Июнь в Лондоне - всё та же морось и гарь, что всегда. Молодой репортёр еле пробивался сквозь всемирно знаменитый туман, и в душе его вовсю сквозило.
Какая ему польза с того, что к своим невеликим двадцати годам он уже преуспел в сочинительстве? Газетчик есть газетчик, и нашумевшее повествование о толстом добродушном донкихоте - тот же роман-фельетон и та же бульварная литература. Накрыла щитом слава, появились кое-какие деньги - а что в том проку? Верно сказано: кому везёт в игре - фатально не везёт в любви. "Ах, Мэри, - вздохнул он. - Побывала в Париже и сразу сделалась ветреной француженкой".
Мэри была его невестой, которую отправили во Францию завершить образование - и чтобы отвлечь от неровни во имя более удачного брака.
За грустными размышлениями он не заметил, как вокруг заметно развиднелось и потеплело. Исчез запах смога. В воздухе запахло цветущей сиренью, свежеиспеченными бриошами, конским потом - но в то же время чем-то едким, будоражащим. Неужели порохом?
- Осторожней, мсьё, впереди стреляют, - сказал ему кто-то, беря за локоть.
Репортёр поднял голову и обратил взор на говорящего: мужчина старше его самого лет на десять, чуть сгорбленный, мощный. И очень мрачный.
- Кто стреляет? Где? Что вообще происходит? - Журналистский инстинкт поднял голову тоже.
- Восстание в Сент-Антуанском предместье, вот что, - устало проговорил его собеседник. - Всего два дня кипения - и уже, можно сказать, подавили его. Теперь станут убивать в суде, а не на улицах. И не тех, кого надо бы. Мы-то все полагали, что это не мятеж, а революция...
"Или я брежу вдобавок к тому, что брожу, или мы оба сошли с ума, - в смятении подумал репортёр. - Не знаю, что предпочтительнее".
О том, что при таком раскладе его собеседник может ему лишь привидеться, он не подумал. Что, впрочем, характерно.
Тем временем парижанин с горечью продолжал:
- Не думайте, мсьё, что я такой унылый тюфяк, каким кажусь. Нет, битвы мне по нраву, но где найдёшь истинного друга и соратника! Друзья завидуют, возлюбленные бросают, герои моих стихов и пьес оказались вовлечены в дурной круговорот. Все - даже уличные гамены, собаки и кошки, хотя вот уж кому живётся беспечно. Голодают, острят на грани возможного и невозможного, но обычно не рискуют быть убитыми. Слишком разумны для такого. А ныне... Хотя нет, смотрите - вот истинные философы в мире животных!
За поставленной на попа огромной бочкой из-под сидра безмятежно дрыхли два котика: рыжий и белоснежный. Тела, лапы и хвосты сплелись в нечто уютно-шарообразное, глаза сожмурены, усы подрагивают от сонного мурчанья.
Но когда мужчины дружно нагнулись, уронив на парочку двойную тень, рыжий котёнок дёрнул ухом, проснулся и открыл глаза цвета весенней зелени.
- Эй, - сказал он. - Чего солнышко застите и даром глазеете? Умильная картина стоит су без одного франка. Или фартинг без боба, раз уж у нас тут Джонни Буль завелся.
"Точно сон, - понял англичанин. - Коты не умеют ни распознать нацию, ни говорить по-французски. С другой стороны, я ведь тоже".
- А ты кто, чтобы за них решать? Кошаки много чего умеют. Думать, например: у них на шее, может, целая Сорбонна сидит. Ловить чужие мысли, если дело того стоит. Или дом обустраивать и искать ему хозяйку; но по этой части больше кошки практикуют, - меланхолично пояснили ему. - Возьми вон белого - он голубоглазый, значит, глухой как пень, но проныра не чета многим и всеми остальными добродетелями тоже ох как щедро наделён. Писаный красавчик, умница и аристократ: жаль, что всё дворянство его находится с левой стороны герба.
"Я ведь всегда хотел двух, нет, трёх собак и кота, чтобы все они дружили, - подумал англичанин с усмешкой. - А к ним апартаменты в дорогом районе Лондона и симпатичную, добрую жену. Что до писательской славы..."
- Бывает так, - ответил француз тихо, - что и слава расцвела вешним цветом, и шумный успех сопутствует всем творениям, а с души, бесприютной и одинокой, знай осыпаются осенние листья.
- Мр-р... Да чего вы оба носы на квинту повесили? - опять вмешался их собеседник. - Вон возьмите рыжего - в животе орган собора Нотр-Дам играет, дрожь пробирает до костей, а маман с папан вообще померли ещё до того, как ему родиться. Но разводить нюни - это не по нём, уважаемые граждане! Мы не из таковских!
- А ведь и в самом деле - отчего не взять? - негромко предложил англичанин. - Я бы забрал обоих неразлучников.
"И правда - надо брать, - подумал он. - Всё равно ведь снятся".
- Э, не дело говорите, - улыбнулся француз, который следил за беседой, еле заметно усмехаясь в усы. - Рыжий - мой компатриот, из Парижа ни ногой. Родину ведь не унесёшь на подошвах сапог... э, на подушечках лапок. Но, я думаю, сотоварища он охотно вручит вашим заботам.
Тут Белый проснулся - собственно, он, как любой нормальный кот, никогда не спал, только придрёмывал, - и еле слышно муркнул в знак согласия.
- Решено, - сказал англичанин, нагибаясь ещё ниже. - В самом деле хорош зверь: его родословие, пожалуй, восходит к той прелестной ангорской кошке, из-за которой во время Людовика Пятнадцатого случилась самая настоящая человеческая дуэль между гвардейцами, да ещё под самыми королевскими окнами. Но как быть с его братцем?
- Я ведь ясно намекнул, что он мой, - ответил француз, принимая Рыжего в объятия. - Или лучше сказать - я его. Назову тебя Гаврошем, дитя. Вон ты какой крепыш - словно из здешнего камня отлит. Будешь непобедим в драке. Согласен?
- А я своего окрещу Бобом, - откликнулся англичанин. - Лондонские кокни так называют шиллинг. Думаю, он не будет против, что его так мало оценили.
Когда оба сочинителя отошли подальше и скрылись во вневременном тумане, из бочки высунулась чумазая мордаха лет двенадцати и довольно ухмыльнулась им вслед.
"Вот и славно, - подумал юный Диоген, деликатно сморкаясь в согнутую ковшом ладошку. - Враз обоих пристроил, рыжика - так и вообще неподалёку. Слабость у меня к нему: как-никак, вторая моя половинка".
***
Что произошло, когда внезапно окошаченные проснулись - в своих постелях или неважно, в каких именно? А то и вообще посреди улицы?
Таланты Чарльза Диккенса и Виктора Гюго прогремели на весь мир. Спустя какое-то время после описанного в первой части нашего повествования Чарльз обручился с любимой, которую на сей раз звали Адель: у них был просторный дом, а в доме - множество детей, собак и ручной ворон с подбитым крылом, прилетевший непосредственно из романа "Барнеби Редж". Но Боб был вне конкуренции: перед ним склонялись даже слуги, уважительно называя "Хозяйским Белым Джентльменом". Величавый призрак сторожил сон писателя, обедал с ним за одним столом и следил, чтобы хозяин не портил себе глаза излишним чтением и письмом, а вместо того почаще играл со своим пушистым любимцем. Причём не тратил на это ни единого слова - достаточно было махнуть лапой на горящую свечу и сбить с неё пламя.
Когда Боб навсегда покинул Диккенса, тот сделал удивительную вещь: снял чулок с правой передней лапы кота и надел на рукоять ножа для бумаг. Тогда письма запечатывались сургучом, который необходимо было сломать а не вкладывались в конверт; книги же приходилось читать, всё время разрезая страницы. (Что, кстати, сразу выдавало зазнайку, который заводил солидные тома лишь для интерьера.) Таким манером были напечатаны все знаменитые романы писателя и самый (по мнению Боба) лучший - "Повесть о двух городах".
Осенью того года, когда Гюго подобрал рыжего кота, случилось вот что. Он встретил милую даму полусвета и актрису по имени Франсуаза, которая блистала на балах истинной королевой, но сочла великой честью получить самую небольшую роль в одной из его пьес. Роль, которую Франсуаза сыграла в его собственной жизни, длилась тридцать лет и окончилась за два месяца до его собственной смерти. Такая неколебимая верность была безусловно и категорически одобрена в вышестоящих инстанциях. То есть самим Пламенным Гаврошем.
Когда рыжий кот удалился в те же края, что и его белоснежный братец, нам неизвестно. Однако, если прочесть роман "Отверженные" как следует, а не буква в букву...
"...увидели, как Гаврош, который собирал в корзинку пули убитых стрелков, вдруг пошатнулся и упал наземь. На баррикаде все вскрикнули в один голос; но в этом пигмее таился Антей; коснуться мостовой для гамена значит то же, что для великана коснуться земли; не успел Гаврош упасть, как поднялся снова. Он сидел на земле, струйка крови стекала по его лицу; протянув обе руки кверху, он обернулся в ту сторону, откуда раздался выстрел, и запел:
Я пташка малого размера,
И это по вине Вольтера.
Но могут на меня лассо
Накинуть по вине...
Он не кончил песни. Вторая пуля того же стрелка оборвала её навеки. На этот раз он упал лицом на мостовую и более не шевельнулся...
... до тех пор, пока из ослепительного тумана, повисшего прямо перед его глазами, не появился некий предмет, напоминающий костяную шпагу с меховым эфесом. Эфес вытянул, затем вобрал назад когти и сказал ворчливо-добродушным тоном:
- Чего разлёгся, байбак? И в этом тебе виноват Руссо? Подумаешь, девять граммов в сердце: хватайся за меня и пошли! Как говорится - не везёт нам в смерти, повезёт в любви".
А если вчитаться в финал "Повести о двух городах"...
"Ропот множества голосов, зрелище множества поднятых лиц, шарканье множества ног в толпе, бросившейся с окраин площади к середине и одной сплошной волной затопившей подножие гильотины, - и всему конец....
"...То, что я делаю сегодня, - подменяю в смерти своего друга и мужа моей любимой Люси, - это лучше, неизмеримо лучше всего, что я когда-либо делал; покой, который я обрету, это лучше, неизмеримо лучше того, что я когда-либо знал".
- Вот сейчас я покажу тебе покой, Сидни Картон. Раздекламировался, чисто актёр Комеди Франсэз. Даже до моей галёрки долетело.
Из ослепительного света, который застит несуществующие глаза, протягивается рыжая лапа, подцепляет пустой ворот когтями и вздёргивает тело на ноги.
- Что ты творишь, Гаврик этакий? Он же безголовый.
- Эка невидаль - без головы! Зато сердце на месте. Давай, гражданин хороший, берись за шпагу из кота - и в бой во имя разума и справедливости! Нам с тобой ещё гражданина Говэна треба вызволить из книжки "Девяносто третий год". Что с них, господ беллетристов, взять: всякий раз гробят любимых персонажей, причём на самый романтический манер. Прям насквозь обрыдаться можно. А чего вам с этим гражданином не достанет до полноты телесной - то подберём по ходу действия. Вперёд, коты отчизны милой: день нашей славы настаёт!"