Аннотация: Продолжение рассказов "Вирджил и я"и "Белая ворона, белый кот"
ЛОВЛЯ НА ПРОСТАКА
1
После путешествия в раёк (или, поскольку мы имеем в виду нечто вроде театральной галёрки, - на раёк?) и тех прикольных штук, которые мы на пару с Воронихой там отчебучили, я крепко задумался.
"Ад - это мы сами", - изрек некогда Жан-Поль Сартр. Собери десяток стандартных представителей вида хомо хапиенс эрегирус вульгарис на площади стандартной российской "распашонки" с кухней и совмещённым санузлом - и дня через три-четыре преисподняя всем гарантирована. Тому, кто собирал, - тоже.
Но что выйдет, если по религиозным соображениям наполнить Гадес особями, достаточно вольнодумными, чтобы противиться любым прописям, настолько любящими свободу, что их душит любое ограничение, и до такой степени толерантными и лишёнными морально-социальных устоев, что любой образ жизни и мышления, отличающийся от их собственного, вызывает лишь неуёмный восторг?
И настолько сильными духом (при условном неимении тела), что они способны взорвать геенну и нимало не медля переплавить осколки по своему образу и подобию?
- Ты прав, - согласился мой друг Вирдж, иначе Вергилий. - Именно это и произошло.
- Тогда почему вокруг так малолюдно? Как-то не верится мне, что население достигло критической массы. Сплошной вакуум - за исключением нескольких клубов по интересам. Да и там сплошные аббревиатуры: БЖД, БДСМ, ЛГБТ и иже с ними.
- Кстати об аббревиатурах. Ты пока вроде туриста на испытательном сроке: вот лет через сто-двести перейдёшь на ПМЖ - мигом схватишь, что к чему.
Вольфганг Асмодей, наш романтически, поэтически и драматургически настроенный владыка ("Какой поэт во мне погибает!") несколько прояснил ситуацию. Полагаю, он умел читать мысли на любом расстоянии.
Однажды он рывком распахнул дверь нашей перманентной спальни, смерил пылающим взором обоих неразлучников и провещал:
- Кажется, тут задаются вопросом, отчего в Обители недобор, когда по логике она должна быть набита грешниками под завязку? Очень просто. В раю не трудится никто, включая Святого Петра-Ключаря, а у меня извольте шевелить лапками и мозгами. Вергилий, своё место у кормила и поила ты знаешь. А Исидор буквально предназначен для того, чтобы раскочегаривать... тьфу, разрешать вялотекущие конфликты. В том смысле, что вроде бы и не за что прихлопнуть обоих медным тазом, а надо.
Я хотел было вставить, что в настоящем раю, по его же словам, хлопот полон рот, но поостерёгся перечить начальству. Тем более он мне вроде как польстил.
Так что вместо этого мы беспрекословно впряглись в работу. Состояла она в своего рода выбраковке: прощупать новоиспеченных жму... жильцов на предмет соответствия месту и времени, убедить большую их часть в том, что они слишком хороши, чтобы устроиться у нас на ПМЖ, и деликатно выпнуть их куда повыше: авось эти туристы как-нибудь устроятся. Вирдж меня, разумеется, поднатаскал, выручая из мелких патовых ситуаций, но и сам я был не промах. Многолетняя деятельность в качестве кафедральной лаборантки и секретаря учёного совета обязывает к знанию политеса.
"Ваш мир дурён не оттого, что в нём есть нетрадиционно сориентированные люди, а оттого, что есть их ненавистники, - внушал я одной особи, упорствующей в том, что грешна и не достойна ничего, кроме и помимо. - Зачем тащить переносный или там переносной ад в настоящий, словно самовар в Тулу? Или помирись с собой, или ищи доли в другом месте".
"Говоришь, тебя сюда заманили, - объяснял я другому любителю поспорить. - Вспомни: разве ты себе конкретный тот свет заказывал? Держу пари, даже о смерти не думал, более того: само слово позабыл. А ведь оба они как одежда хорошего мастера: подбирается под каждого персонажа конкретно. (Тут я вспомнил, как моё первое платье, наоборот, подгоняло меня под себя. Типа обратной связи.) Так что нечего на зеркало пенять: вникни лучше, кто на нём изображён, и для начала прими это. А если стрёмно над этим работать - уж поверь: никто тебя силком в аду не держит. И вообще ад в привычном понимании здесь лишь потому, что здесь имеешься ты".
Вскоре я просёк, в чём проблема: те, кто считал себя достойным куда лучшего, чем ад, только засоряли помещение собой и своими амбициями. Те же, кто полагал, что им и не должно светить ничего хорошего, распространяли вокруг себя такую унылую и гнилую атмосферу, что, образно говоря, молоко, которое нам с моим дружком стоило бы давать за вредность, прокисало на всех девяти адских уровнях.
Должно быть, я ещё с райчиновской авантюры создал себе твердокаменную репутацию и теперь капля за каплей её точи... укреплял. Тут многое зависело от характера самой репутации.
В конце концов Вольфганг Асмодей решил как следует со мной поговорить.
- Ты неплохо размениваешься на мелочи, сынок, - сказал он, улучив минуту, когда я спустился к нему вниз полюбоваться на негасимое пламя. Официоза он, кстати, не терпел, потому как ценил момент неожиданности. - Садись вон рядом на камушек и слушай во все уши. Есть дело, как нарочно скроенное под твой размер. Весьма серьёзное. Наличествует претендент на райскую обитель, которому надо подтвердить лицензию - или, наоборот, её отозвать. Верхоглядства, как понимаешь, нам не надо. Шока по типу "пренеприятнейшее известие - к нам едет ревизор" - тоже. Ты будешь внедрённым агентом - и внедрённым так глубоко, что сам об этом по большому счёту знать не будешь.
- Имеется в виду, шеф, что я должен ухватиться за дельце руками и ногами, а не то впихнут насильно?
- Ничего подобного, - разуверил он меня. - Обитатели серединного мира и в частности обладатели христианского мировоззрения считают, что дьявол только и делает, что искушает, а в его царстве господствует типично адская скука. Это, заметь себе, несмотря на разнообразнейшие мучения, которыми, согласно профанному мнению, развлекаются здешние садисты пополам с мазохистами. Ну вот, я тебя именно искушаю - до крайности интересной работой. Не говоря уже, что целой карманной Вселенной, которая тянется в кильватере нашего собственного мира, как шлюпка на буксире у корабля.
- Звучит заманчиво, - мой голос прозвучал тускловато, хотя я вовсе такого не хотел.
- Собственно, там скорее архипелаг: небольшой континент в ожерелье малых островов. Иные твои соотечественники охотно и надолго туда наведываются, хотя официально этот Вертдом, или Вирт, числится по разряду ролёвок. Есть такая книга: Филипп Родаков "Держатели меча", переведена на основные земные наречия. По слухам, стоит лишь раскрыть в подобающем настрое, пробежать глазом по строчкам - и "тут" в одно мгновение превращается в "там". Обратное даётся труднее: уходить приходится без сувениров, дай демоны чтоб не совсем голым.
- Ещё заманчивей.
- Но уходят, однако. Далеко не все - и поди разбери, исчахли они там, будучи подсечены под корень, или несказанно процвели.
- Вы знаете.
- Знаю. Но не хочу загодя создавать предвзятое мнение. Ты ведь заинтригован?
- Более чем, - я постарался всем телом выразить оптимизм, заранее зная, что никого этим не обману.
- Самый главный прикол. Уходят твои русичи и иже с ними - одним словом, "рутенцы" - в немного разные миры, отличие заключается в одной-двух заметных деталях. Возвращаются так же: в тот же год, месяц и час, что вышли, но в слегка иную среду. Вот у вас была вспышка белой болезни?
- Как в пьесе Чапека? Нет. Осталась на бумаге.
- А в мире одной такой Галины Алексеевны Срезневой была. Причём среди одних женщин. Вертдомцы заподозрили земную провокацию - вот как английские колонисты подкидывали индейцам оспенные одеяла. На самом деле каждый из рутенцев хотел всего-навсего удрать туда всем семейством.
- А их не очень-то принимали.
- Ещё бы. Хотя лепрой местные, как выяснилось, не заражаются, но среднеарифметический рутенец, по тамошнему мнению, сам по себе та ещё проказа.
На этих словах Асмодей поднял голову и вперился в мои глаза.
- Вам нужен присяжный эпидемиолог? - учтиво поинтересовался я. - Или экологическая полиция?
Любой бы, не зная нашего Вольфа-Волка, подумал, что он либо сорвётся на ответную грубость, уже откровенную, или начнёт отрицать - типа ты ведь ценный кадр, умница и всё такое. Он спокойно объяснил:
- Твои бывшие соплеменники привозят технику. Не технологии, а образцы, чтобы местным с ними поиграться. Немного книг и предметов искусства, не очень вписывающихся в тамошнюю культурную схему. Но больше, чем это разумно, понимаешь. Как ни удивительно, разврат не пустил корни слишком глубоко, а что-то там выкорчёвывать и пресекать - и вовсе не твоя печаль. Сумеешь стать мало-мальски успешным негоциантом - попадёшь в струю. Акул бизнеса в этих водах, кстати, не замечено. Имеются только дельфины и дружественные им моряне - люди как люди, только что самую малость амфибии.
Я понял, что не отвертеться: всю жизнь мечтал стать акулой бизнеса и самую малость Ихтиандром. Шутка юмора.
- А мне самому как туда импортироваться? - спросил я с лёгкой душевной гримасой. - Снова через фальшивый очаг или вы заветную книжку раздобыли?
- Вот здесь и кроется самый изюм, - ответил наш любимый дьявол. - У вертцев имеется своё собственное, автономное отхожее мес... ад плюс рай, словом. В одной упаковке, как шампунь с кондиционером. И соседствует с нашей обителью. Называется Поля Блаженства. Или Элизий. Или Елисейские поля.
"Может, до кучи Елисеевский гастроном помянем?" - спросил я себя.
- Тамошние покойники без особого труда навещают родных и близких в призрачном виде. А если пожелаешь оплотниться и выйти наружу целеньким - положено особым манером улестить Кербера. Сам я не в детали не вникал, однако попросил, чтобы навстречу тебе выслали провожатого, который - как это? - сечёт фишку, - объяснил Асмодей. - Ну что, идёшь?
- Прямо сейчас? - спросил я в ответ.
- Да как соберёшься. Особо не неволю. С соратником по постели можешь попрощаться, вещички собрать - хотя, скажи, какого беса они тебе там понадобятся?
Я так понял, что нечистая сила в этом Верте своя собственная, как и призраки. И что уж если я заговорил о предмете, то меня, считай, поймали - причём Вирджил сильно тому посодействововал. Последнее обстоятельство слегка смягчило горечь разлуки.
- Уже, - ответил я бестрепетным голосом. - Ведите.
Никакой патетики. Наш верховный поднялся, одновременно стягивая меня с жёсткого сиденья, подошёл к одной из дверец, которые на моей памяти никогда не открывались, и повертел ручку - в хитроумной манере, которая заставляла припомнить несгораемый сейф. Что для преисподней с её климатом вполне актуально.
Дверь растворилась вширь и ввысь, как диафрагма, и меня опахнуло душистой сиреневой прохладой.
2
... Нет, во мне очень твёрдо засело, что Елисейские Поля - это улица, в чем-то даже жилая магистраль. Ещё с тех пор, как покойный муж брал на конференцию по сравнительному языкознанию в качестве переводчицы с французского на новорусский. Было это в блаженное советское время, и наше государство стремилось козырнуть передовым учением Реформатского перед теми, чьи симпатии были навек отданы структуральной лингвистике, порождающим моделям Наума Хомского и "Кошкам" Бодлера, коих Роман Якобсон и Клод Леви-Стросс проанализировали от усов до кончика хвоста.
Мы в каком-то смысле шли по стопам мэтров, подвергая дотошному штудированию сам Париж - естественно, в свободное от науки время. Вот он и стоял теперь перед моими глазами этаким туманным фоном-подложкой - исключительно для сравнения.
А самый передний план почти сплошь закрывали высоченные деревья, одетые пышными гроздьями с ног до головы, источающие дурманный майский аромат. Что-то в цветках было от сирени, но ещё больше - от глицинии и гиацинта: если той и другому суждено обвить куст или вообще превратиться в него.
Я раздвинул сию роскошную завесу и обнаружил, что здесь не один - везде прогуливались или сидели на травке люди. Если не считать костюмов, антураж слегка походил на японское любование сакурой - да нет, попадал точка в точку, если сделать разрез через все века существования Ямато плюс примешать к исконным жителям гайдзинов и прочих иноземных варваров. Замечу, однако, что в смысле расовой принадлежности все лица были приятно смуглыми, зато одежда-обувь баловала приятным разнообразием. Краем глаза я уловил роскошный женский костюм эпохи Ренессанса с грудями навыпуск, маской-баутой и туфельками-цокколи, наряд немецкого ландскнехта с прорезными рукавами и штанинами, монгольский дэл с призывно топорщащейся пазухой. И, естественно, пару-тройку кимоно с длиннющим шлейфом.
Тут меня аккуратно подхватили под локоть и развернули лицом к лицу - и вовремя: я только начал прикидывать, как в этой пёстрой гуще отыскать своего гида.
- Исидро? - спросил он. - Вернее, Исидор?
Я немного удивился обмолвке, но утвердительно кивнул, одновременно меряя его взглядом с головы до пят и обратно.
Под два метра ростом, нехилый размах плеч, обтянутых дублёной курткой из бычины. Штаны опойковые, низкие сапожки вроде как из юфти - в молодости я интересовалась выделкой и сортами. Всё жутко брутальное и натуральное, включая цвет. Своя кожа на фоне остальных мертвенно белая и гладкая, волосы седые, взор прямо-таки стальной - вот уж не думал, что бывает такой цвет радужки и блеск зрачка.
- Не отвлекайтесь - в конце всех концов успеете ещё надивиться, - сказал он приятным басом. - В том смысле, что все там будем. Кстати, приветствую вас ото всей души. Я Хельмут фон Торригаль, для краткости можно Тор, а чтобы избежать аллюзий с классикой - Торри. Чтобы снять вопрос: мне вас описали, к тому же вы в Полях один такой полоротый. Так и шустрите глазами по сторонам.
Русский язык у него был в порядке, за исключением жёсткого выговора и одного-двух странноватых для моего слуха словечек.
Мы не торопясь двигались к известной ему цели, я помалкивал, зато он распространялся как мог:
- Я тоже пришлец, и давний. Но это особь статья: родился в нынешней плоти неподалёку от Меца, однако сделан в Вестфольде. Маэстро Вольф должен был упомянуть о разделении Верта на пять отдельных земель, разве нет? Вестфольд - центр, Франзония - юго-запад, Готия - северо-запад, а Скондия, или Сконд, - безусловный восток. Самая крупная и самостоятельная из стран под властью нашего владыки Кьяртана Первого, диктует хилому и растленному западу свои моды. Я вам не напрасно заговариваю зубы, Исидор: чтобы не вперялись в здешние нарядные картинки - могут крепко подействовать на мозги.
В самом деле: теперь мы шли по неширокому прямому шоссе, окружённому живыми изгородями и цветущими деревьями, за которыми прятались милые домики в пейзанском стиле. Но стоило мне сфокусировать взгляд на очередном ярком пятне, как оно начинало менять форму и цвет, расти вширь или стягиваться в булавочную головку. Запущенный сад обращался в подобие регулярного парка, грядки - в рабатки, а любая хижина как бы невзначай норовила вырасти во дворец.
- Вот-вот, - кивнул мой собеседник. - Переменчивые Земли - одно из их прозвищ, скорее внутреннее, чем внешнее. Стараются воздать по заслугам каждому из обитателей. Кое-кого это буквально бесит, но большинство в полнейшем восторге, будто мощного кайфа на дармовщинку наглотались. Мой совет: ловите уголком глаза, но не вдавайтесь в детали и тем более не пытайтесь остановить.
- Я здесь, вне Полей, недурно устроился, - продолжил он чуть погодя, поняв, что на устную беседу меня не пробивает. - Коннетаблем - это вроде главного конюха при молодом короле Всевертдомском. Сплошная синекура, если учесть, что серьёзных войн тут не вели лет двадцать, Сконд, на отличку от прочих земель, управляется короной чисто формально, а его величие разъезжает по вассалам на ручном биомеханическом скутере.
- Ручном? Как это? - наконец переспросил я. - Разве бывают ножные?
- Дикие бывают. - Он усмехнулся. - Скутер, чтобы вам знать, - это продвинутый рутенский импорт. С помощью примитивной, в общем, магии его скрестили с местным дельфином - только их не так называют, а ба-фархами. Ба - море, фарх - лошадь. Эти коники в натуре размером в косатку, а цветом в белуху. Обладают неплохим разумом, легко идут на контакт с человеком, особенно из морского народа, но одомашнить их по-настоящему не удаётся. Правда, для срочной почты они вполне годятся.
- О, - только и ответил я, - а как это выглядит?
- Да как нечто обтекаемое, кремовато-белое, с рулём, седлом и колёсами. В детали не вдавался - ремонта королевская Белуша по идее не требует, самовосстанавливается. Питается солнцем через батареи, развивает неплохую по здешним представлениям скорость: почти курьерскую, до семидесяти километров в час. Только единицы измерения в Вертдоме иные - да это последнее, что вас должно занимать.
- Я думал, тут у вас средневековье.
- Вообще-то похоже на то, новации тому не помеха. Но только потому, что все мы чётко этого хотим, невзирая на давление великорутенской цивилизации.
- Не верится мне, что общественный строй возникает по воле тех, кто находится у него внутри.
- Ну да, всех вас в школе учили обратному. Измени формулировку на "удерживается волей", - Тор ухмыльнулся. - Забьём на общественный договор Руссо и его предтеч. Ты всё равно не примешь идею всерьёз, приятель, ибо не видишь клея, который скрепляет всех до единого индивидуумов. Это не свобода, которую мсьё Жан-Жак постоянно путает с властью: на самом деле почти никто не жаждет ни первого, ни второго, что не удивительно. Держись традиции и инерции социума - не прогадаешь.
- Опять-таки не верю.
- Так вот ты и послан ради того, чтобы увериться, - или наоборот. И не рассудком, а на примере собственной жизни.
Соскользнул на "ты" он так незаметно, что я даже возразить не захотел. Собственно, я пытался пропустить мимо ушей большую часть из его словесных излияний. Тем временем он трепался, мы успели выбраться из переливчато-радужных красок, звуков и цветов, и впереди замаячили некие мрачные воды. В отличие от остального пейзажа, они были неподвижны - словно бы не река, а стальной клинок на ложе из металлической стружки. Через воды был переброшен узкий мост с перилами высотой в половину человеческого роста, ближний конец которого терялся в серых кустах, а дальний - в белёсом тумане.
Стоило нам приблизиться к переправе, как из кустов на нас мигом вылупилась жуткая тварь. Можно было уточнить, что вывалилась и бросилась, но на ходу она явно пыталась либо гипнотизировать, либо съесть нас оченятами - каждое с добрый половник. Общий вид тоже был жутковатый: широкое упитанное тело в редких клочках рыжеватой шерсти, когтистые лапы, длиннейший голый хвост со странным треугольником на конце, словно у ската, - и целых три усатых рыла, чьи разверстые пасти были утыканы острейшими зубами, а глазищи горели зеленовато-алым огнем.
То явно был здешний вариант Кербера, трехглавого пса, чьим делом было не выпускать пленные души из места обитания.
Только его мамочку, похоже, отоварил Чеширский кот.
- Без паники, - шёпотом предупредил меня Торригаль. - Сейчас я с ним поговорю.
Он наклонился к морде чудовищного кота и прошептал несколько слов, которые на слух состояли из одних числительных.
Кот склонил все три башки, улыбнулся от уха до уха, чем окончательно доконал мою психику, и пропустил нас обоих.
- До скорого, Катти Ши, - попрощался Тор, и мы ступили на мост: он впереди, я позади.
- Кто это был? - спросил я.
- Ты ведь понял. Если в деталях, то сын знаменитого Ирусана Кельтского, вернее - тройные сиамские близнецы. Тайцы верят, что души праведников, прежде чем попасть в рай, отдаются на хранение кошкам. Вот он и хранит.
- А как ты его уговорил меня пропустить?
- Напомнил о субординации. Он завладел тремя душами, тогда как я начал со ста; но у него были святые, а меня сделали тем, кто я есть, сплошные преступники. Хотя каждый человек - палка о двух концах, то же дышло: куда повернул, туда и вышло. Может быть, я ему польстил, а может - подал надежду, что ты вернёшься. Деваться-то ни тебе, ни ему некуда.
"Все там будем, - с ехидцей добавил я. - Типа того".
Тем временем туман на противоположной стороне понемногу рассеивался - выступали размытые силуэты пирамидальных деревьев и разветвлённых зданий, вставших на дыбы зверей, копий, пик и трефов - и тому подобная невнятица.
- Вот ведь ..., - пробормотал Торригаль с недовольной миной. В паузу легко вставлялось нечто матерное. - Это ж нам Сконд открывается. Занесла нелёгкая. Ну, Кот, ну и хитрован. Я-то надеялся, что на Западе смогу тебе посодействовать хоть немного: твои обычно являются под вестфольдский заветный дуб или близ источника горячительной влаги рядом с Лутенией.
- Как раз посерёдке пограничной полосы, - продолжал он словно бы для себя одного. - А вот это как раз неплохо. Пропихну парня сквозь кордоны, сам побреду в караван-сарай, чайку-кофию нахлебаюсь, а оттуда прямо домой.
- Почему мне с тобой нельзя? - спросил я.
- Не судьба, - ответил Торригаль веско. - Если свернуть с данного тебе пути, с самого начала дело не заладится. Мы, понимаешь, народ суеверный и рисковать большим из-за малого не желаем. Да к тому же: чем тебе не угодило самая цветущая земля Вертдома? Цветущая за исключением пустыни, ясное дело. Твои земляки там попадаются редко - сказываются стереотипы и предубеждения против ислама. Хотя мусульманство местными жителями понимается очень свободно.
- То есть?
- Оно такое, каким бы оно стало без крестовых походов, Чингисхана и гибели Великого Шёлкового Пути. А, может быть, и вообще не стало. Мудрым и великодушным победителем.
Я чуть напрягся от его рубленого стиля. Тем временем пейзаж прояснился окончательно. Мы стояли на обочине широкой и ровной дороги, вымощенной каменными плитами, уложенными стык в стык. Прямо по курсу гуляли двое усатых молодцов в шапках, напоминающих венец Мономаха, с флажком, воткнутым в верхушку, шароварах и сапогах. Свои кольчуги парни носили с такой ухваткой, будто они ровным счётом ничего не весили.
Торригаль подтолкнул меня к ним и сказал:
- Один рутенец для Сконда. Без выправленных бумаг.
- Это к старшему, - деловито отметил один из юнцов. - Выправит. Но сами не забывайте, что диргам по-прежнему запрещено находиться в Сконде без казённой надобности.
Говорил он без акцента, можно сказать, в лучших традициях петербургского вещания, только чуть тянул гласные звуки: словно распевался перед выступлением.
- И такой приём после того, как я вербовал здесь ополченцев? - риторически спросил Торригаль. Я, однако, не заметил, чтобы он сильно возмутился.
- Защита побережья - дело государственное, то есть казённое, - возразил другой пограничник. Этот чуточку окал - я бы определил какой-то северный говор, но фиг его знает, как тут со сторонами света.
- Да я не спорю, всё равно нет времени на разборки, - миролюбиво заключил мой спутник. - Нельзя так нельзя.
- Тор, так ты меня уже сейчас-с-бросишь? - В моём голосе, кажется, прозвучала лёгкая паника, потому что он, уже уходя, повернулся и ответил:
- Я ведь не одной болтовнёй тебя грузил. В тебя и подсказки загружены - вроде плавающих или ментального гида. Когда приспичит - всплывёт само. Только ты всё равно не стесняйся, спрашивай побольше, тебе пока не стыдно слыть дураком и невеждой. Ибо ты таков и есть, и все остальные это знают. Как оперишься - спрос с тебя будет побольше.
А потом, насколько достало руки, подтолкнул меня вперёд - раньше, чем я уразумел, что такое "дирк".
3
Тот страж, который с оканьем, привёл меня к начальству, которое отличалось, в дополнение к усам, ещё и бородкой в духе д`Артаньяна. Зато на шлеме не было минихоругви - одна серебряная шишечка. Офицер любезно осведомился, как моё имя, кто я по батюшке, каким владею ремеслом (книжник) и ради чего я прибыл в их страну (ясное дело - странствовать) , чтобы записать меня в документе. Результат, выраженный закорючками, мало похожими на кириллицу с глаголицей, читался как "Исидри ибн Юханна Рутейни Китабчи Ильгизар", и я поклялся себе, что никогда не стану предъявлять эту вереницу особей при знакомстве - во всяком случае с представительницей прекрасного пола.
- Кстати, почему такая огласовка - "Исидри", а не "Исидоро" или "Исидро"? - спросил я.
- В Сконде немало морских людей, у них имена с конечным "о" женские, а мужские все с "и", - ответил офицер.
Также он посоветовал не объявлять себя ни преподавателем - "мударрас", ни торговцем - "тэгер", ибо это налагает обязанности, которые я, скорее всего, не захочу нести. (И звучит не очень, подумалось мне, особенно то, что вроде пидараса.) А вот если объявить себя знатоком книжной учёности и паломником по достопримечательностям - это вызовет уважение.
- Уважение - это хорошо, а кормиться чем? - спросил я в лоб.
В ответ офицер достал из шкафа и выложил передо мной увесистый кисет, затянутый двойной тесёмкой:
- Вот вам от казны. Если тратить лишь на еду и небольшое баловство, хватит на лунный месяц. Жить можете бесплатно, в одном из странноприимных домов, только не в караван-сарае, тамошние цены себя не оправдывают. Своего рода косвенный налог на торговлю и стражу, вы понимаете. Задёшево питаться фруктами можно в общественных садах, да и ночевать там же, в шатре или куще; мыться раз в неделю - в любой бане, кроме самых знаменитых. Да, и оденьтесь добротнее - многие ходят для этого к старьёвщикам, это не считается зазорным, напротив, так вы сбережёте дары природы и чужой труд.
На этих словах я покосился на свою брюкоюбку - не то чтобы поистрепалась, но выглядела во всех смыслах не слишком свежо. То же и с туникой, где проявились некие странные отметины - в основном на спине и бёдрах.
- Условие займа такое, - продолжил мой собеседник. - Если решите до или по истечении срока вернуться, - он целиком ваш. Отыщете занятие, приносящее верный доход, - вернёте деньги так скоро, как сможете. Не полагайте себя опутанным хоть какими-то обязательствами: вам заплатили, чтобы ваша поспешная и неумелая деятельность не принесла ущерба.
Вот с таким напутствием я отправился дальше. Сейчас, оглядываясь назад, не перестаю удивляться тому, что прошлую жизнь как бы стёрло или затуманило, - видимо, Тор мельком позаботился о том, чтобы я невзначай не выдал о себе больше, чем самому хочется.
Городок впереди уж точно был не столицей. За невысокими глинобитными оградами сплошные сады, в которых прячутся небольшие белые домики, арки цветущих ветвей над головой, чистенько и пустынно. Встречались мне в основном мужчины, причём старики, в блаженном раздумье сидящие либо на лавочке у калитки, либо в позе лотоса - посреди цветущей клумбы. У них мне как-то неудобно было неловко спрашивать, где тут можно заночевать и кстати подкормиться. Таблички и щиты с надписями-то были, но русского подстрочника к ним не прилагалось.
"Если с подачи Фила Родакова наш язык употребляется повсеместно - стало быть, он в своём роде эсперанто", - сообразил я.
В то же время здешний мирок не пытался изобразить из себя ребус, но раскрывался более-менее охотно. Я заприметил широкое в кости зданьице, которое факт было дармовой ночлежкой - от него так и веяло чистотой. Вполне предметно: горьковато-едким полынным дымом. Ах, емшан - запах дома, аромат скитаний! Плюс неплохое народное средство от клопов и тараканов.
Рядом с обителью странников высился павильон с галереей и выходящими на неё подслеповатыми оконцами - они были полуоткрыты, из них клубился пар с лёгкой примесью лаванды, лабазника и гвоздики. Без комментариев - снова налицо визитная карточка. (И не говорите мне, что пар незаметен, а цветок и его запах - разные вещи.)
А далее высились тонкие стрелы, направленные в полуденное солнце. Каждая была похожа на космический корабль, стартующий из облака раскалённой, клубящейся пыли, только вот пыль успела застыть и сформироваться в нечто резное и даже по виду лёгкое. Мечеть с четырьмя минаретами? Разумеется. Но какая удивительная архитектура... Муж в своё время говорил, что дома Аллаха в каждой стране легко узнаются и в то же время уникальны.
Так вот. Как только я это вспомнил - с ближней башни воспарил голос, сильный, грудной, медовый, - расправил крылья в облаках, разрывая смурную пелену, и в щель между ними обильно хлынуло солнце.
Я и позабыл в своём низу, что так бывает. Оттого не сразу понял, что светило не восходящее, а низкое, вечернее. Оно было цветом как апельсин-королёк моего детства, и его лучи проницали через каждую травинку, высвечивая её суть.
На зов муэдзина, выпевающего вечерний азан, изо всех дверей вышли люди - в большинстве молодые и нарядно одетые. Я без особых дум последовал за ними, по ходу соображая, что в них такого странного.
Это были мужчины. То меньшинство, что было не таким пёстрым, составляли дамы - их возраст определить мог, наверное, только намётанный глаз. Полупрозрачная серая вуаль окутывала каждый стройный стан, серебрила в равной мере седину, русые косы и смоляные кудри, умеряла блеск очей. Осанка всех женщин показалась мне царственной.
Аллах знает, какие тут были религиозные обычаи. Впрочем. Тор дал мне понять, что в Сконде рулят свободомыслие, веротерпимость и вообще всё, что я могу вообразить себе из его слов.
Поэтому, когда все прибывшие на молитву стали дружно разуваться у порога, я последовал общему примеру. Башмаки у меня крепкие, удобные, но если украдут - особо жаль не будет, прикинул я. И так и эдак менять обличье. Вот кошелёк - фиг вам, упрячу за пазуху, рядом с паспортом, пазуха у меня глубже некуда. И берет натяну покрепче: хорошо, что убор без полей или козырька, сойдёт за тафью, какие тут у всех мужиков.
Внутри расстилался гигантский зелено-золотой ковёр с таким ворсом, что я потонул в нём до щиколоток. Дамы сразу покинули собрание и по двойной лестнице забрались на верхотуру, поближе к сановного вида люстре с хрустальными цепями и висюльками. Я подумал - чтобы удобней было плевать свысока на остальную половину человечества.
Но это была последняя моя связная мысль. Ибо нет инструмента более завораживающего, чем хорошо поставленный голос, выпевающий стихи.
Я исправно кланялся, поднимался, снова падал на колени, касаясь лбом ворса, и ощущал себя насосом, который исправно перекачивает благодать с неба на землю.
Когда молебствие пришло к концу и все начали расходиться по направлению к своей обувке, я с удивлением заметил, что многие вытаскивают на свет короткие кривые клинки, которые до того прятались в складках одежды, и цепляют к поясу. Вроде бы христианство запрещает приходить в церковь с оружием? Положим, тут не христианство и не церковь...
Симпатичный юноша, стоящий рядом со мной, прочёл мою мысль и улыбнулся:
- На диргхами наши любуешься? Мы их носим ради наших женщин, в знак того, что готовы их защищать пред лицом неба и земли. Вот бахвалиться погибельной сталью и вправду не полагается.
"Вот оно что, - вдруг осенило меня. - Дирк - это, похоже, кинжал. Я-то посчитал, что военное звание какое-то. Но ведь Торригаль принял кликуху на свой счёт. И ему не возразили, так?"
- Уж коль я заговорил с тобой - имя моё Замиль.
И протянул руку. Я пожал её.
- А я - Исидор. Можно Исидри.
- Красивое. Но ты из йошиминэ? А, не понимаешь. Христианин? Знаешь, почему я с тобой заговорил: ты хорошо держишься на молитве.
Что "йошиминэ" вообще притащился в мечеть, его, похоже, нисколько не напрягло.
Стоя плечом к плечу, мы отыскали нашу обувь и по очереди обулись. В этот момент со своей верхотуры как раз подоспели дамы. Заморачиваться с поисками им, в отличие от нас, не пришлось: каждая достала из тех же недр, что и мужчины - клинки, пару тонких подошв с перемычками и мигом нацепила поверх носков. При этом ни одна вроде как не сгибалась в талии и не подбирала под себя ногу на манер аиста: такой вот фокус, однако.
Потом дамы взяли под руку каждая своего павлина и величаво прошествовали мимо нас.
- Ты где ночуешь, Исидор-Исидри? - спросил мой новый знакомец.
- Пока присматриваюсь. А что, есть проблемы?
- Проблемы? Не понял. Понял. Трудности. Нет, можно в доме странников, а то и прямо здесь, рядом с залом для намаза, Только не сейчас, когда только что прошла салят-аль магриб, молитва сумерек, а сразу после салят аль-`иша, ночной молитвы. Чай заваривает сторож, а еду мы с тобой можем поискать на улицах.
Замиль нерешительно помолчал, а потом как-то сразу предложил:
- Только зачем тебе хлопотать на ночь глядя? Мои родители, Музаффар-аби и Нариман-або, рады будут, если я приведу знакомого. Тоскуют после ухода моей сестрёнки Хафизат, её комната с той поры пустует.
Мне бы стоило сразу поинтересоваться насчёт сестры, но из-за того, что на меня обрушилась такая уйма имён, я спросил только:
- Как называют ваш город? Я видел надписи, но как-то не очень силён в здешней грамоте.
- Город? Вот так сразу, не познакомившись хорошенько? По-нашему Му`аррам, а заморские гости могут назвать Сам`айн.
Протяжный звук, который я обозначил запятой верхнего ряда (или звук верхнего ряда, который я показал апострофом), мой приятель изобразил, гортанно кашлянув. Не пойми что - то ли гласный, то ли согласный.
Также меня несколько удивил его подход: будто я был Алисой в Зазеркалье, а город - пирогом, который я покушался съесть.
Домик, куда меня привели, стоял близко к окраине и напоминал собой белый кубик, спрятанный в нарядном саду. Супружеская пара среднего возраста, которая трудилась в цветнике, очень походила на обычных российских дачников типично славянского происхождения, в балахонах поверх штанов и платках, распущенных по спине так, чтобы прятать от жаркого солнца шею, плечи и распущенные по ним русые с проседью волосы. Эта масть меня слегка удивила. Их темноволосый и кареглазый сын, да и я, как помнится, куда больше напоминали татар из хорошего рода - тех, кого раньше дразнили казанскими сиротами. Взамен взятой штурмом столицы и лишения исконной доли некоторым счастливцам вручали христианское крещение из-под палки и свеженькое дворянство без запаха гари.
- Вот Исидри согласился у нас жить, - представил меня Замиль.
- Милая девица, - матушка Замиля улыбнулась всеми морщинками, прищурила блестящие голубые глазки, и по этой мимике я сразу понял, что она глуховата. Отчего и ошиблась - а я смутился не на шутку.
- Нечего стыдиться, что ты приглядный юноша, Исидри, - поправил её ошибку батюшка. - Такого и в зятья позвать не стыдно.
- И нарядить есть во что, - упорно продолжала матушка. - Уходя к Великой Матери, наша Хафизат ненадёванное бросила.
- А уж где поселить-то! - смеясь, кивнул их сынок. - Тем более имеется. Ладно, друг, будем считать, вступительный экзамен ты прошёл.
Комнатка оказалась в глубине дома - наружу выходишь мимо всех дверей, зато легко уединиться. А если имеется ловкость, так и окно, глядящее во двор, широко растворяется, к тому же затенено пышными, словно кринолин, розовыми кустами.
Я окинул взглядом белёные стены, ниши, затянутые суровым полотном, плетёную циновку на полу. Мебели было по минимуму: высоченный, по колено, матрас для спанья, крытый брезентом или чем-то вроде, круглый столик вровень с матрасом и рядом - несколько тугих подушек. И, разумеется, одна ниша предназначалась для потайного камушка, рядом стояли медный кувшин и большая полоскательница. В интерьере преобладали серые и золотисто-жёлтые тона. "На новые квартиры, что ли, всё переехало", - сказал я себе.
- Насчёт одежды - не очень-то шутка, - говорил тем временем Замиль. - Смотри!
Откинул занавес одной из ниш - и на меня хлынул водопад красок, звуков и ароматов, наполняя комнату. От движения воздуха шелестели пёстрые шелка и тончайшая шерсть, пели ожерелья и подвески, сухая лаванда, мешочками с которой домашние пытались защитить наряды от всеядной моли, со временем, кажется, вся обратилась в запах. Понизу шеренгой выстроилась обувь - туфли с расписными каблуками, сандалии на резной подошве, костяной или деревянной, рядом с ними аккуратной стопкой были сложены плотные покрывала всех цветов спектра.
Кажется, у меня отвалилась челюсть.
- Не думай, что это всё женское, - рассмеялся Замиль. - Сестра была старшая среди нас, детей, я на двенадцать лет её младше. Рождались одни девочки, а ты ведь сам знаешь, как иным родителям хочется мальчишку. Есть такой старинный обычай: чтобы показать Аллаху свою жажду, одну из дочерей объявляют сыном - бача-пош. Наряжают по-мужски, учат наравне с мальчиками, дают больше воли, чем дочерям, и куда меньше с ней нянчатся. В Сконде всё это не даёт особенного преимущества - ученья меньше, зато синяков больше. Мальчишки ведь лентяи и между собой дерутся, оттого и у хакима с его тростью куда больше к ним претензий. Когда я, наконец, родился, в переодевании не стало никакого смысла. Только привычки бывшего Хафиза - они так и остались при Хафизат. Наш отец умеет готовить куда лучше матушки, но она больше перенимала у него столярное и слесарное мастерство. Ей всегда нравилось наряжаться пышно, как юноша, которого выгодно сватают, но держать в руках иголку было не по ней - это портило пальцы. Правда, нянькой мне она стала отличной - в малолетстве я только её к себе и подпускал. Матушке приходилось сцеживать молоко. Вот тогда мой або, старший брат-отец, и заговорил о том, что время ему вернуться к себе прежнему - истинной женщине... Ведь мужчина не может взять за себя мужчину и родить от него ребёнка.
"Странный вывод, - подумал я. - Гормоны и инстинкты что - меняются от этикетки?"
- А чем кончилось? - спросил я вслух. - Замуж выдали, покинула родимый дом?
"И как есть впопыхах, по ходу", - прибавил в уме.
- Не совсем так. Есть такие Дочери богини Энунны, верховного божества здешних язычников. Вот она и ушла к ним и уж года два там днюет и ночует. Века три назад правоверные мухамадийа сочли бы такое недопустимым отступничеством и ересью. Но Великая Праматерь через своих служительниц учит привлекать к себе мужчину и удерживать, легко зачинать и рожать, а также сливать воедино кровь и семя двоих так, чтобы получить наилучший плод. И никто больше так не умеет. Все наши девушки у них учатся - да что, и мужчины ведь тоже, если хотят, чтобы их выбрали в мужья.
Мне было страшновато спросить, как к отступнице относятся домашние, но Замиль понял:
- Родители сначала гневались, горевали, что надежды их не оправдались, но недолго. Сестра сумела их переупрямить. Навещает нас и тех моих сестёр, что вышли замуж и живут своим домом. Только свою светёлку не желает занимать и насчёт платьев, шаровар и прочего сказала, чтобы роздали тем, кто нуждается. Она по сути никогда не любила роскоши: ни пышного, ни мягкого.
Я мигом представил себе этакую монахиню, всю в полуночных бдениях и духовных трудах.
- Да что мы стоим, - спохватился он. - Вот бери, Ильгизар, это по виду как раз для юноши. В поясе ты тонок, роста почти одного с сестрой, вот ступня у тебя изрядно больше, так я что-то своё подыщу. Мужчине требуется хорошая подпорка.
Где-то через полчаса я облачился в длинную блузу и штаны шафранового оттенка, перепоясался широким шарфом и даже кое-как всунул ноги в сандалии с широким бортом - ступня чуточку переливалась через край, далеко уйти я бы не сумел, но стоять оказалось вполне сносно. Волосы под руководством Замиля распустил по плечам и накрыл шапочкой гранатового цвета - в тон шарфу.
- Любуйся, - коротко приказал мой новый товарищ.
Зеркало в наш рост было спрятано в одной из ниш, откуда Замиль выгреб кучу одеял. Из него смотрел на меня этакий утончённый и барственный Бунин. (Вряд ли сам поэт был в жизни таков - тёмно-русых кудрей до пояса он уж точно не носил, зато вот эспаньолку с усиками - да. Но замнём для ясности.)
У меня возникло странное впечатление. Будто я сцена, на которой молодой человек играет девушку, что приняла на себя роль юноши со всеми вытекающими. Причём маска двойная... и вообще не поймёшь, кто глядит из её прорезей.
- Как по-твоему, не слишком нарядно получилось? - спросил я.
- Ну, ты же не суфи, чтобы ходить сплошь в небелёном, и не ассасин, чтобы вздевать на себя чёрное с серебром, - пожал Замиль плечами.
А потом он повёл меня "трапезничать". В сад, где посреди цветущих куртин, картин - или как там их - был выстроен низкий помост с резными перильцами, так называемая суфа. На суфе было щедро набросано валиков, ковров и тканых одеял, посреди этого возвышалось высоченное блюдо с пареной пшеницей, щедро усыпанной луковыми полумесяцами и морковными звёздами. Сателлитом упомянутому светилу служила широкая тарелка со стопкой тонких лепёшек, веснушчатых от кунжута. По бокам гигантов, на чистейшей белой скатерти, располагалось пёстрое семейство из четырёх чайников и стольких же двуручных чашек, десятка пиалушек со сладкими заедками: тонкий намёк на пристрастие Музаффара и Нариман к обильным родственным связям. Я уселся, привычно скрестив ноги, и стал входить в курс: ибо питались тут все из одной из чаши, беря кускус пригоршней и подгребая лепёшкой, а вот чаи гоняли каждый из своей личной посуды. Мне без особого напряга удалось приноровиться к обычаю, хотя не поклянусь, что так-таки ничего не перепутал. Кажется, заниматься самообслуживанием мне не стоило, хотя ни чая не пролил, ни зёрнышек на дастархан не просыпал. Матушка Замиля так и любовалась мной во все глаза, словно прикидывая, хорошая ли из меня выйдет невеста для сына. Или жених для одной из дочерей - не знаю. Судя по их отсутствию за... хм... столом, все были пристроены.
Потом мы вышли за ограду - прогуляться и осмотреться.
4
Я, разумеется, не полный дурень и прекрасно понимал, что Замиль возится со мной по поручению свыше - вероятней всего, не как с неким Хлестаковым, типа "пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор", а как с любым пришельцем из-за границы миров. Но всё больше проникался мыслью, что на самом деле пришёлся ему по душе с первого взгляда - поручение же подоспело немного погодя.
Городок был маленький - одной рукой обхватить. Но всё-таки попадались солидные особняки в два и даже три этажа; была даже одна многоярусная пирамида, на восьмиугольном основании, которая выглядела так, словно её отформовали из блоков не далее как вчера. Ступени были сплошь уставлены вазонами с неизбежной в Муарраме растительностью, девичий виноград старательно изображал из себя подобие водопада, на самой верхней площадке высилась кокетливая ажурная беседка. Размером этак с Дворец Съездов, прикинул я на глаз. Поскольку в непосредственной близости возникала типично рутенская техника, слегка ушибленная жизнью, я сопоставил оба феномена и сделал выводы - и, как понял буквально через минуту, ошибся.
- Отлично сгодится, чтобы снять кошку с дерева, - ухмыльнулся мой юный хозяин, проследив за тем, куда и с какой миной я смотрю. - Диван мудрейших получил эти штуковины от рутенцев по обмену культурами. Только вот блоки, которые вырубают в каменоломнях и везут к месту на катках, слишком велики, чтобы стальной подъёмник мог с ними справиться. Песчаная же насыпь обходится дёшево, не воняет переработанной нефтью и не засоряет окрестности, потому как служит хорошей подушкой для укладки мостового камня. Видишь, какой храм получился? Самый большой в Сконде, всё при нём. Его служительницам почти не приходится стоять на перекрёстках. И строили всего-то двадцать лет.
- Это годится, если работников уйма, - заметил я. - И рабсила дешёвая. У вас она откуда? Рабы, что ли? Крепостные крестьяне?
- Да нет, - моё предположение, кажется, нисколько его не задело. - Крестьяне у нас вольные, сами порой рабов имеют. Да нет, я уже знаю, что рутенцы говорят, оттого сразу отвечу. Это если длится или завершилась череда сражений и побеждённой или виновной стороне приходится восполнять ущерб. Но лагерей у нас не имеется. Или если кто уже в совершенных летах, а не умеет сам себя обеспечить. И первых, и вторых разбирают по семьям на правах самых младших их членов. Даже если это человек моря, или морянин, который один стоит десяти сухопутных землянцев... Ну, с морянами была особь статья: их так прятали те, кто интриговал против последней с ними войны. А что до великих построек - туда все идут по доброй воле. Кто искупает грехи и спасает душу, кому охота приложить ум и сноровку к чему-нибудь необыкновенному, а большая часть горбатится за еду и кров над головой. Эти думают, что устроились лучше всех: сытно, тепло или там не жарко - и ни за что сам не отвечаешь.
- Любая работа кончается.
- Только не такая - и не в Сконде. Видел, какие у нас плиты от самой границы? Тянутся в два ряда до Белых Песков и сами положены на такой же песок. Раздваиваются, огибают его, идут побережьем и предгорьями - и снова сливаются в одну реку. Веками и на века укладывали. И здания такие же, от мала до велика. И мосты.
- А время, силы и здоровье? - спросил я, примерно зная, как с такими проблемами справлялись у нас на Земле в старину.
- Их сколько ни экономь, а через смерть не перескочишь. Для чего нам работать легко и быстро? Копить время, чтобы потом не знать, куда его с толком потратить?
А уж как мои условные сопланетники фанатеют от спорта по телику и в натуре, от культуризма, научно сбалансированных диет и прочего здорового образа жизни, мелькнуло в моей голове, как довлеет над их жизнью громоздкая индустрия развлечений... В самом деле - комфорт для нового поколения обеспечивается раньше, чем возникают и впрягаются в ту же лямку сами детки; оттого наша цивилизация расползается по лицу Земли, словно жирная плесень.
- Что же до силы, то чем больше её расходуешь, тем больше возрастает и тем крепче телесный состав, - продолжал мой собеседник.
Я как раз припомнил, что допотопная деятельность - то же выжигание или выдалбливание лодки из цельного древесного ствола - на опыте оказалась куда более спорой, чем полагали чистые исследователи. Учёные теоретики первобытности долгое время делали ту же ошибку, что и античные натурфилософы: не догадывались поверить свои выкладки экспериментом. Хотя, прибавил я в уме, что бы стоило вторым поручить дело рабу, а первым - девочке-лаборантке или туземным рабочим?
За всеми этими рассуждениями я как-то забыл расспросить о культовом или там культурном назначении здешних садов Семирамиды - и позже очень о том сокрушался. Хотя кое-что понял, конечно.
Помешала мне, между прочим, вполне понятная нужда, ради которой я до поры до времени шнырял по кустикам и прочим укромным уголкам - под благосклонным взглядом Замиля. Наконец, он уточнил ситуацию:
- Ты ищешь где надо, Ильгизар, но тебе стоило раньше спросить. Видишь, повсюду небольшие глыбы - вроде как из туфа? Они впитывают всё лишнее, что скопилось в телесном хозяйстве, а наполнившись до отказа, рассыпаются в такой жирный прах. Это очень хорошее удобрение для садов - куда лучшее, чем сами... хм... помои. В наших домах такие же ночные вазы, но укрыты не за ветвями - иначе.
Ещё он мельком намекнул, что это рутенская технология, типа усовершенствованного торфяного туалета.
И вот мы шествовали по неправдоподобно чистым улицам, избавленным от извечного бича цивилизации, мимо на диво ухоженных садов, которые буквально вываливались из-за ограды. В них без конца что-то пололи, подрезали, окучивали и собирали урожай. Мне самому захотелось повозиться в одном из таких: публичное назначение места безошибочно угадывалось по тому, что здесь царила относительная пустыня. Солидных строений не было, одни хлипкие хибарки для инвентаря из решётчатых щитов, землю покрывал слой прошлогодних листьев и падалицы, неуставной хмель завивался вокруг высоких арок, злокозненно пытаясь перебраться на культурные стволы.
- Новая садоводческая мода, - пояснил Замиль. - Вот как у вас бывают регулярные французские парки, где всё стригут разводами и узорами и лишнее выкорчёвывают, и английские, с руинами. Все ждут - вот уродится обильный плод, настанет время сбора, тогда и будем заодно приводить всё в норму. А пока не стоит тревожить человека, что находится при деле.
Держу пари на что угодно: это он сад назвал "человеком".
Библиотека, в таком случае, была целым людским поселением. Град Книги, как мне её представили. Она рассыпалась на небольшие корпуса в соответствии то ли веку, то ли виду и, соответственно, способу сбережения. Я увидел здесь специальное пристанище для тиснёных кожаных свитков и скрученных в трубку пергаментов, для огромных фолиантов, которые, как в старину, держали на цепи, хотя, похоже, никто не покушался их украсть, да и они сами не помышляли о бегстве - так им было здесь хорошо. Было здесь укромное место для первопечатных листов из тяжёлой бомбицины, тряпичной бумаги, с вытисненными на них гравюрами и изречениями. Резные доски изысканной скондской работы размещались тут же. Дерево вековой давности было таким твёрдым, что с могло бы выдержать по меньшей мере ещё сотню оттисков, разве что сама бумага не стерпела бы втиснутых откровений: так, с иллюстрациями в три цвета, издавались медицинские трактаты, анатомические атласы, детальные инструкции новобрачным - и бунтовские прокламации с карикатурами...
Мимо приземистых казарм воинской школы, которые оцепляли мечеть несколько странного вида, мой друг протащил меня рысью. Может быть, из-за названия - их рубаки и едоки энергетической травы, если вдуматься - типичные наши асасины со всем богатым букетом ассоциаций, хотя без сплетен. Но скорее всего, памятуя, как сам проходил там выучку внешнего круга. Оказывается, через школу проходят все крепкие юнцы - без этого их неохотно сватают и берут в мужья. Кроме виртуозного владения оружием и наукой рукопашного боя, что, в общем, сильно радует всех застоявшихся в конюшне лоботрясов, им щедрой рукой отсыпают философских знаний, что для незрелых мозгов почти нестерпимо.
- Мы знаем, - пояснил Замиль, - что одно немыслимо без другого, всё равно как тело без души. Но одно дело упражняться до седьмого пота, это весело. А другое - сушить мозги науками. Хафизат много смеялась - ей-то в своё время и то, и это давалось легко.
- А что за мечеть такая?
- Не мечеть - часовня. Тут рядом квартал, где живут йошиминэ, поклонники пророка Иешуа. Да, ты не запомнил с первого раза? Рутенцы зовут их христианами. А сама часовня поставлена в честь франзонской девушки-воина. Иоанны, или святой Юханны Тёмной. Она была мастером оружия в своём городе Вробург, вместе с воинами из скондского ополчения снимала с него неприятельскую осаду, а когда погибла - в столицу привезли её сердце, сюда же - части доспеха.
- Кто она была? Мусульманка или христианка? - спросил я, слегка запутавшись. Как помнится, в виде на жительство моего папашу поименовали в точности так же, но ведь он был мужиком.
- В других землях Вертдома муслиминэ не очень много - что им там делать? Разве торговать, - отозвался Замиль. - У Вробурга один христианский владетель шёл против другого, спор шёл о наследовании престола законным сыном, который не был признан отцом и его родичами, и самими родичами. Мы поддержали сына по дружбе: в детстве он укрывался и воспитывался скондцами, и друг его старшего друга Торригаль как раз и созвал наше войско.
Торригаль? Что-то мелькнуло у меня в голове, связанное с этим именем или фразой о войске. Но тут же улепетнуло вглубь. Потому что мы двинулись вереницей складов и постоялых дворцов, потом рынками, из-под куполов которых щедро веяло разнообразным благовонием, потом снова садами, под кронами которых располагались палатки, распряженные телеги и бродили рослые кони пополам с маленькими верблюдами.
- Мне не советовали называться купцом, - пробормотал я, унюхивая особо сильную струю запаха, мясного или рыбного, а, возможно, и кое-каких фрутти ди маре - тех плодов моря, что произрастают в толстых раковинах.
- И верно советовали, - подхватил Замиль. - Чести в том немного, даже крестьянин почтенней, о ремесленнике не говорю. Они производят, купец только развозит. И если он по необходимости воин и странник, так мы все воины и все - странники на этой земле.
- Эх, даже жалко, - вздохнул я.
Ибо при виде очередного красивого места или ухоженного здания мне припадала охота потрудиться на ниве. Такие они излучали флюиды.
То же касалось и женщин: тёмные вуали, укутывавшие их на улице с головы до ног, за исключением глаз и переносицы, не позволяли определить возраст, старухи и женщины в летах наподобие моей домашней хозяйки отличались от юных разве что меньшей гибкостью и грацией. Но яркий рисунок губ, сверкание глаз и блеск золотого шитья на подоле и рукавах то и дело пробивались наружу, пленяя куда больше определённости.
И удивительно ли было, что о цели, которая меня привела в эти места, я, очарованный странник, позабыл напрочь?
5
После двух недель блаженного дуракаваляния я сообразил, что одно из моих прозвищ - "китабчи", книжник. И хотя те развалы учебников, которые я стерёг, будучи по совместительству студентом-вечерником, мало напоминали альдин и эльзевиров, душой я прикипел к этому делу как следует.
Вышло всё как бы само собой. Собственно, я и не помышлял о том, покуситься на здешние раритеты и заковыристое письмо в лучших восточных традициях. Но в Граде Книги был небольшой рутенский отдел, состоящий по преимуществу из даров, вольных или невольных: издания были в основном русские, постинтернетного периода (постынтернетного - по правилу, с переходом "и" в "ы", хотя не звучит ни так, ни этак). Похоже, их владельцы брали томик-другой почитать в дороге (какой - совсем непонятно), а потом бросали за ненадобностью. Хотя попадались и роскошные подарочные тома с постмодернистами и классиками - не одни только переводные детективы с дамскими романами. Господство русского языка во всём Вертдоме и книжном отделе в частности объяснялось тем, что он был повсеместным жаргоном, на котором кое-как изъяснялись все. Вообще-то я уже о том говорил, а Замиль, комментируя, приплёл волапюк, эсперанто и жестовый язык североамериканских индейцев. Такая эрудиция повергла меня в шок.
И стал я захаживать в здешнюю библиотеку, одевшись попроще: книжная пыль - одна из самых въедливых. Там царила на первый взгляд полнейшая анархия, типа бери с полки что хочешь, только домой без расписки не уноси. Хочешь - переписывай, хочешь - читай при масляном светильнике, хочешь - ешь и запивай своим кофе или гранатовым соком, но испортишь - будет на твоей совести. Вроде как в джаханнам, мусульманский ад попадёшь. Хотя насчёт последнего не один я тут сомневался.
Нет, книги были вполне себе чистые, словно сами себя охраняли. Много позже я понял, что оберегал себя сам этот мирок. Не примитивно, в смысле - ты выругался, а оттого град на посевы выпал. Нет, куда затейливей...
Так вот, сижу я под сводами в тенёчке и листаю громоздкие "Хроники Амбера", поставленные на пюпитр. В прошлой жизни, видимо, не проникся. Иллюстрации там оказались потрясающие: цветные, объёмные плюс в стиле Маурица Эшера. Листать можно только палочкой, вроде компьютерного стилуса. В бытности меня студенткой нас приучали к такому с помощью исторических анекдотов - рассказывали, как Карл Девятый Французский траванулся мышьяком, когда перелистывал книгу об охоте, обслюнявливая пальцы. Или о редких летописях чумных времён, бациллы которых пережили своих хозяев и своё время.
И только, получается, увлёкся на размышлениями по поводу, но самим текстом - подходит ко мне старец в благообразной бороде и тюбетейке (тоже классика) и хвалит мою манеру обращения с книгами. Я объясняю, попутно мы обмениваемся словесными реверансами и расшаркиваниями. Равиль - Исидри, Исидор - Равиль. Заодно выясняем, что ровесники - его борода старит и светлые волосы с проседью. Говорил я или нет, что в Муарраме водятся далеко не одни жгучие брюнеты? Кажется, говорил.
А чуть позже Равиль предлагает:
- Отчего бы уважаемому Исидри не навести порядок в фондах? У нас тут почти нет опыта: списки составляем, карты с записями тасуем, но полной картины у нас не получается. Не знаем истинной ценности, не можем бегло читать, как, я вижу, вы; не понимаем, что за жизнь стоит за буквами, строками и страницами.
Зря, что ли, я ведь позиционировал себя как заядлый книголюб? Приходится соответствовать, решил я.
- Согласен, - отчего-то без запинки ответил я. Даже не спросил ничего типа "какое жалованье вы мне положите". Как мог вкратце убедиться, отношений "товар - деньги - товар" в здешнем повседневном быту почти не водилось: общество держалось на туманной системе взаимных услуг и долгов чести. Подсчёты в квадруплях, динарах и прочем нужны были, чтобы заключить, что королевская казна или сокровищница Амира Амиров традиционно пусты, но завязки бюджета всё-таки сходятся друг с другом. Впрочем, забегая вперед, скажу, что в мой кошель кое-что потихоньку капало, отчего он начал приятно круглиться.
Так что я взялся на пробу отделять зёрна от плевел и дамские романы от Джойса. Только и трудов, что клади пред собой на некое подобие конторки, просматривай и выноси вердикт - а книгоглотатель я был опытный. С легковесным чтивом разделывался в один глоток, известные мне творения пробегал по диагонали, чтобы заново удостовериться в качестве, а те, которым время воспело хвалу, вообще не открывал.
Вот что явно было для меня насущным и требующим вдумчивости, так это свидетельства моих соотечественников, решивших утолить свой эпистолярный зуд. Писали они по-русски или на инглише, вопросами стиля себя не утруждали, так что вряд ли искали громкой славы. На расшифрованные скондцами шпионские донесения их писанина тоже не тянула. Похоже, им всего-навсего хотелось почесать пером бумагу, зато я чесал у себя перстами в затылке, и крепко.
... Полное собрание жареных фактов и умеренно приперченных казусов. Оказалось, что "цивилизованный" и даже "сверх меры утончённый" (слова автора, обозначившего себя как Ким Березник) Сконд по факту ютится между морем и огромной сковородкой пустыни, на которой обитают лишь тощие кочевые племена да караваны мулагров. Последнее - гибрид дикого осла, по-рутенски онагра, и ламы; а как такое может случиться - кто его знает.
Кой чёрт им вообще занадобилось, прикидывал я, этак оригинально спрямлять путь, когда в сто раз легче, да и прибыльней, было бы пройти по дорогам, своим качеством превосходящим Аппиеву, плюс к тому тенистым? И тем более - отчего Сконд до сих пор не попытался обводнить выморочную землицу? По словам очевидцев, от белого песка, состоящего из необычно крупных кварцевых кристаллов, глаза слепли хуже, чем от снега в солнечный день. А такие дни в этих местах лишь изредка прерывались грозами, когда на горемычную землю обрушивались не столько потоки воды, сколько молнии. Немудрено, что практически каждого, кто углублялся в Белые Равнины, одолевали миражи и мороки - по большей части в виде белых великанов или гигантских мулагров слегка розоватого оттенка.
С этого рассуждения мои глаза и мысль перескочили с пустыни на лес, который прикрывал Сконд с запада. Очевидцы немало удивлялись, что местные жители никогда не мстят дикому зверю, который поранил или убил человека. Ходульная фраза Киплинга "Берегись двуногого кровь пролить" была бы здесь кардинально не понята. Сами они объясняли дело тем, что-де сами охотятся на братьев меньших и не всегда по нужде, нередко из удали, так что те имеют право на выкуп крови. "Ибо человек - не просто животное, но животное из самых худших, - пояснили Березнику. - Распоследняя скотина и то не мнит себя царём природы, коему всё остальное на потребу". Чем немало озадачил и его самого, и меня, который это читал. Цитировать христианские догмы здешним людям как-то не особо к лицу - все их веры сильно отличаются от исходного варианта. Следует уточнить: вроде как отличаются, и вроде как от исходного.
Ещё один мой соплеменник, настоящий или бывший, дивился на то, что детишек из знатнейших семей, обычно мужского пола, но изредка и девочек, сразу же после рождения забирают другие отец с матерью, обычно рангом пониже, иногда вообще крадут из колыбели и лишь потом договариваются с теми, кто породил. Почётный киднэппинг налагает на похитителя, то бишь приёмного отца, множество обязанностей: он даёт ребёнку воспитание, причём куда лучшее, чем своим собственным прямым потомкам, обучает наукам, ритуальным танцам, верховой езде и владению оружием, нередко отыскивает подходящую невесту или жениха. Да-да, особенно возмутило рутенского летописца то, что оба пола в якобы традиционном (коли уж мусульманском) Сконде проходят совершенно одинаковую выучку. Правда, как он сам признавал, кому что даётся, то и даётся, а силком ничего не впихивают.
После этого пассажа я куда лучше понял историю св. Юханны и того вертдомского принца, которого усыновили и подняли на трон скондские иноверцы. В отличие от тех рутенцев, я не семи пядей во лбу, зато побывал на изнанке мира и мог судить об относительности сущего и непомерном его разнообразии. Даже на Большой Земле имеется грузинский "институт аталычества". А уж девиц, воспитанных на мужской манер и всю жизнь играющих роль воина, и наоборот, мужиков, занимающихся женским ремеслом и искусством, - вообще пруд пруди. В тех же Албании, Афгане и у североамериканских индейцев - там, где поведенческие рамки, задаваемые обществом для обоих полов, очень жёсткие. Выйдешь из них - вот тебе иной ярлык.
Так, то прямо, то по умолчанию, я узнавал не столько Землю, сколько Сконд и вообще Вертдом. Ильгизар.
Не надо думать, однако, что я лишь развлекался, читаючи. Я вспоминал древнее искусство раскладывания по полочкам и постановки библиотечных шифров, захиревшую в тотально компьютеризованном мире. Это была работа в охотку и касалась не одной беллетристики: вся действительность Муаррама, Сконда и Вертдома поддавалась мне как мягкое дерево ножу, я почти не задумывалось о том, как должно быть на самом деле, а, как могли бы сказать китайцы, плыл по течению реки, наслаждаясь видом берегов.
Но не всё и не всегда удаётся разместить где положено и завести на него пару-тройку каталожных карточек. Моя судьба настигла меня недель через пять от начала моей службы, и никакой возможности ввести её в рамки не было.
Зашторенные дамы с тихими голосами были нередкими гостьями в Доме Книги, пользовались всеобщим и непререкаемым уважением. Я тоже к ним притерпелся и не возражал, тем более появлялись они, как правило, в сопровождении охраны. Но эта особа была, что называется, открыта всем ветрам.
Она прошагала от входа к моей кафедре со словами:
- Мир тебе и этому месту! Так это ты новый помощник Равиля? Узнаю по бывшему моему платью. А ты знаешь, что мена костюмов налагает обязательства на обоих обменщиков? Да не пугайся. Вот, прими, я и мои девушки сделали с оригинала семь копий, даже с картинками. Кто знал ниппонский - почистили перевод, так что он стал более точным.
Бесформенная серая хламида скрывала формы, позволяя угадывать их при каждом мелком движении. Распущенные по груди и спине косы казались пелериной, сотканной из золотых нитей. Карие глаза, чья радужка почти слилась со зрачком, и гибкое тело исполняли мелодию звёздных колокольцев. Голос, одновременно низкий и звонкий, качался на невидимых струнах, как лодка на волне, улыбка благоухала охапкой сирени, наломанной с куста.
Во мне смешались чувства - все пять.
- Ну да, разумеется, я Хафизат, хотя лучше зови меня Леэлу, это моё имя для матери Энунны.
Книга была своего рода редкостью: японские гравюры, изобильно иллюстрирующие "Большую историю куртизанок древнего Киото и изощрённых в своих умениях девиц старого Эдо", как бы свод по истории этого деликатного вопроса. Биографии конкретных героинь тоже приводились, портреты были полны пестроты и изящества, сцены совместного распития чая и последующего любовного соития упирали только на самую-пресамую конкретную подробность. Чем сильно отличались от современного европейского вкуса.
Я, в общем, немного знал историю вопроса. Юдзё, вольные дамы высокого полёта, могли оставить далеко за бортом и величавых афинских гетер, и пышно цветущих подруг эпохи Ренессанса. Они предоставляли мужчинам нечто куда большее, чем секс, - изысканное и всестороннее общение, духовный катарсис и восторг причастности к высшим сферам. Эротическими картинками в тамошнем духе меня было не удивить, но, как правило, мне казалось, что снимая с японской красавицы пышные обёртки, в которых её изобразил очередной Утамаро, рискуешь получить обсосанную палочку из-под сахарной ваты. Тогда как героини "Поз" Аретино в исполнении Джулио Романо выглядят в точности как комок того самого лакомства, только что вынутый из специальной машинки и не успевший осесть. Куда более впечатляли меня в своё время гетеры - особенно история Перикла и его милой Аспазии, чьи точёные формы красноречивей любых слов и слёз свидетельствовали о прекрасной и добродетельной душе.
Но передо мной было нечто в корне иное. Лицо, черты которого словно развеивал и вновь свевал ветер, нельзя было с определённостью назвать красивым: двойная дуга бровей сурово перечёркивала его поперёк, рот казался свежим шрамом, нос был изогнут наподобие клюва хищной птицы, но мимолётная улыбка всё преображала - и всякий раз по-иному. Фигуру приходилось складывать из мелких впечатлений: любое движение плеч, всплеск ладоней, поворот головы и стана открывали под одеждой то одну, то другую пленительную подробность. Однако целая картина рождалась где-то позади глаз.
И вот я механически вершил ритуал, которым освящается возвращение под родной кров книги, одолженной лишь ради того, чтобы развеять мрак невежества и умножить себя в потомках. (Такова была официальная формулировка, к коей часто прибегал Равиль.) Не без труда отыскивал формуляр, расшифровывал едва знакомые закорючки, справлялся о титуловании милой читательницы - и в то же время потихоньку наблюдал и дивился.
Леэлу тем временем восседала в лотосе посреди подушек, заменявших здесь не особо любимые народом стулья, и - клянусь! - чтобы рассеять свою необразованность, достаточно было глянуть раз-другой, как она поправляет волосы гибкими длинными пальцами или незаметным движением бёдер придаёт подолу пленительный изгиб.
Наряд всех прочих женщин намекал на тайну. Эта красавица во всей своей необыкновенной открытости сама была тайной.
Несмотря на расхожие вопросы, что слетали с её уст.
- Я помню твоё лицо. Ты бывал в храме? - спросила она, любуясь, как я вожусь с бумагами.
- Нет, показалось неуместным, - ответил я, не подумав. Потом сообразил, что у неё то могла бы быть мечеть, где на мужской пол глазеют сверху. Или нет, нутром почуял: не мечеть, совсем иные интонации. Леэлу про свою Мать Энунну говорит, так что брать слова назад мне не придётся. Чётко не был и не собираюсь.
- Верно показалось. Но ты домочадец моих родителей и приятель моего брата, а он заходит.
- Это приглашение...? - заметил я тоном столько же неопределённым, сколько и утвердительным.
- Мал слишком - лично тобой заниматься, - строго ответила моя дама и спустила на пол ножку в атласной пантуфле. Святая, готовая прийти на помощь нуждающемуся и благоволящая к нему.