь, возразил Грегору, что, начав повествование в режиме реального времени, уже не годится вставать в позу "всё уже произошло, а теперь мы дарим вам, дражайший читатель, плоды наших рефлексов". Следует держаться единого стиля повествования (а также трех единств, модных во Франции незадолго до моего рождения, телепатически вставил он), а спешно приставлять его, повествования, хвост к его же голове несолидно. Получается не роман, а Змей Уроборос какой-то.
   В ответ на это философское замечание он съязвил, что Змей и я - создания практически идентичные, коль скоро я так крепко зажал ту потрясающую (он выразился - "потрясную") мифологию в духе русского поэта Гумилева.
   Я кротко ответил, что тогда какого дьявола он выдаивает именно из меня этот миф, и, главное, чего ради? Во имя правильной архитектоники их коллективного выкидыша? Чтобы подлатать моим атласом этот ситцевый печворк и, как грубую пеньку, забить в щель, откуда вот-вот заструится грубая реальность? Я еще хотел для вящей убедительности перейти на конкретные бесстыдные личности и спросить Грегора, зачем он снова отчебучил сомнительную шуточку со смертным ребенком и его бессмертной приемной матерью.
   Но тут он выложил передо мной самую главную карту из своей крапленой колоды:
   - Римус, название книги, согласованное с верхами, должно непременно содержать слово "золото", а ведь в содержании почти сплошное серебро, как натуральное, так и переносное. Придется название оправдывать за счет тебя, иначе никак.
   И теперь я спрашиваю: из какой материи сотканы наши сны? Может быть, этот мой сон вырос из одной-единственной короткой фразы Селины о том единственном предмете, что вампиры и драконы любят на равных?
   Мне виделось, что я еще живу в том великолепном доме на севере, который Дэнни загромоздил своей Великой Железнодорожной Симфонией из жести, фанеры, дерева и картона, заставив весь подвальный этаж огромного здания объемной панорамой роскошной природы и архитектурных излишеств, по которой непрерывно разъезжают крошечные поезда, в крошечных вагонах которых сидят лилипутские пассажиры. И простецу Торну, и в равной степени мне, куда более искушенному в европейской цивилизации, эти люди казались живыми, а зрелище их непрестанного снования взад-вперед - завораживающим. Только вот почему-то они не высаживались наружу и не заполняли собой рукотворный пейзаж.
   Но тогда я был вовсе не дома. Кто-то перенес меня в царство еще более крошечных застывших фигурок - людей, странных животных, экзотических кустов, лиан и деревьев, цветов и злаков. "Это брошенное царство Мидаса, - шепнул мне бесплотный голос. - золото, позабытое на века, похороненное в горах и глубоко под землей". В самом деле, небесного огня здесь было не видно - только странное холодное мерцание.
   Я было обрадовался: какую драгоценную игрушку я мог бы принести Дэнни и тем самым развеять его всегдашнюю хандру, его безысходную браваду!
   "Нет, - раздался прямо над моим ухом его тихий голос. - Мне это не подойдет. Разве ты не чувствуешь, что они до сих пор живые, эти существа, но это жизнь, глубоко скрытая и надежно запрятанная в дорогой панцирь?"
   - Что же мне делать? - спросил я вслух. - Я уже успел полюбить их.
   Мой голос показался мне чужим, он раздавался как будто из поднебесья.
   - Что делать? Для этого тебе стоит лишь глянуть на себя, - отозвался он насмешливо. - Жаль, во всей земле не найдется зеркала подходящих размеров и чтоб оно вдобавок не испугалось отражения".
   Я бросил взгляд вниз. Там, в мутно искрящемся золотом песке, мелком, как пудра, я узрел нечто вроде кривого серого ятагана. "По когтю узнают льва, - хихикнул Дэнни. - А ты - неужели не узнал по своему когтю, что ты дракон? Дракон, повелевающий светом небесным?"
   И я понял, кто я есмь, и узрел себя будто со стороны: огромные лазурные крылья с перепонками, янтарные чешуи, светлая корона из четырех прямых рогов, клубящиеся усы около горной гряды белейших клыков.
   - Разве я смогу их оживить? - в отчаянии спросил я себя в полный голос. - Мое пламя лишь сожжет этот прекрасный малый мир - или обратит в нечто текучее.
   "Однако ты его уже освещаешь солнечным светом чешуи, - ответили мне. - Дохни на него горячим паром из своих ноздрей - и увидишь поболее".
   Тогда я набрал в свои легкие внешнего тепла и выдохнул из обеих ноздрей нечто вроде фиолетового тумана; туман поднялся кверху, сгустился и пролился дождем. В лучах моего свечения этот влажный и трепетный мир засиял: сначала реки оделись как бы голубоватой пленкой тончайшего катаного золота, затем люди засияли червонным, деревья и травы - зеленым, рыбы и звери - бледным белым золотом. А когда на лугах появились ярко-алые бутоны тюльпанов, я вспомнил, что в моей Серениссиме стеклодувы получали самый дорогой карминный оттенок стекла, напыляя на него золотой порошок и обжигая в печи.
   - Вот, я сделал, - сказал я, - но они все неподвижны. Моя холодная кровь не может дать живой жизни: только мертвую.
   - Перед тем, как дать сказочному герою живую воду, - рассудительно ответил мне Лоран, который только что появился рядом с Дэнни, - его поливают мертвой водой, чтобы возродить нарушенную плоть и дать ей постоянство. Здешние золотые фигурки - это клад Белых Инков, частью сокрытый, частью расплавленный , чтобы можно было его разделить, а многое я поднял со дна моря вместе с потонувшими испанскими галеонами - разбитое, раздробленное на куски. Здесь всё царство земное в лицах и образах, но оно не может воплотиться. Дыши еще, чтобы придать ему форму, и не думай ни о чем более!
   И я почувствовал, что моя кровь легко и изобильно истекает из ноздрей, повисая над этой микроскопической вселенной холодным сияющим облаком, наполняя ее жилы и ее плоть моей собственной жизнью, - и это была сама радость. Мир обретал законченность, а я - я умалялся и переставал быть хищной тварью Начала Времен, на юных берегах Златой Страны становясь просто...
   Тут меня разбудили, и о том, что последовало за этим, вы знаете не хуже меня.
  
  

Глава третья. Грегор

  
   Это было в дни, когда мы в очередной раз открыли Америку через форточку. То бишь, не Америку, а, скорее, островную Японию - и чувствовали себя этакими коммодорами Перри, снимающими со Страны Восходящего Солнца блокаду залпом мощных корабельных орудий. Только Динан - это вам не страна Ямато. Далеко не. Скорее уж Китай со своими вездесущими и повсюду свой нос сующими хуацяо. Это если прибегнуть к эзопову языку иносказаний. Скажем просто: незаметно пропитавшись неким то ли передовым, то ли архаическим, но довольно симпатичным мировоззрением, запустив по десятку подспудно руководящих иммигрантов в свою торговлю, науку, культуру, экономику и политику, мы как-то враз обнаружили, что все они родом с небольшого, но гордого острова где-то в Атлантическом Океане. С населением миллионов этак в пятьдесят. И что там произрастает симпатичного вида цивилизация, вполне даже европеоидная, можно сказать.
   И настало время паломничества...
   Мы толпились вокруг конечных пунктов прибытия, благоговели и пытались поменьше вредить бурнокипящей жизни - как человеческой, так и растительной, - будто совершали мекканский хадж. Старшие, как могли, отваживали младших нахалов: поговаривали, что местные власти кое-что в нас поняли и принимают более-менее адекватные меры по поводу. Никто, впрочем, не мог указать, какие именно: говорили также, что всё это касается крупных городов. Я же пребывал тогда в прескверном, прямо самоубийственном настроении и в мелкотравчатом населенном пункте, окруженном форменными трущобами неаппетитного вида и запаха - исключительно по причине того, что посреди главной площади высился совершенно чудовищный по красоте католический собор в стиле местной неоготики. Его должно было хватить мне на добрую неделю, как, впрочем, и трущобных...м-м...впечатлений.
   Что до причин моего тогдашнего уныния, их было несколько.
   Приключение с Мемнохом и другими - теми, кто поймал меня на блесну моего собственного глаза, украв его в одном мире и вернув в другом, но с меткой наподобие радиоактивной. Теми, кто извращенно насиловал меня, заставляя торговать некими знаниями и иллюзиями, в которые я сам не верил. Это лежало на моем сердце тяжким грузом, и чтобы его снять, нужны были незаурядные силы и душевное мужество.
   Расставание с двумя моими возлюбленными детьми, юношей и девушкой, которых забрала на воспитание наша Царица.
   Благородство, с каким я покинул мою смертную любовь, хотя она страстно хотела присоединиться ко мне во Крови, - я обещал ей это через некое время и сам не верил, что оно настанет.
   Черт возьми, какой же я стал добрый и правильный! Прямо до тошноты.
   Ну, в общем, я покинул свой пост под моим заветным раскидистым дубом, как и всё мое хозяйство в Новом Орлеане (тогда, кстати, город особенно глубоко утонул в своем болоте, и простые смертные рука об руку с полицией и вооруженными силами чрезвычайного реагирования предпринимали титанические усилия по его извлечению оттуда), забрал с собой в межконтинентальный аэробус своего дорогого пса и отдал концы.
   Надо также добавить, что песика я взял во имя спасения от одиночества, поэтому, совершенно очаровав всех стюардесс, даже во время полета (что продолжался всю ночь кряду) держал его в соседнем кресле. А в аэропорту, довольно захолустного вида, несмотря на широченную посадочную полосу, заказал в гостинице номер на двоих: первый этаж с выходом прямо в небольшой садик для собачьих надобностей.
   Как ни жаль, но почти в первый же вечер, когда мы осматривали городок (как, то бишь, его - а, Лин-Архар) мой спутник порядочно рассадил ногу (вернее, лапу), и я оставил его в номере - зализывать раны.
   Итак, я неторопливо прогуливался вдоль широкого шоссе, которое убегало прочь от городка с его особняками, церквами и лачугами, стремясь к далеким горам. Мое вампирское зрение угадывало цвет их темно-зеленой шкуры и голубоватый блеск снега и ледников на вершинах, и я тихо забавлялся, пытаясь услышать, как сходят лавины, как бурные реки гулко ворочают булыжник, которым выстлано их дно, мечтал оказаться там, под многотонным слоем воды, такой зеленовато-прозрачной, или снега, по всей глубине пронизанного насквозь лунным и звездным светом!
   Оттого я не сразу увидел немного впереди тонкую, невероятно грациозную фигуру, которая держала тот же курс, что я. Расхлябанная походочка фланера, сюртук наподобие моего коронного одеяния, слегка расширяющийся книзу, узкие панталоны а-ля Мюссе. Характерное неяркое свечение волос, гулкое биение сердца - нашего сердца. Вампир из молодых. И, без всякого сомнения, женщина.
   А навстречу нам обоим - где были мои уши! - катился мощный гул автоколонны, ритмично сотрясающий бетон покрытия. Грозный тупой гул военных моторов. Вой сирен. Я некстати вспомнил, как боялся его в кризисное для меня время, прячась от непонятной мне жизни под полом своего дряхлого особняка. Впереди шли самокатчики, везущие позади себя на сиденьях пехоту с какими-то странными ранцами за спиной. Позади них - автомобиль с темными стеклами. В центре, сразу за легковой машиной, - огромный трейлер: он-то и колыхал земную твердь, как воду.
   Тупой первородный страх на мгновение затуманил мой рассудок - но вот странно! Обратился он прежде всего на мою нечаянную спутницу, которая, как ни в чем не бывало, заходила прямо в лоб головной машине.
   - Осторожно, сестренка! Что ты делаешь - на обочину, быстро! - послал я мысленный крик, но поскольку она даже не шелохнулась, резво кинулся вперед и образовал из себя нечто вроде защитного экрана.
   И оказался едва не под колесами головного мотоцикла (ну, скажем, метрах в двадцати), застыв как торжественный памятник самому себе, святому и праведному. К тому же в мое плечо впились типично вампирские ноготки, острые и безжалостные, как сам дьявол.
   Выругаться я и то не успел. Это сделала моя дама - на местном диалекте и очень емко. Из-за правого моего плеча (того самого, пронзенного) потянуло острым мятным холодком. На его острие возник и затанцевал опаловый шарик величиной с грецкий орех, наливаясь огненно-красным, внутри заклубились более темные струи, завились спиралью, - и ринулся вперед, со свистом увлекая за собой воздушный шлейф. Теперь шарик стал размером в теннисный мяч и сильно заголубел. Невероятная сила ударила им прямо в лоб трейлеру и пробила броню насквозь, будто она была из картона. Я так понял, что весь его запал достался горючей цистерне, потому что она с гулким ревом вспыхнула в один миг с кабиной и головным броневиком, распространяя вокруг рыжее пламя и мерзейший запах нефтепродуктов.
   Нас ударило раскаленным воздухом, перекрутило и бросило обземь, прежде чем я вспомнил о своей недюжинной вампирской силе. Очнулись мы всё-таки на обочине, куда я и стремился, - валяясь в густой траве. Впереди суетились крошечные фигурки, пытаясь сбить пламя с себя и со своих ранцев, смахивавших на садовые разбрызгиватели, и оттаскивая мотоциклы в глубь лесонасаждений; в середине уже не ревело, а вовсю рычало, будто разъяренный дракон кидался в смертных клочками своего утробного пламени и чешуями брони. Ни голосов, ни мыслей я не слышал.
   Кроме слов, с невероятно красивой интонацией произнесенных рядом с моим ухом:
   - Люблю запах напалма по утрам. Апокалипсис сегодня. Цитата. А ведь свезло солдатикам, как есть свезло! И огонь уже тушат, и ранцы с нафтой не прохудились.
   Я повернул голову. Женщина уже села прямо и отряхивала с себя листву и дорожный мусор. Эффектная блондинка с косой, заправленной за ворот, кожа ненамного бледнее моей - я ведь обгорал на солнце и с тех пор стал куда более человечен, если можно так выразиться. Костюм, если оттолкнуться от довольно обычного силуэта, весьма любопытный: пиджак и узкие брюки - натуральная черная кожа, обтягивающая фигуру почти как лайка перчаток - узкие пальцы, на одном из пальцев кольцо с высокой вставкой. Сплошные "молнии" черного цвета в качестве застежек. Под низ одето нечто насквозь кружевное, кремовое, скрепленное необычно крупной камеей вместо броши. Выглядит лет на тридцать, возраст в Крови ...
   - Вампир без году неделя, - кивнула она. - Выходец из Римского Клуба.
   Последнее дитя Римуса. Слухи ходили, не без того. В строго расчисленный мир аристократических кровопийц некстати вторглась юная хамка, говорил мне, посмеиваясь, Роланов кровный сынок Дэнни. В смысле простолюдинка. По отцу - мужичка в двадцатом поколении. Надо же, так с ней встретиться!
   Она поднялась с места, галантно протянув мне руку. А то я сам бы не справился!
   - Вы в порядке? Жарища была - не приведи Господь.
   Я осмотрелся. Костюм в целом не пострадал и даже не запачкался, но под левой подмышкой светилась неплохая дыра: шов разошелся.
   - Насмотрелись на себя? А то я тороплюсь, и вы также.
   - Я-то почему?
   - Больно уж тут шумно, мой большой старший брат, а будет и еще шумнее, как понаедут менты и начнут прочесывать окрестности. Вам оно надо?
   Я удивленно рассмеялся. Видит Бог, со мной еще никто так не обращался, даже в моем отдаленном сельско-дворянском детстве.
   - Тогда поторопимся. У меня тут белый байк в кустах. Не культовый "Харлей-Дэвидсон", но если рассмотреть в деталях и запчастях, то немногим хуже.
   - "Харлея" я водил.
   - О, так я и впрямь вижу перед собой его высочество Грегора? Тогда разрешите представиться. Селина Визель, то есть Ласка. Не обижаюсь также на Селену, Беллетту и "горностайчика", но только в первый раз.
   Мотоцикл был и в самом деле приторочен к стволу небольшого кипариса и мастерски укрыт сосновым лапником.
   - Садитесь позади и отстегивайте от сиденья запасной шлем, я брала на случай, вот и пригодился, - скомандовала Селина.
   - Мне же не надо.
   - Как это не надо? Во-первых - маскировка. Во-вторых - автоинспекция лишний раз не возникнет. А в-третьих - если лопухнемся с дороги в кювет, не придется косточки собирать по закоулочкам и счищать мозги с дорожного полотна. Всё для будущей реинкарнации... - фу, регенерации - останется при нас.
   В оранжевых пластиковых шарах с опущенными забралами мы смотрелись курьезно, как парочка заводных апельсинов. В общем, люди как люди.
   С места мы рванули на первой космической скорости.
   - Пока поведу я, а потом, может быть, и вы - как дело обернется. Не давите меня своей ментальностью: телепатически я глуха как полено. Правда, очень догадлива. Вы где остановились?
   - Мотель "Три осины".
   -"Три осины, три рябины, куст ракиты под окном...", как в песне поется. Видимо, специализируется на нас, грешных. Как говорится, накроем все яйца одним медным тазом... По названию выбирали или ради близости к оживленной магистрали? Ладно, туда я вас потом подброшу.
   Как эта юная нахалка легко начала мною верховодить, подумал я. Не иначе у меня развился классический мазохизм.
   Мы завернули на боковую дорогу, попетляли минуты две и с треском приземлились на стоянке возле захудалого по виду бара.
   - Дыра дырой, однако буфет они держат отменно. Хоть кофейку выпьем по случаю того, что ужин малость пережарился.
   И видя, что я взираю на нее с ужасом, добавила:
   - Ну не выпьем, так вынюхаем. И за ваш счет, поскольку вы кавалер сан крэн ни репрош и передо мной виноваты, а я ваша дама...Эй, человек, главная цивильная отрава у вас хороша?
   - На этой неделе прямо из Колумбии "Спитфайром" доставили. Новый урожай.
   - Тогда пару кофе а-ля Борхес и место у самой стенки, чтоб не мешали!
   Мы уселись - укромно и уютно, я немного поерзал, чтобы поглубже спрятать неаппетитную прореху, и поинтересовался:
   - В чем же я перед вами провинился?
   - Ну, дело было так. Иду я, никого не трогаю, прикидываю, как бы половчее остановить головной бронекатафалк и выманить оттуда его начинку - что не так сложно при моей нынешней даровитости. Колонна тогда автоматически остановится и рассредоточится, не военное ведь положение. Но тут являетесь вы, с вашим зудом добродеяния, и коренным образом путаете мне все карты! Пришлось торопиться, еще, кроме пассажира, и шофер невозвратно пострадал, а он хоть и замаран в хозяйском навозе по самые уши, но все-таки своего не отыграл пока. И водитель трейлера также. Уйма прочих ожогов, двое суток кутерьмы...
   Переговаривались мы сквозь зубы, но отчего-то парень, сидящий за одним из соседних столиков, повернулся к нам с тенью легкой улыбки. Курьезная внешность: по всей голове седые войлочные косицы, тонкий нос с горбиной, раскосые карие глаза. Он принял у официанта наш кофе, как раз подоспевший, и отнес на наш столик собственноручно. Это что у них - такой ритуал знакомства?
   Селина приняла чашку из его рук. Мою он просто опустил передо мной, почти не глядя. Нет, в самом деле, то был кофе не для питья, состоял он из одних ароматов: имбиря, ванили, гвоздики, корицы, кардамона...
   Наш гость уселся напротив, как будто его пригласили.
   - У вас крутой байк, моя инэни, - сказал он, - Ох, какой крутой!
   - Дарю, - немедленно отозвалась она. - Только уведи подальше, перекрась, смени все скаты и, пожалуй, разбери на части. Дороже продать сможешь.
   - Значит, правда всё сделано.
   - Я что, зря обещаю? Твои подопечные в этом бидонвилле получат отсрочки дня на два, и палить вас точно призадумаются. Бульдозеры пустят. Так что пусть рвут когти с оглядкой на свои особые обстоятельства. Но я лично в ваши асасиновые и морфиновые дела более не мешаюсь, учти.
   - Моя благодарность да будет всегда с вами, ина.
   Он поклонился и ушел. Хотя я не видел каких-либо ключей, переходящих из рук в руки, минуты через две до моего слуха донесся родной до боли вопль мотора, и наш собеседник умчался.
   - Что дальше? - спросил я, когда кофе остыл и испарился в ближайшую урну.
   - Пешком или на попутных. Можно еще полетать немного. Осмелюсь ли я воспользоваться вашим гостеприимством хотя бы для того, чтобы привести себя в порядок?
   Я не так уже хотел оказывать это самое гостеприимство, но вспомнил про невыгулянного и некормленого песика и решил: хоть отчасти собью спесь с этой персоны. Как он обошелся с моим младшим другом (и друг с ним), я помнил хорошо.
   Однако он при первом щелчке замка мой компаньон тихо, с жалобной ноткой взвизгнул, а стоило двери отвориться, приподнялся с места и завилял хвостом; причем самые нежные чувства поганец адресовал явно не мне, а моей даме. И даже подковылял на трех лапах поближе, испуская какой-то не очень благонадежный запашок.
   - Ай да собака - истинный друг вампира. Как зовут?
   - Мокша. Говорили, что в переводе означает "талисман".
   - Скорее "просветление". Был у меня один знакомый дворняга, жил у европейских индуистов. Так они его в Мокшу переименовали и пытались воспитать в нем вегетарианца.
   - Вышло?
   - Естественно. Небось, мышей лопал тайком от хозяев... Мокша, значит. А что у тебя, брат, с левой задней? И ведь не разлизал - больно, значит.
   Селина цепко ухватила песью конечность и взгромоздила себе на колени.
   - Та-ак...Грегор, у вас в номере аптечка имеется, я думаю? И в ней марганцовка.
   - Что?
   - Повторяю, Калия перманганат. Марганцовокислый калий. Такие густо-лиловые кристаллики насыпью. Местонахождение, по всей видимости, - ванная.
   Я отыскал зеркальный шкапик аптечки и достал темный пузырек.
   - Это?
   - Молодца! Теперь делаем теплый раствор в какой-нибудь негодной мисочке и погружаем туда болящую конечность.
   Она полоскала и рассматривала повреждение, я ассистировал.
   - Деточка, - приговаривала она, - это же не больно совсем. Я только посмо..
   Мокша тихо рыкнул.
   - Всё-всё, больше пока не буду.
   Она поднялась с корточек и сказала мне:
   - Что же это вы не позаботились? Думаете, сами бессмертны и собака тако же? Гной повсюду и, похоже, некроз кости начался. До второго сустава включительно.
   - И что теперь?
   - Зовите ветеринара. Или лапу отрезать, или помрет от заражения. Или..
   После паузы:
   - Грег, вы не боитесь, что он станет на самую капельку одним из нас?
   Я не понял - она увидела это по моему лицу.
   - Необразованщина.
   Снова подтянула к себе Мокшу и взяла его лапу в рот. Я так думаю, она прокусила себе язык, потому что губы ее окрасились кровью - но, может быть, сначала то была песья. Типично вампирское приветствие, однако предназначенное звериной лапе...
   - Ну вот и порядок, - почти ворковала Селина, размазывая темное вещество по шерсти и дуя на него. - Теперь заживет, как на собаке. И не ври мамочке: не жжет совсем, разве что греет самую малость.
   Меня осенило.
   - Там на шоссе - это ты устроила огненный перформанс?
   - Кому ж еще кроме. Так что зовите меня третьей головой Змея Горыныча - той, которая уцелела в фильме по сказке Шварца.
   - Какого - Бертольда?
   - Евгения, друг мой. Этот пороха не изобретал, но сочинил кое-что не менее взрывчатое.
   - Твой Огненный Дар. Никогда не видел, чтобы он имел голубой цвет и летал на крыле у ветра.
   - Иначе не выходит; приходится на пламя свою телесную жидкость тратить. Мой создатель в свое время плохо прокачал систему, оттого во мне все традиционные Дары проявляются наперекосяк.
   - Какую систему?
   - Ну, отец и его создание по нескольку раз обмениваются Темной Кровью, чтобы дитя выросло сильным. А я за него побоялась. Видите ли, я не то чтобы чаша Грааля, скорее бочка Данаид.
   - Я не то имел в виду, что ты подумала, - ответил я, проигнорировав непонятное, точнее, отложив его на будущее. - Как раз наоборот, файербол получился очень впечатляющий.
   - О, папочка Римус тоже впечатлился. И селедка в заливе. Вся брюхом кверху поплыла, ее потом рыбари с лодок всё утро собирали.
   Мокша слушал нас с интересом: от лечения ему вмиг полегчало.
   - Вот, учитесь, - говорила Селина, трепля его по мохнатым ушам. - Раны людей наша кровь заживляет, хоть и поверхностно. Я и подумала: чем собака не человек?
   Потом мы мылись по очереди в ванной. Грязь к нам не пристает, но Селина жаловалась, что запах напалмовой гари прямо-таки прикипел к одежде.
   - Кожа на пиджачной паре - она еще ничего, выветрится понемногу, - приговаривала она, яростно отдирая свою собственную здоровенной губкой, что служила мне против накипи на санитарном фаянсе, - а вот блузе конец.
   Она продемонстрировала мне работу:
   - Ручное плетение. И не погонный метраж, а штучное, по фигурной наколке. Эксклюзив. Семь ночей моего упорного труда и кровавого пота. Не пивши, не емши, - смеялась она. - Наш Ив де Сен Лоран ...то есть Ролан - такой вот кофточкой пуще всех своих модных одежек гордится, другие члены семьи тоже сувениры получили, я уж думала, отдохну от трудов.
   - Неужели сама вязала?
   - Плела, милый, на коклюшках. Самое убийственное занятие для человеческих глаз раньше считалось. Хорошие кружевницы в тридцать лет уже слепли. Ну а для меня в девушках то был солидный приработок, а потом бросила до нынешних перемен. Интересно было, знаете, испытать мое новое зрение. Хотите, и вам подарю какую-нибудь манишку в брабантском или вологодском стиле?
   - Ну, вот так сразу...
   Теперь меня заинтересовали ее глаза: какой-то лиловый туман плавал поверх зрачков.
   - Цветные гелевые линзы, Старший Братец, куда моднее ваших фиолетовых очков, и смотрятся привлекательнее, одно плохо - при тряске выпадают. И каждое утро ими в зубоврачебный стаканчик плеваться нужно.
   По-настоящему глаза у Селины оказались еще ярче моих: густая переливчатая синева. Когда мы оба вымылись и переоделись, я в копию моего старого костюма, она в купальный халат, принадлежащий моему "нумеру", Мокша устроился на ее босых ногах - очевидно, чтобы согреть.
   - Знаете, Грегориус, многие собаки в душе лекари человеков, - говорила Селина, улыбаясь ему в морду. - И прекрасно знают, что хозяин обречен любить только тех, кого полюбил его пес. Как говорится, путь к сердцу мужчины лежит через его собаку. Без этакого вот наглого попирателя диванных подушек и дом не в дом.
   - Может быть, на "ты" перейдем? - попросил я. - Большой церемонности ни от кого из нас не требуется. Особенно если на инглише говорим. И я, кстати, просто Грегор.
   - Ну да. Я вампир. Вампир - это я. Как король Франции. Я - Грегор. Вампир Грегор, В точности как Джеймс Бонд. Седьмой сын и, ручаюсь, - седьмого сына, получивший в наследство лишь первую букву от имени каждого из старших братьев. В своей генеалогии не рылись? По Интернету это проще простого.
   ...В убогом мотельном халате моя собеседница выглядела не так блистательно, однако даже еще более значительной, что ли. Жесткий юмор во взгляде, еле заметные морщины и метки на гладкой вампирской коже, седые пряди в волосах - совершенно потрясающих! Да, ей никак не могло быть мало лет, но каждое из них одевало ее новым слоем драгоценного лака, будто китайскую шкатулку. Ее изящество и точность движений были в корне своем человеческими, но не женскими. Ее обычная (как я уже понял) ипостась: облегающий темный костюм, руки в карманах, ноги на ширине плеч, язвительная усмешка на губах, ядовитый парадокс на языке, - великий соблазн для геев. Ролан к ней факт неровно дышал, подумал я. Как говорится, два сапога пара: оба левые. Но я слеплен из другой материи, чем он. Хоть и сам чуть-чуть не подсел на нее - но этот чуть не такого уж малого размера, думал я.
   Свою камею Селина, сняв с опозоренной блузки, прицепила к застежке "молнии" и оставила там, наскоро переодевшись из влажного халата в один из моих нарядов.
   - Покажи, - попросил я. - Я немного разбираюсь в геммах.
   То была необычная работа и необычный сюжет: не подражание классической античности, не Ренессанс и не модерн. На агате с почти идеальным расположением слоев, оправленном в серебро, белая лисица гналась за девушкой. Обе фигуры, расположенные по удлиненным сторонам овала, располагались таким образом, что распушенный хвост лисы касался и даже переходил в девичью косу, а миниатюрные белые ножки девы, посередине завернутой в широкий плащ, только что не стояли на узкой морде зверя с черными глазками и черным пятном на носу. Необычным было и то, что поперечное сечение камеи не вписывалось в правильную сферу виртуального кабошона: плащ своими складками сильно выступал кверху, должно быть, для того, чтобы использовать черный цвет камня, а поле, по которому бежала лисица, было, наоборот, чуть вынуто и казалось намного темней ее шерсти. Зато девушку в плаще окружал золотистый ореол, похожий на пламя свечи.
   - Красота необыкновенная. Кто это?
   - Кицунэ. Лиса-оборотень. По преданию, ими становятся самые старые и умные животные. Можешь понимать это как амулет против чар кицунэ, которая заманивает и убивает мужчин, или против самого превращения - как угодно. Смысл движется и перетекает в свою противоположность, как знак ин-янь, который образует фон.
   - И сама камея точно вращается: из-за наклона короткой оси. Ты это, наверное, заметила.
   - Да, мастер мне показал, а тот, кто принес брошь, заказал этот фокус.
   - Значит, это подарок.
   - Не совсем. Это "дар для передаривания", как говорят в Динане. Он тебе глянулся, да и ты ему пришелся по душе. Хочешь взять?
   Я был удивлен такой щедростью, если не сказать более.
   - Бери, сегодня день презентов и презентаций.
   - Ну, тогда и ты возьми что-нибудь взамен.
   - А скупиться не будешь? - Селина хитро поглядела на меня.
   - Я так понял, ты уже глаз на что-то положила. Бери что хочешь, только не Мокшу и не меня самого.
   Селина подняла хитроумный взор - и уперлась им в шикарную гитару, которую я тоже держал за талисман и потому взял в багаж и водрузил на стену своего номера.
   - Эта гитара - можно я ее погляжу?
   Разумеется, я был связан словом, ну и вообще: инструмент, на котором я не взял ни одной ноты, мало годится в святыни.
   А она уже сняла инструмент со стены.
   - Корвет. Инструмент для боя, а не для перебора. Крупный корпус, стальные струны - простому смертному, не рок-певцу, могут все пальцы порвать.
   Но ее ногти, заточенные в форме плектра, уже тихонько наигрывали какую-то тихую, вибрирующую мелодию.
   - Ладно настроена. Откуда она у тебя?
   - На одном из концертов подарили какие-то японцы.
   - У японцев, как вам ни покажется странным, есть замечательные гитарные мастера. В Ямато-Э специализируются на том, чтобы все вещи доводить до предела мыслимого и немыслимого совершенства: оружие, чайную церемонию, человеческую плоть... Смотри, здесь, внутри корпуса, иероглифы.
   Она прочла:
   - "Коно Масару". О, Масару Коно - классный мэтр, вы, мой принц, своего счастья не ведали.
   - Ты хорошо разбираешься в инструменте. Был свой?
   - Ну да, фламенко. Только его Ролан, осердясь, пополам переломил. Хорошо, не о мою голову, - меланхолически ответила Селина. - Видите ли, он меня высоко превознес, а я оказалась обычной грубой хлопкой, вахлачкой - как говорят, пся кшев и пся кошчь. Потом каялся. обещал чистого Мануэля Рамиреса, но я отказалась: зачем еще и вторую гитару губить!
   Я невольно рассмеялся, представив себе эту картину.
   - А в чем была соль казуса?
   - Я, конечно, сама была виновата, но меня наш хитрый Беня подначил. Знаешь Бенони? Отвязный мальчишка. Куда только наши законы смотрят - ему как было двенадцать во плоти, так и в Крови не больше стало. Услышал одну мою песенку и выпросил спеть в полный голос, а Ролану услышать то, что не для его ушей - пара пустяков. Принял на свой личный счет. Там ведь о монахах, а он почти что один из них; да и насчет кастратов тоже прохаживаются.
   - Спой, - попросил я.
   - Только ты... ничего лишнего не подумаешь, надеюсь?
   И запела:

Старый лис подался в монастырь,

Говоря, что вишня зелена;

Бедности принес обет - затем,

Что в мошонке нету ни хрена.

Там к смиренью приучал он плоть -

Дряхлую кобылу без узды -

И в награду дал ему Господь

Свет давно потухнувшей звезды.

  
   - Круто, - сказал я, наконец. - Ну, портить бывший свой инструмент я не стану... Это ты слова сочинила, верно?
   - Я.
   - Спой еще.
   И тогда Селина, пользуясь моим благодушием, на ходу подобрала некое подобие развернутой пародии на одну из самых моих ходких песенок - о "веке невинности". Как сейчас вижу: она сидит на окне боком, эффектно вписавшись в раму, гриф гитары выставлен вперед, точно ствол автомата, бряцают струны, четкий музыкальный ритм выступает впереди, как тамбур-мажор со своим бунчуком, и почти сплавлен с речитативом. Ибо, как говаривала мне Селина, мелодия без ритма являет собой нечто бесхребетное, а текст - он как раз и образует скелет всего.
  

Это время невинности, это время наивности -

Думать, что человек превыше всего,

Думать, что он может верно рассудить сам о себе,

Думать, что он судья себе и всем живущим.

Ему следует спросить о том иных созданий.

Это время невинности, это бремя наивности:

Видеть тысячи подсеченных под корень и сожженных,

Видеть миллионы истребленных на потребу чреву,

Видеть мириад погубленных из чистой прихоти -

С кем он не нашел ни единого общего звука речи.

Это бремя невинности, это время наивности:

Полагать свою жизнь ценностью, что всё превозмогает.

Полагать себя ближе, чем те, к постиженью проклятых вопросов,

Полагать, что ты ближе к Нему, чем те, кого ты убиваешь,

И что ты попадешь впереди них в Его рай.

Это бремя невинности, это бремя наивности:

Счесть, что от тебя самого ничего не зависит,

Счесть, что ты не сможешь вкопать себя поперек потока, словно меч,

Счесть, что не можешь перегородить стремнину своим телом,

Счесть, что ты не обратишь реку вспять,

Чтоб нести свой залог достойно.

  
   - Ты что, Гринпис? - спросил я.
   - Было бы парадоксом, если учесть мой способ кормления, тебе не кажется?
   А потом были и другие песни, и я пел тоже, перехватывая гитару из ее рук, не помню что; временами мы составляли терцию, от которой тренькали хрусталики на казенной люстре, тинькали бокалы, гармонично подвывал Мокша и смертные постояльцы, наверное, зарывались с головой в самые толстые подушки. (Но самый прикол был в том, что кое-кто из них пробовал достучаться до нас утром - представьте, чтобы услышать хоровое повторение одного из гимнов, - и получил, как говорят, только сольную партию нашего даровитого песика). Голос Селины звучал не так уж громко, зато проникновенно, как лазерный луч, пущенный из офицерского веерника. Я подозревал, что кроме пресловутой "полетности", он обладал необычной амплитудой, почище, чем у перуанки Имы Сумак, работая как в ультрафиолетовом, так и в инфракрасном диапазонах.
   И так-то хорошо пелось нам о здешних красотах, о моей любви и о ее фантастических авантюрах; о великом городе Лэн-Дархан: Селина клялась, что он был подарен ей весь целиком за ренегатство - внезапный переход из католичества в иную веру. "Понимаешь, мои люди готовы были раздолбать здешнюю архитектуру из дальнобойной артиллерии, а я внезапно встала на сторону противника. И говорю ему: я сюда послана ради того, чтобы мои люди соблюдали перемирие, а если они готовы его нарушить, берите с меня плату моей головой - и на глазах у всего нашего воинства... А потом для большего куражу еще и приняла веру исконных лэнцев на глазах у противоборствующих сторон. Выгорело, знаешь: обе стороны замирились, Лэн-Дархан уцелел. Да уж, чтобы получить нечто в самом деле стоящее, надо рискнуть на всю свою жизнь", говорила Селина не совсем определенно. Баллада же - или касыда, по-здешнему, - восхваляла сам город и порицала его врагов, была бесконечной, а все ее строки полагалось низать на одну рифму. Единственным, что я запомнил из этого упражнения в версификации, был четверостишие, разбитое на две полустрофы:
  

Город юный, город древний - заповедная страна,

В глубине твоих колодцев синь небесная видна.

Все свои цветы и краски от тебя берет весна,

И в твоих резных аркадах заблудилась тишина.

  
   Кончилось тем, что под утро мы оказались в одной кровати, если можно так выразиться. Пьющие Кровь лишены секса в каноническом понимании этого дела, но все соответствующие эмоции и психические состояния по-прежнему при нас. Высшая степень нашей интимности - доверие: в дневном трансе любой из нас способен рефлекторным движением руки или ноги убить незваного пришельца, но если рядом с тобой тот, кому ты способен себя вверить, этот рефлекс гасится сам собой. Мы и не подумали прятаться друг от друга, только выгнали Мокшу погулять, плотно закрыли двойные шторы и забрались в особого кроя непроницаемые спальные мешки с мембраной (я прихватил этого вампирского ноу-хау аж два экземпляра, на всякий случай). Меня позабавило, что Селина пожелала оставить небольшую щель в стене рядом с окном - для притока свежего воздуха и оттока дурных запахов, - что отчасти имело резон, но нам не было вовсе необходимо. Мы ведь дышим не как смертные, а лишь когда говорим. Или поём во всю глотку.
   Здесь я немного забегу вперед. Из-за того, что Селина так хорошо поладила со мною, Принцем всех шалопутов, в конце концов она стала со мной куда более откровенна, чем с нашим благородным римлянином и его сынком Роланом, который крепко задвинулся на вечных моральных ценностях. Если Римус лишь однажды познал ее (сам акт Обращения родствен тому, что у людей именуется "познать женщину"), если Ролан, сам того не ведая, был ею усыновлен: родство через молоко в Динане даже более свято, чем кровное, генетическое, а женская грудь как объект домогательства интересна одному лишь младенцу, - то мы с Селиной чувствовали себя сообщниками. "Ну вот как школьница-подросток, которая потеряла свою.. хм... целостность, идет со своими впечатлениями не к мамочке, а к подружке, несмотря на то, что подружка легко может растрепать одноклассникам, понимаешь?" Вот, значит, кем я был - подружкой дней ее суровых! Исповедником россказней, которые не укладывались ни в одну временную линейку, а были как бы надерганы изо всех альтернативных миров, наподобие того, как парадный воинский пояс украшается отломками добытых в бою шпаг.
   Особенно интриговало меня в Селине, что, в отличие от меня, не особо покушаясь нарушать правила, сама она была вопиющим из них исключением. Так много было в ней кипящей жизни, абсолютно человеческого жгучего юмора, так легко она включалась в смертное существование с его кипением страстей!
   На следующий вечер, поохотясь отдельно друг от друга (с меня и одного того раза оказалось довольно: уж очень хлопотная была у нее методология), мы отправились полным ковшом черпать здешние красоты. Начали, понятно, с собора, "Храма Скалы", как называла его Селина.
   - Откуда такое имя?
   - Ну, говорят, в подражание Храму Соломонову, который муслимы называют "Купол Скалы", там еще пророк Мохаммед останавливался перед подъемом на небеса, а позже тамплиеры побывали. Рафаэль этот купол для одной из картин сделал фоном главного действа. Припомнил?
   - "Обручение Марии". Но архитектура здесь иная. Не купол, а стрела. Скала.
   - Верно. Вот тебе еще гипотеза. В древности храм вырубили из горной породы, как она есть в натуре, а в семнадцатом веке лишь отделали. Годится?
   В самом деле, изысканный, прямо кружевной снаружи, с типичным "складчатым" многоарочным порталом и яркой розой над ним, внутри собор давил на плечи тяжестью массивных сводов, которые рассекались нервюрами не так густо, как в классической готике; высокий постамент алтарной части ассоциировался с чем-то языческим, витражи были лилового и черного, траурного стекла, а скульптур и вообще нигде не стояло.
   Да. Никаких изображений темных ангелов, которые вдруг оживают и хватают тебя за горло. С легким содроганием я вспомнил приключения с дьяволом - или духом, как его ни назови, - и Селина (если верить, что мои мысли в нее не проникают) сразу отозвалась на мои эмоции.
   - Вот ты о чем. Не обидишься, если я скажу попросту? С этим Мемом кто-то развел тебя как лоха, только я не совсем понимаю, кто.
   - Мемом?
   - Ай, да это один мальчик в детстве думал, что черта зовут Мем, потому что поп во время службы возглашал "Вонмем!" Послушаем, то есть.
   - А откуда ты так сразу поняла, что "развел"? (Я решил обидеться за свое заветное.)
   - Потому что там были образы. А образ - это то, что извлекают из сознания, но не истинная реальность. И сам текст до чего примитивный! На уровне профанной веры с небольшими модификациями. Рай - сусальное золото. Ад... Да ведь от тебя и не скрывали, что в аду на грешников насылают фантомы! И Вероники не было на вашей земле, и Плат уж больно портретный; о Туринской Плащанице, куда более похожей на натуральный оттиск, и то спорят.
   - А чудеса Плата?
   - Ты Сельму Лагерлеф читал? "Христос и Антихрист". Там ясно сказано: ложная святыня дает всё - кроме мира в душе. И лукава. Сколько наших собратьев по Темной Крови этот Плат сподобил на грех самоубийства!
   - Тебе нас жаль.
   - Я только лояльна.
   - По отношению... к ошибке природы, фатальному порождению зла, кем мы по своей сути являемся.
   - И часто ты этак проповедуешь, бия себя в грудь?
   Мне стало смешновато: в самом деле, прокламации мне никогда не удавались.
   - Эх, милый мой, мы, вампиры - это нечто, изредка случающееся с человеком; всё остальное люди творят над собой сами.
   Я не выдержал и улыбнулся во весь рот, ненароком показав клыки.
   - Я так понимаю, - продолжала Селина тем временем. - Всё, что рождается на этот свет, появляется не наобум, а с целью. Цель эта - себя понять. Может быть, и не возлюбить, но, во всяком случае, не питать к себе ненависти. Ненависть - это дорога, ведущая в никуда.
   - Тривиальная мыслишка.
   - А слово "тривиальный" происходит от "тривиума" - триединства наук, лежащих в основании средневековой учености... Нет, Грег, мы не ошибка природы, ибо она не ошибается, а перебирает варианты, даже если ее слугой выступает некий зловредный дух, охочий до плоти. Мы и не отродье диавола - слишком для него жирно. Сатана вообще не способен родить. А следовательно, нам надо оправдать наше существование: в его идеальном - подчеркиваю - виде.
   - Какое может быть оправдание убийству?
   Селина выразительно пожала плечами.
   - Никакого, если исходить из одних моральных критериев.
   - А что, есть и другие?
   - Истины, добра и красоты. Вампиры особенно чутки к красоте, эстетике, так сказать. Это и есть их общий путь. Ведь истинная любовь - вовсе не нравственная категория, а скорее эстетическая; ведение Святого Духа.
   - Неплохая... вампиродицея.
   - Какой ты ученый. Это всё соборные своды действуют.
   Тут я кое-что сообразил: однажды на меня мимолетно повеяло отголосками сонных мыслей Римуса.
   - Под этими сводами совсем нет изображений святых, а я их люблю.
   - Мусульманская среда сказывается.
   - Но ведь я видел большие парные фигуры где-то в похожем интерьере. .. Мужчина и Женщина. Да, именно так. Послушай, Сели! Я хочу увидеть те статуи вживую.
   - Наяву не получится. Только в моих мыслях и в моей крови. Слишком опасно.
   Я отлично помнил, в какой шок повергла Римуса эта ее кровь, и остерегся принять ее слова за приглашение. Ментальный образ меня тоже не устроил бы, даже если бы Селине удалось его направить ко мне (вообще-то кое-какие подобные трюки у нее начали выходить). И мы решили отложить просмотр когда-нибудь на потом, а завтра ночью слетать в город Эдин, столицу провинции Эдинер, навестить, наконец, Музей Серебра - место, где никто из наших, включая Римуса, пока еще не потоптался.
   Помню, когда мы устроились в нашем общем пристанище, но еще не застегивали спальников, Селина потрепала меня по волосам:
   - Чистое золото. Везет мне на представителей чистой нордической расы: ты, как и я, сильно блондинист, Римуc вовсе белявый, Ролан с рыжинкой, Сибби - снова англосакс-протестантка наилучших кровей. Один Бенони брюнет, и то так называемая "большая средиземноморская арийская раса". Надо бы в целях политкорректности хотя бы одного негра...то есть афроама цопнуть.
   - Лучше бы самурая, - пошутил я.
   - Что ты! Ни в коем случае! Мы с Роланом однажды прикалывались по поводу, как вампиру поудобнее с собой покончить. Отобрали три нестандартных способа: выйти в открытый космос на ракете и отворить люк, вызвать друга на последний поединок типа старых викингов, чтобы он тебе отрубил голову и сжег тело, развеяв прах, - и обратить против его воли самурая старой закалки. Очнется вампиром - вмиг всех вокруг перещелкает.
   Ну, а ввечеру проснувшись, мы полетели в Эдин.
   Я немало удивился тем искривлениям Заоблачного Дара Селины, которые наблюдал еще Римус: как и меня самого (и даже еще похлеще), ее без конца тянуло озоровать в воздухе так же, как и на земле, - кувыркаться через голову, выделывать типичные курбеты норовистой лошадки, перекидываться на спину и с нарочитой ленцой скользить вдоль текучих струй. Причем на ее выдающихся летных способностях и ориентации в пространстве это воздушное хулиганство не сказывалось никак. Но меня-то обучала этому сама наша прежняя Царица!
   В городе я сразу понял, почему Селина пригласила на экскурсию одного меня: на месте прежнего изящного костела торчала безглазая развалина, к стене которой было прилеплено нечто вроде провиантского склада или барака для строителей.
   Поблизости скучали сторожа известного нам пошиба. Я их обезвредил, каждого не более чем на литр, отобрал пистолеты и уложил в кювет проспаться.
   Внутри мне показалось скучновато: основная экспозиция прикрыта поверху брезентом и опломбирована, многие витрины опустели, скамьи и стулья перевернуты кверху ножками.
   - Это ничего не значит, Большой Брат, - шепнула Селина (мои уши такой "полетный" шепоток слышали за милю, а все другие особи, как смертные, так и не очень, - ничего не ловили). Фонды любого музея подобны тому айсбергу, на котором загнулся "Титаник": малая льдинка наверху, а внизу целый материк. Поэтому главный хранитель фондов, как правило, куда более весомая фигура, чем директор музея или галереи.
   И отперев какую-то мало приметную дверь, она повела меня в подвалы крутой лесенкой из белого кирпича, перемежающегося с темно-красным.
   Внизу было очень прохладно, несмотря на лето, сухо и пахло какой-то пряностью или благовонием. Повсюду стояли большие лари, высокие и длинные ящики, затемненные и зашторенные витрины. Как ни странно, освещение было не выключено - хотя тусклые лампы годились разве что для летучих мышек или... ну, нас, вампиров.
   - Ты как, справляешься с замками? - тем же шепотом спросила Селина.
   - Опыт приобрел. Но ведь и у тебя тоже появилось умение, я видел.
   - Только не для того, чтобы у самой себя воровать.
   - М-м?
   - Здесь где-то мой праздничный наряд лесной молодухи, который дарят после рождения первого ребенка. Стоит тысяч пять в золоте, средняя городская семья на такую сумму не один год могла прожить безбедно. Такой подарок от нашей общины означает, что ты законная жена: по лесным понятиям, если детей нет, так у вас не брак, а просто затянувшийся флирт. Я наряд музею передала, потому что меня друзья попросили, а теперь, когда их нет, пробую возвратить.
   И мы стали шарить во всех вместилищах подряд, восхищаясь и пытаясь уловить "ментальный след", как с ученой миной выразилась моя сообщница. Я накопал столовый сервиз на сто персон, которым гордился бы сам кардинал Ришелье, а может быть, и его потомок, бывший королевским Регентом. Работа не казалась архаичной - но то же я мог бы сказать и о резных металлических бляхах, обведенных рамкой из более драгоценного камня, и о плоских футлярах для книг, о шпажных эфесах и шкатулках для рукоделия, о ширмах и пиршественных чашах, купелях для крещения и разбавления вина и фигурках для дорожных шахмат: белые были из светлого серебра Потоси, черные - вороненой кубачинской работы.
   Наконец, Селина отыскала свое приданое.
   - Вот, не в сундуке, а в стоячей витрине - просто шторку в сторону оттянуть. Как же я забыла! Ну ничего, зато ты уж всего насмотрелся. Давай теперь померим.
   ... Длинная белая рубаха с широкой вышивкой по подолу - оранжевые, желтые, синие цветы, зеленые ветви, иглы и листья. Я протянул ее первой. Затем Селина застегнула на рукавах широкие серебряные запястья из двух половин - от локтя почти до середины кисти. Пончо (и произносилось похоже: понья, понка) - плечевая накидка на грудь и спину с разрезами по бокам, покрывающая рубаху до самой каймы, вся в узких продольных полосах, зеленых и темно-синих вперемежку. Вместе это смотрелось, как роскошный букет полевых цветов, повернутый стеблями кверху. Вокруг шеи легло оплечье - широкое ожерелье вроде египетских, но более сложного низанья. Снова серебро, ляпис-лазурь, кораллы, речной жемчуг. Пояс такой же работы, шириной в мою ладонь. Башмачки с ушками: козловая кожа грубовата, зато серебряные пряжки и боковые пуговки -тончайшей работы. И поистине венец всего - так называемая линта с зубцами, как у крепостной стены, вся из кованого кружева и камней, отягощенная жемчужными цепями, что доходят до самого пояса и кончаются мелкими бубенцами. Когда я наложил эту деревенскую корону поверх волос моей дамы, то понял, почему самый низ одевался раньше верха: с непривычки пригибать отягощенную голову было рискованно, еще и не поднимешь с пола.
   Доспех. Оберег. Броня. И как она изменила саму Селину! Стройность, величавость осанки. Лицо в раме или, скорее, в окладе: строгое и нежное.
   - Грегор, ты представляешь, я в нем хоровод водила! Аки столп в пустыне.
   - Представляю, но не очень. Это же не для простого человека ноша. Может быть, покажешь?
   - Без музыки не смогу, да и сила моя преизбыточна, неинтересно. Весь смысл жизни для меня был в том, чтобы противостоять - в танце, верховой езде, фехтовании. Это ушло, мой братец.
   Внезапно за одним из шкафов кто-то застенчиво кашлянул. Я обернулся. На каком-то тюке сидела пожилая тетка, выдержанная в серой цветовой гамме: серая кофта поверх серой хламиды, серые замшевые туфли, серый волосяной кукиш на затылке... серая кожа. Тут я спохватился, что ветхого природного серебра получается как-то многовато, да еще через него явно просвечивает стена, а на стене экспонат: то ли уздечка в металлической обкладке, то ли плеть с окованной рукоятью.
   - О, Диамис, друг мой сердечный, - обрадовалась Селина. - Вот уж не чаяла свидеться.
   - Вампиры призраков по большей части не видят, - пробормотал я. От растерянности ничего более умного на язык не пришло.
   - Ну тогда я не призрак, - ухмыльнулась Диамис. - Тоже по большей части.
   - Грегор, - сказала мне Селина. - Вспомни того обаятельного наркоторговца, на которого ты сначала поохотился. Ты ведь с ним после разговаривал? Значит, ты исключение из правила.
   - Прелестно! - старуха захлопала в ладоши. - Так ведь и я нечто исключительное. Из правила.
   - Я думала, ты... в лучшем месте, - моя дама протянула руку, точно пытаясь нащупать нечто более плотное, чем дым.
   - Детка, да какое место может быть лучше, чем то, где тебя окружает красота! Видишь ли, нас всегда притягивают вещи, которые мы любили при жизни: дом, дерево, этнографическая коллекция, собираемая в течение всего твоего земного срока. И такие, как ты - взыскующие поместить свою душу в изделие, где пребывает и часть моей собственной души. Причем - лучшая часть.
   - Я не могу дать этому душу. Никак не получается танцевать.
   - Получится; только ты пока боишься.
   - И партнер для танцев у меня разве подходящий?
   - Не хуже прочих, доню, не хуже многих прочих. Вот только на крючок подцепленный, как корюшка, а губу рвать ему страшно. Ну да с кем такого не бывает!
   - Я тебя увижу, Диамис, Диамант мой драгоценный?
   - Всякий раз, доню, когда придешь. Я ведь бессменная хранительница. Главнее меня тут нету. Так что властью своей говорю тебе, мальчик: люби ее, уж ее-то все любили, и друзья, и враги.
   И с этим напутствием она торжественно, как Чеширский Кот, растаяла в воздухе.
   - Прощай, прощай и помни обо мне, - расплывалось в темноте вместе с насмешливой улыбкой. - Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай. А если нет - то просто до скорого свиданья.
   - Вот так, - говорила Селина, спешно распаковываясь. - Наряд лучше снова нашей Диамис на хранение оставить. Что делать! От такого важного поста и в могиле быв не откажешься.
   А уже выйдя наружу, добавила:
   - Вот и поразмысли: у Статуй такие же стражи, если не лучше.
  
   Немного позже я попросил рассказать мне хотя бы об одном таком страже и получил "на день глядя" историю, которую можно назвать "Повесть о Карене-Рудознатце". Я привожу ее здесь, хотя она куда более наших дневных видений выламывается за пределы данной повести. Следовало бы перевести ее в строго монологическую форму и отогнать в комментарии к тексту; может быть, позже я так и сделаю, если не будет лениво.
  

Повесть о Карене-Рудознатце

  
   - Говоря по правде, следовало бы назвать ее "Историей Алхимика", - так начала Селена, - но как термин, так и название книжки затасканы до состояния половой тряпки, в которую постепенно превратился кусок бархата, затканного золотой нитью. Потому что моего задушевного приятеля Кари от пеленок дразнили именно алхимиком.
   Приятеля? О да, хотя на других "нитях", как туманно говорила Селина, он был тем юным членом Братства, который вытаскивал ее из-под расстрелянных трупов, красавцем-аристократом, подвигшим ее, тогда военного посланника во враждебном Лэн-Дархане, рискнуть своей головой ради установления мира, - а может быть, и обоими сразу. В любом случае, он по жизни играл роль ее молчаливого и целомудренного обожателя, друга за кулисами, который ничего почти не желает для себя самого. Крепкая вторая роль в комедии или драме Селининой жизни.
   Но сейчас говорилось о типично детской дружбе, которая началась с тех пор, как оба себя помнили.
   - Как говорится, в детском садике у нас был один горшок на двоих: это сближает. Ну, в четыре года мало что запоминается, хотя я была своего рода уникумом. Отца вот помню до сих пор, как будто его в меня хладной сталью врезали.
   - Странное имя для мусульманина? Верно. Настоящее было что-то вроде Абулфатх. Верно! Это же он мне дал прозвище Никэ, греческий синоним своего родимого. В отрочестве он побратался с кем-то по имени Карен. Юношей или девушкой? Не знаю. В Британии это женское имя, а у армян, скажем, мужское. Эту страницу его жизни лучше не шевелить. В Братство и мою сознательную жизнь он пришел уже с именем погибшего. Считается, что когда твой "кровник" уходит, ты отчасти живешь за него, сохраняя в себе обе сущности.
   - Вообще-то дело могло обстоять и не так трагично, - добавила Селина, - ведь до берегов той лэнской речушки, где мы с ним промывали песок в поисках золотых зерен и микроскопических самоцветных осколков, война не добралась. Побратим мог быть отцов, отчего тот и дал новорожденному сыну его имя в качестве второго, расхожего. Ты не обращай внимания, Грегор, если я буду путаться в показаниях, ладно?
   В Оксе мы учились за деньги богатой лэнской диаспоры, он на минералога и златокузнеца, я - на лингвиста и создателя порождающих грамматик. Нет таких факультетов? А почем ты знаешь, может быть, где-то и есть. Наша разница в годах тянула лет на пять-шесть, но он был талантище, а я - простой малолетний гений, поэтому и начали свой курс, и кончили его мы одновременно.
   Естественно, Братство взяло нас обоих к себе. Деньги-то чьи были потрачены, соображаешь?
   Так вот, у Карена случилось долголетнее хобби на почве ценных минералов: древнее Перу. Белые Инки, серебряные прииски, золотые россыпи, города Вилькобамба и Пайтити, вулкан Сангай и рассказ Джека Лондона "Пропащая", действительно пропавшая экспедиция Фосетта - всё пошло у него в ход.
   - Так что, он опустился до кладоискательства?
   - Нет, вовсе нет. Ему не было интересно искать то, чему суждено было
   стать похороненным. Видишь ли, это хобби у него имело корень в чисто алхимических интересах. А они владели им всецело, вплоть до того, что наша студенческая гоп-компания, завалившись к нему в гости, принуждена бывала пить кофе из огнеупорных керамических тигельков, примощенных на край антикварного атанора. Да, ты знаешь, что сарацинская алхимия и произошедшее из нее Великое Делание европейцев имели в виду прежде всего самого человека? Стадии Нигредо, Альбедо и Рубедо одновременно проходили сырье в колбе и сам естествоиспытатель. Гниющая смесь серы и ртути, белое серебро и красное золото. Земля, Луна и Солнце. Смерть, возрождение и слияние со всем сущим, если выразиться коротко и примитивно.
   Так вот, что касается перуанского казуса, Карен обратил свое высокоумие на сведение воедино двух вещей. Во-первых, золотые изделия, какие описывали непосредственные наблюдатели времен перуанской Конкисты, были чрезмерно реалистичны. Это удивительно для тех, кто хорошо знает стиль древнего центральноамериканского искусства. Они в изобилии встречались в каждом богатом доме или вокруг него. Инка Гарсиласо де ла Вега и многие испанские историки наблюдали в здании так называемого Кориканче, или "Золотого Двора", в государственном "Золотом Саду Куско" и частных "садах" знати целые золотые поля маиса в натуральную величину с листьями, початками и даже волосками на них, со стеблями и корнями; стада лам с их детенышами, кроликов, лис, диких кошек, оленей, тигров и львов, ящериц, улиток и бабочек. Пастухи срывали в этом саду золотые плоды с золотых яблонь; на других золотых деревьях и кустарниках золотые пчелы собирали нектар с цветов. По земле ползали золотые змеи с глазами из темных драгоценных камней, сновали туда-сюда золотые жуки. Примечательно, что каждое растение и многие животные изображены были не единожды, а от маленького, едва видного над землей побега до целого куста в полный его рост и совершенную зрелость, от крошечного сосунка до взрослого зверя.
   Таким образом, фигуры всех животных, птиц, деревьев и трав, которых родит земля, и всех рыб, которых выкармливают море и пресные воды королевства инков, воплощались в драгоценных металлах с величайшим искусством. Да что там! Иногда копировались подобным образом даже неживые предметы: верёвки, мешки для зерна, корзины и дрова, наколотые для отопления помещений. Все это выглядело одной из самых причудливых и непостижимых фантазий, созданных человеком...
   Скучно слушать?
   - Ну, особо слюнки распускать я не намерен. Славны бубны за горами...
   - И отлично. Так что тебя во всем этом поразило больше: изобилие драгметалла или дотошность воспроизведения?
   - Последнее.
   - Ты прав, у нас с Кареном наблюдалась похожая реакция. Зачем им это понадобилось, скажи?
   - Вопрос поставлен верно, - ответил я с важностью. - Но ответа вы все равно не получили, потому что тогда ты бы мне иначе это рассказывала.
   - Ну да. Ладно, теперь слушай про то, что идет вторым номером. В самом государстве Белых Инков золота не было ни грамма. Предполагается, что владыки облагали данью окрестные княжества. Ну, это самое дело удостоверено документами.
   - Кипу, - хмыкнул я. - Подобие секретной грамоты, но не настоящего языка для точного общения.
   - Ага, ты начинаешь въезжать.
   - А что тогда у них было?
   - Серебро Потоси. Эти рудники и рабов на них нещадно эксплуатировали и прежние, и новые хозяева. На всех хватило.
   - Альбедо, - произнес я задумчиво. - Серебро обращали в золото? У них что же, водились самостийные алхимики? Жрецы какие-нибудь?
   - Карену и это не было так уж интересно. Он сразу свел воедино две вещи: то, что золото получают из низшего металла и по этой причине оно безусловно является продуктом метаморфоза, и существование развитой культуры золотых "реплик". Культуры создания... порождающих копий.
   - Последний термин - мой скромный вклад в теорию, - вздохнула Селина. - Карен думал, что они просто оживают - их ведь старались ваять в масштабе один к одному.
   Итак, мой друг утверждал, что все это золото находилось на стадии Рубедо, было живым, истинным, предназначенным для обновления всего, что склонялось к упадку, умирало или угасало. Поэтому безуспешны любые попытки его отыскать: после завоевания инкской империи оно автоматически перешло, так сказать, в рабочий режим. Но искаженный.
   - Попросту растаяло, - ответил я. - Надорвалось, пытаясь восполнить стремительно гибнущие поля, леса, зверей и людей. Ведь испанцы приносили своему дьяволу прямо-таки гекатомбы из индейцев. Собаками травили, я помню такую гравюру.
   - Растаяло - или, вернее, перешло в спору. В маисовые зерна, вылущенные из початка. Погрузилось в стадию глубокого сна, невидимого для человеческих глаз. Теперьэто был темный детрит, нестабильное вещество, соединяющее два царства: минералов и растений. Мелкие частички мертвого вещества, взвешенные в воде или попавшие в почву благодаря распаду тканей, но способные зародить в себе жизнь. И вся алхимическая реакция была планомерно повернута вспять: от Рубедо и Альбедо снова к Нигредо. Кстати, испанцы, как до них майя, интуитивно пытались своими кровавыми зверствами разбудить землю, которая, как они полагали, привыкла к таким...гм...вливаниям.
   - И что нам с того? В чем тут история, когда я слышу одну теорию?
   - Грегор, а ты представь себе, на что может быть способна такая почва, если ее всколыхнуть. Ты думаешь, из нее снова появятся золотые статуэтки - и не более того?
   - Снова не история, а сплошные фантастические домыслы.
   - Слушай еще, коли не совсем надоело. "Живое золото", или ребис, или философский камень, способствующий трансмутации любого несовершенного творения в идеальное, является также эликсиром жизни. Пурпурного цвета. Одним из секретных мест, где инки захоронили свой золотой запас, называли Вилькобамбу, легендарный город долгожителей.
   - А Понсе де Леон во Флориде искал источник вечной молодости. Поиски Эльдорадо велись в параллель со стремлением обрести вечную жизнь.
   - Жизнь истинную, - кивнула Селина, поправляя меня. - Да, уважаемые конкистадоры были ж таки не простыми хапугами, а имели смысл в своих головах. Впрочем, многое разбилось о жадность испанской солдатни и испанской короны. И мы оба уперлись бы носом в стенку, если бы не мой личный хирург.
   - Я слышал. Хорт?
   - Нет, но Гранд-Медикуса на нас ополчили именно его усилия. Доктор Линни, они с побратимом оженились на сестрах-погодках. Этот Линни задолго до нашего Мастера Римуса пробовал отполировать мою шкуру до состояния гладкости, и не без успеха.
   - Погоди, у тебя же была беспечальная оксфордская юность. И чисто научная деятельность в могучей тайной организации.
   - Я же предупреждала тебя, что буду путаться в показаниях. Шрамы-то - вот они, до сих пор виднеются, если не напьюсь честь по чести. Так вот, Линни стал проводить весьма дерзкие медико-минералогические параллели. Ему тоже было интересно принять участие в мозговом штурме и отыскать истинное золото хотя бы виртуально. Так вот, он как-то спросил меня, что означает слово "платина". Ну, для того не надобно быть великим лингвистом. "Серебришко", "серебрецо", отход при добыче настоящего серебра. Платина крайне тугоплавка, поэтому ее никак не могли пустить в дело. Потом догадались подмешивать в золото вместе с серебром: платина тяжелее, серебро - легче золота, и выходила прелестная подделка. Прямо радость фальшивомонетчика! Несколько позже платину объявили вне закона и топили в реках и морях буквально тоннами. Теперь волосы рвут, сам понимаешь.
   - Что, попросим Ролана снова заняться подводным поиском? Он у нас в этом спец, сама знаешь.
   - И как бы даже в шутку, - продолжала Селина, - Линни надоумил нас, что истинное золото также стоит поискать в шлаках и отвалах, образующихся при добыче золота обыкновенного. Но ведь он медик, работает с живым и по живому.
   - Ты имеешь в виду, что золото - это, в алхимическом смысле, прежде всего сам человек?
   - Умница. Ставлю высший балл. Нам троим этот балл выставил Хорт, когда узнал через третьих лиц, чем мы себя озадачиваем.
   В голосе Селины, однако, не было слышно никакого торжества. Она замолчала, и надолго. Неясные картинки клубились перед моим мысленным взором: высокие древесные стволы, растущие из омертвелой почвы, клубящиеся травы, раздвинувшие первородную тину многообразные и диковидные предки животного царства, наконец, прямоходящие. Но отчего-то на людей они походили не более, чем каменная скорлупа на птенца, стройный обелиск - на дерево, из которого его изваяли, подобный густой смоле нектар - на виноградину, полную багряного сока. Словно умершие боги вновь пришли на эту Землю, чтобы вручить земле и людям свою кровь, как было сделано ими до начала времен.
   И тут я остановился, боясь своих домыслов.
   - Люди зачарованы тем, что считают своей ортодоксией, своей генетической нормой, своей эталонной моралью и прочими своими логическими вывертами, - и не видят никакого добра в том, что устроено непривычно для них, - заключила Селина. - А ведь чуждое может оказаться наиважнейшим.
  
   Слегка наскучив застекленными музейными зрелищами (с приключением, пережитым среди старинного серебра, не сравнилось ничто), мы отправлялись по лавкам, охапками скупая тугие, как кожа, и такие же тяжелые лэнские шелка, гладкие и с рисунком, вотканным в основу, кружева, нисколько не уступавшие Селининым, костяной фарфор эроского производства и, конечно, любимое ею серебро всех видов и разновидностей. Я к тому времени уже взял на заметку, что она любит им обвешиваться. Две, а то и три побрякушки, помимо кольца; например, браслет и подвеска на шее, или медальон в одном стиле с фермуаром, - так и спать ложится.
   Однажды Селина показала мне простую брошь в тонкой окантовке, которую особенно расхваливал ювелир:
   - Знаешь, как такие зовут? "Женская отрада". Лучший подарок даме сердца. Если воину удается сломать в битве или поединке меч противника - а это посложнее, чем убить, - осколок поменьше по необходимости ломают еще раз и обводят золотом, чаще серебром или платиной. Работа эта адская: используют алмазные резцы, как для огранки бриллиантов, и наждак. Отпускать сталь, чтобы стала более ковкой, - дурной тон. Рисунок, украшавший дол, неизменно стараются сохранить, вписать в новое окружение. Лезвие почти не притупляют, иногда даже снимают фаску с прочих трех сторон. Знаешь, вот чего я не увижу, - это японского хамона посередине такой бляхи! Самурайская сталь этим рисунком, как бы матовой волной, делится пополам: с режущей стороны жесткая, с тылу гибкая. И практически не ломается.
   - Но тут в обводе почти правильный круг.
   - Об чем я нынче и толкую. Хотя в последнее время такое тщание обзывают вымученным.
   - Хочешь получить такой подарок?
   - Милый мой Старший Брат! Ты мне не кавалер, а я... я сама воин.
  
   Не думайте, что все наши путешествия были идиллическими: та давняя история, когда меня похитили из этого мира, нависала надо мной постоянной угрозой, пока, наконец, угроза не сбылась. Описывать мои потусторонние блуждания слишком тяжело, как я уже говорил одному моему бессмертному братцу, и не имеет непосредственного касания к тому, что произошло потом между мной и Селиной.
   Словом, когда я выцарапался из этой ловушки, вид у меня был совершенно неузнаваемый: лохмотья, шрамы и морщины по всей коже, колтун на голове, повсюду грязь - как метафизическая, так и до ужаса реальная. Хорошо еще, что я сохранил оба моих горемычных глаза.
   Так вот, отчего-то я направился не к тем собратьям, кто нес надо мной караул в часовне во время прошлого пленения и пребывания в сетях и нетях, не к тем обладателям Мысленного Дара, которые могли четко удостоверить мою внутреннюю идентичность, а прямиком к Селине, даже не зная толком, где ее искать, и угадывая путь ощупью, ультразвуком, будто нетопырь.
   Она оказалась, по-моему, на своем любимом европейском севере. Когда я предстал перед ней, едва выделяясь на сумрачном вечернем снегу, она стояла на пороге. Невесомые белые перья не таяли на босых ступнях, стан был облачен в роскошный стеганый халат из синей с золотом парчи, с глубокой пазухой - чтобы ветер не заплескивал, - стоячим воротом и к тому же перехваченный посередине широким атласным кушаком, Оттого манеры у Селины были ледяные, а осанка - до чрезвычайности прямая.
   - Вроде как опять Грегор, - произнесла она вместо "здравствуйте". - Был Принц отребья, стал - одно отребье. Если ты - это он, то должен помнить мое любимое ругательство. За которое ты меня прозвал "Мадамой Дюбарри".
   Обстоятельства я помнил: эта кличка возникла по ассоциации, на фоне моей любимой мебели в стиле Людовика Пятнадцатого, короля, что в конце своей жизни подсел на сквернословие простолюдинки. Но вот первопричина прозвища...
   Я покорежился и дрожащими губами произнес заветную формулу.
   - Верно. Вот это самое ты и есть. Стыдно разумному существу такой силы быть у черта на побегушках. Да я бы оба свои глаза отдала, чтоб такого не допустить!
   Я хотел заявить, что в инвективах не нуждаюсь, но Селина подошла ближе, крепко ухватила меня за плечи и встряхнула:
   - Иди мойся, одевайся и приходи в себя. Как это выходит - ты же его одного, без приспешников, несколько раз уложил вчистую, а тут позволил собой помыкать. Запомни! Дьявол сам лжец и отец лжи. Сам иллюзия - и творец иллюзий. И первая из них заключается том, что он может приступиться к разумному существу без согласия на то его самого. Много на свете дивных сил, но сильней человека нет. Человек не может выдумать ничего и никого, потенциально не уступающего ему в мощи.
   - А Бог? - пробормотал я.
   - Значит, это не человек Бога изобрел, а Бог человека, - ухмыльнулась она. - Вот что: я попытаюсь выволочь тебя из того мусорного полигона, на котором ты так комфортно разлегся. Но за это ты сколько-нисколько побудешь плакальщицей в здешней горбольнице.
   - Плакальщицей?
   - Ну, волонтером, если тебе так приятней, - Селина скривила губы. - В хосписах атмосфера еще ничего, там умеют таблеточный морфий дозировать. А вот солдаты в госпиталях и старики в ординарных медучреждениях мучаются почем зря. Агония длится порой несколько суток. Нет, тебя что, мордой ткнуть прикажешь? Пойдешь к старшему ночной смены, скажешь, что ты от меня и чтобы он за тобой как следует присмотрел. Правила там построже общих вампирских, а соблазн - сильнее.
   Помолчала, видимо, чтобы я себе представил всё до ниточки:
   - Баптистам и прочим свидетелям Иеговы спасибо надо сказать за изобретение искусственной "голубой крови". Со стороны не поймешь, когда пациент помер, до ее переливания или после.
   Я не в обиде на Селину за ту каторжную отработку: там я обрел опыт, силу и горечь, которые помогли мне устоять на этой земле. Только вот из нашего с ней общения ушла легкость, вытекло хмельное озорство - и это было невосполнимо. Но теперь говорю я вам - всем, кто слышит: не в одной моей, в каждой смертной и бессмертной душе ей удалось пропахать борозду, в каждом из тех, кого она встретила, - вызвать нестерпимую любовь. И кто я, чтобы стать исключением?
  

Интерлюдия третья. Ролан

   Римус никогда не интересовался, каким именно образом я лишил Селину ее вампирской девственности, а я его и не просвещал. Тем более это относилось к тому эпизоду, когда девственности лишили меня самого - и престранным образом. Однако по временам мне хотелось получить его совет: неизменно взвешенный, постоянно мудрый. Дело в том, что Темная Кровь, что я взял от нее с молоком, каким-то загадочным образом навевала мне сны, и далеко не такие младенческие, как в первый раз.
   Вот первый, как я смутно понял, - "из левой груди, что ближе к сердцу". Сон, связывающий меня с Грегором.
   Действие происходило в церкви - не в той часовне Святой Елизаветы, любовно украшенной драгоценными реликвиями, а гораздо более суровой, своды которой терялись в облаках, что проникали сюда через отверстия в крутом куполе. Мы с Грегором стоим, держась за руки - я не вижу своих, но это искупается тем, что с другого боку у него явлено серебристо-алое видение, как бы истаивающее, подобно свече, в желтом пламени. А вокруг нас построилось четкое, строгое воинское каре. Четыре шеренги, четыре армии. Темные рыцари-марабуты в плащах и обмотах, выходцы из пустынных крепостей, при саблях и старинных кремневых ружьях. Чернокожие дагомейские амазонки, худощавые, нагие до пояса, в длинных пестрых юбках и перевязях, со своими мощными винтовками. Индейцы, наверное, всех северных племен, при луках и топориках, в орлиных перьях, рубахах и гетрах из замши с бахромой из человеческих волос. Древние самураи в доспехах, с алебардами и мечами. Кожа всех, без различия расы и племени, отливает бледным золотом, прячет в себе лунное сияние. И накатывается на всех нас грозовыми облаками: сверху и от алтаря - бледное жемчужное пламя, с трех земных сторон - тяжелый багровый огонь.
   Все мы воины, и все мы противостоим чужой силе.
   Четверо главных вождей - рядом с нами тремя.
   - Валиде Рабиа-ибн-Адавиа, святая наша покровительница, - говорит Али абд-аль-Вадуд, то есть "Раб Любящего", - ходила по улицам с факелом в одной руке и кувшином в другой, восклицая: "Я хочу поджечь рай и залить ад водой, чтобы человек любил Бога ради Него Самого!" Прикажи нам сотворить то же, о Играющая!
   - Белые люди боялись нас пуще смерти, которую мы им несли, - подхватывает Черная Пантера короля Дагомеи, - смерти, которая пряталась в дулах наших ружей, кружила вокруг них в наших боевых плясках. Когда нас пленили, ференги сотворили игрушку из наших танцев и песен и возили нас по всему миру. Мы заберемся наверх и сбросим вниз божка, что придумали белые, спустимся вниз и вытащим на жгучий свет большого земляного червя, чтобы отомстить за себя и тебя, Воительница!
   - После того, как старший брат мой убил меня за то, что я побеждал в его честь, - говорит могучий Минамото-но Есицунэ, - я и мои воины скитались по обеим сторонам мира как ронины, не имея кому служить из достойных. Ибо слишком много видели мы крови людей, чтобы хотеть проливать ее и дальше. Жизнь и смерть для нас - одно, рай и ад - одна и та же мерзость. Прими нашу службу, о земное воплощение Каннон!
   - Нет нам равных в выслеживании и погоне, - произнес наконец вождь по имени "Вздыбленный Конь". - Никто лучше нас не понимает, что такое победа - обнаженной рукой коснуться вооруженного противника, прямым взором глянуть в его уклончивые глаза. Вели нам отыскать плененную душу, вели померяться взглядом с Вечным Врагом. Поистине, сегодня хороший день для смерти, о мать Той, что Танцует во всех мирах!
   - Я принимаю вашу службу, лишь бы вы, добывая победу, не усердствовали в убиении, - отвечает им видение голосом, который не сравнить ни с чем. - Принимаю и ставлю свое земное бессмертие рядом с вашим небесным!
   И дрогнули в страхе небеса, и застыл ад от ужаса, и отступились они от тех, кто был без страха...
   Ибо, говорил мне тот потусторонний голос, на истинном Небе нет времени, там ничего не происходит окончательно. Оттого и можем мы выбирать и отменять, что это не выбор и не отмена, а трепет ресниц, пыльца на крыле бабочки, скольжение теней. Таков весь ближний мир по сравнению с дальним.
   Вы скажете, что я уже тогда должен был поговорить с моим Мастером или хотя бы с самим Грегором, который уже не один год процветал, холя и лелея свое маленькое общество - или свое одиночество? А если не с ними, то с кем еще?
  

Глава четвертая. Снова Грегор

  
   Ну конечно, я прошел через курс "Как воспитать молодого вампира по понятиям" и даже какое-то время сам в нем руководил. В рамках его я изучил икону "Богоматерь Ветров", испытав слегка потревожившее меня воспоминание о будущем. Возглавил небольшую познавательную экскурсию по "Дому Восхождения" - до того я не бывал в нем ни разу, а теперь наверстывал упущенное. Славная раковинка выросла у Селины, только я не заметил ни одного кресла, в котором сидеть было бы хоть чуточку комфортнее, чем на коленях у дружелюбного скелета. Конференц-зал с камином не исключение, средневековый испанский стиль навевает мне стойкие мысли о дыбе и аутодафе. Но страдание очищает, особенно чужое, и в результате я оказался с прибылью: почувствовал, что то ли ад, то ли Иисус Христос - но нечто меня конкретно отпустило.
   И теперь ничто не держало меня в Динане: ни меня, ни моего верного лохматого паладина.
   Что до Селины... Мы наелись досыта общества друг друга, но дело еще и в том, что она прирожденный властитель. Это у нее на уровне инстинктов. Она ни за что не станет вставать в позу, ей претит добиваться чего-либо через головы остальных, в ее обществе ты никогда не почувствуешь себя подавленным, как та соня, которую встретила Алиса в Стране Чудес. К ней неприложим новый термин "лидер" - вести кого-то куда-то она опасается.
   Переделывать мир до основания или просто основательно - тоже. Она постоянно твердит нам, что если бы Милостивый и Справедливый этого хотел, то давно бы уже моргнул Своей Властной Ресницей или переписал страницу Всемогущим Своим Пером. (В ее интонациях четко виднелись прописные литеры.) Если предложить ей на выбор политические конфетки, она честно выберет самую кислую. Но! Это Селинину жизнь имеет в виду Евангелие, когда утверждает, что последние непременно станут первыми. То, что выбирает Селина, автоматически приобретает высший статус. И как результат - весь Динан сделался ее Большой Вампирской Семьей, которую она держит буквально на тонком шелковом поводке. Причем сама она никого не превращает - папа Римус ей запретил, - пользуясь результатами чьих-то анонимных трудов. Может быть, я преувеличил, не знаю. Где ж это видано, чтобы наш брат стройными рядами выступал навстречу светлому будущему? Только я к тому же смерть как соскучился по моему плавучему городу, который как раз обрел под ногами твердую почву и выглядел прелестным как никогда. И кое-какие мои старые соратники тоже почувствовали ностальгию одновременно со мной. Словом, кто мог - уехал, кто хотел - остался.
   Оттого я был потрясен до глубины печенок (а печень, если кто не знает, в античности служила вместилищем любви и целью стрел Амура), когда рано вечером снова увидел Селину, да еще на пороге моей самой секретной резиденции.
   - Большой Брат, есть разговор, - сказала она. - Очень срочный и тяжелый.
   Спал я вовсе не в саване и нисколько не в гробу, так что переодеваться во всё элегантное мне не потребовалось. Отряхнулся, как воробей после купанья в луже, расчесал волосы десятью пальцами, вынул соломину из-за ворота - и готов.
   Моя дама... Она показалась мне слегка постаревшей, возможно, из-за тягот пути ко мне, непонятно в какое время совершённого. Но, может быть, благодаря костюму того чопорного стиля, который она лет десять назад не принимала на дух: темно-серый, почти стального цвета приталенный пиджачок с закругленными полами, юбка из того же материала, очень узкая и едва до коленок, матово-черная блуза с оборками на воротнике-стойке, блескучие серые чулки и такие же туфли на шпильке. Брошь на узком лацкане - в виде стебля белой лилии с двумя цветками и одним бутоном. Платина, белое золото, естественно выросший жемчуг. Неизменный силт, конечно, тут как тут, но придавлен сверху стильным золотым колечком. И даже коса поднята к самой маковке и закручена во что-то вроде пышной хлебной буханки!
   - Где говорим?
   Я без подсказок понял, что на месте я из ее не выдавлю ни фонемы.
   - Не очень далеко.
   Я оскорбился за свою вотчину: устраивает тут свои динанские тайники прямо у меня под носом. Пошли мы очень быстро, так что люди нас практически не замечали, но я успел коротко спросить, как обстоят дела с той самой ползучей диктатурой.
   - Вы же умеете смотреть теленовости, - ответила она.
   - Ну, из первых рук...
   - Изжила сама себя. Новое правительство, гуманитарно-демократическое. Республика ученых. Довольно с вас?
   Д-да...
   Особняк, к которому мы приплыли, имел вид крайне ветхий, запущенный и как бы покосившийся. Внутри, тем не менее, сияли следы недавно начатой реставрации: деревянные части перил отполированы, железное кружево отчищено от ржавчины, стенные панели сняты и поставлены на пол, изящная лепнина потолка покрыта чем-то наподобие воска или закована в сучковатую опалубку. Селина повернула за угол, достала пластинку электронного ключа и провела ею по узкой щелочке между двумя палисандровыми шкафами, поставленными притык. Шкафы послушно раздвинулись, и я увидел чистенькие ступени, ведущие вниз.
   Пахло вовсе не Динаном, а обыкновенной штатской конторой, полной усердных яппи смуглого, кофейного и шоколадного цветов. На нас двоих -ноль вниманья, фунт презренья.
   - Неплохо обучены, - комментировала Селина. Свою карточку она совала во все щелки, которых тут, похоже, было больше, чем в тонущем корабле после того, как его покинули крысы.
   Наконец, мы достигли тамбура, где восседал в компьютерном кресле импозантный седой афроамериканец в деловой паре.
   - У вас готово? - спросила Селина.
   - Кислорода на сорок восемь часов, тибетских ароматических палочек - на два часа непрерывной работы, минеральной воды - двухлитровая бутыль, влажных салфеток - три пачки, сухих - четыре. Мисси Лина, вы уверены, что не нужно ни кофе, ни хот-догов?
   - Спаси меня Боже от вашего кофе и ваших фаллоимитаций, - фыркнула она, впервые за все время нашей встречи став почти такой, какой я ее знал.
   - Хорошо. Тогда я вас туда запускаю.
   Он поднялся и торжественно открыл перед нами дверь в бункер. Потом дверь закрылась сама, очень мягко и плотно, как-то непреклонно даже.
   - Новейшая разработка, - произнесла Селина.- Самая лучшая ментальная изоляция изо всех возможных: в голове у меня примерно такая же, но нематериальная и сотворенная иными мастерами. Акустическая защита вообще абсолютная.
   Я с изумлением озирал бархатно-синюю полусферу, накрывшую колпаком отличный палисандровый паркет. Точно посреди него раскинулся скромный пушистый ковер, по-моему, смирнский, возвышались два полулежачих кресла и журнальный столик с очень красивой фигурной бутылкой "Твиши". Курились ароматные свечи. С потолка сиял голубоватый ксеноновый фонарь, добавляя всему окружающему толику ирреальности. В трех сторонах света стояли четырехугольные полуколонны со странными бронзовыми головами - плоские носы, широкие губы, рог вместо головного убора, воротник из нескольких десятков круглых колец подпирает подбородок. ("Оригинал, - пробурчала Селина. - Из музея "Метрополитен". У себя же и своровали".) В четвертой стороне поставленная углом ширма с изящным черно-белым орнаментом из круговых и крестообразных линий отгораживала, по всей видимости, биотуалет, заправленный ароматической жидкостью по самую завязку. Странный, будоражащий запах разливался в воздухе - воздухе, которого здесь ровно на двое суток.
   Мы уселись друг против друга. Я мельком глянул на Селину. Ну да, и ее обычное серебряное ожерелье тоже было на месте: выглядывало из-под расстегнутого сейчас ворота десятью звеньями цепочки.
   - Эта их сосиска-в-кукише на все восемьдесят состоит из козлятины, - пробормотала Селина. - А то и на все девяносто.
   - Ты о чем?
   - Они же прямо здесь раз в месяц упитанного козла режут. Как в капище. На особой непроницаемой подстилке, понятно. Иногда я им помогаю сжечь останки, а за это со мной делятся ритуальной кровью.
   - Кто?
   - Йогуны здешние. Ты что, свою новоорлеанскую епархию не знаешь?
   Я выразительно пожал плечами.
   - Ну, а Барона Самеди на Марди Гра встречал? И папу Легбу с ключами от христианского рая на поясе?
   - Это к нашему делу относится?
   - Я думаю - да. Постольку поскольку этот переговорный зал создавался под их идейным руководством. Ну и эту твою вотчину именно вудуисты помогди вытащить на ясное солнышко, чтоб ее как следует просушило.
   - Постой, вудуисты и тонтон-макуты - это же Гаити.
   - Ты еще своего друга Дэйви о том спроси. Ему повстречалась довольно сильная мамба или курандейра, вот он и решил, что в ней сокрыта вся бездна премудрости.
   - Бразилия... Куба...
   - А началось-то всё с древней Дагомеи. Я не так давно ездила по делам в республику Бенин, это в здешних кругах высоко котируется. Кое-кто из мамб даже клялся, будто бы я верховая лошадь самой Йеманжи. Какая радость, честь какая!
   - Но ты же не об этом хотела говорить?
   - Это тоже в строку. Сейчас, дай дух переведу.
   Она уселась покрепче, подтянула колени к подбородку:
   - Есть три вещи, о которых Темный Народ не знает. Первая касается меня одной, вторая - и меня, и многих прочих. А третья, когда о ней услышат, ударит по всем нам без различия.
   Первое. Я не просто вампир, но еще и оборотень.
   - Не может быть. Для летучей мыши не та масса. Хотя масса, переходящая в энергию, куда большую, чем у смертного...
   - Не коси под Эйнштейна. И потом я ведь не мышкой оборачиваюсь. Даже не лисой.
   Я схватился за горло. Там, очень кстати, вместо верхней пуговицы была приколота дареная Селиной камея.
   - В человека я перекидываюсь, мой Большой Брат, - закончила она.
   Я ахнул.
   - Это еще в первый день так получилось, я и не поняла сразу. Наверное, из-за того, что уже спала: больно, как водится, тошнит изо всех дырок - а это, я так думаю, не моя смертная плоть, а мой рак от меня обособлялся. Дальше - страньше: вроде как просто сплю и сны вижу, путаные - не как видения, которые указывают мне цель допустимой охоты.
   - Римус о твоей охоте говорил, - вставил я. - Но...
   - Впадаю в вампирский сон, выпадаю, а потом вдруг полная бессонница. И страсть как кислого молочка захотелось, - Селина снова фыркнула, совсем по-молодому. - И на солнышке погулять.
   Ну, выползла на верхнюю площадку, где густая тень, общупала себя руками - и побежала в ближайшую платную флюорографию. Врач там сидел не из болтунов, я по прежней жизни его знала. В общем, рак исчез как не бывало, органы двадцатилетней пацанки, но желудок стянулся в кулачок. Рекомендуется пить молочнокислое, особливо кумыс лечебных сортов, соки, преимущественно концентрированные, кушать детское питание - кашки там всякие, пюре овощные и фруктовые. Не мясо, не рыбу и не зеленую траву с незапаренным овсом. В общем, как после блокады или голодомора, - поежилась она. - И человечья пища для меня - не настоящая; грязная информация, так сказать, Впрок наесться не удается, хоть и желалось бы. Ну, естественная пигментация практически отсутствует, что тоже понятно, а особенная сила... Сила, в общем, сохранилась на уровне, только приходит, лишь когда я в ней крайне нуждаюсь.
   - Ох. Твое серебро и твоя клаустрофобия.
   - Осенило наконец. Представь: среди дня человек просыпается в закрытом наглухо футляре, сил поднять крышку нет и вроде бы не предвидится... Кошмар! Это мне, кстати, ни с какой стороны не грозило. Я тогда сразу назад оборачивалась. Ведь я могу совсем не перекидываться, а только грезить весь день-деньской, оно и проще... Серебро помогает сознательно контролировать процесс, скажем так. Может быть, природные оборотни его боятся, не знаю, не знакома. Но мне от него слегка больно. Самый момент перехода обозначает, и очень внятно. Да, не сплю я, когда такое случается, примерно с двенадцати, когда солнце в зените, и часов этак пять подряд. Приходится ночью добирать, и всё одно вялая. Так что это не подарок. Ладно!
   Слушай второе. Мой Мысленный Дар. Ты понимаешь, что все вампиры если и владеют чем-то в этом роде, то лишь мыслеречью? Термин Урсулы Ле Гуин.
   Я кивнул:
   - Телепатия, холодная на ощупь и безличная. К тому же не одетая в конкретные слова. Плюс иногда телекинез. А разве есть что-то еще?
   - Слушай дальше. Мышление каждого существа закрыто от солидных вторжений: работают Стражи Порога. Прямая аналогия паролям и защите от взлома. Я, кстати, не сама закрываюсь, как все вы: Братья Зеркала надо мной порадели еще в человечестве. А открыться - снова контролируемое усилие нужно. Ну а если бы я начала спонтанно мыслеговорить, через защиту проник бы любой. Верно?
   Я снова кивнул.
   - В пределах Ойкумены существуют и работают миллиарды автономных биокомпьютеров. Знаешь, какая напрашивается аналогия?
   - Интернет.
   - Так сразу? Нет, ты схватываешь быстрее, чем развивается логика повествования. Да, он самый. Поначалу я могла следовать только путем слова, на каком бы наречии ни говорили. Заветные тропинки языка. Где-то в Руанде-Бурунди или на Формозе появилась новая весть, и если последний человек, который знал того, кто знал узнавшего и тэ дэ, находится недалеко от меня, я ее принимаю. Но дальше я получила все стандартные пароли. И кое-какие орудия взлома. Адреса у меня уже фактически были.
   - Когда?
   - Примерно во время твоего госпитального послушания. В Бенине и Японии. В Каире и штате Орегон. И теперь - понимаешь? Человечество для меня -Великая Информационная Сеть, по которой я могу бродить, невзирая на величину расстояний. Удивительно: все Дети Темного Дара пользуются обычным интернетом на уровне ученых обезьянок... или людей. Нет чтобы внедрить его в наш скромный вампирский обиход честь по чести и не страдать от ментальной разноголосицы в эфире... Так вот. Для меня в принципе нет ничего закрытого и запретного. Правда, учиться еще вовсю приходится.
   Селина чуть комически покачала головой:
   - В давнее время мне вместе с курсом молодого бойца был преподан краткий курс компьютерного хакерства и крекерства. Дружил со мной такой юный криминальный талант по кличке "Салих - машинный доильщик"; вот он и поспособствовал развитию моих личных талантов.
   - Постой, не так быстро. Значит, твои способности вызрели, так сказать, под сенью... Под колпаком, как заморский фрукт.
   - Угм.
   - И вампиров это касается вплотную.
   - В том-то и соль. Что, по-твоему, воспримет и предпримет Махарет, если какой-то вампиришка низкого ранга станет нахально шариться в ее царственном черепе?
   Я снова понял больше того, что было сказано, и испугался. Эти бархатные стенки - точно ли преграда для силы обеих наших Оберегаемых?
   - Может быть, и нет, но скорее всего - да, - кивнула Селина. - Погоди, еще не всё. Люди говорят друг с другом, люди смотрят один на другого, стараясь произвести впечатление, - но есть иные наблюдатели. Беспристрастные. Кошка дремлет у камина, присматривая за хозяином. Пес восхищается своим живым богом, хотя понимает его до нитки; твой Мокша лучше тебя самого чувствует ароматы твоих радостей и смрадное дыхание твоих похотей. Конь несет на себе тело и душу всадника. Олень хладнокровно следит за охотником, снежно-белый ирбис идет по его следу сам. Птицы в поднебесье любят наблюдать за копошением двуногих муравьев. Дубы при виде краткоживущих прерывают свои размышления, травы пригибаются под тяжестью их бега, цветок роняет из уст каплю росы. И ко всему этому я допущена.
   Почему-то я сразу поверил.
   - А... а они, все эти растения и звери, доверяют тебе?
   - Я их не убиваю, - ответила она с небывалым достоинством.
   Верно. Я вспомнил одно незначительное событие, которое, как я думал, померещилось мне во мраке. Однажды во время прогулки с Селиной я заметил черную крысу довольно впечатляющих форм (этот вид, вообще-то мельче пасюков и очень редок) и по старой памяти ухватил ее поперек пуза, желая рассмотреть поближе.
   - Положи где взял, - сказала Селина жестко.
   Я тотчас выпустил крысюка (то оказался матерый самец). Он немного постоял на задних лапках, шевеля усом и посверкивая черными бусинами глаз, а потом отвесил нам поклон, прижав к левой стороне груди розовую пятипалую ручку, и неторопливо смылся, шлейфом волоча свой царственно голый хвост.
   Пока я эдак медитировал и рефлектировал, моя собеседница намочила один из бумажных платков в минералке и подала мне:
   - Утрись, а то весь потный. Сам знаешь, как у нас это бывает. Кровь из пор и всё такое.
   - Ладно. Давай теперь третье.
   - Мехарет ушла, - сказала Селина кратко.
   - Как? Ведь...
   В одно до предела сжатое мгновение я представил себе ужас ее сестры, разрыв всех связей... Гибель всем нам.
   - Успокойся, не на тот свет. Иначе уж мы все бы тем самым накрылись. Из своей резиденции, всего-то навсего. Причем попросту ногами. Но никто, кроме меня, а теперь и нас обоих, этого пока не знает. Поясное время, то, се. Там настал день, а она движется вместе с ночью. Не очень быстро. Кружным путем.
   - Старшие не могут читать мысли друг друга, для этого они слишком близко связаны, - подумал я вслух. - И родичи по Темной Крови - тоже. Иначе бы они хотя бы сон о ней увидели.
   - Сны насылает тоже она, когда хочет, - подхватила Селина. - А тут обратный случай.
   - Но почему?
   -Я объясню, как сумею, но это не улучшит ситуацию. Трагическая разлука с сестрой сделала Мехарет едва ли не безумной. Когда они воссоединились через много веков, она была, по сути, еще дитя, хотя превосходящее сестру физической мощью и нравственной силой. А незадолго до соединения и воцарения обеих сестер Махарет произвела в вампиры свою генетическую родственницу, которой грозила гибель. По виду - третьего близнеца. Понимаешь, куда я клоню?
   - Мехарет почувствовала себя лишней.
   - Но не сразу. Далеко не сразу.
   - Что же случилось теперь?
   - Хороший вопрос, как говорят. Грегор, ты Фрейда уважаешь? И иже с ним.
   - Не очень-то.
   - Ну вот тебе более обтекаемая формулировка. Кризис подросткового возраста. Кризис самоидентификации. Их стало трое, и неясно, кто из них главный. Не забудь, наша Царица Проклятых ведь немая!
   Я портил одну салфетку за другой - пот и слезы мои были кровавы. Селина вылила половину бутыли себе на руки и без конца омывала их, роняя капли на ковер.
   - Есть и четвертое, что ты должен знать. Я увидела происходящее в джунглях в тот самый момент, когда оно только начало происходить. Это получилось днем, во время транса. Около десяти минут пополудни. Потом я пошла к тебе. Иначе говоря, Мехарет дана мне в качестве объекта слежения, дозволенной мне добычи, а это значит, что мне даны и средства для поимки и овладения. Например, я могу расчислить ее путь. Она закрывает себя от глаз всех смертных, но остается в виде как бы пустоты или прозрачности с определенными очертаниями. Мои звери и мои люди поведут меня к ней. Или ее ко мне притянут.
   - Ты хочешь, чтобы я это скрыл?
   - Пока да.
   - Тебе нужна моя сила?
   - Да, Старший Брат.
   - Ее заведомо не хватит.
   - Разве я хочу чего-либо дурного, чтобы тебе понадобилось меня защищать, мой Старшенький?
   - Тогда для чего тебе я? Душу излить?
   - Грегор, выйдя отсюда, мы пойдем к тебе. Там разойдемся. Тот, кого отыщут первым, скажет: Селина "ведет" Царицу. Селина просит дозволения ее отыскать. Селина уже вышла на след.
   - То есть это однозначно буду я.
   - Не обязательно, Старший Брат. Одно тебе скажу: тебя Махарет не побоится, хоть ты и почти равен ей силой, потому что знает, чего от тебя ждать. А вот от меня - не знает. Так что давай пройдемся по бульварам, проспектам и садам, как простые люди, и поговорим о чем-нибудь нейтральном.
   Она быстро настучала пароль на клавиатуре, которая выдвинулась из стены, и портал распахнулся настежь. Мы оказались на воле.
   - Так о чем таком приятном мы побеседуем? - спросил я. - О том, что я видел во Франции времен Великой Смуты? Или в Византии эпохи крестовых походов?
   - Давай лучше я тебе свою нынешнюю биографию изложу, - попросила Селина. - Куда как успокоительнее будет.
   И она очень вкратце соединила осколки и клочки той нынешней ее жизни, которая была в ходу в данном пространственно-временном континууме.
   Когда ей было четыре, ее отец, кадровый офицер, был расстрелян за мятеж, мать и братья сосланы, а саму Селину - имя в рассказе звучало, разумеется, другое - передавали из рук в руки, точно приз. Это было почетно как для нее, так и для многочисленных приемных родителей. Типа "Всевышний воздаст". В шестнадцать она как-то по-глупому и второпях окрутилась со смазливым идейным террористом, вместе с ним была судима и расстреляна, выбралась из братского захоронения (благо неглубоко закопали), подлечилась и попала в разведку того же свойства, что и деятельность покойного супруга.
   - Там у меня появилась возлюбленная, - говорила Селина, - только я не понимала этого, думала - мы просто дарим друг другу радость. А потом нас раскрыли. Ну, я-то знала всё, а она почти что ничего, только вот ее как раз и допрашивали на моих глазах, а мне не позволили даже голову об стену разбить.
   - Из тамошних склизких погребов меня выручили практически целой. Снова в госпиталь, а потом... Самое интересное. То ли Братство навело, которому я услугу оказала своим молчанием, то ли сама додумалась, но выпросила я себе параллельно с медалью курсы младшего офицерского состава. Шла гражданская война, и те, кто подбросил мне разведслужбу, побеждали плохих парней. Ты слыхал про Братство Зеркала?
   - От наших. Конечно, - сказал я.
   - Ну, быть боевым офицером не так уж экстравагантно, как тебе кажется. Самые что ни на есть элитные войска древности - и не такой уже древности - получались как раз из женского пола.
   - Хм, - ответил я.
   - Воевали мы в горах, а там важно не штабное начальство, не Верховная Ставка, а личные отношения с местными. Вот и у меня они произошли. И с Братством, и с теми, кто от него наполовину отложился. Был такой некоронованный полководец. Волчий Пастырь. Просто Волк. И мой второй муж. Это уже после мирного захвата Лэн-Дархана. А еще был у меня побратим, ходил под моей левой рукой. Знаешь, когда двое клянутся на своей крови и старом вине, один для другого становится главнее матери и отца, выше супруги и детей, дороже всего, кроме чести. За побратима или посестру перед самим Вышним Законом ответ держишь.
   Ну, а дальше мой Волк пошел против светской власти и, что хуже, против Братства, в котором стоял очень близко к верхушке. Мне же именно тогда вручили этот самый силт. Означал он вообще-то верховную власть, но не исполнительную, а больше того номинальную. Почесть, оборона и право накладывать вето.
   В общем, Волк убил моего побратима. Не своими руками, но его люди постарались. И этим не только меня одну уязвил. Мне его смертный приговор Братство на подпись дало - друзья, мы все там друзьями были, - надеялись и ждали, что я воспользуюсь моим правом и воспрепятствую. Один он не ждал.
   - Нет, я не из-за себя, - пробормотала Селина невнятно. - Убить его из-за брата я уже раньше не позволила. Он сам понимал и не хотел жить в тюрьме, уронив себя передо мной и всеми нами. Вот мы и соблюли то, что считали своей честью, а на поверку оказалось нашим проклятым характером... Словом, подписала я ту бумагу.
   Я остановился.
   - Жизнь и смерть - одно, Старший Брат. Хуже другое: ни на одной нити мне не удавалось его спасти, даже когда уходила сама. Даже когда пыталась сложить свой силт перед лицом Братства. Меня просто с размаху ткнули в него моей... моим собственным лицом и запретили. Я думаю, на меня положен зарок - войти в его смерть как можно более адекватно. Теперь это ушло в песок или затянулось тиной, а я - я всего лишь экстравагантная пожилая дама с весьма большими связями. Так что не стоит топить меня в кровавых слезах и розовых соплях.
   Я был ошеломлен: даже Римус не угадал и половины того, что было сказано мне. Я искренне полагал, что на сегодня с меня уже хватило криминального чтения. А Селина оставалась холодна и серьезна, будто некто ее подменил. И от одного этого озноб пошел по коже: и боялся я не за существование рода Детей Тьмы - кто бы из сестер ни был носителем нашей Священной Сущности, ни держал в себе наше общее сердце, но молил я всегда одну Махарет. Нет, я боялся моей подруги, моей сестры - и причем самым позорным, самым что ни на есть мальчишеским образом.
   Все это время мы шествовали по малолюдной улице, полной садов. Слабо горели фонари - огромные снежно-белые ягоды на фоне яркой зелени. Новомодные светочи этого рода крадут и запасают солнечный свет, подумал я, так же как мы воруем и пережигаем в себе кровь и жизнь иных созданий. Но такое ручное солнце уже не способно принести нам вреда.
   - Нам стоит держаться на людях, - сказал я Селине.
   - Наоборот, спрячемся от смертных глаз поукромнее. Уже почти нет времени, Грегор, - ответила она. - Мы не успеем далеко отойти друг от друга, так что пусть лучше нас побыстрей отыщут. Как ты думаешь, Махарет владеет Транспортным Даром? Ее Огненный Дар по эсэмэске точно не зашлешь, так что придется ей появиться собственнолично.
   Наверное, Селина прочла на моем лице, повернутом к ней, всю разнообразную гамму моих эмоций, потому что вдруг рассмеялась почти как в прежнее время:
   - Мы оба бойцы, Большой Братец, Мы оба Убийцы Волков. Кто осмелится стать против нас?
   Теплая волна ее покоя захлестнула меня с головой. Тут был небольшой пустынный сквер с чугунными скамейками, и мы в единый миг упали на одну из них, ее руки обхватили меня и притянули к себе, ее губы нашли мои - и ее кровь закапала мне на язык. Скромный вампирский поцелуй, первый такой ее поцелуй в моей жизни. О Селина, это как пышная роза по сравнению с шиповником. Как столетнее вино перед еще не перебродившим суслом. Точно глоток солнца в холодной воде. Ты даешь - я принимаю. Я отвечаю - ты берешь...
   Я грезил, как в моем укрытии при ярком свете дня. Сначала мы с Мокшей гуляли по Французскому Кварталу, и то ли он был человеком, то ли я обратился в собаку. Потом вдруг я, одетый в кипарисовый гроб, оказался на огромном плоту с человеческим лицом на прямоугольном парусе, что рассекал обширные воды; Селина стояла на корме и отталкивалась шестом от морского дна. Мы с нею плыли прямо в Музей Серебра, который частично погрузился в воду, только нам это нисколько не мешало.
   Вот Селина спрашивает мерцающую пустоту:
   - Диамис, мне нужен мой Большой Наряд. Тот, при котором Тергата.
   - Детка, неужто ему здесь место, - всплескивает руками Диамис, видом и речью совсем комическая старуха, если бы не сплошная телесная прозрачность. - В нем и серебра почти что нету, и вообще...Там, где он есть, я не могу ничего взять, потому что я ведь как туман. Ты не можешь, потому что там уже нет тебя самой. А вот твой побратим, твой клятвенный брат - он смог бы. Он для моих сторожких друзей будет тем же существом, что и ты, но вполне пригодным для дела.
   - Разве ты не помнишь? Нет у меня побратима.
   - Так сделай!
   Селина обернулась ко мне:
   - Грегор, ты знаешь, о чем мы?
   - Ты же мне говорила и объясняла Римусу.
   - Это ведь покрепче любого иного родства. И на все времена.
   - Я согласен, если тебе надо, - ответил я. - Ведь кровью мы уже обменялись, разве не так?
   Оказалось, что не совсем так. Впрочем, наш обряд побратимства явно отличался от классических вариантов, как прошлых, так и будущих, потому что никакого вина не было и не могло быть. Я выпил глоток из ее вены, потом она слегка надрезала мою жилу ногтем и взяла толику моей крови, чтобы смешать не в кубке, а в живых сосудах. Диамис ухватила нас обоих за волосы и состыковала лбами, сплела из наших волос "двузубую" косицу и отрезала кстати случившимся призраком кинжальчика, по-моему, из тех, которые любая порядочная уроженка четырех динанских провинций носит меж своих грудей. Волосы она сожгла, вернее, попросила об этом меня, и обсыпала нас их останками, как в Пепельную Среду. А потом мы хором произнесли главные слова:
   "Я вяжу себя клятвой и окружаю себя словом. Чтобы не было для меня мужчины выше Грегора Льва, женщины выше Селины Ласки. Чтобы быть нам плечом к плечу в бою и рука в руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!"
   - Всё, - вздыхает Селина.
   - Всё, да не очень, - Диамис поджимает губы, - В старину, когда хотели, чтобы ладно было с побратимством, еще именами обменивались. Вот ты скажи, дочка, не у вас ли с Нойи та размолвка вышла?
   - Ты права. Уж если суеверить, то на все сто процентов.
   - Опять-таки, если пол разный, то прозваниями лих поменяешься, - продолжает старуха в том же ключе. - Юноша, вам папа с мамой не покупали еще каких святых? Вот если бы Марию, тогда совсем хорошо. Как у Эриха Марии Ремарка. Есть и такие имена, что для обоих полов годятся.
   - Они бедные были, - оправдываюсь я.- Мой отец и моя мать Габриэль.
   - Материно имя хорошо, да не годится. Незнамо кто на него отзовется.
   - Я-то знаю, как тебя позвать, - говорит Селина. - Фатх. Победа. Это мужское имя, но мне его однажды честь по чести подарили.
   - А, уж и некогда растабарывать, - машет Диамис рукой. - Всё одно клятву на других именах принесли. Идем, юноша, след нам поторопиться.
   ...Мы с Диамис без конца плутаем в каких-то мрачных коридорах, слыша неподалеку плеск воды, шуршание лапок или крыльев. Пыльные залы, которые выражают идею бесконечности или необозримости. Эхо в них забывает вернуться назад и теряется в невидимых сводах.
   Наконец, мы приходим. Ряд высоких сундуков с плоскими крышками, моя спутница указывает мне на один из них, и я с превеликим трудом разламываю сундук пополам. Там лежит какой-то узкий и длинный футляр. Наклоняюсь, беру его в руки - тяжело, что-то мелкое вырывается оттуда и падает обратно.
   - Что, и твоей кровопивской силы маловато поперек времен ношу тягать? - с ехидцей говорит Диамис. - А то на меня дело повесить собирался. Ладно, и так сойдет. Главное уже у нас.
   И снова мы петляем и тонем в пыли и воде... без конца...
   Когда я отошел от наших совместных видений, вокруг нас уже стояли и смотрели.
   Сероглазая рыжеволосая Махарет в белом узком платье до пят: алебастровая ваза-светильник из гробницы Тутанхамона, до краев наполненная светом. Римус: он явно встревожен. Ролан - без своих детишек - прижимается к его предплечью. Устрашающе невозмутимая Джесс. И гигантского роста северянин с повязкой на глазах: Торнбьерн. Он ухитрился так провиниться перед нашей Древнейшей (и потрафить Римусу), уничтожив на ее глазах итальянца, в свое время силой отнявшего Ролана у моего старшего римского друга, что она согласилась в наказание ему отобрать себе его глаза взамен тех, что была преступно лишена. И тем самым привязала себя к нему навечно - цепями из своих волос, что так крепко держали меня после наиболее рискованной моей авантюры. Только вот что Торнбьерн делает здесь и сейчас? Он, конечно, силен почти как Первенцы Священной Сущности и способен видеть глазами других или сам воспринять рой горящих точек вокруг любого Живущего, - размышлял я, чтобы успокоить свое сердце.
   Нет, всё-таки я шибко волновался, а если не мог испугаться - так только потому, что в меня больше не влазило. А вот Селина - та, по-моему, наслаждалась ситуацией. И тихонько бормотала:
   - Вот они каковы, а я и не знала. Поистине, в них живет "...свет небес и земли. Его свет - точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло - точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного - маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламениться, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете!"
   - Вы, оба, - сказала Махарет вместо приветствия. - Он верен себе, как никогда ранее. А ты заносчива, юное Дитя Крови: хвалишься, что можешь меня прочесть, когда даже я тебя не могу.
   - Я ничем не хвалюсь, о Старейшая из Старейших, - Селина поднялась со скамьи, таща меня за собой. - Потому что не пробовала такого, и ты это знаешь. А что до моих мыслей... Римус подтвердит, что любой может перебраться через стену крепости по цветущим лианам. И заслон поставлен не столько ради меня, сколько ради всех вас.
   - Не понимаю ни того, ни другого.
   - Спроси Торна, Мудрейшая. Путь он споет тебе сагу о своем любимом боге и его путешествии в Йотунгсгард. Там его заставили пить из рога, в который было налито безбрежное море.
   - И он почти выпил! - радостно воскликнул Торн.
   - Почти. Но он был великим богом, - кивнула Селина. - Моя кровь впитала в себя слишком много памяти, и не одно сердце перегоняет ее по рекам моих жил. Об этом ты тоже спроси моего отца во Крови.
   - Снова я не понимаю тебя, динанка, только вижу - ты опять похваляешься.
   Твои способности, если они таковы, как ты пытаешься представить, меня обескураживают. Если я прикажу ограничить тебя или истребить?
   - Я протеку через руки удерживающих, как вода. Меня учили обращать силу противника против него самого. Твои цепи для мужей, меня не свяжут.
   - А против огня ты так же оборотлива?
   - Махарет, мы, по всей видимости, подражаем скальдическим нидам из-за косвенного влияния Торна. Давайте перейдем на деловой язык, - спокойно ответила Селина.
   - Ты утверждаешь, что видела уход моей сестры и, более того, берешься ее найти. Это правда?
   - Будет правдой, Мудрейшая.
   - Не нужно меня титуловать. Я не люблю лести, - почти оборвала ее Махарет.
   - Прости. По инерции вырвалось, - ответила Селина кротко.
   Они мерили друг друга взглядами по крайней мере час - так мне показалось. Махарет казалась бесстрастной, Селина была бесстрашной.
   - Хорошо, - наконец сказала Махарет. - Я дарю тебе эту возможность.
   - Но Принца-паршивца мы заберем, - тут же добавил Римус.
   - Не надо. Я за него отвечаю, и он мне нужен, - Селина подняла руку и слегка пошевелила пальцами. - Думаете, меня не хватит, чтобы за обоих рассчитаться?
   Махарет пожала плечами, и они все начали уходить: неторопливо, будто их тут нечто удерживало. Вдруг Махарет обернулась:
   - Что ты шептала, Дитя Крови? Так тихо, что и мне не расслышать?
   - Ты же не терпишь лести, госпожа, - слегка улыбнулась Селина. - А это легко принять за лесть. И за кощунство, чем оно безусловно является, причем вдвойне: потому что сказано иноверке и как бы про нее саму - и оттого, что ей понадобилась точная адресация. Но я объясню. Это "Аят Света".
   Когда и мы уходили оттуда ко мне домой, я спросил Селину:
   - Зачем ты спорила? Никакой особой пакости мне бы не сотворили. Ну, сковали бы, как раньше.
   - Светлым рыжим золотом. А я, между прочим, ревнива.
   - Я что, правда твой побратим?
   - Небольшой подарок ты, во всяком случае, от меня получил. Как в присказке о любовниках: он наградил ее чесоткой, она его - хламидиозом.
   - Может, хоть сейчас обойдемся без твоего зубоскальства?
   - Я к тому, что подарочек сомнительный. С Римусом вышло хоть и нечаянно, однако побогаче - еще от меня смертной. Он мог мой дар в себе и переплавить, да по счастью не вышло. С Роланом вообще получилось честь по чести. А с тобой - поторопилась я. Боялась, что Махарет еще до разговора меня сожжет.
   - Разве ты не смогла бы защититься? - спросил я, проигнорировав прочие откровения. (Кажется, мне приходится отклонять от своего разума слишком многое, чтобы вконец его не разрушить.)
   - Смогла бы, да не стала. Побоялась бы ей навредить.
   - И удружила ей пышным сравнением, якобы совсем не желая того. Ты, я думаю, в самом деле хитрая, как лиса. А откуда ты Коран знаешь? Это же на древнеарабском шло, хоть мы все приняли телепатему.
   - Сообразил, значит. Таланты твои и впрямь незаурядны, А удивляться тут нечему: меня еще в детстве Хафизой наши мусульмане прозвали. То есть Хранительницей. За то, что всю Книгу знала наизусть, а не обильные отрывки, как большинство из них. Для этого, кстати, сверхъестественные особенности не нужны, только учить много приходится.
   Тут на нас обоих навалилось утро и прервало дозволенные речи. Недозволенные тоже.
  
   Хотя укладывался я в прежней моей норе (забудьте, кстати, про солому, то было для красного словца), но пробудился от сна абсолютно в другом месте. И в другой материальной оболочке.
   Только не думайте, что меня надурил новоявленный Похититель Тел.
   Дело обстояло куда как проще: меня переодели с головы до ног. Как это я не зашиб доброхота! Тем более, что и костюм оказался не в моем стиле: меня явно закосили под автостопщика или рейнджера. Бежевая куртка, вся сплошь из карманов, изысканно потертые бежевые джинсы, от которых так и разит дорогой маркой, на ногах того же тона башмаки типа "турист везде пролезет", с виду типичные кроссовки, но по сути отличаются от них так же, как многоосный трейлер - от моего любимого "Порше". И при этом обводы практически такие же.
   Надо же! И автор моего преображения тут. Селина уселась рядом на своем броненосном ложе, крытом серым шелком, обхватив колени руками. Зеленоватого оттенка нарядец такой же, что у меня, но без грязеступов. И очень усталая, до прозаических синих мешков под глазами.
   - Это что, я на самом деле в твоем Доме Улитки?
   - Вопрос принимается в качестве риторического.
   - Когда, как и зачем?
   - Сегодня днем. Взяла небольшой чартерный борт через Атлантику: везу-де гроб покойного эдинского родича на землю обетованную. Подумала, что за багажное отделение ты не обидишься.
   - Так Мехарет где-то поблизости?
   - Ты будешь очень смеяться, но да. Опередила меня на три часа, должно быть, тоже багажом летела.
   - Погоди, давай по порядку.
   - Она оказалась продвинута настолько, что сумела сесть на аэробус в Рангуне. Или, может быть, наоборот: настолько наивна, что не подозревает о массе хитростей, которые нужны, чтобы пройти на борт полностью незамеченной. Двигалась как сомнамбула и этим себя укрывала лучше, чем я моим хиджабом. А внутри воздушного крокодила стадо слонов спрячется, сам понимаешь. Только вот он ее в Нью-Орлеане через наши головы, так сказать, перенес. Вышло нечто вроде неполной кругосветки.
   - Ты говорила, что Мехарет путешествует вместе с ночью, тогда как мы летели вместе с солнцем, - кивнул я. - Самолет - он что, пролетел над Америкой без посадки?
   - Заправлялся над ней в воздухе.
   - Твои друзья йогуны постарались?
   - Нет, мои приятели - исламские террористы, - Селина ухмыльнулась. - Ну сам посуди, зачем Мехарет выходить из укрытия в промежуточных аэропортах?
   - Все-таки неясно, - я неловко повернулся, соскользнул по проклятущему шелку, расшитому цветущей сакурой, и с силой врезал ботинком по стеклу. Оно устояло, обувка тоже. - Не верю я в совпадения.
   Селина протянула руку и нажала на рычажок. Мы высвободились из клетки.
   - Я ведь не то чтобы искала Великую Сестру, - произнесла она медленно, - а приманивала в Динан, где чувствую себя уверенней всего. Приманивала не совсем сознательно: это делалось по моему желанию, но каким образом, меня не интересовало. И перестаралась. Думала сделать как лучше, а получилось как всегда.
   - То есть?
   - Она отыскала себе прятку в горах Южного Лэна и спит. Как все те из Темных, кто ищет забвения. Чего я и добивалась, в общих чертах. Но само место! Идешь, как у нас говорят, по атласной шерстке, а выходить будешь против стальной щетины. Самое опасное из возможных.
   - Не для нее. Мехарет сильна до невероятия, уж кому знать, как не мне. Я присутствовал на их поединке - ее и прежней Царицы. Ты же знаешь.
   Вспоминать было больно по-прежнему.
   - Ее сну и ее мощи не грозит ничто. И долгое время не будет. Но как ты укротишь Махарет, чтобы та ничего не предпринимала? Не сторожила сестрин сон, хотя бы?
   Она помолчала.
   - Да и спать там...странно. Хуже, чем в подвалах Таламаски. Это, собственно, и есть подвалы естественного происхождения. Старинный зал погребения владык. И Мехарет недолго будет там одна. Ох...
   Потом Селина как-то вдруг повеселела:
   - Я думаю, а ты давай работай. Вызывай сюда Старейших, объясняй в том духе, что всё под контролем, но я буду проводить ритуал. Просить, чтобы нас впустили без вреда для психики, скажем так. И вали отсюда, а то я, считай, целый день не спала.
   Наши налетели, как пчелы на медонос. Весь прошлый состав, разумеется (хотя норманн куда-то исчез), и мои с Роланом дети, и местоблюстители убежища - оттого, что там не осталось чего блюсти. Как еще пса моего не приволокли: наверное, пожалели его цветущую старость! Расположились на совет в столовой с камином. Почти такие же камины, но электрические, очень натуралистичные, обнаружились в будуаре, библиотеке и компьютерном зале, а в азиатских комнатах горели идентичные источники открытого огня - так что нам сразу стало жарко от одного их вида. Я с подобающей торжественностью объяснил, что главной жрице надлежит отдохнуть и проспаться, что было воспринято с явной кислотой и недоверием. Что делать, разум и у нас, и у смертных скроен на одну колодку: чего хотим - подавай немедля, и точка.
  

Интерлюдия четвертая. Ролан

  
   Один из Старейших выразился в том смысле, что мы, вампиры, похожи на цветок: только и можем, что распуститься пошире. Тогда хотел бы я знать, каков был тот скромненький алый цветочек, что развернулся в блистательную Селину Ласочку.
   Именно ее молоко от бешеной коровы ввергло меня в кошмары. Точнее, это я полагал, что кошмары, пока не получил настоящий и доподлинный. Возможно, я перехватил тот небольшой клип из фильма ужасов, который должны были прокрутить для-ради Грегорова приобщения к Селине: все мы были свидетелями некоей интимной сцены на скамейке в парке. Но это я пытаюсь одновременно найти рациональное объяснение своему видению и рационализировать легкую неприязнь ко всевластной хозяйке ночного Динана, которую время от времени испытываю.
   Соглашаюсь, ее питомцы и воспитанники все очень добрые и положительные, если и убивают, то обреченных и на последней минуте жизни. Как говорит сама Селина, люди, которые полностью отмотали срок на земле, составляют нашу законную добычу. Не радует одно: промывку мозгов им явно сделали не хуже, чем недоброй памяти итальянец - мне самому. Лучшим в мире стиральным порошком.
   Однако перейдем к делу.
   Когда мы устроились в гостеприимном новоорлеанском доме Римуса и наступил новый день, я сразу же вошел в некое свинцовое пространство.
   Меня протащило по черному серпантину высокогорной дороги: слева грубый каменистый обрыв, не огороженный ничем, справа гладкая отвесная стена без единой травинки. Мы, вампиры, привыкли к большой скорости, но она обычно скрадывается известным несовершенством нашего зрения - пейзаж заволакивается как бы пеленой. Но тут я видел всё до последней крупицы щебня. И черное поле древней вулканической осыпи на плоской вершине горы: совершенно ровную площадку, огороженную гранитными клыками скал; лишь в одном месте клыки раздвигаются, чтобы показать глубокие и широкие складки, поднимающиеся к жерлу самого вулкана. И странное бурое небо, на котором никогда не бывало солнца.
   Нас пятеро на площадке: обе сестры, зеленоглазая Царица Проклятых и сероглазая Мать Великой Семьи обнялись, как две половинки рисованного сердца, скандинав отодвинул повязку со слепых глазниц, пересеченных шрамами крест-накрест. Незнакомая мне молодая женщина в такой же, как у сестер, темной накидке, ее волосы коротко обрезаны, два меча заткнуты за широкий пояс; отчего-то я знаю ее имя: Тергата. И я, невидимый даже себе самому.
   - Мы почти тезки, Торнбьерн, - говорит женщина. - Ты мощный зверь Тора, бога яростных бурь и тучной земли; я - воплощение одной из его рук. Так называется в нашей земле любое холодное оружие, кроме священного молота.
   - Ты помогла моим возлюбленным сестрам, - отвечает ей викинг. - Что возьмешь в уплату?
   - Немногое, побратим скрелингов, - отвечает Тергата. - Спросить Махарет.
   - Задавай свой вопрос, - отвечает та.
   - Хорошо ли служат тебе серые очи, Мудрейшая? Не нуждаются ли в замене, как те, что ты брала от смертных?
   - Снова ты говоришь дерзости, - отзывается Махарет, но без слышимого гнева.
   - Тогда я говорю не с тобой, а с Торном. Сын Громовника, на мне положен гейс - я не могу умереть иначе как от своего меча, что отрубит мне голову, и в поединке с равным мне по силе. Умереть вдвойне: как та, что пьет кровь живущих, и как старый викинг, что насытился жизнью и подвигами. Ты поможешь мне выполнить зарок?
   - Я же слеп, госпожа моя.
   - Не беда: я буду направлять твой клинок. Ты сделаешь?
   Я вижу, как женщина бросает один из своих мечей вперед рукоятью, и та попадает прямо в привычную хватку северного бойца. Затем обнажает другой клинок и отбрасывает пояс вместе с ножнами.
   Мечи встречаются с колокольным звоном. Сразу темнеет, и остаются лишь алые высверки в небе, стальные зарницы над землей. Они то скрещиваются подобно молниям, то летают вдоль земли, как стрижи...
   И тут меч в руках скандинава плашмя скользит вдоль чужого лезвия и ударяет прямо поперек яремных жил. Темная кровь брызжет прямо в глаза Торну. Он кричит - горе и торжество, и нечто иное.
   Голубовато-белый свет льется с открытого настежь неба и покрывает безглаво стоящее тело яркими искрами. Затем исчезает всё и вся. Только Торн, бросив клинок и обтирая лицо рукавицей, смотрит на мир яркими голубыми глазами.
   Опускается на одно колено:
   - Я убил подобную тебе, не дожидаясь твоего позволения. Ты накажешь или простишь, Создательница?
   - То, что ты свершил, совершено на обратной стороне жизни, в царстве Хель, - слышу я ответ. - В этом нет вины, за это нет награды - кроме той, что ты взял сам.
  
   Тут я впадаю в полное беспамятство, но вроде как появляюсь в Доме, который построен на мои деньги в качестве отступного, и выхожу из его стен прямо на луг.
   Лошади-степнячки хороводом пасутся вокруг Селины, которая, слава те Господи, головы отнюдь не теряла. Глаза, правда, мутноваты, но мне уже доносили о ее злоупотреблении гелевыми линзами.
   - Умницы мои, - воркует она, прижимаясь к длинным шеям, трепля по гриве или холке то одну, то другую и вынимая из сумы, подвешенной на плече, то морковку, то яблоко. - Присоединяйся, Ролан. Бери и угощай, только ладонь-то распрями, как лопатку, иначе зубищами ухватит вместе с куском пальца.
   - Так ты, выходит, взаправду от них пьешь? - осеняет меня.
   - Тем и держусь, как древний монгол в бесплодном месте. Коням от этого вреда меньше, чем людям. Я пью от немногих людей - им это даже прибавляет здоровья. От многих лошадей - это успокаивает их. От этого можно исполниться гордыни, но человек иногда отстраняется от меня, а конь слишком охотно мне служит. И я почти завидую вашим угрызениям совести, потому что не люблю чрезмерную благость.
   - И обильная чужеродная кровь не наносит тебе ущерба?
   - Ну, это присходит согласно уравнению. Вы пили молоко человеческой матери и вынуждены теперь пить кровь людей, а моей кормилицей была кобылица чистых кровей - вот я от ее потомков и пользуюсь. Не только прямых, конечно.
   - Как же ты обуздываешь нашу общую тягу к тому, чтобы выпить до дна всего человека, когда, наконец, встречаешься с ним?
   - Да получаю удовольствие непосредственно от самой жажды. Мне смертной говорили, что отречение лучше, чем похоть, превозмочь достойнее, чем поддаться. Ведь благое недеяние - это пена, что вырастает на гребне абсолютной мощи.
   - Хитро устроилась. Стало быть, тебе в самом деле не о чем тосковать - в отличие от нас прочих.
   - Хм. У каждого своя причина испортиться, как некогда говорил ты сам. (Не помню такого, вскользь подумал я.) Моя личная тоска имеет человеческий корень, и ты легко можешь его вычислить. Ваша всеобщая вампирская хандра, чернейшая меланхолия - в том, что вы безуспешно стремитесь назад к человеку. А, может быть, надо идти вперед к человеку?
   - Не думал. У меня иная боль.
   - Да. Ты по своей крещеной природе Андрей: талантливый живописец, художник, артист в широком смысле, но и апостол новизны - как оба твоих великих тезки. Но живописец в тебе похоронен, апостол извращен. Иные твои имена означают лишь твои клипот.
   - Клипы?
   Селина смеется, очень дружелюбно.
   - Слово это древнее, но оттого не менее ходкое, чем то, что ты назвал.
   Скорлупы. Ограды, отделяющие тебя от Бога. То, что есть у всех людей в мире.
   - Да. Я понимаю, - говорю я.
   - Не очень. Подумай на досуге о двух вещах: скорлупу ореха, плотную оболочку семени трудно взломать молотком или стереть жерновом в пыль. Но нежный росток, тонкий лист без труда раскрывает собой семя, яйцо, почку.
   Мы молчим. Ходят по кругу тихие, сонные лошади, позванивают колокольцы на путах.
   - И еще вот что прикинь: не сделаться ли тебе снова художником - такие потрясные видения ты сочиняешь, - говорит Селина внезапно.
   Затемнение.
  
   Проснувшись ввечеру, я тотчас же отправился наверх, где были Старшие и кое-кто из наших детей. Нас приглашают в Динан, сказала Махарет, но там - там происходит нечто непонятное.

Глава пятая. Снова Римус

  
   Что наш разум в своем скепсисе и нетерпении подобен человеческому - неправда. Мы можем не верить очевидному. Мы способны удивляться заурядным вещам. Но когда речь идет о том, что наш возлюбленный Принц в очередной раз попал - то бишь, вошел - в историю и угодил в очередную ловушку, ту самую, которой счастливо избежали все остальные, - тут уж мы оказываемся истовыми ортодоксами и готовы ради подтверждения этой истины терпеть и злорадствовать до последнего.
   Нет, поистине дело именно в злорадстве. Лицезрение самого сильного и даровитого из нас (кроме Родоначальниц, но они, безусловно, вне конкуренции), угодившего в новые путы, Геркулеса в сетях Омфалы, Самсона, которому Далида обкорнала волосы, - о, это изрядно освежает!
  
   Наш красавец, как и ожидалось, встречал делегацию. Наряжен он был вполне адекватно, как теперь говорят, - в стоящей по колено траве почти терялся цвет и сохранялся вид костюма, совершенно грязеотталкивающего. С порога объявил себя хозяином и распорядителем церемоний ввиду отсутствия занемогшей госпожи Селины. Предупредил, что, к сожалению, такой ораве на здешнем плацдарме не прокормиться - устраивайтесь как можете, и чем дальше отсюда, тем лучше.
   - А ночевать, то есть дневать где расположимся? - с нездоровой ехидцей спросил Дэнни. Он хотя и почти индифферентен, однако самолюбив, и нарушение гостеприимства его ранило больше, чем остальных. - Слыхал я от некоторых, что тут имеется отличный сексодром со сверхпрочными дверками. Набьемся, что ли, туда, как шпроты в банку?
   Но ему возразили, что секс - это не актуально, а в нулевом цикле здания, чуть пониже большого подвального зала, имеются ниши, достаточно укромные и предназначенные специально для ночных гостей.
   Вот мы и уселись на царственных стульях из эбенового дерева, обтянутых старым кордуаном, и стали ждать, медитируя на огонь в камине, где специально для нас сложили костер из старой корабельной древесины, пропитанной солями и оттого дающей разноцветное пламя, и тихо обсуждая Проблему. Мое подозрение, что вовсе не создание монстра из монстров в лице Джесс переполнило чашу, но кое-что, из благодарности и по недомыслию сотворенное мною самим, я благоразумно держал при себе.
   Наше терпение уже почти истлело, когда явился Принц Грегор и с напыщенностью герольда заявил, что госпожа этого дома изволила выспаться и отдохнуть, а потому немедленно приступит к необходимому для наших целей обряду.
  
   Одета моя Селина была нетрадиционно для себя, хотя почти так же, как Принц. Оттенок ткани был в ее случае выбран светло-зеленый, а башмаки были чуть полегче с виду.
   Естественно, Махарет заявила, что ей, как главному пострадавшему лицу, необходимо на этом шаманстве присутствовать. Другие также выразили свой интерес. На что Селина резонно заявила:
   - Так и вижу, как вы ходите за мною вереницей, будто стая гусей. От помощи и от пригляда не откажусь, но ведь каждый из вас может видеть через глаза кого-нибудь другого.
   В монгольской комнате она взяла ведерко тисненой кожи и какой-то небольшой сосуд такой же выделки. Проверила огни в восточных апартаментах - прогорели до углей, что ей, видимо, и требовалось.
   - Римус, Ролан, идите за мной.
   В леваде за лесными угодьями паслись кобылы с жеребятами.
   - Вот, сейчас я доить буду. Дело опасное и оттого исконно мужское. Корова, например, если что и выбьет копытом, то ведерко, а не глаз или там соображение. Не то кобыла - им случается и волка забить.
   Подставила ведерко под соски, показала моему сыну, чтобы подвел лошажье дитятко под самую морду.
   - А то молоко зажмет.
   Но ведерко почти сразу наполнилось беловатой пенистой жидкостью до краев.
   - Парное, - тяжко вздохнула Селина, накрывая ведро крышкой.
   Потом мы трое прошли еще дальше, в заповедные места. Тут ходили одиночные жеребцы-второгодки, которые пока не участвовали в случке и не знали седла.
   Селина позвала:
   - Бахр! Ба-а-хыр!
   Зов прозвучал чем-то средним между свистом и храпением - так ржет сердитый конь. На него подошел караковый жеребец, покосился на честную компанию горячим глазом, но стал смирно.
   - Вот, разрешите представить. Бахр Пятый, линия Бахра по кличке "Черный Бархат", - с почтением произнесла Селина, набрасывая на него недоуздок. - Ух и злой! Через год подседлывать будем и подруг искать. Римус, вы ведь в молодости всадником не только именовались?
   Я кивнул.
   - Отлично, тогда берите прямо за оголовье. Можете и зачаровать немного, а то у меня обе руки будут заняты.
   Причем тут руки, я не понял. Но Селина уже пихнула свое ведерко Ролану и уцепилась правой рукой за конскую гриву. Указательным ногтем левой руки полоснула по вене: жеребец всхрапнул и едва не выдернул у меня ремень. Вот ведь силен! Я и не думал, что так бывает.
   Но Селина тотчас же поднесла ко влажному ручейку, что показался на шкуре, свой кубок, достав из внутреннего кармана.
   - Это вам, Римус, - она, почти не глядя, подала чорон назад и припала к ране губами. Я обнаружил, что там имеется крышка, закрепленная на петлях, и захлопнул ее.
   - Ласка, - подумал я. - Ролан, ты знал?
   - Не более тебя, - ответил он тотчас же. - Но она мне во сне показывала.
   Селина оторвалась от ранки - ничего не было видно. Ну, уж это не удивляет.
   - Молодец, - она подала коню полупрозрачный кусок желтоватого сахара. - Получай премию. Зацени: тростниковый, литой. Самый элитный сорт. Ну, а яблоко и морковка за мной.
   Конь вкусно захрупал, поддавая мордой в плечо хозяйке.
   Мы вошли обратно в дом, миновали компанию в столовой и открыли буфетную дверцу. На глазах у всех Селина выбрала самый высокий фужер, плеснула туда из чорона и до краев долила молоком.
   - Молоко не принимает вампир, сырую кровь - человек. Гадость беспримерная, - подмигнула она Грегору, который воззрился на нее, как в первый раз. - Тут самое главное - не сблевать.
   Зажмурилась и выпила одним духом.
   - А хорошо прошло. Как спиртовой ректификат без запивки и закуси. Повторить, что ли?
   - Зачем тебе это нужно? - поинтересовался он с ноткой обреченности.
   - Объясняю для всех. В ритуале необходимо специально разрушить все табу и просто обыкновения, сплести низменное с высоким, совершить то, что полагают несвершаемым. Выйти за допустимые рамки, перейти пределы, сыграть на контрастах... крупно отметиться, в общем. Подставить себя. И не мешайте мне никто! Я пытаюсь колдовать, а сама нисколько в том не смыслю.
   Махарет с осуждением качнула головой.
   - Теперь я направляюсь в комнату нарядов. Смотрящие могут стоять на пороге и далее идти за мной на тех же условиях - не переступать никаких границ. Последнее - исключительно мое дело.
   Оказавшись в гардеробной, Селина произнесла:
   - Конец шуткам. Одевайте меня. Нет, не ты, Грегор, однажды ты меня по-иному наряжал. Вы, Римус.
   Костюм был разложен по скамьям - с тем расчетом, чтоб не искать того, что на очереди.
   Селина разделась до сорочки, тончайшей, короткой, чтобы можно было до сей поры ее прятать.
   - Римус, подавайте мне вещь за вещью, какие я назову, но медленно и с уважением к деталям. Это в Братстве именуется "величить", "величанье".
   - Платье.
   Цвета темного рубина или старого вина. Тончайший шелк едва не липнет к телу. Тонкая золотная вышивка на груди - мне бросилось в глаза, что узкий бутон исполненного гладью тюльпана закрывает место, где я видел тот самый шрам. Высокий стоячий ворот с золотыми пуговками, на которых изображены звери и птицы. Узкие рукава закрывают половину ладони вместе с пальцами.
   - Наручи.
   Они созданы специально для того, чтобы подобрать рукава повыше. "Кованое кружево" - тончайшая гибкая золотая плетенка от запястья до предплечья, в которую с трудом продеваются узкие пальцы с силтом.
   - Чулки. Туфли.
   Плотные шелковые гетры до колен, лайковые белые башмачки (тридцать шесть с высоким подъемом, вспоминаю я Ролана), золотая узорная оковка по обеим сторонам, напоминающая стремя.
   - Коттар.
   Верхнее платье из такого же точно шелка, что и чулки, узкое в талии, с широкими рукавами по локоть, разрезом по всему переду и шнуровкой в поясе и на плечах. Отвороты рукавов и края разреза щедро затканы вездесущим золотом, плетеные шнуры им сверкают.
   - Пояс.
   За моей спиной громко вдыхает воздух наш Принц. Двенадцать оправленных в чеканное кружево стальных блях разной формы и не совсем одинаковой величины, две побольше соединены крючками. Ни один узор на... обломках сабель и шпаг, подсказывает мне Принц, - не повторяется. Это не ей дарили, а она сама не находила, кому оставить память о своих победах, мысленно передает он.
   Пояс ложится чуть пониже талии. С левого боку две жесткие петли...
   - Капа.
   Белая накидка с кроваво-красным подбоем и расшитым сквозным клобуком, своего рода маской, пристегивается к плечам фибулами из клинковой стали так, что всё великолепие наряда оказывается на виду. Судя по весу, капа сшита из тонко выделанной кожи. Я набрасываю ее поверх распущенных волос и расправляю их по спине.
   - Рога. Заколки, ну же!
   Они куда больше походят на узкие кривые сабли, чем на рога животного. Прихватывая ими боковые пряди, отчего-то думаю, что посередине головы их завитки должна бы схватить и удержать перемычка, может быть, высокий гребень наподобие тех, что вкалывают испанки в свое головное кружево.
   - Меч. Или нет, это я сама должна взять.
   Только он и остался лежать на тонком белом полотне, когда я нарядил мою даму. Простые черные ножны с серебряными кольцами. Длинная рукоять с круглой съемной гардой, где изображены дерево и дракон; на рукояти вмятины, точно хозяйские пальцы втиснулись в шершавую кожу, оставив след, и на самом верху - темно-красный гранатовый кабошон. Чуть изогнутый, точно сабля, клинок почти вынут из ножен. От рукояти до острия по всему долу идет гравированный золотом и чернью орнамент: юноши и девушки с длинными развевающимися волосами, держась за руки, составили хоровод.
   Селина на миг преклоняет перед ним колено, называет по имени:
   - Тергата. Гром в руке Бога.
   Задвигает клинок в ножны, подставляет под полотно раскрытые ладони, поднимает всё вместе и, отбрасывая ткань, продевает меч в петли на поясе.
   Поднимает руку, и капюшон падает на лицо: теперь видно, что рисунок на нем - тоже стилизованный фантастический цветок. Хризантема посреди лба, ее стебель - вдоль прямого носа, два вырезных листа - глазницы. Зловеще и притягательно.
   - Идемте, - глуховато доносится из-под куколя.
   Все наши вереницей тянутся за ней. И я.
   Такой я ее никогда не видел, но чувствую: прежние "костюмные" метаморфозы были маскарадом, эта - впервые - истинной сутью. Рыцарь. Тамплиер. Владетельница. Оживший стальной клинок. Неторопливая, торжественная поступь. Твердый и четкий ритм, в котором создаются и рушатся империи.
   Так мы проходим через спиральную анфиладу до зала с текинскими коврами.
   - Всё, - слышим мы. - Далее никто ни ногой, что бы ни привиделось и сколько бы ни тянулось.
   На самом пороге она одним рывком сбрасывает с себя плащ и стелет под ноги. Снимает с пояса и выпрастывает из ножен саблю.
   Справа от нее - широкий сосуд с водой и в нем ковш: ковшом черпает воду и льет на дол обнаженного клинка. Становится на плащ коленями и опускает меч изгибом от себя и рукоятью под левую руку. Веер золотых волос одевает ее сзади до пояса.
   Медленно сменяются минуты. Течет, каплет, истекает время. Мерцают угли под насквозь изрезанным медным колпаком.
   - От воды, что стекла по твоей остроте, - зову.
   Блики на гладкой поверхности воды колышутся, потом затихают.
   - От камня, что венчает твою рукоять, - зову.
   Крупные искры отражаются в потемневшей драгоценности и падают вглубь.
   - От огня, что тебя закалил - зову.
   Угли вспыхивают синеватыми огоньками, переливаются, как двуцветная парча, темнеют, остывают.
   - От ветра, что жар твой принял в себя, - зову.
   В лицо ей и нам, стоящим в карауле, тянет робким сквозняком. Принц берет меня за плечо, стискивает. Теперь мы оба видим, что с дальней стороны, оттуда, где "черная комната" с роялем, подвигается вперед нечто белесоватое, как речной туман. Серебряные призраки вдоль стен. На пурпуре ковров - мириады бело-желтых населенных земель, обведенные черной лентой воды.
   - Сердце моё зову: ответь! Плоть и душа моя - на меня посмотри! Твоя и моя кровь на клинке - в себя возьми!
   Молчание, только прозрачная темнота заполняет всё пространство. Прозрачное молчание, призрачная тьма...
   - Я отдам всё, чем обладаю, всё то, что составляет меня саму. Но не то, что по зароку уже принадлежит им всем, - внезапно говорит она своим сильным и мягким голосом. - Да, это я обещаю. С этим иду к тебе.
   Мне кажется, что на мгновение кровь заливает плащ и течет по лезвию. Но это уходит, прежде я успеваю понять, видел ли я что-нибудь - или это морок.
   А теперь - не молчание, но тишина, звучащая росой в колокольчике цветка, того, что на клобуке, бубенцами, привешенными к парадному поводу кровного жеребца, кольцами его узды. Поскрипывание широких ветвей карагача: на них впервые за много лет набухли весенние почки. Горит костер, расцветают звезды в ночном небе. Это искры огня ложатся на небо сияющими точками, отражаются широкими мазками в облаках. На камне у костра сидят в обнимку двое: хотя по ту сторону света нет для меня красок, я угадываю на ней белое и алое, на нем - точно такое же одеяние, но белое с черным. Вижу его белые волосы, белые глаза с темной полосой у радужки, тонкие губы, точеные черты. И меч Тергату у него на поясе.
   - Ты верна себе, моя кукен, - говорит мужчина. - Защищаешь то, что защищать не требуется, и платишь без запроса.
   - Я всегда имела ото всех и от тебя тоже - всё, что могла пожелать, - отвечает женщина, - кроме тебя самого.
   - А я ровным счетом ничего не стою, - снова говорит он. - И от тебя мне ничего не нужно. Кроме самой тебя, моя кукен, моя светлая госпожа, моя золотая кицунэ. И это идет сверх того, чем ты обладала и обладаешь.
   - Тогда приди и забери, Волчий Пастырь.
   На этом всё кончается. Неземной свет отдаляется и тает, угли очага меркнут, и только наши острейшие вампирские глаза видят, как тяжело выступает из дверного проема Селина: мантия как попало перекинута через руку, волосы в беспорядке, глаза полузакрыты... И попадает - что там, падает! - прямо в объятия Грегора.
   - У тебя же сил не осталось напрочь, - шепотом выговаривает Селине наш чертов Принц.
   - Ага. Прям-таки с копыт валюсь. И вся как есть зеленовато-бледная.
   - Вот что значит - глотать всякую дрянь вместо хорошего питья.
   - Твоя правда, Большой Брат. А подайте-ка мне вкусненького полнокровного человечка, иначе вдрызг рассыплюсь... Да не переживай, это я шутю, то есть шуткую.
   Тем не менее, Селина умудряется выпутаться из одежды почти самостоятельно и даже показывает Ролану и мне, как надо ее сложить.
   - Нашли мою сестру? - спрашивает Махарет.
   - Нашла, получила рекогносцировку, а самое главное - пропуск выправила по всей форме, чтоб никто мешать не посмел. Но это завтра, завтра, леди и джентльмены. Заказать спелео...подземное снаряжение и пройти инструктаж. И отобрать наиболее стойких к пещерному пребыванию. Ибо мы спустимся в самое недро земли.
  

Интерлюдия пятая. Ролан

  
   Во всем, что случилось, - одно утешение: готические романы снятся не одному мне, а и всем прочим. И, похоже, снятся наяву и в твердой памяти.
   Собственно говоря, я так и не уяснил себе, кто из нас что именно видел. Впрочем, как я могу судить, я, которому достаются лишь крошки с чужого стола, который подбирает яркие лоскуты и обрывки чужих грез?
   Сводится всё, по видимости, к тому, что наша Селина во всем своем величии, которое на нее вздели вместе с Большим Магистерским Нарядом... Кстати, он был ее по закону или позаимствован? Ну, в общем, она позволила какому-то совершенно бесплотному созданию удалить себе голову (дежа вю, как говорится) и уже в виде призрака потолковала о чем-то с другим призраком на созданной в одном из "восточных" залов нейтральной территории. А вернувшись, спешно прирастила себе утерянное в лучших традициях Темного Народа. Какое это имеет отношение к проблеме двоякой Священной Сущности, что именно Селина продала и что купила, - не знаю и знать не хочу. Иду, куда меня ведут, во всеоружии моей вампирской брони.
   А поскольку на этот раз мне не особенно есть чего поведать миру, приведу-ка я здесь стихи, что сочинила моя молочная матушка в честь поэтессы великого "серебряного" века, вдохновившись ее строкой, которая звучит так: "Я белый лист перу и чернозем для плуга". Петь их надо было в тяжелом ритме ступального колеса, постепенно его убыстряя:
  

Раба твоей любви - мне сладко повторять,

Сквозь мнимости земли нести твою печать:

Твоя печать на мне - быть не такой, как все.

Твоя печаль во мне - быть не такой, как все:

Тридцатой спицей в царском колесе,

Ступицей, что свою не чует ось.

И, приковавшись цепью к колесу,

Твоей мечты сугубый груз несу:

Вот только воплотить не довелось.

На мне твоя печать, во мне твоя печаль.

Желание - вот цепь, томление - вот связь,

Что не дают мне ни уйти, ни пасть;

Судьба моя влечется колесом.

Удел мой - влечься вслед за колесом,

Бессрочно окольцованной кольцом,

Что на свою ты руку положил.

Железом сплошь оправлено ярмо,

Ударило мне в мозг твое клеймо,

Проникло в сердце пламенем из жил.

Во мне твое клеймо, на мне твое ярмо.

Раба твоей любви - я подниму мятеж:

Смятение мое звучит в тебе, как гром.

Я почка - из своих я вырвалась одежд;

Я чистый, тонкий лист: коснись меня пером!

   Вспомнил я эти песню оттого, что стремление вырваться из защитных и сковавших нас оболочек, пробиться через землю, став живым листом и принять на себя не мертвый оттиск печати, но животворящую запись, - это главное, о чем Селина говорила мне, и то, к чему она сама стремится сквозь всю свою смертную и бессмертную жизнь.
   И знаете, что я вам поведаю? Мне до того ее жаль, что я более не ревную.
  

Глава шестая. Снова Грегор

  
   Утром, когда наши гости чин-чином разошлись по кельям нулевого цикла, где, правда, не было никаких домовин, гробов и саркофагов, но лишь металлические двустворчатые дверцы с фотоэлементом, я в очередной раз проявил свое легендарное нахальство и проник в Селинин роскошный клостер. Не за-ради блуда, а для того, чтобы напоить ее из запястья. Она была в дезабилье и полузабытье, и я лелеял надежду, что меня с моим нескромным предложением не выбьют за пределы кроватного поля.
   - Ну и объясни, что ты такое сотворила? - спросил я, когда моя посестра еще не совсем пришла в себя, а прочие уже как следует впали в транс.
   - С тобой? Ну... станешь лет через сто-двести человеком, который изредка перекидывается в вампира. Для поддержания хорошей формы, - пробормотала она. - Надеюсь, сумеешь выбрать.
   - Да нет, - отмахнулся я от странности этого утверждения. - Во время того страшненького колдовства.
   - А-а. Поставила на кон всё своё мекум порто, понаписала расписок на недостающую сумму и выиграла-таки нечто небольшое, но очень, очень славное.
   - Так кто ты теперь, человек или монстр?
   - И всё это пока тоже, - хмуро отвечала Селина. - Но самое интересное - я теперь богиня. Белая. И какого, простите, фига мне это понадобилось?
  
   Смертные слуги Селины были вышколены отменно: не успели мы проснуться и позавтракать, как на нас обрушилась лавина горных и подземных снастей удивительного облика и с непроизносимыми наименованиями: обвязки, оттяжки, страховочные усы, жумары, кроли, карабины, спальные мешки, крючья, тросы, карманные лесенки, ксеноновые налобные фонарики и большие подвесные фонари, наручные часы, непроницаемые для всего, что только можно вообразить, высокие ботинки-"саломоны" с триконями, куртки из полартекса и нейлона, утепленные мембранные комбинезоны (как и обувь, пропускают всё наружу и ничего вовнутрь, с горловиной по самые уши и молнией от маковки до паха). Высочайшее фирменное качество и абсолютно непостижимый способ применения. Селина поливала нас пятерых ученой терминологией, из которой, излагая вкратце, следовало, что всё надо цеплять ко всему - и покрепче. Пятерых - это потому, что в полусне мы окончательно договорились о составе нашей экспедиции в центр Земли: естественно, Селина как стрелочник и проводник, обе рыжеволосые красавицы как глубоко заинтересованные личности (и без них вообще колдовства не получится), а в качестве противовеса - трое мужчин. Я, Римус и Ролан.
   - Вы не забыли о нашей природе, дорогая Ласка? - не выдержав подобного инструктажа, спросила у нее Джесс.
   Селина смерила ее ироничным взглядом:
   - Высокая госпожа! В полнейшей темноте откажет любое зрение, даже такое необычайное, как наше с вами. Если вы по слепоте и незнанию обстановки похороните всех под камнепадом, выбираться из-под него понадобится суток этак трое. Если вампира сплющит, как лягушку, обрушенным сверху валуном, вновь собрать себя в кучку он сможет лишь через неопределенно долгое время. А индивидуума, застрявшего пробкой в узкой базальтовой расщелине, вполне можно распилить на части виброрезаком и собрать на той стороне, как конструктор, - только он сам, я полагаю, не будет от того в большом восторге. Я стараюсь сэкономить вам время. А если что не так, будем дожидаться, пока мы все не кончим с отличием полугодовые курсы практической спелеологии.
   - Да, вот что еще, - продолжала она через некоторое время, деловито засупонивая Ролана в костюм, состоящий, кажется, из одних веревочек с разнообразными хитрыми замками. - Кто-нибудь представляет, как изменяется вампирский суточный цикл во время подземного пребывания? У людей он, по-моему, тридцать шесть часов. И как воздействует солнечный свет, если наверху добрая полумиля каменной толщи?
   Но ответа, которого, собственно, мы и не знали, она не получила. Ролан был последним, кто оказался не полностью одет, и когда мы - во всем спортивном - воззрились друг на друга, начались взаимные смешки и указывания пальцами. Махарет, которая снова оказалась самой невозмутимой изо всех, пришлось нас урезонивать.
   А потом Селина же прочла нам лекцию. По прибытии на место полагалось двигаться по горизонтальным коридорам легче пера и для этого задействовать даже те мускулы, которые по видимости использовать не нужно. В условно вертикальных - не переходить в свободный полет, а идти врастопырку. Не пересекать подземные потоки по воздуху, если можно пройти вброд. Не использовать натуральную флуоресценцию глаз вместо фонарика. Не получать царапин и не оставлять волос: старый фильм "Гаттака" видели? (Не очень для меня понятно. Можно подумать, в глубине земли нас поджидают агенты противника.) И не издавать воплей, в том числе восторженных.
   - Там карстовые пещеры, промытые в чистом мраморе,- пояснила Селина. - В эстетике прямо купаться будем!
   С тем мы и отбыли. Почему в полной экипировке, понятно: дыра в земле оказалась всего в получасе лёта. И в семи километрах пешего хода по кривой дорожке. Несколько удивила закрепленная в глубине лаза фасонная круглая решетка с замками по всему периметру: проем и без того скрывали буйные кусты. Ну, замки нам не преграда, и вскоре мы ползли на животе единой связкой, отталкиваясь от каменистой грязи локтями и коленями, - то вниз, то вверх головой, чувствуя себя попеременно свинцовой болванкой и воздушным шариком. Шли в таком порядке: впереди Селина, за ней я, затем Джесс и Махарет, Ролан и замыкающим - Римус.
   Насчет свободного полета - то было сугубым юмором, зато "условная вертикаль" оказалась суровой прозой.
   - Как тут люди выдерживают? - спросила Джесс мысленно.
   - Откуда мне знать? Может, и не выдерживают вовсе, - раздраженно передал я назад.
   - А решетка?
   - Защита от дурака. Какой-то смертный сунулся, и остались от него хладные кости, - прошипел я вслух.
   - Моя сестра ведь тут не проходила, - спросила Махарет нашу головную.
   - Ох, ну конечно! - повернулась та. Лицо у нее оказалось порядком вымазано. - Ее личный Дар Очарования такой мощный и такой спонтанный, что многоярусная и бодрая компания, через которую она пробилась, отреагировала на ее проход лишь через два часа с гаком.
   Романтики и эстетства не обнаружено было и на дне главной пещеры, куда мы в конце концов попали. Два самых мощных наших фонаря освещали мрачный зал, лучи их, скрещиваясь, терялись в вышине. Под ногами преизрядно хлюпало, так что хотя бы насчет купанья Селина не соврала.
   - Мрачновато, высоко и пусто, - слегка поморщился Римус. - Селина, милая, ты уверена?
   - Да включите свое ночное зрение, мосье и месдамс, - предложила она всем. - Насчет видения сводов не поручусь, но там вдали за рекой...
   - Врата Мории, - торжественно произнес Ролан.
   - Ты что читал - Рериха или Толкиена? - спросил я. - А то и вовсе посмотрел хоббитанский фильм в домашнем кинотеатре?
   Но он был прав. На другом берегу озера неясно белели огромные колонны с мощной базой, расширяющиеся кверху, подобно сомкнувшимся клыкам доисторического зверя. Никакие створы невозможно было навесить на этот циклопический портал.
   - Нам туда, - кивнула Селина. - Можно пешком: вода здесь мелкая, и с прошлого раза никаких осьминогов в ней не завелось.
   Только вот мы внезапно почуяли характерный озноб, тупость во всех членах и неотвязную дремоту - предвестие дневного сна. Кое-как пролетели над водой, кучей рухнули на ближайшее сухое место - и конкретно вырубились.
  

Интерлюдия шестая. Ролан

  
   Я поймал чье-то видение: может быть, снова Грегора, но скорее всего, отражение моего собственного, преломленное в зеркалах чужих снов. Хмурый лес с высоченными стволами, которые внизу опираются на контрфорсы, как в храме. Лесная готика сводов. Могучие нервюры ветвей - оттуда полуденное солнце свешивает полотнища прозрачных боевых стягов. Шелестящий ковер листвы на земле. Среди него на поваленной колонне одного из стволов - Селина и Махарет, обе в камуфляже и обе величавые.
   - Я бы могла раздать всю себя этому лесу, - говорит Селина. - На большее меня не хватит, а на меньшее не соглашусь.
   - Так, значит, наш отважный римлянин покушался обратить в единый миг целую толпу народа, - с веселым изумлением отвечает Махарет.
   - Да, - отвечает Селина, - меня в конце концов образовалось много, как всякого хорошего человека. Такое уж тут время, в нашем Священном Динане. Всё множит, преумножает и приумножает.
   - Ваш Динан - чистая фикция. Я еще думала, как могут в одном реальном плане соединиться холодное оружие и компьютер.
   - Не скажите: а Япония?
   - И то правда, - смеется Махарет. Она совсем другая, чем та, что спит рядом со мной, - нет в ней никакой тревоги, и гордости тоже почти нет.
   - В этом сочетании возможного и невозможного - опасность и непредсказуемость тех игр, что играет с нами Время. Его мозаичный узор мы читаем от камня к камню вместо того, чтобы узреть с вышины. Там, куда мы с вами идем, узор закручен в изрядно спутанный клубок - этого приходится остерегаться особо. И подвергая вас теперь мнимой, символической опасности, я оберегаю от настоящей, связанной с обитателями перепутанного времени, абсурдного пространства. Ведь нас не хоронят в тех саркофагах, которые мы увидим завтра: но обращают в пепел и сыплют в воду подземных рек, отдают сыпучей земле горных склонов, чтобы мы стали едино со всем ближним миром и так же легко изменялись, как он. В гробницах же и рядом с ними держат запечатленную память: любимые книги, почетное оружие и инструмент, одеяния... Это наши маяки. Порталы. Мы приходим на зов по нити наших привязанностей.
   - Кто это - мы?
   - Магистры и легены. Правители и ученые. Странники. И Дети, Играющие Во Всех Временах.
   - Так значит, ты и есть такое дитя? Гений этого места?
   - Какого места: пещеры? Лэна? Динана? - Селина тоже смеется.- Не претендую нисколько.
   - Ну, наш охранитель от неведомых древних призраков. Сил и Властей.
   - Вроде того. Вы не представляете себе, какая тут иногда собирается разнообразная кампания! Не такая, бывает, и добрая.
   - И в каком обществе может проснуться моя Мехарет...
  

Глава седьмая. Снова Римус

  
   Зал, открывшийся нам за вратами... Невозможно описать словом это зрелище. Теряющийся в тумане свод: глыбы мрамора, застывшие в виде потеков, разводов, клыков; медузы, что составляют незримо движущуюся гору; занавеси, откинутые нездешним ветром; струны арфы, на которой он некогда играл; резные канделябры в два человеческих роста; коконы блистающей паутины, свисающие из пустоты. Театр подземелья. Сад неведомых богов. Всё исполнено внутренней меры и гармонии - и несоразмерно ни с кем из живущих.
   И еще на стенах, как раз посередине, - цепи ниш, белые на коричневом. Отсюда, снизу, ниши похожи на изъязвления в выступающих лентах твердой породы.
   - Большой церемониальный зал, - объясняет наша гидесса. - Там, наверху, крипты.
   От восторга мы едва помним, зачем сюда явились; кроме, естественно, Махарет. Но и у нее в глазах едва ли не благоговение.
   Пол здесь отполирован, вытерт шествием веков; быть может, тысячелетий.
   В самом низу тоже редкие низкие арки, грубо отделанные и почти сливающиеся с фоном основной породы. Каждая ведет на свой ярус кенотафов - там, дальше, лестница с широкими и пологими ступенями. Мы поднимаемся.
   - Вся беда, что здесь их сотни. Тысячи на разных горизонтах с различными входами, - тихо говорит Селина, приклонясь к Махарет, словно та не в состоянии услышать. - И я... не знаю, какой из этих гробов - мой.
   Махарет ничуть не удивляется, зато в душе изумляюсь я.
   - Я могу показать те галереи, которые занимали в последнюю очередь, но я не слышу... Я не владею половиной вашего общего сердца, Повелительница. Слушай сама! - говорит ей Селина.
   И вот мы идем по ступеням, с одной стороны которых обведенные внутри белым арочные своды, с другой - сходно отделанные проемы, ведущие каждый к своей гробнице. Человеческие руки не столько украсили, сколько подчеркнули уже созданное природой, не навязывая ей своих замыслов. Внутри находятся совсем простые параллелепипеды с плотно пригнанной крышкой без видимой щели. Скамьи или лари. Росписи или орнаменты.
   - Слушай, - повторяет Селина. - Я тоже... Там осталось нечто от меня, хотя бы и на волос.
   - Вот оно, - Махарет и она сама одновременно стали в проеме, и уже все мы услыхали мощное, сонное биение вампирского сердца.
   Здесь казалось чище, чем в других отсеках, и немного теплее. Скамьи и сундуки были сделаны не из обычного известняка, а из дерева, впрочем, по виду подобного самому твердому камню.
   - Вот, - чуть усмехнулась Селина, дотрагиваясь до гладкой крышки саркофага. - То, что вы от меня потребовали, сделано. Если у кого имеются сомнения, что перед нами пропавшая сестра, носительница Священной Сущности и Царица Проклятых, пусть открывает крышку сам. Или берет мои слова на веру. Нет желающих? Тогда усядемся вокруг и подумаем, что мы хотим сделать дальше.
   - Поднять ее? - спросил Грегор. - Не думаю, что кто-либо на свете сумеет это сделать.
   - Лучше оставить ее во сне, пока она не изменит решение, - предложил я. - И наведываться время от времени, как некогда делал я. Ведь Мехарет - законная преемница Акаши, которую я охранял многие столетия подряд, и теперь в полной мере сама стала Той, Кого Должно Оберегать.
   - О мой Создатель, - Селина набрала в грудь воздуху, чтобы вздох вышел поглубже. - Ты не представляешь себе, насколько здесь людное место. И насколько...прости за остроту...призрачное. Нет, если без мистики. Сюда же то и дело являются всякие торжественные делегации смертных.
   - Здесь имеется еще хотя бы один вход, - сказала Джесс, - которым Мехарет сюда пришла.
   - Вход? Да их множество, и некоторые ...м-м.. весьма своеобразны. Строго говоря, их столько, сколько арок на всех горизонтах. И кто только сюда не заглядывает!
   - Но они не смогут отодвинуть крышку, если сестра сама не захочет, - добавила Махарет.
   - Кто - "они"? Они - это те, кто сотворил зал, аркады и кенотафы, закрыв их от постороннего вторжения. Те, кто позволил нам войти, - подытожила Селина. - Думайте!
   Потом она подошла к Махарет и поклонилась:
   - Ты убедилась, Повелительница, что я знаю, где. Поверь мне еще раз: в том, что я знаю - как.
   Махарет кивнула, не совсем охотно.
   Тогда Селина сняла и бросила на пол всё, кроме комбинезона и обуви, которая отчего-то показалась нам средневековой. Выпрямилась, черная, гибкая, повелительная, с распущенной косой. Встала в проеме, лицом ко всем нам, сидящим в ряд на скамьях, позвала:
   - Мехарет! Мехарет! Мехарет! Ты наступила на мое сердце!
   - Мехарет! Мехарет! Мехарет! Ты купаешься в моем пепле!
   - Мехарет! Мехарет! Мехарет! Тебе не мешают мои скрепы и узы?
   Крышка чуть пошевельнулась и приподнялась - шов, который рассекал базальтовый монолит, оказался ровно посредине. Мне показалось, что глыба парит на струе теплого воздуха, слегка покачиваясь.
   Наверное, все мы шестеро инстинктивно соединили свои Мысленные Дары, чтобы помочь: во всяком случае, у меня до предела напряглись жилы на висках.
   Саркофаг разломился пополам, верхняя часть плавно опустилась рядом.
   Краем глаза я увидел охапку светло-рыжих волос, такую изобильную, будто она продолжала расти уже после Даяния Темной Крови - или в нынешнем сне.
   Мехарет поднималась из гроба - спокойно, мерно, медлительно. Слепо оглянулась по сторонам, будто ее транс всё еще продолжался и она не узнавала никого из нас. Да и мы тоже, пожалуй, едва ее узнали: волосы отросли так, что закрывали не одну спину, а и колени, кожа стала розоватой (кровь с молоком, вспомнил я принятую на родине Ролана похвалу), глаза сияли, как весенняя трава, а не прежний голубоватый изумруд, осанка стала совсем девичьей.
   - Что ж ты стала неподвижно, краса моя? Иди ко мне, - поманила ее Селина. - Иди. Пей от меня, сколько сможешь.
   Эти слова были как будто выписаны на стене огненными буквами. Господи! Я вспомнил мою прекрасную и желанную врагиню Эвдоксию и ее опрометчивое желание принести себя в жертву прежней Царице Проклятых...Ее ужасную смерть...
   Селина взялась рукой за "язычок" молнии и потянула его вниз, открывая высокую шею, длинные ключицы фехтовальщика. Мехарет так же плавно перешагнула через борт саркофага и ступила на пол.
   - Ну же, поторопись, - снова заговорила Селина, - и пей. Забирай все мои имена.
   Она простерла руки навстречу, и Царица мгновенно очутилась в этом объятии, приникла к обнаженной груди. Женщины опустились наземь, как влюбленные, и рыжеватые волосы почти исчезли под золотыми. Мы услышали двойное биение двух невероятно сильных сердец; два лэнских колокола с подголосками.
   Я вскочил, ринулся, но мои руки стиснули с обоих сторон - пожатьем каменной десницы. Махарет и Принц.
   - Твоя сестра ее убьет...убивает!
   - Разве не в этом суть данных ею обещаний? - холодно спросила Махарет.
   - Спокойно, Римус, Селина знает, что делает. Они обе знают, - ответил мне Грегор.
   Тем временем облики обеих женщин претерпевали изменения: краски Селины становились бледнее, Мехарет - ярче. Даже волосы участвовали в превращении: на наших глазах Селина стремительно седела. Даже ткань длинного прямого платья Мехарет: его гранатовый цвет стал густым и переливчатым, словно живой пурпур.
   Наконец, обе поднялись и стали рядом, не размыкая рук. Вечно юная земная богиня - и старуха. Мало было седины: резкие сухие морщины рассекли лоб, как ножом, прорезали щеки, спустились от носа, ставшего похожим на ястребиный клюв, клещами охватили бледногубый узкий рот. Выцвели брови, набрякли веки, отчего в их разрезе проявилось нечто азиатское. Одни глаза оставались яростно, неукротимо юными, их синева была взята от неба перед самым рассветом. Нет, Селина была не старой. Она была... Древней. Селена, богиня Луны - это имя ей пристало теперь, ибо она была ныне как тонкий прямой клинок, вынутый из пышно украшенных ножен тела. И таков же был ее новый - и прежний - голос. Серебро и сталь, кровь и огонь.
   Древняя подвела Мехарет к обеим рыжеволосым женщинам.
   - Джесс, покажитесь ей ближе, прошу... Хорошо! А теперь, взявшая мои имена, отдай этой госпоже ее собственное. Ну, говори же! Твой язык не затерялся тогда в песке, он по-прежнему часть тебя. Смелее!
   - А...Ар-рианрод, - пролепетала чуть слышно Мехарет.
   Девушка всплеснула руками.
   - Ты права, - кивнула Древняя. - Арианрод - Серебряное Колесо. Девственная мать. Принимаешь ли ты свое новое имя и то, что с ним связано? Скажи "да", непременно скажи "да".
   - Да, принимаю, - прошептала Джесс.
   - Теперь она, - костистая рука уперлась в грудь Махарет. - Кто она?
   - Блодайвет.
   - Верно. Быть ей сплетенной из цветущих ветвей и плодов, что на них произросли, стать ей прекрасной супругой многих сильных мужей, исполненной благого коварства. Ты берешь эти титулы?
   - Беру, - ответила Махарет. - И благодарю.
   - Прекрасно, поистине прекрасно. И вот последнее. Кто ты есть сама?
   Мехарет обернулась к Древней, лицо ее исказилось, как в плаче, и я отчего-то подумал: по-прежнему ли красны ее слезы? Ведь она так давно не нуждалась в крови, хотя теперь получила ее с избытком.
   - Я... Кто - я?
   Мехарет отняла руку у Древней и положила ее себе на грудь.
   - Угадай загадку, милая моя красота, - усмехнулась Древняя. - Освободи меня, наконец.
   - Я Моравит, Старуха. Смерть-в-Жизни и Жизнь-в-Смерти.
   - Ага! - воскликнула Древняя. - Моя взяла, моя!
   Мехарет почти с рыданием оттолкнула ее и бросилась на шею сестре.
   - Ну вот, вас теперь законная тройка. Тринити. Тримурти. Триада, - заключила Селена - нет, все-таки Селина. Теперь это была просто старая женщина, потерявшая всё, кроме возможности смеяться над жизнью и собою самой. - Живите дружно, несите свою ношу с готовностью и не ссорьтесь. Ради этого я всё отдала: и мою вампирскую суть, и божескую, и даже почти всё то, что осталось от человечьей. Все нити судеб - радуйся, пряха! Все искорки и блики света. Даже - в каком-то будущем смысле - глаза Торну подарила, хоть они скорее тебе пристали, Мать Великого Семейства.
   Тут я высвободился из хватки Грегора и подошел к моей дочери.
   - Разреши, я снова дам тебе Кровь. Я ведь точно знаю, что оттого не умру.
   - И от меня возьми, - сказала Махарет; она так и застыла в сестринских объятиях, словно боясь малейшим шевелением разрушить чары. - Я думаю, никто из нас тебе в этом не откажет.
   - Ребята, у вас что, крыша малость отъехала? - спросила Селина с прежней своей задиристой интонацией. - Да вы поглядите на меня - было б из чего консервы делать! И не беспокойтесь обо мне, в самом деле: я свою нынешнюю игру назубок выучила, и ей пока еще не конец.
   - Давай, Грегор, лучше этот ларчик закроем, - деловито предложил Ролан. - Пока наши отцы и матери спорят. Нужно ведь и маскировку соблюдать.
   Мы, трое мужей, только что приподняли крышку Мысленным Даром и готовились навесить ее на место, как я увидел, что внизу блеснула искра.
   Не успел я сообщить о том, как Грегор, рискуя целостью пальцев и, кажется, умной своей головы, нырнул под самую тяжесть и извлек со дна крошечный золотой веер.
   - Вот она, моя потеря! - торжествующе воскликнул он. - Я, когда брал Большой Наряд Селины, слыхал звон, да его не понял.
   То было - клянусь! - утерянное третье звено ее волосного украшения. Над узкой пластиной с петлями, куда надлежало продеть "рога", сидела на задних лапах чудесно изображенная лиса, распушившая все свои девять хвостов. Лисица-оборотень японских легенд.
   - Золотая кицунэ, - произнес он завороженно. - И впрямь - "скрепы и путы".
   - Узы, - поправила старуха. - Надо же, под ними я имела в виду мой личный гроб. Ну, тот, где похоронили вещи, в которых одна из меня померла.
   - Что ты...вы... говоришь, милая? - несвязно спросил я.
   - Помните, папа Римус, о чем я предупреждала? Что у меня много жизней, и каждый раз, когда вы выпьете следующую, очередное сердце будет стоять на страже. Вот только все жизни и все имена мои скончались, осталось одно это.
   - Если не совокупный Темный Дар, то что еще я могу подарить тебе? - спросила Махарет, которая все это время была погружена в раздумье.
   - Какое имя, интересно, - в одно время с ее словами подумал Грегор. - Наверное, не полагается называть ее Селиной, как и прежде?
   - Да нет, почему? - возразила она, - Истинное имя - штука тайная, спрятанная от сглазу. Кстати, Махарет и все-все: я ведь не пытаюсь вас перекрестить, это несерьезно. Только размечаю новое распределение ролей.
   - Ты ответишь мне, наконец? - настаивала Махарет. - Не годится мне быть в долгу.
   - Тогда вот что, - старая женщина протянула ей нашу находку. - Отыщи ей нового хозяина или хозяйку. Я, по правде говоря, думала для того отнять камею у Принца - но это было бы злое дело. Он счастливо избег такой участи своими стараниями.
   - Как же мне искать?
   - Не знаю, да и подсказывать было бы неинтересно. А смысл в ней есть, в этой лисичке. Только найти его нужно так, чтобы он стал твоим личным, а не "смыслом вообще". Бери!
   Махарет прицепила лисицу к вороту.
   - Благодарю тебя снова.
   - Не за что, вот увидишь. Плату с вас троих ведь не мне брать пристало.
   - А теперь мы пойдем наверх, - распорядилась Селина. - Тот путь, что был нам раньше заказан, теперь наш по праву.
   Она подобрала свою куртку.
   - Всё специфическое снимайте и бросайте - уж найдется кому подобрать. Больше пещер в нашей жизни авось не будет. Мы идем в гости к Большому Расколотому Зеркалу.
  

Интерлюдия седьмая. Ролан

  
   Благополучно завершилось наше приключение или нет? Кто скажет! Римус и Грегор пьют вино, мне же по справедливости достается горький осадок на дне бутыли или бокала: это один из признаков, что и весь напиток может быть отравлен.
   Я понемногу превращаюсь в Кассандру - безошибочно угадываю то, чему надлежит произойти, но никого не могу заставить себя слушать. Вообще не могу говорить.
   Еще одно видение - в конце Ночи из Ночей, когда мы готовились к походу в Зал Церемоний. Почему-то я не придал ему особого значения, решив, что это усложненное повторение уже пройденного.
   ...Я, по-прежнему смертный мальчик, стою рядом с Теми, Которых Следует Оберегать моему Мастеру Римусу, но с обратной стороны: Акаша находится справа от Энкила (и по правую же мою руку), а не слева, как должно быть по древнеегипетскому канону, изображающему супругов. К тому же они развернуты лицом друг к другу, будто готовясь к единоборству. И какие они огромные, в два раза больше смертных! Ноги их купаются в воде.
   Над поверхностью озера вдруг появляются широкие круглые листья со слегка зазубренным краем, бутоны: царственный лотос готовится к своему вечернему цветению, голубой лотос - древний символ Ночного Народа. Один цветок, особенно крупный, медленно распускается, похожий на пышную звезду. Но вот чудо! Из самой сердцевины встает крошечная живая девочка из сказки Ганса-Христиана, тонкая, как пестик, золотистая, точно зрелый початок маиса, ибо светлые волосы окутывают всю ее наготу. И она растет, возвышаясь над своим ложем, - растет и оформляется в невиданную и лучезарную красавицу, по сравнению с которой Священная Чета кажется застывшим мертвым камнем, потерявшим всякий внутренний свет. Святая Аньес. Оживший речной жемчуг. Венера, рожденная из раковины. "Это последняя картина моего любимого художника, - говорит некто за моей спиной голосом Мастера. - Больше он не писал ничего подобного до самой смерти".
   Светлая Дева начинает свое движение вперед: шаги ее почти не пригибают листов, не колышут поверхности вод, настолько они легки. Как бы стараясь удержать равновесие, она расставляет руки так, что почти касается ладонями Родоначальников. И тут я догадываюсь, что идет она ко мне самому.
   - Они ее раздавят. Оберегаемые убьют Деву, Мастер! - кричу я беззвучно.
   И понимаю, что именно того она и добивается.
  
  

Глава восьмая. Снова Грегор

  
   Из мифа мы прямиком попали в сугубую современность - и даже более. В проеме одного из выходов (хитрая дверь с кремальерой и чем-то вроде рулевого колеса) нам открылся широкий коридор, отделанный в стиле шикарной подземной конторы типа Пентагона, как я это понимал: матовые лампионы, стальные щиты от пола до потолка, заклепки на всех прочих местах, накачанные дяди в форме наподобие нашей и со стрелялками наперевес. Никаких прикинутых вудуистов, конечно. Однако по мере продвижения и, очевидно, пробуждения местных обитателей (ночами они, что ли, оживают?) местность всё более напоминала Рио во время карнавала или мой подопечный город в самый канун Великого Поста. Молодые люди в качественном твиде и однотонных галстуках и с красной феской на голове. Девицы в расшитых тебетеях, синих бархатных платьях до полу и серебряных цепях на груди. Парни от четырнадцати до девяноста в фирменных голубых портках и футболках с хулиганскими надписями. Самураи в штанах-хакама и куртках с широкими плечами, их подружки в белой форме для айкидо. Дама в вечернем платье, до того черном и маленьком, что ее самой, белой и прелестно сформованной, казалось что-то уж очень много. Стандартные бизнес-леди и бизнес-джентльмены в униформе, попадавшиеся не так редко, светились на этом фоне, как солнышко сквозь набрякшие грозовые тучи. Чинности и благопристойности тоже было хоть отбавляй. Из полуоткрытой двери нам под ноги выкатилась пара каратэистов, встала, поклонилась в пояс:
   - Мы слегка увлеклись, высокая ина Карди.
   И быстро-быстро укатила назад.
   На этом фоне мы никак не вызывали ажиотажа. Разумеется, я не вполне отошел от своей давней смуглоты, наши дамы умели поддерживать ее краткими вылазками на солнце, Ролан казался напудренным по некой экзотической моде, а Римус...
   На одном из перекрестков, где большой коридор пересекался с малым, нас приветствовал красавец смертный: высок и строен, абсолютно белые кудри овевают розовато-бледное лицо, глаза скрыты за дорогими черными солнцезащитными очками, губы нежны, ногти слегка подкрашены бежевым.
   - Вот за такого Селина меня и приняла, - мысленно сказал нам Римус. - Верно, дорогая моя? Это же альбинос.
   - Не это, но именно это, - вдруг произнесла Мехарет невнятно. - Здесь и не здесь.
   - Понятно, - сказала ей Селина. - Ты со своей вековечной вампирской жадностью выпила лет этак тридцать моей смертной жизни. Но не беда: я их все прожила на большой скорости, пока они в тебя вливались. Сейчас мне девяносто, но я здорова, как мореная дубовая коряга, и твердо решила разменять всю положенную мне сотняжку. Нет, правда: до сих пор у меня уже на семидесяти годах батарейки сдыхали. А что до вас всех, то швейцарские золотые счета растут, как дрожжевое тесто, шикарные тачки стоят по горло в смазке и в качестве антикварных стоят нынче прямо бешеную кучу бабла, особняки застрахованы и законсервированы так плотно, что и пыль не проникнет, не то что всякое ворье. Наши компьютеризованные и прочие детки постарались: я же свое дневное время не на одну покупку снаряжения потратила, а и на контакты.
   - Мокша, - панически подумал я ей одной. Селина как-то очень светло на меня посмотрела:
   - О, Мокша прожил слегка меланхолическую, но достойную жизнь. Два десятка жен, в том числе и его собственные правнучки - для сохранения чистоты генома. Сотни отменных потомков. Зачинатель великого рода. Сорок пять с лишком лет, разумеется, рекордный возраст для собаки, но его опекунам удается это скрывать.
   - Так он что, жив?
   - Конечно, я же говорю. А почему - догадайтесь с трех раз.
   Ну да, наша долголетняя кровь. Вот не ожидал!
   _ Мехарет, - продолжала беседу Селина, - ты ведь, должно быть, через Медицинский Уровень сюда проникла. Или Публичный, он рядом. Самые незащищенные, там и запоров не ставят, одна охрана.
   Та кивнула:
   - Врачи.
   - Тогда отдадимся в руки медиков. Пропуска добудем, то, се. Это на лифте вверх.
   При упоминании медиков я вспомнил о моем милом нейрохирурге и ужаснулся: как же я пса поставил впереди человека. Впрочем, она была жива, не так уж и постарела - это я интуитивно почувствовал в тот миг, когда о том спросил, - горюет, но созревает в своем решении, и теперь я смогу повернуть вспять ее возраст, отдалить от нее зло, дать ей... невероятное.
   Мы ехали быстро по человеческим меркам - лифт оказался скоростной - и тем не менее затратили немало времени, отчего я заключил, что мы и вправду возвращаемся из далеких глубин.
   Это коридор был еще шире, еще светлее и неплохо обустроен: ничем казенным даже не пахло, устрашающая медтехника была упрятана с глаз долой.
   - Хорта мне!- патетически воскликнула Селина, едва мы выгрузились где-то посередине этажа и она сумела поймать какого-то юнца из местных. - Только не врите, что оперирует. Стоять под прожектором или над прозектором - силенка уж не та, и давно. Ах, ест? Да сколько же можно! Как ни приду, всё одно и то же. Должно быть, подбирает последки удавшихся операций. Страшно подумать, что тут происходит после творческих неудач.
   За самой импозантной из дверей (ее отмечала непонятная мне закорючка) зашевелились, из щели выклубился невероятно аппетитный запах: соя с овощами, но в какой-то особенной приправе. Вслед за духом еды в щелку наполовину проник хрупкий, тощенький старикан. Вот он-то явно уже разменял упомянутую "сотняжку" и перешел в следующий за ней миллениум.
   - О. Карди! - воскликнул он с подъемом. - Сколько лет, сколько зим! И, вижу, в хорошей компании.
   - Зато ты один, не считая тушёного кролика а-ля гатто.
   - Обижаешь. Вегетарьянец я.
   - Что неудивительно при роде твоих занятий, хотя только что я сама подвергла это сомнению.
   - Да вы проходите, - старикан галантно отодвинулся, пропуская нас в помещение. - Располагайтесь в креслах.
   Кресла были что надо: антикварный утрехтский бархат из коричневой шерсти, капковая обивка, форма из тех, что ныне именуют эргономичными. И ровно по числу прибывших. Сам Хорт разместился на причудливом седалище, безусловно предназначенном для сохранения осанки - и строго лишь для этого. Он определенно наслаждался зрелищем дамской прелести, размноженной в трех экземплярах.
   - Это всё мои друзья, Хорт. Не сверли глазом, не трогай и сам не испускай призывных ароматов.
   - О-о. Есть-пить будете?
   - Литр кумыса и семь чашек. Они не захотят, так я одна выдую.
   Очаровательная сестра милосердия в плотной косынке, закрывающей волосы, - должно быть, помощница на упомянутых операциях - кивнула в ответ на приказ и ушла из комнаты.
   - Я ведь к тебе с просьбой. Нужно шесть карт на выход. Время - как им будет удобно. Имена и диагнозы на твое усмотрение. Надеюсь на изобретательность в подходе.
   Он замялся.
   - Мне открыть перстень? - Взгляд и голос стали... ну, как индийский булат. Серые и острые.
   Хорт кивнул.
   - Сделаем, не разговор. Жаль, что так быстро.
   - А пока делаете, выйди сам и проследи, чтобы нам не помешали.
   Когда он вынес свое тонкое тело наружу, Селина быстро проговорила на языке мыслей - да, она овладела им, и еще как!
   "Я здесь останусь. Поэтому давайте расставлять точки над всеми i, а также другими гласными. Время здесь иное, чем во всем надземном мире. Причина и следствие нередко меняются местами. Вот Мехарет заняла мой саркофаг исключительно по той причине, что мне понадобилось для поиска освободить его от находившегося там в другой реальности моего костюма. Этот саркофаг и оказался единственно пустым изо всех - не считая лисьей фигурки. Но Грегор именно для того ее и обронил, чтобы возникла причина для Мехарет - встать из гроба навстречу нам. Но сейчас важны не абстрактные, а очень конкретные материи".
   "Куда мы выйдем. В ночь или в день", - подтвердила Махарет.
   "Именно. И тут я ничем не могу помочь. Когда мы там, у ворот, заснули, наверху был поздний вечер, так что вообще полная неопределенность. Однако вы три очень сильны, а тут и надо лишь поискать в мозгу охранников, какое время суток наружи. Внутренним-то жильцам всё равно, они на свой собственный лад живут месяцами".
   "Три. А не трое. Как же мужчины?"
   "Пока они будут со мной".
   "И ради такой малости вы играете с нами в секреты?"
   "Нет, не ради того. Для того, чтобы безопасно выйти, я сейчас использую ту самую неуемную жажду Мехарет. Тридцать лет назад она чересчур наследила, а я не была столь уж влиятельна. Неужели вы полагаете, что из-за нас семерых время сдвинулось по всей планете Земля? Стоит вам выбраться отсюда, и вы попадете в привычное вам обиталище, а кусок времени, что был нарочито создан, схлопнется. То же произойдет и с мужчинами - во второй раз".
   Я тихо рассмеялся вслух. Моя Ройан по-прежнему молода и прекраснее всех, мы будем снова дружить домами. Стоит, пожалуй, ее сводить на этот самый Медицинский Уровень, раз он такой несекретный. А что до моего дорогого собакевича - предсказание ему выпало недурное, надо постараться и его исполнить как следует.
   "Я поняла. Эти удивительные игры со временем вы ведете тайно от своих коллег. И рискуете?"
   "Можно и так сказать".
   Как раз в это мгновение в дверь стукнули костяшками пальцев.
   - Что там?
   - Пропуска. И кумыс. Всё как заказывали.
   - И у меня всё, - Селина открыла дверь и впустила Хорта. За ним следовала юная медичка, неся на серебряном подносе большую плоскую кожаную флягу с перехватом на талии, окруженную пиалками той же работы.
   - Так, сначала дело, потом развлечения.
   Она бегло просмотрела пластиковые квадраты.
   - Хм, и фото имеется. Забавно, что даже не одно на всех дам, а разные. Ловкачи, однако! И диагноз. "Острая свето- и солнцебоязнь". Берите каждый свое.
   Селина рассовала бумаги по кармашкам наших комбинезонов, документ Мехарет отдала в руки Джесс.
   - Прощайте и не поминайте лихом.
   Всё же на самом пороге Махарет спросила:
   "А что там насчет цветущих цепей?"
   Старая женщина рассмеялась и ответила всем и вслух:
   - Дороги в мое "я" открываются только любви. Той, что не хитрит и не ищет своего. Вот и вся премудрость!
   Когда наша новая Триада отбыла, Селина ринулась к фляге, откупорила и понюхала.
   - Почему-то здесь производят лучший кумыс во всем Динане. Ну, конечно, поят кобылиц и запаривают овес подогретой водой с горного ледника, на сено пускают отборные травы со здешних альпийских лугов, а сами лошади берутся из семей, прославленных высокими удоями. Но и это полностью не объясняет чуда. Распивать сии нектар и амброзию в одном флаконе следует с торжественностью, к которой хирургическая атмосфера не располагает. Вот что: пойдем ко мне. Только туда снова надо спускаться.
   Селина ухватила кувшин поперек горла, сгребла пиалы в другую руку и снова повела нас к лифту.
   Что-то еще должно случиться...
  

Интерлюдия восьмая, Римус продолжает

  
   Беда всякого потворничества: стоило мне только начать воспоминания о своих грезах - и они завладевают мной уже наяву. На ходу. В закрытой кабине здешнего высотного подъемника. И что самое загадочное, в том времени, которое было вначале, ничего подобного не было вовсе, моя история заканчивалась вместе со стуком по крышке гроба. Но как говорится в любимой пословице Ролана, увяз коготок - всей птичке пропасть. Дракону, наверное, тоже.
   ...Глазами стоящего рядом со мной Ролана - или, скорее, Грегора? - я вижу трех смазливых юных кровопийц нового замеса, что возвращаются с ночного дежурства в онкологической клинике: ненормально легких на ногу, слегка хмельных. Мои друзья мне объясняли, что для блокировки нашего первородного проклятия динанцы используют то же специфическое средство, каким отучают своих смертных сограждан от наркотика и заодно тренируют солдатиков Зеркального Братства, чтобы не кололись на допросах третьей степени. Эта дьявольская выдумка меняет местами "ломку" и "кайф", причем "ломка" страшнейшая, зато и "кайфа" выходит очень много.
   И вот наша удалая тройка, двое юнцов и одна девушка, набредя случайно на заброшенную баскетбольную площадку, решает от вящего облегчения перекинуться в мячик. Другой вопрос, откуда они его достали, но мое видение именно на этом дает логический сбой.
   И тут я снова вижу перед собой тускло-желтую равнину, где курчавятся плодовые деревья и маисовые поля, где неподвижно застыли стада маленьких верблюдов и овец, а люди в пестротканых накидках и круглых шляпах так же недвижимо выпасают скот и блюдут сады и злаки. А прямо передо мной, отчасти перекрывая эту картину, две команды древних бойцов-майя разыгрывают священную игру в литой каучуковый мяч. По правилам, его надо загнать в кольцо, не касаясь пальцами рук, и вот юркие смуглые тела принимают самые невероятные позы, причудливо изгибаются в попытке направить тяжелого летуна поближе к цели.
   Проигрыш - смерть, выигравший получает от зрителей всё, что они способны дать, понимаю я. Когда-то я читал об подобном состязании в честь какого-то из зловещих древних богов.
   Вот одному из бойцов, наконец, удается забросить мяч в высоко закрепленное в каменной стене горизонтальное кольцо. И - удивительное дело! Мяч пролетает через кольцо снизу вверх и исчезает, а в игре появляется новый округлый снаряд.
   Так происходит еще и еще раз, пока я не замечаю некой пугающей странности: на каждом мяче изображено лицо, спокойное и просветленное, как лик буддийского монаха. У людей, напротив, вместо лиц как бы пустые маски.
   Чья-то мягкая и прохладная рука крепко обхватывает меня за плечи, не давая повернуть голову назад.
   - Это одни и те же игроки. Они возвращаются всё более умудренными, - успокоительно говорит мне знакомый голос. - Внизу только тела. Рано или поздно мяч попадет куда ему нужно, но в принципе игра будет длиться до конца времен.
   - Эта игра состоит в том, чтобы, не задумываясь, отдать - и не надеяться на возврат, - догадываюсь я.
   - Да, ты можешь получить дар лишь тогда, когда отречешься от всего вообще, даже от надежды, последнего, что осталось на дне ларца, когда захлопнулась крышка, - отвечает голос.
   - "Можешь получить" - но не "получаешь непременно"?
   - Да, отец мой в Крови. Знаешь, ад, я думаю, был создан вовсе не в наказание, а чтобы придать остроту игре, - знакомо смеются за моей спиной.
   - Железно гарантированное блаженство - какая скука, о Создатель! Ждать обоюдности пылких чувств - какая проза!
   - А что будет в конце всех времен?
   - Интересней не знать, чем знать со всей точностью. Ни ада, ни рая, ни награды, ни кары. Но та любовь, о которой я так часто говорила, будет там непременно. Во имя нее требуют и переносят тяготы, ликуют и гневаются, дают и принимают - но сама она не требует никаких условий и оправданий своему бытию. Смотри сам!
   И тут я вижу, что мое собственное бледное лицо в окружении тонких белокурых прядей взлетает вверх - и не возвращается больше. А моя смертная плоть тает подобно воску, истекает, как прежде драконья кровь, ясно горит - и согревает всё вокруг своим жаром.
  

Глава девятая. Снова Ролан

  
   Грегор упорно глядит ей в глаза, берет за руки - как он только осмеливается! Словом, ведет себя как ни в чем не бывало. И Римус: "дорогая" да "милая", чуть ли не "дитятко мое". Я того не могу, сижу, как напротив живого покойника. Когда-то я считал нас, ночных кровопийц, мертвыми по определению, так и говорил своему Дэйви и всем прочим. Но когда одно из таких существ сумело вернуть себе жизнь и с ней самую обыкновенную, не вампирскую смертность, - меня точно заморозило. Не поддаюсь на смешки и усмешки, не заговариваю и даже не смотрю, пытаясь отвлечься на иное дело. Как и прежде, иду, куда меня ведут, следом за ними всеми.
   Карди (такое было у нее здесь имя?) вывела нас из лифта, и мы оказались перед высокими бронзовыми дверьми. Вход открылся, когда она раскинула руки крестом, приложив перстень к чему-то утопленному в косяк. Створы неохотно подались вперед. "Считывают, не торопятся", - пробормотала старуха, - и мы вошли.
   Далеко вперед простиралась излюбленная в этих местах анфилада, разгороженная на отсеки высокими, до потолка и от стены до стены, ширмами густо расписанного стекла, которые были к тому же полуоткрыты. Мы находились в чем-то вроде прихожей или привратницкой, по-современному - холла: низкие мягкие диваны, обтянутые гобеленом ручной работы, фигурное железо спинок, обрешеток и каминной облицовки, наборные столики, висячие полки, ноутбук, выткнутый из розетки и прикрытый чехлом - на него, как м поняли, при надобности подавалась панорама окрестного пейзажа. Сразу при нашем появлении зажглись неяркие лампы холодного света.
   - Вот моя перманентная резиденция, - представила ее Карди. - Дальше всё очень красиво, но мы, пожалуй, туда не пойдем. Говорить можно и тут с полной приятностью.
   Она водрузила свою ношу на один из столиков, разлила кумыс почему-то в четыре чашки и выпила свою долю.
   - Что касается точек над буквами, - продолжила она. - Дамы получили их ровно половину. Теперь задавайте мне вопросы вы трое.
   - Оддисена, - сказал Римус. - С ней, я думаю, не так уж всё просто. Не социально-политические игры, не сохранение справедливости, тем более не благотворительность...
   - Ну... вечные рыцарские игрища, - ответила женщина. - Мы состязаемся со слепыми стихиями и самой смертью - этим главным козырем, который кроет все остальные. Мы движем владыками, как фигурами в шахматах. Это истинная правда. Правда, но чушь. Мы властвуем, но...Знаете, как мы оберегаем себя от жажды властвовать? Я ведь не говорила?
   Грегор покачал головой.
   - Чем весомее сила, чем выше пост, тем суровее ответственность. Большинство так называемых простецов, то есть сочувствующих нам, околачивается на периферии и рискует не более чем обыкновенный хороший человек, попавший в сложные обстоятельства. Воинам Оддисены, так называемым стратенам, и стоящим над ними простым доманам приходится блюсти себя куда строже, но на уровне всем понятной морали. Однако за то, что для них в порядке вещей, - известное малодушие, к примеру, или обыденная ложь во спасение, - игрок более высокого разряда может поплатиться едва не головой. Дела высших доманов, а также легенов - это интеллигенты, что куда выше военных по месту в иерархии, - решает суд наших Старших. Только магистр, глава Оддисены, которого выбирают далеко не всегда, неподсуден, но тем он сам к себе строже.
   - Хорошенькие игры, - усмехнулся Грегор, - И находятся охотники в них играть?
   - Премного, уверяю тебя. Мы - те же самураи в душе: чем круче, тем веселей.
   - Но это игры всерьез, - Римус в упор поглядел на нее. - Ради вашего понятия морали, истины - и красоты?
   - Последнее важнее всего, - улыбнулась она. - Сказать вам нечто вроде притчи? Ролан!
   Я сидел за столиком, потупившись и гипнотизируя себя его мозаичными разводами, и оттого вздрогнул.
   - Да?
   Ты, кажется, знаток современной живописи. Был такой шедевр: портрет дамы на холсте отражается в двух десятках малых зеркалец, поставленных под разными углами. Где щека, где прядь волос, где глаз, где пояс, где колено, где кончик туфли... Но зритель безошибочно видит всю женщину как она есть, причем образ этот - более полный, более истинный и значимый, чем если бы его нарисовали без причуд. Помнишь?
   - Нет.. Да, но не скажу, чье это.
   - Братство Расколотого Зеркала, - повторила Карди со вкусом. - Вот как Оддисена видела судьбу своей великой земли, своего времени - и земного пространства-времени вообще.
   - Оттого здесь всё... так странно, - заметил Грегор.
   - От слова "странный" в русском и английском языках образовано слово "странник". Ключевое для понимания. Ибо сказано Пророком, что по этой земле лучше всего проходить, как незнакомец, странник или пилигрим.
   - Теперь моя очередь говорить, - вмешался я. Римус посмотрел на меня с гневом, а старуха улыбнулась:
   - Ты в своем праве, сын.
   - Твой силт. Почему все здесь так боятся, что ты его откроешь? Даже твой соратник Хорт.
   - Значит, открыть, - проговорила она. - Ну так смотри.
   Она взяла высокую крышечку двумя пальцами и чуть повернула - даже с моей вампирской реакцией я не уловил секрета. Купол откинулся и повис на петле, а потом упал наземь.
   Огромный изумруд чистейшей воды сиял, всеми гранями как бы выступая из оправы.
   - Это не самое в нем интересное, - сказала Карди. - Тут где-то была менора со свечами, найдите и зажгите кто-нибудь, а то искать еще и спички мне не хочется.
   Семисвечник оказался далеко, в глубине одной из настенных полок. Я слегка напряг свой Дар и возжег священный иудейский огонь.
   - Смотри еще.
   Я ахнул от сладкого ужаса: передо мной был пурпурный рубин очень глубокой окраски.
   - Уральский александрит, - усмехнулась женщина. - Редкостной величины, они, как правило, невелики размером. Камень пророков и безумцев, дарующий им вспышки озарения. Двойственность окраски связана с двойственностью крови, артериальной и венозной. Это моя личная эмблема - и мой магистерский знак.
   Я взял ее руку в свои; как-то так вышло, что мы стали передавать ее по кругу, как дароносицу, от меня к Римусу, от Римуса к Грегору и обратно. Зажигали то верхний свет, то нижний.
   - Налюбовались, - наконец, сказала она. И убрала руку себе на колени.
   - Теперь, по справедливости, мой черед, - сказал Римус. - Что там был за намек на сомнительного качества подарки всем нам троим?
   - А теперь, кажется, еще и дамам, - вздохнула Карди. - И, возможно, куче всякого прочего народа. Грегор, ты не объяснишь за меня? Ну, на камею свою погляди.
   - Оборотни, - выдохнул он. - Все мы станем оборотнями?
   - Похоже на то. Но, думаю, не скоро и не сразу.
   - Про что это вы? - забеспокоился Римус. - Какие оборотни?
   Он повернулся ко мне, пытаясь прочесть в моих глазах большее понимание происходящего.
   Старуха тем временем зачем-то налила остальные три пиалушки. От рук ее, танцующих и наколдовывающих, нельзя было оторваться, как давеча от одного ее камня. Нет, напрасно мы отказывали ей в умении очаровывать...
   - Пейте все трое! - вдруг скомандовала она.
   Мы и выпили хором. И не умерли. Только нестрашно обожгло внутри, и жар поднялся назад к ноздрям, будто мы собрались выдохнуть ими пламя.
   - Вот это самое, - ответила она. - Люди. Ваша клятая Прародительница Акаша раздала вам всем яд, а я пробую отыскать противоядие. На вас лежит ваш собственный первородный грех, я же показываю, как его можно снять. Вас одели в непроницаемую и неизменную броню, а я пробила-таки в ней щелочку.
   - Значит, тогда ты говорила не об одной себе, - сказал Грегор. - Мы будем превращаться в людей, какими мы были раньше, ровно в полдень. Серебро поможет нам почувствовать самый момент перехода. Мы будем стареть?
   - Я-то даже молодела сначала. Хотя да, наверное, постепенно все мы изменимся. Но не умрем.
   - Ладно, - сказал он, - справимся, как ни то. Ничего более не остается.
   Мы еще посидели, глядя на огонь в канделябре и трогая кувшин, будто не веря себе.
   - Последнее, о чем никто из вас, таких записных эстетов, отчего-то не заикнулся, - наконец заговорила она. - Статуи Рук Бога.
   - Они здесь, - произнес Римус.
   - Причем на этом самом уровне. В Зале Собраний. И мы все туда пойдем.
   Карди выбросила из стенного шкафа, скрытого в стене (я подивился, сколько же тут тайников) четыре коротких плаща, совершенно одинаковых по цвету и покрою.
   - За эти накидки моих с Данилем ребят называли "бурыми псами Кардинены". Сойдут для такого случая: не в одних же трико идти.
   И мы вышли - четверо мушкетеров, может быть, кавалеров эпохи Ренессанса, в лосинах, сапогах и коротких мантиях с капюшонами.
   По пути Карди объясняла нам, что, по преданию, Зал начали создавать с небольшой ямы в вершине горы, потом велением Божьим наткнулись на большую каверну. По другому преданию, сами Статуи-в-Вуалях уже были там, выточенные водой в виде двух едва оформленных глыб из мрамора разного цвета, уже водруженных на постамент. И подтверждено точными историческими документами, что во время, непосредственно идущее вслед за правлением короля Карла Второго в Англии, один-единственный скульптор снял с Терга и Терги (так стали именоваться Руки Бога) вуали и придал им окончательный и нерушимый облик; это было его шедевром и одновременно лебединой песней.
   И пока она выговаривала эти слова, мы незаметно для нас вошли в Зал.
   Сначала мы двигались как бы через веселый лес малых колонн из белого мрамора, расширенных кверху, - я вспоминал Кордову и ее мечеть, переделанную ради христианских нужд. Потом низкий потолок резко поднялся, и мы очутились в сердцевине горы. Колонны, как оказалось, служили опорой для галереи, три ряда которой, один над другим, наверху переходили в необъятный купол: здесь ноги наши ступали по черно-белым мраморным клеткам, будто вытанцовывая шахматную партию. На противоположном краю зала, куда мы направлялись, широкая лестница черного камня, прорезая галереи, тремя пролетами уходила вверх. У ее основания, на небольшой площадке, слегка приподнятой выше уровня пола и выложенной письменным агатом, стояли Он и Она.
   Эти статуи превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и, несмотря на подножия, должны были скрадываться размерами зала - но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, которая была в них замкнута. Справа от нас Муж, темный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело было нацелено ввысь, как стрела на тугой тетиве, правая рука, обращенная ладонью кверху, была выброшена навстречу другой фигуре, женской. Лицо, жестокое, яростное, исполнено было затаенной печали. По левую нашу руку возвышалась Жена из сероватого, теплого по тону камня. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу были исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства. Абсолютный покой, мера и мягкая сила, ничего не берущая помимо твоей воли...
   Они стремились и пригибались друг к другу; это движение напомнило мне текучую прелесть Грегоровой камеи, ту силу воды, что я почувствовал в Селине, когда в ярости обхватил ее тело руками, и гибкое движение Девы из моего последнего сна.
   - Зал Театра, - говорил между тем Грегор, - там же, наверху, явно зрители сидели. А на площадку кто спускался - лицедеи?
   - Или поединщики, - добавила Карди. - Здесь собирались Совет и Суд. И приходили Взыскующие Света, именно так их называли. Дело в том, что там, в самом верху купола, в точке, из которой по сути возник весь лабиринт Братства, есть отверстие и в нем стальная диафрагма, вроде как радужка в глазе. Ее можно привести в действие специальным механизмом, но самое загадочное - в том, что иногда она открывается по своей собственной воле. Может быть, внизу есть потайная клавиша. Даже я - и то не знаю. Тогда сверху срывается буквально каскад, водопад света.
   Она замолчала.
   - Ты имеешь в виду, что этот свет опасен для Детей Тьмы, - ответил Римус на ее молчаливое красноречие.
   - Но не для вас - с вашей-то силой. Только там, вверху, иной свет и иное небо. Небеса иного мира, всегда ясные и не для всякого открытые. И оттого подождите. Не ходите за мной...
   Она вышла чуть вперед и подняла кверху силт с играющим камнем. Потом сделала еще шаг. Еще.
   Я понял почти всё, когда ее платье стало стремительно меняться, обращаясь в нечто светлое и летучее. Волосы обретали былой цвет, походка убыстрялась и становилась полетной, как прежде голос, фигура утончалась. Карди стала между Статуй - и тут купол распахнулся вширь, плавно, без единого земного звука. Белое с голубизной, невыносимо жаркое для наших глаз сияние ринулось вниз, закрутилось, слагаясь в широкую спираль, на спирали проявилась широкая и пологая лестница...
   И в самой сердцевине этого сияния был Волчий Пастырь, такой же, как во время достопамятной беседы. Только все жизненные цвета и краски были при нем, и меч Тергата был заткнут за парчовый пояс, и в глазах горел тот самый Свет, что исходил из проема в небесах.
   - Вот ты и пришла, моя кицунэ, - произнес он, и каждое слово звенело серебром и золотом сразу. - А что ты мне отдашь по уговору?
   - То мое, что осталось, когда я оделила всех вокруг себя, когда я всю себя раздала другим!
   - Ой, хитрая кицунэ, золотая кицунэ! Думаешь, я возьму за себя нищенку?
   - Не бери, - вдруг во весь голос заговорил Грегор. - Она моя посестра. Вернись ко мне, сестра! Вернись...
   Он запнулся.
   - Я нарочно не взяла от тебя имени для посестры, Фатх, - рассмеялась она и обернулась - девушка шестнадцати лет от роду, ослепительное свечение юности, не тронутое ни грехом, ни отчаянием, не отягощенное никаким бременем, оно всё в себя впитало и всё, что было смертной плотью, пережгло в вечном огне. - Не предавайся печали. Ты ведь не сирота - здесь не бывает сирот. Возвращайся к своей собственной Деве из рябиновых цветов, ветвей и гроздий. И к создателю новой собачьей династии. А я вернусь... Денгиль Волк, что за разговоры такие о моем приданом? Быть может, это с тебя одного причитается махр. Так на чем мы поладим, Денгиль?
   - Вот на чем. Я беру тебя такой, как ты есть, Та-Эль Кардинена, и в махр отдаю себя самого, Денгиля из Лэн-Дархана, Даниля Ладо аль Дархани. Ведь что мне остается, как не заполнить твою пустоту моей полнотой, твою жажду - моей прохладой?
   Она уместила свои ладони у него на плечах, он обхватил ее за тонкую талию. Внезапно грянул изобильный и победоносный вальс, один из любимых мною вальсов Штрауса, только я никак не мог вспомнить ни названия, ни мелодии в точности, будто и то, и другое рождалось под ногами Та-Эль и Волка. А они кружились в такт, переходя со ступени на ступень и всё убыстряя движение, музыка с готовностью подчинялась им, спираль вращалась, одновременно поднимаясь кверху и унося их в синеву - вместе с самой синевой и светом. Потом круглое окно так же тихо закрылось.
   Нечто с легким звоном упало оттуда и подкатилось под ноги Грегору. Он поднял.
   - То кольцо, - произнес он дрогнувшим голосом. - Всё, что не ушло с ней наверх. Я не смогу его взять, а не возьмем - пропадет, наверное. Их вроде как плющат после того, как хозяин откажется... не знаю. Бери, что ли, себе, Римус. У меня лиса халцедоновая остается на память.
   Но прежде чем Римус сказал "да" или "нет", я протянул свою руку.
   - Это мое. Кардинена сказала мне, что только то, что растет, цветок это или побег, может вырваться из тюрьмы своего тела. Однажды я пробовал стать таким же художником, как ты, Мастер, - виртуозно копировать чужие картины и приемы, если уж не могу творить нерукотворное. Только мы оба были неправы. Мне стоит попытаться изобразить вещи, которые лишь становятся собой. Текучие, как вода. Изменчивые, как этот самоцвет.
   - Но что тогда останется самому Создателю Ласки? - спросил меня Грегор.
   Римус ответил за себя и меня:
   - То же, что и всем нам троим. Возможность умереть человеком.
  
   Потом мы шли по каким-то коридорам, заходили в кабины лифтов, почти не замечая здешних диковин. Из глаз Грегора текли кровавые слезы, Римус подал ему свой платок в стиле Ришелье:
   - Приведи себя в порядок. Люди кругом, а мы неизвестно еще как и когда выйдем по тем пропускам в ее отсутствие.
   - Нет, знаете, что она сотворила - и последние свои десять лет отдала. А Темный Дар приняла специально, чтобы побольше отбросить от себя... при последнем расчете, - говорил Грегор через кружево. Мыслить направленно у него не хватало сил.
   - Селина докрутила свой номер, как она сказала мне однажды, - задумчиво итожил Римус. - Надо же! Мы все слышали от нее, что ей приходится быть верной своему клану, обществу, большой семье... и не догадывались о том, что же ими в конце концов было.
   Я молчал. Только в голове у меня упорно вертелась самая, пожалуй, нахальная из песенок, что исполнялись под трезвон Селининой гитары: "Двустишия монаха неопределенной ориентации".
  
  

С дырявым зонтиком в руках брожу я целый день,

Воруя солнце в облаках, в лесу воруя тень.

Поймаю звездочку одну, а вместе с ней луну -

С лампадкою и ночником сойду тогда ко сну.

Припев:

С монетой напряженка, с работой полный швах -

Но я в поре, но я в игре - кайфовый я монах!

У хрюшек жемчуг я словчил, алмаз сыскал в золе -

Как много див мне суждено на бренной сей земле!

У ниндзи ловкость приобрел, у самурая - честь:

Как много, брат, прикольных штук на белом свете есть!

Припев

Шустрю я тут, шустрю я там, краду улыбки дам,

За гонор кавалеров их полушки не отдам!

Но коль признать, любая блядь годна мне для пути:

Иной желал бы всё отдать, я - всё приобрести.

Припев

Из песен ноты я тяну, из книг тащу слова -

Мир не становится бедней с такого воровства!

Пусть под конец моих часов простятся мне грехи,

Что я у Бога Самого заимствовал стихи.

Припев

Перебирался за ништяк сквозь уйму переправ,

Гнилых подошв не замочив, тряпья не затрепав;

Мне от не знай каких щедрот вся в лен дана земля -

Я генерал степных широт, полковник ковыля.

Припев

Желая дольный мир объять, я расточился в прах -

Башка в пыли, душа в огне, а сердце - в небесах.

Теперь уж, верно, никуда не станется брести:

Ты сам свой дом, ты сам свой кров, ты - все твои пути...

   ...Все Его Пути.

ГОВОРИТ ГРЕГОР

  
   Мы двое, держась за руки, спустились с гор. Сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз посещал эти места, - горам было безразлично. Может быть, десятилетия, возможно - сотни лет. Здесь спешить не принято. Упадают иглы с ливанских кедров и сибирских голубых елей, сеется листва с русских белоствольных берез, посаженных переселенцами, горные ручьи разливаются озерами или промывают себе лазейку в гати, снег валом катится со склона или пуховой пеленой укутывает его - это лишь краткие мгновения здешнего бытия, оттенки главных его красок.
   В озеро Дома Смертей и Возрождений плакучие ивы окунали свою гриву. Перекинутые через воду мосты неоднократно расширяли и обновляли и в конце концов пропустили под увитые плющом дуги. Мы прошли по самому удобному и подняли глаза на вывеску, что увенчала главную арку узорного чугунного литья. По-английски и на "высоком" лэнском можно было прочесть:
  

ПАНСИОНАТ ДЛЯ ДЕТЕЙ

С НЕТРАДИЦИОННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ

имени Эдварда Руки-Ножницы

  
   Это и был тот филиал Медицинского Центра Оддисены, куда я договорился повести мою Рябиновую Женушку.
   Поперек арки, на уровне человеческой талии, была привязана изумительной красоты буковая оглобля.
   - Это чтобы лошади не сбегали и прочий крупный скот, - догадался я. - Как на фермах Дальнего Запада. Прежде тут всегда водились кони.
   - Гиппотерапия и кумысолечение, - кивнула Ройан. - Догадываюсь.
   Я "солдатиком" взмыл в воздух и, ухватив за пояс летнего костюма с капюшоном, слегка помог ей перебраться внутрь. Парный полет, так сказать, на развевающихся чесучовых крыльях.
   Непарнокопытные, а также парнокопытные и прямоходящие обнаружились почти сразу. Смирные кобылы пили прямо из крепостного рва, бряцая уздой. Прекрасношкурая овечка с черной маской на лице толклась рядом с их копытами. Поэтически настроенный козел вдохновенно обгладывал какой-то кустарник, надеюсь, не очень реликтовый. И повсюду роились дети - смотрели в копыта, карабкались на крутой конский бок без помощи стремянки, лезли поверх нечесаной овчины и даже пытались взять козла за рога, сведенные, по сути дела, к двум куцым пенькам. А в тени деревьев и у корней кустов, не говоря уж о низком садовом лабиринте из бирючины, их было несчетно. Златоголовые пухлогубые подростки с бледной кожей и абсолютно прозрачным взглядом; приземистые малыши с узкими добрыми глазами на широком плоском лице, застывшем наподобие маски; весьма длинномерные юнцы, тощие паучьи кисти которых болтались ниже колен. В густой траве рядом с нами, явно не замечая никого и ничего, пухленький ребенок, совсем еще малыш, уткнулся в книгу, сплошняком усеянную многоярусными формулами.
   Надо всем этим роем царила юная матка в зеленоватом, под цвет глаз, платьице и нарядной косынке на черных волосах, смугловатая, широкоплечая и узкобедрая. Она кивнула нам почти по-дружески, однако с оттенком покровительства.
   - Да будут с вами Его привет и благословение. Я сестра Чолпон, "Утренняя звезда". Можно звать Венерой или Денницей.
   - Лестан и Ройан Грегоры, - соврал я в полном соответствии с паспортами.
   - Вы приглашены?
   - Да, но имеется лишь устная договоренность, - поспешил я предупредить.
   - Не столь важно. Чужие сюда не заходят. Повидать своих или ради усыновления? Учтите, мы с некоторых пор мало детей отдаем, больше принимаем: и сюда, и во многие филиалы.
   Я замялся с ответом.
   - Нет, просто мой муж когда-то уже здесь бывал. Можно сказать, гостил, - выручила меня Ройан. - И хотел бы освежить свою память.
   - Если это было до пансионата, - улыбнулась девица, - то всё напрасно. Наши милые детки - ну чисто пролет саранчи над гнездом кукушки. То, что никак нельзя отколупать со стены или сковырнуть с полу, мы оставили, невзирая на возможную амортизацию. Белый концертный рояль. Тяжелые ковры. Компьютеры в нишах и с внутренней проводкой. Книги на верхних этажах - внизу теперь игрушки всякие. Вообще-то наши питомцы народ покладистый и невредный.
   Говоря так, она ненавязчиво нас оценивала.
   - Вы лунники? - наконец спросила она.
   - М-м? - ответил я.
   - Это политкорректное название альбиносов. Волосам и бровям можно придать золотистый или вороной оттенок, на глазах носить линзы или темные очки, губы в это сезоне модно подкрашивать неяркой помадой, но закутываться в белое таки приходится с головы до пяток, будто паломнику.
   - А такие же политичные названия у вас имеются для всех? - спросил я ради отвлекающего маневра.
   - Асперги. Это дети с синдромом Аспергера, аутисты. С ними всё понятно. Музыканты - синдром Дауна. Они не обязательно как-то особо чутки к мелодиям и ритмам, это скорее слухи, ведь обычно им просто ничего более не позволяют. Другое дело - гармония сфер, тут им нет равных. Синдром Марфана - марфаниты. Еще мы их зовем "премиальными детками": в числе самых известных марфанитов два американских президента и один французский, два детских - и не только детских - писателя, русский и датский, величайший итальянский композитор и скрипач. Нужно называть имена?
   Я покачал головой. Мы начинали понимать всё больше.
   "Побочные дети Талтосов, быть может", - сказала Ройан мысленно.
   - Этот малыш - как раз асперг, судя по научным пристрастиям? - спросил я, указывая себе под ноги.
   - О нет. Райми - чистейшей воды савант. Гений счета. Если ему позволить, он самую теорему Ферма докажет, причем коротко, окончательно и бесповоротно, не так, по его словам, как один индус. Пустяки!
   Сестра Чолпон нагнулась и сгребла в охапку Райми вместе с его учебником.
   - Пожалуй, он чуть пересидел на солнышке, да и вам стоило бы с него уйти, - говорила она тем временем. - Вот передам его кому-нибудь из старших - и поработаю вашим персональным гидом.
   - Не стоит, - я замялся. - Боюсь разочароваться.
   Она еще раз обвела нас испытующим взглядом.
   - Вы, ини (господин) Лестан - из Самых Первых Друзей.
   Заглавные буквы тут подразумевались с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента.
   Я кивнул.
   - И вы с супругой никогда и ни при каких обстоятельствах не сможете иметь младенца от своей плоти и крови. Операция, помимо всего прочего.
   Ройан широко открыла глаза, но тоже кивнула.
   - Тогда...
   Она решительно спустила саманта с рук и подозвала полненькую даунессу:
   - Радди-радость моя, позаботься вот о нем. Панамку его найди и плед, чтобы ему сидеть на травке.
   Та заулыбалась во весь рот.
   - Тогда, - закончила Чолпон, - я вам все-таки покажу кое-кого. И кое-что.
   Мы трое подошли ко входу и, быстро миновав вестибюль, внедрились в столовую. Тут уже не было монументального стола, но готические стулья возвышались неколебимо - прислоненные к стене. Парадная посуда украшала витрины, как и прежде, но кухонную утварь удалили почти всю. Видимо, тут снова принимали гостей, как и в прежние времена, только других, многим из которых питие и питание не очень требовались. А перегруженность мебелью помешала бы здешним детским толпам.
   Наша проводница, не медля ни секунды, растворила дверь в центральную беседку.
   - Сюда.
   Здешние нагие ребра уже приобрели защиту: тонкий прозрачный пластик такого же свойства, как стекло остальных крыш, но способный утягиваться шнурами в горизонтальные складки, как театральный занавес или стенки походного шатра. Под самым сводом на длинном шнуре была прикреплена колыбель, прикрытая кисеей, четыре таких же челнока сновали вокруг, будучи сверху закреплены на кронштейнах. Уходящий в пол хитроумный механизм, по внешности состоящий из толстых пружин и ножных педалей, позволял раскачивать эти зыбки в полуавтоматическом режиме, что в целом напоминало ткацко-прядильную мануфактуру.
   - Не туда смотрите, - снова улыбнулась девушка. - Это после.
   Она подвела нас к расписным стенам. Тут остались прежние суфийские миниатюры старых и современных иранских устодов. Но... плачущей руки, поднятой к небесам, которую написал мастер со странной фамилией Фаршчиян, не было, это точно. Вместо нее появилась новая работа. На переливающемся золотистом фоне тонкая, изысканно выгнутая женская фигурка в царском пурпуре распростерла руки крестом - однако ладони, поставленные почти вертикально, будто отстраняли нечто невидимое или упирались в него жестом, полным вкрадчивой силы и грации. Ни одной прямой, упорной линии; светлая голова с косой, текущей по груди, как ручей, слегка пригнута к левому плечу, движения кистей не повторяют одно другое, как в зеркале, а скорее пишут некий танцевальный иероглиф. В огромных, удлиненных глазах - не печаль, не смех, а оба этих выражения бесконечно перетекают одно в другое, взаимно обогащаясь оттенками.
   - Идрис мастер сделал, - медленно, читая харфы справа налево, перевел я строку арабской вязи.
   - Ты и старый арабский знаешь? - с восхищением спросила жена.
   - Угадываю. В тебе такое тоже проявится, - ответил я, - дело лишь за временем.
   Чолпон погладила миниатюру, едва касаясь пальцами ее золота:
   - Он был убежденный христианин, - пояснила она, - только перевел свое имя на язык Корана, чтобы соблюсти необходимую меру. Это имя, по одному из сказаний, означает того слугу Искандера Зулкарнайна, Александра Македонского, который обрел бессмертие на земле и с ним ушел на небо. Его звали по-арабски Идрис, но, быть может, и Андреас. Мы говорили, что сами арабы толкуют это имя иначе, только ему понравилось...
   - Совпадение с его собственным крестовым именем.
   - Да, - она глубоко кивнула.
   - Андрей. Амадео. Ролан.
   - Да.
   - Я услышал о нем первый раз за десяток лет. Что с ним случилось?
   Чолпон улыбнулась:
   - Вы так сразу решили, что именно я должна знать о нем если не всё, то много. И не ошиблись. Дело в том, что его подружка одно время регулярно приходила сюда играть на концертном рояле. А сам он подарил Дому первую работу в своем новом стиле. Довольно эклектичную, как он сказал. Золотой фон - не что иное, как православный ассист, фигура "горайи", небесной девы, кажется пришедшей из Персии, а у нее под ногами... Вглядитесь.
   - Кувшинка, - прошептала мне Ройан. - Гигантская голубая кувшинка.
   - Лотос, - поправила Чолпон. - Как у Лакшми. Только это не богиня и не фейри, а реальное видение, которое было ему дано однажды.
   - Простите, дорогая моя, - почти перебил я, - но нам не очень ко времени слушать лекцию по искусствоведению.
   -Ах да, разумеется, - девушка улыбнулась еще раз.- Ну, он написал уйму картин, в основном такого же рода, как эта, и одна другой лучше. А потом решил отдать свое кольцо Братству. И наш высший Суд Чести, состоящий из Двенадцати, за сокрытие ценнейшего артефакта приговорил его к заточению под землей ровно на тот срок, какой он сам сочтет достаточным для своей вины. А поскольку это самое протяженное и красивое подземелье мира, выберется он оттуда, в лучшем случае, лет через двести. Или же через тридцать лет и три года, как в сказке. Хороший срок, чтоб ему проклюнуться из кожуры, как он сказал нам на прощанье.
   - Вы не думайте, его девушка и паренек часто к нему заходят, выгуливают на свежем воздухе, - добавила она, видя, что мы огорчены. - Однако есть вещи в наземном мире, о которых ему лучше пока не знать. Конечно, и обоим его спутникам тоже.
   - Поэтому Братство решило напустить на эту тайну нас, - продолжил я.
   Чолпон кивнула.
   - Как говорят, на любой аверс найдется свой реверс. Вы ведь слышали народные предания о дампирах?
   - Детях вампира и смертной женщины? Красиво, но не более чем досужие страшилки, - ответил я. - Истинные вампиры бесплодны и не способны к сексу в обыденном понимании.
   - Думаю, вашему опыту в этом вопросе можно довериться, - ответила Чолпон с тонкой усмешкой, и я понял, что попался. Хотя, если смотреть здраво, ни я, ни Ройан не собирались по-настоящему скрывать свою природу от новых обитателей Дома.
   - Рождение дампира, таким образом, - добавила Ройан, - имеет ту же степень вероятности, что и непорочное зачатие.
   - Такую же, что и рождение непорочно зачатого младенца, - уточнила ее собеседница. - Если быть точными в формулировках. Партеногенез на уровне яйцеклеток встречается гораздо чаще, чем думают. Вы кто по специальности, ина Ройан, - хирург?
   - Хорошо, я объясню подробнее, - она отвернулась от нас, чтобы посильнее раскачать одну из колыбелей. - За несколько дней до Темной метаморфозы Амадео стал отцом ребенка, которого родила ему Красавица Бордельера. Это прозвище; мы не знаем ее имени, знаем только, что сына у нее отняли и отдали на воспитание в деревню. Матери он был не слишком нужен, но она была зажиточна, бережлива и - для проститутки - очень совестлива.
   Мальчик благополучно вырос, счастливо избежал смерти от войн и эпидемий, а поскольку по необъяснимым причинам слыл дворянским бастардом, удачно женился на небогатой флорентийской аристократке, входившей ранее в свиту дочери великолепного Лоренцо и снова включенной в нее после возвращения той из ссылки. Не буду докучать вам подробностями истории и генеалогии, важно только, что собственной династии эта чета не основала. Хотя в роду упорно рождались одни сыновья, в брак они вступали крайне редко, предпочитая скрывать свое потомство под чужими фамилиями и титулами, иногда весьма звучными, а в крайнем случае, - под фамилией законной супруги. Таким образом, род Амадео имел отростков побольше, чем на рогах у благородного оленя, латентно учитывался по мужской линии и был небывало многочислен. Кстати, в конце восемнадцатого века один из потомков этого рода, натурализованный француз, воевал в армии генерала Лафайета и родил уже американских сыновей. Дочь одного из них заключила союз с юношей от корня Махарет и таким путем присоединилась к Великому Семейству вашей Темной Царицы в качестве зачинательницы одной из неучтенных ветвей: известно ведь, что Родоначальница прослеживала женские линии своего родства куда тщательней, чем мужские.
   И вот, наконец, произошло слияние двух ветвей одной Семьи: длинной и более короткой. В этом браке, вполне официальном и респектабельном, родилась только одна дочь, хилый семимесячный недоносок, который от первых секунд своего существования с небывалой яростью боролся за место под солнцем. Если бы девочка была римлянкой, ей бы дали имя Постумия.
   - Но она была американка, и ее назвали Джессикой, - внезапно произнесла Ройан.
   - А! Я вижу, что ина медик внимательно следит за моим повествованием.
   Теперь смотрите: разумеется, Охранительница Священной Сущности и Амадео получили Темную Кровь не до, а после того, как стали родителями людей. Но соединенная смертная суть обоих была еще и во второй раз смешана с бессмертной Кровью - когда понадобилось спасти Джессике жизнь. Причем эта Кровь принадлежала прямой родственнице самой Джесс.
   - Какие странные сплетения, - заметил я. - А потом все три женщины: Прародительница, Носительница Сущности и Молодая, - по воле случая оказались в Динане.
   - Именно. Однако Динан - такая земля, что едва коснувшись ее, любая причина может поменяться местами со следствием. Это и произошло; причем троекратно.
   - Вот теперь я отказываюсь понимать вас, милая моя Денница, Дочь Зари, - сказал я, - Вы имеете в виду, что если везде и всюду смертные получают Темный Дар, то на динанской почве вампиры могут запросто... сделаться обычными смертными?
   - Зачать и родить смертного, - ответила она, - причем не вполне обыкновенного. Вы не вполне логичны. Я же говорила о родстве - генетическом и в Крови.
   - Как, снова эта чушь? - поморщилась Ройан.
   - Если бы вы занимались хотя родовспоможением, моя ина, - с укором произнесла Чолпон, - то отнеслись бы к моим словам с большим доверием.
   - Видите ли, благодаря некоему белому колдовству ина Джессика была осмыслена как чудесная Мать, - продолжила она, - а принять атрибут безнаказанно не удается почти никому. Великих Близнецов спасло то, что Махарет уже была по своей сути Чаровница Мужей, а держательница Темного Сердца лишь усилила свое прежнее "я" Старшей над живыми мертвецами и над застывшей жизнью. В конце концов вышло так, что младшая Госпожа в самом деле зачала дитя, чтобы оправдать свое властное имя в глазах судьбы.
   - Но как?
   - Мы не знаем, от кого из Сестер-Близнецов она получила Солнечный Дар. Но несомненно получила, когда с ней в очередной раз делились первородной Темной Силой. А поскольку до своего преображения она была вполне плодоносной женщиной, в дневные часы это возродилось вместе с иными ее человеческими особенностями. Смертного отца мы не знаем, да это и не важно.
   - Вы хотите намекнуть, что он также был или мог быть из Бессмертных? Что это были радостные игры двоих, внезапно почуявших в себе Дар Дня?
   - Я не хочу ни на что намекать, Грегор-ини.
   Ответ в откровенно динанском стиле - прямой, честный, но никак не способствующий пониманию.
   - Ну конечно, - продолжала искусительница, - она не могла выносить ребенка сама, и мы вырастили плод с помощью суррогатной матери... Вот оно, это дитя.
   Чолпон резко хлопнула в ладоши, и зыбки, перестав сновать взад-вперед, остановились. Мы подошли к центральной: там на покрывальце лежала нагая девочка примерно пяти месяцев от роду, очень крепенькая, жемчужно-смуглая. Медно-рыжие волосы лежали крупной волной, кожа светилась молочной свежестью - на такой обычно появляются веснушки, но вовсе не теперешний загар. Девочка медленно открыла глаза в прелестной улыбке: они были темно-карими с искрой и переливались, как опалы.
   - В этом дитяти слились три удивительно мощных потока: упорных мужей, необычайных женщин и Детей Тысячелетий, - и все эти потоки равны по силе. Но...ей, - Чолпон слегка запнулась, - да, ей самой не родить никого: она слеплена из того же теста, что Жанна Орлеанская с великой королевой Елизаветой. В ней оба начала, женское и мужское, пребывают в счастливом равновесии, но замкнуты друг на друга. Такие, как вы, ини Грегор, и ваша жена, способны продлить ее жизнь, заковать ее в земной вечности, усилив и Темный, и Солнечный ее Дары, а там - будь что будет!
   - Мы благодарны вам, - ответила Ройан после долгой паузы. По справедливости надо отметить, что паузу эту мы заполнили игрой с малышкой - протягивали ей пальцы, чтобы удивиться, как резво она поднимается на дыбки и как точно держит равновесие на мягком и неустойчивом ложе. - Да, мы тронуты вашей щедростью, но как мы сможем воспитать младенца - такие, как мы есть?
   - Вы явились сюда в разгар весеннего дня, - кратко ответила девушка. - Вы богаты и влиятельны, у вас есть слуги и у вас есть родичи. Вам благоволит и Мастер Римус, самый властительный из Новых, потому что он принял Солнечный Дар самым первым и в наиболее чистом виде. Я думаю, вам стоит отдохнуть в клостере, о его существовании вы, конечно, знаете. А как стемнеет, придите сюда еще раз.
   - Как зовут это дитя? - спросила Ройан.
   -Пока мы кличем его Моррис. Это мавританское по этимологии слово в Британии и здесь, в Лэне, означает праздник. Танец мужчин с зачерненными лицами, которые переодеваются лесными молодцами и лесным зверьем, а предводительствует ими Дева Марион. В простом народе верят, что от любовных игрищ неподалеку от наряженного Майского Шеста или Древа изредка рождаются чудесные дети, которые воплощают в себе всю полноту земного бытия. Это дети Нового Завета между Богом и людьми, дети истинного Залога. Но их двоякая суть обыкновенно не расходится по полюсам, понимаете?
   Я кивнул, уже всё решив в своей душе.
   "Как ты думаешь, - передал я Ройан свою мысль, пока мы спускались в нулевой цикл Дома по системе сухих шлюзов, - неужели ее отец сам Ролан? Мы все трое имели в виду нечто похожее, но не хотели говорить прямо".
   "Вовсе не обязательно, - отозвалась моя благоверная. - Он никогда не был в стиле нашей Джесс, такое я бы заметила с первого раза. Кстати, моих знаний в генетике хватает, чтобы понять: мужчина может быть не замешан даже в рождении Девой Сына. А ведь на Джессике лежит клеймо именно Девственной, то есть безмужней Матери! В таких случаях при партеногенезе должна быть сломана одна из икс-хромосом, ну и так далее - тебе не интересно, я думаю".
   - Но ты представляешь, - добавила она, смеясь вслух, - каково будет нашему Монашку-из-Затвора узнать, что его светлая кровь течет во всех знатнейших семействах Европы?
   - Вот ведь, наверное, сейчас кайф ловит, - хмыкнул я. - Каждый день спит в новом гробу, отодвинув в сторону чужие вещички. С наимудрейшими призраками общается!
   А уже в полусне я подумал так. Все истории Динана, как бы ни были они затейливы и сколько бы ни длилось повествование, одинаково кончаются рождением младенца.
   И сказал себе, что это хорошо.
  
  
   ...Прежде чем меня, тайного чтеца, смогли остановить, я обнаружил - на этот раз в документах моей благоверной - еще и объемистую тетрадь, прошитую по корешку насквозь и засургученную. Чья-то рука крупными буквами вывела на простецкой картонной обложке: "Дневник очевидца. Хранить вечно. За пределы затвора не выносить". Печати были, тем не менее, аккуратно подрезаны снизу безопасной бритвой и кое-где сняты и выброшены. Внутри тетрадь оказалась почти полностью исписана круглым, ненатурально красивым почерком, который в преждебывшие годы называли "писарским".
   Сначала шла как бы проба пера - старомодного, железного, с нажимом. В пятидесятые годы прошлого века точно такие умакивались в чернильницу-непроливашку с фиолетовыми мухами, что была намертво встроена в школьную парту и были проклятием наших будущих родителей наряду с самой партой - изощренным пыточным станком черного, позже зеленого цвета, в который намертво вмерзали тощие колени недорослей и переростков. Итак, толстыми и паутинно тонкими линиями, хитро уснащенными кудрявой сетью росчерков и загогулин, было выведено:
  

АНДРЕЙ ИВАНОВЪ СЫНЪ ИВАНОВИЧ КIЕВСКОЙ

Божiй любимец. Раб Божiй. Насельник Прелестного Места

  
   Далее шел куда более скромно воплощенный графически текст рукописи - уже без попыток соблюсти какой-либо тип грамотности, помимо современного рутенского:
   "Я пытаюсь создать нечто вроде вневременного дневника, рассеяв мною исписанные листы в пространстве. Моим теперешним хозяевам эти мои потуги, как, впрочем, и вся драма моего нынешнего существования, дает весомый повод для юмора - правду сказать, юмор у них специфический на редкость.
   Это моя личная неофициальная версия. Неканонический довесок к альтернативной истории, писанной по заказу вышестоящих. Весомая, грубая, зримая проза в противовес велеречивой хвалебной оде. Можно ей не верить, можно, напротив, увлечься ею - ни в том, ни в этом не будет ровно никакого смысла. Наш Римлянин слишком покорён своей собственной мощью и славой и не способен быть мало-мальски объективным. Наш Принц, всецело погруженный в свои крайне удивительного свойства матримониальные хлопоты, тем более не утруждается ради того, чтобы заметить хотя бы крупицу того, что нарушает общую благодать. И снова именно мне на долю выпадает добавить изрядную ложку дегтя в принадлежащий Винни-Пуху горшочек с медом.
   Начать с того, что нас трех: и опытнейшего сенатора былых времен, и новоявленного Сэма Спейда, ну и меня, разумеется, - совершенно четко окрутили по всем правилам динанской агентурной вербовки. Наша Прекрасная Дама особенно того и не скрывала - однажды я услышал такой ее афоризм:
   - Ролан, милый, любая вербовка сильна тогда, когда между агентом и вербуемым возникают отношения приязни, доверия и любви. Причем взаимные, честные и безусловно искренние.
   Что и произошло, по всей видимости.
   Далее. Способ, каким наша Даятельница Благ отловила моего Мастера, безусловно нарочит, хотя, признаться, невероятно, подкупающе смел. Напрашиваться к Детищу Темной Крови в гиды, притом в бесплатные! Впечатляющая встреча с Принцем, я думаю, не подстроена, но стоит учесть, что хороший агент всегда на страже, а терпения и времени для этого Селина уже имела в преизбытке. (Мне не хочется называть ее настоящим именем - хотя другой вопрос: каким из настоящих?) Однако изощренная методика, благодаря которой ему была навязана та камея с лисой, - совсем иное дело. Импровизация чистейшей воды, вот что я скажу, и бриллиантово сияющий артистизм. И дарение заколки с лисицей нашему могучему триумвирату богинь... Или следует говорить триумфеминату? Это сомнительное, однако остроумное новообразование я как-то увидел в одной из книжек, разгоняющих мой досуг и украшающих тоску.
   Но в таком случае перстень, выпрошенный мною в наследство, - он...что?
   Тоже посмертная провокация? Или нет - но только оттого, что Селина не умирала, вообще не имела того, что может умереть, и уподобилась той библейской паре, Илии и Эноху, что была взята на небеса во плоти?
   Поймите, все три вещи - это классические маяки. Привады, капканы и нити Ариадны. Если Римус оказался обделен, то, я так полагаю, лишь ради того, чтобы выразить ему благодарность. В качестве Создателя, Отца по Крови и так далее. Но, возможно, из-за простой игры случая.
   Неладное - и крепко неладное - я заподозрил уже в Амстердаме, городе "Синдиков" Рембрандта и многочисленных полуподпольных ювелиров. Я всего лишь хотел прикрыть камень моего перстня новым щитом-коробочкой, чтоб не сверкать им лишний раз. Понятное дело, возвратиться на место, где в ковре утопала старая крышечка, было трудно и вообще нельзя.
   - Это исторический камень, - сухо произнес надежнейший из тех мастеров, о которых я заранее навел справки.- И уникальное обрамление. Примитивная маскировка ничего не даст.
   - Тогда слегка переделайте оправу, - предложил я скрепя сердце.
   - Вы с ума сошли! Платина - материал, до чрезвычайности трудный в работе, а тут тонкость отделки просто уму непостижимая. Виноградная лоза с листиками, и на них каждая прожилка видна. Можно добавить кое-где золото... Нет, только испортим зря, ничего не добившись.
   - Если обратиться к мастеру, который изготовил? - спросил я. - Он, я думаю, мог бы что-нибудь посоветовать. По стилю это типично динанская работа.
   - С таким же успехом вы могли назвать Лемурию или Государство Атлантов, - мой собеседник укоризненно покачал головой. - Или, что как-то более вероятно, великий перуанский город Пайтити. Мифы не придут нам на помощь, не надейтесь.
   - Мифы? Это Динан-то...
   - Динан - обычный город во Франции, кажется, бретонский. В департаменте Кот-д'Армор.
   - Фамилию Армор при мне точно называли.
   - Ну.тогда вот вам мой совет, молодой человек: не вынуждайте меня отвечать на провокации шантажом. У меня тоже есть некоторые связи в этом мире, - жестко ответил ювелир. Но, увидев мою злость и растерянность, добавил уже гораздо мягче:
   - Да носите вы свое кольцо как оно есть. Все равно большей частью под перчатку прячете. Замаскировать, видите ли, иной раз куда подозрительней, чем показать открыто. Только вот пальцев не надорвите, для юноши такое кольцо тяжеловато.
   И вот я продолжал ходить по вечерним музеям с альбомом для набросков, по ночным набережным и площадям - с этюдником и маленьким налобным фонарем, который иногда отражался в моем александрите холодной голубизной. Впрочем, оригиналов и в Амстердаме, и в Гарлеме, куда я забирался специально послушать легенды про Братство Черного Тюльпана, а также в Париже и Флоренции было великое множество, и самых разных, так что я на их фоне чувствовал себя абсолютно потерянным.
   Моими эскизами с натуры восхищались, мои наброски и этюды углем, пером и акриловыми красками усеивали полы тех гостиничных комнат, где я останавливался. Небольшие законченные картинки, на которых отдыхала моя истерзанная душа, я непременно дарил. Да, кажется, самая первая, где я попытался изобразить Селину-дитя в сердцевине голубого лотоса, досталась симпатичной то ли алжирке, то ли тюрчанке с нежными губками, которая училась в Сорбонне на ограниченно-детского психолога. Не помню точно. Мне кажется, что я становился собой лишь в те краткие миги, когда моя кисть наносила последний мазок или карандаш - последний свой штрих. Во время работы мною овладевала, казалось, некая чуждая сила, почти с остервенением жаждущая пробиться наружу. По окончании же трудов я испытывал чернейшую хандру, несравнимую ни с одним моим былым поражением и позором. И не приходил ко мне чаемый Полуденный Свет, дневные сны мои были тупы и слепы, а наяву лишь одно чувство снедало меня: упорная надежда встретить своим наконец-то вочеловечившимся сердцем удар милосердного кинжала, зажатого в чьей-то реальной или призрачной руке - и отчаяние отого, что, по всей видимости, мне и тогда не удастся завершить свое бытие: трусливая плоть тотчас бросится назад, в объятия постылой бессмертной сущности.
   Так продолжалось до того момента, когда новая волна священной одержимости не накрывала меня с головой - и в очередной раз возникало то, в чем я никак не мог признать нынешнего себя.
   Однажды я затеял попробовать себя в акварели. Перед моей душой во всех мельчайших и проработанных деталях встала картина весеннего луга, покрытого тюльпанами, каждый - с несколькими рядами лепестков; из тихих речных вод поднимались желтые лилии, а с неба опускались голубовато-белые облака. И в каждом цветке зарождалось крошечное эльфийское дитя, протягивающего ручки навстречу себе подобным, из-под каждого листка и былинки летели кверху многоцветные рои огромных бабочек, а любое нисходящее к воде облако на глазах было готово превратиться в подобного бабочке дракона. Кипение жизни, переданное с расточительным изобилием, должно было отчасти повторить Босхов "Сад радостей земных", или упомятутого ранее Ван-Винкена, однако совершенно в ином ключе - благостном и даже идиллическом.
   Я, разумеется, ненавижу идиллии, но отчего-то именно этот сюжет, выполненный в излюбленном многоречивом стиле моего Мастера, казалось, мог обеспечить моей тоске некоторую передышку, хотя бы благодаря тому, что меня нисколько не тянуло исполнить выдумку с обыкновенной для вампира виртуозной быстротой. Ибо я всегда рисовал меняющееся, но не умел - саму изменчивость, и это меня мучило и заставляло торопливо завершать работу более всех иных причин.
   Я сделал карандашный набросок, надел вместо обычных старые, испачканные краской перчатки и уже готовился смочить водой лист "вычерпного" ватмана из льняного тряпья, доставшийся мне от одного из знакомых антикваров, когда услышал настойчивый зов смертной крови и плоти. Он исходил из моего же сада, и бросив всё, я вышел в темноту.
   То был невысокий худой человек, что стоял, прислонившись к низкой чугунной решетке, отделяющей дворик отеля от довольно оживленной улицы. При виде меня он с видимым трудом распрямился и откашлялся в платок, что спрятал затем в подобие плотно захлопывающегося портсигара. До меня донесся очень сильный и мерзкий дух больной крови.
   - Что с вами? - спросил я отрывисто. Вообще-то мы, как правило, не беседуем с вероятными кандидатами на гибель в наших объятиях, это крайне скверный тон, но я уже давно не пил и возобновлять это занятие отнюдь не собирался.
   - Со мной. А, ВИЧ на фоне скоротечной чахотки. Возможно, наоборот. Пустяки, - он отмахнулся. - Ходячий рассадник всех инфекций, но вам они не грозят.
   - Думаете, я подам на бедность?
   Он, сдержанно улыбнувшись, покачал головой, и я обнаружил, что в более удачное для себя время он мог показаться даже красивым: густые брови, прямой с горбинкой нос, яркие зеленые глаза на узком лице.
   - Я не для этого. Вестник. Простите, длинные фразы мне не даются.
   - Тогда пойдемте в мой номер для начала, - сухо предложил я. - Не дай Бог привлечем местные силы самообороны или как их там. А то и простых зевак.
   Я почти перенес его на открытый низкий балкон первого этажа рядом с моей студией и бросил на диван.
   - Так. Выкладывайте, и побыстрей.
   - Да уж. Меня и заслали оттого, что дня не осталось. Тянули до последнего. Я торопил. Ладно. Ваш характер известен как пылкий и амби...валентный. Я должен сказать словами. Но на случай то же записано у меня прямо в крови. Поверх всего остального. Богаче любых речей, да.
   - Черт, - я уселся в другом конце сиденья, пытаясь поменьше вдыхать его запахи. - Так что ж вы тянете, если так?
   - Не тяну, а думаю. Так сразу... Силт.
   - Я был прав. Ваши меня по нему выследили или вообще вели все время.
   Он рассмеялся и жестоко закашлялся, из соображений деликатности укрываясь бортом пиджака - чтобы не забрызгать меня кровью и слизью.
   - Чушь. Звезда первой величины, ярче всех огней большого города. Даже ювелира не нужно трясти. Вы ведь просили советов знатока из того Динана, что не бретонский? Вот он я.
   Я бросился к нему и ухватил за плечи:
   - Что, к дьяволу. это значит?
   - Опасность для вас. Дает вам одну силу и сосет прочие. Вы только тень законного хозяина, - он снова кашлянул и с самой твердой интонацией сказал:
   - Не успеваю. Месяц назад просился - не дали. Неделю держали на полярных гликозидах... морозник, наперстянка... строфантин. Не могу терпеть. Впору той тайной захлебнуться. Да пейте же наконец, дурень совестливый!
   Больше ничего мне не потребовалось.
   Я притянул его к себе на колени и легким уколом открыл сонную артерию. Он был прав: ему специально вливали долгоиграющие средства, иначе бы я первым же глотком порвал изношенную сердечную мышцу. Но теперь его мотор бился мощно и ровно, и знание втекало в мои жилы широкой струей.
   ...Тощий старик с едва тлеющей трубкой во рту утонул в вольтеровском кресле. Как его имя? Шегельд. Астроном, философ и ...да, Звездочет. Мой знакомец стоит рядом, совсем еще молоденький; он врач или что-то вроде.
   - От тебя требуется самую чуть покривить совестью, мальчик, - говорит Шегельд. - Мне эту хренову кучу антираковых средств на тарелку никогда не кладут, суют в руку по одной вместе с рюмкой пресной водицы. А ты выложи всю палитру и поскорее смойся. Видишь ведь, я без того легенского перстня? Да и сказали тебе, держу пари, что я его передал моим высшим властям. Законно и законнее быть не может.
   - Я согласился на приказ. Иначе было нельзя.
   - И тогда тебе в утешение добавили, что наш брат за всё выполненное им платит сам. Но не так сразу, а когда-нибудь в дальнейшей жизни. Я прав?
   Перебивка. Теперь мой герой уже давно и тяжело болен: сарказм в том, что он не брал, а давал кровь умирающему от ее потери, в страшной спешке, можно сказать, под прицельным огнем. Но пока он еще не та развалина, которую прислали мне. Напротив него сидит пожилой и напрочь облысевший - буддийский монах? Поворачивает в пальцах тонкую пиалу с чаем, тихо рассуждает между одним глотком и другим:
   - Этот... бессмертный, скажем так, благодаря некоему казусу пользуется абсолютной неприкосновенностью. Выманить перстень добром невозможно, применить силу - беззаконно.
   - Нельзя по чисто физическим основаниям, - кивает собеседник.
   - Можно при желании, только совсем уж непристойно получится. Ведь, кроме иного прочего, это подарок, только не ему, а, пожалуй, другому из троицы, - отвечает Монах.
   - Александрит - Око Дракона. Драконий камень, - соглашается тот. - Так говорят люди. Только еще говорят, что он обладает свободной волей и склонен сам выбирать себе владельца.
   - Нам не до суеверий, - снова говорит Монах. - Если бы не наша крайняя нужда, пускай бы доводил своего владельца до исступления и палящего огня небесного. Но тихо гибнет назначенное камню и кольцу дитя.
   - Хорошо, я плачу давний долг. Пойду и умру, если так надо, - отвечает мой ныне полностью выпитый донор. - Я ведь ничем таким особенным не рискую, в отличие от прочих кандидатов.
   Что-то огромное, темное со свистом проносится мимо меня... Смерть. Его смерть - и, Боже мой! Свет?
   С огромным уважением я поднял вестника на руки и взлетел с ним прямо к луне и звездам. На каменистом пляже опустил на гальку и сжег в самом жарком пламени, на какое был способен, а потом смешал прах с крупным белым песком. В конце концов, самые главные из Братьев так и уходят, верно?
   Возвратясь домой, я машинально домалевывал свою акварель, рассуждая сам с собой о двух разных предметах. Первый: кто же у нас, Древних, в драконах числится? Неужели тот, кто им представился в нашей заказной книжке? Второй: иммунный дефицит передается через ранки вместе с телесными выделениями больного, а последнего в моем номере может быть не так мало. Срок вирусного полураспада я не знаю, надобности в том не было. Зато про туберкулез идет громкая слава, что ко всему прилипчив, а ныне какие-то новейшие штаммы - или как их там - появились. Никакой антибиотик не берет. Может, устроить хозяину заведения пожарчик для профилактики? Застраховался, наверное, на кругленькую сумму долларов или евро.
   Тьфу. Обилие крови, может быть, и притупило с отвычки мои мысленные способности, как это бывало с Мастером, но ее специфически острый запах наконец подействовал на мозги как нашатырь.
   Нет, правда. Кольцо необходимо вернуть.
  
   Я собрался - не то чтоб очень торопливо. Надо было известить моих бессмертных коллег, какие находились неподалеку. Что до Грегора - нет, ни за какие блага. Пускай в благодушном покое обращает в свою веру тех, кого ему в голову взбредет. А вот мою золотую парочку - другое дело, Бенджи и Сибилла и так жалуются, что я их совсем забросил в своих творческих метаниях. Моим юристам, банкирам и прочим доверенным лицам надо отдать соответствующие распоряжения, хотя бы ради любимых и близких. Римуса... нет, не стоит, мне, похоже, насчет него примерещилось.
   Закончив сборы, я неожиданно для себя навестил Рембрандтовых "Синдиков", хотя в то время был не так уж близко от Амстердама.
   "Таких лиц у вампиров не бывает, - говорил когда-то мой друг. - Их и у людей-то не встретишь". Конечно, он был прав, - говорил я себе. - Но вот я стою перед ними в мягком свете вечерних ламп, и люди в черном так светлы и покойны, так добры без слащавости, так неподдельно достоверны. Выражение лиц так плавно - слева направо - переходит от мягкой суровости и отстраненности к дружелюбной полуулыбке и почти ко смеху. Аскетические наряды, почти одинаковые у господ и слуги. Роскошная ковровая скатерть в качестве объединяющего фона: темное и светлое на багряном. Отчего в самый момент душевного отчаяния и полного краха, когда в боли и скорби умирает любимая женщина, всё более душит ничем не прикрытая нищета, а наиболее грандиозное из писанных мастером полотен отвергнуто, на отрезанном от убитого холста прямоугольнике возникает видение земного рая? Видение благого Суда? Быть может, как раз в этом воплощается тот закон, тот смысл и то величие жизни, которых мы страстно и безуспешно взыскуем?
   Так думал я, глядя в портрет суконщиков, как в зеркало своего будущего, и продолжал думать, летя в Гарлем на встречу с Братьями Черного Тюльпана. Это были потомки тех проживавших в этом городе выходцев из Африки, которые в семнадцатом веке профинансировали выведение царственного цветка с лепестками под цвет своей кожи, дабы уже тогда оправдать в глазах изумленного мира лозунг века двадцатого: "Черное - это прекрасно". И также они были вудуисты, не так давно поставившие Селину Ласку в один ряд со своей черной Девой Марией - Йеманжей. Светом Мира и Звездой Морскою. Младшие братья Братьев.
   Что происходило между мною и ими, я не имею права сообщать, это должно быть закрыто ото всех, хотя, полагаю, для моих владельцев сие никакая не тайна. Одно только скажу: на мою страстную просьбу главный йогун ответил: "Ты думаешь, если мы подняли из болот любимый город твоего Принца, то и целый материк можем позвать из океанских вод?" На что я, ничтоже сумняшеся, ответил утвердительным кивком.
   Что они далее надо мной творили, я честно не воспринял, потому что ритуал непосредственной доставки пришелся на самый разгар дня. Помню только еле доносящиеся фразы: "Что с ним за дело - он же гибкий". "Нам же легче, а в прочем разбираются пусть они сами".
   Очнулся я уже рано вечером и в неожиданном месте. Подо мной была негустая трава, невдалеке шустрая горная речка перебирала своей галькой, как танцовщица - кастаньетами, небо, зажатое кольцом горных вершин, было голубовато-прозрачным и холодным от снега и льда, которых оно касалось. Чирикали какие-то немудреные птицы, мелкие пахучие цветы готовились ко сну, полузакрыв чашечки, в текучей воде сияли пестрые точки микроскопических самоцветов - этот звонкий, яркий и пахучий мирок набросился на меня с чисто вампирской пылкостью, как будто не я, а вот он только что породнился с ночной тьмой и ныне жаждал ее полного наступления. И ее же дожидался, вздымаясь невдалеке и прямо напротив моих открывшихся глаз, Высокий Базальтовый Портал.
   Он был вырезан прямо в диком горном склоне - гладко отполированная арка шириной в две ладони, с острым навершием. Глубоко внутри виднелись полуразомкнутые створы, впереди них дорогу перекрывала толстая решетка из блестящих металлических стержней. Когда я подошел к ним, стержни неторопливо и мягко вдвинулись в склон: вертикальные вверх, горизонтальные направо. Ни единой человеческой или иной души.
   Я прошел между створами и оказался внутри.
   Когда мы трое уходили отсюда, я хотел запомнить дорогу: мы, вампиры, дежаем такое на подсознательном уровне. Так вот, всё окружающее было мне безусловно чуждым.
   Внутри помещался обыкновенный холл трехзвездочной гостиницы с шахтами лифтов. За столиком сидела девушка-портье: небольшой томик в руках, музыкальная затычка в одном ухе - чтобы не совсем отгораживаться от окружающего. При виде меня она поднялась со стула: стройное тело, гладкие черные волосы, темная кожа, хрустальные глаза.
   - С кем имею честь?
   Я назвался.
   - Вас уже ждут, Ролан-ини. На Уровне Гостей заказан номерной блок. Я поеду с вами, покажу. Мое имя Зульфия. Сэнна Зальфи.
   Она вызвала подъемник - или, скорее "опускник". Как и прежде, ориентация в здешнем подземном царстве у меня оказалась так себе; единственно, в чем я был уверен, - в том, что наш аппарат быстро движется к центру земли.
   Коридор, куда меня из него выгрузили, наводил на мысли о старом английском доме с полированными дубовыми панелями по всем стенам и потолку и с солидными дверьми, которые были углублены в эти панели. Рядом с каждой в стену был прикреплен как бы факел холодного света.
   Моя спутница приложила к одной нечто вроде брелока от ключей, над верхним косяком загорелась серебристая надпись: "Амадеус", и дверь отворилась вовнутрь. Зульфия пропустила меня вперед, от порога сказала деловито:
   - Эта комната теперь ваша и мечена вашим прозвищем. Если что сразу не понравится или удивит, скажите мне сейчас, потом может быть недосуг.
   - А почему вы сами не заходите, сэнна? - спросил я, озираясь вокруг.
   - Вы же не дали разрешения, - с некоторой заминкой ответила она.
   - Разрешения? Кто из нас двоих вампир - я или вы?
   Она даже не улыбнулась.
   - Вы гость, а я выступаю в роли разве что горничной.
   - Прошу вас, - я галантно поклонился и сделал приглашающий жест рукой, затанутой в коричневую лайку. - И устраивайтесь хоть на этой тумбе рядом со входом, пока я не осмотрюсь.
   Келья мне досталась обширная и, естественно, без единого окна, зато со множеством бледных шарообразных светильников той же системы, что в коридоре, и выдержанная в цвете и стиле ранней осени. Всю ее разделяли на ряд отсеков некие подобия деревянных ширм, одним концом прикрепленные к стене; они легко складывались в гармошку и растягивались. Была тут лэнская кровать старинного стиля - более низкая, чем привычные мне европейские, широкая, с плоским длинным валиком вместо подушек. Ее накрывал тугой пурпурный шелк, из-под которого целомудренно выглядывал край тончайшего льняного белья кремового оттенка. Полированный стол очень простых форм и два придвинутых к нему мягких зеленовато-золотых кресла явно указывали на то, что больших компаний здесь принимать не случается. Правда, наличествовала еще и кушетка, а у самой двери - два умеренно удобных бархатных пуфа. Шкаф для одежды. Высокий комод для всякой всячины. Выгородка для ванны, душа и клозета, более солидная, чем ширмы. Книжная полка. Выбор книг... Ого! Первое, на что я наткнулся, - Сартр в оригинале: "Затворники Альтоны", "Другие, или За закрытыми дверьми". Немецкий язык представлен моим обожаемым Клейстом: "Кетхен" (начало, где анонимным судом разбирается поведение влюбленного рыцаря, набрано чуть покрупнее прочего) и "Принц Гомбургский". И, разумеется, тут же незабвенный кафкианский "Процесс". Швейцарский диалект немецкого - Дюрренматт, из книжек об инспекторе Барлахе: "Судья и его палач". На английском - Стивенсон: не заезженный вконец "Остров Сокровищ", но первая часть дилогии о принце Флоризеле и "Ночлег Франсуа Вийона". Тут же "Малое" и "Большое" Завещания самого мэтра Франсуа, писанные на старом уголовном арго, очень выигрывающем на фоне более современного французского жаргона, что практикует уважаемый месье Жан-Поль. Английские авторы были представлены также и моим любимым поляком Коженевским по прозвищу Джозеф Конрад: "Дуэль" и "Тюан Джим". Впечатляющий детективчик Агаты Кристи "Девять негритят" я смотрел однажды в виде русской кинопостановки, и один из актеров показался мне талантливым до дрожи в конечностях. Позже я узнал, что он лично ставил в кино рассказы Борхеса и играл Сталкера. Кстати о русских. Они были представлены вообще отлично: Набоков "Приглашение на казнь" и "Альтист Данилов" Орлова. Украинская фантастика, мне почти незнакомая: "Судья" супругов Дяченко. Похоже, человечество всерьез озадачилось проблемой своего самоумерщвления... Словом, накоротке ознакомившись со списком рекомендованной беллетристики и найдя подбор несколько фантасмагоричным, я искренне сокрушился, не отыскав на полке ни "Протоколы мудрецов Святой Инквизиции", ни того, в целом скучнейшего, романа Вальтер Скотта, где мимоходом описывается кровожадная швейцарская Фема.
   - А почему нет ни фильмов-дискет, ни ноутбука? - спросил я девушку, указывая на содержимое полки. - Боитесь излишне меня впечатлить?
   - Нет, просто электричества не хватает, - пожала она плечами, не вставая со своего места. - Напряжение слишком низкое. Лампы и то - аккумуляторные "солнечники".
   В платяном шкафу обнаружились, естественно, всякие костюмы, белье и обувь на мой рост, но не вкус. Очень простые, хотя и отменнейшего качества. В верхних ящиках полупустого комода - посуда и столовые приборы, упакованные в специальный контейнер. Не задавая лишних вопросов, я вспомнил, что это, как и застилка постели, - типично лэнский стиль: выставлять на погляд антикварное серебро, фарфор и хрусталь считается бахвальством. В санузле висели добротные махровые полотенца и халаты, зеркальный шкафчик, а в нем - прекрасное жидкое мыло, шампунь плюс кондиционер в высоком мягком флаконе, несколько тюбиков с кремами и пастами, две головных щетки и одна зубная: с особо длинной и крепкой щетиной.
   - Если хотите украсить стены живописью или чем-либо подобным, - вполголоса пояснила Зальфи, видя, как я шарю по ним глазами в тщетных поисках часового циферблата, - назовите имя или стиль, я принесу. Возможны подлинники.
   Я отказался, признавшись, что мне ну никак не приходит в голову что-либо достойное моих апартаментов и вообще после долгого пути стоит отдохнуть и, знаете, собраться с мыслями.
   - Кого бы вы хотели увидеть после отдыха? - спросила девушка.
   - Того, кто составил послание, разумеется.
   - Карен-ини ушел почти два года назад, - ответила она спокойно. - Вы умеете общаться с призраками?
   - Только с теми, кого выпил или хотя бы пытался, - отчего-то ответил я без экивоков. Наверное, в душе хотел разбить ее хладнокровие вдребезги. Не удалось.
   - Вряд ли вы, уважаемый месье Лоран, приступались с этим к господину Старшему Легену, - он встала и поклонилась, показывая, что разговор подходит к концу.
   - Постойте, - я поднял руку. - Здесь, в этом... общежитии имеются какие-нибудь правила? В том числе для меня лично?
   - Да, если уж вы спросили, - она обернулась. - Можете ходить всюду, куда сумеете проникнуть, изучать всё, что вам попадется на глаза. Однако будьте осторожны со временем во время таких прогулок. Без вас никто сюда не зайдет, не подумает даже, но когда вы внутри, лучше закройтесь на засов. Он утоплен в косяке, смотрите. Это знак, что вы не хотите нежданных визитеров: скорее символика, но работает. Не пейте ничего и ни от кого, даже если это покажется вам вполне безобидным. Новое знание может оказаться такой силы, что сотрет информацию в вашей крови, а она должна раскрываться постепенно, как бутон, лепесток за лепестком. К этому ее может побудить верно поставленный вопрос или внезапное озарение. Самое главное: ни в коем случае не отдавайте силта никому, кроме тех, кто, по вашему глубочайшему убеждению, имеет на это право.
   - И долго мне пребывать в таком подвешенном состоянии?
   - Нет.
   С тем моя хозяйка удалилась, отвесив мне церемонный поклон.
   Я бросился поперек ложа и уже гораздо тщательней обозрел мое владение. Какое-то неуловимое, как воздух, ощущение тихой радости витало вокруг меня. Мягкие тона, плавные формы, нежные ароматы, почти полное беззвучие, разбавленное легкими шорохами. Со внезапной вспышкой интуиции я понял причину: люди, которые создали и украсили до мелочей эти глубинные чертоги, могли пить красоту как воду и источать ее подобно тому, как иные выделяют на жаре или холоде свою телесную влагу. Для них здешние соразмерность, грация и изящество просто не значат ничего. Для таких же, как я, тонко воспринимающих, но не умеющих ничего создать спонтанно и непредумышленно, - они буквально вся движимая вселенная.
   Вот я и существовал внутри нее. Как я обнаружил во время первой из моих прогулок, мой "уровень" делился как бы на части тора длиной почти в километр, отгороженные друг от друга переборками, для меня непроходимыми. Смертная жизнь в моей части еле просматривалась, однако водилась: небольшой уютный буфет в стиле паба бесплатно угощал душистым сидром и пивом, сваренным по добротным прадедовским рецептам, и на них всегда находился охотник. В молочном баре подавали казахский курт, скифскую оксюгалу и местный кумыс, так горячо любимый моими знакомыми; я хотел даже попробовать, но из-за предупреждений Зальфи поостерегся. В кофейню-пирожковую заходить не стал, а насчет библиотеки решил, что успею еще - или не успею, что практически одно и то же. Более солидную пищу, плотскую и духовную, как я понял, разносили по номерам в соответствии с индивидуальными запросами, а у меня их попросту не рождалось. Гулять и то быстро расхотелось, причем вовсе не из-за боязни упасть прямо на пол в коридоре. Поскольку я нацепил на свой лацкан небольшой самодельный бэйджик, мое оцепеневшее в дневном трансе тело легко могли бы переволочь в мои апартаменты, и предостережение Зальфи насчет времени я всерьез не принимал. Но всё же оставался в четырех обжитых стенах, подолгу лежал на руинах моей широкой постели, поднимаясь лишь для того, чтобы принять душ или согреться в ванне, совмещенной с ним весьма хитроумно, незаметно для себя впадал в сон и выпадал из него. Книг я не просматривал, зная почти все наизусть; да и, ручаюсь, никто не ожидал от меня таких усилий, важно было лишь натолкнуть меня на мысли и создать известный настрой. И единственное, чего я не понимал, - это отчего мне в подобных обстоятельствах так легко и покойно, будто главнейшее давно уже решилось.
   Когда за мной пришли, я только что выбрался через низкий бортик ванны и укутывался в одно из королевских полотенец, о чем и сообщил на стук, весьма громко и по мере сил учтиво.
   - Ну и превосходно, - ответил из-за дверей молодой голос. - Оденьтесь, будьте добры, во что-либо не совсем домашнее. Там такой костюм-тройка должен быть, черный, с палевым муаровым жилетом, и к нему белая рубашка с натурально жемчужными пуговицами. Классические лаковые туфли - по вкусу, но не обязательны. Возьмите мягкие сапожки в стиле денди, только с широким галстухом до ушей лучше не связывайтесь. Время, знаете ли, поджимает.
   Я как мог торопливо оделся, причесал свои чуть залохматившиеся кудри, не прибегая к запотевшему зеркалу, и открыл засов на двери. Там стояло двое в той же брючной униформе, что к у меня: мужчина, по виду лет тридцати пяти (он-то и давал советы) и девушка мастью посветлее моей Зульфии, но с такими же прозрачными голубоватыми очами.
   Обменявшись обоюдными поклонами в японском стиле, мы в ряд прошли по вестибюлю - меня аккуратно вклинили между конвоиров - и проникли за переборку, что раздвинулась в стороны едва ли не с подобострастием.
   Отчего-то я полагал, что меня удостоят Зала Статуй, но то была небольшая зала с довольно-таки низким потолком, мраморным полом и погруженная в густой полумрак. Мои провожатые поставили меня перед рядом из двенадцати пустых кресел с высокими спинками, который образовал вокруг меня подкову, и отошли.
   Никакой бархатной скатерти; пустая сцена почти без декораций. Однако в полной тишине послышался легкий звук шагов: чуть постукивали каблуки, шелестела дорогая ткань, звякало нечто металлическое. Они появлялись из проемов между сиденьями, смутно белея коттарами - мантий не было - и усаживались каждый на свое кресло. Мужчины устраивали поудобнее свои шпаги, женщины подтягивали вниз прямые кинжалы, что висели на груди каждой, слегка сминая дорогую ткань. По мере того, как пришельцы успокаивались, поверх их голов загорались выгравированные в дереве спинок неяркие надписи, освещая лица. Удивительно, что я с моим острейшим ночным зрением то ли не видел, то ли не воспринимал подробностей их облика.
  
   Законник. Властное усталое лицо, крестьянские ухватки, лоб интеллигента в третьем поколении.
   Летописец. Явный иудей-ашкеназим. Маленький, юркий почти до смешного, добрый и невероятно хитрый взгляд, удлиненные, аристократические пальцы пианиста.
   Меканикус. Молодой, гибкий, как танцор, и очень темнокожий. Глаза так и светятся на черном лице.
   Гейша. Вот эта, если я не потерял моей проницательности, и впрямь умеет вполне профессионально переступать и кружиться в такт. А как насчет прочих соответствующих талантов? Но явно в возрасте: густая, лентой, проседь в темных курчавых волосах, припухлые веки, нос крючком и смешливые глаза на смуглом лице.
   Лекарь. Полноватый и всё равно изящный, руки теребят рукоять меча; явный знак, что непривычен то ли к острой стали, то ли (что вернее) к публичности.
   Рыцарь. Широкий в кости, добротно выделанный солдафон. Вот он-то на оружие никакого внимания не обращает - любимая часть тела.
   Рудознатец. Смутно знакомая фигура: высокий купол черепа, гладкая, будто отполированная кожа, умные спокойные глаза.
   Глашатай. Тонкий в кости ариец или англосакс. Шпагу носит, как очень большую авторучку, перевязь - будто к ней магнитофон подвешен, и похоже, так и бывает по большей части. Впрочем, я согласен и на портативную кинокамеру.
   Пастух. Светловолос, невысок, очень изящен, глаза с сумасшедшинкой. Повернулся боком, оперся на подлокотник, вздернул подбородок - будто с вышины седла свои владения осматривает.
   Ткачиха. Старая женщина с ехидцей в характере, выдержанная в серебристо-серых тонах. Что-то Грегор такое похожее видел...
   Звездочет. Тощ, дряхл и на диво крепок. В тонкогубом рту знатно обкуренная трубка. И, как Рудознатец...
   Домоуправительница. Юна, смугла телом, светла лицом, легка в повадке, немного робеет. Моя Зальфи!
  
   Я почти понял. Двоих видел в крови, двоих наяву, хоть и давным-давно, еще об одном читал в Грегоровой притче, о Ткачихе тоже знаю через него, но моя красавица - она ведь мне совсем живой показалась! Да, оттого и побаивается, наверное.
   - Вы всех нас хорошо видите? - спрашивает Рудознатец. - Всю дюжину?
   - Вижу, - еле выдавливаю я сквозь сомкнутые губы.
   - Тогда садитесь напротив Рудокопа, тринадцатым будете, - предлагает старая Ткачиха.
   Кресло будто само собой подпихивает меня сзади под колени и явно настраивается в себя усадить. Почти сразу за моей спиной загорается некое имя: повернуть голову, чтобы прочесть, я стесняюсь и вообще не успеваю, потому что телохранитель-мужчина заворачивает ко мне с фасада и ловко застегивает на мне некое подобие автомобильных ремней безопасности.
   - Не надо, - говорю я. - И бесполезно.
   - Со споров лучше не начинать, - вполголоса отвечает он и снова уходит в тень.
   Я и Двенадцать мерим глазами друг друга. Теперь я точно вижу, что они не люди, а... нет, не все из них призраки, разве что самые старшие. Двое молодых - они тоже необычны. Запах, позы... Зульфия мне не так чтоб надолго тогда показалась.
   - Я старший в этом собрании, - говорит Рудознатец. Карен. - Мы говорим каждый за себя самого, но я говорю за всех. Достойны ли мы того, чтобы вы отдали силт кому-то из нас?
   Руки у меня свободны, я торопливо стягиваю с них перчатки - сначала с правой, затем с левой, окольцованной. И встречаюсь глазами с Зульфией. Она ведь предупреждала - о чем именно? Слушай свою кровь, простец. Об этом тоже сказано. Можно ли верить одной из этих двенадцати персон? Или у меня и так и сяк нет выбора?
   - Я понял из вашей вести, что из-за меня может погибнуть ребенок, - медленно отвечаю я, обводя глазами всех. - Но это не я сам - моя личная боль слышала вместо меня. Речь идет о некоем деле. О большом проекте, который вы затеяли. Ради него - да. Я согласен. Я отдаю перстень Карену Лино, Алхимику, чтобы он распорядился им с честью.
   И его протягиваю - до сверхбыстрого вампирского движения дело не доходит, ремни, опоясывающие плечо и талию, отчего-то врезаются похлеще стального ножа. Однако Карен каким-то образом получает мой дар и кладет на поручень, где тот исчезает, будто растворившись в древесине. Моя сестра-хозяйка потупляет серебряный взор. Я был неправ? Или, напротив, сделал то, что от меня хотели? Или, сделав ожидаемое, поступил во вред себе?
   Теперь говорит Законник.
   - Мое имя Керг, и мой первейший долг - предупредить вас, что вы сами лишили себя единственной возможной защиты. Магистерский силт гарантирует неподсудность любому, кого выберет. Достойного делает неприкосновенным, недостойного - неприкасаемым. Он, собственно, и делает магистром. Вы не знали?
   - Знал, - говорю я внезапно и понимаю, что это правда.
   - Вы понимаете, что означает ваше признание - если это не пустая бравада?
   - Догадываюсь.
   - Керг, - поднимает руку Гейша. - Не твое дело играть в недомолвки. Ну да, он хочет умереть и нарочно подвел свою игру к финальной точке. Накачал свои вампирские мышцы до того, что и самоубиться не умеет. Но твое дело - соблюсти формальные требования. Не будем же мы судить Джонни Доу?
   - Хорошо. Ваше имя, подсудимый?
   - Андрей, сын Иванов. Амадео. Ролан. Идрис.
   - Выбираем Ролана. Возраст?
   - Не могу сказать точно. Около пятисот пятидесяти.
   - Род занятий?
   - Знаете сами.
   - Олух ты, Ролан, - взрывается Ткачиха. Диамис, бессменная Хранительница музея Серебра. И вот забавно: мой трон на воздушной подушке рывком поворачивается в ее сторону, будто в перевернутой игре в "бутылочку". - То, о чем ты подумал, - способ питания, а от тебя требуют назвать специальность. Ремесло. Братва, перед нами отличный артист в самом широком смысле, чтоб вам знать. Я распорядилась подбирать за ним все бумажные и холщовые лоскутки, которые он марает и развеивает за собой этаким шлейфом, и продаю за немалые деньги. В фонд Большого Проекта.
   - Хорошо, я учитываю, - отвечает Керг. - Имран, вы ведете запись?
   Глашатай кивает и поправляет нечто укрытое длинным эфесом своего клинка. Наверное, кнопку или микрофон.
   - Далее, - поворачивается ко мне Законник, и мое сиденье с готовностью производит обратный рывок. - Ролан, вы без всякого на то права присвоили себе регалию наивысшего из нас.
   - Для ясности, - добавляет Гейша. Эррат. - Присвоил - не то, что уворовал, не обижайтесь, Ролан. Означает открытое и честное действие.
   Эта защитная реплика едва не встает мне в хороший вывих левой стопы, которая невольно пытается затормозить.
   - Как это ни назови, - невозмутимо продолжает Керг, - мы не имеем права поступить с вами иначе, чем с магистром, который кладет свой силт перед Большим Советом.
   - Потому, кстати, и Совет пришлось собирать из двенадцати сущностей, - комментирует Диамис в воздух - и слава тебе, Боже. - Стандартный девятеричный состав судить Магистра никаких прав не имеет.
   - И тем более выносить ему смертный приговор, - вставляет Рыцарь. Генерал в отставке Маллор, читаю я мысль. - А это грядет с вероятностью сто на сто. Как тебе это, Ролан?
   Меня поворачивает к нему очень медленно и, сказал бы, с невероятной бережностью.
   - Я ожидал, - отвечаю я с уважительным кивком. - Меня куда более интересует вопрос техники. Механика действия, так сказать. Потому что я ведь лошадка темной породы: ни в огне не сгораю, ни на солнце, и самое острое железо мою шею не берет.
   На этих словах все переглядываются. Меканикус Салих, призванный к действию моим словесным заклинанием, смотрит на свой навороченный и такой прозаический в здешнем контексте мобильник. Кивает.
   - Мы позволим себе провести небольшой следственный эсперимент, - с легкой хитрецой улыбается Диамис. - Зульфия, ты отыскала что надо?
   Хозяйка Гостиницы приподнимается со своего места, кивает моей охраннице. Та подходит сзади - и мои запястья внезапно оказываются в массивных серебряных оковах.
   Что за ерунда, право!
   Но тут начинают бить дальние часы - звонко, мерно, весело.
   - Двенадцать часов дня, - кивает Диамис. - Полночные колокола будут тоном погуще.
   И в тот самый момент, когда бой смолкает, мои руки до плеч пронзает совершенно дикая боль! Я едва не срываюсь с моей позорной скамьи, пояс передавливает меня пополам, кричу - и замолкаю в недоумении. Всё уходит, как не бывало.
   - Кисти, - говорят мне со всех сторон. - Посмотри на кисти рук.
   Я опускаю глаза. Нежная бледно-розовая кожа в сети морщинок, ногти будто слегка подкрашены кармином. Тем временем кто-то из прислуги торопливо снимает с меня старинные браслеты с чернью, приговаривая: "Ожгло несильно, а через четыре-пять часов по старым следам пройдет. Ну а зачем, если и так понятно". В самом деле: на каждом из запястий - по красному зудящему кольцу, теперь почти полностью скрытому манжетой. Мне подают мой же носовой платок утереть пот и слезы, и я вижу на нем абсолютно прозрачные пятна.
   - Оборотень. Человек, - бормочу я едва внятно. - Я таки стал человеком?
   - Не сказал бы. Человеком подобное создание Божье назвать нельзя никак, - отвечает Пастух. - Но да, он изменился, как и...
   - Как и я, - отвечает ему Зульфия. - Хотя в другую сторону. Мы пьем солнце, а такие, как он, его отражают. Вампир, который выносит дневной свет, но не способен им одним жить. Впрочем, в этом он как раз человекоподобен.
   - Кольцо Со Щитом мешало изменениям, - говорю я. - Оно ведь исправно работало в мою защиту.
   - Не только оно, юноша, - комментирует Ткачиха. - Если позволишь, мы продолжим.
   Теперь ко мне подступает охранник-мужчина. Расстегнул и поднял рукав, крепко взял левую руку чуть повыше ожога и полоснул вдоль вены тонким лезвием - скальпель, что ли? На этот раз почти никаких ощущений, кроме щекотки. Я бездумно смотрю на густо-алую струйку, что резво сбегает по коже в плоский тазик, подставленный под нее, а оттуда, мигом его переполнив, - на донельзя отполированный мрамор. А, теперь и тошнота возникает под ребрами - как по нотам. И упорно спускается книзу. Вот еще напасть! Я подумал, что Селина ни при ком из нас не упоминала о том, как у перекидышей обстоит с отправлением низменных потребностей, обратных еде и питью, - не хватало еще опозориться перед высоким собранием, добавив в кровавую лужу совсем иную по свойствам жидкость.
   Однако где-то внутри локтевого сгиба я чувствую мягкий спазм. Русло вмиг пересыхает, разрез покрывается плотными буроватыми комками.
   - Ментальный заговор на кровь, - комментирует тутошний ребе. - Сработал, однако, не инстинкт самосохранения, а стремление убежать от конфуза. Я прав, дорогой Лекарь?
   - Чародей он, и правда, еще тот, - отвечает ему Хорт. - Очаровательно и восхитительно спонтанный. Вы не обижаетесь, Лоран, что мы обсуждаем вас в третьем лице?
   Мое кресло снова дергается, едва не наехав на остатки импровизированной цирюльни.
   - Да пускай себе, - отвечаю я с раздражением. - Лишь бы никто из вас не делал из меня танцующую марионетку Театра Вампиров.
   И тотчас же понимаю, что выдал себя с головой, причем даже не Суду, а своей личной беспощадной совести. Будучи формальным главой этого заведения, я сам убивал на сцене и покрывал убийства, пока смерть не коснулась Темной дочери моего любимого Грегора.
   - Ладно, я разъясняю, - отвечает Лекарь, не поведя и бровью. - Если принять за аксиому, что Темное Общество в целом представляет собой единый мозг, то вы, молодой человек, по-видимому, отвечаете за коллективное бессознательное и подсознательное. Аккуратно заталкиваете неудобное всем вам куда подальше. Метаморфоза ваша и, следовательно, чередование периодов силы с моментами частичной незащищенности имели место всегда, но вы забыли или не удосужились услышать, что серебро отмечает самую границу перехода и тем самым его выдает.
   - Вы извините, Лоран, что вас так крепко приложило, - тихо объясняет мне Зульфия, в свою очередь сыграв мною в "туда-сюда повернулись". - Иначе бы нам не пробить вашей мозговой защиты.
   Зато теперь я интуитивно понимаю и то, чего она не договаривает: отсутствие часов, предупреждение об ином характере здешнего времени.
   - Под землей и сон, и бодрствование иные, чем наверху, - сказал я, обращаясь ко всем сразу. - Чередование темноты и солнечного света, на которое реагируют вампиры, у меня непременно перекрывалось бы удлиненным суточным циклом, характерным для погруженной под землю человеческой природы. И никто не знал, как именно. Если бы я внял предупреждению и носил в качестве индикатора или талисмана легкую цепочку из серебра...
   Тут я вдруг уяснил для себя еще кое-что и от гнева вздернул подбородок едва не в потолок:
   - Но зачем уповать на магию, если можешь обойтись домашними средствами? Только что вы меня загипнотизировали или подвергли сильному внушению. Ведь человеческие оборотни до настоящего полудня мирно спят. И, значит, бой курантов звучал не вживую, Механик? Или это работа Имрана-ини?
   - Просёк наш вундеркинд, - взахлеб хохочет Диамис. - Что за талантище! Что за матерый человечище! Я ж вас, братцы мои, как людей предупреждала.
   Тем временем я, чуть поуспокоившись, поправлял манжету, слегка замаранную кровью. Ну и запонки на мне, однако: крупный серебристо-черный жемчуг в стиле пуговок. Матерый... денди, что и говорить!
   - Придумка общая, - одновременно с нею смеется белокурый Имран. - Чтобы сбить с вас...э...неоправданные притязания. Да, разрешите мои сомнения: отчего вы, уважаемый ответчик, изволили нас так затруднить, великолепно зная и даже поприсутствовав лично на процедуре насильственного изъятия вашей общей вампирской сущности от ее недостойной носительницы? И на ритуале мести, когда норманн взял свой вергельд с новых властительниц ваших дум, так кстати спалив вашего с Римусом общего обидчика? Ведь на самом деле уничтожить представителя вашей расы очень просто, а если запрещено - то надо лишь попросить кого следует и как следует, Лоран.
   Я без ошибки прочитываю в витиеватой и нарочито замедленной реплике три желания: утолить свою личную сущность хитрожопого провокатора и бесстыдного журналюги, как следует меня подкусить и элементарно выбить из седла, произнеся кодовое имя, управляющее поворотом, в самом конце каверзного периода.
   - Мне будет зачтена и нетрадиционная форма ответа? - отвечаю я. Не знаю, что подумали об этом Двенадцать, кажется, мыслей они во время процесса не читают; наверное, что я собираюсь вывернуться из ремней и как следует врезать ему по бестелесной морде. - Я изволил так себя затруднить, как вы позволили себе выразиться, лишь ради судьбы магистерского силта. Стоит и вам приложить кое-какие встречные усилия. Ну. хотя бы к вращательному механизму моего личного сиденья.
   Кажется, я попал в десятку. Нет, в дюжину! Мне аплодируют все, и в первую очередь сам исламский англосакс.
   - А что, - замечает Салих, оскалясь всеми тридцатью двумя белейшими клыками, - прикольная вышла фишка со стульчиком. По идее должна была ваши силы экономить, чтобы не натирать мозоли на подексе всякий раз, как к вам обратятся по сути дела. Стоило бы доработать, пожалуй, но только если хорошо заплатят. Туда и так вбухано до фигища разных искусственных интеллектов.
   - Меканикус, - самым официальным тоном прерывает его Карен, - вы имеете что спросить у ответчика по существу?
   - Нет вроде, и так получил что хотел, - тот пожимает плечами.
   - О бедном писаке замолвите слово, - вдруг заговорил молчавший до тех пор Летописец. - Коль вы все так рьяно принялись дергать подсудимого в разные стороны, так и мне стоит приложиться к сему делу. Ну, историк в вашей компании, понятное дело, фигура мало уважаемая, знай строит факты в затылок друг другу, как солдатиков, и как попало складывает фрагменты мозаики, которые бумажные археологи вытаскивают из античных пожарищ... Только вот пространное описание, сиречь протокол, никто как я будет составлять, ни Керга, ни тем более Имрана ведь не допросишься.
   - Да пожалуйста, Сейхр, - отозвался Рудознатец.
   - Лоран, считаете ли вы реальной линейную связь причин и следствий?
   Вот такая у него проблема. Только при чем здесь моя собственная?
   "...верно поставленный вопрос или спонтанное озарение", - говорит некто во мне голосом сэнны Зальфи.
   - Нет, - отвечаю я самым своим непреклонным голосом. - Бесчисленное множество раз я наблюдал противоположное; когда следствие рождалось лишь ради того, чтобы утвердить собою причину и лечь в основу крепкого строения. Только во имя вашего потайного Великого Плана магистерский камень попал в мои руки.
   Подвижная физиономия Сейхра выражает полнейшее блаженство.
   - Теперь говорю я, - говорит Гейша. - Вы думали о том, чтобы нарушить единство силта, Ролан?
   Меня продвигает в ее сторону уже после моего поспешного кивка.
   - До чего лаконично, - улыбается она. - И с какой трогательной готовностью.
   Ну, с меня, пожалуй, хватит и этого. Кто на очереди?
   - Я, кажется, - отзывается Шегельд. Астроном. - Только, прошу вас, Лоран, без этой вашей... ураганной спонтанности. Договорились? Слова Канта: "Я не устаю удивляться двум вещам: звездному небу над нами и нравственному закону внутри нас".
   - Мне был обещан... Мой Мастер обещал мне благой огонь далеких звезд и сокрытые в нем тайны мира - все тайны, - заговорил я, не отрываясь от его серых с крапинками глаз. - Вы это хотите от меня услышать? Или вдобавок - о знаке тождества, который философ поставил между космосом и вписанной в человеческую душу моральной непреложностью? О том, что дети ночного неба самой судьбой обречены искать и не находить внутри себя эту запись. И мучаться от принципиальной невозможности следовать ей вслепую, руководствуясь либо чужой указкой, либо своим инстинктивным наитием.
   - Но в чем главная тайна среди всех этих тайн? - отрывисто говорит Хорт. - Теперь отвечайте не ему, а мне, Ролан.
   Меня тут же переносит с окраины почти к самому центру. А ведь Врач Возлюбленный выглядит куда моложе, чем при жизни, размышляю я тем временем. Ну, наверное, они там могут выбирать себе костюмы по вкусу... А тайна? Что есть тайна? В ней сокрыты все бездны премудрости. Открылась бездна, звезд полна. Звездам конца нет, бездне дна.
   - Тайна всех тайн в том, что ничто никогда не кончается, и мироздание, и закон, и их постижение тоже; лишь в этом одном - основа всяческого бессмертия, - отвечаю я.
   И нечто обрывается на этих моих словах. Мужи и жены закона торопливо шелестят голосами, передают по кругу некий аромат или имя. Главный юрист четко ударяет пальцами в дубовую плашку.
   - Прелиминарии закончились, - вздыхает Карен. - Но не заключением мира.
   - Кончились - и пускай. Я лично никогда морской капусты не уважал, хоть и говорят, что до жути полезная, - отзывается Пастух. Пока шли суд да дело, он, видимо, от скуки, уместил на сиденье правую ногу в сапожке со шпорой и скрестил на ней руки с непринужденностью истого ковбоя. - Слушай, сынок, они тебя тут по-всякому крутили-вертели, вельми хитромудрые вопросы задавали, а ты им - ни одного стоящего. Спроси меня, Лоран. И хорошенько спроси.
   Я слегка покачнулся в его сторону.
   - Денгиль Ладо. Пастырь Волков, - я вспоминаю я кое-что, взятое из другого вампирского разума.
   - Он самый.
   - Что сталось бы со мной, уничтожь я кольцо как оно есть или даже сам александрит? Отыскал бы продажного специалиста и приказал бы переплавить металл, распилить самоцвет на части?
   - Ну да просто ничего. Сочли бы тебя полным никудышником, которому нет места в игре.
   "Не обольщайся, - добавил он, по-моему, так, что услышал только я. - Мы по жизни играем, но уничтожить умеем тоже играючи. Только и это временами честь. Знаешь что? Мы тебя ввели в игру не по твоей воле, словно этакий мячик для битья, и по сей причине ты даже теперь можешь по-любому выскочить из нашей нелитературной постановки. Скажи только: "Чур-чура, не моя игра" - и всё. Останешься при своих".
   "Но я не скажу, - улыбнулся я, меряясь с ним взглядами. - Ведь слово "Игра" вы пишете с прописной, верно?"
   - Дело слушанием закончено, - прерывает нашу полубезмолвную беседу Законник. - Говорением также. Теперь решайте. Кто из нас огласит приговор?
   Мои ремни как бы сами собой отстегиваются, и я выпрямляюсь.
   - Прежде чем выслушать прокурора, - отвечает ему Карен, - пусть обернется и увидит, наконец, присвоенную классификацию.
   Я встаю к ним вполоборота, чтобы не прослыть окончательным невежей, и читаю вслух на неплохой, как надеюсь, латыни:
  

"Magister Elegantiarum"

  
   Перефразированный когномен Петрония Арбитра, блистательного сотрапезника Нерона и, как полагают, автора "Сатирикона". Погиб стоически, вскрыв себе вены раньше, чем его настиг соответствующий приказ принцепса. Магистр Изящества. Магистр Элегантности.
   - Не совсем так, - нахохлившись, отвечает старая Ткачиха на мой невысказанный вопрос. - Магистр Изящных Наук. Так записано в дипломе Тэйни Стуре, той юной матери, чью жизнь ты, Лоран, прочел в молоке. Главный спец по эстетическим изыскам и изысканиям.
   - Истинная матрешка смыслов, - подтверждает Астроном, кладя ей руку на колено. И продолжает очень серьезно:
   - Сложнейшая электронная магия определяет не имена, а наши роли. Можно сказать, воплощенные в нас атрибуты. По традиции, они должны полностью совпасть с установленными издревле, но это получается редко, обычно дело ограничивается девятью-десятью именами из тринадцати. А ныне полностью совпали все ярлыки, а ваше имя к тому же обогатилось неожиданным расширением.
   - Мы ведь не.. как это? Угрозыск, - говорит Карен на моем родном языке так, что мне слышится "угроза". Но голос его звучит куда как мягче прежнего. - Мы опираемся лишь на то, что слышим от подвергающегося Суду, и то, что нам самим удается в нем понять. И наши приговоры не подлежат насильственному исполнению. Это предоставляется личному выбору и судьбе.
   - Лоран, отойдите на минуту от линии обстрела, - просит меня Шегельд. - Вы хороший менталист, а нам нужно уточнить между собой кое-какие формулировки.
   Я так понял, что обвинителем никто из них быть не желает. Особенно если учесть известное совпадение этой роли с ролью палача.
   Мои отчасти подзабытые сторожа приняли меня за руки и поставили к ближайшей стенке. Попирая ногами здешний поделочный камень, я слышал кожей спины какой-то напряженный шорох, бесплотные подобия голосов - но они вмиг утихли. "О чем там спорить, - подумал я, - либо юрист, либо самый главный".
   - Или тот, кто более всех молчал, - ответила девушка.
   Маллор?
   Тут меня зовут обратно. За краткое время, что понадобилось для секретного заседания, магистерский трон с принудительно-поворотным механизмом исчез, как под землю. Двенадцать сидят, но с очень прямой спиной. И когда я занимаю свое прежнее место в центре счастливой подковы, передо мной встает - не кто иной, как... Танцовщица Эррат. Очень высокая и строгая.
   - Ролан. От имени Двенадцати Старших Легенов я оглашаю ваш смертный приговор, непреложный и обжалованию не подлежащий. За похищение и сокрытие, незаконное использование и попытку изменения или даже уничтожения Силта Власти - вы присуждаетесь к ненасильственному истреблению обеих сокрытых в вас сущностей - Темной и Светлой. Однако благодаря крайней степени вашей неуязвимости мы не можем ныне избрать достойный вас способ гибели. Поэтому вы обязуетесь безысходно пребывать в Резиденции и сопряженных с нею подземных пределах до тех пор, пока мы не придем насчет вас к полному и единодушному согласию. Также вы понуждаетесь в течение всего этого времени подвергаться медицинским исследованиям, за полнейшую секретность и неразглашаемость которых мы перед вами ручаемся. Хотя вы отказались от всего, что связано с вашим незаконно обретенным положением в Оддисене, на весь срок вашего земного и подземного пребывания за вами будут сохранены так называемые пассивные права магистра, с которыми вы получите возможность ознакомиться особо. То, что мы решили, вам надлежит принять безоговорочно, однако вы имеете право задать Собранию вопрос. Один-единственный.
   - На ком вы собираетесь обкатывать мою смерть? - говорю я сразу и в лоб.
   Эррат слегка смущается. Отвечает Салих:
   - Вы что, нас за шкуродеров держите? На виртуальных цифровых моделях. Потом будем торговать компьютерными страшилками и заработаем на том особо крупные бабки. И кстати разгрузим коллективные мозги от скопившихся там ужасов повседневного быта.
   - Теперь мы уходим, - говорит за всех Карен.
   И Старшие удаляются во тьму - куда тише, чем явились. Исчезают совсем.
   Остались на этой планете я, мои охранители и парочка исламоименных африканцев: Зульфия и Салих.
   - Ну что, господин магистр-без-обязанностей, одни права, попробуем, что ли, упиться столовым кумысом? Или рискнем вдарить по пиву? - говорит наш криминально-компьютерный гений.
   - Нет, правда, Ролан-ини, нам всем стоило бы устроить разрядку, - поддакивает Зульфия. - Пока не вечер. Эти почтеннейшие призраки иных времен...
   У меня натурально отвешивается челюсть.
   - Ну, Зали, - укоризненно говорит ей Салих, - нельзя же так, совсем без перехода. Возьми себя в руки и объясни господину экс-магистру толком. Ты ведь умница - мировой экономический кризис одной левой разгребешь, только что это никому на хрен не нужно.
   - Ах, я не волшебница, я только учусь, - жеманно произносит Зульфия.
   Безымянная парочка в арьергарде улыбается.
   - Ой, разрешите наконец представить: Оливер и Альда, - приветственным жестом указывает на них Зальфи. - Крутые айкидошники и по совместительству - стратены-политологи. Боюсь, что некто выбрал их не по причине великих талантов, а ради поэтического созвучия с вашим именем.
   - Ага, "Песнь о Роланде", - догадываюсь я. - Отважный друг и верная невеста.
   Мы спешно забросили свои тела в молочное кафе, где мне популярно разъяснили, что моему "спасланию" (Оливер стащил термин из заходеровского "Винни-Пуха") уже ничто не грозит, даже тройная порция конской лактозы. И, скорее всего, вообще не грозило: а теперь его уж точно развернули и прочли. Но это не столь важно.
   - А важно то, что мне перед питием стоило бы отлить, - отвечаю я. - Там, на заседании Верховного Совета, был один критический момент...
   Всеконечно, они смеются, и я получаю передышку, чтобы за деревянной ширмочкой с унитазом в стиле биде поразмыслить, вынесет ли наперсток моего желудка хотя бы рюмашку горячительного. Писать мне вроде и не хотелось, но ради отмазки я выдавил из себя какую-то поганую каплю.
   - Нынешний Совет обходится без магистра и по этой причине состоит из Девяти, - начинает Зульфия свою проповедь, едва я упел приземлиться рядом. - Нам понадобилось вызвать Пребывающих в Иномирье и подкрепить их двумя самыми молодыми и не обюрократившимися членами действующего легената. Странники, те, кто был высшими легенами при Та-Эль Кардинене, как и она, способны проживать заново все состоявшиеся жизни, как мы читаем книгу. но в здешнюю могут проникнуть лишь тени, которые они отбрасывают во времени.
   - А если учесть, что с легкой руки Мастера Борхеса Истинной Книгой слывет только та, что постоянно меняется, - дополнил ее слова Салих, - играют наши старички до жути прикольно.
   - Что надо сказать насчет приговора? А, мы ведь все неожиданно смертны, - продолжает Зальфи. - Вам подарили не сам итог, а несколько большую его предопределенность. И то, можно сказать, вы сами притянули его к себе. Для простых людей проблему составляет смерть, для вас - непрестанная жизнь, что, по-моему, куда худшее бремя. Нормальный человек не стремится умереть, поскольку от этого никуда не денешься. В том, что вы, Ролан, этого не страшитесь - нет греха. "Есть ли смысл бояться неизбежного?" - сказал один писатель.
   - Вот дотянуть до самой гибели земного шарика или вообще тепловой смерти Вселенной - перспектива, по правде говоря, неутешительная, - вставляет Салих. - Все вампиры ее боятся, по-моему, на уровне этой... коллективной подсознательности. Вот вы и несли этот груз вместе с магистерским кольцом. Которое, вам бы знать, по своей природе выводит наружу общие проблемы и всеобщие заклятья.
   - Первородная вина вампирского сообщества, - с умным выражением кивает старший из политологов. - Рабочее название моего курсовика.
   - Кто упорствует в своем существовании - не живет. Лишь кое-как существует, - говорит юная Альда. - Нас обучают не отличать пораженья от победы, награды от наказания и в конечном счете аверса земного бытия от его реверса.
   - Насчет медицины, - продолжает Зальфи. - Главная задача - как следует обеспечить специфику вашего существования. Дневное кормление. Персональные энзимы. Переливания крови. Иные наработки наших бессмертных коллег.
   - Фу, что за казенный язык! - перебивает Салих. - В общем, не волнуйтесь, господин хороший: укокошить вас - далеко не самая насущная проблема. Это уже вам присуждено, то есть суждено и вообще ваш личный рок, о коем русский поэтический гений не зря изрек, что "Fatum non penis, in manus non recipis". Вот обеспечить достойный уровень проживания в затворе - это нечто, я вам скажу. Альди на днях принесет вам лично манускрипт из двух сотен страниц, извольте изучить на досуге. Пропуск на все горизонты, кроме тех, где своды пошатнулись. Апартаменты величиной с нехилый гарем. Пергамены, манускрипты и инкунабулы - без ограничений. Лучшее железо в мировой практике. Ну и достойное одевание и пропитание. Большой-пребольшой мешок пряников от фирмы "Санта и Компания".
   - Братцы, а не пора ли вам двоим погреть свои кости на солнышке? - прерывает его Зульфия не так чтоб в шутку. - Вы явно нуждетесь в дневном свете не менее, чем Ролан-ини во тьме ночной.
   Так выпроводив своих мужчин, обе старшие дамы подхватили меня из-за столика с недопитым кумысом (дрянь, как и прежде, но хотя бы в нечто огнедышащее не обращает) и повлекли в прежнюю камору.
   - Ваше сегоднящнее активное время явно истекло, а нам еще нужно успеть кое-что в вас вложить, - говорит Альда, присев рядом с молодой легенессой на парчовый стульчик. Я уже в полусне обрушился внутрь своего ложа. - Нас обеих вы, по всей вероятности, больше не увидите. Вместе с хартией ваших вольностей я пришлю серебряное колечко, не очень травматичное, извольте его носить. Мы наблюдаем за вашей эволюцией.
   - И примите на веру то, что сказал Пастырь, - со властью, но не очень связно продолжает Зульфия. - Убить вас - вопрос не техники, а психологии. Тогда, когда вы сами раскроетесь навстречу смерти - и единственно по той причине, что без нее станет невозможна вся полнота жизни. Да, верно: вы в любой момент можете выйти из пространства Игры. Но только не тогда, когда уже определен финал, что должен придать ей окончательный смысл. Я так думаю, это не будет трудно: истый монах привычен к житию внутри ограниченного и предсказуемого пространства. Это его скорлупа...
   Всё на сегодня.
   Вообще всё.
  
   В этом мире по-прежнему вдосталь напрасных смертей и зря проливаемой крови. Это служит весомой гарантией моего теперешнего существования - или несуществования. Как угодно.
   У меня нет никаких сторожей и вообще никаких спутников помимо тех, кого захочу я сам. Все препоны и перепонки между уровнями и их частями раскрываются передо мной, как если бы сама моя каменно-жесткая плоть была закодированным или заколдованным ключом.
   Описывать роскошества Братской Цитадели тем, кто их знает, - бессмысленно. Тем, кто с ними не знаком, - запрещено. Скажу только, что я имею от них куда больше, чем хочу. В самом начале меня всё это забавляло.
   Спешно обставлять очередной апартамент слегка обветшавшим антиквариатом; малевать с прежней увлеченностью и раздаривать с еще большей щедростью, чем прежде; принуждать моих добровольных служителей отыскивать в библиотеках мира или кунсткамерах тайных обществ некий раритет, считающийся пропавшим или несуществующим, и держать при себе, пока не наскучит. Пробовать самые изысканные блюда и напитки, сперва по крошке и по капле, позже - уставляя низкий столик мисочками и плошками, как в старинной японской харчевне. Совершать вместе с двумя моими "задушевными детьми", Сивиллой и Бенни, полулегальные охотничьи вылазки наружу, которые кажутся им захватывающим приключением, а мне, унылому прозорливцу, - дозволенной рутиной. Очаровывать смертных одним взглядом наивных карих очей, понуждая их то к лесбийскому (своеобразно трактуемому), то к содомскому греху, а немного погодя обнаруживать, что тебе всего лишь положили грошик в твою дырявую нищенскую плошку. Собирать коллекцию всевозможного колющего, режущего и рубящего оружия и проверять его остроту на себе. По временам испытывать на прочность свое огнеупорное бессмертие. Даже подвергаться совершенно непонятным, временами болезненным, иногда попросту нудным исследованиям и экспериментам на Медицинском Горизонте. Такие вот дозволенные игры...
   Воистину мои судьи оказались умны не по моему разуму и коварны не по моему простодушию; здесь принято говорить, что Бог - первейший из ухищряющихся, но Странники - первейшие хитрецы после Господа Бога. Они заложили в свое тотальное решение и свои приватно даваемые советы элементарную провокацию: понудить меня выйти из Игры до срока. Но не учли одного и самого главного: терпение и тоска Темного Народа бездонны, а мои, выстраданные и отстоявшиеся в течение пяти с лишним веков, - тем паче".
  
  
   Предполагаемое завершение истории было выведено на старый принтер формата А4 и отражено на стандартной белой бумаге для печати, свернуто поперек и небрежно засунуто в обширный карман, приклеенный к обложке рукописи с внутренней стороны.
  
   "...обычный поход в медицинский спецотсек, сооруженный и укомплектованный в расчете на таких, как я, невольников чести и узников совести. Не понимаю и не понимал никогда, что за навар тут с меня поимели. Кровопийцы как старого, так и новейшего замеса уже отдали Зеркалу всё, чем обладают, до последнего волоска и кожной чешуйки, и притом как истинные люди доброй воли, о которых пишет Евангелие. (Ситуация, которую предвидели все и с восторгом авантюриста приветствовал - в качестве неопределенной будущности - наш Принц.) Некоторые из них сильнее меня, очень многие куда лучше овладели Даром Света, отчего, я полагаю, спят теперь лишь урывками, и практически все железно уверены в сохранении Главной Вампирской тайны и невынесении ее за пределы. А если Братство боится, что при случае не сможет уничтожить особо мощного и зловредного ренегата... Да никогда оно ничего не страшилось и устрашаться так вот прямо с ходу не начнет.
   Ну хорошо. Мой эскулап глубоко поинтересовался некоей аномалией косметического характера, заключившейся в том, что подмышками и в паху у меня появились веснушки, немного похожие на старческую пигментацию. (Не иначе зловредный джинн Умар ибн Хаттаб наворожил.) По причине этого мы засиделись у него в кабинете, пробуя на прочих деталях моего тела небольшую кварцевую лампу и спешно залечивая получившиеся ожоги первой степени. Оттого я и вышел на волю в часы, когда медики перестают заниматься рутиной и набрасываются на экстренные случаи.
   ...По коридору мимо меня на рысях проволокли каталку, слошь закрытую плотной тканью лазурного цвета. Две медсестры бежали впереди, высоко вздымая мешки с пахучей багровой жидкостью, соединенные с телом прозрачными шлангами, два медбрата сзади подпирали катафалк с обеих сторон. Хирургия, вестимо. Сами доктора, числом трое, спешили вослед, вздев руки в тонкой резине и отрывисто переговариваясь через маски:
   - Х...ва задачка о бассейне с двумя трубами. Вытекает со скоростью втекания.
   - Да уж, распахало прямо в лоскут.
   - Группа?
   - Условно нулевая. Заранее готовили спецзапас.
   - Кровь в банке на... не сработает, для свертывания нужно прямое, как в старину. Амосов, помните? Тогда, глядишь, мимо пронесет, и то. Две... минуты для мозга.
   Я понял с пятого на десятое. "Сердце на ладони" русского хирурга и трогательная сцена, как врач жертвует своей теплой кровью, чтобы у прооперированного наконец приостановилось истечение жизненной силы... Пациент укрыт с головой: если не готовый покойник, то, уж верно, аномалия известного рода.
   Убыстрил шаг, схватил главного (или таковым казавшегося) за рукав. Разумеется, тот треснул.
   - Я дам кровь. Нужно переливание из вены в вену, так я понял?
   - Юноша, - он то ли не узнал, то ли издевался, - это шесть литров, а то и более. Швы летят к известной матери и бабушке, сочатся и прочее. Вам рано зазря помирать.
   Объяснять, кто я, было без толку, тем более это и мне самому было неизвестно.
   - Я смертник Оддисены, - ответил я жестко. - Мне-то всё равно, а насчет вашего полутрупа сами решайте.
   Нет, они безусловно понимали, уж такой здесь народ водится.
   - Идите следом, раздевайтесь, становитесь под душ и обтирайтесь докрасна. Команде не с руки из-за вас размываться.
   Портативный душ оказался в герметичном тамбуре за двумя дверьми - прямол в операционном зале. Сбросил с себя тряпки я после первой - там лежало всё их цивильное. Почти украдкой залез в стакан и пустил на себя почти кипяток: по мне било со всех сторон, так что я тихо ругался сквозь зубы. Махровая простынка для обтирания также добавила мне красок. Помимо прочего, в глубине моей скаредной душонки нарастала жажда той жидкости, чей запах щедро наполнял собой помещение: я схватил эту жажду и завязал морским узлом, чтоб ей неповадно было.
   - Фаза какая? - донеслось до меня со стороны сомкнутых под рефлектором спин.
   - Что?
   - Дневная, ночная, минуты после пробуждения и до очередного транса? Сколько?
   - Дневная, сразу пошел сюда и тут провел часа три.
   - Плохо.
   Я стоял, из первородной стыдливости кутая свою наготу в жесткое массажное полотенце.
   - Давайте сюда.
   Меня ловко подхватили в шесть рук, оголили и возложили на алтарь. Голубой кулек лежал на своей каталке отчасти развернутый, виднелись темные волосы, белый овал лица. Просто очень белый... Застегнули ремни на запястьях и шиколотках. Вроде как мы это уже проходили?
   - Хлопнетесь зараз в обморок и с телеги, - объяснил мне самый главный матерщинник, сладострастно потирая кожу около моих скромных половых принадлежностей. - Делаем общую систему, главный мотор - ваш.
   Кто-то всадил толстую иглу мне в шею, еще одну - в паховую артерию. На поле боя звенели сталью, что-то шипело, как локомотив. Второго сердца я не слышал.
   - Вы... как вас позвать, чтобы уж точно отозвались?
   - Андрей. Андрейша.
   Самое первое, что я услышал в жизни.
   - Целанид. Двойной. Через десяток минут...Ого!
   Что-то невероятно сильное подхватило мое сердце и сдавило, но не больно, я мягко. И ощущение, что я расширяюсь... растекаюсь по древу... достаю другое такое же, как мое...
   И обращаюсь в русло реки.
   - Хорошо пошло. Аппарат включен? Держите наготове.
   - Рубцуется, шеф. Пальцы теплые. Есть сердце!
   - А у меня брадикардия. Дефибриллятор, мигом! Кофеин в вену! Андре... Черрт, отключайте, а то обоих потеряем.
  
   Должно быть, я на самом деле умер, потому что до моих чутких вампирских ноздрей донесся совершенно тут неуместный аромат колумбийской арабики, такой богатый и мощный, что сразу оттеснил в сторону все местные эфиры, зефиры и дезинфектанты. Я приподнялся на широченном зыбучем гамаке ортопедического вида и повернул голову в сторону божественного запаха.
   Та-Эль, немного повзрослевшая тех пор, как я видел ее в последний раз, - щеки чуть впали, на лбу шикарные зеркальные окуляры в черепаховой оправе с бриллиантиками, вокруг тонкого стана аж до плеч обвернуто стильное парео - сидела рядом с мной на открытой дачной веранде и в плетеном ротанговом кресле, попивая кофе из небольшой керамической чашки. Из чего я спокойно заключил, что вряд ли это рай: при жизни она жаловала один костяной фарфор, уверяя, что плебейская посуда совсем не держит тепла. Но и не ад, конечно: интерьерчик небольшого и уютного необитаемого острова.
   - А, сынок, - Та-Эль помахала мне свободной рукой. - Что, крепко попал, говоришь?
   - Да уж, - я посмотрел вниз. Там, хорошо видное сквозь земляной пол, мое прекрасное белое тело валялось распластанное, как большая лягушка, и вокруг него копошились некие плохо опознаваемые личности.
   - Надо было мне лично за тобой присмотреть, но знаешь, каково христианке в мусульманский никах напроситься? Если его сторона одолела, так муж - глава семьи, а я всего-навсего шея, которая, кстати, исподтишка этой головой вертит как хочет. А когда моя берет, так сразу: в Евангелии сказано, что на небесах браков нет и оба пола меж собой равны. Вот и кручусь, аки вьюн на сковородке. И вообще прикинь: замужество - это не мужчина, а прежде всего куча каких-то непонятных, но властных родичей, которые идут к нему в прикуп. Так что нипочем в него не встревай, ладно?
   - Я думаю, уж это мне никак не угрожает.
   - Почем знать, милый. Ну, значит так: на выборах в присяжный судсостав мой Волк меня оттеснил, зато ныне царствую. Претензия от меня к тебе имеется.
   - Какая?
   - Поклеп на меня возвел. Будто бы повела себя с вами тремями как заправский шпион-вербовщик.
   - Если не так, извини.
   - Хм. А если это правда истинная?
   - Значит, она твоя, а не наша. В общем, спасибо за оказанную услугу.
   - За "спасибо" и мое спасибо, - Та-Эль привстала и слегка поклонилась, плеснув мне в колени кофием. - Только трудновато ты свою благодарность родил. Ну так что, говорим "Не моя игра" или еще погодить?
   - А разве не поздно уже?
   - И-и. Ведь это твоя воля сейчас работает, а не легенская.
   - Тогда верни меня назад. Пожалуйста.
   - Да с восторгом. Ступай и больше не ловись.
   Меня затягивает в воронку, ведет вниз по упругой нити... Со скрипом запихивает назад, в порядком смерзшуюся плоть. И...
  
   Белизна. Туманное молочко, щедро пронизанное светом. Колыханье пелен, чистый голосок, в котором навечно растворен смех. Сильный укол в "обручальный" палец - я припоминаю, что там у меня серебряный кольцевой индикатор. Верчу головой по сторонам и обнаруживаю, что мои конечности по-прежнему пришпилены к матрасу - руки по швам, ноги на ширине плеч,- а поперек груди и живота брошена какая-то мягкая белая тряпка. Что-то темное ринулось кверху и исчезло в потолочной панели, когда я попытался приподняться, - непрозрачный защитный купол, из которого свешиваются длинные пластиковые потроха. А больше ничего такого черного нету, вот только из вороха простынь на соседней кровати смотрит огромный любопытный глаз, блестящий, как мокрая вишня.
   - Мизансцена из "Когда спящий проспится", - глухо доносится оттуда. И всё равно я узнаю: смеющийся блеск воды в горной речке, что играет мелкими камушками.
   - Где я, - бормочу с усилием.
   - Шибко нетривиальный вопрос. В боксе для реанимации, который может быть легко преобразован в палату интенсивной терапии, смотря по вашим личным обстоятельствам.
   - А ты кто?
   - Мауриша. Похоже, правда? Мауриша и Андрейша. Вы там как, в норме? Мы тут на этом самом месте с медами задрались, чтобы вам от натурального человека перелили живца литр или полтора, а консервы пускай потом ему самому впаривают.
   - Что? Переведи, будь другом.
   - Ну, вам же группа крови безразлична, лишь бы теплая и не смешивать разную инфу. А в банке крови всё хотя обеззараженное, но полный дубак. И от разных доноров в одной фляге.
   - Ясно. Это я, выходит, тебя спасал?
   - Угм. Кстати, благодарю изо всех сил. Нет, правда. У меня нематочная беременность и кесарево сечение получились. На шестом месяце, меды тянули до последнего. Не зря, по счастью.
   - Так же не бывает.
   - У Шварценеггера ведь было. Джуниор и прочее. Ой, наш папа от сильных переживаний чуть из окошка не выпрыгнули, совсем как в том боевике. Они с мама мне свою кровь понемножку дают, изо рта в рот, всё боялись, что не совместится, детки опять же. А ты полный дозняк влепил. Всего, что только можно.
   - Слушай, покажись, что ты за чудо такое.
   Обладательница прелестного голоска выполняет мою просьбу очень даже категорически. Выпрыгивает из-под простынок как есть, раздергивает занавески на круглом окне, похожем на большой корабельный иллюминатор: серебристое полуденное небо, солнце играет в тополях, дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
   - Мы что, над землей?
   - Формально под. На крыше с полметра жирного грунта и травяной садик, очень актуальный в этом сезоне, - окаянное чадо оборачивается ко мне передом, к окну - аппетитным круглым задком. Вовсе не красива, пожалуй, и хорошенькой-то не назовешь: посреди бела личика до крайности целеустремленный нос, бледный пухлогубый ротик прямо до ушей, ореол коротких вихров того цвета, что из вежливости именуют густо-каштановым. В общем, темно-рыжий с сильной красниной. Тонкое тельце, впалый живот, рассеченный широкими извивами едва заживленных порезов, начатки грудок, бедра на полном нуле, ни волоска на роковом треугольнике, да и вообще на теле. Но во мне всё так и звенит от восторга, от той неуемной жизни, что брызжет от полудетской плоти, от тихого, ломкого голоска, что переливается подобно порожистому ручью, от тончайшего аромата мыслей.
   - Никак не могу догадаться. Ты кто - человек, Дитя Тьмы или из этих, что солнце потребляют?
   - Я новое творение, - произнесла она с великой важностью и прыснула в кулак. Но смех отчего-то вмиг с нее соскочил. Она с неожиданной от такой наглой фитюльки робостью подошла к моему больничному ложу. И села на его край.
   - Я...хочу вас поблагодарить не словами, как положено. Очень-очень. Но боюсь не суметь. Я ведь... этого... никогда с мужчинами.
   - Непорочное зачатие, что ли? - съязвил я от предельного смущения.
   - Ага, оно самое. Вегетатив...
   Она запнулась.
   - Вы мне помогите, а? Чем дразниться.
   Но она уже всё делала сама. Маленькие зрячие пальцы прошлись по моим спутанным кудрям, расчесывая их на две стороны и любуясь.
   - Краси-ивый, - сказали полушепотом. - И никуда вам не уйти.
   Коснулась губами одного глаза, другого. Медленно провела подушечкой пальца по моим бровям, рисуя двойную сомкнутую дугу, розовым ноготком - по рту, как бы создавая его контур заново: сверху, снизу. Нагнувшись к обнаженной левой руке, вдохнула мой запах - ноздри расширились, выдохнув его в укромное место между моих редких отроческих волос. Проделала то же с другой подмышкой. С нежной кожей на оборотной стороне локтя. С плоскими сосками в окружении редкой поросли. Стянула тощее флисовое покрывало ниже.
   - Живот как плоская серебряная чаша, так индусы говорят. Тазик, наверное. Экстаз - это таз, многократно бывший в употреблении. Пупок вмещает унцию индийских благовонных масел, потом они станут основой для наилучшего афродизиака.
   Тонкий палец покружился, обводя это углубление спиралью, и пал внутрь.
   - А ниже...
   Провела острую черту.
   - О-о, какой прелестный и маленький. Замкнулся в себе и стоит. Совсем не страшный, а просто нахохлившийся воробышек весь в пуху. Иззябший весь. "Ты воробышка чудного похитил". Это Катулл, знаете?
   Заговаривая мне зубы классикой, она между тем прощупывала губками те места, что уже изнасиловал врач, ненавязчиво опускаясь ниже. Шея. Левый сосок. Неглубокая ложбина, заросшая редким волосом и ведущая в миниатюрный провал. Трепетная жилка, что из него вытекает. И...
   - Возьми и пей от меня. Скорее. Не мучай, - проговорил я хрипло.
   - Мы одной крови, ты и я. Какой смысл брать и давать, вязать и разрешать?
   Но когда ее язык начал ту же дорогу с самого верха, мне почудилась тупая игла на самом его конце, и на каждый ее укол сердце отзывалось тихой, блаженной болью.
   - Ямка на шее под левым ухом - мерило женской красоты, - звонко прошептал во мне смеющийся голосок. - Корень соска - в женской потаенности. Пупок - заросший лаз в глубину чресел. А птенца я возьму в ладони, чтобы согреть, накрою руками, чтоб до срока не оробел.
   Ладони у нее были на диво жаркие: то тепло, что я получил вместе со свежей человеческой кровью, накапливалось внутри, как под тесным сводом, и уже распирало мой застывший острием кверху рудимент, навеки обреченный вопиять к небесам.
   - А теперь я вам ноги отвяжу,- сказали мне в ухо, - а руки так оставлю. Вы не думайте, что я такое садо-мазо раздолбанное, просто я вашей силы немеряной боюсь. Вот и чудно, только в мою сторону ими не лягайте, а чуток согните в коленках.
   Я так и сделал - с улыбкой.
   - И глаза прикройте, а то я... ну... стесняюсь очень. Но смотреть можете, только чтобы мне не догадаться.
   - У тебя что, зубов нет? - утомленно спросил я, воспользовавшись перерывом в моем истязании.
   - Папа говорят, что у меня язычок будто бритва, мама - что у моей души зубки появились раньше детских молочных, и преострые. А если вы про особый вампирский комплект, то на днях ожидаем.
   Но мое телесное уязвление тут продолжилось. Те ее губы, что в самом низу, в третий раз прошлись по местам моей боевой славы, я еле сдерживался, чтобы не двинуться с места или вообще не заорать. Но тут ее крошечная попка уместилась на моих коленях, как в гнезде, и пятый элемент плотно, как лайковая перчатка палец, обхватило нечто тесное, мягкое, сырое. Маленькие руки уперлись в мои плечи, вдавив их обратно в матрас, глаза на лице, что придвинулось вплотную к моему, расширились и подернулись влажной искрой, и когда она стала легко двигаться по мне вверх-вниз, тот звук, что я под конец услышал, походил уже не на смех, а на тоненький плач. Я выгнулся в пояснице, чувствуя, что по члену бежит что-то горячее, растекаясь во все стороны, вытягивая и притягивая к себе мою неумирающую суть, - и провалился во тьму, теряя в ней себя.
   Очнулся я почти что сразу - оттого, что губы и язык со тщанием собирали с меня мою кровь. Или ее - без разницы, как она сказала. Общую.
   - Что ты с ним творишь? Ни одна женщина вовек не получала от него того, что всем им надо.
   - Ну, значит, это были не те женщины, - заключительное слово она протянула с оттенком легкого презрения.
   Потом мы долго лежали рядом на моей постели, вытянувшись, но почти не касаясь друг друга, и пили дыхание, и обоняли запахи, и неторопливо собирали языком влагу с кожи.
   - Вы готовы? - вдруг спросила она, приподнявшись.
   - Ты о чем?
   - Получить свободу.
   Ее пальцы торопливо снимали застежки с моих запястий: надо же, я попросту о них позабыл. Дыхание наше внезапно сделалось тяжелым, редким, вся кровь опустилась книзу, превратившись в свинец.
   - Солнце вместе с нами готовится ко сну, - проговаривала она, точно стих, - настает время завершить то, что мы начали. А вы - вы согласны?
   - От тебя - всё, что ты решишь, - ответил я.
   В тот самый миг меня повернули на правый бок, оттуда на живот, охватив руками и слегка приподняв, чтобы поставить на колени, а потом с силой уткнули щекой в подушку.
   - Я снова боюсь. Не хочу делать... не хочу показывать то, чем от вас не отличаюсь, - услышал я. - Протяните руку назад.
   Ее пальцы легли поверх моих, направляя, и моя рука накрыла нечто небольшое, трепещущее, будто от сладкого ужаса. Не такое мизерное, как у обычной женщины, но поменьше моего. Стройный одревесневший стволик толщиной и высотой с мой полудетский мизинец.
   А потом мою руку оттолкнули, ее сильные, стройные ноги легли по обе стороны моих и зажали мои бедра, как в тисках, руки с отчаянной решимостью легли мне на ягодицы, открывая ее вгляду то стиснутое круговой петлей отверстие, что у наших мужчин куда более стерильно, чем все прочие, - и в мое дрожащее нутро с силой вогнали твердый осиновый колышек. С его вершины изошло острое пламя, которое росло и удлинялось, доставая уже до самого сердца, я корчился, нанизанный на великолепную слепяще-рыжую, ало-золотую боль, я плыл в пылающем озере своих страстей, как фитиль светильника - в масле, тонул в горячем смертном поту и кровавых слезах, щедро пятнающих наволочку, с одинаковой силой желая, чтобы эта гибель, наконец, завершилась огненным взрывом - и чтобы мне позволено было продлить ее до бесконечности.
   Это единственная смерть, которой ты еще не распробовал, монашек. Тебя погребала холодная земля, жгло солнце, вмораживал в себя лед, ветер напрасно пытался развеять твой пепел, оставив редкие кости, обтянутые тугой черной пленкой. Ты рвался к ним, четырем погибельным стихиям, тщетно умоляя погрести, выжечь, смыть, унести прочь твой вековечный грех, стыд за тьму своего рождения. Но в глубине души никогда не надеялся, не хотел, не верил.
   - А теперь я убью, - раздался за моей спиной по-прежнему звонкий альт, как и прежде, исполненный страстной силы. - Убью коренной, последний твой страх, который лежал в фундаменте всех остальных и никогда тебя не покидал. Страх в конце времен оборотиться в изнасилованного мужчинами смертного мальчика. И когда это случится взаправду, но непохоже, завершит свой ход и вместе с тобой умрет, - тогда лопнет последняя скорлупа, гибкая оболочка змеиного яйца, в которой ты родился на свет и во тьму. Откройся этой неизбежности, брат мой по Крови. Скажи смерти "да".
   - Да, - сдавленно ответил я, не осознав от всей этой боли и всего этого наслаждения, на что именно соглашаюсь. И в тот самый миг, проследовав по пути огня, во мне - от копчика до самой немо вопящей глотки - поднялся тяжелый поток расплавленного, червонно-красного, кровавого золота и захлестнул собою всё.
  
   Пришла смерть, холодная, слепая и глухая. Она сменилась неподвижным окаменением, полным бредовых картин. И под самый конец явился милосердный рассвет.
   Я пошевелился, не осмеливаясь верить, что от меня хоть что-то сохранилось в целости, и повернул лицо к окну. Оно, кажется, так и оставалось все время открытым, и теперь в него вливался изумительной красоты багряный огонь: солнце вставало в тучах, плавило и разрывало их на узкие клочки, а неистовый поднебесный вихрь уносил их прочь. Алое сияние лежало на утренних голосах птиц, на серых ветвях и зеленой листве, на стерильной белизне нашей комнаты, чудесным образом ни смешиваясь с ними, а только с небывалой силой оттеняя все краски, звуки и запахи.
   Мауриша сидела на своей кровати, свесив ноги, уже почти одетая: длинная греческая фустанелла - рубашка до колен с кружевами по подолу, - поверх нее крошечный парчовый жилетик, а внизу наготове стоят туфли без задников, но с огромными помпонами.
   И жевала что-то щедро сдобренное кунжутом и корицей, запивая пахучим шоколадным питьем.
   - А мне того же надыбать? - спросил я в шутку.
   - Новорожденным показана только легкая пища, - солидно ответила она. - По преимущественности кисломолочная.
   - Тьфу! - ругнулся я. - Снова кумыс мне впаривают. Тут, я вижу, все на нем слегка задвинуты.
   - Только в самые престижные молочные смеси добавляют сухое кобылиное молоко. Оно дорогое, зато почти как человеческое переваривается, никаких хлопьев в желудке не образует.
   - Кобелиное, говоришь? Культуру речи тебе бы преподать, да сил нет.
   Потом до меня дошло.
   Это что там, за окном?
   - Парк около нашего летнего дома. Вообще-то мы за океаном живем.
   - Да нет! Это вон... на небе. Яркое.
   - А, это, - она запихнула в рот последние крошки, так что он заметно перекосился и щеки стали как у клевого хомяка. - Погодите малехо.
   - Вот так размножаться - кайф посильней, чем когда от тебя отдирают нехилый лоскут, генетически шлифуют и суют обратно в живот, - удовлетворенно заметила она, уминая во рту свою жвачку. - Особенно после вчерашнего тотального кровепролития.
   Я воззрился на нее с целью уловить признаки легкого помешательства.
   - Нет, вы что, никогда-никогда зари не видали, даже в вашем Кыюве?
   Я поднялся, ошеломленный, - а может быть, лишенный и остальной моей брони, - и подошел к ней ближе.
   - Дети Тысячелетий любят играть, выдерживая утреннее солнце до последнего, но я редко так рисковал. А теперь вижу его силу без вреда для себя. И без того, чтобы оно вгоняло меня в сон. Кто же я теперь?
   - Снова глупый вопросец. Кому это знать лучше вас самого? Но это работка не на года, как меня предупредили. Потому что меняться будете, и ваш личный мир изменится вместе с вами.
   - Зачем тебе было вообще затевать это всё: дети и прочее?
   - Я ж редкий артефакт. Аномалия вероятностью один к шестьдесят пяти тысячам. Как говорил Председатель Собрания, бывает время блюсти расовую чистоту и время ее нарушить, отсекать мутантов каленым ножиком и лелеять их. Ибо всему есть место под солнцем!
   Судя по многоречию, булочка с пряностями и шоколад уже полностью растворились в ее необъятном ротике; да и от лунной поверхности теперь запахло ими куда сильнее прежнего.
   - Ты что, всей кожей производственные отходы выделяешь? - спросил я.
   - По преимуществу. Как и догадался-то.
   - На своем личном примере.
   Мое желание, обращенное к ней, всё росло, однако не причиняя мне того докучливого, темного зуда, что неизбежно примешивался к моим былым наслаждениям, губя их радость на корню.
   - Нет, правда, тебе какой ни то хавки не принести? Плющило тебя вчера классно.
   - Это уж точно. И еще вчера ты одно правило нарушила. Не-пре-ре-каемое, - от непонятной радости меня так и тянуло ее подколоть. - Пытуемый должен сперва увидеть орудие своего истязания, дабы устрашиться. Ритуал такой был в порочные Средние Века.
   С этими витиеватыми словесами на губах я рванул к ней, уселся рядышком на постель и задрал по кругу все пышные оборочки. Как я и предполагал, ничего под ними не было. Ни трусиков, ни ужаснувших меня вчера плоских шрамов. Клитор упрятан в свою пазуху, застенчиво съежился и стыдливо покраснел: после вчерашнего бесчинства ему факт стоило вести себя тихо и незаметно.
   - О-о. Твой малый Везувий что, всегда извергает такую раскаленную лаву?
   - Не надо, - сказала она тихонько. - Это было такое...будто и не я это вовсе.
   - Не нужно, - с готовностью согласился я. - А новые зубки что, прорезались?
   - Ага. Прямо жевать ничего нельзя, всю нижнюю губу изодрали. Только если вязким тестом залепить.
   - Приобвыкнешь, это как ненадеванный протез. Для нас обоих это не вполне актуально, но уж если имеется, то и пользу отыщем.
   Говоря так, я раздвинул указательным пальцем те ее губки, что во рту, и осторожно повел его по верхнему ряду зубов. Клыки оказались тут как тут, маленькие и острые, как два шильца.
   - Пользу?
   - В иное время я бы тебя на охоту повел. Классика жанра.
   И по глазам, диковато расширившимся и блеснувшим темной зарницей, понял, что до истинного смысла моих слов она дошла сама.
   - Вот сюда. В шею, - показал я.
   Она обвила ее руками и приложила полуоткрытые губы к моей сонной артерии, чуть повернув изящную головку. Легкий удар двойного жала, касание полуоткрытых горячих губ - и моя новая жизнь, моя юная жизнь, моя дневная жизнь тихо вытекает из меня, споро утекает прочь.
   Картины... Мой Мастер осторожно, будто перед ним хрупкая статуэтка муранского стекла, держит меня на сильных руках, обтирает куском тончайшего шелка. У девушек такие удивительные имена, будто они полевые цветы: Фиорелла, Бьянчетта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоpжетта, Фьяметта, и они брызжут на меня ароматной водой, в которой растворены заморские благовония, шутят, то простираясь передо мной, как открытая книга, то пряча свою нескромную драгоценность, лишь одна, самая красивая, не желает шутить. Сияющий золотисто-голубой смерч в небесах, бушующий круговорот телесных ангелов, что приносят вниз и уносят вверх непорочные души... Щемит сердце, трепещут натянутые жилы. Снова блаженство и гибель. И снова. И снова. Ино до самой последней смерти побредем...
   Но в самый трагический миг с треском разваливается пополам двойная дверь в бокс - все четыре герметичные створки зараз - и в обрамлении показывается...
   Его высочество Грегор собственной персоной. Во всеоружии праведного отеческого гнева. Сюртук цвета битвы при Маренго распахнут, точно входная дверь, поднятые вверх светлые волосы шевелятся, будто у горгонида, на смуглом лице лихорадочный румянец, синие глаза - две раскаленные газовые горелки.
   Я не успеваю обрадоваться встрече после стольких лет и зим, как он рывком отделяет от меня мою красавицу, ставит на босые ноги и волочит по полу в дверном направлении.
   - Инцестом промышляешь, как видно, - шипит сквозь зубы. - Порочное кровосмешение предка с потомком. Притащила вчера полный трупак, а сегодня уже вовсю припиявилась. Вот выдам твоей шкодливой круглой заднюшке нехилую порцию маринованных розог, на веки веков закаешься!
   Внутренние створки кое-как смыкаются, и побоище, как я слышу, переносится в обширный буфер.
   - Тиран домашний! Череп прикинутый! - слышится оттуда. - Когда над бедным мальчиком в андере измывались, сидел в кустах, элегантный, как белый рояль, и не рыпнулся даже. а теперь возник конкретно! Наезд на нас совершил, храбрый такой! Полное дерево. Дуб раскидистый.
   - Сама ты ненасыть хорьковая! - отвечают ей. - Пробиркиных деток ей мало, кошелочников не хватает, так она себе полное харакири устроила. И сразу после того танцы живота.
   - Мне полгода до условного совершеннолетия, если кто не понял. Вот возьму на нем и женюсь.
   - Где, в Стокгольме? Или на дне Люцернского озера?
   - Да по всему шарику можно, если тухлых шнурков под ногами не путается! Ты мне мозги не компостируй!
   Раздаются щедрые аплодисменты. Возня, тем не менее, приходит к кое-какому логическому завершению, поскольку последнее слово остается за Грегором:
   - Достебалась? Ну и вали теперь к маме! Она тебе не я, по всем правилам врачебного искусства фэйс начистит!
   Чуть позже он открывает створку и входит в мой бокс с аккуратным тючком в руке, хладнокровно потирая изрядно побагровевшую левую щеку.
   - Извини, Ролан, это меня семейная жизнь достает. По-настоящему крепкая семья, как говорится, - та, где все ее члены друг у друга в печенках сидят... Да, я, собственно, хотел тебе кой-какую одежду принести. И морково-черносливного пюре в герметичной посуде. Только ты пока отсюда ни на порог, хорошо? Здесь ты под прежней юрисдикцией, а наружи - беглец. И шторы, шторы давай задернем, а то обгоришь, как вульгарный торчок на могильнике. Прости, наркоман на пляже.
   - Объяснения ты мне дашь? - спросил я с некоторым раздражением. - Из меня последние пятьдесят лет полного ботаника делают. Не того, что зеленый. Ну, не гринписовца.
   - Ладно, - он уселся на место, нагретое Маришей. - Ты как, сумеешь сам на себя это натянуть - брюки, пиджак, блузу и прочие ботинки? Отмочалили тебя вроде не так чтобы по полной. А то, может, на звезды сходишь посмотреть?
   - Какие звезды при ярком солнце?
   - Чудик, это же про совмещенный санузел. Он за панелью, как и прочее медицинское оборудование. Здесь всё попрятано в нишах и особенно в потолке, как в продвинутой "медленной помощи". Не хочешь? Тогда я начну повествовать.
   - Ты наш совместный роман весь до корки прочитал? - спросил он после краткой паузы. - Я имею в виду плюс эпилог и две Римусовы затычки.
   - Да, но не так чтоб очень этим затруднился. Когда мне это в темницу приносили, слегка не до того было, - ответил я, лихорадочно напяливая на себя привычную мне элегантность и невозмутимость.
   - Понятно. Так вот, мы с Ройан пятнадцать лет назад усыновили одну нетрадиционную оддисенскую девицу пяти месяцев отроду. Усыновили - идиотское словцо, но вполне официальное и в качестве такового проходит по всем документам. Нет, мы люди...хм!...образованные, что такое синдром Морриса, слыхали, да от нас и скрывать не пытались. Прямо в лоб не вляпали, конечно. Не то что я тебе.
   - А что ты - мне? Про мое отдаленное потомство? Тоже мне секрет Полишинеля. Можно было догадаться, что я в смертном детстве не с одними венецианскими мальчишками перетрахивался. А между мной и Мари вообще поколений двадцать или даже сорок по вертикали. Такое родство у меня, наверное, с каждым десятым из смертных по выбору.
   Он терпеливо выслушал мою тираду.
   - Во что это вылилось конкретно, да еще если учесть местную доминанту в воспитании, ты отчасти видел. Бойтесь динанцев, дары приносящих, как говорится. В дому полный поросятник: сплошняком идут мелкие мухоеды и прочие хвостики. Хвостик - это половозрелая звериная киса, но человеческих тоже навалом. Котов, кобельков и простых пиплов тоже. Отборные деликатесы лопают, будто прямо счас из вузовской тошниловки. Коллекционные вина жрут как из пистолета. Классный музон гоняют без наушников и включив на полную вампирскую громкость, это при том, что у доброй половины из них - стандартизованные человеческие уши. Не приличный семейный очаг, а помесь булкотряса с бутыльболом. Сто дней Содома и полное Ватерлоо под конец! Ватерлоо, разумеется, - моё с Ройан.
   Он помолчал, вцепившись в свои белокурые патлы.
   - Ты извини, что я тебя гружу. Задрало меня. Ох, уж этот мне молодежный сленг - точно блохи какие, так на тебя и прыгает.
   - Да я что, я привычный, - утешил его я. - Думаешь, в подземье сильно по-другому, чем в задверье?
   - Дальше. Мы знали, что ей не иметь потомства, по этой причине нам специально разрешили дать ей нашу двоякую Кровь. Продлить ее личную жизнь. Но она хотела детей, много ребятишек, а поскольку она по паспорту местная гражданка в минимально подходящем возрасте, ее права соблюдают весьма строго. Что не так - ее у нас отнимут. У, шантажистка!
   Пока врачи радостно изобретали ей гомункулов и знакомили с суррогатными мамашами, всё было ничего. Только ей ведь сына от плоти занадобилось. Выращенного в специально сформированной мускульной складке. А что далее, - ну, ты сам видел и на своей шкуре испытал.
   - Ты предъявишь мне претензии за то, что именно я ее обессмертил? - холодновато спросил я. - Или за последуюший горячий секс?
   - Нас не было рядом, - почти простонал он. - Хорошо еще, что дела, а не развлечения. Потом она не разрешила сообщить, куда едет, а позже нас не пустили ни в родилку, ни в операционную.
   - Это ведь она, а не вы с супругой, понудила врачей перевезти меня на вашу дачку, - проговорил я. - Вы бы так и оставили: я же всем говорил, что смертник и дальнейшее мне без разницы.
   - Не слушай меня, она ведь такая хорошая, - бормотал Грегор. - И вся ее компания неформалов тоже. Наркоты не потребляют, спидоносительством не занимаются, а если и шумны несколько, то от первопроходческого азарта. Просто я в это сообщество четко не вписываюсь. Никакая прививка от современности не спасает. Ты ведь это еще когда предсказывал в разговоре с нашим Луи.
   Сия фуга на два голоса могла бы продолжаться бесконечно.
   - Ладно, пролетели, - Грегор махнул рукой. - Возможно, ты и дальнейшее скушаешь с твоим обычным хладнокровием. Что такое дети-"моррисы", не слыхал? Формально, по свидетельству и теперь по паспорту, она девчонка. Маурисия Л`Эстен. Удобное, кстати, словцо - "формально". По форме и внешнему виду. Хромосомы типично мужские, гормональный фон женский, крошечная вагина и полное отсутствие матки и яичников: одни недоразвитые семенники. Гипертрофия клитора.
   - Меня это отнюдь не шокирует, - перебил его я, - после того, как я стольких выпил до смерти или сжег своим Пламенным Даром. Только не воображай, пожалуйста, что твоя приземленная физиология для меня полный кайф.
   - Мужиков не любит за грубость, хороводится с девицами, - продолжал он, -ты у нее первый почин. Ну и пускай, нравы сейчас вольные. Я настаиваю, чтоб она хотя бы одевалась по-женски. Компромисс в лице унисекса меня и мамочку не устроил, шотландский флаг на бедрах носят самые сексуальные дедуси в Европе, но уж никак не бабуси, зато саронг был успешно опробован: говорит, хорошо для отдыха, хоть и не для развлечений. Незадолго до запланированной беременности увидела в Афинах развод караула перед парламентским дворцом и вот увлеклась новогреческой модой. К тому, что ты видел, еще гольфики с кисточками положены и берет. Невежды знай воображают себе, что это прелестный девичий костюмчик, а она тихо посмеивается.
   - Ну и что?
   - В приватной беседе специально применяем русский язык, в известном смысле исключительный по идиотизму. В нем прошедшее время единственного числа склоняется по роду, а не спрягается. Говорят, в дальней дороге глагольную связку потеряли. Так наша Мавруша и тут изворачивается: использует безличные конструкции, второе лицо, как коронованная особа, настоящее время и так далее. Определяет себя существительными общего рода: забияка, недотрога, гуляка, неженка. Виртуозна до помрачения моего остаточного разума.
   - Да уж ладно, - рефлектировал он, уткнувшись головой мне в плечо. - Позволю я вам, номинально разнополым, жениться, если она как следует на меня надавит и не побоится вскорости овдоветь. Отпущу ее в твоей темнице посидеть - тебе же любые привилегии дадут. Если не захотите брака, так живите, непроштампованные, лишь бы на радость вам было. Но если ты хоть на тонкий волос погрешишь против нее, я тебя - не убью, конечно, с какой стати мараться, - но навечно пришпилю к крышке своей личной вампирской усыпальницы, точно гипсовый барельеф. Понял?
   - Понял и согласен, - улыбнулся я.
   - Ну, я пошел готовиться к твоей отправке, - поднялся он. - Перевозить тебя, когда уже нет нужды торопиться, придется под слоем земли, будто мы соблюдаем старинное поверье насчет вампиров, а не решение суда. И в старорежимном гробу. Хлопот не оберешься, одним словом.
   - Увидеть ее дашь?
   - Еще успеется. Незачем киндеру лишнюю потачку давать.
  
   Это я только изображал холодную кровь. От слов Грегора у меня в голове поселилась целая пчелиная фабрика. В глубине души своей я помышлял об утонченном разврате, а получил законнейший алхимический брак. Я пожелал сестру мою невесту, а получил взамен ...бззз... хорошенького юного братца.
   И вот, оставшись один, я со стоном и ото всей души, от всего моего несытого сердца взмолился - нет, не Богу, всего лишь Странникам, - говоря, что отыскал для себя максимально приемлемый способ умерщвления, что их дело, разумеется, остается их делом, но я так бы хотел еще немного покрутиться на этом - одном-единственном в своем роде - дурацком свете. Они, я думаю, услыхали и немало посмеялись над моими словами: тем хрустально-чистым смехом, что описал в своем мемуаре Степной Волк".
  

  
Граф-вампир (для Ролана) [Спасибо автору!]
  
© Мудрая Татьяна Алексеевна
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"