Каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл. Любая ракушка, что живет на речном или морском дне, даже на плоской литорали, мечтает вырастить в себе жемчуг, равного которому нет на земле, да и на небе, пожалуй, тоже!
Вот и заглатывают, затягивают в себя всякую дрянь из воды - это я о самых жадных и наглых. Скромницы тоже, хоть и нечаянно, а получают-таки свою занозу, свою язву в плоть; результат в обоих случаях практически один и тот же. И больно, и противно, и мочи нет обволакивать своей слизью - так долой ее, эту соринку со всеми на нее надеждами! Если получится, конечно: но вопреки тому, что знают о раковинах люди, получается такое на удивление часто и просто.
Есть еще один разряд - хамок, которые сами напрашиваются к человеку на операцию под наркозом и послеоперационный уход. Жемчуг из таких получается, но, выращенный в холе и неге, он дешев: внедрённое - не добытое, сделанное - не природное!
И только самые терпеливые творят в себе настоящий жемчуг. Оттого и случается это весьма редко. Реже, чем догадываются люди...
Случилось так, что раковина совсем иной породы и касты, чем так называемые жемчужницы, возжелала себе невозможного. В их среде и разговоров таких никогда не было, а она осмелилась... Ну, моллюск в ней, разумеется, жил и на отдыхе дверочкой прикрывался, но сама ракушка была не двустворчатая, а извитая, как рог, в который дует Тритон. И не могло подвижное, самостоятельное тело её сожителя по самой природе своей зацепиться ни за какой клочок материи. А где ж это видано, чтобы кто-то выходил из границ, самой натурой поставленных любой и всякой твари?
Моллюск такой ракушки, как уже мы говорили, склонен к относительному бродяжничеству. Пока ему хорошо в своем домике, он хоть и отходит от него, но совсем недалеко, однако вырастая - покидает свое пристанище и ищет нового. В юной раковине жил хорошо уже поживший слизняк, поговаривали, что именно он заразил ее сумасбродными идеями...
Пока моллюск тёрся мягким животом о песок и камни, оставалась еще надежда, что он принесет в себе зародыш жемчуга и поселит в своей напарнице. Но он в конце концов удалился на вечные всеокеанские просторы, и наша раковина осталась безнадежно одинокой. Себя она, правда, не очень жалела - успела привыкнуть к судьбе то ли целомудренной, то ли вдовьей. И тогда прониклось к ней сочувствием всё широкое море и сказало:
-- Ни жильца в тебе, ни сора, ни драгоценности - одна пустота. Хочешь, я наполню пустоту самим собой?
-- Но ведь тогда никому другому не удастся войти в меня, чтобы найти приют, - огорчилась раковина. - А давать приют - истинное моё предназначение. Ты вытеснишь из меня - меня саму.
И всё-таки она не сумела воспротивиться, когда море, прихлынув, наполнило ее своим шумом.
-- Ты всегда останешься собой и будешь равна самой себе, - тихо пророкотало море. - Это меня будет прибывать в тебе день за днем, год за годом, с каждой струей, приходящей и уходящей, пока ты не станешь равной - всему мне.
Так, с морем внутри, жила раковина ещё долго, почти вечно; и возрастала в длину и ширину, носили её течения, перекатывая по дну, чтобы познала она все чудеса влажного мира. Все воды морские протекли через нее, ибо она не умела закрываться от них. А когда самая большая волна подстерегла ее на мелководье и выбросила на берег, она решила, что вот, наконец, и пришла её смерть.
Но то был ребенок, который играл на песке под ярким небом и тотчас же подбежал, накрыв раковину своей любопытной тенью. Он схватил тяжелую, отполированную водой и песком трубу - розово-бежевая внутренность просвечивала сквозь коричневатую кожу с перламутровым отливом и чуть выглядывала через вытянутое в длину отверстие - и обеими ручками поднес к уху. От взрослых он слышал о звучащих раковинах: и все-таки многоголосый орган приливов и отливов оглушил его, протек через него насквозь, ничтожа его нежное тельце и хрупкую душу. Мальчик испугался и бросил раковину назад, в песок.
Он выжил, конечно, и поборол свой страх. Когда он вырос, не было на свете более отважного мореплавателя и поэта водных странствий.
Второй мальчуган, который заинтересовался раковиной, был постарше: этот не испугался морского органа и долго его слушал. Потом заметил он, что самый кончик раковины то ли обломился, то ли проколот, и подул в него...
Звук чудовищного рога был так величествен и страшен, что едва не сокрушил ему кости. И хорошо, что на линии этого звука не оказалось ни одной живой души: там, где пал он на песок, - поднялся смерч, на камни - пропахалась глубокая борозда.
"Второго раза мне не выдержать, - подумал мальчик и аккуратно положил раковину в расщелину скалы. - Может быть, кто-нибудь из взрослых подберёт это чудо и найдет ему достойное применение".
Этот мальчик, выросши, стал несравненным композитором и певцом, потому что не боялся тех созвучий, порою диких, порою - неземных, которые чудились ему во всем мире и приходили во снах.
Но третьим, кто нашел раковину, по иронии случая оказалась девочка, вовсе не взрослая, а, наоборот, куда меньше каждого из прежних ребятишек. Чтобы унести роскошную находку к себе домой, ей пришлось снять платьишко и скатить ее туда, как в мешок. Она не смогла нести мешок в руках и волокла по земле следом за собой, без особого почтения, но аккуратно и бережно.
Девочка не испытывала раковину. Она была незатейлива и не мечтала ни о славе, ни о богатстве - поэтому даже не попробовала извлечь из раковины новое чудо: просто полюбила за то, что раковина была такая красивая. Про себя-то девочка уже знала, что нехороша собой: ей не постеснялись сказать о том другие. А поскольку трудно причесываться, уж совсем не глядя на себя, девочка с трудом водрузила свою находку на туалетном столике своей матери. Над ним было повешено красивое большое зеркало, самая ценная вещь в доме. "Теперь я смогу иметь и под стеклом, и в стекле кое-что куда более красивое, чем я, - и чем ветхая скорлупа нашей лачуги", - подумала девочка. Ну, может быть, не так сложно и не так образно - она ведь даже в школу ещё пока не ходила.
В самом деле, и мебель, и стены их старой квартиры были неприглядные: обивка засалилась и потёрлась, краска и белила облупились, потёки грязи почти невозможно было смыть, а протечки и плесень множились от весны к весне. Все они стеснялись этого и старались глядеться в зеркало пореже. Мало отражались в нем и родители девочки, но уже по другой причине: им приходилось много работать. Вот и жили по ту сторону стекла только двое: двойник девочки и копия раковины.
Девочка взрослела, набиралась опыта - раковина оставалась всё такой же. Девочка - потом девушка, потом женщина или, точнее, старая дева, потому что она так и не вышла замуж, стыдясь своей некрасоты, - щедро расточала себя и свое небольшое достояние, которое оказалось неожиданно крупным. Сколько ни отдавала она нищим, сиротам, бездомным псам и кошкам - для того, кто приходил вслед за ними, всегда находились и доброе слово, и вкусный кусок, и даже блестящая, недавно отчеканенная и заработанная монетка.
От раковины не убавлялось ни пылинки, ни звучания: сама по себе она не умела делать того, что делала женщина. Даже напротив: отверстие, которое образовалось в остром конце, заделали особой пастой, и звуки обречены были без конца копиться и наслаиваться друг на друга внутри.
Женщина и её потусторонняя соседка старели, раковина и ее отражение пребывали неизменно. Наконец, женщина стала совсем дряхлой. Она почти не покидала кресла, что было поставлено прямо напротив блестящего стекла, но глядела не в него, а на раковину с нежной розоватой плотью, которая казалась ей чем-то вроде ребенка, которому сама она так и не сумела подарить жизнь. В доме снова стало полно народу - молодых людей, друзей старухи и детей ее друзей и родичей. Они хлопотали вокруг, изредка и вскользь бросая взгляд в зеркало, - так оно увидело, как хороши бывают человеческие лица, и это как бы окольным путем отложилось в раковине.
И вот как-то ночью старуха проснулась оттого, что из зеркала бил свет. Он не резал глаз, не тревожил души, но спать при нем было невозможно. Старуха подняла голову. Из глубины на нее смотрела красавица, которая точно так же, как она, сидела в кресле - но кресле, обтянутом золотистой парчой; и анфилада чудесных комнат, похожих на залы императорского дворца, простиралась за ее спиной в дальнюю даль.
- Что же - ты так и не попросила у меня никакого подарка? - сказала прекрасная женщина, и та, что глядела на нее из темноты, вдруг поняла, что сие лучезарное существо - отражение любимой раковины, но одновременно и сама раковина, и та, кто на неё сейчас смотрит.
-- Я ничего не хотела, потому что мне ничего не было надо, - ответила старуха.
-- А почему так? - улыбнулась красавица.
-- Потому что когда любишь, не хочешь брать - хочется лишь хвалить и восхищаться, - ответила бывшая девочка. - И раздавать повсюду любовь: ведь она почему-то никогда не кончается.
-- В том-то и состоит чудо любви, - сказала юная женщина, - что отдаёшь луч, а получаешь десять сияющих стрел, которые, отражаясь в поставленных друг против друга зеркалах, обращаются в целый сноп пламени.
-- Значит, вот почему моя любовь к тебе так дивно умножалась и простиралась на всё живущее, - радостно сказала старуха. - Я всегда чувствовала и понимала это!
-- Да, ты стала умной, сестра моя, очень умной, - ответила раковина. - Может быть, ты догадаешься, о чем тебе все-таки стоит попросить меня? Ведь иначе я не смогу подарить тебе то, что нужней всего.
-- А что нужно мне сейчас, на склоне жизни? - ответила ей собеседница. - Ещё год или столько-то там сидеть сиднем? Нет уж, увольте. Ах, еще здоровья, ума и бодрости в придачу? Знаешь, бодрой суетой я накушалась досыта в то время, когда положено суетиться. Но по-настоящему мудрой сделалась только тогда, когда смогла усесться и хорошенько рассудить насчет того, какие из моих хлопот пошли людям впрок, а какие - не очень. Ведь в молодости хочется облагодетельствовать весь мир, а потом догадываешься, что кое-кто в нем вовсе не желает получить такое безбрежное, беспредельное и безраздельное счастье.
-- Это ты про своих нищеньких или про саму себя? - с хитрецой спросила та, что восседала напротив.
-- И про тебя тоже. Бог троицу любит. Скажи, чего ты хотела в детстве больше всего? Ну, не стесняйся. Это было так давно, я думаю - много давней, чем у черепахи Тортилы.
-- Жемчужину, - прошептала красавица, чуть краснея. - Несравненную жемчужину, которой можно гордиться перед целым светом. Увы, всё мое тщеславие осталось в прошлом.
-- Так вот её-то мне и подари, слышишь? - задорно крикнула старуха. - Представляешь, как я буду на склоне дней своих ей любоваться, я, которая и с одной тебя глаз не сводила... и одевала тебя своим восхищением слой за слоем... и ласкала словом и взглядом... и...
-- Что "и"? - спросила красавица старуху.
-- И в мечтах становилась тобой, дарила тебе душу, - запнувшись, проговорила та.
-- Как несравненную и чистейшую жемчужину, которая живет не для себя, а для целого мира, - продолжила красавица. - Смотри, я обладаю тобой настоящей и я - я возвращаю тебя тебе!
Сквозь зеркало она протянула руки к старухе, подняла с места и ввела во дворец из многих комнат. Две там оказалось женщины - или одна, чья сила и красота многократно умножились? Никто уже не знает и не сумеет узнать.
Ибо в дряхлом кресле осталось лишь крошечное, иссохшее тельце, в котором давно уж не теплилось ни искры истинной жизни.
![Ракушка в золоте []](/img/m/mudrowa_t_a/rac/rakushka3.jpg)
![Раковина и жемчуг []](/img/m/mudrowa_t_a/rac/rakowinared.jpg)