Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Прохвосты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта история включает в себя немного расширенную "Калыханку", слегка сыровата, потому что состоит из трёх частей, первая из которых выиграла второй приз на конкурсе"Котофан", но в известной мере знаковая для автора, ибо воплощает его любовь к Беларуси. Пускай эта любовь - такая же несусветная помесь, как герои рассказа и как русско-белорусская "трасянка".
    Да, стихи на белорусском языке сочинила по моей просьбе пани Александра Ковалевская!
ПРОХВОСТЫ

  
  Изложенная ниже история приключилась с необычными героями и далеко не в обычном лесном хозяйстве. Если бы это был природный заповедник, заказник, лесопарк и так далее, то автор не преминул бы выдать перечень целей и задач, стоящих перед коллективом, тарифную сетку, табель о рангах и упомянуть прочие волнительные материи, как-то: звериное поголовье и число деревьев и кустарников, сосчитанное по кронам. Но автор не столь самонадеян. Он принял за данность, что перед ним и остальными персонажами - лесная усадьба, окружённая чем-то трудно проходимым и мало измеримым. Для удобства, однако, не так далеко имеется город с развитой инфраструктурой - условно назовём его Красноталье, хотя это будет давно и неправда, - а для неудобства - злые и строптивые браконьеры, а также несезонные охотники, порубщики и сборщики ягод и грибов. Оттого леснику приходится блюсти усадьбу как своё личное достояние. Впрочем, так оно и есть.
  Итак...
I

  Всем миром тогда правила Пушча. Посередь пушчи, то бишь пущи, матёрого леса, простиралась пышная поляна. В самом центре пышной и влажной поляны стоял малый хутор - точнее, усадьба лесника с домом и службами. Сердцем лесникова дома была, как положено, кухня. В центре кухни высился старый табурет - из тех, что сработаны в расчёте на долгий век обладателя и даже смену поколений. На обширном верху табурета возлежал Кот.
  Животное отличалось исключительной красоты караковой мастью, до сих пор замеченной лишь у лошадей. Длинный хвост ритмично мёл половицы, круглые, словно лист копытня, уши в данный момент плотно вжаты в череп, чтобы прикрыть глаза, отдающие цветом в старый нефрит или ископаемую кость. Лапы, оснащённые саблевидными когтями, царапали ножки седалища. Котовьи бока свешивались вниз наряду со всем прочим - Кот был непомерно жирён, что объяснялось не столько прожорливостью, сколько некими причинами метаморфического свойства, о коих ниже.
  Кот пристально блюл мисочку с жирным молоком, выставленную у двери - там, где был лаз в зимний погреб. Все коты способны как бы дрыхнуть в засаде у мышьей норки, но талант этого был само совершенство.
  Он ждал с тех пор, когда хозяйка состряпала ему полдник и приготовила запивку. "Не знает, что порядочные кошки молока не потребляют, - размышлял Кот. - Нутро не принимает. Вот разве сливки или сметану..."
  И, наконец, дождался.
  Из щели выползло нечто юркое и длинно блескучее, словно прядь чёрного серебра, устремилось прямо к миске, вибрируя длинным раздвоенным язычком и почти не взирая на Кота. Голову змеи, от ушных дырочек до макушки, крыло нечто вроде двойного листка ивы - ярко-жёлтого и с кончиками, поднятыми кверху и сплюснутыми в зубец.
  "Уж, - подумал Кот. - Знает, что людям неопасен, вот и обнахалился. Мама Алеся, однако, испугаться может. Шугануть или как?"
  Он гнусно зашипел, не вставая с места. Тварюга приподняла головку и ответила таким пронзительным, переливчатым свистом, что Кот вздрогнул и прянул всем пузом вниз, несмотря на бывалость. Табуретка дрогнула, но устояла, молоко не выдержало - сбежало. Как выяснилось чуть погодя, бесследно и вместе с главным виновником переполоха.
  "Какая-то странная рептилия, - размышлял позже Кот. - Явно владеет навыком ультразвукового телекинеза. Вон какой голосок выработал, шельмец: чисто Соловей-Разбойник".
  Кот был учёный: туго знал сказки Пушкина, Википедию и белорусский фольклор. А вот почему решил, что перед ним самец, - сказать не мог. Мужскую грацию и стать почуял. Беспардонную отвагу на грани нахальства.
  К появлению мамы Алеси он всё привёл в порядок: вылизал миску и пол, чтобы убрать все запахи, проверил наличие съестного на плите, в морозилке и холодильнике, слазил в погреб разобраться с бульбой и копчёной свиной шинкой - а то как бы хозяйка, приехав с обхода, с голоду не померла.
  Алесе он был если не благодарен, то ценил и заботился: не всякая дама, набежав на соседний с лесничеством город Краснолесье, подберёт с улицы блохастую тварь неопределённого цвета и формы, привезёт в корзинке своего мотоцикла домой, накормит, вымоет, вычешет и окрестит Василём. Что такое шло вразрез с его ближайшими планами, Кот в укор ей не ставил и, как оказалось, был прав. Стратегия куда важнее тактики, а твоя доля тебя всегда отыщет. В лице искомого чуда-юда ползучего.
  Ибо Кот не сомневался, что ему, условно говоря, подфартило.
  "Теперь стоило бы произвести рекогносцировку, - подумал он. - Не напрасно же я маме Алесе внушил, что хожу сам по себе".
  Вывалился из форточки, словно ком перестоявшего в квашне теста, и плюхнулся в цветочную клумбу, чудом не задев ни одного лепестка. Принюхался: из-под дома интервенцией не пахло, по двору тянулась слабая нить аромата. "Давно утёк", подумал Василь. Стоило бы пошукать по буреломам, моховикам да багнам, но это безнадёжное занятие. "Разве что в месте поразведать, - сказал себе Кот. - Путь-то мне известен: как говорится, все дороги ведут в Рим, а наш городишко немногим хуже".
  Под дощатый плот вокруг усадьбы нырнул он уже куда ловчей, а по набитой "Мото-Менском" колее и вообще порысил борзым иноходцем, то и дело сбиваясь на карьер: вокруг не было никого, способного удивиться этому факту. Нить то слегка вибрировала, то пропадала вдали от торной дороги, то возникала во всей красе.
  На окраине места запах исчез, как ножом отчекрыженный. "Вот тебе и улика, - подумал Кот. - Точно-точно, натуральный змей так себя бы не повёл. Что делать-то теперь? Хоть через голову перевёртывайся".
  Это была идея. Привычно оглядевшись по поводу людей и собак, Василь нырнул в один из наполовину заброшенных двориков, где тотчас бурно колыхнулась трава. В приличном господине, что вмиг поднялся оттуда, уже не было ровном счётом ничего от прежнего голодранца: костюмная пара от "Сударя", ботинки от "Марко", свитерок с горловиной, респектабельные очки-зеркалки - всё тёмно-серое с оттенком загара. Фигура отличалась некоторой полупрозрачностью, но на глазах уплотнялась, будто извлекая строительный материал из окружающей среды.
  "Живую массу надо было лучше наращивать, - привычно сокрушился Василь. - Адзенне из шерсти, абутак из шкуры, роговые акуляры из когтя... А дзе самый кот? Ох. Что это со мной - трасянка напала? Мешаю языки конкретно".
  Ступил за калитку, отомкнув и замкнув за собой клямку - такой хитроумный засов, чья цель - показать гостю, что хозяин отсутствует, но во двор всё-таки пустить, - и только поворотился лицом к улице...
  Прямо перед ним стоял записной франт. Стильная чёрная водолазка, такие же слаксы, лакированные штиблеты, на волнистых, до самых плеч, каштановых кудрях - пиратская косынка из золотой парчи, в ухе золотая серёжка-череп. Один глаз нормальный, светло-карий с круглым зрачком, но в другом, цвета старого мёда...
  Прорезь в радужке узкая и вертикальная. Как у самого Василя.
  - О, нэ хчалэм настражичь пана, - сказал роковой щёголь, - тем паче заворожить. Мы, здаёцца, знаемыя, спадар. Контактная линза выпала - прямо в карман, вот удача.
  Вложил линзу в глаз, улыбнулся:
  - Мы, как видите, коллеги по работе. Вам ведь тоже есть что скрывать за очками, пане... кошколачень?
  - Я вам не киса какая-нибудь, - брюзгливо ответил Василь. - Я естем кот-вервольф. "Тьфу, польский-то во мне откуда?" Котолачень, одним словом. Василь сын Гервасьев Котович. А с кем поимел честь сегодня на хуторе?
  - До диспозиции пана - Ксаверий Гольшанский, - его собеседник церемонно поклонился. - Можливе просто Уж.
  " Просто? Держи карман шире, - подумал Василь. - Змеюка-то была вовсе ледаща, а дылда из неё вывернулся вон какой - под два метра. Не моя волшебная категория".
  И вслух сказал:
  - Перетереть бы в укромном месте. Думаю так: вы меня в город и завлекли ради похожего.
  - Специально разыскал в вашем диком пристанище, - Ксаверий снова поклонился. - Бо мы друг дружку справне ловили. Но там вы никак не изволили раскрываться и были панем ситуации... то бишь хозяином положения. Случаем, не маете ли на мысли доброго шинка или корчмы? А то естем змешаны в тым месци.
  Василь махнул рукой с неухоженными ногтями:
  - Кабаков в городе не держат, напрасно искали. Но в двух кварталах отсюда сделали неплохой паб "Манчестер", там завсегдатай может получить рюмку-другую истинной крамбамбули под смаженого гуся и драники из бульбы местной выгонки...ой, урожая. Да и гарэлка типа первач у них - слеза слезой. В самый раз, чтобы сдобрить ею тёмное пиво.
   За национальной выпивкой (платил Ксаверий, причём не "рубелями", а золочёной кредитной картой) невольные компаньоны сблизились до того, что едва не принялись рыдать друг у друга на плече.
  - Вот скажи: ты хлев или конюшню когда-нибудь сторожил? - вздыхал породистый шляхтич Ксаверий. - Зарывшись по уши в сено? Сено духмяное, сон сладкий. Парное молочко пробуешь первый - прямо из источника. И корова довольна - вымя не пухнет, и лошадь - есть кому гриву расчесать золотым гребешком и выгулять, если в деннике застоится. И хозяйка рада - что от ласки и хорька есть кому оборонять. Зараза всякая тоже не прикидывается, гадюки и крысюки двор за три версты обходят. А зимой под тёплую печку переберёшься. Господыня коров подоит, ужу кувшинчик непокрытый с густым молоком, деткам мису с едой на пол выставит - домашний любимец тут как тут, и снова никто не обижает. Разве что деревянной ложкой в лоб стукнут легонько, чтобы вперёд всех не лез. Господарь и вообще подзывал и гладил по чешуйкам, словно кошку. И где те люди на деле, где - те кобылы? Сердца охладели и чувства застыли...
  - Тоже мне честь - сидеть в навозе по уши, - тяжко вздохнул Василь. Упоминание о кошке слегка его задело. - Добрая хозяйка любимца в доме держит, на пуховой подушке да под парчовым покрывальцем. И кормит тем, что сама кушать изволит.
  - Знал, видно, ты хороших господ и госпожей, - ответил Уж. - Не чета пани Алесе из дикого леса.
  - Зря ты, - немного обиделся Кот. - Она добрая, только несчастная. Ни мужа, одна только работа мужнина, ни деток у вдовой бабы не осталось. Вот и прибрала меня к рукам, да так, что утечь или просто рыпнуться совесть не позволяет. Кот у неё, бачишь, заместо младенчика.
  - Вот оно как, - Уж состроил комическую гримасу. - Дама с яйцами, похоже. Чуешь, а ты, выпадково, обиходить вдову не пробовал?
  "Выпадково - всего-навсего значит случайно", - машинально перевёл возмущённый Кот, но отчего-то хуже взъярился:
  - Я тебе что - в самом деле из окна выпал или с полатей сверзился вниз головкой? Или я гадюка-подлюка, или царь Змиулан, Змей Огненный, чтобы горемычную сироту напраслиной смущать? От меня же один пар внутри бабы получается.
  И вдруг остановился, поняв, что выдал лишнее. И не просто лишнее - ожидаемое. Но такое, о чём и следовало проболтаться. Словом, всю тактику и стратегию в одном флаконе.
  Собеседники отодвинулись друг от друга, чтобы глянуть прямо в очи: один с ехидством, другой - испуганно.
  - Шпацеровал, значит, не с одними кошками, - произнёс Ксаверий.
  - Так я и не совсем кот, - ответил Василь. - Среди людей марку держать приходится? Приходится. Вот и гуляешь и, прости боже, пердолишь их почём попадя.
  - А с Алесей у котика вышел прокол, - продолжал его собеседник.
  - Говорю тебе - не пробовал, - огрызнулся Василь.
  - Тогда прав на пашню у тебя никаких нет, кроме как условно сыновних. И поперёк моих собственных амбиций не становись: так-то будет распрекрасно, а станешь - куда как скверно будет.
  И снова такая власть была в голосе Ксаверия, самую малость переходящем в давешний свист, что Василь поверил. С тем и расстались.
  
  Через несколько дней, прямо перед завтраком, случилось явление. Через открытые настежь ворота лесничества, рыча и крупно содрогаясь, ворвался эксклюзивный байк "Урал-Патруль" с коляской. В седле восседал Ксаверий, весь в металлизированной байкерской коже - от воронёных башмаков до золотой банданы. Шлема он не носил, видимо, из принципа. В люльке, похожей на байдарку, высилась груда неопознанных, но явно симпатичных предметов. В доме пришельца встретили Алеся, дама светлой масти, поджарых статей и с довольно решительным выражением серых глаз, и Василь, который, опираясь задними лапами на сиденье стула, уплетал натуральный корм из миски, поставленной на крахмальную скатерть аккурат меж его передних конечностей.
  На той же скатерти, рядом с третьим столовым прибором, минут через пять оказались документы, представляющие Ксавера Витовтовича Гольшанского как заместителя пани Аляксандры Явгеновны Кроткевич, кстати поименованной главным лесничим Подляшского округа.
  - Вас послали очень вовремя, - сказала пани Алеся, изучив бумаги. - Участок у нас благодатный, но браконьеров расплодилось больше, чем зверей.
  Она знала, что говорила, хотя по официальной версии её супруга придавило сухостоем. "Ижевка", с которой лесничиха выходила на работу, была заряжена теми же пулями, что поразили вековую ель на излёте. Поговаривали, что именно теми, а не такими, хотя Василь готов был поклясться - чепуха. Свинец ведь и от удара о мягкое сплющивается.
  - Рад помочь, - ответил Ксаверий. - Только вы, шановна пани, введите меня в курс дела, а дальше разделим территорию пущи и будем регулярно переменяться. Надеюсь успешно одолеть беду.
  "Этот может", - отметил про себя Кот.
  Поселился новый лесник во флигеле, как деликатно именовался бывший сарай для бывшего скота. Отдраил его весь, как моряк палубу, перетащил кое-какую мебелишку из чулана и развесил по стенам то, что привёз с собой. Василь тоже навестил новосёла и по достоинству заценил реликвии: хищно изогнутой карабелей можно было легко рубить гвозди, не говоря о любопытных усах и ушах, а кованым слуцким поясом - замотать в рюмку самое толстое брюхо. Развешанные по стенам "пацерки", то ли бусы, то ли чётки, были выполнены в том же обильном антикварном духе.
  - Девочки мои в одном этом и ходят, - выразился Ксаверий как-то неопределённо. - Нияких иншых нарядов не жаждут.
  "Придуривался насчёт хлева и хаты, - решил про себя Василь. - И держится временами не как простой дворянин, а как магнат. Вот говорят - чем белорусский шляхтич отличается от простого селянина? Когда назём на поле вывозит, непременно саблю в него воткнёт. А у пана, приближенного к королевской власти, и карабеля, и речи сплошь настоящим золотом обложены".
  Несколько дней после этого по всей пуще стоял свист и скрежет, по всей вероятности, зубовный. Местные жители с разрешением на вырубку и городские туристы выбирались из чащи без помех, но с выражением тотального изумления на лицах. Кое-кто другой не выбирался вовсе - поговаривали, что в глубине леса из самого дремучего болота выходит змей-полоз размером в Несси, с золотым венцом на голове, и чинит расправу. Душит, а потом выпивает трупы двуногих убийц и четвероногих жертв, оставляя пустую шкуру.
  "Сказано - не мешайся, я и не мешаюсь, - говорил себе Кот. - Царское дело - не моё дело. Хоть бы на подмогу позвал, выползень этакий".
  Но подмоги Великий Уж не требовал принципиально. Служебные дела устаканились, в пуще воцарилась осень, и Ксаверий то и дело притаскивал в дом охапки листьев, куда более пышные и нарядные, чем его настенные сувениры.
  И вот однажды он принёс в горстях нечто более похожее на холодный огонь, чем на жаркое червонное золото. Стоял вечер, и пламя просвечивало его пальцы насквозь, словно чашу из розового алебастра.
  - Ой, да что это? - проговорила пани, когда её помощник бережно разместил на широком глиняном блюде трепещущий цветок с полупрозрачными голубовато-оранжевыми лепестками величиной с ребячью ладошку. И тотчас цветов стало семь, ибо в каждом из зрачков, повёрнутых к блюду, тоже загорелось по одному.
  Ксаверий не ответил прямо, только произнёс:
  - Это мой вам подарок, ваць-пани Александра. Теперь сбудутся самые ваши заветные желания, вы сможете верно понимать язык птиц, зверей и гадов, и постигнет вас истинная любовь.
  - Папараць-кветка? - рассмеялась она. - Цветок папоротника, что распускает лепестки оттого, что Перун ударит молнией в сердцевину? Да полно: верь тому или не верь, а день Ивана-Купалы уже давно минул, реки покрылись ледком, а очи - слезьми.
  - У папараць-кветки не одни лепестки, а и семена, - ответил Ксаверий. - Мой друг Пасхальный Дзядок сохранил семечко, а дыхание моих губ его прорастило.
  "Ну вот, что теперь им остаётся, как не целовать и не целоваться обоюдно, - хмыкнул Кот в душе. - Мастер он клинья подбивать и с паненками жартавать. Да с такой пригожей рожей я бы смог тоже".
  Насчёт тройной судьбы, которую сулил цветок Пасхального Деда Василь, однако, имел сомнения. Мало ли что у Алеси заветного скопилось на душе - вон, небось, и за покойника отомстить охота. И дар предвидения, которым обладают самые разные звери, как бы к ней не перешёл, а что до любви...
  Но он мужественно задавил нехорошие предчувствия - так его натуральный противник по фамилии Шариков поступал с кошками, пока его самого и того, и как раз этого.
   А в лачуге Ксаверия каждый вечер начали происходить пылкие бдения. Пани Алеся выходила лишь под утро, разрумянившаяся и томная. Очи её сияли небесной лазурью, несмотря на кромешную тьму в подглазьях.
  Обе последних вещи объяснились скоро: пани, всем на утеху, затяжелела. Перестала носить ружьё; дежурные обходы, а чуть позже - и готовку препоручила сердечному другу, что оказался на все руки и везде поспевал. Кот наблюдал за суетой с одобрением чуть презрительным, но его плошка была полна, за ухом его почёсывали в четыре руки, а что до неведомой угрозы от пришельца - да фиг с нею. Когда будет по-настоящему надо, он вступит и заступит.
  "Надо" оказалось через три месяца.
  Мама Алеся с утра отказалась выходить из комнаты, где спала одна. Ничего такого, сказала, похоже, она чуть переела и с того колики начались. Ксаверий переглянулся с Василём, который трудился над очередной вкуснятиной, и тихо, чтобы женщина не услышала, произнёс:
  - Рожает. У меня только сил и хватит, чтобы зачаровать, а ты спешно перекидывайся, при случае представишься акушером. Акушеры-мужчины в стране вроде бы не перевелись?
  - Мрано мней, - промурчал Кот, еле отрываясь от миски. Дикция у него в кошачьем состоянии была совсем никуда.
  - Ничуть ей не рано. Ты забыл, кто я и кто она?
  Минут через пять (тоже ведь и руки помыть надо, и шерсть вылизать, несмотря на спешку) у ложа обеспамятевшей мамы Алеси стояло двое: один в нормальном голубом халате, другой в сером шерстяном. Ксаверий присел на край постели, запустил одну руку под сорочку, другой поглаживал крошечный выпуклый живот.
  - Не выходит, чёрт... А! Вот оно! - торжествующе сказал он, вытягивая нечто размером в свой кулак - овальное, в гибкой перламутровой оболочке. - В путях застряло на самом верху. Принимай из рук в руки, да поаккуратней: когтем не порви. Давно тебе их кусачками стригли?
  - Оно же не доношено.
  - Эксперт, - бросил через плечо Ксаверий. - Я уже, прикинь, стодесятые насильственные роды принимаю. Дальше держать змеиный плод в человечке - вся магия протухнет. Взял? Теперь вшистко суй подмышку - донашивать будешь. У вас температура тела как раз подходящая, тридцать восемь и пять, а у нашего народа - сам понимаешь. Почти вампиры.
  - Это что - теперь так всё время и ходить? - уныло спрашивал Василь уже во флигеле, пока ему прибинтовывали плод к туловищу.
  - Шесть месяцев. Солнечных. В лунно-акушерских выходит и того больше.
  - Ничего себе. И что получится?
  - Раз ты Василь, стало быть - василиск. Шучу-шучу. Пригожая девчинка будет, если постараться.
  - Почему именно она, а не он - сквозь скорлупу тебе светит, что ли?
  - У меня от людей только паненки и получаются. В самом деле лучезарные. А от ужиц - парни. Простые. Человечий оборотень вылупляется примерно один на тысячу кладок и единственный раз в жизни папаши. Наследник короны и власти, которые должен добыть с боем.
  - Вот как. А что матери соврём?
  - Самопроизвольный аборт и сохранение плода в кювете. Твою очеловеченную морду она ведь мельком видела, вот и соврём трохи, что родильная скорая помощь приезжала.
  - Если к ней самой привязать?
  - Не те флюиды, тут третий родитель и второй маг потребен. Да не дай Боже - забоится пани неведомого и дитя наотрез не примет. Так что терпи, а потом как-нибудь само собой решится. Я ведь с умыслом селянку выбирал - они насчёт нашего брата-оборотня без предрассудков.
  Так начались упорные и неустанные труды Кота на ниве деторождения. Отказаться он вначале хотел, но быстро передумал: и обаяние Ужа сказывалось, и любовь самого Василя к экстремальному покою, и вкусная, полная разнообразных витаминов и микроэлементов пища, которая полагалась ему как соработнику. Проникали все полезности в поры яйца вместе с потом и... тут Ксаверий замялся... кровью из подкожных капилляров. Так что заодно от инфаркта спасёшься.
  Но более всего пленила котолаченя жизнь растущего плода: нежное шевеление, от которого кожица подёргивалась рябью, упругие толчки, заставлявшие её ходить ходуном, тихое попискивание и временами свист на частотах, недоступных человеческому уху. Сам он лучше всего воспринимал эти звуки, пребывая в облике животного: обвивался вокруг яйца и блаженно задрёмывал.
  Пани Алеся ходила "сумным-сумная" и снова начала перегружать себя работой на свежем воздухе. В гости к ним почти не заходила. Ксаверий, когда не вешал ей на уши свежеприготовленную лапшу, забегал в сокровенную камору, откидывал от проёма тяжёлый полог, тетёшкал дочку, ворча: "Перегрел, котище, такое ей тоже ни к чему".
   И вот настал желанный миг: как водится, немного раньше, чем ожидали, и притом в самый глухой час ночи, когда Василь дрых без задних лап.
  Изнутри яйца послышалась как бы соловьиная трель. Потом ещё. Рулады участились и стали буквально непереносимы для слуха.
  - На волю просится, - Ксаверий наполовину сполз, наполовину вскочил с ложа и приложил руку, одновременно слушая вибрации. - Шкурка плотная, но считается, что способное к жизни дитя само её проткнёт.
  - Чем - зубами? - Василь тоже поднялся и как бы сам по себе перевернулся, поэтому с произношением у него оказалось в порядке.
  - Увидишь. Там на кончике...
  Только он проговорил это, как из скорлупы показалось нечто блестящее и загнутое - коготь. Он провёл черту сверху донизу и раскрыл колыбель на две половинки.
  Внутри лежало дитя. От пояса кверху - довольно взрослых пропорций, кудрявое, белявое, как мать, золотоглазое, как отец, и очень хорошенькое. От пояса книзу расстилался чешуйчатый хвост с подобием двойного пупка.
  - Это... это, - промямлил Кот.
  - Доченька моя милая, - ответил Уж. - Хозяйка пушчи, какую мы оба ждали и хотели, для кого я лес от погани чистил. Настоящая вужалка. Ты не бойся: жало через час-другой отпадёт.
  - А... это... хвост тоже? Я знал, конечно...
  - Пока ведь ей наземь не ступать. Человечий ребёнок становится на дыбки в полгода, идёт в год - и наша дочурка тоже. Она ведь такой же, как мы, перевёртыш, но только в нижней части.
  Слушая их, вужалка улыбалась вполне осмысленно и тянула ручки.
  - Это она моё тепло чувствует, - проговорил Кот, нагибаясь навстречу.
  - Нет, мою прохладу, - воспротивился Уж.
  - В это время стукнула наружная дверь, во внутреннем проёме откинулся занавес, и кто-то громко сказал:
  - Моё молоко она почуяла. Только-толечко прибыло, самое что ни на есть полезное. Ах вы, прохвосты, прохвосты! Всё предусмотрели, а что малышку поить-кормить надо - это кому-нибудь в голову стукнуло, папаши такие-сякие?
  
II
КАЛЫХАНКА (интерлюдия)

  
   В полупустой хате кот, сидя на лавке, раскачивал зыбку с дитятей. Тускло мерцал огонь внутри облупленной печной глыбы, затаился, едва теплится под слоем мха. Его приходилось беречь: камнем о камень без науки не настучишься. Дитя вполголоса баюкало само себя, сладко жмуря глазки-щёлочки, - с того кот попервоначалу боялся, что они вовсе не видят.
   Собственные котовы глаза за долгую жизнь вдосталь видели жуткого и непонятного. Тогда над ночным окоёмом вспух огненный столп, раскидываясь кроной, и кот бросился домой - тогда ещё у него была целая семья подопечных. Они не подозревали особо худого, никто во всей деревне - в отличие от него. Он даже не знал. Он чуял всем скопленным в его теле опытом предков.
   На следующее утро, едва рассвело, за людьми приехали грузовики. Увозили недоумевающих, плачущих, безо всего, в одном ночном белье и наспех наброшенном платье, но с паспортами.
   Ещё на следующее - военщики, с ног до головы в мешковатой серебряной одежде и с чёрными зеркалами вместо лиц, вооружились сами и пригнали железных монстров, чтобы убивать скот, корчевать плодовые деревья, рушить дома, запахивать развалины глубоко в землю и выворачивать жирные земли наизнанку. Тогда старик понял, что прежняя жизнь кончилась, и посоветовал знакомым кошкам и псам уходить отсюда - вообще подальше от жилых мест. Кое-кто послушался: эти спаслись, когда ближе к холодам явились прежние нелюди, упакованные в блескучую фольгу, и перестреляли всех оставшихся, даже беременных. Чтобы не разносили "радивацию" на шкуре и внутри шкуры, слышал кот краем уха.
   Он остался жив, но жить сделалось холодно и совсем плохо. Стать каннибалом и поедать павших собратьев кот не захотел, мышковал понемногу, но вкус мышатины был с самого начала словно несвежий, с тухлой кислинкой. И тянуло жрать ещё и ещё, будто в прорву какую ухала вся пища.
   Потом кот понял, в чём дело: он рос. Двенадцать лет и двенадцать килограмм без капли жира - в прежней семье им, бывало, гордились. За последний год он раздался почти вдвое: доброе наследие предков сказалось, им-то менять свой облик было легче лёгкого. Да и всё кругом возрастало как безумное. Ветви у сосен начинались в поднебесье, дикобразными еловыми иглами, устилавшими землю, можно было трубку прочищать, если бы кот курил, а липовым листом - дневник обёртывать, если бы кот знал грамоте.
   Хотя на свой лад он умел писать. Вместо человечьих букв он отмечал события царапинами на дверном косяке хаты, где поселился. Территория зачистки зализывала шрамы. Постепенно она полнилась иными насельниками - дикарями, притом такими, каких во всей стране лет двести как не видывали. Данные людьми учёные имена были коту неизвестны, однако волков, лис, рысей, медведя и тарпанов он признал и отметил каждого условной закорючкой. Небо кишело птицей, воды рек - рыбой и пушными крысами: нерпой да выхухолью. Нетопыри кружились в серебристой лунной мгле вечернего неба. Будто вернулись все на землю их обетования...
   Медленно, боязливо на некогда полыхнувшую костром территорию возвращались и люди. Её обезопасили, замуровав согрешивший кусок здания в бетон: многим нужна была "лучистая энергия", немногим - работа за хоть какие-то деньги. Едучего пламени, затаившегося внутри гробницы, словно лава под вулканическим пеплом, эти недоумки боялись куда меньше, чем забредающих на территорию безумных волков и лис. От зверя тоже отгородились бетонными блоками и ходили в промежутке меж двух стен.
   Издали кот наблюдал за тем и этим существованием. Дикие были здоровы и от них родилось хорошее потомство - худое вмиг уничтожалось сородичами, но оставшегося вполне хватало для продолжения рода. Число особей иногда уменьшалось, но потом вырастало до прежнего уровня. Кота никто из них не трогал - обходили стороной, больно жуток казался. Ручные, то бишь люди, увядали, менялись часто: и - стоит повториться - это нисколько не трогало уже самого кота.
  "Человек в природе вынужден выживать как зверь, но не может делать это с надлежащей невинностью, - философствовал кот на досуге. - Природа выживает за счёт естественной вражды, которая таки имеет границы и подчиняется закону. А человек захотел порвать границы и переступить через закон - для одного себя. Вот и отлилось ему сторицей".
  Нет, стоило прогнать людей, чтобы звери согласились поселиться в этом месте, думал кот уже без слов, привычными образами. Откуда ведь что взялось, из каких потайных схронов вышли на волю сии реликты - диву можно даться.
  И когда над одной из людских хат свил гнездо чёрный бусел, кот, наконец, почуял, что назревает совсем уж необычное.
   Вскоре он понял. Пожилая самка из прислуги сделалась брюхата, но не догадывалась, ибо по глупости считала себя неплодой. Пока не отделила от себя вместо злокачественной опухоли, которую видели внутри медики, - принесенного аистом ребёнка. Девочку.
   Этим женщина переступила через все мыслимые законы, религиозные и государственные.
   Ибо в мёртвой Зоне по умолчанию не должно зарождаться никакой иной жизни.
   Некая "администранция" долго исхитрялась, чтоб уворовать дитя из тёплого, но вовсю "звонящего" дома и подбросить в незаразный и холодный. Улучила минуту, когда ни служилой женщины, ни её безработного сожителя не оказалось рядом.
   Что-то заставило кота ринуться следом за убегающей вдаль машиной. Скорость и скрытность у него развились со временем неплохие.
   Некое подобие судьбы заставило хитников выбрать крышу неподалёку от той, какую в давнее время облюбовал сам кот. Впрочем, расстояния были ему не столь важны.
   Когда мать после смены выбросили на пороге нового пристанища, она увидела внутри жуткую картину: вокруг тельца дочки обвилось чудовищное тулово, обросшее буйной шерстью, и ритмично поуркивало, а сама кроха вовсю гулила.
   Так укромно ей не было даже на материнских руках.
   Это показалось самым жутким, посягающим на некие основы: мать убежала и от сугубого расстройства утащила с собой торбу с пожитками, собранными впопыхах. А кот обнаружил, что из подушечек на передних лапах выбрасываются не простые когти, а подобия розоватых пальцев с аккуратными острыми ноготками. Этакий домовой из сказки.
   Он понял, что был избран. И вскорости в том утвердился.
   Малышку споро перетащил к себе в заказник, держа за кое-как перевитые пелёнки.
   И стал жить вдвоём.
   Семейные волки приходили и выхаркивали полупереваренное мясо на пороге, в точности как своим щенкам. Когда увидели, что "нянёк" пренебрегает, а младенцу суёт в рот ветошку с ягодным соком - дать работу беззубым дёснам, - начали пригонять молочных маток. Кот, посмеиваясь в душе, отсасывал из вымен молоко наподобие змеи, сплёвывал в посудину, вместе с тряпьём найденную в одной из развалюх, и бережно переливал в самодельный рожок.
   С ним щедро делились орехами, зерном и сушёной ягодой из зимних схронов, хотя пока это и для них с беззубой малышкой был запас на будущее.
   Он овладел искусством разжигать печь с помощью кремня и кресала. Дров в окрестностях было в избытке.
   С чердака он сволок чуть покорёженную дубовую "калыску", источенную памятью множества поколений. Витыми ходами жука были вписаны в её плоть все те баюльные песни, калыханки и причеты, которые сопровождали сон и бодрствование, рост и взросление тех, кто поднялся оттуда на некрепкие ножки, сделал круг по земле и снова улёгся, но в иную колыбель, побольше.
   Кот забрался внутрь, покрутился в люльке на счастье и добрую примету: так делали все Блюстители в его роду. А когда бережно устроил в ней закутанную и разомлевшую питомицу, в ум ему вошла колыбельная. Русская: местное отношение к его сородичам казалось ему слегка пренебрежительным.

"У кота-то, у кота
Колыбелька золота.
У дитяти его
Есть дороже того",

  
   - явственно слышалось в кошачьем мурлыканье.

"У кота-то, у кота
Перинушка пухова.
У дитяти его
Есть помягче того".

  
   Вот именно: не из обносков, а из собранного изо всех гнёзд пуха. В том числе и аистиного - бусел вскорости отыскал себе пару и навечно переселился к ним.
   Хотя шить нарядные наволоки с поволоками было особо некому. Обходились чем нашли в ближних дворах.

"У кота-то, у кота
Занавесочка чиста.
У дитяти его
Есть почище того".

   Это не было правдой: гной из кенотафа протек по всей округе. Но на малой оно, по всей видимости, не сказалось - как и все звери, была чистой, хоть некому было стирать на неё. Поистине чище чистого и светлей светлого.
   Вослед чете аистов прилетела растеряха мать - робко и отважно в одно и то же время.
   - Отец Илья не захотел идти в крёстные, сказал, у него два десятка по всей округе, зачем ему ещё чернотальские демоны, - объяснила без надежды, что поймут. - А освятить я и одна освящу.
   Под пристальным и ироничным кошачьим взором налила из принесенной скляницы воды в одну из порожних лоханок, облепила посуду по краю свечами, сунула внутрь нательный крест. Побрызгала на обоих, окунув в воду дрожащие пальцы, - кот решил далеко от вскормленницы не отходить.
   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа... Крещу тебя Лелека.
   Кот не имел ничего возразить: что Лилька, что Лилийка, что Лилия - цветов здесь много. Даже орхидеи укоренились на трупах, мужской ятрышник и бабский венерин башмачок.
   Когда мать, повздыхав и покачав головой, удалилась, кот подумал:
   "Дурища, но кое-что до неё доходит. Никто из здешнего народа её не тронул и не тронет - а всему причиной наша Ли... (тут язык у него словно перевернулся), Лида, Лилида - Лилита, которая материнским лоном пахнет. Поймёт баба почёт - зачастит сюда, других людей накличет".
   "Нет, - отозвались ему шипом и свистом. - Мы охраним".
   Кот выступил наружу на всех четырёх, растопырив когтепальцы, подняв хвост саблей-карабелей.
   Две огромных змеи протекли ему навстречу из леса.
   Серая Царица Медянка с продольной чертой вдоль каждого полупрозрачного века, отчего мнилось, что она бесперечь улыбается.
   Вороной, как из лучшей стали откован, Царь Уж, оборотень-Вужалак белорусских лесов, с золотым узорным ободом на голове. Змей-оборотень.
  "Белый плат у порога расстели по обычаю, - донеслось до кота, - да чтобы почище был, нестируха ты и непряха".
   И Царь всех зверей сронил туда корону с узкой головы. На удачу и охрану вужалке Лилит, родимой крови и плоти. Венчание на будущее царство.
   - Вот, выходит, от кого ты, моя дочи, - проговорил кот на здешнем и своём родном языке, любовно кладя венец на подушку рядом со светлокудрявой головкой. - Погибельных краёв царевна.
   На этих словах вужалка тихо рассмеялась и впервые за всё время распахнула глаза.
   Травянисто-зелёные с узким продольным разрезом.
   Змеиные. Кошачьи. Нечеловеческие.
   Ибо отныне человек не смеет ни жить, ни быть, ни считать себя царём природы. Так было решено вверху и внизу.
   Ибо рядом с человеком не может существовать никакой иной жизни.


"Чем я, Уж, тебе, Коту,
За работу заплачу?
Дам корец молока
И шматок пирога,
Дам тебе и папы
В мягкие лапы".

III

  Всем миром тогда правила Пуща. Посередь пущи простиралась пышная поляна. В самом центре пышной и влажной поляны стоял малый хутор - точнее, дом лесника со службами. Сердцем лесникова дома была спальня хозяев. В центре спальни раскачивалась старинная калыска - колыбель из тех, что сработаны в расчёте на долгую смену поколений. В колыбели сладко спало дитя.
  Пани Алеся, когда являлась со службы, заползала ближе к стенке, чтобы не тревожить Василя, который назначил себя бессменной нянькой малышки Лели и дрыхнул отныне вполглаза, положа руку на тёплый животик. На кота она полагалась как на каменную стену и спала, таким образом, меж двух стен, деревянной и вышеупомянутой.
   Ну разумеется, влияние и более того "гроши" Ксаверия поспособствовали коту легализоваться в двуногом облике, но он и сам был не промах - насобачился за долгую, почти двухсотлетнюю жизнь рядом с людьми.
  Сам Ксаверий сразу же по обнаружении плутни отбыл восвояси со всем почти роскошным скарбом. Понял, видать, что жизнь гладко катится и без него, причём непредсказуемо: дитятко с ходу начало перекидываться в натурального младеня с древней литвинской иконы. Пропорции были явно сходны - тощеватые, по виду квёлые да ледащие, что папашу не весьма радовало. Слуцкий пояс Уж оставил в приданое паненке Леле, одну из карабель вручил куму Василю, а пацерки и бранзалетки сгрёб в пригоршню - и как не бывало их. "Войдёт девчина в возраст - по новой моде приберёшь, - буркнул Лелькиной матери, - не в бедности оставляю".
  В самом деле: стоило пани Александре показать златотканый конец пояса сведущим людям, как самый крупный музей города Гродно взял реликвию на хранение, регулярно перечисляя немалую денежку "законной держательнице сертификата". Пояс был второй во всей Беларуси, остальные рассеялись по миру, аки народ иудейский, - и первый по красоте. "А носить его Леля и так и этак не сможет - мужской он, в самую пору за него сабельку затыкать, - утешала себя пани Александра. - Вырастет, в школу пойдёт - адразу и платьев, и украс накупим".
  Остались и засохшие лепестки папоротничного цветка. Их пани зашила в ладанку и носила не снимая: оттого и сбывались предсказания Ксаверия одно за другим. Исполнилось самое заветное желание лесничихи: она получила младенца, коего не смог ей устроить погибший муж. Зная звериный язык, она сумела, наконец, понять, что если кто и любит пани Алесю по всей непреложной истине, то кошачий приблуда, а не гонористый шляхтич из непонятных краёв. И верно: какая женщина примет шелапута всерьёз?
  Но вот кот, даже если он не очень-то кот, по словам Булгакова, - существо домовитое до крайности. И хозяйство устережёт от мышьей и крысьей потравы, и еду сготовит - хоть вместе с пальцами проглоти, и непутёвую хозяйку тёмной ночкой приголубит, и калыску горячим шерстистым телом согреет, и калыханку милой дитятке пропоёт.
  Так со всей искренностью полагал Василь.
  В самой же любимой котовой калыханке говорилось, однако, о вещах, кои самой дитятке знать ой как рано...

"Цi магчыма закахацца
В вецер, што нястрымна вее?",
"Сердце, можно ли влюбиться
В ветер, что по воле веет?",

   - мурлыкал Василь себе под нос.
  

"Цi магчыма закахацца
В ручаiн струмень вужовы?",
"Можно ли влюбиться, бедной,
Мне в ручей, змеёй извитый?",

  - продолжал он, неладным словом поминая Ксаверия: взбаламутил и слинял то ли к другим своим дочкам, коих у него рассеяно тысяча с гаком по всему миру, то ли по каким иным смутным делам, жартовать кого или кому жертвовать - одни дзяды ведают. Что ему, Коту, галантно уступили нагретое место - о том не помышлял.
  Более того волновало кота другое обстоятельство. После того, как резко прибыло молозиво - именно это то их с Ксаверием и выдало, - питание в грудях шановной пани сгорело. А вот нечего вдоль по лесам скакать с ружьём за плечами, думал Василь, и лелеять старые, ещё мужнины обиды! Что ещё надо этой суматошной бабе, прости Господи прегрешения наши? Земли чисты - недаром же говорят, что как мышам и крысам кошачий дух нестерпим, так и хитникам пущи - ужиный. Раз только и занадобилось Ксаверию их шугануть.
  Кот, однако, подозревал, что не в одних женских бразгатливостях дело, а и в реальных страхах, что никак не кончались. Кормясь от Алеси, их девочка имела привычку обвивать матушкины бёдра и талию долгим чешуйчатым хвостом, Чисто удавчик. Разумеется, сама пани умилялась, глядючи, но ведь стресс какой непрестанный! И в младенческую поликлинику, что в Краснолесье, хоть не таскай перевертню, а ведь требуют: вырастить ребёнка тайком от везде сующего свой нос общества никак не получается. Делай как все, если хочешь, чтобы тебя не заметили.
  Поначалу боязно было матери, что дочка глухой родилась, как обычные змеи: лет до двух особого голоса не подавала, не плакала, улыбалась только, и не разговаривала по-людски, разве лепетала нечто своё. Докторица успокаивала: медленное развитие, как у хлопчика. Василь уговаривал иначе: да умеет она размовлять куда как прекрасно, только двуногие не понимают, а прочие жители леса как есть сведущи.
  - Находка для Мэри Поппинс, - шутила пани Алеся, но в конце концов поверила. В самой пани дар понимания чужих наречий прорезался едва-едва, на уровне подсознательных чувств.
  Только-только дитя научилось вести себя "адекватно" и блюсти форму - нагрянул священник, к чьему приходу оба гражданских сожителя приписаны: отчего невенчаны живёте, а уж если живёте, то хоть дитя покрестите от греха подальше. Пришлось пойти и на это. Во время же крещения знай следи, чтобы дитя ненароком не перевернулось, в холодную водицу ныряя. Непокой? Непокой, однозначно! Отец Савватий, на счастье, был с понятием - велел младенца зараз в долгую и плотную сорочку обрядить и блюсти всемерно, чтобы понизу ничего не вывалилось. Нарёк по странному желанию матери Лелией, Лелькой, но девочку не сходя с места начали звать Лелекой. Потому что лишь эта птица, белый аист, может принести ребёнка в дом, где уже не ждут прибавления семьи, пояснил священник. Как не ждала сына старуха Сарра, дочери - святая Анна.
  Василь знал иное. Мирское, то есть домашнее имя Лелека восходит к другому "лелека", что означало когда-то "козодой". Козодой - птичка сумрачная, по виду словно сова. По поверью, может, летая в вечернюю пору меж коров и коз, идущих с выгона, выдаивать у них молоко, словно змея. И хоть на самом деле козодой лишь ловит мошек, родители хотели, чтобы их Лелека был своим у великой матери-природы, как бы молочным сыном, и братом всему живому.
  Оттого всё живое в благодарность Лелеку и лелеет...
  А хлопчиково имя, может, пристало к девчинке оттого, что больше никого у них с Алесей завестись не могло, сынка же хотелось. Оттого котолачень и противился венчанию: расписались в своё время для обычая, и будет с него. Получил законную фамилию для паспорта - Кроткевичи хоть не звучней Гольшанских, однако тоже не из-под плетня вынули.
  Опять же - возвращался кот к святым вопросам - какое там сочетание браком, когда и от святой воды у него чесотка, и от самолучшего партесного пения в ушах закладывает, а уж венцы эти пудовые! Что держать над головой, что носить, идя вокруг аналоя. (Василь тут слегка путал или зачем-то наводил тень на тот самый плетень, откуда его... ну, ясно.)
  Говоря так, с воздыханием припоминал он тончайшую бандану Ксаверия, сотворённую как бы из сусального золота или золотной нити тончайшего прядения, но много крепче и железа.
  "Всё-таки и моя доля есть в воспитании чудовного дитяти,- думал Кот умилённо. - Не одна попова водица - крови и пота моих кропли Лелю покрестили и в самейшую плоть вошли".
  Оттого и жаловался чуть позже отец Савва, что не пошло впрок младенцу святое крещение. Три греха от рождения за Лелей как были искони, та и остались.
  И первый - упряма и своенравна, как ручей и змеиный след, что вровень камень точат. Никак не предскажешь, что ей в головку стукнет и на чём поставить захочет. А ведь умеет настоять на своём!
  Второй. Не знает страха, в том числе и божия - словно кесарница. У них ведь рождение из утробы на свет не запечатлевается ни в дурном, ни в хорошем его образе.
  Третий. Стыда первородного не имеет. Бегать бы ей век голышом хоть по жаре, хоть по морозу, как родная маци на свет произвела.
  Кот еле сдерживался, чтобы не пояснить попу, в каком именно виде родилось дитятко. Это вылупилось оно - каким в родной матери зачалось, а выродилось - каким неродной бацько подмышкой да в мягкой скорлупе высидел.
  И по холоду голяком Леля вовсе не бегает, так, ныряет во двор и обратно: сказывается звериная тёплая кровь. С той крови и не спит зимой, как все змеи, лишь сонная делается и кутается в чужую шерсть. Куда как много в неё вложилось и человеческого. Скажем, в змейку отродясь не перевёртывалась, да и ладно. Страха меньше, что пришибут в тех же яслях.
  Насчёт яслей - к красному словцу пришлось. "Не годно мою кровинушку за волы, ослы и прочий скот держать, - воспротивилась пани Алеся, памятуя рождение Спасителя, а не государственную пенитенциарно-воспитательную систему. - Пускай с нами двумя остаётся. Ты ж ни при какой службе не числишься, кроме домашней?
  Обход леса и луга Василём считался тоже работой на семью, как и готовка-стирка-уборка. Всё ж достояние рода.
  От ясель, садика (на кой ляд нам садик, коли вокруг лес густой да багна непролазные, и всё как есть цветёт) удалось отбояриться. Друзей-приятелей и условных сверстников вокруг Лелеки скопилось видимо-невидимо, как только встала и побежала - причём последние безусловно преобладали над первыми. Вовсе не в христианском смысле: и бегать Леля начала сразу, как перестала ползать, и соблюдала себя она без малейшего укора, и невидимые друзья кишмя кишели вокруг, в отличие от видимых и приглядных, кто то и дело набегал из Краснолесья и ближних хуторов. Все детишки в единый голос любопытствовали: что за змейки такие пригожие, на гадюк непохожие, струятся вдоль дороги, травой шелестят и головки вослед Леле поворачивают, когда по лесу идёт удалая ватага? Василю снова пришлось успокаивать супругу: Ксаверий на то и лесной магнат, чтобы охрану дочери обеспечить и в дремучей гущаре, и в непролазном буреломе, и в болотной погибели. И потом, змеи же мышкуют, без них в пуще бы зараза всякая развелась.
  - А ты у меня на что?
  - А я крысятничаю, - с важностью поведывал котолачень, дивясь, с чего это супруга всякий раз прыскает в ладонь как безумная.
  Крутить-верховодить девочка умела и теми, кто младше себя, и теми, кто старше, и, как легко можно было догадаться, тем народом, кто не показывался людям в открытую. Даром что держала себя не истой королевной, а прямой нищенкой: убегая со двора, напялит на себя тряпьё и ремьё, какое под руку попало, и машет навстречу тем, кто её от заборола-плота выкликает. А потом - один уж знает, чем они там в лесу промышляли: костры из сухостоя жгли на болоте или вигвамы взбадривали из валежника. От всякой беды не открестишься.
  Ну да: все, и оголтелые детки, и их родители разумели, с кем имеют дело, но меж собой не обсуждали: чисто заговорщики какие. Вужову дочку обидишь хоть ненароком - весь свой век будешь Богу плакаться. Говорится ведь об этом: "Калi хто пакрыудзiць Вужалку, на таго чалавека абрынуцца усялякiя нашчасцi, якiя загубяць яго самаго i увесь ягоны род".
   А кому это надо - зверю ли, человеку ли?
  Несмотря на такое о ней суевери, росла девчинка доброй, ласковой да к домашней работе охочей - лишь бы не указывали, что делать. Верховодить над сверстниками не любила, да как-то оно само получалось. Единожды лишь вскипела. Тогда попросились весной в самую глубь пущи охотники - говорили люди, что видели рядом с одной из полян новую стаю волков. Бумагу выправили на "один экземпляр": охота на серых разрешена в любое время. Ружья у них были снаряжены странного вида пулями, псы были огромные, заросшие дикой шерстью - и немые, чтоб незаметно идти по следу. С перерезанными горловыми связками.
  - Я держу свою землю, волки - свою часть моей земли, - ответила пани. - Не новая то семья, но часть большой и старой, ибо никакого другого хищника они не пускают туда кормиться. Для такого им нужно быть сильными и хитрыми. Если поклянётесь не переступать через написанное в бумаге - идите, пробуйте. Можете флажковать, если жаждете позабавляться: их старику выйти за границу облавы - что моей дочке аз да буки разобрать. Но не будете честны - пеняйте на себя.
  Кот, слыша такое, дивился: голос у его жёнки стал прямо как из стали выкован. Леля едва не плакала: почему ты не запретила, маци моя?
  - Пускай на вкус попробуют, - ответила пани. - Разок жгучего перца глотнут - больше не попросят.
   "Она знает куда больше, чем мы оба, - подумал Кот. - И не из-за тех сушёных лепесточков, с чем ныне разве что чай заваривать. Из-за чего-то куда более раннего".
  Надо сказать, что и у малой, когда она кивнула в ответ на материны слова, лицо стало тык в тык одинаковое: две красавицы белоруски из тех, что охотно идут на экспорт в качестве самых желанных невест. Хоть и добрых тридцать лет меж ними разницы.
  В тот день, ещё до того, как послышались выстрелы, Леля исчезла из дому. Вернулась под вечер расхристанная и с таким выражением лица, что у Кота сердце застыло. За пазухой сладко урчал щенок размером с варежку - пригрелся.
  - Что тебе? - холодно спросила пани Алеся, вернувшаяся из обхода на годину ранее. - Зачем слепого волчонка в дом притащила: всё равно такого не воспитаешь. Выйдет из детства - скот будет резать.
  - А ты не заводи скота, - отрезала Лелека, не поднимая очей от живой добычи. - Держи при себе свободных.
  Кот понял, что уж если речь зашла о детстве и воспитании дикой твари, то, значит, её разрешили. Можно было бы подумать, что и размолвки не случилось никакой, но во время кормления найденного младенца молоком из соски Василю объяснили, что стояло за коротким обменом репликами.
  Мужики, слишком самонадеянные, чтобы как следует обложить вожака стаи, - его пани отчего-то упорно звала Славутом, - с досады пристрелили его молодую подругу. Уйти от логова, как уходят от более сильного хищника все волчьи матери, она не успела: видимо, в ней оказалось чуть больше человеческого, чем нужно.
  "В волке - и человеческое? - мельком подумал про себя Кот. - Странные речи".
  За убитого волчонка, продолжала пани, платят как за взрослого, так что охотникам можно было не утруждаться калечить их и приходить позже.
  "А не так - кто же бы выкормил выводок, если он весь такой же слепой и беспомощный? - снова прикинул в уме Кот. - Отец или другие щенные самки?"
   - Более сильных, что сумели разбежаться и поховаться в кустах, отыскали с собаками и перебили, а вот этот забился вглубь гнезда и так уцелел: лесом меченый, - пани Алеся издали показала Василю пятно на головке: будто перекисью капнули.
  - Ты говоришь - меченый? - разлепила дочка губы. - Это он ради меня меченый да удачливый.
  Тогда Василь сообразил, что слово "лесом" прозвучало в устах пани с необычным белорусским акцентом: лёсом. Счастливой судьбой то бишь...
  Никакой непрухи тогда и вправду не случилось: покормили зверя до осенней поры и выпустили назад в пущу. Пани сказала - отыскал Белославичек своих родичей, а человечий дух, которым пропитался, ему простили.
  Снова Кот дивился обстоятельствам - да кто же такого недоросля примет за своего? Не в волчьем это звычае-обычае. Одиночкой сделается - и то спасибо.
  Ещё - вскорости после того, как волчик возмужал и отделился от семьи - в дом лесника явилась для беседы милиция в количестве двух прилично одетых штатских особей. Не очень агрессивная, скорее озадаченная.
  Вот вкратце эта беседа.
  - Пани Кроткевич и пане Кроткевич, вы ходите по участку досмотром. Случайно не в курсе? Наш начальник и двое сотрудников позавчера пропали на границе Красноселья с пущей. Туристами пошли в свой выходной. Видно, что костёр жгли, еду варили, потоптались у огнища очень даже хорошо. Но настоящих следов на снегу нет.
  - Чьих? - спросила пани. - Насчёт людских поняла. Так что - там вокруг поле чистое и никаких метин?
  - Мы не охотники - след тропить, - проговорил один.
  - А начальник отделения им был?
  Второй мрачновато кивнул.
  - Это он весной выправлял лицензию на охоту? Ладно, давайте в лоб. Волчьи следы там наблюдались?
  - Множество, - ответил второй. - Но борьбы не было, это факт. Собралась стая вроде бы в круг, постояла и разбежалась.
  - А посчитать по отпечаткам могли? Впрочем, что это я. Когда серые идут гоньбой, лапу в след лапы ставят, словно северные индейцы. Или индейцы - как волки. Не скажешь, сколько было и сколько...
  Пани Алеся помедлила и закончила не так громко, как прежде:
  - Сколько стало.
  На такой мистике и разошлись.
  Вот так обучалась Лелека, но долго это продолжаться не могло: школа - не та вещь, которую можно объехать по кривой. Ну да, на прощание Царь-Уж обмолвился, что Великая Пуща сама скажет его дочери, что надо будет знать: какой-никакой лес имеется повсюду, даже на дне морском, и намертво переплетает все корни.
  - Но это не то знание, которого требуют закон и власти,- вздыхала Лелекина мать.
  - Всеобуч тем и ценен, что стрижёт мозги под общий ранжир, - поддакивал ей Василь. - Можно было бы нанять учителей, да экзамены всё одно держать потребуют не вообще, а по данной свыше программе.
  Однако весь первый "Бэ" заселила всё та же дружная ватага, шайка, хевра и чарада. Поэтому ничто не мешало Лелеке получать отличные отметки и блистать самородным знанием наряду с заученным по указке. Её на всё хватало, везде успевала: не в одних ботанических и зоологических премудростях, что напрашивалось, но и в точных, неточных типа истории, а также шкодить повсюду, до чего её хитромудрый ум дотянется.
  Прежняя учёба на живых примерах, однако, продолжалось, причём, как постепенно догадался Кот, тайком от него самого.
  Однажды в конце ноября, едва на звонкую землю выпал снег, мать и дочь дружно куда-то засобирались.
  Василь тайно поспешил вослед: от раздольной жизни звериная шкура от модельера стала ему тесновата, еле втрескался. Не перевёртывались они с юной паненкой так долго, что казалось - вообще всю сознательную жизнь. Можно было, оно конечно, вздеть что-нибудь не столь родное или так, голышом обойтись, но не вышло бы обернуться так ловко и так уютно по зимнему времени.
  "К тому же я натуральный литвин-котолак, а не какой-нибудь голимый петербургский сфинкс", - сказал себе Василь и совершил последнее героическое усилие по внедрению.
  Его женщины шли не скрываясь и широко - две пары следков, большие и малые. Ему приходилось красться, заметая след хвостом. Впрочем, Кот не особо опасался, что заметят: пускай страшится тот, кто ховается, и ховается тот, кому есть чего бояться.
  На опушке обе паненки уселись на пень, подоткнув под себя полы кожухов: на лисьем меху у зябкой Алеси, на рыбьем - у всепогодной Лельки. Кот предусмотрительно укрылся за толстым сосновым стволом. "В случае чего рвану вверх, когти в кору запуская, и ищи-свищи меня..."
  "На небе, - добавил ехидный внутренний голос, - вон какой стал огрядный от слова "грянуть" или "грюкнуться". Сам не иначе слезешь, как чугунной ж... о железную землю".
  Тем временем на дальней краю поляны уже начало что-то происходить - потянулась нитка, серая на беловато-сером.
  - Вот, назирай, - говорила пани Алеся. - Позади той хилой тройки - пятеро молодых и сильных, это авангард. Позади пятёрка матёрых - арьергард. В серёдке - одиннадцать их подруг, все тяжарные... тяжёлые то есть. С приплодом. Чисто боевое построение.
  - А сзаду и сбоку, каб глядеть за порядком, - он?
  - Да. Сам Славут.
  - А те впереди - они?
  - Да. Убийцы. Мой бусый долго ждал, пока сил станет зачаровать и перетворить в зверя. Еще дольше - чтобы выследить, а мог это сделать для него лишь верный ему человек. Теперь будут они служить приманкой для нежданной засады, кормом в голодный по их вине год, и самок им не положено: ни старшейшему по людскому чину, ни обоим его подхалимам и прихлебателям. Так и будет, пока не выкупят всей вины. Тогда, может статься, помилует их либо Славут, либо сама свята Доля.
  - Это из-за подруги Белого?
  - Не только: вины копятся, месть кормят, а сама месть выжидает. Я тебе показывала ту пулю, которой твоего отчима насмерть забили?
  Алеся вынула из-за пазухи медальон или ладанку:
  - Смотри.
  - Никак серебряная куля, - прошелестела девочка, робко трогая ярко пахнущий Коту слиточек металла.
  - Не совсем: пуля серебром только облита, оболочка свинцовая, сердечник морёного дуба. Чтобы выпалило мяса и чтоб не гаилася рана, покуль свято древо сэрдца не одшукает.
  И оттого, что большая часть слов была на полузабытом местном наречии, Василю стало очень страшно.
  "Вупыр или вавкалак он был, что ли?" - подумал он тихонько - чтобы его женщины и шелеста мысли в умной башке не почуяли.
  А пани Алеся продолжала:
  - Але тых, в ком две жыцци заместа адной, смерци узять няпросто. Человека в нём они сумели вбить - пана Всеслава Кроткевича, мужа моего. И ради обмана уже павшего дубовым стволом придавили. Но волк прянул ввысь. Старый уже - да и был он сед, когда венчал нас поп Савва. Знал тот, что от созданий разного племени и розного пламени детей не получится, но всё же окрутил. Великого ума были они оба.
  - А ты? - спросила Леля.
  - Про таких, как я, сказал один древний грек, Плутарх, что если шкуры льва недостаёт для победы - надо сшить её со шкурой лисицы. Только это и могу.
  - Сшивать?
  - Ну да, - усмехнулась пани, пряча ладанку внутрь кожушка. - Как все женщины. Жутко его тогда поранили - зараз в обоих обличьях.
  - Мам, а его младший, Белослав, сын Радовиты, - он где-то здесь?
  - Глупая. Всех перечли, видишь ведь, что нет. Холостякует.
  - Мам.
  - Чего тебе ещё?
  - Мам, ты Кроткевич, я Кроткевична, даже наш Василь по браку Кроткевич - мы тоже обижены? Мы должны помсту творить за нашу фамилию?
  - Месть? Ох, глупая. За тебя иное плату берёт, и в семижды семеро. Старайся уж, дабы тебя не обижали. И уязвлённой себя чувствуй пореже.
  Несколько позже Кот заподозрил, что его специально подманили, чтобы сообщить кое-какие необходимые для семьи вещи, но сделать это мимоходом. Чтобы диковинному знанию не так упирался.
  Время для юных тянется, для взрослых идёт, для стариков поспешает, для тех, кому перевалило за двести, - летит курьерским.
  Несколькими годами позже получилось такое, что хоть в новых "Сумерках" пародируй.
  В класс "А" приняли нового подростка, говорили, родом из северных мест. Болеслав был такой пригожий с внешности, прямо актёр Даниэль Ольбрыхски, и такой разумный внутри, что в пришлую нордическую бестию влюбились все параллельные девчонки. А поскольку и во всеобуч проникли новые веяния - то и мальчишки. О его собственной первой букве алфавита и говорить не пришлось. После серии научно спланированных драк со своим полом и одного-двух сеансов утончённой арийской наглости по отношению к противоположному (снопы луговых цветов, груши и яблоки, почти открыто сворованные с лесных делянок хозяйки, самодельные корольки, снизанные из чепухи, крашенной брусничным соком) Болека чётко признали неформальным лидером и "ашки", и "вэшки", и всего прочего урезанного алфавита. Кроме класса "Бэ". Болек - ибо так он просил себя звать, на польский манер - ходил, опять же с подачи новых веяний, в неформальном "строе": белая рубаха с тонкой алой вышивкой по стойке, ноговицы с воротником, застёгнутым на деревянную колодочку, и невысокие ботики. Сверстники несколько путались в старой терминологии и до тех пор пытались назвать строй костюмом, ноговицы - штанами с поясом, а боты - сапогами, пока Болек не вразумил их как мог вежливей.
  Натурально, двое владетелей неминуемо встретились на одной из больших перемен, когда деток вывели на свежий воздух спортплощадки. Померялись взглядами: оба сероглазые и белокурые, только у Болека и очи выцвели, и пежина в волосах проглядывала, вилась одной-двумя прядками.
  Краткий диалог, что произошёл на виду у всей школы, был с виду простым и понятным. Начала первой Лелека - типа уступи законное место даме:
  - Недолеток, а седую волосню носишь. Живёшь не в своей семье, а у неких смутных родичей. Не поплатиться бы тебе за хвальбу, как Сат-Оку. Его, ведаешь ли, мальчишки в холодной воде выкупали - думали, косит под старика.
  - Сат-Ок был индеец и поляк. Я совсем иная помесь.
  - Мистификация он был, причём вообще крутая. Ладно, байки у него интересные, так что дело простительное. Ты здесь всех обворожил и зачаровал, кроме меня. Ну что же ты? Всем сестрам по серьгам навесил, а мне нет? Валяй пробуй.
  - Паненку Лелю держат в чёрном теле, - ответил он. - А стоило бы, чтобы от него на всю пушчу залатое ззянне зыходзило.
  - На всю пущу золотое сияние исходило, - перевела паненка. - А ведь ох как приёмно да пригоже на белорусском звучит!
  - Это ещё красивее, - хлопец вынул из потайного кармашка ноговиц сборчатый капшук, прицепленный изнутри к поясу, а из этого кисета - височные росны, сплошные цепочки и пластинки. Из самого истинного и взаправдашнего золота, изукрашенного витьём и резьбой.
  - Это не подарунок паненке, - сказал Болек. - Гэта яе здабытак.
  - Её, то есть моё исконное достояние, - перевела Леля.
   - Как бы натуральная часть высокородной паненки, - кивнул Болеслав и втиснул росны ей в руку.
  С тех пор, откуда ни возьмись, а выхвалялась наша юная барышня на всех вечерницах и дискотеках в златотканом парчовом платьице и уборах наилучшей ювелирной работы, что, однако, затмевались роснами, носимыми ею в ушах, как обычные серёжки. Всех оделяла вниманием и летучей благосклонностью, кроме Болеслава. Но всё-таки видели все, кто хотел вникнуть: танцуют-то отроковицу все, а водит туда и провожает оттуда по сути не кто иной, как лидер девятого "А". Надзирает на расстоянии. Их даже прозвали, почти по старой польской анимашке, Болек и Лелек.
  Кот, который в силу своей хамелеонской природы всюду поспевал и обтирался ушами решительно обо все ноги, докладывал пани Алесе:
  - Держится она с ними со всеми строго. От одного того млеют и на задние копыта встают. Кроме малолетка.
  - Ты что, про Славута-младшего не понял? - спросила пани, натирая бульбу для колдунов. Колдун - это такая большущая котлета из сырой картошки с мясом внутри, специально чтобы укормить мужика до отвала: самому могутному хватает обычно четырёх.
  - Теперь-то да, - горестно кивнул Василь. - Понял до последней капелюшечки. С одной этой фразы и толечко сейчас - ум у меня, видать, короток, як у той бабы. Десятка ему и не более. Но десять волчьих лет - матёрость. Наложи на десять молочных человечьих и раздели - большой хлопец получится.
  - Юнак. Молодой шляхтич, - поправила Алеся. - Прибавь имя: что Белослав, что Болеслав - почти едино.
  - А серьги - це ж не волчье. Это благородной ужовой дамы. Заместо отцовой короны. Вот оно что...
  - Думаешь, я волчьего младеня прямо отцу в зубы отдала? - усмехнулась женщина. - Кому надо, тот своё отыщет. Жёнку Ксаверий котолаченю уступил, зато за приплод от жёнкина законного мужа прямо ухватился, хоть по сути без рук. И уговаривать не пришлось.
  - И в побрякушки нарочно дочку не рядила, - догадался Кот. - Чтобы завабиць, приманить - не Волка, так Ужа. Не мужа, так полюбовника от папараць-кветки.
  - Родного отца доченьки моей, - поправила пани Алеся, по видимости не рассердившись. - Чтобы этот сплошной гульливый хвост хоть как-то её отметил да оделил.
  Что дело было не в одних дорогих побрякушках, отлично понимали оба. Только как собаки: сказать членораздельно не умели.
  Леля тоже понимала кое что, да ещё и покруче родителей:
  - Ходить Болек пускай ходит. Но чтоб я этого смактунка и штучного выкормленника и далей близ сердца трымала - не бывать тому.
  Треугольник, любовный или ещё какой, на двух вершинах не построишь. Чтобы началось и замкнулось в себе движение, нужно кое-что третье. Или кое-кто.
  Говорили, что городской интернат для детей с ограниченными возможностями отчасти расформировали из-за нехватки финансирования: в смысле что урезанные в одном месте возможности излишне проросли в нескольких других. И что кое-кто шибко гениальный пожелал сдать за старшую школу экстерном, а ему приказали хоть для виду поступить в выпускной класс.
  В общем, между компанией Лелеки и дружиной Болеслава вклинился некто Энджей, девятнадцатилетний юнец в инвалидной коляске. Кресло на колёсах было в импортном приёмистом стиле, имя для-ради щегольства переделано из Андрея на манер героя Сенкевича, но с сильным импортным же акцентом. И то, и другое, и множество всяких третьих способствовали тому, что в прежней, ненормальной школе своенравного Энджея сначала пытались силой удержать, позже - силой же выпихнуть. На его счастье, директорат и родительский совет школы для натуралов состояли из людей умных, старшие классы и учебные кабинеты размещались не выше второго этажа, а лифт был рассчитан человек на десять. На то, что он калека, Энджи обращал внимания не более, чем на цвет своих волос или глаз: первый, кстати, был роскошный, иссиня-чёрный, а сами волосы ниспадали до плеч неукротимым водопадом. В зелёных очах апсары можно было буквально утонуть - правда, при любом раскладе касалось это души, а не тела: как истый денди, наш герой был ещё и напоказ холоден к дамам и девицам. Кое-кто из романтически настроенных девиц класса "Вэ" сравнивал глаза Энджи с озёрами, в которых отражается листва, кто-то упоминал дрягвы или багна - наиболее известные виды белорусских болот с особенно яркой растительностью, маскирующей трясину. Лелека же выразилась попроще:
  - Незрелый крыжовник имени Антон Павлыча Чехова. Чтобы получить удовольствие, надо, чтобы это была твоя личная собственность.
  Как-то либо она сама, либо с её подначки Энджея подставили. Он вышел из неразлучной своей оболочки - потому что есть места, куда и король пешком ходит, а не на колёсах прикатывает. Держась за стенки узкого коридора, он двигался вполне нормально и даже не без грациозности. Когда же возвратился, оказалось, что коляску откатили от туалета метра на три-четыре, а одноклассники стоят еще дальше и смотрят, что будет.
  - Нет чтобы подать экипаж к парадному выходу, - должен был, по логике, заметить юноша. Или попросить помощи - но это по всей невероятности, как говорится. Только Энджи не сделал ни того, ни другого: пал наземь и пополз на руках - так изящно и стремительно, что усилия еле угадывались. Впрочем, руки у тех, кто остался без ног, всегда удивительно сильные. Уже проверено было кое-кем на горьком опыте, а всё равно лезли туда же.
  Когда он поднялся в кресло, будто в самом деле на трон, на дорогущем костюме не было ни соринки. Впрочем, школьные уборщицы своё дело знали туго, и мелкие купюры лучше было на пол не ронять.
  Также следует прибавить, что на занятиях Энджи занимал как бы отдельное купе; подъезжая к доске ради ответа перед всем коллективом, при помощи специального рычажка поднимался выше обычного ученического роста; в сочинениях на вольную тему, контрольных и лабораторках блистал, иностранных языков знал столько и в таких нюансах, что неясно было, есть ли у него вообще родной. А с обществом контактировал нехотя. Даже на родительские собрания никого не посылал - снимал квартиру, как взрослый. Ну да, разумеется, он ведь и был совершеннолетним.
  - Мам, как думаешь, это у него следствие Черноталья? - спросила как-то Лелька.
  - Не думаю, - ответила пани Алеся двусмысленно.
  - Он даже корсет носит - с рёбрами и планшетными застёжками.
  - Аристократы и военные тоже носили, - лаконично сказала пани.
  - И очень умный.
  - В их магнатском роду другие не выживают, - выразилась пани в том же непререкаемом стиле. - Сильная кровь на сильную кровь.
  - Если не мутации, так инцест? - щегольнула её дочка учёным термином. - Его сановитая родня, наверно, внутри себя мешалась, как Габсбурги.
  - Кровосмешение вполне допустимо, - согласилась мать, вновь как бы навеяв туману. - По крайней мере, физически. Там такая богатая генетика, что и на норму, и на гениальные отклонения заряда хватит. У них да от них и неплоды рожают.
  Что-то явно сквозило на кулисах этого диалога, уловил кот, что, как всегда стремился быть в курсе. Следствием беседы было, во-первых, то, что Лелека подошла к Энджею куда ближе, чем собиралась вначале, и таким путём раскрылась. Вообще-то пришелец много раньше вычислил своего главного идеологического неприятеля. И однажды появился, как и она сама, в серьгах, только маленьких, "гвоздиках". К каждой серёжке был подвешен необычного вида витой знак.
  - Вот видите, юная паненка, не одной вам пристало украшаться, - сказал он, прочитав в её глазах интерес.
  - Значок интересный - вроде змейки.
  - Руна Зиг, или Сол. Даёт свет и жизнь, молодость и восстановление тканей. Олицетворяет законную гордость и высокое самосознание. Метит человека, наделённого благодатью или находящегося под покровительством высших сил. Вращает вокруг себя пространство, извлекая оттуда вещи, которые кажутся невозможными. Рождает в носящем её способность видеть мир в истинном свете.
  - Как высокопарно-то. Себя так возвеличиваешь?
  - Боги с тобой, красавица. Я описываю лишь знак. Лично мне больше бы подошёл глубинный змей Ёрмунганд, да на глаза вовремя не попался.
  - Интересно, кто это сделал.
  - Я сам. Одно из моих хобби - ювелирное.
  - А как насчёт других?
  - Ну, для примера, вышивание болгарским крестиком, восьмиконечным таким.
  - Девчоночье занятие.
  - Если я делаю - значит, моё. Хочешь, тебе народный строй вышью? Белорусские орнаменты тоже мне ведомы. Могу солнцем-талантом украсить, или женской пригожестью, или насеньнем - урожаем-плодовитостью, или небесным огнём. Или бесконешником - дальней дорогой. Но всё это у тебя есть или предстоит. Зачем ещё к материалу крепить?
  Лелека поняла, что над ней подсмеиваются, но не уловила, с каких пор. И решила, по крайней мере, воспользоваться ситуацией:
  - А что? И вышей. Не одной же мне пасаг, приданое себе готовить. Верней получится, если ведьмак и чаровник это сотворит.
  - Ты думаешь, что угадала насчёт меня? - спросил юноша серьёзно.
  - А я не думаю, - ответила она материнским, пани-Алесиным голосом.
  С той поры, что эти двое ни делай, о чём ни говори, а все сплошь понимали, что они друг в друга влюблены, а могутный малолеток - так, для одной пастьбы. Бывало, катит Лелека впереди себя коляску - и тихонько беседуют: она чуть приклонившись, Энджи чуть к ней повернувшись или глядя прямо и следя за дорогой. А пастырь Болек обочь движется и время от времени с хмурым видом вставляет фразу-другую. Несмотря на романтические страсти, учились все трое в преддверии выпускных терзаний как проклятые. Впрочем, кто поручится, что шпацир тот не репетиция по физике там или географии? Бесед ведь никто не слышал, о чём они. Гутарок и размов ведь не слыхал никто, в смысле.
  Василь, учуяв, чем пахнет эта история, решил навести профилактику. Сказки, что он поведывал малышке Леле, до сих пор ей нравились - так отчего не сыграть на том?
  Улучив момент, когда его любимица маялась от пылкого ночного жара в крови, связанного с завтрашней сдачей экзамена, кот пришёл к ней в светёлку и спросил:
  - Разметалась вся и простыню скинула. Фортку не растворить?
  - Не спится, няня: здесь так душно. Арапа я за муки полюбила, а он меня - за состраданье к ним.
  - Завтра, по-моему, математика, а не зарубежная литература, - резонно заметил Василь. - И этой мать-и-мачехи в тебя набилось столько, что скоро через ушки начнёт вылазить. А цитаты из классики - те уже ползмя ползут.
  Надо сказать, что колдовские росны Лелька на ночь снимать-то снимала, словно двойной головной замочек, но клала недалеко: под изголовье. Чтоб и снами управлять заодно с явью.
  - Так я чего - убаюкать тебя не прикажешь?
  - Калыханку ту грустную расскажешь, что в детстве? Про кота и девочку в заповеднике? "Черноталье, Краснолесье, Жёлтые Пески. Некуда моей Алесе убежать с тоски".
  Жёлтые Пески был город неподалёку от запретной зоны, где фонило и ещё больше - добыча урана, радон. Однако люди словно бы того и не замечали.
  - Зачем же калыханку? Уж её ты и сама мне переложишь в стихи наилучшим образом.
  - Тогда ври что хочешь.
  Лелька повернулась на правый бок, закрыла глаза, руку привычным движением запустила под подушку - дотронуться до серёг.
  - В самой глубине пущи, там, куда ходят звери и прилетают птицы из ближнего Черноталья, живёт в бездонном омуте посреди заросшего травой болота Царь Уж. Это у жемайтов он морской владыка, ибо там кругом море да пески, а у литвин надобно ему сердце своей земли в кольцах сжимать и биением его полниться. Сам он вечно здесь, а зеркальные отблески его во все концы света летят, и каждый из них равен самому Ужу, а всё, что они делают и узнают, зараз становится ему известно. И так он множится бесконечно, век за веком.
  - Компьютерные копии текстов, ага, - сонно проговорила Лелька.
  - Однако то лишь он сам, а не другой или другие, и оттого лишь больше хочет иметь адрознае ад яго нашчадство. Настоящее потомство, в котором лишь половина будет Ужова, а прочее - от матери. Оттого жаден Уж до красных девок... пригожих девчат. Но николи не обидит: лишь по доброму согласию сходится, без войны разлучается, а после рождения дитяти одаряет мать от скарба своего несметного. Два облика у Вужалака: змеиный и человечий. И так сложилось, что в человечьем родит он лишь паненок. Во время же весенних свадеб, когда ужи свиваются в любовный клубок, зачинаются от него лишь змеиные хлопчики, простые, без колдовства. Про своих сестёр, разделённых многими годами, ты и сама знаешь: все они могут перевёртываться, одни лучше, другие хуже. Но вот хлопцы... Раз в несколько веков рождается один, какой умеет становиться человеком, и говорят - в том или ином сей змеиный шляхтич бывает непременно ущербен. Однако выросши, должен сын вступить с отцом в бой за наследство, и бой это смертный - кончается гибелью одного из вужалак, чаще всего старого, но, бывает, и молодого... Да ты не слушаешь меня!
  - Ага, - сонно пробурчала Лелька. - От одних экзаменов тошно, а тут ещё и твоя история.
   Впрочем, экзамены прихлынули и отхлынули, едва не затопив комиссию из райцентра, которой вид и эрудированность злополучной триады показались громом с ясного неба. Хотя школьно-родительский совет предупреждал.
  И грянул выпускной вечер!
  В рекреационном зале, где из-под толстого слоя индийских и тибетских благовоний привычно шибало физкультурным потом и цигарками, тайно высмоленными в раздевалке.
  Расплеснувшись по широким коридорам и буфету, пропахшим давними пирожками с повидлом и сегодняшней сдобой.
  Вчерашние девочки и мальчики расфуфырились до невозможности, радостно опустошив родительские карманы. Один Болеслав удовлетворился лишь смазанными дёгтем ботиками и свежестираной рубахой, которую в нарушение стиля прикрыл расшитым гуцульским жилетом. Ну и Энджей сверкал всеми деталями костюма вдвое больше обычного. Замечено было также, что с поручня рядом с ним свисает объёмистый и вроде бы лёгкий пакет.
  Что до Лелеки, она - будто знала, говорили потом, хоть отчего ж "будто", - облеклась в светлую безрукавную сорочку до колен, зато сверкали на ней и серьги, и височные кольца, и бусы в сорок рядов, и некое подобие узкого венца, маскирующееся под налобную ленту. Знаете, чтоб волосы в глаза не лезли...
  Как положено Золушке и будущей жене наследного принца, явилась она в числе последних. Энджи, который развлекал своей особой стайку хорошеньких выпускниц, мигом вырулил ей навстречу и поплыл через разнообразно шумную толпу, лавируя и меняя галсы, будто фрегат под супротивным ветром.
  Протянул ей бумажную сумку и коротко сказал:
  - То, что обещано. Можешь даже не уходить - всё поверх сподницы ляжет, только пацерки потом наружу не забудь выправить.
  Она только глянула внутрь - и ахнула. Бывалый Болек мигом подхватил её под ручку и потянул в пустующий химический кабинет, который девицы обратили в подобие театральной гримёрки. Там и остался: в нижнем белье всё ж не то, что совсем голяком.
  Когда же Лелека явилась миру, у всех разом поотвисали челюсти. Это была не она, это была мечта, лесной дух, сказочный призрак. Одежда её сильно отдавала осенью средневековья: платье, на которое пошло не меньше пятидесяти локтей воршанского атласа с серебристым блеском, поверх него - второе, бархатное, безупречно белое с голубыми и лиловатыми разводами, какие появляются в глазах, когда долго смотришь на снег, и многочисленными разрезами на рукавах и подоле, откуда проглядывал атлас. Туго затянутая талия была перевита тонким шнуром, спадающим почти к земле двумя кистями, волосы забраны в сетку, откуда еле просвечивала прежняя лента, и украшены старинным женским убором, слегка напоминавшим кораблик. С обоих рожков этого кораблика свисала к земле тонкая вуаль.
  Но что казалось особенно примечательным - всё это было по самому краю расшито алой нитью, слагающейся в таинственные знаки, где лишь намётанный глаз мог признать милые с детства белорусские орнаменты. Знаки мерцали, слагаясь всякий раз в новую мозаику; ежеминутно создавали новые речения; повисали перед девушкой словно магический щит.
  - Угодил? - улыбнулся Энджей. - Пристойно исполнил желание?
  - Ещё бы.
  - Тогда ты моё в ответ не исполнишь?
  - Скажи - посмотрим.
  - Пройди со мной круг вальса.
   Как бы по мановению его мысли в этот миг некто выбрал на плеере вкрадчивую старинную мелодию.
  - Но...
  - Ты согласна?
  - Да, но...
  Однако юноша уже притянул Лелеку к себе, мягко усадил на колени.
  - Вот так.
   И они закружились - слитно и гибко, как не бывает с людьми. С такой грустью, какую только и может навеять мимолётный вальс, когда война сорвала людей с былых мест и разметала по свету, и не осталось ничего, кроме надежды, но всё-таки их сердца-души-мысли суть одно, пока длится мелодия ... длится...
  Вальс оборвался. Люди, обступившие круг, раздвинулись перед парой. Лелека как-то вмиг утвердилась на ногах и, улыбаясь словно спросонья, пошла к главному выходу из зала.
  Болеслав, морща лоб, следил за её бывшим партнёром - тот опустил голову, как бы прислушиваясь к музыке, звучащей теперь из-под земли, потом вскинулся боевым скакуном, тряхнул блескучей гривой вороных волос и, не обращая внимания ни на кого, направился к узкой аппарели запасного выхода.
  Всё это показалось бы зрителям обычной пантомимой любви и ревности, если бы не какая-то слаженность действий. И не то, что трое актёров разошлись: Лелька отправилась домой в полном параде, держа диковинный чепец в руках, Энджи покатил на съёмную квартиру, а Болек...
  Болек, по свидетельству нескольких случайных лиц, пару раз оглянулся, сморщив нос, и направился прямиком на закраину Пущи, туда, где стриженый, как в парке, подлесок перемежался дремучей колючкой.
  И уже отгуляли в спортзале, уже истомлённая Лелька досмотрела первый сон, когда снаружи загрохотали дверной клямкой, ритмично поднимая её и опуская.
  Василь вскочил в постели, как ошпаренный на один бок. Зашлёпал в сени.
  - Котяра, жонку буди. И дачку не забудь, - командным тоном сказал Болеслав, не дожидаясь, когда отопрут.
  - Какую-такую дачку?
  - Невуком-то не придуривайся. Дочку вашу. Лелеку Змиевну.
  - Да я уже чую, - отозвалась та. - Бацько Васыль, мама-Леся ведь тоже не спит.
  - Што здарылася? - сказала та, позёвывая.
  - Да не упало ничего, - откликнулся Кот. - Это Болек на всю силу дверью клямкает.
  - Не тебя, неуча, спрашивают, - ответила она с нежданной суровостью. - Болеслав, говори, что стряслось. Вужовый королевич, никак, на далёкий шлях ступил?
  - Да, я со своей лёжки взял след. В том месте Пущи все живые струи в один тесный пучок сходятся, как на итальянской картине с перспективой. В доме вековухи пахло ещё человеком, а недалече от порога уже вовсю змеиным духом тянуло. Полз он ниже травы, а в высоком хмызняке расти начал.
  - Кустарник тот без колючек был?
  - Да его дублёной шкуре всё одно: силён вядьмак. Помощнее батьки Вужа и ещё силу накопил сиднем сидя.
  - Как Илья Муромец на печи. - Пани кивнула: она была сведуща и в русской литературе.
  - Это об Энджее? - Лелека поворачивала головку от одного к другой, причём дарёные отцом росны так и сверкали.
  - Да, - твёрдо сказала пани. - Как пойдёшь, ведьмачий подарунок не вздевай на себя. Кто его знает, что в нём за морок.
  С точки зрения Лельки это значило, что вот наперекор: как ни спешат они трое, а возьмёт и взденет. И вообще, что это значит - "как пойдёшь"? А "если пойдёшь" сказать - гордыня мамцю душит?
  И вот они бежали по тропе подобно лесному палу. Впереди волчий хвост, змеиный выкормыш, носом землю пашет, поленом боронит. За ним струится-поспешает барышня - в атласе и бархате да роснах, лишь кораблик оставила дома, чтоб нижними ветвями не сбило, а туфельки и надеть оказалось не на что. За паненкой-ужом кот в четырехлапом обличье. А позади всех - пани: шевелит траву и сама словно низовой огонь.
  "Что-то с жёнкой моей не то, - торопливо думал Кот. - или я не знал её николи?"
   "Не простой человек я, а такой же, как ты, Василь мой, - смеются оттуда мыслью, так что в черепушке у него щекотно. - Думаешь, ничего про тебя не ведала, с улицы подбирая? Всё я чуяла. И что Вужа-владыку ищешь и приманиваешь. И что лишь от этого чаровника может лисалачня забеременеть, бо не бывает у волка с лисой приплода и на их человечьих половинах это сказывается".
  "Да от этой сволочуги, видать, и швабра понесёт!" - воскликнул Кот в сердцах.
  - Он моей отрады батька, - сумела выговорить пани Алеся по-человечьи.
  "С того и спасаешь?"
  - С того и слежу неусыпно сама и через волковы очи. С того и хочу развести драчунов, чтоб друг друга до смерти не забили. Бежи прытче!
  Верно Кот угадывал, что в сердце леса была та Вужова поляна. Чем дальше уходили они четверо, тем шире разливалось сияние, бывшее вначале словно мерцающая звёздочка. Чем дальше - тем легче расступались перед ними травы, рассыпались в дрязг и труху кусты, а дерева склонялись в поклоне.
  Наконец, все вырвались из объятий леса и ворвались в холодное пламя.
  Два чудовищных змея, один как бы из седого золота, другой - из чернёного серебра, перекатывались по лугу, влажному от ночной росы или смертного пота - кто скажет? Битва эта была похожа на то, как любятся их малые сородичи после весенней спячки, но миновало то время для обоих.
  Когда срочно требуется предпринять что-то важное, на язык приходят самые что ни на есть пустяковые слова.
  - Эй, погодите! - крикнула пани, одновременно переворачиваясь из лисьего облика.
  Ужи разомкнулись, завертелись гигантскими кольцами и стали на ноги. "А постарел наш ясновельможный, - вздохнул про себя Кот. - Седина вон как щедро пробилась".
  - Ах, дрога пани, - саркастически ответил звериный владыка. - У пани Алеси, лисы Алисы - Олисавы три мужа: один от венца, другой от ракитова куста, а третий согласно акту гражданского состояния. Не тесно ли живём?
  - А ты, - обратилась она через его голову. - Ты, выползок ужачий, недоросль вытончённый, на что да на кого покусился?
  Как ни удивительно, конечности вполне слушались молодого пана Анджея.
  - Положено драться, когда власть передают от отца к сыну, - вот и дерёмся, - он выразительно улыбнулся и сделал малый шаг из круга. В направлении не пани, но паненки.
  - Положено - не поставлено. Мог бы отца и не увечить.
  - Куда мне, Вужалаку, без короны? - пожал плечами Ксаверий. - Сам так решил: пускай вон ему не даром достаётся. Каштовней покажется.
  - Тоже мне ценность. Да у тебя этих золотых венцов с каждой линькой прибавляется, - отозвалась пани. - Будто палый лист на дороге лежат: иные даришь, иные добрый люд подбирает.
  - Вот видишь, Базилио? - риторически спросил он. - Всякий божий раз мне тыя бабы кайф ломают.
  - Да мне-то что, - Кот незаметно для себя тоже стал двуногим: говорит же не слишком пристойная пословица, что за компанию и жид удавился. - Как решили, так бы и делали: меньше кислороду переведёте на белом свете.
  - А если я одного из вас кохаю? - вмешалась Лелека. - Тогда что?
  - Истинная любовь делит не стол и постель, а жизнь и смерть, - чуточку высокопарно ответил Анджей. - Вот так, сестрица моя невестушка.
  - Это ты правду вещаешь, - ответила паненка, отряхивая складки пышной одежды: от бега по траве бело-красное слегка замаралось зелёным. - Только хоть погодите умирать оба, а то некому меня замуж выдать.
  - Фея Мелюзина, - с непонятным восхищением проговорил как бы отставной как бы жених. - Чистая древнеримская ламия. Хоть на нижнюю половину, а змея змеёй.
  - За кого выдать? - деловито спросил Ксаверий.
  - Да вон за Белослава, - она грациозно извилась в сторону Славутова сына, и тот безотлагательно стал простым человеком. - Мужа ведь не по любви надо брать, а согласно обоюдному теплу. Не по страсти, а по сходным пристрастиям.
  - Ты такая разумная, потому что я кровный брат? - с лёгкой горечью спросил Энджи.
  - Что брат - в нашем древнем королевском гнезде сие не препона. Это как все люди от одного Адама, - ответила Леля, протягивая руку жениху. Однако сияющие глаза её окутывали восторгом другого, уцелевшего. Любовь всё-таки слияние не одной плоти и даже вовсе не плоти, и не на одну радость, но даже вовсе не радость. Просто вот есть она, и никуда не денешь её и сам от неё не денешься...
  - Вось и добра. Вот и хорошо, говорю. Не сына, так хоть внука от своего Волка получу, - удовлетворённо сказала пани Лиса. - А мой Василь ему новую колыханку сочинит и пропоёт. У него голос ради женщин делается отменно звучен - особливо в сакавик на восьмое число.
  - Сказано ибо: от мужчин у вашего долговласого рода-племени заводятся морщины да дети. И если первое можно вывести, то второе не очень, - подтвердил не слишком довольный Уж.
  - Да ты не больно-то разглагольствуй, - перервала его старшая пани. - Золотой венец на тебе? Ах, незримый до поры до времени? Отлично. Вот его и будешь нести над молодой парой. Или вон пан Анджей понесёт. Или вы оба, как и венцов ваших две штуки. Короли ведь, старшэйший и малодший. Но как-нибудь без драки обойдитесь - миром меж собой решайте.
  А кот изумлённо воззрился на всё окрест себя и спросил:
  - Пани-паненки и паны-панове! Вы мне одно-единое скажите: там, за пределами Великой Пущи, остался хоть один неповреждённый образ божий или все сплошь такие вот перевертни, как мы пятеро?

...Пакахаць таго, хто здолеу
Знесцi ад вады заслоны?
Полюбить того, кто гребли
Рвёт и рушит переправы?

Адказала сэрца: "Можна!
Толькi так зрабiць павiнна!
И сказало сердце: "Можно!
Только так должна ты сделать!"
  

© Мудрая Татьяна Алексеевна
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"