Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Мириада островов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман сюжетно связан с циклом "Меч и его Люди". Для тех, кто читал: действие происходит вскоре после женитьбы короля Кьяртана ("Король и Лаборанта", но до событий "Камня Большого Орла". Хронология намеренно искажена.

МИРИАДА ОСТРОВОВ

ПРОЛОГ. ЕЗДА НА ОСТРОВ ПАМЯТИ

      С некоторых пор всё происходящее казалось Галине сплошным дремучим сюрреализмом. Начиная с момента, когда перед ними с отцом - вместо замусоленной по углам книжной страницы - встала роща с вызывающе яркой травой. И дерево, в котором девочка с трудом опознала дуб: кора морщинится не только вдоль, но и поперёк, создавая как бы ступеньки, ветви начинаются на уровне глаз, листва словно тронута медным окислом. Высоко вверху виднелось нечто вроде широких качелей - доска, лежащая поперёк одной из веток и буквально заплывшая корой.
      - Хорош, а, Галина Севна? - отец торопливо распаковывал плотный тючок с одеждой, стаскивал с себя всё вплоть до трусов. - Патриарх здешний. Сплетничают, не одни жёлуди на нём когда-то висели, а кое-кто потяжелей. Да на него не гляди - успеешь налюбоваться. Одевайся, не обращай на меня внимания. Вот-вот по нашу душу встречальщики - до места провожальщики придут.
      В тючке лежали для него толстые бедренные колготы с подошвой и перламутровой пуговицей на месте пупка, желтоватая по тону рубаха, вся в складках, и суконная куртка под чудным названием джеркин: в талии облегающая со шнуровкой, в рукавах приподнятая и присборенная, с широкими складками от пояса до колен. Для неё - такие же колготки, батистовая сорочка наподобие ночной, вся в плиссировке, и грубошёрстное платье, разрезанное снизу доверху, с множеством костяных пуговиц от ворота до подола. Ну и обувь кстати. Такие же деревянные подошвы с ремешком вроде сандалий, как и отцовы, только поменьше.
      - Кусучее, - пожаловалась на платье.
      - Где ты увидела зубы, привереда? - отозвался отец. - Сплошь натуральный материал. Выделка деревенская, добротная.
      - Цвета тоже натуральные, - Галина в ответ выпятила нижнюю губу. За это её ругали в детстве, но ругань ушла вместе с мамой и бабушкой.
      Вот о чём ей напомнило дерево: подмосковная автобусная остановка "Дубовая роща", во времена её детства "Лепрозорий". Освежающе.
      - А что там не то с красками? Луковая шелуха, чернильный орешек, васильки, берёзовый лист, пурпур из ракушек, кармин из кошенили, кофейная гуща, - прокомментировал он. - В последнее время у готийцев вошли в моду привозные химические красители, что очень нам на руку.
      - Ты хоть на минутку можешь забыть о своей торговле?
      (Своей мелкой контрабанде, хотела она сказать, но удержалась. Алексей уже предупреждал Галинку, что игра пошла по-крупному. Оттого и привёз дочку с собой - незаконно и в то же время с некоего рода акцизным клеймом. Как залог своей торгашеской благонадёжности, косвенную просьбу защитить свою родную кровь от беды - и ради иной, тайной пользы.)
      Вместо ответа отец засунул всю одежду в пустой мешок, на обратном ходу вытащил оттуда пояс с бронзовыми бляшками, мешочек и длинные ножны с махорком. Засунул кошелёк за пазуху, кинжал вместе с его футляром заткнул за пояс, темляк на рукояти выправил наружу.
      - Это вот, на тебе самой, называется жарсе. Купеческое или мелкопоместное. Простолюдинки одеваются строго через голову и куда нарядней.
      - Снова новый термин. Я ведь так говорить не научусь.
      - Ой, Галю! Я ж тебе толковал, что ты уже умеешь. Куда проще, чем с теми же белорусами. Друг с другом эти вертцы немного иначе общаются, чем с гостями. Говоры разные образовались, слова для вещей, а титулы и вообще несусветные.
      Дальше пошло по накатанной колее: двое солидных особ в таком же, как сам отец, взаимные поклоны и церемонии, всякие "мэс Алек" (отец) и "сэнья Гальи" (она сама). Верховые лошади, ради которых они с отцом немало потратились на ипподромный прокат. Неуклюжие сёдла, мужское и женское, с такой скамеечкой внизу. Нудный путь из Вестфольда в Готию, купеческое подворье в большом городе, бывшей столице. (Имя города отличается от их прозвания нашей планеты только одной буквой, шутил папа, оттого я Лутению и выбрал, а не ради понтов.) Две славные комнатки в наёмном доме, только что смежные и отхожее место снаружи. Мебель словно вырезана одновременно с самим помещением из какого-то загадочного монолита - настолько тяжела и неухватиста.
      Галина почти сразу вникла: она тут не из-за того, что пятнадцатилетнюю пацанку никуда не брали. Кроме пуганой родни, что дружно от неё шарахалась, в Москве был ещё и специнтернат для предположительно инфицированных, куда лучший, чем можно было вывести из названия.
      Нет, её дело было - создавать ауру. Иноземный торговец без женщины, которая могла бы хоть номинально "держать дом", в Готии - да и во всём Вертдоме - не котировался.
      Оттого, едва развернувшись со своим "живым железом", мэс Алек накупил дочери нарядов и украшений, почти антикварных, но именно поэтому впечатляющих.
      Живое железо тоже был тот ещё сюр. Самые обычные механизмы рутенского, то бишь земного производства, которые приходили на отцово имя из-за моря, здесь в буквальном смысле орошались кровью владельца - "приручались". Мотоциклы и скутеры, вертолёты и авиетки, практически неотличимые от себя прежних, весело раскатывали по дорогам или парили в воздухе, бытовая техника пряталась в домах, кое-что помельче, типа карманных часов, прицеплялось к одежде. В одном было видимое отличие: эти штуки практически не ломались и не снашивались. Что у них возникала душа, как у домашних любимцев, оставалось на грани со сплетней.
      - Дело ясное, что дело тёмное, - острил отец. - Мне этим колдовством не пользоваться, я его только поставляю. Удовлетворяю спрос.
      С поставками тоже было не всё просто. Телепортировать в дубовую рощу и вообще в центральные районы Вертдома не удавалось ничего помимо кое-каких носильных вещей, а вот жители моря и морского побережья добывали рутенский товар без перебоев, хоть и не для себя. Вот разъезжать по стране и стоять за прилавком им было недосуг и вроде как даже брезгливо. Оттого был необходим экзотический агент с добрым именем, конторой - и красивой хозяйкой для рекламы.
      Самой хозяйке по причине крайней молодости все эти сложные материи были и совсем ни к чему. Высокопробное золото, натуральные самоцветы и дикорастущий жемчуг, фижмы, корсажи и крахмальные нижние юбки, удивительной красоты и качества шёлковые, бархатные и конопляные ткани для тела, тонкое льняное бельё для постели, чудесная глиняная посуда, которую легко было перепутать с фарфором, хрусталь и серебро - для стола, рукописные и печатные книги - для разума. Вот это было насущным.
      Так же как и чистейший воздух, богатство воды, деревьев и трав, незатейливая, непривычная, но всё равно очень вкусная еда.
      Галина, сама того не замечая, постепенно входила в суть отцова дела.
      Для настоящего "посвящения в жизнь" их товара хозяйских эритроцитов с лейкоцитами надолго не хватало: требовалась санг ренья, королевская кровь, пурпурнорожденная кровь. Буквально две-три дорогостоящих капли... Отец, посмеиваясь, рассказывал, как на этом попался сам свежекоронованный владыка, его величество Кьяртан Первый, который сколотил на особого вида услугах капиталец и не спешил сдавать его в госказну. Ему пригрозили мало если не главосечением, а золото пустили на выкуп невесты из монастырского рабства. Так что теперь в Верте мужицкая королева, умница, грамотная, но не шибко удалась личиком.
      - Анекдот, - рассудила Галя. - Тут же должен быть абсолютизм. Просвещённая монархия или как-то так.
      - Как это говорилось про наших собственных царей? - объяснял отец. - У нас в России - монархия, ограниченная цареубийством. А здесь - дополнительно ограниченная матриархатом старших женщин: королевы-матери, королевы-вдовы и главной воспитательницы, по совместительству ведьмы.
      - Слух удивительный, но вовсе не новый.
      - Это ты о троице или о ведьме? Говорят, она, то есть игнья Стелламарис и её муж Хельмут, тоже придворный, - такое же "посвящённое железо", как и наши рутенские машинки. Их ещё называют "живые мечи".
      - Полная чушь. Не верится никак.
      - В том тебе нет необходимости. Использовать можно и без веры. По крайней мере, дела иноземцев сильно улучшились, когда исчезла королевская монополия. До того наш юный владыка весь товар пропускал через себя самого.
   "Иноземцы" - и "наш владыка"? - Галина приметила оговорку, но не пошевелила и бровью.
      Ещё отец обиняком пояснил, что чем выше положение и чем знатнее сам вертдомец, тем большим он в случае чего отвечает перед законом. Но такое и вообще не лезло ни в какие ворота, поэтому Галина до поры до времени отставила эти слова в сторону. Как и слова о дополнительном ограничении. Так же как и знамение тутошнего мирового древа с намертво вросшим в плоть куском виселицы.
      Но через три года, три на редкость успешных и прибыльных года всё вспомнилось и отозвалось.
     
      ... Плотное чёрное жарсе с белым исподом поверх белой рубахи. Такие же чёрные гетры и башмачки. Дымчатое покрывало на распущенных косах - волосы выросли почти до колен, длинная заколка из гагата еле их удерживает.
      Главный королевский законоблюститель встаёт навстречу знакомой сэнье, кланяется в ответ, однако кресла отнюдь не предлагает. Это поначалу казалось невежливым, но позже Галина поняла, что неучтиво было бы, напротив, навязать даме выбор. Даже если она выступает в роли просительницы. Потому что женщина сродни кошке в том, что почти незаметно для себя выбирает наилучшее во всех отношениях - не только место и местоположение в зале.
      Странный обычай. И не он один.
      То, что дело её отца, не очень видного, по здешним меркам, негоцианта, рассматривалось в самых верхах. То, что в суде, как почти всегда, не присутствовали ни истец, ни ответчик, не было диалога между прокурором и адвокатом, но один и тот же юрист взвешивал все доводы за и против и излагал их судьям. Что ни одно дознание не считалось - и до сей поры не считается - здесь верно проведенным, если на нём как к ответчику, так и к истцу не применяются особые методы воздействия. Хотя последнее зачастую опускают, потому что верно использовать такое может лишь тонкий знаток души. Ибо здешние допросные методы сами по себе немногим тяжелей выскрёбывания плода из матки или выдирки зубов без наркоза. Как говорят в Верте, боль не должна затмевать разумения, вольный же разум волен и исхитряться.
      Всё это также шокировало и казалось полной дичью.
      Продолжало казаться.
      Гали опустилась на табурет с таким расчётом, чтобы между ней и высоким сьёром Мариньи да-Ромалин оказался низкий четырехугольный столик для распития кофе и прочих напитков.Бедро к бедру садятся лишь друзья и любовники, на углу стола - члены семьи или братства, во главе стола и сбоку - соответственно сеньор и вассал, тот, кого просят, и сам проситель. Выбор, означающий "присутствие высшей породы, что по стечению обстоятельств попала в подчинение к низшей" Галина сделала на чистой интуиции. Все мольбы давно уже потеряли всякий смысл.
      - Благодарю вас за согласие вести со мной дальнейший диалог, сэнья Гали, - негромко произносит Энгерран Мариньи, ритмично поглаживая колено. Незнающему никак не сориентироваться: имя у городского главы такое же простое, как наряд. Широконосые, как львиная лапа, туфли вместо башмаков с удлинённым носком и штаны с буфами вместо обтяжных рейтуз - уступка не моде, но всего лишь ревматизму.
      - Да, - кивает Галина. - Согласилась вести. А что мне остаётся?
      - Тогда вначале позвольте повторить мои резоны, а в придачу освежить наши обстоятельства. Ваш почтенный батюшка, мэс Алек да-Рутейни, имел несчастье повздорить с местным конкурентом по поводу, скажем так, расширения рынков сбыта. Поскольку законные права были равновесны, а более того по причине, что оба претендента успели протитуловать друг друга с редкостной изобретательностью, ваш батюшка, именно мэс Алек, а, подчёркиваю, не противная сторона, настоял на судебном поединке. Кинжальщик он был не в пример более виртуозный, с этим согласились все высокие чины маэстрата. Но поскольку речь шла не о человеческом, но о божеском, противнику было дозволено принять вызов. Первый же контрвыпад поразил мэс Алека в правую ладонь. Он мгновенно переложил нож в левую и нанёс противнику удар в лёгкое, мало не задев сердечных пазух. Обоих поединщиков тотчас развели, дабы не случилось худшего, и прямо на месте оказали им посильную помощь. И незамедлительно вернули их родичам.
      "Мы с отцом ликовали - тем более что на сам поединок я не смотрела: не дело для дочери видеть отца в облике дикого зверя. Ведь оружие диктует свои права человеку. А так - сквернослов наказан, торговому делу суждено процветать и в дальнейшем", - думает Галина.
      - Однако поразить сердце на деле не так-то легко, и мэс Ротгир поднялся с ложа через неделю. Рана же вашего батюшки загноилась и, несмотря на усилия по излечению оной, не заживала до самого конца.
     "Проклятые лекари, неучи. Живодёры. Палачи. Не позволили даже повязку с антибиотиком наложить", - она стискивает губы, так ей по-прежнему больно.
      - Ваш родитель согласился с высокими свидетелями поединка в том, что проиграл залог.
      "Клянусь, в таком папу убедили лица куда более низкого положения. Хотя мне уже не раз внушали, что я несправедлива к аборигенам, и сказать в ответ было нечего".
      - А поскольку играли оба острым оружием и на грани смерти, тем залогом, по нашим законам, было отнюдь не простое осмеяние и наложение штрафа, но сама жизнь проигравшего.
      "Он не знал. Мы оба - да что там, вся наша российская диаспора не подозревала".
      - Незнание закона нигде и никогда не освобождает от ответственности, - сьёр Мариньи будто слышит эту внутреннюю реплику, но на самом деле лишь прокручивает заново свои же аргументы. - Безусловно, суд вышней чести пошёл бы навстречу мэс Алеку и позволил ему пересечь границу с Рутеном в обратном направлении. Туда, где его поступок - не проступок.
      - Через горы, - снова подтверждает Галина. - И горные кручи. По воде ходят лишь ваши святые.
     "И выродки".
      - Своим скарбом он перед судом не отвечал, хотя и выкупиться при случае не имел бы права. Только вы ведь знаете, что нажитое мэс Алеком имущество через границу не особо перекинешь. Это достояние земли, как у нас говорят. Собственно, ни один житель Верта толком не понимает, что за корысть рутенцам гнаться за прибылью, если унести даже при самых благоприятных обстоятельствах можно лишь то, что надето на них самих.
      "Я не вникаю тоже. Но что-то большее меня самой, всех моих сопланетников говорит, что так нужно было не одному моему отцу", - продолжает в мыслях Галина.
      - Ведь никто из рутенцев доныне не изъявлял желания укорениться в наших землях.
      "Ещё бы. Вот провести роскошные каникулы..."
      И вслух:
      - Никакие богатства не дороже самой жизни. Но тогда отчего...
      - Отчего ваш батюшка отринул такой простой и очевидный выход, скажете вы: уйти нагим, как и явился в наш мир? И вместо этого склонил голову под удар меча?
      Теперь, когда самое страшное было произнесено и спало напряжение, оба собеседника стали держаться друг с другом чуть мягче.
      "Могу ли я выдать постороннему человеку то, что папа скрыл от меня самой? Что лучше бы мне ходить с колокольчиком и клюкой по Верту, чем гнить взаперти на Земле? Ведь генно-модифицированная лепра, если она выползет из меня наружу, никакому излечению не поддастся. И угроза слишком страшна".
      - Вы хотите сказать, что отец хотел оставить мне... и меня... здесь?
      - Судя по всему - да.
      "Как мину замедленного действия. А собственно, почему бы и нет? Насчёт меня и то вилами по воде писано. А если другие гости... Зараза не очень липнет к человеку. Мыться как следует антисептиком и не вступать в контакты третьего рода".
      - Я хотела бы похоронить отца и поставить хотя бы нохрийский крест. Мы кремируем своих, если хотим отправить на родину.
      - Считаете такое скверным, - сьёр Мариньи согласно кивает. - Что же, наша земля охотно его примет - я уже, собственно, отдал распоряжения. Мы никогда не наказываем родню преступившего закон, хотя нередко забиваем гроб наглухо, прежде чем отдать.
      - Но потом я попытаюсь уйти одна по морю. Если получится, то вместе со всем своим приданым. И если выйдет - не пересекая насквозь все области.
      Эти слова вырываются у Галины словно по наитию.
      А благородный пожилой господин тоже видит её насквозь - будто она стеклянная. Словно лишь он для неё чужак, а самому сьёру Мариньи, что держит от короля град Лутению и блюдёт его главный закон, такие непоседливые особы прямо оскомину в мозгах набили.
      - Ну отчего же не потянуть время, девочка, - отвечает вполголоса. - Известное дело: человеку везде лучше, чем там, где он сейчас. Глядишь, и выгадаем тебе отсрочку или послабление судьбы.
      "Глядишь", но не наверняка - ибо он сам тоже стоит ни на чём. На зыбком основании стоит.
      ...Потому что земля Вертдом и для своих истых обитателей мало предсказуема и курьёзна. Вроде бы и половинка перевёрнутой ленты - да куда короче другой. Вроде бы остров, да не совсем. Четыре земли - в центре Вестфольд, с западного краю Готия и чуть южнее Франзония, с восточного - Сконд. Омывает их безымянный океан, делимый на три моря. В Готийском море стоят близ берега крутые радуги, дуют мягкие ветры, во франзонских водах шальная волна бьёт о берег, нагоняет рыбу, выплёскивает янтарь и агаты с сердоликами. Скондия впадает в солёную воду мутными от ярости реками, укрывает взморье чистым белым песком, крупитчатым буро-алым. На самом дальнем востоке Сконда высятся горы и замки - и отчего-то видно их со стороны солёных вод, а достичь нельзя. И те, кто с гор этих спускался, не в воду падали, а на склон рутенской вершины - Эльбруса там, Килиманджаро или Кайлата. Какой кому жребий выпадет.
      А ещё есть в самом сердце Верта, у самого Вольного Дома такая невозвратная река, течёт ниоткуда и впадает в никуда, один берег здешний, другой - рутенские Блаженные Поля, и открывается путь по мосту через неё, когда сам захочет...
      Галина вздёрнула голову, очнулась. Оказывается, спала - сидя и в присутствии старшего мужчины, вот стыд-то какой!
      - Оттого не годится вам странствовать одной, - тем временем говорил сьёр Мариньи, видимо, не заметив её состояния. - Хоть и считал один из рутенских гостей, что здесь как в древнем Эраншахре: девственница с куском золота на голове может пройти весь его от одной границы до другой и не будет никем обижена ни на волос. Я, как сказал, отправлю с вами Орихалхо: безупречный воин, стоит не десятерых простых землянцев, но доброй двадцатки. Через неделю сумеете собраться?
      - Проводить отца думаю послезавтра. А что до самой - уже давно на тюках сплю.
      "Жду ареста, высылки или чего похуже".
      - Тогда решено. Ждите.
     
      Судя по всему, Галину ни за что не отпустили бы плутать в одиночку. Кисни и чахни на сундуках, словно раб-кощей или скупой рыцарь, по выбору. Кстати о сундуках. Служанки взяли расчёт сразу же, как объявили о смертном приговоре, коллеги отца ещё раньше нашли себе дело за пределами города. Поэтому паковать имущество пришлось ей самой, попутно выбирая кое-что поневзрачней на продажу. Надо было продержаться те две недели до исполнения и сколько-нисколько после.
      Внутри сундуков, которые попутно работали домашней мебелью, были полотняные чехлы для одежды, такие же, но с поперечными перегородками - для обуви, плоские расписные шкатулки для драгоценностей: не любоваться, прятать в белье. Но и любоваться тоже. Как и расшитыми чехлами, глубокой резьбой на боках сундука, узором древесных жил - на плоской крышке. Даже холстина, которой Галина обтягивала упакованное и запертое, была добротна едва ли не напоказ. Еле иглой насквозь протыкалась.
      Все эти хлопоты теперь успокаивали, мешали прокручивать наяву картины, обступающие Галину во сне.
     
      ... Гулкое толпище народа на площади Лутении, кое-кто познатней и побогаче занимает ступенчатую трибуну. Проход к помосту, где возвышается некто в тёмно-красном. Вдоль прохода и самого эшафота растянулось чёрное оцепление: попеременно лицом к народу - лицом к церемонии. Странно высокие существа, узкая кость, хрупкие с виду плечи, и вооружены несолидно: короткие сабли за поясом, почти детского вида луки и колчаны за спиной. Моряне, говорят в толпе. Полудикие морские воины. Иной народ.
      Безумие, но отец, которого ведут с несвязанными руками, раскланивается не столько с людьми, сколько с наёмниками. Партнёры по торговым делам, соображает Галина сквозь нервный озноб. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть.
      Алека возводят, помогают стянуть джеркин и дают осмотреться по сторонам. "Чуженину оказана честь", - бормочет некто позади девушки. "Ага, отпустили по вольной волюшке, - соглашаются сбоку. - И господина самолучшего вызвали".
      Когда отец становится на колени, ничего уже не видно - только широкий, молниеносный взблеск прямой стали...
     
      Рано утром в дверь её "нумера" на первом этаже стучатся. Хозяйка заведения: добродушная тётка вполне буржуазного вида: поверх длинной холстинковой "срачицы" шерстяная юбка до щиколоток, довольно толстых, тугой корсаж с завязками, утягивающими прелести "в рюмочку" чепец с жемчужным низаньем: всёбогатых, но сдержанных тонов. Глаза привычно скорбные, уголки рта приплющены, зато нос смотрит ноздрями кверху, словно посмеивается.
      - Зовут тебя, милая сэнья. Сейчас тебе закусить похлопочу на дорожку.
      А Галина уже без слов отодвигает её - и на порог, и из двери дома.
      Ну и чего же она ожидала - что коренной вертдомец ею займётся?
      Такой же, как те, на площади. Дитя солёной воды. Тощий, длинноногий, даже нескладный будто. Стать и масть напоминают негра, нет - скорее мулата: смуглый, гибкого сложения, острозубая усмешка на лице. Весь в широком и небелёном, за пояс штанов заткнут кривой меч, куртку оттопыривает, судя по всему, праща или рогатка. Вьющиеся волосы, смазанные маслом и стянутые на затылке в ненатурально длинную трёхпрядную косу с балаболками. А ещё ожерелье до самого пупа - низки из веточек коралла, неошкуренных кусков янтаря, неправильного жемчуга. Но самый шик - абсолютно босой!
      Самые верные клятве, самые жестокие нравом. Самые непонятные из всех вертдомцев. Моряне, то же ба-нэсхин.
      - Доброго вам дня, сэния Галина бан Алексийа. Есть Орихалхо.
      Выговор распевный и такой, что слышится что-то типа "орхифхалкхо". Придыханиями, свистами, хрипами и прочими оттенками звуков можно пренебречь: к рутенскому эсперанто, которым здесь стал родной язык Галины, всякий примешивает своё домашнее. Но на последнем общаются в самом деле лишь в семье, в дружеском кругу и во время интима - так считал папа Алек.
      Позади морянина в неуклюжий рыдван (то же колымага), в поводу - два буланых конька франзонской породы: годны и под седло, и в упряжку.
      - Это для сэнии. Карета и Данка с Марто. Дар маэстрата.
      - Что же он сервов для погрузки не прислал?
      Вместо ответа Орихалхо проходит мимо и вглубь, внаклон хватается за ручки ближайшего сундука и принимает на живот.
      - Сколько их - три - я вижу?
      - Четыре, один не обшит, и мягкий кофр. Кофр я возьму в руки.
      Оказывается, морянин вовсе не собирается взваливать сундуки поверх кузова и там крепить. Затаскивает один внутрь - там нет вообще никаких сидений - и приторачивает к полу и задней стенке. Так же поступает со вторым, два оставшихся крепит напротив. Покрывает меховыми коврами, набрасывает подушки и валики. Работает он играючи.
      - А это вам выправлена подорожная, - протягивает Галине плотный пергамент, свёрнутый в трубку. - Держите на себе неотступно.
      Заёмный прогресс, очевидно, выразился в том, что печать вырезана не из металла, а из натуральной, еле вулканизированной резины, которая оставила в тёмно-лиловых чернилах липкие крошки. Серой, похоже, не обкурили как следует. Кроме того, пространный текст документа предваряется отлично выполненной литографией: поясным портретом Галины, состоящим из паутинных линий и цветных пятен. Вполне себе натуралистичным, чего не скажешь о наброске спутника почтенной сэньи: две-три безличных почеркушки, что обрисовывают профиль.
      - Садиться прошу вас.
      Галина подбирает юбки, лезет на приступку. Ставит куферок на импровизированное сиденье и устраивается сама - на меху, в гнезде из подушек. Морянин захлопывает за ней дверцу и лезет на козлы, по пути ловко разбирая поводья.
      - Налог за выезд из стен я заплачу, дело сэнии - показывать документы.
      - А дальше куда?
      - Это не сэнии - мне у сэнии выспрашивать, где ей будет угодно.
      - Тогда в любую сторону, лишь бы поближе к морю.
     "Замечательно, просто замечательно, - карета тряслась на лутенском булыжнике. - Атлас, не тот, что атлас и тряпка, а географический, - под сиденьем. Вроде бы в противоположном коробе, том, что без холста. Похоже, толковых рессор во всём Верте не придумано, все мысли смешиваются, взбалтываются, как гоголь-моголь. И поворотного круга тоже - на всякую дорожную развилку отступя семь шагов заезжают".
      У главных ворот навстречу им скрестились алебарды, махнул рукой охранник:
      - Куда сэнья намерена следовать?
      - По моей воле, - Галина высунулась из-за плотной кожаной занавеси, показала развёрнутую бумагу.
      Страж отдал честь, древки раздвинулись.
      Вне стен Орихалхо сошёл с сиденья, спросил:
      - Север? Юг? Или, по возможности, вглубь земли, где Вестфольд?
      "Говорит так, будто ему самому безразлично. Вглубь страны, что ли, приглашает? Не в ад же, на самом деле".
      - Я сказала - море, Ори... Орихалко. Или, точнее, южная граница Готии, за которой уже начинается франкская Земля Городов.
     
      Два собеседника, один много выше другого знатностью и положением. Из-за того оба чинно стоят друг напротив друга: сьёр Мариньи и его доверенный конфидент.
      - Это становится буквально роковым, - брюзгливо говорит Мариньи на некоем подобии латыни. - Весь Рутен норовит у нас столпиться, причём именно что в больших городах. Возможностями монастырей пренебрегают - по всей видимости, оттого, что там брачное состояние позволительно одним лаборантам. То есть, по их непросвещённому рутенскому мнению, - рабам. Отвадить большеземцев нет никакой возможности - даже под страхом смерти и конфискации. Да, зачем-то они обильно скупают вчерашнюю моду, лишь бы подороже работой оказалась.
      - В Большом Рутене иной стиль, - вставляет реплику младший собеседник. - В цене броскость и резко выраженная инаковость. Налицо перспективное вложение капитала.
      - Книги тоже в моде: ну, это понятно и даже благородно. И спрятать легко, между прочим, если формат карманный или там кошелёчный. Как и дорогие украсы.
      - Вы считаете, что на ту сторону переправляют куда больше объявленного в таможенных декларациях, монсьёр?
      - Думаю, что да. Хотя далеко не всё приобретенное: многое оседает в жилых островах. Хотелось бы знать верную пропорцию.
      - Но основная цель - не нажива.
      - Безусловно. Если бы так - было бы куда как просто: изъять во всём Рутене тексты-проводники, выдворить чужих торговцев за пределы. Закрыть Вертдом, как некогда сами рутенцы - Японию.
      - Это, по-вашему, называется просто?
      Оба смеются.
      - Ну да. По сравнению с аналитическими и политическими операциями, на кои так щедра была наша родимая Супрема. Доподлинно известно, что истинно предназначенные Верту рутенцы легко приходят даже без книги покойного Филиппа, так же легко уходят и возвращаются вновь.
      - Таланты всеприятия, - резюмирует собеседник.
      - Верно. Рутенская сирота далеко не талантлива: скорее нетерпима к иному. Однако, по всей видимости, ей ведома суть. Вряд ли купец солгал на допросе и тем более - в предвиденье смертного часа.
      - По его словам, на Большой Земле происходит неподобное. Некие вялотекущие эпидемии накатывают волна за волной и тотчас же растворяются, гибель от них становится привычной.
      - И никаких лечебных средств, помимо превентивных.
      - Одна давняя немочь объявлена карой за женомужеский разврат. Другая - за однополую страсть.
      - Люэс. Дефицит иммунной защиты, - расшифровывает высокий сьёр. - Третья, совсем недавняя, - за женское вольномыслие. Как его...
      - Феминизм. Простое слово, - отвечает конфидент.
      - Думаете, столичная сэнья этим заражена?
      - Чем? А. Нет уверенности даже насчёт её родичей по женской линии. Рутенец по всей видимости был чист, но по мужской линии зараза и не передаётся. Период роста анималькулей неолепры - от года до десяти лет, когда появляются бледные ведьминские пятна на коже.
      - Женская проказа. Звучит почти игриво. С кем советовались - с их врачами? - говорит Мариньи.
      - С нашими лекарями, но в первую голову - с высокой игньей Мари-Марион-Эстрельей. Матерью короля.
      - Можно было и не добавлять титула.
      - С недавней поры стало много тёзок.
      - Ну ясное же дело. Расцвет просвещённого правления... Но к делу. Что собирается предпринять мой друг?
      - Ничего.
      - Как то есть ничего?
      - Блаженное недеяние. По примеру скондских мудрецов и любомудриц. Как Верт принимает в себя лишь кого жаждет иметь, как Рутен возвращает себе кого ему будет угодно, так и мы будем следовать пути, нарисованному в нас самих.
      - Хм. Так уж сразу - мы? - улыбается благородный сьёр.
     
      Дороги в Готии считаются бедой государственного масштаба. По слухам, Скондия (где не бывал ни один рутенец из "торговых") вся проложена мраморными плитами, идущими под две в ряд. Здесь же, как и во Франзонии, даже тракты представляют собой плотно убитую серпентину, то есть змею, обросшую редкими гравийными чешуйками. Змею, что закладывает такие восьмерки, будто норовит ухватить себя за хвост. А по краям - мягкие холмы, стада и поля, с шевелюрой которых играет ветер. Ни городов, ни замков - должно быть, туда попадают каким-то более комфортным манером, думала путница, покачиваясь в изобилии подушек.
      В глубинах Галининой сумки надёжно упрятан замшевый кисет, в нём золотые лепестки и тяжёлые серебряные кругляши. Немного - все дорожные расчёты идут строго через морянина. Кое-что из местной косметики: коробочка с рисовой мукой мельчайшего помола, пудра такая, баночка неярких "цветочных" румян, alias губная помада, палочка жирного угля для бровей и ресниц. Особой привычки к подмалёвкам и притираниям девушка не приобрела, да и не из чего было выбирать. Две книжки поперёк себя толще, в строгих шагреневых переплётах: здешние инкунабулы. Безымянное "Изложение сказаний приморских и вестфольдских" и "Романсы о дамах и кавалерах" некоего Армана Шпинеля-Фрайби, похоже, богатого и романтично настроенного бюргера. Костяной гребень из мамонта или чего-то вроде, очень прочный, с закруглёнными зубцами. Зачехлённое зеркальце. Складной столовый прибор: деревянная миска, в ней латунная кружка с ручкой на петельках вроде дверных, рядом ложка-вилка-нож, спрятанные в рукояти. При нажатии на пружину выкидывается что-то одно из трёх, не всегда требуемое. Подарок нынешнего спутника, однако. Ещё в кофре имелась смена нижнего белья: длинная сорочка, так называемое бандье, то есть широкая опояска под самой грудью, и келот, похожий на куцую юбочку, всю в оборках и с перехватом внизу. Стирать это приходилось самой, надевать после ночи - слегка влажным. Но полотно было хорошее, тонкое, быстросохнущее, а вонь от ядрового стирального мыла - куда предпочтительней аромата давленых клопов.
      Собственно, клопы и прочие кровососы не так уж докучали. Первую ночь Галина с её кучером и вообще провели на обочине: она скрючилась на узком и жёстком сиденье, Орихалхо стащил постилку с другого, распряг и стреножил обеих буланок, пригрёб им подножного корму (откуда-то взялся серп) и улёгся непосредственно перед жующими мордами. Движения, как и прежде, не обнаруживали ровным счётом никакой усталости, только что стали чуть более экономны.
      Дрожь сотрясала девушку и под наваленными поверх коврами. Неподалёку Орихалко мурлыкал и шелестел нечто, похоже, на своём родном наречии, дремотное сознание переводило шифровку во внятный текст:
  

Шепчет трава лошадям "Прощай"
И иные злые слова,
Мы с тобою вдвоём воздвигнем свой рай,
Лишь затихнет о нас молва.

В лес мы упали; ничком с небес
И едва ль поднимемся вновь,
Но в скрещеньи сплетённых и рук, и тел
Нам звездой восстанет любовь.

      Может быть, от этого пения сны к Галине пришли непривычно мирные и даже благостные. В первом она, как и прежде, стояла над телом мамы, закутанным в простыню, с узким бумажным венчиком поверх смертной косынки, слышала рядом рыдающие хрипы бабули. Но бугристые валики вокруг гнойных язв обратились в безобидные светлые пятна витилиго, тошнотный запах гари, который она всегда чувствовала будто вживую, сменился ароматом как бы мускуса и привядшей травы.
      Некто позади них говорил чуть устало:
      - Оправдываться не намерен. Своя жизнь у неё, своя у меня - и кто первый сказал "уходи, ты меня достал"? Если бы не мои баблосы, между прочим, все ваши игрушки и того бы раньше кончились.
      - Ты Галинку заберёшь?
      - Это риторический вопрос или просьба, Елена Зиновьевна?
      - Как тебе угодно, Алексей.
      - Опекунства вам не дадут - не то здоровье, простите. Так что сойдёмся на первом, дорогая тёщенька. Уж лучше дочка, чем алименты платить, верно ведь, Галю?
      Добродушный смех. Сильные руки уютно смыкаются на спине девочки, приподнимают с полу, выносят.
      - Ты меня крадёшь?
      - Ага. И не надо нам всех этих баб с их больной самостийностью. Ты будешь моя единственная маленькая женщина, ладно?
     
      Юная девушка просыпается под огромным ночным куполом - звёзды похожи не на мелкие искры, не на булавочные проколы в темном пологе, а на листья огромного дерева, что упали с той стороны небес и звонким серебряным снегом летят прямо в лицо.
      - Пап, я не думала, что в Вертдоме такая зима.
      - В Вирте может случиться всё, что тебе угодно: снег среди лета, земляника посреди зимы, свинопаска на престоле и мейстер в королевском венце. Только сам Вирт оттого и Вирт, то есть выдуманная реальность, что заставляет играть по его личным правилам.
      - А какие это правила?
      - Никому не известно. Четыре Земли каждый раз выдумывают новые. Даже времена года не похожи ни на европейские, ни на азиатские, а уж про обычаи не говорю. Да что там! Сам рай, Блаженные Поля эти, у них мигает, моргает и вертится колесом.
      - Пап, а отсюда навсегда уходят?
      - Есть такое суеверие о плотных призраках, которые вполне могут общаться с живыми вертдомцами, пока пребывают на Полях Блаженства. Только это явно не для русского человека, явно...
     
      Небо вращается, как чёрно-белый зонтик, на котором вода рисует цветные изображения, и вот снежинки становятся алыми и жёлтыми ладошками клёна, тополиными глянцево-зелёными сердцами, охряной берёзовой шелухой, зеленоватыми, со ржавым ободком, фигурными опахалами конского каштана.
      И в самом центре, где должна быть рукоять зонта, вспыхивает огромной розоватой дыней утреннее солнце.
     
      "Фу, занавеску с вечера плохо задёрнула, что ли, - думает Галина, потягиваясь на ложе. - Спать хорошо, во сне ничего решать не надо".
     "А кто тебе велит решать? - говорит внутри девушки ехидный голос. - Раньше все взрослые это делали, потом один отец. Скомандовал - и пошло-поехало в Верт за орехами. Бедной Тане все были жребии равны. Оттого я не рву волос на голове, что он меня тогда, почти что рядом с маминым огнищем, изнасиловал, или из-за спиритической сказочки о втором пришествии? Или потому, что..."
      - Сэния, - заметив шевеленье внутри кареты, говорит Орихалхо. - Вы проснуты? Вы одеты? Я могу принести сэнии теплоту для умывания, всё равно кофе на костре варить.
      "Вот потому. Свято место не бывает пусто. Бабулино присловье. Как там она сама? Если удалить омертвелости вовремя, человек может тянуть годы. Но в землю все равно не дадут лечь. Страшная, небывалая инфекция, которая подсекает под корень производительные возможности нации..."
      - Я встаю, - говорит она, прерывая официозную цитату. - Сколько до морского побережья?
      - Если не дождь, то неделя.
      - То есть если дороги не расквасит?
      - Рутенского квасу мне однажды довелось пить, жидкая глина на него нимало не похожа. Может статься, ещё кофе к жареной грудинке?
      Кажется, этот дикарь понимал куда больше, чем хотел признаться, и вдобавок трунил над нею.
      Но двигался рыдван довольно резво - уж это Орихалхо умел. Благо натягивать поводья, типа тормозить, когда впереди показывалась чья-то объёмистая корма (отгоняющая хвостом слепней или грохочущая ржавым ведром), практически не приходилось. Вот навстречу кое-кто попадался - надо же, двустороннее движение в этой пылище завелось!
      Собственно, ничего интересного сквозь прогал кожаной занавеси: унылые телеги переселенцев, запряжённые круторогими быками, такие же, как когда-то они с отцом, одиночные всадники, реже всадницы, которые сидели позади грумов, обхватив их за пояс. Как-то прогрохотала такая же карета, как у них, но поуже и приёмистей, почти без окон и запряжённая четвернёй: почта. За ней, по всей видимости, тянулся пыльный шлейф, но Галина не захотела проверить: тотчас закупорилась обратно. Вот когда с рёвом и грохотом мимо них проскочила некая торпеда на двух круговых вихрях, неся на себе верхового в космонавтском шлеме, Галина не успела ничего сделать: острые камешки хлестнули по корпусу рыдвана, едва не угодив ей в лицо целой горстью. Еле отпрянула.
      - Сэния, - тотчас стукнул Орихалхо в переднее окошко, затянутое чем- то вроде сверхпрозрачного бычьего пузыря. - Надеюсь, сэнию не зацепило?
      - Обошлось. Что это такое было?
      - Живой сайкл на солярном сырье.
      - А, мультискоростной скутер на солнечных батареях. Это как у их величества короля, что ли? С примесью священной крови и оттого доброе, разумное и вечное в качестве прикупа?
      - Игрушка, - Орихалхо с презрением оскалился, выплюнул изо рта грязь. - Ума ни на грош у обоих, что под стеклянной шапкой, что под закрылками. Добро хоть воздух не пережигает, а то завелись было и такие. На аквавите.
      Должно быть, от волнения он сильно улучшил своё эсперанто, подумала Галина.
      После такого она уже ничему не удивлялась, как год назад, увидев на обширной луговине косилку, запряжённую двумя лошадками, - пониже в холке и похуже статью, чем их собственные. Положенный набок сквозной цилиндр неторопливо двигался, оставляя за собой грядку скошенной зелени, колёса с широкими ободьями мягко пружинили, мащина стрекотала огромным кузнечиком, а по её следам с расчётливой неторопливостью шествовали сервы с граблями. Каждый катил перед собою нечто круглое, будто жук-скарабей, и время от времени сваливал сено в междурядье.
      - Так же и сеют, и уборочную страду проводят, - сказал тогда папа Алек. - Будто и не дорог каждый час подходящей погоды. И ведь не бывало на моей памяти, чтобы припозднились или поперёк батька выскочили, а потом из-за того урожай погиб.
      Он такие дела знал: и сам вышел из колхозников, и подторговывал с Вертом ещё с той поры, когда Галя была совсем малявкой.
      - Я б на их месте хоть попыталась выгородить себе время на ученье, на эту... меновую торговлю или забавы всякие.
      - Учатся в работе, торгуют прямо на местах с приезжими торговцами и коробейниками или четырежды в году на сезонных ярмарках, а забавы - это когда по календарю праздник. Не так их мало, однако, - красных дат. Ты что думаешь? Всё в своё время и на своём месте. Тёмные народы, однако. Живут в циклическом времени. Всякий раз у них один и тот же День Пылающего Солнца и та же весна.
      И, естественно, здешнему простонародью некуда было торопиться: на каждый день была своя забота, ничто не спешило ни набирать цвет, ни колоситься, ни зреть, ни лишаться корней и подводить себя под стропила крыши. Природа и вместе с ней человек знали свои сроки и были подобны друг другу.
      "Зачарованные временем. Как сейчас я сама".
     

АВАНТЮРА ПЕРВАЯ

      На следующую ночь Галина уговорила своего телохранителя переночевать в первом попавшемся у дороги трактире. Время было далеко не подходящее - скорее поздний день, чем ранний вечер, - лошади, да и кучер, не проявляли никаких признаков утомления. Но ей казалось, что они уже целую декаду трясутся на ухабах, а походная стряпня Орихалхо оставляла желать куда большего. Только и умел, что заваривать крупу кипятком из бокастого металлического чайничка, крошить в неё пряные травки и луковицы, сорванные тут же при дороге. А на её намеки отзывался в смысле - гостевые дома тут неизвестно где и если имеются, то явно недостойны благородной сэнии Гхали.
      - Вот почему бы не сюда? - не выдержав, указала она левой рукой на широкую крышу из серой дранки, похожую на видавшую виды шляпу. Тулья шляпы просела в серёдке, стены под полями были черны от дождя, но над дверью болталась на ветру вывеска с изображением трёх куропаток на вертеле.
      - Как сэнии угодно, - отозвался морянин со своего насеста, потянул одного из коней за повод и свернул с твёрдого грунта в форменную зыбь.
   Чуть позже Галина готова была благодарить всех вертдомских, а заодно и рутенских святых, что желающих вкусить от куропаточной троицы оказалось ещё немного. После дождя или какой-либо иной санации грунта карета ухнула в колдобину, скрытую под толстым слоем песка и пыли, и уже перед самым входом застряла по самые ступицы. Если они кое-как прорвались, то благодаря Орихалхо, который мигом слез с козел, подпёр кузов плечом и резко подал команду лошадям. Его хриплое и булькающее наречие обе они знали туго, в отличие от Галины.
      - Я ведь могла бы вылезть и вытащить груз, - упрекнула она его после. - Чтобы легче управиться.
      - Такое сэнии не к лицу, - коротко ответил он. - Смотрите - к нам уже идут.
      Трактирщик оказался немолодым крестьянином, который держал питейный зал и верхние комнаты не от себя самого, а от сюзерена. Должно быть, оттого внутри было уютно, несмотря на низкие потолки, слой копоти на стенах и оконной слюде, грубую мебель и неистребимый запах горелого жира. Ибо в камине под сводом из дикого базальта горело пламя, а над пламенем поджаривались даже не хилые куропатки, а целый кабан-подсвинок, результат барской охоты. Это он истекал чадным соком над широким блюдом, что предусмотрительно под него подставили.
      - Мне кусочек вот этого, - Галина обернулась к своему спутнику. Тот явно разрывался между тремя объектами: хозяином, который в это самое время обихаживал буланок и карету, самой Галиной и совсем юной служаночкой, которая так забоялась морской люди, что едва не сронила тарель как есть в самое пеклище.
      - Плохая снедь для сэнии, - покачал головой Орихалхо. - Грубая и ещё не пропеклась. Я спрошу понежнее.
      - Петушьи гребни, тушённые в чесночной подливе, - с готовностью пискнула служанка. - Курья затируха на ржаной муке, с укропом, иссопом и сельдереем. Бобовая каша, истомлённая в печи. Сладкий пирог из ревеня с урюком.
      - Интересно на слух, - улыбнулся морянин. - А хлеб имеется?
      - Подовый, вчерашнего дня. Аккурат новый подошёл, если угодно ждать.
      - Ждать неохота. Вали всё кулём, потом разберём, - ответил он.
      - Что в придачу: вина, пива, молока?
      - Сброженного или от бешеной коровки?
      - Сброженного, из монастырских конюшен.
      - Тяни тоже. Два малых кувшина.
      "Похоже, трусишка мигом расхрабрилась, - подумала Галина. - Да и мой телохранитель стал сам на себя не похож".
      - Орихалко, это вы с ней про какое молоко?
      - Кумыс, если по-рутенски. Добр для чахотки и грудных скорбей. Остальное питьё худо, кислое или терпкое.
      Когда подали кушанья, сесть за один стол с нею отказался:
      - Уважать сэнию будут поменьше.
      Набрал всякой всячины в глиняную мису, прихватил половину заказанного пойла и ушёл, по его словам, смотреть лошадок.
      Еда оказалась такой ошеломительно вкусной, что Галина наворачивала всё подряд и даже не заметила, что конкретно шло на запивку. Мигом разомлела и попросилась наверх - хоть какую отдельную каморку, пожалуйста.
      Или кумыс был более хмельной, чем тот, что иногда продавали в "Магните" и "Квартале" с "Пятёркой", или вольный воздух опьянил, но девушка даже не помнила, кто её вёл по лестничке, раздевал и укладывал: служанка, вернее, младшая дочь трактирщика, или её отец, а то и оба сразу. Проснулась она в почти полной темноте за какими-то занавесями, и первое, что увидела, выглянув на мерцание масляного ночничка, - тюфяк под запертой изнутри дверью, а на тюфяке Орихалхо. Очевидно, забота о почётной узнице пересилила низменные потребности.
      - Просьба сэнии в коридор не выходить. Посуда под кроватью, - сказал не оборачиваясь.
      - Как, при тебе?
      - Я ничего не вижу.
      Пришлось воспользоваться ночным горшком, стараясь особо не журчать, самой полить себе на руки из кувшина, который стоял на приступке роскошного ложа рядом с умывальным тазиком. А спать уже как-то не получилось.
     
      Выехали они на самом восходе солнца: по мнению девушки, куда уж раньше. Но на следующее пристанище под крышей наткнулись уже в почти полной темноте. И это летом! Отчего-то перегоны были куда длинней, чем требовал здравый смысл.
      - Подумаешь - скоростная магистраль, однако, - проворчала она себе по нос.
      Тем не менее, Орихалхо услышал:
      - Этот путь для движущих налегке, - ответил он. - Мы тяжело погружены.
      Его речь, казалось, проходила через те же стадии, что луна на небе: то умалялась, то возрастала. Переходила от невнятицы к почти искусному изложению фактов. Когда сделали остановку для того, чтобы разогреть и доесть купленное утром в трактире, Галина спросила кстати:
      - Почему ты обращаешься ко мне в третьем лице, ну, как будто меня здесь нет? Или на "вы", будто меня много? Со мной даже прислуга на "ты" разговаривает.
      - Не даже. Женщина говорит с другой женщиной, так же и муж с мужем - это "ты" и от страты никак не зависит. Близкая родня и сердечные друзья - оба друг в друга тыкают. Враги или пренебрегающие другим как низшим иногда идут на "вы". Мужчина с чужой сэньей, сэнией, девицей, или с иньей, игнией, матерью, - "вы", ради почёта и без явственной насмешки. И если не связывает некая обоюдная нужда. Если она хочет его повеличить или приуменьшить себя, то имеет вернуть ему его уважение. Но позвать высокую жену так, будто она есть рядом и наравне, - будто посмотреть ей в глаза. Не всегда уместно. Бесстыдно. Нагло. В Вертдоме иные смыслы для всего.
      Это было рассуждение, по внешнему виду явно непосильное... Для кого? Для обезьяны, подобной человеку? Для дикаря? Или просто для того, кто не вполне овладел чужим и чуждым языком?
      - Фух, запуталась я с тобой, Орри. То есть что ты не родич, я поняла. Отчего и в чём я тебя выше - допустим, тоже. Но почему так стыдно говорить в глаза? В Рутене это знак прямодушия и чистых мыслей.
      - В Вертдоме иные смыслы, - повторил Орихалхо.
      "Отец о таких тонкостях не говорил. Считал, что у вертцев - как у землян в старину, раз им весь их малый мирок один из наших выдумал. Или не приходилось ему самому узнать - наслышкой обходился?"
      Путь всё длился, ночлег следовал за ночлегом, пейзаж за пейзажем, скудные подробности и маловыразительные лица сливались в одну неразличимую массу. Так было задумано? Оттого Галине было не понять - в самом деле они направляются к морю или хотя бы к границе областей. По крайней мере, плавные холмы и нарядные рощи вокруг малых озёр постепенно сменялись обнажённой костью скал, что как клинком рассекала нежную плоть земли, или сухолесьем - так в Готии называли скопище деревьев с перекрученными стволами, выросшее на жёсткой, неплодородной почве. Ни кустов, ни травы помимо каких-то распластавшихся по земле стеблей. Только мощные корни способны были отыскать и вытянуть влагу из водоносных слоёв, лишь могучие стволы и крепкие жилы - доставить её к вершине или завершению в виде хилой почки, невзрачного цветка.
      Девушка уже знала из географических описаний, что Готия бедна горами, и оттого удивилась, когда по правую руку выросло нечто очень похожее на хибинские плато - почти вертикальный склон, весь в могучих складках. Подошва горы утопала в кудрявых садах, от главного тракта ответвлялась торная дорога почти такой же ширины, только выложенная крупной базальтовой плиткой.
      Постучала в раму переднего окна:
      - Орихалко, что это там, за поворотом?
      - Монастырь. Мужской.
      - Ассизский?
      Девушка знала, что ассизские братья - самый многочисленный и популярный монашеский орден, вроде рутенских миноритов. Даже великой Супреме (инквизиция или что-то вроде?) не удалось ни полностью искоренить, ни погрести под своими обломками сих смиренных братьев, многочисленных, как клопы в нагретой постели.
      Впрочем, в Вертдоме никакие аналогии не играют. Над служителями нохрийской веры могут подшучивать, типа - "брось наудалую булыжник - как раз в ассизца попадёшь", или "Супрема - то ещё бремя в любое время", но обоюдная неприязнь возникает тогда, когда люди с одной стороны устают смеяться, с другой - парировать уколы. Когда иссякает игра. На этот счёт тоже наверняка имеется присловье, но Галина не может его вспомнить.
      - Так я спрашиваю - это малые братья?
      - Сэния Гали не могла про них слышать - ни одному рутенцу не интересно. Орден не старый - древний. Эринниты.
      "Угм. От богинь эринний, что ли?"
      - Есть предание, что самые первые из них явились из рутенской земли Эйрин, или Айрин.
      - Мы можем попроситься к ним на ночлег?
      - За стены женщин пускают только днём и лишь если имеется настояние.
      - Настоятельная необходимость или упрямый характер дамы?
      Ей стало интересно - чуть больше, чем во все предыдущие дни. Интересно жить.
      - Орри, нам что - снова искать кабак с отдельными кабинетами?
      Прошлую ночь кто-то из постояльцев или обслуги загрохотал вниз по лестнице под визгливые вопли - было похоже на разборку шлюхи с клиентом или сутенёра со шлюхой. Хотя, скорее всего, ей показалось.
      Орихалхо, похоже, знал подоплёку события - по крайней мере, поднялся на карачки и успокаивающе махнул рукой, когда девушка приподнялась на сундучной кровати. Во всяком случае, понял её слова правильно.
      - Имеют страннический, странноприимный двор с отдельной оградой. Малая внутри большой и особая калитка вовне. Туда мы можем.
      - Конюшня и каретный двор есть?
      - Так я думаю.
      Лошади уже бойко рысили по будто выглаженному камню, потом над крышей рыдвана сомкнулись ветви. То ярко-алое, что люди углядели издалека, было огромными яблоками, оставленными, как говорили в Готии, "для утехи древу". Чтобы и оно покрасовалось, и певчие птицы плодам возрадовались.
      Орихалхо подогнал карету поближе и соскочил наземь у огромных ворот. Постучался - в дубовом монолите отворилось оконце размером в мужскую ладонь.
      Привратник.
      С ним, практически невидимым, разговор вышел совершенно для Галины непонятный, однако с интонациями почти птичьими и удивительными по красоте. Голос Орри стал будто глубже, насытился голосами леса и моря. Свист, пощёлкивание, щебет, густые переливы тонов и рулад...
      "Вот это и есть его родной язык? Надо будет спросить".
      Он вернулся, взял коней за поводья:
      - Сэнию и карету пускают через королевские врата. Иначе в саду без присмотра стоять.
      - Чего же там не охраняют? Оттого, что урожай собран?
      - Его собирали деревенские и наполовину в себя. За работу или как милостынь.
      - Ага, понятно, - отчего-то на душе стало легко до необычайности. - Орри, я верно догадалась - вы с монахом на твоём наречии толковали?
      - Да. Первые наши записи и первые книги - от них. Теперь обучают подряд всех послушников.
      Огромные двери с рокотом разъехались в стороны, скрывшись в стене как раз наполовину, решётка в форме намотанного на стержень свитка пошла кверху и остановилась как раз на таком уровне, чтобы экипаж мог проехать. Своего рода игольное ушко...
      Внутри было необычное: стройные ряды конусов, как палатки в римском или ином военном лагере. Около каждого насажены цветы или кустарники с яркой по-осеннему листвой, а в центре - шатёр предводителя с горделивой двойной вершиной.
      - Это отшельники так обитают: всяк сам по себе. В середине церковь, завтра на рассвете прилично сходить. Палаты ваши напротив - и вправду при стене. Вам пособят устроиться.
      - А ты?
      - Пойду с конями в сад, небо смотреть.
      - Тебе ведь можно со мной, разве нет?
      Галина прикусила язык. Не хватало бы, чтобы этот варвар догадался об испытываемом ею страхе.
      - Среди морян нет мужей, но нет и жён. Так думают многие. Не нужно лишнего соблазна братьям.
      Когда он распряг карету и увёл лошадей, появился монах-привратник, нестарый ещё человек в рясе из такой же парусины, как и одежда Орихалко. Волосы его спадали на ворот мелкими косицами, вместо привычной Галине тонзуры была аккуратная лысина от уха до уха.
      - Мир вам, сэнья. Вы взяли из кареты, что нужно? Ах, вот этот ковровый мешок? Я провожу вас.
      Дом был чистенький, подслеповатый и полупустой, в жилой этаж вела лестница: верный признак того, что внизу находится подвал. Комната Галины оказалась двусветной, но почти без обстановки: стул, стол, умывальник типа кувшин-тазик и неплохая, без средневековых вывертов, кровать с высоким матрацем и нарядным одеялом из лоскутов. Окна собраны из прозрачных кусочков слюды, вставленных в металлическую решётку: не удивительно, стекло здесь вещь доступная, но дорогая. А вот что удивило девушку всерьёз - наличие того, что в купеческой среде деликатно именовалось "прогулочный камень". Глыба непонятного вещества, твёрдого и наполовину прозрачного, благодаря вертскому кровяному колдовству была способна впитать в себя всю лишнюю для человека органику. Точно в королевских палатах... Любопытно, к какому рутенскому прототипу это восходит: нанотехнологии рулят, что ли?
      - Я принесу сэнье поесть и, уж простите покорно, запру дом снаружи, - сказал монах. - Такой устав. Келью изнутри заложите, коли будет угодно. За имущество в сундуках не беспокойтесь.
      "И не волнуйтесь, если вас деликатно обыщут", - добавила Галина от себя. Впрочем, с какой стати и то, и другое - обыскивать и волноваться по поводу?
      Ей принесли круглый пышный хлебец и большую кружку тёплого молока с мёдом, всё свежее и очень приятное. Зажгли толстую свечу в плошке с ручкой. А потом наружный засов громко, прямо напоказ, задвинулся в петли.
      - Монах ничего не сказал про окно, - тотчас пробормотала Галина, давясь предпоследним куском. Вскочила со стула и пошла проверять.
      Задвижка была солидная, почти что пробой от правого до левого косяка, но поворачивалась и сдвигалась легко, стоило смекалку приложить. Галина толкнула цельную створу и вдохнула узкую струйку цветочного аромата.
      Далеко внизу был внутренний дворик, куда выходили все окна гостиницы. Там густела трава, порхали крупные светляки, неурочно цвела маттиола, двигались вразброд некие смутные фигуры, то роняя себя в плохо подстриженный газон, то шатко-валко поднимаясь с чьей-то помощью, то снова упадая назад уже не в одиночку. Доносились бренчанье струн и вкрадчивые голоса.
      - Нравы, - посетовала девушка с нервным смешком. - Монастырские. Хотя, конечно, это гости. Тюремный дворик во время прогулки.
      Ей стало почти смешно от всего непонятного - или в кружку было что-то добавлено?
      Отошла от зрелища в раме, мигом разобрала постель, вымыла посуду и рот, сама ополоснулась. Вылила в прогулочный камешек все как есть помои - тот благодарно чавкнул, принимая. Переоделась в ночнушку.
      Тем временем общество потушило все фонари, кроме одного, и в его мигающем свете цепочкой двинулось в дальний конец дворика.
      "А это ведь там калитка в здешних укреплениях, - догадалась Галина. - Ничего себе даниилы заточники".
      В это время некто узкий в чёрном отделился от компании и с ловкостью ящерки или гимнаста полез на стену бельэтажа прямо под её окнами. И проник - слава всем богам! - в соседнее.
      "Никак домой прибыл, - сказала она себе. - Что за напасть такая!"
      С силой захлопнула окно назад и затворилась намертво. Старинные переплёты - не современные, одним-единственным ударом всё стекло не выставишь. А если слюда или рог - то и осколки тебя не поранят. Умно.
      Улеглась в постель, чудесно упругую, накрылась печворком. Закрыла глаза.
      "Мигом выспаться - и к заутрене в этот двубашенный..."
      Но едва ли не над ухом раздался гитарный перебор и не очень громкий, но звучный баритон:   
  

Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,
только прочная чаша из бычьих кож...

  
      - Нет, не так, - поправил себя голос. - Размер не соблюдён и мелодия хромает. Сырых яиц не напились.
      Далее следовало некое струнное бормотание, звоны, удары...
      - Эй, вы мне спать мешаете, - Галина изо всей силы грохнула в стену кулаком, ушиблась, подула на костяшки.
      - Я смиренно полагал, что игне - или даже сэнии? - понравится, - глуховато оправдались там.
      - Две строчки вдохновения и целая повозка расстроенных ладов. Я на репетиции не покупаюсь.
      - Вам требуется сразу серенада, - полуутвердительно заключил голос на самых бархатных тонах. - Или колыбельная?
      - Толстые стены!
      "Чёрт, надо было хотя бы кровать подвинуть на другую сторону, а теперь шарашить её по здешнему паркету неловко".
      - Если сэния изволит слегка продлить своё бодрствование...
      - Тогда что?
      - Ваш слуга очень легко импровизирует. Правда, публика никогда не получала от него поделочного сырья - только ювелирно отточенное совершенство. Нет, не поднимайтесь с ложа и не отворяйте... ставень? Раму? "Стукнул перстень драгоценный в переплёт окна". Простите, вырвалось у меня по аналогии.
      Галина тихонько фыркнула.
      - Не у вас - у рутенца по имени Блок.
      - Но ведь отлично ложится на струны.
      - Разумеется. Не хотите ли напрячь этим гитару?
      - У меня виола. Пожалуй даже - виоль-а-амур, хоть и без смычка.
      - Ясен пень...Понятно, в общем.
      "Что я несу...Молоком, в самом деле, опоили? Или хлеб замесили из муки со спорыньёй".
      - Никакой звукоизоляции, - пожаловалась вслух.
      - Да нет, это, похоже, один из моих предшественников использовал сверло по грубому камню, с поперечной насадкой. Заделали назад просто штукатуркой.
      "Что я его выкаю? Навряд ли такой уважаемый субъект. И молод, судя по голосу".
      - Виола - орудие менестреля.
      - О, я отнюдь не придворный, в смысле, поэт, угревшийся при дворе. Уж скорее - бродячий студент. Музицирование даёт возможность легко общаться и недурной приработок.
      - Вижу-вижу.
      - Нет. Только слышите.
      - Хочу слышать. Но не больше того.
      - Вы правы. Без вашего грозного спутника вам лучше не рисковать, - ответил её незримый собеседник с какой-то совсем незатейливой интонацией. - Вы ведь так игривы от боязни.
      - О-о.
      - На самом деле без Орихалхо должно быть спокойнее, чем рядом. Такой совершенный воин не уйдёт, если имеется хотя бы тень опасности, но тогда и гнать бесполезно.
      - Вы его знаете? Слышали?
      - Слышал имя. Знаю весь народ ба-нэсхин. Морян то есть.
      - Вы не готиец. Другой акцент, иные слова.
      - Отчасти франзонец, в некоей мере из Вольного Дома, что в Вестфольде, малая толика скондства... Всего понемногу.
      - А я-то огорчалась, что Орихалко сюда нельзя. И что заперли тут одну.
      - Вы свободны. Отшельники запирают лишь своё одиночество.
      - Я думала - только нас, женщин.
      - Женщина куда более склонна к разрушению покоя. Как все, не бреющие бороды.
      Со стороны кровати ответа на реплику не последовало.
      - Вы заметили, что Орихалхо не пользуется бритвой?
     "Как оружием или? Ну да, как вообще моряне. Ба-нэсхин, надо запомнить. Они ж почти безбородые. Если бы вынул хоть раз - я бы просто опешила. Из-за папы тоже. Бритвы здесь только одного вида - опасные. В Лутении у него была целая коллекция: каждое утро намыливался помазком по самые глаза, шутил, что в Европе повывели этот инструмент, дабы не искушал на самоубийство. Мода ведь прямо была в девятнадцатом веке - чуть что, горло себе резать".
      - Незнакомец, а имя у вас какое?
      - Нусутх.
      - Правда?
      - Это из одной вашей книжки.
      - Помню. "Левая рука тьмы".
      - Означает "Неважно, ерунда".
      - Да-да. И моё имя тогда тоже "Нусут".
      Ответ соединён с вопросом. В смысле - давайте обменяемся этими небольшими тайнами.
      - Пусть будет так. Нусутх. Ничто. Нигель. Сифр.
      - А песня мне будет? Та самая.
      - Песня будет. Та самая.
      И сразу - тихий, вдумчивый голос виолы, которая подбирает мелодию под слова:
  
        Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,
      только прочная чаша из бычьих кож,
      чтобы краем черпать океанскую воду.
      Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,
      круто держась на волне в любую погоду.
     
      Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит
     
      как мандорла овален, распёрт крестом,
      продублён насквозь, будто шкура монаха,
      просмолён, смазан жиром, что древняя плаха,
      вёсла праздны, парус надут колесом.
     
      Карра грезит, вешние припоминает края,
     
      куда ты нацелен стрелой в молоко,
      что стоят в сорока днях блужданий в тумане,
      но и стоят того. Приплыть нелегко,
      а отплыть - словно сдёрнуть повязку на ране.
     
      Карра в древней утробе наши дерзанья хранит.
     
      Видели острова на медных столпах,
      в водной радуге мы били лосося копьём,
      белых ягнят, подружившихся с чёрным козлом,
      упасали от смерти в диких горах.
     
      Карра грешных скитальцев направила в Тир-нан-Ог:
     
      прямо в солнечный круг, семь лет напролёт,
      изумрудные пажити, сладкие воды,
      золотые пески, волос дикий мёд
      тех красавиц, что ждали нас долгие годы.
     
      Карра - бродяжья кровь: ни она, ни я так не смог.
     
      Поднимаясь на борт, мужам дал я власть
      рвущих косы печальниц оставить на взморье.
      Но мотали клубки и бросали их в горе,
      нам в ладони стараясь попасть.
     
      Карра не поплыла - тянуло назад колдовство.
     
      Намертво сей клубок к левой руке приник;
      выхватив добрый меч, шуйцу я изувечил.
      Мой иль её тогда услыхал горький крик?
      Наземь пали не пальцы - живой человечек.
     
      Карра расчислит маршрут - ведь знает только его.
     
      Культя? Нет, не болит. Сиротски ноет ладонь,
      помня нежность ресниц, атлас вечно юных щёк.
      Сын, ты очень силён, но весла рулевого не тронь,
      я и одной рукой приведу ладью в наш Тир-нан-Ог!

     
      "Что за странная песня. Страстная и одновременно завораживающая. Но это потому, что я засыпаю, сплю... и впрямь вышла колыбельная...."
     
      Утром, когда бойко и чуть вразнобой задилинькали колокола, подробности ночной авантюры успели отчасти подзабыться. Надо было срочно решать, как приличнее нарядиться к службе, а зеркало из-за траура так и лежало в особом мешочке. Примета такая, похожая на рутенскую: если ты смотришься в стекло до истечения сорока дней, покойник может заглянуть черед плечо и даже утащить тебя в место, откуда появился он сам. В преисподнюю, Хеоли, то же здешние "Елисейские Поля" - или назад, в Россию? Курьёзная мысль.
      Оттого Галина решила особо не мудрить: покрыть слегка расстроенную причёску вуалью, более плотной, чем её обычная, снять с шеи медальон, а с пальцев - золотые кольца с погребальными агатами.
      Собор был прост снаружи и удивительно красив изнутри: два шпиля в духе пламенеющей готики внутри были полые, из-под каждой узорной чешуи бил внутрь пучок света, нервюры вызывали в памяти хребет и лапы дракона, круглые и продолговатые витражи переливались кельтской узорной вязью. Из курильниц тёк смолистый аромат, в его клубах еле узнавалось распятие на алтарном столе: Христос, или Ха-Нохри, как его тут называли, приник к узловатому стволу, раскинул крестом руки, заплетенные мелкими ветвями, до пояса его тело уже погрузилось в кору.
      Народу, кроме самих монахов, было немного, однако узнать ночного искусителя не удалось. Имени не знала, расспрашивать соседей побоялась - вдруг навредит ненароком? Сплошные белые хламиды, даже на Орихалхо. Правда, вот он обулся в грубые башмаки, снял всё оружие и нацепил взамен преизобилие морских ожерелий и браслетов: по большей части из раковин и корольков, но попадался и скатный жемчуг, округлый, будто вереница маленьких лун. Вереница лун - и тоже в морской песне. Какое-то дежавю или - как говорят о том, что не видели, а слышали? Галина не знала.
      После мессы аббат, красивый худой старик по имени отец Плантагенист, пригласил сэнью к трапезе. Убоины даже на его столе не было и не предвиделось - хлеб грубого помола, каша из семи круп и семижды семи трав да пустая похлёбка. Зато яблоки выступали при полном параде: свежие, мочёные, запеченные в тесте, уваренные с мёдом. Беседа касалась именно их.
      - Ведомо ли милой сэнье Гали, что у вертдомских нохрийцев, то бишь последователей Христа, запретным райским фруктом было отнюдь не яблоко? - спросил аббат, когда рабы-конверсы унесли грязную посуду вместе со скатертью.
      - Так и у нас на Большой Земле тоже. Наши собственные мухамадийя считают, что то было зерно пшеницы в знак оседлости кочевых племён, кое-кто из особо учёных грешит на иносказание... в общем, во что горазды.
      Он кивнул, соглашаясь с не очень внятным изложением дела:
      - Вы более того говорите не о так называемой народной вере, хотя и весьма распространённой. Но об учёных изысканиях, А я имею в виду первое. Вертским древом познания был дуб. С серебряной листвой и золотыми желудями, которые пели и играли на ветру. А Рай был на островах, куда приплыли из земли Эйрин наши первокрестители. Те, от которых мы себя производим по прямой, так сказать, духовной линии.
      - Апостольское преемство, - кивнула Галина.
      - Когда их лодки - иные говорят, что каменные и колдовские, другие же уверяют, что из хорошо прокопчённой кожи, - в сильную бурю прошли под мостом - или аркой - из радуг, святые отцы узрели прямо впереди остров, подобный круглому щиту, и на нём росло Дерево Осени. Надо сказать, что у того народа, который сохранил для нас предание, начало осени считается самым блаженным временем года. Так вот, Древо шелестело тяжёлой листвой и роняло её наземь вместе с плодами, литыми и крепкими, будто камешки для пращи. А близ самого ствола, в укрытии, сидела юная пара и предавалась любви, время от времени откусывая от того или иного плода на диво крепкими и острыми зубами. Когда двое сливались плотью, они делались одним целым, но размыкаясь, отнюдь не становились прежними. Возрождались два иных существа. Нельзя было даже в точности определить, какого они пола: муженщина и женомуж, вот как поименовал их наш предстоятель. Но прекрасны ликом они были так, что глаз не отвести, и не было на их телах ни меха, ни грубого волоса, как то бывает у зверей.
      И тогда воскликнули одни из нас: "Эти люди как бы не ведают первородного греха!" А другие ответствовали: "Не ведают - значит, не люди вовсе". "Зыбкая природа сих морян греховна в силу самой своей зыбкости, скотам же грех неведом", - возразил им всем третий из отцов. "Но род человеческий состоит из мужей и жён, делясь, таким образом, ровно на две половины. И все звери и птицы делятся тако же", - сказал ему четвёртый. "Это неведомое племя, но ведаем ли мы доподлинно природу нас самих, и скотов наших, и растений? - произнёс пятый. - Говорят, есть ящерки, среди коих нет мужей - одни самки, рождающие самок. И это ещё не самое дивное диво в мире. К чему спорить? Вещий ветер пригнал нас к сему древу, когда в непогоду взмолились мы о пристанище. Значит, была воля Божья на то, чтобы нам понять это диво раньше, чем начать судить о нём". И был это святой Колумбанус, тогда ещё юный отрок. Тогда разгневались на него все прочие, что учит не по возрасту, и хотели побить жёсткими плодами, упавшими с Древа. Но те двое выпрямились и взяли Колумбануса обоеручь, и прислонили к стволу, и так защитили. Тут исчезло Дерево Осени, сиречь Дуб Средиземья, и многие радуги стали и закрыли его от глаз остальных.
     - Говорят ещё, что стали те монахи свиньями, поев желудей, но в том не видно никакой логики, - прибавил аббат немного другим тоном.
      - Миф о Цирцее, - одними губами подтвердила Галина, чтобы не мешать рассказу.
      - В любом случае, имена и последующие дела их упомянуты в священных рукописях. Лодки же, иначе карры, или коракли, разошлись по всему океану и стали островами. Живут на них потомки первых морских людей, и называют себя они Людьми Солёной Воды, или Народом Радуги, либо иначе. Святому же Колумбанусу от Бога и тогдашнего владыки Готии пожалован был во владение остров, что и поныне носит его имя.
      - Затейливо, - сказала девушка. - Но отчего все противники Колумбануса также числятся в ваших святцах?
      - Претерпели и благодаря сему познали предназначенную для них истину, истина же, освободив, обрекла их на дальнейшую святость и непорочность. Разве сие ново для человека вашей веры?
      - По правде говоря, вообще чудно, - улыбнулась Галина. - Обычно или так, или этак, а двух истин зараз не бывает.
      - Эх, вас ещё многому предстоит научить, - покачал головой аббат. - Пока вы даже имя вашего сотоварища не умеете верно огласить. Орихалко вместо Орихалкхо.
      - По аналогии с "орихалк", что есть камень Луны и архетип всех металлов.
      Священник удивлённо приподнял брови. Закрепить, что ли, успех?
      - А ваше церковное имя в той части Рутена, что зовётся Британией, означает древнюю династию королей. Плантагенеты. Львиное Сердце.
      - Здесь же - всего-навсего дрок, - улыбнулся собеседник. - Ну что же - благословить вас в дорогу, милая сэнья Гали?
     
      Вскоре после казни русского, то есть две недели назад от описываемых событий. Снова два собеседника в том же кабинете, однако сидят они за столом в виде буквы "глаголь": сьёр де Мариньи - за поперечным массивом, его собеседник - за узким крылом для просителей. Узкие смуглые пальцы нынешнего клиента одна за одной достают бумаги из стопки и передают патрону.
      - Не говори мне "вы", я буду вынужден отвечать так же, а положение наше неравно. Что до твоего призрачного свойства с владыками Верта? Для нас ты в лучшем случае туземный принц.
      - Прости...те. Прости, высокий сьёр. Рефлекс учтивости.
      - Уж ей-то тебя крепко обучили в езуитском коллеже. Ладно, теперь о верительных грамотах и прочем. Из твоих бумаг следует, что Святая Супрема, верхушку коей удалили во время давнего мятежа вместе с многочисленными знатными головами, в том числе двумя королевскими... Эта конгрегация, буквально стёртая позже с лица нашей земли, ныне возродилась в форме ордена Езу и просит нас о некоем содействии.
      - Только тебя, высокий сьёр. Естественно, мы понимаем, что надеяться на нечто большее твоего равнодушия и попустительства... когда за всеми братьями шелестит такая дурная слава...
      - Именно, - продолжал Мариньи, словно не заметив предыдущей фразы, - восстановить прежние контакты, в том числе с братьями-дубовиками и Племенем Радуги. Для чего получить возможность невозбранно двигаться по всем трассам, как обыкновенным, так и закрытым литерным. Недурно запрашиваете.
      - Запрашиваю. Единственное число. К кострам еретиков и прочих инакомыслящих, а также к специфическим методам добывания из них истины мало кто из нас, новых, причастен.
      - В смысле - уж точно не ты, - Мариньи слегка морщится: сегодня подагра донимает как никогда.
      - Естественно. Во времена королевы-мученицы Марии-Тоньи и даже в царствование первого верховного короля Ортоса меня не было на свете. Я всего-навсего на семь лет старше его внука Кьяртана, как, без сомнения, ведомо высокому сьёру.
      - Насмешничаешь.
      - Не совсем. Династические колена в Вертдоме сменяются куда как быстро, - холёная рука с отполированными до блеска ногтями придвигает к себе перелистанные и отброшенные в сторону бумаги и ловко выравнивает стопу на полированной поверхности.
      - Как и оборонительно-наступательные союзы клириков. Чёрного кобеля не отмоешь добела, так вроде говорят рутенцы?
      - Не отмоешь, так перерядить можно. Из тьмы в свет, - лёгкая усмешка трогает юные уста.
      - С тобой спорить - нужно иметь семь пядей во лбу, - недовольно замечает Мариньи.
      - И неплохое чувство юмора, - тотчас отзывается клирик.
      - Ладно, рискнём. С условием: первое - стараться путешествовать в полном одиночестве. Как у тебя с бродяжьими талантами?
      - В быту неприхотлив. Сплю под любым кустом, ем что выливают в скотскую колоду. Неплохой всадник и скороход. При нужде умею оседлать и новомодный сайкл.
      - Они же все хозяйские, как псы.
      Собеседник Мариньи выразительно пожал плечами:
      - Умею договариваться с живым.
      - Второе. Раз ты так лёгок на ногу, время от времени хоть отмечайся на голубиных станциях, чтобы не числиться в пропащих. Быть может, и мы поручим тебе кое-что необременительное.
     - Выглядит весьма симпатично. Примерно раз в две декады здешних жандармов устроит?
      - Третье, - холодно кивнув, продолжил Мариньи. - Без настоятельной необходимости - не прикасаться и даже отнюдь не приближаться к противному полу, буде встретишь по дороге.
      - Мы даём категорический обет по поводу женщин и девиц.
      - Кажется, тебя стоило бы связать покрепче. Я имею в виду - обречь на строгий затвор. Что говорить! Во времена моей молодости таких голубчиков, как ты, не постригали. И тем более не объявляли эмиссарами с неограниченной властью.
      - Ограниченной, увы,- и даже весьма тесными рамками. Что до остального... Вы же сами, высокий сьёр, установили причину такого неортодоксального выбора. Тотальный разгром, заставивший моих братьев принять в руки недостойное орудие.
      - О, меня буквально тронули сии слова. Что же - дерзай. И да ляжет перед тобою дальняя дорога широкой скатертью!
      - Самобранкой, - тихонько отвечает езуитский эмиссар, скатывая бумаги в тугую трубку и пряча за отворот белой парусиновой блузы.

   АВАНТЮРА ВТОРАЯ

      Высококлассная дорога по-прежнему пылила и петляла, вилась вокруг обнажённых холмов. Леса, рощи и перелески сменялись курганами, на ином возвышался суровый Т-образный крест, иногда распятие было четырехконечным и почти привычным для глаз рутенца, но всё чаще на нем крепилось нечто вроде морской звезды, рыже-желтой или красновато-бурой, со слегка загнутыми кончиками. Задувал ветер с крепким солоноватым привкусом, когда делали привал - звенел в растяжках тента, будто в снастях. Поверх траура пришлось накинуть мантель, пелерину из собольего меха, отделанную по горловине стеклярусом. Ничего попроще не нашлось, ворчала в душе Галина. Орихалхо перестал снимать обувь - грунт становился всё каменистей - и куда-то запрятал меч и лук. Всё прочее осталось, включая непомерные ожерелья. Как насилу догадалась девушка, они тоже на худой конец могли послужить делу убийства. Бусины с острыми краями были нанизаны на прочнейшую леску, которую казалось невозможным порвать ни её, ни, скорее всего, мужскими руками. Удавка или путы.
      - Я привыкла, что самые лучшие дороги - прямые, - недоумевала на остановках Галина, поедая очередную унылую стряпню. - Хорихалк.хо, Орри, ведь на такой, как наша, хорошую скорость не разовьёшь.
      - Зато она вечная, - объяснял он. - Идёт, куда желает сама земля.
      - Земля ведь неразумна. Или здесь поверье такое?
      - Скорее присловье: "Ничто не случается против воли той, что внизу, и того, что вверху". Почва сложена изо всяких пород: слоистых и сыпучих, твёрдых и мягких. Когда много людей шествует по земле, они выбирают устойчивость. Где песок не течёт, глина не раскисает, камень не крошится в пыль. Так рождается древний путь. Он не выветривается, его мало заносит снегом, и трава не выбегает на него вперёд путника. Можно укрепить его, но не дело спрямлять.
      - Настоящая сказка или притча, как в моей книжке.
      - Такие рассказывают сёстры Великой Матери Энунну в Скондии.
      - Ты был там?
      - У человека нет крыльев, у слова - есть, - ответил Орри уклончиво. Или, напротив, очень прямо - куда прямее самой дороги. В смысле - не дело тебе пытать меня о смыслах да придираться к их точности, моя сэнья. Не такое твоё положение, так что на будущее учти.
      Домыслы. Ничего помимо домыслов...
      "А и придём к морю - что мне в море? И что ему до меня?"
  
      Приехали они тогда, по воспоминанию Галины, в один из небольших речных портов, куда могли заходить морские суда с низкой осадкой и выдвижным килем - наподобие скандинавских. Таверны здесь оказались куда получше прежних: грязноватые и бойкие, не в один-полтора, но в три и даже четыре этажа, с флигелями и службами. К одной из таких они причалили. На первом ярусе здесь были конюшни и отхожие места для простой публики; лестницы, куда вел отдельный вход, вели на второй ярус помещений, где находились кухня и столовый зал. Прислуга размещалась сразу над ними обоими и круглые сутки дышала низлежащими запахами, как прельстительными, так и зловонными. Солидные гости имели честь карабкаться по двум довольно крутым лестницам под самую крышу, где их как следует продувало свежим воздухом. Лестничные площадки запирались на ночь цепями, от огромных каминов второго этажа в коридор и спальные номера поднимались широченные трубы, создавая довольно тёплую атмосферу и постоянную опасность пожара.
      Сюда Орихалхо вместе с коридорным притащили вместе с Галиной один из её сундуков - она собиралась провести день-другой, отбирая годные вещи. Тратиться на сезонную одежду посреди цветущего лета пока не хотелось: климат от близости моря портится, но это ведь не может быть таким тотальным. Ветер повернёт или как-нибудь ещё.
      А поскольку возиться с дамскими принадлежностями казалось её компаньону совсем пустым занятием, он доложился, что пойдёт осмотрится. Так Орри поступал всегда и, безусловно, для пользы дела. В самом деле: нет его - нет и опасности, утешила себя Галина. Совершенный воин - не стражник. Не конвоир.
      Галина с трудом освободила сундук от холстины. Сразу вынула и отложила в сторону пару плащей, подбитых росомахой, расшитый стёганый колет с небольшими "крылышками" вместо не положенных ему рукавов, и шаль, по словам купцов, новомодную. Такие длинные покрывала из тончайшей расписной шерсти принято было накидывать поверх узких, до полу, "флёр-тюник" из сложенной вдвое прозрачной кисеи, или перехватывать эти платья под грудью. Тратиться на сами туники показалось отцу неразумным: труба из ткани, больше и нет ничего. Вот если ты сама, доча, выменяешь...
      А вот над мужскими вещами стоило бы задуматься, к чему они вообще. Хотя ведь надеялась на что-то, когда паковала и волокла за собой...
      Тем временем наступил уже полный вечер. Слуга, предварительно постучавшись в приоткрытую дверь, принёс вечерять на двоих и горящий канделябр с тремя рожками. Галина кое-как поклевала еду, накрыла остальное свободными тарелками, погасила свечи и решила ненадолго прилечь: так платяной пыли надышалась, что и пища в горло не лезет.
      Сколько прошло времени, она не знала. Проснулась с чувством, что вчерне уже выспалась. Отворила дверь - её морянина не было. Когда он предполагал, что его сэнья спит, то никогда не стучал: просто ложился снаружи. И никаких её протестов по сему поводу не принимал.
      Снизу доносился шум, довольно-таки жизнерадостный, и запахи, куда более ядрёные, чем от их собственного ужина. Всё - на фоне смутно знакомой мелодии.
      "Поищу там Орри и заодно поем, что ли. Живу при нём, как у коммунизма за пазухой: никаких самостоятельных товарно-денежных отношений".
      Почистилась: чёрный верх куда ни шло, а вот белый батист, что сквозил в промежутках между пуговиц, стал "цвета королевы Изабеллы", то есть неприятно пожелтел. Сунула в поясной кошель рядом с малой расчёской и носовым платком пару больших серебряных монет. Только полный дурень расплачивается в корчме золотом, кто его имеет, тот вообще платит через своего банкира или живёт в кредит, учил папочка-покойник. А вот носить столовый прибор с собой он вовсе не учил - само на ум вскочило.
      Комбинация "вилка-ложка-тесак" с внутренней пружиной на три такта, шероховатой костяной рукоятью длиной в полторы ладони (чтобы и нажимать было легко, и ухватиться понизу) и толщиной в половину запястья тяжело укладывалась в руку и не так уж прилично - за корсаж, но нехило успокаивала.
      Цепи на лестнице, похоже, не успели натянуть, да пролезть под ними или поверх - чепуха. Галина скользнула вдоль дверей, спустилась по ступеням до поворота и уже с площадки глянула под высокую арку зала.
      У входа собралась явно мужская компания: половину обзора загораживали многоярусные юбки тех вечных девиц, что носят на рукаве платья кружок из контрастной ткани и подчиняются одной на всех мамке. Из разметавшихся лент и оборок выглядывали ноги в куда большем количестве, чем подразумевалось конкретной ситуацией: отчасти в рейтузах, в большой части голые, длинные и хорошо запутанные. Въедливо пахло бараниной, вымоченной в уксусе, спиртным, мочой и пачулями. Сквозь хихиканье и сладострастные стоны едва пробивалась струнная мелодия, изумительно нежная и простая. Негромкий, воистину полётный голос пел, чётко рисуя слова старинного рондо:
     

Танцуешь ты под музыку дождя,
Читая  ноты  с изумрудного листа,
 Сердец мужских и плоти не щадя:
Ведь ты  - одна  сплошная красота.

Весь свет насквозь проехав и пройдя,
Весною влажной я в сии пришёл  места,
Чтоб слушать капель звон о гладь пруда
И  рондо  петь,  в твои глаза летя:
Ведь ты - одна сплошная красота.

     
Самого музыканта видно не было. Повинуясь безотчётному притяжению, Галина прошла оставшиеся ступени и остановилась в стороне от арочного проёма - так, чтобы с перепоя было не сразу заметить. До вышибал здешние, похоже, не додумались - так невинны.
      - Эй, певвчик, - донеслось из мешанины тел, - бросай слюни пускать. Валяй к нам, трабладур, враз отыщешь, о чём сочинить.
      А песня продолжалась, невзирая ни на что:
     

С природы вашей   светлого холста
Я красок взял - чтоб,  по земле бродя,
Живописать,  как вовсе без труда,
Сердец мужских и плоти не щадя,
Танцуешь  ты под музыку дождя...

      - Отстань, Раули, ему же монеты дают, чтоб развлекал, а не сам развлекался, - урезонивал кто-то из глубины здешнего содома.
      - Верно, - проговорил чем-то знакомый и очень спокойный голос. - Не гожусь я на потребу милых красоток, что делать! Вот противоположно ...
      - Так развлекай, зараза, а не нугу изо рта тяни. О, мысль! Тянем этого девку сюда вместе с инструментом!
      "Вот уж не во время сюда явилась. И ведь Орри там внутри явно не водится".
      Галина решила отойти, но до слуха донеслись протестующие возгласы, лязг стекла и железа и подозрительно гулкий, как бы полый треск. Пробка в двери подалась внутрь, скопление тел растеклось по залу.
      "Была не была. Никто ведь не убегает, напротив. Тем более - знатная сэнья в трауре, которую величают словно двух таких дам".
      Галина подняла голову, сдавила ткань на груди правой рукой - и решительно шагнула внутрь, в самую гущину.
      Первое, чему землянин выучивается в Верте, - это обходить стороной разборки со стражниками и вникать в те, где стражников нет. Пока нет. Ибо твой кошелёк - самое меньшее, что может пострадать, если ты не поможешь по мере сил восторжествовать закону. А второе - именно та мысль, что мелькнула в голове за секунду перед тем, как перед ней возникла драка, в одно мгновение ставшая неуправляемой. Благородная девица здесь неприкосновенна.
      Собственно, самой драки видно не было. Пёстрые девицы стояли широким кольцом, изо всех сил стараясь заглянуть через плечо своих временных аматёров. Те нащупывали рукояти шпаг - бесполезное дело, в питейных заведениях хозяин сохраняет оружие для гостей в каком-нибудь чулане. От чёрного одеяния, правда, пытались отодвинуться - или монахиня, или аристо недобитое, а то и вообще плохая примета. Бодигард как раз наличествовал и желал придвинуться, заметила Галина боковым зрением: на голову выше остальных, но не самой рутенки. Гостиничный и явный малоземелец. Раскидать кучу-малу в один присест у него не получалось.
      Так бы ничего и не произошло, но изнутри живой ограды нечто ударило, вырвалось наружу и покатилось прямо к ногам девушки. Чей-то затылок с сальными кудрями маячил прямо перед ней, руки стискивали добычу. Внизу - бледное лицо в чёрном нимбе, разметавшиеся по полу волосы, глаза широко раскрыты от боли. Кажется, нападавший пнул Галину в лодыжку, она стала падать, крепко стиснув в пальцах рукоять...
      Потом поднялась, не сводя глаз с кости, отполированной не одним поколением мужей. Часть волос насильника вдавилась внутрь вместе с клинком и быстро напитывались ярко-красным.
      - Только, не вынайте, сэнья, ради святой Биргиты, - торопливо говорили за её спиной. - Пускай видят. До чего дошли - благородной деве пришлось за всех нас руки кровищей марать. Музыканта хотя живого подняли?
      - Ничего, по-прежнему в голосе, - услышала она теперь уже совершенно узнаваемое. - За маэстратцами послали?
      Молодой, смуглый, каким-то чудом не разлохматился или уже успел пригладить волосы - огонь отражался в них, как в дорогом зеркале. Субтильное сложение, тонкие черты, глаза глубочайшей синевы. Одет совсем просто, в лён: блуза с тонкой строчкой вышивки по разрезу ворота, обтяжные шаровары, заправленные в полусапожки. Но за плечами на ленте - нарядная шляпа с большими полями, считай, что мексиканское сомбреро.
      - Госпожа Нусутх.
      - Ну, надо же - снова вы под руку подвернулись.
      - Это не я, а вот он, - певец указал на тело. - В смысле подвернулся.
      - Он - сьёр Раули из Франкиса, а кто играл на празднике - мэс Барбе, - пояснили в толпе.
      Женское имя, почти кукольное, - подумала Галина. - Лезут в голову всякие Барби...
      - Не беспокойтесь, сэния, - говорил тем временем музыкант. - Никто и не подумает усомниться в вашей невиновности. Свидетелей много, всякий не против заручиться доброй славой.
      - Чтобы вдругорядь на суде поверили, когда позарез нужно станет, - проговорил тот же голос, явно женский. - Достойные свидетели завсегда в чести и этом... авторитете.
      - Зато ты, певун, в ущербе, шляпную тулью вон в лепёшку сплющили.
      - Что шляпа! Горло цело, пальцы не переломаны. Виолу вон жаль до смерти: нет чтобы достойной сэнии раньше ко мне пробиться.
      Барбе указал взглядом на пол: там, рядом с трупом Раули, валялись жалкие щепки, перекрученные струны, сломанный смычок - бренные останки инструмента.
      - Эй, детки мои, не трогайте ничего и отступите-ка все лучше на шаг-другой, - продолжил он. - Госпожа Нусутх, кстати, как вас на самом деле именуют?
      - Галина. Можно Гали, Галья, если полностью трудно.
      - Вы весьма любезны, сэния Галья. Не затруднит отойти вон к той стенке, чтобы я ввёл вас в курс дела?
      У "той стенки" расположилась стойка трактирщика с армадой бочек и шеренгой бутылей. Никто отчего-то не торопился запивать событие хмельным - как предположила Галина, не хотел портить себя как свидетеля.
      По пути она заговорила:
      - Отчего на вас ополчился этот...
      - Не согласились по неким гендерным вопросам. Человеческая слякоть всегда проявляет к такому повышенный интерес.
      - Гендер? Откуда вы знаете наш термин - тоже рутенец?
      - Нет. Впрочем, не хочу врать. Папа Бран говорил о покойнице матери, что та была фея. Они оба пришли с другой стороны радуг.
      - Получается, вы эльф-полукровка. Свою маму помните?
      - Не имел чести. "До срока из утробы материнской был вырезан Макдуф, а не рождён". Хотя не так пафосно - роды хоть и до срока, но начались. Так говорят, сам я помню, естественно, совсем иное, ибо пребывал на обратной стороне бытия.
      - Так о чём вы желали бы со мной побеседовать?
      - Вот об этом самом, что уже сказано, - он усмехнулся и дотронулся до руки Галины. - Сэния разумна и пошла навстречу моей мысли. Но вдобавок - о том, что на этой стороне мира бывает ещё и вергельд. Вира за убитого.
      - Я же невиновна.
      - Конечно. Однако у покойника могли остаться дряхлые родители, также кутёж происходил за его счёт, и бедные шлюхи не должны потерпеть никакого ущерба. В равной мере как и податель их еды и пития, - Барбе кивнул в сторону барной стойки. - Вам лучше всего высказаться на эту тему до официального запроса.
      - Попробую.
      - Ведь ба-инхсани как раз для такого и состоит при благородной сэнии?
      - Ох. Я как раз его хватилась, когда...
      В лестницу чётко впечатались шаги. Вооружённые люди на мгновение замерли перед входной аркой и слаженно двинулись внутрь.
      Орихалхо был с ними. Возвышаясь на добрых полголовы и даже, кажется, во главе. Откуда знал?
      - Расступитесь, расступитесь...- говорил один, по виду и возрасту на самом деле из старших. - Дайте дорогу капитану Энрике, черти драные, лупаные.
      Склонился над распростертым телом, одним точным рывком выдернул лезвие. С брезгливостью вытёр о штаны мертвеца, протянул Галине рукояткой вперёд.
      - Досточтимой сэньи?
      - Да. Но... я не хотела бы. Разве это не улика?
      - Уже нет. Пока вы тут гуляли-воевали, смышлёный мальчишка-прислужник отыскал твоего человека, сэнья, и вместе они пошли навстречу нам. Ибо мы всегда рядом.
      Не очень понятно, подумала Галина, да ладно уж...
      Орихалхо через головы протянул руку:
      - Это моё. Мне полагалось, что моя сэния должна иметь защиту от дурной случайности.
      Звонко щёлкнул пружиной, почти незаметно убрал в запазушные недра.
      - Орри, насчёт возмещения - спросишь, сделаешь? Бери у меня в сундуках, что потребуется. Не жалей. Хватит, надеюсь?
      Энрике услышал:
      - Не утруждайте себя, юная госпожа. Дворянчик был кругом холост и вообще нарывался. Разве метрескам соблаговолите кое-что подарить.
      Тело закутали в старую занавеску и волоком потащили из залы.
      Как-то постепенно и понемногу вслед за ним повлеклись остальные. Осталось трое: Орри, Барбе, с печалью взиравший на бренные останки виолы, и сама Галина.
      - Не думаю, что сэнии приличествует избавляться от ношеного, - проговорил морянин, крутя "столовый прибор" в длинных по-обезьяньи пальцах. - Четыре продажных девки не получили от убитого никакой мзды.
      - Мне не жалко. Только распорядись уж сам. Копии ключей от скарба у тебя точно есть. Ты лгал мне, что клинок не боевой?
      Непередаваемое по силе и оттенкам выражение мелькнуло на тёмном лике:
      - Не хочу лгать нисколько. Мясо на блюде режут именно таким ножом, не очень длинным. Но теперь я понял. Сэнии не следует расточать своё достояние так рьяно, ибо последуют и другие случаи, достойные вергельда. Сэния - прирождённая убийца: чувствует нужное время и место, использует первое, что легло в руку, нападает внезапно. По наитию выбирает самый надёжный удар: в основание черепа, пересекающий позвонки. В душе не раскаивается - лишь телесно. Пристально глядит на обычай и приходит к выводу, что плата всё покроет. Она права, это я ошибаюсь: троица в одном - не для еды и не для защиты. Мне следует поискать для сэнии Гали лучшее оружие.
      И в конце пространной речи удалился.
      - Орихалхо говорит по делу, - тихонько заметил Барбе тому в спину. - Я всё ожидал, что вас вырвет. Смотрите - вам надо переодеться в лучшее. Брызги на исподнем.
      Галина опустила глаза. По всему жарсе шла дорожка алых капель и пятен, особенно ярких на белом: немного на груди, больше всего на нижних юбках.
      Тут случилось как раз то, чего от неё ожидали. Расторопный Барбе еле успел подставить миску с какими-то объедками.
      - Жаль, сэния послала своего слугу куда подальше, - с юмором заметил певец, обтирая Галине рот. - Зрелище неплохое.
      - Наказание мне. Прав Орри. Слишком просто... слишком отделалась...
      - А, вы об инциденте. Сразу видно, откуда вы родом. В Рутении слишком много нагораживают вокруг насильственной смерти - а какая из них естественна, спрашивается? Да, забываю спросить: отчего Орри называет сэнию неравновесно? "Вы" в обмен на "ты"?
      Галина кое-как повторила. Что одновременно (равновесно?) "вы" и "ты" употребляют люди одного пола и это почти одно и то же. Что "идут на вы" также враги и редко - совсем незнакомые, но "вы" также необходимо, если мужчина говорит с чужой госпожой и хочет над собой поднять. Но что в знак особого уважения она может это местоимение вернуть.
      - Хм. Странно титулует и ещё удивительней объясняет. Будто желает скрыть... Впрочем, нюансы вежливости меняются в зависимости от обстоятельств, и кто я против этого? С этим согласованием лиц и чисел так же сложно, как с японскими поклонами: каждый смотрит одним глазком, не глубже ли поклонился его коллега и когда можно синхронно выпрямиться. Да! Долго ли вы в пути?
      Галина рассказала.
      - С Орри что-то не так, как мне показалось вначале. Не гневайтесь, милая сэния, но имеется маленькая неувязка, личный секрет, лежащий на поверхности. И если вы её не заметили и регулярно повторяете ошибку, то и мне не след учить. Это как тайна исповеди, понимаете?
      - Не очень. Фу, Барбе, теперь мне бы наряд сменить и помыться. В гостинице ведь нет бани? А как в городе?
      - В городе имеется неплохая. Проводить, чтобы вам не тратить время?
      - Будьте добры. И... знаете что? Не хочу траура. Впору сжечь все... всё это. Вы бы не могли...
      - Сходить и взять у Орихалхо? Принести в ваши комнаты, сэния?
      - Да, а то в таком виде мне за эти стены не выйти. А ему скажите, если спросит, отчего распоряжаетесь...
      Тут Галина помедлила, решаясь:
      - Скажите, что я разрешила вам проехать в моей карете часть пути.
      "Потому что я и раньше нехило побаивалась Орри, а теперь боюсь уже конкретно".
      - Я... что же, я польщён. Тем более что у меня нет особых планов.
      - А были?
      Он усмехнулся:
      - Можно сказать. Искать хороший учёный монастырь или смотреть университет. Теперь вот - добывать новую музыку.
      "Как Орихалхо мне - новое оружие".
      Спустя некоторое время Барбе постучал в дверь комнаты.
      - Вот, примите. Надеюсь, подобрал не так уж плохо. По незнанию пришлось расшить уже все ларцы.
      Через порог он не переступил: опустил прямо на пол рыхлый тюк, завёрнутый в старое покрывало.
      Наверное, самое незамысловатое из платьев: Галина в своё время упросила отца потратиться только ради забавы. Безыскусно прямой покрой, ворот в виде прямого разреза от плеча до плеча, некрашеный шёлк с мягким зеленоватым отливом. Местный продавец хвалился, что между греной и грежей, то есть яйцами шелкопряда и тканью, вот этой самой, стоит лишь кручение нитей. Если учесть, что в истинно русском языке "грежа" означало как раз нить, то есть смотанный с кокона шелк-сырец, шуточка выходила ещё та. Будто и материя, и сотворённое из неё - лишь некая виртуальность.
      К этому "флёр-тюник" полагался тот палантин, который Галина уже взяла наизготовку, однако Барбе, не зная того, откопал нечто гораздо более древнее: жёсткую парчовую пелерину с капюшоном и узкий пояс, набранный из массивных серебряных звеньев. И в придачу - крошечные сандалии из позолоченной кожи, совсем ей незнакомые. В каком потайном углу отыскал?
      Она снова закрыла дверь, поспешно сбросила с себя опозоренное, обтёрлась влажной тряпкой и набросила поверх бандье и келота новый наряд. Обулась, подпоясалась, накрылась парчой, подвесила на поясе гребень. Готова.
      - Пойдёмте, Барб.
      Лутенские бани были устроены почти на образец римских терм: открытая колоннада второго этажа - для освежающих прогулок, - и два отдельных зала. В мужском - общий бассейн, в женском - несколько огромных каменных ванн и подобие ручья из подогретой воды, струящегося по узкому наклонному ложу. Отец не позволял своей девочке плескаться в общем корыте, да и не очень-то хотелось: вид голых бабских телес отпугивал напрочь.
      В захудалом портовом городке невозможно казалось ожидать даже такого "столичного" шика. Однако после того как они с Барбе хорошо попетляли по кривым улицам, мостовая которых заросла травой, чернозёмом и навозом, а над мостовой угрожающе нависали днища балконов и вторых этажей, из глаза упёрлись в низкий фасад с двустворчатым порталом и довольно изящными, хоть и подслеповатыми оконцами по обеим его сторонам. Затянуты оконца были цельными роговыми пластинами с узором, а на дверях стоял явный швейцар.
      - Чтобы кто не надо внутрь не заглядывал, - пояснил Барбе. - Сэния позволит за себя заплатить? Сущие гроши.
      Он вложил нечто в ладонь привратника - ражего субъекта в красно-чёрной ливрее. Тот распахнул одну створку и пустил их в просторные сени.
      - Что угодно - общий зал или кабинет? - спросил некто, завернутый в чалму и махровый халат, очевидно, распорядитель. - Кабинет остался всего один - на две персоны.
      Барбе чуть нахмурился, объяснил:
      - Сэния, в зале вполне пристойно - занавеси вроде ширм опускаются до самой воды, если захотите. Но в кабинете чаще спускают воду и моют. Я могу не заходить внутрь.
      "Незнакомый город сроком на один день и одну ночь. Где уж было мне изучать закоулки. А Орихалхо (в уме это имя проговаривалось без помарок) - в его отсутствие я как собака без поводка. И привольно, и страшно, и...голодно".
      - Я знаю про зал, Барб. Но в кабинет - всё-таки заходите.
      "И плевать на пристойности-непристойности. Как поймёт - так пусть и понимает".
      Их проводили по коридору с верхним освещением и открыли одну из дверей. Почти сразу же за порогом начинался белый с прожилками лёд, густой пар стоял над ним, играя в столбах дальнего света из окошек.
      - Мраморная плита по всему обводу, в водоём нужно просто шагнуть или сползти, - успокаивающе сказал Барбе, опуская на пол свою торбу. - Я и боялся, что вы не поймёте. Под полом трубы для того, чтобы греть, оттого и вода в бассейне, не очень большом, долго не стынет. Напустили её, пока мы шли по коридору, - тут всё рассчитано. Одежду вешают на крюк, мыло вон в той плоской чаше с ножкой, жёсткие и мягкие полотенца - на особом выступе. Видите, совсем близко. Если хотите, можно позвать банщика для массажа. Или банщицу.
      В отличие от Галины, он так и не разделся, только присел на корточки, как посыльный в ожидании приказа, и вроде бы опустил глаза долу.
      Мыло показалось едким и ароматным сразу. Кажется, его надо было втирать в тело и волосы чем-то вроде мочалки из пенькового волокна, потом ополаскиваться и обтираться огромной хлопковой простынёй. Вода, доходившая до бёдер, чуть припахивала серой, но и это не портило удовольствия.
      - Барб, вы же... как это литературней сказать? Взопреете и потом таким на волю выйдете. И столько воды вокруг пропадает. Здесь же друг друга не видать в тумане. Да разденьтесь хотя бы.
      - Сэния Гали, вам обязательно подвергать вашим чарам каждого мужчину на пути? - ответил он ровным голосом. - Я, конечно, виноват перед вами.
      - Что такое?
      - Я ведь не ходок по девушкам, вовсе нет. Не стоило это затевать.
      До Галины не сразу дошло, о чём это он. Фу, привыкла к рыцарским романам, в которых кавалер сидит в изголовье юной дамы и не смеет тронуть и пальцем... пока дама не захочет.
      - Барб, я вас не насилую.
      - Правда? К тому же я кругом вам обязан, - продолжил он тем же тоном. - Это ставит вас на два ранга меня выше. И в совместном омовении нет ничего худого, если ни он, ни она не наложили на себя некий обет.
      Доходило до неё всё же туго.
      - Погодите. Вы хотите сказать, что такое насчёт меня подумали?
      - Разумеется. Но делал скидку на вашу малую осведомлённость. Вы приближались к цели осторожно - шаг за шагом, ступень за ступенью, - я же всякий раз полагал, что догадаетесь, наконец, отвернуть в сторону. Но когда повеление дамы так настойчиво,... Во всём Верте кавалер обязан войти к женщине из одной благодарности к тому, что его пригласили. Я не только благодарен, но и связан.
      - Я думала... я на такое, ну, на плотское соитие, шла с охотой. Но - в душе не хотела, наверное. Вовсе не боец, что там ни говори Орихалкхо. И мне было ужас как не по себе. Вот и всё.
      Барбе вскинул голову, потом сразу поднялся на ноги:
      - Вы оценили намёки там, в зале?
      - Гендер... Этот, простите, девка... - повторила она.
      - Галина. Я ведь только для мужей пригоден, и то на деле не испытывал. За это ведь костёр, если обоюдно проявится. Не само по себе. Само по себе годится только гусей дразнить. На любого праведного монаха в точности такой же поклёп возводят. Возлегание с другими клириками.
      - Ой. Да господибожемой. Тогда...
      Галина рассмеялась от облегчения.
      - Знаете, я на самом деле всю грязь с себя оттёрла. Если хотите, могу и на бережок выйти, погреться, чтобы воду не делить. И на вас не смотреть. Тут ведь полотенце сухое осталось. И мыло это едкое в чашке.
      - Оно от анималькулей, - улыбнулся Барбе. - То есть микробов, по-вашему.
      Лихо сбросил одежду прямо на пол, стоя на краю воды, натёрся мылом с ног до чресел и головы. Сам по себе был он худ и бледен, как росток спаржи: знак того, что только кисти рук и лицо показывает солнцу. Даже его фантастические волосы сбились в мыльный колтун, даже клювик, что еле виднелся из взбитой, как суфле, пены, был всего-навсего трогателен.
      - И ни чуточки вы не привлекательны...
      На её реплику Барбе почти без всплеска нырнул в воду, чуть изогнувшись и широко распластав волосы - уже не как ящерица, но как дельфин, Галина всегда удивлялась, сколько в игре этих существ лёгкой и отточенной силы, несмотря на огромную телесную мощь,
      В одном водоёме обоим сразу стало тесно - девушка скользнула мимо, почти касаясь мужчины, и буквально выбросилась на мраморную отмель.
      Обтёрла распаренное, зарозовевшее тело, кое-как влезла в одёжки, набросила на бёдра тяжкий пояс.
      - Я пойду.
      И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь.
      На противоположной стене, не замеченное раньше, от пола до потолка высилось зеркало. В резной буковой раме. Огромное, Всепоглощающее. Без пелены поверх него.
      В нём отразилась хрупкая бело-золотая статуэтка с чем-то вроде парчового горба или ризы на плечах. Недоношенный ангел: пепельно-русые волосы, незагорелая кожа, серые глаза, чахоточная одухотворённость взгляда.
      "Это я? Стоило бы почаще возобновлять знакомство".
      Стояла она так, по-видимому, долго. Ибо дверь позади снова распахнулась, и в прямоугольнике дымного света прямо над её левым плечом встал тёмный силуэт с бледным пятном лица. Туника, трико, округлые крылья за плечами...
      Призрак.
      - Прошу меня извинить, - Барбе слегка приобнял её за плечи. - Осмелился взять у Орихалхо кое-что из неношеных вещей вашего батюшки. Старое уж очень заскорузло и для вашего спутника не годится. Если сочтёте виновным - готов принять от вас любую епитимью.
      - Да что вы - молодец, что переоделись. Раньше были похожи на серва-лапотника в соломенном брыле.
      - Брыль и сейчас при мне, - он поднял шляпу с плеч и нахлобучил на голову. Крылья исчезли. - В пару побывал, расправился, по голове обкатался и, можно сказать, ныне целёхонек. Такую работу, как эта, ничто не проймёт.
      - Надо бы вам инструмент тоже поискать вместо сломанного. Я девица зажиточная.
      - Не расточайте своё по-пустому, - ответил он. - Вам не только в харчевнях понадобится деньги оставлять. Монастыри...
      - Я думала, они так благотворят - пуская на ночлег. Призирая сирот и нищих.
      - На благотворение идёт очень много. Не всякая община так зажиточна. Притом, учтите, вклад послушницы бывает соразмерен с семейным достоянием.
      - Я не собираюсь постригаться, - улыбнулась Галина. - Но за то, что привели меня в чувство, - спасибо. Орри на такие штучки мне даже не намекнул - вот и выказала себя полной невежей.
      Вышли на холодный воздух они плечо к плечу, к тому же Барбе захватил обе сумки зараз и теперь с гордостью нёс в одной левой руке.
      - Ну как себя чувствуете?
      - Куда лучше. Прекрасно, - ответила она. - В других местах, даже в Лутении, простым людям вручают шайки для помыва или окунают в привозную рапу.
      - Целебный рассол из гнилых комариных лиманов? Там, куда мы вроде едем, подобного будет в достатке и даже в преизбыточности.
      Барбе, пожалуй, умел говорить точно и просто, но сейчас, как понимала Галина, хотел отвлечь и позабавить спутницу.
      "Что за жуткий день. Какой удивительный день. Всё в одном флаконе".
      Рыдван уже дожидался у гостиницы - почему бы и нет? Галина взошла внутрь, опираясь на плечо кавалера. Уселась, показала на место напротив себя, спиной к движению. Тот помедлил у порога - Орихалхо разразился яростной филиппикой на непонятном языке, Барбе отвечал так же, но поспокойней.
      - Что случилось? - спросила, когда Барбе устроился напротив и уложил рядом тощую суму. - Я не поняла.
      - Не удивительно. Многие ваши соземельники не учитывают, что рутенских языков много: британский, кельтский, банту... В Скондии арабский и персидский употребляются как письменные, высокие и влияют на их рутенский волапюк. Вы, сэниа, можете жить и умереть, не сказав ни слова на чужом диалекте, разве что в некоторых глухих уголках не знают ничего другого. Но это не значит, что в Вертдоме нет ничего родом из самого Верта.
      "Морян и их языка, например. Но если я ухвачусь за повод и верну беседу назад, к той самой размолвке с Орри, хитрец заговорит мне зубы чем-нибудь иным".
      - Спасибо, Барбе, вы и в самом деле, я думаю, хорошо путешествовали по свету. Всяких чудес понабрались.
      - Так чудесно, как сейчас, - никогда не бывало.
     
      Где-то вскоре после этого сердечного диалога сьёр Мариньи...
      ...следует заметить, что это не родовое и даже не крестильное прозвание, но властный псевдоним, взятый от Энгеррана Мариньи, рутенского политического деятеля амбивалентной репутации. Или попытка виртуально породниться с именитым держателем вертского закона Энгерраном Вестфольдцем...
      ...Досточтимый сьёр Мариньи успешно завершил служебную декаду и может позволить себе частную поездку за пределы вонючей и грязноватой Лутении. Не так далеко от города он построил себе усадьбу - настоящий деревенский дом, сложенный из хорошо обточенных глыб розоватого известняка, с цельными стеклянными окнами высокого второго этажа, витражами в свинцовом переплёте - на первом и балюстрадой чуть выше уровня земли, по всему периметру высокого фундамента. Крыша сотворена из фигурной черепицы, галерея и подступы к ней вымощены гранитной плиткой, уставлены широкими цветочными вазонами, дорожки, рассекающие обширный двор вдоль и поперёк, приподняты над чёрной грязью и засыпаны речной галькой. Сад лечебных трав и экзотических деревьев устроен под защитой стены, которая продолжает одну из стен главного строения и согревается его же отопительными трубами. Кухня и флигели для прислуги так же устроены на римский манер, так же чисты и почти так же нарядны снаружи, как господский дом. Вернее - дом госпожи.
      Ибо сьёр Мариньи не так давно взял себе жену и вложил в её хрупкие руки власть над своим имением и собой самим.
      Зовут супругу гран-сэнья Марион: в этом году самое модное имя, которое госпожа, однако, носит не снимая уже семнадцать с небольшим лет. Мария Марион Эстрелья, крёстная фея и по совместительству мать юного короля, была звана и на свадьбу, но отговорилась, послав взамен себя богатый подарок.
      Мари ожидает мужа на широких ступеньках, ведущих с галереи в сад, и уже простирает навстречу объятия. Он деликатно увёртывается и вместо попадания в них целует ухоженные пальцы: сначала правой, затем левой ручки.
      - Купальная бадья уже наполнена, я добавила в воду твой любимый хвойный аромат и разложила на отопительных трубах твой халат с куньей оторочкой и папоротниковым узором по атласу. Чтоб согрелся, - говорит она. - На ужин кухарка приготовила твою любимую рыбу-ледянку в йогурте, каперсах и укропе. И белое вино как раз перелили в графин остравского хрусталя, а на десерт заказан медовый решётчатый пирог с ежевикой и нашими вензелями. Подадут его на серебряном подносе.
      - Девочка, моим старым костям будет полезней всего толстый ломоть обжаренной свинины, а телу - добрая кружка глинвейна в придачу.
      - Ой, это ты так о подагре своей так трепетно заботишься? И болотной трясовице? Нашёл мне соперниц, нечего сказать.
      - Ты, конечно, моя лучшая и последняя радость. Но мало удастся мне выгадать для тебя времени, даже если откажусь от двух предпоследних. А больше и нет у нас ничего. Лядвеи мои опали и семя разжижилось, потеряв плодоносную силу.
      Последнее сьёр говорит, пожалуй, не на самом пороге и не на виду всех домашних, но внутри огромной бочки, куда жена помогает ему влезть по приставной лесенке, а вылезть - творчески используя закон Архимеда. Потом она помогает супругу облачиться в роскошный халат и сунуть ноги в меховые туфли с помпонами, расчёсывает влажные кудряшки и накладывает поверх богатую тафью. Потом ведёт, разомлевшего и усмирённого, к изящно сервированному столу. Сама наливает вино и накладывает рыбу, отделяя кости от мяса специальной вилочкой. Жуют оба молча. Однако во время десерта, состоящего из пирога, молочного сыра и ранних груш, Марион прерывает молчание.
      - Я твоё вчерашнее письмо уже наизусть выучила, Энги. Итак, теперь, по велению господина случая, все трое фигурантов сошлись, и у каждого имеется камень за пазухой, которым он может при случае запустить в соседа.
      - Да, но каждый из них подозревает лишь о двух ляпидусах тумарикота, что есть по-латыни то же самое. В неведении о своём собственном.
      - Кто прислал тебе сообщение?
      - Человек Эйрин. Искусный в своём деле.
      - Монах эриннитов?
      - Разумеется, нет. Мальчишка-лаборант из тех, кто собирает для братии подаяние. Самый честолюбивый народ.
      - Знаю, сама такой была. Крупно отличишься - сразу на ступень поднимут, а то и на две.
      - Ну, тебя сие не коснулось. Расстригли для настоящего послушания, - смеётся Мариньи. - Как нашу королеву Зигрид. И понудили слушаться короля Кьярта и меня, грешного.
      - Никто меня не понуждал, - качает головкой Марион. - И не посмел бы. Это Зигрид было можно силком желанному и суженому вручить.
      История "криминальной свадебки" была давно у всех на слуху и готовилась перерасти в фольклор. Суть дела (повторим более подробно) заключалась в том, что король Кьяртан, не желая вообще жениться, притворился, что до смерти влюблён в девушку из простых, которую готовили в преемницы аббатисе бельгардинок, но за строптивость понизили до рабы. Девица также вошла в сговор: за любовное притворство Кьяртан обещал выкупить её на свободу. Материальная подкладка дела была весьма сомнительной - юный король собрался распорядиться тем, что утаил от госказны. Когда это вскрылось, стоящие у престола старшие дамы повели себя неожиданно и с большим хитроумием. Выкупили Зигрид - формально, ибо сама аббатиса была с ними в союзе - и разрешили королю жениться на предмете страсти, а монастырской вольноотпущеннице - сделаться королевой. Ибо иной вроде как не предвиделось. Самое забавное, что за всеми шкурными и матрианомальными расчетами пряталось истинное чувство: вот только обручальные кольца были ему непереносимы.
      За время вышеследующего рассуждения действие успело переместиться в спальню. Разнеженный, ублаготворённый сьёр Мариньи возлегает на широкое, как базарная площадь, ложе и тянет на себя согретые одеяла.
      - В общем, кто ещё из нас кого понудил, - улыбается полураздетая Марион, пытаясь сыграть с мужем в "две стороны каната".
      - Казнить нельзя помиловать, - любезно поясняет Мариньи. - Как типичный пример. Я нарочно выразился с двойным смыслом.
      Оба сдержанно смеются.
      - Мари, - вдруг говорит муж. - Роду ведь наследники нужны. Я разве что в брачном контракте не прописал: не препятствую-де тебе ни флиртовать, ни ездить с благородным кавалером на травлю белых оленей с единорогами. А насчёт Иоаннова Дня с его всенощным костром и речь молчит. Как и по поводу Майского Древа с нагими мечами и круговыми плясками ряженых.
      - Когда я зачну наследника, мой супруг узнает о том первый. Обещаю, - со внезапной сухостью в горле отвечает Марион. И с иной интонацией, куда более мягкой:
      - Ты вот лучше бы об иной своей интрижке подробней рассказал. Тоже ведь, как и я, пустил папирусный кораблик по воле волн. И господина Езу.
      - Пустил. Положился, что касается тех троих, на Его властную волю. Но, знаешь, менее всего бы хотел, чтобы пострадала женщина.
      - Женщина? - Марион недоумённо улыбается, потом хихикает, прикрывая ладошкой рот.
      - А, поняла. Послушался, отослал умничку от себя - так нет, снова мою ревность будишь. Ужо тебе! Вот рожу после этой ночи двойню, все будут смеяться. Что не отец ты, а старенький дедусь со внучками...
     

АВАНТЮРА ТРЕТЬЯ

      Кажется, с того самого момента, когда Барбе проник в тесное пространство кареты, изменилось наполнение времени. Путешествие перестало быть монотонным - даже твердолобый зануда Орихалхо начал поглядывать на своих пассажиров, кривя узкий рот в подобии улыбки. Стычек больше не происходило: по всей видимости, оба её мужчины высказали то, что хотели, в самый первый раз.
      Галина как-то быстро и естественно перестала насиловать имя морянина и "выкать" Барбе, отчего наконец-то смогла общаться с ним и Орри на равных.
      Кто был на самом деле её Барб - студент-недоучка? Странствующий жонглёр, или фильяр, как называли это весёлое ремесло в Готии? Паломник или бродяга по убеждению?
      Он уделял телесной чистоте куда больше внимания, чем все соотечественники Галины, которых она знала. Непременно зачерпывал особой кружкой из огромного, как самовар, медного чайника с полудой, в котором Орри кипятил воду по вечерам, капал нечто из пузырька и обтирался влажной тряпкой с ног до головы. (В другое время суток и для готовки Орри использовал куда менее величественное вместилище.) Ночью ложился позже, вставал утром раньше Галины - чтобы лишний раз не смущать своим мужественным видом. Если вблизи попадался хотя бы ручеёк или криница - непременно окунался в проточную воду по самые плечи и расстилал по ней феноменальные свои волосы. И, натурально, каждое утро скоблил щетину: складной бритвой, похожей на миниатюрный ятаган. Большой нужды в этом, похоже, не было - покрытые загаром щёки не отливали синюшным румянцем. Что ещё нравилось Галине - почти полное отсутствие кадыка, несмотря на довольно низкий тембр голоса. У отца такая особенность телосложения объяснялась его сладким тенором.
      Снова нежеланные параллели. И как они оба, папа и Барбе, размахивали острым лезвием...
      Мои глаза спотыкаются обо все смертоносное. Психологическая аберрация зрения".
      Также новый член их малого сообщества при случае управлялся с лошадьми и ворочал тяжести не менее сноровисто, чем Орри, и даже куда изящней.
      - Удивительно, - комментировала Галина. - Такая ловкость во всех движениях, а говоришь про себя, что не боец.
      - Я ведь актор. Актёр, если угодно. Вечный притворщик. Умею создавать иллюзию. На самом деле, меня учили фехтовать тростью, уклоняться от ударов и даже наносить - но лишь по видимости. И, ну пожалуй, ради защиты, чтобы остановить нападение.
      - Вот почему на нас не нападают разбойники. В Лутении мне говорили, что неподалёку от взморья они всё-таки встречаются.
      - Сэнии такое угодно? - с неожиданной резкостью ответил Барб.
      - Помилуй, я только полюбопытствовала.
      - А, тогда мне легко объяснить. Все тати чуют Орихалхо, будто мыши - кошку. Говорят, стоит её завести, как грызуны по команде уйдут из места.
      - Ой, не знаю. Как тогда бедняжке не помереть с голоду?
      - Податься в отходный промысел, будто крестьянину из бедной деревни.
      Ответ показался Галине куда больше вопроса. Это вовсе не о кошке? Что для самого Орри главное ремесло, что - оброчное?
   И так происходило часто.
      - Насчет работников ножа и топора я поняла, - спрашивала Галина своего актора. - Но вот отчего животных рядом с дорогой не видно?
      - Боятся сайклов.
      - Эти твари ведь попадаются редко. От силы раза три нас обгоняли и два - шли навстречу.
      - Звери тут умные. Специально выучены. Машины и кареты грохочут, но всадников с чего бы им бояться? Это люди их нарочно отвадили. Дурными запахами и неприятным звоном. Кормушками вдали от дороги.
      - Кнут и пряник?
      - Выработка условного рефлекса. Вот., - похвастался Барбе знанием рутенского термина.
      И ещё.
      - У меня по сравнению с вами обоими плохая спортивная форма, - посетовала Галина, - а вон Орри говорит и ты поддакиваешь, что я рождена для убийства. Ты так ловок - но сказал тогда в гостинице, что не мог защититься.
      - Правда сказал? - Барбе в комическом удивлении поднял брови.
      Действительно, подумала она, не было ничего похожего. Это услужливое подсознание задним числом оправдало вмешательство дамы в типично мужские разборки.
      Только вот её собеседник мигом извинился за неточность ответа:
      - Хоть и не сказал, но и в самом деле не мог. Был парализован гибелью моей ненаглядной. Ведь и формы не идеальные, и звук неверный, а приобвыкся, прикипел душой.
      Ещё Барб заново приохотил Галину к чтению. Увидел, как она от нечего делать рассматривает книжку "Сказаний приморских и вестфольдских", поперёк себя толще, и спросил:
      - Легенда, которую так любит святой отец Эригерон, там точно имеется. А письма брата Джунипера там нет?
      - Даже не знаю. Шрифт больно уж заковыристый. Нарочно такое взяла, чтобы распутывать по дороге. Время провести.
      - Стоило бы посмотреть. Мы ведь вот-вот на взморье выедем, а это по королевскому указу земля ба-нэсхин.
      - Морского народа? Я думала, граница проходит по воде.
      - Так, я знаю, в Рутене. Что-то принадлежит ближнему с морем государству, всё прочее - нейтральные воды для свободной навигации. Так вот у нас в Верте нейтральная территория - песчаные и галечные пляжи, шхеры и фьорды с их гаванями. Но всё равно за них морянская община отвечает. Наподобие таможенников. Но дальше - их безусловное владение. До неведомой прочим границы.
      - "Где можно ударить копьём в водную радугу и поразить лосося. Где водные течения влекут челн к диковинной красы плавучим островам и драгоценным башням, каждая из которых прорастает сквозь столетие".
      - Вижу, что читали-таки свою книжку. Это сказано о местах поселения ба-инсанов.
      - Инсаны - это...
      - Испорченный язык, сэнья Галья. (Интонации в подражание Орихалхо: дразнится.) Ба-инхсан, морской человек, - единственное число, ба-нэсхин, морские люди, - множественное. Не чудней российского прошедшего времени, принявшего в себя мужской, женский и трансвеститный род.
      - Они странные. Сколько я их видела - так и не привыкла.
      - Говорят, почти в каждом вертдомце имеется хоть капля, крупица морской соли. Когда-то эти помеси лишь презирали и замалчивали, теперь самые явные сделались вроде "дворян меча".
      - Как это?
      - Палачей и их ближайшего окружения. И те, и эти живут в золотой клетке и служат своего рода резервом, а пока используются для особенных поручений.
      - Барб, наш Орри, скорее всего, не слышит или не обращает внимания, но неловко перемывать косточки его сородичам.
      - А заодно - всей королевской династии. Ты не знала?
      - Слыхала кое-что.
      Барбе всплеснул ладонями в комическом ужасе:
      - О рутенцы! Впрочем, ты совсем молоденькая, а у большинства ваших в голове лишь нажива. Если не считать хлипкой надежды обрести второе гражданство.
      - Вы, вертдомцы, как я понимаю, тоже могли бы переселиться на Большую Землю, - сказала девушка.
      - Ещё чего не хватало. Нам своя жизнь, что ли, не дорога? Разве что посреди каких-нибудь архаических племён, охраняемых мировым сообществом.
      "Навряд ли это правда. Но больше Барб ничего не скажет - обойдётся смешками и насмешками".
      - Так о всевертских королях, - продолжал певец. - Главный их предок, житель "Вольного Дома", а это, если тебе будет угодно, означает то же, что в "Мемуарах" Хейнриха Хайне...
      - Именно - укреплённый дом палачей за городскими стенами.
      - На наших землях он, можно сказать, единственный в таком роде. Обычно исполнители обитали в самой городской стене, как и женщины легчайшего поведения. Или в мазанках, к ней прилепленных. Так вот, волей случая и рутенцев сын Хельмута Вестфольдца вырос в утробе королевы из вложенного туда и укоренённого семени, но как ваш король Артур, оказался нежеланен тогдашнему королю. Воспитали принца Ортоса в Сконде, там женили, а когда он был призван править землями матери и отчима, женили вторично. Результатом перекрестных махинаций был Моргэйн, своего рода здешний принц Мордред. Его ещё нередко кличут "Морским Принцем" за особенную любовь к нему ба-нэсхин. Так вот, каково было главное геройство Моргэйна. Когда Король-Медведь стал на путь прямой тирании, Мор вызвал его на поединок и убил перед рядами войск.
      - Страшное дело.
      - Верт - не Рутен, хотя наша и ваша легенды во многом совпадают. Моргэйн остался прав в глазах всех и почти невредим, но за отцову смерть его казнили. Принц сознательно шёл на подобный исход.
      - Уж очень кровавый исход, по правде говоря.
      - Да. Для Рутена в норме, когда цареубийца торжествует на троне или хотя бы в общественном мнении. У нас - нет.
      - Погоди, Барб. Я ведь слышала краем уха, что наш молодой король - его родной сын.
      - Как же иначе. "Кьяртан - чище чистого", так его прозывали в детстве и отрочестве. Выкупленный принц. Благороднейшая, по франзонским понятиям, кровь. И по всяким иным тоже. Но особенно западают на это дело...
      - Ох, Барбе, жаргонизмы тебе не к лицу.
      - В особенности почитают покойного Мора и нынешнего владыку наши ба-нэсхин. Первый возглавил их и привёл их на битву, второй сделал полноправными гражданами империи.
      - Учту.
      - А по поводу трудов брата Джунипера - вот тебе почти прямая цитата:
   "Почему, говоря о коренных обитателях острова Колумбана, я употребил слово "женщины"? Не только по причине того, что встретил их первыми. Из-за первого впечатления от не по-мальчишечьи гибких тел, гладких подбородков, слегка припухших сосков и малого размера тайных членов, кои прячутся глубоко в паху. Но, может быть, из-за того, потому, что любая или даже любой из них может понести плод так же легко (или нелегко), как все прочие, а настоящих мужей среди них на первый взгляд как бы нет.
      Мы продолжали вести свои наблюдения над вариоморфами, как обозначил их ученый брат Плантагенист. Несколько позже кое-кто из нас пришёл к выводу, что любимый народ наш всё-таки делится на два противных пола, однако это проявляется поздно и не слишком бросается в глаза - тем более что никто из них не обрастает волосом помимо того, что пребывает на верху головы. Можно было бы сказать, что практически до периода взрослости, то есть времени, когда становится возможным зачатие, вариоморфы носят ангельский чин, если бы это не казалось сугубым кощунством. При этом зачинать и оплодотворять - примерно с четырнадцати-пятнадцати лет - в самом деле могут и те и эти, дело лишь в степени вероятности. Во времена потрясений и катастроф число рождений увеличивается именно за счет мужчин, которые сравнительно легко переходят даже и к кормлению грудью. Вынашивание младенца и роды по видимости тяжело проходят у обоих полов, по причине малого размера утробы, однако их последствия сравнительно легко преодолимы: смерти родильниц и новорожденных наблюдаются куда реже, чем во Франзонии, Готии и даже в Скондии. Я так думаю, что именно из-за невеликого роста Дети Моря и носят плод не полные девять месяцев, а всего лишь восемь - хотя это считается не с момента зачатия, а с мига, когда плод причалит к своей пристани. Ибо оплодотворённое семя плавает в детородном мешке, не прикрепляясь к его стенке, пока не наступят сытные и покойные времена. Кроме того, будущие матери во время тягости пребывают почти постоянно, да и рожают в родной для них соленой стихии, подражая в том их любимым морским тварям, и это немало им помогает".
      - Невеликого роста, - хмыкнула Галина. - И верно, стоит лишь на Орри посмотреть. Меня на полголовы, тебя... если и не выше, так уж явно длиннее. И ещё коса к шее до самых лопаток приросла - как у гориллы.
      - Я так думаю, чистокровок среди тех, кто служит Народу Земли, почти нет, - отозвался Барбе. - Вот послушай, что брат-ассизец - а он был именно что из ассизцев - говорит ещё.
      "Мы тайно и по обоюдному желанию сводили и венчали франзонских, вестфольдских и готских мужей с нашими новокрещенками. Пусть кое-кто счел бы это грехом - и даже смертным, - но мы оказались правы. Ибо как среди самих Детей Моря, так и среди смешанного потомства не встретишь никого, заражённого теми ужасными недугами, что способны передаваться с кровью и семенем и метить, за грехи их родителей, всех потомков до седьмого колена. Куда как мало склонны они и к более мимолётным карам, причиняемым грязной водой и гнилым воздухом.
      Какие ещё таланты родичей перепали людям со смешанной кровью - я не могу полностью судить. Наши святые отцы расходятся во мнениях, хотя согласны в одном: таланты сии чаще всего находятся в состоянии латентном, то есть скрытом или, как еще говорят, батин - и могут быть извлечены исключительно путем многих верно направленных браков".
      - Барб, это очень, очень интересно. Ты уверен, что передаёшь такую длинную цитату с точностью до последней запятой?
      - Знаешь, я ведь многие священные книги наизусть заучивал. Для умственной практики и ради конкретной пользы. "Эль-Куран" скондский, там буквально сверхъестественная поэзия. "Сорок сороков тем" - это старинные легенды, которые прилично излагать стихами. Годков двести или сто назад ведь и тени вольного стихоплетства не дозволялось. Колдовство сугубое.
      - Как так? Филипп Родаков вас никак не более пятидесяти лет назад выдумал.
      - Вместе со всей эпохой до самого... как у вас говорят? До Адама. Слава вышним, что хоть от сотворения нашего будущего он удержался. Говорят, в русской Рутении никак не переведутся утописты.
      Галина сделала вид, что нахмурила губы и брови. По ощущению вроде бы получилось.
      - Сердиться изволите? Кажется, я перегрузил добрую сэнию неудобоваримым знанием. Ныне умолкаю. Тем более то, что тебе стоило бы знать дополнительно к этому - далеко не "Изложение сказаний" и тем паче - не "Романсы о дамах и кавалерах".
      - Откуда ты знаешь, что у меня есть такая книга?
      - Сама сейчас сказала. Шучу, не бойся. Труд это среди нас, акторов, известный, сам Арман Шпинель из Фрайбурга был лучшим другом родоначальника династии. Ты то и дело переплёт показывала, когда в своём куфере рылась. Не одни фасонные уголки и накладки - иногда название на корешке прочесть было можно.
      - Хочешь, дам полистать? Освежишь в памяти. Она у тебя факт не каучуковая.
      - Галья, следи за речью. Она у тебя "факт" очень далека от утончённости.
      - Думаешь, утончённость мне пригодится?
      - Возможно. Хотя не более того, что я записал для тебя на этом листке в придачу к уже вложенном у тебе в уши. Только не глядись в него сейчас. Вложи в "Сказания". Да ничего в нём такого, просто...не стоит этим заниматься при Орри.
      После очередного привала он попросился на козлы радом с Орихалхо: осмотреться, как говорил, подышать ароматом. Действительно, здесь, ближе к морскому прибрежью, начинались поросшие золотистым утёсником скалы и вересковые пустоши, которые цвели здесь несколько раз за сезон, начиная с весны, и буквально всеми оттенками земной радуги. Жужжание пчёл сливалось с птичьим гомоном, пряное дыхание земли накатывало в солоноватом ритме дальнего прилива.
      О причине нынешнего беспокойства обоих своих спутников Галина догадалась ещё раньше. Выбранная по обоюдному молчанию дорога от готийско-франзонской границы поворачивала не к широким галечным отмелям, куда изредка приземлялись рутенские "Цессны", а внутрь самой Земли Градов и Лесов. И тому самому Вестфольду, откуда начался её путь.
      Возврат же к исходной точке означал, по всем здешним меркам, безуспешное и к тому же позорное отступление.
      С одной стороны, знак возврата не есть он сам, хотя кто её разберёт, вертскую символику плюс топологию.
      С другой - лишь такие отчаянные головы, какой был сам покойный Филипп, могли рискнуть провести крошечный самолётик через туманную радужную круговерть океанского Предела. Так что надежда Галины на воздушную переправу была даже не символической - призрачной.
     
      Но она недолго задумывалась об этом. Тотчас вынула и развернула сложенный пополам лист, исписанный округлым, внятным почерком профессионального каллиграфа:
      "У мужчины-морянина мошонка втягивается в пах, когда наступает период покоя. Семенники довольно мелкие, секрет вполне сходен с женским или даже представляет полную identitas оному, не весьма изобилен и не так чтобы слишком способен к оплодотворению. И хотя семя морянина плотное, подвижное и яростное, но забеременеть от него без особенного желания трудно: оно легко вымывается даже удвоенным и оплодотворившим, ибо, как замечено ранее, прилепляется к стенке женской матки далеко не сразу.
      Да, именно: у мужчины имеется матка, вернее зачаток, находящийся вблизи с яйцами и пузырём для урины и имеющий добавочный проток. При определенном сокращении мышц мужчина способен пить секрет женщины и даже обратить вспять свой. Такими особенностями обладал, по слухам, один из рутенских горных патриархов.
      Похотник морянской женщины несколько больше обыкновенного и легко твердеет, причём в таком виде способен доставить наслаждение обоим полам. В нём также имеется каналец, но более похожий на тот незарастающий след, что оставляет в ухе неудачно вдетая и вынутая позже серьга. Мышцы живота не слабее мужских, оттого так называемая "горделивая осанка беременных", выпячивающая положение вещей, считается у них телесным пороком. Почти таким же пороком, но коренящемся скорее в духовной сфере, является для морян вынашивание и рождение нежеланного дитяти, ибо сие означает слабоволие и неумение дать себе отчёт в своих побуждениях. Оплодотворённый зародыш плавает в матке свободно, его можно передать мужчине "на кончик жезла" и далее в его маточный сосуд.
      В процессе соития полов секреты соответствующих каждому полу желёз у обоих вступающих в связь возрастают и уравниваются по составу и силе действия.
      Также от зародыша легко избавиться лишь по одному желанию матери, поэтому женщина морян, коя вынашивает случайное дитя, нередко бывает ославлена как не имеющая разума и приличий.
      Почтенный брат Джунипер был, по зрелом размышлении, не прав: гипотетически возможно понести при любом излитии и слиянии яйцесемян. Не только жена способна принять в себя от мужа, но и муж от жены и даже от того, кто полностью сходен с ним сложением. Но не жена от жены - здесь природой кладётся предел по причине того, что неизбежно родится дитя женского полу. Но почему так обстоят дела - судить невозможно. Даже заёмная рутенская техника в виде сильных и точно изготовленных линз не даёт надлежащего ответа.
      Ещё одно условие всех аномалий в деле зачатия и родов: это происходит в роковые моменты, когда жизни одного, одной или обоих грозит опасность, чаемая, воображаемая или стоящая на самом пороге.
      Помимо этого, моряна может легко понести от земляного землянца, земляная - от морянина и иметь многообразное потомство. Сие известно почти с самого начала, хотя не поддаётся в достаточной мере подробному изучению. Ибо слишком много разнообразных черт наследует потомство двух вертдомских рас, и нередко сии бастарды являются миру в единственном числе".
      - Научная порнография, - проворчала Галина. - Ещё бы иллюстрации к делу приложил, маньяк-любитель.
      "...здесь природой кладётся предел по причине того, что неизбежно родится дитя женского полу", - повернулась в её мозгу затейливая фраза.
      Неизбежно, скажите пожалуйста. А знания о икс- и игрек-хромосомах у них нет. Спросили бы инопланетников - мы бы просветили, пожалуй. Продуктами биотехнологий и детишками из пробирки делимся ведь. Тем же королём Ортосом.
      Тогда вопрос, что называется, на засыпку: откуда здешние жители знают, кто родится, да ещё и неизбежно, - если не рождалось никого?
      - Парадокс, - снова сказала она себе. - Колдовство и ведовство в духе Мерлина. Если уж идти по линии древних кельтских легенд.
      - Сэния Гали, - голос Орихалхо прозвучал так близко и так внятно, что она судорожно захлопнула книгу с уже вложенной внутрь записью.
      Но он только скрючился весь и приблизил лицо к окошку, очевидно, пользуясь тем, что вожжи держал в руках Барбе.
      - Что там? - спросила она.
      - Музыкант говорит - среди полей стоит женский монастырь бельгардинок. Богатый. Они собирают в себя все разговоры паломников. Тебе там будет проще думать о том, куда ты хочешь пойти.
      - А карета по полям пройдёт?
      - Постараемся. Тут близко дорога не совсем заросла.
      Култыхало их по кочкам, тем не менее, преизрядно. В ритме морской болезни. До тех пор, пока Галина, побоявшись расстаться с вполне даже неплохим обедом, постучала в стенку и попросилась её высадить.
      И, натурально, Барбе был тут как тут. Со всем нерастраченным запасом галантности и рукой, мягко протянутой навстречу:
      - Неловко сидеть, пока дама идёт пешком. Что до возницы - ему больше ничего и не остаётся. Только пусть двигается за сэнией, чтобы задавать ритм и не мешать осматриваться.
      - В поводу вести нельзя, потому что вперёд и шагом, - согласился Орихалхо с высоты своего положения. - Лошадям приходится хлыстом указывать, когда обойти проблему стороной, а когда налечь и рвануть из рытвины.
      - Ой, только вот этого не надо, - пробормотала Галина.
      - Ничего-ничего, сэния, ты на эти словесно-звуковые провокации не поддавайся, знай дыши глубже. Орри, помимо прочего, имеет в виду, что с кучерского места обзор дальше.
      Однако изменения в пейзаже увидели все трое одновременно.
      Сначала это был насыщенно яркий газон, отороченный приземистыми кустами и поделенный на куски арочными мостами. Узнав в деревьях яблони с мощным стволом и раскидистой кроной, и сопоставив пропорции, Галина поняла, что мостами казались сложенные из камня и кирпича пешеходные тропы или невысокие акведуки, снаружи замыкающиеся в кольцо размером в две трети её роста. Может быть, и то, и другое одновременно, а заодно и ограждения. Арки были ложные, кроме одной или двух. Ибо и газон оказался не так коротко стрижен, как на первый взгляд: на иных клочках его паслись овцы или коровы под надзором лохматых псов, другие вымётывали из себя колос, на третьих, как на леваде, резвился племенной жеребец или кобыла с приплодом. Довольно широкая насыпь делила культурный пейзаж пополам: один край её терялся в верещатнике, другой простирался к горизонту.
      - Скатертью, скатертью дальний путь стелется, - рассеянно пробормотал музыкант, словно припоминая пословицу. - И упирается прямо в небосвод.
      - Может быть, мы туда завернём, Орри? Красиво и любопытно.
      - Если сэния хочет - отчего же нет?
      На дорогу вёл пологий пандус. Орихалхо вдруг перегнал пешеходов, на ходу спрыгнул наземь, взял буланых под уздцы:
      - Услужливое приглашение нередко сулит беду. Я прикрою спереди и с одного боку. Смотреть вам это не помешает.
      Впереди уже чётко вырисовывалось здание в три этажа, с крошечными прорезями оконец наверху. Вверху рисовались зубцы, аркады подступали к самому фундаменту, ветви и лианы одевали фасад пышной лиственной шкурой.
      - А почему нет крепостных стен, как в городе или замке?
      - Наверное, знак прогресса, - пояснил Барбе. - С изобретением пороха легко стало взрывать. Подвести же контрмину не всякая монашка сумеет. Вот они и отказались от заборол напрочь.
      - Зыбучий грунт, - отозвался спереди Орихалхо. - Природная чаша. Не удержит ни камня, ни захватчика в латах.
     "Вот оно что! Там заливные луга. Входы для работников и скота сделаны наподобие шлюзов, а выход подземной реки или ручья спрятан под полотном дороги. Если всё вмиг открыть - по верхам, пожалуй что, не уйдёшь".
      - Прогрессивный монастырь, в самом деле, - поёжилась Галина.
      - Да. Крепкообутых клариссинок, - добавил Орихалхо.
      За их шумным передвижением явно наблюдали, ибо не успела карета приблизиться, как двухэтажная кованая дверь распахнулась всеми четырьмя створками - вверху и внизу. Пожилая монахиня в сером балахоне до щиколоток и широком белом плате, очевидно привратница. Стояла, держась рукой за косяк, и улыбалась навстречу.
      - Мы рады гостям, ведь они редки, - сказала она. - Наша аббатиса, мать Каллиме, уже приказала на всякий случай готовить комнаты в странноприимном доме и потеснить лошадей в конюшне.
      - Как твоё собственное имя? - спросила Галина.
      - Сестра Кандия. Все мы именуемся на одну литеру. А юная госпожа хочет к нам прийти?
      - Пока не настолько, чтобы менять моё собственное прозвание. Только погостить, если примете, и оставить дары, - ответила девушка. - Я Гали, дочь Алексея Рутенца, это Барбе и Орихалхо.
      - Гостей мы принимаем не прекословя, - объяснила сестра Кандия. - Но блюдём правило первонохрианского "Пастыря": первые три дня гость, на четвёртый либо помогай, либо уходи.
      - Я была бы рада хоть сразу, - улыбнулась Галина. Отчего-то ей захотелось сыграть роль распорядительницы, и она добавила:
   - И, так я думаю, спутники мои тоже.
      Монахиня улыбнулась и показала всем заезжать внутрь.
      Ворота за их спиной задвинулись как бы сами собой, Вокруг странников обступил широкий клуатр - четырехугольный двор с галереями, вымощенный плитами песчаника. На первом этаже него выходили кельи, больница, конюшня и трапезная с их особенными запахами, которые перекрещивались наподобие шпаг. Широкие окна, зрительно рассекающие перекрытие второго этажа, напомнили Галине физкультурный зал в её школе. Вряд ли монахини занимались гимнастикой: скорее всего, тут располагались зал капитула, библиотека, может быть, часовня под низким куполом, более простая, чем главный собор. Он возвышался напротив через двор, и это его невесомый купол, непокорную иглу его шпиля видели путники на фоне лёгких облаков.
      А мать Каллиме уже спешила к ним навстречу - осанистая и в то же время гибкая, со смуглой кожей и чёрными глазами под двойной дугой бровей. Одета она была не пышней её спутниц, разве что материал на рясу и покрывало пошёл более дорогой и чуть менее добротный. И спускалось то и другое аж до самых пят.
      Благородная дама поздоровалась и почти сразу, извинившись весьма изящно, перекинулась двумя-тремя фразами с Орри. Тот кивнул - сразу же увёл лошадей и карету в дальний конец галереи.
      - Мы с удовольствием покажем монастырское хозяйство нашим гостьям и гостю, - сказала она, - однако настало время дневной трапезы, и поэтому мы хотели, чтобы вы присоединились к нам сначала в этом.
      Галина решила мельком, что аббатиса обмолвилась или у них столуется ещё кто-то из мирян. Но сразу выкинула все сомнения из головы.
      Трапезная всем походила на зал ожидания при вокзале, только что суеты было куда меньше и шум казался постройней. Сначала булькала вода для умовения рук, налитая в большую медную лохань, стучали в лад столовые приборы из хорошего металла, затем глиняные, обливные мисы, миски, чаши и кувшины - под одной на двух монашек, у аббатисы, приорессы и гостей - отдельные. Воссели, кстати, обе монашествующих дамы во главе стола и пригласили Галину и Барбе устроиться рядом, за тонкой белой скатертью, готовой сразу выдать огрехи в воспитании. Мать Каллиме встала прочесть молитву на довольно странной средневековой латыни - голос у неё оказался зычный, дикция великолепная. Голоса её сестёр могли служить лишь фоном.
      А потом дружно, как кролик в барабан, все ложки застучали о плошки.
      На первое была постная похлёбка, такая густая, что инструмент для еды, воткнутый в варево, стоял добрую минуту, прежде чем ему позволяли свалиться. На второе - сладкая пшённая каша с творогом и сливками. Пить позволялось без счёта: в кувшины розлили слабенький сидр из ягод, похоже что диких. Хлеба тоже было вдоволь - грубого и одновременно душистого. Никто и не думал пускать его на заедку других блюд: достоинство продукта не позволяло.
      Орихалхо явился, как мельком заметила Галина, в разгар молитвы и не стал пробиваться к головному месту. Устроился рядом с дверьми, развернувшись боком, тотчас наклонился над миской.
      После еды Галина взялась было относить грязную посуду - не дали. Слишком красиво наряжена. (Самое простое платье-жарсе, не та шёлковая туника.)
      - Присмотрись, к чему у тебя сердце ляжет, сэния Гали, - проговорила приоресса, мать Кастро. - У меня нет неотложных дел. С удовольствием тебе покажу.
      Сначала Галине, конечно, было показано, где их разместили: всех в одной довольно просторной и опрятной келье на троих, вернее, двоих (двух) и одного, с арочной дверью посерёдке и минимумом мебели. Кстати, сгрузили туда часть вещичек.
      - Не думаю, что вы опасны тем, кто пребывает у нас постоянно, - усмехнувшись, ответила мать Кастро на недоумённый взгляд девушки.
      Собор с тремя нефами впечатлял не столько украшениями, сколько монументальностью и простотой. Единственной роскошью был пол, выложенный мраморной мозаикой: морской берег, плавными ступенями спускающийся в подводное царство с его диковинами. Свет дробился в узких гранёных стёклах заалтарного пространства, отражался в полу многоцветными бликами и возвращался назад - словно некая аура стояла внутри этого предела.
      Галина с Барбе и Орихалхо стали на колени рядом с провожатой и помолились.
      - Знаешь, сэния, мне хочется здесь петь, - тихо сказал Барбе. - Ведь тут наверняка имеется хор.
      - Только "а капелла", - мать Кастро услышала.
      - Так у меня и нет на чём играть, - ответил он.
      - Нет - но ты умеешь, раз выразился таким образом, - отозвалась она.
      - Да. Так уж случилось, что я лишился...
      - Тогда подожди, фрай... Фразы, выпеваемые голосом, стоило бы подкрепить чем-то более существенным.
      "Святые матери бывают на удивление нетверды в латыни. Или в эсперанто, - подумала Галина. - Фрай вроде бы отец?"
      "Зато у тебя форменная паранойя, - возразил ей внутренний голос. - Она же явный морской гибрид, как и госпожа предстоятельница. Что ты знаешь об их родном языке?"
      Вскорости новые насельники убедились, что конюшня была устлана свежим сеном, в коровнике не очень сильно пахло навозом, кошара для овец была очень ладно пристроена к внешней стене, куда открывались наружные дверцы всех служб.
      - А наружные двери укреплены? - неожиданно ляпнула Галина.
      - Интересная мысль, - рассмеялась мать Кастро. - Нет, мы не боимся воришек.
     "И лазутчиков тоже" - поняла Галина.
      Потом им показали хранилище рукописей и скрипторий. Библиотеку инкунабул и "множитель", нечто вроде примитивного печатного станка с резаными досками, по обычаю инициированного кровью. Доски, как похвалилась приоресса, оттого давали не менее тысячи прекрасных оттисков, хотя, не исключено, что это морёный дуб такой прочный.
      - То одно из моих былых послушаний - доски чертить и резать, - пояснила мать Кастро. - Твёрдая рука, способности к рисунку, ну и грамотность.
      - Жалко, что у меня нет никаких талантов, - посетовала Галина. - Хотя на свежем воздухе поработаю в охотку, после сидения-то взаперти.
      - Выведем тебя на простор, мотыгой или киркой помахать, - рассмеялась мать Кастро. - Разгуляешься авось.
      После всего их повели в залу для принятия решений.
      - Мы вот что подумали в самом начале, - сказала монахиня чуть смущённо. - Не откажется ли мэс Барбе спеть нам?
      - Я бы с радостью. Но для хора мои песенки, порядком-таки легковесные, не подойдут.
      - Потому что легковесны - или из-за того, что твоему голосу, мэс, нужна поддержка?
      Он вроде бы не понял, нахмурил брови.
      - Странные и торговые люди иногда оставляют нам кое-что ненужное себе, - продолжала мать Кастро. - Отнюдь не сокровища из монастырской казны - те мы успешно обмениваем на куда более дельное, например, лекарства, пергамент и папирус, материи и краски. Но всякие пустяки и редкости. Вот смотрите.
      Она сняла с верёвочного пояса малую связку ключей и открыла боковую дверцу в стене.
      Внутри было пыльно и душновато, пока она почти ощупью не прошла к оконцу и не откинула внутренний ставень.
      А тогда перед их глазами раскрылся блаженный развал нарядно-убогих тряпок, ломаной мебели, покрытой узором и позолотой, загадочных ларцов и свёртков.
      - Погодите, мне надо вспомнить. По логике, в одном из сундуков... Нет, там было забито и некогда разбирать. Вот!
      Приоресса перегнулась через восточный базар и подняла в одной руке нечто плотно завёрнутое в ткань и обвязанное витым шнуром, удлинённое, с расширением на одном конце...
      Со стройной шеей, в самом начале загнутой под прямым углом...
      На которой виднелись колки ясного золотого цвета...
      С корпусом, нижняя дека коего была подобна половинке зрелого инжира формой и рисунком продольных рёбер...
      А верхняя округло прорезана и покрыта сияюще-светлым лаком.
      - Вот, - сказала мать Кастро. - Струны и ключ для натягивания - внутри. Насчёт плектра - не знаю.
      - Лауд! - воскликнул Барбе в тихом восторге. - Поистине Ал-Лауд, с заглавной литеры!
      - Тебе ведь был нужен смычок, чтобы ударять и править, - заметил Орихалхо, который за ними не вошёл - так и остался в дверях.
      - Меня обучали многому, - ответил Барбе.
      И принял инструмент из рук женщины.
      - Кажется... Нет, без сомнения хороша.
      - Как по-твоему, ты сумеешь наладить струны и звучание?
      Барбе провёл ладонью по верхней деке:
      - Стыдно было бы мне, если б не смог.
      - К сегодняшнему вечеру?
      - О-о. Постараюсь. Не знаю, достигнем ли мы с этой красавицей слаженного звучания, идеал вообще недостижим, знаешь ли.
      - Стоило бы тебе постараться, - мягко посетовала приоресса. - А то уже сплошь разговоры между сёстрами о тебе пошли. Гость важный, речистый. Не раскроешь таланта - к завтрашнему утру вся обитель всполошится.
      Нечто стелилось под покровом легковесной беседы, подобно океанскому течению, но что - Галине понять было не дано.
      - Что же, я буду готов, - ответил Барбе. - У меня, кстати, даже набор плектров в суме отыщется. Фасонный - в виде накладных бронзовых ногтей. Зови всех на капитул после вечерней трапезы,
      - Не в скрипторий?
      - Нет, там пыльно. И вот ещё: я должен удалиться к себе.
      - Я тоже пойду отсюда, - проговорил Орихалхо с не очень понятной настойчивостью. - Если ты, милостивая сэния, отпустишь.
      - Я тебя не неволю. И потом... Мать приоресса обещала вооружить меня мотыгой и выпустить в поля, ведь правда?
      Он переглянулся с монахиней и как-то быстро исчез - раньше, чем Барбе успел откланяться.
     
      Мотыга обладала узким массивным навершием - с одной стороны хорошо заточенное лезвие со скосом шириной в сантиметр-полтора, с другой - шип. Скорее кирка для глинистых и известковых пород. Рукоять была короткой и хватко ложилась в руку.
      - Мать Кастро, - удивилась Галина, получив в руку грозное орудие, - это же кирка скорее.
      - А ты, моя сэния, не думай, что здешняя земля по причине одной натуры пухом легла. Пачкаться тебе не след, но бери на плечо, привыкай к тяжести.
      И повела за стены, на противоположную сторону.
      Здесь уже не было ухоженных полей. Людей тоже. Редкие стада коз, что казались полудикими, паслись среди нагих скал, торчащих из зарослей тёрна и сизого вереска. Пахло мёдом и солью. Кричали птицы. От воды налетал, трубно гудел ветер. И море билось в отвесные берега фиордов.
      - Подойди ближе к краю и глянь, - почти приказала мать Кастро.
      "Я вооружена. Да. Паранойя, черт возьми".
      Вниз прямо от ног шла узкая тропа, вливаясь в гальку небольшой уютной бухты. Море стояло здесь тихо, вода была прозрачна настолько, что крошечные прибрежные островки, обычные для шхер, были видны до самого океанского дна. Ближе к горизонту, на вольной воде, играли и кувыркались тёмно-глянцевые тела, до странности узкие.
      - Дельфины? Здесь, в холодных водах?
      - Ба-фархи. Они крупнее ваших афали и куда умнее. Иного цвета. Знаешь, почему кажутся так стройны? Брюхо белое, с водой сливается. Ручные - позволяют надевать на себя сбрую и садиться верхом.
      - Вспомнила. Ба-нэсхин принца Моргэйна ведь привели целый отряд таких?
      - У тебя избирательная память, сэния.
      Голос приорессы стал так же твёрд, как произношение. "Скоро я перестану откликаться на свой титул, - подумала Галина. - Какая из меня тут госпожа..."
      Они неторопливо шли по краю обрыва. Временами монахиня подбирала из жёсткой травы камень или раковину, называла незнакомыми Галине именами. Геология здесь не всегда пересекалась с той, что была в рутенских учебниках. Сама Галина изредка ковыряла неподатливый грунт остриём - разглядывала что попадётся.
      - Мы все в том заливе купаемся, когда штиль, - продолжала мать Кастро. - Утром или вечером. Завтра, при людях, можешь и ты попробовать, хотя наши морские лошадки в любой час готовы уберечь.
      - Я и одна не боюсь.
      - Думаю, что так и есть, - аббатиса оценивающе провела взглядом по телу рутенки. - Но сегодня - не наше время. Погляди прямо вниз, если не боишься, что закружится голова.
      Там, рядом с островками, вода кипела в узких протоках. Из-под как бы стрижиных нор под самым обрывом вышли узкие лодчонки, похожие на лист тростника, поплыли к островкам.
      - Первое кольцо наших стражей, - объяснила мать Каллиме. - Ба-фархи - второе. Видишь, почему нам не так уж нам нужна ограда со стороны моря? Сегодня ба-нэсхин радуются тому, что их племени прибыло.
      И махнула рукой в сторону.
      Галина повернула туда голову - и вдруг увидела Орихалхо.
      Он стоял метрах в двадцати-тридцати от них, на самой кромке пропасти, по-видимому, только что выйдя из воды и нарядившись в чистое. В одной долгой рубахе ярко-синего цвета, облепившей влажное от купанья тело - крошечные плоские груди, стройные бёдра, крепкие, как двойной орешек в единой скорлупе, ягодицы, плоский живот, - и с распущенными волосами, что струились по ветру наподобие тёмного знамени. Лицо, еле видное в профиль, было как у статуи на носу корабля - задумчивое, торжественное, выточенное из прекрасного материала.
      - Ищет себе благословения. Уступила уговорам.
      - Матушка, ты о ком?
      - Барбе с самого начала хотел встать с твоим воином в пару, - ответила та. - Даже если бы не нашли лютни или чего подобного. Я дала согласие.
      - У Орри есть голос?
      - Отчего ж нет? Да и неважно. Барбе ныне удержит и сплетёт любую мелодию.
      Уйдя к себе, Галина торопливо обтёрлась - на коже, казалось, остался налёт едкой пыли - и переоделась. Не в тунику с шарфом - в нечто без таких претензий. Широкая, кремового оттенка, рубашка до бёдер поверх юбки, стальной пояс в тонкой золотой оковке вокруг каждого звена. Барбе вроде бы пояс понравился, коли уж тогда перед баней принёс.
      Капитул собрался уж весь, невзирая на то, что солнце ещё стояло над горизонтом. Сидели вдоль всех стен на скамьях, в три ряда. Аббатиса уже тут, отметила Галина, моя патронесса тоже. Гостью пустили вперёд.
      Музыкант, слегка принаряженный и свежевыбритый, склонился над своей драгоценностью, перебирал ногтевыми напёрстками лады. Улыбнулся, поманил к себе Орри. Тот так и остался в безрукавной рубахе голубого холста, но застегнул поверх неё воротник-ожерелье: лазурит, серебро, кораллы от основания стройной шеи до округлого плеча. И кинжал в ножнах на цепочке - тоже как часть украшений.
      - Я не знаю ничего, помимо любви, - произнёс Барбе. - Но ведь и все вы здесь во имя её, поэтому не будет на нас обоих греха и вам соблазна, если так порадуем Господа.
      Тронул струны аккордом и запел на самых низких, самых бархатных своих тонах:
     

Ставил я твоё лицо на пюпитры городов,
Рисовал его мелком на тенистых площадях;
Сколько трепетных ладов вьюгой я свивал в кольцо,
На скольких седых ветрах водружал наш общий дом!

      И после перебора струн подхватил, повёл мелодию Орихалхо, и голос его струился, полон лукавства, будто светлый вересковый мёд, терновый мёд из сот, нагретых над огнём:

   Поднялась бы на крыльцо, отперла бы дверь ключом,
Но мелодии моей не сумел ты угадать;
Шёлк не сделаешь холстом, хоть прошей заподлицо,
Многоцветная печать мела твоего прочней.

      И снова перебор, звонкое рыдание струн, вновь печальный голос:
     

   Обратиться в серый прах - коли красок не сыскать,
   Коль уж нет ни нот, ни дней - был уж я совсем готов.

      Пауза, во время которой все сердца в большом зале замирают, пропускают такт, готовые рухнуть под ноги обоим певцам, которые вдруг вместо ожидаемой переклички строф затевают диалог на два голоса:

Но сказала, -

      одиноко вступает Барбе,
     

Но сказала, -

      - быстро, выше тоном и почти навзрыд повторяет Орри, и вот обе мелодические пряди сближаются, сплетаются рифмами неразрывно:
     

"...Полно ждать: ведь и я тону в слезах.
Сеть сплела я из шелков, чтоб тебя поймать верней".

      Подхватили друг друга хитроумные созвучия, запрятанные внутри и на конце строк. Исчерпала себя мелодия в финальном, особенно звучном аккорде. Женщины вокруг - да нет, пришли и мужчины, должно быть эти самые, конверсы, лаборанты, рабы и обслуга - не шумят в восторге, не хлопают в ладоши. Встают и кланяются в пояс, все вплоть до старейших. И госпожа Гали - её поднимают с лавки и ею кланяются тоже...
      Кажется, были и духовные песнопения, практически неотличимые от светских, Орихалхо отпустили задолго до праздничного ужина - сослался на дела и обязанности.
      И в свою комнату Галина и Барбе явились вдвоём. Уставшие и оттого злее прежнего.
      - Что он тебе сказал, уходя? Орри?
      - Здешний народ мало понимает в чистопородных лошадях. Стоило бы присмотреть, даже заночевать там. Нет, но какой голос, а?
      - Да, не ожидала от него. Ты умеешь союзы ладить.
      Неловкая пауза, во время которой Барбе рассеянно перебирает струны.
      - Не понимаю тебя, дружок. Поёшь о любви к Прекрасной Даме - а внутри ни одна жилочка не шелохнется.
      - Почём тебе судить, сэния, что есть, а чего нет? Знаешь, что скажу тебе: можно любить всех женщин, но не вожделеть к ним. Вожделеть всех подряд - но не любить никого. У меня первое со всем людским родом, я возлюбил равно и жен, и мужей. Второе - с одними мужчинами младше меня. Однако ты удивишься, до чего такое легко в себе преодолеть. Самый простой обет после бедности: не сравнить с послушанием. Но вот насчёт любви я бы не поручился. Любовь не признаёт различий в предмете, на который обрушивается. Невозможно устоять перед твоим единственным.
      - Даже если он так тёмен.
      - "Чёрна я, дочери иудейские, черна, но и прекрасна". Гали, ты не замечала за собой расизма?
      - Откуда такое слово подцепил?
      - Чего от вас, рутенцев, не нахватаешься.
      - Ну...Орри и вообще полукровка, пожалуй. Как матерь Каллиме и мама Кастро.
      - А ты сама?
      - Русская, украинка, белоруска, подо всем этим ещё и вольные татарские гены играют. От прабабушки с женской стороны.
      - И что - хуже с того сделалась? Так не хули таких, как ты, в пахталке для масла сотворённых. Впрочем, вот как раз Орихалхо - чистая соль Верта, как у нас говорят. Сухопутные вертдомцы, пожалуй, тогда плоть нашей земли.
      - Кровь же...
      - Короли, властные жертвователи. Вообще все, кто отдаёт себя.
      - Барбе, я что, так глупа, что ты вечно подаёшь мне уроки?
      - Так умна. Дурням никакие штудии не помогают. Но невежественна до крайности - слушать и то умеешь лишь приходящееся по нраву. Вот подумай на досуге: что следует из русской категории прошедшего времени? Совершенно невообразимой, повторяю: она лицо показывает. Род и пол.
      Отложил свою "Ал-Лауд", свою великую лютню, в сторону. Закутался в одеяло. Повернулся на узком ложе так, чтобы юные звёзды в лицо не заглядывали, вытянулся в струнку у самой стены - и тотчас крепко заснул.
      "А, ты ревнуешь?"
      Картина Гогена. Художника, чья судьба под конец похожа на её собственную.
   Женские проказы.

 АВАНТЮРА ЧЕТВЕРТАЯ

     
      С обстановкой в их келье оказалось просто замечательно. Особенно когда взошёл лунный серп, принявший в свои серебристые объятия два узких ложа и третье за арочным проёмом, Т-образное распятие на стене, подвесной рукомой с двумя носиками, широкий керамический таз и тумбочку, в недрах коей - о радость моя нежданная! - таился небольшой прогулочный камешек.
      На следующее утро, задолго до того, как спящий Барбе впервые переменил галс, перекатившись с боку на бок, молоденькая сестра по имени Кастель постучалась в дверцу.
      - Мать аббатиса считает, что сэния уже успела помолиться наедине, так что умывайтесь и пойдемте со мной. Потрапезничаем чуть позже и прямо в поле. Мэса Орри уже там, со своими родичами.
      - А мэса Барбе не надо будить?
      - Похоже, он сильно притомился после вчерашнего, да и руки беречь надо.
      - Может быть, и не омываться, коли уж с самого раннего утра пачкаться собралась, - проворчала Галина, но деваться было некуда. Сама вчера напросилась.
      Небо местами бледнело, местами стыдливо розовело: облачка тянулись по нему легчайшей пеленой, слишком тонкой, чтобы скрыть звёздное хулиганство прошлой ночи.
      Заспанных монахинь, числом ровно два десятка, выстроили в ряд позади главного строения и вручили мотыги, которые пожилой серв подвёз на телеге.
      - Вот, - сказала приоресса. - Решено было разделать две гряды и посадить на плацу бурак и топинамбур. А то вам всё цветочки.
      - Терновые, - хихикнул кто-то в строю. - И ягодки тоже.
      - Благая мать Кастро, - отозвалась налитая телом монашка рядом с Галиной. - Вы представляете себе, как противник пойдет в атаку сквозь ряды вашей свёклы и этого топи...хм? Если спереди через настоящие топи прорвётся, а сзади - через морян и саженные колючки.
      - Должна вам указать, что у сестёр-садовниц весь сарай забит использованным сортирным камнем, - строго ответствовала приоресса. - Так что при случае всех вражин в дерьме потопим. А ну, вперёд! Мотыжим от стены до трапезы с перерывом на утренницу. Сытое брюхо к работе глухо.
      Женщины разбили пространство на участки и вонзили лезвия в каменистую почву. Как с облегчением поняла Галина, выбрасывать камешки и осколки костей было не нужно. Известь и кальций, можно сказать, полезная добавка. В тени ей показалось прохладно, но работа быстро поддала ей жару и веселья.
      - А что тут у вас разговоры такие - военные? - спросила она соседку слева. Ею оказалась та самая приятная толстушка.
      - Стратегический субъект, - отозвалась та. - Ну, в общем, тут библиотека уникальная, племенные, то есть родословные книги, а все мы вроде как сводная королевская родня по её величеству Зигрид. Она ж послушница-бельгардинка была. Вот её собственный Кьярт и прислал нам на поселение малое племя ба-нэсхин: мужчин, женщин и ребяток. Все ратники, от колыбели начаткам битвенного ремесла обучены. Каждый Божий день тренируются, включая посты и разговения. Теперь со всех сторон нет приступа.
      - А летуны как же? С воздуха?
      - С воздуха им всем неинтересно, - пробормотала монашка.
      Продолжения не воспоследовало: приоресса рявкнула контральтовым басом, и толстушка вгрызлась в грунт с прытью венерианского лунохода.
      Галине пришлось поднажать - она слегка боялась потерять собеседницу из вида. К её большому удивлению, работа оказалась нетрудная: мотыга, к которой она успела приспособиться вчера, прямо-таки сама ходила в руках и всякий раз отбивала от монолита добрый ломоть глины.
      - А для чего сеем?
      - Не сеем - садим. Клубни и рассаду. Первый урожай в середине осени, бо на диво ждётся тёплая. Корм для лошадок, ясно тебе? Ведовки так указали.
      - Ведуньи? Ведьмы?
      - Не вем, как по-вашему, но у нас ведовки благие, а кабёты для чёрной работы.
      И пошла махать дальше.
      Когда солнце окончательно оторвалось от горизонта, девушки распрямили спину и закрестились на него со всей истовостью, на какую были способны.
      - Гали, что-нибудь подходящее знаешь? - спросила, подойдя, приоресса. - Рутенское. У нас новициате в её первый день особая честь положена - ранние хвалитны возносить.
      - Я ведь ничего такого не помню, да и голос не как у моих друзей, - ответила Галина.
      - Так-таки и нет? С нашей сестры и малого хватит, - сказала соседка справа, тоненькая, смуглокожая.
      Галина задумалась. Стихов она в своё время знала много, но сама не могла выдавить из себя ни строчки даже в те времена от двух до четырнадцати, когда все дети одержимы повальным рифмоплётством. Она медлила - не зная, как сказать об этом, боясь разочаровать новых товарок. Да в самом деле: кто она для них?
      Но в тот момент, когда она уже открыла рот, чтобы извиниться, нужные слова пришли вместе с напевом: точные, округлые, ясные.
      - Это сочинил землянин, чье прозвище совпадает с именем вашего мужского ордена. Франческо Ассизец, - тихо проговорила она. - Написал он это на итальянском диалекте, но я только по-рутенски и знаю. Это уже другой человек перевёл: был такой Ельчанинов. И то едва половину помню. Вот.
      Она резко выдохнула воздух, а потом начала, как все неопытные певцы, сразу, даже не распеваясь:
     

Хвала Тебе, Господь, в Твоих твореньях.
Ты создал Брата-Солнце, что сверкает
Могучим блеском с неба, день даёт нам
И образ Твой напоминает видом
В своём закате - смерти - и восходе.

Хвала Тебе за Месяц со Звездами;
Как ясно с неба льют они сиянье!
Хвала Тебе за Ветер, Воздух, Небо,
За Облака, за всякую погоду,
Что Ты даёшь как знак земного братства.

Хвала за кроткую сестрицу нашу Воду,
Звенящую, прозрачную, как слёзы.
Хвала Тебе за то, что братец Пламя
Твоим веленьем освещает ночи,
Такой красивый, яркий и могучий.

Хвала Тебе за Землю, нашу матерь,
Которая нас на себе покоит,
Копытом и подошвою ранима:
Но всё же нам плоды свои приносит,
И травы разные, и пестрые цветочки.

За Смерть хвалю Тебя, Пресветлый Боже,
Сестру могучую, которой не избегнет
Никто живущий. Горе тем, кто встретит
Её в грехе, но кто свой Путь исполнит -
Тех встретит Смерть, раскинувши объятья.

      - Вот, - сказала она беспомощно. - Только не надо запоминать: я добрую половину сходу сочинила, а другую переврала.
      - Но разве всё то, что когда-либо произнёс и спел человек, не принадлежит одному Всевышнему? - спросила хрупкая девушка. - Разве человеческое творение - ни россыпь искр Божьего костра? Я средняя сестра Каннафис, запомню твоё имя, сэниа Галина, даже если оно будет позже начинаться с "Ка".
      - Калина-малина, - рассмеялась толстушка. - Мне тоже песня полюбилась, так я и без натуги спомню. И без моего вестского говорка. Знакомы будем: я малосестра Карди.
      - Ну, опамятовались? - сказала тут мать Кастро. - Умилились в душе? Тогда вперёд, к светлому завтраку!
      Еда прибыла в ту самую минуту, когда Галина почувствовала, что её орудие производства весит пуд, а желудок и кишки пищат с надсады. Кухонные девушки приволокли два бака, установленных на колёсной раме, стопку мисок и ложки. В одном баке была овсянка, густая и сытная, в другом, с подвешенной на цепи кружкой, вода.
      - Сестры, не забыли? Сейчас пейте вволю, но днём воду не глушить, - предупредила приоресса. - И жажду не утолите, и ноги опухнут. Влажной тряпицей во рту протереть - это можно. А ты, сэния...
      Она положила руку на плечо Галине.
      - Свою здешнюю миску с ложкой забери с собой, и пойдем-ка отсюда. Ещё с непривычки жилы потянешь. Я тебе другое дело покажу. Да не тревожься - ты не из тех рутенцев, которые не узнают честной работы, даже если она схватит их за жопу да ещё и свистнет в придачу. Им всем лишь бы торговать и торговаться. Выслеживать красивое, а не создавать.
      - Ты к лошадям, как Орри, привычна? - спрашивает приоресса по пути в клуатр.
      - Брала прокатных коней на центральном ипподроме. Ну, где соревнуются верхом и на таких тележках-каталках за ставки. Деньги.
      - И хороши были?
      - Ох, не думай, матушка. Кто ж неумёхам кровных жеребцов подседлает? На клячах тренировались.
      - А здесь, когда приехала?
      - Папа не давал. Только однажды, когда в Готию вёз.
      - И как в седле сиделось?
      - Примерно как корове на диване.
      - Моряне таковы же. И сами сотворены из солёной водицы, и лошади их. Тебе читали о ба-нэсхин и ба-фархах? Вот послушай:
      "Как многие, кто всю жизнь проводит у моря, его Дети - превосходные ныряльщики. Они могут задерживать своё дыхание на неопредёленно долгое время, иногда без видимого вреда для себя набирая солёную воду в легкие и тем самым утяжеляя свою плоть. Выйдя на берег с добычей, они почти так же легко от воды избавляются. "Пьют море" для утоления жажды эти люди с той же пользой для себя, что и пресную воду. Я так думаю, внутри у них есть некий малый орган типа железы или второй печени, который фильтрует, извлекает или расщепляет горькую соль, но мы не смели подступиться с ножом даже к покойникам. В том сродни им их возлюбленные сородичи, именуемые морскими лошадьми, или ба-фархами: огромные животные, что дышат воздухом, но постоянно пребывают в воде или под нею. Когда всё спокойно, ба-фархи играют, выделывая прыжки, колеса и пируэты, и невозможно представить зрелище прекраснее, чем сия живая сталь, сия подвижная ртуть, изогнутая, точно сабля. Огромные чёрные тела, будто покрытые скользким лаком, глаза сощурены в лукавой усмешке, из воронки наверху изредка вылетает фонтан - гордый плюмаж в виде водяного пера. Но это и почти абсолютные убийцы, что неудивительно в мире меньших наших братьев; хотя милосердие им также свойственно и вообще иногда кажется непостижимым... Хотя и правда: нечто в ба-фархах воистину целебно для человека.
      И вот я ныне думаю: можно ли поименовать скотоложеством ту теснейшую близость, что возникает между Морскими Людьми и этими созданиями? Когда сливаются не семя и не тела, а слюна, слизь и слезы человека и зверя - и оттого человек обретает непревзойденную телесную мощь вместе с умением пребывать в чуждой ему изначально стихии, а зверь - гибкий разум и способность к членораздельной речи?"
      - Это брат Джунипер?
      - Угадала.
      - Мне показывали другие отрывки. Как-то странно, отчего у него речь зашла о фурри...
      - Что ты имеешь в виду?
      - Зверей, покрытых шкурой или мехом. Наделённых к тому же сильным разумом, похожим на человеческий.
      - А. И способных с ними, человеками, сношаться, - хихикнула мать Кастро совсем по-девчоночьи. - Имею в виду - не просто плотски, но с помощью пригодных для такого дела органов. Какие вы, землянцы, непонятные: везде умеете углядеть подвох и запутать его в словесах и выразительном молчании. А ведь тот же святой Франциск не одну только травку воспевал, но и тех, кто на ней пасётся. И охотников за пасомыми. Одно время в друзьях у него ходил Братец Волк.
      - В Рутене с недавних пор поумнели. Перестали навязывать животным то, что свойственно одним людям. Разум - но другой. Сотрудничество - но неполное: дельфины спасают людей, принимая их за своих детёнышей или гибнущих сородичей. Я о таком читала.
      - Одно дело - читать, другое - смотреть. Я вот своими очами зрела, как боевые ба-фархи пытаются помочь явным своим убийцам. А ведь по землянским меркам это скорее Orcinus orca, косатки, или даже Delphinapterus leucas, белухи, чем афалины. Они двуцветны, у них нет верхнего плавника и размером всяко больше этих бутылкорылых. Хотя кони - это с самого начала значило, что на них лезла всякая двуногая водяная мелочь.
      Галина затрясла головой:
      - Не понимаю. Только и читаю, что моряне ростом с подростка. Или ваши предки были великанами, или ба-нэсхин подросли?
      Вроде как последние могли увеличиться. Знаешь, моряне с недавних пор едят больше мяса и по тяжкой земле дольше расхаживают. А земля-то наша их ой как вниз тянет, вот и полезли вверх из упрямства. Утяжелили шаг. На плотах и палубе своих лодчонок, однако, гуляют - как танцуют. Хотя истые моряне, те, что в Готии, земной тверди почитай что и не касаются. Оттого и полюбили на ней и те, и другие больше всего то, что больше всего сходно с волной и заодно с побратимами: земных коней.
      Стоило ли удивляться, что после таких рассуждений обе они угодили прямиком в конюшню?
      Едва женщины вошли внутрь, обойдя карету с опущенными оглоблями, как лошадиные головы, находящиеся по обеим сторонам довольно узкого коридора, дружно повернули к ним печальные морды.
      - Э, нет, ребятишки, - ответила мать Кастро. - Две мерки запаренного овса - и будет. Остальное доберёте на прогулке. Тут, моя сэния, одни аристократы пребывают: племенные на развод, чистокровные скондцы под седло. Ну и твоих буланок пока здесь разместили. Рыдван снаружи - они под надёжной крышей. Оцени, как тут чисто. И крытый манеж на случай непогоды имеется, и комнатка для конюха, который ночует.
      Запах внутри стоял выразительный, но Галина удержалась от реплик по поводу участи бедного парня. Или там девицы, в связи со спецификой хозяйства.
      - А остальные где?
      - В табуне или на леваде. Леваду сама видела, когда ехали, А косяки пасутся на равнине, отсюда редко видать. Полудикие, у каждого хозяина свои девки. Ну и жеребчики с кобылками. Если надобится для случки или в телегу запрячь - арканом отлавливаем. В этом моряне нам лучшие помощники. Покормить хочешь?
      Галина даже чуть вздрогнула: представила себе, как бегает по вереску с куском присолённого хлеба в руке.
      - Де нет, не туда смотришь. Вот, бери, - мать Кастро вытащила из кармана рясы морковку, обтёрла, подала навстречу ботвой, словно кинжал - вперёд эфесом:
      - На поле мимоходом выдернула. Вот, поплюй, шоб тобой пахло, оботри и дай тому, кто на тебя всех лучше глядит. Кулак только не зажимай - знаешь? Хватанёт вместе с пальцами.
      "А какой лучше? Все такие подлизы".
      За дальними воротцами крутился на месте, грохотал кормушкой светло-рыжий жеребец. Срывался на гортанный взвизг, потрясывая арбалетом... Кажется, есть такой раблезианский жаргон.
      "Кроме этого. Вот кто если убьёт, то навсегда".
      А губы уже с готовностью шептали:
      - Золотце моё самоварное, сусальное да слюдяное. Что ты бесишься, разве хорошие люди так себя в конюшне ведут?
      - Это он твою буланку в охоте почуял. И пожилая кобыла, да при ней вообще мерин. Что ли, не знала?
      - Что ж не увели, - пробормотала Галина словно между делом.
      - А и увели как раз под вечер. Орри. Говорит, малость поколдовать придётся. Запах перебить или иначе. Вот такие они, ба-нэсхин наши.
      Золотой жеребец внезапно затих, поглядел горячим глазом, просунул морду сквозь решётку. Как-то враз Галина оказалась рядом, а морковь - на зубах жеребца. Хрупал, обдавая раскрытую ладонь струйками влажного дыхания.
      - Ох, - удовлетворённо сказала монахиня. - Как это ты умеешь с мужиками ладить.
      - Сама за собой не знала и не верила. Не на ком было убедиться.
      - Говорил кто?
      - Вроде как. Подвирали, думаю.
      - Не скажи. Вот какое имя бы ты дала этому шелапуту?
      - М-м? Ну... Деспот, рыжий, да ещё амулет из морского камня...
      Галина замялась, но вдруг выпалила:
      - Сардер.
      - В точку! - хлопнула в ладоши приоресса. - Была у нас гостья, схоже с моими сёстрами названа. Инья Карди. При ней жеребёнок на ножки встал.
      Тут по проходу загрохотали копыта. Орихалхо вёл под уздцы их буланку, грациозно уклоняясь от благожелательных морд, что свешивались со всех сторон едва ли не гроздьями.
      - Мать Кастро, я Данку верну в денник рядом к Марто. Теперь покойно будет.
      - Да уж, - хмыкнула та с пониманием. - Пока тебя всю ночку носило, получилась иная расстановка приоритетов.
      И удалилась, шурша подолом по сену, бросив напоследок:
      - Теперь тебе, девица, и без нас работку выдумают.
      После её ухода Орри и Галина некоторое время мерили друг друга взглядами. Потом он резко произнёс:
      - Хотите и дальше владеть - надо подсёдлывать буяна и выводить. Сэния сумеет?
      - Не знаю. Даже где у них сёдла, не видела. Помоги, ладно?
      Морянин улыбнулся:
      - Сэния - пока не воин, но скоро им станет.
      - Путаешь что-то, ну ладно: воин чуть получше прямого убийцы. Я же помню твои слова.
      - И помните на здоровье.
      Куда-то сходил, вернулся с уздечкой в руках и седлом на загорбке.
      - Станьте в денник рядом со мной. Чтобы он вас видел.
      Надел оголовье, бросил седло на холку, подвинул, словно бы одним пальцем затянул подпруги:
      - Становитесь в стремя. Путлища я подгоню.
      О том, чтобы подсадить в седло, речи даже не заводилось. Пришлось со скрежетом управляться самой - хорошо ещё, что рейтузы поддела под юбку. Только вот обтянутые трикотажем коленки все одно торчали вперёд, словно пара вагонных буферов.
      Орри хладнокровно заметил:
      - В монастырских башмаках верхом ездить опасно - каблука нет. В стремя провалишься. И переменять уже нет времени.
      Ибо Сардер уже неторопливо тронулся к входным воротам конюшни. Орихалхо бросил на мерина узду и чепрак, вспрыгнул поверх прямо с пола.
      Догнал, улыбнулся:
      - Вы красиво держитесь.
      - Льстишь. Тёлушка телушкой. Юбку вон на коленях расправь, будь другом.
      И сама понимала, что нет - не льстит никак. Посадка у неё выработалась куда лучше ожидаемого. Сардер, умница, тоже подстраивался. Вот типус - за лакомый кусочек признал. Или принял.
      С шага перешли на рысь: тоже достижение - если задницу враз не отобьёшь, в седле танцуя. Вверх-вниз.
      Орихалхо выехал вперёд, смеясь, положил руку ей на колено, повёл кверху:
      - Складок мало на подоле, тянуть будет. Кинжалом разрезать?
      И что-то жаркое опахнуло ей не одни ноги - грудь, лицо:
      - Не надо. Сама как-нибудь.
      Отчего-то белозубая улыбка померкла.
      - Сэния не воин. Боится гибельной остроты.
      - Я же говорила, а ты всё не веришь.
      И хлопнула коня по крупу, обогнала, обогнула здание монастыря сбоку.
      Очнулись оба всадника, когда лошади сбавили шаг, пошли по тропе меж кустами. Подруги увидели, разогнулись в спине, замахали кетменями и носовыми платочками. Ветер подхватил, расправил, развеял: платки, гривы, волосы, мысли - всё.
      Вот они уже рядом с фиордами. Перед грудью скакунов расступаются ковыли, прыскают во все стороны кузнечики, стрекочут в висках молоточками. Беззаботное и торопливое кишение жизни в траве - словно прилив.
      "Ковыль - коваль. Коваль - кузнец". Откуда вылезло?
     
      - Сэния хочет смотреть шхеры? Море? - спрашивает Орихалхо, блестя глазами.
      - Хочу. Очень.
      Это значило - изнутри. Совсем близко к коже.
      Вода внизу, под гребнями и уступами, мерцала радужным стеклом, стекло разбивалось брызгами, жидким плескало на прибрежный песок. Шалил, крутил ветер. Неподвижно стояли острова в годовых кольцах древней воды.
      - Орри, давай намётом. Вперегонки.
      - Не тот у Мартико нрав. В галоп его по одной прихоти не поднимешь. Если так: сэния поверху, я внизу? На ба-фархе?
      - Ой, здорово. Только я...
      "Боюсь. И конского норова, и тебя от себя отпустить".
      - А это очень трудно - поладить с морским жеребцом?
      - Проще, чем с тем, что на суше.
      Сошёл с мерина, подставил руку под башмачок, принял девушку в объятия - пушинка сущая. Помог стреножить обеих лошадей.
      И начали спускаться по первой же тропе вниз с обрыва. Как по узкой лестнице.
      На кромке берега оказалось куда больше жизни, чем виделось сверху. Рядом с пещерами горели бездымные, беспламенные костры, кипели котлы с варевом, кто-то сплеснивал трос, окуная пальцы в такой сосуд, снятый с огня. Другой погружал в пламя концы стрел, третий поворачивал над ним рыбу на прутике - коптил. Разойдясь на пары, боролись. Те, кто помладше, явные ребятишки, устроили тихую кучу-малу, кишели, словно рыбёшки на мелководье.
      Только по росту и поймешь, кто есть кто, подумала Галина. По одежде - никак, все полуголые на всякий-разный манер и сплошь в побрякушках. И по занятиям тоже. Пищу здесь толком готовят или нет - одни бойцовские забавы?
      - Хва шалмо, - говорил им всем Орри. - Домфана Хали э хурулту маа.
      - Хва шалмо, - отвечали те, мимо кого он следовал. - Фарха мовхунт.
      - Что ты говоришь?
      - Извините, сэния: здороваюсь и называю ваше имя.
      Снова заносчиво. Но, спасибо, хоть не деревянный болван прежних дней.
      - Ба-фархи к берегу сегодня не подходят - боятся, что выбросит на мель нечаянным ветром. Надо взять лодку или плыть - плыть даже лучше.
      - Я не гребу, но на воде вроде неплохо держусь. Вода тёплая?
      Орихалхо улыбнулся:
      - Нет. Прохладная. Как лёд на вершинах гор.
      - У них - у вас купальные костюмы не приняты? Бикини-буркини эти, что ли.
      - Нет. Сэния может обвязаться по груди и чреслам, если боится, что расплещет воду своими украсами.
      Издевается или как? Ну, голышом так голышом.
      Галина, зайдя за уступ, разделась до бандье и келота с широким корсажем (интересно, что там делает наш морянский пенёк?), свернула тряпки в тугой ком. Сунула в кусты, придавив сверху башмаками.
      Орихалхо выступил ей навстречу нагой. То есть голый и босый - в одной набедренной повязке в два пальца толщиной и ожерелье из чьих-то костяных и стальных зубов, самый длинный из них - кинжал. Прелестно.
      Оба взялись за руки, вошли в воду по грудь. Холодно, посетовала в душе Галина. Хотя бодрит, однако - буквально сердце сжимает в кулаке. Но скоро проходит.
      - Сейчас братьев приманим.
      Сложил руки чашей, прислонил ко рту. Переливчатый свист поплыл далеко над морем.
      Две тёмные точки почти рядом с горизонтом еле заметно увеличились в размерах, стали расти со скоростью моторного катера. Когда черно-белые существа приблизились, стало видать, что они гарцуют, словно норовистые кони.
      И тела их были огромны.
      - Это же слоны какие-то, а не лошади, - проговорила она.
     - Скорее - киты. Ба-фархи способны достигать глубины, как ваши кашалоты. Задерживают дыхание и насыщают кровь лучшей частью воздуха. Говорят, часть этих свойств они передают нам, Морским людям. Оттого нас иногда именуют "железнобокими".
      Да, но я-то сделана из менее крепкого мяса.
      - Они же приручены. Смотрите.
      Поперёк туловища на обоих была надета широкая тесьма с петлями, закреплённая весьма хитроумно: вокруг пасти - кольцо, сделанное с таким расчётом, чтобы не помешать зверю использовать зубы в драке, от неё к опояске шли крепкие тяжи.
      - Иногда ещё и сиденье такое ставят, вроде паланкина, - Орри снова тронул её руку. - Но это для хрупких седоков. Вы кого выберете, самку или самца? Это ведь пара.
      - Орри, они на взгляд совсем одинаковые. И я их одинаково боюсь.
      - Что, никак не догадаетесь, как влезть на кручу?
      Орихалхо свистнул вновь, более отрывисто. Тот ба-фарх, что находился ближе и казался чуть более мелким, внезапно нырнул так, что над поверхностью оказалась лишь верхняя часть опояски.
      - Так просто, - морянин рассмеялся, подплыл поближе, сел, широко расставив ноги. - Садитесь не на соседку, а мне между рук - так безопасней. Беритесь за верхнюю петлю, она широкая. Ноги в стременные хомуты, пониже. Я кладу свои руки поверх ваших, а упоры для ног при моём опыте не потребуются.
      Одним гибким движением вскочил на ба-фарха, когда тот начал уже подниматься, и обхватил девушку сзади: та же морская плоть, упругий стальной шёлк, та же неверная, податливая скользкость.
      И они понеслись. Их конь уже не выделывал курбетов - нёсся в открытый океан море словно снаряд, с той уму непостижимой скоростью, которая бывает лишь в сновидении. Лёгкий мускусный аромат исходил от тела Орихалхо, обволакивал. Мускус, корица, гвоздика и имбирь - запах иных земель, экзотических архипелагов.
      - Рутенцы живут в осаде моря, - говорил Орри ей в спину, - мы же здесь заключаем его в объятия и отдаёмся ему, как смерти.
      Смерти, о которой Франциск говорил, а Галина пела.
      - Ты здесь совсем иной, чем на берегу, Орхикхалхо.
      - Здесь мой дом.
      Морской гул в ушах отдаётся в гортани, трепещет в связках, впервые складывается в истинное имя.
      - Куда мы?
      - Моя госпожа хотела пересечь границу, которую Морской Народ держит по воле короля Кьяртана от принца Моргэйна от Короля-Медведя от Хельмута, сурового исполнителя в двуличневой мантии.
      - С ума сошёл, - голос Галины силится, но не умеет изобразить суровость. К тому же его нынешнее "госпожа" - не прежнее "сэния". Другие звуки. Хурулту. Предводительница собраний. Владетельница моих глубин.
      Возлюбленная.
      - Орри, я не хочу так... Так далеко. Не сейчас.
      - Мне повернуть?
      - Да.
      - Пойдём к ближнему острову. Мой друг устал от гонки.
      - Я думала, ба-фархи неутомимы.
      - И думала верно.
      Каждое слово в их перекличке обретает иной, горячечный смысл.
      Укрощённый скакун закладывает вираж, идёт по крутой дуге и поворачивается к незнакомой суше другим боком. Морянин плавно соскальзывает вниз, в воду, увлекая за собой госпожу.
      То, что на Галине осталось из одежды, промокло ещё во время гонки, солёная вода вымыла из тончайшего полотна весь крахмал. Не удивительно, что оно прилипло к коже, а затем и вообще растворилось, словно папиросная бумага.
      Всё же доплыла до песчаного берега она куда быстрее Орихалхо, оседлав подходящую волну - а, где наша не пропадала! Повернулась лицом, чтобы его встретить, прижимая локтями то малое, что на ней осталось.
      Он поднялся на ноги там, где было по горлышко, выпрямился и пошёл, с некоторым усилием преодолевая силу отката. Склонил голову - обильные косы, волнистые оттого, что только что расплелись, закрыли его спереди почти до колен.
      Так они стояли друг против друга, и стискивали руки, и перебирали пальцы, и касались дыханием, и никто не смел начать первым.
      Неожиданно Орихалхо чуть отстранился и одни взмахом отбросил волосы назад:
      - Мне надо сказать сэнии. В одной из стычек меня ранило, и пришлось вырезать матку. Этот шрам оставил хирург.
      В самом деле, от пупка до судорожно стиснутых ног шла еле заметная бороздка, чуть менее тронутая загаром, чем тело.
      Галина еле сдержала абсолютно неуместный смех. "Они же - иной народ, чем я. У них иначе. И сложение тела, и процент искренности".
      - У меня ведь тоже нет кое-чего из тех прекрасных вещей, которые тебе достались по наследству. Сочтёмся?
      Когда начинается любовная игра, передать её умными словами невозможно. Перевести то, что говорят руки телу всеми своими десятью пальцами - близко к кощунству.
      - Косы сэнии - водоросли на мелководье.
      - А твои - грозовая туча над озером.
      - Шея сэнии - водомёт из уст ба-фарха.
      - Твоя - храмовая колонна.
      - Плечи сэнии - трепет сложенных крыльев.
      - А твои - двойной уступ, нагретый солнцем.
      - Груди сэнии...
      - Не так. Скажи - "твои груди".
      - Твои груди - как у кормящей ба-инхсани: колышутся, едва тронешь.
      - У тебя же - как у девчонки-подростка. Можно обе накрыть ладонью.
      - Сосцы твои - земляника на лугу. Наполняют рот сладостью.
      - Твои - живая терпкость терновой ягоды.
      - Пупок твой - напёрсток с розовым маслом.
      - А твой выступает, словно крошечная раковина багрянки.
      - Живот твой похож на небесный купол.
      - Твой - выглаженный морем нефрит.
     
      Пальцы рук сплетаются и расплетаются, скользят вниз по бёдрам. Орихалхо укладывает свою Гали на моховую подушку - откуда здесь, на камнях, такое? Упирается лбом ей в предплечье.
      И уже обоим не до слов и сравнений. Тем, что они видят, что ощущают сейчас - не меряются.
      - Как чудесно. У тебя гладко - у меня гладко. Твой pene - как у перепуганного и лукавого мальчугана. Дразнится из-за губ, словно язычок.
      Галина знает, что моряне показывают наружу не больше, чем надобно: чтобы море не коснулось своим холодом.
      - А твой - и ещё меньше, - смеётся он. Смотрит на меня из уголка одного-единственного ока - того, что под ним внизу. Веки чуть припухли от слёз, одна уже готова скатиться книзу. Зрачок в змеином веке открыт, словно хочет вместить в себя меня всего.
      - Мы отыскали различие. Орри, я ведь боялась. Ты видишь - у меня до тебя никого не было.
      - Не вижу. Не понимаю. А, это то, что кажется плёнкой на глазу кобры? Бояться следует тому, кто отверзает, а не той, что раскрывается. Такое у нас присловье.
      Нельзя спрашивать - почему. Нельзя больше говорить. Лишь закрыть глаза от нежности и отдаться теплу другого. Обхватить стан, прижать к себе его ягодицы, бёдра...
      Не так, как другие мужчины. Проникает и не движется внутри. "С меня, кажется, довольно, сэния". "И с меня". "Это моя сила, сэния". "А это моя слабость".
   Меряются.
      Внезапно Орихалхо отстраняется. Весь.
      - В тебе слишком обширно. Мы забыли вознести хвалу твоей двудольности.
      Поворачивает её на живот - и замирает. Его кинжал свешивается с груди, бьёт Галину по лопаткам.
      - Что там - у меня спина в чём-то белом? (Глупые школярские шуточки.)
      - Н-нет. Прости.
      В голосе - лёгкое холодное дуновение, еле заметное. И тут же в непонятной, невнятной ярости Орихалхо направляет свой миниатюрный стройный член меж тугих округлостей, ритмично бьётся, тотчас меняет цель, оба кричат в один голос - и чужая тягучая соль, своя липкая кровь заливает Галине всю промежность.
      Отделяются друг от друга, падают навзничь, не размыкая рук.
      - Орри. Что ты так глядишь - тебе было страшно?
      - Уничтожать девственность - всегда страшно. От этого рушатся и создаются миры, уничтожаются многие вероятности и рождаются новые.
      - Теперь мы любовники?
      Орихалхо поворачивает голову, смотрит сияющими глазами:
      - Считай как хочешь. Я сделаю по твоей воле, как только что - по твоему желанию. Шаг за шагом.
      - Хорошие дела - сама, видите ли, на себя накликала! А если я забеременею?
      И сама звучно хихикнула - такой показалось чушью. Ну конечно, древние вертдомцы писали о междурасовых детях, кажется, даже присловье такое в народе имеется - "крупица морской, морянской соли".
      Он снова улыбнулся:
      - Если женщина тяжелеет, не желая, не ведая и не думая о том - она считается изнасилованной. Я могу бояться такого. Ты - не должна.
      - Я-то как раз. Струхнула, как клуша над выводком. Что твоя душа от меня отдалится.
      Снова глядит глаза в глаза, смеясь:
      - К кому - к Барбе? Он считает ба-нэсхин людьми во всём, кроме этого. Но дружбы он поистине достоин. Хоть и стоит тень Супремы за его левым плечом.
      Левое - не правое и не означает причастности: скорее угрозу. То же говорят о Готии, обо всём Верте. Однако зачем сейчас эта дремучая политика?
      - Слушай, я уже отдохнула. Давай островок обойдём, раз уж сюда попали.
      Орри выловил из мелководья свою повязку, разделил пополам:
      - Хорошо.
      Клочок твёрдой земли был окружностью в милю и ухожен. Светлый хвойный лес начинался почти у самой воды, взбирался на невысокий холм. Кусты изобиловали ягодой, родник в чаше, обложенной базальтовыми отломками, булькал и переливался через край. Орихалхо пригляделся, вытянул из почвы жирную луковицу, обтёр, прополоскал в роднике:
      - Хочешь? Сладкая. Почти как груша-медовка. Тут и они сами есть.
      - Монахини жили? - Галина откусила добрую половину луковицы, отчего вопрос вышел не так чтобы понятным.
      - Отшельник из старых.
      - Вот бы, знаешь... Соорудить шалаш, натянуть палатку, пожить сколько-нисколько. Лета еще на нашу долю хватит, и осень, наверное, не слишком сурова.
      - Правда? - Орри заинтересованно поднял бровь.
      - Мы с одноклассниками в байдарочный поход ходили. Карелия, шхеры Белого моря. Ой, да нет! Думаешь, одно желание исполнил, так теперь они из меня мышиным горошком посыплются?
      - Тогда вернёмся. Мой ба-фарх уже теряет терпение, - ответил холодновато.
      Впрочем, это было правдой лишь наполовину: морской зверь обрадовался при виде плывущей к нему пары, фыркнул и до тех пор делал курбеты, пока Орри не подобрался поближе и не хлопнул его по гладкому, словно обточенный камень, боку. И не показал Галине садиться.
      На взморье обоих встретили взгляды Морского Племени, слишком спокойные, чтобы казаться доброжелательными, слишком понимающие, чтобы быть равнодушными. Оба нарядились и подозвали Сардера и Марто. Аккуратно подсаживая Галину в седло, Орри другой рукой бросил на него какую-то тряпицу, чтобы не растёрла свежей ссадины.
      "Любовь, желание - это не у него. Это у меня. Озаряет все идущее впереди, стирает телесную боль утраты".
      После ужина и повечерия Галина подошла к аббатисе с просьбой выслушать её наедине.
      В келье матери Каллиме было ничуть не роскошней, чем в комнатках постояльцев - разве что книг много и распятие покрупнее.
      - Мне стать на колени, матушка?
      - Ты что, исповедаться хочешь? У нас это принимают и женщины, да только вот ты даже не послушница. Садись напротив на табурет.
      - Мать Каллиме, я согрешила с Орихалхо - там, на шхерах. Мы соединились плотью.
      - И это ты называешь грехом! Знаешь, если в плотском соитии нет ни честолюбия, ни погони за выгодой, ни желания получше устроиться в мире, но одна беспримесная радость - это тоже от Бога.
      Аббатиса приблизила уста к уху Галины:
      - Хочешь ещё одно изречение вдобавок к тем, коими тебя потчуют? "Не станешь монахиней-бельгардинкой, прежде чем дочери Энунны не испробуют, чего ты на деле стоишь". А они учат жён, да и мужей, всяким брачным тонкостям. Это ещё мягко говоря - брачным. Понятно?
      - Не очень. Я ведь никого из них не знаю.
      - Уж, наверное, так и есть. Они владеют одной половиной души Сконда, стражи горных замков - другой.
      - Я одного не хочу. Чтобы то, что случилось между нами, помешало мне стать одной из вас.
      - Так сразу? Поистине, вот дама решительная в своих намерениях. Но что тебе скажу: мы вдоволь на тебя насмотрелись. Ты своевольна - это для нас чистая прибыль. Тихие смиренницы здесь не уживаются. Но мы так радушно распахивали тебе объятия, так нарочито пытались угодить - с тем, чтобы ты из чувства противоречия отказалась. Вот тебе ребус.
      - Почему, матушка?
      - Да хотя бы потому, что не понесёшь ты пока обетов. Только представь: у нас ведь и строгие епитимьи случаются. Редко, но метко: по преимуществу яблоневыми волчками и вербными прутьями. Для пущей экологичности. Снова ваше рутенское словцо. Как и, кстати, твоё "матушка" вместо "матери".
      - Вы меня что - гоните?
      - Вовсе нет. Хочу, чтобы ты пришла, но правильным путём. Может быть, как гостья, может - как одна из хозяек.
      Положила руку на голову девушке, благословляя:
      - Спи счастливо, ходи невредимо! А Сардера бери как наш подарок. Он уже ничей, кроме как твой собственный. Привадила ты его крепко и о тайном имени знаешь.
      - Это же королевский дар. Тогда - знаете что? Я хочу отдариться. Барбе говорил, вам дают пожертвования для бедных. Не думаю, что нам с Орри и дальше легко будет путешествовать в экипаже. Можно карету оставить? На ходу: мало ли что вам понадобится.
      - Да разумеется. Бери с собой добра поменее, клади в перемётные сумы. Понадобится что-либо - гонца пошлёшь. Не так уж велик Вертдом.
      - Я и наряды свои разберу, и драгоценности. Отец вроде понимал, что из них здесь больших денег стоит. Конечно, это еще продать надо или переделать...
      - Не тревожься. Доверься нашему благоразумию.
      "И своей дикой интуиции".
      Галина пошла к себе утешенная и не сходя с места наказала себе уже на ночь глядя разобраться с содержанием сундуков. Все равно ведь не спится. Орихалхо хранил их в "скарбнице" - не там, где отыскалась лютня, а в чистой каморе для клади путешественников.
      ...Парча и бархат. Муслин и батист. Кованое кружево и золотое низанье. Нагрудники и пояса, густо расшитые драгоценными камнями. Меха морского и горного зверя - какой-то особенной выделки, ни гнили, ни заломов. Пудовые ожерелья и связки колец. Сапоги из кожи прочнейшей выделки. Всё по виду неношеное, не надёванное ни единожды. Пусть.
      "Собственно, не растратят же монашки это всё сразу".
      Посоветовавшись, они с морянином решили разделить имущество на три кучи. Первое - то, что уж точно пойдёт как дар, в обмен на жеребца и всякие мелочи вроде вьючного и верховых сёдел, перемётных сум и кой-какой небьющейся утвари. Второе - неприкосновенный запас. Третье - звонкая монета, носильные вещи и то, что разумно взять для быстрого обмена.
      Из своих не очень внятных похождений вернулся Барбе и с азартом взялся помогать, так что к часу ночи они опустошили все ёмкости и стали закладывать их обратно в ином порядке.
      Отцов суконный плащ с куньей выпушкой, что Галина так и перекладывала с места на место, показался ей уж слишком тяжёлым.
      Она развернула свёрток. Там обнаружился небольшой узкий футляр с боковыми защёлками и узким отверстием, откуда виднелось нечто вроде малого яблока. С трудом вытянула за навершие - и замерла.
      Короткий узкий кинжал из чего-то, подобного старой желтоватой кости, но с прожилками янтарного цвета. Рукоять, похоже, составляет одно целое с клинком и украшена под самым яблоком двумя овальными кабошонами: молоко и переливы рыжего пламени. В руку ложится как влитая. Лезвие на вид будет поострее стального - она чуть коснулась и отдёрнула с каплей на месте тонкого разреза.
      - Старый нефрит и опалы, - сказал Орихалхо словно издалека. - Ритуальный басселард. Гарды ему не требуется.
      - Надо же - мягкую рухлядь наша госпожа расшвыривает как лохмотья, самоцветы - как бросовую породу. А перед красивой смертью стала как заворожённая, - ответил Барбе.
      - Ты мне читал рутенскую "Илиаду" - испытание юного Ахилла. Как его выделили среди девушек, - ответил Орихалхо. - Я ведь говорил тебе о сэнии, кто она?
      Галина вбросила кинжал в диковидные ножны. Странно - оттуда идёт словно против шерсти, туда скользит как по маслу.
      - Вот как, значит. Признавайтесь, кто подложил. Раньше этого футляра не было.
      - Может быть, ты просто не заметила? - спросил Барбе. - Хотя вон Орри жаждет отыскать тебе оружие, близкое по духу.
      - Не я, - Орихалхо выразительно пожал плечами. - Не в моём обычае подменять судьбу произволом.
      Взгляды мужчин встретились, скрестились. Острые. Как два клинка - таких, что перед ней.
      - Но не монахини же. Или? Да ладно, я не против. Может быть, и отец в своё время запрятал, - сказала Галина.
      "Или Барбе - в самом начале путешествия втроём. Он не подтвердил и не стал отрицать, если ты, дорогуша, не заметила".
      Потом все трое уложили ненужное, запечатали воском на шнурах и сделали пометки. Галина приказала обоим паладинам расходиться по кроватям - утро вечера мудренее, подсёдлывать коней и паковаться можно и с рассветом. И да, раз такое дело - басселард этот уложу в саквояж поверх пожитков. Красив очень: вертеть в руках, любоваться можно без конца.
      Ополоснулась, переоделась в ночное, выгнав обоих за арку. Улеглась. И сразу погрузилась в сонное двухголосие:
      "Посмотрим, захочет ли наш актор и далее странствовать с нами. Возможно, что да: из-за каверзной находки. Любит задавать и разгадывать ребусы. Ты не возражаешь против такого, сэния Гали? Отчего ж нет, пусть будет при деле. Непонятен - но вовсе не значит, что враг. Не тем вовсе от него пахнет. А с Орри теперь так легко и просто общаться не получится".
      И заснула под тихое бряцанье лютни в соседней комнате и слова, что ложились на прихотливую мелодию так же точно, как яблоко из старого нефрита - в её руку:
  

Мрачная музыка расцвела на ладонях узких моих,
Я бросаю её в тебя,  как в противника - меткий стих.

Эта музыка - что огонь, а стихи - для неё стрела,
Я, любовь свою погубя,  всё ж  тебя  ей спалю дотла!

Вот на пальце,  грея  ладонь,    загорелся туманный опал,
Тьму в осколки дробя,   огневым арлекином стал!

АВАНТЮРА ПЯТАЯ

      Маленький караван с самого начала выстроился по схеме: главный охранитель впереди, с пращой ли луком наперевес, охраняемый объект позади, замыкающим работает наиболее сомнительная личность. Орихалхо на Марто - Галина верхом на Сардере - Барбе, оседлавший Данку. Все трое в одинаково добротных куртках, длинных штанах и полусапожках, выданных добрыми монахинями, а Барбе к тому же в неразлучном сомбреро, как следует поновленном у шляпного каталя. Чтобы, как и прежде, оставаться чистеньким и элегантным до предела своих возможностей.
      Ну и, конечно, все лошадки везли по две перемётных сумы, общим числом шесть. Где-то внутри одной пряталась лютня, зашитая во множество слоёв мягкой материи, и уж совсем глубоко - злополучный столовый прибор морянина.
      Вдоль побережья тянулись конные и пешие тропы: сначала вились по вересковым полям, вчерне повторяя линию фиордов, потом углубились в сухой лес - иссеченные ветром черные берёзы, голенастые сосны, встопорщенный подлесок. Как объяснил Барбе, лес недалеко уходил вглубь континента: нечто вроде защитной полосы, которую сохраняли даже при самых беспощадных вырубках. Дальше простирались поля, засеянные рожью, овсом, ячменём, реже пшеницей, простой и трёхколосной - "тритиумом". Пшеница считалась самым привередливым и довольно бесполезным злаком. Тут же были разбиты гряды с простецкими овощами вроде брюквы и капусты.
      - По большей части монастырские латифундии, - щегольнул Барбе экзотическим словцом. - Тут и рабы есть - скорее как в вашей Древней Греции, чем как в Риме. Договор пожизненного найма.
      Галину эта первобытность давно уже не изумляла. Особенно в такой ситуации, когда все шестеро странников ловили кайф. Кони, стреноженные, самым изящным образом травили незрелый овёс, люди загорали в минимуме одежды - такой вот щадящий метод. Орри - в боевых бусах, Барбе - в длинной, до колен, наполовину прозрачной рубахе, Галина - во втором экземпляре нижнего белья, куда более скромном, чем купальник времён фин-де-сьекля.
      - А почему больше всего земель у клириков? - спросила она, лёжа на спине и щурясь в жаркое полуденное небо.
      - Франзонцы благочестивы не менее, но даже более готийцев, - ответил он с видимым знанием дела. - Много жертвуют, а сами предпочитают селиться в городах и в торговых местечках неподалёку от стен. Оттого всем выгода. Самые прилежные работники - монахи и монашки с их конверсами. Самые сведущие и хорошо обученные - те низшие, которых смотрят в высшие.
      - Ты о чём, Барб?
      - Сословное построение. На западе Верта, коли ты родился знатным, купцом, ремесленником или исполнителем приговоров, это метка на всю жизнь. Три сословия: Защитники, Искусники, Кормильцы. Соответственно военные дворяне и просвещенные землевладельцы, учёные и мастера, вольные крестьяне и рабы. Продвинуться-то по лестнице возможно, однако в рамках большого сословия. А перескочить рамки - лишь единожды в жизни. Сын ремесленника может стать купцом и продавать чужой товар, но не сам ремесленник, если он едва выбился из сервов. Король может даровать модному живописцу или успешному архитектору личное дворянство, но аристократами станут разве что внуки этого Искусника. Офицер высокого ранга никогда не станет королём, сколько ни роднись с династией. Брак возвышает, но, как правило, одну женщину. А монашество и священство демократичны: туда берут без вопросов и напрямую. Даже палачей иногда.
      - А куда ты бы вот их отнёс? Одиноких мечников?
      - Я? Вообще-то официально - к низшей категории Защитников. Наряду с судьями. Юристы - это уже Искусники.
      - Сложно как.
      - Не очень - привычка требуется.
      - Но эти... исполнители чужих приговоров. По-рутенски - низшая каста.
      - У нас вообще-то похоже. И селятся за стенами, в знак признания особых заслуг - в самой стене. Женятся исключительно на своих - не всякой охота вести такой особенный дом. В церкви сидят всем семейством у входного распятия, там особенная скамеечка бывает. Если учатся в церковной школе, то на долю палачат больше всего приходится пинков и тумаков, а то и чего похлеще: каламбур такой. Но ты одно пойми: всем этим они буквально гордятся.
      - Погоди. Я ведь тоже слыхала похожие приговорки: плебейская гордость. Крестьянское чванство.
      - Это рутенское творчество? Здесь не совсем так. "С кем поступает судьба, как с клинком, - благ и с иною бедой незнаком". То есть бросают нас из хлада в полымя, а мы всех крепких да сильных сильнее да крепче.
      - Барб, ты такие вещи словно на себе испытал.
      Он усмехнулся, перевернулся со спины на живот. В зубах у него покачивалась травинка, словно у жеребца:
      - Не вымогай словес без нужды ты хитроумием своим. Разочарованному чужды любовный жар и отчий дым. Не вельми складно, зато рутенских идиом предостаточно.
      Такие разговоры в пути развлекали девушку по-прежнему, но часто прерывались: на стоянках требовалось собирать хворост для костра, натягивать палатку, обихаживать лошадей. И не дай Боже прозевать, когда старушка Данка будет в охоте, с Сардером тогда не сладишь. В пути тоже расслабляться не приходилось: здесь принято было здороваться и перекидываться двумя-тремя словами, в основном, насчёт того, где засыпало, где расползлось, а где и сосна поперёк пути повалилась. Совершенно удивительным образом на узкой "двувершной" дороге, то есть рассчитанной в самом лучшем случае на двоих всадников, едущих стремя в стремя, оказалось народу больше, чем на широкой столбовой. Ну, собственно, как подсчитала Галина, пять встречных за одно первое утро: двое верховых с заводными лошадьми, семейство - муж, жена с младенцем на мулах и вьючная кобылка - и один пеший с клюкой: паломник, наверное. На обгон не заходил никто.
      Если музыкант был более или менее словоохотлив, то Орихалхо молчал, вроде как даже демонстративно. Похоже, что усилия, предпринятые по укрощению не весьма строптивой девственницы, выбили его из обоймы. Только и хватало сил, что пронзать зорким взглядом близлежащие кусты, соображать обед на троих и обеспечивать комфортный отдых в придорожной канаве, разжигая огонь и натягивая полог. По умолчанию все они решили, что наполовину мифическая лутенская казна - не дойная корова. Стоило бы поэкономить монету, а то впереди может оказаться невесть что.
      "И это было всё? - думала Галина о том, что произошло с ними обоими на островке. - Впечатляюще, но, как говорится, в детстве и ненароком мы имели и кое-что понаглее сего робкого оргазма. Вроде бы судорога, которая началась внутри и потом пересчитала во мне все косточки, называется именно так".
      Кинжал из нефрита озадачивал её пожалуй что и больше поведения ба-инхсана. То и дело лезла в одну из притороченных к седлу роскошных коробов, нащупывала там плоскую коробку - удостовериться, что не пропала, в очередной раз полюбоваться. Будто вульгарная подмосковная тётка после шопинга.
      Ну, положим, сами эти перекидные торбы были классные - прекрасно выделанная кожа, вид, запах и очарование отменно пошитой вещи. По форме каждая из них напоминала поставленный стоймя чемодан из бычьей кожи, только швы были вывернуты, а крышка нависала сверху. Интимное содержимое Галинина кофра тоже перекочевало в одну из них. Шаря в поисках смены белья или одной из расчёсок, она то и дело натыкалась на свет-мой-зеркальце в чехле или на книжку легенд - без надобности, кругом такого полным-полно, что россказней, что отражений.
      Ибо ушлый Барбе и в пути подбирался поближе, затевал разговоры. Неожиданные и нередко пустячные, поднимали умственный тонус они на редкость.
      По поводу нефритового клинка актор давно уже успел объяснить, что каменное оружие - ножи, топорики, лабрисы, похожие на критские и троянские из коллекции Шлимана, - вкладывают в так называемые коробчатые, жёсткие ножны, чтобы не опасаться разбить. Собственно, это больше касается обсидианового инструмента. На молоке обжегшись, дуют на воду.
      - А для чего такое оружие вообще нужно?
      - Сначала им оделяли тех, кому была запрещена "гибельная острота". Жрецов, клириков, женщин. Ещё и крепкое дерево, цельные рога шли в дело. Позже запреты смягчились, но традиция осталась.
      - Какая традиция? Мне, кстати, говорили, что здесь неплохая клинковая сталь.
      - Да, но, кажется, не наилучшая, - Барбе ухватился за её реплику. - Рутенцы ведь свою не привозят. Отговариваются, что предки могли, но потеряли секрет. Знаешь, от них только и слышишь: культура того-то и сего-то разрушена, подкошена под корень и так далее.
      - На планете Земля сменилось так много цивилизаций, что и она сама не помнит. Сначала изобретут первоклассное средство для уничтожения, потом истребят сначала противника, а потом себя самих, - ответила Галина. - А после всего забудут очередной секрет.
      - Но разве не удивительно? Вы только и делаете, что клеймите войны и считаете это делом, недостойным человека, а ведь именно они движут прогресс.
      Барбе вздохнул и продолжил:
      - И отчего-то самое красивое и наиболее точно олицетворяющее честь и достоинство человека - оружие. Особенно холодное: гибельная сталь, смертельное железо.
      Галина хотела воспользоваться случаем и вернуть его мысль к каменному клинку. Но постеснялась: в Рутене куда больше потеряно мирной красоты.
      - По-моему, всем этим на Большой Земле играют только взрослые детки.
      - Спасибо за Вертдом, сэния Гали.
      - Вы не играете: вы просто живёте. Вам наплевать на потери, а мы только и делаем, что ностальгируем.
      Он то ли знал слово, то ли просто догадался.
      - Нет, дело в другом. Есть два вида знания. Человек рождается не как пустое место, чистая доска, на которой случай и наследственность выводят произвольные узоры. Это матрица. Как в печатании книг - доска с вырезанным рисунком.
      - Оттиски, сделанные таким способом, все одинаковы.
      - Пока матрица не сотрётся. Но её, между прочим, не видят. Люди мечтают о том, чтобы в матрицу всякий раз впечатывались приобретённые умения. Те, которые у каждого человека, соединяясь с единым на всех узором, создают своеобразие личного клейма. Не родовая, а социальная наследственность.
      Галина потянула за повод, так что Сардер на миг отстал от Данки:
      - Ты-то откуда такой умный?
      - Гали, я тебя старше, и меня учили очень хорошо. Особенно латыни и греческому. Социум, генос, генезис... У нас на этих языках говорят служители, и языки эти с их корнями - не мёртвые. Может быть, я больше тебя понимаю в рутенской терминологии.
      - Как это?
      - Ты видишь ближайший смысл, я - как слово рождалось. Как менялось, переходя из мифа в легенду, из легенды - в сказку. Как приплетались к нему иные оттенки значений.
      - Тогда ты слишком образован для простого фильяра.
      То есть, по-простому, фигляра.
      Подколки Барбе не заметил - и ладно, зачем это ей. Но сказал:
      - В Вестфольде имеются еще дервидды. Те, кто служит Великим Деревьям, сочиняя новые песнопения на старый лад. Им необходимо знать многое.
      И снова ничего не сказал про себя самого.
      - Так вот, - продолжил он на следующее утро. (Хотя, если вдуматься, их непрекращающаяся беседа длилась не один день.) - Ты догадываешься, наверное, что дети ба-нэсхин наследуют их главное знание? Нет, не то, что получают их родители в течение жизни. Не то, что землянцы называют конкретным опытом. Но вот эту самую матрицу, обогащённую знанием рода. То, что у вас именуется культурой - огромный резервуар их всеобщей наследственности. Вот почему ба-нэсхин не считают своих собственных потомков, но все малыши одинаково любимы племенем.
      И вот почему им, в отличие от нас, не нужно загромождать море и землю скорлупами своих умерших культур, как это делаете вы и отчасти земные обитатели Верта. Красивыми скорлупами, не спорю. Величественными и неповторимыми. Провоцирующими разнообразные толкования.
      - Погоди, Барб, дай мне сообразить. Слишком ты для меня учён, правда. В геноме - ну, вот этом твоём клубке генетического материала - остаётся очень немного от предков. То, что природа сочла лишним, - бывает выбито. А как насчёт культуры?
      - Ты имеешь в виду, что ни один человек - и ни один морянин - не выдержит тяжести всех племенных знаний. Или они отсеются, или всё равно придётся держать информацию не в теле и мозгу, а вовне. На материальных носителях. И отпускать на волю стихий, когда книги обветшают, здания осыплются прахом, календари устареют, а высокий смысл потеряется невозвратно.
      - Стоило бы тебя свозить к пирамидам и брошенным городам и майя, - пошутила Галина. - Ты бы сразу понял, почему их отдали дикому лесу.
      А про себя отметила:
      "Выходит, проверить меня на вшивость мог в аббатстве любой. И Орри тоже. Правда, тогда отчего молчит или говорит неправду? И коварно уклончивый Барбе тоже мог. И старшие монахини. А самое простое - и в самом деле папа не сказал: одно из последних приобретений, не до того было. Да, наверное, так".
      - Ты мне напомнила, сэния Гали, - Барбе словно угадал, что напряжение между ними спало. - Ведь мне и люди майя знакомы. То есть читали нам книги - Историю Индий Лас-Касаса, сообщение о делах в Юкатане Диего де Ланды. У маиянцев и народа ацтеков были ножи, похожие на твой дарёный басселард. Но куда шире и со сколами по всей кромке. Сотворённые из обсидиана, или стекла вулканов. Острей любого стального на порядок и весьма хрупкие. А ещё - да! Ещё нефритовые. Это камень вязкий, волокнистый, при полировке обретает жирный блеск, остёр не менее стеклянного и практически вечен.
      - Кто тебе рассказывал такое? Это когда учили на барда или - как его - филлида?
      - Мой отец Бран, или Брендан Майлдунсон, о ком я сложил ту самую балладу. Он кузнец.
      - Тот самый? Кто был мужем сиды и ушёл за ней в Тир-нан-Ог?
      Барб улыбнулся:
      - Тот самый. Только почему "был" и "ушёл"? На самом деле ни он, ни тем более я не достигли пока Царства Блаженных. И кузнец он до сей поры, и вторая его подруга - не из Племени Холмов, конечно. То всё старые сказки. Но фигура по-своему замечательная. Хочешь у него самого обо всём спросить?
      "Барбе, похоже, к тому всё дело вёл. Мои мужчины - завзятые хитрецы, что один, что другой. Ну и ладно, ну и хорошо - что мне терять? Ведь, по сути, я не знаю даже своих собственных устремлений. И командовать ну никак не гожусь".
      - Если наша дорога туда приведёт - отчего ж не хочу. Хоть что-то в тебе угадаю.
      Барбе рассмеялся, перегнал её, быстро сказал что-то Орри на морянском языке. Тот сердито ответил.
      - Прости, сэния, не всегда уместно госпоже знать, о чём толкуют слуги. И в каких выражениях.
      Так парадоксально учтив.
      - Барб, ну а вкратце: что там такое?
      - Он тоже эти места знает. Беспокоится, уместно ли тебе то ли нисходить, то ли навязываться. Знаешь ведь по Рутену, что коваль - одно с колдуном, их и селят подальше от людных мест, чтобы великого грохота своим умением не устраивали. Ну, это ж моя родная кровь, к тому же хоть папаша Бран - персона важная, гостевать нам у него особо не придётся, ибо негде.
      - И что? Можно подумать, нам не в привычку к деревьям верёвки привязывать.
      - Так вы оба и на такое согласны? Ну, тогда...
      Барбе тихонько присвистнул, с торжеством глянул на Орихалхо и свернул от полей, полян, лугов и перелесков в сторону моря. Едва ли не проламываясь прямиком через лес.
     "Забавно. Думала я - наш фильяр был постоянно весел, а теперь чувствуется: до сих пор пребывал в лёгкой печали".
      Поскольку Барбе один знал дорогу к дому и оттого волей-неволей захватил позицию лидера, морянину ничего не оставалось, как занять позицию в арьергарде.
      Скорее всего, оттого он и прервал обет молчания. Как сказал Орри, неподалёку от кузнецова обиталища прежний король Ортос Хельмутсон затеял строить новый град Ромалин, некое подобие рутенского Санкт-Питерсбурга. Вернее - перестраивать из небольшого поселения весь сплошняком, начиная с крепостной стены до дворцов и храмов. От него к морю планировалось вывести широкий канал со шлюзами для захода морских судов, в укреплённой стене пробить шесть ворот, по числу сторон света...
      - Орри, ведь их и у вас четыре.
      - Холод, жар, восход, закат, замт и надар, - объяснил Орихалхо. - Север, юг, восток, запад, зенит и надир. С вашими сторонами света всё понятно - начало пути в Готию, на южное побережье Франзонии, к дальнему морю и в Сконд. Врата Зенита устроены так, чтобы солнце, поднявшись в самую высокую точку, проходило через отверстие в своде и могло поджечь кусок папируса или бересты, положенный прямо под ним. А под Вратами Надира просверлен и забран частой решёткой колодец, куда в тот же час и тот же миг скрывается самый яркий полуденный луч.
      - Символы рая и ада, что ли?
      - Не знаю точно: может быть, вначале то были оборонные хитрости, - пожал плечами Орри. - По крайней мере, старый король забросил своё дерзновение в канун Морянской Войны и поселился в тесном и хорошо укреплённом Вробурге, а теперь его внук взялся заново кроить и смётывать Ромалин на живую нитку.
      - Новодел, что ли?
      - Что?
      - Ну, город. Использует революционные новые технологии взамен старых. Типа Рутен против Верта.
      - А. Да. Говорят, не совсем плохо. Дома-башни высокие, чистые, вся тяжесть камня опирается на внешний каркас. Красивые арочные сады.
      - Готические контрфорсы и аркбутаны.
      - Я не архитект, сэния Гали.
      И ни разу во время беседы не встретился с нею глазами по-настоящему.
     
      На место они трое прибыли часа в три пополудни.
      - Будем надеяться, наш старикан на месте, - произнёс Барбе. - В столицу он отъезжает редко - это оттуда к нему гости при нужде наведываются.
      Посреди вырубки, так близко от моря, что почти все членораздельные звуки забивал мощный ритмический гул, стояло диковинное сооружение. Походило оно на хижину древних монастырских отшельников или вообще на кита, но сотворено было, по словам Барбе, из бычьих кож, которые некто распялил на ясеневых рёбрах и хорошенько прокоптил в дыму. Вместо двери был полог, закрученный наверху в рулон и продублированный частой рыболовной сетью.
      - Вот это и есть карра, - продолжил Барбе своё объяснение. - Может быть, даже та самая, легендарная. Батюшка то и дело хвалился, что сумел наколдовать ей вечную молодость. Эй, люди, есть кто сущий в округе?
      Гул сразу стих. Из лачуги, которая больше сего напоминала одинокий дольмен, выбрался человек почти квадратного сечения. Могучие плечи были увенчаны кудрявой седой головой, торс упакован в тунику, насквозь прожжённую в нескольких местах, ноги покрыты фартуком, будто скованным из листовой меди. В одной из рук человек сжимал небольшой, но впечатляющий молот.
      - Я есть, - отозвался он басом. - Работу возьму только самую неотложную - большой заказ выполняю. А, так это ты, бродяга. То-то вместо живого о сущем вспомнил - твоё словцо.
      - Ну да, отче Брендан, я Барбе собственной персоной. И гостей привёз. Сэнию Гали и морянина Орри.
      - Рутенка, вижу. Что же, и они у меня одалживаются. Сходите с сёдел да идите в дом, коли охота. В кузню пока не зову - горн разожжён, меха вовсю ходят. С подмастерьем работаем, сами должны понимать.
      И скрылся обратно. Гул возобновился, но чуть более частый.
      - Болванку проковывают, - объяснил Барбе. - Нельзя оторваться ни на минуту.
      - И что же - долго так ждать? - спросила Галина.
      - Не дольше, чем ехать... как это? Без соли хлебавши, - ответил Орихалхо. - До Ромалина отсюда миль десять по навесу или больше?
      - Пожалуй, все двадцать, - сказал музыкант. - Если по прямой. Как вон голуби летят.
      В это самое мгновение захлопали крылья. Птица серо-стального цвета спала с узких небес, перекувыркнулась через голову, спланировала меж стволов и опустилась на конёк крыши - вернее, на бывший киль.
      - Отец, почта прибыла, - крикнул Барбе. - Зерна ему насыпать?
      - Не хозяйничай не в своём дому, - глухо донеслось из кузни. - Сейчас довершим.
      Раздался яростный шип, сизый туман закурился в проёме. Потом кузнец вышагнул из тумана, по ходу залезая рукой в небольшой кошель, привязанный у пояса. Протянул зерно на раскрытой ладони - турман сел на запястье и стал клевать. Бран снял с рубиновой лапки цилиндрик и опустил в кошель.
      - Что же, привет вам всем. Любуешься на голубка, моя сэния? Хорош. От любой ловчей птицы уйдёт-увернётся. Только такие и годны: с юных когтей учим. Сапсанов, ястребов и прочих учим на голубях ради охоты, голубей на них же - ради мира. И те, и другие здравствуют. Передают мастерство своё по наследству. Не так ли, морянин Ори-халхо?
      Он явно говорил не в простоте душевной.
      - А что, и любуюсь, - ответила Галина. - Думаю, что и птицы твои, и ба-нэсхин в том мастерстве и учении похожи.
      Брендан одобрительно крякнул:
      - Хороша твоя находка, сын. Не кисель меж ушами, как у некоторых её сородичей.
      - Скоро у них у всех в желудках такое разжижение настанет, - донеслось от двери. - Бари, ты и твои товарищи давно горячего не хлебали?
      - Матушка, - вздохнул он вместо ответа. - Ма Эсте.
      Дама - именно дама, не кто иной, - работавшая подмастерьем Брендана, показалась Галине лет сорока от силы. Волосы тёмные, с изрядной проседью, и подобраны под небольшой крылатый чепец, темны и соболиные брови, и глаза, и ресницы. Изящна, быстра и гибка в движениях, смела в повадке, держится с несокрушимым и каким-то насмешливым достоинством. Одета в тряпьё, прожжённое искрами и насмерть выпачканное в угле и саже... но до чего в стане пряма и горда, подумала девушка.
      - Спата до завтра погодит, чего уж там, - сказала деловито "ма Эсте". - Там на добрый месяц заботы. И привет всем собравшимся, зовите меня Марион тире Эстрелья. Одной Эстрельей тоже можно. Бран, у тебя что-нибудь домашнее в сусеке не завалялось?
      - Сейчас горн пожарче раздую, наковальню раскалю - и того, - проворчал он. - Бобы в красном вине с имбирём, бальзамином, перцем и солёными огурцами пойдут?
      - Это если ты отравить всю компанию задумал, - отпарировала дама Эстрелья. - Я хоть и бывшая лекарка, от таких зелий антидота не знаю.
      - Матушка, не журись, - Барбе поклонился в пояс, гибко выпрямился, принял в объятия. - У нас на всех отыщется.
      - Да и у меня в заплечном мешке, - отозвалась она. - В гости порожней не являюсь, сам знаешь. Так что давайте мыться, я тоже в роднике ополоснусь - и за стол.
      Родник протекал неподалёку от места, где всем предложили поставить лошадей и был привязан к стволу караковый жеребец Эстрельи (пешком мне ходить - не дождётесь, проворчала она, нарывая в седельных кобурах кусок мыла). Вода в нём была не больно-то ласковая, но над ним самим была устроена палатка вроде индейской парильни - в общем, такая же круглая, низенькая и жаркая. В палатку приходилось влезать по одному - мужчины первыми - и не столько омываться, сколько дышать паром от раскалённых камней. Под конец Галина очень даже поняла Эстрелью - особенно когда та просунулась в низкий проём рядом с самой девушкой, глубоко вдохнула пропитанный травными ароматами воздух и тотчас же шмыгнула назад, проговорив:
      - Самый бабский дух: воняет отлично, а самый острый пар воины на себя собрали. Пойду ещё в холодок окунусь.
      Кормили гостей внутри бывшего корабля. После баньки там показалось даже просторно и вообще уютно: в уключины лился дневной свет, по стенам висели смертоубийственного вида предметы, на земляном полу стояли табуретки, столешница из доски, проточенной морским червем, слегка прогибалась от расписных глиняных мисок, а на ложе кузнеца была брошена огромная шкура гризли.
      - Безумец, - кивнул Брендан. - Прошлой зимой пожаловал. Сам искал своей доли.
      Потом Эстрелья вызвалась мыть посуду в ручье, Барбе увязался за ней - в смысле давно не виделись.
      Орихалхо и Галина переглянулись - и положили басселард на опустевший стол перед кузнецом.
      - Твой сын ведь успел тебе рассказать об этом? - спросил морянин.
      Брендан кивнул:
      - Что же, нам, оружейникам, и резать похожее приходилось - из дуба, бука или граба. И бить камнем о камень тоже. Но такого узкого и прямого клинка сам не точил. Не меч и не стилет. Не знаю, долго ли прослужит - горного стекла хватает резов на пятнадцать.
      - А можно мой нефрит в настоящих ножнах держать? Или укрепить как-то?
      - Уже "мой", - проговорил Брендан. - Что же, это хороший вопрос заслуживает и ответа хорошего. Раньше, ещё до новых игрушек с оживлением да королевской кровью, иначе мёртвое оживляли. Считалось, что если меч выпьет от ста человек, становится он опасен для хозяина, потому как обретает разум. И никто не сможет сказать, благой тот разум или недобрый. Или вот сейчас - трижды крестят боевую сталь. Женским молоком, опять же кровью и мужским семенем. Не морянское это ведовство. В нём одинакие вы, землянцы, что те, что другие.
      Поднял кинжал, повертел в руках, залюбовался:
      - Не видал николи мастерства, подобного сему. Только слыхал краем уха. Камушки - ровно огненные глаза, тело златое, узор по нему витой, драконий. В окраинных замках сотворили. За самой дальней радугой или по ту её сторону. А как закалить? Может, своей кровью, может, и вражьей.
      Вздохнул, отдал:
      - Спрячьте подалее. Хищник это.
      "И не подумаю, - решила Галина. - Наоборот, напоказ выставлю. А то сплошь мрачнота какая-то на меня наваливается. И это посреди такой природной красы!"
      Вернулись мать и сын с посудой.
      - Эсте, - вдруг сказал кузнец. - Мне ведь письмецо прилетело. Твоя сноха обещалась к вечеру вослед тебе припожаловать.
      - А, тоже на диковинки твои потянуло любоваться. Вот родит вместо дитяти нож острый, будет знать, - рассмеялась она.
      - Матушка, не в том дело, - ответил Барбе. - Нужно нам, чтобы она тебя со мной связала? Удивилась, с какой стати мы вместе собрались?
      Галина недоумённо переводила глаза с одного на другую и на третьего.
      - Отойдём, сэния, - проговорил Барбе тихонько. - Нет для них двоих секрета в том, что я тебе скажу, но всё-таки неловко вроде бы. Перед Орихалхо - в особенности.
      Отступили в ближние кусты.
      - Видишь ли, - сказал музыкант, - они ведь не венчаны, мой отец и мачеха. Негоже так называть лучшую из женщин, да ладно. И сокровенный это союз. Матушка из Защитника в Защитники прошлым браком перешла. Овдовела, родила сына-посмертыша, вот он как раз и женился на Зигрид. А батюшка - Искусник и я, стало быть, Искусник тоже. Ма Эсти бы и не против спуститься стратой ниже, да положение не пускает.
      - Что, дворянская гордыня?
      - Снова не понимаешь. Она ведь кто? Только не думай, что я тебе, как это... Заливаю, вот.
      Вздохнул:
      - Одна из опекунш Кьяртана Моргэйнсона. Собственно, королева-мать.
      - Погоди. Ты и молодой король - братья?
      - Сводные. Такой совершеннейший пустяк, что впору жениться. Ни капли единой крови. Генов то есть.
      Помолчал.
      - Они, Ма Эстрелья и мой Брендан, по всем статьям тайные любовники. Для меня это ничего не значит. Всякий раз, когда мою шалопутную матушку приносит у нас похозяйничать, мы празднуем воссоединение семьи. Кроме них двоих, у меня никого нет. Разве вот орденские братья...
      - Ты монах?
      - Ну, я ведь дал вроде понять, что студент-недоучка. Это без году неделя клирик.
      Снова скользнуло нечто - полуправда-полуложь, ощутила Галина. И это при том, что в самом поразительном Барб искренен до безумия. Насчёт своих родителей обычно не лгут - разве что заблуждаются. Поди разбери...
      - В общем, давайте-ка полог в стороне натягивать, - скомандовал музыкант. - Клиенты у батюшки не переводятся. Нет, вы с Орихалхо вполне можете остаться и поглядеть на её бедняцкое величество.
      - Смеёшься?
      - Нисколько. И ни один не смеётся. Не потому что, как в Рутене говорят, трепливый язык могут вместе с головой отрезать. Во-первых, она хоть и взята из лаборанток, то же конверсок, и даже именной обруч на руке носила, но обучена была как преемница самой Бельгарды, основательницы ордена. То бишь по неописуемой природе своей стояла вне и даже выше страт. А во-вторых - вот вы на неё с Орри вблизи посмотрите. Как бы не прибыла уже - шум на поляне поднялся.
      Тут как раз явился Орихалхо. сказал:
      - Велено бивак разбивать. Явно ведь понадобится.
      - Вы не проговоритесь? Не покажете виду?
      Орихалхо с Галиной переглянулись:
      - Без Барби - нет проблем, - сказала она. Между прочим, едва ли не впервые переврав имя. Вырвалось вдруг из подсознания.
      Тент натянули - дело привычное. Наладили скосы, как от ветра или снега, и вышла почти что палатка.
      - Я в самом деле подремлю, - сказал Барбе. - Завтра по делам с раннего утра отправлюсь.
      - Каким? - спросила Галина.
      - Своим собственным, - улыбнулся, легонько щёлкнул по носу. - Не забывай, я хоть фильяр и кузнецов сын, а сам себе хозяин.
      Вежливо так, но отбрил.
      - А мама как?
      - Повидались. Я на такое счастье не рассчитывал. О твоём нефрите посоветовался - ради того и потянул вас всех к отцу.
      Забрался в полог, закрыл все продухи - и, кажется, сразу лёг на тощую подстилку.
      А на вырубке уже было полно конного народу, посреди вьюном вертелась бледно-золотая кобылка, со всадницей в громоздком дамском седле. Суетились Брендан с Эстрельей, пытаясь удержать за повод или схватить под уздцы.
      - Сама, сама, - доносилось сверху. - Только руку, мэс,.. Руку подставь.
      Кобылку, наконец, переняли в несколько захватов, юная всадница уместила ножку на Брановой ладони, ухватила коваля за шею, скользнула наземь.
      - Ой, вот игрунья-то! Застоялась. Надо было нам раньше вырваться.
      - Это в тягости-то? - строго прикрикнула Эстрелья.
      - Так она в прохолосте. Мне и вообще аж месяц до конца. Фрейр и Фрейя да Бельгард с Бельгардой у вас имеются, теперь на подходе Таласси и Талассо. Как решите парочку назвать, так и будет. Чёрт, штампую королят, будто станок на монетном дворе!
      - Дело верное, говоришь?
      - Да когда ж я вас, матушка свекровь, подводила!
      Молодая женщина в тонком сукне и сапожках, с женским чепцом на белокурых волосах, оглянулась вокруг - и увидела:
      - О, у вас уже гости. Морской народ - привет, Орихалхо, давно ли из Лутении? Кто это с тобой?
      - Я Галина бан Алекси, прирождённая рутенка, - девушка поклонилась, изо всех сил, стараясь не хватить лишку. Низкопоклонства не любили и в Готии.
      - А я - Кьяртанова Зигрид, урождённая Робашик, - королева со смешком вернула реверанс. - Ты уж извини, пузо гнуться не даёт.
      Живот у неё в самом деле поднялся до самого носа, веснушчатого и очень целеустремлённого.
      - Так ты та сэния Гали, которая поёт? В дуэте с Орихалхо?
      Слишком непринуждённо, слишком без задней мысли это прозвучало. Насчёт дуэта.
      - Как умею, так и пою. Если инструмент имеется.
      - Рутенское поёшь? Духовное, верно? Отыщем тебе какой-нибудь струнный, никаких проблем. А Инес или Хуана Креста ты можешь? И Песню Песней? Не смущайся. Мне насчёт тебя монахини с голубем записку послали. Я ведь сама из них. Не общаемся духовно, так дружим. Моя фрейлина Саэта ведь тоже оттуда. Из головной обители. О, вот ведь...!
      Кобылка вырвала повод у нарядного кавалера, затанцевала с опасностью для ног. Орихалхо подцепил под уздцы, встряхнул.
      - Вот сила. Орри, не хочешь стать моей телесной охраной? Да нет, чисто по Платону. Ой, платонически, ага. От тебя сэнии Гали куда больше проку, чем мне от моего чичисбео.
   Кивнула в сторону:
   - Он, знаешь ли, твой со-отечественник. Михаил, это правильное слово? Потешный очень. Но так: ни слуга, ни забавник. Только ходит по пятам - я ведь берегу чрево для одного мужа.
      Галина с трудом продиралась сквозь путаницу фривольно-шутливых иносказаний. Всё же - хорошая она, эта хитрунья. Аромат чистоты так и веет вокруг: в таком трудно ошибиться.
      - Знаешь что, бан Алекси? Тебе ведь всё равно куда ехать. Вот сегодня я при деле - почтенный мэс Бран меня развлекает. Говорят, мальчишке ещё до рождения надо подобрать клинок, чтобы в колыбели за него схватился, ну, за ножны, конечно. Примета, что истым мужем станет. А вот завтра...
      Зигрид сделала многозначительную паузу.
      - Завтра поедем со мной в Ромалин? Пожалуйста! Держу пари, и твоё чудо морское там вовсю развернётся.
      Орихалхо кивнул. Прошептал:
      - Как сэнии угодно.
      На том и порешили.
     
      Когда Галина с Орри влезли в полог, Барбе ещё не спал. Выслушал обоих и ответил:
      - Не могу вам ничего советовать. Моё дело если не сторона, то почти сторона. Но вот знаете, что я нашёл в книжке сэнии и запомнил? Это о моих милых. Послушайте - заснуть будет легче.
      И раньше, чем получил согласие, начал:
     "Лет сорок назад из Вуали вышел корабль. Очень похожий на скорлупы ба-нэсхин, но гораздо больше. Те же мощные дубовые планширы поперек корпуса, тот же ясеневый шпангоут, похожий на китовые рёбра, и кожи так же плотно сшиты корабельной иглой, до черноты проварены в дубовой коре и смазаны жиром - того требует едкая солёная вода. Парус на ясеневой мачте из шкур того же непонятного зверя, а вёсел нет, одни уключины. Потрепало, видать, и корабль, и его людей. Всего двоих прибило к готийскому берегу волнами, и были то мужчина и женщина. Он светловолосый, почти седой, и темноглазый - почти как уроженец Вестфольда. А она - чёрные косы, синие-пресиние колдовские глаза и к тому же беременна.
      Пришли они со стороны островов, этого уже хватало, чтобы счесть их дружками желтомордиков: так простые готийцы дразнили в те времена Морскую Кровь. Да и вестфольдцев здесь не особо жаловали. Подобное и сейчас чувствуется, а тогда этим прямо-таки разило на всё побережье.    По счастью, чужаков первое время не трогали, а попозже и пользу в них нашли - человек этот оказался хорошим мастером по железу. Жил он с самого начала и до конца этой истории под своей перевернутой кверху днищем каррой - так называлось его судно. Да и местной речью он овладел в считанные месяцы.
         Для кузни соорудил он хижину из больших камней, а в карре проделал отверстие в стене, для двери, и еще одно, для очажного дыма. Она у него тоже на камень была поставлена, чтобы повыше было.    Так и жил наш странник. Чинил утварь, лошадей ковал, брался за всякую простую работу. Кухарил понемногу. А жена только и делала, что грелась у костра или на солнце и пела песни.
         Да, звали его Брендан, иначе Бран, а ее Альбе. Странные для крестьянского слуха имена, верно?
      С ним одним и то еле мирились, а тут ещё ведьма брюхатая в доме. И вот когда пришла ее пора, не мог он никого из местных баб дозваться, чтобы ей помогли. Уже двое суток длились роды, так что сил у матери совсем не стало.
      И вот посреди зимней вьюжной ночи стучит некто в дверной косяк: сама-то дверь была кожаная, как и вся хижина. Кузнец открыл - и увидел девицу лет пятнадцати-двадцати от силы. Собой не так уж приглядна, а одета и совсем просто: темно-красное всё. Холщовая сума у ней через плечо.    Говорит:
         - Я к тебе со своей незадачей пришла, а тут у тебя твоя собственная. Ну-ка, подвинься. И воды мне побольше нагрей - самый чистый снег от порога возьми и на очаге растопи!
        Поглядела девица на роженицу пристально и говорит:
         - Выбирай теперь. Или оба умрут, и мать, и дитя, или один сын у тебя останется. Считай, оба мёртвые они.
         - Делай что знаешь, - говорит Бран. - Ни в чём тебя не упрекну.
         Достаёт лекарка самозваная из сумки склянку и нож....
      Словом, напоила она ещё живую Альбе сонной водой и вырезала сомлевшего ребёнка из её чрева. А потом стала окунать дитя то в горячую воду, то прямо в талый снег. Ожил младенец и так-то шибко закричал!
         - Нет у него матери, не будет и чем кормиться, - говорит Бран.    Альбе-то во сне, на неё наведенном, скончалась.
         - Я тебе сюда молочную козу за рога притащу, - говорит девушка. - Неужели так мало тебе платят, что и на такое не хватит?
         - Сколько ни есть, всё на похороны уйдет, - отвечает он.
         - Пустое, - отвечает она. - Сам ведь знаешь. Делай что должно, а прочее к нему приложится.
      И ведь в самом деле - говорится, что никого им не пришлось хоронить, будто растаяло тело пришелицы в дальнем тумане, что её вытолкнул из себя, и в морской пене, которая породила.
         - Всё равно, - отвечает Бран, - медь из моих рук как река течет, а серебро частыми каплями сочится.
         Тогда говорит девица:
         - Будут у тебя верные деньги, если мою беду своими руками разведёшь.   
   - Какую такую беду?
         - Нужен мне меч, какие в твоих родимых краях делают, а мне в здешних - не хотят и более того не умеют. Чтобы прямой клинок был мне по грудь, а рукоять длиной в обе моих ладони, ни больше, ни меньше. И яблоко на конце рукояти - такого же веса, как сам клинок. И чтобы не ржавел он, не тупился и лёгок был в моих руках, точно дуновение ветра.
      - Зачем тебе это? - спрашивает Бран. - Ты ведь не воин.
      О том, что не отковать ему такое оружие, кузнец даже не заикнулся. Ведал заранее, что сумеет.
         - Да, - говорит она. - Я не солдат, а лекарь. Но такой, что не от одних хворей лечит, а от самой жизни.
        - Быть того не может, - говорит Брендан.
         - Уж как-нибудь поверь, - смеётся девица. - Так сделаешь? Сколько скажешь - столько и заплачу. Что решишь - то и дам тебе.
         - Уговор, - Бран ей отвечает. - Только не насчёт этого клинка, но насчёт второго, если он тебе занадобится. Пока-то одним золотом или серебром с тебя возьму - знаю, что этого звону ты припасла ровно столько, сколько потребуется.
         И по рукам ударили.
         Вот минует месяц - нет меча. А девица всё ходит к мастеру, мастерово дитя обихаживает. Ладный сынок у кузнеца растёт. Весёлый, смышленый да здоровенький. Проходит другой - опять дело не сладилось. Говорит она:
         - Чего недостает тебе, кузнец? Железо имеется, огонь в печи жаркий, молот тяжел, наковальня широка, руки твои сильны.
         - Три вещи нужны, чтобы отковать такой меч, какой ты хочешь, - говорит Брендан. - Три священных влаги: материнское молоко, отцово семя и кровь будущего владельца, чтобы все их в один узел связать.
      - Кровь я тебе дам. Что до семени твоего - не стоит и спрашивать. Но молоко - как его взять у мёртвой и похороненной?
         - Когда кормила Альбе других наших детей в Счастливых Землях, - отвечает кузнец, - изобильна была она молоком, вот и отлил я сущую малость в серебряную флягу. Не прогоркло оно за время скитаний и не свернулось, а до сей поры оставалось свежим. Уж о нём-то не беспокойся. Но за это всё будешь передо мной в долгу вдвое большем.
        Надрезала девица себе кровяную жилу над сосудом, влил в него Брендан молоко из серебряной фляги и прочее, что положено, сотворил. И в первый расплав добавил.
         Долго после того работал Бран, но отковал меч такой, как надо, и вручил девице. А потом говорит:
         - Сделать тебе ещё и ножны к нему?
         - Не стоит, - отвечает она. - Таким мечам не из кожи и дерева, из живой плоти ножны творят.
         Завернула клинок в свою накидку и унесла.
         С той поры славен сделался Бран: добрые оружейники везде в почёте. И богат, и уважаем: слово к слову, монета к монете прибавлялись. Сын тоже был ему в радость - любую речь прямо с губ схватывал, любое тонкое ремесло прямо в руки ему шло. И учителя его добрые учили, но более сам Бран, что не только в железном деле понимал, но и цветные камни умел верно поставить, и на арфе сыграть, и слагать новые, и петь древние сказания, в которых излагал и предсказывал судьбы людские.
         Вот ещё через пятнадцать лет снова приходит к нему та женщина: не состарилась вовсе, но расцвела необычайно и одета сплошь в меха и парчу.
         - Нужен мне другой клинок, - говорит Брану. - Теперь я знатная дама, да такая, что не только женщины, но и сильные мужи ходят под моей рукой. И на поединках приходится по временам сражаться - честь свою защищать. Хочу спату о четырёх гранях и в два моих пальца шириной, стройную и гибкую, как молодой древесный ствол, смертоносную, будто жало, и чтобы чашка у рукояти вмещала семь унций красного вина. А молоко для колдовства у меня в грудях своё.
        - Скую я тебе такой меч, - говорит кузнец. - Только не забыла ли ты давешний уговор?
         - Помню, - отвечает женщина. - Работа моя - заставлять других платить их долги вплоть до наипоследнего, так как же я сама свои позабуду? А вот что тебе надобно за прошлое и за будущее, говори немедля.
         И снова отвечает ей Бран:
         - Ножны для меча у тебя свои найдутся или, как прежде, взаймы берёшь?
         - Свои собственные, - отвечает.
        Сбросила тут же, у широкой наковальни, свой драгоценный наряд, легла на неё навзничь и приняла живой Бранов клинок в свои ножны.
        С тех пор стали они с Браном жить как муж и жена. Двоих прекрасных сынов порознь холить.
      А меч тот, говорят, и доныне куётся..."
     
      - Гали, - спрашивает Барбе. - Это ведь я про нас всех читал и ещё присочинил немного. Отец потом перебрался поближе к матушке - вот сюда. Вместе с домом из копчёных шкур.
      - М-м.
      - Барбе, - спрашивает Орихалхо вместо неё. - Но ведь и верно есть такая новелла в сборнике сказаний. Только там и про третий клинок говорилось - толщиной в палец.
      - А стальной палец ещё и спрятан в щегольскую тросточку? Верно. Это предсказание, так я думаю. Для матери, для меня, может статься, и для самого короля Всевертдомского. Постой, да ты совсем спишь, подруга. Слышала, наверное, что самые лучшие легенды простирают себя в будущее?
     

АВАНТЮРА ШЕСТАЯ

     
      Галина открыла глаза и потянулась с чувством, что поясницу, то знобкое местечко, в котором вроде бы поселяется прострел, отняло напрочь. Лет с пятнадцати она, едва ли не потихоньку от себя, утягивала спину шерстяным шарфиком, чтобы под одеялом не просквозило. А тут словно пол-литра анестезии в задницу вкололи.
      - Вот тебе и природа, - пробормотала она. - Так-то жить в палатке туристом. Костёр надо было разжечь. И в прогретую землю лечь, ага.
      Однако стоило девушке выбраться на волю из полога, как все неприятности исчезли. Вместе с моими мужчинами, добавила она про себя. Ну, Барбе смылся по-английски, тихо и со всем имуществом - ни одеял, ни лошади, ни шляпы, ни одной из перемётных сумок. В Ромалин поскакал, наверное. Любопытно, что там за дела у него - впрочем, не так чтобы очень. Орихалко возился, седлал Сардера и Мартико, перекладывал и вьючил их с Галиной имущество, снятое певцом с Данки вместе с сумой. Помахал ей рукой:
      - Завтрак и тёплая вода для сэнии готовы. Их дамские величества уже почти собрались в путь и нас торопят.
     "Удивительно было бы, чтоб не торопили, - подумала она. - Эта юная королева какая-то взбалмошная, право. Для того к кузнецу в гости заскочила, чтобы переночевать, неведомой мне экзотикой полюбоваться - или у неё со старшей королевой отношения несколько напряжённые? Следит и ревнует, например?"
      Галина второпях ополоснулась (без чистюли Барби можно было не усердствовать), проглотила овсянку с... со свёкольными хрустиками, кажется, и стала переодеваться из ночного. Орри заранее выложил наружу то, что купил ей совсем недавно: просторные штаны из карего драдедама, посаженные на высокий корсаж, жакет из бежевой лайки с дырчатой, "пробивной" вышивкой и под ним, распахнутым, - тончайшая блуза из шёлкового батиста. В самый раз для акторши, гальярши, ну кого она там намерена изобразить. Вот разве что кинжал за пазухой выбивается из стиля. И к холке особо наклоняться не даёт - конец плоских ножен заткнут за пояс, не дай Бог что с ними случится, думала Галина, типа распахнутся - будет со мной то же, что с тем спартанским мальчишкой. Ну, который лисёнка украл, а тот потом выдрал ему кишки.
      Вообще-то кто и как их с Орри подставил (ну, представил, если вежливей), не сказав про Барбе ни слова? Как - тоже, наверное, с голубиной почтой. Кто - вопрос поинтересней. Если монахи и монахини...
      - Орихалхо, в Верте церковь отделена от государства?
      Он поднял лицо от конской подпруги, удивился:
      - Почему сэния спрашивает?
      - Могут клирики говорить о своих делах, не посвящая в них местную полицию и государство? Понимаешь?
      - Конечно. Ты про что?
      - Юная королева знает про двух певцов похуже качеством, но не про Барбе. А ведь он был нашим заводилой. Тот, кто дал нам рекламу, оставил его в стороне.
      Он ведь в разных стенах побывал, сообразила она. Не только у клириков. Вот ведь...!
      И тотчас же сама сообразила, что к чему.
      - Орри, мы втроём выступили только в одном месте. И то дуэт был не наш с тобой.
      "Певческий, я разумею".
      - Ты хороший следователь, - отметил он равнодушно. - Прибавь ещё, что бельгардинки между собой дружат и тесно общаются. Но также не прочь связаться с другими сообществами. Менее сильными.
      - Он - такой связной? Орри...
      - Не знаю. Нам пора.
      Сел в седло и подвёл ей Сардера.
      Королевский поезд растянулся по узкой дороге, идущей среди богатых нив и пажитей. Впереди ехала старшая из королев на могучем жеребце: мужское седло, казакин, шаровары, сапоги, изящные руки - в охотничьих перчатках с крагами. Несмотря на грубую оболочку, Марион Эстрелья выглядела на диво холёной, будто не размахивала недавно молотом в чумазой кузне. Сразу за ней - королева молодая, с правого плеча - рутенский любезник, с левого (большая честь) - девица-рутенка. Галина удивлялась тому, что для неё самой иноземство обозначало некое повышение в статусе, для Михаила - понижение. Нарядный молодец в дорогом кармазинном джерке, с холёной бородкой и, по мнению Галины, очень свойский в обращении, играл при дворе роль чуть ли не шута, но никак не умел сам того заметить.
      Сама же Зигрид болтала так неистощимо, будто вот прямо накануне вырвалась с необитаемого острова. Где занималась по преимуществу скотоводством и агрикультурой.
      - Тебе, Галья, хорошо гарцевать и конь у тебя первоклассный. А мне незадача - не сметь на жеребце ноги раздвинуть: ношу берегу пуще себя самой. А ведь в нашем сестринстве главная была моя забота - кровных лошадей заезживать на продажу и для матери-аббатисы, самой Бельгарды. Вон, видишь, поля какие? Это бельгардов, немногим хуже, чем у моих сестёр. Поливные, на сено, там внизу канавки прокопаны. Кони у них даже лучше наших, вот за племенными быками и тёлками молочной породы посылают к нам. Редко к ассизцам: ассизцы - орден созерцательный и врачевательный, им не то что скот, им даже пахучие травки не очень удаются. Для лекарских нужд берут у нас.
      - Ваше величество по-прежнему считает себя монашкой?
      - Плюнь и разотри, Галья. Я Зигрид, Зигри, только, пожалуйста, в хоромах от такого воздержись. Неверно поймут. А насчёт вопроса - да кто я ещё? Муж годен для приплода и для изящных бесед. Остальные - только чтобы языком меня тиранить. Вот Михаил только и болтает, что о своём Рутене - да такое чувство, что они себе корм с другой планеты завозят. Ага, с Марса.
      Михаил только отмахнулся от реплики:
      - Высокая госпожа, у богатых стран нет для того места. А бедные только тем и живы. Продают по всему миру.
      - Не понимаю. У вас что - целые государства крестьян и монахов? Ты мне хвалил города, древние и новые. И битв у вас, наверное, не бывает? Потому что странам-житницам легко взять в оборот страны-города. Скажут так: "Если вы попробуете захватить наши поля и скот огненной силой, то не будет ни полей, ни скота, ни даже ягод и дикого зверя, и вам всем настанет голодная смерть".
      - Это не так, Зигрид, - вежливо ввернула Галина.
      - Знаю, что не так. Но отчего же не пофантазировать?
      Королева была явно умнее своих разговоров. И в глубине души пристойнее: проблемы случки, течки, охоты, вязки, выжеребки и опороса обсуждала без купюр, но короля Кьярта, после одной-единственной колкости в его адрес, не трогала. И со своим личным фатом держалась без кокетства.
      - Госпожа, я ведь тоже чужачка. Два года здесь, немало хлебнула..
      - Да, батюшка твой, - кивнула королева. - Жаль его.
      - И всё-таки по сравнению с моей родиной - мир тут у вас и благодать. Будто никаких больших противостояний и не знаете. А кроме вот тебя - об одной войне разговоры в тех же аббатствах.
      Зигрид улыбнулась:
      - Орихалко не надрывает тебя этим?
      Обернулась, повторила:
      - Орри, ведь оружие - твоя любимая тема. Тогда в Готии... Ладно, я ведь помню все твои байки. О том, что великая пагуба дарит людям и самое прекрасное, что только есть у них: скакунов, оружие и того, кто вечно тебя испытывает.
   - Госпожа королева помнит верно. Главная ценность войны - противник и соперник, - подтвердил Орихалхо.
      - А сражений тут было не счесть, - продолжила Зигрид. - Еще до Морской Войны, где, по счастью, мало кого убили, в Готии свергали королей и Супрему, герцог Олаф Соколиный Камень сражался за овладение престолом, святой Йоханне и скондцам также судьба была сгореть в своей-чужой войне.
      - Вот отчего вы укрепляете свои столицы, высокая госпожа, - вмешался Михаил. - Хорошо бы и сверху, знаешь, ли. А то будет как с теми двойными башнями в Новом Йорке.
      Губы Зигрид стянулись в тугой узелок:
      - Русский, дразнись, да в меру.
      Хлопнула своего коня ладонью по шее, обогнала, вырвалась вперёд. Сардер за нею, копыто к копыту. Далеко позади загрохотала по булыжнику свита, послышалась ругань королевы Эсте.
      Здесь дорога расширилась, стала почти прямой, по обеим сторонам начались сады, чистые, с аккуратно побеленными стволами. Вишнёвые деревья стояли порожние, яблоневые и грушевые - сплошь в подпорках.
      - Тоже церковные? - спросила Галина.
      - Нет, горожан. Поглубже и вообще парки начнутся с усадьбами. Даже возле вробуржской отвесной скалы таких развелось во множестве. Стены-то хуже обручального колечка давят.
      На руке у неё самой ничего похожего на кольцо не наблюдалось - разве что небольшой ободок светлого золота с крупной жемчужиной неправильной формы.
      Дальше пошли выстриженные до самой земли газоны, низкие округлые бордюры, аллеи, что сплетали ветви подобием арки. Вдали от проезжей дороги высились коренастые домики и дома - в два-три этажа, не более.
      И вдруг все увидели стену.
      Она в самом деле казалась неуместной - дань прошлому, из которого прорастали гордые готические шпили. Впрочем, ассоциации с готикой снова были данью, которую Галина платила своим Средним Векам. В тяжёлом обводе из камня покоилась роща гигантских кипарисов, резное чудо, дерзкий и весёлый вызов небесам и земному тяготению.
      - Орри, ты ведь про одни ворота говорил, - прошептала Галина сквозь ветер. Сзади её, тем не менее, услышали и поправили:
      - Не одни, а шесть. И все имеют тайный смысл, что много позже обратился в рукотворные вершины. Или ты имеешь в виду - я не касаюсь всех красот?
      - Ой, Орихалхо, ты говоришь куда поэтичнее прежнего, - рассмеялась Зигрид. - Что с тобой сделалось - любовь нашла?
      А так как он не ответил, но, наоборот, погрузился в молчание, Зигрид пояснила:
      - Эти высотки - особая статья. Знакомцы Михаила привезли собой листы с рисунками, а кое-что набросали прямо у нас. В Рутене насаживают готовые этажи на огромный стальной штырь. Или прямо на нём собирают, поднимаясь по ним самим, как по лестнице. Это неудачное решение, но если металл оживлять и не брать в расчёт летунов, получится очень крепко.
      - В кого не верят, тот верит в вас сам, - пробурчал русский.
      - Но мало того, - невозмутимо продолжала Зигрид. - Рутенцы ныне придают своим домам то же строение, что природа - жуку. У него мышцы приделаны к панцирю вместо скелета. Если сначала устроить коробку из монолита каменной пыли...
      - Цемент в форме, вот именно... - снова прилез Михаил.
      -...вместе с опорной стеной и перекрытиями, а потом прицепить к ней всё остальное, будет прочно.
      Это было всеобъемлющее объяснение, но оно не объясняло красоты.
      Когда малый королевский кортеж остановился у Южных Ворот и после недолгих переговоров проник внутрь - никаких кликов и фанфар! - башни исчезли. Остались узкие, вонючие улочки - на ту же пару лошадиных задниц, что и обычная дорога, но потемнее и поуже в плечах. "Слава Господу, хоть не нависает ничего сверху, - подумала Галина. - Дышать не препятствует".
      Кавалькада прошла по окраинам и оказалась на площади. Нет, то была явно центральная улица: предыдущие закоулки, по-видимому, ставили целью запутать неприятеля и поставить его под удар помойных ваз и горшков с цветами. Здесь были дома повыше, на удивление Галины - с небольшими палисадниками, засеянными травой, - будто продолжение входного коврика.
      - Посольства, - объясняла королева. - Купеческие и монастырские подворья. Тут и остатки недобитой Супремы свили своё гнездо: мой Кьяр их недолюбливает, но терпит.
      - Дознаватели они, как и прежде первоклассные, эти широкополые. Безумные шляпники, - не очень понятно съязвил Михаил.
      - И вообще под иным стягом выступают, - отрезала Зигрид: снова чуть серьёзнее, чем Галина сочла уместным. Роли, наверное, такие них с чичисбеем - одному устраивать рискованные подколки, другой - учиться понимать верно и отвечать правильно.
      Так беседуя, кортеж неторопливо двигался через столицу. Народ, которого становилось на улицах всё больше, охотно раздвигался, кое-кто приветственно махал рукой или платком. Стражники и Орихалхо держались чуть настороженно, старшая королева давно исчезла из глаз - растворилась в массе. Постепенно Галину оттеснили и от Зигрид, Михаил же давно выскочил вперёд. "Не повод для огорчения", - сказала себе Галина.
      Всё это также казалось ей непривычным. На родине во все времена владыки внушали куда больший пиетет и вовсю пользовались тем благоговейным страхом, который внушали подданным. И охранять их приходилось в полном соответствии с этими чувствами. "Никак не цивилизуюсь на здешний манер, - подумала Галина. - Или не одичаю".
      Здешние проспекты, вначале темноватые, постепенно стали светлеть, будто впереди был источник сияния.
      - Шесть улиц, идущих от ворот к сердцу города, - шесть лучей, - неожиданно проговорил Орихалко.
      Тут все они вышли на истинную площадь. Она была широка и представляла собой невысокую платформу с пологими ступенями. Из плато рвались кверху резные водопады светлого камня, вздымая на мощной струе унизанные гроздьями лозы, плоды гранатов и яблок, когтистых грифонов с распростертыми крыльями, смеющегося дракона, лики в ореолах, фигуры людей, сплетённых в любовном соитии.
      Но это были не шпили зданий. Это были - сами здания, сплошь покрытые глубокой резьбой. Если то было нездешнее искусство, то вовсе не современное: древнее, как пагода Шведагон или... Галина судорожно искала сравнений... да. Боро-Будур. Индийские пагоды, на изображения которых она любовалась в путевых дневниках.
      - Приехали. Нравится? - спокойно произнесла молодая королева, оборачиваясь в седле.
      - Тут ты...вы... все живут?
      - Да не волнуйся, Гали. Только в нижнем ярусе и то во время паломничеств. Выше у нас сокровищницы, библиотеки, хранилища картин и прочих редкостей. Кьяр, видишь ли, хочет, чтобы наша третья очередь королят получилась красивой. Вот и послал меня налюбоваться по самую маковку, чтобы внутри отпечаталось.
      Подбежали прислужники, взяли коней за повод, повели по широкой и пологой аппарели. Затем помогли всадникам и всадницам сойти наземь. Распорядители указывали, где кому разместиться, - вроде бы не одних Галину и Орри подхватило по дороге шествие.
      Внутри нижнего этажа мигом сделался шум.
      - Сэния Галина! - поманила рукой Зигрид. - Решай, что сначала: кормиться, омываться с дороги или смотреть ваши дамские апартаменты. Вода с едой там имеются, главное пированье ожидается ближе к вечеру.
      - Предпочту разобраться с вещами, ваше молодое величество, - Галина чуть поклонилась, памятуя совет и чтоб ничем не провоцировать королеву.
      - Да, я жду от вас пенья и игры, так что вспомни что-нибудь, будь так ласкова. Не возражай - нам древнего лада не нужно, публики ты не боишься. Инструмент жди, пришлю вместе с игроком.
      - Это приказ?
      - Ай, не говори пустого. Совет. Слишком ты долго была одна. Ото всех отвыкла.
      И удалилась, высоко неся свой живот.
      - Орри, не пойму. Отчего тут все так мало чванятся?
      - Да вообще нисколько. Что дано, как тут говорят, то уж не отнимется и не ущербится. Не нужно раз за разом утверждаться в том, что ты поистине есть. А, ты всё же усмотрела некую гордость, только необычную... Ну, у королевы - не дворянская, мужицкая спесь. Сэния слышала о такой? Гордится своими грубыми корнями.
      Им с Орри досталась комната не хуже и не лучше гостиничной, светлая, чистенькая, только что портреты на стенах, писанные прогорклым маслом, выбивались из общего стиля. Нечто вроде музейного запасника для третьесортных приобретений, решила Галина. Славно. За ширмой имеется нечто вроде таза со сливом и дудочка лейки наверху, у стены - двойные нары с занавеской, под ними хорошенький сосуд для интимных целей. Даже вроде бы вода по трубам течёт со второго этажа.
      Ну и большой светильник с душистым маслом тут как тут, разумеется.
      Едва ополоснулись по очереди и расправили одежду, как в дверь постучались. Вошёл Михаил. Над его новым платьем червцы потрудились ещё пуще, чем над старым, бородка и кудри были как следует умаслены, а через плечо свисала на широкой атласной ленте самая настоящая гитара. Шестиструнная, хорошей фирмы.
      - Девочки, Зигри говорит, вам аккомпаниатор нужен?
      - Спасибо, моя сэния пока еще не выбрала, что будет петь, - ответил Орри.
      - А вы как, Галина Алексеевна?
      Она покачала головой:
      - Времени совсем ведь нет. Я рада, но вам, Михаил, и так и эдак подбирать придётся.
      - Вот этому и поучимся, а то надоело лелеять самое главное чрево в стране. Разнообразие - великая штука! Так что мой инструмент к вашим услугам. Что исполняем?
      - Я ничего не знаю наизусть, и то пустяки какие-то.
      Галина стала торопливо рыться в одной из сумок. Две книжки - как давно она в них не заглядывала!
      - Вот мои "Романсы о дамах и кавалерах", собрал или сочинил Арман Шпинель Фрайбуржец.
      - А, слыхали-слыхали! Весёлое дело. Он ведь неподалёку от нас родился, а под конец жизни стал скондским амиром. Говорят, даже Амиром Амиров, вроде короля тамошнего. Там даже и лады бывают написаны, только такими крючками вместо нормальных букв.
      - Мне приходилось слышать. Давай попробуем?
      Она открыла текст почти наудачу. "Как гадание по Библии", - усмехнулась про себя. Михаил присел на колено, выставил гитару вперёд грифом, как дуло автомата.
      - Смотри. Если это?
  

Ночь носит властный плащ, расшитый серебром,
В прозрачной темноте я двигаюсь как тень;
О бархат тишины, наполнившей мой дом!
К её брегам спешит на склоне дня олень

Пить молоко любви из кубка лунных чар,
Омыть свои глаза, что марой день обжёг.
Когда помилует нас солнечный угар,
Войдём мы в Прорицателей Чертог.

Луна, ты светоч тех, кто не снисходит в сон,
Червонец мысли разменяв на горсть монет:
В их блеске ведь извечный пламень отражён
Глубин, которым наяву прозванья нет.

      Михаил глуховато бренчал по струнам, пробуя мелодию. Где-то на середине к ним подстроился Орихалхо, искусно переплетая второй голос с первым, но рутенец воспротивился:
      - Не пойму, кому вторить. Сами себя голосом и словами ублажаете.
      Но всё-таки они закончили, на здешний манер понизив и приглушив тон в самом конце.
      - А ещё не попробуете, френдки? - спросил Михаил. - Вот-вот ритм поймаю. Сложный он.
      - Вот попроще, - согласился Орри. - Сэния, ты слышала такую мелодию?
     

- Ты, чья родина - сон, приходи наяву,
Невесомой стопой пригибая траву,
Пролетая сквозь мрак, превращаясь во свет...
Ты, которой во времени нет, -

      Пропел и сказал:
      - Если не знаешь, подтяни потихоньку. Голосом играть не нужно.

- Как клинок в тёмных ножнах сиянье твое,
И встаешь ты, пронзая собой бытие -
И мой разум рассечен тобой пополам:
Я безумье мое, словно выкуп, отдам

За покров из твоих златотканых одежд,
Что собой отделяет глупцов от невежд;
И горит, словно рана, осколок луча
Там, где хмурую ночь облекает парча.

      - Да знаю, знаю, - вырвалось из Галины во время паузы. - Однажды слышала. Это вроде суфийского, верно? Наши рутенские махмадийа.
      - Верно. А теперь попробуй идти голосом поверх моего.
      Михаил не издавал ни звука, но это им не мешало нисколько - оба их голоса находили опору друг в друге.

- Твоя тьма точно бархат, твой свет как шелка,
Что скользят, извиваясь, по кромке клинка.
Коль умру от него - ты меня оживи:
Лишь отпетый глупец не боится любви!

      Здесь, по всем певческим правилам, необходимо было, наоборот, поднять последнюю ноту - две параллельных ноты - как можно выше и держать.
        - Лихо! - выразился Михаил. - Ну, бог вам в помощь, а я такого витийства не выдержу. Мне бы родное, россиянское.
      - Так я и его знаю, - сказала Галина. - Вот память! Не помнила, оказывается, даже сам факт того, что помню. Ну, неуклюже, но вы поняли?
      Помедлила, собираясь.
      - Только это не для такого времени года. Начало весны.
      Самое начало марта. Женский день. Мама.

- Падает лепкий снег, все рубцует следы,
Как лепестки живой весенней метели.
Мне с тобой говорить - что звезде до звезды
И словно марту дозваться апреля.

Солнце яблочный свет пролило через мглу,
Это месяца блеск нам вряд ли заменит.
В день паденья комет танцевать на балу -
Что разбрызгивать вширь искры знамений.

Россыпи зимних астр тают в земной крови,
Хрупает под ногой лёд леденцами.
Нам не след рифмовать огонь нашей любви,
Ни развернуть над миром рыжее знамя.

      - Ну, круто! - захлопал в ладони Михаил. - Это ж феминистский гимнец, правда. Так два года назад в Рутене считалось. Я ведь позже тебя и твоего папочки сюда проник.
      - А что - феминистское плохо?
      - Вот не говорил такого. Только на исторической родине такой накат пошёл, будет тебе Галочка, известно. Скоро волками будут вашу сестру фемину травить. Или как волков. Нео-лепра, Белая Хворь и в самом деле женская болезнь. В том смысле, как гемофилия - мужская. То есть кровоточивость переносят женщины, а новую проказу - мужчины. На своём конце.
      - Пожалуйста, не говори грубости при моей сэнии, - очень спокойным тоном сказал Орихалхо.
      - Вижу, что твоя, - и чего? Я же мужик и толкую по-мужски прямо. В общем, если запретить нам с ними сношаться, то поредевшее человечество и вообще вымрет. Потому и наступили так на баб, которые гнушаются мужиков. Кой прок нашей планете в том, что они друг друга благотворят, ведь так все жёнки друг друга перепортят, нам не останется.
      - Логика, - проговорила Галина. - Может, нас посадить за стальную решётку или хрустальное стекло? А выдавать строго по списку?
      - Что ты так корёжишься, детка, - ответил рутенец. - Здесь, что ли, тебе чистым мёдом намазано? Неужели неохота наших родных песен поучить?
      - Сэния, - предупредил Орихалхо. - если Михаэль так просто будет говорить о значительных вещах, мне лучше не знать. Не для моих ушей.
      И сделал еле заметный жест: коснулся средним пальцем кончика ушной раковины, века и губ. "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу".
      Наполовину забытый знак, которым не владели рутенцы из отцова окружения. Зато, не таясь при ней самой, использовали все остальные - вплоть до хозяйки их гостиницы. Галина была приметчива, да и выделяли её особо - не кичилась, не гребла к себе. Ну и - тут она сама себе не рисковала признаться - некто высокий в Верте имел на неё свои виды.
      "За горами, за долами бесы мечут в небо пламя".
   Вулканы. Скондцы. Асасины.
   Вот они.
      "Орри из таких? Изувер? Фанатик?"
      Это было смутно. Это имело на удивление привлекательный запах.
      Галине понадобилось не более минуты, чтобы решиться отпустить события.
      - Иди, если хочешь, Орри.
      Когда за ним закрылась дверь, сразу задала вопрос:
      - Михаил, такая гитара - штука крупная. А мы с папой даже большого узла не собирали, только на первый случай. Здешние купцы нам на месте приготовили.
      - Верно, умница. Она из России. Уметь надо. Ты вот не знаешь, что вертская высокая кровь взад-вперёд легко юзает, одни мы не сподобились? Вот и можно вежливенько попросить. Услуга за услугу.
      - Какую? - спросила Галина тихим голосом.
      - Скажу - будешь слушать?
      Уже вертдомский словесный оборот: если выдам тайну, тебя она обяжет.
      - Буду.
      - Здесь водятся ведьмы. Не смейся - самые настоящие. Про одну из их королевского триумвирата слыхала? Эстрелья, Библис, Стелламарис.
      - Королева-мать Кьяртана, королева-вдова его деда Ортоса, почётная нянька. Знаю.
      - Первая - палачиха. Нет, правда. Из этого рода. Вторая - шлюха - главная из дочерей Энунны, или Геоны там Эрешки... Священная проститутка. И третья - ведьма-оборотень. Не верь, если хочешь, но я сам видел, что она оборачивалась мечом и головы рубила.
      - Не слишком ли у тебя...
      - А вот не слишком. Дикая страна. Так вот что они сотворили чуть ли не на моих глазах. Ты знаешь, что первые близняшки короля Кьяртана - подменыши? Ну, если точно - то одна. Девчонка. Её перебросили за кордон и оттуда приволокли человеческую дочку. Сюда просто по книге Филиппа идут, по тексту. Но прикинь: грудничок ведь читать не умеет! Значит - переволокли на себе.
      - А дальше? Где такое место переброски: в веренице радуг? В море?
      - Напротив. В горах, там, где крепости.
      "Это я ищу. Такого человека, кто знает и может. Его мне послала судьба".
      Но всё-таки, непонятно отчего, Галину одолел род брезгливости. Слегка замутило - вроде бы не в одном животе, в мозгу.
      - Михаил, а если я боюсь? Не захочу? Если ты мне наговорил слишком много?
      "Убьёт".
      Почти бессознательно скрестила руки на груди.
      - Да ты понимаешь, что для меня значит - соотечественница? - крикнул Михаил. - Родная душа? Несмотря на твою собственную трибадную девку.
      - Не смей. Ты что? Не смей! Да я, чем с тобой, лучше с ручкой от швабры пересплю.
      Потому что Михаил в запале схватил гитару, отбросил - та пронзительно звякнула о пол. Выпрямился и схватил девушку в объятия, поцелуем расплющил губы. Галина выставила было руки, но он уже тянул, животом опрокидывал на нижнюю часть кровати, рвал кофту, брючный пояс, одновременно пытаясь расстегнуть свой гульфик.
      Добился своего. Вслепую заелозил по женщине. На миг отстранился, пробормотал:
      - Чёрт, жёсткое. Корсет носишь, дура?
      Этого ей хватило. По какому-то наитию не стала вытаскивать помеху - хлопнула раскрытой правой ладонью по навершью. Завязки лопнули, футляр отлетел, как гнилая скорлупа, каменное яблоко легло поперёк её линии жизни. Остриё кинжала жёстко ударило под челюсть и вышло из макушки. Вопль Михаила потонул в алом бульканье.
      И ни звука больше, кроме этого - единственного и поглотившего всё.
      Она даже не видела, когда явился Орихалхо и привёл людей.
      - Прости, - говорил он, оттаскивая грузное тело и пытаясь поднять девушку. - Не думала, что рутен пойдёт на прямое насилие. Поднимайся, ничего себе. Вся окровавлена - он не задел...
      Выходило у него не очень внятно.
      - А и верно говорит Оррихо: совершенная убийца, - едва ли не с похвалой говорил кто-то из присутствующих. - Какой удар, хвала Силе, какой чёткий удар! Можно подумать - её, как тебя, с молодых ногтей натаскивали.
      - Алекси был хороший боец, иным пришлецам не чета, - объясняли дальше. - Знать, по наследству передалось.
      Труп выволокли за ноги вместе с гитарой, лужу вытерли - так ловко и быстро, словно в этом храме учёности и гостеприимства каждый день приходилось убирать за постояльцами.
      - Все хотят свидетельствовать, что имело место покушение на девство? - строго провещал некто безликий, в дорогом камзоле золотисто-бурого оттенка. - Мне нужно пятерых для рутенского торгового подворья и по крайней мере столько же на подворье дознавателей.
      - Первое - с охотой, второе сомнительно, сьёр майордом, - заговорили в толпе на множество голосов.
      - Дознание в пользу ответчика, - веско пояснил тот. - Сам возглавлю и то, и это. Гостья юной королевы, не шутка сказать.
      Когда все, кроме них с Орихалхо, ушли, тот потрогал массивный засов:
      - Благо, что не сломался от моего рывка. Взлетел кверху.
      "Кто закрывал-то? Я или тот самый? Не помню".
      Опустил железо в петли, поднялся на табурет, отвернул кран:
      - Теперь снимай с себя. Всё. Скорее. Бросай - это надо сжечь. Боги, ты и внутри под платьем вся в крови, словно только что родилась на свет. Становись под струю, я сейчас пущу воду погромче.
      Разделся - и сам туда же. Обнял, притиснул к себе.
      - Орри, что ты путал насчет девственности?
      - Это не ложь. Тебя лишь пронзило, печать же мной не снята.
      - Ради чего ты устроил такой шум воды?
      - Разные вещи. Будут расспрашивать - без нужды не поминай Барбе. Он примкнул по случаю, исполняет иное начертание.
      - Идёт.
      "Очень уместная просьба".
      - Помни на будущее, сэния. Рутен за дела своих людей не в ответе, но и нас не спрашивает. В недавнем деле ты со всех сторон прикрыта.
      - Как-то неловко резать овец.
      - Они не смирные овцы. Сама видела.
      - Орри. Это все твои секреты?
      - Секреты - все. Но мне нужно показать тебе, что ты женщина, а всем франзонским старухам - что была до того девой.
      И снова тонкие, сильные руки лепили её тело, пальцы приподнимали влажную распущенную косу, касались затылка, плеч, кончиков грудей, погружались в пупок, теребили волоски, оглаживали бёдра, кругами подвигались ниже...
      - Я не могу.
      - Терпи.
      Морянин вышел из воды, подобрал басселард. Небрежно обтёр о скомканную батистовую тряпку:
      - Погляди, камень зарозовел. Впитал в себя кровь.
      Пододвинулся как мог ближе, взял за плечо:
      - Терпи. Надо. Закрой глаза.
      Рука, сжатая в кулак, скользнула в потаённое место - и уже там выпустила из себя нечто колючее. Мгновенный острый рез. Галина ойкнула.
      - Тс-с. Не больно.
      "Почему ртом не целуется?"
      Хлынуло по бедру, камню, смешиваясь с водой. В опущенную руку девушки вложили нечто, подобное птице, что хочет встрепенуться и улететь. Не расправила крыльев - тотчас поникла.
      - Прими семя, оботри им клинок.
      И бережно сложил освящённый нефрит на край мелкого бассейна.
      А потом было ещё раз и ещё. Вольно, беспамятно, слитно, неслиянно, и всё смывала терпеливая вода.
      - Поистине, такое девство, как твоё, Гали, разрушают в бою и не за один приступ.
      - Опытен до чего.
      Когда оба истекли до донца - вытирались попеременно и вроде как его одеждой. Тихо смеялись.
      - Теперь ты будешь верить моим словам, Гали?
      - Буду. Я ведь убиваю? В смысле - тебя тоже? И ты меня.
      Вместо ответа Орихалхо раскрыл один из кофров с вещами. Положил внутрь книгу Армана, вытащил одежду.
      - Нам надо сжечь снятое с себя и переодеться в новое для похорон. Чужаков, которым не нужно прощаться с роднёй, отдают земле не позже, чем через сутки.
      - Как мусульман. Как любого в Сконде, верно?
      Орри влез в небелёные штаны и короткую тунику, подпоясался простым шарфом, взял кривой меч. Никаких бус.
      - Тебе будет лучше в тёмной юбке и чепце, без оружия. Бывает траур тёмный и траур светлый, но в вашей с Михи стране торжествовать над смертью не принято.
      Какое уж там торжество...
     
      Галина думала, что в такие дни время будет течь медленно или скачками, но оно ринулось стрелой - подобно рьяному Сардеру.
      Зашли за ними, кажется, через половину часа, едва оба успели уничтожить опозоренные тряпки, просохнуть и восстановить сбитое дыхание. На самом же деле - часов в одиннадцать следующего утра. Тот самый неопределённого вида распорядитель и с ним двое чином поменьше.
      Пока они трое шли по коридорам, к ним присоединялись люди - ещё и ещё. Из дверей узорной башни вытек уже целый ручей и всё удлинялся, прирастал другими потоками, пока голова шествия спускалась с платформы. Уже на улице перед ним вывели открытые носилки на колёсиках, с длинным и узким тюком на них.
      Так они двигались под ярким солнцем через половину города, обращаясь в реку: носилки, Галина под руку с другом, все прочие. Царило молчание, для Галины непонятное: ни плакальщиц, ни духового оркестра, ни даже молитв.
      Остановились неподалёку от ворот: не тех, в которые въезжала королевская свита, других.
      "А ведь никого из них нет. Ни одного знакомого лица. Даже Зигрид не пришла увидеть в последний раз своего шевалье. Впрочем, уж это понятно - зрелище явно не для беременной".
      - Орихалхо, его вынесут за стены? Тут вне стен хоронят или?
      - Смотри, - он стиснул её кисть.
      Внизу отмыкали решётку с небольшого люка. Носилки поставили стоймя. Вверху, не здесь, но над Вратами Надира, зазвенели полуденные колокола. Солнце замерло, прислушиваясь. Сквозь отверстие в массивном и высоком своде ударил луч, коснулся мёртвого тела. Оболочка задымилась: густые дымные струи повалили оттуда, пыхнуло жаром. Через минуту-две появились языки тусклого пламени, пыхнули в лицо. Свёрток коробился, съёживался, обращался в ничто.
      Нет, не в ничто. В чёрную жирную пыль. В прах, что тёк непрерывной струёй вниз, пока не стало на земле и его самого.
      - Огненная смерть, - тихо пояснил морянин. - Не все годны для того, чтобы остаться на лице земли: таких несут к Вратам Зенита или попросту закапывают вне стен.
      Катафалк, слегка покрывшийся копотью, подняли. Компания стала расходиться, отступая от Галины и её спутника всё дальше.
      - Краткий ритуал, сэния Галина, - сказал один из присутствующих. - Как в дни поветрия. Для тех, кто несёт в себе заразу.
      Орихалхо погладил ей запястье, будто успокаивая, отнял руку. Девушка подняла голову от камней под ногами, поглядела внимательно.
      Двое в чёрных туниках и штанах, с покрытыми чёрным головами. Их Галина видела почти всё время, пока шли, только во время траурной церемонии головные уборы были сняты и висели за плечами на ленте.
      Супрема. Нет, Братство Езу. Орден святых дознавателей.
      - Я невиновна в убийстве, - тотчас сказала она.
      - Знаем, - хладнокровно подтвердил один, по-видимому, старший. - Никто не сомневается в вас и не обвиняет ни в чём. У нас иные дела и обязанности.
      - Однако с какой стати вы приветствовали нас именно этой фразой? Разве всё в мире исчерпывается насилием? - продолжил другой.
      - Мы не судим и даже не решаем, - снова заговорил первый. - Мы лишь добываем материал для чужих решений.
      - Слово "чужих" означает всех, кроме нашей коллегии. Начиная с королей и кончая самим человеком, коего вопрошают, - подхватил второй.
      Галина повернула голову.
      Орихалхо исчез.
      "Вот оно что. Тогда и так он со мной прощался".
      - Если вы пожелаете до нас снизойти, благородная госпожа, - заключил старший, - орденские братья рады были бы узнать ваше мнение по неким весьма значительным проблемам.
      И двинулись по обеим сторонам Галины, словно заключив её в узкие прямые скобки.
     

АВАНТЮРА СЕДЬМАЯ

      После Галина дивилась сама себе. Будь у неё кинжал, от которого девушку отвлекли нарочно. Или, скорей всего, отвлекло её собственное отвращение. Захлестни Галину та разъедающая сердце волна, что заставила ударить - в первый раз интуитивно, во второй - в полном осознании происходящего. Не одолей её дикая смесь равнодушия к себе и любопытства ко всему остальному.
      Не будь всего этого, она - что? Сказала бы "нет" с самой решительной интонацией? Позвала на помощь? Кинулась в бег, расталкивая локтями толпу? Или, может быть, выхватила басселард и выставила - в точности так, как видела однажды: уперев рукоять в живот и направив острие под рёбра одного из собеседников?
      Они бы её попросту высмеяли. Даже не пытаясь разоружить. Как высмеяли и не попробовали бы переломить её решение в любом другом случае. Ей уже стало стыдно внутри себя - и больше всего в тот момент она боялась гласного позора.
      Конвой двигался не торопясь, молча и с полнейшим чувством собственного достоинства. Ни один из клириков не пытался дотронуться и до самой мелкой оборки пленницы, не говоря уж о плече или локте.
      Путь их снова лёг по незнакомым местам. "Этак весь Ромалин посмотрю", - подумала девушка.
      И немного погодя: "Загипнотизировали меня, что ли?"
      Последнее не имело под собой никаких оснований. Добрая воля и внушённые воспитанием правила иногда сами по себе обращаются в сущий капкан.
      Наконец, путники подошли к двухэтажному зданию с малой колокольней, окружённому службами. Службы соединялись паутиной узких тропок, вымощенных осколками тех плит, которыми был облицован фундамент. Посреди ходов росли кусты и деревья, были разбиты клумбы - куда более дикие и непричёсанные в сравнении со столичным стандартом, окружённые буйной травой. Сервет или послушник в короткой ряске, намереваясь выплеснуть рядом с куртиной орешника лохань рыжеватых помоев, уставился на них и оттого едва не обрушил весь заряд на огромного дворняжного кобеля, безмятежно дрыхавшего в солнечном пятне.
      - Сюда, высокая сэния, - её заставили отвести взгляд.
      Галину провели мимо парадного крыльца и открыли невысокую дверцу, откуда вниз вел десяток плоских ступенек. Дальше тянулся коридор, сильно отдающий влажной половой тряпкой. По одной стороне были крошечные, в ладонь, роговые оконца, по другой - аккуратные дубовые двери. Один из езуитов подозвал очередного послушника, тот повозился с ключом, громогласно распахнул камеру:
      - Будьте так добреньки здесь подождать.
     "Добреньки...Все и вся взывают к моим лучшим чувствам".
      Внутри было, собственно, не так уж плохо: откидная койка на петлях, на ней свёрнутый в трубку плед - то ли на ноги, то ли под голову, столик размером в табурет, привинченный к полу, табурет размером в ползада - той же системы, что и ложе. В самом духовитом углу - крепкая решётка вроде вентиляционной. На туалет не тянет - реальное отхожее место.
      - Можете прилечь и дать ногам отдохнуть, - сказал старший. - Еду и питьё вам принесут, если желаете, но...
      - Не советуете?
      - Да, в общем. Разве немного сизого монастреля из наших подвалов. Вино чистое, сладкое: развеивает муть в голове, разжижает гуморы, покоит утробу. Так что весьма рекомендую. Впрочем, вас не замедлят вызвать.
      - Благодарю, я и насчёт спиртного как-то не очень.
      - Что же, ваш выбор.
      Ушёл. Галина даже не обратила внимания, заперли за ним дверь или нет. Легла на койку, покрылась клетчатым сукном. И провалилась в совершенную бессознательность.
      Проснулась от того, что на входе загромыхали железом, заскрипели ржавыми дверными петлями. Хорошо смазанные были - это сколько же лет прошло, пока успели заржаветь, подумала она, приподнимаясь. И вина их не пила, разве что воздухом дышала...
      - Вас готовы принять, уважаемая.
      То были двое новых членов, с виду попроще. Крепкие парни с непокрытыми головами, в масках из чёрной тряпки по типу благородного разбойника Зорро, к поясу у обоих привешены цепочки, коими бряцают.
      Эти уже церемонились поменьше: взяли с обеих сторон за руки и под бока, повели по коридору за угол.
      - Вот, просим сэнию.
      Отворили очередную дверь, завели, поставили посерёдке.
      Снова сюр настиг вплотную, подумала Галина. Мрачновато здесь, скажем так. По виду какой-то дебильный тренировочный зал: с потолка свисают кольца, цепи и канаты, по всем стенам многорядный балетный станок, на полу - старинные гимнастические снаряды, туго обшитые кожей. Как их там - козёл, осёл, конь. Толстенные маты на полу - острова, кругом обведенные протоками. Бороздками, по которым струится грязноватая вода с устоявшимся запахом пота, мочи, кала и прокисшей крови. (Блин. Неуместная чувствительность окультуренной землянки, привыкшей принимать душ дважды на дню.)
      Вода тут имеется, кстати. Дубовая лохань ростом в полчеловека и диаметром как фонтан "Дружба народов" на ВВЦ. Для освещения используются факелы на стенах и жаровня на полу, откуда накатывает зловонная волна гари и копоти.
      Несколько грубых кресел с высокими спинками и подлокотниками довольно странной формы. Широкая скамья, которую вроде бы только что развернули и вынесли подальше от стены.
      Прямо перед пленницей стол, за ним сидят трое людей в наполовину мирском, наполовину монашеском одеянии, таком всём парусиновом, один держит перо, только что обмакнутое в чернильницу-непроливайку: изготовился писать. Судья, обвинитель и секретарь.
      Грёбаная пыточная камера.
      - Против высокой сэнии Гали, вполне оправданной в том, что касается убийства соплеменника, намерены выдвинуть ещё одно обвинение, - говорит девушке тот езуит, что постарше.
      - То есть донести на меня?
      - Можно выразиться и так.
      Галина без особого труда вызволила кисти из захвата обоих стражников, мизинцем подсунула под чепец русую прядь.
      - Могу поинтересоваться, что за криминал за мной числится?
      - Будет числиться, - поправляет младший.
      Голоса едва ли не почтительны, на лицах - снова: почти что любезное выражение.
      - Зайдём с другой стороны. В чём вы хотите, чтобы я призналась?
      Теперь все трое поднимают глаза от расстеленных перед ними бумажных простыней.
      - Вы это узнаете немедля. После того мы можем сходно побеседовать и с вами - опять же если сэнии будет угодно.
      Кивнул. Один из мужиков снова подцепил девушку за локти, поволок за штору, перегораживающую угол от пола до потолка. Усадил на кресло против узкой щели, сноровисто - не успела опомниться - приторочил к спинке и подлокотникам упругой шёлковой лентой. Другой такой, но покороче, замотал рот.
      - Сэнья порывиста и своевольна, - объяснил тихо. - Никак нельзя, чтоб она рвалась на сцену и пыталась восклицать. Это мешает следствию. Я попробую объяснить ей непонятное, угадать вопросы.
      "Каков интеллигент от сохи. Или от меча с оралом".
      - Вот. Нас не слышно и не видно снаружи, но вам внутри будет доступно и то, и другое. Такое свойство шкур ба-фарха. О вашем присутствии догадаются, но точно знать и отвлекаться не будут. Ясно? Нет, сэнья может не кивать, только прикрыть веки.
      "Отпускают и снова цапают. Играют на кошкин образ... Чёрт, Галька, да собери мозги в кучку, наконец!"
      Теперь в комнату вошли ещё двое в светлом, один в широкополой шляпе за спиной. Как крылья чёрного ангела в стоячем зеркале.
      "Форма. Чёрт! Здешняя монашеская форма".
      - Кто из вас двоих утверждает свою правду о женщине Гали Рутенке, пребывающей под укором? - спросил судья.
      - Я, - ответил Барбе.
      - Не мэса Орихалхо, что здесь тоже присутствует?
      - Даю отвод. Орихалхо - известная ищейка Готии, доверенное лицо самого Мариньи. Причём настолько самоуверенное, что не даёт себе труда особо скрываться. Конечно, мы с Готией дружески обмениваемся соглядатаями, вот и отец Домриман готиец, но все-таки... Братьям нет смысла доверять тому, что исходит от этой персоны.
      Морянин сделал резкий жест, как бы возражая. Но, может быть, то колыхнулся перед Галиной занавес, туманя видимость.
      - Хорошо, пусть удалится. Мы поговорим с мэсой Орри позднее и более дружески. Брат, тебе известен ритуал утверждения?
      - Безусловно.
      Шёпот в ухо:
      - Вам надо разъяснить, сэ-энья? Во всех землях Запада простых очевидцев и тем более свидетельствующих в пользу не подвергают испытанию. Сопоставляют данные, предпочитая те, что исходят от лиц с заведомо хорошей репутацией. Но любой свидетель во вред самим фактом своего доноса ставит себя на одну ступень с тем, на кого возводит обвинение.
      - Сейчас? - тем временем спрашивает Барбе, снимая сомбреро и отбрасывая его на пол.
      - Разумеется.
      Снова торопливый шёпот:
      - Естественно, так виновный может остаться без порицания, преступник - безнаказанным, но это лишь на первый взгляд. Уж поверьте.
      К сомбреро летит расшитая блуза, тонкие сильные пальцы медлят на завязке шаровар.
      - Я отвернусь к стене, вы разрешаете? При людях неловко.
      "Знает обо мне. Или чувствует".
      Кожа далеко не такая молочно-бледная, как раньше, - успел загореть от привольной лесной жизни.
      За спину Барбе тем временем протягивают кожаный пояс сложного кроя - узким мысом вклинивается в ягодицы, спереди надёжно прикрывает срам.
      Берёт в руки, накладывает, застёгивает ремень на чреслах, поворачивается лицом:
      - Я готов. Ваш человек тоже, мой генерал?
      Тот из провожатых Галины, что снаружи, кивает. Судья - генерал ордена, что ли? По крайней мере, это он отвечает:
      - Твоё право один раз выбрать. Продолжительность?
      - Пока не раскроюсь всецело.
      - В этом нет ничего сверх общего закона. Опустим. Теперь поза: лёжа, стоя, на коленях?
      - На коленях.
      - Даю отвод. Только лёжа. Какое из дозволенных орудий - бич, плеть, розга, трость, хлыст?
      - Трость.
      Судья кивает:
      - Позволяю совершить.
      Шёпот позади Галины:
      - Лежмя - самое безопасное, да и пояс не даст перешибить хребет или там копчик. Не весьма гибкая трость - самое тяжкое, но и самое точное. Когда человек не лжёт или не кривит душой, считается, ему даже не больно.
      "Вот как? Считается?"
      Экзекутор - тот самый второй стражник - вынимает откуда-то гладкую палку длиной с метр, слегка гнёт в руках, хлопает себя по мясистой ладони. Выражает лёгкое недовольство, меняет на другую, потоньше.
      Барбе тем временем собирает обильные волосы в узел, ложится на выдвинутую ради него скамью, потягивается всем телом, как бы расправляя затекшие мышцы, вдевает руки в специальные петли:
      - Спрашивайте, отцы.
      - Сначала для разминки. Имя?
      - Барбе Дарвильи МакБран.
      Удар. Розовый след на смугловатой коже.
      - Ремесло?
      - Клирик. Знаток Писаний. Актор.
      Снова удар. По виду никак не более хлёсткий, но Барбе слегка морщится.
      - Смирение тебе не к лицу. Говори полностью.
      - Доверенный лейтенант братства Езу. Эмиссар-мобиль по связям в пределах вод и земель Востока и Запада.
      Удар.
      - Верно. Дальше. Твои руки были полностью развязаны во имя нашего последнего дела?
      - Да.
      Удар. Тонкая алая полоска. Барбе морщится сильней прежнего.
      - Зачем ты защищаешь лутенского сьёра, брат?
      - Он умён и благороден, хотя нас не любит и оттого ставит препоны. Честно предостерёг меня от сомнительных контактов.
      - Так и есть. Но ты их допустил.
      - В пределах дозволенного. Обстоятельства сложились сами собой.
      Удар. Рубец.
      - Лжёшь. Для такого ты слишком искусный солдат.
      Барбе изображает кривоватую усмешку:
      - Вы правы, отцы мои. Не впервые жизненным реалиям плясать под мою флейту. Разумеется, я мог бы весьма легко отвратить рутенку от себя, но того не сделал.
      - Из благодарности, что ненароком спасла тебе жизнь?
      Молчание. Потом отрывистые слова:
      - Да. Нет! Всё моё поганое любопытство.
      Удар. След. Тихий стон.
      - Видишь? Не место каяться. Зачем ты подошёл к ней близко?
      - В самый первый день увидел пятно вроде ведьминского.
      - Сэниа Гали знает о нём и его возможной причине?
      - Полагаю, что да. Вели бить сильнее.
      - Что, до самой души?
      Удар, глухой и, пожалуй, куда менее хлёсткий.
      - Не так спросил. Раздели надвое, мой генерал.
      - Знает ли сэниа о белой метке?
      - Нет. Для такого нужно стать меж двух зеркал, а у неё и одно по сю пору в чехле прячется. Надевая украсы, глядится в солёную воду.
   "Это об Орри, что ли?"
      - Догадывается, чем недужна?
      - Да.
      Удар с замахом.
      - Да, - подтверждает Барбе. - Не допускает эту мысль до себя, однако внутри нет сомнений. Братец позади, ты что, вообразил себя банщиком в хаммаме?
      - Благодарим тебя, лейтенант. Теперь мы уверены, - подаёт реплику сосед генерала. - Нет, не двигайся пока.
      Шёпот за плечом Галины:
      - Не знаю, о чём они говорят и о чём молчат. Но ты ведаешь, сэниа. И учти: кое-что о себе человек не допускает до полного осознания. Видит нутром, а не разумом. Чует телом - не душой. Боится, что его правда о других слишком похожа на клевету. Такому человеку надо помочь.
      - Ты упомянул ещё кой о чём, а на лавке без нужды подтвердил, - продолжает езуит. - Когда ты узнал, что твои друзья и попутчики слюбились?
      - Это их дело.
      - Тогда не нужно было вовсе упоминать... солёную воду.
      - Здесь не допрос, полагаю.
      - Конечно. Видишь, мы запретили тебя ударять.
      - Никто из них не прятался и не лицемерил. И к чему?
      - В самом деле - к чему?
      Барбе поворачивает голову, встречается взглядом с обоими священниками:
      - Я почувствовал некое тяготение с самого начала - и оно росло. Однако сэния закрывала от себя самое трудное знание о своей любви. И главную опасность. Что смотришь, братец? Бей.
      Снова удар. Вроде бы сильный.
      - О, я был прав насчет неё. Все мы прямо-таки рассыпали намёки, оговаривались через два слова на третье. А наша Гали упорствовала в своём заблуждении. Без сомнения - нарочито. Когда она хочет, ум её буквально взвивается к небесам.
      Удар.
      - Да, ты явно не лжёшь и сведения твои верны, - сказал второй священник. - Не мучь себя, Барбе. Ты раскрылся - но не прибавил почти ничего к прежнему обвинению. Помоги ему подняться, младший брат.
      - Погодите, - Барбе напрягает всё тело. - Сегодня я был исполнен послушания. Теперь вам слово и мне награда. Где мои тридцать серебряных монет?
      В воздухе каморы повисает молчание, такое же тяжкое, как запахи, сгустившиеся до предела. Наконец, генерал отверзает уста:
      - Ты прямо сейчас нуждаешься в епитимье? Сие дело тайное.
      - Что это за тайное, коли не судьба ему стать явным?
      - Ну что же. Сам себя не щадишь, других не жалеешь - так и мы тебя не лучше.
      Галина рвётся с сиденья, чувствует, что чужие руки толкают назад, закрывают лицо, закупоривают пальцами уши. Успевает поймать слова:
      - Он что, обезумел?
      И веский удар, который пятикратно умножается голосом и эхом.
      - Нусутх, девочка, не беда, девочка, - слышит она через вязкость чужой плоти и своей крови, - он же клирик, тридцатник - дело у нас нередкое. Уж всяко надёжней, чем самому себя кнутом по плечам полосовать.
     
      Наверное, на вот этих самых словах Галина прямиком попадает в тупую нирвану.
      Когда она выходит из обморока, руки и рот её свободны, кресло придвинуто к столу, а в ноздрях царит умеренный ад: смесь чёрного мыла, серных воскурений и туалетной хлорки. Озирается по сторонам: обстановка вся на месте, кроме грязи, зато большая часть марионеток исчезла. Она, страж, генерал - и всё.
      - Сволочи, - непроизвольно рвётся из уст. - Падаль.
      - Вполне согласен с сэнией, - отвечает офицер от Супремы. - Хотя мы всего-навсего исполняем чужие желания. Очищаем совесть, позволяем и дальше сохранять достоинство.
      - Что называется, не моё.
      - Ну, главное - вы поняли.
      - Что именно? Про запугивание, шантаж и вашу ошеломительную добродетель?
      - Нет, - отвечает генерал. - То, в чём вы, бесценная моя, грешны.
      - Вот околесица. Ничего путного я не услышала. Разве что - я по всем приметам белая ведьма, но это в Вертдоме не наказуемо.
      - А. Разумеется. Помните из землянской истории, каким свойством должна обладать дьявольская метка?
      - Нечувствительностью к боли. Отсутствием выделений.
      - Это не наводит вас на некие ассоциации?
      - Да, пожалуй. Инквизиторы часто занимались иглоукалыванием недобросовестно. Такие штучки с пружинкой, вроде рутенской иглы для забора крови. Ну, которой в указательный палец тычут. Так вот они, когда хотели, не ударяли по игле, а если пятно нечувствительно - значит, сатана отпечаток оставил.
      - Хотите попробовать? У нас без обмана, ручаюсь.
      - Не соглашусь - заставите?
      Вместо ответа священник отдёргивает еще одну занавесь - в неглубокую нишу вмуровано зеркало в полный рост, где отражаются кольца.
      - Можете зайти и раздеться. Я даже прислужницу позову, если смущаетесь перед нами своей наготы.
      - Как Барбе передо мной?
      - Он насчёт сэньи вообще не понял, - отвечает тот самый... приставленный к её креслу. - Есть она, нет ли. К тому ж лейтенант одних мужчин стыдится.
      Говорится это без малейшего осуждения. "У осла хвост растёт книзу. Испанские колонисты за неимением белых сеньор грешат с индианками. Барбе в принципе способен любодействовать только с мужчинами. Я не возмущаюсь, я просто устанавливаю факт".
      Галина сбрасывает с себя всё до нитки - не мои проблемы, если вам двоим не удастся укротить зверя, - и выходит. Боком, чтобы уменьшить степень поражения взглядом.
      - Теперь становитесь лицом к стене и беритесь за кольца. Они легко подтягиваются книзу.
      Генерал принимает в одну руку зеркало, довольно большое, овальное, в другую - настенный светильник в обрешётке. Отличный факел, почти не колышется от сквозняка.
      Подносит оба предмета к нежной, в мурашках, коже.
      - Ну! Видите?
      Чуть выше талии - россыпь бледных пятен размером с горошину или фасоль. Небольшие, чуть впалые. Витилиго?
      - Сейчас брат Криспен уколет одно такое. И, будьте добры, не лукавьте насчёт своих ощущений.
      Игла медленно погружается в пятно - нет... Когда монах её вытаскивает, не появляется ни капли жидкости. Ещё раз с тем же результатом. Ещё...
      - Вы можете увидеть правду - или ни один из рутенцев на такое неспособен?
      Девушка поворачивает голову, встречается глазами с обоими.
      - Лепра? Нет. Не верю.
      - Нет. Знаете. Ваш покойный батюшка притащил к нам вялую смерть, от которой не ведают избавления сами рутены. Не ведаю, на что надеялся: разве у Орихалхо о том спросить.
   "Орри что - из тех охранников?"
      - Может, на то был расчёт, что у нас бабы сплошь смирные и феминной заразы не подхватят, - смеётся Криспен. - О мужиках покойник не думал, о морянах и вообще позабыл. А ведь это они на помосте его обступали и принимали последнюю исповедь.
      - Не верю ни во что.
      - Нет, разумеется. Ибо знаете, - священник отвечает практически теми же словами. - Вас передавали из рук в руки, словно дорогую игрушку, непонятный артефакт, заряженную порохом бомбу, в которой не видно запального шнура. Учтиво отказывались принять в многолюдную компанию, стать же отшельницей вы не соглашались сами. Желали без конца странствовать втроём: с нашим Барбе...
      - И с Орри. Нет. К тому же нет проблем: мужчины ведь и у вас не заражаются. Генетика. Человеческий генотип один и тот же.
      - Наследственное вещество то бишь, - соглашается с девушкой генерал. - Ба-нэсхин, по всей видимости, для вас не люди. Даже... Даже любовница.
      - Что-о?
      - Все щадили ваш шифгретор. Ваш катьяд. Вашу нелепую и тупую гордыню, - отвечает священник резко. - И оттого не говорили с вами прямо.
      - Можно притчу, святой отец? - говорит Криспен. - Как-то притащили мои племяшки на двор малого щенка. Нянчатся с ним, Орком назвали - самое кобелиное имя. Где-то через месяц-другой чихать начал, дрожать мелкой дрожью. Испугались ребятки - не чумка ли часом. Поволокли к коновалу. Тот повертел в руках тельце, успокоил: ничего такого, другая болячка, вылечим. А потом спрашивает: "Что это вы сучку всё "он" да "он" кликаете? Орком, а не Оркой? Ведь за милю видать, что труслива".
      - Я не боюсь, - Галина облизала враз пересохшие губы. - Ладно, пускай смерть. Вы, наверное, сразу меня убьёте. Сожжёте, да?
      - А что, это мысль, - отвечает священник. - Жаль, на редкость идиотская.
      - Но Орихалхо... Не могу.
      - Женский вариант имени, кстати. Мужчина был бы Орихалхи, - снова поясняет генерал.
      - Это ведь было нельзя, верно? С одним полом.
      - Без огласки да потихоньку - отчего ж нет? - говорит Криспен. - Это ж не прелюбы сотвори, а чистое милованье. Пошли бы детки - тогда...
      Издеваются?
      - И насчёт проказы никак не могу принять.
      - И насчёт доказательства в полном сомнении, - подтвердил монах.
      Её подталкивают к некоей узкой щели или водовороту. С состраданием, но вполне хладнокровно. И от одного этого - нет, еще и из-за Барбе! От всего этого Галина очертя голову бросается в омут:
      - Так выньте из меня мою нутряную правду, - говорит, стараясь, чтобы не дрожал голос. - И покажите лицом.
      - О. Вы согласны играть на условиях Ордена?
      - Да. Согласна, если иначе никак. Только не заставляйте отвечать на что попало, как Барба.
      - Досужих вопросов мы тут не задаём, уж поверьте, моя госпожа, - кивает генерал. - И ему не задавали.
      А Криспен занавешивает зеркало, поворачивает Галину лицом к нему. К стене. Хорошие руки, надёжные. Говорит:
      - Держись. Жми дерево крепче. Ты храбрая, а таким легко. Генерал, дайте я один поведу.
      И другим голосом, как бы повторяя затверженное:
      - Сейчас я не скрываю лица под маской, чтобы ты не видела меня в любом клирике и мирянине. Тебе не разрешено выбирать по причине малой опытности. Доверяй не мне - себе самой.
      Жёсткая рука оглаживает нагое, дрожащее тело от волос, забранных в пучок, до бёдер. На перегибе спины, вблизи округлостей, приподнимается, делает как бы ступеньку, ветерок. Не возбуждает плотски: холодит, успокаивает. Слегка разминает мышцы.
      - Пояс мне будет?
      - Нет - с ним ты не доверишься как надо.
      Возится недолго, потом спрашивает с резкостью:
      - Твоё имя?
      - Галина Алексеевна Шевардина.
      Удар. Довольно весомый, кстати. Со щекоткой уж никак не спутаешь.
      - Я не таможня и не пограничный контроль. Говори истинное.
     - Галю. Малява. Пуговица.
      Плеть оглаживает спину распущенными концами. Веер. Бархат по бархату.
      - Ты что, удерживаешь руку?
      - Нет. Верь мне. Хотела сюда ехать? За многие радуги?
      - Да.
      Удар, Больно. Жжёт. Что за...
      - Отец хотел. И страшно было оставаться в России.
      Удар. Прошёл спокойно.
      - Не суть важно. Не протокол поди пишем. Пошли далее. Доверилась батюшке? Любила?
      - Разные вещи. Да. Да.
      Плеть, кажется, рассекает мясо до костей. Галина еле сдерживает крик.
      - Помни, я не наказываю, а показываю. Любила - восхищалась или любила - страшилась?
      - Второе.
      Точно горячая рука гладит - соединяет края лопнувшей кожи.
      - Крис, погоди. Теперь я тебя спрошу. Это ты у меня условный рефлекс вырабатываешь? За неправильный отзыв - кнут, за верный отзыв - пряник?
      - Не грузи простеца терминами, коих он не понимает, - вполне добродушно укоряет Галину священник. - Нет, наш младший брат не задумывается над ответами: это пока всё равно. Ты сейчас учишься на пустяках. Криспен, тянуть больше не надо.
      - Галю. Можно так звать?
      Она кивает, не открывая рта.
      - Галю, ты Орихалхо любила?
      - Конечно.
      Жарко, душно - говорят, некоторые краснеют всей кожей. Вот так, как она сейчас.
      - Не боишься признаться?
      - Нет. Неправда - боюсь. Но эта боязнь из тех, что подымает кверху.
      - Эйфория, - смеются сзади, - Ой, Галю, только не маши от нас крылышками, не надо.
      - Что, уже всё? - спрашивает она.
      Но в ответ прилетает такое, что содрогается вся плоть и тело выгибается, точно лук. Напрягается, тянется вслед за плетью.
      - Не страшишься. Но не думаешь об этом верно. Как рано ты поняла, кто хранитель твоего тела? Он... или она?
      Девушка, словно под внушением гипнотизёра, лихорадочно перебирает факты.
      Имя Орихалхо, произнесенное с нарочито странным акцентом, словно ради того, чтобы стушевать звуки. Недюжинная сила. Манера говорить обиняками, избегать прошедшего, личного времени. Курьёзное телосложение. Да и Барбе с первого же взгляда понял, поддержал игру самолюбий, но изо всех сил пытался вразумить обеих.
      - Галю надо немного поторопить?
      Хочется от души выругать садиста, но нечто в интонации...
      - Да, только в самом деле немного. Тихо. Делай ритм. И, ну... не по плечам.
      Орихалхо - живая драгоценность. Как она тогда нагая стояла на берегу, склонив голову, и волосы прикрывали её спереди всю, будто святую Агнессу. Или раньше - в женской тунике и дорогих бусах. Каким голосом напевала. Как дотрагивалась - ни один мужчина так не умеет...
      - Теперь стой. Прошу тебя.
      "Шепчет трава на губах - прощай И иные злые слова. Мы с тобою воздвигнем рай, Как замолкнет молва". Романтическое. Лесбийское.
      - С первого дня увидела. Но мне было всё равно кто. Я всё забыла, - говорит Галина, буквально захлёбываясь словами. - Оба следили, чтобы я не разносила заразу, Орри и Барб. Оба меня лелеяли и крепкой скорлупой обводили. Развязывали узлы, что я запутывала. Не боялись моей грязи - щитом становились между мной и другими. Не щадили себя - это я бездумно ими рисковала. Это подлинная правда. А теперь бей изо всей силы, Крис!
     
      ...Всё-таки Криспенова магия, очевидно, напоследок дала сбой - или уж слишком громкий вопль из самой Галины вышел. Типа никак не получилось у обоих расслабиться на последней фразе.
      Очнулась после всего она лёжа на животе и с носом, уткнутым в тугую подушку. В белой комнате были открыты окна, солнце запуталось в летучих занавесках. Оторвала от валика голову - больше ничего не получалось, спину будто могильной плитой придавило. Вокруг стояло две кровати, простеньких, без полога, но с высокими боковинами. Должно быть, чтобы страдник через край не вываливался. Одна постель была пуста, хотя и чуть смята, из другой смотрел знакомый темноволосый затылок.
      - Барб. Барбе, это ты?
      Тело приподнялось на локтях, голова повернулась, заморгала обоими глазами вперемежку:
      - Уф, хорошо, что очнулась, глупая.
      - Кое-кто ещё и похуже дурень.
      - Я полагал, ты меня запрезираешь, что выдал. Предал.
      - Да не успела просто. Очень быстро закрутилось. Мы вообще-то где?
      - В орденском госпитале.
      - Тебе сильно досталось?
      - Поменьше твоего. Или побольше: с нашими фокусниками ни в чём не будешь уверен. Кроме того, что тебе явно достался куда более крутой специалист, чем мне, Крисп этот. Он тебе сделал с потягом - от такого кровь течёт струйками и получаются шрамы, чистые, в нитку. Через год-два о них вообще забудешь, особенно если новые появятся. А мне кожу не вредили, вот и пришлось массаж делать прямо по свежим синякам и шишкам. Боялись, распухнет и внутри загноится. Бывало, знаешь ли, такое в прошлом.
      - Криспен и страховочный пояс на меня не надевал, положась на своё искусство.
      - Мудрёное сооружение. Плётку, особенно если отмякла и стала негодна, легче сжечь, чем его.
      - Прагматики вы все. Да, Барб, а что Орихалхо?
      - Здесь из-за нас днюет и ночует. Поит меня из ложечки, тебя из бутылки с соской. Этим... монастериумом. Сейчас отправилась за свежей порцией детского творожка из конины. Кобыльего молока то есть.
      "Добрая. Преданная. Женственная. А какой был у меня на неё блок поставлен - буквально ничем не прошибить. Иногда приходится расплетать обстоятельства на пряди - так поздно осознаёшь суть дела. Успевает порядком запутаться в голове. И ведь даже аббатиса отпустила нам с Орри не просто телесную связь, но связь с одинаковым полом. Отчего?"
      - Похоже, Барбе, мы обе из-за тебя влипли в историю. Прости, ты не виноват, ты сделал, что надо было. Невольник чести и обстоятельств. Вот твоя Супрема...
      - Орден Езу.
      - Пускай. В общем, не перевариваю я таких вещей. Пытки - не средство. Показания, которых так добиваются, - чистое варварство. А если не сдержишься да на себя поклёп возведёшь?
      - Знаешь, как мы говорим? Когда признание обвиняемого перестало быть царицей доказательств, стало возможным с чистой совестью обвинять и приговаривать невинных.
      - Зато без их терзаний.
      - Один весьма уважаемый чей-то предок говаривал, что пытка - неплохое средство отделить человека от его вранья, только надо верно её дозировать.
      - Но боль?
      - Это так страшно? Так непреодолимо, Гали? Уверяю тебя...
      - Ну, я, как ни крути, на себя лишний груз навьючила. В смысле - добилась правды и гораздо больше, чем правды.
      - Кто может, тот вместит. Рутенцы привыкли обкладывать себя ложью, как мягкими подушками. Да и наш Орден: никогда не лжёт, но и правда у него не одна.
      "Типа езуиты не лгут, но с их правдой надо ещё суметь обернуться. Почём мне знать, что Барбе не напоказ тогда епитимью держал? Мог догадаться, что меня приведут - его поклёпные речи слушать".
      - А ты сам никогда враньём не промышляешь? - спросила вслух.
      - Ну...Как персона, шибко подающая надежды, - фантазирую иногда.
      - Как с тем басселардом, например. Ты ведь сам его мне подсунул, признавайся.
      - Ну, я тебе иного не говорил, а прямо ты не спрашивала. Однако была убеждена с самого первого раза.
      - И опять ничего не ясно.
      - Мне снова под плети лечь, чтобы ты поверила? Перебор выйдет.
      - Барб. Вот толкуем о пустяках, а не о главном. Что нам теперь грозит?
      - Генерал не успел объяснить: уж очень ты их с Криспом круто в оборот взяла.
      - И потом конкретно вырубилась.
      - Ох уж эти твои рутенские вульгаризмы. В общем, наказывать ни тебя, ни тем более Орри никто не помышляет. Никакие расхожие штампы здесь не срабатывают. Супрема и то не чета испанской инквизиции времён расцвета. Люди в верхушке Ордена сидят очень умные. Жёсткие, да, и жестокие, но ничего помимо истины им не нужно. Вся беда в том, что человечество сплошь и поголовно состоит из людей непорядочных кои над истиной попросту изгаляются. А уж конфликт с Готией нам не надобен и с приплатой. Так что тебя изолируют, вышлют из Франзонии и попытаются как ни на то подлечить.
      - Барб, я идиотка. Больше двух мыслей зараз в светлой головке не удерживаю. Ведь теперь я наверняка помру.
      Барбе улыбнулся:
      - Помрёшь, ну конечно. Известный силлогизм: ты - человек, все люди смертны и так далее. Весь вопрос, как скоро это случится. Тебя ссылают - если вежливо выразиться, посылают - в Сконд. А тамошние Матери - великие доки в менделистском отборе и скрещивании. Монах был такой, из ассизцев. Друг самого Хельмута-с-мечом, Грегориус Менделиус. И с простой лепрой им приходилось не однажды переведываться.
      Разумеется, тут как раз явилась Орихалхо - с мягкой, не знакомой раньше улыбкой - и стала обихаживать обоих.
      - Не бойся за меня, что я женщина, - сказала в ответ на протесты болящей. - Лишь рутенцы полагают, что зараза передаётся со слизью и иными телесными жидкостями - но мы с недавних пор знаем больше. Ох, я так перепугалась, увидев, что твои пятна выросли с того прошлого раза...
      Так, что выдала меня Барбе?
      Он и так знал. И куда явственней моего. С одного того мы с ним и ругались, можно сказать: я ему намекаю, а он не выдаёт, что осведомлён куда лучше меня самой. До поры до времени. А с тобой пока дело простое. Если менять повязки и чистить язвы, омываться как можно чаще тебе и близким, а одежду и бинты гладить раскалённым утюгом, то и зараза к другим не пристанет. Дней через десять приходится сжигать тряпьё, ну и ладно. Так что если Верт и ожидает эпидемия, то разве повальной чистоплотности!
      Также, к немалому смущению Галины, явилась Зигрид - с незнакомым кавалером, уже не из русских рутенцев. Наклонилась, поцеловала девушку, положила рядом с правой рукой некий предмет.
      - Вот, подарок тебе. Хорошие, годные ножны. Чтобы ничто не мешало обнажать твой божественный нефрит и с честью назад вкладывать. Ради них и ездила тогда: для меня самой Бран должен был их сделать. Но к дамскому кинжалу такая отделка куда меньше подходит, чем к твоему, вот и передариваю.
      "Хитрая. Наверняка сразу сотворено в расчете на меня. Подогнать к чужому клинку, может быть, не глядя - трудно".
   Это были ножны из буйволиной кожи особой выделки, как бы полированной снаружи и пушистой внутри. По кромкам и устью шла изящная стальная оковка, плоские части украшены серебряными бляшками. На рукояти кинжала тоже появилась одна такая - чуть повыше опалового кабошона.
      - Прикинь - орудие хорошо на руку ложится? Не проскользнёт в ладони? Теперь послушай. Скажу тебе, то, что ни дипломату, ни эмиссару говорить было тогда нельзя. Погибший рутенец стал бельмом на глазу - лишь оттого приближен. Знал тайны, насиловал меня и Кьяра тайнами, но допустимых границ не переступал. Убить или заточить его ради одного нашего удобства было не по-королевски и не по-человечески. Однако твой вид, такой по внешности беспомощный, подвиг Михаила на преступление. Сей несусветный бабник пожелал взять от тебя Белую Скверну и разнести по всей округе. Ты вскрыла нарыв, и из этого зерна взросла наша царская благодарность.
      - Спасибо, - улыбнулась Галина. - Только вот меня не меньше того волнует судьба этих полномочных персон. Эмиссара и дипломата.
      - То не моё дело, - ответила Зигрид с полуулыбкой. - Барбе Дарвильи, похоже, закончил свои дела по связыванию развязанного и починке порванного. Вылечится - уедет, чтобы лишний раз не выставляться перед моим Кьяром. Вот матушка Эсти к нему и его ораве с чего-то душой прилипла. Орихалхо же...
      - Судьба Орихалхо не завершилась, - ответила морянка. - Лутенский верховный сьёр дал мне точное поручение - следовать за госпожой моего сердца до тех пор, пока она не отыщет для себя подходящий остров и внутри себя самой - путь к нему.
     
      Марион говорит своему благоверному, нежась рядом на чистейших льняных простынях, удобно устроив темноволосую головку на его сухом и жарком плече:
      - Дошла до меня благая весть, что все камни выброшены прочь, а заряженные ружья выстрелили мимо цели. И ничего хуже, чем было раньше, оттого не случилось. Я могу больше не ревновать моего мужа к несравненной и бесподобной Орихалхо, ты же сам - не смей упрекать меня в тяготении к красавцу монаху из бывшей Супремы. Рутенцы не сотворят с лепрой и Вертдомом то, что Кортес с ацтеками и оспой. Мы искони умеем жить в состоянии плавной войны: так, как жили сами рутенцы в обнимку с Чёрной Смертью и ужасом, что она принесла. Как их простолюдины умели вкушать полноту жизни посреди семилетних и тридцатилетних войн, смутных времён великих переломов. Жить и верить в преодоление.
      - Погоди радоваться. Не торопись тому же печалиться, - отвечает Мариньи. - У Бога ещё довольно ухищрений в запасе. Ведь не напрасно говорят в Скондии, что Он - наилучший из хитрецов.

АВАНТЮРА ВОСЬМАЯ

      Когда в их палату - в отсутствие Орри - явилась лекарка, Галина поняла почти всё насчёт вертдомского фатализма. Женщину звали Леа, полностью мейсти Леора, и казалась она лицом вполне светским: вид благородный, даже утончённый, бледно-серые глаза умны и проницательны, волосы забраны не под чепец замужней дамы или монашки, а под тюрбан. Конец тюрбана, распущенный по плечам, прикрывал затылок, но его можно было, по желанию, натянуть на нос и рот. Одевалась Леора в красно-бурое платье с шароварами и носила через плечо на широком ремне объёмистую торбу с материалом для перевязок и снадобьями.
      Сначала женщина подошла к Барбе, без стеснения приподняла одеяло и какую-то жирно пахнущую покрышку, цокнула языком:
      - Хороша получилась роспись в сине-зелёных тонах. Голубой период де Домье-Смита. Задними мышцами поиграть можешь? Напрячь-распустить?
      - Попытаюсь.
      - Не получится - назначу ещё один сеанс массажа.
      - Ой.
      - Ну ладно, убедил. Сейчас покрою достопочтенного брата ещё одной порцией разгонной мази - и лежи себе дальше.
      Потом подошла к Галине. С куда большей осторожностью отодвинула покрывало в сторону:
      - Недурно заживает. Струпья тонкие, воспаления нет, кровь с лимфой больше не сочится. Сейчас своими зельями протру. Потерпи, ладно?
      Зажгла спиртовую горелку, согрела в чашке вонючую жидкость, смочила тампон - вроде бы из льняного батиста - взяла пинцетом и осторожно промокнула им кусок спины. Подержала тампон над огнём, пока не обуглится, и бросила в горшок: с телесными отходами в госпитале обращались без особых затей. Так проделала раз десять: Галина пробовала считать, но выходило не очень. Потом Леора набрала полную руку какой-то мази, очень скользкой и более того пахучей, и стала втирать в спину и её окрестности вплоть до пальцев на руках и ногах. Жил и суставов в человеческом теле было, по её мнению, куда больше, чем описано в медицинских атласах, так что Галина сначала покряхтывала, словно роженица, а затем... Затем очень хорошо поняла Барбе.
      Покончив с лечением, мейсти Леора натянула одеяло поверх девушки и отправилась поливать на руки из кувшина: сначала левую, затем правую. Выплеснула содержимое таза в ночную посудину, налила в него ещё со стакан чистой воды и капнула из бутылочки. Снова омылась. Под конец вытерлась досуха тряпицей, сожгла её в прах на спиртовке и захлопнула бледный огонь особым колпачком.
      На какую мысль эти предосторожности навели Галину - понятно.
      - Мэса Леора, ты знаешь о моём недуге больше меня самой, верно?
      - Не мэса - мейсти, - поправила та. - Не говори, чего нет.
      Попытка уйти от ответа или нечто куда более важное?
      - Мейсти. А в чём разница?
      - Мэс - это господин Искусник. Врачеватель и знахарь. А я из Защищающих, как и высокая старшая сестра наша Мари Марион Эстрелья. Знаешь её историю? Госпожу Эсти не приняли во врачебную гильдию, потому что она была из семьи исполнителей суровых приговоров, а ещё потому что она была девица. Тогда она утвердилась в той гильдии, где была рождена, с мужскими правами. Это дало ей негласную возможность лечить ножом, огнём и пучком травы. Добавлю, что смертей на нашей покровительнице значилось меньше, чем на ином лекаре из законных, а спасённых жизней - не в пример больше. После рождения молодого короля она добилась для женщин и младших членов семьи отдельного права. Мы не обязаны исполнять шедевр, брать в руки какой-либо инструмент помимо хирургического, и к нам могут приходить люди обоего пола, желающие совершенствоваться в исцелении.
      - Но до сих пор все, кроме ордена Езу, прибегают к услугам оперантов с большой оглядкой, - подхихикнул Барбе. - Ибо принципа Гиппократова по привычке не соблюдают и режут правду-матку прямо в глаза страднику.
      "Помогает мне вернуться к началу беседы", - подумала Галина.
      - Мейсти, ты моей болезни на словах будто не замечаешь, а держишь себя как знающая. Раны легко вылечишь, а от Белой Хвори мне что - все равно заживо гнить?
      Леора тихо рассмеялась:
      - Храбрая ты. И друг у тебя хороший. Но мы, низшие Защитники, уже знаем такое, что твоим сородичам недоступно. Они верят в животинок, видных лишь под самой мощной линзой, полагаются на масла и порошки, а силы самого человека не видят. Твои язвы не уменьшились, такого быть не может, но усохли и не растут дальше. Знаешь, почему? Тебя испытывают, ты напрягаешь все жизненные силы - и в чём-то становишься мужем. Ты показываешь свою искренность - ты равна мужу. Ты воин в душе - так помни, что белая лепра есть язва мирной жизни.
      - Мейсти, не вещай так смутно, - снова сказал Барбе. - Совсем запутала девушку: чего доброго, вообразит, что у неё скоро гарранча отрастёт.
      - Нет, озорник, - она помотала головой. - Не выйдет такого. Довольно нам морян. Но вот дивлюсь, отчего рутенцы, уже зная однополость нынешней лепры, сваливают всё на бациллу.
      - И настолько безрассудны и злонамеренны, что ищут спасения от заразы, принося её на себе: из большой земли в малую.
      - Это твоя политика. Моё дело - лечить и тех, и этих. Может быть, не так уж глупы и не так злы те, кто ступает на почву, чистую от греха.
      - Кто духовное лицо - я или ты, мейсти?
      - Не подтрунивай. Говорю то, что знаю. Белая Хворь летает по воздуху и внедряется в горло, как чума, передаётся с длительным касанием, как её предшественница, и так же, как яд спорыньи, побуждает человеческую плоть отваливаться зловонными комками. Но в Вертдоме смерть склонна медлить. Я не раз убеждалась в этом.
      Она присела на боковину Галининой кровати - не очень устойчивая поза.
      - Где, кстати, Орихалхо? Она была тогда совсем юной и видела.
      - Орри вербует рекрутов для поездки в Сконд, - ответил Барбе. - Королевский мандат ей выдали. Так что наши дамы поедут с пышной свитой из недоучек. То есть взыскующих горней мудрости...
      - Неважно. Ждать мне недосуг, но и время, надобное для моего рассказа, не будет потрачено зря.
      Около пятнадцати лет назад, вскоре после рождения нынешнего короля, через радужный туман на острова прорвались чёрные крысы и принесли на хвостах моровую язву. Немногие знали о том. Защитников и лекарей призывали будто бы в войско. Отец был младший сын и к тому же вдов, я сметлива, жизнь наша стоила немного - вот и вызвались оба. Мой дядя и его старший брат тоже рвался пойти, но он числился в господах Фрайбурга и даже успел поучиться в академии у вробуржского господина, а им тогда был сам Хельмут Вестфольдец. Так что дядю не отпустили ни магистрат, ни наша большая семья.
      Прибыли мы на лодке к назначенному нам острову: такой в виде замкнутого гористого кольца с озером внутри и узкая полоска галечного берега. Главный лекарь ещё загодя нацепил маску с длинным носом, напичканным едкой травкой - от заразы. Нам с отцом не дал, а мы б и не стали: задохнуться впору, какое в них там работать. Сначала набрали плавника, зажгли на побережье частые костры и поставили пятерых с луками и дубинками. Это чтобы огневой кордон по правилам сделать - от крыс и вообще. Лекарь ещё к последнему вороху факел подносил, а мы с отцом уже пошли к тамошней деревне.
      Крысы все уже передохли вместе со своими блохами, а из людей на ногах не осталось никого. Тогда и я поняла, в чём заключалось лечение из наших рук: кому горло перехватить, чтобы дальше не мучился, а кому, маковой водой напоив, вскрыть гнойные бубоны острым лезвием. И ему боль жуткая, несмотря на дурман, и для того, кто делает, почти верная смерть. Это мы старинных рутенских книг заранее начитались.
      - Но у нас давно чумы не было, - проговорила Галина. - Лет сто, наверное. Или двести. Или триста. Декамерон, потом Жакерия, после - Великий Лондонский пожар, в общем, вот примерно такое.
      - Не берусь судить, что и как. Времена в Рутене и Верте не всегда вровень текут: то одно перегонит, то другое. Нашего тогдашнего времени было около суток. Я с водой для питья ходила - от жара им всем пить хотелось; отец с ножами и мягкими лентами для перевязок, лекарь маковый отвар нёс во фляге. Еле за нами поспевал: был одышлив. Но вот знаешь ли, девушка, вовремя мы поспели. За день и ночь с утром всех деревенских обошли. Выжили больные почти все, треть только и погибла.
      Леора вздохнула горько - а после улыбнулась:
      - Более всего нам с лекарем досталось, когда пришлось всю ораву кормить. Запасы ячменя крысы ещё раньше потравили да изгадили, жор у них предсмертный начался. Скот то ли больной был, то ли нет, но явно одичавший. Это я про тот, что пока на ногах держался. Обслуга у костров, стоило им догореть, погрузилась на лодку и отплыла, так что ходу назад нам не было.
      - А отец твой, мейсти?
      - Я ведь говорю: от троих треть - один. Самый лучший.
      Нахмурилась, затем вмиг просветлела:
      - Тогда мы выучились морской и лесной охоте. Орихалхо с братом были единственные там чистые ба-нэсхин, остальные - сухопутные люди и полукровки. Все выздоравливающие лишились сил, кроме двух морских ребятишек, которых беда обошла краем. Занедужили слегка - и всё. А умели они, несмотря на малые годы, многое: и стрелять горному козлу в глаз и ухо, чтобы долго не мучился, и рыбу в лагуне бить острогой с плавучего бревна, и расставлять тонкие сети.
      Эти же близнецы, Олавирхи и Орихалхо, когда наше дело завершилось, вызвали своих родичей на плотах трубным гласом: раковины такие большие подобрали в лагуне и высверлили. А уж родичи перевезли всех нас на сушу и высадили в укромной бухте.
      - Без лечения чума забирает девяносто пять и более из сотни заболевших. Я читала. Ты про это, мейсти? - спросила Галина.
      - Да. Не знаю - но ведь и мы, и вы одинаковы по составу и болеем тем же.
      - У вас иммунитет может быть лучше. Сопротивляемость заразе.
      - Это что - с неба на Верт свалилось? Когда и врачи вертские неумелы. Говорят, им с Большой Земли ту вашу ручную плесень запрещено слать, да я бы лично и не взяла. После неё человек - что выжженное зноем поле. Дракон не опалил, так малая веретеница проглотит - вот как говорят у меня на родине.
      Встала, раскланялась. На пороге столкнулась с Орихалхо: улыбнулись друг другу и разошлись.
      Перипетии кормления (приподнявшись на локтях), оправки (стоя на коленях или свесив некий инструмент за борт) и смены постельного белья (при которой тебя катают с бока на бок наподобие бревна) были достаточно тяжелы для психики. Когда приступались к Барбе, отворачивалась Галина, когда к ней - Барбе делал вид, что задремал.
      Поэтому задушевный разговор на троих получился, когда Орихалхо свалила бельё в буковую кадку на колёсиках - "бук" для того, чтобы, естественно, "бучить", то есть кипятить в щёлоке, и вымыла посуду в крепком белом вине.
      - Орри, вы знакомы с Леорой?
      - А, я вижу, она вам рассказала, - отозвалась морянка. - Да, поэтому я её сюда и заманила. Если сойдутся с орденом характерами - продвинется далеко и принесёт немалую пользу. Обычные лекари страшатся резать и худо умеют снимать боль. Не рассчитывают верной дозы.
      - Меня история с атоллом поразила.
   - Да?
   - Тем, где вы встретились.
      - А, я не поняла сразу. Ваши атоллы - в жарких местах, а наши коралловые поселения зовутся иначе и любят прохладу. Лишь бы не зимний холод. И с ними можно договориться, как с муравьями, чтобы строили как хочется хозяину. Иногда почти так же быстро.
      - Чудно. Деревенские дома тоже были как муравейники?
      - Нет. Но в иных местах бывает такое. Постой, Гали. Леа тебя щадила как больную - и напрасно. Она о твоей истинной сути знает, но не понимает. Ты хочешь услышать, как то выглядело с моей стороны?
      - Да.
      - Ну, леденящих сердце ужасов я тебе не поведаю. Мы с братом были отчасти заложники, по большей части рабы. События по времени совпали с Морской войной короля Орта, когда он хотел распространить на нас свою власть, а моряне хотели только его сына Моргэйна, иначе Мора. Будь мы с Олавирхи постарше - нас бы вообще не взяли на ту сторону, поостереглись. После десяти-двенадцати лет ба-инхсан уже считается воином, невзирая на пол. Сами жители островка были из старообрядных: потомки тех, кого крестил и венчал сам святой Колумбан. И тем весьма гордились.
      Нас вообще-то не обижали, даже сечь не пробовали за непослушание. Мы были близнецы, а про тех, кто беседует в утробе матери, есть поверье, что каждый в бою может принять силу сестры или брата. Если, конечно, соутробник не сражается рядом.
      - Правду говорят, что моряне перенимают воинские умения от родителей?
      - Не сами умения. Не сами знания. Возможность. Дети славного отца или матери учатся легко и быстро - куда легче и быстрее остальных. Но я увлеклась не тем.
      - Тяжело вспоминать?
      - Даже не так. Дети - счастливые люди, мимо них всё проходит как сновидение. И особенно счастливы те, кто рождён с солью в крови. У прочих бывают ночные кошмары, у морян же - никогда, потому что сон и явь для нас по сравнению с землянской ребятнёй меняются местами.
      В общем, когда все взрослые хозяева и часть молодых враз пали наземь, мы с братом получили свободу. О, конечно, мы не оставили их совсем без помощи. Но как можно помочь тем, кто бредит? Заболеть мы не очень боялись - по малолетству, да и чувствовали некое благое дыхание, дуновение мира.
      - Genius loci? - переспросил заинтересованный Барбе.
      - Гений места, да. Ты бы видел, как на таких островках замечательно. Говорят, что их кольца вырастают над усталыми огненными горами, а почва там особенно плодородна и согрета драконьим дыханием изнутри. Все посадки легко приживаются, скот плодится без помех, но и дичает. Люди вырубили часть леса, чтобы поставить себе крепкие хижины, только отступил он не так уж намного. Мы с Олавирхи били дичь ещё до язвы, одинокий ба-фарх пригонял нам косяки рыбы. Тайком от остальных мы вымачивали волокнистые листья, чтобы прясть из них, и мяли кору для более грубой одежды. Всё это помогло нам позже.
      Когда был выпущен голубь с посланием, лишь несколько деревенских было охвачено чумой. Поэтому помощь прибыла в нужное время. Однако мы с братом сбежали, боясь, что и нас запрут рядом с больными или заставят пройти через костёр. Такого не было: один из пришельцев, по правде говоря, смотрелся чёрным ужасом во плоти, но двое других показались нам симпатичны. Мужчина, плечистый и бородатый, излучал мощь, юная женщина светилась изнутри, как лампада с чистейшим маслом.
      В лечении мы им не брались помогать. Куда больше пользы было от нас как от рыбаков и звероловов. Также мы знали в лесу потаённые родники, где вода проходила через многие слои дёрна и мхов. Рядом со смертью ведь так же хочется есть и пить, как и раньше.
      - Ох, не уверена. В колонии, где держали маму с бабусей...
      - Там, наверное, были крепкие стены и никакого вольного ветра.
      - Так. И низкие потолки, и решётки, и крошечный дворик для свиданий с родными. Нас не очень разделяли в пространстве - врачи считали, что дыхание больных Белой Лепрой не заразно. Только прикосновение.
      - Вот как? Noli me tangere. Не прикасайся ко мне. Стоило бы запомнить, - снова вклинился Барбе.
      - Кому до чего, а вшивому до бани, - фыркнула Орихалхо. - То бишь до веры в Господина Езу Ха-Нохри. Ладно, продолжу.
      Мы с братом держались на приличном расстоянии от чумного посёлка: оставляли добычу и тыквы с водой неподалёку от крайних домиков и наблюдали, берут ли их и сколько. Когда пришли те трое, они вообще о нас не подозревали, Однако на следующий день, когда слуги отплыли, и в домах затихли стоны и крики, брат сказал мне: "Теперь настал наш час". Мы вышли на главную улочку, брат заиграл на кхунгахкеи...
      - Это то же, что хомус, или по-русски варган, - тихо пояснил Барбе. - Звук очень густой, басовитый, как будто гудит огромный шмель.
      - Да, именно так. Никто не думал, что пришли дети. На голос шмеля выглянули двое: Носатый и девушка. Больше никто из живых и мёртвых не пошевелился.
      Тогда мы сказали им: "Нужно отделить живых от мёртвых, Мы сделаем". Мы были сильны, как никто из оставшихся, Мы боялись уродства, зловония, но не самой смерти. Брали тела на полог или толстую простынь и сносили в одну хижину, пока та не наполнялась, затем в соседнюю. Отца Леоры оставили лежать одного. Живых собрали там, где почище и не особо пахло разложением. Конечно, мы с Леа отскребли там полы и стены, воскурили можжевельник и кедровую смолу, а брат с лекарем тем временем разобрали пустые лачуги, обложили брёвнами и щепой с крыши те из них, где не было жизни.
      Когда выздоравливающие смогли передвигаться, мы с братом сказали пришельцам: "У здешних будут рождаться дети, которые будут по-прежнему доступны для болезни, которая таится в стенах, земле и воздухе. Селение мало, остров немногим больше. Всем надо уходить".
      Это были слова, которых не ожидал никто. Выживших оставляли на прежнем месте и более ни о чём не заботились.
      "Как уйти? - спросил старый врач. - Эти трусы увели лодку, да и была она не очень большой"
      "Оседлать морских коней", - ответил брат.
      "Мы боимся, - ответил старик. - Слишком они огромные, Легче дикого скондийского слона оседлать".
      "И в самом деле, - согласилась женщина. - Чтобы сплести сбрую и приучить ваших друзей к земляному духу, понадобится время. Да и слушают они только свободных".
      Свободными мы с братом считали лишь нас двоих, а все другие, кроме юной мейсти, - лишь себя. Она верно расчислила силы, ибо стояла посередине воли и неволи.
      Нужно было, однако, что-то делать, раз мы посеяли в людских сердцах беспокойство и желание отпустить себя по водам. И вот мы отыскали большую раковину, извитую, как спираль, и сделали из неё Голос, который могли услышать ближние ба-нэсхин. Они ведь не знали, куда увезли их меньших, а мы и не хотели объявляться, пока взрослые не завершат своей войны.
      Через несколько дней близ островка появились первые двухлодочные настилы.
      - Катамараны?
      - Наверное. Мы зовём эти широкие лодки-плоты, как и очень длинные ладьи с килем для плаванья на край воды, карракаррами. Люди взошли на них сами и погрузили тех, кто не мог сам ходить, а также съестной припас. Мужчины плакали, женщины вопили навзрыд, а дети - их было гораздо больше - смеялись сквозь слёзы от дыхания солёных просторов.
      Но прежде чем отплыть, мы облили хижины рыбьим жиром и подожгли. Селение было бедным, но всё-таки мы оставили нашим покойникам хорошее оружие, и посуду из расписной глины и крепкого дерева, и одежды, расшитые бисером и осколками перламутровых раковин. Еды мы не могли дать много - у самих почти не было.
      Орихалхо перевела дух:
      - Погребальный костёр вышел достойный - на все ближние острова.
      - Язычники, - добродушно проворчал Барбе. - Заядлые. Оттого вас и люблю.
      - Ну и что было дальше? - спросила Галина.
      - Война завершилась, - ответила Орри с такой интонацией, словно и это было плодом их с братом усилий. - Мейсти вернулась в свои родные края, жители того островка нашли себе новый, куда просторнее и богаче. Ветер развеял пепел и золу, угли заросли травой и юными деревцами, в пустых домах нашли приют лисы, а на пастбище спускаются с гор дикие тонкорунные козы. Только люди на прежнем месте больше не селятся.
      - Почти романтика, - комментировал Барбе. - И как только вам, сущим детям, удалось так разумно всё устроить. Верно говорят - весь бывший опыт в морянах проявляется, когда настаёт для него время. А реалии шепчут им о своём назначении, едва ба-нэсхин касаются их рукой.
     
      В таких разговорах пробегало время. Галина уже могла сносно ковылять по комнате, Барбе давно уже поднимался, делал растяжки, приседания на одной ноге и махи руками, Орихалко являлась только по вечерам и стелилась тут же. Зачем исхитряться - искать ночлег, когда вот он?
      Дама Леора сменила Галине ещё две повязки и сочла, что в них больше нет надобности: поджило благополучно. На прощание одарила изречением в своём духе:
      - Когда в преизбытке узнаёшь, до чего мучительно переносится любая телесная болезнь, уже не хочется делать исключение и для той главной, что именуется жизнью. Это чтобы вы, друзья, не удивлялись моей многосторонности.
      Обсуждали в палате и судьбу покойного Михаила.
      - Почему Книга Филиппа не отфильтровала ни его, ни бессовестных торговцев заразой, ни моего отца, ни вот меня? - говорила девушка Барбе, Орихалхо и той же Леа.
      - Ты полагаешь, Книга работает в сторону всеобщего добра и блага? - ехидно переспрашивал Барбе. - У Того, кто её вдохновил, эту странную штучку, были совершенно иные резоны. Возможно, сам блаженный Филипп и собрал всё наилучшее - впрочем, результат получился не так уж и талантлив в литературном смысле, - но мир, выполненный по канону, мог оказаться и, уж верно, показался ему скучен и слащав. Нам здесь время от времени необходима хорошая встряска.
      - Война, что ли? Эпидемия?
      - Надеюсь, что сейчас - нет. Противостояние с Морем счастливо нас миновало. Не по нашей мудрости - благодаря сдержанности самих ба-нэсхин. Так что я хочу сказать? Книга всякий раз отбирает тех рутенцев, кто нужен Верту. Михаил уже сослужил службу. Твой батюшка тоже. Очередь за тобой, сэния Галина.
      - И что от меня требуется - умереть от болезни?
      - С таким же успехом можешь излечиться. Тебе наметили, как это сделать. Стань вровень с мужчинами. Состязайся. Гори и предавайся страстям. Орихалхо не напрасно увидела в тебе ту, кто по природе умеет убивать.
      - Снова ты туда же. Впору уши заткнуть.
      - Подумай сама. Тот или та, кто знает, когда нужно и можно убить, лучше всех прочих улавливает ситуацию, когда убить грешно и невозможно. Это не рутенская мудрость - для вас или всё, или ничего. Или - режьте напропалую, Бог на небе разберёт своих, или - жизнь нам не принадлежит, ибо Всевышний дал её людям в дар.
      - Кстати об ушах. Я давно не слышала твоей Ал-Луд, Барбе.
      К тому времени они оба научились подолгу сидеть, обложившись подушками, так что никакого издевательства в её просьбе не было.
      - Не беспокойся, я о своей лютне помню. Не хотелось нарушать здешней тишины и покоя - братьям и одну говорливую Орихалхо трудно вынести. А вообще музыка нужна в дороге. Или чтобы выманить упрямую улитку из раковины.
      - Ага, как меня саму. Да я что - жаль, не придётся больше твоим песням порадоваться.
      Галина понимала, что следовать за ними Барбе уж не дадут - поручат что-нибудь иное. Он явно поступил по своей воле, пренебрёг заповедью послушания - и поплатился более всего именно за это.
      - Но так вообще не сделаешь ничего, что, по-твоему, необходимо! - запротестовала она, когда Барбе объяснил ей насчёт обычной монашеской триады. - Ну, бедность - я ещё понимаю. Без моих вещичек только легче стало путешествовать. Целомудрие... Куда ни шло: его ведь можно для себя выбрать раз и навсегда. А послушание - это уже отказ от любого выбора.
      - Ты в самом деле не понимаешь, - спокойно объяснил езуит. - Можно делать что тебе угодно, особенно в отлучке. Твои начальники, безусловно, не сумеют предусмотреть всего: оправдание твоё - в достигнутом результате.
      - Понятно. Цель оправдывает средства.
      - Это не мы о себе, а рутенец Макиавелли о светских владыках.
      - И тогда на любом послушании ставится крест.
      - Вовсе нет. Оно в том, что ты одновременно с поступками принимаешь и их последствия для себя самого. Когда кончается время учения, ты больше не труп в руках манипулятора, но своевольно мыслящая особь. Но к тому же ты клятвенный член братства. Общности, в которой все связаны с тобой незримыми путами и ты также связан с ними. Ты можешь отойти - но возвращение неизбежно. Причём на условиях, которые предписаны отщепенцу заранее.
      - Сурово.
      - Всегда можно решиться и бесповоротно стать изгоем. Уйти с континента или архипелага на свой собственный малый островок. Вот, впал я, как ручей в реку, в некую философичность.
      - Тогда мы с Орихалхо тебя навещать будем на этом многоводном островке. Обещаю.
      - Взаимно, - улыбнулся Барбе.
      Как ни удивительно, эта беседа позволила обоим изменить нечто внутри себя, как бы вытолкнуть наружу - причём кардинально. И с той поры выздоровление словно переступило некий порог - обрушилось на них буквально шквалом. Не прошло буквально и дня, как Барбе "отпустило", и к мышцам вмиг вернулась прежняя гибкость, к осанке - стройность. Рубцы на спине Галины уже не прощупывались, хотя места, где они были, слегка чесались и саднили. До пятен на талии она по-прежнему стеснялась дотрагиваться. А зеркал в палате и даже в коридоре госпиталя не было: орденские братья отнюдь не поощряли тщеславия.
      "Будь мой кинжальчик стальным и полированным - можно было бы в него поглядеться уголком глаза. Но к чему? Лишь красоту лица проявит", - смеялась про себя Галина. Она никогда не считала себя особо привлекательной: таких девушек, бледненьких, русоволосых и сероглазых, приходится сотня на дюжину.
      Как только засобирался на волю Барбе, и ей самой захотелось дохнуть свежего воздуха помимо фортки и решётки. (Не буквально: вентиляция в палате была чисто дверного типа, а решёток не было вовсе.) Как оказалось, заточила она себя почти что добровольно: больница находилась на первом этаже, уж во внутренний дворик между корпусами всегда было можно выползти.
      А теперь там теснились и перекликались всадники: все молодые, чисто наряженные и очень мало похожие на клириков. Скорее на смуглых и белозубых морян-полукровок, какими и были.
      Её будущая свита. Или конвой.
      - Как скоро меня отправят? - спросила Галина у Орри. - Ведь ты в курсе всего, правда?
      - Да как решишь, думаю, так сразу.
      - Завтра утром. Так пойдёт?
     "Мы с Барбе только и оглядываемся друг на друга, играем в деликатность. И никто из обоих не решается переступить порог. Сделать первый шаг в сторону. Да и братья Езу тоже".
      Ещё до восхода солнца они с Барбе сдёрнули с подушек и матрасов тряпьё, бросили в два отдельных мешка и скатали матрасы в валик. Езуит довольно-таки сухо попрощался и ушёл, унося с собой мешки. Галина была бы рада чуть всплакнуть, но тут явилась Орихалхо с ворохом одежды, бросила на опустевшую кровать и начала раскладывать перед глазами подруги.
      Не женское, но и не мужское. Юфтевые полусапожки с невысоким каблуком. Суконные шаровары на двойном кручёном гайтане, приталенный казакин с пышными рукавами, рубаха с двойной оборкой по вороту - всё различных оттенков бурого, прошито для красы и прочности серебряной нитью. Вместо бандье и келота - нечто типа рутенского боди из эластичной шёлковой пряжи и очень мягкий хлопковый пояс с чем-то вроде липучки-"репейника" сбоку. Снова, небось, чужие технологии.
      - Вот этих штуковин, - Орри указала на пояс, - пошита ровно дюжина. На Западе живут от недели к неделе, в Сконде одна декада сменяется другой декадой. Не сбейся со счёту: менять подкладки под вот эту талью нужно каждый день, потом снова по кругу, и они будут очень жирные от мазей. Не настираешься, если брать поодиночке. Саму талью можно проводить хоть в тёплой воде без мыла, хоть в ледяной: легко очистится. О прочем можешь пока не заботиться.
      Галина не без удовольствия нарядилась, пригладила себя обеими руками по бёдрам:
      - Ну и как: мне к лицу?
      - Такое всем личит и всем по фигуре, кроме горбунов, не беспокойся.
      Да уж, и пофлиртовать с подружкой не удастся, подумала Галина. Потом фыркнула, догадавшись:
      - А кушак для басселарда почему не выложила?
      Тогда Орри молча приняла в руку протянутый ей нефритовый кинжал в ножнах, подвесила к поясу из мягкой коричневой замши, что появился будто ниоткуда, и застегнула его вокруг талии рутенки.
      Почти что обручение.
      И, ну разумеется, Галине уже подседлали Сардера, который - тоже разумеется - находился в добром здравии, не подхватил ни сапа, ни мыта, ни зарубок с засечками. И в предельно хорошем настроении, потому что слегка застоялся.
      В седло Галина взошла сама, хоть и напряглась с отвычки. Удобная вещь: приятно гладкое, с широко расставленными крыльями и длинными полками. Стремена плоские. Задняя лука высокая, будто спинка кресла: явный знак того, что спать по большей части придётся не спускаясь наземь. Перемётные короба: или их подновили, или вообще Орри прикупила новые, щегольские. На лошадей в Верте явно не жалели никаких денег. Как и на оружие: за время относительного безделья к наряду Орихалхо прибавились разъёмные бусы с крупными шариками из воронёной стали, напоминающие патагонскую болу. Сабля за то же весьма короткое время выросла раза в полтора, привешенный к седлу Марто саадак составлял прекрасную пару из налучья и колчана, расшитых дорогим бисером и позолоченными бляшками, а уж что там пряталось за пазухой, меж грубой парусиной и нежной плотью, можно было лишь догадываться.
      Ехали по Ромалину они в середине отряда: для почёта или ради осторожности.
      - Орри, а где Данка?
      - Вон, на ней Тхеадатхи гарцует.
      - Я думала, Барбе её себе возьмёт.
      - С какой стати? Это наша кобыла, а клирикам имущество иметь и вообще запрещено.
      За стенами во всей полноте развернулась здешняя золотая осень: ярко цветущие астрами газоны, вечнозелёные шары, конусы и бордюры регулярных парков, светлые пряди в тусклой шевелюре берёз, привольные солнечные шатры клёнов и лип, сквозь которые глядела безумная лазурь неба, кованая бронза дубов. Листва на яблонях и грушах казалась скрученной - вся её сила ушла в плод, падалица устилала всю пову под корнями. Отряд звонко цокал доброй сотней подкованных копыт по хорошо убитой грунтовой дороге. Орихалхо, едущая по левую руку Галины, заметила:
      - Под конец лета мало дождей было и много жары. Эта осень - скороспелка.
      Как поняла Галина, отряд следовал по намеченному ими обеими пути: обогнуть Вертдом с юга, пройдя по франзонскому побережью, и затем пересечь границу со Скондом.
      - Орри, а тебе в этом Сконде быть приходилось?
      - Сконд - не "этот", а добрая половина нашего Верта. Да, бывала однажды. Там зима отчего-то мягче, многоснежнее нашей и лето не такое душное: ветра такие веют или тёплое подводное течение огибает берега. Но, может статься, и горный заслон со стороны моря в том повинен.
      - А прочее похоже? Отец покойный говорил, там вовсю исламисты хозяйничают.
      - Не знаю такого слова. Что у иных по нескольку женщин в доме, а иные держат двух или трёх мужей - так это верно. Один рутенский муслим находил сходство с вашими Пакистаном и Тибетом. В первом полигиния, во втором полиандрия, потому что уплатить выкуп за женщину очень дорого. Так же дорого, как вырастить её в высоких и диких горах. Вот и скидываются мужчины на круг... А в Сконде всё это встречается сразу.
      - Здорово. Как они ещё до сих пор не переплелись и не запутались?
      - Так это не под одной и той же кровлей, глупая. Братьев или сестёр брать запрещено. Одна и та же дама не может состоять в двух видах союзов: или у тебя муж один и жёны-посестры, или несколько мужчин тебя одну обихаживают. А то и вообще голова об голову сожительствуют. Если бы не не было границ меж запретным и дозволенным, весь Сконд быстренько сделался бы одной большой семьёй.
      - Под одним большим-пребольшим хиджабом, - повернулся к ним один из передовых всадников. - Простите, мэса Орихалхо, что так пошутил.
      - Невеликое дело, Армени. В самом деле, там все почти женщины ходят в таких покрывалах с ног до головы - только узенькая щёлка для глаз осталась от человека. Или длинное цельное, или из двух частей: просторная юбка и наголовник до талии. Чтобы дышалось легче. Непросватанные девицы норовят на себя набросить что посветлее и понарядней, старухи предпочитают потемнее и подороже, а охраняемые жёны - какой-нибудь портновский изыск. Только и разницы.
      - А и жуть от такого берёт, - согласился Армени. - Сгрудятся вокруг тебя, чужака, упрутся прямо в грудь своими наглыми свинцовыми гляделками. И ещё переговариваются - непонятно так.
      - Не по-русски... не по-вертдомски, что ли? - спросила Галина.
      - Общий скондский язык у них только для мужчин. А жёнок учат древнему наречию. Очень трудное: кажется, у каждого слова и корня по сотне значений, и выдрать нужное из словесного теста вовсе невозможно. Мой приятель был вторым супругом одной такой, пока не развёлся. И не хотел, говорит, - так попросили вежливо. В смысле - дать талак: а просили со стилетом в лилейной ручке.
      - Вот как, - заинтересованно спросила Орри. - Красивая, наверно, женщина была?
      - Так вот оттого и погорел мой приятель - хвастался больно громко. Волосы цвета червонца, глаза что грозовое небо и ещё цвет меняют под настроение, белая кожа, стройный стан, тугие грудки, пышные бёдра... Весь компот при ней. А тамошние жёнки нескромной болтовни не любят.
      - Похоже, тебе, болтунишка, не добыть себе скондской подруги - ни одной, ни половинки, - трунили над ним в рядах.
      - Ничего-ничего. Вот приеду - к дочери самой Энунны под бочок подберусь. Они взору как есть открытые.
      Народ сразу и неловко затих.
      - Гали, - спокойно пояснила Орихалхо, - дочери богини Энунны - это сакердотессы, священные куртизанки. Они становятся на перекрёстке с открытыми лицами и в богатых нарядах, которые скрывают тело и подчёркивают телесные формы. Они уходят с мужчиной за немалую плату и за плату же обучают прочих женщин искусству соития и верного зачатия. Но никто не смеет говорить им дерзости. Даже самые истые и правоверные мухаммадийя вынуждены их терпеть. Считается, что почитательницы Великой Матери укрощают гнев подземного мира.
      - А ты такому тоже веришь?
      - У нас море не так сильно колышется, когда горы трясутся, - пожала плечами Орихалко. - То есть, конечно, бывают такие волны, что за один приём смывают половину прибрежья. Мы больше озабочены небом. Знаешь, почему после Книжника Филиппа и его друзей к нам не прилетают рутенские летуны? Небо стало твердью и снизилось.
      - Чудеса да и только.
      - Но это и неплохо. Меня учили, что такое воздушные снаряды, - ответила морянка. - Торпеды и бомбы с ядовитой начинкой. Но Вертдом, я так считаю, оберегает себя не одними человеческими руками.
      Так беседуя, двигались они от утра к короткому полуденному привалу, а потом к долгой ночёвке, на которой молодые воины соорудили большой костёр и сытный обед, стреножили лошадей и пустили попастись, а для обеих возлюбленных натянули палатку и бросили на траву плотный скондский ковёр из войлока.
      ...Внутри обе женщины неторопливо высвобождаются изо всех одежд, не отрывая взглядов друг от друга.
      Предрешено. Запечатано. Начертано в будущей Книге.
   "Это уже случилось. Этого еще никогда не случалось. Лучше так - или иначе, когда не было прямых речей и обоюдного согласия, ни поцелуев в губы, ни ласк - ничего не было, кроме острого клинка и близкой смерти?"
      Говоря так в уме, Галина подошла совсем близко, протянула руку, резко провела указательным пальцем по животу, по вертикальному шраму, начинающемуся сразу от пупка и пропавшему в курчавой заросли:
      - Вот это. Было очень больно?
      - Можно было терпеть и не сойти с ума. Операцию делал не настоящий лекарь, а мужчина из Защитников низкой ступени, они доки в маковом зелье. Если бы не то, что палаш раньше вывернул мне всё нутро, было бы легче. А если бы не гибель брата в той же пограничной стычке - труднее. Хотя я, пожалуй, не однажды теряла сознание.
      - А это.
      Пальцы Галины сомкнулись некрепким кольцом вокруг трепещущего стержня.
      - Не дивись. Не пугайся. То, чем обладают наши мужчины, не так уж больше моего. Хотя - более дерзко по натуре.
      - Куда больше, чем дерзка я?
      Ковёр, не который они повалились, как срубленные деревья. Не размыкая рук.
      - Почему ты целуешься носом, как дикарка, Орихалхо?
      - Рот, губы и язык - для иного. Для ушных мочек... для лебяжьей шеи... для ложбинки меж грудей... для сосков, похожих не на мой терн, а на сладкую землянику... для каждого из пальцев на руках...для глубоко вдавленного клейма, знака твоего рождения на свет... для дорожки, поросшей тончайшим волосом, где нет никакого шрама... Для мрачной пещеры, вход в которую закрыт моховой завесой...
      - Прошу тебя. Не говори больше.
      Потому что между ними всё сказано без слов. Исполнено и наполнено.
     
      Говорит мужу гран-сэнья Марион:
      - Диковинные дела происходят в нашем малом мире, и странные вести прилетают сюда на голубиных крыльях. Вовсе не для того скрытно вручила я рутенской сэнье королевский "дар для передариванья", чтоб она стала в предстоящем брачном союзе тем, кем стала. Ибо кинжал означает малое дитя так же, как длинный, прекрасно отточенный клинок отмечает зрелого мужа.
      - Не наше дело вникать в то, как исполняется предначертанное, - говорит сьёр Энгерран. - Потому что проявиться-то на свет всё оно проявляется и истинную природу человека показывает, хоть и не всегда бывает такое к счастью.
     

АВАНТЮРА ДЕВЯТАЯ

      С первого дня, если не с первых часов путешествия в сторону Сконда рутенка поняла, что роли Орихалхо и её самой изменились в точности до наоборот. Ну, разумеется, на её подругу никто уже давно не смотрел как на приложение к экипажу и лошадям и даже на беззаветного охранника царственной плоти. Но вот то, что её, высокую сэнью Гали и по факту предводителя группы, сходу начали цукать словно новобранца, оказалось довольно-таки неприятным сюрпризом.
      (И да, где-то на задворках сознания мигом закрутилось: "Мы же в любовном союзе, Орри могла бы и поблажку дать". А вот фигушки тебе.)
      В общем, едва позволили охолонуть от столичных треволнений. Растолкали на самом раннем рассвете, ещё рыхлую от любовных ласк, сунули в руки кремень и связанное с ним бечёвкой нечто - вроде частого напильничка из стали. Огниво, как в сказке Андерсена. И трут выложили перед носом. Сказали:
      - Иди костёр разжигай. Парни уже хворосту понатаскали, за водой сходили, перебрали разные крупы. Травок придорожных добавить, старого сальца, под седлом выдержанного, - замечательный артельный кулёш получится.
      По счастью, Галину успели выдрессировать в герл-скаутских лагерях. Впрочем, там учили зажигать костёр с одной спички - занятие для коренного вертдомца непонятное. К чему переводить великолепную мачтовую сосну на какие-то вшивые палочки и ещё обмакивать каждую в дорогой фосфор? А если эти спицы промокнут или вообще кончатся? Трут и кремень, положим, тоже могут повредиться от влаги, но на то и кожаный, натёртый жиром кисет, чтобы с ними не случилось ничего худого. Да и после того, как кончился отцов запас, Галина примерно так домашнюю печь и разжигала - пистолетиком с зубчаткой внутри. Но то печь или, допустим, камин, а здесь - открытый воздух с ветерком.
      Девушка не очень решительно взяла кремень в одну руку, кресало - в другую. Поднесла к подветренной стороне дров. Почиркала.
      - Не так, - Орри положила свою ладонь поверх той, что с кресалом, плотно придавила, повела резко. Железо высекло щедрую искру.
      - Вот теперь верно. И давай ещё, немного осталось, трут почти что затлел. Самое хорошее дело для него - выстилка прошлогодних гнёзд.
      Когда выбился огонёк, наклонилась, раздула пламя:
      - В следующий раз смотри, чтобы с первого раза получилось и без прохолоста. Ты - хозяйка огня, потому что одна изо всех нас светлая.
      Потом они с Орихалхо впряглись в огромный котёл, куда те же парни наплескали воды. Конечно, моряна расставила руки пошире и ухватилась за обе проушины, чтобы принять на себя основную тяжесть, но и Галина изо всех силёнок тянула за дужку и край.
      - Это чтобы тебя считали хозяйкой воды. Ты ведь светлая.
      - А владеть воздухом и землёй мне придётся? - спросила Галина. - Типа четыре стихии. Почва, воздух и вода - наши лучшие друзья.
      - Воздухом? М-м. Наверное, это связано с летунами и взрывным делом. Не знаю - пока ведь нет войны, а разработки минералов во всём Вертдоме ведутся с помощью кайла, лопаты, топора и крепей. Землёй? Пока говорить о том рано. Для неё у тебя будут иные орудия. И иной посев. Ты светлая, а не чёрная кость.
      "Что за расизм такой, - подумала Галина. - Формально Орри права, тут все, кроме меня, вроде непохожи на земляных вертдомцев. Черноволосые и смуглокожие помеси".
      Уловив момент, когда обе отделились от остальных, она поделилась своими соображениями с подругой.
      - Конечно, - ответила Орри. - Этих молодцов Франзония и Вестфольд буквально выдавили из себя, исторгли из своих пространств. Никто особо не любит полукровок, несмотря на их отменнейшие качества.
      - Несмотря или благодаря? Дело знакомое. Мы в Рутении тоже не любим сексуальной неопределённости и чьего-то полового превосходства. Воспринимаем, так сказать, основные тона без переходов.
      - В Вертдоме немногим лучше. Ба-нэсхин считают, что бастарды слишком определились со своей телесной принадлежностью. Перестали оборачиваться на два лица. Изменили корням. Это неудачное сравнение: какие там, под водой, корни - тоже ведь, похоже, плывучие. Землянцы втайне завидуют силе и стати полуморян обоего пола, упиваются экзотической красой. Гонят от себя грешные чувства и оттого куда сильнее им поддаются. А кто ведает грехом в нашем мире?
      - Не знаю. Хотя - клирики? Исповедники?
      - Ты догадалась. О плотской связи с тёмными с особой истовостью каялись через перегородку. Их чаще всего обвиняли как еретиков. Супрема знала всех кхафха-морхион, смуглых полукровок, причём едва ли не поимённо. И передала эти сведения по наследству орденским братьям Езу.
      - Звучит пугающе.
      - На самом деле - нет. Даже когда тайны исповеди передавались от нижестоящего попа к вышестоящему, по дороге обрастая епитимьями, вне церковного круга о них не было сказано ни слова. А ведь только светский суд приговаривает к смерти: здесь дело обстоит так же, как, по слухам, у вас в Рутене. Разумеется, Супрема и прочие братства, те же ассизцы, всегда находили, чем шантажировать полутёмных. Им нужна была их верность.
      - И они её получали? - спросила Галина. - Эту верность.
      - Ты пробовала договориться с цунами? - вернула ей вопрос Орихалхо. - Я верно поименовала Великую Фурту? Большую Волну, что проникает внутрь континента на многие мили и слизывает напрочь всё живое? Так вот, один умный командир сравнивал с этим чистых морян, решившихся пойти в наступление на людей суши. Такого, правда, не было - но быть могло. Ещё говорят, что вертдомцы - мореходы лишь с соизволения Морского Народа. А отродья ба-нэсхин - куда больше ба-нэсхин, чем сами полагают.
      - Послушай. Не мог ли и Барбе быть из таких метисов?
      - А что? Норов у него очень даже подходящий, если вникнуть. Хотя сам он говорил о себе иное и вряд ли особо сочинял. Фей. Эльф заморский. Или нет: синие глаза, полётные брови, бледная кожа - это всё-таки не к ним и не к нам.
      Барбе. В самом деле - отчего это имя всплыло на язык? Девушка вынуждена была себе признаться, что езуита крепко недостаёт обеим. С ним каждый день был поэзией - а теперь Галина погрузилась в сугубую прозу и невольно затягивала туда Орри. Он был пряной приправой к бытию, неким ферментом, без которого оно не могло усвоиться Галиной во всей полноте. Девушке не хватало его лукавства, непредсказуемости того мира, который Барбе ухитрялся создавать вокруг них троих. Его россказней. Его двусмысленностей. Его стихов и песен. Даже той недавней истории, что он сам именовал предательством и которая оказалась попросту ещё одной ступенькой лестницы, ведущей к собственному "я" девушки.
      "И эта лестница без него, пожалуй, окажется куда длиннее".
      Впрочем, размышлять Галине было некогда и несподручно. Из утреннего котла надо было успеть зачерпнуть воду для мытья посуды и прочих надобностей - он был один такой на всё про всё. В прогоревшем костре разбить угли, выкатить оттуда раскалённые камни для стирки. Железная кочерга с латунной рукоятью нагревалась, булыжники, которые надо было доставать особыми щипцами, выворачивались прямо на ногу и плевались горячими брызгами, когда их случалось неудачно сронить в деревянную кадку с водой для нагрева. Сливать заразные помои в бегучую воду было нельзя - всякий раз приходилось либо просить того же широкоплечего Тхеадатхи выкопать очередную яму, чтобы жижа хоть не растекалась по лугу, либо отыскивать натуральное углубление. Костёр тоже непременно требовалось затоптать и присыпать негорючим грунтом. Госпожа земли, вот, значит, как.
      После привала вновь начиналась дорога. Не такая извилистая, как раньше, но и не такая широкая, она еле вмещала двух всадников, ехавших чуть отступя один от другого. По обеим сторонам возвышались сосны, очень прямые, тонкие, с клочком игольчатой шевелюры на самом верху, и раскидывались кусты можжевельника, немного дальше начинались широколистые деревья: редко дубы, больше ясеней, клёнов и вязов в боевой раскраске. Над поверхностью дороги набухали и выпячивались их корни, похожие на кровеносные сосуды. Удивительного вида травка покрывала торный путь: мелколистая, иззелена-голубоватая под слоем пыли и вся в побегах. Похоже, никакие копыта и колёса не способны были до конца её выбить.
      А копыт и колёс, то бишь путников всякого рода, было немало, причём чуть иного облика и характера, чем на франзонских дорогах. Мирные паломники и боевитые купцы, в основном местного извода, перемежались патрулями, состоящими обычно из двух человек в лёгком доспехе: круглые шапки и панцири грубой и толстой бычьей кожи с прикреплёнными на них бляшками из чёрной бронзы, широкие пояса со свисающими вниз железными пластинами. На поясах - широкие кривые мечи и кинжалы числом до трёх - метательные. У сёдел - длинные ясеневые луки, вложенные вместе со стрелами в один узкий короб с перегородкой: степняцкий горит. Лошади патрульных были куда как привычны к здешним дорогам: шагали широко и мерно, сгибали в локтях и поднимали ноги высоко, опускали копыта сторожко, чтобы не споткнуться об иной корень. Не то что скакуны морянцев, привыкшие к широким трактам, чистым лесам и степному раздолью. Орихалхо на примере патрульных объясняла Галине особенности быта приграничья:
      - За спиной у нас мир и впереди мир, но они разные. Имею в виду - и спокойствие, и обычаи земель. Вот и возникает то один, то другой предлог для стычки. Такие же непонятные, как смешанное вооружение здешних рыцарей: не лесное, не степное, а серёдка наполовинку. Видела, как на нас поглядывают? Неохота, видно, давать спуску. Оттого пополудни снова в кусты запрячемся.
      На дневке, ради которой приходилось искать хороший сход с тропы, повторялась добрая половина утренних проблем. Можно было, разумеется, перехватывать всухомятку, руки до и после еды обтирать мохом-травой, стирку и подавно не затевать, если требуется - подсушивать волглое над поостывшим костром. Только это казалось Галине добровольной сдачей в плен обстоятельствам. Хозяйка - это обязывает. И оттого всё повторялось вновь, хотя в куда меньших масштабах: разжигание малого костра, постирушка, нагрев чистой воды, которой мужчины размягчали жёсткие комки своего походного концентрата. Галина попросилась попробовать кусочек - едва не плюнула: вовсю разит рыбьим жиром, тухлой гречкой и малиновым вареньем.
      - На свежанину охотиться надо, - посетовал Армени. - Становиться в облавное кольцо. А мы в день норовим проделать добрую дюжину фарсангов.
      - Можно подумать, никто из вас капканы на ночь не налаживал, - фыркнула Орихалхо.
      - Баин не охотник, баин - моряк, - ответил тот с юмором. - А так - жирного борсуслика не желаете откушать? Хорошо освежёванного и поджаренного. Или крота прямо из кротовины?
      Баин - то было местное сокращение от ба-инхсан, отчасти пренебрежительное.
      - И ждут нас на границе. Предупреждены все, вплоть до простых блюстителей, - невозмутимо продолжила Орри. - Не стоит медлить.
      - А как насчёт того, чтобы покупать еду и останавливаться на постоялых дворах, как прежде? - вмешалась Галина.
      Хотела добавить - "мы ж не парии какие-нибудь", но подумала, что вот как раз почти что те самые. Где прежние харчевни и трактиры, тоже неясно. Отчего в Сконде не так уж преданы Верховному королю, что косо смотрят на его людей - тоже недурной вопрос. Хотя, может быть, и не королевские в их отряде люди, а - чьи? Ордена Езу? Свои собственные? Отчего пашем-пашем, чешем-чешем, а нейтральная полоса всё тянется резиной - ищем место для прорыва? И вообще спросить бы верную Орихалхо, как там у нас со звонкой монетой.
      До таких праздных вопросов, кстати, дело не доходило: они с Орри занимались вполне конкретными вещами. По вечерам, после третьего сеанса разжигания костров, разбивания ночлега, стирки, готовки и - в стиле Козьмы Пруткова - умащения поясницы хорошо пахучим елеем. В смысле что разминались, дабы вот это самое по жилочкам разошлось. Пробовали фехтовальные приёмы для длинного клинка (с успехом замещаемого прямой или гнутой палкой), бросание и втыкание короткого, стрельбу из лука и пращи. Приёмы мужицкой самообороны. Многое, но по самым верхам. Их спутники тоже разбивались на пары, повязывались поверх шевелюры чёрными пиратскими платками, чтоб не мешала: состязались.
      Ко всему прочему, Галину мало-помалу приучили возить с собой самодельное оружие: чтобы всякий раз не думать, не рыскать по тюкам. И заодно привыкать к тяжести и форме длинного лука без налучи, нескольких стрел за сапожком и грубого подобия самурайского бокэна. Всё это служило для натаски.
      - Вот, - Орихалхо прочертила на земле овал концом своего дубового жезла. - Это моя территория безопасности. Ты тоже так сделай. Такая фигура подвижна и упруга, но границы её ненарушимы. Если сумеешь ощутить, не пропустить за них другого поединщика - считай, победа твоя верная. Если заслон сделан из тебя самого - то не тяготит. Если меч по руке, его острота ничего не весит. Умелая защита - голова нападению.
      - Читала я, что парировать удары - проигрышная тактика, - заметила Галина, пытаясь отмахнуться от противницы.
      - Читала. И на том спасибо, что не полный неуч из тебя вышел. Я говорю - голова, не всё же тело. Могу сказать - основа. Становой хребет. Создай вокруг себя крепость и делай вылазки из-за стен. Новичка можно достать с первого реза или укола, хотя не полагайся на то, что все такими будут.
      - Ты думаешь, что вообще будут? О-о...
      - Хм. Не знаю, что тебе, да всем прочим моим рекрутам, понадобится в Сконде, - чуть загадочно проговорила Орри, отводя боевую палку и втыкая конец в почву. - Неохота, чтобы потом переучивали. Стыдно, хотя и свидетельствует о некоей простецкой мудрости, предъявлять учителям чистую доску.
      - Ну вот, снова здорово. Почему ты думаешь, что такое вообще может понадобиться? - спрашивала Галина. - Не знание литературы и языка, трав и звёзд, а сплошная драка? И кто соберётся переучивать конкретно меня?
      - Прибудем - своими глазами увидишь. Я и то лишь прикидываю. Зачем предварять? - неизменно отвечала подруга.
      "Увидишь". Вот ещё странно: с тех самых, довольно давних пор Галина не рисковала смотреть на себя в зеркало. Разве что уголком глаза. Своего рода рефлексия суеверия.
     "А ведь сорок посмертных дней - и те давно прошли".
      С этой мыслью девушка однажды вечером, будто бы желая сменить бельё, вывернула ту из перемётных сумок, где, как помнила, оказалось содержимое малого кофра. Сам кофр в перипетиях куда-то задевался, как многие ненужные Галине вещи. Или, возможно, был продан Орри через её, Галины, голову. Случалось такое.
      И вот в руку ей легло то самое запретное зеркальце. Овальное, с рукоятью, удобно легшей в руку. Лицо сначала пришлось рассматривать по кусочкам, а потом отставить стекло на вытянутой руке подальше: блин лица аристократически вытянулся, русые волосы модного в Рутене (тьфу, России и за рубежом) серо-серебряного оттенка завились на висках, носик чуть вздёрнулся, задорно этак, и покрылся веснушками. Глаза как были цвета волос, так и остались, но выделялись на покрытых загаром щеках куда резче. Губы вроде бы стали ярче от вольного воздуха, пухлее - или просто упрямей по выражению. Подбородок и щёки ближе к ушам оделись лёгким пушком, тенью шкиперской бородки. Смотри-ка, и не написано на лице никакой тоски и хворобы. Хотя разве те отблески и отражения, что отбрасывает от себя магическое стекло - именно отбрасывает! - разве по ним можно судить о том, кто есть ты?
      Вот расфилософствовалась ...
      - Что - нравишься сама себе? - Орихалхо подобралась со спины, потёрлась носом о шею Галины. - Говоришь - красива? Говоришь себе - способна пленить мужчин? Моя светлая.
      - Да какой была, такой и осталась. Не дурнушка, но и не хорошенькая на общем вертском фоне. Что ты всё повторяешь, - Галина чуть сморщила нос, опустила зеркало. - Светлая да светлая. Такая масть даёт какие-то преимущества в Сконде?
      - Сразу ухватила жеребца за задние копыта, - Орри зашла спереди, улыбнулась. - Практичная женщина. Да, тебя в тамошних городах и весях будут оценивать раньше всех нас. Хоть на первый взгляд их там не отличишь от западных уроженцев, но у ал-илламинэ, тамошних главных женщин, есть легенда о прародителях.
      - Когда ты так начинаешь, это значит, что тебе хочется поделиться сказкой.
      - Разумеется. Вся ночь впереди - неужели посвящать её одному сну? И одним ласкам?
      - Да я, собственно, и против и одной этой двоицы. Но ладно.
      Обе уселись на кошму, подоткнули под себя разбросанные подушки.
      - Вот ты, Гали моя, верно понимаешь. Скондский Амир Амиров перед королём Кьяром - не второй из равных, так сказать, и не подмандатный владыка.
      - Это ты потому говоришь, что король у нас в древности был первым из равных? - Галина чуть наморщила лоб. - А позже кардинал Ришелье сносил герцогские и баронские фамильные гнёзда, чтобы подчинить их своему Людовику Тринадцатому.
      Возможно, Орри не поняла всей конкретики, но на суть дела отозвалась:
      - Да наш Кьяртан с его Советом - вовсе не абсолютный властелин. Такого бы вертдомская земля не потерпела. Просто его голос многое значит, и свою долю в торговых и воинских делах наш король имеет. Буде случатся эти воинские дела: банда какая-нибудь заведётся или твои соотечественники чересчур понагличают. А вот Амир Амиров...
      Она сделала паузу.
      - Амир и вообще выборная должность. Распорядитель без права наследования. И дело его, грубо говоря, - связывать всё со всем в Сконде.
      - Республика под маской монархии? Ха. В самом деле как под паранджой.
      - Нет. Скорее то, что у вас в Рутене именуется Халифат Праведных. Слово великого амира - всё равно последнее. Но это пока его чтут как достойнейшего. В Кьяртане чудно смешались все царственные крови Вертдома, в том числе и малая толика скондской, но он владычествует в Сконде не по праву, а для чести. Амир Амиров кладёт свою печать поверх остальных печатей, наш Кьяртан - в точности рядом, но уголок амирской всё-таки захватывает. А теперь слушай, отчего такое повелось.
      - Я слышала, что его дед Ортос имел девочку от простой скондки. И когда она выросла, Моргэйн-отцеубийца...
      - Да, мейсти Эстрелья вышла за сына Ортовой королевы Библис прямо на эшафоте. За миг до того, как ему с величайшим почтением и бережностью отрубили голову. Уединиться после венца им было позволено, чтобы сделать законным плод, по всей видимости зачатый будущей королевой несколькими днями раньше. Но ты не особо вникай в обстоятельства - таких вещей ваши рутенцы не жалуют, считают греховным смешением крови. И речь сейчас пойдёт вовсе не о них.
      Орри слегка вздохнула, настраиваясь на былинный лад.
      - Рассказывают у нас на островах, что давным-давно коренные скондцы рождались куда больше похожими на ба-нэсхин лицом и телом, чем ныне, и были смуглы и прекрасны. В те времена самое большое их племя похвалялось перед всеми, что некий ковчег с духами, летящий по воздуху, приземлился в его степях и принёс ему вышнее благословение. Чтобы укрыть его, построили те люди большие города за мощными стенами, а в них и вовне - храмы в виде креста, глубоко врезанного в скалы. Такой храм может разглядеть во всей красе только сильная птица - орёл или кондор. А ещё они возвели узкие обелиски, похожие в одно и то же время на дерево ель и на многоярусные башни - так выглядели их дворцы и укреплённые замки. Для чего было сотворено такое - неизвестно. Магия, пожалуй.
      После того решил господин этой страны, что имеет он священное право нести новый свет другим на остриях клинков, стрел и копий и что будут его люди на этом пути мало уязвимы, ибо свет этот - от Господина всех господ. Вторгся со своими войсками в окрестные земли, где жили в ладу нохри, иллами и люди Матери, и покорил их. Стал насаждать свою веру и с презрением вытеснять другие. А оттого запустел и притих Сконд, и жители его окраин, изнурённые войной, совсем обнищали. Король же не много о том ведал: беженцев к нему не допускали ни на бросок камня, ни на полёт стрелы.
      А надо сказать, что был король Кахва ещё молод и не имел супруги, ибо питал неприязнь ко всем женщинам в мире. Лишь убивать и состязаться в силе - со зверем ли, с человеком - любил он во всём белом свете. Каждый день рано поутру выезжал Кахва из ворот своего укреплённого дворца, окружённого рвом, на охоту, и всякий раз окружали его самые блистательные из придворных, а впереди его коня поспешали борзые или гончие псы, взятые псарями на длинную сворку.
      И вот однажды псы не захотели бежать далее опущенного моста. Они рванулись с поводка, звонко залаяли, замахали поднятыми хвостами и сгрудились у какого-то свёртка, довольно грязного с виду.
      - Эй, назад! - крикнул один из охотников и стал оттаскивать гончую. Так же поступили и другие. Свёрток развернулся наподобие большого ёжа в серых иглах лохмотьев - и глаза нищенки встретились с глазами короля, который в это время как раз поравнялся со слугами.
      Это были совсем обыкновенные светло-голубые глаза, которые светились не более кожи, похожей цветом на снятые сливки, и пепельно-льняной пряжи волос, небрежно скрученных в косу и перекинутых на высокую грудь. Тело юной девушки так же тихо сияло изо всех дыр скудной одежды, коей были длинная туника, подпоясанная витой верёвкой, и плащ с капюшоном, И то, и другое скреплялось массивными оловянными фибулами - туника на левом, плащ на правом плече. Насчёт пояса не скажу, но третья застёжка стискивала конец косы. Ноги девицы были босы, руки сложены крест-накрест на сосцах лани или серны. Все три сдвоенных части тела имели совершенную форму.
      - Как ты хороша собой, - произнёс Кахва. - Назови нам своё имя.
      - До сегодняшнего утра меня звали Пенелофон, - ответила нищенка.
      - А что с тех пор изменилось? - спросил король.
      - Я встретила короля, - ответила нищенка. - Ведь ты правда король? И, говорят, наш новый владыка щедро дарует новые имена всему, что или кого ни встретит на пути.
      Манеры Пенелофон были настолько просты и непринуждённы, а речи так по видимости наивны, что Кахва, которому изрядно приелись тонкие ужимки его придворных дам и в той же мере хитрая увёртливость чужих буржуазок и селянок, почувствовал, что нечто сладостно перевернулось, ухнуло в голове, сердце, а после - и кое в чём пониже. Тогда, вдохновлённый созвучием имени незнакомки с именем героини Гомера, вспомнил он стихи рутенца Одиссея, обращённые к царевне Навсикае. Неизвестно, откуда они взялись у нас, но это мелочь, Итак, король продекламировал:

-  Много я видел народов, впервые такую встречаю,
Не знаю, кто ты: дитя ли богов или девушка смертных.
Но коль жилицу земли повстречать судили мне боги,
Благословен будь отец твой с матерью благородной,
Благословенны и братья...

     
      Дальше он помнил нечётко, а потому сделал выразительную паузу.
      - Все они в полной мере благословлены твоим царствованием, о князь земных царей, - учтиво промолвила нищенка, заполняя собой неловкое молчание, - ибо ныне вкушают утехи рая.
      Она могла уточнить, что все её близкие умерли от голода, напрямую связанного с религиозными гонениями, но благоразумно воздержалась.
      - Поистине, никто из моих знакомых не мог ответить так изящно! - воскликнул Кахва в полнейшем восторге. - И, поистине, ни одна из них не обладает такой воистину примечательной красотой. Решено: я беру тебя в жёны и клянусь в этом перед всеми здесь присутствующими!
      Как все несколько самоуверенные люди, он и не подумал спросить, свободна ли девица (впрочем, то было очевидно из её ответа) и желает ли она сделаться королевой.
      Тотчас всё шествие повернуло вспять под ликующие клики придворных, улюлюканье псарей и возмущённый лай собак, которым в какой уже по счёту раз не дали разобраться с удивительно пахнущей дичиной.
      Король немедленно стал готовиться к бракосочетанию и коронации новобрачной. Пенелофон - Пенелопа, по античной аналогии окрещённая Еленой Премудрой, сразу после обряда была отправлена в баню с парильней и цирюльней. Там красавицу отдраили во всех интимных местах, не исключая оборотной стороны ушек, удалили воском все волосы на теле, умягчили ладони и подошвы благовонным маслом, вывели мозоли, вшей и гнид, в равной мере волосяных и лобковых, и как следует причесали гребнем червонного золота - под цвет волос. Смрадные тряпки и вытертые бляхи, которыми крепились последние, хотели было сжечь прямо в банной каменке, но Елена воспротивилась с некоторым испугом. Свернула в комок и туго-натуго перевязала вервием. И облачилась в роскошный свадебный наряд, такой же яркий и лучезарный, какой стала она сама.
      Тут последовали совсем иные церемонии, конечным результатом которых стала пышно расстеленная постель с королевскими гербами. И, конечно, новобрачная оказалась девственницей без изъяна и порока. И, ко всеобщему ликованию, ровно через девять месяцев появился на свет младенец-наследник.
      Говорят те, кто рассказывает, что недолго радовался король Кахва своей безродной умнице. Ибо река, сколь ни бейся меж порогами, приходит к устью, а подобное, как ни крути, всегда тянется к подобному. Стал он отдаляться от жены всё больше и улыбаться тем из женского пола, кого раньше так люто презирал. Не подала и виду Премудрая Елена, что огорчена этим. "Есть королевское дело, есть и королевино", - вздыхала она, собственнолично пестуя юного принца и за деньги из королевской казны нанимая ему лучших наставников, каких можно было снять с эшафота и вызволить из ссылки и тюрьмы.
      Так минуло ровно тринадцать лет - время, по истечении которого отрок из благородной семьи считался годным для правления уделом и достойным иных взрослых поприщ. Тогда позвала мать своё чадо в некую тайную камору без окон, зажгла светильник, горящий в круглом сосуде из мрамора, и развернула свою девичью одежду.
      - Вот в этом меня и застали, и восхитили под венец. Скажи, сын мой, испытываешь ли ты при виде своего родителя радость и гордость? - спросила она.
      - Вряд ли можно так сказать, матушка. Ибо пьёт он из слишком больших кубков, днюет не в своих домах и ночует в чужих постелях. Приказы его писаны кнутом и запечатаны топором на плахе. Давным-давно испытывал я к нему сыновнюю приязнь, но сам же король её и вытравил, когда в первый раз поднял на меня руку. А горячей любви к отцу не водилось у меня в душе отродясь.
      - Тогда слушай. Мог бы ты через меня породниться с половиной Сконда, потому что крепки и неисчерпаемы те узы, коими связывают людей старая вера и древний обычай. Всех знатных родичей твоих с материнской стороны он истребил, даже не позволив укрыться в тени креста, а незнатным пригнул выю силой. Твоя мать в день встречи искала отмщения. Было оно отсрочено, ибо первая заповедь нашей древней веры - "Не торопись с убиением". Но вторая - "Всему своё время". Но третья: "Боишься - не делай. Делаешь - не бойся". Я этим заповедям верна. Вот, смотри!
      И она развернула свои одежды перед сыном...
      Орихалхо помедлила.
      - О, и что там было, Орри? Я должна догадаться?
      Та кивнула.
      - Судя по тому, как вели себя собаки и как Елена боялась огня и жара - взрывчатка. Нет?
      - Ну...С чёрным порохом в Вертдоме стали играть во времена королевского прадеда. Ты ещё услышишь имя Юханны, святой или святого.
      - Из твоего народа?
      - Нет. Моряне твёрдому зелью предпочитают жидкое. Нефть. Предпочитать - не значит любить и то, и это, пойми. Тебя, я думаю, научат, как выпускать оба их на волю и как забирать назад. С Пламенем Дракона это выходит легче, чем с Жарким Облаком. Но ты не отвлекайся, думай.
      - Второе - это пороховые газы. Но нет, ты же сказала... И нет, всё-таки облако. Яд?
      - Судя по всему - он. Но думай дальше.
      - В ткани как пропитка. В тех бляхах. Они... Погоди. Они вообще не оловянные, верно, а из более дорогого и редкого металла? И полые внутри?
      - Думай ещё дальше.
      - Алюминия вы не знаете - он не родится в жилах. Магний - присадка к железу для получения хорошей стали. Никель. Медь. Серебро. Окислы. В сумме - термит. Фу, я ж не металлург, переврала, наверное.
      - Тем удивительней, что ты помнишь слова и суть дела.
      - Так чем там кончилось?
      - Король был убит дурным испарением из внезапно вспыхнувшего очага, причём юный принц отделался куда легче Моргэйна-отцеубийцы. Его возвели на престол и назначили регента: именно - родную мать, которая до его двадцати лет правила вместо него, а потом была вернейшим и самым умным из его советников. Благодаря этой даме были призваны ко двору те родичи короля, кто сумел уцелеть. Не забудь, это были младшие ветви, но им были твёрдо обещаны права в будущей королевской лотерее. Специальным эдиктом все три крупнейших религии были объявлены равными, матери во всех трёх - почитаемыми превыше прочих жён, а Носители Ковчега - сектой, достойной всяческого уважения и...хм... опёки. Внешность королевы и, соответственно, юного короля, в котором оказалось очень мало от покойного родителя, невольно стала эталоном красоты.
      - А женщин не объявляли равными мужчине?
      - Зачем было вопить об этом на перекрёстках? - Орихалхо пожала плечами весьма выразительно. - Что делается - сделается само. Давай спать ложиться.
      "Фаталисты мы, в самом деле, - подумала Галина через некоторое время, в полусне сворачиваясь в клубок. - Какие-то шаманские манипуляции с этой мазью - и спим кожа к коже, как ни в чём не бывало. А ведь это моё... в общем, явно заразнее среднего по Рутену. В Москве или Питере меня бы не выпустили за пределы рекреации, хоть десять лет пройди. Тем паче двадцать семь лет - самое невеститься".
      И уснула на пороге новой мысли.
      Через некоторое время после начала их странствий, не доезжая ещё до границы между областями, Галина уразумела две очень важных вещи.
      Во-первых, здесь было не как на западе, где между территорией диких зверей и полем деятельности человека пролегала довольно чёткая граница. Волки, медведи и рыси, даже лисы не выходили за пределы лесов, аристо, "хранители", охотились в своих заповедниках и не весьма часто, "кормильцы" устраивали порубки на окраинах общинных земель, скот мирно нагуливал тело на пастбищах и в левадах. Дороги не заглублялись в самую чащу, одинокий путник не мог разжечь костра без того, чтобы лесник не поинтересовался его обстоятельствами.
      А вот ей и её спутникам жечь костры приходилось. Звери были куда опаснее и не так боялись: чувствовали себя хозяевами, наблюдали, надзирали. Рекрутам приходилось выстаивать на страже часть ночи, подкладывать в костёр щепки и сучья и нередко видеть, как зажжённому человеком пламени во множестве вторят небольшие двойные огоньки. Для-ради смелости юноши выходили на смену вдвоём.
      И вот тут-то Галину подстерегало второе открытие. Отношения между часовыми легко выходили за черту мещанской благопристойности. Никому из младших палаток не ставили, и не так часто посреди тёмных, сваленных у костра как мешки тел можно было увидеть своего рода белый танец. Когда Галина, впервые заметив это, доложилась Орри, та невозмутимо ответила:
      - Пропустят часовые беду - ответят в полной мере. Но они не пропустят, и другие пресекут в самом начале, и даже у дикого зверя есть понятие. В лесу телесное соитие почитают священным.
      Постепенно Галина смирилась с обстоятельством ("сама-то хороша - мораль другим читать", - подумала виновато). Но тут как раз возникло новое разрушительное обстоятельство.
      - Орри, а какие тут животные водятся, в приграничье? - спросила она как-то утром от нечего делать.
      - Вольные. Почти такие же, как в иных местах Франзонии, но их больше по числу и размеру. Елани, сохачи, урксы, рысомахи...
      - Олени или лани, сохатые, то же лоси. Медведи. Росомахи?
      - Нет. Росомаха - это дальние горы. Я говорю как слышала, но это иной зверь. Нападает среди дня как посреди ночи и посреди тёмной ночи как среди ясного дня. Так говорят.
      И вот - накаркали обе, можно сказать.
      Лишь только ближе к вечеру двинулись с полуденной стоянки, растянув колонну, как на паренька, что двигался последним, бросилось из ветвей. Галина, как и все, обернувшись на вопль, увидела нечто похожее на толстое пуховое покрывало, бурое с грязно-белым обводом, что на миг накрыло ему плечи и полоснуло длинным медвежьим когтем по шее, распуская по груди широкую алую бахрому. Лошадь всхрапнула, поднялась на дыбы, всадник упал наземь и распластался, зверь прянул на обочину, немо скалясь. Но не ушёл.
      Отчего-то в руках у себя Галина обнаружила не метательный кинжал, но лук со стрелой, наложенной на тетиву. Другие бойцы сделали то же.
      Кроме Орри.
      - Ты права, Гали, и она в своём праве, - негромко сказала морянка. - Рысомаха голодна и отчаялась, весной она зачала и ждала половину года, чтобы семя самца в ней распустилось. Осенью - самое покойное и сытное время - родились у неё малые дети. Вон как соски волочатся по земле. Иначе бы не напала на человека в виду других людей. Видишь ли, мы съели её законную добычу и по договору должны соблюсти равновесие. Она охотилась на людей законно. Разумеется, нельзя отдавать ей Фахвсти - грех приучать зверя к человечине. Поэтому похороним тело и положим рядом с камнями жертвенную пищу.
      - Он мёртвый?
      - А ты как думаешь? Рысомахе довольно одного рывка. Она не ранит, не причиняет сильной боли. Природный и прирождённый убийца.
      - А я удержалась. Я не она.
      - Не зверь - да. Но в остальном - такая же. Чувствуешь не только когда нужно убить, но и когда убивать нельзя. Это подспудное знание остановило твою стрелу и благодаря тому - стрелы остальных. Ты - верное орудие судьбы, а я снова права насчёт тебя.
      Пока они так переговаривались - уже совсем тихо, - половина всадников спешилась. Двое переняли испуганного жеребца, несколько других, совершенно не обращая внимания на приникшего к траве зверя, подняли Фахвсти на его же плаще и внесли глубже в чащу.
      Землю они вскопать не утрудились - только сняли плотный слой травы небольшими лопатками, уложили труп на обнажённую почву и стали искать в окрестностях куски известняка и гранитные булыжники, чтобы соорудить холм.
      - Ты госпожа земли, - сказала Орихалхо. - Тебе не обязательно спешиваться, но всё равно первая поклонишься погибшему и уложишь краеугольный камень надгробия ты. И напоследок рассыплешь поверх пирамиды землю, чтобы та заросла травой.
      Галина, разумеется, покинула седло. Не годится швырять камни, как в прелюбодея, бережно сложить надо свою ношу и ещё слегка покачать из стороны в сторону, будто младенца. И напоследок обвести вокруг остриём гибкого нефритового кинжала.
     "Кто диктует мне ритуал? Какие здешние боги?"
      Потом ей протянули горсть хвойных иголок и мха, которые девушка рассыпала по горке. Напоследок обложили края могилы ранее вырезанным дёрном и плеснули в деревянную чашу кумыса из фляги покойного. Рядом с чашей накрошили своей запасной еды, сушёной рыбы и сала.
      - Это ей будет угодно, - сказала Орри. - Рысомахи любят пахучее и слегка протухшее. А если выложить наверх свежее мясо, то подроется под камни снизу. Обдерёт когти. И, кстати, не подумает, что дар. Отступное, не больше того.
      - Тонкости, - проворчала Галина.
      - Учись этим тонкостям. На одном верхнем чутье всю жизнь не проживёшь, каким бы отменным оно у тебя ни было.
      "А она у меня есть - вся жизнь?"
      - Орри, другие животные не осквернят могилу?
      - Ни один зверь не осквернит, потому что лесное и так принадлежит лесу. А, ты имеешь в виду - не докопаются и не сожрут? Нет, пожалуй. В мягкой земле прятать куда менее надёжно. Хотя черви и жуки так и так попользуются, цветы и мхи получат от праха особенную силу, и даже обнажённая кость со временем подарит себя камню.
      Отряд тем временем поднимался в сёдла. Коня погибшего, напротив, расседлали, приспособили под вьюки, нагрузили чужим добром в придачу к нехитрому имуществу покойника, и Тхеадатхи привязал повод к своей собственной передней луке. Всё это проделывалось с такой сноровкой и быстротой, будто их всех старательно обучали такому.
      "А отчего же нет? И обучали. Смерть - неминуемая часть бытия", - подумала рутенка.
      Далее отряд двигался на восток чуть быстрее и много тише, но особой скорби в голосах и на лицах Галина не увидела. Вернее, не увидела бы, если бы Орихалхо не подтолкнула подругу локтем в бок и не произнесла одними губами:
      - Я нарочно брала с собой тех, для кого нет плакальщиков. И всё-таки плачут. Любовь часто беременна виной.
      Галина проследила направление взгляда.
      В глазах Армени хрустальными озёрами стояли непролитые слёзы.
     

АВАНТЮРА ДЕСЯТАЯ

      Далее отряд обходился без происшествий - будто откупились от Дикого Леса за то, что согласился пропустить сквозь себя. Будто нарочно плутали, дожидаясь, пока он возьмёт пошлину. Дорога пораздвинулась, вышла из деревьев и текла ныне посреди влажных степей, испещрённых коралловыми и янтарными островами осенних деревьев. Куманика распласталась по земле широкими подушками, её костянки глянцевели в тусклой зелени, будто слипшиеся крошечные грозди. Поседевшая трава никла к земле бурыми прядями, а к усталой земле никло белесовато-голубое, совсем осеннее небо.
      Только рука Галины всё оглаживала нефритовую рукоять - в тот раз, когда от неё понадобилось действовать, собственно - сделать знак действия, девушка схватилась за менее значимый предмет.
      - А если бы мы не ели ничего, что лес не отдавал бы нам по своей воле, или вообще кормились одним своим? - спрашивала она подругу. - Мы бы прошли через него невредимо?
      - Не наверняка. Конечно, парни шли на риск, однако дело не в одном невмешательстве. Лес вовсе не жаждет безразличия. Он любит действия и зрелища тоже. И убийства, и состязания в ловкости, и песни. А в особенности - то действо, что даёт пашне плодородие, самке зверя - тяжесть в низу чрева, самцу зверя - пронзающую мощь.
      Она выразительно указала Галине взглядом на Армени. Тот, хотя более или менее успокоился, всё никак не мог обрести душевное равновесие. Теперь Галина понимала, что те плотские вольности, которые допускали её мальчишки, были попыткой заклясть неизбежное. Принести вот такую дикарскую жертву лесу. В равной мере как и то, что, к общей и тайной радости, происходило у них с Орихалхо. Что должно было спасти от грядущей опасности.
      Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят - во много или в несколько раз.
      - Вот если бы мы убили саму убийцу, - продолжала Орихалхо, - тот же Арми убил, - то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Повела других на поводу. Медлишь - и они медлят. Чутьё у тебя отличное.
      - В самом деле?
      Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.
      "Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда - в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья".
      Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.
      Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей - и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если "лесники" при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.
      - Не Хранители. Искусники, - проговорила Орихалхо, объясняя.
      - Я думала, все с оружием...
      - Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, - те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения ясенем и сталью.
      - Вырастут - в здешний парламент подадутся? - неловко пошутила Галина.
      Орри коротко ответила "Да" и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: "Улитка поднимается в гору". Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или там граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э... По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем настоящие, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.
      Пограничник тем временем говорил:
      - Моё имя - Эбдалх ибн Навруз Наримини. Ваши - высокие сэнии Гали и Орихалхо, а также ведомый вами отряд новиков. Желаете, как написано в сопроводительных бумагах, проследовать до Сторожевых Вершин. Намереваетесь пройти нашу страну насквозь, как иголка полотно?
      - Скорее как улитка виноградный лист, - ответила Орихалхо с полуулыбкой. - Неторопливо и вбирая в себя знание, что набегает и на нас подобно зверю.
      Очевидно, намёк был оценен по достоинству, потому что юный страж границы на шутку не среагировал и чуть нахмурился.
      - Да, кое-то видел подобную сцену через зрительную трубку, - подтвердил он. - Разрешение для убитого здесь же, в общей стопе?
      Орри подтвердила.
      - А бумаги высокой сэнии Гали бинт Алексийа?
      Она полезла за пазуху и вынула пачку, размером едва ли не большую предыдущей.
      - Готия? О. И сама её величество молодая королева. И наполовину опальный Орден Езу. Все оставили весомый след, все приняли участие. Можно подумать, не подорожные, а верительные грамоты.
      В его тоне послышалась некая ирония.
      "Как он смеет так говорить", - подумала Галина. Но отчего-то поняла - раз говорит, то - не просто смеет. Но имеет полнейшее право.
      Юноши-скондцы тем временем без особого официоза столпились, разглядывали пришельцев, должно быть, сличая портретные гравюры в документах с оригиналами. (Галина нимало не сомневалась, что каждого из её спутников снабдили бумагой, в точности такой, как та готийская - разве что чуть попроще.)
      Наконец, разглядывание прекратилось. Старший из компании собрал всё воедино, огладил по краям и отдал назад, прежде сделав свёртком некий странный жест - прижав сначала ко лбу, потом к левой стороне груди.
      - Вы можете проследовать дальше, но рекомендую остановиться ненадолго и отдохнуть от тягот леса. С высокой рутенской сэнией хотели бы поговорить приватно. Её мнение для нас ценно, в равной мере как и общество.
      - Знакомые обороты, - ответила Галина чуть резко, - и не очень приятные. Я уже слышала похожее в городе под названием Ромалин.
      - И что - после того с вами сделали нечто дурное?
      - Да нет, пожалуй. Это как посмотреть.
      Девушка невольно улыбнулась одним краем губ. В самом деле, то весьма сомнительное приключение, которое навлёк на неё Барбе вместе с Орихалхо, издали показалось едва ли не романтичным. Ах, Барбе...
      - В таком случае, мы будем рады оказать сэнии гостеприимство от имени тех наших женщин, кои составляют ровню ей самой.
      - Однако, - буркнула Орихалхо. - Да не упирайся - иди. Я знаю, в чём там дело, - это даже честь.
      Далее продвигались в боевом порядке: впереди Эбдалх, затем Галина, сзади весь их отряд полукровок, а замыкающими - добрая половина стражей границ.
      Домики вблизи оказались чуть больше, чем издали, но, судя по числу узких окон со средником, на две-три каморки. Эбдалх - Абдалла, что ли, подумала Галина, - со всей учтивостью отворил узкую дверь, Мгновение побалансировал на самом пороге и тихо прикрыл её за спиной девушки.
      Неожиданность: зала была четырёхсветной и почти во весь размер дома. Внутри Галине показалось пустовато ровным счётом до тех пор, пока среди толстенных и по видимости дорогих ковров, на которых кое-где возлежали подушки, тусклых бронзовых ваз в пол человеческого роста и перламутровых столиков для кофе с кальяном - гостья не увидела двух женщин, которые заполняли собой всё пространство.
      Обширное чёрное одеяние одной и узкое, очень светлое другой дамы с одинаковой резкостью выделялись на тусклом пурпуре густого ворса. "Чёрная толстуха", как её сразу обозначила Галина, была наряжена в балахон тяжелого, маслянистого шёлка и такой же наголовник, выступающий над головой своего рода клином и ниспадающий до бёдер. Тончайшая, как на хорошем клинке, серебряная вязь шла по оторочке, подолу и вокруг узкой щели, откуда смотрели пронзительные глаза. В них тоже серебро, но живое, подумала девушка. Кисти рук, очень белых, с длинными холёными пальцами, не имели возраста. Округлые ногти были подкрашены бледно-сиреневым, глаза чуть подведены лиловым, ресницы тёмным - вот и все выразительные акценты, что были положены на внешность. Фрагмент картины, заключенной в широкое тёмное паспарту.
      Другая дама, очень стройная и гибкая в самой своей неподвижности, была так любовно укутана в многочисленные слои драгоценной кисеи, что это заставляло заподозрить под тканью полнейшую наготу. Только сверкали бледным золотом цепи, кольца и браслеты, отливали червонным золотом косы, выложенные на грудь, как на поднос, зелёным золотом - огромные глаза, что буквально сияли с нежно-смуглого лица, как лампады. Поверх причёски, если приглядеться, было брошено покрывало, похожее на тень самого себя - такое лёгкое и почти невидимое. Так, туман ближе к полудню. Совершенно нагое, вызывающе нагое лицо. Неподвижное и прекрасное вне времени.
      - Я Нарджис, то есть "Способная преодолеть пламя", - сказала Тёмная приятным драматическим сопрано. - А это Баракат, "Озарённая благодатью", - говоря, она сделала жест, как бы подманивая более молодую женщину ближе. - В её обители всё имена стараются подобрать на литеру Бет.
      "Обитель? Прямо как у монахинь", - подумала Галина.
      - Мы обе старшие в своих сестринствах, - продолжала Нарджис. - Я - среди женщин иллами, Баракат - у поклонниц Баали. И весьма желали бы теснее переведаться с рутенским сюрпризом. Бумаги - одно, а свои глаза и пальцы - другое. Выбирайся из пелёнок. Да, полностью. И оружие тоже клади.
      Вот так. Не вежливое "просим тебя", не иронческое "будь так любезна", а сразу "валяй раздевайся догола". И ведь понимают, что самое главное мало кто из бойцов вывешивает поверх одёжек: оттого в такой последовательности и приказали. У Галины же помимо заветного нефрита на поясе и долгого ясеня у седла не так давно завелся метательный диск с зазубренным краем - благословение Орри. Летал он пока ещё недалеко, но сквозной рез на вкопанной в землю ветке делал отменный. Будто отполированный стеклом.
      - Вы имеете право мне указывать? - ответила девушка. - Вы, по ходу, лекари или типа того?
      Баракат, смеясь, кивнула: уяснила, мол, твой пиджин рашн во всех тонкостях. И отчего-то её улыбка примирила Галину с обстоятельством. Магия, однако!
      - Ладно, покажусь вся без остатка. Но тогда может инья Нарджис открыть передо мной хотя бы лицо? В качестве встречного жеста, вы понимаете.
      Галина демонстративно положила обе ладони на застёжку пояса и сняла его. Обмотала замшу вокруг басселарда и уложила на ковёр рядом с собой. Дамы переглянулись.
      - Заложи за собой дверь, сэниа, и обойди по кругу окна - не подсматривает ли кто за мной, - сказала Нарджис. - Больно ловки иные мужи воровать.
      "За мной - не за нами. Ни мне, ни красавице в тонких пеленах потрава не грозит. Отчего так?"
      Галина прошлась по периметру залы, мельком отгибая и бросая назад то один, то другой кружевной занавес и нарочито перекатываясь с носка на пятку и обратно: Орихалхо показала, как должен ходить настоящий следопыт. Вот чудо: стёкла - стёкла! - в доме были цельные, хотя шли волной, мелкой рябью и пузырьками: доказывали своё происхождение с легендарного острова стеклодувов, возвышающегося посреди солёных вод. (Как его - Мурано? Самые ранние их зеркала были вот такими. Интересно, найдётся ли в Вертдоме его аналог.) Ну а чтобы ни зрители снаружи, ни актёры внутри и подавно не увидели ничего, кроме смутных очертаний, поверх натурального узора был вытравлен ещё и искусственный - морозные пальмы, ребристые стволики. "Будто зима на дворе", - подумала девушка.
      А потом она стала посередине и, не склоняя головы, начала высвобождаться из походного костюма, довольно-таки заскорузлого и пропотевшего насквозь. Одновременно с этим Нарджис отгибала с груди свой хиджаб, скатывала в гибкую трубку и, наконец, уложила на плечи, словно шаль.
      Не так молода, навскидку лет сорока пяти, и почти нехороша собой: лицо круглое, брови толстые, нос с горбинкой, ноздри круглы, шея коротка, что ещё более подчёркивается массивным, серебряным с чернью ожерельем. Волосы, часто простроченные сединой, забраны в косу и сколоты в узел высоким костяным гребнем совершенно испанского вида. Впрочем, для такой дамы приятная внешность - излишество. Все черты и детали наряда должны неприкрыто выразить идею власти.
      Галина сбросила всё с себя вниз. Распрямилась, глянула дерзко. "Гулять так гулять, ага". Узоры на полу стали совсем непонятны для прямого взгляда: не медальоны бухарского, не изысканная геометричность смирнского, не цветущий сад персидских ковров - трубы и спирали разбегающихся галактик, наполненных зародышами образов. Баракат приблизилась, обводя контуры нагого тела обеими руками и как бы вылепливая заново: чуть покатые плечи, груди, стоящие торчком, словно у малолетки, плоская талия, упругий зад, вполне пригодный для конского седла, длинные худые ноги с развитыми икрами и без желваков на той стороне, где колени норовят сомкнуться. Отвернув голову, произнесла высоким голоском нечто непонятное: явно для своей напарницы, ни для кого больше. Нарджис колыхнулась с места, но не подошла. Только очертила в воздухе, на уровне пупка, растянутый овал.
      - Вы меня изучаете, будто смотрите в служанки Энунне, - сказала Галина, пытаясь слегка поддеть обеих.
      - В сакердотесс Великой Матери ты не годишься, - серьёзно покачала головой Баракат.
      - И в нохрийские монахини тоже, я думаю, - подхватила старшая из дам. - Вот второй женой в крепкую, добрую семью тебя примут, пожалуй. И то с опаской. Знаешь, почему? Ты вбираешь, но не излучаешь. Прядёшь основу, но не ткёшь по ней. Сплетаешь внутри своего чрева разные токи, словно пребывающая в тягости.
      - Она же больна, матушка, - возразила Баракат. - И пытается защитить себя. Создать преграду.
      - Ну конечно. Видела я эту её болезнь знаешь где? И все там же видели.
      - Я что - больше не заразна? - спросила Галина, пытаясь одолеть предательскую дрожь в голосе.
      Обе дамы усмехнулись: Баракат - по-доброму, Нарджис - с известной долей яда.
      - Да нет, что есть, то уж есть, - сказала последняя. - Как и шрамы: никуда не делось, но вроде бы и не растёт. Даже рассосаться и побледнеть пробует. Вот ты собирала вертские листья, корни и травы для продажи на той стороне? Они не камни и парча, они лёгкие. Нет, я так понимаю: не брала и не слала. Зато другие рутенцы додумались. Видишь ли, наши мази и настойки многое лечат, пока в самом Верте. В Рутене слабеют вчетверо, если не больше. Мы тут в Сконде расстарались, заказали похожее сырьё для снадобий в земле самого Большого Брата. Из очень хороших мест: Алтай там, Байкал, Чили, Галапагосские острова.
      - И что?
      - Да ничего. Работают немногим лучше своего, если забугорного. Видишь ли, все, что у вас растёт и цветёт, потеряло давнюю силу, да и земля у вас никакая. А у нас тут по-прежнему заповедное место. И воздух, и почва, и то, что на ней произрастает. Так что пока тебя не прогнали из Вертдома, лечись хорошенько, авось дольше протянешь. Облачайся назад.
      Баракат подняла с ковра охапку, протянула вперёд на вытянутых руках:
      - Прекрасный у тебя кинжал. Насчёт той игрушки, что во внутреннем кармане, право, я не знаток, похоже не на морянскую - на аламутийскую работу. Но вот нефрит - это редкость. Одна из нас не отказалась бы обрести такой, только подобное даруется лишь богиней. Или богом. Судьбой. Ты знаешь, что твой клинок не закалён как должно?
      "Снова какое-то суеверие", - Галина сдвинула брови, задумалась. Спросила:
      - Что сэнья, инья...
      - Правильно, хоть и слегка устарело, - игна. По говорам - сэнья, сэния, сэниа, инья, игния, игнйа. Да, у меня тоже есть дети.
      - Что высокая игна Баракат имеет в виду? Чем ешё положено оросить мой кинжал, помимо крови и семени?
      - Молоком, - ответила та, и Нарджис согласно кивнула. - Своим материнским молоком.
      - А если я не рожу?
      - Тогда ты не родишь, - улыбнулась женщина. - Бери своё, что стала?
      Под изучающими взглядами Галина привела себя в порядок: медленно, напоказ, так же, как выставлялась со своей нарочитой походкой бывалого человека. Навряд ли кого обманула, подумалось ей.
      - Может ли невежда спросить, кто вы обе? - произнесла напоследок.
      - Может, - ответила Нарджис. - Я первый голос в совете замужних города Скон-Дархан, нашей столицы. Милая Баракат - одна из триады, ныне возглавляющей союз Дочерей Энунны в том же граде. Это не назначение, лишь бросок игральных костей и великая честь. Вот видишь, какой интерес во всех наих дамах пробудила блудная дочь Рутена.
      - Понимаю, - кивнула девушка. На самом деле понимала она самую малость. Отчего-то здешняя община пыталась приманить её к себе, но выбрала провальную тактику? Или преуспела непонятно в чём?
      - Теперь вы отпускаете меня? Больше я ни для чего вам не понадоблюсь?
      - Как знать. Неохота заглядывать вперёд слишком далеко, - ответила Нарджис. - Впрочем, вот у игны Баракат есть для тебя нечто вроде письмеца, переданного вместе с той лекарской посылкой. Из той же котомки, что и книга святого Филиппа Рутенца, но послабее вещим духом. Сочинитель объяснил, что в Рутене этот жанр зовётся фантастикой и художественным прогнозом, так вроде бы.
      - Это выдумка на тему Белой Хвори, - пояснила Баракат. - Такая, что вселяет надежду.
      Она запустила руку за покрывала и вынула цилиндр из темно-коричневого дерева. Вложила в руку девушке со словами:
      - Прочти на досуге. И будь невредима на всех путях.
      Люди и кони давно уже дожидались её на дальней окраине заставы: Орихалхо сочла, что задержали подругу уж слишком долго и теперь стоило бы наверстать упущенное время.
      Дорога выпрямилась, поднялась на насыпь и пролегала теперь между сплошных садов. Плоды были уже почти все собраны, но даже по окраинам дорог можно было, протянув руку, сорвать чуть перезревшее и как бы наполненное светом яблоко, присохший к косточке медовый чернослив, а то и грушу, которую пальцы, если не остеречься, протыкали едва ли не насквозь.
      - Это сады для всех. В пору любования цветом гостей осматривают и предупреждают, чтобы не шумели, - от этого падают завязи. Когда урожай тех или иных плодов созревает, можно дать мелкую монетку и отдыхать внутри хоть целый день, а за другую - переночевать. Все, что сумеешь достать с ветвей и съесть, - твоё. Нельзя только жадничать и ломать ветки, - суховато объяснял Тхеадатхи.
      - А кто окучивает землю, опрыскивает от сорняков и вредителей? - спросила Галина. - Ухаживает?
      - Вольные садовники, мелкие бандиты, что отбывают наказание, и те, кто пожелает купить себе побольше фруктов, - пожал он плечами. - Бывает по-всякому.
      Естественно, на первой же стоянке - дело шло к ужину и ночлегу - Галина вытащила цилиндр из внутреннего кармана и рулончик из футляра.
      То была рукопись на хорошей гладкой бумаге цвета слоновой кости: перо и чертёжная тушь, густо-бордовая и тёмно-синяя. Кто уж из её русских сородичей расстарался на эти росчерки, повороты и нажимы, было непонятно. Может быть, для него переписывал какой-нибудь упёртый каллиграф из тех, что водятся пока в Иране или Китае? Да нет вроде. На кириллицу и устав с полууставом буквы были уж точно не смахивают. Непонятки сплошные, в общем. Читалось, тем не менее, это легко.
      Вот что было в том письме:
     
      "Господи, ну что за уродка, - думал отец, развёртывая ноут таким образом, чтобы голография мужчины, плавающая над экраном, во всей красе показалась на той стороне защитного пузыря: на случай, если принимающий монитор окажется выключен. - Когтистые птичьи лапы вместо рук, толстые стёкла очков вместо изящных корректирующих линз, комки слуховых протезов по обеим сторонам головы, редкие полуседые космы и эта жуткая бугристая кожа в белесых пятнах. Лик льва - или, скорее, львицы".
      Дочь его была заражена, как и практически все женщины на Земле. Особая разновидность вялотекущей лепры, "Белая Болезнь", что названа так с лёгкой руки Карела Чапека. Бацилла передаётся через мужчин в результате контактов особого рода, но поражает лишь противоположный пол. Так сказать, гемофилия наоборот. Наследственным заболеванием, однако, в отличие от последней не является и никаким медикаментам не поддаётся в принципе. Женщина до того, как умереть в возрасте, который раньше называли цветущим, успевает зачать от одного до девяти младенцев. А потом её луна окончательно переходит в ущербную фазу: с каждым новым дитятей нечто резко подламывается в самой матери - и так до самого её конца. Появившиеся на свет мальчики по внешней видимости здоровы, девочки с самого момента зачатия инфицированы отцом и, стало быть, уже больны в латентной форме, которая неминуемо даст о себе знать впоследствии. Но всё же какое-никакое, а продолжение жизни на планете.
      - Вот, Машуня, - говорит отец, не поднимая головы и стараясь не видеть то, что находится по другую сторону границы. - Новый претендент на твою руку.
      - И свободу, - вставляет женщина будто бы про себя. Отец невозмутимо продолжает:
      - Красив, спортивен, характером покладист. Если не мультимиллионер, то весьма близок к этому. Собственный остров на Средиземном море, девственные леса, разработки поделочного мрамора и кварцитов, уже выправлено разрешение на строительство особняка для тебя, где ты можешь родить и воспитать мне внуков.
      - Не воспитать. И не внучек, - говорит Мария чуть хрипловато - связки горла тоже поражены некрозом, скайп явно отлажен так, чтобы это не корректировать. - Их сразу берут в... скажем, заповедник и ставят на искусственное вскармливание. Легион будущих невест.
      - Ну...да, - отвечает отец. Видно, что эти споры порядком ему надоели, как и казённый медицинский лексикон, который пропитывает их, как особого рода смазка. - Ты должна понять, насколько важно укрепить в девочках жизнь.
      - Почему бы вам не выращивать оплодотворённые клетки в пробирке и не доводить до ума в кювезе? Нанотехнологии и расшифровка генома вроде бы такое позволяют. Или не попросить об услуге тех из нас, кто ещё здоров и на воле?
      - Сама знаешь, что ин витро получаются стерильные особи... Люди. Так действует Белая Хворь. А те из вас, кто в латентной фазе, не поддаются...
      - На сексуальное насилие. Обучились защищать себя от заразы извне. Для того собираются вместе в коммуны, налаживают партнёрство, овладевают оружием и боевыми техниками. Отловленных поодиночке и укрощённых власти вынуждены прятать под такой колпак, как этот. И не отрываясь следить, чтобы не покончили с собой и ребёнком. Такая вот политкорректность.
      - Причём тут политкорректность? Они бунтарки. Эгоистки. Если уж ты родилась женщиной - будь добра соответствовать сценарию.
      "В тюрьмах "колпаки" не такие, - думает отец, почти машинально проговаривая ртом гладкие фразы. - Обычное силовое поле, которым манипулируют снаружи. А у моей доченьки с подругами как бы не мономолекулярная мембрана с хитроумной входной диафрагмой и управлением изнутри. И чёрт знает откуда появилась на замену прежней".
      - Папа, говори спасибо, что я с тобой пока общаюсь, - гневно шепчет Мари. - Интересы коллектива - одно, торговля своими детьми - другое. Мы тут все решили жить и умереть так, как нам хочется, а не на благо чему-то там в особо крупных размерах. Когда в твоём теле постепенно истощаются все пять чувств, шестому, то есть патриотизму, некуда внедриться.
      Захлопывает ноутбук, не дожидаясь, пока отец сделает то же. Поднимается, тяжело опираясь на костыль, вешает плоскую сумку через плечо. И уходит шаркающей старческой походкой.
      Снаружи восемьдесят пять, внутри двадцать один с небольшим.
     
      Когда один за одним умирают нервы, ступень за ступенью ухудшается слух, падает зоркость, становится безвкусной любая пища, благовоние делается равным зловонию, а скрюченные будто в пароксизме пальцы - этакие клещи! - в равной степени легко управляются с углекислым льдом и мерцающими углями болгар-нестинаров, необработанной акульей шагренью и скользким, как вода, шёлком; когда от той пятерицы, в рамках которой человек познаёт мир, остаются несвязные тени, ты совсем иначе понимаешь великие строки Гумилёва:

Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

      Природа - конечно, она такая и есть. Дама резкая и крутая, будто штопор. Искусство? Ну, не совсем оно. Тот элитный особнячок, который люди построили для себя из отборных кирпичиков натуры. Культурный анклав человечества. Великий немой, который отчего-то взял - и вступил в диалог со всеземельными лишенками. Как это? "Дух Мой оставляю вам. Дух Мой даю вам. Да не смутится сердце ваше и не устрашится". Цитата неточная, ибо Книгу цитировали по памяти. Однако действовала на входе и выходе безотказно.
      Сначала им всем ещё была необходима усиленная преграда между собой и видимостью тварного мира, данной в ощущениях: бионано (как их) механические окуляры-телескопы, гигабайтные "пентиумы" за каждой ушной раковиной, встроенные в плоть анализаторы и манипуляторы. Чтобы не оглушило потусторонними впечатлениями, когда они начнут проявляться. Но однажды, около года назад, Мария враз, легко и со всей очевидностью поняла, как обойти фатальную заразу по кривой. Будто вложил кто ей прямо в голову...И почти одновременно с этим - как необходимо перестроить защитную оболочку над островом, чтобы та пропускала вовнутрь лишь то, чему рады обитательницы. Эфирный свет. Бесплотные голоса. Силу, которую, хоть и казалась неисчерпаемой, жаль было тратить на своё бренное. Пелены, паутины и связи, для которых не находится слов в языке людей. Пищу, что лишь по ошибке считается нематериальной. Иногда и очень редко - телесные оболочки тех людей, которым можно доверить самую главную женскую тайну.
      А за Мари узнали это другие пленницы Нео-Молокаев.
      Женщина дожидается, пока родитель напоследок вздохнёт над своей неудавшейся рекламной акцией (какой по счёту - оба давно сбились), и с полным чувством своего мужского достоинства двинется по обрывистому склону атолла. Там, на песке, ждёт его личный гироплан, изящная винтовая машинка с горизонтальным взлётом и небольшим динамическим потолком. Безвредная для них, здешних обитательниц, и довольно-таки безопасная для самого отца - благодаря их же скрытным усилиям.
      Потом она откладывает в сторону комп-разговорник, палку - и чётким, молодым шагом двигается внутрь тех нарядных джунглей, в которые за последние годы обратился их коралловый островок. Мимо бараков и библиотеки, аккуратно выбеленных извёсткой, и медицинского корпуса, крашенного в лимонный цвет. Вдыхая терпко-сладкие ароматы трав, цветущих кустов и деревьев: раскидистых семиметровых плюмерий, таких же белых и жёлтых, как дома, ало-розовых кустов гибискуса, орхидей, что дерзновенно карабкаются даже на ветви мангровой рощицы и полощут корни в озёрной воде.
      Гладь здешнего внутреннего моря отражает многие радуги, что загораются, меркнут, снова вспыхивают и перекрещиваются под разными углами. Так выдаёт себя мембрана номер два, потайная и куда более мощная, чем та, что снаружи. Чтобы она пропустила внутрь, женщине приходится освободиться от всех тряпок, кроме тончайшего парео или сари, и пропустить себя через особый шлюз. Обрушенной сверху дезинфекции хватает на час, можно растянуть эффект и на два, но грех рисковать своим будущим.
      Внутри будто гигантский паук заткал всю лагуну от края до края, и в его сетях, мягко подталкиваемые волной, колышутся полупрозрачные капсулы. Или яйца. Или колыбели.
         На пляж вытащены узкие, как стрела, челны, тут же в беспорядке разбросаны фантастически нарядные поделки из раковин, кокосовой скорлупы, пальмовых листьев и коры. Всё точёное, полированное, крашенное в цвета самих тропиков. Игрушки, которые старшие ладят для младших.
         Девочка-сторож лет десяти-одиннадцати, смугленькая, с гладкой кожей, по-обезьяньи ловко спрыгнула с навеса, прицепленного едва ли не под самой кроной, обеими руками изобразила воздушный поцелуй:
      - Как чудесно, Мари, что ты пришла! Твоя Руати сегодня утром сложила свою первую фразу, представляешь? И длинную какую! Приподнялась на ручках в колыбельке, уселась покрепче и запела: "Зачерпну ковшом Молочный Путь, напоюсь лунячьим молоком, чтобы мне, летучей, не свернуть на пути в планет привольный дом".
      - А не стихами она может? - смеётся Мари. Её голос на несколько тонов понизился по сравнению с прошлым разговором и звучит ныне чистым грудным контральто. Хрипота куда-то исчезла вместе с понурой осанкой и видом предельной немощи.
      - Это успеется, - весело говорит девочка.- Главное - начало положено. Вот она, смотри, снова приподнимается, хлопает в ладоши. Уже заметила маму. Может, дать тебе на руки?
      - Не нужно сейчас, - смущённо отвечает женщина. - Добро бы одна была, так ведь эта малявка и с прочими юными девицами вовсю копошится и тискается.
      - Они же все чистые, как вода в роднике.
      - Так ведь не я. Меня это рождение не исцелило, - с лёгкой грустью отвечает Мари. - Жизнь продлит, может статься. Но ведь это не очень важно, правда?
      Они не обсуждают между собой того, что на самом деле важно. Что девочки, появившиеся на свет благодаря подсказанному извне партеногенезу, - вовсе не клоны и не слепки с мам даже по внешности. А внутри...
      В четыре-пять месяцев их речь уже можно понять без особого труда. В шесть они с плаванья, барахтанья и ползанья переходят на ходьбу, вернее, на бег. В семь - познают первоначальные буквы и наиглавнейшие слова. Они пьют солнечный свет и дышат луной. Любое знание проникает в них так же легко, как горный воздух в лёгкие. Эти создания мало поддаются хвори и практически не знают утомления, они красивы, ловки, грациозны и небывало сильны. Они почти не страдают от зноя и мороза: возможно, поэтому всецелая нагота беспокоит их не больше, чем в те благие времена, когда до Гаваики и подобных мест ещё не добрались христианские миссионеры.
      Старшие из девушек уже прекрасно осознают, для чего появились на свет. Здесь и в других таких же запретных, запредельных анклавах, разбросанных по всему миру, вестницы готовятся выйти из своих магических оболочек, чтобы передать истосковавшемуся без них человечеству свою священную природу.
      Изначальную природу человека.
      И, поистине, это будет самое лучшее, самое бескровное завоевание на свете.
     
      - И что это такое? - спросила Орихалхо, с некоей фамильярностью заглядывая Галине за плечо.
      - Да так. Извечно русская мечта о том, как с полного писца содрать шкурку и пошить себе зимний тулупчик.
      - ???
      - Прости, - Галина невольно улыбнулась обескураженному виду подруги. - Сорвалась на многоэтажный жаргон. Песец, или искажённо писец, - это не тот, кто пишет, а пушной зверёк, северная лиса. Почему-то полным песцом называют конец света. А еще у нас говорят - делить шкуру неубитого медведя. Это если кто-то рассчитывает прибыль с дела, которое вряд ли завершится успехом. В смысле напрасных хлопот. Ну вот, в Рутене свирепствует болезнь, что косит женщин как траву, а кое-кто, похоже, возмечтал о нашем царстве.
      - Да я не о том, - по виду Орри казалось, что она еле сдерживается, чтобы не оборвать разглагольствования подруги. - Эту цидулку уже добрая половина Вертдома знает. Разошлась в многочисленных копиях. Только что имели в виду здешние управительницы, когда передавали тебе образец кайлатской работы?
      Теперь немой вопрос отразился на лице уже Галины.
      - Кайлат - одна из пограничных крепостей, которые держат край вертдомской... ойкумены, - стала объяснять Орихалхо. Земные мистические термины были явно ей непривычны. - Один из гостей моего сьёра... В общем, некий рутенец говорил мне, что так, Кайлат или Кайлас, именуется святая гора посреди горного хребта Гхималайя.
      - Гималаи, знаю, - вставила Галина.
      - Одна из немногих обителей, где учат красивому письму. У тебя образец, кстати, по виду совсем простой, именно по этой простоте и узнаваемый. Ни единой лишней черты. Намётанный глаз распознаёт такое с одного взгляда.
      - И что с того? Мне полагается реагировать, по выбору, на почерк. На содержание сказки. На сам факт почётного дарения. Или на что иное?
      - А вот ты одна только и можешь решить. И никто другой за тебя. Так определяется твоё предназначение.
      Галина сердито рассмеялась:
      - Ещё и это на мою голову. Уже решили, что в божьи проститутки я не гожусь, на добродетельную супругу тяну еле-еле, а лечить меня - только силы и деньги тратить.
      - Кто решил? Эти две игньи, которые приехали ради одной тебя?
      Орри произнесла титулы с лёгким прононсом и на готийский манер: вроде как и уважение высказала, и посмеялась, чтобы подруга не пугалась так. Потому что чем страшней казалось Галине, тем нахальней рутенка себя держала.
      - Они, разумеется, - морянка вынула лист из Галининых пальцев, скрутила в рулончик, сунула в футляр. - Пресвятые дамы. Знаешь, я ещё сама почитаю. Стиль уж больно у него хорош.
      - У кого?
      - Да у пушного зверька твоего, естественно. Ох, погоди. Там что-то мешается. Ты, наверное, спутала его с подкладкой.
      Морянка вытащила образец каллиграфии назад и засунула в глотку футляра два пальца, вытянутые наподобие щипцов. Повозилась там - и вызволила ещё один листок, свёрнутый в трубку.
      - Так это возвратная рукопись, - разочарованно проговорила Галина, вертя бумажку перед глазами. - То есть она вроде бы подарена кому-то в Москве, чтобы вертдомцы набегали на неё, как на приманку. Саму её я, понятно, не видела, но в книжке Армана Шпинеля есть оттуда небольшой кусок. Именно этот. Я его буквально наизусть помню! Об одном путешествии деда и внука.
      - В самом деле? - морянка развернула бумагу. Цветом что дубовый лист поздней осенью, оттого и не была замечена сразу. Буквы выведены чернилами древнего мастерства: настой дубовых же орешков на ржавых гвоздях. Конечно, и то, и другое - стилизация.
      "Скондийские хребты и вершины обладают свойством красть расстояние и умалять время. Тебе кажется, что ты рядом с ними - а предстоит ещё неделя трудного пути. Ты теряешь всякую надежду увидеть горы - и как раз в этот момент одна из них обрушивается на твой взор всею замшелой тяжестью.
      Наши крепости так же непохожи на западные твердыни, как скондийские горы - на холмистые равнины вокруг Фрайбурга и даже Вробурга, водружённого на мощное каменное основание. Тамошние замки горделиво попирают землю своими круглыми зубчатыми башнями и выложенными по ниточке стенами и до самого малого камешка в обводе оконного проёма или бойницы не прячут своей рукотворности. В Скондии служат крепостями сами горы и горные перевалы. Полые внутри скалы и циклопические перемычки между ними, туннели, прорытые в граните и базальте гигантским земляным червем. Его отрыжка: невероятные массы туфа, мела или известняка, которые уж давно успели зарасти травой и кустарником, а то и деревьями, и принять свой естественный вид. Подземелья, созданные человеческим трудом, который лишь довершил и укрепил то, что создано глубинными потоками. Кровеносные жилы и грубая кожа нашей матери Геоны. Самого матернего тела эта деятельность не коснулась, оттого люди, я так думаю, кажутся ей дерзкими букашками, которые точат свои ходы в коре мирового древа. Однако если сам человек, подобный мне и моему внуку Моргэйну, Мору, глядит на эти ослепительно белые навершия крепостей, венцы гор, уподобившие себя вечному снегу и льду, - то они превозмогают его робость и крадут всё смирение. Цитадели сии названы достойно своей мощи: Аламут, Эребус, Машиаф, Русафа, Кхаваби, Кайлат, Маникъа, Кракен, Ас-Сагр, Сентегир. Именами горных пиков и кряжей".
      - Красиво, - подытожила Орри, сделав паузу.
      - Да, но или память у меня не такая точная, либо переписчик кое-что изменил. Как помню, там не было про Моргэйна: только про довольно безличное дитя. Хотя вполне ясно было, кто оно.
      - Да. Но ты знаешь, кто там встретил их обоих в небольшой крепости Ас-Сагр? Белый шайх Яхья ибн-Юсуф из Братства Чистоты. Морянин-полукровка, за которым в те времена не признавали даже пола. Я ведь говорила тебе и повторяю: не любят тех, кто встаёт между мирами. Они, по-вашему - ни пава, ни ворона. Обыкновенный полуморянин не зачинает, не всякого и не всякую может оплодотворить, - это граница между ним и его соплеменниками. Такая же наполовину морянка ни в чём не способна заменить собой убитого мужа. До недавних пор не было им на земле иных мест, кроме самых опасных. И куда там! До сего времени кличут полукровок ублюдками монахов-ассизцев, впервые благословивших смешанные браки вместе с плодами. Что оскорбительно вдвойне - братья ведь соблюдают обет целомудрия. Вот поэтому кхафха-морхион искони находили себе пристанище в тех местах Верта, на которые никто не претендовал. На дальнем востоке Сконда, про который распускали слухи, что твои рутенцы заходят туда, как к себе домой.
      - Вот как? Я думала, наоборот. Именно оттуда мой - бывший мой народ прыгает в воду.
      - Этого не было вначале. Это стало так, когда Братство Чистоты повернуло своё лицо к морянам с их необыкновенными талантами. Проклятые и благословенные - у них от природы получалось пересекать границу между мирами в своём радужном, своём северном мире.
      И когда кхафха-морхион обучились тому, что преподают каждому здоровому землянскому скондцу, они смогли перекрыть границу. Собственно, не совсем так: направить копьё в сторону, обратную прежней. Так что война не могла прийти оттуда и сама по себе угасла.
      - А почему нечистокровные ба-нэсхин?
      - Чистая кровь так откровенно не похожа ни на одну рутенскую расу.
      - То есть Верт шпионит за Большой Землёй?
      - Умна и догадлива. Через все логические цепи скачешь. Да конечно, понемногу: ты ведь понимаешь, как вы для нас опасны.
      - На что мне обидеться: на опасность или на "вы"?
      - Да на что хочешь, - чтобы смягчить свои слова, Орри приобняла Галину за шею. - Дело не в том. Ты ведь знаешь, что и у твоих соплеменников бывают муженщины, женомужи и множество иных оттенков?
      - Ну, мы не любим признавать такое. По закону просто: можешь в принципе родить - женщина, остальные мужчины.
      - Ха! Вот бы сюда, в Верт, этих ваших законников! А пуще того в Морскую Обитель или Сконд. Но о чём бишь я? В замке Ас-Сагр именно шайх Яхья был учителем отрока Мора. Дед его не знал всего и не видел. Но когда смотрит небо - смотрят и люди. Моргэйн был почти что юным мужем, а шайх - исключением изо всех правил. Однажды они сошлись...
      - Орри, довольно.
      - Я лишь хочу растолковать тебе насчёт переписчика...
      - Довольно, говорю.
     
      Много позже Галина укоряла себя, что поддалась чисто земному фарисейству и полезла со своим уставом в чужой... нет, не монастырь. В чужую твердыню. Взялась с порога осуждать иной образ мыслей.
      Но, возможно, некто наверху решил за неё, что не нуждается она в предварениях и предупреждениях друга? И та почти болезненная судорога, что после слова "сошлись" началась в животе и плавно спустилась книзу, была послана как знак?
      Потому что Орихалхо прочла выражение глаз рутенки по-своему.
      - Я что хотела сказать до того, как увидела твои бумаги, - сказала она. - Малыш Армени... Он крепится изо всех сил, но ему очень плохо. Нельзя до бесконечности прятать от него всё острое. Ты госпожа стихий и душа отряда. Он вовсе не мужеложец - просто юность выбирает из доступного ей. Иди к нему и подари часть моей исконной доли.
      Тогда высокая сэния, взысканная вниманием жён куда более значимых, чем сама она, пошла, и подошла к тоскующему тяжко, и сказала утешительные слова. И случилось между ними обоими то, что случилось.
     
    

АВАНТЮРА ОДИННАДЦАТАЯ

     "Вот как, значит, это бывает по всем правилам, - чуть ошалело думала Галина, простираясь рядом со сладко сопящим Армени на запасном вальтрапе и подтыкая под спину краешек другого. - Странно - мне всё, прости Господи, казалось, что мальчик по старой привычке перепутал два рядом лежащих отверстия. И от вящего усердия мозоли во мне натёр".
      Было чуть конфузно лежать вот так на виду всего молодёжного лагеря. Кроме того, её тянуло прижаться к широкой спине, не так давно поросшей мужским грубым волосом, даже уткнуться носом в лопатки, но это было недостойным делом. Сырой бабской маетой, как говаривал один русско-советский писатель.
      К тому же прочие парни уголком глаза да наблюдали за ходом религиозной церемонии. Уволочь свою добычу в кусты они ей самого начала не позволили - боялись, что старшая при случае не совладает с отчаянием своего подшефного и даже, напротив, подтолкнёт юнца к неминуемому. Но всё разыгралось как по нотам: Галина не пыталась начать с ласковых причетов, наоборот, мало не прикрикнула на угрюмца, назвав его полным именем. Армени-бн-Хваухли. (Жуть полнейшая.) Но когда он поднял глаза и всхлипнул, тихо улыбнулась навстречу и матерински обхватила кудлатую голову обеими руками. Дальнейшее случилось как бы само по себе: оба стали на колени, носы и губы сей же час нашли друг друга, алчные пальцы теребили застёжку за застёжкой, узелок за узелком, пока весь фасад не распахнулся настежь, при виде набрякшей по направлению к небесам плоти она смутилась и густо покраснела, как девчонка...
      И каким-то странным образом именно оттого всё в конечном счёте срослось. Нет, не было никакого помутнения разума и сердечного трепета. Так просто, так же чисто, как обоим напиться воды: не стаканом, не фонтаном, но из родника.
     "Похоже, что мою девственность отверзали не однажды - и всё самыми экзотическими способами, - сказала себе Галина, дотрагиваясь пальцем до припухших, измусоленных губ. - По крайней мере трижды, если не все четыре. И, чёрт, кинжалом было не так больно, как сегодня".
      Кажется, она всё-таки задрёмывала - тоже не раз и не два. Сначала, когда малыш впервые как следует управился со своим делом и пал ничком, жарко дыша ей в волосы, - от облегчения. То есть пал он, а испытала блаженную лёгкость она. Арми только приступил к самой тяжкой части своих обязанностей. Должно быть, именно тогда и перетащил даму поближе к зарослям на куске доброго сукна. В полусне Галине мнилось кое-что уж совсем ни в какие ворота не лезущее: будто у любовника выросло три головы с тремя шершавыми языками, и теперь он ублажал свою даму втройне.
      Следующее просветление принесло умилительную картину двух ложек в одном тесном футляре: осенние ночи и в Сконде холодны. По слухам, тут даже зима бывает, даром что Восток. С холодными бурями, снегом и градом.
      А теперь девушка проснулась окончательно. Предрассветный холод вонзался в мозги стеклянной шпагой, трава рядом с лицом была оторочена инеем, и...и вообще неловко просыпаться бок о бок с мужчиной на виду у всего бойцового подразделения.
      Выскользнула из кокона, изогнувшись, как червяк, и волоча за собой одежду. Вроде бы Арми собрал всё в такой славный аккуратный кокончик, ну и где всё это? В удалом запале снова разметали?
      Хорошо - спят все, кроме скромняги на часах. Галина мигом нацепила на себя все причиндалы... ох, повязка-то нестирана, поясница не умащена, и вообще затмение нашло.
      По-пластунски добралась до своего шатра, отвернула полог. Воровски скользнула под него - и на коврик, на место, словно шкодливая псина.
      - Как долго, - пробормотала Орихалхо. - Удоволила младенца? В петлю больше не полезет? Ты извини, если что не так...
      Галина не ответила - просто не знала, каким образом среагировать. Робко дотронулась до руки.
      - Спи уж, работничек, - пробормотала морянка.
     
      После дня пути, уже, можно сказать, на подступах к восточной столице, Армени подошёл к Галине с самой торжественной миной из всех возможных.
      - Сэниа Гали почтила меня соитием, - сказал он, растянув титул на здешний певучий манер. - Поэтому я обязан ей отплатить. Они с сэнией Орихалхо занимаются фехтованием и прочими искусствами? Разумеется, наистаршая госпожа - мастер. Но она может лишь показать, отчасти передать, но не преподать науку оружия. Как и где обучать - её саму не учили. По воле судьбы я знаю кое-что из этого. Если госпожа стихий изволит стать со мной в дневную пару - я покажу.
      Методика? Эти пацаны неплохо различают саму науку и методику её преподавания? Шок - отчего-то даже больший, чем в том, что касалось нетрадиционного и вообще секса.
      Взяли дубинки, отошли чуть в сторону от того круга, что готовились вытоптать на лугу его азартные сородичи.
      - Сэниа Орри показывала моей старшей подвижный овал защиты? Так вот, его надо не создавать, не очерчивать. А находить и навязывать удачное для тебя место тому, кто напротив. Вот как солнце в глаза.
      - Снова слова.
      - Да и нет. Вы с тёмной сэнией составили прочную пару, оттого её знание перетекает к вам без особых помех. Я и сэниа Гали - лишь частичная, временная пара, Но пока это помнят наши тела - можно и передать ощущение.
      "Мистика".
      - Арми, ты не можешь называть меня на "ты"? Чтобы не изворачиваться всякий раз.
      - Тогда...Прошу, возьми меня за руку и следи, что говорит тебе моё тело.
      Так они двинулись вдаль от дороги.
      - Слушай мою кровь, - тихо сказал Арми. - Она скажет.
      По мере того, как природа вокруг - отчего-то весьма быстро - становилась всё безлюдней, всё меньше пахла человеком, в пальцах девушки всё настойчивей возрастал ритмический зуд и некое гудение. Это было странно: рой незримых и бесплотных букашек забрался под кожу и играл там в свои игры. Юноша молчал, только однажды коротко кивнул ей: терпи.
     
      Мелкая вибрация внедрялась под кожу, сотрясала мышцы, палила нервы. Лиственные краски вокруг - охра, бронза, ярь-медянка - зажигались внутренним огнём, палили взор. Трава хрустела под ногами пустой пластиковой бутылью, утренний ледок на лужах лопался под подошвой с протяжным гулом. Галина чувствовала, что путается в образах и ощущениях, сходит с ума.
      - Это хорошо. Скоро уже, - подбодрил юноша.
      Внезапно мир натянулся до предела - лопнул - взорвался фейерверком вместе с болью.
      И стал новым, протяжно чистым, звонко красочным. Влился в неё обратно чистой радостью. И мощью.
      - Здесь узел природных сил, - подтвердил Армени. - Небольшой, правда, но тебе хватит. За крупными охотятся строители крепостей и храмов, перебивают их друг у друга. Но мало кто умеет определять их прямо и точно. Улавливают побочные признаки...
      - Косвенные, да. Места силы.
      - Ты говоришь о том же более привычными тебе словами? Да, так. В следующий раз ты почуешь эту силу одна, без меня, и куда слабее. Но почуешь, как хороший зверь. Словно некий островок, убежище. Оно будет защищать тебя. Немного учить - как волчица натаскивает на добычу детёнышей.
     "В точности как там. В анклаве рутенского рассказа. Арми что - его знает? Многие в Верте грамотны и читали, говорит Орри".
      - Ты будешь вот прямо здесь учить меня своему мастерству?
      - Нет, оно не настолько больше того, что ты уже имеешь. Но пускай обе моих старших выбирают такие узлы.
      - Тебя-то самого кто на них навёл?
      - Однажды я побывал в одном из таких мест, куда мы сейчас направляемся. Не прижился - были разные причины. Успел пройтись по самым верхам. Теперь ищу от тамошних братьев прощения.
     
      На том всё и закончилось. Вечером Галина рассказала обо всём и спросила подругу:
      - Ты ради этого напустила меня на Армени? Во имя его природного магнетизма?
      - Не только. Да, ты заметила, что он побаивается возвращаться на дальние рубежи?
      - Заметила. Тень какую-то на душе. Сама боюсь примерно того же. Не вернуться, ты понимаешь.
      - А идти вперёд, - Орихалхо усмехнулась. - Нет, я в глубине души хотела тебе ребёнка. Сама-то я многажды бесплодна. Но совсем забыла, что для землянок их дитя - словно бомба с подпаленным фитилём. Не вольный навигатор, как у ба-нэсхин и тех немногих, в ком сильна их кровь. И сейчас не время тебе зачинать и взращивать.
      - Вот-вот, - Галина потянулась, обвила шею спутницы рукой. - То всё пытаешься сотворить из меня воина, то разводишь сантименты по поводу грудных ребятишек.
      - Одно другому не очень мешает, - сказала Орихалхо. - лишь бы стало кому на руки младенца сложить. А таких рук и у нас, и особенно у скондцев бывает достаточно.
      - Даже для смуглявок?
      - Даже. Ведь они, как-никак дети. Ну, твоё-то светленьким будет.
      "А что там у нас говорилось по поводу расизма?"
     
      В середине следующего дня их настиг Скон-Дархан.
      Он был не похож ни на казённые российские города, ни на Москву-столицу-нашей-Родины, ни на Санкт-Петербург. "Москва-Питер, вот и нос вытер", с юмором декламировала бабушка старинное присловье. В эпоху мегаполисов оба города почти слились дальними предместьями, так что безнадзорного пространства между ними и взаправду еле хватало, чтобы хорошенько высморкаться. Это было незадолго до Белой Болезни и женских резерваций, поэтому своё знание других столиц, древних и современных, Галина почерпнула из интернета. Но и в машине были всё те же картинки архитектурных монстров.
     
      А здесь не было ни крепостных стен и притулившихся к ним крестьянских лачуг, ни небоскрёбов, ни бесформенных трущоб, ни даже загородных резиденций знати и богатеев. Больше всего раскинувшееся перед ними зрелище напоминало миниатюру из "Великолепного часослова герцога Беррийского" с изображением охотников, что так поразила её при первом знакомстве. Вокруг поляны кольцом возвышались осенние деревья, а над ними буквально парили узкие четырехугольные твердыни замков, словно пришельцы из иного времени и эпохи. Из Космоса.
      - Ох. Это дворцы?
      - Ни один разумный скондец не станет без большой нужды забираться на этаж, - ответила ей Орихалхо. - Дома Книги, гостиницы с конюшнями - про караван-сараи читала у себя? Как ни удивительно, кладовые всяких редкостей не первого разряда. Гигантские проходные дворы в дни мира и цепь укреплённых башен во время войны.
      - Я думала, что самое ценное прячут внутри.
      - Верно думала. Осаждающим при случае будет чем заняться, а население во время грабежа успеет ускользнуть в прорехи. И даже унести наилучшее своё достояние. Сердце Вард-ад-Дунья.
      - Что такое это Вард...
      Не слышала? Скон-Дархан - официальное, парадное имя. То есть скондский город, где находится ставка главного амира и над которым - ну, в переносном смысле - развевается его знамя. Оттого Скон имеет тарханную грамоту и, значит, не платит никаких налогов. А имя любви - Вард-ад-Дунья - означает Розу Мира.
      - Как у писателя по имени Даниил Андреев. Так называется знаменитая у рутенов книга. У него там есть ещё такая потусторонняя Олирна - земля блаженной, изначальной весны.
      - Не к нам. Дунья - это ближний мир. Андреевскую Розу Мира точнее было бы перевести "Вард-ал-Эхирату". Роза дальних земель. Полей Блаженства. Символ, в который обратилось живое и страстное существо.
      - Ты так говоришь о человеке?
      - Да, У города не так давно появилась покровительница - или покровитель. Не знаю, как точнее сказать. Не из Морского народа, однако многим похожая на лучших из лучших ба-инхсани. Юхан Дарк дю Ли. Юханна Вробуржская. Видела укреплённый город Вробург-на- Скале? Во время одной из войн за престол Запада его осадили. Она была там главным Мастером Оружия, а отряд молодых скондцев был призван снимать осаду.
      - И она погибла?
      - Не совсем обычным образом. Под самый конец военных действий попала в госпиталь. Там были раненые из обоих лагерей, и когда ненароком над ними всеми подпалили крышу, Юханна вынесла на себе едва ли не больше былых врагов, чем до того убила. А потом её любимый порох, что хранился неподалёку, взорвался, и огонь принял в себя тело. Так рассказывают в житии святой - или святого. Юханна ведь имя мужское, а те, кто знал деву при жизни, все умерли. Теперь её сердце, которое не сгорело, заключили в небольшую раку или дароносицу - не знаю, как сказать. А вокруг соорудили небольшую церковь.
      - Хотя сама она не из Вробурга родом и даже ни разу в Сконде не бывала, - уточнил основательный Тхеадатхи.
     
      Так беседуя, они во главе отряда подъехали к кольцу пригородных слободок, еле заметных среди гущины разноцветных листьев, далеко ещё не осыпавшихся. Вернее, глаз-то и впрямь не замечал дворов, заросших бурьяном, и домиков мышиного оттенка, зато нос и желудок сразу начинали бурно протестовать.
      - Боги, что это?
      - Издержки цивилизации. Свечники, мыловары и кожевенных дел мастера. Это ещё ветер в нашу сторону повеял. Здесь тоже имеется своя роза - ветров. В городе почти не чувствуется, а вот кто на них войной пойдёт, тому тоже с походом достанется.
      Галине отчего-то вспомнилось, что свечи и мыло варят с добавлением жира, не исключено - человечьего. Павших противников. Дальше фантазировать на тему никак не хотелось.
      Тем более что свежий ветерок тотчас развеял всё сомнительное для души и тела, а тут и пригороды кончились. Через пологий ров, заросший ожиной и шиповником, была перекинута пологая арка моста, плющ карабкался по опорам и перилам. Всадники прошли по нему по четверо в шеренге.
      И сразу встали перед их глазами большие четырёхугольные монолиты с навершием из небольших зубчатых башенок, облицованные светло-серым мрамором. Они словно вырастали из шубы дикого винограда, который вцеплялся коготками в щели и поднимался по кладке на огромную высоту, но самым удивительным образом не разрушал камень, а, похоже, создавал с ним своего рода симбиоз. Дорога замыкалась вокруг них кольцом, от него тянулись ветви улиц, которые делили Скон-Дархан на неровные с виду ломти.
      - Мы можем остановиться в одной из ближних хоромин и рядом с нею вымыться, - предложила Орихалко. - Или пройти Скон насквозь парадным маршем и остановиться на противоположной стороне.
      - Все пришельцы должны навестить Часовню Странников, прежде чем начать какие-либо дела, - ответили ей.
      - Но ведь непристойно молиться грязными и пыльными, - разноголосо отозвались другие.
      - А искушать судьбу - пристойно? В Сконе временами будто на ниточке повисаешь.
      - Как ты, Гали моя, что решишь? - спросила морянка.
      - Мне непременно надо решать? Я ведь самая чуждая из чужачек, - ответила девушка. - Но вот что подумайте: на площади рядом с храмом отыщется место для добрых пяти десятков лошадей с их конскими яблоками?
      Народ одобрительно зашумел. Орри смачно хихикнула:
      - Грубая проза, как и обычно, перевесила напыщенный эпос. Заворачиваем в ближайший дворец для путешественников!
      Как ни удивительно, гостиница в самом деле расположилась на нижнем этаже громадного строения, вытянутого кверху. Это слегка напомнило Галине знаменитый московский "Дом на ходулях", только вместо перевёрнутых латинских "V" тут были разлатые "A" c непропорционально малой верхней частью. В трапециевидную нижнюю половину были вписаны длинные бруски конюшен. Лошади, мулы, носилки и экипажи стояли здесь бок о бок с хозяевами, которые обычно занимали комнатку, немногим большую денника и такую же безукоризненно чистую. А поскольку Орихалко воспротивилась разделению сил, им отдали один из пустующих складов - и говорите спасибо, господа, что нынче не сезон для торговли и паломничеств.
      Расседлали лошадок, хорошенько протёрли тряпками, развели по денникам. Вывернули из сум и сундуков имущество - просушить. Потолковали с конюхом, довольно хилым на вид парнишкой, насчёт того, чтобы напоить и задать всем корму, когда можно будет.
      И едва успели развернуть тонкие постели, чтобы отдышаться, повалившись на них навзничь, как невдалеке гулко и однотонно затрубили рога.
      - Что это? - с лёгким беспокойством спросила Галина.
      - Зовут в баню. Ох, я и забыла, что ближе к зиме под вечер тоже котлы разогревают. Думала - пожуём чего ни на то и из одной колоды со скотиной ополоснёмся.
   Последнее было шуткой - четвероногих поили из кожаного ведра, хотя то, что оставалось на донце, нередко выплёскивалось на шкуру заметно тоньше лошадиной.
      Бывалый народ уже зашевелился, прочие подтягивались.
      - Ребята, по два медяника на рыло наскребём? Прошлый раз больше не потребовали. Еще бы лучше - по три, чтобы уж с кофе и сладостями.
      Галина, естественно, знала от отца, что вестфольдская и франзонская золотая марка - это полторы готийских и составляет примерно шестьдесят серебряников, тогда как готийская - в лучшем случае сорок. Медных грошей, или медяников, или в просторечии медянок, в одном серебрянике от девяноста до ста двадцати, в зависимости от чеканки. Жизнь преступника обходится от шести до двенадцати марок, вира за случайное убийство невинного человека - не менее чем в пятнадцать. Первые марки платит маэстрат, вторые - маэстрату: для передачи семье покойника.
      Таким образом, чистота в Скон-Дархане стоила очень дёшево.
      Орри же продолжала командовать:
      - У кого есть чистая смена - захватите, пожалуй, только там все равно грязное выстирают, прокатают и кстати потравят насекомых. Ожидайте того, что в родимое стойло вернётесь за полночь, распаренные и голодные. Со своими харчами в баню не пускают, берите медь, а ещё лучше серебро для повара. Мы что - совсем обнищали?
      - Орри, я, по правде говоря, не понимаю, откуда эти-то гроши возьмутся, - полушёпотом проговорила Галина.
      - Свои трачу, - заговорщицки прошептала та.
      - А точнее?
      - Попросила союз ромалинских купцов выдать мне вексель под залог нерушимых сокровищ, запрятанных в женском монастыре. Сроком на двадцать лет без оборота на тебя и дробления основного капитала. Получить деньги по векселю можно в любом месте Вертдома, но адресован он скондским негоциантам. Процент будет покрываться за счёт моего воинского жалованья, которое до сей поры благополучно оседало в казне града Лутении, а основная сумма целевая. Освоение выморочных земель.
      - Ну, запутала меня вконец. Вроде бы я сама купеческая дочь... Тут есть подвох?
      - Небольшой. Твоё имущество, как я уже сказала, - неотделимая от тебя часть, подобие вашего рутенского мажората. Вместо денег и добра с нас обеих могут потребовать наполнить своим трудом эти пустые земли. Кстати, на то и делают свой расчёт король и Совет Высоких Защитников: войны и мор обезлюдили материк и ещё больше - архипелаги. Но платить понадобится по истечении двух десятков лет, когда любой наёмник или помрёт, или захочет осесть вместе с семейством.
      - Потребовать - с обеих?
      - Не сердись. Ведь я не лгала никому, что мы заключили полюбовный союз без закрепления на письме. Подобное уважают не в одном только Сконде.
      - Постой. Кое-что из этого я просекла. Ты заявила, что те сундуки - это мой дар тебе? Будто я покупаю тебя как мужа?
      - Или жену. Для Сконда такое без большой разницы. Залог нужен на случай развода. И ты своей собственности нимало не теряешь. При полюбовном или каком ином расторжении нашего союза она останется за тобой - или вернётся к тебе: с какой стороны уж на это посмотреть.
      Галина посмотрела в глаза подруге: честные, с юморком и какими-то светлыми бликами против зрачка.
      - Похоже, мне промыли мозги раньше волос в бане. Что же - пускай. Как говорится, дело долгое, можно и вовсе не тревожиться. Или ишак помрёт, или падишах.
      - Рутенская пословица?
      - Изречение некоего Ходжи Насреддина. Он тоже взял деньги под залог - того, что выучит падишахского осла читать священную книгу.
      - А, в Вард-ад-Дунья есть похожая учительная притча. Даже не одна.
      Но тут их обеих заторопили, и вся компания направилась в храм гигиены, который был расположен в фундаменте соседнего небоскрёба.
      Пройдя под арки, гораздо более массивные, чем в гостинице, честная компания оказалась в интерьере, во всех смыслах впечатляющем.
      Во-первых, здесь снова оказались настоящие стёкла. Причём матовые. Во-вторых, тамбур за невысокой дверью был никак не меньше иного помещения для оглашенных: вся их партия разместилась в нём без труда. И в-третьих, когда Орихалхо рассчиталась с привратником, перед ними открылся вход в подобие зимнего сада под куполом из полупрозрачных плит белого мрамора, что были закреплёны в восьмиугольных ячеях. Проёмы арок, поддерживающих купол, формой напоминали сердце - стилизованное, не настоящее. Полы были из клинкерного кирпича, лежанки вокруг бассейна - тоже мраморные, сходящиеся к круглой середине как лепестки ромашки, а над самим водоёмом свисала на цепи бронзовая курильница, разбрасывая по стенам оранжевые блики и источая знойные ароматы. Над тёмным зеркалом воды вздымался почти невидимый пар.
      - Ну как, хорошо? - спросила Орихалхо подругу.
      - Красиво. Что, нам сразу туда нырять?
      - Принято сначала раздеться и полежать на пляже.
      - Вместе с мужчинами?
      - Сегодня мужской день и пока все свои.
      - Орри, а клозет тут где?
      Это вопрос нимало не возникал на природе, где за каждым кустом был для них укромный дом. Ни в гостинице: весь навоз оседал в соломе денников и составлял, как оказалось, немалую часть платы за постой. В Сконде не собирались упускать ни капли природных щедрот.
      - Клозет...Это чего - нужник? - сказала Орри - Что значит - деловая женщина! Никакой поэзии. Да мы один из них прошли: чуть ближе к входным дверям. Там ещё кувшин стоит за частой решёткой, чтобы обмыться и не поганить общую воду. Думаю, таких закоулочков тут с десяток.
      К удивлению Галины, в отхожем месте обходились без рутенских наворотов: просто отверстие в полу, ограждённое мраморным то ли бортиком, то ли козырьком. Оттуда повевало лёгким бризом, но совсем не воняло. Кажется, ей уже объясняли про воздушный замок, бегучую воду или нечто похожее.
      Когда девушка вернулась - уже изрядно пропотевшая, - мальчишки и даже Орри уже успели раздеться и нежились на мраморных плитах наподобие римских сенаторов, беспечно разговаривая друг с другом. Из одежды на них были только банные простыни.
      - Бросай платье под любую из арок, там подберут, - сказала ей Орри. - Возвратят примерно через час-полтора. На полотенце, которое ты получишь там в обмен, двойной ярлычок: одна половина остаётся, другой метят твою стирку. Как уж получается - не знаю, но путают вещи они редко, а теряют и вообще никогда.
      - Орри, - взмолилась девушка. - Тут что - отдельных кабинетов не заведено?
      - Боги морских глубин! Никак воображаешь себя одной из баали?
      Орри покачала головой и объяснила не таким ёрническим тоном:
      - Баали считают наготу священной. Это они приучили скондских женщин беречь своё тело и даже лицо пуще чести. Но одна и та же радуга по-разному преломляется в различных кристаллах. В доме позволено многое, чего нет на улице. Рядом с водой не то, что на суше. Ты можешь одарить видом своей наготы, можешь поманить, а можешь и поставить как бы лаковую завесу между тобой и всеми прочими. Учись такому. Помни: стыд находится внутри твоей головы и больше нигде. Не выпускай его наружу: притянет, когда ты того не хочешь. Будь холодна, когда пожелаешь, и горяча, когда тебе необходим другой или другая.
      - А моя зараза?
      - Разве тебе не сказали? Она не передаётся через воду. Даже через уста - вряд ли, по-моему. Только через длительное касание, и то если выпадет плохой жребий. У нас не Рутен.
      Посмотрела на голую, тощую, как белая китайская редька, подругу и смилостивилась:
      - Поди завернись в простыню до подмышек, чтобы до времени не показывать, чем ты худо-бедно отличаешься от остальных.
      Всё-таки когда настала пора смывать с себя пот, им обеим было оказано снисхождение: появились солидные клиенты, не желающие иметь никакого отношения к развесёлой и чуточку нагловатой компании бастардов, пьяной без вина. Их быстро направляли в малые кабинеты для дружеских и деловых встреч, и Орихалхо, узрев такое неравноправие, захватила для них с Галиной крошечную келью с неглубокой ванной, в которой плавали цветочные лепестки, и лежанкой на две персоны. Договорилась кстати, что кофе со всем, что к нему причитается, подадут прямо на место, а слепорожденного массажиста заменят на массажистку, которая не прочь заработать лишний дирхам (равный аж четверти серебряника).
      - Это не для тебя, если не хочешь блистать своими плешками. Хотя зря отказываешься, ох, зря. И заразу не разнесёт - для каждого у неё особые перчатки и отдельный флакончик с маслом, - и здоровья тебе прибавит. Я после такой разминки двоих морянских мужчин могу побороть.
      Но Галина не поддалась искушению. Только плавала, давно уже чистая, в чуть замыленной водице, которая поразительно долго сохраняла приятное тепло, и с ехидством смотрела, как коренастая бабёнка отплясывает джигу на костях распростёртой ничком Орри, до того размолотив ей мышцы в полнейший кисель.
      Оставшись одни, девушки неторопливо занялись любовью, а немного позже с наслаждением пили из чашечек густо-коричневый напиток, закусывая хинную горечь жирным, хрустящим и тягуче-приторным.
      - У нас в Рутене и машины есть для того, чтобы прогонять пар через порошок, и уйма разных технологий, все сладкие: под пенкой, на воде, на молоке, на песке...Ой. Я малость перепутала, это турочку на горячий песок ставят. Вот не думала, что можно так просто - и так вкусно.
      - На контрасте работает, - объяснила Орри. - Горькое - сладкое. Чтобы его создать, нужно мастерство никак не меньшее, чем сготовить кофе сам по себе.
      Приятную во всех отношениях беседу перебил азартный шум голосов из укромного пространства, находящегося рядом с ними. Что слегка озадачивало - в нём не слышалось ничего похожего на сладострастие того или иного толка.
      - Орри, что там у нас рядом?
      - О, я снова запамятовала. Последний мой официальный визит был, увы, года два назад. Ночью деловые люди столицы и их гости занимаются такими вещами, какие неприлично показывать дню. Совершают хитроумные сделки, оговаривают условия, на каких пойдет контрабанда из Рутена, дают деньги в рост...
      - Как я помню, последним у нас в так называемые Средние века евреи занимались. И дело считалось очень сомнительным.
      - Иудеи в Верте числятся по тому же разряду, что и нохрийцы. И те, и другие с равным искусством манипулируют своими земными святынями и своей прибылью.
      - Вот, значит, у кого ты свои векселя обналичиваешь?
      Орихалхо чуть помрачнела:
      - Я тебе во всём дам отчёт, но - не кажется ли тебе, что мы не так проводим время?
      - Орри, для меня отцовы накопления немногим больше дорожной пыли. А ты расточаешь своё жалованье. Вот отыщу сейчас какого-нибудь... ах, менялу, что ли? И напишу на твоё имя дарственную.
      - Сейчас? - рассмеялась морянка. - В таком наряде и настроении ума?
      Теперь смеялись обе.
      А потом похоже, что заснули, - и никто отчего-то не беспокоил странников.
      "Ну нет, я так эти дела не оставлю, - думала в полусне рутенка. - Позже настою на своём или даже одна схожу к юристу... Как их тут именуют? Кади?"
      На рассвете им всем принесли одежду: отпаренную, выглаженную, по необходимости заштопанную - и такую тесную, что едва напялилась на влажное тело.
      И все они отбыли в малое паломничество - как и должно, пешком, сами чистые, в чистой одежде, с чистыми помыслами и условно чистым от грубой еды желудком.
      В розовеющем свете зари город был прекрасен. Низкие дома, по самую плоскую крышу погружённые в лиственное пламя. Храмы трёх главных религий с островерхими колоколенками и минаретами. Молельные дома для мужчин и широко раскинувшиеся двухэтажные дворцы для женских собраний: с колоннадами, как Парфенон, или огромными окнами бесценной работы. "Делали на островах, - поясняла Орри. - Сколько в них рутенского - никто не знает". Кварталы мастеров - десятка два-три домов, собранных в неправильный четырехугольник, с семейными общежитиями, цехами, дворами для ребятишек, мечетью или часовенкой посередине.
      Они не вмиг поняли, что показалось нам непривычным в бурной, пестрой, азартно жестикулирующей толпе. Мало того, что она была по преимуществу взрослой и мужской - это и на Западе частенько встречалось. Все мужчины были бородаты. Во всём остальном Верте, на который успела поглядеть Галина, обильная растительность считалась "знаком зверя" и тщательно выводилась со всех мест, не прикрытых одеждой. Но в Вард-ад-Дунья на них ощутимо повеяло духом благородных мавров, испанских грандов и пылких французов: длинные кудри, завитые, подвитые и не очень удачно выпрямленные, но непременно покрытые чалмой или высокой бархатной шапкой, усики щеточкой, метёлкой, пиками, бородки штопором, клинышком и подковой, то и другое, текущее мимо губ в три ручья. Щеки были, как правило, чисто выбриты: никто не давал волосам права съесть лицо. Одежда была или очень светлой и хорошо выстиранной, или нарядной - и опять-таки чистой. Даже старики на пороге дряхлости выглядели щеголевато в своих длинных рубахах с неизменной саблей за широким кручёным поясом, жилетках и тафьях.
      И это щегольство - при почти полном отсутствии женщин в людных местах, подумала Галина. Иногда людские волны рассекало подобие пиратского чёрного корабля под всеми парусами. Как и важная дама, встретившая их у границы, скондские "живые драгоценности семьи" были наряжены в бесформенную рубаху, поверх которой непременно накидывали мешок с прорезью напротив глаз и тончайшей вышивкой по краю этого отверстия, и при движении поднимали незримый ветер, который заставлял всех прочих торопливо сторониться. Если таких фигур было три-четыре, внутри подвижной крепости непременно прятались ребятишки: совсем маленькие - обоего пола, постарше - только девочки в изысканном оперении райских птиц. Определить достаток и первых, и вторых, но в особенности третьих с первого взгляда казалось невозможным.
      - После девяти-десяти лет мальчики отходят к супругу, который обучает их, что такое в Сконде быть мужчиной. После двенадцати юных "хвалёнок" запирают в доме, а если выпускают на прогулку, то очень плотно занавешивают, - объяснила Орихалхо. - Невесты.
      - Дико.
      - Не хотели бы хиджаба - вон так бы стояли, - морянка показала Галине на стройную фигуру, осыпанную золотом и закутанную во множество вуалей.
      - А. Вот это и есть...
      - Служительница Великой Матери. Сегодня еще день будний, во время своих праздников они растекаются по всему городу.
      - В голосе Орри не чувствовалось ни осуждения, ни особой радости. Зато их с Галиной спутники оживились: один даже сделал попытку прикоснуться к ручке, закованной в кольца.
      - Мы идём поклониться иным богам, - холодно заметила ему Орихалхо. - На жертву этим не хватит никаких денег.
      - Жрицы Матери-Богини - они что, покупаются? - шокированно спросила Галина.
      - Такая никогда не назовет цену за возлежание с ней: по умолчанию сие на пределе возможностей клиента, - объяснила подруга. - Но никогда не выше. Считается, что прибегнуть к такого рода услуге мужчину заставляет не удовольствие, а сугубая необходимость. У него самого дома всегда присутствует некто, обученный такими вот сакердотесс за умеренную цену: одна из жён или невестка, от которой ждут, что она передаст своё искусство старшим, или дочка, которой ради жениха преподаёт нежную науку мать.
      - Женская солидарность? "Материнское Сомыслие"?
      - Так это называется. Ты почти угадала.
      - Попахивает развратом.
      - Нимало. Разврат в Сконде лежит в совершенно ином месте. Связан с нарушением клятв любого рода, в том числе супружеских и вассальных. Не оговорено специально - значит разрешено.
      Как-то незаметно, за интересным разговором, шествие оказалось на небольшой круглой площади. Гранитные плиты рядами ступеней поднимались к крытой ротонде, почти беседке с резными сталактитами колонн и крестом наверху: небольшой, четырехконечный и равносторонний, он покоился на огромном полумесяце с рогами, задранными до самой поперечины.
      То и была Часовня Странников: место, где все иноземельцы испрашивали успеха в делах, что привели их в город, жизненного благополучия и доброго пути назад, когда для того настанет время.
      Несмотря на довольно-таки раннее утро, народ здесь уже толпился - цветочницы, скромно наряженные в сарафаны и платки, один конец которых прикрывал рот, торговали в основном чайными розами всех оттенков - от желтовато-белого до цвета запекшейся крови.
      - Особо тратиться необязательно - вся здешняя клумба к вечеру так и так перекочует внутрь, - шепнула Орри, однако кинула монетку, взяла два цветка себе и Галине: один редкостного цвета корицы - Галине, белоснежный - себе.
      Внутри было так тихо, будто и не стояло здесь никого плечом к плечу.
      Над толпой возвышалось нечто вроде католической дароносицы, какие Галина видела в храме на Лубянке: золотое солнце на тонкой ножке, с извитыми лучами и своего рода линзой в середине. Там, меж двух толстых пластин горного хрусталя и в скрещении лучей, падающих из широкого тройного витража, нечто сияло как бы своим собственным, тёмным светом.
      Подобие бутона чёрной розы с сомкнутыми устами и узором выпуклых прожилок на обратной стороне каждого лепестка.
      - Это её сердце, - благоговейно прошептала Орри. - Сердце женщины, которая прославила наш пол. Не касался его резец ювелира - как подняли из праха, так и осталось.
      - Неправдоподобно, - в ответ прошептала Галина.
      - Прекрасное всегда оставляет довольно места для веры, - ответил со стороны некто третий. - Посмотрите на витраж, если усомнились в правдивости легенды, - это поистине библия для неграмотных и неискушённых.
      На стекле были изображены три картины.
      Девушка в белом одеянии до пят сходит с костра, держа в поводу вороного жеребца с заострённой шишечкой во лбу. Конь бьёт копытом, локоны девы развеваются по ветру, лицо сияет отвагой.
      Военачальник со знаменем, древко коего упирается в стремя, и в латах скорее скондского, чем вест-франзонского образца, верхом на том самом чёрном единороге. Шлем скрывает волосы, но одна прядь всё-таки выбивается наружу.
      Снова он, только без кирасы или кольчуги, в одной рубахе и по колено в пламени. Огонь превращает веющие по воздуху волосы в своего рода нимб.
      Понизу всех трёх витражей изысканным шрифтом и в одну вытянутую строку выбито:

"Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,
Души моей неугасимая лампада,
Наполненная маслом, столь летучим...

Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,
Я - сидры терпкий, благовонный дым.
Терновник тот когтями впился в кручу.
Молю, одень его своим огнем святым..."

      - Это те самые стихи? Её предсмертные или посмертные стихи? - спросила Галина. - Которые она произнесла наподобие Скарпхеддина, сына Ньяля, когда пламя подступало уже к самому сердцу?
      - Верно, Гали бинт Алексийа Рутенка, - ответил тот же голос, довольно низкий и звучный. - Я сделал рисунок надписи для резчика по камню, как раньше набросал эскиз триптиха для лучшего из наших живописцев по стеклу.
      Девушка оглянулась, наконец, - и встретила яркий, яростный взгляд мужских глаз цвета грозового неба.
      Чтобы разглядеть юношу во всей красе, ей пришлось задрать голову - это при том, что их отделяло двое человек и, примерно около полуметра чистого расстояния. Его плечи возвышались над остальным народом подобно скале. Светлые, пшенично-рыжие кудри были, вопреки скондскому обычаю, собраны в две толстых коротких косицы - знак опытного вояки. Бородки он не носил, одни усы жёсткой щеточкой. Черты лица были правильны и в то же время казались на фоне того, к чему Галина успела привыкнуть, чужеродными. Впрочем, как и рост, и повадка, и даже какая-то особенная, будто светящаяся кожа без веснушек.
      Мужчина дотронулся до цветов в руках Галины и Орихалхо, произнёс:
      - Это предназначено святыне - так же, как и ваши мольбы.
      Аккуратно вынул из пальцев и опустил в одну из высоких фарфоровых ваз, что стояли у алтаря. Двигался он так плавно, будто ничего не весил, - вернее, вся его масса ушла в силу.
      - Ты ведёшь себя очень уверенно, мэс, - сказала Галина. - И знаешь моё имя. А твоё как?
      - Оба ваших имени, - поправил он. - Я же сам зовусь Рауди Красноволк ибн Яхья Ас-Сагри, поборник чистоты и всадник пустыни.
      Но тут из-за алтарного возвышения, накрытого тугим камчатным полотном, вышел священник, поднял руки к небесам, и началось ритуальное песнопение. Без поддержки каких-либо музыкальных инструментов, но очень слаженное. Сначала Галине почудилось в нём что-то от литургии, но здесь не поднимали над толпой святые дары и не преломляли хлеба. И время здесь текло очень быстро.
      Расходились после молебна поодиночке или попарно - все явно под впечатлением увиденного. А уж Галина с Орри - и подавно.
      - Что за гордец этот Рауди, - вздохнула ба-нэсхин. - Поистине дитя двух отцов. Вдвойне мужчина. Не успел рта раскрыть, а уж высказался в свою пользу. Его искусство - своего приношение на алтарь, а такое во славу Божию безымянно.
      - Ревнуешь никак?
      - К мужчине? Ой, нет: просто отмечаю факт.
      - Знаешь его?
      - Не хуже, чем он меня. Помнишь, я хотела тебе рассказать про переписчика?
      - Неужели о Рауди?
      - Такое вот совпадение. При Домах Книги писцы работают во множестве, Любому желающему вручают бумагу, чернильницу и тростниковый калам, чтобы он мог переписать понравившееся. Там же учат всем прекрасным почеркам и продвигают таланты. Наш Рудольф, или Красный Волк, так звучит его имя на Западе - и в грамоте, и в миниатюрах преуспел. Ты, кстати, заметила, что эти сквозные стеклянные мозаики выглядят не очень пропорционально - будто малую картинку увеличили раз в сто?
      - Ой, нет, - Галина повторила за Орри присказку рассмеялась. - А ведь и правда. Только все равно красивые. Великого рутенского скульптора Бенвенуто Челлини обвиняли, что любой его монумент больше или меньше, но похож на статуэтку.
      - Так ты слушаешь? Помнишь, на чём ты меня оборвала?
      И Орри докончила историю. Яхья ибн-Юсуф, державший крепость Ас-Сагр для Братьев Чистоты, наполовину тайного общества, которое специализировалось как на утончённой философии, как и на защите восточных границ с оружием в руках, - так вот, он был прекраснейшим из плотских существ и в то же время "увечным полукровкой". Из тех, кого в особенности не любят: ни земной человек, ни морянин, ни морянка, ни привычная помесь. В Рутене таких вынуждают определяться со своим сексом и даже прибегать к хирургу.
      - Понимаю, - ответила Галина. - Синдром Морриса или нечто вроде.
      - Яхья испытывал собой неофитов. Воин Братства должен быть терпим ко всему помимо того, что касается его непосредственной цели, и не иметь предубеждений. Никто не думал, что Белый Шайх может родить дитя - тем более от юного отрока, почти мальчика. Но так получилось. Если ты хоть немного искушена в рутенском родовспоможении...
      - Нахваталась по верхам, как любая прокажённая, - сухо ответила девушка. - Нас в самом деле готовили к безопасным родам. Безопасным для младенца, имею в виду.
      - Так вот у Яхьи это было подобие неуместной тягости из тех, что иногда возможно сохранить и вырастить дитя до времени, когда оно становится жизнеспособным.
      - Как его... "вторичная брюшная беременность, наступающая после прорыва первичной трубной".
      - Да. Не понимаю до конца твоего жаргона, но... да. Никто не понимал, что дитя укоренилось, причём вне связи с точными сроками. Последнее редко, но случается у помесей. Яхью пришлось усыпить и резать чрево. Но, говорят, опоздали, да и натура его была не слишком пригодна к вынашиванию. Шайх не выдержал операции, истёк кровью - и теперь Рауди полный сирота.
      - А кто отец?
      - Ты имеешь в виду - другой отец? Право, я уже открыла тебе всё, что можно, и часть того, что нельзя. Сопоставляй, если умеешь.
     
      Говорит прелестная Марион своему супругу, подливая ему чай в плоскую пиалу с двойными стенками - чтобы пил горячее, не обжигая пальцев:
      - Наш ручной сизый вяхирь принёс на крыльях весть о том, что новая фигура вошла в игру, и теперь всё предречённое повернётся иной стороной.
      - Не на крыльях - на лапке, - мягко возражает сьёр Энгерран. - И кто подал сию весточку?
      - Не кто иной, как твоя любимица. Говорит, приметила сына Морского Кречета ещё в тот раз, когда ты посылал её столицу иного Полумирья с дипломатической миссией.
      - Ну-ну, дай им всем Боже. Только чем-то кончится твоя собственная авантюра?
      - Как чем? Авантюры - то, что происходит в дороге. Когда путь приводит к цели, любые из них кончаются либо достижением, либо постижением, но всегда - Разлучительницей Собраний, - задумчиво отвечает крестница и любимица королевы-матери Эстрельи.
     

АВАНТЮРА ДВЕНАДЦАТАЯ

      После посещения часовни Юханны отряд попарно или поодиночке разбрелся по городу - дивоваться на здешние дива. Орихалхо занялась некими чуть таинственными делами, для которых и была послана в далёкое путешествие - может быть, готийской политикой, возможно - экономикой (нужно ведь было снаряжать отряд для перехода через степи и пустыню), но скорее всего - политической экономией или, что то же, политикой экономии.
      - Вот лошадей едва не загубили, гоняя без передышки, - ворчала она. (И это при двух не очень коротких дневных привалах и одной ночёвке в сутки.) - А заводных иметь - так это ж целый конский табун гнать рядышком. Вот пересадить бы вас всех на мулагров - они куда как выносливее.
      Под мулагром в Сконде понимался вовсе не гибрид мула и онагра, а животное вроде ламы или альпаки - небольшой верблюд, в отличие от андско-рутенского собрата пригодный для верховой езды, а не только под вьюк. Животное пустынь, прыткое и неприхотливое, похожее на гладкошёрстую непарнокопытную лошадку с чересчур длинной шеей, мулагр был в равнинных краях редок, но особого любопытства не вызывал.
      - А что мешает-то, в самом деле? - спросила Галина. - Деньги вроде водятся. Гони сюда животинок.
      - Не гонористо. Для клириков годится и для женщин.
      - Так шутила раньше про мулослов?
      - Не совсем.
      - Тогда теперь насчёт гонора?
      - Тоже нет. Рядом с Полыми Холмами хорошо бы пересесть на малышей - кони пригодятся на обратный путь, если и у кого он будет, а мулагрики, помимо прочего, ходко идут в гору и с горы. Наверху им будут рады куда больше, чем нам.
      - Полые Холмы? Орри, это ж из сказки о феях и чародее Мерлине.
      - Ну, называют их так, что поделаешь. Или Пустые Холмы, но это не отражает смысла. В общем, малые горы на подступах к великим.
     
      Галина, оставшись в тот день одна и без призора, на правах то ли калечной (повязки с мазью она носила по-прежнему, но меняла далеко не так усердно), то ли мелкого начальства при главном начальнике, решила прогуляться не просто так, но с целью - памятуя недавние откровения подруги.
     
      Толпа на улицах принимала девушку вдвойне легко - как "белую", то есть уставного цвета кожи, и как "смуглую", вернее, загорелую. О ба-нэсхин, с которыми она стала схожа после многих дней на открытом воздухе, все были наслышаны, что их женщины не отличаются от мужчин и оттого имеют полное право не закрывать лиц и не кутать фигуру прямо уж до смерти.
      Оттого рутенке было более-менее легко расспрашивать всех и проникать повсюду. Заодно наловчилась по легчайшим намёкам распознавать, кто перед нею. Иллами, даже явно из беднейших, отличались подчёркнутой чистоплотностью и даже щеголеватостью, достигнутой с помощью минимума средств. Живая иллюстрация к тезису о рутенских денди - те любили рядиться в вещи, обношенные по фигуре до состояния "второй кожи". Поклонники Энунны, если то были не жрицы и не жрецы из разряда их защитников, с излишним усердием защищали свою наготу от посторонних взглядов и пренебрегали украшениями. Здешние нохри - те были ни так ни сяк. Светские монахи и монахини, иными словами.
      В конце концов, Галину направили к влиятельному кади, судье, в расширительном смысле юриста и знатока права иллами, к услугам которого ничтоже сумняшеся прибегали все три конфессии. Впрочем, нохрийские священники не утруждали себя ничем помимо религиозных вопросов и солидных размеров серебряного распятия на груди, люди Великой Матери во все юридические дела вносили лёгкую сексуальную нотку, а светские знатоки закона драли с овечек три шкуры и были куда менее компетентны и тех, и этих.
      - Это как лечиться. К врачу пойдёшь - причинит тебе лютую карманную чахотку, - объяснил сэнии Гали один из доброхотов. - А господин меча в Скон-Дархане (тут были в ходу те же эвфемизмы, что и на Западе Верта) - он и знает не меньше, и не сребролюбив, потому как состоит на воинском жалованье.
      - Наши лекари сведущи, не то что их коллеги в том же Вестфольде, - возразил ему другой. - Но они скорее по видам пульса твою болесть определят, а господин Аль-Хатфа изволил не раз наблюдать её гнездо воочию.
      (То есть промышлял вскрытием трупов явно, тогда как лекари тайно и с его собственной подачи, догадалась Галина.)
      И сошлись собеседники в том, что добрая слава здешних палачей идёт от покойного Хельмута, прежнего хозяина клинка. Имя сего широкого скимитара, Аль-Хатф, на истинном языке людей означает "Погибель", стало быть, его хозяин сведущ в вопросах смерти так же, как в вопросах жизни.
      "Ну, только вот не хватало, чтобы этот наследник традиций и меня обихаживал", - подумала Галина и вежливо поблагодарила мужчин за ценную информацию. Ну, не прямо такими словами, разумеется.
      Кади пребывал в своём саду, по причине осени слегка поредевшем, растерявшем плоды, но ещё очень красивом. Восседал на возвышении, окружённый народом, и пил чай, рассуждая, судя по важному виду, о неких высоких материях. Был он моложав или просто молод, кареглаз, в каштановых кудрях и бороде вились тонкие седые пряди, тонкие брови самую чуточку не смыкались на переносице. "Прямо как русский дворянин татарского розлива, - подумала Галина. - Бунин там, Ахматов, Тютчев".
      - Так вы, уважаемая Гали бинт Алексийа, хотите узаконить некие денежные отношения, возникшие по чистой случайности или чьей-то опрометчивости? - спросил кади, выслушав сбивчивое объяснение девушки. - Подобный разговор хотелось бы вести в присутствии моих клиентов и учеников, потому что они обучаются практике закона. Но как вам будет угодно.
     "Надо же, он меня "выкает", будто неизмеримо более важную персону, - подумала рутенка. - Как отвечать-то? Вернуть ему его вежливость?"
      Подошла женщина с нарядно открытым лицом, одна из жён или прислужниц. Поставила перед рутенкой, сидящей, поджав под себя ноги, против законника, чашку и налила на самое донце крепчайшего чая. Самый почёт, объясняли до того Галине: будут постоянно вертеться вокруг тебя и подливать. Она выпила раз, потом другой для вежливости, повернула сосуд вверх дном: больше не надо. Сказала:
      - Разговор у меня не секретный, однако и не для чужих ушей.
      Судья хлопнул в ладоши - все исчезли, хотя, как подозревала Галина, за ближайшей стенкой толщиной в полкирпича.
      - В чём нужда ваша? - прямо спросил кади.
      - Моя соратница схитрила. За моей спиной распорядилась тем, чем ей не следовало бы. Объявила сначала готийским, затем вашим купцам, что состоит в доле со мной. Никакого подтверждения тому не имеет, помимо своих слов. Я безразлична к бывшему имуществу отца, которое поставлено залогом, но не хочу, чтобы Орихалхо ставила себя в двусмысленное положение. Возможно, её заимодавцы не понимают сути ...
      - Вряд ли. Все менялы и банкиры - народ тёртый, - учтиво вставил кади свою реплику. - Знают, на что пошли. Старший командир отряда имеет ограниченное право на имущество младшего, то бишь вас. Однако не спорю: в любой реке имеются подводные камни.
      - Вот как. В любом случае я хочу такое подтверждение дать. Чтобы впредь ей не было никакого укора. Доверить Орихалхо монастырское сокровище в официальном письме.
      - Каким образом из трёх возможных? В виде опекаемого имущества, или дара без ручательств, или в раздельное пользование?
      - Поясните невежде разницу.
      - Если мэс`Орихалхо надзирает за некими принадлежащими вам ценностями, вы имеете право потребовать отчёта. И в той же мере имеют это право те официальные лица, которые хранят закон помимо вас обоих. В случае, когда не требуется никаких ручательств, даритель навсегда отрекается от своего добра. Раздельное пользование предусматривает, что до известных пределов и на известных условиях нажитое одной стороной добро можно считать совместным.
      - Последнее мне подходит.
      Юрист покачал своим белейшим головным обмотом:
      - Не спешите. Разве вам не намекнули? Именно так скрепляется в нашей стране договор о супружестве. Ибо стержень брака - то вено, которое муж отчуждает от себя и передаёт жене в залог. Или, иначе, - оговаривает её долю при совместном владении.
      - Тогда остановимся на среднем. За свои вещички я не держусь.
      - Благородное решение. Однако в подобном случае к документу о дарении должна быть приложена подробная опись, сделанная официальными лицами. Вы можете задержаться в столице ради такого?
      - Не хотела бы. Представляю, какая это канитель.
      - Да?
      - В смысле, что длится до бесконечности. Как спутанная лента... или молочная тянучка.
      - А. Вас не устраивает вкус... - он тонко улыбнулся.
      - Вертдомского бумагомарательства. Того, что в Рутене именуют бюрократизмом. Нельзя ли обойтись меньшими усилиями?
      - Первый вариант. Опекунство по обоюдному согласию.
      - Обуза и цепи для нас обеих.
      - Тогда заключайте союз - такое возможно и без согласия противной стороны, тем более что мэс`Орихалхо действует перед скондскими негоциантами, прикрываясь именно вашим с ней негласным браком. Объём разводной неустойки определят ваши знакомые бернардинки, а их честь - самая твёрдая монета в Верте.
      - Вы можете составить договор прямо сейчас? Я заплачу.
      - Не сомневаюсь в этом, - подтвердил кади со странной интонацией. - Заплатите. Так в качестве кого записать вас - супруга или супруги?
      - Послушайте. Вы согласились беседовать, понимая мои непростые обстоятельства...
      - И никоим образом не собираюсь как-то вас уязвить. Видите ли, вено, или махр, даёт супруг. Хотя бы формально: если женщина берёт за себя неимущего или неимущих, она может одолжить ему или им небольшую сумму с оговорённым возвратом. Но вам ведь нужно противоположное. Также числить вас - не мэс`Орихалхо - в мужчинах противно разуму. Но вот идея. Возможен иной выход - перевернуть ситуацию. Счесть находящееся в сундуках уже принадлежащим мэс`Орихалхо по праву брачного займа: тем паче проценты, идущие вам, уплачиваются из жалованья старшего командира. Тогда пользование сундуками приобретёт статус вполне законного, а вы сможете вернуть своё либо после развода - каковая процедура в Сконде несложна, - либо по первому вашему требованию уплатить долг.
      - Уф. Мало что поняла, кроме главного. Что всё это возможно.
      - Тогда один из моих писцов составит договор никаха, я как лицо официальное подпишу за Орихалхо, вы - за себя саму. Одна бумага пойдёт вам, другая останется у меня. В конце концов, это значительно поднимет репутацию обоих: как ба-инхсана, так и рутенки.
      - Погодите. Если ей не понравится?
      - Я говорил уже, что развод очень просто совершить. Один из вас должен на словах трижды подтвердить свободу другого.
      - И всё?
      - Именно, - он кивнул. - Но должен предупредить, что ваша связь с другим мужчиной, если она совершается с согласия мэс`Орихалхо, может быть сочтена любодеянием, что порицаемо, но не наказуемо. Связь же без подтверждённого пред людьми согласия другой стороны есть прелюбодеяние к смерти.
      - Я и не подумаю выходить из её воли, пока длится брачный союз, - сухо ответила Галина.
      "К смерти? То есть смертный грех в понимании всех трёх религий? Наверное, так".
      - Тогда я зову помощника.
      - Сколько я должна судье консультацию и работу? - сказала девушка, принимая готовый документ и одновременно вставая с места.
      - Господин наш Амир Амиров платит нам щедрое жалование, - ответил кади. - Пошлины собирают его служители, стоящие на въезде и на выезде из столицы, но не я. Вы с мэс`Орри ничего мне не должны: помимо своего благоразумия, разумеется. Которое вы должны теперь в полной мере выказать. Так вы не желаете разделить с нами полуденную трапезу?
      По его тону Галина поняла, что хотя гостеприимство он предлагает от всей души, чем-то в официальной части, которую оно призвано увенчать, судья недоволен. И лишь оттого ни на чём не настаивает.
     
      Перед лицом здешних Ганнибалов Вард-ад-Дунья держала себя истинной Капуей, роскошной и разнеживающей. Поэтому здесь было множество крошечных заведений по распитию чая, окрашенного во все цвета радуги, кроме разве синего. Пурпурно-фиолетовый достигался с помощью сока гибискуса или ежевики, оранжевый и жёлтый - шафрана, коричневато-зелёные и буро-красные тона были присущи напитку от природы. В чайхане Галина села на подушку, заказала себе большой чайник и глубокое блюдце с кусочками тягуче-сладких заедок. Налила чай в широкую чашку - остудить. И развернула свиток на колене.
      Вроде как все имена и родственные связи отражены правильно. Про себя она сообщила лишь то, что знал любой из вертдомцев, не желающий сильно углубляться в иноземные родословия, насчёт Орри судья с помощником каким-то образом знали больше неё самой. Буквенные извивы и юридические хитросплетения, и те, и другие - выдержанные в лучших скондских традициях, в общем, сводились к тому же, на что намекал сам кади.
      "Всё в порядке, - подумала Галина, - теперь вот только бы этим питьём не залить. А то получится, как у Милорада Павича: пейзаж, нарисованный чаем. Юридической силы документ, возможно, и не потеряет, да неловко".
      И скатала рулон обратно, стянув старой резинкой от волос. Ничего подобного в Верте до сего дня не придумали - и волосы, и все документы атласными лентами обматывают.
     
      В караван-сарае Галина хотела сразу просветить Орри насчёт их супружества, но та заскочила лишь на короткий миг, только и успев промолвить:
      - Берём нового человека в порожнее седло. Мы тут все, не исключая меня самой, ученики, Армени - половина ученика, а Рауди ибн-Яхья воспитывался в Твердынях Чистоты с самого младенчества.
      - Но ты же сама говорила, что он хвастун и фанфарон!
      - Даже так? Ну, я преувеличила. Слегка и не по месту бахвалится, но по сути своей не бахвал. Как обученный воин стоит двоих - недаром его прозвали так, как прозвали. А как проводник и вообще цены не имеет.
      - Он придёт со своей лошадью или в самом деле займёт место покойника?
      - Практична до тошноты. Да, со своим заводным скакуном. Нет, у него не лошадь, а помесь из самых желанных. Как и он сам: в одно и то же время горец и степняк.
      Так Орихалхо дала понять, что не желает больше дискутировать. Закрыла проблему.
      Через день все припасы и снаряжение уложили и приторочили - делала это специальная гостиничная прислуга, хозяевам поклажи оставалось только наблюдать и запоминать выверенный в течение столетий порядок. Вьючные лошади были взяты из расчёта одна на двух верховых, причём такие, которых не стыдно бы при случае под всадника пустить. Заткнули за пояс свеженаточенные сабли - только Галина воздержалась: коли не умеешь, зачем понапрасну щеголять, дразнить местных задир, буде возникнут на пути?
      Новое приобретение морянки явилось, можно сказать, когда уже трубили сбор и начали выстраиваться в походный порядок.
     
      Рауди в самом деле захватил седло Фавхсти, но оно было наложено на хребет не очень понятного зверя, своими очертаниями лишь отчасти напоминающего тех кротких мулагров, что исправно возили горские товары на здешний рынок. В холке зверь был чуть выше чистокровных англо-арабок, на которых Галина успела поездить в прокате. Короткая грива на почти лебединой шее стояла торчком, хвоста не было - только вислая кисть от репицы до задних коленок. Или локтей, что ли, - Галина окончательно запуталась в терминологии. Всё тело диковинного создания покрывала шерсть, заметно более мягкая, чем у лошади, и без того глянца. Но самым чудным показались Галине две вещи: масть, какая-то иссиня-сизая, точно налёт на сливе, с такими же голыми проблесками на крупе, маклаках и плечах, и то обстоятельство, что всадник вёл животное за собой в поводу рядом с очень тихим и как бы уменьшившимся в росте конём погибшего. Наголовье на существе было, кстати, обычное конское, но без грызла и с малыми кольцами, зато подковы солидные: вроде низких башмаков из бычьей кожи, на застёжке сбоку и с круглыми бронзовыми накладками спереди.
      - Становись в стремя и в строй, сын Яхьи, - коротко произнесла морянка.
      В этот момент Галина поняла всю правоту подруги: движение Рауди, когда тот поднялся на своего скакуна, было гибким и почти незаметным, словно прыжок хищника. За гриву рукой он не брался, только слегка - за переднюю луку. И буквально тотчас, так же крадучись его - кто, мулагр или гибрид мулагра? - подобрался и стал вровень с её милым Сардером. Тот всхрапнул, пришелец взвизгнул ржавым дверным засовом и раззявил пасть. Марто, который по-прежнему ходил под Орри, попятился.
      - Покой, Аль-Кхураб, - пробормотал Рауди и слегка натянул повод скакуна. Тот сразу утихомирился. Их с Орихалхо кони - тоже.
      - Красив, - проговорила рутенка.
      - В самом деле? - иронически переспросил скондец.
      - Его имя. Очень звучное. Что оно значит?
      - Ворон. Это самец, яростный, как амир всех птиц, но вашим кобылам нечего страшиться покрывания от него.
      - У нас тут не кобылы, - фыркнула Галина.
      - Я вижу. Жеребцу также нечего бояться, что Аль-Кхураб станет отбивать у него случайных подруг. Это иная порода.
      После этой справки, которая была выдана самым невозмутимым тоном, рыжий гордец натянул повод Ворона и отправил его вместе с жеребчиком Фавхсти назад, где и остался в гордом одиночестве, когда все остальные построились в колонну по двое.
      По Вард-ад-Дунья прошли, глядя прямо перед собой, окрестности города миновали не оглядываясь. Дальше дорога шла ровно и бойко, несла на себе закутанных по глаза и уши всадников и зашторенные экипажи исправно, однако скутеров, то бишь гелиосайклов, на ней почти не попадалось. Даже в таком мизерном количестве, как на пути в Ромалин. Так, мелькнёт навстречу сверкающий силуэт, ошарашит лошадок, Ворон обернётся, глухо рявкнет вослед - и вот уже снова тишь и благодать.
      - Гонцы, - резюмировала Орихалхо. - Трудолюбивые столичные пчёлки. Набрали мёду, потом по разным дорогам его на крыльях разнесут.
      - Сразу видать, что Скон-Дархан - пуп земли, - кивнула Галина.
      И всё же - новейшая техника у местных жителей, довольно-таки приверженных старине? Которые и моются, и сочетаются браком, и едят, и даже справляют ест естественные потребности на образ оттич и дедич?
      Вот что ещё было удивительно: никакой стены вокруг столицы, ни рукотворной каменной, ни из горных хребтов, ни из могучих деревьев, - а не успели покинуть дальние пригороды, как сразу настала зима с леденящим низовым ветром, с белой крупкой, что завихряется под копытами, с шорохом палых листьев, вывернутых наизнанку.
      - Из пустыни холод натягивает, - пояснила Орихалхо, морщась.
      - Как так? Пустыня ж далеко, - недоумевал кое-кто из молодцов. - Почти у самых Сторожевых Гор.
      - Она огромна и свирепа. И дышит, - объяснила ба-нэсхин.
      - Орри, - внезапно осенило Галину, - ведь Арман Шпинель, когда вёз маленького принца Моргэйна, не упоминал вообще ни о каких трудностях. Ладно - были бы взрослые оба. Вас тут крепко учат противостоять стихиям.
      - А тогда и вообще весна была, - вставил реплику некто знающий. - Если не полное лето. Хорошо, что нынче меха на себя вздели.
      - Не в том вовсе дело, какая погода стояла, - ответила Орри. - Амир вполне мог не касаться самого пути, мог вымыслить небывшее - он создавал не мемуары, так это называется в Рутене? И не летопись. Но единый знак - начертание, каллиграмму.
      - Да, - отозвался из-за их спин Рауди. - Прадед торил путь дружбы. Чтобы Рутен легче достигал Верта, а Верт - Рутена. Но когда, уже при сыновьях Мора, кое-кто в Рутене обучился читать книгу Фила одним телом, без участия сердца, моя земля захотела себя защитить. И создала песчаное поле, нестерпимо знойное летом, скованное из крупиц льда зимой и населённое невиданными существами. Оно вытянулось у подножия крепостей, словно вторая линия рубежа. Чтобы сойти с гор, надо его преодолеть, и чтобы прийти в горы - точно так же.
      - Но какой смысл? - спросила Галина. - Что нам, что большеземельцам едино.
      И спохватилась: я-то сама не с Большой ли Земли разве? В точности как покойный Леонид Ильич...
      - Для вас это испытание годности и готовности к ученичеству. Для меня - повторение давней игры: кто прошёл все этапы обучения и сумел выйти из ловушки, войти тому - куда как проще. Для рутенов, не получивших допуска, - смерть, - ответил рыжий.
      "Уж больно пургу гонит, - подумала девушка. - Они там, в крепостях этих, все так велеречивы?"
      Пурга, собственно, началась помимо слов Рауди, хотя и одновременно. Позёмка взвихрилась кверху, сгустилась, бросилась в глаза и ноздри сухим порохом. Хорошо ещё - заранее укутали обмотами тафьи, а теперь волосы и лица.
      Ехали дальше. Днём собирали хворост, жгли костры на обочине - места для пламени были огорожены невысокой стенкой из камней, уже покрытых свежей копотью. Ночью останавливались в селениях, иногда в городках, что пыжились, подражая столице, причем не только своей: обломки порубежной стены, по брови заросшие плющом, с лысой смотровой площадкой наверху - остаток "забрала" без крыши. Здесь даже свои дочки Энунны стояли на людных перекрёстках: жертвовать им полагалось, очевидно, меньше, чем скон-дарханским, и кое-кто из отряда ими походя воспользовался. Но чаще отряд оккупировал постоялые дворы, несколько более дикие, чем в столице: ни харчевни поблизости, ни бани помимо огромной заплесневелой кадушки, только что делить одно пространство со скотами не приходилось. Верховых животных разводили по денникам, людей селили по двое в крошечных каморках, оттого Галина не видела, приносили они здешней степи жертвы, как франзонскому лесу, или нет.
      Рауди обыкновенно устраивался в деннике, под боком у своей несуразной животины, чтобы зря не бесилась, как говорил. Подстелив под себя охапку чистой соломы, накрывшись поверх свободной попоной и подсунув под голову кулак. Ему, по словам, хватало.
      И вот что всё чаще приходило в голову рутенке: никто в Верте на её памяти не тяготился своей отделённостью от других, Охотно дружили, общались, воевали, плечом к плечу пахали и удобряли свою ниву, как крестьяне и монахи, и возделывали свой сад по бессмертному рецепту вольтеровского "Кандида". Но никогда не жались друг к другу, не пытались слиться в один монолит, даже в самое беззащитное время - ночью. Больших дортуаров она здесь не видела даже в монастырях: кельи, клетушки, "супружеские" углы в небольших замках, непременно за плотными шторами, кровати-шатры под балдахином - так жили сами и так поселяли её с покойным отцом.
      "Острова в океане. Причём если не счастливые, то явно самодостаточные. Не средневековая психология, но средневековое натуральное хозяйство в каждой отдельно взятой голове".
      Подумала - и сама подивилась возникшему в голове сравнению.
      С "королевским золотцем", как втихую поддразнивали Рауди младшие сотоварищи, Галина почти не общалась. До тех пор, пока не поднялась как-то ранним утром, задолго до восхода, слегка обеспокоившись: как там Сардер, не опоили его, случаем, конюхи, дав холодной воды. И упрямился с чего-то, фыркал, будто весна кобылья на дворе.
     
      Драгоценный лошарик спал, чуть колыхаясь на всех четырёх, и если похрапывал, вернее - всхрапывал во сне, то совсем не криминально. Помыт, высморкан, расчёсан, накрыт тёплым одеялом... то бишь попоной. Рядом, по-лебединому перегибаясь через перегородку, высилась вполне себе бодрая Воронова шея: Галина попробовала вспомнить, чем кормили чудище - вроде бы тем же сеном и зерном, что и лошадей, но не хватало, что ли, вон как зыркает на чужую порцию.
      Да, а с чего это Сардер не проел всё, что задано?
      Галина открыла решётку денника - проверить, хорош ли здешний ячмень, - и увидела...
      Рауди.
      Он лежал в пустых яслях, как Святое Дитя нохрийцев, укутавшись одним плащом, и две морды согревали его своим дыханием.
      Почувствовав, что на него смотрят, открыл глаза.
      - А, хозяйка. Что-то жеребца твоего трясца била ввечеру, вот я и решил последить.
      Ну конечно. И пожаловал ему попону с царского плеча.
      - Спасибо. Вижу, что моему Сардеру не холодно - вон как разоспался. А в ясли-то чего залез? Чтоб ему ещё и не голодно было?
      - Да нет, - ответил серьёзно, - сильно дует из-под низу. Надо бы на стоянках лошадей поверх копыт в башмаки обувать, примерно как я Аль-Кхураба. Только кроем попроще и подбитые мехом.
      - А зимой как? Ещё и вместо ногавок валенки?
      Он приподнялся, подмигнул темно-серым глазом и тихо продекламировал:
      "Все большие собаки надевают сапоги, а собаки маленьки надевают валенки".
      Любимое стихотворение её детства. Берестов - не Берестов? Ну и чего призадумалась, зачем расчувствовалась - детские книжки в Верт, что ли, не импортируют?
      "Да, пожалуй, тем более что Рауди - книжник. Ещё, пожалуй, сами копируют - на экологичные дубовые доски".
   Проигнорировала намёк, ответила по делу:
      - Незачем животных разнеживать. А за Полыми Холмами, пожалуй, ни ногавки не спасут, ни башмаки, ни чепраки.
      - Да - но до них ещё добраться нужно. А и до, и после - слушать знающих.
      - Цену себе набиваешь?
      - Положим, что да, - он окончательно сел, распрямился, тряхнул полураспущенными косами, словно освобождая их от невидимого сена. Удивительно, не одни волосы, но и щёки были у него чистые: никакой утренней щетины. И синий камзол под чепраком - столичного покроя, в талию, с горностаевой оторочкой и о восьми ясных пуговицах. Вроде как позади обеих командирш, её и Орри, в большей простоте пребывал.
      Усмехнулся, стукнул ладонью о край кормушки:
      - Присаживайся, коли уж явилась. Думал к Ворону под крылышко перейти, конец сна досмотреть - не вышло.
      "Нормальная девица спросила бы, о чём сон. Такого добивается?"
      - Да нет, уйду лучше, раз всё в порядке.
      - К супруге?
      Галина пожала плечами:
      - Я не морянка, значит - женщина с вытекающими последствиями. К супругу. Судья приговорил - муж, значит муж.
      - Вот как, - он словно с лица спал. - А мэса Орихалхо знает, в каком ранге при тебе числится?
      - Пока к слову не пришлось.
      - Так вот пускай придётся, и скорее. Она явно полагает, что тратит на воинов своё, а не данное в залог.
      - О деньгах не хочу ни говорить, ни думать - пока они есть.
      - Как бы не пришлось тебе говорить и думать о другом - когда оно настанет, - провещал Рауди уже в спину девушке. - Но, дай боги, чтоб без моего участия.
      "Странно. Вроде он ко мне конкретно клеился, тыкал по-свойски, - подумала Галина. - А потом как-то враз охладел. И о чём думаю? Не нужно мне ничего такого".
     
      Но что бы она ни говорила себе, как бы ни рассуждала о прелестях замкнутой капсулы - стена отчуждения рухнула. Буквально на следующем привале Рауди заявил:
      - Тебя натаскивали делать стойку, чертить вокруг себя ведьминские круги, искать места силы. Но кроме твоего якобы живого стилета, ничего острого в руки не вкладывали. Се одно довлеет, одним словом. Как по-писаному: в руке делается тёплым, сам по своей воле находит цель, бьёт без промаха. Хочешь, поучу работе с длинным клинком? Знаю, как будет там, в сторожевой цепи, и не испорчу дела. Разве, может быть, нагружу лишним умением. Согласна?
      - Да, - ответила Галина. И даже не успела подумать, что по имени её не назвали ни разу. После того, как торжественно протитуловали в часовне Юханны. Потому что в руки ей сразу ткнули рукоять узкого скимитара.
      - Парируй. Этим плоховато колоть, отлично - резать, но рубить нежелательно, да с твоей небольшой силой и не имеет смысла. От прямой полутораручной дубины вообще увёртывайся, пока можно. Потом покажу.
      Сейчас же ей показали "ту самую мать". Скимитар оказался его собственный, а вооружился Рауди широким прямым мечом наподобие венецианской чинкуэды. Галина кое-как отмахивалась, делая короткие шажки назад и в сторону, закалённое железо сталкивалось, искры сыпались, будто в кузне.
И вдруг она поняла две вещи. Что умеет работать клинком - очень плохо, но умеет. И что эта работа нравится ей до невозможности.
      С тех пор так и пошло. У костёрного круга под взглядами парней, которые грелись совсем другим способом, на вытоптанных площадках между конюшней и трактиром, просто на подходящем лужке, что зарос за ночь буйным цветом инея.
      И шло всё лучше и лучше. В Галине прорезался талант фехтовальщицы, он зудел и чесался, как молочные зубы, её напарник и наперсник только покряхтывал довольно, когда обнаруживал подвижный стальной щит, из-за которого Галина всё чаще и наглее выныривала в атаку. После культуршока, когда восточная сабля повстречалась с типично западным изделием, клинки у обоих стали одинаковые: на время боя Рауди одалживал из вьюков то одну пару, то другую и туда же убирал, своё же заветное оружие не использовал.
      Небольшой отряд всё глубже увязал в зиме. Если прикинуть по меркам земного северного полушария, стояла вторая половина октября, но дорогу покрыло рыхлой белизной до самых конских запястий, хорошо еще отряд на рысях её размётывал, и тем, кто двигался в хвосте, приходилось чуть легче. Впрочем, Орихалхо, Рауди и Галина постоянно двигались впереди, а им самим разве что Шатани, здешний верховный демон, торил путь. Если сказать по чести - припорашивал ещё пуще. Охотников наведаться в холмистые края становилось всё меньше, впрочем, оттуда тоже мало кто возвращался, и перед всадниками расстилалась по виду нетронутая целина. Ветер, который до того запутывался в стволах деревьев, летал по ней невозбранно.
      - Теперь поняла, госпожа моя, отчего войлочные ногавки нужны? - спросил однажды Рауди. - И тёплые носочки для бабок? У Ворона до самых когтей густые пёрышки, а не голая шкура, как у прочих. Опять же двигаться могут бесшумно.
      - А последнее зачем? - вернула вопрос Галина и осеклась: надо же - разнежилась, что своей госпожой наконец назвал, позабыла, что где воин, там и разведка, и бой недалече. Хотя ноги лошадям и без её раздумий давно укутали.
      Однако Рауди ответил, чуть обернувшись (ближе к вечеру он, как подобает истинному хранителю благородных дам, занимал место чуть впереди Галины, оттеснив Орри во вторую шеренгу):
      - Зачем? Так заповедали мне братья: будь неслышен - и никто не заподозрит в тебе соперника.
      - У тебя есть братья? - поинтересовалась девушка. - Родные?
      - Я не о том, а о ждущих меня в горных обителях. Все мы - единое целое. Но на твой вопрос отвечу так. У меня два брата - один единой крови, другой - по матушкиному браку. Оба одинаково знают меня и одинаково любят, второй прекрасно знает первого, но первый даже не подозревает о существовании второго.
      - О, это ты мне загадку загадал?
      - Если тебе, госпожа моя, угодно будет трудиться - её разгадывать.
      - Подумаю, когда станет чуть полегче. У тебя в словах муть и мгла - и вокруг день ото дня всё они же. Нарочно подгадываешь или ворожишь?
      В самом деле, мелкий снег веял с невидимых небес так упорно, словно там открыли фабрику по его выработке, и был так лёгок, что долго парил в воздухе, прежде чем улечься навзничь. Оттого из головы отряда с трудом можно было различить заводных лошадок и обоз, день отличался от ночи лишь более густым сумраком, а когда, наконец, равнина изогнулась нестройной вереницей холмов, Галина с полчаса пребывала в уверенности, что это теневой мираж очередной придорожной гостинички - за время пути вдоволь насмотрелась такого. Силуэты построек, отражаясь на занавесе снегопада, диковинно распухали в размерах и казались великанскими.
      А потом будто взвихрились кверху прежние декорации. Крупа обратилась во влажные хлопья и иссякла, на прощанье показав через просветы девственно-горнюю синеву. Вместе с ней иссякла и синева - будто на стороне людей включили тусклое солнечное свечение.
      Огромная фигура драконьей самки запрокинулась на спину, грозя тёмными сосцами белесоватому вечернему небу - не осеннему, не зимнему, никакому. Толстая шкура бугрилась пучками седых волос, её рассекали глубокие рытвины. Жилы кожистых крыльев почти достигали конских копыт. Фантазия спешно дорисовывала образы головы, конечностей и хвоста, укутанные снегом и повитые туманом.
      И снова иллюзия развеялась, перспектива изменилась. Поросшие мелким черноталом русла рек веером спускались с крутого склона, в который слились основания холмов. Вершины порвали заледеневшую кору, и она за долгие месяцы, быть может, десятилетия сползла вниз наподобие ледника, цепляясь за кустарник, обсадивший и обозначивший края глубоких расселин - естественный путь на перевалы.
      - Полые холмы, - сказал Армени вполне обыденно: все и без того поняли.
      - Если холмы такие - каковы будут горы... - начала Галина и умолкла. Здешний мир никак не способствовал развёрнутым монологам. В ответ на легчайшее сотрясение воздуха нечто замерцало впереди, как горячий воздух над раскалённой плитой, колыхнулось...
      И над холмами и перевалами, почти вровень с ними, поднялись полупрозрачные девы в искрящихся вуалях.
      - Привет с самого порога. Ледяные джиннии, - пробормотал рыжеволосый. Его пальцы по привычке легли на рукоять сабли, но потянуть из ножен, проверить - отчего-то не спешили.
      - Думалось, что пламенные, - тихо буркнул некто из молодых. - Пустынницы.
      - Спасибо, что не они. Пески льдом сковало, поверх щита инеем запорошило, - проговорил Рауди, не отводя взгляда и не поворачивая головы. - А то бы посреди пекла в огне выкупались.
      - А теперь?
      - Не знаю. Хрусталём, думаю, станем. Горным. Навсегда.
      "Собой напишем слово "вечность""...
      Цепочка образов мгновенно прошла перед внутренним взором рутенки. Снежная королева. Кай. Лёд. Хрусталь. Самоцвет. Нефрит.
      Живой нефрит.
      За спиной с характерным лёгким посвистом вылетали из ножен клинки.
      Фигуры поплыли навстречу запредельными облаками, холод возник изнутри и стал расширяться вплоть до кожи, вытесняя ...
      Земная девушка неторопливо вытянула басселард из ножен, почему-то остриё оказалось направлено не наружу, а внутрь, в солнечное сплетение.
      - Холодные сёстры Энунны, приютите в себе моё тепло, когда я умру! - крикнула она.
      Словно молния прошла от острия кинжала к рукояти, раскаляя добела, опаляя кисть, до костей испепеляя ладонь. И ударила вовне.
      В беспамятстве роняя кинжал на землю, а себя - на заднюю луку седла, Галина ещё успела увидеть, как опадают, текут по расселинам гигантские призраки. Текут по склонам светлым туманом, по венам - тёмной родниковой водой.
     
      - Этой чужезасранке, видать, что другого, что себя саму убить - без разницы, - голос бубнил, эхом отдаваясь от низкого потолка - пещеры или грота? - мешая ещё глубже провалиться в щёлку между стеной и постелью. - Иссякла до самого донца, но чего хотела - добилась.
      - Нас сюда не ради того пропустили, чтобы нам слушать нравоучения, - говорила Орри. - Выживет она, мейст?
      - Какой я тебе мейстер. Отшельник я. Пустынник. Не выживет. Потому как уже выжила по нечаянности. Не будь такой лютый мороз, погнила бы. Начиная с головы. Я ей только сердце рукой через грудину раскачал. Другая бы спятила от неработы мозгов, а эта нет. Потому что и так кругом спяченная.
      - Дед, я не о том спрашиваю. Будет она жить дальше?
      - Я тебе чего - пророк, вперёд заглядывать? Вон даже не знаю, когда твоя жёнка на копытах утвердится. А ты пытаешь: будет или не будет. Что видишь перед собой, то и есть.
      - Орри, - пробормотала Галина и удивилась, до чего писклявый стал голосок. - Я слышу.
      - И не сошла с ума, как все вы прочие, - отвечает решительный мужской голос. Рауди. - Это первый урок: не иди в атаку при внешней видимости угрозы. Нередко спасают не закрытость и логика, но открытость и противоречие.
      - Рауд, тебя не понимаю.
      - Поймёшь. Запомнишь и чуть погодя поймешь. Одиночные рутенцы, если они не годны для нашей земли, проламываются напрямик через тела Дев и гибнут. Оттого, наверное, в Верте и стало так много зимы, льда и снега.
      Галина по-прежнему думала и чувствовала как сквозь ватное одеяло, но на этих словах дёрнулась:
      - А остальные наши? Они же хотели с саблями...
      - Духи пропустили всех. На границе они не губят - только отталкивают. Другое дело - куда. И с какой стороны зыбучих песков ты после того оказываешься.
     

АВАНТЮРА ТРИНАДЦАТАЯ

      Грот возник в её уме как бы из слов Рауди, но был явно не хрустальный. И обитал в одном из здешних Полых Холмов, несмотря на двойное созвучие с трилогией Мэри Стюарт, вовсе не Галапас и не эльф, а кое-кто попроще.
     
      Первое время Галина едва могла голову повернуть на подушке, оттого ясно видела лишь потолок - высокий свод, исковерканные, грубые складки породы, прикопченные дымом из очага. Милосердные голоса вытаскивали из-под спины грязное тряпьё - она так и не рассмотрела, кто за ней подчищал. Постилали, подтыкали свежее. Приподнимали голову и подносили к губам поилку с носиком, в которой было нечто вроде жидкого пресноватого киселя. Тихо переговаривались вдали от изголовья.
      Чуть позже ей показался и очаг, с известной искусностью заделанный под камин: над притиснутым к стене кострищем - нечто вроде термитной кучи с широким боковым отверстием и узким верхним, откуда как раз и выбивался клубами дым - дезинфицировал воздух, как в русской чёрной бане. Дрова без затей валили на площадку, котелок с варевом подвешивали на треноге, когда уже угли прогорят. Возился со всем этим коренастый мужик с окладистой бородой - поверх седоватых косиц на нём была простая суконная тафья, крестообразно обшитая шнуром, как у мингрела.
      - Ты кто? - спросила она шёпотом, когда мужик поднёс ей очередную чашку. - Хозяин?
      - Пещерный житель. Икрам моё прозвище.
      - А остальные? Ушли или...
      - Прочие в других пещерах поместились. Вместе со своей скотиной. Куда им без тебя двигать?
      - Позови.
      - Погодишь, ледаща. И без того теснятся вокруг, не так помогают, сколько путаются. Только мигни - со всех концов понабегут.
      - Как это меня припечатало. Перед товарищами неловко.
      - Неловко без шаровар в седло лезть - причинные места натрёт. А ты для всех пришлецов спасительница, они тебе как богине молятся за то, что осталась цела. Сесть отважишься?
      Подбил подушки повыше, утвердил в них.
      - Теперь быстро на поправку пойдёшь. Уж я-то знаю, прежней гильдейской науки не растерял.
      - А кем ты был, Икрам?
      - Мейстером, если слышала и не забыла. Приговоры исполнял. В Сконде это служба воинская, хоть и скимитар мой поширей всех ихних. Почётная.
      - Почётная? То-то в отшельники с неё захотелось. Помню я те твои слова.
      - Помнишь, - кивнул он, отнимая от её губ опорожнённую чашку. - Только не так понимаешь. Не больше мне каяться, чем тем, кого я к небу поднимал и отправлял на Блаженные Поля без тяжёлого скарба.
      - Но ты жизни отбирал, - Галина оперлась о постель обеими руками.
      - Не безвинные, однако.
      - Если ошибка?
      - Ошибаются судьи. Их и ответ. Мешаться в их дела казнителю не пристало. Хотя и своё разумение у нас есть тоже: мы ведь в Хельмутовой школе обучались. Затвердили накрепко: не причиняй лишней боли. Не бойся огласить сомнение. Если все-таки идёшь насупротив ихних кади - готовься отвечать собой. При всём при том помни крепко: нераскаявшийся выкупает своей казнью половину греха, раскаявшийся - весь, невинный делается святым. Думаешь, врут об этом?
      - Но всё равно - в Рутене говорят, что Бог дал жизнь, только он и имеет право отнять в своё время.
      Икрам подбоченился:
      - Так чего ж ваши лекари у Него это святое право отбирают? Клянутся, что будут отстаивать жизнь страдальца до последнего? Вот и воздаётся им.
      - Откуда ты знаешь?
      - Не от благой жизни рутенцы вешаются, топятся, горячий свинец в себя посылают и в нашу сторону бегут. Добром их не пускаем - так с грозой сюда приходят.
      "Должно быть, дела обстоят куда хуже, чем я раньше знала, - подумала девушка. - Хотя Икрам - человек простой, судя по разговору. Или хотя... он ведь почти на рубеже обосновался, ему отсюда видней. Но снова нет - досужие слухи, повторяет, наверное".
      - Это из-за Белой Хвори, - ответила.
      - А болесть эта по какой причине вас всех грызёт? И все другие-прочие напасти? Вот что, напомнила. Дай-ка я на твою собственную болячку полюбуюсь. Ворочать было нельзя, так и похерили всю лечебную смазь. Сняли в тот раз повязку и позабыли.
      Он зашёл со стороны подушек, выставил левую руку, согнутую в локте, чтобы девушка оперлась на неё грудью, свободной правой задрал на спине рубаху.
      - Ну и как там?
      - Веришь ли - еле видать стало твои бледные крапины. Потому что показала ты себя мужем. Но не радуйся, внутри всё то же. Ты убиваешь хворь, хворь убивает тебя - кто последним будет? Долго так может тянуться, но кончится рано или поздно.
      - Утешил, - фыркнула Галина.
      - А ты моему слову не верь, - дядька бережно опустил её на постель, расправил одежду, подголовье и покрышку. - Я ж по другой части специалист. Длинные рубцы, между прочим, себя куда явственнее круглых мет показывают.
      - Ты что - ещё и допрашивал?
      - Хочешь сказать - пытал да кнутобойничал? Да нет, можно сказать. Я ж почти сразу на Востоке оказался. После ученика, ну, чин-чином обучившись в западных краях и сдав экзамен на мастера. С несмертельным шедевром - руку воришке отсёк начисто, культю даже в дёготь макать не пришлось. А в Сконде на сильные допросы полный запрет. В Вестфе и Франкии такое дознание по закону имеется, да на деле мало применяют. Всё больше чужую руку узнаю.
      После таких откровений девушке захотелось вскочить с одра и бежать куда подальше. Только ноги не слушались - и ещё она внезапно сообразила, что одр был явно хозяйский, а сам Икрам ночью притулялся на полу возле печки. А ещё раньше - пожалуй, в ногах пациентки. Сторожил её сон.
      - Спасибо тебе, - внезапно проговорила она.
      - Да ничего, мимо проехали. Позвать тебе морского муженька? Или землянского, Рауди Красноволка?
      - Рауди не муж.
      - Он вроде как иначе считает. Только и крутился вокруг тебя до сегодняшнего утра, когда мэс`Орри его в охапку - и побежали вдвоём лошадей на верблюдиков менять.
      - Как и планировали. Собирались. А откуда здесь эта скотина?
      - Мулагры-то? Пустыня, да ещё холмистая, - всё ж не лысая коленка. Это место, где одному хорошо да привольно, одиночек же таких может быть немало. Всё пастухи диких стад и собиратели корешков. Им выгодно, чтобы их табуны охранял жеребец, а кобылы, подпущенные к верблюдикам, давали молоко.
      - А зимой как же? Снег вон за дверью.
      - Почем тебе знать: может, и растаял? - старик ухмыльнулся. - Тебенюют наши скакуны и тому же пришлых обучают.
      - Тебенюют - это как?
      - Траву когтем скребут, копытом из-под льда выбивают.
      Галина немедленно вспомнила, что на похожих лошадках Чингисхан покорил половину мира. Только что верблюды у него были другие - о двух горбах. Среденеазиатские, груженные китайской артиллерией и осадными орудиями.
   О нх и поведала в ответ. Икрам только похмыкивал от удовольствия.
      За такими разговорами прошло, наверное, немало времени, потому что вскорости в пещеру забрались Рауди и Орихалхо, смеясь и азартно отряхиваясь от снега. Голос Галины, довольно-таки бодрый и звонкий, разносился, как они сказали, по всей округе.
      Начались обоюдные восклицания, поцелуи, кормление с рук. Между делом Галину уверили, что её милый Сардер будет жить в холе и неге - сам себе косяк на днях сбил, а это весьма уважается в тутошнем народе. Также у неё возникло подозрение, что в здешних магических местах кое-какие виды смешиваются не по Дарвину с Менделем и Ворон - плод именно такого перекрёстного осеменения. Каковое подозрение и было тотчас высказано под безудержный и не очень искренний смех.
      С тех пор жизнь и тепло, которые Галина выметнула из себя через кинжал, возвращались к ней стремительно. Сначала она поднялась и кое-как доползла до ночного "корца" самой примитивной лепки. Возможно, этот глиняный ковшик с пятнами неумелого обжига и служил когда-то мерой зерновых, но давно был понижен в должности. Позже девушка обшарила всё пространство пещеры, то и дело присаживаясь на каменные лари и мешки из рогожи. В дальнем углу обнаружилась глубокая лохань из драгоценного в этих местах дерева - осины трясучей. Посудина вполне годилась для постирушек и телесного помыва, чем Галина, с разрешения Икрама, и воспользовалась. С потолка, там, где он начинал переходить в стены, пучками свисали пучки трав, гроздьями - мешочки со съедобным и охотничьим припасами, миролюбивые и вечно сонные летучие мыши: она боялась, что хозяин прикармливает последних.
      И, наконец, опираясь на дубовую палку с бронзовым крюком наверху, которой полагалось стаскивать вниз висячие предметы и разбивать горящие угли, и укутавшись тряпками по уши, - Галина выбралась сквозь узкий проход наружу.
      У самого лаза рос вечнозелёный папоротник типа Pteridium aguillinum curiosum (то бишь "Орлиное крыло курьёзное"), настолько густой и развесистый, что напоминал пальму. А дальше начинались румяные снега внизу и утренняя заря наверху. Нежная опаловая дымка колыхалась между ними, скрывая обзор лишь наполовину...
      Тут Галина поняла, отчего в Сконде говорили: "Наши горы показываются через три дня пути от границы на четвёртый,если это им угодно".
      Угодно им стало только сейчас. Раньше для всех обитателей Скондии они сливались с далёким небом. Ныне облака по-прежнему стояли наверху плотной пеленой, но туман стекал по ущельям вниз, приоткрывая то срывающийся вниз гранитный склон, то забитый снегом и тенями узкий провал, то купу яркой, по виду вовсе не хвойной зелени, которая своим очертанием всё же выдавала рощу гигантских кедров или криптомерий.
      Мелкая курчавая зыбь понизу обозначала или холмы, или стада, пасущиеся у основания гор - овечьи или, может быть, мулагров, - потому что иногда внезапно заострившийся взгляд вылавливал из общей массы некие нотные знаки, тёмные крючки, встающие вертикально и опадающие: шея, увенчанная горделивой головкой?
      Посреди же близкой поляны выделывал брыкливые па, отбрасывая по сторонам копыта (ну и мысль подумалась, усмехнулась Галина про себя) огромный Аль-Кхураб, по самые ноздри заросший зимним волосом. Неподалёку паслись те, ради кого устраивался одиночный гон. Одногорбые и лохматые, самки напоминали среднеазиатского нара, малоплодную помесь дромедара с бактрианом. Цвет их, взять хоть шерсть, хоть кожу, был не как у Ворона: песок, бурая глина и шлак.
      - Хороши, а? - Рауди подобрался со спины, легко, чтобы не напугать и не шелохнуть, обхватил спину девушки. - Ради одной из таких прелестниц не двоих - целое войско самцов распугаешь. Вон они толпятся в отдалении, погорбатее и помохнатее своих девиц.
      - Это настоящие верблюды?
      - Не механизмы же.
      - Я имею в виду - не помеси?
      - Нет, их порода - чистая. Это Ворон родился от невысокой мулагри и мелкого, жилистого кохерта. Но всё равно малыша пришлось вырезать из утробы - иначе мог повредить матери, а то и убить. Зато родителей своих он превосходит семижды семь раз.
      - Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.
      - Она имела в виду только животных?
      Галина встретилась с ним глазами - и улыбнулась. Но заговорила не о том:
      - Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?
      - Не слышал о таком.
      - Рассказывают, один император, Фридрих Германский, захотел иметь для себя гренадёров - великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена - ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.
      - Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.
      - На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?
      - Сэниа Гали, я ведь имею в виду это - длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.
      Пошутил - и отстранился.
     
      Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая - для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.
      По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо - делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.
      Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.
      - Векселя и тут ходят превосходно - прямо летают, можно сказать, - похвасталась Орри. - Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые - из-за ловкости летунов, вторые - имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.
      - Ценные бумаги привязывают к лапке?
      - Чаще вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?
      - Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.
      Морянка недоумённо подняла брови:
      - Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.
      - Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, - сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. - Чтобы тебе не было беды.
      - Что же, - проговорила Орри, вздохнув. - А ведь я так хотела для тебя ребёнка.
      - Да всё равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще - никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.
      - Глупость это называется, - резко перебила Орихалхо. - Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.
      Тогда они рассорились - несильно и впервые в совместной жизни.
      А на следующее утро - без снегопада, с небольшим ветром - решили продолжать путь.
      Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим - обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони - чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную тафью. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.
      Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт "козлить", то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.
      Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах - узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:
      - Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.
      Девушка хотела было возразить против надоевшего определения, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.
      - Как называть-то её? - спросила Галина. - Хороший клинок непременно должен иметь имя.
      - Назови сама.
      Она потянула лезвие из богатых ножен - блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.
      - Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?
      - О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.
      - Как это?
      - Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках - оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская - Хельмут фон Торригаль, вторая - женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.
      - Сказочки, отец говорил.
      - Не уверен, что сказки и что покойник выразился о предмете именно так. Но лучше называй свою саблю по-женски: Вороница. Аль-Кхурабийа.
      - Французские и испанские мечи сплошь женщины. Хорошо - ей идёт имя.
      Галина нехотя вернула клинок в ножны - изумрудные кабошоны слегка пощекотали ладонь без перчатки - и кивнула собеседнику: иди в строй.
      Однако Рауди, напротив, выступил вперёд и произнёс:
      - Гляньте на вон те снежные холмики. Внимательней.
      Сугробы слегка двигались, как бы под ветром. На них проявлялся рисунок из замкнутых концентрических линий, сходный с тем, что бывает на барханах.
      - Там внутри - зыбучие пески. Не такие, как на море, - много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть - они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб - лучше всех.
      И двинул своего скакуна по очень странной кривой. Почти Г-образной.
      Ход конём.
      За ним, вытянувшись в осторожную цепочку, тронулись остальные - шагом или неторопливой иноходью, Оррри и Гали в центре - оберегаемые мозг и душа отряда. За ними тонкая позёмка переметала цепочку следов, иногда пыхала снежной мукой в морды и лица. Под копытом иногда колыхалось, словно батут, проводник кричал, чтобы передние не останавливались, а те, кто позади, не спешили перебегать вперёд. Каким-то образом мулагры угадывали нужный момент лучше своего верхового.
      Через три-четыре часа такой тягомотины, как прикинула Галина, передовые вышли из зыбей на твёрдое и ровное - убитую тропу шириной в два корпуса, по обочинам усеянную бурыми костями.
      - Бездна отдаёт своих мёртвых, - сказал Рауди. - Показывает дно курганов. Пока ветер не переменится, можно и поторопить наших четвероногов. Хотя непонятно, какие радости скопятся впереди. Горы любят играть в прятки, жмурки и замануху.
      Первое слово было известно Галине, третье понятно, но вот второе... Она вспомнила лекцию по русскому народному фольклору, где доказывалось родство слова "жмурки" со "жмур", "жмурик" - мертвец.
      От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, - желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения - этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по своей прихоти сорвать.
      Шли и в сумерках - снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. "А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, - чётко решила Галина. - Ни из каких соображений за или против".
      Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, - рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.
      От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца - нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. "Как это тебя здесь уговорили - что согласился умереть со смирением, - говорила ему Галина - или думала, что говорила. - Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути". Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду...
      А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.
      Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом - полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.
      - Мороки, - пробормотал один. - Призраки.
      - Из плоти и крови, не сомневайся, - возразили ему. - Хоть и прямые ледышки.
      Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.
      Кость облекалась телом, мечта - явью.
      - Оружие, - проговорил Рауди. - Оружие наголо.
      "Как он может... а мы... Мы что, не решаем?"
      Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, - фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.
      ...Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы - все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, "коллег по бизнесу", свояков и кумовьёв - чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.
      Сабля ударила в плечо истукану, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке - Галина казалась себе "обоерукой", мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды... откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей...
      А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.
      Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, - мрачно-удушливой. "Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь", - жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.
     "Ты глупая. Такое воин никогда не скажет - лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать..."
      А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялась вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.
      - Аль-Кхураб?
      - Нет, это твой собственный, - произнёс над ухом Рауди. - Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя - а ты не знала? Ат-Тамр.
      - Знала... вроде. Для команд этого нужно не было.
   И почти тотчас же - сказала наболевшее:
   - Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?
      - Зачем воздух тратить - и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?
      - Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?
      - Сама смотри, - он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.
      "Погребённые под холодным прахом моего сна. Или своих собственных? Какие лица были у ненависти прочих моих спутников?"
      - Орри.
      - Встала одной из первых и взялась тормошить меня самого. Ворон куда меньше обо мне позаботился - видел, что я трубку через снег продел и дышу пока. А уж потом пошло по эстафете.
      Кое-как отдышались, откопали тех, кто остался. Погибли два человека и один мулагр - оба животных продышали дырку в саване, но не имели сил сделать для своих людей что-либо ещё.
      - Не хороните их - земля не так надёжна, как духи этого места, - буквально приказал Рауди, и Галина удивилась, до чего легко ему подчинились все до единого.
      С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, - и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.
      Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое людей будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга - тоже. А, может быть, произойдёт иное: телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.
      "Я становлюсь философом. Или попросту частью этих мест, как другие вертдомцы".
      Другие? Такие же, как Галина, или Галина такая же, как все они? Она оговорилась или в самом деле так думает? Или и то, и другое: ибо в каждой обмолвке имеется глубинный смысл?
     
      Дальше всадники ехали без приключений, хотя с той же осторожностью - будто пустыня поняла про них всё, что хотела, и на том успокоилась. Всё так же мело пургой по всей земле или падали с неба мириады крошечных танцовщиц - по одной, в растопорщенных ледяных "пачках", или слипшихся в целый балет. Каждая свой мирок, составленный из множества более мелких вселенных, каждая отражает мысль человека, погибшего или живущего - без различий.
   Всё так же путники становились на ночлег, разбивали палатки, грели незатейливую пищу и грелись сами.
      А где-то через непонятное число дней недосягаемые горы вышли из радужной мглы и стали прямо перед лицом. Замки, рождённые из того же камня, увенчивали вершину и казались нерукотворными, Отвесные стены в резких складках, испещрённых норами, червоточинами или резьбой. Островерхие башни, поросшие белым мхом кустарника, что стоял весь в изморози, узкие окна, вокруг которых вился зеленоватый орнамент в виде мраморных листьев аканта и прихотливо изломанных ветром карликовых сосен. Круглые арки и стреловидные порталы, что были наполовину замаскированы густым переплетением стволов и ветвей, но нимало не потеряли от этого в своём величии. Это было сотворено человеческими, быть может, великанскими руками, но в то же время казалось неотделимым от природы.
      "Не только внутри, но и в наполовину обнаженном склоне некогда проточили десятки жилых нор. Следующие столетия связали их внутри переходами, слили с лабиринтом каменоломен, подняли потолки и выпрямили стены, а снаружи между делом иссекли из камня бесподобное по красоте и изяществу убранство, которое подчеркивало и оттеняло то, что солнечный свет и прихоть воображения открывали в известковых выступах, наростах и изгибах земной коры. И теми заклятиями красоты сделали всё горделивое строение недоступным дьявольскому произволу и трясению земли", - процитировала Галина вслух цитату из путешествия Армана Фрайби и юного принца, его внука.
      И как бы в ответ на её речи где-то в самом низу горы открылись циклопические створы, одетые поверху диким камнем, и навстречу путникам на рысях выехали горделивые всадники в тёмно-голубых плащах и таких же головных обмотах, закрывающих волосы, лоб, нос и рот - лишь полоска вокруг глаз и сами глаза оставались не прикрыты. Широкий пурпурный пояс схватывал у каждого талию длинной, до пят, рубахи из тонкой шерсти - будто им всем неведомо было чувство холода. Синие мантии парили за спиной, словно крылья беркута, что поднимается ввысь в мощной воздушной струе.
      Под всадниками шли те, кого Рауди Красноволк назвал кохертами - мощные статью верблюды, не уступающие африканским мехари статью и превосходящие их резвостью: лошади учеников или прислуги заметно от них отставали.
      - Мои побратимы и их почётная свита, - с гордостью назвал Рауди. - Те, кто держит для себя, Сконда и всего Вертдома цитадель на семи вершинах, названную по этой причине Ас-Сентегир - Семь Зубцов Короны.
      Один из всадников вступил вперед - юношески тонкая фигура, вечная молодость, тщательно выписанная на лице смуглой хной и смоляной басмой, - сказал без особой торжественности:
      - Замечательно, что ты вернулся, Красноволк, и привёл испытанное пополнение. То говорю тебе, сыну утробы, я, Шахин ибн-Яхья, и подтверждает Хайсам ибн-Яхья, мой брат по крови и сын одного со мной семени. Приветствуем вас всех под стенами обители!
     
      Далеко отсюда, будто с другого края земли, слышат горы и холмы, как говорит милому супругу юная гран-сэнья Марион:
      - Поистине, ради одного моего желания закрутили мы в клубок метель и свили вервие из снежной пряжи. Великие дела и грозные свершения на пороге - и ведь сама я не знаю, как из малого вышло великое. Не ведаю, чем это великое обернётся: счастье или бедой. Или обоими вместе.
      - То ты меня уговаривала и добавляла мне смелости и терпения, - отвечает супруге высокий сьёр Энгерран, перебирая в руке шелковистые, долгие пряди цвета смолы. - Теперь впору мне самому тебя успокаивать. И всё тем же: судьба не выбирает и не перебирает, она лишь приходит как некий торный или тернистый путь.
      - Ты прав. Но ответь мне, если ты так уж мудр и философичен. Часто ли бывает, что добрые дела и верные поступки мостят собой дорогу к гибели и позору?

  АВАНТЮРА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

      "Шахта наоборот", - подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее - храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.
      Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, - а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы - внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.
      Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.
      - Там не настоящее подземелье. В своде есть окна, люкарны, - успокаивающе сказал Армени. - И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.
      То есть манеж для пробежек?
      Пешим вежливо показали - занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках - явная защита от рудничного газа - и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху - мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза - и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:
      - Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.
      Хайсам отозвался через повязку:
      - И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению - приятные условия жизни.
      - Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, - добавил Шахин не без лукавства. - Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.
      Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги - пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати - и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа бура, подвешенного на треноге.
      Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: "мясом" была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом - опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.
      "Будто движешься по гортани доисторического существа, - подумала Галина. - Окаменевшего дракона-самца в пару той самке, что превратилась в гряду холмов. А перемычки - словно связки, которые... вибрируют от неслышного рёва".
      - Не предавайся глупым мечтаниям, - вполголоса оборвала сама себя. - А вон те более низкие и круглые проходы, откуда веет сквознячком, тогда что? Трахеи, ведущие в грудную клетку, или глотки, которые открываются в зубастую пасть? Пахнет из них соответственно, скажем так. Жжёным пером, грибами, гнилью и как бы не сырым мясом.
      - Трусишь, что ли, бинт Алексийа? - Рауди подобрался сбоку, стиснул локоть. - На лице та-акое отражается! А вот Орихалхо - нет. Ни капли. Верно я говорю?
      - Некогда мне болтать. Оберегаю, - кратко обрезала она.
      - Напрасно.
      - Что хотят, то и сотворят? Ты об этом?
      - Да. Потому что вы суть в чину учимых и учителей себе требуете, как говаривал один ваш император. Все вы. Даже, можно сказать, я сам. Учение ведь штука непреходящая. Но от новичков и вообще требуется быть аки труп в руках обмывальщика. Не так ли, Хайсам?
      - Это притча, - отозвался побратим.
      - А ещё тут мы все - внутри одного масличного жома, - добавил Рауди.
      "Ох, да тут ведь не видно, да, пожалуй, и нет шахтных крепей, - сообразила рутенка. - Чистой воды декорации, ну, слегка выразительней. Начнись настоящая подвижка слоёв - гору ничто не удержит. Сделанное по всем правилам и то, бывает, рушится".
      Тут передние ряды процессии замерли, задние влепились в середину, а Хайсам поднял руку, заставляя всех прислушаться.
      - Сейчас мы с моим старшим покажем вам, где вы будете располагаться во время пребывания в Ас-Сентегире. Первый урок: нигде на стенах не будет нарисовано ни стрел, ни цифр, ни иных знаков. Однако в каждом ответвлении от центрального прохода стоит особенный запах. Вы это уже заметили, ручаюсь. Сами проходы - а их немало - слегка различаются цветом и опять-таки ароматами, но следить за этим вам пока рано. Есть тонкие различия в структуре стен, рисунке дверей и плит под ногами: учите их. Краткие названия всему, нужные для команд, вы узнаете потом.
      А теперь отдыхайте до завтра: младшие ученики будут вас направлять повсюду.
      Их разместили по двое - и отнюдь не в казарме. Арман Фрайбуржец вспоминал пышущие особого рода чистотой и комфортом комнатки, где было всё, кроме дневного света и шума: вместо них - "призраки былых звучаний и тихий отблеск масляных светильников", зажжённых днём от водяной линзы, располагавшейся напротив окна или просто щели, ведущей на волю. На деле внутри каморки находились очаг примерно такого вида, как у холмовых отшельников, широкий матрас вышиной почти до колена и довольно-таки жёсткий, несколько подушек, явно заменяющих сразу табуреты, стулья и кресла. Низкий столик диаметром метра в полтора поддерживал кувшин с водой, стакан и тазик, рядом возвышался сундук - похоже, для книг и прочих личных мелочей. Светоч был в самом деле масляный, с довольно приятным на вид пламенем; для любителя были приготовлены витые свечи в высоких шандалах и щипцы для снятия нагара. Отхожее место было, по всей видимости, в самом деле отхожим, где-то в самом коридоре, хотя имелась некая промежуточная посуда с плотной крышкой.
      Куда больше обстановки Галину удивило заявление Орри:
      - Милая моя. Пока ехали сюда - ты забыла, что это ссылка.
   "Разве?"
   - Нас не разлучают, но... отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара - необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.
     "Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество".
      - Орри, но мы ведь супруги. Это свято.
      - Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь - время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.
      - Где я тебя найду?
      - Пока у Тхеадатхи. Или скорее - его у меня.
      На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь - впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп - не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, вприкуску с вонючим козьим сыром, зажатым в кулаке. Оттого рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, - а позже как-то между делом вернула.
      После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.
      Это был зал - не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но "свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн". Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля - нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.
      А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.
      - Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, - произнёс Шахин. - Чьи именно будут руки и какой огонь - нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может - иные. Всегда - руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто - сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.
      Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.
      - Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине - сжать наши кости подобно точилу виноградному?
      - Думали, но успокоили себя, - подал реплику Рауди.
      - Верно. Успокоили - по знанию или незнанию?
      Голоса замолкли, почуяв будущую науку.
      - Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями - все вы пока неумны одинаково.
      - Я отвечу, - внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.
      - Говори.
      - Время... Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги...
      Галина помедлила - ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!
      - Крепости сотворены человеком, - продолжила она, - но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.
      - Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? - спросил Шахин.
      - Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, - с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. - Можно и зверя. Но всё равно - это варварство.
      - Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? - подхватил младший из братьев.
      - Нужно... приобщение к вечному в живущем? - сказала Галина. - Не в звере тогда - в человеке. У животных нет души.
      - Как то есть нет? Отдельной и бессмертной - нет, возможно, - возразил Армени. - Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.
      - Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, - почти перебила его девушка. - Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.
      - Ну? Что ты замолкла? - мягко поощрил девушку Хайсам. - Слово - не дело. Или пока - не дело.
      - Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, - вырвалось у рутенки.
      - Так. Ты умна, но более того бесстрашна, - с похвалой кивнул Шахин. - Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот "фигурах" стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.
      - Земля живая, она меняется, - пробормотал Тхеадатхи. - Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.
      - Мы и сами не вечны, - ответили ему. - Приходится довольствоваться тем, что имеем.
      После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.
      Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, - оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая мысль отчего-то вообще не посещает её голову.
      Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на постели сладко спящего Рауди.
      - Ох, извини, - пробормотал он, открывая серые глаза на шорох, - такая оказия. С братцами не поладил, а больше идти не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.
      - Ничего, лежи.
   Она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, - утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.
      Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям - верх, низ - обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили - нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.
      До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди заморгал ресницами и потянулся, девушка была уже готова и собрана.
      - А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.
      - Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.
      - Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы, вот и закоротило их друг на друге. А тут прямой незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.
      - Погоди, я не о том. Яхья - имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было - побратимы?
      Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки свернул и сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого - эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб - не материал, а человек. Тьфу, как пошло.
      - Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, - произнёс он со вкусом. - Зацени имена: Хайсам - ястреб, Шахин - сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке.
   - Да и то не ты, а твой верблюд.
   - Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. Так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся. Кому папа, кому и мама, одним словом.
      Поднялся с матраса, продрал пятернёй грязновато-светлые пряди, неторопливо обернул чресла простынёй, ополоснулся, насухо обтёрся. Вылил грязную воду из таза в слив, заодно и малую нужду туда, похоже, справил. Натурально, получалось у него куда опрятнее и более скрытно, чем у самой Галины.
      - Что-то с подъёмом запаздывают, - заметила девушка, пока он поднимал свои одёжки одну за другой и натягивал на себя.
      - Это тоже одна из причин, почему я здесь. Вчера вечером при всех не упомянули, так я не хотел, чтобы ты сегодня зазря трепыхалась. Сегодня каждый из новых идёт в паре со стариком. Мне вон тебя на выучку отдали.
      Причесался на две косы, препоясался, заткнул сабельку за кушак.
      - Пошли схватим по чашке дзамбы из артельного котла и прогуляемся по окрестностям.
      Должно быть, прочих её спутников учили в другом месте, потому что подъёмники стояли, да и на лестницах, освещённых прежними факелами и чем-то вроде плоских раковин с фосфорным налётом внутри, было не в пример пусто. Раньше-то суетились, расхаживали взад-вперёд, а теперь две-три группы только и попались на подъёме. Под их сапогами скрипела каменная крошка, ступени казались круче обыкновенного, девушка старалась держаться ближе к стене, Рауди шествовал посредине, чуть прикрывая даму с правого фланга там, где перила казались ему опасно низкими. Дорога тянется наравне с мыслью о дороге.
      На площадках всё-таки передыхали, заглядывали в проёмы, ведущие на этажи, - оттуда высвечивало алым, голубоватым, тускло-зелёным. Либо открытое пламя, либо грибки, светляки и плесень, решила девушка.
      - Что стоишь отдуваешься - мало каши ела? - сказал Рауди однажды.
      - Ничего, двигай дальше - вот-вот второе дыхание получу.
      И они продолжили подъём. Чем выше, тем более холодным и чистым воздухом навевало на них. Как будто в нём были растворены крошечные магические кристаллы...
      Наконец, спутник позволил Галине выйти в один из коридоров.
      Здесь иллюминация была, к её удивлению, дневной и не такой яркой, как должна была казаться с непривычки.
      - Световые колодцы, - пояснил Рауди. - Такие проводники есть на всех почти уровнях, но небольшие. Тайком выходящие наружу в виде щели и с системой зеркал внутри. Ты бы сказала - аварийные.
      А потом они отворили одну из выглядящих вполне обыкновенно дверей - и вышли наружу. На балкон или карниз с камнями, лежащими на самой кромке неровной грядой: то ли для безопасности вышедших, то ли чтобы сподручнее им было отбиваться от врагов, ползущих вверх по склону.
      - Осмотрись. Не бойся, вниз не затянет. Я тебя за опояску поддержу.
      Под их ногами обрывались вниз крутые склоны, образуя как бы глубокие ущелья, заросшие по краям хвойным лесом. Что было на дне их - неведомо: там клубился туман, переливчатый и непроницаемый. Его облака показалось Галине живыми - впечатление усиливалось тем, что временами они уплотнялись, делаясь более тонкими, потом вздымались стеной в едином ритме и тотчас снова опадали книзу. Дыхание чудища, что уже с трудом выдерживает напор грешного мира с той стороны преграды? Занавес, за которым скрыты чарующие тайны инобытия?
   И то, и другое.
      Рауди стал сзади и сбоку, покрепче обхватил ей талию.
      - Не скажешь ли, что там, за Радужным Покровом?
      - Море. Это ведь оно нагоняет во фьорды волну за волной, оттого и туман колышется.
      - Знаешь. А за морем?
      - Рутен. Земля. Моя родина.
      - Да. Мы стоим на самом переднем рубеже защиты. Как можно уйти отсюда в ваши земли?
      - Не знаю.
      - Но догадываешься. Вручить свою душу Господину и прыгнуть вниз. Только тебе не время рисковать.
      - Я и не уйду... пока. Но оттуда могут прийти. По лощинам и по взгорьям. На армейских амфибиях, танках-вездеходах... Вооружённые по последнему стону военной моды... Или ваша страна не пропустит в себя такого похабства?
      - Твои соотечественники, - отозвался мужчина с непонятным упрёком.
      - И что - у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.
      - У тебя отменный строй мыслей, - заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.
      - Да уж какой сложился.
      - Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.
      - Рауди, мне порядком надоели комплименты.
      - Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.
      - Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил...кое-кто в дальнем Забугорье.
      - И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.
      - Рауди, - Галина рывком обернулась.
      - Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.
      - Это флирт или нечто посерьёзнее? - она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.
      - Закатишь оплеуху или истерику - пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.
      - Ах да, я и забыла, что помимо Вороницы есть кинжал.
      Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:
      - Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.
      "Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение - что предупреждаю вовсе не о том".
      Рухнула наземь, покатилась - боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей... отчасти... От обрыва к скале, к стене. Не на живот - боком.
      Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.
      И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:
      - Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся - мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.
      Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:
      - Ты чего - нарочно устроил провокацию?
      - Честно? - он усмехнулся в небо. - Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.
      "Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме".
      - Но ты тогда - серьёзно? О некрасоте. О мужах.
      - Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру - недорого возьму. Любой соврёт.
      Выдохнул, снова вдохнул:
      - Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.
      Так и сказал - "волён".
      А немного погодя они встали - с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади - и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что - немалое утешение - вряд ли слышали говоримые на уроке слова.
     
      Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности - Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.
      Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Дышать свежим воздухом позволялось не очень, но если раньше пороли за любую своевольную вылазку, то теперь лишь за неудачную. Вернулся не пойманный - не вор. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.
      Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:
      - Мой клинок - Вороница. Твой скакун - Ворон. А имя твоего скимитара?
      - Оно тайное, - ответил нехотя. - Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.
      - Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?
      Рауди только зыркнул угрюмо.
      Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч - мужское начало, поединок - знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется - неумная провокация.
      "Кажется, по заслугам я тогда "дуру" от него заработала", - покаянно подумала девушка.
      Врач - не мужчина. Учитель - не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.
      Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.
      Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки - там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, - и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.
      Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран - пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих хвойных лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:
      - Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!
      - Спасибо, - Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.
      А на воле весна рифмуется с "война".
      И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.
      Почему только сейчас?
      Рауди пояснял вечерами:
      - Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво - на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?
      - И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода - флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю - а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.
      - Тогда для вторжения остаётся только земля.
      - Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. "Высокотехнологичная армия рутенцев - мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче".
      - Я тебя понимаю через пятого на десятое, - говорил тем времени Рауди.
      - И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.
      - У которого верное чутьё - а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?
      - Не помню. Разве сказала?
      - О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.
      - Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.
      - Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.
      "Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт - ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из "Левой руки тьмы". Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?"
     
      Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени "Аль-Арус", "Невеста", в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные - впору винтовке четырнадцатого года! - луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль - не то что поперёк. "Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?"
      - Понимаешь, сэниа Гали, - отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, - вот это как раз очень просто. Главное - осмелиться. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю - её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь - награда.
      И ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ - о нём ей сказали обиняком - собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.
      Многое происходило - явно и тайно.
      Но когда посреди ясного дня заревели трубы, вызывая людей за стены, это стало неожиданным для всех - хотя натягивали доспех, бежали по лестницам, грузили и грузились в подъёмные клети с заученной и бездумной чёткостью. Да и голос этих сирен, даже слышимый в стенах, был не сладкогласен, выйдя же за их пределы, оказался куда страшнее воя римской волчицы - буцины.
     
      Когда ждёшь врага - не озирайся по сторонам. Но Галина Рутенка куда как чётко видит неширокую двойную цепь друзей, брошенную на горные склоны, кохертов, в злобном нетерпении переступающих по редкой зелени окованными бронзой ногами. Первый ряд пеший, второй - всадники: ни к чему подставлять скакуна под жёсткий удар снизу или поперёк колен. Позади всего - махины из дуба, напитанного водой, готовились бросить вперёд гигантские стрелы, камни и горшки с нефтью. Метких стрелков, затаившихся на карнизах. А на острие войска, близко от самой Галины, - три пеших фигуры: мужчина с непокрытой седой - серебристой - головой, златовласая женщина, рыжеволосый подросток. Бледная кожа, нестерпимо яркие глаза, слава, что ложится на их плечи вместо доспеха. Тяготит.
      Хельмут фон Торригаль. Его жена Стелла. Их сын Бьёрн.
      Триада живых мечей - защитники королевской крови.
      Впереди раздёргивается тонкая завеса тумана. Море отступило, и впервые за многие месяцы обнажено то, что скрывали шхеры: мелкие камни, на них широкий понтонный мост, на мосту сплошь - коренастые люди в маскировке, с лицами, замазанными тусклой пятнистостью. С коротконосым, толстоствольным и как бы крылатым оружием поперёк груди и горбом за плечами. Современные автоматы и старый огнемёт? Или не так? Передовые карабкаются вверх по склонам и строятся врассыпную, основному составу нет и такой нужды - прилив сам поднимет вровень с берегом.
      "Мы их не достанем. Только наши орудия дальнего боя, и то лишь проредят строй. А у них вертолётные ранцы. Миг - и у каждого за спиной раскроется крылатый треножник. Пронесёт над нашими стрелами".
      - Их легендарные мечи, Нотунг, Колада, Зульфикар и остальные, на сей раз не пошли за человеком, - послышался слева мягкий голос Шахина.
      - Нет у них благословения своей матери-земли, - это вторит справа Хайсам. - Мы же его испросили.
      "Сказки".
      Но уже прозвучала команда:
      - Второй ряд - лучники к бою! Первый ряд - в клинки!
      Кажется, махины всё же ударили из-за спин защитников, со свистом посылая камни, с рокотом - глыбы. Но ещё раньше вдоль обоих рядов полоснула свинцовая плеть. Отмечая свой след кипящими алыми пузырями. Разворачивая, сгибая, роняя наземь. Поливая траву чистой кровью королей.
      "Хайсам и его кохерт. Не оборачиваться назад. Шахин и его.... На мне - пропуск стежка, пропуск...Рауди - с Ворона. Орри? Рядом с ней Арми? Я стою. Одна. Нет, вон эти трое - тоже!"
      Торстенгаль в трёх лицах. Не стоят - взлетают. Грозные контуры тянутся ввысь, увеличиваются, роняют с себя одежду. Легко касаются, обходят своих павших. Сливаются воедино. Мерцающее дамасское крыло.
      И узкой свистящей чертой летят поперёк неровного строя захватчиков. В центр.
      Те не ожидали такого: кое-где над неровными рядами уже поднимаются первые беглецы-летуны на треногах. В самом деле выросших из спины.
      Облако из стальных частиц расширяется, набухает чужой кровью. Гудит и звенит.
      Та, что по-прежнему стоит, не удивляется. Лишь отмечает, что Троим не хватает захвата, прогал в чаще неприятеля слишком узок.
      И почти бездумно, пронзительно повторяет команду:
      - Братья! Те, что жив, - в клинки!
      Они встали и двинулись. Пешие. Страшно медленно. То и дело роняя себя в кровавую жижу. Поднимаясь. Оскальзываясь. Обращаясь в узкую живую стрелу. Прорываясь через массу, не успевшую понять и сомкнуться намертво.
      Наконец, нагнали живую сталь. Дошли к своей смерти.
      Когда невозможно поднять ни меч, ни огнестрел, в ход идут командирские "Desert Eagle" с одной стороны и кривые кинжалы с другой - такой клинок удобно выхватывать и всаживать в сердце противника. Не так прямые. Хотя против главного "Орла Пустыни" встаёт именно прямой басселард. Ударяет и возвращается весь в липком пурпуре. Снова и снова.
      Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся - край бездны. Перед лицом одних и спиной других - сама бездна.
      Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны...
      - Уходи, теперь отходите все! - говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. - Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.
      - Вот ведь лихая вояка, пап, - Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. - Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется...
      - Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.
      - ...чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву отпустила.
      - Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, - вмешивается в диалог третья персона. - Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?
      "Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы со мной возиться - добили. И не до языка им".
      Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:
      - Какова острота! Оцените. "Язык" - военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.
      - Брось, медвежонок.
      - Я и бросил. Вот счас!
      Девушку бережно опускают на камень - нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:
      - Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр - колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.
     
      - Друзья? - говорит, с трудом приходя в себя. - Вы друзья?
      Губы еле размыкаются, связки в горле - тоже.
      - Они и есть, - мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.
      - Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.
      Самый обыкновенный нахальный подросток. И...
      - Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?
      - Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад... в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.
      - Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.
      - Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно - стили путаются.
      - Меня, говоришь, ранило?
      - Пустяки. Оглоушило. Прости - контузило маленько. Надо же - угодила в самую мясорубку, а почти невредима. Царапины одни. Должно быть, для иной крови тебя берегут.
      - Что с... чужими?
      - Ушли все и не придут больше. Вертдом начал потихоньку отчаливать от Большой Земли, в радуги одеваться, - видно, сотворилось, что хотела от них наша земля.
      - Поубивало их? Всех?
      - Забрало в здешние "Шампз Элизэ". Елисейские Поля то есть. Вперемешку с нашими. Кому блаженство, кому адские муки, всё в одном флаконе. Не каждому по нраву. Там ведь все парижские времена перемешались и не стоят на месте, папа говорил. Они с мамой ведь земные. То есть рутенские. Сюда через Поля прошли.
      - Любопытный у вас тот свет.
      - А как же! Только почему - у вас? Он общий. Ну, может быть, есть ещё... Эмпиреи какие-нибудь. Элизиум. Инсула под надзором Петра-ключаря. Но из Вертдома только на Поля попадают.
      - Знаток всякой загробности. Слушай, вы ведь все трое бледные были. Как призраки... Как сталь, - вдруг спросила Галина.
      - Мы ведь тоже пьём, - объяснил он просто. - Почти как твой заветный ножик. Режем горло и всасываем. Папа вон вообще... с пуговицами. Мундирными. Только оружие не переваривает, особенно современное. И от синтетики прямо плюётся.
      Галина смачно хрюкнула - такой получился смех. Поперхнулась от боли, скривилась, откашляла мокроту.
      - Это ничего, - серьёзно заметил Бьярни. - Похоже, пуля с излёта в кирасу стукнула - знатно погнулась, еле сняли. Ну ничего - авось не работа Филиппо Негроли.
      - А кто это был?
      - Знаменитый рутенский чеканщик родом из Милана шестнадцатого века. Работал со сталью, а не с более удобным железом. Красоту делал обалденную, насчёт прочности - не знаю, по-настоящему хорошую сталь так просто не отделаешь.
      - Ну да, солидный шкворень требуется. Моргенштерн или типа того. Или двойной заряд в аркебузе, чтоб ей разорваться.
      - Угу.
      Ответил, затем подумал.
      - Вот мы тут зубья скалим. По врагу прохаживаемся. А насчёт друзей спросить не хочешь? Ну и не надо, понимаю. Сам скажу.
      - Говори, - девушка приподнялась, нащупала по обеим сторонам оружие. Видно, снимали, делая перевязку, вон и увечный нагрудник лежит в стороне.
      - Слушай. Шахин и Хайсам ушли с честью. Сами себя предложили, можно сказать. На передний край начальству не положено выставляться. Бились, поспешив за тобой, уже смертельно раненные. Встав с земли. Те юнцы, что пришли в конце осени, - не знаю поимённо, добрая треть от них осталась. Арм теперь рядом с дружком траву пропалывает. Теадат пока дышит. Орихалхо задета немногим тебя сильнее. Больше синяков, меньше порезов. Тоже силы оберегают, как и тебя саму. Кто ещё? Рауди Красный Волк.
      - Жив?
      - Живой. Но, по слухам, ненадолго.
     
      В качестве одной подпорки она использовала Ворониху в ножнах, в качестве другой - стального мальчишку. Он вымахал всего на голову выше девушки, во время сражения казался куда значительней.
      Рауди, единственного водителя людей, кто остался в живых, уложили в лучших покоях первого этажа. Не бог весть каких, без густого ковра и шевровых подушек, зато здесь был в наличии шаткий стулец и кровать западного образца - с высокими бортами, спинкой и изножьем. Самые приглядные помещения располагались выше, но использовать шаткий подъёмник побоялись.
      Повязка на глазах, другая, потолще, поперёк груди, вроде обе чистые. Свежие. Рядом сидит мальчишка-паж, подбирает комком мягкой корпии кровавую слюну и пузыри в уголках рта и на подбородке.
      Услышал приглушенные голоса, не поворачивая головы, взял руку Галины в свою, обмотанную пухлой бурой тряпицей, из "куклы" торчат два пальца, большой и мизинец.
      - Правой, оружной руки лишиться - позор, с увечной левой можно рубить и резать мечом, - проговорил хрипло. - Старина Раули.
      - Что?
      - Я не сказал тогда. В полушутку на скимитар ритуальной водицей брызнул. Любимый жеребец короля бриттов. Карла Второго Весёлого. При котором реставрация Стюартов, чума и Большой Лондонский пожар. Он, когда ломился в спальни фрейлин, его спрашивали - кто? Отвечал: "Старина Раули". Вот.
      - Этот Карл был куда лучше слухов, что о нём распускали.
      - Спасибо, - он слепо улыбнулся, кое-как пожал холодные пальцы. - Ты иди. Я сам справлюсь. Или нет, возьми вон у мальчишки - дописал, понимаешь, в ночь перед трубами. Как догадывался. Последняя песнь самурая. Разверни прямо сейчас, а?
     То был очередной шедевр каллиграфии. Девушка глянула на первую строчку свитка, выведенную почти вертикальной уставной вязью. Не без труда прочла:

ВОРОН И ВОРОНЁНОК

      Галина и думать не думала о горькой картине, что стояла прямо перед глазами. О том, кто из остальных её ребят выжил и может выжить, а кого придётся хоронить с подобающей случаю церемонией. (Или ритуал так же прост, как тот, с Михаилом, и так же таинственен? Поистине, в Сконде, да и во всём Вертдоме, насчёт смерти не заморачиваются.) Ибо ныне стало на прикол время и спустила грубые холщовые паруса ладья реальности, взятая на абордаж вымыслом.
     Кажется, Галина даже не села там, где стояла. Даже не попыталась остаться рядом - отрицательно кивнула Стальному Медвежонку, двинулась к двери и далее по коридору с глазами, погруженными в текст, будто заворожённая, пока не упёрлась клинком и коленом в мягкий табурет. И не опустилась на него, слыша внутри себя знакомый голос, грубоватый, мужественный и чуть распевный:
     
     "Прежнему господину Оде пришёл конец в тот год, когда молодой господин Ода стал на пороге мужества и оттого стремился испытать себя в настоящих сражениях. Отцу следовало бы по такому случаю приискать ему невесту из клана ещё более знаменитого, чем их собственный, - глядишь, и успел бы натешиться внуками. Но сватовство - дело непростое, следовало взвесить и расчислить многие обстоятельства. О том же, что ему самому проткнут туловище и отправят на тот свет в самых что ни на есть цветущих годах, господин Игерасу не помышлял. Хотя и говорится, что истинный воин должен быть всегда готов к смерти, но хлопот ближнего мира это вроде бы не касается - идут и идут себе чередом.
     Молодой же господин, приняв в руки замок и прилежащие к нему земли, изволил сообщить родичам, что ни в каких советах не нуждается, тем паче по поводу женитьбы. Был он не по годам властен, весьма хорош собою и непрестанно совершенствовался во всех искусствах, приличных юноше из знатного рода: игре на лютне, сочинении стихов, изысканном выведении знаков письма, ритуальном заваривании зелёного и красного чая, владении всеми видами оружия, которые были в ходу в окрестных землях, и верховой езде. Последнее любил он пуще прочего и нередко говорил, что чем больше он узнаёт человечество, тем нежнее любит лошадей. В известной мере эта симпатия распространялась и на конюхов - несмотря на то, что вычёсыватели репьёв и разгребатели навоза относились к самой низшей касте и стояли выше разве что кожемяк, мыловаров и золотарей.
     Девочка Мори была самой неприметной из слуг младшего Оды, несмотря на то, что наносило от неё конским духом куда как крепко. Ростом по плечо самому хилому из домочадцев, глаза и брови слишком широки, нос чересчур выступает на лице, ключицы длинны, талия плоска, икры ног мускулисты. К тому же волосы ей вечно отхватывали почти до самого корня - так полагалось рабе, да и всякая вонь меньше прилипала, - и торчали на голове какие-то несуразные клочки цвета сажи. Не то что у господина Оды, который отращивал гладкие чёрные пряди, пока они не достигали пояса, а потом каждый день переплетал их в косу и закреплял на затылке двумя стилетами в тугой узел: причёска благородного воина.
     В общем, только и было в Мори доброго, что груди, - широкие в основании, резко сходящиеся к соску и такие маленькие, что обе их можно было обхватить одной мужской ладонью. Считалось, что из таких десятилетних отроковиц, как она, вырастают обильные молоком мамки, ибо природа, взращивая их, не тратит усилий на обкладывание женского естества салом.
     
     Как-то старшего конюха, чьим делом было подводить господину жеребца, не оказалось на месте, когда послышался властный оклик. Девочка, которая как раз до блеска вычистила животное щёткой, особым гребнем уложила хвост и гриву волосок к волоску и теперь выводила тем же орудием шахматные узоры на боках и крупе, так любимые хозяином, поспешно накинула на жеребца роскошную сбрую, затянула подпруги у седла и вывела на длинном чембуре. 'Уж лучше пусть хозяин убьёт меня за дерзость, чем дядюшку Сабуро - за то, что не соблюл порядка', - подумала она. Что одно не исключает другого, ей в голову как-то не вступило.
     Но господин только слегка нахмурился, ловко подхватил обмотанный вокруг передней луки повод, отцепил чембур, стараясь не коснуться рук низкородной, и спросил:
     - Не помню в отцовом доме такой козявки. Как тебя зовут?
     - Мори, всемилостивый господин.
     - Известный род.
     - У низших нет родовых имён, всемилостивый господин. Это единственное моё прозвание, а обрела я его, когда старый господин Мори Нобуата подарил меня старому господину Оде Игерасу, вашему покойному родителю.
     - Кто ты здесь? Отвечай коротко, у меня нет времени выслушивать титулования.
     - Состою при лошадях всемилости... Денники отбиваю, ячмень сыплю в кормушки, чешу гривы, протираю от пота...
     Тут она осеклась и прикрыла рот чумазой ладонью. Надо же - разок неладно сболтнула, так давай и второй, и третий туда же.
     - А, то-то от тебя пахнет не как от Сабуро. Ты, случаем, не заезжаешь моих скакунов вместо него? Были строптивы как демоны, а с недавних пор стелются подо мной словно шёлк.
     - Ваш досточтимый батюшка именно это и хвалил - моё умение сладить с любой лошадью. Оттого и был награждён подарком.
     - Н-да, говоришь ты, комок самана, много прежде чем изволишь подумать, - усмехнулся Ода. - Подарочек, истинное слово.
     Но по виду не слишком разгневался, только сказал:
     - Скажи Сабуро и прочим, что с этих пор одна ты будешь обихаживать моего жеребца и подавать к моему выезду. Знаешь, конечно, как его зовут?
     - Белый Ворон.
     - А почему так?
     Он, наверное, ожидал, что "козявка" распишет ему стати и масть. Ибо Ворон был рождён чисто белым, что значило белую, а не чёрную кожу под волосом цвета снега, ни единой отметины тёмной. Даже глаза были не карие, а блекло-голубые: считалось, что такие лошади почти что слепы, но зрение у Ворона было не хуже обычного.
     Но Мори ответила:
     - Есть такая сказка про ворона, которого не принимали в стаю оттого, что он был непохож на других.
     - Дурацкая сказка, - ответил Ода. - Чёрный ворон живёт семьёй и от стаи не зависит. Это ты его с вороной перепутала или дроздом - про них ходят такие пословицы. Желал даже привести одну такую, но спохватился, что растабарывает с низкородной вместо того, чтобы ехать по вызову своего милого князя, легонько хлестнул жеребца плетью и умчался со двора.
     "Счастлива я, что мне той плети не довелось сегодня попробовать", - сказала себе Мори.
     Надо сказать, что дело ей было поручено нелёгкое: такая светлая шерсть, как у Ворона, очень быстро пачкается, кроме того, белорождённого скакуна с его особо хрупким здоровьем чаще приходилось водить к лекарю, а спрос теперь был только с "этой девки". Зато сама "девка", которую понуждали выступать прилюдно, обрела некий лоск и видимость благородства: так глиняный сосуд, в который множество раз опускали веничек для взбивания чая или кисть для письма, покрывается патиной времени.
     
     Шли месяцы, слагаясь в годы. Как-то господин Ода, вставая в стремя и принимая повод из рук своей конюшенной прислуги, промолвил:
     - Понукает меня мой князь, чтобы скорее выбрал себе жену. Да куда её привести - отродясь прислуга в замке была лишь мужская. Наверное, матушка с того и померла, едва успев произвести меня на свет.
      - Я девушка, мой господин, - тотчас ответила Мори.
     Ода смутно улыбнулся и сказал задумчиво - так, будто некто иной забрал себе его уста:
     - Не могу я низшую касту в наложницы взять - позор будет моему роду вплоть до того, что император истребит его весь до последнего младенца в бедняцкой хижине. Это он и слуг, и крестьян тоже к своему роду присчитал. Были все они ответчиками за господина.
     - Одного хочу я в жизни, - скромно ответила Мори. - Холить и лелеять Белого Ворона, чтобы верно служил он моему господину.
     
      А Белый Ворон, да и все прочие лошади, которых хотя бы касалась рука О-Мори, процветали. Многие князья высшего ранга готовы были выложить большие деньги, лишь бы один из жеребцов из линии Ворона покрыл их кобылу, и стала тугой и пухлой мошна господина Оды, а в окрестностях появилось немало жеребчиков и кобылок светло-серой и красивой пегой масти. Здоровье их было, кстати, отменным, а резвость - превыше всяких похвал: особенно у тех, кои доставались благородному князю Мори Нобуёри, сердечному другу и покровителю молодого Оды. И если отец его подарил дому Ода всего лишь умелую рабу, то сын - бережно хранимый в семье меч по имени 'Воронёнок'. Был тот меч откован умелым мастером и закалён так искусно, что вдоль всего изогнутого лезвия, от гарды до острия, бежали иссиня-чёрные волны закалки.
     
     Однажды снова призвал господин Ода девицу Мори и сказал ей:
     - Много выходит ныне новопечатных книг о том, как сводить, растить и правильно вскармливать лошадей. Повелеваю тебе обучиться чтению и письму.
     А было это делом трудным и ещё более - дорогим. Ахнула от неожиданности Мори:
     - Не совладаю, хоть убейте!
     - В самом деле хочешь умереть? - грозно промолвил Ода.
     Тогда потупила глаза девушка и ответила:
     - Не желала бы с Белым Вороном расстаться. Повинуюсь моему господину.
     С тех пор старый дворянин, давний вассал Оды, каждый день учил девушку грамоте. А поскольку свитки, по которым он показывал древние начертания, были исполнены с редкостной красотой и искусностью, то сразу отверг он мысль ходить с ними подмышкой на конюшенный двор. И поскольку его каморка в замке была недостойна их красы, то приводил учитель юную девицу Мори прямо в хранилище свитков, указав предварительно, как и чем необходимо отскоблить шкуру чернавке, прежде чем окунуть её в горячую воду, чтобы как следует отмокла, и обтереть полотном, смоченным в пахучей травяной настойке, дабы уж совсем перебить густой конский дух. А поскольку руки, привыкшие орудовать скребницей и натягивать вожжи, делаются неспособны удержать кисть для письма, тем более - выводить сколько-нибудь изысканные очертания, велел учитель во время работы с лошадьми наряжать их в перчатки из тонкой и крепкой замши, а на время сна - в другие, из лайки, пропитанной ароматическими маслами.
     Может статься, не была О-Мори до того совсем несведущей в грамоте, потому что не прошло и трёх лет, как овладела она знаками и инструментами для письма в совершенстве. За это время подросли у неё кудри и спустились почти так же низко, как у знатного мужа, но не были столь изобильны, чтобы уложить их в затейливую причёску благородной госпожи. Одежду она приучилась носить куда лучше прежнего и менять её дважды, а то и трижды в день. Также полюбила головные шарфы, вуали и прочие ухищрения, скрывающие непорядок в волосах и мыслях.
     И опять призвал девушку господин Ода и говорит:
     - Весьма я доволен, что исполнила ты моё приказание как должно, а к тому же и главную свою заботу - конюшню - не запустила. Скоро мне не один доход от лошадей понадобится, но и сами кони: вообще все, кто находится в стенах, вверенных твоей опёке. Поэтому решил я продать тебя в дом, где обучают науке изысканных развлечений.
     - Не могу, - еле прошептала О-Мори.
     А сказала она так потому, что из подобных домов выходили публичные дамы высокого полёта - если, конечно, ученицы выдерживали жестокую натаску.
      - Снова ты отказываешь мне в повиновении, - ответил Ода без обычной строгости, почти мягко. - А ведь это единственная возможность для низкорожденной выйти из указанных ей законом пределов. Обрести свободу и не быть ничьей рабой.
     - Я и так имею всё, что мне нужно для счастья, высокий господин, - проговорила Мори со смелостью, в прежние времена для неё немыслимой.
     - Однако же ты, как и раньше, зовёшь меня господином, - отозвался благородный Ода.
     - И оттого слушаешься.
     - Такова доля любой женщины, - ответствовала О-Мори. - Пока ты вообще не женщина, - парировал Ода. - И уважительная приставка, которая с чего-то прилипла к твоему имени, означает лишь девицу, не более. Если тебе повезёт в будущем, ты отточишь свою редкую красоту до того, что она станет подобна моему любимому клинку по прозвищу Воронёнок, которого я собираюсь, наконец, обновить в настоящем сражении. А если сумеешь как следует распорядиться этой красой, то получишь знатного и богатого покровителя: может статься, приближенного к самому императору. Я ничего подобного тебе дать не сумею.
     О-Мори поклонилась - теперь она умела проделывать подобное с каким-никаким изяществом - и вышла от хозяина.
     На следующее утро её увезли. Говорят, ночью, которая предшествовала отъезду, О-Мори рыдала первый и последний раз в жизни, обтирая слёзы о морду Белого Ворона. Зато потом надрывно смеялась весь день напролёт: это когда сопровождающий её охранник обмолвился, что все люди, умеющие держать в руках оружие, и все лошади, и всё богатство семьи Ода пойдут на войну, которую высокий господин Мори и его вассал развязали против императора. Охраннику едва не пришлось силком вливать ей в глотку успокоительный отвар.
     Но, возможно, это часть легенды, как и последующие строки. Содержательница школы, почтенная госпожа Рен, "Водяная Лилия", долго бранилась, когда разглядела своё ночное приобретение при свете ясного дня: - Да с этой шершавой оглоблей возни будет вдесятеро больше, чем денег заплачено!
     Хоть умственные способности девушки были порядком затуманены обстоятельствами, она мигом смекнула, что платила не госпожа Лилия её бывшему владельцу, а, напротив, господин Ода - хозяйке любовной конторы. Возможно, из чувства противоречия обучалась она так истово, что попрёки строгой хозяйки мигом сошли на нет, а трость гуляла по спине новенькой куда реже, чем во время обучения каллиграфии. Впрочем, последнее - не доказательство: в школе наслаждений берегли кожу слушательниц.
     Постепенно усвоила О-Мори практически тот же курс наук, который в своё время был преподан её бывшему господину, хотя чего-то было куда больше, а чего-то немного меньше. Так, искусство приготовлять и разливать чай было принято ею в гораздо большем объёме. Слагать стихи и подбирать к ним наигрыш её учили по объёмистым антологиям, где были собраны лучшие творения лучших поэтов и музыкантов. Умела она одним-двумя взмахами кисти изобразить цветок ли, силуэт ли хищного зверя или человеческое лицо так точно, будто они получили на бумаге второе рождение. Что до музыкальных инструментов - не было ни одного, из которого талантливая ученица не смогла бы извлечь прекраснейших звучаний. Касалось сие не только бездушного, но и обладающего душой. Но из оружия пришёлся ей по руке лишь тонкий ритуальный кинжал, который называла О-Мори кратчайшим путём в Чистые Земли.
     Суровая шутка - но и время делалось всё суровее. Страну который год сотрясали мятежи, то одна, то другая её провинция отходила от верховного правителя и вновь к нему возвращалась, их заведение то и дело перебиралось с места на место в поисках сначала безопасности, потом вдобавок и еды, всегда - свежих новостей. Два имени были у всех на слуху: Мори Нобуёри и Ода Ранмару, единое тело о двух головах.
     - Ищут справедливости, вот и найдут - на свою голову уж точно, - ворчала госпожа Лилия.
     По её слову в конце концов и сталось. Войска императора усилились - в основном за счёт простолюдинов, коим прискучили чужие трупы на их разорённых полях. Новая армия повсеместно теснила бунтовщиков, что, наконец, вынуждены были укрыться в одном из монастырей вместе с горсткой преданнейших. Монастырь подожгли: Нобуёри вспорол себе живот, Ранмару, чтобы утишить предсмертные мучения возлюбленного друга, отрубил ему голову своим Воронёнком, а после того бросился в самое пламя. Шли толки, что ни сабли, ни знаменитого белого жеребца Оды не удалось найти среди бесчисленных людских и конских трупов.
     О-Мори приняла новости на удивление спокойно. Лишь тень скользнула по её безмятежному, густо набеленному лицу с яркой точкой на месте губ, когда ей рассказали об участи "больших семейств" бунтовщиков. Всех их, невзирая на пол и возраст, казнили и расставили головы на шестах вдоль бывшей границы имений, землю внутри перепахали и засыпали пеплом от сожжённых домов. То был не произвол, но старинный обычай, ибо считалось, что дурной владетель заражает всё находящееся у него под рукой.
     
     Вскоре по наступлении мира закончился срок ученичества, и О-Мори получила новое имя, приличное для куртизанки-тайо: Кацуми, "Всепобеждающая Красота". В прежние времена её облик, в котором не чувствовалось никакой изнеженности, и резкие, полные страсти манеры не привлекли бы так много поклонников, но обаяние силы ещё носилось в воздухе. Помимо прочего, было достойно удивления уже то, что на орошённой кровью ниве сумел процвести такой ухоженный розовый куст, как Кацуми с её товарками, и у них сразу же объявилось множество поклонников. Однако нашу героиню не смог превзойти никто. Истинную славу составила она своей учительнице. Впрочем, в учительницах, да и в госпожах Кацуми та пробыла недолго: за кровь своего девства юная гетера получила так много золота, что смогла сразу выплатить почти все долги и начать заниматься ремеслом самостоятельно.
     Не будучи вначале слишком богатой, прекрасная тайо сумела высоко себя поставить. К ней получали доступ лишь избранные, к которым по той или иной причине тянулось её сердце - не одна лишь плоть: поэты и музыканты, в ком телесная красота служила оправой уму и таланту, прославленные храбрецы, чьё тело было исполосовано шрамами, но душа и честь не имели ни одного пятна, государственные мужи, отнюдь не считавшие, что высокая цель может оправдать низменные средства.
     Известность Кацуми росла день ото дня. И не только непревзойдённое искусство быть истинной женщиной служило тому, но и тесный кружок высокомыслящих, что собирался у неё в доме или - гораздо чаще - в доме того человека, коего она хоть однажды почтила своим визитом. Ибо принято у тайо чётко разделять профессию и личную жизнь.
     - Услуги достойной госпожи Кацуми поистине способен оплатить сполна лишь высокороднейший из высокородных, - часто говорили о ней те приятели, кто немного стыдился своего безденежья.
     Слова эти были услышаны богами. Однажды наследник дряхлеющего императора пил сливовую водку и нараспев читал свои вирши в компании друзей, когда узрел Кацуми. Та как раз шествовала к очередному клиенту во главе своей маленькой свиты: мальчик-слуга с тростью - разгонять толпу, две девочки-ученицы, одна несёт опахало и ларец с притираниями, другая - тяжёлое зеркало полированного серебра, позади всех - могучий телохранитель с короткой саблей в руке. Надо сказать, что немудрёное было то дело - узреть: благодаря высоким подошвам сандалий любая тайо на полголовы возвышается над толпой, а наша госпожа и босиком уступала в росте мало кому из мужчин. Так что недаром бывшая хозяйка прозвала её ...э-э, чем-то таким длинным, тощим и слегка закруглённым на конце.
     
     Наследник был, в отличие от своего крутого нравом отца, человек мягкий, доброжелательный и к тому же не обделённый умом, так что лучшего покровителя было не cыскать. Он купил для своей возлюбленной госпожи великолепную усадьбу за городом, окружённую полями и садами, роскошный конный паланкин для парадных выездов и осыпал иными дарами. Каждое дитя, которое произвела на свет Кацуми, он признал и выделил ему неплохое содержание, а было там в общей сложности четыре сына и две дочери, все похожие на него как две капли чистой воды. Его супруга из покоев правой стороны и супруга из покоев левой стороны весьма уважали и ценили младшую товарку, часто советуясь с ней в тех делах, что интересуют одних лишь женщин. Ибо, помимо всего прочего, прекрасно знала Кацуми, как зачинать по своей воле и как выносить и родить красивое дитя от избранного мужчины. Оттого и не препятствовал ей знатный покровитель совершенствоваться во всех искусствах, коим была она обучена, включая самое основное, и благоволил ко всем её сердечным приятелям без исключения: ибо ни один из них не переступал ему дорогу в самом главном. К тому же разве не была Кацуми свободной женщиной, одной из немногих таких в государстве?
     
     А надо сказать, что более всего любила подруга наследника расхаживать по своим владениям одна, без свиты и охраны. Вот как-то идёт она, ещё совсем молодая и не обременённая большим потомством, по тропе, что живописно вьётся среди полей, и видит: скачет навстречу лошадь необычайно светлой масти.
     Сердце женщины пропустило один удар и остановилось. Остановился рядом с ней и конь: то был жеребец, сияющий невероятной белизной, которая словно бы стекала наземь с каждой шерстинки. Был он без узды, но подсёдлан как для боя, и сабля в простых тёмных ножнах, продетая в петлю на задней луке, слегка била его по крупу. Все малые крапины и шрамы сходились с теми, которые она помнила, только вот глаза были не бледно-серые, как у Белого Ворона, и не обыкновенные карие. Лилась оттуда непроглядная чёрная тьма.
     - Это вы, мой господин Ода? - как бы по наитию спросила Кацуми, как только дыхание к ней воротилось.
     - Ничей я теперь господин, - ответил жеребец изнутри её головы, - и нет имён ни в царстве Властелина Мрака, ни, я полагаю, в Чистых Землях. Но того, кто стал одной ногой на порог между тёмной и светлой обителями и намерен его переступить, всегда спрашивает Огненный Эмму: "'Вот ты погиб достойно и с честью, выкупил себя из Тьмы и оттого теперь уходишь от меня в несказанное. Нет ли у тебя дел в одном из земных царств и не хочешь ли возродиться там в каком-либо зримом облике?"
     Тогда ответил один из тех, кого спросили: "Желал бы вернуться в облике моего скакуна по кличке Белый Ворон, потому что видел он слёзы, кои не сумел я осушить, и познал любовь, которой я сам не успел испытать. И позволь мне взять с собой кривой меч по имени Воронёнок".
     - Разве меч тоже изволил быть с вами в подземном мире? - спросила женщина.
     - Да, потому что я сломал Воронёнка после того, как напоил кровью моего возлюбленного князя, - ответил жеребец. - Так умерщвляют тело и душу клинка.
      Поговорив так, села Кацуми верхом на жеребца и отвела его к прочим своим лошадям.
     Белого Ворона чистили до блеска, выводили на лучшие пастбища, кормили отборным ячменём и почти не заставляли работать. Только по временам госпожа выезжала на жеребце в поля, где оба однажды встретились, и клинок, сохранивший за собой прежнее имя, был заткнут за широкий женский пояс. О чём они там разговаривали и чем занимались - невозможно передать никакими словами.
     
     Император умер, распрей из-за наследования не случилось: страна надорвалась от вечных войн и желала отныне лишь мира.
     Как-то новый владетель сказал Кацуми:
     - Всем я наделил наших с тобой отпрысков, помимо достойного титула. Он даётся низкородному лишь вместе с пожалованием земель. Но не могу же я отнять у одной семьи и передать другой? Не числится ни за кем из моих подданных никаких особых прегрешений. Но вот о чём желал бы я с тобой посоветоваться: не стоило бы по прошествии лет восставить оба опальных семейства? Не вижу я, в отличие от покойного батюшки, такой уж непростительной беды в том, что люди возжелали на людской же греховный манер одолеть зло.
     - Иное зло уже сотворено, и великое, - ответила его милая подруга. - Не осталось живой крови ни у Ода, ни у Мори.
     - Вот здесь ты и просчиталась наконец, моя умница, - с радостной готовностью ответил император. - Если забыла ты своё девичье прозвание, то я его помню. Ты происходишь из дома Мори, но введена в дом Ода. Только не сообщай мне, в каком ранге. Мне и так он известен, а другим слышать о нём не обязательно.
     Так расселились побочные потомки верховного правителя на богатейших землях, принадлежащих обоим поверженным кланам. Имя роду было даровано новое, однако соединяющее в себе оба прежних: Одамори. Сделано было так, дабы никто не вменял новому роду проступков былого, но вспоминал лишь доблесть и верность, проявленные теми, кто втайне отрывал от сердца, втайне же любил и оберегал дитя, не имеющее истинного имени. Глава нового клана, Одамори Ранмару, всемерно почитал свою замечательную, несравненную матушку и постоянно советовался с нею. В день своего совершеннолетия юный Ранмару получил от Кацуми в дар фамильный меч по прозвищу "Воронёнок", она же и опоясала им сына в знак того, что передаёт власть более сильному.
     Белый Ворон прожил очень долгую для лошади жизнь: более тридцати лет, если считать с момента реинкарнации. До самого последнего своего дня возил он на спине прекрасную Одамори Кацуми, только вскачь уже не пускался, но степенно переступал копытами, украшенными золотой насечкой.
     Вслед за ним ушла и старая госпожа Одамори. Две вещи прорекла она со смертного ложа бесчисленным потомкам, кои собрались вокруг него:
     - Карма исполняется над человеком вне зависимости от того, хочет он того или не хочет, и таким образом, о коем он и подумать не смел.
     И ещё:
     - Любовь по сути своей - свет настолько ослепительный, что на него опасно глядеть в упор. Ловить уголком глаза озорной блик, угадывать боковым зрением радужные очертания - этого довольно с любого смертного существа.
     Сказала так - и мирно удалилась в Чистые Земли".

АВАНТЮРА ПЯТНАДЦАТАЯ

      - Вот, выходит, что, - вслух произнесла Галина, сворачивая документ потуже. - Вот какое он прощание устроил. Притчу для меня сочинил. Держу пари, Красноволк и прочие новеллы не только переписывал в наилучшей манере.
      Бывают тексты, что вмиг проясняют то, что уже случилось. Бывают - непонятные, но оставляющие занозу, которая обрастает жемчужными оболочками смыслов много позже.
      Этот работал двояко. В прошлом и будущем.
      Любовь, выраженная с обеих сторон сплошными обиняками. Так, чтобы не было необходимости на неё отвечать.
      Нет, как она, Галина, была слепа: будто сейчас Рауди - королевская кровь. С этой его повязкой вплоть по глазам. Нет, куда хуже. Вороница шла напролом почище этой девочки-Воронёнка. Не понимая, что Белый Ворон ... Красный Волк бережёт её от самого себя. И от неведомой, но, по его мнению, грозной беды.
      Хотя - вполне ведомой. Не желал воровать, хотя ему вручили ключ от двери и показали, чем сами рады поделиться.
      Беда семье или роду. Это надо учесть?
      - Информация к размышлению, - тихо говорит Галина. - Братья-погодки... Шахин и Хайсам...Они что - были друг с другом неразлучны, как две половинки грецкого ореха? Словно Ода и Мори, которые под конец слились в одну фамилию? В точности как легендарные любовники японской истории - великий Ода Нобунага и юный Мори Ранмару? Оттого Рауд с ними ссорился и, как Ода, рвался к девице, смутно напоминающей милого друга?
      Знак незаконной страсти. Кого и к кому? Низшей к высокому, Галины к Орихалхо? Её же к Волку?
      В конце-то концов, герой псевдояпонской истории тянулся к юной женщине. Женщине, что напоминала своей статью и поведением мальчика, мужчину.
      Счастливый конец истории, начавшейся так скрытно, - и так драматически.
      Потусторонний? В этих... Полях Радости?
      А если это "элементарная подстава", как говорят в Рутене? Попытка растрогать? Не удалось грубостью, так на нежные чувства надавил?
      - Мне должно быть стыдно. Передо мной так или иначе раскрылись - а я хладнокровная тварь, - снова проговорила Галина, будто бы уговаривая себя.
     Вряд ли у Волка есть силы играть сейчас. Даже если он в самом деле сочинил свою легенду накануне. Но!
      Похоже на правду - не означает всей правды. Рауди ведь не сказал, что любит. Прямо - не говорил никогда.
      Только ведь и герои новеллы ведь тоже. Намёк: учись вникать в контекст.
      - Пойти и сказать - "я поняла", пасть на грудь и разрыдаться - это типа "хочется, но никак невозможно", - сказала снова.
      Развернула. Свернула. Завязала. Постукала тугим рулоном по ладони. Кое-как поднялась.
      И отправилась выяснять, где и что Орихалхо.
      В конце-то концов, от сэнии Гали ожидают, что в результате она будет невылазно сидеть у ложа смертника? А вот накроетесь медным тазом со своими предсказаниями.
      Орри, как мигом выяснилось, лежала в своей комнатке, но без Тхеадатхи - того забрали в общую госпитальную палату. Лицо - один большой кровоподтёк, что заметно просвечивает сквозь тёмную кожу, но опухло лишь слегка. И весёлая злость в глазах.
      - А, явилась, героиня праведной битвы, - приветствовала, чуть кривя губы.
      - Что-то не так? - Галина подошла, села на край низкого дивана.
      - Напротив. Ты отличилась. Что называется, вырвала победу... Из чьих только рук - не знаю. Послала народ в рукопашную, когда второе по рангу начальство сидело в резерве на карнизах.
      - Орри, скажи по чести, я виновата в мясорубке или в том, что убито было слишком мало?
      Подруга рассмеялась и снова состроила гримасу: такую неожиданно потешную, что Галина рассмеялась - и снова прорезался тот чахоточный кашель.
      - Что с тобой?
      - Чепуха, то же, что со всеми. В грудь плотно заехали. Судя по эффекту, метнули гранату из подствольника. Побочный результат бойцовой эйфории. Пыла, одним словом.
      На военный жаргон и соответственно чёрный юмор Орихалхо не среагировала - попросту не поняла.
      - Я не укоряю, - сказала. - Что вышло, то вышло. Только теперь с тебя спрос будет двойной. Нет, тройной - по числу удач. Многократный. Как с живого амулета.
      - Не беда. Я ведь вполне могу не поправиться.
      - Что так мрачно?
      - У Рауди Огневолка побывала. Ты о нём знаешь?
      - По горячим следам. Мало кто ведает больше. И слышала, как он сказал, когда нас рядом положили: "Без обеих рук ни выводить буквы, ни замахиваться клинком, ни любить женщину. На кой мне сдалась эта жизнь?"
      - Обеих, Орри?
      - После того нашего Рауди оперировали. Никто не представляет, почему одних из этого жуткого оружия буквально пополам перерезало, а другие будто щитом незримым укрылись. Великая Мать для себя придержала, наверное.
      - Энунну? Эрешкигаль или Эрдени? Природа или нижняя земля Верта? Мистика.
      - Можно и пренебречь. Слушай, Гали, мне трудно сейчас. Тебе тоже, но лекари тебя не смотрели. Иди и реши с ними все вопросы.
      Вот так. По тону - разговор не влюблённых, а в самом деле супругов, либо озадаченных общей проблемой, либо... да просто идущих в одной упряжке, поднатёршей обеим холку.
      Что между ними легло и сдохло, говоря по-мужски?
     
      Лекари работали в общей палате второго уровня - для доставки лежачих рискнули использовать грязноватый и тряский "верблюжий подъёмник". Один такой живодёр мимоходом поймал Галину, проверил. Сделал лаконичный вывод:
      - Надлом ребра, внутри кровавые сгустки, но лёгкое не проткнуто. Надо повязки менять почаще. И пить парное или сброженное молоко мулагриц.
      - Рауди вы тоже так коротко пользовали?
      - Рауди, - лекарь помедлил. - Погодите, высокая сэниа. Я вас позже найду. Ваша Орихалхо ведь там, где и раньше? Или к вам самой, только тогда пусть и она вслед явится. Мне бродить не с руки - работы много.
      Решили, что Орри, раз уж позволили, переберётся к жене. Во-первых, их не будет тревожить тень Тхеадатхи или он сам, покуда висящий между мирами. Во-вторых, как негласно решили обе, нелишне и подновить былые отношения: не с того ли они заросли травой и мохом, что были позаброшены, как в старинном русском романсе?
      Было и третье. Беду и судьбу лучше встречать не таясь от неё.
      Лекарь - имя ему оказалось Шафиулла, довольно логично, целитель от Бога - явился позднее к вечеру. Сделал знак приветствия, посмотрел мельком на неподвижную свинцовую маску, что была у Орри вместо лица, пощупал бока без той особенной муслимской деликатности, что была принята в больших и малых городах. Кивнул Галине:
      - Разрешите сесть? Утомился.
      И уже расположившись понадёжней на одной из круглых подушек:
      - Так вот, о вашем друге. Ни одного целого ребра, нарушена та перепонка, что отделяет грудь от брюшной части. Лёгкие, судя по всему, не проткнуты, по крайней мере я слышал, как работает одно из них, когда зашивал прореху. Если бы не то, что гнилая зараза проникает внутрь тела с каждым вдохом, это бы исправилось как бы само собой. На левой руке три пальца отсечены по средний сустав, правая раздроблена. Мы кое-как соединили косточки и мягкие ткани, но надежды на восстановление почти нет. Глаза целы, но из-за сильнейшего ушиба черепа им лучше дать покой.
      "Сотрясение мозга или контузия. Повреждение диафрагмы. Возможен пневмоторакс, - кое-как переводила для себя Галина. - И ещё находится под сильнейшим влиянием опиумного наркоза".
      - Непостижима милость Всевышнего! Орудие землянцев отчего-то действовало по прихоти: иных губило на месте, иным наносило страшные и непредсказуемые раны, а иных обошло стороной. Всякий с такими повреждениями, как Рауди, давно бы умер, но и сына Яхьи мы спасти не сумеем. Не оттого, что его раны не исцелятся: это вполне возможно. Но оттого, что он сам не захочет жить вполсилы: без рук, без дыхания полной грудью и, быть может, без глаз. Не мощным воином, любовником и знатоком искусств, но обузой.
      - Что же делать? - спросила Орихалхо.
      - Ты знаешь и сама, уважаемая. Отвезти к древним отшельникам на острова. Там есть целители не чета нашим - и воздух куда как целебней. Возможно, даже обрубки пальцев отрастут: я видел детёныша некоей мелкой твари, которому во время лечебного сна рассекали и иначе раздражали культю. К моему отъезду на ней появились отростки, похожие на весеннюю спаржу, но покороче.
      - Рауди не выдержит, - не вытерпела Галина. - И на какой лодке можно плыть по здешнему непредсказуемому морю?
      - Уж это устраивайте сами. Я не перевозчик.
      - И имя твоё, возможно, вовсе не Харон, - пробормотала она.
      - Если Красный Волк останется там, где был до сих пор, - нет надежды, кроме как на чудо, - повторил Шафиулла. - А на островах к этому делу добавится человеческий промысел.
      Поднялся, отвесил на прощание поклон, чуть более церемонный, и удалился.
      - Шафи правду говорит, - заметила Орри тотчас же по его уходе. - Если вскорости не увезём Рауди отсюда на мирный воздух - пропадёт. А с островов сюда приходят наши морянские карракарры, привозят съестное и сырьё для военных ремёсел. Можно дать им знать особым образом, я смогу.
      - Это ты его надоумила такое мне посоветовать? Кружным путём?
      - Знаешь, те, кто на три четверти и даже наполовину морянин, смотрят на нас с оглядкой. Хуже, чем те, кто не знает в себе крови ба-нэсхин. И между помесями идёт состязание: кто благороднее, кто более способен к тому или иному делу. А чистая кровь смотрит на эти игры с презрением. Хотя пользу извлекает. Так что вовсе я не надоумила. Просто сказала, что на меня выйдут, а на них - нет.
      "Как же я не заметила этих схваток под ковром, - подумала Галина. - вся была погружена в себя и свои успехи без сравнения с другими, Или нет. Соревновательство молодых и было признаком того, о чём говорила моя подруга".
      По словам Орри и более сведущего народа, морянские челны появлялись на границе тумана от силы раз-два в году. Но в крепости собрали охапку древесины особого рода - дубовые и буковые обломки разбитых штормом кораблей, около ста лет пролежавшие в морской воде. Драгоценный материал для всевозможных поделок, сгорая, они давали феерическое пламя - будто полярное сияние, подумала Галина, когда увидела впервые. Или ущербная радуга в четыре цвета: зеленый, лазурный, алый и оранжевый.
      Вот этим огнём и начала мигать во тьме сигнальная башня Ас-Сентегира, посылая весть морю. А между небом и морем загорелась низкая звезда тех же цветов и стала описывать вертикальные круги.
     
      На следующее утро, едва рассосался утренний туман, к обрыву одной из шхер подплыло диковинное сооружение вроде двух круглых чаш на толстом поперечном коромысле и одной мачтой, воткнутой прямо в это коромысло. Чаши были кожаные, на каркасе из прутьев - такой вот необычный катамаран, - и когда их подняли наверх особой лебёдкой, поглазеть на диковину сошлись, кажется, все, кто мог ходить. Ну, если честно, не более половины.
     
      Хозяин посудины, заросший по уши седоватым волосом и одетый в ряднину, объяснил, что одного пациента на борт, конечно, не возьмёт: то есть возьмёт-то не больше одного, как и просили по огневой почте, но с двумя более или менее крепкими сопровождающими. Чтобы следили за ним всю дорогу и, возможно, далее.
      Кто мог быть этими двумя, как не Галина с Орихалхо? Тут даже обсуждать ничего не потребовалось.
      И пока Рауди перебинтовывали, укутывали в тёплое, словом - готовили к отправке, как бы нечаянно случилось между супругами то, чего не происходило уже давно. Без той возвышенной ярости, без сердца, что подступает к самым ноздрям и мешает дышать, без царапин, укусов и восклицаний сквозь стиснутые зубы - очень просто и тихо. Журча, лилась тёплая вода с потолка крошечной банной каморы, куда они вне очереди напросились перед отъездом, решётка над головой пропускала вместе с водой вольный дневной свет, член Орри ещё больше, чем всегда, напоминал робкую неприрученную пичугу. Милая малость... Так трепыхается под струями, что стекают вниз по телу, так пытается поднять клюв. Лица влажны, в груди и на губах железистый привкус крови, словно обе торопятся куда-то, надрывая лёгкие, боясь не успеть. Но отчего это? И куда? Нельзя понять.
      - Погоди, - вдруг сказала Орихалхо. - Я так не могу - думаю, как бы тебя не повредить.
      - Ничего. Обними как следует, с силой - я на подъёме, ибо уже получила от тебя всё своё.
      То была ложь из сострадания, и вторая женщина это поняла. Но вышла из-под струй, потянула подругу за руки. Опрокинула тут же, на мыльный, осклизлый пол.
      - Тогда терпи.
      Снова. Как тогда, в осквернённой Михаилом светёлке.
      Но на сей раз Галину пощадили: Орри присела по-турецки, уместила на коленях раздвинутые до промежности бёдра подруги и рывком вошла.
      Что-то произошло вопреки самой малости того, что проникло: будто начавшаяся внизу живота судорога стиснула пичугу в кулак, и она стала расти, распирая, заполняя собой вместилище. Кинжал в тугих ножнах, что вынимают и с размахом втыкают в плоть - всё глубже, всё крепче, всё сильнее. Оба лица искажаются гримасой, вот зрелище со стороны, мелькает в чьей-то голове обрывок мысли, прежде чем прекращаются они все. И мысли, и сами люди.
      И потом:
      - Ох. Как этого твоего много, даже в ноздрях, даже во рту чувствую соль, - говорит Галина.
      - Ах, извини, - Орри привстала, умостилась на корточках. - Я тебя не очень измочалила?
      - Поистине банное выражение.
      - А где мы, по-твоему, как не в бане?
      - Так я и толкую об этом самом.
      - Хорошо тебе было?
      - Когда-то нам не приходило на ум спрашивать об этом после соития.
      - Ты права. Незачем было сажать на привязь то, что гуляло на вольной воле, - со вздохом сказала Орри под конец. Запечатала словом то, что произошло.
      Потому что их тот же час позвали на выход, постучав в косяк дверцы, заложенной изнутри на пробой. Даже ополоснуться не успели как следует.
      А поторопили обеих, потому что для каждой была приготовлена совсем иная одежда, чем та, выйдя из которой купались: чалма, крашенная индиго, тёмная рубаха ниже колена, с широкой ярко-синей опояской, и такие же шаровары. Как у тех, кто окончил начальный курс и стал полноправным воином холмов, пустынь и крепостей, - но не только.
      - Многие выбыли, - объяснил им пожилой Рауф, на время занявший место погибших братьев. - Именно посему, хотя не в меньшей мере в награду за храбрость даём мы вам синий шарф вместо чёрного. Знак "Идушего во главе" вместо знака "Того, кто верен". Но помните - нет предела учению и нет границ совершенству.
      Женщины облачились, обвешались привычным оружием и спустились вниз, где двойную скорлупу с больным в одной чаше, кормчим в другой уже спускали на воду. (И, увы, никаких нежных разговоров с Аль-Кхурабом, как прежде с Сардером. Типа "не грусти, хозяин скоро вернётся живой и здоровый".) Пришлось буквально сбегать по крутому склону мимо не весьма надёжной лесенки, держась руками за выступы камня и узловатые кусты, и добираться до судёнышка практически по пояс в воде.
      - Мне-то ничего, - проговорила Орри, устраиваясь рядом с хозяином. - Сама наполовину из воды сотворена. А вот ты, Гали, лучше снимай всё мокрое, лезь под одну покрышку с Волком. Одёжку давай на мачту рядом с парусом, мигом высохнет.
      "Легко сказать "всё", - подумала Галина, искоса поглядывая на спящего Рауди, - если рубаху пришлось засучить до самого знака доблести, сиречь басселарда, а все равно подол вымок. И хорошо же будут ловить попутный ветер мои невыразимые".
      Но отчасти послушалась: кое-как стала на колышущееся дно, вылезла из облепивших ноги штанин, расправила рубаху на икрах и коленях и уселась, потянув на себя меховое покрывало. Сразу стало не просто тепло - жарко: похоже, Красноволк температурил не на шутку.
      Челн напоследок бултыхнулся на мелководье и тронулся в путь. Управлялся он небольшими гребками, одним веслом, поставленным почти вертикально, ход оказался на удивление ровным. "А чего же вы хотите - на то и катамаран", - сказала себе Галина. Всё же волны плескались, будто играли в ладушки-ладошки, и холодные жгучие брызги то и дело попадали на лицо и шею.
      - Не беда, - пробурчал в бороду "старшой". - Сути дела причаститесь. Так это у нас называется. Дивно же - по воде плыть и сухими остаться.
     
      "Наша кровь сродни волне морской", - вспомнились Галине слова одного рутенского поэта. "В самом деле, что же получается: если солевой состав одинаков у человека и океана, а человека на самом деле состоит из жидкости на девяносто с лишним процентов, то всех нас можно записать в ба-нэсхин? Или я чего-то путаю? И с того мы в самом деле должны мучаться тоской, когда нам пресно?"
      Но тут Рауди чуть застонал, рывком шевельнулся, едва не содрав о борт глазную повязку, и всякие размышления прекратились. Пришлось выпростаться из оболочек и удерживать его в неподвижности.
      Кормчий сё это время негромко и сосредоточенно декламировал или, пожалуй, напевал:
     

Резвый Морской Кабан волны режет клыком,
Прыгает, что дракон, в пене ущербных лун.
Ясень крутых бортов луком сгибается в шторм,
В плоть Синетелой Ран врезаны знаки рун.

Брюхо Кабан набил ярым Змея огнём,
Что Линдисфарн замкнул в стенах монастыря.
Белому ликом Христу стыдно плакать о нём:
Злато - краса могил, вод глубоких заря.

В Круге Земном наш Вепрь все узнал берега,
Нёс на своём горбу и корону, и меч;
С дрожью молился люд, видя шлемов рога,
Слыша берсерков вопль, силясь скарб уберечь.

Нами любви залог дан морским дочерям,
Чтобы, разбой чиня, мать раскинула сеть.
Духом с Ран мы одно; и - по крови бойцам -
Что нам царский чертог, что - солёная смерть!

Грозны объятья Ран, нас леденят, что мрак, -
Станет тем слаще мёд и пышнее постель.
Буйная Эгира дочь вступит с героем в брак,
Пустит стрелу наш дан в богом данную цель.

Синим зубом своим Харальд Вепря пронзил,
Вместе с веном и мы в хладный канули грот -
Честью взять, не купить Воздаяние Сил.
Пей, владетель, свой дым: час возмездья грядёт.

Землю взявши как лен - станешь бренной землёй,
Спряли норны судьбу: нам пленить океан.
Пеной призрачных лун, сеть влача за собой,
В честь Крепкотелой Ран прядает наш Кабан!

      - Зачем ты поёшь так хитро и искусно? - спросила наконец Орихалхо. - Плетя словесные узоры наподобие тех врагов Эйрин, что прошли за ними сквозь Радужные Врата - прямо в Иные Поля?
   "И так зловеще: о грабеже, смерти, крови и аде", - подумала Галина.
      - Навораживаю нам пристанище, - объяснил хозяин. - Чтобы посудина не заблукала. Она же двойная карра и, значит, будет вдвойне норовиста. Заплывёт не туда ради одного озорства, а нам недосуг её исправлять.
   - С такого твоя посудина, пожалуй, станет рыскать ещё больше, - сердито заметила Галина. - Это ж викинги, их морская богиня Ран с дочерьми-волнами и король Харальд Синезубый, который покончил с их разбойной романтикой. А Линдис... в общем, монастырь и золотой остров - ирландцы. Сыны Эйрин.
   "Первые мертвы и не знают покоя, будто "Летучий Голландец", ибо сломилась выя надменных и сокрушились кости. Как тело Рауди, гордость Рауди...
   А я становлюсь суеверной. Тьфу на это через правое плечо! Или через левое? "
  
      - Ты, игниа, говоришь - даны и эрины? Извечные соперники? - отвечал в это время кормчий. - По солёной воде приходили к ба-нэсхин лишь монахи древности. Они выучили наш народ плавать в чашах из дублёной кожи и водить на уде малые каменные островки.
      - Вот уж представляю! - неожиданно фыркнула Орри. - На чём водить, говоришь? На уде?
     
      Но тут показалась из опаловой мглы цепь островов: один, казалось, отстоял от другого меньше, чем пограничные крепости на горных пиках. Или это туман так искажает перспективу, решила Галина. Вон и радуги крутыми арками стоят - разве так бывает в жизни?
      Тот островок, к которому они повернули, издали казался готическим строением о тысяче шпилей: Галина вспомнила, как вздымалось горе сердце от панорамы Кёльнского собора в старой книжке. Когда отец взял её, девчонку, с собой в туристический вояж и поднял на смотровом воздушном шаре, впечатление оказалось чуть худшим - храм не улетал ввысь, не вгрызался в небо множеством серых клыков-фиал, но неподвижно стоял на земном якоре.
      Только вот остров-храм был не серым, а зелёным. Почти весь его, до узкой прибрежной полосы, закрывали исполинские пирамидальные сосны или криптомерии. Нижние ветви начинались довольно высоко от земли, покрытые гладкими чешуями стволы вытянулись подобием окаменевших химер и дышали нагретой от солнца смолой. Глыбы с острой гранью загромоздили берег причудливым стадом оборотней - под самую ближнюю каменюку лодочник, чуть покачнув судно, завёл свою причальную бечеву. На сей раз он, видимо, не захотел создавать пассажирам неудобство или попросту не побоялся распороть днище.
      - Ждите, - сказал он. - Я предупрежу, что в одной из лодочек калечный. В бухточке сплошной песок, ничего обеим сестрёнкам не сделается.
      Вытянул из-за ворота нарядную каменную гуделку в виде ящерицы, дунул с переливом.
      - Окарина, - шепнула Галине подруга. - Сердоликовая окарина.
      - И что? - спросила та, высвобождаясь из шкур, внезапно ставших очень душными.
      - Это от праотцев память. От пастырей древес...
      Но уже вышел из тьмы, отделился от ствола светлый силуэт и направился к ним. Моложавый, худой старик в таком же домотканом балахоне, как у лодочника, но длиннее, до самых пят. Борода обстрижена коротко, волосы не тронуты ничем острым вообще, только расчёсаны и аккуратно уложены на плечи.
      - Моё имя отец Мальдун, - сказал. - А ваши знаю от птиц. Что же, выгружайте вашего Волка и несите под деревья.
      Галина хотела бы запротестовать, что их сил не хватит нести пациента бережно, однако лодочник подхватил ражего мужика в одиночку, лишь кивнул женщинам - поддерживайте за ноги, чтоб не свисали. И понёс вглубь острова.
      Радом со стволами возвышались хижины - несуразные, как покинутый термитник, и нарядные, словно сахарная голова.
      - Здесь, - произнёс отец Мальдун. - Кладите прямо в траву, не бойтесь. И снимите, наконец, повязку с глаз - здешний свет не ранит, но исцеляет.
      Трава тоже была необычная. В хвойном лесу, особенно еловом, она с трудом пробивается через слой опавших иголок. Здесь же она одевала почву будто плотным ворсовым ковром, похожим на хороший газон или изделие бухарских мастеров. Зелёный цвет словно насквозь пронизало солнцем - так был свеж и ярок. Кое-где наружу выстреливали цветущие трости - редкий подлесок составляли ручной кустарник и миниатюрные, ухоженные лиственные деревья, сплошь одетые полураспустившимися бутонами.
      Не успела Орри снять повязку, как Рауди приподнял веки: все в царапинах, белки глаз красны, зрачки открыты широко и как-то неровно. Не идеальный круг, но чёрный месяц на ущербе.
      - Плывёт. И пятна какие-то, - пожаловался он вполне внятно.
      - Это от головного ушиба, - пояснил отшельник. - Думаю, с этим всё будет в порядке, сын. Пошевелиться можешь?
      Тот повертел головой из стороны в сторону, скривился:
      - Наверное, смогу, если будет надо.
      Подоспели люди помоложе, вышли из хижин и леса: одинаково наряженные в домотканину, деловитые, как муравьи. Муравьи на мураве...Ловко перевалили пациента на толстое полотнище, подхватили концы, поволокли в самую большую "сахарную голову". Как выяснилось, там был госпиталь.
      - Вы тоже там расположитесь, - сказал отец Мальдун женщинам, - На излечении находится мало народу, каморы пусты, а ваши совет и помощь будут со временем необходимы. Пока же осмотритесь, возможно, вам, как супругам, захочется ...м-м...уединиться в одной из хижин. Несколько из них пустует, а от гостей днём никто из жителей не запирается.
      Как поняли Галина с Орихалхо, торопиться с возвращением в главный дом не было необходимости: помочь они обе ничем не сумели бы, а помешать - очень легко. Вот они и наслаждались - миром, мирной обстановкой, простой, но абсолютно сухой одеждой, в которую сразу же переоделись, и удивительным воздухом, где, кажется, было разлито миро: на диво тёплым, нежным и благоуханным. Аромат вечной весны. "Как будто бы Гольфстрим, когда его перекрыли на Большой Земле, весь перетёк сюда и создал новые субтропики", - подумала рутенка.
      Люди, в основном ба-нэсхин или полукровки, выходили навстречу из домов, похожих на несуразные колпаки со сбитой тульей, или малые копии горных пиков, или просто кочки на ровном месте, приглашали внутрь. Места было много, предметов обстановки мало, и все домодельные, домотканые, пёстрые: жили здесь одиночки или пары, редко мать или отец с ребёнком. В нежилых лачугах было так же пестро и уютно, только что пыли чуть больше. Орихалхо - она была не так стеснительна - расспрашивала, как у них тут устроено. Получалось, что дитя не связывало, а, напротив, отчасти разъединяло любовный союз. Пребывали здесь исключительно ученики и ученицы главного целителя, которым предстояло уехать на другие острова архипелага или на континент, и один из родителей, обычно тот, который произвёл на свет, вынужден был заниматься воспитанием вместо врачебной практики. Обоим медлить с наукой и отправкой по назначению было бы слишком накладно для государства.
      - Ну, мы-то не учить и не лечить сюда прибыли, а только присматривать за процессом, - объяснила Галина.
      - Будь уверена, милая сэнья, долго тебе в таковых зрительницах и присмотрительницах не проходить, - заметил на эти её слова один из выпускников, явно готиец. - Аура тут такая благотворная - мигом из тебя почтенную игнью сотворит. Уж и по лицу то самое видать.
      И хотя женщины согласились в том, что пока с Рауди нельзя спускать глаз и на сутки, кров они себе присмотрели. Чем-то похожий на африканскую коническую постройку или старый улей. Решили, как только их мужчине станет получше, разжиться кое-какой по возможности цивилизованной обстановкой (интересно, где) и перебраться сюда.
      После того, как женщины обошли деревню, комната, где работал отец Малдун, напомнила Галине современный госпиталь: никель, хром и стекло, вернее, их местные заменители, сплошная гигиена - а души очень мало. Нескладные же "термитники" казались внутри на удивление живыми и обжитыми - даже те, что стояли без хозяев. И особенно тот, на который был "положен глаз".
      Красноволка поместили при лекарском кабинете - со свежими повязками и чем-то вроде козырька над глазами. Он дремал, распространяя вокруг запах сырого опиума и неких иных снадобий, скорее приятных, чем напротив.
      - Раны на груди заживут, - успокоил отец Малдун. - Зрение восстановится. Но вот былой силы и мощи сей муж если и достигнет, то не скоро. Воином ему больше не быть.
      - А что с руками? - спросила Орихалхо. - Мы их до сей поры не видели - да и теперь они в перчатках из бинтов. Скажи нам.
      - Не над ним, - коротко сказал эремит.
      Они вышли на открытый воздух и зашагали рядом.
      - Раны мэса Рауди, как я сказал, закроются быстро. Рубец на животе получится большой и неровный, но шрамы лишь украшают мужа. Есть ещё одна беда - этот шрам, можно сказать, спустился слишком низко, но о таком не стоит говорить прежде времени. Пусть пациент надеется, что телесные способности к нему вернутся. Однако вот руки, ради чего, собственно, и было предпринято ваше путешествие... Пястные кости правой размолоты и перемешаны, фаланги пальцев расколоты. Не исключаю, что можно будет обойтись без ампутации, но болтаться кисть будет как пустая перчатка. А на левой нет трёх пальцев, остались только большой и мизинец.
      - Мы знаем. То есть... медикусы Ас-Сентегира выразились по поводу рук более оптимистично, - кивнула Галина и тут же выругала себя: надо же, в одном предложении поставила архаизм и неологизм, смешала французское с нижегородским.
      - Я не хочу с ними спорить. Только для жизни, которую привык вести мэс Рауди, клешни с тряпкой, уж простите меня, явно не хватит. Да, он никогда не соберётся как следует поднять...э-э ... скимитар, крепко натянуть тетиву или повод скакуна. Это не приведёт к смерти. Но записывать его фантазии наилучшим почерком придётся женщине. Причём не получая должного воздаяния за труды. А это позор, коего Волковой натуре не перенести.
      "Вот уж не думала, что верхняя пара конечностей как-то связана с пятой одиночной, - съязвила про себя Галина. - Или это у меня испортилось воображение?"
      Орихалхо в это время говорила вслух:
      - Досточтимый Малдун, ты ведь не зря затеял этот разговор. От нас безусловно требуется некое согласие с вашей лекарской методой или приятие факта? Не знаю.
      - Ты видишь сквозь землю, мэс, - кивнул монах. - В излечении принимают участие двое: мир нашей инсулы посреди вод и сам пациент - и никто более. Лекарь лишь направляет. Природа стремится побыстрее затянуть прорехи, знания о том, что было раньше, у неё нет. Но как и ладно откованная сталь помнит свой вид до ущерба, так и человек знает, к какому виду он должен вернуться. Пока мы кормим мэс` Огневолка маковым зельем, чтобы боль и судороги, с ней связанные, не мешали целительству. Безопасный предел этого мы знаем - привычки у него не создастся. Но если вашему Волку захочется отрастить недостающее, мы должны будем делать насечки по живому. А он - терпеть муки, ибо лишь они поспособствуют восстановлению плоти. Другого, королевского пути к исцелению нет.
      - В Ас-Сентегире мне рассказывали про детёныша с отрезанной лапкой, - проговорила шокированная Галина. - Вы делаете такое с младенцами?
      - Физика ящерки коренным образом отличается от физики созданий с тёплой кровью, - суховато пояснил отец Малдун. - Опий мы тоже заменили на нечто иное.
      - Ну и как же ты, почтенный отец, собираешься уведомить пациента о дилемме? - спросила Орри. - Вот так прямо с налёта?
      - Прямо с налёта я приготовлю для мэс Орри мазь, чтобы рассосались кровоподтёки, - ответил он. - Извольте употреблять в дело. А что до сэнии Гали-рутенки - я бы желал осмотреть её пристальней.
      "Похоже, снова всплывает дело о Белой Хвори, - подумала та. - Надо же, до чего интересуются. Ведь решили, что опасность если и есть, то крайне малая. Или всё снова не так?"
      - Тогда пойдём, если у тебя, отец, есть время. Позже его может не оказаться ни у кого, - ответила вслух.
      С монаха оказалось довольно заглянуть в круговую щель между подолом закатанной кверху срачицы и верёвкой, на которой держались штаны.
      - Ну что же, надеюсь, сжигать хижину после вас троих не понадобится, хотя тайное готово стать явным, - заключил он с некой суровостью в голосе. - Я бы рекомендовал вам задержаться на Острове Кедров подольше: примерно месяцев на девять, а то и вообще на год. Здесь у нас свободная земля, не подлежащая местной и вообще вертдомской юрисдикции. Вольная республика своего рода. Успеете ещё вернуться к своей непрестанной битве.
      - Что, разве уже заметно? - спросила девушка, надеясь, что вопрос не прозвучал слишком уж по-дурацки.
      - На глаз - нет, нисколько, - объяснил лекарь. - У тебя, высокая сэниа, не случалось рвот - там, в замке, или на самом острове? При таком переломе кости, возможно...
      - Нет, странно даже. На острове вообще всё время есть охота. Уж очень вкусно готовят.
      Она не лгала: пища, которой их угощали, была самая простая, вроде каши или густой похлёбки из дроблёного или плющеного зерна, но приятная. В неё щедрой рукой лили парное козье молоко, сыпали ягоды и орехи, и от крепостной кормёжки она отличалась, как небо от земли - или как халва от кормового шрота.
      Делать обеим женщинам было, на первый взгляд, нечего: гулять по великанскому лесу, дышать хвойным воздухом, постеменно холодеющим, впутываться во все бытовые проблемы местных жителей. Разглядывать чудесные рукодельные вещицы, на которые шли рыбья кожа и водорослевое волокно, капок, пух гаги и бельков тюленя. (Ибо привычные Галине рутенский Север здесь властно смыкался с таким же югом.) Без конца задавать уже привычные вопросы отцу Малдуну и старшим ученикам, получая не менее привычные ответы.
      - Как и для чего Книга Филиппа пропускает враждебное?
      - Как - спросите у неё самой, когда откроете в следующий раз. Для чего? Нельзя всё время жить в окружении одних друзей. Зубы стачиваются.
      - Большой Рутен искренне ненавидит войны.
      - Ненавидит - и постоянно в них пребывает. Он сам не знает себя, иначе бы любил - и не вёл слишком часто и по несуразным предлогам.
      - Поэтому из моих соотечественников получился не такой уже хороший неприятель, верно?
      - По всей видимости, достаточный, чтобы научить жителей Верта бдительности. Рху-тины вначале шли ради дружбы, потом для торговли, затем - взять своё силой. Если бы они остановились на первой ступени, Верт давно стал бы их. И погиб - медленно и верно.
      Галина удивлялась этим рассуждениям. Но далее следовали еще более странные, хотя окрашенные поэзией:
        - Рху-тин омывает нас, как бурное море - остров. Море в Готии нередко глотает сушу, куда реже - извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин во время дружбы брали наших женщин себе. Иногда оставались с ними на короткое время, но чаще сразу увозили через перевалы и перемычки. Тогда границы были куда более проницаемы. А сейчас, похоже, и мы для людей рху-тин будто оплотнённый призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умели вложить в наших жён свое семя - только свою тоску.
      - Никогда? Даже во время обоюдной теплоты?
      - Не "даже", а "особенно". Про лучших вертдомских детей говорят, что их зачинали в страсти и буре, омывали после родов в кипятке. И до сей поры остаётся так. Может статься, сие от морянской крови, скрытно текущей в жилах любого вертдомца.
      Галина плохо понимала такие рассуждения, но помнила крепко.
      Ибо самым главным по-прежнему оставалось - регулярно проведывать Рауди, стремительно идущего на поправку. А ещё гадать, сказали ему - или не сказали. Красноволк уже начал садиться в постели, улыбаться и вовсю жестикулировать во время увлекательного разговора своими культяпками.
     
      Всё прояснилось, наконец.
      Где-то недели через три такой идиллии отец Малдун вызвал к себе одну Галину, без подруги, и объявил:
      - Мы уже декаду не даём сыну Яхьи ничего утоляющего боль, и кровь его вполне очистилась от мака и конопли. Он готов подвергнуться операции насечек: такое надо делать по крайней мере семь раз на дню и ровно десять и один день подряд. Но поставил условие: чтобы Гали бинт Алексийа держала его плечи и утишала боль касаниями головного покрывала.
      Отчасти то был эвфемизм - но только в том смысле, что Галина не прятала волос, как бы ни светило жаркое летнее солнце. Хирургам - или, если угодно, экзекуторам - требовался подручный: это считалось более достойным, чем тупо прикручивать к столу.
      - И когда рот затыкают поцелуями, это куда приятней кляпа, - усмехаясь, добавил Рауди, когда девушка отправилась за объяснениями прямиком к его ложу.
      - Ты хочешь добиться своего - не мытьём, так катаньем? - в сердцах выкрикнула она.
      - Не понял смысла. Ты-то сама хорошо вникаешь? Как там - в происхожденье идиомы.
      - Это о стирке, я так думаю. Прабабушка грязное бельё тёрла в тазу руками, мыла то есть, а потом катала по волнистой жестяной доске рубелем. Такой толстый брусок с параллельными насечками на одной из сторон. Потерялось.
      - А то бы ты всем этим по мне прошлась, - Волк ухмыльнулся. - Да полно, девочка моя. Мне всего-то надо - стать хоть наполовину, на треть таким, как раньше. Ради того и через огонь можно пройти. А телесная мука... Да все лекари её причиняют ничтоже сумняшеся, куда там палачу за ними угнаться! Здесь народ ещё к нам, страдальцам, весьма добрый. Зря ни отравой не глушит, ни киянкой по башке не ударяет.
      - Дождались бы, пока совсем на ноги встанешь.
      - А тогда будет поздно. Не отрастёт ничего. Уж и сейчас на грани - отец Малдун дожидался, пока ты малость поуспокоишься. Никому иному, говорит, не пристало. И ещё намекает на жгучую тайну...
      - Ошибается. Нет у меня никаких общих с тобой секретов. Так когда приступать?
      - Да хоть сейчас, до обеда, чтобы нечем было наизнанку выворачиваться.    И пока вельми страх не одолел.
     
      Заключалась процедура в том, что два ученика, каждый со своей стороны придерживая Волковы запястья, делали свободной рукой тонкие и частые надрезы на обрубках и "вялых макаронинах". Для этого использовали нечто вроде стилетов, великолепно заточенных с обеих сторон, - поначалу Рауди даже не морщился. Что, похоже, было непорядком - позже кинжальчик начали слегка поворачивать, растравляя ранки. Галина стояла в головах, крепко нажимая на плечи, сдавливая с обоих висков голову, которая металась из стороны в сторону, и вытирая обильный пот тряпицей и губами.
      Тело Красноволка в эти моменты обретало почти прежнюю силу - выгибалось дугой, пытаясь порвать невидимые путы, издавало утробные, гулкие стоны, похожие на те, что знаменуют пик любовной страсти. Она чувствовала свою вину перед ним - её собственные руки не исцеляли, только прибавляли страданий. За такое, понимала Галина, неминуемо должна была последовать расплата - и нечто внутри заставляло упиваться мыслью об этом. Предвкушать - вот ещё более верное слово. Мечтать о настоящем Рауди, "двойном мужчине и сыне утробы мужа", Рауди Великолепном, Рауди - Старине Роули, совсем прежнем. О замечательных возможностях, которые оба так позорно упустили.
      "Может быть, оттого я и перестала так хотеть Орри, что все и вся отталкивало меня от законной половины и толкало к этому... Господи, а ведь я даже сейчас не знаю, в какой мере этот хитрец со мной плутует. Стыд какой. При таких ощущениях явно не до притворства. Нет, всё равно. Он прав. Стоило бы и в пламя окунуться ради такого".
      Бессвязные мысли, подобные этой, одолевали Галину семижды на дню. В перерывах между торопливым сном и бессмысленным обжорством. Всякий раз, когда ей приходилось ассистировать при бесплодном истязании - в самом начале. Во время отточенного ритуала, который порождал хрупкую надежду, - в конце декады. Сразу после одиннадцатых суток бдения, по счастью, закончились и теперь дело было за тем, чтобы накладывать мазь и корпию, любовно перебинтовывать бледные, удивительным образом напухшие струпья... Кормить с ложечки и поить из особой чашки с длинным носиком...
      И ждать с упорством кота, который сгорбился у мышиной норки, прищурил глаза и делает вид, что дремлет.
      Но когда обрубки на шуйце округлились и стали похожи на пальчики недоношенного младенца - без ногтей и полупрозрачные, - а правая кисть робко попыталась перехватить ложку из кормящей руки, то не один отец Малдун понял, что настало время.
      - Отделять вас пора, - заговорил он вначале с Орихалхо. - Более месяца прошло с тех пор, как вы прибыли. Стоило бы и другим насельникам госпитальной хижины уделять не меньше забот. Промозглые холода и сырость вот-вот завладеют нашей землёй - это тяжкое для всех время. А вашего мужчину теперь баловать - лишь портить. Пусть учится заново всем житейским искусствам.
      Сказано это было с известной мерой добродушия, но - сказано.
     
      В той хижине, которую женщины выбрали для своего подопечного, были настелены пёстрые коврики, сотканные из тряпья, положен высокий матрас, набитый морскими водорослями, один на всех, разбросаны подушки, поставлен низкий столик с трещиной посередине, явно принадлежавший чьему-то деду или прадеду. Так жили ба-нэсхин, родичи Орихалхо, так продолжали жить и члены островной коммуны. Только вот дома им строили явно не термиты, а - в незапамятные времена - коралловые полипы, привычные к жизни в холодной воде. Очередное чудо Верта.
      "Вообще-то неясно, кто жил в домах прежде людей: а спросишь местных - отделаются сказкой насчёт того, что раньше здесь шумело море. Или червячки-строители выползали на сушу подобно угрю".
      Так думала про себя Галина, поддерживая кавалера с левой стороны, тогда как более сильная Орихалхо - с правой. Собственно, Рауди вполне мог обойтись вместо дам костылём, которые ему вырезали из крепкого стволика, но это испортило бы торжественность процедуры. Не зря же иные землянские больницы принято покидать в инвалидном кресле - чтобы виден был контраст между "прежде" и "теперь".
      Но прежде, казалось бы, давным-давно, Красноволк двигался - птицей летал. Сизым орлом по поднебесью. А ныне с видимым облегчением опустился на постель и растянулся там, вольготно раскинув руки-ноги под пуховым одеялом. И поел, как и прежде, с рук - только вот рутенку не оставляло чувство, что он и тут слегка "выставляется". Ну конечно: когда красивая девушка подносит к твоему приоткрытому клюву блюдо с едой и тонкими пальчиками вкладывает в него лакомые кусочки - это жуть как эротично. И подставляет под другой клювик ночную посуду, ага. Все это мы проходили, сказала себе Галина.
      И ещё он страшно похудел. Ранее девушка, которая успела отвыкнуть от грузного телосложения былых собратьев, не замечала в нём ничего особенного. Очень многие вертдомцы, по стандартам Большой Земли, до конца своих дней отличались юношеской стройностью. Но Красноволк сделался тощ, и худоба его выпирала сквозь одежду всеми костями. Аппетит был у него явно не под стать кличке, и кормилицы с удовольствием подобрали за ним остатки, прежде чем вымыть посуду в чане с остывшим кипятком.
      - Вижу, над тобой ещё трудиться и трудиться, - ворчливо сказала Галина, подбивая ему в изголовье подушку.
      - Это ты зря, - рассмеялся он, - На самый главный труд моей жизни я уже давным-давно стал способен. Даже пальцы себе сам массирую - вот так примерно.
      Перехватил её запястье и показал - взад-вперёд. Отчего-то девушка сразу вспыхнула краской.
      "Сказать ему, что орудовать тяжёлым клинком - уже не его дело и что выводить на бумаге узоры тоже? И так будет ещё долго? Неловко выйдет. Как упомянуть верёвку в доме повешенного. Спросить, о чём он, в таком случае? Да хватит выставлять себя полной идиоткой, в самом деле. Отбрехаться на людях - отбрешется, но оба мы прекрасно друг друга поняли".
      Поняла и Орри.
      - Ни к чему мне закрываться в стенах посреди бела дня, - сказала резко. - Пойду отыщу какую-нибудь трость наподобие той, что у Рауди, попрактикуюсь удары отражать. Мирное время - сплошная порча для таких, как я.
      И уже в проёме добавила много тише, как бы для того, чтобы мужчина не услышал:
      - Дай мне ребёнка от себя. Любой ценою дай. Разделись пополам. Овладей им силой. Ибо единственное наше с тобой достояние - это мы сами...
      Галина опустила плетёную занавесь, что была тут вместо двери, и села рядом с мужчиной. Как уже, наверное, сотни раз.
      И в самый первый.
      "Ты этого желал, мой Волк? Тянулся и в последний момент отворачивал в сторону, вспоминал о морали, о непонятной опасности, о том, что пришелица-рутенка - чужое и чуждое тебе существо. Но вот в Доме Высоких Кедров всё соединяет нас, как хорошая сводня: краса природы, одиночество посреди массы людей, твоя слабость, моя перед тобой невнятная вина..."
      - Ты - ты правда есть? - вдруг спросил Рауди, лёжа на спине и не трогаясь с места. Не поворачивая головы. - Вот такая.
      - Кто бы сомневался. Хочешь ещё потрогать?
      "Когда губы не заняты поцелуями, что за чепуху они говорят - жаль, целоваться в Сконде мало принято".
      - Я ведь от большой тревоги хорохорюсь, - признался Красноволк. - Жутко боюсь, что с той раны во весь живот...ну, понимаешь.
      - А ты о таком поменьше думай. Сам-то хорошенько рассмотрел?
      Усмехнулся:
      - Твоими глазами. Когда перевязки меняла.
      - Давай ещё попробуем. Я открою, дотронусь - а ты будешь мне в глаза без отрыва глядеть.
      Откинула покров, подняла рубаху до подбородка. Да уж, без повязок и швов красивее оно не сделалось: будто ветвистая молния прошила тело от сосков до паха.
      И убила нечто живое внизу.
      Нет, не убила - повергла в глубокий обморок.
      - Не трогай его, - сказал Волк, удерживая протянутую ладонь. - И не терзай. Слишком часто это делалось с противоположной целью. Достань свой неразлучный нефрит из футляра, покажи мне и положи рядом.
      Она повиновалась.
      "Уже и секира при корени дуба лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, подсекают и бросают в огонь", - произнёс мужчина чужие слова. - Читала нохрийскую Весть? Вот. А теперь иди ко мне безоружной.
      Она так заторопилась, что осталась в одежде, - а потом было поздно. Кажется, это ещё больше распаляло обоих: перепутанные грубые складки, что царапают кожу. Оковы на щиколотках, хомут поперёк груди. Постоянная оглядка - как бы не надавить на шрамы слишком сильно, из-за чего так и миловались, лёжа на боку лицом друг к другу. Сплетали пальцы - его оказались неожиданно искусными, её словно одеревенели в ответ.
      А потом девушка отвернулась, чтобы не видеть ни одного из нагих кинжалов. Ощутила на своей ноге крепкое, надёжное бедро мужчины. И впустила в себя сиротливое мужское семя.
      - Уф. У тебя как, благополучно? - Рауди сыто отвалился, провёл пальцем по розоватому, будто бы живому нефриту. - Вот как знал, что моему дружку пригрозить надобно.
      "Как и пальцам на увечных руках. У него что - так всю жизнь теперь будет? Совершать и кончать под угрозой кастрации?"
      - Хорошо мне, Рыжий Волчара. Только вот словно камень какой-то в утробе, как следует содрогнуться не даёт от твоей сладости.
      - Это ты с первого мига от меня зачала.
      Посмеялись. Даже носами потёрлись от умиления, что так славно всё кончилось.
      А буквально на следующий день у Галины в самом деле остановились крови.
      В прошлый раз, да и в позапрошлый, они приходили как по часам, только что текли вяло и неохотно. Девушка приписывала это тяжёлой работе и душевным переживаниям.
      Подождала день, другой, третий, чтобы не будоражить зря своё семейство. Поговорила с главным лекарем - тот подтвердил, даже особо не осматривая. И только потом с ликованием в душе призналась:
      - Совершилось по твоему слову, Рауди. И твоему заветному желанию, Орри.
      Ходила Галина легко даже тогда, когда плод стал чётко обозначать своё присутствие: ни головокружения, ни тошнот, ни особенных прихотей в еде. Впрочем, упаковка калорий всегда интересовала её несильно, да и кормить её стали побогаче. Это когда Орихалхо заявила при всех, что дитяти, так удачно соединившему в себе все высокие крови Вертдома, уже с первых дней требуется особое попечение.
      Спали по-прежнему все втроём на одной постели, но Рауди больше её не касался - боялся сглазить счастье. Разве что поддерживал досужие разговоры.
      - Знаешь, я сообразила, на кого был похож паренёк Бьярни, - сказала девушка однажды. - На Рауди Огневолка собственной персоной.
      - Туго же до тебя доходит, - улыбнулся он. - Я уж и дивиться на то перестал. Сам Тор-старший ведь бледная копия своего мейстера, Хельмута. В смысле, что весь такой нежно-серебристый: характер у него, возможно, и покруче отцова. А от самого Хельма есть пошёл наш высокий род. Хельмутово семя - оно крепкое и всё прочие влияния и вливания превозмогает. Только что в рыжее окрашивается, стоит кому-то такой масти к роду приплестись. Стелламарис, жена Тора, прямо медная, и моя бабка Бахира была вся золотая, вот и вышло то, что вышло. А черты у большинства королят остались фамильные, не весьма разборчивые.
      - Это у тебя-то неразборчивые?
      - А как же! Вечно с другими путаешь. Или других - со мной.
     
      Весна сменилась щедрым летом, расцвеченным удивительными красками. Галина отыскала себе дело, куда более приятное, чем ходить за больными и выздоравливающими, и не требующее таких умений: следить за детьми. Были они здесь одновременно свободолюбивы и покладисты, шумны, но не назойливы, разумны без вредности, лет с двух начинали выпасать себя сами. А Лес не позволял им вредить себе и ему самому слишком сильно.
      Орихалхо помогала хирургам и к тому же упражнялась во владении оружием вровень с Рауди, к которому постепенно возвращалась если не прежняя сила, то ловкость и увёртливость.
     И вплотную к этой лесной идиллии стояла другая - море, где в этот сезон не было сокрушительных бурь, но по-прежнему грозное и дышащее опасностью.
      Дни стекали наземь жидкой струйкой осенней листвы, а ночи звенели хрустом льдинок, затягивающих колеи и промоины, когда у Галины начались роды. Первым заметил это мужчина - его теперь укладывали с краю, чтобы помешать будущей матери свалиться с края ложа, пускай и невысокого.
      - Чёрт, подо мной мокро, - вскочил и ругнулся. - Или я во сне по-детски согрешил, или ты, будущая мамаша, свои воды проворонила.
      Со стороны стенки поднялась Орихалхо:
      - Волчара, ты чего? Ей ещё по-людски месяц-полтора дохаживать!
      - Ну, тогда прежде времени рожает. Гони к повитухе, поднимай.
      В акушерках на Острове числилась Тахина, Тахи, женщина без лекарского образования, но с немалым практическим опытом. Насчёт будущего младенца Галины она явно знала куда больше, чем будущая мать.
      - Всё ладно, - проговорила она, едва откинув кожаную занавесь. - Дитя мелкое да юркое идёт, не беда это - удача.
      - Какое там идёт? Схваток и то не чувствую, - пожаловалась роженица.
      - Будут тебе схватки, - фыркнула Тахи. - И правильные осады городов тоже вскорости предвидятся. На-ка, выпей горечи. И не кривись, голубка ты наша почтовая - терпи. Больно кувыркаться была горазда. Как турман в воздухе.
      Что там была за гадость, Галина, распростертая на ложе, понять не успела: внутренности от зелья будто стиснули в кулак, а потом начали отпускать палец за пальцем.
      - А, вот теперь работай как следует.
      - Спорынья, что ли? - проговорила рутенка. - Запрещено же.
      - Не любопытствуй. В Рутении, может статься, и красные грибы запретили, а для вещих снов ой как хороши. Прибавлю ещё добрые слова про масло здешнего кедра и привозного мускатного ореха.
      Опять сдавило, как в тисках. Снова распустило, как желе на тарелке.
      - Старайся. Быстрее, - отчего-то без прежней шутливости в голосе проговорила повитуха.
      - Не могу. Схватки. Н-не потуги.
      - В кого ты такая учёная удалась, - Тахи поспешно ополаскивала руки, Орихалхо подносила утирку, слегка ошеломлённый происходящим Рауди стоял литым монументом.
      Потом всё как бы затянулось дымкой. Галина ещё чувствовала чью-то руку поверх живота, другую - внутри.
      А потом её вырвало - всем телом и изо всех дыр зараз.
      И раздался звонкий вопль.
      - Тоже скажете - недоносок, - услышала она, едва очнулась. - Всё, что полагается, на месте. И ноготки, и волосики тёмные, курчавые, и сосать уже просится. Вон какие губки - птичьей гузкой. Подложить, что ли.
      - Только не к груди. Бесовы рожки ей ни к чему, да и молозиво не подошло, - деловито проговорила Орихалхо.
      - Умнее меня хочешь быть, ага?
      - Давайте сюда, - кое-как пробормотала родильница.
      - Да погодите, - вмешался Рауди. - Вы сначала мамашу-то обмойте и смените под ней простыни. Мелкой и у меня на руках тепло.
      Галина хотела сказать, что ему трудно будет удержать младенца такими немощными руками, но посовестилась.
      И настиг её счастливый сон.
     
      Безымянная дочка Галины, судя по всему, намерена была хорошо укорениться в жизни. Сосала грудь истово, кричала во всю силу лёгких, спала во все завёртки и устраивала под собой море. Оттого пришлось затащить в крошечный домик лишнюю кровать, крошечную, но с высокими бортами на манер далёкого Запада. Впрочем, малышка не реже, чем у матери, спала рядом с отцом.
      И, разумеется, с Орри. Та в самый первый день совершила некий загадочный обряд: отцедила у подруги несколько капель молозива и натёрла ими басселард. Пояснила:
      - Теперь всё для тебя завершено. Три жертвы принесены: крови, семени и молока. Видишь, как нефрит заиграл жемчугом и перламутром?
      - И что дальше? Право, теперь, когда ты сотворила симпатическую магию, мне станет неловко использовать кинжал для уничтожения.
      - Он создан не для того. Это талисман для благополучного зачатия и родин.
      - А они уже совершились. Знаешь что? Подержи его пока у себя, ладно? И вообще распорядись. Как бы мне не начать бояться этого...хм... амбивалентного артефакта. В смысле предмета, работающего на обе стороны.
   - Ладно, - кивнула подруга. - Если ты позволяешь.
     
      Всё было бы хорошо. Два обстоятельства беспокоили Галину: кожа дочери упорно сохраняла странный красноватый оттенок, с которым родилась. И Рауди, едва отойдя от хвори и получив на руки желанную игрушку, начал тяготиться островной идиллией. Он постоянно донимал обеих своих дам россказнями о своих подвигах, со слезой в глазу отзывался о побратимах, переломал о чужие головы и плечи уйму писчих тросточек и непрестанно пачкал все попадающиеся ему на глаза клочки бумаги и пергамента чернилами - тренировался в чистописании.
      Наконец, женщины не выдержали. Объявили отцу Малдуну, что собираются, наконец, вернуться, что долг зовёт и труба трубит. Рауди практически излечен, а новорожденная... Что ей станется на коротком пути да на тихом море?
      Решение было самую малость авантюрным, но в конце-то концов, те так уж мало ребятишек сплавляли по водам в бочке, ларце или корзинке. Пригнали здешний катамаран - чуть покрупнее того, что доставил на берег Рауди. Девочку укутали покрепче, на всякий случай взяли с собой пару спасательных плотиков из коры местного пробкового дуба, уселись - и парень с веслом отчалил от вечнозелёных берегов.
      И снова пела хрупким голоском, навораживала им путь сердоликовая, осенняя окарина...
     
      Чудеса, как решила про себя Галина, продолжались. Вода - она погрузила в неё руку - оказалась тёплой, будто в рутенском августе, на море царил полный штиль, как в дни Гальционы ("и внуков ждёт Эол", вспоминала она стихи Бунина), а девочка спала всё время пути.
      Оттого рутенка почти не удивилась, увидев, кто встречает их у самой кромки солёной воды: двое скондцев в белых с золотом чалмах и алых обтяжных кафтанах - амировы гвардейцы. И с ними - некто наряженный в почти такое же, но изысканно-чёрное, сам черноволосый - волна до самого пояса - и девичьи гибкий. Только вот без лютни по прозвищу "Ал-Лауд", "Славная".
      - Барбе! - крикнула Галине еще с борта лодки и без оглядки ринулась на мелководье. Добежала, расплёскивая ногами воду, протянула руки...
      Тот отстранился от объятий, улыбнулся как-то рассеянно:
      - Высокая иния Гали, мы трое здесь не по дружбе, но по делу. Дело это крайне тяжкое. Я вызвался стать во главе комиссии, чтобы сказанное не упало на тебя подобно топору. И коли уж ты первая подошла к нам, пусть разговор состоится прямо сейчас. Без промедления.
     

АВАНТЮРА ШЕСТНАДЦАТАЯ

     
      - Барбе, что там за экстрим... прости, спешка такая. Прямо не сходя с морской гальки разговор вести собрался? Под сенью обрыва?
      Он блеснул ярко-синими глазами:
      - Верно. Куда пристойней - в здешних моих покоях. То, что сделано, никакой волной не смоешь.
      Позади них гвардейцы Амира Амиров (ну да, точно они) объяснялись с Волком и Орри, которые тоже выбрались на сушу: вроде бы не впопыхах, как сама Галина. Один довольно ловко принял малышку из рук Рауди, другой с очень серьёзным выражением показывал морянке куда-то в сторону от верёвочной лестницы. Вроде бы затевалась дискуссия, но ничего не было слышно.
      - Пока эти соображают, что делать с твоими спутниками, идём ко мне, игния, - Барбе дотронулся до рукава неказистой одежды рутенки, показал на узкие ступени.
      Они оказались ещё и скользкими от недавнего прилива, Галине с её выучкой и то пришлось цепляться за трап обеими руками: но Барбе, к её удивлению, поднялся точно таким, как и спустился. Даже прядки не выпало сбоку тюрбана, расшитого серебром, даже веер волос позади не колыхнулся.
      Вошли не через главный вход, известный женщине, а через узкую дверцу, романтично затянутую диким виноградом - рос повсюду - ученики не поспевали скашивать - и не торопился терять багряную листву. Попали в подобие широкого колодца с гладкими стенами и далёким верхним светом - и тотчас направились вниз по ступеням, закрученным наподобие улитки. Факелов здесь не было никаких. Знакомое Галине хитроумное устройство, состоящее из множества расположенных под разными углами зеркал, передавало вниз свет солнца, луны и звёзд. Когда световой колодец отказывался работать из-за густых облаков, ученики прихватывали с собой свечу или фонарь.
      Наверное, глаза у Барбе в последние месяцы стали зоркие, будто у ночного зверя, потому что он, нисколько не колеблясь, вставил в замочную скважину большой ключ, висящий у него на шее, и распахнул тяжёлую дверь.
      Галина и не думала, что в суровом Ас-Сентегире могут быть такие покои. Стены и пол были почти сплошь затянуты коврами с ворсом высотой в ладонь, но помещение не делалось оттого ни торжественным, ни мрачным: краски живого сада играли на всех выступах и плоскостях. Узкие окна были пробиты под самым потолком - сказывалось то, что здесь было самое основание, так называемый корень горы - и забраны частой решёткой. Но в их стёкла стучались живые ветви какого-то мелкого кустарника, покрытые жёлто-оранжевыми листьями и плодами, и по-летнему зелёные побеги травы. Мебель, несмотря на восточный колорит, была скорее в стиле западных провинций: массивная, покрытая глубоким рельефом и где надо - обтянутая поверх овечьей шерсти льняным полотном в шесть нитей. Дочь купца умела с первого взгляда оценить подобные вещи. Также она заметила через приотворённую боковую дверь нечто вроде туалетной каморки, обставленной со всем возможным тщанием.
      - Садись вон туда, в кресло, а я напротив, - сказал Барбе, с неким трудом накидывая цветную тряпку поверх зеркала, прикреплённого вплотную к стене. - Ах, это зачем, спрашиваешь? Слышно отсюда плохо, но есть изрядные умельцы читать по губам.
      - Что ещё плохо, Барб? Со мной? Для меня?
      - Ты всегда была умницей. Только твоё разумение временами бывает надо подстегнуть, - кивнул он.
      - Сие проделывают не так редко. Слушай, не люблю искать ощупью в темноте. Говори сразу. Монастырь с моими драгоценными шмотками сгорел?
      - Нет, это были бы пустяки. Тебя обвиняют в прелюбодеянии, которое видно так ясно, как нос на лице. И, будучи доказанным, - это безусловный смертный приговор. Ради того я и прибыл тебе навстречу.
      Кажется, она стиснула дубовые ручки сиденья слишком крепко: что-то хрустнуло - дерево или кость?
      - Барб, это ведь наше личное дело. Как мы трое что делаем - прямо или наперекрест.
      - Гали моя, ты забываешь или забываешься, - произнёс он тихо, но твёрдо. - Скондский никах - прежде всего договор, и договор публичный. Как и ты сама - лицо далеко не частное. После неких событий, широко прославивших твоё имя.
      - Хочешь сказать, что за мною с тех пор разыскивали? Ну, когда мы перебрались через Полые Холмы. И кто поработал доносчиком... прости, истцом?
      "Стоп. А сам Барбе и его спутники как прошли. Они что - заговорённые? Или это мы им дорогу проторили?"
      - Нет надобности учреждать особый розыск, когда все и всем понятно. И нет нужды в жалобщике. Дело заводится по типу "Народ против Эн Эн", в Рутене существует такая формулировка. Множество сплетен и досужих толков, под напором коих илламский суд вынужден начать официальное расследование по всей форме.
      - Постой. Ты же нохриец.
      - Я нунций-эмиссар для особых поручений в провинции Сконд и по надобности - в её ближних окрестностях. Блюститель чести и совести этой земли. Оттого меня принимают как своего не одни почитатели Езу.
      Ответил сразу на тайное и явное. И продолжил - так же тихо, твёрдо и неумолимо:
      - По жалобам произведено дознание. Мэса Рауди неоднократно видели рядом с тобой в отсутствие супруга. На Остров Кедров, как сказал отец Малдун, ты прибыла в явной тягости.
      - Погоди. Я-то считала, - он говорит о проказе!
      "Не говори "волк", и не набежит на тебя. Поздно. Слово вылетело. Я обречена дважды".
      - Белая Лепра у тебя внутри. Но другое на днях вышло на волю. Твоя дочка.
      - Нет, - в мозгу Галины бешено крутились шестерни. - Откуда тягость? Рауди клятвенно подтвердит, что в замке и до того меня не трогал.
      - Я тотчас же его услал. Тогда, прямо на берегу.
      - Почему? Потому что он твой брат? По жене, общей для двух отцов... Мари Марион Эстрелье?
      Стальные детали сомкнулись со скрежетом.
      - Да, он мой сводный брат. Нет, не потому. Он уже рвался свидетельствовать в твою пользу. Поскольку такое слово по своей сути недоказательно, ему пришлось бы пройти через пытку. Калека не выдержал бы и самой лёгкой.
      - Но в Сконде такое запрещено!
      - Ложь воспрещена ещё строже. За неё полагается сто ударов пальмовыми остями. А что Волк непременно бы солгал, хоть в малости, - ты знаешь. Притом он хоть и не прелюбодей, но уж точно совершил любодеяние. Не наказуемо, но позорно. Тебя учили разнице?
      - Где он теперь?
      - Я думаю, оседлал своего Аль-Кхураба и мчится по пустым полям. В ближайшем городке наймет свободный курьерский сайкл, чтобы не загнать животное вконец.
      - Орри.
      - Она с твоим ребёнком. С неё безусловно снимут показания, но как с пострадавшей или свидетеля. Уже известно, что никах был заключен без её согласия, условия как следует не обговорены, а изменению формы союза ты без конца противилась.
      - Барбе, я ж не понимала всего.
      - Незнание закона нигде и никогда не освобождает от ответственности и не умаляет её. В Рутене, насколько я понимаю, то же самое.
      - И что дальше?
      - Тебе придётся пройти через суд. Возможно, предстать перед верховным кади, вряд ли - перед амирским Советом Семи. Обсуждение не всегда объявляется гласным, но поскольку ты лицо почитаемое, тебя могут этим затруднить.
      - Гласным - это открытым для публики?
      - Нет, никогда. Зачем увеличивать стыд ответчика? Гласность означает твоё личное присутствие. Возможность себя защитить. И очную ставку с мэс Орихалхо.
      - Прости мою наивность. Записано ли в законе, что всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого?
      - Не записано, ибо такое ухудшает положение преступника: ему пришлось бы обойтись без должного наказания.
      - Оригинально. Так что теперь со мной будет?
      - С этого самого момента ты остаёшься в секретном покое - и можешь сколько угодно считать, что я тебя в него заманил. Возможно, так будет до самого конца процесса. После неудачной высадки рутенцев барьеры открыты, и достигнуть подножия горных цитаделей может всякий, так что не Пророк пойдёт к горе, а гора к Пророку. Твоё дитя будут приносить тебе для кормления столько раз, сколько потребуется, но Орихалхо уже ищет ему хорошую мамку - молоко твоё наверняка будет исполнено горечи или вообще пропадёт. Она тебе объяснит. Не стоило бы вам обеим сговариваться или давать повод для обвинений - но, может быть, такое и к лучшему. Обмануть закон всё же не так страшно, как живого человека, а вы своим видом подтвердите, что человек-то как раз ведал правду. Еду, питьё и вообще всё, что тебе понадобится и что может предоставить Верт, получишь без промедления при одном лишь намёке. Отвори дверь и скажи: всякого присяжного люда уже сейчас там много. Я тоже явлюсь не раз и не два - это если ты не возразишь. Но не ищи возможности выбраться отсюда, как хорошо ни обучена такому. Погубишь себя в глазах вертдомцев уже без возврата. Ныне тебя вовсе не презирают: напротив, числят едва ли не в полубогинях. Но это в предвидении будущего. Помни: на любое слово, сказанное против тебя, должно ответить с честью. Это едва ли не самое главное в жизни.
      Договорил - и вышел. Ключ повернулся в замке, лязгнул засов, не замеченный Галиной раньше.
     
      Настала почти полная тишина.
     
      И, как ни удивительно, - рутинное бытие. Галина была под следствием, но не более того. Личный статус это обстоятельство вроде бы даже повысило. Сначала её томили сомнения, захотят ли ради одной неё затевать выездную сессию, но Орихалхо, заходившая проведать подругу раз в сутки, их развеяла. Везти куда-то именитую заточницу и устраивать на новом месте хлопотно для всех, а праведного кади отыскали в одном из селений близ самой столицы. В самом деле истинного человека. Теперь он едет на своём смирном мулагре, подолгу отдыхая в тавернах, собирая всякого рода свидетельства и даже слухи за и против. И попутно взвешивая.
      Дочка росла хорошо - черноволосая, сероглазая, смугленькая. Такой, по слухам, была в младенцах и дедова матушка: в дальнем российском городке её вмиг прозвали "гилячкой". С малышкой Галина могла возиться сколько душе угодно, а вот груди было велено перевязать, чтобы иссякло молоко.
      - Ты тревожишься - не годится передавать такое девочке, - утверждала Орри. - Она и так спит плохо, чует нелады вокруг себя.
      Объяснение поверхностное, почему бы, напротив, матери не успокаиваться от кормления? Но за ним, как и за исчезновением Рауди, стояло невысказанное.
      Барбе в самом начале глаз не казал, смущался, наверное. По его поводу Орихалхо как-то ещё раньше заметила:
      - Его фетиш - справедливость. Нимало не погрешит против неё даже во вред самому себе. И если бы не последнее обстоятельство, то был бы натуральное чудище добродетели.
      - Это как-то не по-человечески, - ответила тогда Галина.
      - Что есть по-твоему, человеческое? Принятое на твоей родине? - риторически спросила Орихалхо. - Для нашего монаха сами устои Верта рухнут вместе со справедливостью. А малый Верт держит на себе Великий Рутен.
      - Ты веришь в это?
      - Похоже, Сочинитель Филипп в этом убедился.
     
      От тоски Галина извращалась по-всякому, благо мальчиков и девочек на побегушках вокруг толклось видимо-невидимо - и все с той особенной выучкой, которую она за месяцы жёсткого обучения в замке выучилась распознавать с полпинка. Держались мало того учтиво - но словно камердинеры при апартаментах знатной дворянки. Обо всех визитах объявляли и спрашивали её разрешения. Через них женщина заказала себе уйму дорогих нарядов, похожих на брошенные в монастыре и виденные в Сконде с окрестностями. Набрала книг и даже когда-то ненавистных рукоделий - было бы чем занять время. Оружия, помимо ножниц с округлым концом, небольших иголок и спиц, ей не давали никакого, а те годились разве что для суицида. Также она по три раза на дню парилась и ополаскивалась в подобии русско-японской бани со стенами, обшитыми липовой дощечкой, печью-каменкой и широченной скамьёй, над которой были развешаны дубовые и берёзовые веники. Рядом со скамьёй возвышалась кадка, такая огромная, что стоило бы прямо в ней и утопиться, чтобы не доводить дело до суда.
      Ну и отхожее место здесь было на уровне - ватерклозет. Чтобы было куда смывать отработанные деликатесы.
      Кажется, она слегка растолстела. Время от времени обращала внимание на зеркало: если на неё смотрят оттуда - почему нельзя глядеться в лицо смотрящего? Осталась недовольна: лицо слегка обрюзгло и лишилось пушка, зато утром наблюдались отёки в подглазьях, которые сходили не сразу. Движения стали плавней, губы - нежнее и оттого насыщенней тоном.
      - Обабилась, - недовольно вздыхала Галина.
      И страх, что потаённая болячка возвратится, вновь настигал её.
      Барбе тоже добавлял в варево крупицу соли. Отчётливо было видно, что он беспокоится. Рассуждал, тем не менее, холодно и здраво.
      - Судье будет безразлично, когда ты зачала, - говорил он. - Однако ты сама помни. Дитя не доношено по любым подсчётам, семь-восемь месяцев, но вид у него зрелый: первое говорит против тебя, второе - в пользу.
      - Я полагала, что наоборот. Что мы с твоим братом, судя по виду дитяти, спознались ещё на континенте. В Сконде.
      "Ох. До Сконда был ведь и покойный Армени. Вот уж от кого и следа на этой земле не осталось. Но то было до скрепления уз".
      - Барбе, - спросила она. - Ты можешь объяснить, не передавая другим. Подсудно не само соитие - у меня ведь бывало и не такое - на глазах уймы народа. Но неправда. И рождение безотцовщины, которой опять-таки лгут об отце. Верно?
      Он кивнул:
      - Цель брака - потомство, как бы ни менялись условия контракта. К тому же ребёнок, зачатый неправильно, теряет некие возможности. Например, когда подрастёт, разрешённые союзы будут для него запретными, а запретные - разрешёнными. С дочерью второй жены приёмного отца такой юноша может соединиться вполне законно, хоть то и сестра ему.
      - Удивительно. В Рутене выросших в одной семье по умолчанию считают неспособными ко взаимной страсти.
      - Что ты всё о Рутене! Он нам не указка.
     
      За этими мелкими треволнениями Галина упустила то главное, о чём стоило бы размыслить.
      Ибо явился, наконец, судья. Звали его, как и великого противника Ричарда Львиное Сердце, Салахэддином, что намекало на присущую ему от Бога любовь к справедливости. Совсем как у Барбе.
      "И что за имена тут у них - говорящие", подумала Галина, когда ей сообщили о факте. Собралась было в ожидании вызова как следует помыться и даже хватить свежего пара, чтобы в мозгах прояснело, - даром кожа была отмыта до крахмального скрипа, Но Справедливый явился к ней в апартаменты сам. В сопровождении своего охранника, коего тотчас отослал.
      И совсем он не казался страшным и даже величественным. Удивительное выражение было написано на гладком лице, без особенных примет возраста: как у врача, который видел на своём веку все язвы и пороки мира и уже перестал тому возмущаться. Галина тотчас, едва ответив на поклон, сказала об этом.
      - Ты права, высокая игниа, - ответил он. - Мы лечим. Кто-то из нас терапевт, кое-кто - и хирург.
      Слова были греческие, чуть искажённые по сравнению с русским вариантом.
      Чуть погодя Салахэддин зачем-то попросил чая, желательно зелёного, с цветком. И начал рассуждать, степенно прихлёбывая горький аромат из пиалы:
      - Твой случай поставил нас в тупик. Этакий казус, даже казус белли, если перейти на законнический жаргон твоего Рутена. Прости, Рутена вообще. Римское право и так далее, я прав?
      Она кивнула, слегка опешив. Явно не такого ждала.
      - Так вот. Подобные оказии происходят в каждой четвёртой семье. Либо муж не способен сотворить жене ребёнка, либо она поторопилась с выбором второго супруга, а потом раздумала. Либо без должной оглядки присела на ступени храма Энунны, да не будет от меня попрёка сим варваркам. И тащит груз через десятки лет, не пытаясь свалить. Уж и дети выросли, и внуков дождалась, И лишь тогда решается на себя донести. Часто и не по совести, не ради искупления - но только из страха умереть грязно. В болях и немощи, обременяя собой любимых. Тогда её ставят коленями на белый песок, поднимают омытый чистой влагой скимитар и дают земле испить жертвенной крови.
      - Я слыхала, - проговорила Галина, - только не вмещается во мне такое.
      - Слишком ты не от здешних корней, вот и не понимаешь, - покачал тюрбаном кади. - Словами, увы, тут не отделаешься. Надо, чтобы через плоть твою сие знание прошло. Вот и говорили мне все тебя встречавшие: и добра-то ты, и смела, и разумна, а как дойдёт до очевидного и младенцу - отпрядываешь в страхе или не умеешь конца с концами свести.
      - То человек человеком, то последняя дурища, - подтвердила женщина.
      - Кто так тебя заклеймил? Рауди ибн Яхья?
      - Да уж и не помню.
      - Покрываешь его.
      - Как и он меня. К чему теперь прятаться.
      - Я всё время веду дознание, ты чувствуешь это? Понимаешь, что в Верте нет территории и положения, свободных от допроса? В отличие от Рутена, где стражник, арестовывая, проговаривает стандартную фразу?
      - В том смысле, что "каждое ваше слово может быть обращено против вас"? Да. Я врежу себе чистосердечием?
      - Нет. Но и не помогаешь.
      - Это у нас разве не частная беседа? В смысле неофициальная. Предварительная.
      - Нет. Просто мягкая. Из уважения к твоим заслугам.
      - Кажется, вы могли погодить, пока я не воспитаю своих собственных внуков, - печально усмехнулась Галина. - Из уважения к моим заслугам. Хотя не буду чваниться: не столь они велики.
      - Вот тут как раз напротив. В этих делах ты не была рутенкой. Что стоит куда как многого.
      - Тогда почему мне не дают ни малейшей поблажки...отсрочки?
      Еле поправилась. Поблажек, судя по всему, ей накидали хренову кучу. Добавила.
      - Я так думаю, отсрочка будет не такой долгой. Кажется, моя болезнь скоро изъест меня изнутри.
      - Суд уже идёт. Он начался куда раньше, чем я переступил порог твой темницы. Приговор есть плод, созревающий на древе суда. Помысли: как можно отсрочить сходное с природным?
      - В Рутене считают природное врагом человеческого.
      - Ты сгущаешь краски. Не может такого быть - жители того места лишь не замечают очевидностей. Неверующий по своей сути рутенец живёт в хаосе, не замечая того. Думает, что единственный в мире порядок - его собственный. На самом деле уже у его необученной природы есть некий баланс, некая равновесность, и следующий шаг её не выбирается простым броском костей. Ныне природа Рутена сторонится людей и отступает, тем самым натягивая тетиву лука. Но стрела неизбежно ударит.
      - А в Верте такого не хотят. Для обеих стран. И способны передавать своё Равновесие дальще.
      Салахэддин радостно кивнул:
      - Ты поняла. Это исхоженная вдоль и поперёк истина, но так, как ты произнесла эти слова, говорят лишь озарённые. А теперь я прочту тебе твою будущую судьбу. Кара твой неизбежна вовсе не потому, что мы жестоки и не склонны прощать. Но потому что тебя притягивает, желает для себя земля Вертдома. Что я и мои помощники можем сделать? Если тебя казнят неправедно, ты попадёшь в рай, мы, твои судьи, и без того отягощённые смертями других, - в мерцающий ад. Надеюсь, он сможет повернуться к нам другой стороной и в конце выпустить наверх. Всё это, ручаюсь, тебе уже говорили. Но если тебя не казнят, когда казнь справедлива, то земля возмутится и восстанет против всех. Ты видела, как это бывает.
      - Я умру не за грех - за Рутен. Потому что Верт создан, чтобы держать собой Большую Землю.
      Кади покачал головой:
      - Только не думай, что мы вымогаем у тебя кровь. Что не ищем легчайшего пути для Гали бинт Алексийа.
      "Вот как, значит, они работали с отцом".
      - Твоя вина безусловна, - продолжал судья. - Брак, заключённый опрометчиво и по настоянию одной стороны. Упрямство и непонимание намёков, что направлены были к вящей твоей пользе. Дитя, зачатое и выношенное в искажённом твоей порочностью мире - и себе на пагубу. Закон тут не терпит двусмыслицы: нужен выкуп беды всей твоей жизнью. Ты слушаешь меня спокойно?
      - Да, но внутри меня всё бунтует. Прости. Жизнь - она так хороша.
      - Ты верно о ней полагаешь. Она великолепна - но прекрасна лишь в своих мимолетных набросках, эскизах, а не как долговременная и благоустроенная длительность человека. В ней самой заключено и вечное стремление человека убежать от самого себя в сторону смерти. Оттого Запределье наше так изменчиво и двулико.
      - Так смерть не страшна? - задумчиво проговорила Галина.
      - Во всяком случае, она большее благо для человека, чем заключение. Не твоё - всеобщее. Любая тюрьма не отличается от воли в принципе. Ведь большинство людей добровольно ограничивает себя неким фантомом: воздвигает вокруг себя стены нравственности, обычая, закона. Тебя не удивляет, что я, так сказать, рублю сук, на котором воссел?
      - Может быть. Но я слушаю.
      - Теперь ты близка к пониманию сути. В истинном мире нельзя ни убыстрять, ни замедлять, ни погонять, ни торопить. Всему есть место и своё время на земле.
      И с этой цитатой из Кохелета судья удалился.
     
      Приходил он ещё не однажды. (Собственно, и тот самый первый диалог был составлен из разновременных кусков.) Держался почти свойски - вливал в себя немеряное количество чая, изливал пространные философские рассуждения. Галина вставляла в этот бурный поток одну-другую реплику, не больше. Иногда кади попадал на явление Барбе, и тогда они на первый взгляд вовсе не обращали внимания на клиентку. Какую уж прибыль извлекал Салахэддин из этих бесед - одному Богу было ведомо. Кажется, Галина не выдавала никаких порочащих сведений. И вообще, такие беседы повторялись слишком часто, чтобы вызывать у неё жгучий интерес. Даже остерегалась своей болтовни она уже на автомате.
      Чем хороша предопределённость: чётко предвидя свой финал, можно не бояться всего остального.
      Поэтому когда неким поздним утром за Галиной явились люди в бело-золотом и красном, чтобы предъявить её, наконец, судейской коллегии, она ничуть не встревожилась.
      Во времена её детства ходил такой анекдот. Заключённому, долгое время томившемуся в камере-одиночке, сообщают, что сейчас его поведут на сверхординарную пытку. "Слава Богу, - отвечает он. - Хоть какое-то разнообразие в жизни"
     Обрядилась не в самое лучшее, но и не в самое простое своё платье, серое с муаровым узором, заново переплела косу и надела кружевной чепец - после рождения дочки не хотелось заострять внимание на своём воинском статусе. Подхватила юбки - заводить в клеть её не собирались, вели вверх по лестнице. Двое впереди, двое позади.
      В просторном зале второго этажа, до упора набитом людьми, ждал Салахэддин и еще несколько судейских по виду особ, в шафрановых мантиях и чисто-белых обмотах. И Орихалхо напротив судей. Первые сидели в ряд на довольно высоких пухлых табуретах, как принято в Сконде. Орихалхо и Галина, которую подвели к подруге, значительно возвышались бы над ними, если б не расстояние, которое это скрадывало.
     
      - Игниа Галина бинт Алексийа, Идущая Во Главе Победительница рутен, - выговорил кади весь её новый титул. - Мэс Орихалхо из рода готийских ба-нэсхин, её сподвижница и супруг по закону. Суд пристально и нелицеприятно вник в ваше дело и вынес приговор. Игнию Галину бинт Алексийа, коя повинна в нарушении святыни брака, но более ни в чём, повелеваем обезглавить так, чтобы по возможности не причинить ей ни душевного, ни телесного ущерба, сиречь боли, муки и напрасных угрызений совести. Совершить это надлежит через два захода солнца. Мэс Орихалхо, коя в ходе процесса обвинила сама себя в потакании естественным склонностям, своим и супруги, счесть виновной в том ущербе, что ей причинён, но не налагать никакого особенного наказания. Лишь настоять на присутствии мэс Орихалхо при смерти игнии Галины бинт Алексийа. Что до их соответчика и совиновника, Рауди ибн Яхья Огневолка, отсутствующего здесь по причине телесной скорби, единственным возможным и приемлемым наказанием для него будет опёка за девочкой из лона игнии Галины бинт Алексийа, не обретшей пока имени. Также лежит на нём надзор за приданым её матери, конфискуемым в пользу безымянной. Освободиться от налагаемой на него обязанности Рауди ибн Яхья Огневолк сможет, лишь выдав дитя замуж со всей возможной пристойностью и соблюдением его, дитяти, интересов, или в связи со смертью оного дитяти, от чего спаси нас и указанного Рауди Вседержитель. Ничего более для вас троих суд предпринять не может.
      А теперь, игниа Гали, подойди к нам.
     
      Кажется, ноги ей отказали. По крайней мере, она их под собой не чуяла: будто двигалась по воздуху. Или по воздушным шарикам, насыпанным понизу толстым слоем.
      - Мы обошлись с тобой, возможно, куда хуже, чем про тебя решили на небесах, - мягко сказал Салахэддин, поднимаясь навстречу женщине и становясь лицом к лицу. - Ибо положены границы человеческой свободе решений, и мы не имели права их нарушить. Однако то, что помещается в эти границы, мы постарались соблюсти. Удовлетворена ли ты нашим решением по поводу дочери?
      - Да. Эти двое, Волк и девочка, будут сильно любить друг друга и, даст Бог, не испытают нужды.
      - А что ты скажешь по поводу вашей подруги?
      - Уж вот такого я и врагу бы не пожелала! - вспыхнула Галина, как ни пыталась держать себя в руках.
      - Она воин и не боится ни видеть, ни испытывать касание смерти. Ей надо знать, что некая страница её жизни завершена и внизу поставлена роспись. То даже не казнь ей, но лишь благое предписание.
      - Тогда пусть скажет сама.
      - Почтенные, могу я сделать это, не нарушая ритуала? - Орихалхо подвинулась ближе, обняла подругу. - Гали, нам ещё позволят поговорить и до конца объясниться. Но пока скажу одно: я того хотела сама. Слишком страшно числить того, кого любишь, пропавшим без вести. Невыносимо видеть в гробу блёклую подмену создания, только что полного жизни. А видеть сам переход... Это больно - и всё.
      - Прекрасные госпожи, нам необходимо решить самое главное, - продолжал Салахэддин. - Игниа Гали, сейчас тебя отведут на прежнее место. Именно там высокую игнию будут готовить и с ней будет говорить исполнитель. Но есть ещё одна привилегия, которой ты можешь воспользоваться. Называется "последний глоток земного". Тебя ровно на половину суток выпустят из затвора без сопровождающих и позволят увидеть то, что за стенами.
      Он вздохнул и сказал совсем просто:
      - Ты ведь и одним глазом не успела увидеть горной осени. Ни единого вдоха её не сделала по приезде.
      - Судья уверен - все вы уверены, что я не сбегу и не брошусь с обрыва в самый что ни на есть Рутен?
      Люди переглянулись.
      - Возможно, такое было бы лучшим выходом для всех нас, - сказал кади. - Ну, а для тебя самой? Говори правду и ничего помимо правды.
      - Перейти я бы сумела, наверное. После обучения в Ас-Сентегире. Но там, на другой стороне ... Не знаю. Мне дали для прочтения одну выдумку, слишком похожую на теперешнюю планету Земля. Не хотелось бы оказаться там голой, босой и лишённой всех, к кому успела привязаться.
      Он кивнул.
      - Вот поэтому мы и рискуем отпустить тебя без иных гарантий, кроме заместителя, - судья выделил это слово интонацией.
      - А заложником буду я, - вмешалась Орихалхо. - Не бойся, это тоже входит в назначенную мне плату. Сейчас ты уйдёшь, я же останусь под присмотром. Если ты не явишься в назначенный тебе срок, меня сразу же начнут готовить на твою роль. Если не явишься к помосту - меня убьют вместо тебя. Иного конца я и сама не захочу.
      - Орри, я не могу принять.
      - Не спорьте в присутствии суда, - мягко оборвал их Салахэддин. - Есть доводы, которые можно привести лишь наедине.
     
      В комнате Орихалхо, куда они обе торопливо поднялись, подруга тотчас же полезла в сундук и стала выкладывать вещи: ягмурлук, старый казакин "в рюмочку", рубаху, шаровары на гайтане, низкие сапожки. Галина забросила эти вещи, когда поднадоели и сама распухла от беременности, а Орри сохранила.
      - И думать нечего - иди, - проговорила морянка. - Постарайся забрать с собой как можно больше. И учти - ничего особо страшного со мной не станется.
      - А если я не хочу рисковать тобой даже самую каплю?
      - Гали, вот что я тебе скажу, - Орихалхо выпрямилась, заведя руку назад, будто поясница прибаливала с натуги. - Повинюсь, так уж и быть. Перед собой уж тысячекратно винилась. Ту нефритовую игрушку я подложила. А ты, похоже, думала на Барбе? Кажется, он знал, ума ему ни у кого не занимать. Было два каменных близнеца: один у молодой королевы, другой у её лучшей монастырской подруги. Оба в великой тайне привезены первой женой кузнеца Брана из земли сид и отданы нечаянной повитухе в награду за спасение сына. Оба передарены Мари Марион Эстрельей ради того, чтобы новым владелицам их иметь много детей. Оба вручены на свадьбу. С нашей Зигрид это сработало, но её знатная товарка выговорила себе в мужья кавалера, скажем так, к делу услаждения дам мало способного. И ведь по обоюдной любви сошлись, представь себе: молодая с изрядно пожившим. Так вот, чтобы усилить второй басселард, надо было, чтобы он окунулся в кровь, семя и молоко. Иначе говоря - чтобы владелица его тоже родила, причём в положении, почти безнадёжном. Ты иноземка, чужачка. Ты, казалась обречена своей болезнью. Замашки у тебя были мужские - по крайней мере, на добрый любовный союз тебе не приходилось рассчитывать. И не то чтобы я надеялась на это мутное колдовство: оно само позаботилось о себе. Само получило дань - и не так, как мы рассчитывали.
   "А ведь кузнец и его сын в самом деле могли не видеть басселардов и даже о них не слышать. Хотя второе - вряд ли. Лгунья - одна ты. Отрадно знать".
   - И где теперь мой бывший клинок?
   - Отдан хозяйке или на пути к тому.
   - Да, я разрешила. Что же, поздно обеим волосы на повинной голове рвать.
   - Так ведь выходит, это я тебе такую судьбу наворожила, - Орихалхо вся поникла вмиг, умалилась в размерах.
   - Не бери в голову, - Галина обняла её, притиснула к себе. - Судьба сама себя плетёт из мелочей. И не так уж я верю в её железную поступь. В общем, дай все ваши боги счастья истинной владелице, а мне ты ущерба не нанесла. Всё получилось изведать: и тоску, и боль, и гнев, и счастье. Будет чем поделиться с обитателями этих здешних Полей. Так что жди и не бойся ничего.
      Оделась, натянула капюшон плаща по самые брови. Торопливо ухватила и сунула за пазуху половину пресной лепёшки с белым сыром - мало ли что выйдет, а за сегодня ни разу как следует не питалась. Пить можно из ручья или ключа, ягоды на склонах хоть мало, да осталось, от холодной мороси под любой скальный карниз заберёшься,
      "Смешно. Тут вопросы жизни и смерти возникают, а мне бы только брюхо ублажить и шкурку сохранить в сухости".
      Прошла вниз, на мгновение открыла лицо, сказала парням у главного входа:
      - Узнали меня? Возьмите на заметку, передайте - счёт пошёл.
      И уже выйдя за пределы, поняла, отчего наградили её напоследок такой благодатью.
      Когда они трое уплывали отсюда после битвы, земля прикидывала к себе хрупкий эскиз. Теперь он стал одеянием славы. На Острове Кедров деревья казались градами и замками; здесь же сами замки были всего лишь коронами на фоне царственных мантий, что окутывали землю. Все цвета, любимые художниками, соединились тут в буйной гармонии: даже густая лазурь и ультрамарин проглядывали в треугольных проёмах циклопической крепостной стены. То были небо и море. Наверху синева чуть выцветала - стоял самый разгар дня. Теряли силу и тускнели живые оттенки, кое-какие деревья сбросили наземь почти всю листву.
      Галина начала спускаться со склона, истоптанного множеством ног и копыт, и с губ как бы сами собой начали срываться, выпеваться стихи. Ее или полузабытого рутенского поэта - женщина и сама не могла сказать:

Живопись лета помалу сменяется чёткой гравюрой:
Умбра, сиена, кармин, уголь, земли, берлинская зелень -
Все выцветают на холоде стойкие, верные краски.

Лишь передвижники склонны писать первородною глиной,
Но в ноябре даже грязь высыхает, становится звонкой,
Лужи сплошь - хрупкими, хрусткими, в круглых ледовых разводах.

Чёрные, серый да карий - настало три цвета в природе,
Словно в старинном романсе. Резец, проходя по рисунку,
Вмиг иссекает всё лишнее, в тело живое внедряясь.

Жаль, нет медвежьего меха красоткам на ножки. По счастью,
Цвет он имеет не бурый, не грязный, но чистый и светлый,
Хвоя сей блеск оттенит, тёмный взор даже ночью заметит.

Тихим круженьем без музыки, истовым ветра дыханьем
Снег навевает, что сон, с облаков на постылую землю.
Вот и явилась на свет белизна Твоего милосердья...

      - Что я творю? - проговорила она вслух. - Увидят - решат, что умом тронулась. Ползу по глине, как муха по стеклу, и ещё ору молитвы во всю глотку.
      Глина, по счастью, была твёрдой и по временам обнажала ступени, созданные выходами твёрдых пород, а навыки хождения по скалам женщина потеряла не вполне.
- Галина ползёт по глине, - промурлыкала себе под нос. - Как иллюстрация к картине. Как бы раньше времени без головы не остаться. Воздух, что ли, с непривычки такой пьяный? Пьянящий то есть.
      Так приговаривая, она добралась до серпантина древней дороги. Всаднику пользоваться ею было не с руки - местами оползни повредили полотно и обрушили внешнюю кромку. Однако пешеход мог передвигаться с известным комфортом: Галина даже помнила, что не так далеко было нечто вроде корчмы, куда так славно бывало сбежать от сугубой муштры, хлебнуть неплохого кофе или дрянной виноградной старки. Собственно, паломничали сюда все, начиная с необтёсанной молодёжи и кончая старогодками и инструкторами, а пороли только тех, кто на этом попадался, - без разбора чинов. И разврат, и кара, похоже, входили в учебную практику: главным смаком было накрыть одного из преподавателей. Они, как правило, маскировались воспитательным рейдом по злачным местам, поэтому опытные люди рекомендовали брать с поличным: кружкой или стаканом в руке. Ученик же, вышедший на охоту, считался по факту не имеющим греха - так, всухую прогуляться захотел. На пути к замку пойманную дичь мигом окружала компания пострадавшей молодёжи и во весь голос обсуждала, в каком виде и под каким соусом преподнести извергу традиционный двадцатник горячих. К примеру, трофейным спиртиком плётку протереть для дезинфекции или пирожок с требухой сунуть в рот, чтобы не орал, а занимался любимым делом. Хорошим тоном для жертвы считалось поддерживать общее веселье.
      Вспомнив это, женщина невольно улыбнулась.
     
      Как ни удивительно после всех потрясений, корчма стояла на прежнем месте и вроде бы исправно действовала - входные воротца были прикрыты лишь наполовину, с заднего фасада выглядывала чья-то кургузая металлическая морда.
      - Никак курьер с вестью, - пробормотала она. - На скутере.
      "Рауди. Нет, зачем ему. И кади сказал - телесная скорбь у него. Или нет - не поверю, пока своими глазами не увижу".
      Потянула на себя утробно скрипнувшую дверь - и вошла.
      Знакомый персонаж ринулся к ней - весь в бороде и кудрях, свисающих по обеим сторонам головы крутым с проседью штопором.
      - Ах, синья Гали, синья Гали. Не поминай лихом, что кликаю тебя по-прежнему.
      - Твой рутенский так и не исправился, Мешуа. Или надо бы сказать - ладино-скондский?
      - Ох, я неисправим. Но ничего: бывший землянин всегда поймёт бывшего землянина. Вам кофейку по старой памяти или чего посолидней? За руку ведь не поймают, capisco?
      "Никак, он ещё итальянским заразился".
      - Поймали, старина. Уже. Я, собственно, не за тем. Монеты никакой не взяла.
      - Когда ж у меня выпивка была за плату? Вы только думали так. Звякнете какой ни на то чепушинкой - и рады. На самом деле старшие со мной рассчитывались. Чтобы младшим потеха была и ученье не с таким скрипом шло.
      - Ох. Я-то в простоте души и не подозревала.
      Мешуа выразительно пожал плечами:
      - Вы все такие были простодушные. Так чего ваша милость пожелает?
      - Даже не скажу по правде.
      - Тогда вот как. Имеется у меня винцо, какое на стол никогда ещё не ставилось. Держу для избранных. Как раз новую бутыль откупорил и декантировал. Вот его и порекомендую. Чистое: в голове от него светло, на душе радостно. Живой брульянт.
      Галина снова улыбнулась:
      - А что? Давай неси. Пропадай моя тачанка - все четыре колеса.
      Сбросила плащ на лавку и сама уселась покрепче. Вскоре на столе перед ней появился графин. Тягучая, темно-пурпурная жидкость медленно наполняла фарфоровую чашку, в объятии ладоней источала запах мёда и луга.
      - Чудесно. Бесценно. Слушай, а закусить у тебя имеется чем?
      Мешуа снова сотворил тот жест:
      - Было, да подъели вчистую и спать улеглись.
      - Не беда, я со своим. Поделиться?
      Но он не захотел. Достала хлеб с сыром - недостойно питья, однако не натощак же дальше дегустировать. Откусила. Сама не заметила, как убрала всё до крошки: нехилый аппетит прорезался.
      И выдула, ничуть не сомневаясь, весь графинчик.
      Сколько так сидела - не поддаётся учёту. Как вдруг торкнуло: вечер. Давно уже. Оттого и кушаний не осталось. И по постелям разошлись все, даже старик иудей.
      Нет. Не вечер - ночь. Предпоследняя. Самый разгар.
      Рывком поднялась на ноги - и тут её повело с такой силой, что еле добежала до здешней ретирады на одно очко. Добро - внутри дома. Ещё лучше - с "камушком для гуляний", махатмы ас-сентегирские постарались.
      Когда выворотило наизнанку, стало чуть полегче, хотя в коленках появилась изрядная слабина.
      "Чёрт и чёрт. Не дойду быстро. Под откос свалюсь. А утром к Орихалко придут".
      И ни спутника тебе доверенного, ни мобильника весточку передать. Разлакомилась.
      Дверь позади отворилась, факел злорадно подмигнул.
      - Простите, мэс, не было заперто.
      Славный такой мужской голос. Молодой.
      - А я не мэс.
      - Вижу, что благородная сэния, но из вежливости прикидываюсь.
      Галина распрямилась, поддёрнула полы казакина, обтёрла губы:
      - Игния. Хотя без разницы.
      И лицо у него - пожалуй, некрасивое, но очень приятное. Светлая, почти огненная коса, кудряшки на висках - воин без особых заслуг. (Её саму без конца расплетали-заплетали, то как солдата, то как замужнюю мамашу. В конце концов надвое укрутили.) Нос на семерых рос, губы пухлые, веснушки что горох. Плечист и высок без сутулости. Наряжен сплошь в матовую кожу.
      - Я так полагаю, вы дева в беде, - сказал на полном серьёзе.
      - Ну конечно. А также Леди Озера и все рутенские романтические стереотипы сразу. Подвинься-ка, мэс, выпусти даму из сортира.
      Но он стоял столбом.
      - Высокий сьёр пришёл сюда без настоятельной потребности?
      - Нет, почему же. Услышал неладное. Мог ведь кто-то отравиться. Или...
      - Или. Перепила хорошего вина, уже порядок.
      - Не лгите.
      Он вздёрнул Галинину голову за подбородок.
      - Если порядок - так нагло не держатся.
      Глаза у него оказались серо-зелёные и какие-то пушистые, иного слова не подберёшь. Вокруг зрачка словно кольцо ковыльных метёлок.
      - На ночлег игния не просилась, добрейший и услужливый Мешуа даже о том не помыслил. Вывод - вы собрались уезжать на ночь глядя. Хмельная и печальная, и с чашею вина...

- "Хмельная, опьянённая, луной озарена,
В шелках полурасстёгнутых и с чашею вина

(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она", -

     
машинально поправила Галина. - Это рутенец. Перс Хафиз Ширази.
      - Он явно писал про игнию. Пить - не грех, говорят скондские отшельники. Если вино посылает тебе Всевышний.
      - Вот кто самого тебя послал - на мою голову.
      - Думаю, тоже Он, - проговорил кавалер с полнейшей серьёзностью. - Я ведь спросонья имя ваше слыхал, да не понял. Вам надо уже быть в Ас-Сентегире, а не получается.
      - И что?
      - То, что моя верная Белуша буквально фанатеет от ночных поездок. У неё солярные батареи мощные и накопитель первоклассный.
      - Слышу знакомые речи, - пробормотала женщина себе под нос. - Ты из Рутена, никак?
      - Нет. Это вас успокоит или напротив?
      Как-то незаметно от неё мужчина потеснил женщину к выходу из корчмы, буквально перенёс через порог и подвёл к своему механизму.
      Сайкл был необычайно белого, даже розоватого с перламутром цвета, обтекаемых форм и довольно крутобёдрый. Гонцовские сумы из пупырчатой шагрени были перекинуты через перемычку между мягкими сиденьями: передним, узким, и задним, представляющим собой кресло с высокой металлической спинкой. Таких и на Земле насчитывалось в своё время несколько сотен, марки "Золотые крылья" или как его там.
      - Живая, - объяснил мужчина. - Оживлённая. Оттого не знает ни сносу, ни передыху. Я её вдобавок реконструировал на днях. Кресло - самый раз больного возить. Или хватившего лишку...Садитесь позади меня, шлемов можем не надевать - для неё близко. Игнию к основным воротам доставить или к потайной калитке сбоку?
      - Откуда тебе...
      - Учился в своё время. Скорее - навещал. Талантов особых не прорезалось.
      Устроил Галину поудобнее, застегнул ремни.
      И они рванули...
   Под самым замком хозяин тормознул - желудок Галины снова брыкнул к самому горлу, но бунтовать передумал.
      - Вот, вылезайте. Подниматься тут удобно, справитесь. Тем более уже рассветает.
      Развернул скутер и полетел вниз по крутому склону.
     
      От боковой дверцы вела крутая лестница без факелов, но кавалер почти насильно прицепил ко лбу дамы светодиодный фонарик наподобие туристического. Галина бегло кивнула часовому, взбежала наверх, раскланялась с двумя незнакомыми парнями, что сторожили вход к Орихалхо.
      Увы. Ту явно уже начали учить.
      На одном из пуфов, чуть сгорбившись, устроился невысокий плечистый дядя в буро-красном сукне, испивая из чашки нечто бледное и жидкое. Подруга сидела на софе напротив, с довольно непринуждённым видом крутя в руке серебряный бокал. При виде Галины оба привстали.
      - Вот ведь дырка божия. Скажи на милость, где тебя до сих пор носило? - с облегчением ругнулась Орри.
      - В придорожном шалмане надиралась. Совратила, кстати, одного писаного красавца. Чувствуешь, чем пахну?
      Собеседники переглянулись. Подруга спросила тоном ниже:
      - Это ты у деда Мошуа набиралась уму-разуму. И правда это - насчёт красивого мужчины?
      - Да вестник какой-то. Ерунда, - Галина упала рядом с Орри на софу, сколько можно выпрямилась. - Мейстер, если вы посоветовали важное, не будете ли так добры повторить. Я, как вы понимаете, игниа Гали. С кем имею честь?
      - Мэс Трискель ал-Вестфи. Можно Трис, я не чинюсь, - кажется, он был озадачен титулованием. - Говорил им всем - просите господина из самого Вольного Дома, я ж только Акселев потомок по боковой линии. Нет, недосуг им было ждать и толковать.
      - Не беда, - сказала Орри. - Не порода нужна - умение. Ждать всегда муторно. Так ты насчет головных уборов начал.
   "Ну да. Успели - перешли из делового ключа в дружеский, теперь думай, как тебе соответствовать возникшему этикету".
      - Верно. Я, игнья, только что советовал вашей госпоже обстричь косу загодя, - у неё, как знаете, волос до лопаток растёт, будто грива жеребчика, пришлось бы возиться подбривать. Да и чепец - оно не самое ладное. Завязки, чего доброго, ослабнут. Приняла совет без большой охоты.
      - Сделаю, - кивнула Галина. - Подстригусь. Ещё что?
      - Платье, - сказал Трис деловито. - Вот такое, как на вас, не надо. И как у жён иллами, тоже не стоит. Из-за их долгих покрывал наугад иной раз действуешь. Возьмите лучше длинное, с узкой нижней юбкой и вырезом. Вставку батистовую, если голизны смущаетесь. Это... фишу. И без особой пышности складок - расстелите по полу, так подойти поближе затруднюсь. Башмачки на совсем низком каблуке - чтоб не споткнуться. Мантелью на короткий волос - только ни заколок, ни гребня. Чтобы мигом снять.
      - Я помогу, - кивнула Орихалхо. - Не утруждайся мелочами.
   - Мастер, - взмолилась Галина, - рассуждай не так пространно, мне всего не запомнить. И не величай меня - а то продолжу в ответ самого тебя величить.
   Это ему польстило: безусловно, понимает себе цену. И разве обращение "вы на вы" не означает вражды, явной или скрытой?
      - Что же, так ладней получится. Теперь скажу коротко. Самое главное, госпожа, - не бойся раньше самого страха. Давайся в руки, коль придётся, мягко. Голову неси горделиво и не озирайся по сторонам. Тогда и не заметишь ничего. Меня обязали не доставлять ни душевной, ни телесной скорби, так что поспособствуй, как сможешь.
      - Глаза мне завяжете? - спросила Галина.
      - Если сама попросишь. Это чтобы не оглянуться на блик. Ну, так впору и уши затыкать, он свистит, знаешь ли.
      - Если похоже на боевой - знает, - ответила за Галину подруга. - Можно ей на колени не становиться? Ради чести.
      - Можно, только пускай заранее дело обговорит. Высокий удар исполнить сложнее того, что низом идёт.
      - Стану, - проговорила Галина. - Как мой отец. Не твой клинок его казнил?
      - Что ты. Не мой никак. Это где имение, а где вода. Я всю свою жизнь рядом с Холмами обитаю, а там ведь Готия была. Имени того мейстера не скажу, мало ли что, только ради него прямая Акселева кровь была призвана. Королевского отчима. О чём и толкую.
      - Много народу набежит смотреть? - спросила Орри.
      - Да кто захочет. Насильно не загоняют, а вот проститься - это да, захотят. И подивиться на редкое зрелище.
      - Вот это противно, - Галина поморщилась. - Делать из смерти площадную картинку.
      - То, что ущербно от рождения, не может быть испорчено ещё больше, - философски проговорил Трискель. - А кто из людей стремится получить наглядный урок - его получит.
      Он допил, наконец, свою чашку и произнёс:
      - Напиток душевный. Ты, мэс Орихалхо, таких сердечных корешков своей милой завари на самом восходе солнца. А крепче ей ничего не надобно. И прощайте покуда.
      - Постой, - Галина собралась с духом. - Самое главное. Покажешь мне свой меч? Не испугаюсь, слово даю. Наоборот, всё делаю, чтобы меньше бояться.
      - Ну, раз не досужий интерес...
      Палач подошёл к двери, сказал парням несколько слов.
      - Вытерпишь моё присутствие ещё несколько времени, госпожа моя? Это с особенным словом доставать нужно.
      - Тогда ещё по чашке? - сказала Орри. - Свежего заварю. На всех троих.
      "А ведь то старинный обряд, - догадалась Галина. - Дух уходящего накорми, плоть успокой".
      Через какое-никакое время исполнителю приговора подали нечто длинное, аккуратно замотанное в плащ.
      - Не принято его в ножнах хранить, - сказал Трис, принимая и разворачивая. - Но ведь тоже достоинство имеет. А так проще простого и то, и другое, боевым не чета.
      Это было подобие сабли, широкой, с плавным изгибом и рукоятью на две мужских ладони, с замшевой лентой поверх металла. Ножны были немного позатейливей - матово-чёрные, с рельефом, вытисненным на коже.
      - Самое верное, - похвалился палач. - И режет, и рубит. Вы должны обе знать по опыту.
      Повинуясь непонятному притяжению. Галина дохнула на зеркальную поверхность. Странная вещь отразилась в облачке - будто золотисто-жёлтый полукруг на фоне голубизны. И тотчас всё пропало.
      "Потайное клеймо, что ли. Говорят, бывали такие на древних клинках правосудия".
      Поблагодарила. Проводила. Сказала Орри - пусть в последний раз малышку покажет. Завтра не надо, к завтрашнему утру лучше забыть, что у тебя есть дитя.
     - Слушай, ты бы мне и косы состригла, - попросила затем подругу. - Не хочется чужих рук, оттого и в рутенские цирюльни терпеть не могла наведываться. И вон ей, малышке, будет на память. Цепочки плетут, сумочки, в медальоны вкладывают, ну и вообще.
     - Я в модах не знаток.
     - Да ладно, - протянула Галина. - Не ожидалось бы многолюдья, сама бы себя обкорнала. Тупыми рукодельными ножницами.
      Однако у Орихалхо нашлось кое-что получше. Причёска "под две гребёнки" вышла даже в чём-то модной. Пилотной.
      Потом удалились все - и люди, и орудия.
     
      Позднее Галина даже не могла объяснить себе, происходило всё это наяву или пригрезилось на фоне "сердечного чая".
     
      Часа через два, уже в её собственную камеру (как она туда попала и кто её переодел из дорожного?), явился Барбе. Совсем незнакомый: взвинченный и весь на нервах, но почти довольный. Владел собой он безупречно, только вот для неё он с неких пор стал открытой книгой.
         - Я уезжаю ненадолго, - сказал ей. - Так необходимо. Прости, что не успею тебя проводить: разве что позже.
      - Не на помост, так до могилы. Тронута.
      - Гали, я ничего не делаю из прихоти, поверь. Но вот тебе возмещение. Я бы хотел исполнить последнее желание приговорённой.
      - Сейчас? Ну разумеется, когда ж ещё.
      - Оно у тебя есть? Такое, чтобы сердце на нём успокоилось. Говори.
      - Начистоту? Со всей искренностью?
      - Со мной иначе не пройдёт.
      - Тогда...
      Галина покачала головой, оценивающе провела взглядом по фигуре езуита, как всегда безупречно элегантной:
      - Тогда не кори меня за то, что сошла с ума.
      - Не буду.
      - Пусть тебя высекут перед моими глазами - как тогда в темнице Братства Езу.
      Клирик усмехнулся с лёгкой горечью:
      - Оттого, что я так же точно тебя подставил? Нет, куда хуже? И ещё Рауди убрал с глаз долой.
      - Сама не знаю зачем. Но чтобы это не помешало тебе уехать, как только понадобится, - добавила она торопливо. - И не причинило такой уж зверской боли. Ну, вроде как на сентегирских играх в запрет-наказание, тебе говорили? Вот. А то я, чего доброго, вмиг тебя пожалею.
     - Да, и огласки по возможности не надо, - добавила после паузы.
      - Умно рассуждаешь. Отчего тебе тогда самой не распорядиться? Только ты и я - больше никого.
      - Боюсь искалечить по неопытности. Неужели нет таких людей, что выполнят и промолчат?
      - Найдём, если позволишь. И коли ты взаправду, а не ради куража...
      Голова девушки слегка затуманилась, как полсуток назад - от сладкого вина. Едва проговорила:
      - Не куражилась я вовсе. Напраслины не возводи. Выразилась ото всей души.
      - Ну что - мне за кнутом идти? Или постой, там было чёткое слово. Сечь - это розгой, словно школяра. Кусты под твоими окнами накажешь проредить?
      Оттого что Барбе так шутил, ей сделалось легче. Даже о будущей казни забыла с таких препирательств. Подумаешь, великое дело - смерть!
      - Не стоит утруждать себя насчёт кустов. Судя по цвету, там дикая роза, а на ней колючки. Может, кто-нибудь сделал запас ивы для плетения корзин? Или вишневые побеги с лета засолил?
      Он кивнул и вышел. Появился так скоро, что девушка не успела передумать, и в сопровождении парня с довольно приятной внешностью, одетого в грубое суровьё и подпоясанного едва ли не канатом. Подмышкой тот нёс полотняный свёрток.
      - Ахми давал присягу, так что будет молчать. И как нельзя более опытен, несмотря на юность. Доверишься?
     "А ведь это подручный моего мейстера. Который точно в такой же завёртке меч приносил. Что же, пусть так".
      - Доверюсь.
      - Тогда говорите, игния, - акцент у парня был нездешний, мягкий, с лёгкой распевностью. Возможно, полукровка? - Где расположимся, здесь на коврах или в малой комнате на помывочной лавке? Там тесновато, мне не размахнуться, вам не рассмотреть толком. Зато чистоту легко будет позже навести.
      - Здесь. На диване. Там покрывало шевровое, плотное очень.
      "Улики останутся. И плевать - мне вот-вот будет всё равно, а Барбе пусть сам свою чистоту блюдёт".
      Парень сложил ношу на низкий табурет, развернул чуть влажную тряпицу:
      - Добро. И прутья добрые - краснотал вчера только срезан. Садитесь вон в то кресло, игния, и держитесь крепче за подлокотья. Не обидитесь, что заранее характер выказываю?
      "Точно. Завтра будет он".
      А юнец продолжал:
      - Мне раздеть мэса или пускай сам управляется?
      - Да как угодно.
      Тот уже избавился от тюрбана, расстегнул и спустил с плеч жюстокор, чёрный с тусклым серебряной нитью. Бросил на пол и теперь стягивал через голову блузу - не торопясь, как-то даже уютно. Высвободил руки из шёлковых пут, встряхнул волосами:
      - Простите мою небрежность. Потом с ковра своё подберу. Разуться?
      - Нет, прямо в гетрах и сапожках на чистый диван заползай, - фыркнула Галина.
      Послушно высвободился из остального. Голый переступил через охапку драгоценного тряпья.
      - Говорите, ваша ведь подача, игния, - поторопил юнец. - Приказывайте, как и что.
      - Пусть ляжет ничком, руки под голову и смотрит в сторону от меня.
      - Так ему трудней, чем навытяжку, игния.
      - А вы, цехмейстер, не слишком усердствуйте. Да, и кляпа ему в рот не вставляйте - ваши грехи покрывать. Пусть издаёт звуки, если охота.
      - Число розог?
      - На усмотрение. Откуда мне знать? Полсотни. Сто. Пока выдерживает.
      Барбе в это время принял обговоренную позу. Блестящие волосы ниспали, заструились вниз, как тёмная река в половодье. Светлая плоть - нетронутое полотно для писчей трости.
      Ахми вытянул из связки чистый белый прут, взвесил на ладони, слегка протянул по ней:
      - Гладкая лоза. Без сучка и задоринки. Что твой бархат.
      - Всё равно пучок нужно взять, чтобы мягче на кожу легло. Ну?
      - Пускай будет по его, - глуховато сказал Барбе в подушки. - Не в рутенской бане веником парюсь.
      Она кивнула, соглашаясь. В самом деле, сама ведь интерьер для действа выбрала. Нечего пенять.
      - Теперь смотрите, игния.
      Первый удар, по плечам, лёг звучно, оставив еле заметную полосу краски. Галина стиснула губы.
      Второй и третий, по рёбрам, были тихие, только Барбе сдавленно провещал:
      - Хребта не перебей, леворукий. Валик под бёдра подсунь. Инья не подсказала - мало тому учили.
      Четвёртый и пятый легли много ниже остальных и вогнали в краску саму "инью".
      - Не части, друг, - попросил езуит. - Давай хоть через два раза на третий продышаться.
      Теперь звуки отсчитывали на теле хлёсткий ритм, прерывающийся лишь тогда, когда экзекутор бросал прут и наклонялся, чтобы взять новый. Затем как-то будто ненароком удары участились и стали петь резче и пронзительней. Женщина и рада была закрыть уши, как и глаза, но не затворялись ни те, ни другие. Считать тоже не получалось. Белая плоть на глазах наливалась пурпуром, спина чуть прогнулась в пояснице, ягодицы втянулись и по бокам сделались впалыми, вдоль рубцов высыпали мелкие алые крапины. Наконец, Барбе стал вторить посвисту - но удивительно: в голосе почти не слышалось муки, иная страсть. Женщина ритмично раскачивалась, по-прежнему сжимая поручни так крепко, словно желала увести через них боль другого - и свою личную. Затаённую.
     
      Прут разбрызгал кругом влажные капли. Одна попала Галине между бровей - тилак. Причащение. Крещение чужой кровью. Ещё. И ещё.
      Пока вокруг не затихло.
      - Игния, всё выполнил по вашим словам, и матерьялу кстати подошёл конец, - прервал Ахми её полуобморок. - Идти мне за новым?
      Галина приподнялась с сиденья, кое-как стёрла с лица брызги:
      - Хватит, полагаешь?
      - Мэсу то без вреда. Что больше, что меньше - в одно время пройдёт. Но самое главное дело - вот-вот. То есть кончится.
      Тем временем Барбе, кривясь уголком рта, повернулся на другой бок, лицом к Галине. Сказал:
      - Он человек деликатный, наш цехмейстер, и стеснительный. К тому же лицом и фигурой весьма удался.
      Теперь она увидела, о чём речь. Въяве и вполне конкретно.
      - Я тогда...побегу, - пробормотал отрок. - Захотите добавить, игния, только кликните, ага?
      - Да уж лучше до утра погодим, - буркнула она под нос. - Ты да я да мы с тобой...
      Ну что за чернушный юмор - прямо-таки фонтанирует! Её ведь не под розги положат. Под кое-что поострее...
      - Ты тоже иди, Гали, - голос Барбе был почти неслышным, может быть, именно от такого хотелось не просто идти - ползти к нему на карачках. Он уже сидел, откинувшись на спинку дивана и чуть склонив голову на плечо, и волосы лишь наполовину скрывали то, что было нарисовано на лице.
   "Желание моё. Нестерпимое желание твоё".
      Подошла, приподняла фасонные юбки все скопом, и верхние, и нижние, и серединные - и обрушила шелестящую охапку ему на колени. Небольшой напряженный член, слепой и жадный детёныш, мгновенно отыскал дорогу в первозданном хаосе, внедрился и проник до самого сердца. Кошмарная ребячья считалка:
     

Кенгурёнок, кенгуру
Нам пришёлся ко двору.
То-то в сумке стало мокро -
Ты соси, не то помру.

      - Пытка. Вот такое и есть настоящая пытка, не прежнее, - простонал Барбе. Шевельнулся раз-другой внутри - и бурно изверг семя.
     
      Потом изящная стриженая головка женщины покоилась у него на плече, а мужчина объяснял:
      - Я тоже хотел от инии малое дитя. Не саму инию Гали, хоть тонкой статью она и не женщина вовсе и входить в неё - как в отрока или девственницу. Сегодня такой день, и время, и желание. Гибель моего собственного девства. И кара за грех, что опередила его сам.
      - Мне ж не выносить твою девочку и не родить - завтра ведь уж точно наступит. И злой меч в руках господина.
      - Девочку. Ты сказала. Но кто скажет, что принесёт грядущий день - тебе, мне, Орихалхо?
     

ЭПИЛОГ.ЗДЕСЬ Я ОСТАНУСЬ

      Кажется, после соития Барбе снял с неё всё до последней нитки, обтёр влажным полотенцем и вымылся сам. А вот где - Галина снова была в сомнениях. Потому что когда её разбудили, вокруг не оказалось ни ковров, ни кожаной покрышки на ложе, ни Барбе. Зато было яркое солнце прямо в глаза и Орихалхо.
      - Ох, это ты меня сюда перенесла - на руках? Как вырубило. Я... я не опоздала снова?
      "Глупая мысль. Всю жизнь учись - полной дурищей помрёшь".
      - Не беда, - ответила подруга. - Кому надо, тот всегда дождётся. Позвать других женщин?
      ...Снова вода, которая с головы до ног оплёскивает тебя тугим полукружьем. Прохладная - иной не надо, томность сегодня не придётся кстати. Девушки из младших учениц обтёрли ещё влажное тело раствором душистого перца, щёки - горным снегом из ледника. Натуральная косметика - кровь сразу так в лицо и бросилась.
      Потом стали облачать в шелка, аксамит и парчу. Благодарение богам, хоть клистира до того не вставили, чтобы наряда с перепугу не испортила. Тоже бывало в обычае.
      Бандье и кюлот - длинные, что твоё трико, ткань податливая, упругая, почти эластик. Тугой атлас нижних юбок чуть вяжет ноги, заставляет выступать горделивой павой. Туфельки, в которые уже сейчас вставляют ступни, похожи на бальные, каблук рюмкой, материя фиолетовая в мелкую розочку.
      Наконец, на голову и плечи с шелестом падает само Платье. Ткань двойная шёлковая, похожая на грогрон или гроденапль, но гибкая, где надо - обрисовывает контуры, где не надо - низвергается водопадом лиловых складок. Сшито настолько искусно, что ни шнуровки, ни крючков почти не требуется.
      - Орри, кто пожертвовал такое чудо? В отцовых каталогах местных товаров такого не числится.
      - В них много чего не числится. Мифрила, к примеру. Или маринованных сильмарилей.
      Юмор, однако. Откуда у неё что берётся.
      Кружева на головку, о которых поётся в старинном русском романсе, решили не надевать. Равно как и косынки в декольте.
      - Вот смушковую накидку с куколем возьми - осень хоть и тёплая, да ветер часто с севера налетает. Не годится, чтобы тебя на людях дрожь пробивала. Позже людям на руки сбросишь.
      Орихалхо уже стояла в своём лучшем платье: не том, ярко-синем, но простом, белом с черно-алой строчкой вышивки по подолу и рукавам, с туго заплетенной косой и во всех экзотических боевых регалиях. Но более ни в чём.
      - А ты?
      - Я холода не боюсь.
      - Где это? Ну, всё.
      - Морские окрестности замка, рядом с нохрийской часовней. Тебе есть о чём просить своего бога?
      - Я ни разу с ним не говорила, пока была в Верте. Разве вот гимн чужой пропела. Боюсь, он меня теперь и лицом к лицу не узнает.
      - Тогда говори, пока нас ведут. Он услышит.
      В самую последнюю минуту, когда девы-наряжальщицы с поклоном удалились, Орихалхо вспоминает совет главного исполнителя и, как была, в ожерельях и босиком, заваривает горстку сухих листьев в особом каменном чайничке. Немного подумав, кладёт на такое же блюдце два овсяных коржика.
      - Только дурмана не надо, Орри. Хватит с меня вчерашних снов наяву.
      - Нет его там.
      - И обезболивающего.
      - Как скажешь.
      Впрочем, никуда они отвар не выплеснули - зачем добру пропадать.
     
      Явились за ними, как только из пиал вытряхнули последние чаинки, с блюдца - крошки. Распахнули дверь, окружили и повели вниз. Четверо красномундирных с руками на эфесах сзади, четверо серых алебардщиков - спереди: народ раздвигать. "Таки моей половинки была комната, - подумала Галина. - Без засова и охраны - лишь со свитой перед дверьми".
      Глаза её тем временем искали среди толпы знакомые лица. Тхеадатхи - вполне цел и здрав. Рауф. Ба, даже сын Моисеев притащился - наверное, тризну по всем правилам организовать. Ей до безумия хотелось встретиться глазами с Барбе или хотя бы с Рауди, но она понимала, что это сущий вздор.
      - Тебе страшно, - проговорила Орихалхо.
      - Было бы удивительно, если нет. Все умные люди боятся. А я, знаешь, постоянно хотела с ними сравняться.
      - Стоило бы тебе погуще питья заварить. Да как рассчитаешь - вон на меня почти не действует.
      - Вчера с того получилась беда, и сегодня, пожалуй, было бы не лучше. Ты большую лепёшку на какой воде затворила?
      Та с удивлением обернулась, даже замедлила шаг.
      - Орри, ведь ты и мне понемногу всё время наркоту подмешивала, так? Прошлый раз на твои дрожжи вино попало. С того я и замешкалась. А ближе к ночи, без тебя, Барбе...
      - Знаю.
      - Мы с ним сошлись. Он ведь тоже ребёнка от меня пожелал.
      - Знаю.
      - Орри. Это ж ты его подучила. Ты моё душевное устройство как никто понимаешь.
      - Барбе - куда лучше моего. И что? Твоя спина оттого чешется?
      - Я поняла. Это в него я была влюблена. Он мне и тебя подставил в качестве замены, и братца своего, лишь бы в самой себе не копалась. Оттого мне без него и мёд был не сладок, и соль не солона.
      - Ты всегда хотела невозможного, - вздохнула Орри. - И не мне тебя укорять.
      Вокруг следили за их разборкой вполголоса почти благоговейно.
      - Достойные игнии, - сказал один из амирских гвардейцев. - Грешно вас поторапливать, но впереди ждут.
      Они зашагали дальше. По мере продвижения сами стены, как показалось Галине, начали содрогаться и рождать в себе гулкий ритм.
      - Барабаны смерти, - пробормотала Орихалхо. - Они извлекли из тайников барабаны смерти. Их делают из ствола вековых синих кедров, когда те рушатся в бурю, обтягивают кожей павших в бою коней или мулагров и бьют в них поочерёдно обеими ладонями, пока те не сотрутся в кровь.
     
      А ритм словно выталкивал их обеих из пределов замка.
      Из тяжёлых, гнетущих стен - на простор.
      Где сладко пела морская окарина.
      И там барабаны, прогремев последний раз, смолкли.
     
...То был небольшой амфитеатр наподобие виденных Галиной в Италии, только половина, обращённая к замку-горе, была куда более крутой, а выходящая на морской берег - плоской. Процессия появилась из низких, широких ворот, похожих на те, из которых выпускали на арену зверей и гладиаторов.
      И круг из песка, на окраине которого её ожидали судья, палач и его подручные, был ослепительно белым.
      Галина отделилась от остальных, сбросила меха на руки одного из гвардейцев и пошла вперёд.
      - Игниа Гали, - сказал Салахэддин, - мы дали тебе время и возможность выбора. Ты ими не воспользовалась. В последний раз тебе предлагается покинуть нашу землю и быть счастливой вне её. Мы с тобой лукавили: в Рутене ты не останешься нищей сиротой. Конечно, чем дальше ты думаешь, тем больше рискуешь, что всё сорвётся. Твое решение?
      - Такое же, как у моего отца. Теперь я его знаю и понимаю.
      - Тогда я передаю тебя в руки мейстера Трискеля и тех, что составляет с ним триаду - Ахмеда и Ольгерда.
      И отступил в сторону.
      Ахми дотронулся до плеча женщины, подтолкнул к центру:
      - Свечкой опускайтеся. Как в чинном поклоне. Типа риверданс... реверанс.
      Другой парень, чуть постарше, тем временем на вытянутых руках подал Трису широкий скимитар.
      - Как вам, сэния - не надо плаху под грудь подвести для упора? Или блестяшку какую впереди в землю воткнуть, чтобы на одну её смотреть? - спросил Ахми.
      "Деловой. Я-то думала, что они хором преклонят колени, как в фильмах, и начнут прощения просить".
      - А то повязки наложить. На глаза и руки-ноги. С ними легче, если в голове не закружится и равновесие...
      - Спасибо за заботу, уж как-нибудь справлюсь. Муж войны всё-таки, - чуть более звонко, чем требовалось, проговорила женщина.
      - Постойте, - вдруг твёрдо вступила Орихалхо. - Не одна ты муж...Кади Салахэддин! Все забыли древний обычай, но я и ты сам - мы-то помним. Заместитель преступника, если хочет, имеет право пойти до конца. Я хочу.
      - Дать себя в обмен или в придачу ты можешь, подарить супруге свободу - нет, - с некой печалью проговорил судья. - Вечное заключение - самая малая кара для неё.
      - Я понимаю. Такая возможность истекла ещё вчера.
      - Орри, судья, но я-то не согласна! - вскричала Галина.- Мне ведь как раз нужна свобода.
      - Гали, я хочу подарить тебе хоть немного своего времени.
      "Если уж ты моей любви более не желаешь".
      - И мне без тебя придётся куда хуже, чем наоборот.
      "Как открылось только что".
      - Вот уйду - все равно не смогу тебе помешать, - обречённо сказала Галина. - Твори тогда что знаешь. Но не прежде.
      А Орихалхо, не торопясь, снимала с себя бесчисленные низанья и подвески, вешала на руку, согнутую в локте.
      - Что же, - Салахэддин возвысил голос, - это странно и печально, однако право есть право. Господин Трис, ты сможешь с равной чистотой сработать дважды?
      Тот поклонился:
      - Мы говорим так. Первому достаётся большая острота, второму - лучшая меткость. Пускай бросают жребий.
      - Орри, да не могу я так, - простонала Галина. - Ахми, мы с тобой ведь начали уже.
      - Вот ведь мышья задница, - пробормотал Трискель до того явственно, что первые ряды услышали более короткий вариант. - Предупредил ведь насчёт стрижки и бритья. Теперь вон держи, Ах, одну бабу за локти, Оль - другую за косу пригибай. Мэса, смотри не трепыхнись, тебе двойной удар будет: один против волосу, скользящий вроде бритвы, другой поперёк шеи.
      На трибунах тем временем происходила странная возня. Кади прислушался - и вдруг сделал рукой непонятный жест:
      - Все остались на своих местах. Это же...
      Со стороны замка по крутым ступеням двигался мужчина, держа на одной руке нечто увлечённо вопящее, другой - время от времени производя отмашку белой тряпкой. Отчего-то люди буквально шарахались, когда он проходил поблизости. Вот он подошёл так близко, что Галина смогла его рассмотреть.
      Вчерашний лихой курьер. Наездник Белуши.
      И на руках у него - её дочка.
     
      Подошёл, утвердился в центре, чуть отодвинув декорации в сторону - и судью, и палача с его оружием, и мальчишек-подмастерьев, и супругов, готовых мужественно последовать один за другим на тот свет.
      - Вот какое дело, мои любимые граждане, - заговорил он. - Насколько я в него вник. Закон и справедливость - оно, разумеется, прекрасно. Вообще замечательно. Однако обратим внимание вот на это.
      Поднял девочку за подмышки над своей головой и хорошенько встряхнул, отчего покрывальце окончательно свалилось на песок. Похоже, малая дико образовалась всему этому, потому что заболтала в воздухе ножками и заверещала куда громче прежнего, бодая мужчину пятками в нос и глаза.
      - Сия молодая особа, по решению суда, угодила непосредственно в первое семейство Верта. Разве что чуть-чуть с левой стороны. И главные тяготы попечения о сироте лягут вовсе не на моего брата Рауди. Не на мою милую Зигрид, которая так уж это самое дело любит, что приспособить к основному королевскому занятию её удаётся от силы раз в году. А непосредственно на меня.
      Раздались нестройные смешки.
      - Ибо все усилия моей жены уходят на вынашивание, вскармливание, тетёшканье и сюсюканье. Вот я и спрашиваю: за какие грехи мне всё это?
      Смех возрастал - и вдруг, словно по мановению волшебного жезла, оборвался.
      - Я не собираюсь оспаривать приговор и тем более снимать вину с дам Галины и Орихалхо, - продолжил король куда суше. - Но у владыки есть право помилования, столь же неотъемлемое от его природы, как право реки - течь в море, а молнии - бить в рудную жилу. И я ныне им пользуюсь. Нет, разумеется, это не означает того, что всё произошедшее стёрто, предано забвению и стало небывшим. Ничто не может вернуться на круги своя. Поэтому слушайте мое слово!
      Я заменяю смерть высылкой на один из островов приграничной цепи. Кажется, вы все в своём патриотическом восторге забыли, что инья Гали давно к этому приговорена. Поскольку мэса Орихалхо пожелала разделить участь супруги, она также отправится с иньей Гали. На так называемой казни она уже вдоволь поприсутствовала. Мой братец Рауди уже обосновался на упомянутом островке и весьма тревожится, как бы не остаться одному. Даже без дочери. А теперь...
      Он почти не глядя сунул девочку вместе с белым одеяльцем Орри - кроха немедленно потянула в рот одну из наиболее устрашающих бусин - и поманил рукой собравшихся.
      - Теперь просьба не толпиться, аки стадо баранов, но спокойно разойтись. С каждым, кто замешан, я поговорю в своё время, коего у меня мало до крайности. Но обеих дам хочу здесь и немедленно. Простите, так утомлён событиями, что вроде как неточно выразился. В общем, разрешите пригласить обеих в королевские покои для приватной беседы.
     
      Эти покои отличались от их собственных куда большими размерами и полным отсутствием дорогой обстановки. Правда, импортный письменный стол в поздневикторианском стиле впечатлял. И ортопедический матрас вышиной под самое колено, куда они трое уселись. Прислуги вокруг не толклось никакой. Кьяртан выволок из-под стола жёсткий табурет, из ящика - бутылку и стаканчики. Поставил второе на первое и разлил вино.
      - Вот, для покоя душе и сердцу. Мне-то хорошо, мне всё здесь на память приводит былое и юности бурной разгульные дни. Тут ведь был наш дортуар для светских новичков. Тех, кого не собирались глубоко обучать - лишь для почёта и отметки в послужном списке. Что до вас - круто, по-моему, прямиком из римского Колизея попасть в древнегреческий театр. Deus ex machina, верно? Или базилевс на крутом байке.
      А теперь самое интересное.
      Перенял дитя из объятий Орихалхо, снова развернул пелёнку. Девочка загулила, протянула к нему руки.
      - Крепенькая, холод ей нипочём. Смуглая кожа, бойкий нрав, брюнеточка. И только восемь месяцев вынашивания. Я в детишках туго разбираюсь: целых полдюжины своих, не считая неопознанных субъектов, что всё время карабкаются на колени, когда занимаюсь государственными документами. А перед отъездом сюда ещё и с акушерками посоветовался. Рауди, когда примчался в тревоге, так примерно её и описал. Уж никак не Хельмутово семя, оно себя даёт знать чётко: рыжее, долгоносое и нередко с веснушками... Нет, где были его глаза! Где были глаза всех вас, включая почтенного Салахэддина, - а ведь он обременил себя двенадцатью потомками от четырех разнопородных жён!
      Словом, у тебя, игнья, морянка родилась. Полукровка. Вполне законная.
      - Но как же? - ахнула Орри.
      - Я тоже спрашивал. Тебе, мэса, сделали операцию, которая уничтожила всё истинно женское. Вместе с женскими гормонами. Такие соки, если понимаешь. Вся твоя порождающая сила сосредоточилась на мужской стороне и получилась очень мощной.
      - Но Гали же рутенка. Такого не бывало. С рутенами не бывало вообще, кроме неё. Между женой ба-нэсхин и мужем из землян - да. У жены-землянки и мужа ба-нэсхин, меж морянкой и землянином - такое случается. Только не между жёнами морян, что и говорить о разных кровях!
      - Любое чудо случается впервые. Вы обе до того рискнули своей жизнью и плотью в битве, обе были удручены положением моего брата.
      - Это он рассказал? - спросила Галина. - Или пославший...
      Тут подруга резко наступила ей на ногу.
      - Те, кто его послал, - продолжила Орри. - Семейным развлечением в парилке любовалась уйма народу.
      - В Верте все сплетни как поветрие разносятся, - кивнул король. - Весь воздух ими дышит. Только вот одной из них дать ход никак невозможно, потому что это правда.
      Он глубоко вздохнул.
      - Мой брат бесплоден и всегда был бесплоден. Но ныне уверился, что может стать отцом. Даже такого верткого и смугленького существа - он же сам немного ба-нэсхин. И пока это одно даёт ему силы жить. Поэтому никак нельзя пересматривать ваше дело, милые игньи. Если честно - я до последнего колебался, едва не пожертвовал ради братца вами обеими. А все прочие в ответ ждали и всемерно тянули за хвост некое культовое животное.
   "Конечно. В Верте совсем иное отношение к смерти, чем на Земле - тоже культовое, ритуальное... и самую чуточку легкомысленное. Нам на этом фоне повезло", - мельком подумала Галина.
   Король же вдруг сделал паузу и хлопнул в ладоши, привлекая внимание:
   - У меня всё. Теперь давайте говорить друг другу комплименты. Вы отважно держались - держитесь так и впредь. Будет много возни с обустройством, да и сейчас - с отправкой вас на необитаемый остров, снаряжением ладьи, которая, предвижу, будет размером с небольшой бриг, привлечением охотников - моряков и плотников. Так что выпьем на крепкий посох, как говорится, и расстанемся.
     
      В богатой готийской усадьбе прекрасная Марион осматривает свои девичьи платья: что расставить в талии, что в боках, где убрать тугую опояску, а какие можно с чистой совестью прислуге подарить. И повивальной бабке.
      - Не в обиду тебе будь сказано, - говорит благородный сьёр Энгерран Мариньи да-Ромалин, коему теперь есть кому передать своё наследное прозвище. - До сих пор не верится, что этот хитрущий мальчишка - мой. Надо же - улыбается, хоть всего трёх недель от роду.
      - Твой, - так же точно смеётся Марион, - магия живого и крепкого кинжала. В далёкой заморской стране Катай родилась. Называется - шио-киай, избавление меча. А что улыбается - так это пока нечаянно.
      - Прямо страх берёт, на какие ухищрения способны вы, женщины, чтобы переломить судьбу. Живые люди для вас - точно рисованные на картах дамы, короли и валеты.
      - Карты? О да, модная рутенская игра. О нет, не людьми я играла и не их символами. Просто разложила на столе перед Великой Матерью веер изображений и позволила распорядиться ими, как Ей угодно.
     
      Лодку, непохожую на здешние, вырубленные из целого ствола с наращенными доской бортами, собирали из ясеневых досок целых восемь недель. Уже и зима настала, но море по-прежнему не затягивалось льдом даже у берегов, так что грузили ладью на плаву. Наполняли лари зерном, посеребрённые внутри бронзовые цистерны водой, дубовые бочки - мукой и солониной, коробья из плотной бумаги - сухими травами для заварки снадобий: боялись цинги, гнилой лихорадки и прочих напастей. Будто собирались на другой конец света - хотя, пожалуй, так и было.
      В последние дни занесли в каюту большие сундуки с одеждой, слесарным и столярным инструментом, малые шкатулки с деньгами, вырученными за продажу части имущества Галины. Буквально за несколько часов до отплытия загнали небольшое стадо молочных верблюдиц - кормить малышку. Та по-прежнему оставалась безымянной, хотя Галина перебирала имя за именем.
      Перед самым отплытием появился, наконец, Барбе. Радостный, слегка задумчивый и нимало не смущённый. Поднёс богатые подарки: отменный хирургический набор с приложенным к нему запасом безвредных, по его словам, опийных таблеток, ребек для Орихалхо, отделанный перламутром, и - самое главное - Сардера в новой сбруе.
      Верхом на Сардере женщина и выехала на продуваемый ветрами берег: наблюдать за погрузкой. Смирный мул клирика выступал рядом.
      - А теперь, когда нас слышат, признайся: это ведь ты Рауди сподобил брату в ноги пасть? Не ради одной безопасности его отправил?
      - Положим, он и сам порывался искать правду. Я ему только быстрый путь организовал. И снабдил кое-какими необычными данными о кровном брате. Видишь ли, молодому королю множество таких, как твоё, дел на стол кладут. И половина из них - рутенские. И добрая треть - о бастардах его приятелей и бастардах бастардов его приятелей. Пока бы поразгрёб - ведь он немножко медлительный от природы, сама на себе ощутила. Его женщины о тебе и думать забыли - не их вина, жизнь такая. А Орден Езу умеет подобрать весомые аргументы, за что, собственно, его так и не любят.
      - Не совсем поняла. Ты сам не мог явиться со своими убойными аргументами? Понадобилось больного гонять?
      - Гали моя, - он положил руку на её отросшие, словно после тифа, кудри. - Я попросту боюсь. Всё на одной нитке держится. Ты ведь видела воочию, каков он? Если узнает о сводном брате, если хоть кто-нибудь проговорится, что вот есть такой я - позовёт, не удержится. Я тоже - не удержусь. И ладно бы одному мне на том костре гореть.
      - Вот значит, как, - медленно проговорила она, - тогда и я тебе скажу начистоту. Люблю я тебя, такого неладного. С самого начала полюбила и до самой смерти. Что уж ты там об этом помыслишь - не столь важно. Холить и лелеять мечту можно и безответно. А скоро и ещё кое-кого лелеять и холить. Твою дочь. Три лунных месяца. Бабки говорят, и верно девочка будет.
      Кажется, он попробовал удержать слёзы - оттого финальная улыбка вышла кривоватой.
      - Знаешь, я непременно вырвусь. Приеду повидаться.
      - Не торопись, Я думаю, вокруг острова снова кордон ба-фархов выставят. Уже из-за меня.
      - Что, снова Белая Хворь?
      Галина кивнула:
      - Разгулялась. Опять жиром смазывать, снова растирать от онемения. Надеяться на лучшее. Как говорится, праздник, который всегда с тобой.
      - Хоть весточку пришли. Я распоряжусь дать тебе обученных почтарей в клетке.
      - Если хочешь. Полагаю, твой Рауди и твой ... твой король уже о голубях раньше подумали.
      - Только не о таких.
      Оба посмотрели друг на друга и, наконец, рассмеялись.
     
      После долгой качки и скуки, которые донимали всех, за исключением младенца, рулевой, наконец, крикнул:
      - Лево по борту остров. Явно тот самый - белые турманы как вылетели из вольера, так и не вернулись.
      Вдали сияло нечто золотое, поднимающемся над белым, - снег или туман? Сверху опускался купол чистейшей голубизны, заключённый в оправу радуги, по сторонам летели подгоняемые верхним ветром облака.
      Причалили, выставили сходни. Первой спустили с них Галину, для чего понадобились усилия двух крепких гребцов, мужа и большая плетёная корзина. Расстелили на большом камне плащ, усадили беременную. Было тепло, несмотря на зиму, - южный ветер тянул долгими влажными порывами, колыхал длинные сухие стебли.
      Под локоток свели Орихалхо уже с девочкой. Та для уюта сидела в особом заспинном мешке и вертела головкой во все стороны. На море она заметно подросла и поозорнела, что свидетельствовало о правильном воспитании.
   Потом стали спускать грузы.
      - Сразу тент натягивайте, как бы дождь не налетел, - командовала Орри.
      - Без надобности, - возразил рулевой. - Невдалеке грот сухой. Здесь единственная бухта, куда можно пристать, вот хозяин и озаботился о складе.
      - Загон для мулагриц он тоже оборудовал?
      - Орри, не беспокойся, моряки всё уладят, - Галина подвинулась на сиденье, показала - сядь рядом. - Это ковыль, пырей или рожь вокруг?
      - Одичавшая пшеница.
      - Почти по Шишкину - был такой рутенский художник. Там ещё посерёдке дуб выписан.
      - Будет тебе и дуб, и целая дубовая роща вокруг тихой воды. Внутри острова, где ещё остались не пепелища, а несколько заброшенных домов. Лучший собирались окурить серой и проветрить к нашему приезду. Ты понимаешь, что именно здесь?
      - Твоя почти-родина. Чумной атолл.
      - Да. Не боишься той, кто дремлет столетиями?
      Галина обняла подругу:
      - Только не с тобой.
      - И не с Рауди, верно?
      Они дружно встали, замахали руками. Потому что к ним уже скакал Аль-Кхураб со всадником на спине.
      Рауди соскочил с седла, щёлкнул дитя по носику, обхватил юный живот обеими руками - сильными, горячими. Сказал вместо "здравствуйте":
      - Ух какой. Долго тебе ещё его таскать, Гали?
      - Да месяцев пять, пожалуй. А там, глядишь, эта быстрёна и сама ножками пойдёт, - рассмеялась женщина.
      - Уж я ждал-дожидался. И на море во все глаза смотрел. Ну а когда эта парочка в небе закувыркалась - понял: близко.
      - Ну что, показывай жильё. Погоди только - Сардера на берег сведут, - сказала Орри. - Я-то, может быть, за твоей спиной и помещусь, но вот живот твоей любимой - вряд ли.
      - Любимая у нас с тобой одна. Я не ревнивый. Я, может быть, тебя и малышу покрепче её самой обожаю. Сердца трёх, одним словом.
   - Четырёх, - рассмеялась Галина. - Я тоже не ревную.
   "Понимаете, и вовсе я не Гоген. Одиночество, лепра, смерть - что они значат для нас в присутствии любви?"
     
      Дом стоял на особицу, не так далеко от деревни, чтобы трудно было навещать довольно ещё крепкие службы, но и не настолько, чтобы лицезреть давнюю беду. Некрашеные брёвна были соединены лианой, которая от возраста закаменела, внутри чисто, вдоль стен стоит мебель: лавки и рундуки.
      - Своя обстановка, родная, - объяснил Рауди. - Починять только пришлось. В тех избах и столы имеются, и кровати, но я пока не рискнул. Хотя здесь-то поветрие факт не гуляло.
      - Точно знаешь? Откуда? - спросила Орихалхо.
      - Не ты, что ли, уходя, запись оставила? - ответил он. - После тебя и передо мной тут разве братья Езу гостили - они отчаянные. По смыслу темновата, надо отметить. И размер никакой, и рифмы самые обыкновенные. Но на слух звучит красиво. Я по ней ещё в чистописании тренировался.
      Он открыл сундук и вынул лист пергамена с щедрыми завитками и росчерками, потом клочок сероватой бумаги величиной с мужскую ладонь.
      - Вот, полюбуйся. Рука у меня, пожалуй, не так тверда, как раньше.
      - Хорошо весьма, - нетерпеливо ответила Орихалхо. - Да ты оригинал нам подай!
      На клочке изящным, почти женским почерком были выведены строки:

Здесь оазис тёплой земли посреди навсегда опустевших морей,
Непочатая воля, рай для зверья, радужный путь во дворец.
Я лишь гость одинокий с ключом от запретных дверей,
От дрожащих в смятении струн, от хрустальных сердец.

Ухожу весь в слезах, не прощаясь - не сыскал для себя обнимающих рук.
Девству и чистоте не причастен, к себе неспособен на жалость.
Хоть не мир, но война и мятеж утвердились во мне и вокруг,
Хоть не ищут меня, не зовут - только здесь я останусь.

      "Почему же Орихалхо не возражает? - думала про себя Галина, скользя глазами по удивительным строкам. - Морянские пленники, да ещё и дети, скорей всего были неграмотны. И бумага особенная - отец научил меня разбираться в здешних сортах. Каменное волокно вроде асбеста, однако не ядовитое. На вид неказисто, но не подвержено гнили и сухости, в огне не горит, разве что тлеет. На такой бумаге секретные агенты донесения пишут".
      - Галинка, ты что застыла так надолго? Очнись, - позвал её добродушный голос мужчины. - Орри вон говорит - на твёрдую землю стали, домом обзавелись, пора девчонку нарекать. Как ты хочешь?
      - Олавирхо, - нисколько не задумываясь, ответила она. - А ту, что родится бабьим летом, - Варенькой. Барбариской. Барбари.
     

"ЗДЕСЬ Я ОСТАНУСЬ".

Хибины [Л. Папенина (фото с натуры)]

© Мудрая Татьяна Алексеевна
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"