Я перестаю видеть правду, когда начинаю писать только правду,
и она выступает передо мной отчётливо, когда я принимаюсь сочинять.
Е Шварц. Позвонки минувших дней
I.СИМБИОНТЫ
"Заляг на дно, - советовал ей на прощание аньда Керм. Последнее время побратим щеголял своим знанием малоупотребительных глагольных форм чужого языка. - Отыщи страну, которая пребывает в состоянии перманентно-вялого прогресса и ведёт слабо порицаемую внешнюю политику. То бишь мало популярную, но и не пребывающую в плотной психосоциологической блокаде. Выбери крупный город - в небольшом ты сразу станешь заметна. Золотое правило Ходжи Насреддина: в людной и бестолковой Бухаре весьма просто не выделиться, в отличие от чинного провинциального Ходжента. Ни в коем случае не пользуйся социальным лифтом - в цивилизованном обществе кататься на нём дело непростое, но только не для тебя, ещё засветишься. Для того чтобы не прослыть нелюдимкой, выбери сообщество с хорошо отрегулированными правилами поведения и отлаженной системой взаимовыручки, где люди мало-мальски непорядочные по отношению к собрату не имеют шанса удержаться".
Ибо разговор по умолчанию велся о вполне конкретном государстве: бывшей мировой державе, а теперь огромном колышущемся болоте с монстрами: иногда жуткими страхолюдинами, но по большей части довольно симпатичными и даже приятными.
- Крутых тематиков, - пояснил дружище Керм. - Я имею в виду клубных садомазохистов, практикующих игры в хозяина и слугу, жестокость и кротость. К обоюдному удовольствию и наслаждению, понятное дело. Или вот тебе общества любителей шарнирных кукол, которые не так давно пустили корни в этой земле и уже вовсю процветают. Куклы - это навечно.
- Как-то не греет, - пожала она плечами.
- Достаточно поселиться, и твоё тебя само отыщет¸ - философски ответил аньда. - Как говорили про тебя в звучные времена? "Та-Циан Кардинена не ищет славы, ибо славна без того. Стремится занять самое последнее место за столом, но оно без промедления делается первым. Не желает вязать и разрешать от уз, но сие дано ей от природы".
В ответ упомянутая личность с размаху запустила в него Борисом Годуновым:
- "Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?.."
Вот именно. А когда томишься скукой, самое первое дело - переменить декорации. Скажем, уйти в неприметную щель. "Только с какой стати меня запихнуло в эту дремучую жопу недоцивилизации, вскользь думала она, к тому же с моего доброго согласия? Я ведь отчасти перфекционистка: подавай сюда самое лучшее, а за ценой не постоим. Что касаемо не одних утех - собственно, и не утех вовсе..."
- Между сексом и властью немало сходства: оба суть похоти, - завершила Та-Циан в сугубо ортодоксальном тоне.
- Лет до пятидесяти ты так явно не считала или хотя бы не показывала виду, - отбрил её собеседник. - Вот уж не думал, что в моей посестре прорежется ханжество.
- Как запоздалый зуб. Мудрости, - кивнула с недоброй усмешкой.
Что на самом деле стояло за словесной вольтижировкой. Когда уходит особа такого ранга и влияния, как она сама, необходимо соблюсти некий ритуал, отработанный буквально веками. Самое сложное: ты подменяешь собой одного из двойников, которые натурализовались каждый в избранной стране с языком, который ты знаешь - или спешно узнаёшь, - и жизнью, что предстаёт перед тобой словно за стеклом витрины. В случае необходимости тебе остаётся переступить через малый порожек... и подумать, как поступить с другим телом. (Ничего страшного: тело вполне себе живое, но обречено с той поры пребывать в уютном сокрытии. Под чем-то типа знаменитой железной маски, но неснимаемой и несмываемой. За что ему, телу, собственно, и платят.) Самое простая и обыдённая легенда для тайного пришельца: некий гражданин прибывает из мест не вполне отдалённых в объятия родных ларов и пенатов, чтобы вступить во владение, принять наследство, натурализоваться после долгосрочного отдыха в Бутане и так далее. Возвращенцы стали в большой цене после повальной линьки за бугор и утечки мозгов, имевших место быть в Рутении лет этак двадцать-двадцать пять тому назад.
А ещё Та-Циан выразилась, что не желает и тайной охраны (понимай, слежки) со стороны младших соратников. То есть дикобразу понятно, что она будет, но и оберегаемая личность вправе сорвать своё дурное настроение.
На том же Керме, к примеру.
Тот угрюмо кивнул, соглашаясь:
- Если что пойдёт не так и наперекосяк, так хоть оторвёшься на полную шпульку - и слава Аллаху.
Он был дядька по внешности незатейливый и общался в основном с помощью готовых форм. Но всё же был - причём самым первым из её людей. Во всех смыслах.
Именно Керм вытянул некую Каэтану из допросных подвалов Замка Ларго, который взял штурмом. Подлатал, выпоил кумысом, присмотрелся, как эта дохлятина справляется с конским поводом, камчой, шпалером и саблей, и стал помаленьку продвигать вверх. До того напродвигался, что под конец с радостью поставил над собой самим. Учёл (или вовсе нет), что до поимки она была неплохо обученным агентом с широкими связями.
Не так, наперекосяк и сикось-накось пошло с самого начала.
Дом, где жила её предшественница, давно и вяло готовили к сносу, казалось, дело замерло на мёртвой точке. Но внезапно квадрат земли, огороженный низкими корпусами, взлетел в цене из-за прокладки метро, более близкой во времени и пространстве, чем думалось. И теперь жильцов с лихорадочным восторгом оттесняли в соседнюю новостройку, где квартиры, наоборот, стали бойко раскупаться и надо было, не опаздывая, хватать что дают. Интриговать и светиться везде, где положено. Светиться не хотелось: в её возрасте приходилось затрачивать для этого слишком много усилий. В восемнадцать - кусок свежей розоватой телятины в промасленной упаковке, привет писателю по имени Джон Арден, кто это впервые сказал. В тридцать шесть - живой хлыст с огневыми опалами в рукояти, прокопчённый над дымом степного костра. В пятьдесят четыре - холёная дама, "выхухоль", как мы звали таких в детстве (динанский верховой говор иногда до жути смахивает на рутенский - оба индоевропейские). Поджарая стать упрятана в пышные меха, хищный взгляд затенён полями шляпы, руки, что небрежно поигрывают клатчем, - в неизменных лайковых перчатках. Привет теперь уже Джерому Клапке Джерому, любимому с отрочества: научил, как прятать не совсем кошерные верхние конечности. А если идёшь без второй кожи, ибо тепловато на дворе, - распустить кружевные манжеты, чтобы кисти рук казались более хрупкими.
Лицо коренной рутенки, которое тщательно приноравливали к чаемому прототипу, а нынче пришлось натянуть поверх собственного, казалось чужеродной маской с зазорами, сквозь которые просвечивает иной мир. Обратная связь с тем обликом, который пытались культивировать, по видимости работала, но словно в игре "испорченный телефон".
Предшественница не была властной. Теперь народ, не видевший соседку по совместной норе с месяц, шарахается - ой, боженьки мои, да чего ж с вами, Татьяна Анофелесовна, сотворилось в Троянской Троянде? На антальском пляжу перележали или курсу ускоренного китайского омоложения подверглись? Типа "Битва тигра с драконом"?
Это как раз хорошо, даже отлично: воспользоваться небольшим различием, чтобы провести крупное - хотя бы в рамках фото на бессрочном паспорте. Человеку свойственно меняться. Стране нынешнего проживания - тоже.
Рутен, Родина, Распутин. Нерушимая троица.
Большая антитеза крошечному Динану.
Рутен - почти что от слова "рутина". Великий Динан - воплощённая перемена при едином стержне. Всякий раз он ощущается иначе, и возвращаться в него - как бросаться со знакомого берега в живую память быстрой воды. Он словно создаёт вокруг себя альтернативную вселенную.
Рутен. Земля, которую не следует покидать и где не умеют воспеть перелётных птиц. Рай для её компатриотов лишь там, где пахнет материнской плацентой. Патриотизм заключается в том, чтобы любить родное лоно изнутри, - своего рода оседлой любовью.
Динан. Земля не такая уж и обширная, но которая с завидной регулярностью исторгает из себя сыновей и дочерей - становитесь на крыло, несите крупицу меня в клюве за моря-океаны, засевайте моим семенем чужие края. Древние боги, словно нарочно, дабы избежать недоброго соседства, погрузили её в воды, подобные плодным материнским, но бескрайние. И окутали туманами, чтобы случайным кораблям труднее было отыскать. "К тому же Динан - он разный, - думала Та-Циан. - Иногда мне кажется, что моя каравелла пристаёт к иным берегам и былая жизнь перечёркивается настоящим, словно у меня, по расхожему присловью, девять - то бишь неисчислимое множество - истинных существований".
Рутен. Стремление к покою и комфорту и тут же - круговорот насилий. Меры, принимаемые для воспитания кротости, отчего-то копят внутри ярость. Не государство - воплощение тотального невроза. Стремление к миру и погрязание в мелких войнах. Немудрено, что большинство здесь - прожжённые патриоты: война сплачивает нацию уже за счёт того, что нации как таковой становится не очень много. Хотя Рутен обычно было никаким уполовником не вычерпать.
Динан. Бесконечное соревнование в задиристости, похвальба и самоубийственная весёлость. Дуэли как полноправная замена судебных поединков, трупы угонщиков скота вместо межевых вех. Здесь живешь так, будто оседлал петарду или пушечное ядро имени знаменитого барона. Но отчего-то на душе у тебя царят покой и ясное небо.
В Динане - два владыки, вечно соперничающих: некое подобие римских консулов.
Рутен - это бессменный президент, в чьих жилах кровь известной певицы по имени Мария, великого писателя-деревенщика, скандального фаворита последних царей. Тоже триада, хоть и разновременная, но значимая. Бахарь с отлично поставленным голосом, неуёмный сочинитель - кажется, не пользуется сворой белых арапов, то бишь референтов, для составления своих речей. И всенародный любимец, что отчасти настораживает... но в сторону, в сторону!
Грубые мужчины, горы мяса, женщины извилистой повадки, которым нужно специально приспосабливаться к своим худшим половинам, чтобы угодить и через угождение управлять. Ни одна динанская женщина - и в особенности она сама - до такого не опускалась.
Телесную и поведенческую норму представляет здесь статистическое большинство. В Динане - группа, отобранная по принципу элиты.
В этой стране улучшенная копия Татьяны не живёт - сосуществует. Отношения с соседями по лестничной клетке (лифтовой нет и не предвидится) - вежливые без доверительности, но с лёгким перерастанием в теплоту: она умеет создавать, распознавать и поддерживать такие, практика у неё не столько и не сугубо динанская, сколько международная. Но с такими кумушками и кумовьями, как в граде Мозговитске, она не имела дела и на Юге Буэнос-Айреса. Типичная шашель (вроде бы род не тот, но неважно): грызёт с равномерным хрустом и испражняется позади своих же путей.
Собрать документы для обмена оказалось несложно: крепкая единая власть, что воцарилась на огрызках давнопрошедшей демократии, хочет нравиться и не заинтересована в отдельно взятой бюрократии. Новая квартира оказалась, по первой прикидке, не очень дурна, то есть удобств раза в два больше, чем Та-Циан соглашалась терпеть в Лэн-Дархане или Вард-ад-Дуньа. Всё своё, всё в одной куче. Даже в баню-хаммам спроста не выйдешь, хоть имеются неподалёку - почти копия настоящих, с мраморной плитой-лежанкой и бассейном. Даже в публичный туалет - вокруг полно бесплатных, гипермаркетовских - заворачиваешь с нарочито рассеянным видом. Собственно, динанское воспитание сказывается: у нас (у них) не особо принято, чтобы птица гадила в своём гнезде, тем паче задирала хвост выше головы.
Её предшественница была такой же интроверткой с любовью к дальним прогулкам, но в то же время - заядлым домоседом. По нужде преодолевая природную замкнутость, обретала несколько суматошную манеру изъясняться. "Надо кончать с манерой общаться афоризмами, - подумала её сменщица, - а впрочем, пошло оно всё здешнему богу в задницу". Ибо не соседям уличать в подмене - тем более Та-Циан постаралась по мере возможности выбрать новое окружение. Несложное дело, если тебя обучили следить за всем и вся, в том числе за тем, кто куда переезжает.
Её собственный переезд отмечался рекордно малым числом вещей (и несколько большим количеством полупустых коробок). В двухкомнатной квартире только прихожая и кухня обросли кое-чем солидным. Но не обувью: ей надоело, что из-за тесноты в прежнем коридоре туфли приходится ставить наискосок, словно автомашины на бесплатной парковке. И всем визитёрам ясно, сколько там вас гостит, постоянных и временных, - хоть в комнаты не заглядывай. Так что было решено: покупаем спецнабор для холла, комбинацию "сервант-плита-мойка-столик-всё-выстроено-как-на-плацу" для кухни тире столовая, чтобы сгрудить туда всю бытовуху, - и низкий прощальный поклон вещизму.
Остальные мебеля заключались в паре ортопедических матрасов на рамках (один, правда, слегка косил под эроскую суфу с вычурной спинкой, валиками и резными подлокотниками), компьютера со специальным вертящимся стулом, другого кресла, несколько более ярко выраженного, пары сундуков годов примерно тридцатых прошлого века и множества пуфов, подушек и витринных столиков "из Икеи". Та-Циан не удержалась - привезла самую любимую шпагу: не дареная предку королём Франциском Первым, как у Атоса, поскромнее и слегка замаскирована под декоративное или игровое оружие. Предтеча ради такой возможности нарочно тусовалась некое время с толкиенистами.
"Теперь можно потихоньку-понемногу возвращаться к самой себе, - подумала Та-Циан про себя, но очень внятно. - И следить за окрестностями".
Первое правило ловца: не рыскай по чужим кварталам. Не пытайся охватить необъятное. Мозгова - столица, подобная гигантскому лаптю, разношенному на чей-то мощный тыл, или болоту, откуда она в своё время выступила, как Венера - из грязевой ванны. Сделай из себя маячок для тех, кто нужен, и жди.
Здешние жители всегда любили кошечек и собачек, думала она, мягко ступая по замёрзшей до хруста осенней земле и скукоженным листьям. В смысле не только подкармливать, но и разбирать по рукам. Татьяна Афанасьевна (в смысле что прежнее "я") несколько лет описывала в инете золотисто-карюю бирманку, которая жила в соседнем подвале. В руки животина не давалась, еду благосклонно принимала, а очередному своему выводку - простые были зверьки, непородные - надавала по мордахам за неуместное любопытство к человеку.
В Турции есть такое кладбище, где откровенно хозяйничают кошки. Там понастроена уйма отдельных домиков, сооружены кормушки, и то и дело тебе попадается вальяжная тварь, что разлеглась рядом с тюрбо, обвив столбик надгробия пышным хвостом. Это очень нравится тем, кто прогуливается и отдыхает в здешних загробных садах - ибо мёртвых в Турции не принято бояться.
Но кошка - животное самостоятельное, как и волк. Волки живут семьёй, в стаю сбиваются лишь для охоты или безопасности. Их родич собака нуждается в стае психологически. Для одной жизни - в горе и радости, в сытости и нужде.
В стае абсолютно себе подобных.
Но эти твари переимчивы. И когда размякшие тётки и дядьки приносят в дом щенка или подросшую собаку, первое, что они этим делают, - заменяют родную, прирождённую, предназначенную ему стаю на другую. Присваивают. Воруют, грубо говоря: даже если речь идёт о спасении.
В той же Турции, правда - былых времён, до ожесточившей народ мировой бойни, - принято было устраивать на улице поильни и кормушки для четырехлапых бродяжек, навесы для тех, кто собирается родить потомство. Их вера не позволяет им держать пса в доме (такой запрет, шокирующий кое-кого из христиан перестроечного замеса, действует и в православии), и оттого они с таким пониманием относятся к его нуждам.
Наверное, это извечная приспособленность ловца: думая о своём, не шарь глазами по сторонам - привлечёшь не то внимание.
Вот некто в актуальном верхнем платье - пальто с "перьевыми" аппликациями и кепка в виде бровастой птичьей головы с козырьком-клювом, из-под которой глядят седые локончики - дремлет на скамье, когда тебя заносит на станцию метро, а потом, когда ты садишься в поезд и по ошибке выходишь не на своей остановке - ба! Дамочка возникает почти рядом!
Пренебреги. Слишком всё напоказ и аляписто. Делай то и так, что и как тебе нужно, бей в незримый барабан и не бойся беды. Вон та девочка лет семнадцати как раз пробирается сквозь толпу с раскрашенным африканским тамтамом под локтем.
Смотри чётко перед собой. Обычные люди ничего не знают ни о той, ни - тем более - другой стороне. Догхантеры с кэтхантерами догадываются, но их гнев и их подлость, обходя виновных, неизбежно поражают одних невинных. Впрочем, речь идёт не об этих сомнительных категориях, поправляет себя Та-Циан. Лишь о предречённых генами свободе и несвободе.
Сторожевой механизм, самой природой встроенный в мозг, весьма чуток к раздражителям нужного тебе рода. Оттого Та-Циан, двигаясь к своему жилью буквально на полуавтомате, буквально упёрлась в умилительную парочку, что свернулась в клубок рядом с мусорной загородкой из профнастила. Похоже, этих детей никто не успел обучить, что кошка с собакой - извечные враги, и они обоюдно грели друг друга телом. Чёрный котик с белоснежной салфеточкой на груди и перчатками на передних лапках - и годовалый щенок-метис, грязно-серый с жёлтой мордой и такими же пятнами по всему телу. Щенок трясся словно от чумки.
"Кажется, коты от собак параличом не заражаются, - подумала женщина. - Люди-то нет, во всяком случае. Что же, зверьков не грех и спасти, в отличие от людей".
Не думая о том, видят ли её другие, пригнулась, сгребла зверёнышей в конец широченного шарфа и понесла в охапке. Те, по всей видимости, изнемогли настолько, что не шелохнулись и даже не раскрыли глазок.
Уже в лифте Та-Циан выпростала из кармана ключ и, подойдя к нужной двери на своём седьмом этаже, прикоснулась его бородкой к замочной скважине. Дверь ушла в стену.
На кухне чуть подумала, огляделась. Понесла ношу в гостевую комнату. Вытряхнула прямо на дряхлое покрывало матраса и укрыла тем же шарфом. Принесла в пиале воды, в другую накрошила говядины пополам с сухарями. Сказала вслух, обозрев полученный натюрморт:
- Обогреетесь, наедитесь и захотите уйти - скажете на своём наречии. Ну там помявкать - погавкать, в дверь коготками поскрестись... Надумаете остаться - дайте мне знак, какой поняла бы одна я.
Дверь в комнату закрыла, но неплотно. Ушла в спальню - здесь было устроено так, чтобы при случае пересидеть нештатную ситуацию...
И снились ей всю ночь подробные, необыкновенно праздничные сны.
Как говорил Керм, эти существа специально навевают приятную дрёму ради своих целей. Цели далеко не идут: поесть-попить, учинить примитивный розыск, набраться благой ауры - и удрать в форточку. Невольный даритель пару дней будет держаться за виски, но не свяжет это со своей сердобольностью.
"Да пускай, хоть попробую, какая она на вкус, мигрень, - подумала Та-Циан, мягко проваливаясь в раннее детство. - Стоило бы кстати пересмотреть мою официальную биографию. Ведь сама себе вкручиваю... Типа Сокровенного... а-ахх... Сказания".
Она любила рассказывать товарищам по оружию: Ною Ланки, Каорену, да и тому же Керму, - как отец, самородок из дальней эркской деревни (на выбор - Зент-Антран, Зент-Ирден и Селета, можете убедиться, до сих пор все три на карте рядом), поступил в Академию Воинских Искусств. Там случались благотворительные наборы для низкородных: хотя, если покопаться, низкий и высокий род в дореволюционном Динане - понятия весьма относительные. Вот славный в противовес безвестному - эта дефиниция куда как точнее. Род её отца славился тем, что века три назад укрепился на гиблых землях посреди лесов: провинция Эрк заросла последними настолько, что в те времена и дворцы с богатыми усадьбами только из выстоявшейся на корню или морёной древесины возводили, не говоря уж о лачугах и хижинах. Морёной - оттого что кругом дремучие болота, тихое черноречье и непролазные пущи. А кто по доброй воле сунется в самую чащобу стволы рубить, чистить от веток и топи гатить? Да вытаскивать из гнилой воды давние топляки, чтобы заволочь в глубины новый сухостой?
И ведь такое дерево - вечное, сродни кованой стали. Только работать с ним куда трудней, потому что сухим она его не берёт: что пила, что топор бессильны. Вот и владели прадеды тем, что из проток и гатей добыли. К тому же не один секрет знали, как управиться. И шёл к ним разносословный народ с просьбами: натуральная монополия, притом на века. А для самих себя красного зверя добывали, обихаживали дикий манник ради зерна и пряли лесную шерсть из долгих сосновых иголок.
Такое в Динане отродясь понимали - ценили, иначе говоря: когда ты взваливаешь на себя то, что иным-другим не нужно, и тянешь на себе воз всю твою жизнь, передавая по наследству. А если и когда лишнее скопишь - выдумывай и исполняй личную царственную прихоть.
Учение потомка набольшей матери рода Сидны (Александры) ба-Эле в столице лесных земель было такой насущной прихотью: не сидеть же даровитому баловню в печном углу, за бабкину юбку держась. Тем паче и разновидными талантами Хесу ба-Иоше нимало не обделил.
Заново сплетая в полусне семейное предание, Та-Циан явственно слышала голос прабабки, хрипловатый, с лёгкой горечью и густой, как мёд из борти. Во взрослости ей такого пробовать не доводилось.
А взрослой она стала, еле достигнув пяти лет.
Но сначала они поженились "убёгом", её отец и мама. В этой истории причудливо соединились новое и старое время, как заключили бы в Европе: талантливый и богатый простолюдин, бедная, но гордая профессорская дочка, родня, которая восстала против союза.
Всё было так, но совсем иначе. Благотворение всегда лишь отчасти благо: и лоб, как говорится, под бритву подставляй (какой-то замшелый армейский обычай), и бесплатно лишь слушание курсов, а за столичную квартиру в городе Эрк-Тамир плати, если не желаешь для себя вонючей казармы с загонами на двадцать голов. Да, с другой стороны, и военное профессорство, если ты прирождённая штатская кость, немногого стоит. Титулами высокий род Стуре прирастал негусто, самый первый был получен родоначальником за способ высокой печати, позволяющий делать оттиски на некрепкой "болотной бумаге", из камыша и осоки. Так называемый заслуженный дворянин - одержал крупную победу над невежеством. Его потомки пополняли фамильную библиотеку, числились в "библиотечных" и "университетских" дворянах, уже потомственных, учили и учились сами.
Лишней монеты у них никогда и ни с какой стороны не водилось: оттого семья и пускала на квартиру, благо обширна, - постояльцев из числа учеников. Те, кто платил регулярно по календарю, считались благодетелями.
Молодой Эно (по-библейски Энох) был, в таком случае, благодетелем из благодетелей. Платил новенькими ассигнациями прямо со станка, будто казначейство ограбил. Соблюдал не только день, но и час, когда вручал очередную тугую пачку в руки младшей дочери, Иды, Идены - руки их на мгновение соприкасались, и пробегала некая жгучая искра. Так позже делилась впечатлениями матушка - тривиально, да что взять с сельской учительницы, кем она заделалась от скуки.
"Он и в самом деле был красавец из красавцев, младенческая память в том тебя не обманула, - продолжала инья Идена. - Не чета мне, пепельно-серой утице славяно-скандинавских корней, каких, думаю, только на давней родине и считают приглядными. Сияющий блондин, волос чуть вьётся, глаза синеют грозовой тучей, губы алые, словно покусывает их всё время для пущей красы, как одни лишь девицы делают. Подбородок узкий, с ямочкой; нос прям, с небольшой горбинкой; брови вразлёт и почти сходятся на переносице - персидская миниатюра, и только! И кожа у него тогда, до Степи, была цветом как топлёные сливки. А самое главное - талантлив как бес! Отец меня за долгие годы работы выучил, как отделять золото от слюды и пустой породы. На красивую вывеску я была приучена не смотреть, разве что краем глаза. Но ведь отец, испытанный в учебных боях, тоже был очарован. Что его романо-германские языки, что арабский, фарси и бенгали, что прикладная математика у других военспецов... Твоего отца, как позже и тебя, для проформы готовили в военные переводчики. База была вначале у всех будущих офицеров одна, оттого ко всем тамошним наукам имели касательство. Да тебе, полагаю, неинтересно".
Нет, отчего же, вот именно что интересно. До ужаса...
Так хотела сказать Та-Циан, правда, минуя последнее определение. Но не сказала и первого. Ибо мать тотчас продолжила накатанную колею:
"Так тянулось ровно шесть лет. Вот смешно: я и сама не успела понять, влюблена ли, а если влюблена, то по уши или глубже, - как батюшка вызывает меня к себе и говорит:
- Нынешний выпуск лейтенантов далеко не отправят: в эркские предгорья земли Лэн, там степи влажные и погода стоит круглый год тёплая. Что в самом Лэне тревожно, отчего и засылают регулярные войска, так это в горах всегда. Вроде землетрясения, только особого рода. Но учти: выскочишь за старлейта Эноха - никакого тебе приданого, потому как в нашем хозяйстве ни копья, ни всадника с копьём не отыщется. Пусто, словно в кошеле неисправного должника. И широкий свадебный стол снарядить не на что по той же причине. Хорошо, мама-покойница такому уж не огорчится.
А означало это в переводе на привычный ему язык, примерно вот что: "Скажи ему, чтобы взял и увёз в свой полк, а повенчаться можете по дороге, без тройного оглашения".
Сам Эно, я думаю, и не сговариваясь с моим отцом обо всём догадался. Победительный был человек, от природы знающий свою силу. Явился в последний раз на нашу половину - а я была одна. И говорит:
- Сэнья Идена. Не с руки было мне с бойкими девицами под ручку гулять, уж простите меня за такую безгрешность. Встали вы на моём пути прямо, со всех сторон и наперекрёст. А теперь ни слов, вас достойных, не найду, ни времени: кончились. Но если вот сейчас согласитесь стать моей женой - в этом будет вся моя жизнь.
Что делать? Отдала я Эно свою руку - прямо в его широкую ладонь вложила. А сердце и без того было его и ничьё более.
Так и начали кочевать вместе".
На этом мать обыкновенно переставала говорить, но Та-Циан и без того помнила.
Жили они в гарнизонах, полуоседло, хотя полк был летучий, кавалерийский: куда в горах без коня, да и в холмистой многоозёрной степи - тоже. Каждый год появлялись дети, росли под кровом, хоть и без дома: двое сыновей, которым радовались умеренно, и третьей - она сама. Дочь, про которую Эно в первый же день сказал:
- Вот о ней с первого дня мечтал. Истинная кровь: моя лесная. Истинная плоть: от гранитных гор да мягкотравных полей. И глаза мои, иссиня-переливчатые: самую малость только в них здешние бездонные озёра отразились.
Умел он чеканить афоризмы, думала Та-Циан в полусне. Не хуже звонкой монеты. А откуда он её брал, кстати? Малая тайна - тоже тайна. Говорил, что платные переводы со всех на все наречия. Стихов тоже: перса Омара Хайяма, англичанина Тома Чаттертона, мексиканки Хуаны де ла Крус.
Мельком выскальзывала из материнских уст извилистая байка о том, что-де наездник был муж так себе: лошади хоть подчинялись, хотя послушно ходили под седлом, да с одного страха. Не было единения, как телесного, так и духовного, какое весьма ценят в Динане, - кстати, поголовно помешанном на кровных скакунах и верховой езде. Сам муж и отец отшучивался: мол, в наших лесах коня в карьер не пустишь, да и кормить корми хоть осокой, хоть хвощом, а шелковых трав не имеем.
С того и отчудил штуку через месяц - никак не больше - после рождения чаемой дочери. Поднёс, туго запелёнутую, прямо к сосцам недавно ожеребившейся кобылы, и та дала человечьему младенцу пососать. А если бы лягнула, как упрямая корова лягает подойник?
- Так смирная же, - возразил тогда Эно.
- И что? Отцедить было нельзя?
Обижалась, говоря такое, мам-Идена и того пуще. Потому что отцеживать приходилось ей самой, дитя сосало плохо. И вот этой-то бледноватой жижицей, слив в рожок для выпаивания сосунков, супруг напоил жеребёнка той конской мамаши. В утешение или чтобы, как он оправдывался, детки стали молочными братом и сестрой.
- Я тогда за ним по всему плацу с его же парадным ремнём гонялась, - улыбалась Идена. - Где такая пряжка чеканная в ладонь шириной. А он знай смеётся и даже не особо уворачивается...
Только в чём была главная обида, если всё обошлось, думала про себя повзрослевшая Та-Циан. В седло её усадили, когда им обоим было по три: и ей, сущей крохотуле, и недавно заезженному "под верх" жеребчику. И ведь мигом и без страха, хоть шагом да тронулись с места! Ножки коротки: ни стремян, ни шенкелей, пятками управляла и голосом. Голос был уж тогда не по-детски звучный и не по летам низковат.
Ещё малышка Тати вмиг выучилась "регулярной" латинице, стоило отцу показать, в чём там главный смысл. И "узорчатой", любимой поэтами. И "гранитной" словно вырезанной на камне или отчеканенной в металле, применяемой для памятных досок и официального письма. А что такого? Та же Инес в три года подсмотрела за старшей сестрой, а к четырём уже крепко вгрызлась в дедову библиотеку.
Годам к четырём сама Тати бесстрашна стала до того, что пролазила в денники прямо к конским копытам, шугала змей в туго шелестящей весенней траве, шастала в гости к местным обитателям лачуг и во всё горло распевала озорные песенки перед парадным кавалерийским строем. А коли так - и никто на всём белом свете за неё не боялся.
И ведь в этих местах тогда начался очередной непокой, обмолвилась позже Идена. Лэн, особенно южный, да и наш северный, неохотно шёл под руку главной динанской власти.
Но ведь дети в Динане, во всех трёх больших землях - Эрк, Эдин, Динан - и даже в земле Эро, отделённой крутыми горами - святое и неприкасаемое, думала Та-Циан, так сказать, в порядке возражения отсутствующей собеседнице. Их сама природа сторожит. Зачем делать вид, что за них переживаешь?
Отец и не делал. Только вот когда Тати кое-как вскарабкалась на его золотисто-гнедого любимца (сама, всегда сама, и не пробуй всаживать меня в седло, как луковицу на грядку!) и пустила его вскачь, погнался пешком, перенял болтающийся повод, стянул милую доченьку вниз и раза два хлестнул тем самым поводом. Да ещё разок плетью добавил, что кстати была заткнута за пояс. И сказал не очень понятно:
- Только реветь мне не вздумай. Жеребец полудикий, мои все таковы. Убилась бы оземь - то-то разговоров было бы, коли не до смерти. А теперь запоминай: слушать ты всегда умела, не слушаться - вполне выучилась только сейчас. Иди дальше: всё выдержишь, всё одолеешь. Будет совсем трудно - езжай поговори с корневой роднёй. Моя работа здесь кончилась.
А вскорости ввязался в мятеж "со все братья и товарищи", как говорится, да к тому же "с неправильной стороны" и сгинул. Начальство говорило - расстрелян по приговору суда, кое-кто втихомолку добавлял, что малый флигель централа вспыхнул острым голубовато-белым пламенем - даже камня на камне потом не осталось вплоть до брандмауэра, зола одна. Во что уж там было палить.
Часто вспоминалось позже совсем неподходящее. В одной из старых книжек была притча о чудесном морском мальчике со светящимися руками, которые поджигали тех и то, что он любил, когда они предавали его хоть в малом.
Мама Идена, едва распознав ситуацию, схватила детей в охапку и на перекладных кое-как добралась до густо населённых мест, а там ей, видимо, помогли - вдова народного героя, как-никак, к таким и жандармерия без великой охоты подступается. А от иных людей широкая дорога скатертью расстелена.
И был лес. Непостижимо громадный для маленькой девочки, но стиснутый в окоёмах - вдаль не смотри, гляди лучше под ноги, чтобы веткой не хрупнуть. И за стволы краем глаза пошныривай: сегодня мир меж людьми, перемирие меж людьми и зверем, но кто ж его знает, что приключится завтра, учил проводник из дальнеродственных, который встретил их на опушке. Опять же багна и топи границ не соблюдают, как разлив ручьёв - и те, и другие к самой что ни на есть тропе выбегают. Учитесь - вам тут не знай сколько жить.
Тати училась: ей такое не было внове. Сравнивала. В степях день был светлее, ночи - громадней. В предгорьях лес вырастал пышный, но редкий и не вытягивался перед горами и небом в стоячий аршин. И сами горы так не давили на душу, как здешние древесные стволы. Скопище изб и амбаров вообще ошеломило её и пришибло к месту: те же стволы, но кое-как ошкуренные, уложенные в два высоченных этажа и поросшие бородой - где блёкло-серебристой, где ржаво-зелёной и бархатной. Отличить мох от лишайника девочка пока не умела.
Из этой поросли смотрели глаза - восьмидольные, почти фасетчатые, как у мухи в биологическом атласе.
- Что остановилась? - спросила мама. - В настоящем городе дома ещё выше, окна - шире и без частого переплёта. Привыкай: это тебе не хижины саманные со слюдой в глазницах.
Тати привыкала. Вникала во всё, для ушей и глаз городских, да и обычных сельских недорослей не предназначенное. Благо сверстников и сверстниц оказалось тут много, почти все - бледноватые копии её самой, как и взрослые - отца. Но в целом народ красивый, добротный, как здешние дома и дворы. Сытый и в то же время поджарый, как дворовая живность: мелкие коровёнки с тяжёлым выменем, юркие вислохвостые свиньи, черномордые овцы, сторожевые и охотничьи псы. Сравнение, возникшее в голове Тати, нимало не было презрительным.
Народ повсюду ходил с ножами и ружьями, украшенными побогаче горных: мужчины и молодки - с одним, повёрнутым дулом книзу, чтоб не пальнуло невзначай, крепкие старухи - с полным арсеналом за плечами и на поясе: почётные вдовы. Ствол вместо обручального колечка, похоже.
Женили простым сговором двух семей. По-настоящему замужней считалась та, у которой родилось от суженого дитя, а до того женихались-невестились через специальное окошко в первом, "скотском" этаже, куда переносили постель девушки сразу по истечении первых регул. Чтобы при случае корову было время обиходить или там поросёнка.
Детей здесь ценили, но оберегали не слишком. Считалось, что если не приучать ко всему здешнему бытию сразу, целиком и полностью, никто из них вообще не выживет. И едва младенец на дыбки встанет - задавали шутейный урок, приискивали лёгкую, но настоящую работу. Хоть ягоду в перелеске брать.
Вот Тати и не остереглась - ухнула как-то ранней осенью в зыбкое место, точное подобие зелёного лужка с брусникой. Как вытянула себя на одних руках, ухватившись за ивовую ветку, набежавшие на крик мальчишки не поняли, а самой как напрочь память отшибло. Отмывали зато всем скопом так, что на всю жизнь отпечаталось: в торфяном ручье с плавающими льдинками. Выволочка-то, если заподозрят неладное, грозила всем уцелевшим. Ну, в данном случае - вообще всем.
Ибо узкой семейственности тут не понимали: огромные здания из дубовых брёвен и плах служили пристанищем всей близкой родне, какая наберётся поблизости, и детей выпасали всем гуртом. Оттого впоследствии Та-Циан не понимала прелестей мононуклеарной, так сказать, ячейки и вообще того, что именуется семьёй во всех прочих местах. Любимое присловье: "Кто намеревается создать домашний очаг, у того уж точно не все дома".
Что до иных семейных (и мимосемейных) радостей - дети в Лесу, да и во всём почти Динане, рано узнавали, как именно их сделали, и шока это причиняло не более, чем тот факт, что едят через отверстие в голове, а выделяют остатки - через дырку в противоположном месте.
А кони, между прочим, в Зент-Ирдене отыскались, и неплохие. Мохнатые да увёртливые, прыткие и злые: старшим братикам не по нутру. Кажется, не одно это отец от неё утаил, а и насчёт любого дикого зверья...
Та-Циан очнулась от дрёмы: не враз, как бывало в юности, а переходя из оболочки одного сна в другую такую же и везде обнаруживая, что морок ещё длится.
За двумя закрытыми дверьми отчётливо копошились.
Накинула халат, старый, ещё степного кроя, и вышла. С некой опаской приоткрыла дверь в гостевую каморку - и чуть не рассмеялась: так полно оправдались её ожидания.
Знак был дан.
Кругом царил великолепный раздрай: миски перевёрнуты, шарф скомкан и пропитан некоей ароматической влагой, а в дальнем углу матраса сидели на корточках и крепко обнявшись - два длинноволосых человечка ростом с ножку стула. Один темноволосый и белолицый, другой - смугловатенький шатен. И голые: на новую одежду мальчишкам явно не хватило шерсти.
- Добро пожаловать, пелеситы, - сказала Та-Циан на пределе возможной вежливости. - Значение иноземного слова объясню, когда приведём вас обоих в порядок. Есть-пить вам, я думаю, не так надо, как одеться помодней. Как насчёт сходить на кукольную интернет-базу? Со своей стороны предложила бы два кигуруми - такие звериные комбинезончики, знаете. Кот и пёс. Или два поросёнка, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Вон как кругом насвинячили.
II. НАЧАЛО ИГРЫ
Самое верное - начинать диалог самой и так, будто всё тебе понятно и знакомо буквально до скуки.
Они подняли головы. Заговорил смуглый, отбросив со лба темно-русую чёлку:
- Мы очень благодарны за гостеприимство, поэтому сейчас уйдём.
Голос паренька звучал вполне нормально, поэтому Та-Циан догадалась, что берёт его речь сразу мозгом, минуя крошечные горловые связки одного и загрубелые ушные перепонки другой. Или вообще глаза в глаза - и те, и другие серенькие вроде голубеньких, особенно честные у мальчишки. Как говорится, ни одной вредной мысли в голове так и не завелось.
- Я чем-то не угодила? - спросила женщина холодновато.
- Нисколько, - с хитрецой улыбнулся тёмно-белый. Глаза у него были мрачно-карие и абсолютно без дна, а в кудрях, если приглядеться, светились огненные блики. - Такие прекрасные сны! Почти как явь. Мы наелись и напились досыта, дальше уже получится... как это по-французски? Embarras de richesse. Избыток сокровищ. В смысле уста немеют и глаза разбегаются.
У неё самой - тоже. Их двое - что за излишество, создатель! Какая девица-недоросль не мечтает о живой кукле, причём несуразность изначальных пропорций ей не помеха? Другое дело - чуть погодя, когда оно упорно лезет в рост...
А тут - мечта дурынды, причём в двойном размере. Только что взять на руки и побаюкать вовсе не хочется. И, между прочим, она уже лет пятьдесят как не дурында.
Оттого Та-Циан повернула разговор не совсем так, как ожидалось и теми, и этими, то есть ею самой:
- Я не менее благодарна за ночь, проведенную вместе. Но, учтите, невежливо в таком случае не выразить эту обоюдную приязнь. Встречное предложение: что, если один уйдёт без вреда для хозяйки, а другой без урона для себя останется?
"Я использую слухи и народные поверья, - говорил аньда. - Ты-то сама куда как тоньше окультурена, но прислушайся. Эти созданья и на той стороне бытия, то бишь в Рутене, всегда ходят парой - с младых когтей у каждого пса заводится свой кот, у кошки - собака, чтоб им легко было обмениваться свойствами. Для приличий они держат обоюдную дистанцию, но тронь одного - мигом явится другой. Нет, эти никогда не враждовали, разве что напоказ. Через совместное распитие крови волколачень Вольфрам получает защиту от луны, тьмы и мёртвого серебра, котолачень Баянг - от огня, свинца и древесного трепета. Поэтому меняют облики они по своей вольной воле, вне зависимости от приливов, отливов и времени суток, и нет им ни в чём преград. Ни солнце, ни пламя костра и очага их не берёт: по слухам, они сами делаются ему подобны. Да, кажется, под деревом молва подразумевает не осину и рябину, а молнию. Так что вряд ли стоит усмирять их полицейским электрошокером".
- Мы бы такого не хотели, - очень вежливо произнёс русоголовый.
- Разумеется, - кивнула Та-Циан. - вы же симбионты. Близнецы-неразлучники. А если попробовать унести одного, оставив другого, окажется, что детки вдруг обрели вес, несоразмерный с видом. И такую же силу воздействия на живой объект.
Тут они её удивили - самую малость.
Ожидалось: "Мы вас не обидим". С подтекстом: "Мы реально опасны".
Но русый с той же интонацией ответил:
- Не тяжелей зверёныша. Можем показать. Дези, давай. Ну?
Тёмно-рыженький внезапно распух, как облако, сквозь него сделались видны спирали на обоях. Поколебался в изумлённом воздухе - и тотчас же сдулся обратно.
- Привидение, - хмыкнула женщина. - Фантом реальности. Вот так вы и проникаете сквозь замочную скважину?
- Ага, - подтвердил кот-перевёртыш. - Вот обратно лезть куда тяжелей. Напитываемся, понимаете. Оплотняемся.
- Дезька, прекрати свинячить, - оборвал его товарищ. - Хозяйка права - тебя бы в ихнюю шкуру запихнуть.
Ихнюю. Всехную. Женщину, чуть повело в сторону - такое вспомнилось.
... Она никому не рассказывала о тех лесных годах - даже названому брату Керму, даже Каорену и Ною, которых приблизила за то, что обоим красавцам в равной мере не было дела до женской половины её естества, - строгому в самой чувственности мусульманину и всесветному блудодею, какими могут быть одни христиане.
Все знали, что Тати была "всехное дитятко", которое воспитывали всем миром, передавая из рук в руки, как заветную грамоту. Но вот при каких обстоятельствах - такого отчего-то не произнесёшь вслух, хотя отчего же - дело обыкновенное. Почти.
Шёл слух, что отцова родня от них с матерью отступилась. Положим, для "лесников", как для японцев, жена - отрезанный ломоть и принадлежит семейству мужа. Как только, разумеется, понесёт и сложит первенца. И ма Идена это приняла, и досточтимый профессор принять был вынужден. Навестил лишь однажды, полюбовался на чуть раздобревшую дочь, на шустрых внуков - а потом изловил Тати (золотой цехин на фоне надраенной медяшки) и устроил ей экзамен. Что уж там она отвечала - одно помнит: прямо от молочных зубов отскакивало.
- Говорили мне: абсолютная память, что ума, что тела, - пробормотал дед. - А как насчёт души: так же ничего не теряет, что впечатано? Все клейма и печати несёт?
- Что уж ей терять, если следов не оставило, - заметила мать.
- Где уж тебе увидеть. Девчонку надобно учить, - возразил он. - По всем трём статьям. Дикарку ведь растишь.
- А про внуков почему такого не скажешь? - рассердилась матушка. Взяла Тати за руку и увела силком. Уж больно той хотелось понять недосказанное: вот вроде сейчас, а никак...
Оттого догнала профессора по дороге. У самых домов было неловко - застукают, чего доброго. Так она ранним утром вылезла из "девичьего оконца" и пустилась по тропе на перехват. Приёмы тихоскорого хода - широкие шаги от бедра, особую раскачку - ей мельком показал один письмоноша.
Вылезла из кустов перед дедовым жеребчиком и с ходу спросила:
- Какую печать ты на мне увидел, деда Лен?
Он вздохнул, нагнулся, подцепил девочку под мышки, поместил впереди себя и произнёс:
- Судьба такая. Дай я поверну, а пока до околицы добираемся, и мой рассказ кончится. Короткий он. Поймёшь - удивлюсь, мимо ушей пропустишь - удивлюсь того более.
Вот что она запомнила навсегда.
В Эдинере, столице изо всех четырёх столиц, есть храм Мадонны Ветров. Главная икона там необыкновенная: Мать стоит лицом к урагану и не шелохнётся, только длинные пряди раскиданы по воздуху и складки платья ноги окутали, а по краям вьются. А Сын отвернулся и уткнулся лицом ей в плечо, как бы прося защиты. Так вот. Художник рисовал Мадонну с белокурой лесной девушки, до сих пор сходство черт с вашими красавицами поразительное. И женился потом. Дворянство получил за художные труды, бывало такое. Все дети их стали дворянами и охотно роднились с семейством Стуре. Но древние люди из Леса всегда стояли в стороне и держали тлеющий светильник под спудом. Пока твой батюшка твою будущую маму не отыскал и не соединил кровь и род. Слил в одно разъединённое и выгнал безвременный первоцвет посреди холодных снегов. Про гены, иначе наследственное вещество, слыхала?
- Прочту, - пообещала девочка. - И выучу наизусть: я уже умею распутывать притчи. Лесные ведь вовсю следят, чтобы родня близких коленей не женилась. Но тут вон сколько лет утекло и как далёко друг от друга разошлось!
Спрыгнула с седла наземь и помчалась обратно.
- Не далеко, а совсем близко, - проворчал дед. - Как от вашего болота до нашего.
И продолжил свой путь.
Но зарубку по себе оставил...
Та-Циан подняла голову, тряхнула длиннейшими спутанными волосами редкого бледно-золотого цвета. Сущий кошмар был - чесать их и укладывать, а стричь её подвластные мужчины не давали: оберег. Да и верно - до сих пор так и не поседели; ну, почти.
Мальчишки уже оба стали в рост и навытяжку, ни обои, ни потроха не просвечивали, зато внешние детали можно было рассмотреть в подробностях.
- И надолго это вы? - скучным голосом спросила она. - В смысле выставки интимных принадлежностей?
- Это всё ваше воспоминание, - честным голосом ответил тот, "кто не Дези". - Надолго его не хватит, через минуту опять сдуемся.
"Не могу же я сочинять без конца, - подумала женщина. - К тому же любой биографии приходит конец".
- Но если вы позволите, сударыня Тати...
- Татьяна, - поправила она.
- ...высокая ина Та-Циан свет Афанасьевна, мы уйдём и по дороге в ближайший секонд-хэнд...
- В селе Перепёлкине, там ещё патриарший собор закосил под Василия Блаженного... - машинально уточнила она.
- Подкормимся до вменяемого состояния, - русоволосый завершил, наконец, дуэт.
- Звучит отрадно. Да, уж если вы прочли моё имя...
- Всего-навсего по губам. Не беспокойтесь, мы не телепаты, до нас доходят одни микродвижения, - чуточку поспешней, чем надо, уточнил тёмный. - Губ, связок и шейных мышц. Как у Вольфа Мессинга...
- Брось заливать, Дезь.
- И представьтесь, наконец, как следует. Что за Дези такое?
- Кличка на оба пола. Это он так стесняется, что в нём несколько меньше мужчины, чем ему хотелось, - пояснил русый. - Дезире он. Кажется, француз. Должны ведь быть русские французы, если имеются русские немцы и великие русские в квадрате, верно?
- А ты?
- Ринат. Но лучше Рене.
- Татарин? Башкир?
Он не успел сказать, да ей и не нужно было. Рене. Рена. Майя-Рена...
Нет. "Эти твари - ловцы снов, - говорил Керм, - однако не по преимуществу. Напитываются чужой кровью и чужими видениями - но не корми их своей болью".
Что же, она и не собирается попусту разбазаривать свои воспоминания и эмоции. Тоже мне - корпорация монстров из мультика!
- Я могу подобрать вам джинсы, сапоги и куртки из своего - в заду и груди будет болтаться, в стопе пальцы давить, но обойдётесь. И дам немного денег. Похоже, что я вот прямо сейчас поделилась с вами кое-чем более насущным, - говорила тем временем Та-Циан.
Хочешь проверить судьбоносных гостей - дай им кошель с горстью монет или полупустую карту с простеньким кодом. Раскинь другие карты или брось кости наудачу: как они поступят и что это будет значить?
Улетели оба стремглав, вернулись не скоро и с ворохом нарядных тряпок, пахнущих специфической дезинфекцией, так что женщине пришлось гадать: либо в секонде начался сезон отстрела, то бишь обвальных скидок, либо ребятки взломали электронный замок. Говорят, вампиры справляются с любым металлическим - тогда отчего ж нет? Хотя второй, так сказать, подспудный код на карте весьма хитроумен. Именно он открывает доступ к обильным ресурсам второго разряда. Вот третий разряд, самый важный и непоказной, вообще хранится не здесь: это не вам не испытание чести и скрытых возможностей ценой в полмиллиона домотканых и вообще не совсем валюта.
- Поднатащили кому-то стирки, - добродушно проворчала вслух Та-Циан. - Сказать, что я о вас думаю, или воздержимся от великого и могучего рутенского мата?
- Да мы уже на ветерке проветрили и ещё будем, - успокоительно ответил Ринат - Рене. Сам он уже натянул шикарную замшевую куртку с капюшоном, лонгслив с черепом во всю широкую грудь, штаны с пузырями на заду и коленях и берцы длиной по самое то - всё бежевое с лёгкой пежиной. Дезире тем временем скрылся в спаленке (которую оба по умолчанию сочли собственной) и через полчаса явился оттуда, словно чёрное солнце в финале культового романа "Pacific Donne". Смоляные кудри раскинулись по шикарно плоёному воротнику, который один лишь и был белоснежным - кроме лица, разумеется. Кардиган был затянут на все пуговицы, из-под траурных слаксов, лохматыми оборками ниспадающих на матовый блеск туфель, парадоксально виднелись носки. Руки в лайковых перчатках казались маленькими, словно у благородной девицы, - и, скорее всего, такими и были. Кремовая, как сливки, роза в бокале цвета ночи.
"Платье ли делает человека или сам он, его сокровенная суть, просвечивает сквозь парадный костюм, как сквозь приличную маскировку - в то время как повседневное фиксирует взгляд на себе, а нагота заставляет скрыться внутри? - подумала женщина. - Думаю, сие присловье действенно и для кровососов - поскольку постольку и насколько они тоже люди. А для меня самой?"
Когда вспоминаются ранние годы, в голове невольно всплывают клише типа "босоногое детство", "беспортошная и беспечная юность", "свобода от ученья".
Всё сплошь враньё.
Разумеется, история с дедовым как бы прозрением ушла в песок. Допустим, в зыбучий или вообще в трясину. Кто бы позволил пятилетке закинуть на плечо палку с мешком или сесть на грядку саней с мороженой рыбой (какая рыба, ты ж не Ломоносов) - и айда проходить свои университеты?
Училась она дома, сама - и беспрепятственно. Любовь лесного народа к книжной учёности равна знаменитому старообрядческому начётничеству, только второе прилагается к религиозной, первая - к светской литературе. Правда, деревенские безусловно предпочитали мировую классику, опробованную временем. А так - переходи из избы в избу, обменивай, везде найдёшь, чем поживиться.
И любили малую Тати - как и всех детей без различия. И открывали перед ней все двери и окна. А всё-таки тлела внутри неистребимая любовь к простору. Вширь и вверх, горы и долы, блеск чистой воды, волнение долгих трав, мохнатая буро-зелёная шкура на склонах вершин.
Наверное, девочка силилась передать это языком тела.
Горские ритуальные танцы, которых она не видела, - разве что краем глаза, когда отец брал на праздники. Там здешних хороводов не водили, а рисунок жеста и позы был куда сложнее. У девушек и женщин - точно, мужчины и тут полагались на оружие с его холодной красой.
Степные пляски - не стоит припоминать "Исламей" и половцев. Медленное, узорчатое перетекание змеи по песку и солонцам, ковыльный шёлк, заплетенный в струи ветра.
Нет, в трёх деревнях дела обстояли куда проще - ходи да кружись. Зато наряды полагались отменные: в кондовом эркском быту насчёт них тоже понимали, благо жили - иным достойно-высоким не чета.
Вот скажем, девушка на выданье. (А допрежь того ходи в сестриных обносках, оно и удобней.) Рубаха тонкого льна, до пят, широкой расшитой каймой оторочена, всё маковый цвет, синева, зелень да лазурь. Такой в точности жилет и в придачу юбка, как есть сотканы на ткацком стане вместе с узором, а крой самый простой - чтобы целости узкого полотна не нарушить. Узкая лента-венец на голове, позади другие ленты вьются. На ногах - башмачки-бродинцы тонкой гибкой кожи, от иных нога легко устанет.
Замужней молодухой стала, то есть, по-здешнему, первенца родила, - получай белый плат под венец, каблук под башмачную подошву, на верхнюю справу - наборный поясок, сплошь усаженный серебряными бляхами. Поступь тебе приличит весомая, из дому то и дело шастать не станешь - хозяйство на одной тебе держится. Это мужики вечно в отходном промысле - зверя бьют, лес прорежают, росчисти и дальние луговины под пахоту разделывают.
А старая "материца" - та вся в чёрном, даже если и не вдова. Долгий плат с узким ободом - шаль из двух неразрезных платков. Долгий же кафтанец с рукавами. И пояс шириной в ладонь - если есть зажиток, так весь в накладном золоте, а коли дети в войске или в науку пошли, как тот же Эно, - литое чернёное серебро. Вот он и есть наиглавнейшая почесть: чтобы ходить ото всех на отличку.
Юницу Тати наряжали как большую деву, благо была не по годкам рослой - самому большому из юнцов-недорослей по плечо. В плечах и поясе широка, грудки проклюнулись лет в одиннадцать, вместе с новой луной, движется - будто не свой немалый вес несёт, а пушинку на чьём-то рукаве. Говорили - созрела от вольных игр со сверстниками, вот как годовалые щенки дерут друг друга в голову. Такое в лесу считалось в порядке вещей, но вот переимчивость Эноховой "белобрысой заразы" удивляла. С каким парнем на травке возится - от того умение берёт и силу принимает.
Это ради удобства история переместилась ближе к морю, чтобы не через всю страну отроковицу везти в древесный город Эрк-Тамир, в каменный и портовый Дивэйн.
И не влюблялся в неё вовсе младшенький Лаа, Харден, увидев, как пляшет в середине круга. Сразу отвела ему очи - не то чтобы слишком непристойно ему было глазеть на малявку, никакого противного пола ей не было тогда нужно, да и потом...
Не потом - вот как раз тогда он уговорил девочку, улестил родню отправить даровитое создание к своей матери, учиться городским хитростям. Сам был по натуре и к тому же профессии знаток редкостей и древностей, иначе археолог и окультуренный антрополог.
Ладно - привёз в столицу. Ладно - устроил в доме, где всех комнат, поди, сама прислуга не знает. Так не нашел ничего умнее, чем предъявить деву своей грозной матушке, матерой вдове Диамис.
Сама Диамис по первости показалась Та-Циан донельзя похожей на старую, жутко умную обезьяну. Сидит на пуфике такая сутулая, широкоплечая, обхватив колени длинными руками, серая грива по спине стелется свободно, по бокам схвачена двумя заколками: верный знак того, что женщина хочет нравиться. Губы крашены коричневым, в тон глаз, ясные глаза из-под припухших век глядят со вполне молодым нахальством - будь осторожна, девочка.
- Вот нам и подарочек - дикая тварь из дикого леса, - промолвила вдова. - Сын, привёл - так теперь выйди, у нас разговоры пойдут бабские.
И чуть позже:
- Ты, похоже, знаешь, что красавица?
- Научена от людей, да не особо верю, - ответствовала юница. - Вода бегуча, стекло мутно, а всем человекам от меня то одно, то другое потребно.
- Господи, что за говор - чисто древнего извода. И тип внешности таков же только до времени слишком мягок. Овал лица европеоидный, глаза поставлены широко, а уж какие дивные! Сизое небо в грозу¸ что в густую синь и лиловый пурпур отдаёт. Эпикант чуть припухлый, надбровные дуги с характерным изломом, лобный свод высокий, носовой хрящ как у ястреба, только что ноздри не узкие, но слегка округлены. Такого красивого и сложного черепа я не видывала ни в одном раскопе, что уж говорить про университетскую анатомичку. С мозгами внутри так же богато?
- О том не мне судить, - ответствовала юница, сохмурившись. - Кто на себе испытал - потом на моё соображение не пеняли.
- Переставай под пейзанку косить. Сын говорил иное.
- Но и он не жаловался, верно? Хотя поневоле из числа льстивых.
- И под исламского богослова тоже.
- Я сама не рада, что на меня клюют. Мне одного хочется: узнавать.
- Что именно?
- Всё. Всё, что не имеет берегов.
- К тому же и философ, горе мне. Нет, не так. Что из безбрежности земного знания ты успела почерпнуть ковшиком своей жажды?
- Латынь понимаю, классическую и Вульгаты. Римлян: Плиния Старшего, Катулла, Овидия. Боэций тоже был. Старый бедуинский разбираю сносно, там сплошь стихи. Вот с языком Корана похуже: дальше суры "Бакара" не продвинулась.
- Неинтересно, стало быть, оказалось читать о женских обязанностях, - хмыкнула Диамис. - Как это мне близко, если бы ты знала...
- Сартор Резартус. Это по-английски о революции французов. Французский на английский похож, итальянский - на испанский, оба вышли из латинского. Если есть поэзия, так она сама движется, а прозу ещё перелагать надо. А так всё связано со всем и всё доступно пониманию.
- Вундеркинд, как я посмотрю. Зачахнешь без призора - ответ на мне, раз уж попалась на твоей дороге. Тогда вот что. Учить тебя я в состоянии: я вроде как богата. Если коллекции присчитать - вообще миллионщица. В чём тебя образовать потребуется - на ходу прикинем. Но Хардена не тронь. Поняла?
Та-Циан кивнула уже совсем по-взрослому:
- Более он мне ни к чему. Как завязалось, так и развяжу.
Она была ещё так неопытна, что то и дело проговаривалась о своих полудетских хитроумиях: и привадить умела почти инстинктивно, и отвадить без большого труда. Ребёнком по имени Тати быть перестала, едва ступив на порог величественного и несуразного особняка, с пола до потолка забитого пыльными раритетами. Кажется, Диамис неспроста была так с ней любезна, да и удачный клёв зачастую оборачивается тем, что словили и вытянули на берег одну тебя.
Учили девочку пришлые люди: претендовать на что-либо помимо школы, лицея там или колледжа, она не могла, держать "экстренный экзамен" для поступления куда повыше не хотела - лишняя трата времени.
Приходящий студент-репетитор в те поры был дёшев, истекал знаниями, как спелая груша дюшес - соком, и отличался приятным свободомыслием. (Ударная фраза из официальной биографии.) Преподавание велось преимущественно по методе древних греков, то есть перипатетически: гуляли вместе с Та-Циан по городу Эрк-Тамир и вовсю травили анекдоты на архитектурно-исторические, историко-философские и историко-математические темы.
Изо всех динанских городов Та-Циан пришлось - по делам торговым - узнать лишь торговый и наполовину чужеземный Дивэйн, весь из камня, вылощенного и просолённого морскими ветрами, чьи дома иной раз выделялись острым углом, рассекающим "нагонный" норд-ост. Наводнения были здесь часты, хотя далеко не так, как пожары в столице с её домами, золотисто-смуглыми или побуревшими, посеребрёнными старостью, резными и причудливо лёгкими - не чета знакомым деревенским храминам. И сама жизнь шла здесь лёгкая - день за днём, год за годом. Как горели, так и отстраивались - но нечто много долговечней камня и прочнее металла сквозило изнутри бытия.
Ей поистине было чему учиться.
- Эта твоя питомица впитывает знание уж не как губка, а как вампир. И откуда ты такую пиявицу выискала? - однажды выразился по поводу старинный приятель Диамис. - Мало того, что походя ворует из твоей - то бишь, собственно, моей, - головы идеи инноваций, так ещё и побуждает насадить их на логический стержень. В течение краткой, но приятной беседы о вере в Бессмертную Чету Тергов. Знаешь, коли надоест её образовывать - передай в нашу епархию, договорились?
- Та-Циан сама учится, компаньеро, - ответила Диамис. - И кто-то без тебя её опекает и по головке гладит. Дай Бог, чтобы той левой рукой, о которой ваша правая попросту знать не должна. Понимаешь?
Та-Циан, по крайней мере, одно поняла: про ловца и его добычу, как легко им меняться местами. И - совсем уж смутно, - что всё случается недаром и ничего не даётся даром и просто так. Плата неизбежно присутствует на задворках.
Вот что ещё было необычно: хотя из обеих женщин хозяйки были никакие - по молодости лет, из-за потёртости жизнью, вообще благодаря иной склонности души, - их сарай неуклонно приобретал жилые очертания. И явно без помощи равнодушной ко всему прислуги, которая к раритетам категорически не допускалась. Возвращаясь из дальних экспедиций, Диамис неизбежно заставала студента-историка за чисткой уникальных серебряных поясов; физик ремонтировал люстру; биолог смахивал пыль с чучел; математик составлял налоговую декларацию, до чего у самой хозяйки никогда не доходили руки.
Ну а Картли виртуозно готовил, оккупировав собой кухню. Недаром говорится о женщине - что-де "кухарка за повара", истинный же повар - безусловно мужского рода, даже повариха - всего-навсего поварова жена, которую хрен с редькой научишь править государством.
Картли так до конца и оставался загадкой для Диамис: чернявый, приятно сухого телосложения (роскошные мужские мяса нимало не ценятся в Динане), приставлен непонятно к какому делу.
Та-Циан знала куда как больше: то была отчасти прихоть, отчасти петля на извилистом пути всепознания. В канун шестнадцатилетия тебе приходит на ум, что ты ничего ровным счётом не смыслишь во взрослых мужчинах и телесном единении - так, посмехушки одни. Пробел надлежит восполнить, и не как-нибудь спустя рукава.