Я, тот, кто носит имя Камилл, утверждаю, что заголовок моего мемуара неверен. Не роза, а Рода. Не цвет, а структура. И пепел был самый настоящий, а не видимость, данная человеку в ощущениях.
Но править ничего не собираюсь.
1.
Старая русская сказка. Одной из разумных дев велели свить верёвку из золы. Дева сплела обычную верёвку и подожгла: хрупкие очертания былого, разумеется, мог развеять первый ветерок.
В космосе нет ветра помимо солнечного. Ныне он неспособен стронуть планеты с орбит и в пыль расточить звёзды. Однако когда солнца только начинали становиться самими собой и каждое опоясывал диск из пыли и газов, он лепил из зыбкой смеси черновики будущих планет. Задолго до того светила напоминали холодный очаг, неспособный творить жизнь своим палящим дуновением. Что было - то неизбежно произойдёт ещё раз, совершив полный оборот: звёзды остынут, планеты состарятся. Но не навсегда - ибо у космоса и Вселенной нет ни конца, ни начала, одни лишь пульсации.
Это до боли похоже на вечность.
2.
Роза Парацельса, которую воспел Борхес. По преданию, великий медик и алхимик мог обратить живой цветок в прах и восставить из праха свежим и душистым, как раньше.
Но управлял ли он материей или всего-навсего временем, бегущим по его воле то вперёд, то вспять?
3.
В дальнем космосе смешиваются все времена - как в человеческой памяти. Макрокосм повторяет собой микрокосм и обратно - это в древности знали все алхимики. Медики не составили исключения.
Человек равен космосу, космос - человеку.
В бесконечном - хотя и не бескрайнем - космосе не существует времени. Оно - лишь способ, которым познаёт Вселенную человек.
Человек - это и есть время.
4.
Некий фантаст писал, что видел башню, символ незыблемости, сложенную из хладного пепла умерших цивилизаций.
Он же видел цветок, символ бренности, вырезанный из простого стекла, что есть песчаный расплав, и дворец, сложенный из пластин стекла вулканического - обсидиана, во имя которого вскипал и застывал камень, извергшийся из недр.
Башня, дворец и цветок суть одно.
5.
Космос неизменен. Человек хрупок.
Вселенная до крайности уязвима. Человек поистине был до начала времён и останется после их конца.
Вселенная смята наподобие комка бумаги и перекручена, словно клубок лопнувших струн. Суперструна в какой-то мере равна червоточине.
Вопрос лишь в том, что считать Вселенной, что - человеком.
Я ни то, ни другое. Я Камилл.
6.
Те, кто пересоздал меня в виде органико-металлического гибрида, загрузили в мою - по умолчанию бездонную - память всю информацию, которой в совокупности владели, надеясь, что я упорядочу этот хаос согласно неким абстрактным принципам. Но хаоса оказалось так много, что создать стройные цепочки данных мне не удалось. Не спасли ни формальная, ни математические логики: похоже, мой внутренний компьютер был близок к помешательству, когда методом тыка набрёл на способ аналогии по сходству-смежности. Нет, к аналоговым, да и к цифровым машинам это имело очень мало касательства. Я извлекал из себя как бы грозди всевозможных знаний, слепленных в произвольном порядке, отщипывал ягоду за ягодой и проглатывал. Пока моя еда не стала мной.
Как ни странно, моя мысль по непредсказуемым путям движется куда быстрее, чем любая иная - по ровным и выглаженным традицией.
Непробиваемый логик в мире эмоционалов на самом деле мыслит спонтанней некуда, причём вид у него при этом самый деревянный. Писатель Вересаев однажды сказал, что умнее всех выглядят идиоты: на их лице отражается напряжённая работа извилин, даже если они прикидывают, на какую ногу надеть ботинок. А гению легко думать, и оттого мимика его не сложней, чем у грудного младенца.
У меня вместо глаз свинцовые пломбы, на теле стёганый плащ с кевларовой прокладкой, а на голове - подобие старинного пробкового шлема. Наверное, шучу я про себя с каменным видом, чтобы скрыть буйное кипение мозговой деятельности, от чего даже волосы становятся дыбом. (Из меня выскакивают дурные сравнения: пробка кое-как сочетается с дубом и деревом вообще, но металл и камень - нет. И друг с другом - тоже нет. Хотя... три лица неживой, вернее - бездушной материи? Да.)
За нелепой внешностью я напоказ прячу от людей то, о чём они сами рады догадаться. (Типа - мы же такие смышлёные. Разве старинные дискеты с машинной информацией не полагалось хранить при пониженной температуре, вообще в холодильнике?) Все подозревают меня в том, что я скрестил себя с машиной - думают и не могут скрыть от меня свои мысли, а иногда специально их демонстрируют. Но никто не подозревает главного: что я в самом деле гибрид. Сам себе "чёртова дюжина".
За очевидной (видной любым глазам) ширмой андроида я втайне скрываю то, кем являюсь на самом деле. Последнее может распознать лишь изощрённый нюх на нечеловеческое. Не слишком человеческое, уточнил бы Заратустра.
Но даже это чутьё охотника за неведомым и лишь по одной этой причине опасным - даже оно неспособно уловить некий артефакт, спрятанный под кожистой кирасой прямо в моей стальной грудине.
Подвижную куклу, которая у меня вместо сердца. Она согревает мою поверхность до температуры тридцать шесть по Цельсию. Никогда не тридцать семь - это может быть заметно для окружающих. Оттого я, собственно, и тянусь к прохладе.
Хотя, если не мудрствовать лукаво, то и обычному хомо-северянину (это моя резидентская легенда) на Роде будет жарковато: пришлая жизнь теснится вдоль экватора с небольшими отклонениями плюс-минус. В остальных местах ведутся исследовательские работы или расположены крытые плантации и открытые зоны отдыха. И то, и другое, и третье соседствует с умершими вулканами: там неплохо греет из-под низа, хотя воздух остаётся блаженно прохладным.
Очень жаль, что люди так грудятся и не склонны к перемене мест. (Я забегаю вперёд, но, может быть, и назад: зависит от того, как воспринимать фатально устаревший путеводитель по планете, который я невольно цитирую.) Природа планеты удивительно хороша: Гаваика, Таити, Пенджаб в районе Шимлы. Скалы, которые почти отвесно обрываются в воду озёр, пологие горы, густая зелень их шкур, лиственных или хвойных. Прихотливо извилистые и почти идеально круглые зеркала для неба, то пронзительно синего, то нахмуренного в мрачную лиловость. Дожди на Роде довольно редки, водных пространств (по большей части солоноватых и замкнутых в себе) куда меньше, чем на иных планетах земного типа, сутки, а следовательно день и ночь немного короче земных: двадцать два часа с минутами. Поэтому деревьям приходится изо всех сил трудиться, чтобы очистить кислород от примесей углекислоты. Газов, ненужных теплокровным существам, здесь несколько больше привычной нормы. Возможно, оттого животный мир здесь был крайне беден: в основном бактерии, обширные колонии которых легко спутать с лишайником или ряской. Теперь к этому добавились пришельцы. И я, разумеется.
Я приобрёл свою полиуретановую любимицу на планете-матери во времена, когда там случился пик интереса к этим делам. Собственно, люди, сколько себя помнили, не переставали играть в куклы и кукольников: японские "космонавты" и грудастые символы плодородия у кочевых племён, лары и пенаты, императорская чета и окружение сёгуна в Праздник Детей - одновременно идолы и объект высокой игры. Само название "марионетка" происходит от имени Девы Марии, роль которой играла подвижная статуя в человеческий рост. Но в начале двадцать первого века зрелые женщины буквально через одну влюбились в полиуретановых и пластиковых существ с подвижными суставами в руках, ногах и в туловище, со съёмной черепной крышкой. Они делались ростом от пятнадцати до девяноста сантиметров (в зависимости от возраста), реалистичными, романтическими и гротескными. Изготовление, особенно под заказ, было трудоёмким, обретение - затратным, подгонка под образ занимала всю оставшуюся жизнь владельца. Кое-кто считал, что в резко прогрессирующем обществе это суррогатная замена младенцев: последние, таким образом, низводились до уровня живой игрушки. Христианская церковь вяло возмущалась, видимо, позабыв историю My Fair Lady... простите, Meine Lieber Frau по прозвищу Мадонна. Правительства били тревогу за помин души подрастающего поколения. Цены на шарнирных кукол, подогретые сопротивлением, росли как на дрожжах... Да, дрожжи, некстати будь сказано, тоже ведь бактерии.
Потом ажиотаж закономерно спал. Дамы опомнились и начали усердно плодиться, отчего человечеству срочно понадобилось выйти на поиски жилых планет. Очень кстати оно наткнулось на нуль-транспортировку - сверхсветовые скорости не оправдали себя, структура времени-пространства по-прежнему представляла собой загадку, однако, по их словам, "это работало". Мало того: пространственные дыры конкретно выводили на небесные тела, более или менее пригодные для кислородно-органической жизни: световой, температурный и гравитационный режимы, давление атмосферы и её химический состав были вполне земными. Если учитывать все климатические зоны - начиная с Долины Смерти в Калифорнии и кончая Антарктикой и Оймяконом.
И какой-то особенной техники для подобных перелётов не требовалось.
Я отправился с Земли пассажиром достопамятного планетолёта "Хиус" с отражателем, превращающим ракетное горючее в поток фотонов: внутри гиперпространственной червоточины он двигался с такой быстротой, словно его преследовало маленькое солнце. Легендарная техника к тому времени слегка устарела - в связи с открытием кротовых нор все ждали новых прорывов в космолётостроении - и при всей поистине нечеловеческой мощи воспринималась скорее как экскурсионный транспорт для тех, кому не сидится (не лежится) на месте. Или желается постранствовать по неизведанным пространствам, а покорять миры и приспосабливать их к возросшим нуждам человечества неохота. Или кому стоило бы по мере возможностей скрыть некую важную миссию.
Капитан по имени Глеб Геннадьевич Горбаневский, или "Три G", отвечал всем трём аспектам. Был стар, как все поистине умные люди, невероятно ленив, то бишь склонен к самосозерцанию в лежачем виде, и всё старался спихнуть расчёт курса на молодого штурмана и автоматику. Выбирал очередную точку назначения "Хиуса" методом тыка в звёздную карту или по принципу левой ноги Ктулху, но на своём выборе настаивал не особо. Казался весьма склонен к пустяковой болтовне ни о чём, однако ей предавались в основном его собеседники, вольные и невольные. (В данном случае, мы со штурманом: "Хиус был мало населён.) Иначе говоря, был так себе на уме и настолько известен и сановит, что наелся лаврами и дубовым листом по самые передние зубы и теперь явно искал чего-то сверх.
Мы с ним сошлись настолько, что он согласился на Роду, тем более что на форпосте живородящей науки происходило, по слухам, нечто выходящее за рамки.
Он мне нравился.
Нравилось и название корабля: хиус - жёсткий северный ветер со снегом и ледяными крупицами. Почти что хаос.
А вот земные поселения мне импонировали не особо, что я постарался не показать самозваному гиду - любезнейшему пареньку лет тридцати, именем Леонид, который взялся поднести мой тяжёлый кейс до гостиницы и заодно проинформировал меня насчёт всего, мимо чего мы проходили.
- Это всё - наши инновации, - похвастался Леонид. - Старые земные технологии, которые буквально расцвели на почве Роды. То же самое, но не теряется ни крошки исходного сырья и притом создаётся прямо на глазах: множество стандартных операций сразу.
- Угм, - отозвался я, не обращая внимания на штампы и рассогласование времён.
В самом деле нечто! На планете-матери давно уже изобрели "жилое семя" - зародыш дома, способный за считанные часы развернуться - или развиться - в небольшой особнячок, пользуясь чистой энергией фотосинтеза. Также были в большом ходу программируемые 3D-модули в виде полых параллелепипедов, которые выращивали на подъёмных платформах с помощью послойного напыления цемента, причём цемент представлял собой неорганическую взвесь, до того попусту засорявшую воздух. Однако первый способ оказался дорогим - в семя требовалось заложить уникальный протоматериал, - а второй был так же уникально медлителен.
По обеим причинам, а также благодаря ностальгии здешние строители изготовляли жилища из ошкуренных деревьев, заодно расчищая площадку под городок. Космодром был выжжен при посадке первого транспорта, и чуть позже залит керамостеклоцементом из местного сырья, для чего потеснили уже скалы. Воду пришлось добывать из артезианских скважин: она оказалась куда чище дождевой и выпаренной из морей и озёр, но имела лёгкий красноватый оттенок благодаря железу.
Мне отчего-то пришло в голову, что в здешние скважины, должно быть, закачивали материю с отрицательной плотностью массы, как в теории полагается для кротовой норы, чтобы ей не схлопнуться до первоначального состояния. Потому что это одно и то же. Я чуть не рассмеялся, но успешно подавил истерический спазм.
- А солидный у вас дипломат, - продолжал Леонид.
"Да, я таков", - еле не подал я ответную реплику, но, к счастью, сообразил, что это не про меня: не "из вас", а именно что "у вас". А дипломат - жаргонное словцо для портфеля, по времени употребления предшествующее "кейсу".
Молодой человек тем временем продолжил:
- Или вы в нём золото перевозите, или здешняя гравитация, как всегда, пошаливает.
- Гравиконцентрат?
- Нет, не комариная плешка, намного слабее. Но играет, зараза. Схватит - отпустит, схватит - отпустит. Далеко не до смерти, но дети, бывает, пугаются.
Дети. Магическое слово. А взрослым, выходит, без разницы?
- Ради того я и прибыл. Изучать аномалии.
- Держу пари, споткнётесь и застынете на первой. От изумления. Мы тут привыкли особо не вляпываться в игры: оттачиваем главное. Наработка на проект. Горбаневского видали? Три "же"? Курирует.
"Я с ним прибыл. Неужели не заметно?" - хотел я спросить, но тут же понял, что да. На громадине, подобной "Хиусу", капитан общается по преимуществу с механизмами, а если берёт живой груз - с лёгким презрением обходит по касательной, не оставляя следов. И снова ответил:
- Угм.
Должно быть, юноша принял меня за чудом ожившую деревяшку. Или там железку. В лучшем случае - за саванта с неопределимой гениальностью. Ладно, мне не привыкать. Главное - удобнейшее официальное положение, которое я с успехом продекларировал. Куратор чего-то там аномального, недавно обнаруженного на планете, излётанной вдоль и поперёк и всё же капризной, словно хорощенькая женщина. Учёный, удовлетворяющий своё любопытство за счёт Информационного Совета.
Я сбросил груз и заодно провожающего в гостинице "Рода Мира" (бесподобное название) и начал с того, что прошёл селение насквозь. Для наукограда здесь было слишком много несовершеннолетних: ими так и кишело вокруг. Выражение нарочито неправильное - для пущей выразительности. Нет, в самом деле: чем бы там ни занимались достигшие совершенных лет, какими бы проблемами смазки гравитационных колодцев, расширения временных дыр и натягивания суперструн не озадачивались, упиралось это в размножение. Все попутные поликлиники казались мне родильными домами: прочие услуги предоставлялись по совместительству. Когда я напросился на посещение одной такой - под благовидным предлогом, которого не помню за нелепостью, - оказалось, что палаты на одну персону оснащены полусидячими ложами, а стены обиты синтетической пробкой. Как я выяснил, здешние роженицы обожают всё натуральное (кроме коры настоящего Quercus suber, которой на планете не найдено) и категорически отказываются от любого обезболивания процесса, в каковую категорию попадают и стимуляторы. О предохранительных средствах до и перевязке труб после нет и речи. Оттого на две тысячи взрослого населения приходится около четырех сотен несовершеннолетних разного калибра.
Ну не сумасшествие ли это, думал я, невольно сопоставляя по смежности мягкие стены и послеродовую депрессию, которая, как я понял, настигает на Роде (и других колониях землян) примерно пятьдесят процентов родильниц против обычных десяти-тринадцати. Проистекает это оттого, что до молодой матери внезапно доходит, какую глупость она сморозила, забросив свой плод на слащаво гостеприимную планету, где человеку подвластен разве что крохотный клочок почвы. Как этот ребёнок, и будучи увезен, навсегда испортит жизнь ей самой и мужу - они ведь оба талантливые учёные и мастера на все руки, иных сюда не пускают. Если паническое настроение не купировать сразу и не сбить впоследствии, оно пойдёт по нарастающей. Однако я знал, что медикам в последнее десятилетие удавалось успешно утрясти, укатать и так далее. И влачить повозку по накатанной колее.
Как шёл и я, нехотя оглядываясь по сторонам.
Люди были заняты кто чем, но, несмотря на это, весьма со мной предупредительны. Когда я захотел нанять гирофлаер (на местном жаргоне "гирик" или "гирьку"), мне тотчас указали на стоянку. Надёжная штуковина, сказали мне, единственная неприятность, которая может со мной случиться, - попаду "вроде в воздушную яму, только насчёт кислорода там типа норм" и "вдрызг уболтаюсь". Сие означало, что меня может укачать по причине сбоя гравиполей.
Не успело. Едва я поднялся над поверхностью, как под панцирем грудной клетки нежно запульсировал маячок.
Окраина человеческой резервации. Здесь, в нетронутых широколиственных рощах, создан интернат для непокорных. Иначе говоря, всех подростков начиная с двенадцати лет. Нормально социализированного ребёнка воспитывают так, чтобы он доверял старшим и благодаря тому легко стал жертвой маньяка или извращенца. Поэтому его приходится оберегать. Выросши, юнец полностью впитывает правильное воспитание и обрушивает его уже на собственных отпрысков. Но между тем и этим состояниями существует мятежная прослойка, упорная в самой своей зыбкости, не доверяющая никому и ничему. Даже "кодле", "шобле" и "ватаге" сверстников, в которой "кучкуется".
Оттого группы отроков на Роде малочисленны, чтобы не сказать больше.
Девочку, что стояла, упираясь руками в земляничную пальму, я узнал сразу - по трёхмерной копии. И тут же спланировал вниз - "гирька" при выключенном двигателе превращается в сухой лист, что купается в гравитационных потоках.
Нарочито простой аутфит: рубашка без пуговиц, завязанная на пупке, шортики и гэта на босу ногу. Веснушчатые мейк и блаш, носик с чуть подпиленной горбинкой, каштановые трессы, встрёпанные, как паричок из натуральной козы, но, полагаю, свои.
Я вышел из кабины и приблизился - осторожно, боясь спугнуть.
- Да слышу я, не хитрите, - сказала она, чуть обернувшись. - Топаете как слонопотам, на два метра вглубь отдаётся. Вы сегодня приехали, я всё про вас знаю.
- Наверное, знать всё - скучно? - спросил я в ответ.
- Нисколько. Бывает малое всё и большой капец. Только не спрашивайте меня, как вас теперь называть: это ерунда. А попробуете словить на враньё - нарочно не отвечу.
- Не буду ловить. Скажу сам. Камиль. По-арабски - "Совершенный". А тебя?
- Ружена, - ответила моя ожившая кукла. - У вас неподалёку частая гребёнка отыщется? Мою отняли. Ругаются, что вон их развела и вокруг сыплю. А выводить химией пока боюсь.
Я пригляделся. Волосы у корней прямо кишели вшами, а чуть подальше были щедро усажены беловатыми капсулами гнид.
- Человечьи, - процедила девочка с презрением. - Надо бы под корень состричь и сжечь, а новые отрастить, но...
- Но жалко, - кивнул я. - Жалко, что у меня не нашлось расчёски. Ну ничего, Ружа, это не смертельно. Думаю, ты справишься. Обстригись: волосы не зубы - отрастут.
Улыбнулся, сделал полуоборот на одном каблуке - и ушёл загружаться назад.
Спать как следует я не умею: ни к чему. Ложусь навзничь, как тогда в номере гостиницы, закрываю глаза и перебираю впечатления, которые беспорядочно скользят на внутренней поверхности черепа, чуть выше глазных яблок, пока меня не настигнет "вещий морок". Так я это называю.
В тот раз под моими веками поплыло ржаное поле в духе древнего художника по имени Шишкин. Только без сосен и дуба среди долины ровныя: как вытекало из дальнейших событий, дубом мог быть я сам.
Некие существа - зеленоватые и плоские, как чечевица, но с бахромой лапок - строем двигались с обочины дороги к центру, и где они стригли по сухой земле - никли колосья, увядали васильки и полегала навзничь трава. Стоял яркий полдень, и все предметы, как часто бывало на пейзажах художника, не затягивались милосердной дымкой, а представали во всём своём ужасе и безобразии. И так продолжалось, пока существа не окружили ствол векового дерева - и оно не рухнуло, заставив их рассеяться врассыпную.
Поднявшись утром, я очутился в эпицентре страстной дискуссии. Не в центре: моё привычное положение - над любыми спорами и распрями, где оказывается лишь моя физическая проекция.
Не особо вмешиваясь в разговор, я легко выяснил, в чём дело: все зерновые культуры, которые выращивали в обширных теплицах и прямо оттуда отправляли по частным линиям доставки, в одночасье потравила какая-то неопознанная дрянь, бактериальная или вирусная. Складские запасы овощей, фруктов, маиса и тритикале по виду сохранились, но стали не очень съедобны: от них на всю вселенную пахло нефтью. В этом тоже подозревали некий злокозненный то ли гриб, то ли снова микроб.
- Дня два точно продержимся, - авторитетно заявлял штурман "Хиуса". С какой стати он оказался здесь, а не на корабле, - не знаю. Может быть, была замешана девушка: у моряков, как правило, остаются на каждом берегу девушки, иногда - жёны, и в век звездоплавания грешно прерывать традицию.
- На Ириду уже отправлен транспорт, - согласились с ним. - Специальный спасательный "Эреб". Когда у них накрылась хлорелла, они обратились к нам, тогда иридианских суток хватило, они наших короче. А долг платежом красен.
Фиолетов, я полагаю. В том смысле, что иридианцам до нас будет фиолетово из-за неких своих проблем. Хотя я по природе своей скептик и даже циник, а люди за тысячелетия приучились-таки к взаимовыручке. Во всяком случае, через сутки моральный облик строителей нового мира прояснится.
Этого не случилось - и, похоже, не из-за некой особенной злокозненности сочленов популяции. Изменилась топология кроличьей норы, а, может быть, в ней неожиданно возросло внутреннее гравиполе. Связаться с "Эребом" вроде бы удалось, съедобный груз на борту он нёс, но явно запаздывал. Хотя, напротив, считал, что опережает все мыслимые сроки. Позже связь с космолётом прервалась, и на Роде так и не узнали, что с ним стало.
Даже теперь мне удивительно, отчего я мыслил привычную кротовину в указанных терминах. Может быть, оттого, что неунывающие жители вспомнили о горных разработках. Шалости планеты продолжались и там, но в шахтах приноровились выращивать корнеплоды, а в карьерах - злаки. Дело далеко не дошло до крайности, запасы подобной еды были мизерны и поступали только в передвижные столовые вахтовиков, однако... учёт и контроль - один из столпов демократии. Заодно появился предлог добыть и что-либо несъедобное, кстати поставив парочку-другую научных экспериментов.
Я сильно упрощаю возникшую ситуацию. Меня могли бы упрекнуть, что я "стебусь", но некому. И не по делу: подобная лексика давно вошла в разряд архаизмов. И к смеху я никогда не был склонен.
Когда мне удалось в следующий раз навестить девочку, она, по-прежнему в одиночестве, стояла в тени широколиственного коричного батата и выкапывала огромные клубни. Ножиком, футляр от которого висел у неё на поясе, чистила кожуру, резала и отправляла в рот кусок за куском, вкусно причмокивая. Голову малявки украшал рыжий паричок в крутых тифозных кудрях: такие завитушки раньше возникали после курса химиотерапии или лечебного радиоизлучения - на месте лысины или стрижки.
- Тебе идёт огненно-рыжее, - проговорил я вместо приветствия. - Попадает в тон веснушкам. Имена тоже созвучны: рыжая Ружена на планете Рода.
- Последовала твоему совету, - сказала Ружена. - Одна беда прочь, двух иных не перемочь. Теперь вся черепушка сопрела, чешусь вообще как проклятая. Это вообще-то не веснушки, а такая сыпь. Стараются клещики, копаются, роют ходы, а унять их никак не выходит. Хоть вон из кожи вон выпрыгивай, вытрясай и натягивай обратно.
- Ну, зачем такие крайние меры? - ответил я машинально. - Стерилизовать. Или согреться: зудни сильной жары не любят.
Мог бы, кажется, и подумать логически. Тем более что последнее умение считается для человека-машины первым. Но рядом с моей красной Розой я попадал в мощную волну интуиции. К тому же на этот раз она угостила меня прямо с ножа чем-то условно наркотическим. Плод был похож на пропитанную коньяком шарлотку с начинкой из антоновских яблок, сдобренных пряностями, но гораздо вкуснее.
И снова меня ждала сумбурная ночь на жарком чужом ложе. Будто бы я кающийся грешник в старинной каменоломне. Простерт на полу, от пят до самого лба опутан, ослеплен мокрой тканью, в вытянутой вперёд руке - горящий смоляной факел. Я обязан дождаться, когда надо мной грянет взрыв и рыжим скакуном промчится пламя, очищая весь лабиринт горных выработок.
И это происходит: клуб тяжкого подземного жара с рёвом разматывается, прокатывается над моим замершим в страхе телом...
Открыв глаза в кромешной ночи, я стал расшифровывать тёмную символику. Катакомбы, куда меня занесло, не имели ничего общего с христианскими кладбищами и молельнями. Также и снаряжение моё было знаком не духовной, а вполне реальной опасности.
Кающихся ещё называли пожарными или пожарниками. Второе слово обозначает поджигателя.
Да. Мне требовалось поджечь газ. Рудничный газ, о котором продвинутое человечество напрочь забыло.
Неважно, что метан зарождается не в известняке, а в угольных пластах. Или на болотах.
И что вдобавок ко всему поджигатель оказался слеп.
На следующее утро посёлок проснулся не то чтобы совсем в ужасе от произошедшего вчера ночью, но порядочно обескураженным. Тем более внутрипланетная связь работала с непредсказуемым интервалом - в атмосфере Роды отчего-то искажались информационные волны любого характера, то же происходило с вестями.
А вести были дурные.
В дальних погребах и закромах работников ждали древние духи подземелий, которые удушили их или вытеснили на поверхность, а там, где стояла принудительная вентиляция, - вообще сожгли. Отчего? Случился пробой самой надёжной в мире светодиодной электропроводки. Под кожухом работающего вентилятора затаился горючий камешек и случайно ударил в лопасть, выбив искру. Произошло землетрясение, имеющее точечно-прицельный характер, из чего вытекло всё остальное, включая мозги (через уши). Члены комиссии, спешно вылетевшей на проверку инцидента, не могли прийти к однозначному решению, тем более что уникальные механизмы, нередко - ручной сборки, были разрушены катаклизмом. Оттого и плодились предположения, имеющие куда больше отношения к фэнтези и мифу, чем к реальности и твёрдой научной фантастике. Если выразиться в терминах художественной литературы.
На сей раз я не стал брать напрокат "гирьку" - чутьё подсказывало мне, что все они будут подвержены аномалиям. Не говоря о том, что гражданская бдительность, в отличие от психологического настроя, безусловно окажется на высоте.
Когда на меня никто не смотрит, я умею передвигаться быстро - наблюдатели принимают меня за струю тумана, гонимую воздушным потоком метрах в двадцати от поверхности. А когда я знаю цель, меня не успевает увидеть вообще никто.
Я спустился на берег ручья.
В этот раз Ружена, стоящая у самого уреза на коленях, не показалась мне девочкой. Тёмные пряди, сквозь которые чуть сквозила прежняя рыжина, закрывали плечи, лицо и грудь, кисти рук под слоем бурой грязи были малы и изящны. Еле сдерживая всхлипы, она прополаскивала какую-то одежду, от той по всей поверхности воды распускались алые и как бы дымные пряди. Памятуя прежнюю её грубоватость, я решил, что у неё начались первые регулы. Но тут она подняла тряпицу - то была крошечная мужская блуза с узкой вышивкой по вороту и застёжке. Этнический стиль был в этом сезоне очень популярен у местных.
- Вот, стираю с самого раннего утра и ничего не могу поделать с этим, - поделилась она с такой интонацией, будто я всегда был рядом. - Совершенный, слишком много на ней крови.
- Видно, сегодня хороший день для смерти, - я пожал плечами. - Как в Помпеях, когда людей уж предупреждали-предупреждали несколько веков подряд, чтобы не смели селиться бок о бок с гневом из недр.
- Может быть, мне следовало не начинать, а перетерпеть, пока не образумятся?
- Как старой Земле? - возразил я. - Она терпела, сколько могла, - и случился опоясывающий лишай. Зоны эти, словно новый экватор. Конечно, сама болезнь для старухи не смертельна, игрушки же, которые при этом возникли, перемалывают своих игроков медленно и верно.
Девушка подняла голову, и я удивился той зрелости, что глядела на меня из её глаз.
- У тебя, я думаю, вечная батарейка стоит вместо самой главной мышцы, - произнесла с расстановкой. - Тот "этак", что совсем не этак и не так.
- У тебя самой - возможно, - ответил я серьёзней некуда. - Потому что ты была у меня в сердце вместо пламенного мотора и вела всё выше и выше. Любовь - кольцо, а у кольца, как всем известно, нет конца. Надежда - мой компас земной. Прости за напыщенные канцеляризмы.
Может быть, стоило бы раскрыть перед нею моё сокровенное, но уж это выпирало из любых рамок приличия.
"Эк из тебя повылазило", - читал я на слегка подурневшем от натуги лице и сизых, как от гоноболи, губах. Немного позже я понял, что на возвышенный стиль у Ружены попросту не хватало мощи. А лексику, близкую к неуставной, не сеют и не жнут - сама родится.
- Если так, - ответила она, - лети назад тем путём, каким явился. И не спи по дороге. Вообще эту ночь не спи.
Я хотел ответить, что не делаю такого в принципе, но сразу догадался, что она вовсе не о том.
Только сейчас я понял, как далеко залетел в нынешний раз. Окружающий пейзаж ощутимо изменялся, хотя глаза со стандартным диапазоном восприятия могли ничего и не заметить. Над водами поднимался густой туман, сбиваясь в клубы, вулканы пыхали дымом - каждый пробовал после долгого перерыва закурить трубку. Кое-где посреди сомкнутых древесных куп тлел костерок: огню было неоткуда взяться в этом мире благонадёжных пользователей, он казался или на самом деле был пришельцем из другого мира. Дело, однако, спорилось. В пути меня несколько раз настигала болтанка: струи холодного воздуха с мелкими кристаллами углекислоты парадоксально взвихривались, рассыпая пригоршни жара, и то сплетались в пряди, то разъединялись. Вокруг и вдалеке роились какие-то мошки, то и дело вспыхивая и распадаясь в труху. Перепады давления попеременно сплющивали моё тело и растягивали, словно тряпичную игрушку. Вес мой попеременно обращался в чугунную гирю или пушинку - переменчивая гравитация Роды на сей раз попросту издевалась над летунами. И катился позади меня, упорно стискивая затылок и почти не давал повернуть головы, всеохватный вал - морщина вдоль всей параллели. Где уж тут было забыться!
Слишком мне было больно.
Наяву или всё же в полусне я приземлился на космодром.
Единственный корабль попирал его поверхность - но корабль циклопический.
Неуклюжая тарелка "Хиуса" на четырёх колоннах, похожих на слоновьи ноги: из ближайшего люка, несмотря на задраенное состояние, трогательно свисал плетёный трап из ротанга, по одной из колонн взбиралось к брюху планетолёта назойливый местный вьюнок. При всей своей агрессивной мощи бывший покоритель миров на самом деле был уязвим, как всё громоздкое. Я вспомнил суфийскую притчу о слепцах, каждый из которых щупает только свою часть слона. В этом передвижном музее плюс выставочный зал, главным экспонатом которого была даже не старинная БЭСМ, работающая "от перфокарт", а кухня с экзотическими блюдами, приготовляемыми вручную, земляне по-прежнему видели знамя и надежду цивилизованного мира.
Но хотя бы сегодня в этом заключалась правда.
Дом странника по мирам. Корабль викинга.
И когда я понял, что в конце концов следует из последнего, - слегка запаниковал. Я ведь знал, что Три Же любит ночевать там наедине, выставив за дверь всех вплоть до штурмана, - и чтобы в его дела никто не смел вникать.
Что теперь - в ближайшую дюзу стучаться? Или дёрнуть мастодонта за хобот? Или без затей крикнуть, приставив руку ко рту рупором?
Наверное, я провалился в иллюзию подобий куда больше, чем следует, потому что стоило мне моргнуть и тряхнуть головой, как старый капитан оказался рядом.
- Аварийный выход, - туманно пояснил он, - запасной портал. Так в чём ваша нужда, давний знакомец?
- Восток пламенеет и время не ждёт. Леса горят, - жёстко проговорил я, - огнедышащие горы просыпаются, водоёмы и те выглядят, будто их подожгли верховым палом. К тому же направленное трясение почвы. Нечто ломится к экватору с изнанки коры - и с обоих полюсов, как я догадываюсь.
- Что именно? Камилл, вы должны знать. Я ведь наблюдал: внутри "Хиуса" вы вели себя так, будто он не более чем надоевшая скорлупа. Ужас открытого космоса для вас - пустое понятие.
- Перед вами не божество и не сверхгигантский цифровой компьютер во плоти, как почему-то считают здешние обыватели, - ответил я. - Возможно, я знаком с аномалией больше, чем думаю сам, но это не спасёт положения. В последнее время мне пришлось умирать по крайней мере трижды, а это, знаете, неплохо прочищает третий глаз.
- И что он видит отсюда, ваш вещий взор? - спросил капитан.
- Те, кто бежит издалека, скоро будут в посёлке, - пока я говорил, мне представились ночные москиты. - Если долетят: я ведь видел, как их "гирики" загорались прямо в воздухе. Но на борту у многих есть или была экстренная связь. А ваш "Хиус" - единственное надёжное средство передвижения. По крайней мере, с виду.
- С виду - это хорошо сказано. Броня крепка, хотя пятикратный запас прочности - не так уж много в нынешние времена, - кивнул он. - Но механика взлёта у меня, скажем так, не шибко экологичная. Оттого я народ и разогнал. Думал стартовать часика через два - вроде как насмотрелся на всё и вся в этой реальности.
- Цель приблизилась, - отозвался я. - Хотя на вашем месте я бы её не торопил. В общем, советую взять с собой всех, кого получится, и забаррикадироваться внутри.
- Учёные просились, - проговорил он. - Эти... космопалеоархеологи с биогенореставраторами, чёрт их всех на Роду занёс. Хоть когда и хоть на сколько. Мёдом у меня намазано, что ли?
- Вот их и поднимайте, - кивнул я. - Можете тонко намекнуть, что с семьями вплоть до грудных младенцев, но настаивать не советую. Забота о потомстве стряхивает с человека последние остатки цивилизованности, а Паника - богиня не нашего пантеона.
Что заинтересовало учёных на планете, мне не надо было уточнять. Необыкновенность белковой жизни: кое-кто из них пришёл к выводу, что она представляет собой фундамент коллективного разума, но двинуться дальше не получилось по многим обстоятельствам. В том смысле, что и ей, и им самим.
- Оповещу по эстафете, - сказал старик. - Судя по вашим словам, в запасе у нас часа три. Задраю люки и дам автоматам команду на погружение.
- Вы, часом, не перепутали стихии? - спросил я.
...Ничего у нас не вышло. Кое-кто из беглецов и сеятелей прибыл целым и много раньше трёх часов. Не говоря уж о радиотревоге.
Когда я поднялся со скамьи в пасмурное утро - получается, я таки спал, хоть меня и предостерегали от этого, - вокруг всё гудело. Жители столпились на круге космодрома, и затеялась нешуточная дискуссия. Лидировал в ней Максим Оловянников, тот самый штурман корабля-легенды. Старого капитана видно не было - оттого я не очень кстати припомнил его излюбленную дразнилку. Мах-Сим, что в одном из саракшских диалектов означало то же, что Мэкки-Нож на земной манер. Именно человека с резким характером: что называется, тронь голой рукой - обрежешься.
Но убеждать он умел.
Я начал пробиваться глубже в массы.
- Все мы здесь люди, которые немало знают о жизни и многого достигли, - доносилось до меня. - Только вот какой смысл это имеет, если наш опыт будет некому передать? Если у наших свершений не будет будущего? А наше будущее - вот оно, перед нами. Наши дети. Самое ценное из того, что у нас есть. И вообще нужно быть справедливыми. Жизнь прекрасна и удивительна - мы уже поняли это. А детишки ещё нет. Ничего не испытали: ни нашей неуёмной тяги к знанию, ни свободы, ни любви.
Из грузового люка вываливали самые разнообразные вещи - навстречу юнцам, которые деловито хлопотали на пороге корабля и верхней ступеньке трапа. В пассажирский люк попарно загружали вереницу детей помладше - эти держались за руки и старались не смотреть ни назад, на своих взрослых, ни на тёмное, коптящее смрадом небо. Можно не обращать внимания на грудничков; можно кое-как заговорить зубы тем, у кого они молочные; но уболтать тех, кто взрослеет или хотя бы собирается это сделать, почти невозможно. Они... как это? Крепко секут фишку.
"Интересно, - подумал я с непривычной для меня холодностью. - Выбрасывают книги - положим, как устаревший источник информации, для эстетов. Ликвидируют кухню - хорошо, аскетизм будет им к лицу. Удаляют машинные блоки - ну ладно, превратим "Хиус" в самоходную баржу, которая зависнет на орбите и кое-как дождётся финала истории. Но кроме живого груза не берут вообще ничего. Друзья, представим себе, что мы - всё человечество. Кого мы спасаем - в худшем случае мертвецов, в лучшем - будущих дикарей?"
Я остановил себя. Умствования, положим, неуместны. Конец света, взятый в масштабе один к бесконечности, всё же не конец по-настоящему. Так, мелкий прокол в грандиозных планах.
Но если где-то вдали звонит колокол - не обольщайся. Он звонит по тебе.
- Кому четырнадцать лет - тоже сюда, - слышались властные реплики. - И пятнадцать. Не противьтесь - сегодня я командир.
Кажется, произошла небольшая свалка, пока за ребятами гонялись по ведущей вниз лестнице и заволакивали внутрь.
Люки захлопнулись. Теперь "Хиус" стоял по самое брюхо в хищных предметах - приметах нашего века.
- Отойдите от корабля! - прогремел рупор голосом Максима. - Держитесь подальше от дюз!
Собственно, чего уж теперь деликатничать. Так или иначе, а всем оставшимся гореть ясным пламенем.
Я повернулся тыловой частью к кораблю и неторопливо зашагал по шоссе позади людей, которые шагали назад в посёлок. Чувство хорошо выполненного долга украшало их спины.
Теперь осталось найти старика: его либо выкурили из оболочки, либо он сам благородно её сбросил. "Dig my grave both long and narrow, Make my coffin neat and strong". "А выдержит ли? - проговорило нечто во мне чужим голосом. - Гроб и в Англии гроб". "Должен выдержать", - ответило это нечто само себе героическим тоном Джозефа Конрада.
Я добрался до брошенного, молчаливого пляжа, поднял один из шезлонгов, перевёрнутых в спешке, и рухнул туда в позе человека с переломанным позвоночником. Выглядел я, полагаю, по-дурацки: нормальных сидений было множество.
- Не привыкать, - утешил я себя громко. - Кем слыву, тем и останусь.
- Это вы, Камилл? Я, представьте себе, вас ждал, - из парусинового кресла, стоящего почти рядом с моим, выдвинулась седая голова.
- Очень приятно, - я на краткий миг приподнялся на сиденье и поклонился. - Представьте себе, думал о вас неотступно.
- Я тоже, только не в таких старомодных выражениях. Наверное, вы единственный, кто помыслил здраво, - отозвался он. - Можно, я останусь лежать? Словом, побаиваюсь я за свою погребальную ладью. Вы-то в ней катались пассажиром, Мэкки видел один фасад, а в суть никто не вникал лет примерно с сотню. Канатоходец с шестом. Или отлично сбалансированный меч, которым может орудовать любой сопляк.
- Равновесие, - догадался я. - Вы постарались: думаю даже - модернизировали махину. А люди походя всё разломали.
"Хиус" - живое пособие по природному гомеостазу, хотя вывод нелогичен до крайности.
- Вот-вот. Слушайте! Он как раз пробует запустить.
До нас донёсся широкий рокот, к нему примешался треск - будто рвали на клочья грубое полотно.
- Не поднимет, - пробормотал старик. - Звук неправильный. Или нет. Или - о! - да. Совладал.
Щит оторвался от Роды и вертикально поднимался в дым, от края до края заволокший горизонты.
- Не выведет на спираль, сопляк. Нет, вроде есть ... Получается... Не-ет!
Далеко вверху траектория грациозно изогнулась, я, кажется, взлетел следом, без смысла пытаясь пойти на перехват черепашки, некоторое время кривая смотрелась верно, но тут красота нарушилась...
"Хиус" вильнул, как простой флаер, с усилием выровнялся вниз соплами - и рухнул вниз по идеальной вертикали.
Люди видели. Я помню лица, повёрнутые к зениту, и скопище темноты меж двумя стенами мрака. Но не поклянусь - все мои усилия шли на то, чтобы не позволить старику пасть следом.
Увидев, что их будущее погибло так бездарно, все они догнали волну уже на откате и зашли прямо в неё. Так было предсказано - я мог бы сказать "богами", но моя воинственная Морриган нимало не была ею.
- Вы умеете летать, - упрекнул я бывшего капитана, задыхаясь от потраченных усилий. - Да успокойтесь же!
- Я... как раз... спокойный, - ответил он. - Самый спокойный человек на Роде. Больше не надо ни о ком заботиться, не нужно принимать сомнительные решения, и зависеть ни от кого не надо.
- В точности как и мне, - его реплика не осталась без ответа.
- Камилл, это и есть ваша хвалёная свобода?
- Не помню, чтобы я хвалил или хвалился чем-то похожим.
Теперь мы сидели на тех же местах, что и за пять минут до катастрофы.
- Знаете, о чём попрошу? - сказал он. - Всегда хотелось знать, кто же вы такой. Не бойтесь - я уже никому вас не выдам.
- Просьба имеет обратный ход. Вы-то сами кто, с вашей левитацией?
- Э, такое на Земле умел всякий буддийский монашек. Пока не пришли сначала сыны Авраамовы, потом неверующие скептики - и всё не испортили.
- Иначе говоря, вы, несмотря ни на что, человек. Тогда что во мне-то вас озадачивает? Почему биоблокада натуральна, инициация третьей импульсной частоты - в порядке вещей, а замещение органов функциональными протезами - нет?
- Они у вас есть - протезы? - спросил он немного чужим голосом.
- Могли быть - в точности как у человека. Но как, по-вашему, можно скрестить живую материю с неживой, если ты не сказочный эльф?
- Вы не эльф, разумеется. И не люден - впрочем, я всегда возражал против того, чтобы считать их существами иного корня. Но даже для этих отредактированных человеков вы, с вашей потайной иронией, слишком широки.
- Почём вам знать? Вы спрашивали? И почему у гибрида не должно быть эмоций?
- Вопросы, сплошные вопросы, - старик закряхтел и потёр рукой левую сторону грудной клетки. - Чёрт, под лопаткой стрельнуло.
- Вот я и говорю, - продолжал я. (И подумал, что капитан ведь на пороге инфаркта, стоило бы мне поторопиться.) - Вы их не понимаете. Тот не человек, который хочет навсегда остаться лишь человеком. Какое нам с вами дело, что простые земляне считают себя людьми? Это терминология архаических племён. Дескать, мы, лесные, люди, а другие двуногие и говорящие - из тундры, джунглей или там саванн - непонятно кто.
- Ницшеанство. Человек есть то, что должно превзойти. Лично я предпочёл бы умереть хомо сапиенсом.
- Первое - плохо, второе - хорошо? - уточнил я. - Оперировать такими категориями я отказываюсь. Ваши охранительные тенденции, вся ваша нравственность - всего-навсего желание выжить и не более того. Вы не понимаете, что ваши дети - ни в коей мере не вы. Что нельзя продолжить себя ни в пространстве, завоёвывая новые миры, ни во времени, уповая на лучшее будущее для потомков. Этих категорий не существует в реальности. Так с какой стати вы держитесь за обноски?
- Вы не человек, - утвердительно сказал он. - Сами признались.
- Не буду вас разочаровывать. Да.
Я было решил, что вот прямо сейчас старик задаст самый что ни на есть главный вопрос... Он явно того хотел - но не осмелился.
Дальнейшие наши реплики шли очень быстро.
- В таком случае ответьте. То, что было сейчас, эта волна, этот перемещающийся гравиконцентрат - месть землянам? За убийство и травлю иных?
- Не месть, а устранение.
- Что мы ей сделали?
- Ничего, только хозяйничали в чужом дому, как в своём собственном.
- Наверное, это безнравственно, что я остался жив?
- Выведение паразитов - вопрос не нравственности. А лишь гигиены.
То была правда, но утешить она не могла. Старик начал уже задыхаться - мотор постепенно замедлял обороты.
- Мы отклонились в сторону от главной темы, - решительно произнёс я. - Я не успел сказать вам. Человеку не нужно добиваться свободы, если он понял себя: она присутствует у него изначально. И чем больше он это осознаёт, тем труднее с ним управиться.
- Кто же вы, такой... властный?
- Думаю, в детстве вам читали Льюиса. Того, что Клайв Стейплз. У него описан ангел, который заведовал планетой. Марсом. Может быть, Венерой. Ангел судил народ и заодно вращал шарик, чтобы тот не уклонялся с верной орбиты. Идея почерпнута из народных верований.
- Вы ангел? - на большее, чем этот сугубый наив, у него не хватило сил.
- Нет. Не волнуйтесь за свой атеизм, - почти прошептал я. - Дело в том, что ваш беспредельный, жуткий, непознаваемый космос - наш родной дом. Все эти норы, дыры, туннели - на самом деле всего лишь уютные тропки и подвесные мосты, по которым мы ходим друг к другу в гости и, можно так выразиться, пьём вечерний чай. Влюбляемся, враждуем и заключаем браки. Нет, небесные тела при этом стоят на привычных человеку местах, однако...
Договаривать не имело смысла. Я лишь вынул из пазухи изображение моей маленькой невесты и положил на тело. Пусть останется ему как своего рода утешение.
Вскользь я упомянул, что волна постояла на месте и начала уходить обратно. Бог не захотел хлопнуть в ладоши - это было тем более печально, что при иных обстоятельствах остались бы в живых почти все. Но некая сила помимо воли моей девочки решила, что так будет надёжнее: отвадить пришельцев раз и навсегда. По крайней мере на время, пока на месте привольной зелёной страны остаётся угольный шар, перечёркнутый белым костяным шрамом.
И конечно, земляне выставили патрули. Только из своих. Каким-то там люденам или Странникам, безразличным к судьбе уникальной культуры, они бы не доверились.
- Как ваше имя? Назовитесь, - спросили меня с борта орбитального челнока.
Я назвался.
- Единственный из выживших, - отметил говоривший. - Уникум. Гибрид. Ладно, дело ваше, гражданин Камилл: если кому суждено выбраться из визуальной ловушки, так это одному из мифической Чёртовой Дюжины. Сажайте свой... хм... транспорт в эту позеленевшую сажу, если уж так хочется.
Кажется, меня приняли за подопытную крысу, а мой светящийся плащ - за межпланетник нового покроя. Прогресс на моей планете явно двинулся вперёд.
Я спланировал вниз, для пущей красы расправив мою одежду. В ветвях можно было запутаться, но в последний момент я сложил крылья и нырнул на небольшую поляну, сплошь в розовато-белых колокольчиках ландышника.
Рода была там: мы всегда прекрасно себя чувствовали. В смысле чувствовали друг друга на любом расстоянии.
И приняла мою любимую форму - красавица с волосами и кожей тёмно-каштанового цвета. Мы обнялись и потёрлись щеками и носами.
- Долго же тебя не было. Ты постарел, Гейюс, - с облегчением рассмеялась она.
- Как и полагается бесприютному, - ответил я улыбкой. Вам хочется поправить - с улыбкой? Нет, слов в человеческом понимании для нас не существует, хотя мы держим в памяти все домашние языки, живые и мёртвые. Мы общаемся тонкими и тончайшими эмоциями.
- Мой дом - твой дом, лишь захоти, - отозвалась она. - Твои желания - закон для меня. Помнишь, ты тосковал по быстроживущим с тёплой и прохладной кровью? Медведям, орлам, ящерицам, которые когда-то населяли все твои двенадцать лун? Смотри.
Огромный самец лани с рогами-лопатами, уснащёнными каждый десятком отростков, подошёл к ней приласкаться. Золотистый гамадриад скользнул с ветви и обвился вокруг наших ног обручальным кольцом. На вершине дерева запела райская птица с многоцветным шлейфом вместо хвоста. Они не были в точности похожи на фауну моей малой родины, как не была похожа и флора.
- Знаешь, кто это? - спросила она.
- Знаю. Ты ведь знаешь, что я знаю всё, - я пренебрёг тавтологией.
Но Рода всё-таки продолжила:
- Дети умирающей Земли. В том смысле, что всех возрастов. Из кого что получилось: не у каждого нашлась душа необходимого размера, о разуме и говорить не приходится. Что до красоты...
- Погоди. Одному я оставил метку, - прервал я её. - Нарочно для тебя. Ты ведь получила мой давний путеводный маячок?
- Конечно, - сказала моя Роза, восставшая из пепла. - И поняла. Иди и смотри.
Тут из поднебесья прянул вниз и уселся на моё плечо величавый орёл с седой головой и крыльями цвета воронёной стали.
- Можно, я сейчас на травку лягу? - пророкотал он шутливо.
7.
... Когда я возвращался назад - совсем ненадолго, обещал я семье, только присмотреть за ветхой крышей Геи и попытаться что-нибудь из-под неё спасти, - меня грозно спросили с утлой небесной шлюпки: