- А мы так и думали, - сказал Рене, - по волосам догадались.
- Так я и не особо скрывала, - улыбнулась Та-Циан. - В общем, чтобы закруглить эту часть интриги, скажу, что числился Волчий Пастырь по той же самой части, что и мы с Кермом плюс Нойи в пристяжке. Только я была корсаром при красноплащниках, а он - тлеющим жупелом в боку Братства: реальная власть куда больше номинальной, причём не всегда поймёшь, кому служит. Каорен, в точности как при мне Ной Ланки, играл при Джене роль официального комиссара Оддисены, то есть следил для приличия, чтобы атаман (вернее, доман) не особо зарывался и своевольничал, а гнул линию партии. Последнее - анахронизм, в Динане так никогда не говорили.
В общем, понятно, каким образом Као мог, сидя в осаде, щипать регулярные войска на партизанский манер, не давая им нарастить мускулы. Вот истребить их Дженгиль бы не сумел или не хотел тратить на это силы. Но, скорее всего, не видел смысла: сегодняшний враг - завтрашний союзник, а земля ведь одна.
Вот мы и отправились.
Со стороны удивительно: мимо стражей из роналтовых людей шли открыто, по двору - никого не опасаясь, а как идти мимо служб, которые отдали моим спутникам - ведь не под открытое небо их выгонять, - закутались в ягмурлуки. Так и по Лэн-Дархану шествовали: не скажешь с одного взгляда, мужчины или женщины.
Только вот город был пустынен. Словно шествовала по Ковентри леди Годива в сопровождении графа Леофрика.
Наверное, я пробормотала нечто похожее, потому что Дженгиль с готовностью откликнулся:
- Почти все внешние приметы совпадают: выкуп, который боги берут, чтобы город стоял нерушимо, звание священной жрицы, золотые волосы до колен, нагота или нечто настолько противоположное, что кажется тождеством. И жертвы лошадьми и молодыми мужчинами в расцвете сил: я прав? Древнюю языческую легенду всего лишь ловко подверстали под реальное средневековье.
Что выкупать придётся человеческой жизнью, мы оба поняли распрекрасно.
Я, помнится, ещё прибавила:
- Вы правы - сходство поразительное. Не хватает разве что лошади.
(И юноши, хотела дополнить. Но это была бы слегка другая опера.)
- Успеете наездиться, - ответил он. - Но я запомню.
Будто о Лэн-Дархане тех времён сказаны крылатые слова: "Всем сразу в парчовый мешок не вместиться, все драгоценности вмиг оттуда не высыплешь, но стань иглой, в которую продета нить, - и потянешь за собой жемчужное низанье".
Мы зашли в один из домов, неотличимый от многих, и спустились в подвал, оттуда - в подземный ход, удивительно сухой. С невысокого сводчатого потолка не капало, по стенам струилась какая-то испарина, уходила в узкие канавки по обеим сторонам мощёной тропы и бежала назад. Здесь явно ощущался небольшой уклон вверх - человек более слабый, чем мы, прочувствовал бы его сильнее. Я не спрашивала: догадывалась, что мы оба давно вышли за пределы города.
- Какая интересная картина, - прошептал Дезире. - И вы ведь нисколько не боялись.
"Будучи приважены, они начинают слышать все твои верхние мысли, - говорил Керм. - Нет, не то тайное, что пока не оформлено словами. Однако выговоренное вслух, то, что проявилось и до того устоялось, много красивее".
- Вот как? - сказала она. - Да, бояться рядом с Волчьим Пастырем не получалось. Такой уж он был: что ни думай, что ни предполагай, как ни крутись, а выйдет по его. Разумеется, до известного предела.
Вышли мы не так чтобы скоро - я не однажды порадовалась, что обулась в башмаки без каблука, - но снаружи далеко ещё не стемнело и солнце стояло высоко.
Там тоже был жилой дом с комнатами, расположенными в беспорядке - дикая перекрученная анфилада или лабиринт каморок, некоторые с двумя, а то и с тремя выходами. Мечта лисы-клаустрофоба. Внутри пахло множеством застарелых болезней и одной не столь давней. А в гостиной зале - дымом из разожжённого по-зимнему камина.
Хозяин приподнялся нам навстречу, откидывая плед, в который был закутан до подбородка.
Это был Эржебед.
Я помнила крепкого пятидесятилетнего мужчину - передо мной был старик, иссохший, как ящерица. На морщинистом лице сияли глаза - пронзительно серые, с сумасшедшинкой. Мне стоило труда не показать, что я чувствую.
- А, привёл должницу, - сказал Эржебед. - Теперь уйди, дружок, но недалеко. И не вмешивайся, чего уж там.
И когда Дженгиль закрыл за собой дверь, скомандовал:
- Подойди и дай мне руки. Обе.
Я повиновалась. Думаю, он мог определять болезнь по характеру пульса, как старые мусульманские врачи школы Авиценны.
- Теперь распахни накидку на груди. Да, и чекмень тоже.
Рука, которая бесцеремонно сжала мой левый сосок, расплющила молочную железу и налегла на рёбра, казалась ледяной.
- Всё. Ничем твоя плоть не больна, уж поверь. Разве что сугубым воздержанием. Если не будешь в мыслях мусолить болячку - истончится и пропадёт. На картинках она показывается как тень, верно?
Я кивнула:
- А что она такое?
- Опредмеченная мысль. Я немного философ и выражаюсь соответственно. Тебе надо делать то, для чего ты предназначена, для чего родился на свет коренной народ. Объяснять не буду, рано тебе и не поймёшь. Сеанс окончен!
Я поднялась, запахиваясь потуже: хоть камин нагнал полную комнату смрадного тепла, жарко мне вовсе не было. И уже было раскланялась, как Эржебед сказал:
- Э, а мой гонорар?
_ Вы о чём?
Но я уже поняла тогда.
- Вы все думаете "Врачу, исцелися сам", что ли? Даже когда у него канцер в последней фазе.
- Я никогда не занималась практикой этого рода, - проговорила я, пытаясь изобразить удивление.
- Врёшь. Ну ладно: зайдём с другой стороны, хотя жаль тратить время на длинные фразы.
Сам он тоже отчасти лгал: дыхание у него ни разу не прервалось.
- Ты мне дала обещание. Мало того - подтвердила с этаким пафосом. Надпись кровью на стене помнишь?
Я молчала - что было можно тут сказать.
- "Доктор, дайте мне смерть - иначе вы убийца", - с известной насмешкой повторил он слова Франца Кафки.
И, не дожидаясь моей реакции, добавил:
- Ты вполне можешь отказаться от такого. Большинство сочтёт тебя прожжённым гуманитарием. Немногие из зорких углядят неумёху и труса. Но я знаю, что ты иная.
"Хотела бы знать, что творится в моих условно юных слушателях. Должно быть, замерли, сами себя не помня. Дыхания - и того не слышно: или не полагается им?"
- Да! - сказал он поспешно. - Уходя, передай Волку, пусть увезёт тебя на время, пока они не собрались. Это ненадолго. Теперь действуй.
Словом, я нагнулась и на автомате проделала то, чем принято было облегчать агонию тяжелораненым. Акт милосердия. Никаким оружием, помимо своих рук, я тогда не владела...
Оба мы утихли. Дженгиль знал и без того, чтобы мне ему говорить. Но не подслушивал, разумеется. Мог бы - это да.
Подсёдланные кони ждали у другого входа, настежь открытого горам. Не верилось, что мы недалеко от Сердца Сердец, хотя и не в семимильных сапогах прибыли: вокруг города была поруганная весна, здесь - покойные предзимние дни. Впрочем, Лэн-Дархан расположен в котловине, которая защищает его от холодных ветров; а что сама впадина лежит выше уровня моря и к тому же мы поднимались, - то я не учла.
Вокруг нашей тропы расстилались альпийские луга: бурая прошлогодняя трава, острые иглы всходов, неожиданно яркие цветы, имени которых я не знала. Островки снега и какой-то пух, вроде бы от одуванчиков или пролинявшего зверя. На выходе из города нас провожали двое-трое, но на первом привале отстали. Дальше начиналось, как сказал Дженгиль, "приватное владение". И лес, в который мы погрузились.
Усадьба Волка стояла у края поляны - как можно было понять, вырубки, деревья с которой пошли на саму постройку. Бревенчатый дом со службами, почти такой, как я любила в городе Эрке, совсем не такой, где я жила в эркском лесу, и уж вовсе не похожий на местные "ласточкины гнезда" из камня и глины. Цвета густого мёда, который от пребывания на открытом воздухе лишь настоялся. Весь в узорчатых коньках, наличниках и столбцах, звенящий прокалённой на солнце и обдутой ветрами корабельной сосной.
- Нравится? - спросил Дженгиль. - Срублен в один день ради одной-единственной ночи.
- Сказка, - ответила я сразу на вопрос о красоте и повесть о сотворении. Я не сомневалась в том, что мне - противься или не противься - придётся здесь делать. Воительница Пентесилея в брачном пленении у Ахилла, как повествовал об этом Клейст.
Покойник напрасно язвил о телесном воздержании: юных мужей у меня хватало. Тоже по принципу Пентесилеи: победи и вволю натешься. Со своими бойцами неуместно, вдруг скажут, что выбираешь фаворитов. И печально: приголубишь - и как раз убьют его. Ну а красивых пленников мне в палатку приводили после каждой серьёзной стычки. Прежде чем отпустить, ну конечно... Со связанными руками и путами на щиколотках, чтобы изобразить видимость насилия - а без такого урон мужской чести получится. Но с цепями или без, давшего клятву не вредить мне или нет, - это был шок для него, смертельный риск для меня и оттого для обоих - прекрасней многого на свете. Наверное, оттого меня и тогда, и сейчас нимало не угрызала совесть по поводу моих мёртвых; только что немота и тишина стояли во всём теле.
Та-Циан замолчала, перебирая события.
"Стоит ли расписывать саму усадьбу? Для меня это любование прошлым и невозвратным: для моих кровных деток - пожалуй, бабские слюни. Двор - разомкнутый квадрат, три стороны которого - службы и летние помещения. Чистый, отапливаемый дом - сени и примыкающая к ним кухня, большая комната с изразцовой печью-стенкой почти во всю стену, две крошечных жарких спаленки в торце "залы" и что-то вроде пристройки или утеплённой веранды вдоль всей боковой части.
Огромный стол был заранее накрыт на два куверта - тонкий фарфор, полотняные салфетки, ветвистые шандалы со свечами. Стулья - как аршин проглотили - обтянуты тиснёной кожей, диван задрапирован шкурами медведя и рыси. Окна снабжены внутренними ставнями, которые отодвигались наподобие японских ширм и сейчас были спрятаны за лазоревыми суконными портьерами, тоже раздёрнутыми. Стенка напротив окон была буквально вымощена книгами: поперёк себя толще, с золотым тиснением на корешках, одетыми в деревянные корки и бронзовые оклады, по красоте не уступающие иконным, размером в ладонь и в половину человеческого роста. Были здесь и свитки с выступающими из них деревянными ручками, и круглые футляры с кистью на торце, и плоские кожаные шкатулки, запертые на замок. Наверное, после такого мне и захотелось повторить нечто подобное у себя.
- Там живу я, когда приезжаю к себе, - пояснил Дженгиль, кивая на книги и дверной проём с полукруглым навершием и тяжёлой занавесью. - Но тебе туда ещё рано. Садись за стол, отдыхай.
Из кухни наносило упоительные запахи яичницы, поджаренной с хлебом и луком, домашнего сыра, кофе и земляничного варенья. Широкая плита пыхала жаром. Под потолком виднелась самая настоящая спиртовая лампа - в их горючее принято добавлять что-то вроде духов, это ощущалось на расстоянии. Я остро почувствовала свою неумытость, запах конского пота, смешанный с моим собственным, - хотя лошадьми, как и готовкой занимался сам Джен или его слуги-невидимки.
Ополоснуть лицо и руки он мне принёс. Прикатил столик на колесиках - рядом с кушаньями была глубокая миска с водой и нагретое полотенце, свёрнутое в трубку. Кажется, предполагалось макать второе в первое одним концом и обтираться насухо другим.
Убирал объедки и опивки Джен тоже сам, меня не допустил.
- Вот теперь время представить тебя моей душе, - сказал погодя.
Зала воплощала в себе гармонию, его кабинет - изысканный диссонанс. На окнах - расписные экраны из шелка; стены не обшиты, но круглое дерево отполировано до матового блеска. Самая простая мебель, ни резьбы, ни узора, ни глянца - что называется, топорной работа. Но на полу рядом с кроватью стоит огромная кобальтовая ваза с попугаями и хризантемой - старый Мейсен. Крашенный суриком настил застелен шерстяным ковром в три цвета: белый - от белых, коричневый - от карих, чёрный - от чёрных овец. Ружья в серебряной обкладке перемежаются пучками трав, ножи и кинжалы небрежно брошены на дубовую скамью, сабля повисла на гвозде с узорной шляпкой, а посреди всего этого высится на специальной подставке огромная друза горного хрусталя. Варварство и утончённость.
А ещё здесь была проточная вода, замкнутая в глиняную трубку и запечатанная, - чтобы не сгноить стены. И широкая керамическая раковина.
Наверное, меня очаровали, потому что подчинилась я беспрекословно - когда меня раздели, снимая тряпку за тряпкой, и подтолкнули к раковине, и вымыли под выпущенной на волю струёй. Жидкая грязь уходила с тела, закручивалась под ногами мутной спиралью, мыло казалось шершавым, как пемза, из-за крупиц каких-то ароматов. Шершавые руки почти ранили кожу в потаённых местах...
Да, Дженгиль был нарочито груб - именно поэтому я поняла, что он увлечён мной не на шутку. Те, кто угождал и старался быть нежен, подспудно или явно желали поработить, сделать из меня свою рабыню. А вот теперь обо мне не думали ровным счётом ничего - и о себе тоже.
Он и взял-то меня грубо: обернул в мохнатую простынь и понёс на кровать, почти что не любуясь и не раздеваясь сам - в том же, в чём совершал моё омовение. Только молот и наковальня, кинжал и ножны, смерть и жизнь, стянутые в одну точку".
- Но вы его так и не улицезрели? - с несколько старомодным почтением Дезире вторгся в её мысли. - И он вас?
- Почему же! Ближе к вечеру Джен зажёг все свечи в доме. Нет, электричество здесь тоже было - солнечные батареи на крыше, крылья гигантского мотылька.
"Лицо у него было старым. Тело - юным и гладким, словно он с детства прикрывал его одеждой и не показывал солнцу и ветру. А меня... Меня он видел кончиками пальцев. Успокоив своё и моё сердца, он сделался вкрадчиво ласков. И был таким до конца.
Наши дни Гальционы. Может быть, совсем рядом гарцевали армии, звенели о гранит копыта, высекая искры, грохотали тягачи и самоходки, ржали кони, позвякивали колокольцы на бунчуках, надрывали глотку командиры. Но до нас не доносилось ни звука помимо самых мирных. И самих нас невозможно было увидеть даже с воздуха - жестяные коршуны с неких пор опасались пролетать над этими местами".
- Вот так и проводили время: он, я и собаки. Три огромных пегих волкодава северолэнской породы, самец и самки, очень ласковые, когда не при своём прямом деле.
Я тоже умудрялась кое-что готовить на здешней плите - получалось куда хуже, чем у Джена. Растапливала большую печь, правда, ловко: костры в походе ведь зажигаешь.
Ох, и даже наряжалась! Моя походная "сменка" оказалась единственной, ни пачкать, ни драть её было нельзя. А в шкафах водилась уйма одежды, как простой, так и баснословно богатой. По крайней мере, половина её была с женского плеча: мне так и представлялась красавица прошлого века, его мать или старшая сестра. Хотя не монахом же он был, в самом деле.
Под самый конец он мне сказал:
- Бог создал тебя для одного Дженгиля и его души. Веришь?
- Верю. Но что такое твоя душа? - спросила я. Потому что понимала: это некий предмет. Не бестелесный дух и не вся Волкова камора целиком.
- Душа? Смотри.
Снял саблю с места, наполовину освободив от оболочки.
То был чуть изогнутый меч, подобие боевого скимитара, но шире и с удлинённой рукоятью. Ножны были потёртые, случайные, но клинок светился тусклым серебром, гарда в виде плоской чаши была украшена двумя рельефными фигурками танцовщиц, эфес на эдинский манер слегка обжат по руке, точно пальцы первого хозяина втиснулись в шершавую кожу, оставив неизгладимый след.
- Вот смотри: вдоль дола начертано имя - Тергата. Клинок назван в честь августовского праздника урожая и танцев, которые должны умилостивить божество грозы и молнии. Это меч-женщина. Хорош?
Наверное, мои глаза подтвердили это - и кое-что другое. Бывают случаи, когда ты видишь перед собой воплощение не мечты, а самой твоей сути.
- Знаешь, - продолжал мой любовник, - это достойный дар за семь дней и семь ночей такой женщины, как Та-Циан. Та-Циан Кардинена.
На одном из мёртвых языков Динана последнее слово означает "Обладательница девяти сердец" или "Имеющая девять жизней", а поскольку девять - число в Динане особенное, то попросту "Не знающая смерти". Меня назвали так впервые в жизни: хотя, пожалуй, за спиной говорилась и не такая ересь. Называли же Нойи "бессмертником" - а он и я - почти одно...
Вот с этим или похожим объяснением Джен вручил мне Тергату - и отказа бы не принял.
Сейчас думаю: отчего мы не поцеловались хотя бы на прощание? Любовные укусы и проникновения языков не в счёт. Не было в наших соитиях нежности...
И ещё думаю. Знал ли он, как повернётся дело для нас обоих - или действовал по наитию?
В тот же день он меня забрал. Нет, не в Лэн-Дархан. Много ближе.
В "Сказании о делах Тергаты" (нет, без шуток, такое тоже сочинили творцы книжных миров) описываются грандиозные подземные дворцы Оддисены, которые человек сотворил из подземных гротов и карстовых пещер, отчасти перегородив их и окультурив. И будто бы там стоят парные изваяния Рук Бога: Мужа и Жены, - вырубленные из глыб чёрного и серого мрамора, которые сами собой выступили из пола. Не скажу, что на Земле не было похожего: и в Армении есть Гегард, и в Эфиопии - внедрённые под землю христианские храмы.
Только вот зачем было меня тащить так далеко при уже возникшей нехватке времени?
Когда для того, чтобы решить, хватило бы кворума из троих высоких чинов. Даже не обязательно легенов. Так я по недомыслию считала.
На полпути к нам пристала почётная свита из двух дюжин конногвардейцев, что было очень кстати: места были в упор незнакомые, хоть я и успела прочесать себе извилистый путь по всему Южному Лэну и части Северного.
Городок тот как раз и назывался Лин-Авлар и был похож на любую из моих родных деревень тем, что все кругом были обвешаны стволами, длинными и короткими. Первое обстоятельство меня насторожило куда больше последнего: память у меня абсолютная, и кое-какие слова одного дворянина от кузницы намертво в ней застряли. Поэтому когда мы уселись за стол в некоем подобии корчмы, решив в очередной раз подкормиться и привести себя в порядок, я была настороже. В здешние "два очка" и то зашла с оглядкой, а ополаскиваясь над конской колодой, интуитивно поворачивалась держаться спиной к мощному лошадиному крупу. Но когда Джен исчез, как и не бывало, меж двумя переменами блюд...
Только копыта застучали по брусчатке в ритме галопа. Ну, разумеется: он отменно держался в седле. В горах ты либо наездник, либо покойник. Терциум нон датур.
Вскоре явился владелец заведения и спросил, будто о самом обыкновенном деле:
- Высокая сэнья может проследовать за мной на господскую половину?
Я поняла, что его предупредили о моих обстоятельствах, но не всё. Сэньей меня давно уж не обзывали, но эпитет "высокая" ведь не с неба же мне на голову свалился.
А в небольшой комнате, наспех отчищенной от бытовых наслоений, сидели они.
Диамис. Эррат. Каорен.
Получается, меня выпасал не один Пастырь.
По поводу Каорена я нисколько не удивилась: намекал же он на то, что это его любимая обитель. Да и поговорка про иглу для жемчужного низанья мне очень кстати пришла на ум.
Насчёт Эррат - что же. Должно быть и у легенов что-то святое. Тем более мировая известность, гастроли по всему миру, знание древнейших культур плюс нулевая замешанность в политических склоках.
Но матушка Диамис! Не говоря о перевесе слабого пола, который приключился благодаря включению её в клику (то была моя попытка скаламбурить перед лицом лэнской чрезвычайки), Она ну совсем не подходила к роли. "Не верю", - вскричал бы ваш кумир Станиславский. Но с другой стороны, именно это самое и говорило в её пользу: умение мимикрировать. Плюс то, что Вселенную она покоряла не как Эррат, но вслед за мужем-археологом, не боялась ни диких мест, ни полудиких лошадей, ни необъезженных хунхузов. Среди памяток, которые мне приходилось драить, была огромная маска девятиглавого бога войны Сульдэ-Тэнгри.
Надеюсь, мои обильные размышления на лице не отразились. Но и притворяться никому из нас четверых не пришлось.
- Садись напротив, что уж тут аршин глотать, - скомандовала Диамис.
Я села.
- Ну что, - сказала Эррат, - есть свидетели, что хоть своё слово она держит?
Каорен молча кивнул.
А потом мы сели и поговорили. Ничего особо интересного. Что кворум соблюдён и нечет куда лучше чёта или чёрта. Что самозванства по сути не было: но кто хотел обманываться, тому давали все основания и не разубеждали. К тому же цели свойственно добела отмывать средства, хотя в данном случае она заключалась лишь в том, чтобы достичь места назначения легко и невредимо. И победителей вообще не судят.
- Стало быть, тебе необходимо одержать победу, и впечатляющую, - заключила Диамис. - Тогда наш разговор сведётся к пустой риторике.
- Пустой? Некие телесные повреждения необратимы, - ответила ей Эррат. - Хотя кое-кто именно на них нарывается.
Для чего я так поступаю - они понимали прекрасно. Уже вовсю гулял среди жителей столицы слух, что Роналт бы и не числил переговорщика заложником (тем более это дама), но иначе штурма не избежать. Но любой штурм оставит после себя одни трупы. К тому же, коли заложника придётся показательно застрелить, руками Рона исполнит приговор сами-знаете-кто. Не в первый раз одно прикрывается другим. Также и в осаждающей армии вовсю муссировались толки, что главковерх Лон продал родственницу за город, не понимая, что города-то он в любом случае не получит. Придётся обращать в пыль каждый камешек в каждой стене, не говоря уж о святыне Кремника. "Положим, наш верховный не вник, что никакие титулы и звания Роналта не остановят и нашу Та-Циан не защитят, - добавляли некоторые. - Британское воспитание, что с него взять!" "А что валят на Братство, - продолжали другие, - то это для одной проформы. Закон - не помеха милосердию, тем более свой собственный".
- Кто там держит дивизию вместо меня? - помню, спросила я.
- Полковник Нойи Ланки, - ответили мне. - Ему доверились, к тому же он ваш побратим.
А побратим обязан мстить за посестру. Что при этом выдвиженце Лона за старшего остался Керм, не знают и не догадываются. И, значит, не понимают, что отвечать придётся не Лэн-Дархану. Платить за мою смерть будет самолично Лон и до кучи Марэм, который в интриге тоже замешан. Уж ему-то жалеть меня и обманываться по поводу моей доли вообще несподручно.
Итак, есть два предлога, чтобы мне умереть, как говорят комиссары красноплащников, агитационно. И при большом стечении народа. Другое дело, что не понять, какой из них истинный, а какой - для пристяжки.
Но при любом раскладе мои люди в Сердце всех Сердец не войдут и гнать их на приступ будет некому. Ибо город будет омыт и освящён моей гибелью.
Мальчишки хором вздохнули и умостились поудобнее.
- Но вот что вам точно не покажется нудным, - улыбнулась Та-Циан. - Эта компания взялась перебирать способы моей казни. Почти как в книжке Соловьёва про Ходжу Насреддина, читали?
Рене кивнул, Дези удивлённо поднял брови. И она взялась представлять в лицах.
- Как получится пристойнее? - подумала вслух Эррат. - В самом деле расстрелять? Прилично воину.
- Меня уже расстреливали, и безуспешно, - ответила я. - Впрочем, можете попробовать. Чем чёрт не шутит.
- Если удавить, - раздумчиво предложила Диамис. - Умелец проделает почти без боли, даже с оттенком лёгкой эротики. И обратный ход легко можно дать. Хотя нет, не зрелищно.
- Зрелищно - это когда на колесе поднимают, - вмешалась Эррата Милосердная. - И этнологично в придачу. А кости можно не дробить. Вот разве тогда народ навалится и спасёт некстати.
Словом, типичный интеллигентский мозговой штурм, который продолжался, покуда Каорен не сказал:
- Не забудьте, что в сознании широких масс высокая Та-Циан в какой-то мере представляет Братство. А как уходят из Братства Высокие, кто положил перед Советом именной силт? Он чужой руки да своего клинка, которым опоясаны. И это самый почётный и благородный конец изо всех.
Я только и подумала, что Эржебед захотел иного. Вряд ли меня можно причислить к живым клинкам Братства...
- А что, дело говоришь, - ответила Диамис. - И честь оказана, и добрая воля проявлена, и виру с Роналта и Лэн-Дархана брать не надо. Тут главное - сразу отнести отделённую часть как можно дальше, пока не опомнилась и назад не прибежала.
Шутка была почти взаправдашняя: с полным доверием рассказывали байку про одного благородного разбойника, что после усекновения головы встал и пошёл. Ему обещали оставить жизнь тем сообщникам, мимо которых его туловищу посчастливится пройти.
Вот такой сардонической и не очень для меня понятной ухмылкой и закончилось.
Как меня отвезли назад в замок и под замок - снова неинтересно. Дремала я от излития бурных чувств на плече Каорена. Кажется, сказала ему спасибо за Волка... Но это другая песня.
Снов потекли мирные дни, только куда более скучные, чем там, в волчьем логове.
Страх? Да какое там. Он уж точно скуки не скрашивает. Моё привычное состояние в последние... не соврать бы... полтора года. Вот такой был долгоиграющий план у нашей пары стратегов. Хотя, скорее всего, они в душе рассчитывали на блицкриг, а Керму и прочим указали крайние сроки.
У меня тоже всё было рассчитано. Не выиграю жизни, что маловероятно, - так по крайней мере посею бурю и под шумок вызволю горную столицу. Догадывались ли мои легены, что в нерасчётливой дерзости я напоследок сыграла ими самими?
Счёт пошёл на недели. Потом на дни. Одно было хорошо: кормить меня стали прилично. Наверное, потому что Роналт зачастил в гости - о Каорене молчу. Мы с ними по-деловому, на равных обсуждали проблемы гласности: как донести происходящее до всех заинтересованных лиц. В сущности, некое подобие мобильной трансляции в Динане водилось: крошечные летающие телекамеры, биомеханические голуби ... Словом, сложнейшие устройства, которые поступали из ближнего зарубежья, иначе говоря, Эро. Я специально обхожу вниманием технические детали: отчасти потому, что мало в них смыслю, отчасти для интриги. В любом случае по ним шёл лишь звук - телеприёмников у осаждающих практически не было, да и те у начальства... Вру вообще-то. В "Сокровенной Легенде о Деяниях Кардинены" (это ещё одна порция целлюлозы, испятнанной типографскими знаками) описан амфитеатр для одного актёра, где акустика была как в Древней Греции, плюс ясный солнечный день, плюс то, что Керм и Нойи располагались напротив моей личной игровой площадки. Тоже неправда: на протяжении всего кольца осады стояли мои люди, хотя не каждый из них об этом знал.
Ладно. Допустим, что действовал могучий спонтанный фактор, в Рутене сокращенно именуемый ОБС - "Одна Баба Сказала". Новость о дне и часе церемонии разнеслась с ураганной скоростью, войско не повиновалось тем офицерам, которые пытались отодвинуть его на дальние позиции. В Ставке, кстати, сообразили, что слабина играет на руку осаждённым, а слышать и так все услышат. А кое-кто даже увидит - чужими глазами.
И вот, наконец, мне говорят:
- Будьте начеку, гран-инэни. Завтра в шесть утра вас поднимем. Мешать вам готовиться не будем, разве что сами помощи захотите.
- Если позволите, без горничных обойдусь. Вот человека на мою саблю отыскали? - спрашиваю. Откуда возьмётся сам клинок, меня интересовало не очень. Не забывай, что с тобой имеют право сделать что им угодно, - поскольку ты вручила себя Оддисене. Изобрази исходную стойку самурая - готовность ко всему. Даже самому невообразимому. Так я уговаривала себя.
Нет, снова не страх. Азарт бывалого игрока, пузырьки игристого вина в крови. Умылась, схватила чашку неизменного кофе, нарядилась. Ещё во время вольных прогулок взяла я за гроши старинный женский наряд наездницы: от талии вниз и по бокам разрезы, верх на шнуровке - можно распустить одним-двумя движениями. Тяжёл, конечно - натуральная белая замша, хоть и тончайшей выделки. Под него, естественно, полагались полотняные рубаха и шаровары: аврат есть аврат. И швы к тому же натирают.
Ну и волосы закрутила наподобие тюрбана, для чего понадобилось десятка четыре шпилек и огромный кисейный шарф.
Тут как раз постучались семеро из охраны - ни Каорена нет, ни Роналта, всеконечно. Вывели на двор.
А там вовсе и не Налта подсёдлана. Вороной жеребец ходит кругами, тянет конюха за повод - сам не слишком высоко в холке, широкогруд и тонконог, голова небольшая, ноздри круглые. Грива, хоть и густая, стоит щёткой, точно у стригунка или полукровки, хвост достигает копыт. А на утреннем солнце отливает не атласистым, а скорее бархатным каким-то блеском.
Надо сказать, что во всём Динане траурный цвет - не чёрный, но белый. Однако если христианская свадьба - то обоих соискателей наряжают в цвет чистого снега. Чёрный - знак избранности и торжества, особенно если иной цвет добавлен в сбрую и попону.
А тут сбруя вся в серебряных бляхах с вензелями и позади седла привешена сабля в богатых ножнах. Вгляделась я: эфес больно знакомый. На полторы мужских руки и две тонких девичьих. И одну ладонь Та-Циан, если уточнить.
Присмотрелась...
Тергата собственной персоной. И мой клинок, и не мой.
Вот тогда я и поняла на не словах - всеми моими потрохами. Тугой гибкий корсет на талии и животе - выпрямись, стройно поднимись в стремя. Тёплая волна, что подступает под самое сердце. Пузырьки шипучего вина в крови. Всплеск неземного счастья - и когда, на пороге между смертью и жизнью!
Только так для меня и возможно.
...Улицы все пусты для не такого уже раннего утра. Пока проезжали, на нас оборачивались, но не подавали виду, что узнают. И почти все шагали в ту же сторону, что мы.
Всю дорогу меня инструктировали и информировали о том, что ситуация с перемирием окончательно сдулась, акценты поменялись кардинально. Никто уж и не помнит, что я не заложник мира, а парламентёр. Роналт предъявил ультиматум моему непосредственному начальству, добиваясь ослабления петли. Поскольку это означает фактический конец осады и невозможность любовно подготавливаемого штурма, дядюшка Лон делает вид, что не верит в мою возможную гибель. Не из вредности - просто он европейский гуманист и в него такое не помещается. Так что держитесь, высокая госпожа, обратного поворота по ходу не выйдет.
...У подножья первой линии холмов, где уже кончается людское поселение, толпа народу: еле раздвинулись, чтобы пропустить меня к месту моей показательной экзекуции. Эшафот соорудили на славу, хотя нужен он был, по сути, для тех, кто в партере. Широкий, надёжный и лестница хоть крутенька, но с перильцами. "Помогите мне подняться, а уж вниз я как-нибудь сам спущусь", пошутил Томас Мор в подобной ситуации.
Никто не помогал, но никто и не мешал мне делать что хочу. Я сошла наземь, бросила кому-то повод, затем поднялась с Тергатой в руках. И встретилась глазами с тем человеком.
Вот кто уж определённо не походил на работника меча и топора. Средних лет, чуть морщинистое лицо с аккуратной бородкой и щегольскими усами, умные глаза. Саблю принял не он, его подручный, такой же военный профессионал или, возможно, профос. У кэлангов, раз они такие плохие парни, должны ведь водиться заплечных дел умельцы?
- Что, время? - спросила я.
- Время, - кивнул он.
- Где мне стать, господин моего клинка?
- Где хочешь, госпожа своей жизни.
Вот такой краткий диалог лицом к лицу. На протяжении его я спиной чувствовала, как нарастает напряжение в толпе, и это давало мне крылья.
А потом начался монолог. Позже мне приписывали уйму пафосных проклятий. Сведения эти несколько преувеличены - я лишь выпрямилась, обвела всех зрителей глазами и сказала на пределе своего незаурядного голоса:
- Меч мой зовётся Тергата, и я сама Тергата. Обе мы вложены в руку Аллаха. Когда моя кровь прольётся наземь внутри городских оград, я сама стану Лэн-Дарханом, и Сердце Сердец станет моим сердцем. Крепко о том помните.
Потянула обе завязки сразу, открывая плечи. Демонстрация наготы в наших краях допустима и означает, что женщина находится у себя и под мощной защитой. Иначе говоря, в хараме. Последнее слово обозначает вовсе не гарем, а святыню и место (иногда время), где в принципе не воюют.
Что касается жеста, то была импровизация. Слова мы с Роналтом вчерне обговорили.
Не торопясь опустилась на колени и тотчас говорю уже вполголоса, перекидывая конец моей чалмы на грудь:
- Теперь можно, мастер. Иди.
Всё замерло, отдалилось, только словно птица в ушах поёт: жаворонок или синегрудая варакушка.
И вдруг - рука на плече, твёрдая, мужская. Боюсь повернуться - мало ли что, вдруг кому-то прицел собью.
- Нет, посестра, встань с колен и смотри на меня, - говорят...
Голосом Нойи.
Как и когда он успел пробиться - до сих пор в точности не знаю. Дезертировал под прикрытием Керма и по согласованию с ним, прятался в заброшенном доме на окраине и как бы не хитрил со мной, распространяясь о полной непричастности иному братству.
Но вот он - в полной красе и парадном мундире.
И говорит - едва ли не громче меня. Хотя, по правде, не так красиво и складно:
- Судьба посестры - моя судьба. Всё, что ей выпадет, делю надвое. Нет головы у Та-Циан Тергаты - нет её и у штурма!
Как говорится, немая сцена. Никто не знает, что предпринять, - по крайней мере в данную минуту или ближайшие полчаса.
И тут я снова говорю. На сей раз - вполне обыкновенным голосом:
- Ну как, придумали, что нужно делать? А то мы пошли. Оба и в сторону Дворца Терний.
Я никогда не упоминала имени моей последней обители. Слишком пафосное даже для туристического справочника.
Разумеется, не пошли - отправились верхом и безоружными, как стояли на помосте. Госпожа Лэн-Дархана и её преданнейший вассал не нуждаются в самозащите.
- А что было дальше? - не выдержал Рене.
- Переговоры мигом продолжились, приём обе стороны усердствовали в реверансах. Побратим вскорости вышел из города, я настояла на том, чтобы остаться. Боялась, как бы моё якобы начальство в очередной раз не сподличало. В итоге Лэн-Дархан был торжественно объявлен вольным городом, чем он во все века и был. Управлять им должны были на паритетных началах - та ещё получилась песня. Меня утвердили в новоиспечённом звании и должности уже всерьёз - кроме меня никто бы не совладал со стаей. Поскольку в горах исконно не было покоя и твёрдой власти, мне поручили подвести под таковую солидный фундамент. Думаю, в надежде, что тут-то я и сложу свою непокорную голову.
- А коня и клинок оставили? - поинтересовался Дезире.
- Разумеется. Жеребца звали Бахр или Багир, он на обе клички отзывался. "Океан" и "Чёрная пантера". Раньше меня у него не было хозяина, только те, кто объезжал. Карху-гран я подвешивала к поясу исключительно для парада: со своей судьбой надо обращаться бережно. Был ещё один дар примерно такого же свойства.
Та-Циан помолчала, улыбаясь как бы сама себе.
- Каорен ближе к вечеру, когда всё поуспокоилось, принёс мне перстень со щитом. Редкого мастерства вещицу: по ободу и вокруг щита выпуклая виноградная лоза с листьями, а сам щит имеет форму виноградины. Сам же надел на указательный палец - село как влитое. Показал, как открыть: внутри оказалась плоская роза редкой фантазийной окраски, голубовато-сизой.
- Это прощение, - сказал он, - и в то же время защита. По преимуществу от нас самих. Чтобы никто не смел говорить, что вы захватили чужую власть.
- А какой это ранг? - поинтересовалась я как человек сугубо деловой.
Каорен усмехнулся:
- Собственно, никакой. Для утверждения необходимо собрать девятерых легенов, а с учётом нынешней суматохи это затруднительно. Тем более вы натура беспокойная и по роду деятельности кочевая.
Так я получила три подарка: скакуна от городских властей, саблю от Дженгиля и силт от Оддисены. И, разумеется, сам Лэн-Дархан в расцвете гордости и славы.