Грот возник в её уме как бы из слов Рауди, но был явно не хрустальный. И обитал в одном из здешних Полых Холмов, несмотря на двойное созвучие с трилогией Мэри Стюарт, вовсе не Галапас и не эльф, а кое-кто попроще.
Первое время Галина едва могла голову повернуть на подушке, оттого ясно видела лишь потолок - высокий свод, исковерканные, грубые складки породы, прикопченные дымом из очага. Милосердные голоса вытаскивали из-под спины грязное тряпьё - она так и не рассмотрела, кто за ней подчищал. Постилали, подтыкали свежее. Приподнимали голову и подносили к губам поилку с носиком, в которой было нечто вроде жидкого пресноватого киселя. Тихо переговаривались вдали от изголовья.
Чуть позже ей показался и очаг, с известной искусностью заделанный под камин: над притиснутым к стене кострищем - нечто вроде термитной кучи с широким боковым отверстием и узким верхним, откуда как раз и выбивался клубами дым - дезинфицировал воздух, как в русской чёрной бане. Дрова без затей валили на площадку, котелок с варевом подвешивали на треноге, когда уже угли прогорят. Возился со всем этим коренастый мужик с окладистой бородой - поверх седоватых косиц на нём была простая суконная тафья, крестообразно обшитая шнуром, как у мингрела.
- Ты кто? - спросила она шёпотом, когда мужик поднёс ей очередную чашку. - Хозяин?
- Пещерный житель. Икрам моё прозвище.
- А остальные? Ушли или...
- Прочие в других пещерах поместились. Вместе со своей скотиной. Куда им без тебя двигать?
- Позови.
- Погодишь, ледаща. И без того теснятся вокруг, не так помогают, сколько путаются. Только мигни - со всех концов понабегут.
- Как это меня припечатало. Перед товарищами неловко.
- Неловко без шаровар в седло лезть - причинные места натрёт. А ты для всех пришлецов спасительница, они тебе как богине молятся за то, что осталась цела. Сесть отважишься?
Подбил подушки повыше, утвердил в них.
- Теперь быстро на поправку пойдёшь. Уж я-то знаю, прежней гильдейской науки не растерял.
- А кем ты был, Икрам?
- Мейстером, если слышала и не забыла. Приговоры исполнял. В Сконде это служба воинская, хоть и скимитар мой поширей всех ихних. Почётная.
- Почётная? То-то в отшельники с неё захотелось. Помню я те твои слова.
- Помнишь, - кивнул он, отнимая от её губ опорожнённую чашку. - Только не так понимаешь. Не больше мне каяться, чем тем, кого я к небу поднимал и отправлял на Блаженные Поля без тяжёлого скарба.
- Но ты жизни отбирал, - Галина оперлась о постель обеими руками.
- Не безвинные, однако.
- Если ошибка?
- Ошибаются судьи. Их и ответ. Мешаться в их дела казнителю не пристало. Хотя и своё разумение у нас есть тоже - мы ведь в Хельмутовой школе обучались. Не причиняй лишней боли. Не бойся огласить сомнение. Если все-таки идёшь насупротив ихних кади - готовься отвечать собой. При всём при том помни крепко: нераскаявшийся выкупает своей казнью половину греха, раскаявшийся - весь, невинный делается святым. Думаешь, врут об этом?
- Но всё равно - в Рутене говорят, что Бог дал жизнь, только он и имеет право отнять в своё время.
Икрам подбоченился:
- Так чего ж ваши лекари у него это святое право отбирают? Клянутся, что будут отстаивать жизнь страдальца до последнего? Вот и воздаётся им.
- Откуда ты знаешь?
- Не от благой жизни рутенцы вешаются, топятся, горячий свинец в себя посылают и на нашу сторону бегут. Добром их не пускаем - так с грозой сюда приходят.
"Должно быть, дела обстоят куда хуже, чем я раньше знала, - подумала девушка. - Хотя Икрам - человек простой, судя по разговору. Или хотя... он ведь почти на рубеже обосновался, ему отсюда видней. Но нет - досужие слухи, повторяет, наверное".
- Это из-за Белой хвори.
- А болесть эта по какой причине вас всех грызёт? И все другие-прочие? Вот что, напомнила. Дай-ка я на твою собственную болячку полюбуюсь. Ворочать было нельзя, так и похерили всю лечебную смазь. Сняли в тот раз повязку и позабыли.
Он зашёл со стороны подушек, выставил левую руку, согнутую в локте, чтобы девушка оперлась на неё грудью, и правой задрал на спине рубаху.
- Ну и как там?
- Веришь ли - еле видать стало твои бледные крапины. Потому что показала ты себя мужем. Но не радуйся, внутри всё то же. Ты убиваешь хворь, хворь убивает тебя - кто последним будет? Долго так может тянуться, но кончится рано или поздно.
- Утешил, - фыркнула Галина.
- А ты моему слову не верь, - дядька бережно опустил её на постель, расправил одежду, подголовье и покрышку. - Я ж по другой части специалист. Длинные рубцы, между прочим, себя куда явственнее круглых мет показывают.
- Ты что - ещё и допрашивал?
- Хочешь сказать - пытал да кнутобойничал? Да нет, можно сказать. Я ж почти сразу на Востоке оказался. После ученика, ну, чин-чином обучившись в западных краях и сдав экзамен на мастера. С несмертельным шедевром. А тут на сильные допросы полный запрет. В Вестфе и Франкии такое дознание по закону имеется, да на деле мало применяют. Всё больше чужую руку узнаю.
После таких откровений девушке захотелось вскочить с одра и бежать куда подальше. Только ноги не слушались - и ещё она внезапно сообразила, что одр был явно хозяйский, а сам Икрам ночью притулялся на полу возле печки. А ещё раньше - пожалуй, в ногах пациентки. Сторожил её сон.
- Спасибо тебе, - внезапно проговорила она.
- Да ничего, мимо проехали. Позвать тебе морского муженька? Или землянского, Рауди Красноволка?
- Рауди не муж.
- Он вроде как иначе считает. Только и крутился вокруг тебя до сегодняшнего утра, когда мэс`Орри его в охапку - и побежали вдвоём лошадей на верблюдиков менять.
- Как и планировали. Собирались. А откуда здесь эта скотина?
- Мулагры-то? Пустыня, да ещё холмистая, - всё ж не лысая коленка. Это место, где одному хорошо да привольно, одиночек же таких может быть немало. Всё пастухи диких стад и собиратели корешков. Им выгодно, чтобы их табуны охранял жеребец, а кобылы, подпущенные к верблюдикам, давали им молоко.
- А зимой как же? Снег вон за дверью.
- Почем тебе знать: может, и растаял? - старик ухмыльнулся. - Тебенюют наши скакуны и тому же пришлых обучают.
Галина немедленно вспомнила, что на похожих лошадках Чингисхан покорил половину мира. Только что верблюды у него были другие - о двух горбах. Среденеазиатские, груженные китайской артиллерией и осадными орудиями.
За такими разговорами прошло, наверное, немало времени, потому что вскорости в пещеру забрались Рауди и Орихалхо, смеясь и азартно отряхиваясь от снега. Голос Галины, довольно-таки бодрый и звонкий, разносился, как они сказали, по всей округе.
Начались обоюдные восклицания, поцелуи, кормление с рук. Между делом Галину уверили, что её милый Сардер будет жить в холе и неге - сам себе косяк на днях сбил, а это весьма уважается в тутошнем народе. Также у неё возникло подозрение, что в здешних магических местах кое-какие виды смешиваются не по Дарвину с Менделем и Ворон - плод именно такого перекрёстного осеменения. Каковое подозрение и было тотчас высказано под безудержный и не очень искренний смех.
С тех пор жизнь и тепло, которые Галина выметнула из себя через кинжал, возвращались к ней стремительно. Сначала она поднялась и кое-как доползла до ночного "корца" самой примитивной лепки. Возможно, этот глиняный ковшик с пятнами неумелого обжига и служил когда-то мерой зерновых, но уже давно был понижен в должности. Позже девушка обшарила всё пространство пещеры, то и дело присаживаясь на каменные лари и мешки из рогожи. В дальнем углу обнаружилась глубокая лохань из драгоценного в этих местах дерева - осины трясучей. Посудина вполне годилась для постирушек и телесного помыва, чем Галина, с разрешения Икрама, и воспользовалась. С потолка, там, где он начинал переходить в стены, пучками свисали пучки трав, гроздьями - мешочки со съедобным и охотничьим припасами, миролюбивые и вечно сонные летучие мыши: она боялась, что хозяин прикармливает последних.
И, наконец, опираясь на дубовую палку с бронзовым крюком наверху, которой полагалось стаскивать вниз висячие предметы и разбивать горящие угли, и укутавшись тряпками по уши, - Галина выбралась сквозь узкий проход наружу.
У самого лаза рос вечнозелёный папоротник типа Pteridium aguillinum curiosum (то бишь "Орлиное крыло курьёзное"), настолько густой и развесистый, что напоминал пальму. А дальше начинались румяные снега внизу и утренняя заря наверху. Нежная опаловая дымка колыхалась между ними, скрывая обзор лишь наполовину...
Тут Галина поняла, отчего в Сконде говорили: "Наши горы показываются через три дня пути от границы на четвёртый, если это им угодно".
Угодно им стало только сейчас. Раньше для всех обитателей Скондии они сливались с далёким небом. Ныне облака по-прежнему стояли наверху плотной пеленой, но туман стекал по ущельям вниз, приоткрывая то срывающийся вниз гранитный склон, то забитый снегом и тенями узкий провал, то купу яркой, по виду вовсе не хвойной зелени, которая своим очертанием всё же выдавала рощу гигантских кедров или криптомерий.
Мелкая курчавая зыбь понизу обозначала или холмы, или стада, пасущиеся у основания гор - овечьи или, может быть, мулагров, - потому что иногда внезапно заострившийся взгляд вылавливал из общей массы некие нотные знаки, тёмные крючки, встающие вертикально и опадающие: шея, увенчанная горделивой головкой?
Посреди же близкой поляны выделывал брыкливые па, отбрасывая по сторонам копыта (ну и мысль подумалась, усмехнулась Галина про себя) огромный Аль-Кхураб, по самые ноздри заросший зимним волосом. Неподалёку паслись те, ради кого устраивался одиночный гон. Одногорбые и лохматые, самки напоминали среднеазиатского нара, малоплодную помесь дромедара с бактрианом. Цвет их, взять хоть шерсть, хоть кожу, был не как у Ворона: песка, глины и шлака.
- Хороши, а? - Рауди подобрался со спины, легко, чтобы не напугать и не шелохнуть, обхватил спину девушки. - Ради одной из таких прелестниц не двоих - целое войско самцов распугаешь. Вон они толпятся в отдалении, погорбатее и помохнатее своих девиц.
- Это настоящие верблюды?
- Не механизмы же.
- Я имею в виду - не помеси?
- Нет, их порода - чистая. Это Ворон родился от невысокой мулагри и мелкого, жилистого кохерта. Но всё равно малыша пришлось вырезать из утробы - иначе мог повредить матери, а то и убить. Зато родителей своих он превосходит семижды семь раз.
- Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.
- Она имела в виду только животных?
Галина встретилась с ним глазами - и улыбнулась. Но заговорила не о том:
- Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?
- Не слышал о таком.
- Рассказывают, один император захотел иметь для себя гренадёров - великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена - ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.
- Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.
- На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?
- Сэниа Гали, я ведь имею в виду это - длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.
Пошутил - и отстранился.
Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая - для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.
По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо - делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.
Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.
- Векселя и тут ходят превосходно - прямо летают, можно сказать, - похвасталась Орри. - Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые - из-за ловкости летунов, вторые - имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.
- Ценные бумаги привязывают к лапке?
- Вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?
- Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.
Морянка недоумённо подняла брови:
- Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.
- Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, - сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. - Чтобы тебе не было беды.
- Что же, - проговорила Орри, вздохнув. - А ведь я так хотела для тебя ребёнка.
- Да все равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще - никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.
- Глупость это называется, - резко перебила Орихалхо. - Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.
Тогда они рассорились - несильно и впервые в совместной жизни.
А на следующее утро - без снегопада, с небольшим ветром - решили продолжать путь.
Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим - обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони - чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную шапочку. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.
Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и так же заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт "козлить", то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.
Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах - узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:
- Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.
Девушка хотела было возразить против надоевшего клейма, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.
- Как называть-то её? - спросила Галина. - Хороший клинок непременно должен иметь имя.
- Назови сама.
Она потянула лезвие из богатых ножен - блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.
- Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?
- О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.
- Как это?
- Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках - оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская - Хельмут фон Торригаль, вторая - женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.
- Сказочки, отец говорил.
- Не уверен, что сказки и что покойник выразился именно так. Но лучше называй свою саблю по-женски: Вороница. Аль-Кхурабийа.
- Французские и испанские мечи сплошь женщины. Хорошо - ей идёт имя.
Галина нехотя вернула клинок в ножны - изумрудные кабошоны слегка пощекотали ладонь без перчатки - и кивнула собеседнику: иди в строй.
Однако Рауди, напротив, выступил вперёд и произнёс:
- Гляньте на вон те снежные холмики. Внимательней.
Сугробы слегка двигались, как бы под ветром. На них проявлялся рисунок из замкнутых концентрических линий, сходный с тем, что бывает на барханах.
- Там внутри - зыбучие пески. Не такие, как на море, - много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть - они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб - лучше всех.
И двинул своего скакуна по очень странной кривой. Почти Г-образной.
Ход конём.
За ним, вытянувшись в осторожную цепочку, тронулись остальные - шагом или неторопливой иноходью, Оррри и Гали в центре - оберегаемые мозг и душа отряда. За ними тонкая позёмка переметала цепочку следов, иногда пыхала снежной мукой в морды и лица. Под копытом иногда колыхалось, словно батут, проводник кричал, чтобы передние не останавливались, а те, кто позади, не спешили перебегать вперёд. Каким-то образом мулагры угадывали нужный момент лучше своего верхового.
Через три-четыре часа такой тягомотины, как прикинула Галина, передовые вышли из зыбей на твёрдое и ровное - убитую тропы шириной в два корпуса, по обочинам усеянную бурыми костями.
- Бездна отдаёт своих мёртвых, - сказал Рауди. - Показывает дно курганов. Пока ветер не переменится, можно и поторопить наших четвероногов. Хотя непонятно, какие радости скопятся впереди. Горы любят играть в прятки, жмурки и замануху.
Первое слово было известно Галине, третье понятно, но вот второе... Она вспомнила лекцию по русскому народному фольклору, где доказывалось родство слова "жмурки" со "жмур", "жмурик" - мертвец.
От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, - желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения - этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по прихоти сорвать.
Шли и в сумерках - снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. "А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, - чётко решила Галина. - Ни из каких соображений за или против".
Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, - рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.
От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца - нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. "Как это тебя здесь укатали - что согласился умереть со смирением, - говорила ему Галина - или думала, что говорила. - Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути". Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду...
А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.
Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом - полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.
- Мороки, - пробормотал один. - Призраки.
- Из плоти и крови, не сомневайся, - возразили ему. - Хоть и прямые ледышки.
Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.
Кость облекалась телом, мечта - явью.
- Оружие, - проговорил Рауди. - Оружие наголо.
"Как он может... а мы... Мы что, не решаем?
Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, - фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.
...Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы - все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, "коллег по бизнесу", свояков и кумовьёв - чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.
Сабля ударила в плечо, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке - Галина казалась себе "обоерукой", мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды... откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей...
А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.
Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, - мрачно-удушливой. "Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь", - жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.
"Ты глупая. Такое воин никогда не скажет - лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать...
А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялся вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.
- Аль-Кхураб?
- Нет, это твой собственный, - произнёс над ухом Рауди. - Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя - а ты не знала? Ат-Тамр.
- Знала... вроде. Для команд этого нужно не было. Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?
- Зачем воздух тратить - и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?
- Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?
- Сама смотри, - он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.
"Погребённые под холодным прахом моего сна. Или своих собственных? Какие лица были у ненависти прочих моих спутников?"
- Орри.
- Встала одной из первых и взялась тормошить меня самого. Ворон куда меньше обо мне позаботился - видел, что я трубку через снег продел и дышу пока. А уж потом пошло по эстафете.
Кое-как отдышались, откопали тех, кто остался. Погибли два человека и один мулагр - оба животных продышали дырку в саване, но не имели сил сделать для своих людей что-либо ещё.
- Не хороните их - земля не так надёжна, как духи этого места, - буквально приказал Рауди, и Галина удивилась, до чего легко ему подчинились все до единого.
С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, - и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.
Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга - тоже. А, может быть, произойдёт иное - телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.
"Я становлюсь философом. Или попросту частью этих мест, как другие вертдомцы".
Другие? Такие же, как Галина? Она оговорилась или в самом деле так думает? Или и то, и другое: ибо в каждой обмолвке имеется глубинный смысл?
Дальше всадники ехали без приключений, хотя с той же осторожностью - будто пустыня поняла про них всё, что хотела, и на том успокоилась. Всё так же мело пургой по всей земле или падали с неба мириады крошечных танцовщиц в растопорщенных ледяных "пачках" или слипшихся в целый балет - каждая свой мирок, составленный из множества более мелких вселенных, каждая отражает мысль человека, погибшего или живущего - без различий. Всё так же разбивали палатки, грели незатейливую пищу и грелись сами.
А где-то через непонятное число дней недосягаемые горы вышли из радужной мглы и стали прямо перед лицом. Замки, рождённые из того же камня, увенчивали вершину и казались нерукотворными, Отвесные стены в резких складках, испещрённых норами, червоточинами или резьбой. Островерхие башни, поросшие белым мхом кустарника, что стоял весь в изморози, узкие окна, вокруг которых вился зеленоватый орнамент в виде мраморных листьев аканта и прихотливо изломанных ветром карликовых сосен. Круглые арки и стреловидные порталы, что были наполовину замаскированы густым переплетением стволов и ветвей, но нимало не потеряли от этого в своём величии. Это было сотворено человеческими, быть может, великанскими руками, но в то же время казалось неотделимым от природы.
"Не только внутри, но и в наполовину обнаженном склоне некогда проточили десятки жилых нор. Следующие столетия связали их внутри переходами, слили с лабиринтом каменоломен, подняли потолки и выпрямили стены, а снаружи между делом иссекли из камня бесподобное по красоте и изяществу убранство, которое подчеркивало и оттеняло то, что солнечный свет и прихоть воображения открывали в известковых выступах, наростах и изгибах земной коры. И теми заклятиями красоты сделали всё горделивое строение недоступным дьявольскому произволу и трясению земли", - процитировала Галина вслух цитату из путешествия Армана Фрайби и юного принца, его внука.
И как бы в ответ на её речи где-то в самом низу горы открылись циклопические створы, одетые поверху диким камнем, и навстречу путникам на рысях выехали горделивые всадники в тёмно-голубых плащах и таких же головных обмотах, закрывающих волосы, лоб, нос и рот - лишь полоска вокруг глаз и сами глаза оставались не прикрыты. Широкий пурпурный пояс схватывал у каждого талию длинной, до пят, рубахи тонкой шерсти - будто им всем неведомо было чувство холода. Синие мантии парили за спиной, словно крылья беркута, что поднимается ввысь в мощной воздушной струе.
Под всадниками шли те, кого Рауди Красноволк назвал кохертами - мощные статью верблюды, не уступающие африканским мехари статью и превосходящие их резвостью: лошади учеников или прислуги заметно от них отставали.
- Мои побратимы и их почётная свита, - с гордостью назвал Рауди. - Те, кто держит для себя, Сконда и всего Вертдома цитадель на семи вершинах, названную по этой причине Ас-Сентегир - Семь Зубцов Короны.
Один из всадников вступил вперед - юношески тонкая фигура, вечная молодость, тщательно выписанная на лице смуглой хной и смоляной басмой, - сказал без особой торжественности:
- Замечательно, что ты вернулся, Красноволк, и привёл испытанное пополнение. То говорю тебе, сыну утробы, я, Шахин ибн-Яхья, и подтверждает Хайсам ибн-Яхья, мой брат по крови и сын одного со мной семени. Приветствуем вас всех под стенами обители!
Далеко отсюда, будто с другого края земли, слышат горы и холмы, как говорит милому супругу юная гран-сэнья Марион:
- Поистине, ради одного моего желания закрутили мы в клубок метель и свили вервие из снежной пряжи. Великие дела и грозные свершения на пороге - и ведь сама я не знаю, как из малого вышло великое. Не ведаю, чем это великое обернётся: счастье или бедой. Или обоими вместе.
- То ты меня уговаривала и добавляла мне смелости и терпения, - отвечает супруге высокий сьёр Энгерран, перебирая в руке шелковистые, долгие пряди цвета смолы. - Теперь впору мне самому тебя успокаивать. И всё тем же: судьба не выбирает и не перебирает, она лишь приходит как некий торный или тернистый путь.
- Ты прав. Но ответь мне, если ты так уж мудр и философичен. Часто ли бывает, что добрые дела и верные поступки мостят собой дорогу к гибели и позору?