"Нужны ли моим деткам все крючкотворские подробности? - думала Та-Циан. - Как сразу же после того, как меня отправили в рессорной повозке на "большую землю", моё дитя записали как девочку и дочь одной меня: прочерк на месте отца в Динане ставить не положено. Ной думал, не подменить ли собой якобы анонимного соперника, если вдруг появится более строгий закон о престолонаследии. Но по-прежнему хотел застолбить для Кахинчика невесту. А первое и второе никак не совмещались.
Сидна росла бурно и "пользовалась несокрушимым здоровьем", по старомодному жаргону, которым, в свою очередь, пользовался наш детский врач. Хороша была в меня: белокожая с лёгкой смуглотой, светловолосая, гибкая. Вот глаза были как льдинки и взгляд холодноватый, пристальный. Дитя, рождённое в весеннюю слякоть. В её пять лет первенец Рейны был Сидне едва по плечо. Хотя позже выровнялся, красивый получился из него мальчик. Дружили оба по-настоящему и умели радоваться друг другу, но вот с невестой вышел облом.
- У неё синдром Морриса, - без церемоний поведал мой медик номер два. - Мужская хромосома вместо второй женской и недоразвитые семенники. Я понимаю, почему коллега Хорт обходил эти дела стороной: ваш товарищ... э...
- Аньда. Побратим, - отрезала я.
- Ваш крестовый брат чудом пережил агрессивную форму грудной болезни, и сообщать ему, что та, ради которой он пожертвовал здоровьем, ущербна, было опасно.
Иначе говоря, моя дочка имеет все шансы вырасти красивой женщиной, грациозной и сильной женщиной, невероятно умной женщиной, однако лишённой сомнительных радостей материнства по той причине, что она самец.
Я перескочила через все логические связки:
- А Кахин в принципе может иметь нормальное потомство? Не столько в физическом, сколько в моральном плане.
То есть от кого-то на стороне.
Лекарь усмехнулся:
- Скорее всего, нравственная дилемма перед ним не встанет.
Он был старше Хорта, не имел никакого отношения ни к увенчанным кольцам, ни к надтреснутым зеркалам, но мыслил как один из нас: метя в самый корень и в то же время уклончиво.
Сказать, что для побратима это было страшным ударом, значило не сказать практически ничего. Какой смысл овладевать посестрой во втором поколении, если третьего у вас, как ни крути, не предвидится?
Но время шло, снаружи ничего такого не показывалось. Мне - о чём я сожалею - не было особого дела до нюансов. Сидну приняли в Ано-А, там у неё были и родные, и приятели, и клан со сложной иерархией отношений. Меня же Братья взялись учить в открытую".
- А что была за операция? - внезапно проник в её мысли Дезире. - Вы так и не объяснили.
- Роды, - коротко отозвалась Та-Циан. - После них из меня иногда сочилось молозиво с алыми прожилками. А я не понимала, что это ради дочери Джена - чтобы она стала собой.
- Вы и сейчас так умеете? - деловито спросил Рене. - О, кажется, на этот раз я превысил...
- Норму вежливости или норму кормления? - улыбнулась женщина. - Полноте. Работа пелеситов состоит в том, чтобы хорошо питаться.
Уселась в кресле покрепче, распахнула ворот и проговорила:
- Заходите уж. Кто справа. Кто слева.
"Все знаки по отдельности были хороши, да сложение получилось провальное, - подумала она, обоими сосками внимая жаждущим ртам. - Зачаток угрозы. Сидну сравнивали с прекрасной Еленой, с Дейдре, со всеми этими роковыми особами, от одного взгляда которых рушатся тысячелетние царства. Но на мой взгляд, то был, как говорится, не щенок, а собачонка. Формы есть, однако содержанием не наполнены. Скороспелка - не более того".
- Разве детей любят, только если они совершенство? - спросил Рене, оторвавшись от приятного занятия.
- Детей любят по вольному выбору, хотя всяких и за самое разное. Кого за острый ум, кого за убожество, кого за лихость, кого за кротость. И матерей - не потому, что это мать. И отчизну... - тихо ответила Та-Циан. - Любовь к родителям и родине должна быть не чем-то безусловным, иначе это всего-навсего инстинкт. Порабощение животным началом. Конечно, звери бывают лучше людей: нередко они переступают через самих себя. Моя предшественница записала в дневнике похвалу кошке, жутко обгоревшей на пожаре: она спасала - и спасла - всех шестерых своих котят. Тут было нечто большее, чем записанная программа, ведь цепляются за жизнь тоже инстинктивно. Как думаешь, отчего врачи считают самоубийцу безумным? Достойно человека иметь для всего основание.
Она вздохнула и мягко отстранила мальчишек. Запахнулась обратно:
- Немного увлеклись. А мне так трудно говорить - так и кажется, что от меня останется сухая корка.
Смешно. Если девочка в Рутене растёт такой, какой нужна Динану, считается, что её обкормили тестостероном и андрогенами. И врачи проводят курс корректирующего лечения. С точки зрения Рутена, Нойи постоянно выручал меня из пиковых положений, в которые я сама себя поставила. На самом деле - усиливал заранее расчисленный мною эффект. Однако и динанские обыватели считали, что я должна была быть ему благодарна. В том смысле, что он меня спас и я должна теперь во всём на него полагаться. Считай - подчиняться.
В самом деле: рождение ребёнка обессиливает женщину и вынуждает обратиться к защите того, кто ей его сделал. Как устроить, чтобы это, напротив, увеличивало силу?
Такой нюанс. Госпожа Фама трубила, что Сидна у меня от Ноя: всегда находятся особи, которым не по плечу и не по вкусу очевидность. Собственно, он сам подкормил госпожу Сплетню, когда полюбовно развелся с супругой, после родов абсолютно бесплодной: ей подыскали фигуру много значительнее и с готовыми пасынками в придачу. Сам не пошёл по бабам, а завязал - и по этой причине озлился на весь белый свет. Дом через забор от моего они продали. Кахин просто не заметил, что случилось: папа и мама бывали в "Дитятнике" так же часто или, вернее, по-прежнему редко. Служба мешала.
Всё стало каким-то тусклым. О Терги, какая тоска ворошить всё это лоскутьё...
"Они уже поняли, что на роль защитника со всей очевидностью претендовал сам отец и виновник юной Александры? Джен послал мне то, что должны дарить кровные родичи: костюм молодухи и пояс. Как супруг - преподнёс подземную цитадель. Но владел цитаделью он, и горами - он, я же - лишь через него. А в равнинной части страны моя собственная власть истончалась - да и всегда была по сути никакой. Правительственный чиновник второго разряда, "дикая лесная эркени" в среде утончённых горожан. Свадебный генерал - в Рутене ведь именно так и говорили раньше? Преподаватель со степенью: магистерский диплом незаметно превратился в докторскую диссертацию самого штатского вида. Вечная ученица Братства, для которой у него не было никаких тайн. И никаких видимых причин так открываться перед непосвящённой".
- Когда Оддисена выказывает свою добрую волю, некуда уклониться. - сказала она вслух. - Если дарует знание, это опасно как раскрытие любой тайны, да только кинжал, вложенный в руку, может поранить её или владельца руки, но способен и защитить. Любая ценность по определению опасна. Любая информация - оружие, заточенное с двух сторон.
- И было ещё кольцо на той же руке, - напомнил Дезире. - Как это? Не активизированное и не инициированное.
- Любишь ты словесные выкрутасы! - попенял ему Рене.
- Ещё одна неутешительная деталь. Я перестала нуждаться в противоположном поле. Нет, не по причине тотально возросшей нравственности, а так, словно рождение ребёнка до капли высосало из меня всю женственность. Хотя, скорее всего, это Оддисена так повлияла. Чтобы усвоить обильное знание, которым она меня орошала, нужен особый подъём духа.
- О-о, - посочувствовал Дезире. - Мы с Рене так бы не сумели. Хотя нам иные грехи надо замаливать. Вражду кроет одна любовь.
- Не надо, Дезь. Лучше слушай давай.
- Чего уж тут, - рассмеялась Та-Циан в ответ на эти реплики. - Евнухи по призванию были всегда. Любовь мимо деторождения - тоже: одно уравновешивает другое. В некоторых культурах мужчина и женщина живут порознь и навещают друг друга. Что ненатурально - это соединяться иначе, кроме как по прихоти, а размножаться хаотически. Пошло - создавать мёртвую сцепку, чтобы вырастить и вечно держать плод внутри. Сначала одной женщины, потом в круговых объятиях малой семьи, как принято в Европах и Азиопах, под конец - внутри рода, который простирается вниз по реке времени до самых неандертальцев.
Так вот. У меня была семья в чисто азиатском понимании - с корневой ризомой, захватывающей полмира. Не по принципу "кто кого из кого выродил", а благодаря духовным связям. Вокруг моей особы собрался целый клан, субботним пристанищем для него был либо мой особнячок посреди городской деревни, либо покинутое гнездо побратима. Его арендовал некто Керг, полностью Кергелен: известный "теневой" юрист, которому теперь поручали вести свои дела бывшие деятели свергнутого режима. Та-Циан на том давнем расстрельном процессе, между прочим, защищал тоже он. Больше для проформы - мои обстоятельства были явны, как нос на лице. Однако же он старался как мог и, судя по всему, моя стойкость ему нравилась. А нынче был среди тех, кто учил меня, как поладить с человеком, не стреляя ему в голову. Фигурально, имею в виду. Как я считала, они лепили из меня домана и не стояли ни за ценой, ни за временем.
Итак. В заседаниях моего клуба или салона, разумеется, иногда участвовали сильно постаревшая Диамис и незыблемая Эррата. За последней стойко держалась репутация Нинон де Ланкло: эта знатная и знаменитая куртизанка времён кардинала Ришельё славилась тем, что в неё без памяти влюбился её же взрослый сын и, как гласит легенда, покончил с собой, устрашась инцеста. На седьмом десятке она была не менее очаровательна, чем в юности.
Так как наши дамы часто бывали в разъездах, услаждать слух Имрана, Хорта, Шегельда и Каорена с присными, а также выковыривать из стен древоточцев и обезвреживать электронных жучков приходилось в основном мне. Эти четверо также были гастролёры: из Горной страны их мало-помалу выдавили примерно так же, как меня, в Эдинере и прочих столицах им самим не сиделось. Хорту приходилось ездить на медицинские сборища, а Имран вообще не делился подробностями своих похождений. Верный Тэйн вроде как и был не из их высокоинтеллектуального круга, но именно от него я черпала свои познания в современном искусстве силовой политики. Естественно, в роли хозяина виллы, примыкал к нам и Кергелен: они с Тейнреллом были почти земляки. Потомки заклятых друзей, причём родство весьма запутанного свойства просматривалось тоже.
Что происходило в земле моего сердца, я знала во всех тонкостях. Вам довольно знать, что Лэн-Дархан был ключом к тайным путям, ведущим в пустынные равнины Эро, храм-лабиринт Тергов - скважиной для ключа, а сами горы со всей их путаной многомерной протяжённостью - замком от врат. Любое пышное сравнение хромает, топологическая точность никак не связана с системой образов, но отчего-то блеск понимания рождается из приблизительности, а не раскладывания всего и вся по полочкам.
Не знаю точно, кто пригрёб к делу Сейхра по прозвищу Гюльбешекер - фантастическое дополнение к нашей компании продвинутых чудаков. Шестидесяти лет от роду, метр полтора с кипой, седой, курчавый, исчерна-смуглый и с жирной поперечной складкой на лбу, непосредственно из которой начинал расти "римский" нос¸ он был таким несомненным иудеем, что турецкое прозвище создавало когнитивный диссонанс. Свои труды по истории и археологии Древнего Востока Сейхр подписывал паспортным именем, довольно громким. Каким - не суть важно. Характер у него был не сахар, лацканы потёртого пиджачишка пахли отнюдь не розой, но крепким табачным перегаром, зато интеллектуальное обаяние и выдержанный авантюризм были самой высокой марки.
Судя по перечисленным признакам, привод его в салон был делом рук Диамис. Она умела выбирать из своих коллег особей в последней стадии безумия.
- О, так в Динане имеются даже евреи? - заинтересованно спросил Дезире, сверкнув глазами.
- В Динане имеется всё. Правда, недавних выходцев из Книги поначалу слегка корёжит, когда, по ошибке забежав в мечеть вместо синагоги, они видят в переднем дворе стайку явных христиан-йошиминэ, которые степенно ополаскиваются, распивают чай и в перерыве между намазами предаются богословским спорам. Но потом все иудеи привыкают к тому, что их особо не трогают, - никто, а значит, и ничто.
Но вернёмся к теме. Я впервые за эти годы влюбилась - платонически и безответно. Вкусы у меня были, как вы помните, парадоксальные.
Кажется, тут стоило бы привести одну из Сейхровых баек.
"Давным-давно, когда все мы, ныне живущие, находились в одном Божьем замысле, весь Динан был содружеством равных. Горы своим зубчатым лезвием делили его на две половины, но никто не искал чужого. Эрк и Эдин были по одну сторону хребта, Эро по другую, Лэн же всегда держал середину. И Братство Зеркала называлось лишь вот этими двумя словами.
Однажды верховный князь Эдина, который в ту пору достиг доброго согласия с Эрком, решил объединить под своей эгидой весь остров. Он пёкся об одной безопасности и был сокрушён тем, как беспечны владетели других земель. Сам он, как считают все владыки, знал лучше.
Для начала глава его вооружённой делегации, как вежливый человек, испросил у Лэна позволения пройти через горы. Без особой необходимости: Лэн и так считался эдинской вотчиной, и своего порядка там было не отыскать днём с огнём. Однако тут горы встали дыбом: мол, гостить гостите сколько угодно, только мы вам не Дания, чтобы кормить всяких пришлых Фортинбрасов. Это я так, образно.
Ну и прошили Лэн словно парусину - кривой цыганской иглой.
А теперь выбросьте из головы преамбулу. Я собираюсь говорить от лица замешанных в деле персонажей, а им было не до политики. Дан приказ - ему на запад, и крышка.
... Эдмер гордился тем, что выходец из лесных краёв. Не дикой пущи, где что ни шаг то хлябь, а богатого чернолесья, где с ранней весны вплоть до голой осени есть что в рот положить: почки, коренья, перезимовавшие ягоды, рыбу. В Лэне всего было куда богаче, только и народу, над которым он был поставлен мастером провианта, было куда как много, и все неумёхи. Оставили бы позади себя голую землю, кое-кто и корьё норовил содрать и прожевать, но местные помогли. Хоть и щурились недобро, и неравный обмен требовали - чуть не на табельную справу намекая. И обозы с доброй едой шли по пятам, только вот тропы были не сильно проезжие, а дорог и вовсе не наблюдалось. Вот и воровали у армии понемногу те же горцы - кто гарнец тухлой муки, кто жестянку с яловичиной, а кто и цинку с патронами норовил уволочь. В отместку и на обмен можно было овцу отбить от стада, если кто из эдинцев оказывался такой ловкий. Баш на баш: мы в вас не стреляем - вы нас не режете.
Но уже начиная с эроских предгорий пошла другая музыка.
Солдатам и офицерам расхваливали, какая богатая страна Эро: золотой песок на дне тихих рек, тонкорунные стада, кобылицы с тяжёлым выменем, жеребцы, похожие на ожившее пламя, дома, доверху набитые невиданным скарбом. Только никаких рек и даже ручьёв не было в помине: сплошной песок, что ложился под ноги пехотинцев и копыта их кляч спёкшейся коркой, был желто-серым и грязным, стада были неотличимы от пыльных облаков, которые застили горизонт, а настоящих облаков не было. Как и домов. Как и людей - по крайней мере, жарким летним днём. Когда войско располагалось на ночлег, от нежданного холода сбиваясь в груду под холстом палаток, на него нападали, нанося не столько урон, сколько беспокойство: отщипывали по крошке. Знаменитых эроских жеребцов эдинцы видели, когда они убирались на изрядное расстояние, так что статей и не разглядеть было.
Эдмера давно уже не волновали боевые действия: его задачей было регулярно кормить и время от времени одевать довольно-таки бестолковое стадо особей одного с ним пола и не допускать падежа. А это получалось из рук вон плохо.
Уже древние римляне понимали, что война - это прежде всего дороги, и сооружали их там, куда только могли дотянуться. Но передовые отряды наступающей армии вынуждены всё своё носить с собой, иначе говоря - приходить на готовое. Пищевой провиант вульгарно подъели, боевой приходилось тратить с оглядкой. И то сказать: пуля в рот - кушанье, которое на редкость плохо переваривается.
Благодаря всем этим обстоятельствам Эдмер внезапно оказался в поредевшем отряде старшим, и все решения легли на его сутулые от природы плечи.
Он постоянно говорил с проводниками и толмачами, больше доверяя тем, кто ходил в эроскую степь, а не знатокам больших городов наподобие великой Розы Мира.
- В Сухих землях нет настоящих селений, - говорили те. - Разбивают свои шатры там, где есть сочная трава для скота и колодец для людей. Кончится трава - колодец закрывают и прячут, шатры свёртывают и вьючат на лошадей. Да это все знают.
- Как, и городов нету? - спрашивал Эдмер.
- Как нет? Есть. Но когда наступает время беды, люди не прячутся за стены, а уходят на простор - кто как может - и теряются там. Осиный рой не раздавишь одной рукавицей, словно гнилой орех. Вдобавок осы и покусать могут.
Он понимал. Оттого верховное начальство и не ставило целью захватить что-либо кроме Вард-ад-Дуньа, - ну, и городов поменьше. Но туда ещё надо было дойти. А пока ловили сусликов, сдирали шкуру со змей, кое-как отыскивали тухлую влагу; колодцы с чистой водой здесь держали в секрете.
Возможно, он не заметил, как его небольшой отряд отбился от прочих, - тех, кто упорно продвигался вперёд, к победе или гибели. Компас показывал направление, эдинцы и держались его, а не тех путей, что под ногами. Ибо это было единственное, что могло хоть как-то помочь.
И вот однажды люди, потерявшие не одну надежду, но и тень от неё, увидели мираж одинокого джурта - так звались шатры местных кочевников - реки и отары. Вблизи шатёр оказался залатанным, резьба на входной двери - истёртой и потрескавшейся, река - высохшей, как всегда бывает в знойную пору, овцы, собаки и двое мальчишек, которые выпасали овец вместе с собаками, - неописуемо грязными. Но все они явно существовали наяву.
- Наверное, поссорились с большим родом, - сообщил проводник по имени Абдо. - Вот и откочевали.
- Попросимся к ним в гости, - решил Эдмер.
Нет, солдаты не думали убивать ребят, хотя псы сами напрашивались. Однако увидев вооружённую толпу, подростки мигом оттащили своих волкодавов и позволили двуногим волкам резать овец, сколько те захотят. Те мигом освежевали добычу, начерпали из ручья воды и разожгли под котлами костры из сухостоя.
Тем временем дверь джурта распахнулась. На крики, шум и жадный треск пламени оттуда вышла женщина.
Потом все удивлялись, с какой стати она до сих пор не показывалась. Оттого что вокруг сразу же стихло всё, кроме огня, которому, как можно понять, не запретишь. И не то чтобы женщина была молода, или одета в яркое, или движения и голос были как-то особенно властными.
- Добрый гость не бесчинствует, а просит, - сказала она как бы в пустой воздух.
Нечто заставило Эдмера ответить с той же мерой учтивости: не встречаясь глазами с обнажённым и нестерпимо прекрасным лицом.
- Все мы себя не помним от голода, - сказал он, - а тут такая пропасть ходячего мяса. И взяли-то от стада немного.
- Чтобы прожить в голых землях, одному человеку нужна сотня овец, - ответила женщина. - Их держат не на мясо: это шерсть для тёплых кафтанов и войлоков, молоко для сыра, кизяки - растапливать домашний очаг. Кожи и плоть берут только от исчерпавших себя. Без такого здесь не выжить.
- Без этого мои люди бы умерли завтра, а у вас ещё есть уйма времени, - ответил Эдмер чуть более сердито, чем раньше.
- Никто не знает ни чужого времени, ни своего часа, - ответили ему. - Но вразумить вас ни у меня, ни у моих сыновей нет возможности: моего мужа забрали воевать с такими, как вы, пришельцами. Мы благодарим вас за то, что не убиты.
На этих словах женщина, отодвинула завесу, которая служила внешней дверью, и хотела вернуться назад, но Эдмер отчего-то остановил её, взяв за руку, и сказал:
- Неладно кончать разговор на этом. Мы останемся здесь, пока силы к нам не вернутся, а потом уйдём.
- Всё это - если будет на то воля Милосердного, - откликнулась женщина. - Я, Джерен бинт Идрис, полагаюсь на неё.
- Меня зовут Эдмер Шукри, - назвался мужчина. - А то непристойно: ты назвалась, а я останусь безымянным.
- Оставайся, - ответила женщина с какой-то странной интонацией.
Так и сделалось.
На вторые сутки все солдаты Эдмера маялись животами, на третьи валялись в лёжку, на третьи хорошенько натянули полотно своих палаток и стали кое-как помогать сыновьям Джерен по хозяйству, потому что троим никак не справиться с готовкой на всю пришлую орду. Хотя надо отдать справедливость Эдмеру: он разузнал, какая охота в этих местах, и время от времени выходил с мальчиками и собаками на волка, сайгу и лисицу-корсака. Его винтовка стреляла дальше и лучше здешних луков и пращ, но сам он был не так меток по сравнению с юнцами и делал много шума.
С обоими он, в целом, ладил, хотя изъяснялись по-эдински они куда хуже матери. Но если Эдмер пробовал вмешаться в женские дела - уборку, приготовление пищи, собирание и сушку навоза для кизяков, разжигание огня в очаге, - его отстраняли с лёгким презрением. Манера чужаков мыться в воде, зачёрпнутой из ручья, вызывала у хозяев неизменную оторопь. Нет, они боялись не того, что источник жизни иссякнет: хилая струйка воды казалась неистощимой. Но принято было касаться её лишь губами, словно целуя; даже черпали не горстью, а чашкой. Вместо мытья умащали тело жиром и соскабливали его скребком вместе со всей грязью.
Ночевал Эдмер с недавних пор в джурте: сыновья Джерен на ночь оставались в отаре, псы - тоже, и он боялся, что кто-нибудь из его людей изнасилует беззащитную.
До ложа в глубине шатра его поначалу не допускали: стелил себе у входа старую овчину. Посредине смрадно тлели прогоревшие уголья. Женщина внутри тёплой тьмы дышала совсем тихо, но с каждым колыханием невидимых покровов фантазия мужчины дорисовывала остальное: маленькую грудь, широкие плечи, втянутый живот, исчерна-смуглую кожу, гибкие руки с длинными пальцами, на одном из которых Эдмер успел приметить серебряное кольцо с выступающей печаткой: похоже, обручальное.
Как он ни крепился, тело его предало. Ибо голова может мыслить с каким угодно благородством, но мудрая плоть все равно повернёт дело на свой лад.
Когда он прилёг рядом и притиснулся к её спине, Джерен и не подумала отстраниться. Сухое поджарое тело пахло полынной терпкостью, тёмные косы, освобождённые от извечного покрывала, щекотали ему грудь, ножны для мужской снасти были узкими, словно у нерожавшей. И полынная горечь цвела на губах, к которым он прильнул напоследок.
Так шло и дальше. Днём Джерен брала от Эдмера и его людей то, что они хотели дать, ночью принимала его семя с мягким равнодушием. Овечье стадо таяло, люди набирались сил.
Наконец, Эдмер решил, что с них довольно. Утром собираться - и в дальнейший путь, искать своих.
Однако утро принесло совсем иное. Видимо, его слегка одурманили давешние травы, брошенные в костёр для того, чтобы отбить кизячный дух, или подмешано было нечто хмельное в питьё, но проснулся он уже в разгар боя. Схватил винтовку, бросился к двери, распахнул её, запутался во внешнем войлоке - и застыл в ужасе.
Палатки были порушены, чужие, мощно вооружённые всадники вбивали в прах остатки его жалкого войска. Главарь их (такое узнаёшь с полувзгляда) наблюдал со стороны, сжимая в объятиях Джерен, опоясанную кривой степняцкой саблей. При виде Эдмера он резко обернулся, принимая с плеча и ловчей перехватывая в руке боевой кнут с шариком на конце. Эдмер понял, что выстрелить никак не успеет: выбьют нацеленный ствол, сокрушат запястье - и свинчаткой прямо в висок.
Но Джерен отстранилась от мужчины, положила руку на стан и произнесла несколько слов: громко, весомо и непонятно. Тот улыбнулся ей и проговорил с сильным эроским акцентом:
- Эдинец, ружьё твоё более не выстрелит. Не хочешь смерти - покорись и живи дальше. Тебя проводят к своим. Твои же солдаты с самого начала были в горсти самой судьбы, потому что шли против великой силы.
- Раз сила ваша такова, зачем вы терпели нас так долго? - отчего-то спросил Эдмер. Главарь только ухмыльнулся:
- Делали вас достойными врагами себе. Ибо нет радости биться с полуживыми. Нет чести - сокрушить подлых: это всего-навсего долг. Истинный враг - не противник наподобие Иблиса. Настоящий враг - почти друг. Его громко вызывают на бой, ему дарят чистую смерть, из отрубленной головы его делают чашу, чтобы на победном пиру поить вином наравне с собой. Но по вине моей милой супруги ты опоздал на праздник. Иди с миром и не смей более нам перечить.
...Провожали Эдмера до места сыновья Джерен. Их он мог ещё терпеть - в резне они по малолетству не участвовали, хотя, без спора, следили и чинили розыск за солдатами неприятеля. Несмотря на свои восемь, от силы десять годов, держались оба солидно, как взрослые, в досужие разговоры не вступали. Из мельком брошенных эроских фраз, которые он худо-бедно понял, Эдмер догадался, что к батюшке сыновья относились чуть фамильярно, но Джерен именовали "наша прекрасная матушка" - и никак иначе.
История его плена и освобождения заинтересовала Ставку, что сохранило Эдмеру жизнь: по крайней мере, десяток-другой лет из неё. Из армии его, правда, погнали, но он о том не сожалел. Тем более что война кончилась бесславно, а небольшие деньги, что полагались отставнику, позволили ему обосноваться в одной из столиц, хотя на самой окраине. Одно волновало бывшего интенданта: что за две недели истинно эроского бытия он мало преуспел в изучении тамошних обычаев и наречий. Теперь всё свободное время Эдмер тратил на словари и труды по истории Запада. Нельзя, однако, винить одно его невежество в том, что лишь под конец жизни он расшифровал фразу, что неотступно крутилась у него в памяти. Джерен сказала тогда:
- Не убивай чужака, муж. Во мне пустило корни его дитя.
Это до сей поры не помещалось в Эдмере, но теперь он хотя бы мог поразмыслить над услышанным.
Через некое время по всей Плоской Стране разнёсся слух, что Эро хочет уточнить размер выплачиваемой Эдином контрибуции, обсудить условия крепкого мира и связать крепкими узами если не два явных правительства, то две половины тайного. Правительственные вестники молчали, грошовые листки, вопреки обыкновению, цедили новость сквозь зубы. Но все и без того знали, что некое могущественное Братство в любых противостояниях держит руки обеих сторон сразу, добивается от них предела возможной справедливости, а после окончания свары пытается не без успеха склеить осколки. О Братстве знали все и никто до конца, в Европе такое назвали бы "секретом Полишинеля", но Динан - всё же остров, принадлежащий иной части земного круга...
А ещё толковали, что трещина, пролегшая между обеими половинами Братства, много глубже видимой снаружи и виной тому некие нарушения правил ведения войн. Ибо ввязывать в междоусобицу мирное население, как это было проделано, отнюдь не полагается.
В последнем не было личной вины Эдмера, теперь уже старика, - так думал он, перебирая самоцветные крупицы воспоминаний. Впрочем, Братство Расколотого Зеркала, как следовало бы ему с этой поры называться, судит о вещах на особый лад. Эдмера отпустили восвояси, в отличие от остальных, - но, может быть, им побрезговали?
Нет смысла дальше углубляться в то, что во всём мире считается продолжением войны иными средствами, а в Динане - началом любого вооружённого противостояния. То есть в политику.
Главное вот что. Когда эроская делегация, окружённая почётным караулом, проезжала по улицам города, где жил Эдмер, многих жителей выстроили вдоль мостовой, чтобы приветствовали своих победителей. И вот в одной из эроских повозок на мягких шинах, посреди сплошных мужчин очень важного вида, сидел не кто иной, как его Джерен. Узнать её было легко и в то же время почти невозможно: волосы под полупрозрачной фатой сплошь побелели, что делало лицо не по возрасту юным, кожа, нетронутая степным зноем, разгладилась, чёрные глаза смотрели мудро и насмешливо. Старый перстень со щитом по-прежнему был у неё на пальце, но будто сиял изнутри - там угадывался по меньшей мере дорогой рубин или сапфир, какие Братство дарит своим высшим чинам.
И вот эти глаза, слишком смелые для одной из тех, кого в Эдине и Эрке привыкли считать забитыми женщинами дикой степи, буквально вонзились в нашего героя.
Но не это смутило Эдмера более всего. По бокам экипажа ехали двое верховых: юноша и девушка. И если в первом еле сквозило нечто знакомое, да и то благодаря соседству с Джерен, то вторая казалась копией самого Эдмера в юности. Если, разумеется, не считать, что сам он не был так уж собой пригляден, а девушка была бесспорной красавицей. Такое происходит, когда черты, неладно соединённые от природы и к тому же огрубевшие во время созревания, переплавляются в лоне более совершенной половины рода человеческого и отливаются в такую же форму.
Всё разъяснилось не далее как вечером. В дверь его унылой холостяцкой норы постучались, и он отпер, даже не глянув в оптический глазок: наверное, опасался, что хитроумное эроское устройство подыграет соотечественникам.
Там была не сама Джерен, конечно. Порог переступила девушка, её родная дочь.
- Я пришла поблагодарить вас, во-первых, за то, что дали мне жизнь, - сказала она, нимало не обинуясь. - Конечно, мне с самого начала рассказали всю историю, к тому же моё имя, Марджан, "Жемчужина" не давало забыть. Оно ведь перекликается с вашими Маргаритой и Эмеральдой по смыслу и звучанию. А мужская форма одного из имён - как раз Эдмер или Эсмер.
- Отчего же ты не дала о себе знать раньше? - спросил старик. - Я бы увёз тебя к себе.
- Вот потому все мы и не хотели, - пояснила Марджан без тени смущения. - У меня была совершенно замечательная семья, а вы казались таким незрелым!
Эдмер понял, что его так наказали. В обычае Братства Зеркала было разлучать своих воинов, уличённых в каком-то нечестии, с их малолетними детьми. Но сам он не имел никакого отношения к Братству, о путях своего семени не знал и до поры вообще не догадывался, да и притом...
- Марджан, но тебе-то за какие прегрешения досталось?
- О чём вы говорите? Ах, я, кажется, понимаю. Это второе, за что я вам благодарна. Мы с моим братом, тем самым Джалалом, который гарцевал с другой стороны, полюбили друг друга, пожалуй, когда я ещё лежала в колыбели. Мои отчим и мачеха сговорили нас, потому что махр, который платят невесте ради того, чтобы брак признали законным, очень велик. Конечно, мы были малолетки и имели право передумать, когда войдём в брачный возраст, но всё сложилось на редкость удачно. Только подумать, какой грех мог бы случиться, если бы Джалал и его старший братец, Икрам, были не от первой, а от второй жены нашего батюшки! А благодаря вам в наших жилах нет ни капли крови, которая могла бы дурно смешаться.
Эдмер, который едва сам не помешался от изобилия сведений, что не принимала его богобоязненная душа, всё-таки нашёл в себе смелость разложить их по полочкам. Отставил в сторону нежные чувства, которыми дети воспылали ещё с пелёнок. Сплошная мистика, хотя некий писатель по имени Томасманн построил на этом сюжет большого романа о Божьем избраннике, римском папе Грегориусе. Две жены на одного мужа - так в исламе принято. Можно утешиться тем, что не сразу, а поочерёдно, и далее не выяснять. Добро, который дают не жениху от имени невесты, и не за невесту, а лично ей в руки и в единоличное пользование - хороший эроский обычай. Но вот как житьё под одной кровлей не убило юной страсти? Каково было маленькой девочке расти безотцовщиной?
И он задал оба этих вопроса самой Марджан.
- Меня лет с трёх учили женским ремёслам, моих сводных братьев - мужским. И, конечно, делали это совсем разные родичи. Из них творили искусных воинов, из меня - держательницу дома и совета, а эти два искусства редко встречаются у одной супружеской пары. Конечно, наше малое семейство соединялось в дни торжеств, да и навещали друг друга мы, как только позволяли обязанности. И это была для нас огромная радость, потому что чувства не съедались обыденностью и привычкой. А быть без отца - вы о чём? У меня всегда было их двое: тёплые объятия рядом и радужная мечта за дальними горами.
Тогда Эдмер, наконец, понял, чего от него добиваются.
- Вы хотите забрать меня к себе в Эро? - спросил он. - На чужбину? Жаль, что я стар для такого.
- Лучше вам, отец, сделаться ещё более старым, мыкаясь в чужих землях, чем быть похороненным в земле своей родины, не довершив положенного природой, - ответила его дочь. - Мать наша - персона важная и заметная, и тот один-единственный взгляд, которым вы с ней по нечаянности обменялись, в скором будущем навлечёт на вас бурю. Мама знает, каким допросам вы подвергались по возвращении к своим братьям и отцам по оружию. Соглашайтесь - тогда наша совесть по отношению к вам будет спокойна.
И Эдмер согласился".
- Вот отчего, - завершил Сейхр, - мой не очень давний предок жил до девяноста, успел понянчить уйму внуков и насладиться красотой неисчислимого числа внучек от Джерен. Да что внуки - у него и дети собственные появились и расплодились. А равнинному Динану - дуля с маком!
Вот так проводили мы время, пока оно не обрушилось на нас со всем, что содержалось у него внутри.
В один из свободных вечеров меня позвали к Кергелену. Перелаза в виде двойной лесенки давно не было, в ограде вырезали калитку. Деревенско-репетиторская идиллия неплохо прятала деловые отношения, была и тонкая система опознавательных знаков. Нынешняя гласила "наступление урочного часа", то бишь ничего такого, назначенная заранее вечеринка.
Но когда Тейн вывел меня на середину, прикрыл дверь за моей спиной и сам уселся, я поняла вмиг.
Это оно. Я так привыкла к своему ручному оберегу и опёке Оддисены, что не заметила, как каменный купол, о котором говорил Дженгиль, замкнулся, погребая меня в себе. Даже не семёркой, а девяткой легенов.
Вот об этом я и сказала: учтивость перед лицом старших - дело хорошее, но прокатывает не всегда.
- Что же вы так медлили, высокие?
- Ждали, когда ты себя проявишь в очередном неординарном виде, - хмыкнула Диамис. - А ты слегка омещанилась и обросла мхом, который так не любят Роллинг Стоуны.
- Решили слегка меня поторопить, а то вот-вот вас станет больше предельных девяти?
- Вот-вот нас станет ни то, ни сё, - ответила моя приёмная мамаша. - Я помирать собираюсь: сердечная жаба душит. Хорошие числа для принятия решений - семь, девять и двенадцать, и серёдка много лучше краёв.
Хотела ли она тем меня удивить? Своих болезней в нашем кругу не прятали. Или слегка шокировать?
Но я лишь произнесла спокойно:
- Вот она я.
И села на свободное место: у нас не принято стоять под перекрестьем взглядов, если тебя, конечно, не допрашивают с пристрастием.
Всего я вам передать не сумею, но выглядело это как блиц-экзамен. Легены спрашивали - я подхватывала, провоцируя их на нужное мне развитие темы. Их и мои реплики бежали по кругу, словно лесной огонь. Причём не так важна была, по моим представлениям, верность ответов, сколько их меткость и неожиданность.
Через бесконечное число минут Кергелен подытожил:
- Всё. Совет удовлетворён.
- И силовых испытаний не будет? - спросила я. - Тех, которых все так страшатся?
Я вспомнила здешнего моего побратима. Последнее время он стоял слишком близко от моего рассудка, как говорят в Динане вместо рутенского "с ума нейдёт".
- Замок Ларго и Эржебед, - припечатала Диамис. - Вникай.
Я вникла. Она была старший леген, она готовилась положить свой силт перед Советом, оттого ей было позволено резать правду-матку.
Разумеется, Эржебед не устраивал самих истязаний, лишь пользовался тем, что возникло само по себе.
И ведь знала же я, что высшие чины Братства готовят себе преемников куда как серьёзно? Бедная моя Майя...
- Открой свой силт, - сказал Кергелен. - И вглядись, словно в первый раз. Это ты сама. Кто ты среди нас?
- Думала раньше, что высокий доман, - ответила я. - Но получается, что преемник одного из легенов?
- Кольца со щитом не наследуются и не передаются, но умирают вместе с хозяином, - возразил он. - Нет.
- Уж больно она девица скромная, наша Та-Циан Кардинена Тергата, - едва ли не хихикнула Эррат.
- Да. Это кольцо магистра, - кивнул Кергелен. - Высшая власть и чрезвычайные полномочия.
- Для обычных времён вполне сгодился бы старший леген, - пояснил Тейнрелл. - Каким был до сей поры я сам. Нет, снова не дорогая наша Диамис - она мой второй голос на советах.
Я размышляла. Да, разумеется, магистр, но конституционный, а не абсолютный. Монарх при однопалатном парламенте. Очередной свадебный генерал.
- Имею ли я право отказаться? - спросила я.
- Ну, если тебе оно надо, попробуй снять колечко с белой руки, - сказала Диамис. - Думаю, вместе с пальцем удастся - а зачем тебе тогда палец?
- И зачем тогда вам моё согласие? - возразила я.
- Нам нужен деятель, а не раб, - сказал Шегельд. - Ты не раба, но моя лучшая ученица.
Кажется, я ещё кое-чем поинтересовалась, но под конец ответила:
- Беру. И да помогут нам Терги!
Диамис подытожила прения:
- С чего начали, тем и кончим. Тебе дан пример. Я могла бы ещё долго перемогаться от одного приступа до другого, вымаливая у Тергов лишний глоток воздуха, но пользы в этом не будет никому и никакой. Но не хочу. Братство - это пожизненно. Дармоеды ему не нужны. Этикет Братства не поддаётся корректировке. Следовательно...
А к присяге вас приводили? - перебил Дезире. - О, простите...
- Не бойся, учтём без спора, - ответил Рене.
- Много позже - да, привели, - невозмутимо ответила их "мать-кормилица". - Так и делают - когда ты утвердишься и получишь в дополнение к неприкасаемости право диктовать свою волю.
Диамис ещё сколько-нисколько пожила, если вас это волнует. Но силт её в конце концов сломали, вынули камень, а оправу сплющили, чтобы переплавить вместе с несколькими такими же. Единственно, что приобрела я, - возможность не играть с друзьями в жмурки и прятки.
Да, плюс к тому - болячку на всю голову. Сейхр, безусловно, сплёл в той своей повестушке (как и в многих других) множество реалий, которые вкупе составили своего рода магический амулет. Отношение к внебрачным детям и приёмышам, любовь к врагу, намёк на странности и противоречия, свойственные культуре Эро, которые с тех пор ещё развились, - все эти пометки на полях и выразительные пробелы между строками должны были сформировать моё собственное отношение к проблеме, причём не вполне предсказуемым образом.
К тому же намёк на Оэлун, богоподобную матушку Чингиз-хана, тоже проскользнул. Это её после мужниной смерти бросил род, оставив выживать вместе с детьми как и где попало, наподобие зверей, которых травит кто ни попадя. Это для них предельное унижение оказалось первой ступенькой к вершинам славы. У Сейхра события отличались от легендарной версии: муж рода не умер, а оставил семью, не изгнал, но приобщил к исконно своему делу молодую жену и сыновей. И нисколько не усомнился, что поступает достойно, - ибо ради чего рождается человек, как не ради сражений! Также и Эдмер, навсегда покинув родные гроба и отправившись искать счастья за пределами обжитого мирка, заслужил, по мнению рассказчика, свою немалую награду.
Я стала так и сяк поворачивать эту глыбу внутри себя - полагаясь скорее на интуицию, чем на разум.
Лэнские горы представлялись моему мерцающему сознанию не скопищем отрогов и пиков, а как бы их слепком - невероятной глубины расщелиной в земле, через которую не наведёшь мостов. Дженгиль легко допускал в свою вотчину легенов, принимал их в Зале Статуй, но переправиться через хребты не давал. Не прямо: всего-навсего отказывал им в охране из своих людей, не давал проводников и не открывал всех тайн лабиринта. В том смысле, что, мол, сами должны такое уметь, иначе какие вы старшие.
Никто из Братства не думал худо о Джене оттого, что он забрал под себя все горы: власть твоя по праву, если и пока ты умеешь её удержать.
"А если нет... Что же, "Акела промахнулся", а жить по милости и под опёкой двуногого лягушонка Маугли вряд ли особо приятно".
- Подведу итог. Были заложены основания и поводы для конфликта. Сам он должен был случиться рано или поздно, Оддисена терпелива, как вода: ей некуда двигаться - она есть везде. Ей незачем спешить - в её распоряжении всё время живущих, потому что она и есть жизнь.
Но всё получилось куда быстрее, чем хотелось всем нам десятерым. ...
Та-Циан сморщилась, потёрла переносицу двумя пальцами, словно бы носила пенсне и лапки ей натёрли. "Странный жест, - подумала она, - зрение у меня всегда было словно у степного беркута, все друзья удивлялись".
Джен. Это была привычка Дженгиля, но перед ней он трогательно её скрывал. Подкладывал ей, сидящей, деловые бумаги, написанные округлым каллиграфическим шрифтом (печатать на клавиатуре уже не мог), и читал, перегнувшись через её плечо, наизусть. Будто не заучил до того, а угадывал "бегущую строку" в чужом мозгу.
Стоит ли говорить мальцам, что оба они встречались куда чаще, чем знали остальные? И что отрицая взаимную страсть, тем самым оба её утверждали? Для них не было нужды во взаимном слиянии: оба и так были одно тело (не "словно", не астральное, но только вот так), чьи желания удовлетворялись мгновенно, когда бы ни возникли. И где. И за каким занятием. Со стороны всё, чему они оба посвящали совместно проведенное время, была "натаской на магистра". Девятка легенов ожидала, что высокий доман, узнав об оказанной чести, станет посвящать Кардинену в такие нюансы и тайны своего ремесла, до каких не допускал никого. Ловля на живца. Не столь важно, кому в конечном счёте будет принадлежать выпытанное знание. Лишь бы самому Братству, а не отломанной от каравая горбушке.
Нойи был единственным, кто понимал всё до последней нитки - и нутром.
То, что нависало над ними тремя, разрешилось куда менее пафосно и более грубо, чем много позже описывали хвалебные источники. Не было осады лэнской усадьбы.
- Нет, не в Лэне, - вслух произнесла Та-Циан. - Дальний край, и ведь он ведь не сидел там взаперти. И нет, мы не прятались нисколько. Мы с Дженом не Паоло и Франческа, чтоб воспылать обоюдной страстью на фоне статистических сводок. Хотя довольно было косого взгляда, чтобы увидеть некое ровное, неистребимое свечение. Радиацию с периодом полураспада, равным веку...
Обыкновенно мы съезжались где-то на середине пути из Лэн-Дархана в Ано-А. Керм - я говорила вам, мальчики, что выписала его к себе, едва только меня интронизировали? Керм заранее снимал отдельно стоящий дом, всякий раз иной, и вычищал его весь от конька до погреба. Первым являлся Дженгиль, принимал от него ключи, расставлял своё оцепление внутри моего, выкладывал на стол рукописи, распечатки и походную кофеварку с мешочком свежесмолотого кофе. Потом без особого шума возникала я, и мы садились напротив друг друга - дегустировать напиток и бумаги. Иногда Джен поднимался, продолжая говорить, и любовался моим профилем. Но даже руки на плечо не клал.
- Как Нойи прорвался через обе цепи? - продолжала Та-Циан, чуть понизив голос. - Думаю, Керм чего-то не понял. Может быть, наоборот: посчитал, что я ставлю другого выше их и нашей тройной клятвы. Только вот оба побратима не учли, что Волк - почти что сторожевой ротвейлер, которому нельзя показывать руку с оружием, когда рядом хозяин. Или хозяйка.
Ближних телохранителей при нас не было, да они бы столбом стали от зримого кощунства. Ной шагнул к нам, молча сгрёб в свободную от "Кондор-магнума" руку бумаги, сколько вместилось, и швырнул мне в лицо. Я отпрянула. Джен выстрелил в упор...
- Не надо, - шепнул Рене. - Мы поняли.
- Нет, - жёстко ответила Та-Циан. - Побратим так и упал навзничь - оба карих глаза открыты, третий, круглый, посередине лба. И тёмно-алая лужа под затылком, с розоватыми лоскутьями и ошмётками. Выстрел из сорок пятого калибра сносит полчерепа, так что все мозги навынос. А сверху на это сыпались те рукописи, и казалось, им не будет конца.
Услышав знакомый треск и грохот падения, ввалился Керм.
- Твоя работа, волчий сын? - спросил Дженгиля.
- Кажется, и твоя тоже... верный пёс, - проговорил тот холодно и с презрением.
Кажется, я стала на колени, потому что препирательство как бы скользило поверх глубокой воды. Может быть, накрыла лицо аньды первой попавшейся тряпкой - моим шейным платком, я думаю. Подобрала пистолет: сама отвыкла его носить, в нынешнем моём положении легко привыкаешь к неприкосновенности.
Всё верно, всё правильно. Меня защитили. Насколько близко я была от совершенно идиотской гибели, оба мужчины понимали много лучше меня.
Но мёртвым стал другой.
- Дженгиль, отдай ствол Керму, - скомандовала я. - И всё, что в карманах и у тела завалялось.
Я словно выкашливала из себя слова.
- Так. Аньда, распорядись, чтобы убрали здесь всё. Извинись перед хозяином любыми деньгами и подарками. Увези его в Эдинер, чтобы похоронить. Сам с ним тоже. Старшие спросят - сошлись на меня. Вызов им всем пошлю позже, и это, и Волк - не твоя забота. Мой путь лежит дальше.
И вышла рядом с Дженом, положив ладонь с открытым кольцом поверх его правой руки. Знак защиты и овладения...
Боли я не чувствовала. Её было так много и так она срослась со мной, что взвесить со стороны у меня никак не получалось. Но в тот миг, когда шла под руку с пленным кумиром одних, явным и страшным убийцей для других, - тогда я поняла, кто я есть на самом деле. Неким проблеском. Ибо ни одна из цепей даже не шелохнулась, когда мы шли через обе.
Да, на отъезд, разумеется, нужно было сколько-то времени. Так что мне ещё успели показать побратима: благопристойно убранного, обряженного в чей-то новый мундир. Чтобы помнила это, а не внезапный труп. Странно моложавый, бледный, на устах и в уголках закрытых глаз - улыбка.
В новеллу Сейхра о чужаке было вписано предсказание о Чингиз-хане и его побратиме Джамугэ, посмевшем восстать на суверена и погибшем. Его я вовремя не сумела прочесть.