....Шайн положил свои руки на ладони женщине, и походило это действо на то, как храмовый чтец возлагает руки на открытую во всю ширь книгу, благословляя её распахнутые крылья.
-- Женщина сама - книга между книг, - заговорил он, и никто никогда не слышал голоса столь вдохновенного. - И счастлив тот, кто смеет в ней читать. Женщина несёт в себе знак Солнца. В ее книге тысяча историй: все истории и легенды мира, ибо тысяча - метафора целокупности. Но женщина украшена еще и Луной, и книга ее есть Книга Темной Ночи, движение от тьмы ко тьме, от тысячи сказок к тысяча первой. Это значит, что помимо всех историй, она включает еще одну, порождающую из себя все прочие. Но какая это история - того не знает никто: может быть, эта?
И он начал говорить, оперев на растворённую книгу - потемневший пергамен её кожи, виноградную вязь ее каллиграфически исполненных кудрей, хитросплетенную киноварь буквиц и губ - обе ладони, словно впитывая ими содержание. То была -
ПРИТЧА О СТРАННИКЕ ПО МИРАМ И ЕГО НЕВЕСТЕ
Один человек каждую весну бросал работу, рвал все связи и отправлялся в одиночку покорять самые высокие вершины мира. И вот однажды ушел он не совсем так, как в прошлые разы: покусился он на самую высокую и таинственную вершину мира в те дни, когда внизу у него появилась девушка, согласная его ждать. Три года уже длился этот союз, и не первый раз он отрывался от ее теплых объятий, но на сей раз твердо обещал, что это последний его поход и что, получив от своих скитаний высшую награду, он вернется к ней навсегда. Думал ли он, в чем смысл и его путешествия, и его обещания? Вряд ли, одно он знал: тянуло его уйти и совершить задуманное так, как никогда до того.
И вот он выступил, несмотря на то, что все предзнаменования были против: и самолетный рейс едва не отменили, и приятель-альпинист отказался сопровождать его к намеченной горе, и звезды падали, как дождь, и снег шел в совершенно неурочное время. Нет, в приметы наш странник не верил, но по ним можно было тогда рассудить, что поступает он вразрез с логикой этого мира и некими тонкими его закономерностями.
Много опасных и тяжких приключений он перенес: терял снаряжение, падал с обрывов, был без памяти и забыл даже свое имя. Но во время одного из помрачений было ему явлено то, что он втайне искал и к чему так упрямо стремился...
Увидал он посреди белого, слепящего и неназываемого - куда белее и ярче снега на солнечном свету, и много безгласнее горного неба - некое колесо без спиц, оси и обода, а вращалось оно таким образом, что образовывало мерцающую сферу неописуемой красоты. От колеса во все стороны отлетали искры и свободно парили в пространстве; из таких искр, но куда менее ярких, состояла вся сфера, но в самой глубине ее был некий темный осадок. И незримый Голос, что исходил снаружи и одновременно коренился в нем самом, был везде и нигде, произнес:
-- Сфера - это мир в совокупности ваших представлений о времени, пространстве и себе самих в пространстве и времени. Он един потому, что вы гипнотизируете друг друга своими иллюзиями. И мерцает, ибо вы отчасти сохранили свою самость. Это майя. Искры - люди, подобные крошечным осколкам стекла. Те, кто сумел вырваться и воспарить, на вашем языке именуются истинными, просветленными и совершенными людьми. Они уходят, избавляясь ото лжи, которой сами себя опутали; такое - долг и судьба всех без исключения. Когда уйдет даже последний из тех, что осели на дно сферы, майя развеется сама собой и сама по себе.
-- Значит, когда-нибудь на земле останется один человек, - подумал наш странник.
-- Нет, нисколько. Многолюдство будет сохранено - ведь и оно такая же иллюзия. Что получится, когда некто отразится во множестве зеркал, если не толпа?
-- А кто отражается в нас? - спросил путник.
И получил ответ - настолько ясный, непреложный и самодостаточный, что на какой-то миг сам стал этим ответом. А как только прекратилось слияние человека со Словом, увидел странник себя как бы со стороны. Он был отделен от Колеса и стоял на пороге Крепости Странствующих, Вечной Шамбалы. Стояли по обе стороны порога двое Стражей, каждый из которых был подобен скале с высеченным на ней гигантским, во всю ее высоту, ликом, а посреди была развешена радужная завеса, похожая на снежную пыль, остающуюся в воздухе, когда сойдет лавина, только падала она бесконечно.
И вот уже раздвинулись перед странником врата. Уже Постижение готовилось обнять его, как мать, а Любовь - наполнить, как первый поцелуй уст желанной красавицы. И уже стал он в Постижении всем телесным миром, в Любви - единой душой человечества, только Дух оставалось ему принять. Но именно тогда услышал он - не слухом, не сердцем и даже не душой, потому что не остается у блаженных ничего из хоть как-то причастного плоти, - но всем собою нечто нарушающее гармонию. То был тихий, безутешный плач ребенка, что остался ночью в огромном, пустом доме без людей, без света, без тепла и даже сам страх его покинул.
Понял странник, что это зовет его невеста.
-- Жизнь простого человека подобна мгновенному пролету птицы, что с холода залетела в комнату с горящим очагом через одно окно и тотчас же выпорхнула в другое. Только что был день - и вот снова ночь, - так сказал ему первый из Стражей Ворот, имевший лицо благостное и кроткое. - Долгая ночь объемлет краткий день и прячет его от глаз. Но самые сильные и упорные чувства остаются и тогда, когда полет завершен: они копятся на дне души и не рассеиваются, когда растворяется и воспаряет сама она. Ты же видел осадок в глубине шара, верно?
- Притягивает меня этот плач снова к колесу, - ответил странник. - Дал я обещание утереть эти слезы - а где теперь найду я глаза, которые плакали?
Так говорил он, потому что о смерти невесты уже дано было ему знание.
Но услыхал он еще один голос: то говорил другой лик, и имел он черты Будды Ситтхартхи.
- Захотел я, - проговорил Будда голосом, похожим на звон тонких дождевых капель, падающих на серебряный диск, - остаться у порога, пока не войдут в блаженное Небытие, что есть также истинное Бытие, все страждущие на земле. Жди этого часа вместе со мной: тогда исчезнет всякая скорбь, и эта - тоже.
- Что останется от любимой моей, если и скорбь ее растворится в небытии? - спросил странник. - Три года жил я рядом с ней в блаженной простоте и неведении, семь веков искал просветления. Как получилось, что первое перевесило второе?
- Ты ответил на свое вопрошание уже тогда и тем, что оговорился, - сказал Будда Ситтхартха. - Семь веков, сказал ты, - отчего же тогда не всю историю человечества? Великое и малое равны на весах вечности. Вся твоя жизнь состояла из поиска просветления; но в миге теперешнего твоего, жгучего отчаяния - та же жизнь, и в трех годах твоей земной любви уместилась вся твоя счастливая доля и всё счастье, что было тебе отпущено. Ты их не видел - ведь, по сути, все мы живем в Раю с завязанными глазами, и лишь смерть снимает эту повязку.
- Тогда могу ведь я вернуться в те три года и стать в них твердо? - спросил странник. - Если время - одно и то же с вечностью, то не равна ли одна драгоценность другой?
- Ты начал понимать, - усмехнулся Лик Будды, - но тебе еще предстоит углублять свое понимание. Ведь здесь - да и там, за порогом - обитель не покоя, но вечного постижения.
Говоря это, он почти незаметно направлял взор странника на завесу, что снова сомкнулась, приняв форму вытянутого овала; тому почудилось, будто некая величественная и стройная фигура в алом плаще, ниспадающем перед нею на внутренние ступени, возвышалась там, взявшись распростертыми крестообразно руками за плавные обводы дверей. Лицо ее, постоянно меняющееся и оттого еще более прекрасное, казалось страннику знакомым.
- Есть в быстротекущей жизни, всецело сотканной из наших о ней помышлений, некий опыт, подобный капле елея в запечатанном хрустальном сосуде: от него, когда разбивается сосуд, проистечет ее аромат. И без этой малой капли Рай не сможет стать Раем, добро - добром, истина - истиной, ибо весь Рай соткан из наших звездных мигов, и каждый такой миг обладает свойством вмещать все прочие подобно тому, как любой человек обладает ценой всего человечества, - заговорил первый Страж. А был он тем, кто стоит у Двери лишь ради того, чтобы совпасть со входящим, наложив на него печать совершенства, и кто сам есть Дверь Отверстая.
- Ты прав; тогда я уйду за своим миром. Но как я сумею возвратиться в ту свою благовонную каплю, в миг ее сверкающей истины? - спросил странник. - Снова и снова обречен я блуждать по свету, потому что растерял детскость души и изменил этим свое прошлое.
И тут пронесся над ними еще один голос, нежный и властный, что исходил прямо из сердца рая:
- О Великие Совершенные! В философствовании вашем забыли вы об одном: когда звезды, зажженные людьми, в Раю слились воедино, они стали чистейшей земной Любовью, которая отразила свет небесной Любви, как луна принимает в себя свет Солнца, и нет нигде ни истины, ни добра выше этих двойников! И если радость очищена тут от страдания, а страсть - от дыхания зла, то к чему предписывать моему возлюбленному томление? Зачем препятствовать ему войти?
Странник поднял глаза: фигура в алом плаще прояснилась. Теперь то была Дева с лебедиными крыльями, окрашенными во все цвета утренней зари, и пламя вокруг ее головы слилось с оперением, а вокруг бушевал смерч из цветов и листьев, семян и дождевых облаков. Лицо ее было лицом его невесты ровно в той мере, в какой лицо Первого Стража было его собственным.
- Ты не та моя любимая, - промолвил он.
- О простец! К тому бесконечно отдаленному и бесконечно сладостному мигу вечности, когда ты дойдешь до меня, - я стану ею.
Так ответила Дева Страннику по Мирам, и смех ее был как живое пламя - огнь горящий и никогда не затухающий.