Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Все живут вдоль, одна я поперёк

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман дополнен и переделан, чтобы избежать нежелательных аллюзий с похожим миром другого автора, который и подтолкнул мою фантазию.
  
  ВСЕ ЖИВУТ ВДОЛЬ, ОДНА Я ПОПЕРЁК
  
   Ihr Veilchenaugen meiner Frau,
   Durch Euch verlier ich mein Leben!
   Ich segne auch den Holunderbaum,
   Wo du dich mir ergeben.
  
   Heinrich Heine
  
   Глаза-фиалки моей жены,
   За вас моя жизнь пропала;
   И славлю бузинную чащу я,
   Где ты моею стала.
  
   Генрих Гейне. Рыцарь Олаф. Пер. Е. Книпович
  
   Огромный, многоязыкий город на Урале до капли помнил и берёг свою кровавую историю. Сталь и изумруды, лабазы и остроги, подвалы и застенки, тюрьмы и ссылки, бунты и цареубийства, смена собственных имён, не однажды рушившая ежечасную реальность.
   Круг Бессмертных, выбирая места для опорных поселений, не мог пройти мимо алого кружка на карте, отмеченного магией изобильной крови. А в самом городе - мимо одного из самых впечатляющих зданий на городских улицах, бывшей долговой и политической тюрьмы, позже - "чрезвычайки", а ныне - многоголосого торжища. Здесь была официально сняты в аренду - на самом деле куплены - прекрасные апартаменты на первом этаже и обширный многоярусный подвал вместе со всей его жестокой историей. Приезжие вычистили и кардинально перестроили помещение, сохранив для своих целей многочисленные предметы интерьера, усовершенствовали дизайн и приобрели немалое количество раритетов для любования ими - и ради того, чтобы возносить горе плоть и дух в равной мере смертных и бессмертных.
   Надо сказать, что вампиры - существа в принципе иные, чем те, к кому они снисходят и отчасти покровительствуют.
   У них парадоксальное отношение к боли: считают её, как и смерть, редкостным даром, который необходимо принять в себя и усвоить. Ибо обе они даны лишь для придания жизни большего смысла и остроты, ради более глубокого наслаждения и во имя кардинальной перемены естества разумных и всего того, чем полны кратко- и долгоживущие. Боль по-своему и есть корень всех смыслов.
  У них скептическое отношение к моральным заповедям: считают, что смертные следуют им для вящего удобства, чтобы снять с себя ответственность. А пока люди озабочены нюансами выполнения, главные вопросы бытия проходят мимо них.
  Они пренебрегают такими ценностями, как исповедь, пост и покаяние, считая, что просить прощения надо, но вымаливать, прилагать усилия, чтобы его получить, как то делают краткоживущие, - недостойно.
   В целом у вампиров безусловно иное отношение к человечеству, чем у самого человечества: они считают его вкупе паразитом, причём не просто куда большим, чем они сами, но паразитом безусловным. Ибо те, кто пьёт кровь, не причиняют ущерба природе - скорее защищают. Смертные же, кем они пользуются, воображают, что Господь всё на свете сотворил им на потребу. На истребление. Когда - быстро ли, медленно - родина людей будет выпита до дна и торжествующий хам отправится в космос.
   Ночные же существа покамест привязаны к земле, как фантом - к месту своего погребения.
   Сочетание того и этого даёт мало предсказуемые плоды.
   Итак, Дети Мрака укоренились и процвели в старинном городе, будто всегда так было. Они не учли, что вослед одним чужакам всегда приходят другие...
  
  I. Вторжение
  
   Первого взгляда на ребят, которые стояли на фэйс-контроле Клуба Сумрачной Луны и проверяли приглашения, было достаточно, чтобы ощутить тревогу. Пока лёгкую: рядовая готийская ночь, может зайти любой человек со стороны, лишь бы не слишком жульничал и прикид соответствовал теме.
   - Что случилось? - поинтересовался Талесин, разглядывая лица. Делюк, худощавый, очкастый, рыжий и крайне ответственный. Валд - новичок на подхвате, приятель Люка. Белобрысый упрямый латыш: всё время поправляет, когда его пробуют назвать Валдисом или Владом. Друг его слегка учит, и не без успеха.
   - Персона нон грата, - ответил Делюк, чуточку шмыгнув носом от волнения. - В этом роде. Именной пропуск на два лица, подписан, я ещё удивился - зачем такое сегодня. Но вот беда: не помню, кто значился вторым. Валд - тем более. Вот она сидит, на дальнем конце.
   - Кто пригласил? - хладнокровно спросил Бессмертный владелец клуба, стряхивая с плеч неизменный вороной "кожан" прямо на пол и едва ли не под ноги редким посетителям. Невеликий риск, по правде: еженощное действо было в разгаре, и дальнейшего наплыва смертных не ожидалось. А кожаное пальто, за редкую прочность прозванное в кулуарах "смерти нет и не надейтесь" - тем более.
   - Вы сами и пригласили, - ответил Делюк. - Мой Лорд, я понимаю, вы в полном праве наказать меня как угодно...
   - Отлично, что понимаешь, - сухо проговорил Талесин уже на пути к центру гостевого зала. Пригладил чёрный камзол с тончайшим серебряным шитьём, поправил кружевные манжеты, встряхнул длинными белыми волосами, расправляя по плечам, - для такого ему не требовались зеркала. Сегодня приветствовались мрачные вариации на средневековую тему, что вполне отвечало индивидуальным вкусам красавца-гота. Но та сомнительная гостья, что сидела в одиночестве - это в такой-то давке! - за угловым столиком вполоборота ко всем посетителям, не вписывалась ни в какие приемлемые рамки. Во-первых, коса. Роскошная, безусловно, своя - и вроде бы не крашеная: дама - светлая, чуть кудрявая шатенка без малейшей примеси рыжего. Начинается коса от макушки и заплетена "дробно" и плоско, в девять прядей. Каждая прядь на конце заправлена в подобие металлической бусины - серебро? Чей-то голос со стороны вежливо сообщил вампиру, что такие украсы также называются "дробницами", треугольная штуковина повыше них - "косником", а большая заколка-серп на затылке - реликтовая каска, или "каскет". От слова "кастет", пожалуй. Лицо худощавое, чуть скуластое, но красивое: поэт Мандельштам назвал бы его владелицу европеянкой, хотя эпитет "нежный" побоялся прибавить. Обряжена незнакомка тоже в стиле непопулярной здесь этники: ярко-синий муаровый сарафан - не сарафан, спереди и сзади обширный косой вырез от ворота до пояса, от пояса другой - до носков туфель. Пояс широкий, из сквозных звеньев, тот же серовато-белый металл, что и в волосах, лежит скорее на бёдрах, чем на талии. Изо всех разрезов глядит белое и пенное: плиссированная спина, пышное жабо на груди - чисто голубь-дутыш, - мешанина складок, в которых длинные стройные ноги запутались по самые носки башмачков. Да, приплюсуем напиток в фужере - зеленоватый, явно безалкогольный, зато вместо лимона на краешек насажена безопасная бритва, а поперёк соломины - жвачка в виде клыков. Такое бармен держит для восторженных детишек от щестнадцати до двадцати лет.
   Всё это Талесин разглядел буквально на лету. Взялся за спинку свободного стула (место у стены чётко для двоих, желающих посекретничать) и произнёс на самых своих бархатистых тонах (соперничают с камзолом):
   - Сегодня не такая ночь, чтобы девица оставалась без спутника. Вы разрешите?
   - О, безусловно, - ответила та.
  
  - "Mein schones Fraulein, darf ich wagen,
  Meinen Arm und Geleit Ihr anzutragen?"
  - "Bin weder Fraulein, weder schon,
  Kann ungeleitet nach Hause gehn".
  
   Поймите в том смысле, что владельцу принадлежит в клубе вся без исключения мебель, однако... Маргарита не барышня и давно уже не прекрасна. Поэтому надеется отыскать свой дом и без мужского сопровождения.
   Талесин с неким трудом сохранил безмятежное выражение лица. Уселся так, чтобы видеть не один профиль. Женщина знает, что родной язык его отца - немецкий, иначе говоря, признала в нём ... скажем так, более чем простого владельца. "Фауст" - далеко не настольное чтение обычных готов. Уйти подобру-поздорову и без объяснений не желает - впрочем, ей и не дадут. Нарывается на конфликт? И... это далеко не барышня. По человеческим меркам - за пятьдесят, впрочем, на Западе и шестьдесят не старость. Холодноватые, выцветшие глаза неопределённо-серого оттенка. Руки, неподвижно устроенные по обеим сторонам бокала, и вообще тянут на седьмой десяток: кожа в мелких морщинках, узловатые суставы, ногти на длинных, как у пианистки, пальцах обрезаны до самого мяса и подкрашены белым лаком. На одном пальце - массивный перстень необычной работы: выпуклый щит в венке из виноградных листьев, узловатая лоза туго препоясывает нижний сустав.
   - Платина, господин Серебряная Прядь, - ответила женщина. - Уникальная работа, вы правы. Сей металл весьма труден в ювелирной работе. Ибо не серебро - всего лишь серебришко. Или вы не столь чувствительны к первому, как свидетельствует ваше имя-заклинание? Я имею в виду - свидетельствует от противного.
   Он почувствовал нечто сродни бешенству. Поднял голову - и встретился взглядом с парой совершенно синих очей. Весёлых, юных и яростных.
   - Я не представился. Талесин, лорд фон Шварцеморт.
  "Ну конечно. Отчего-то имя неким чудом оказалось переведено заранее".
   - Кардинена Александрит, - она не протянула руки, лишь глубоко кивнула. - Первое значится в загранпаспорте. Обычно сокращают до Карди. Второе - никнейм, по цвету глаз. Есть ещё много всяких безделок, но их к платью не приколешь и к поясу не прицепишь. Мой лорд и единовременно мой фон-барон.
   - Вы считаете, что надерзили достаточно, или желаете ещё добавить? - спросил он в прежнем тоне.
   - Как лорду будет угодно. - Глаза в глаза. Переливчатые - в бездонно чёрные.
   - Тогда отвечайте без ваших обыкновенных дамских увёрток, - голос вампира стал вкрадчив до невозможности. - Как угодно мне. Вы говорите по-русски слишком гладко для иностранки, но с жёстким акцентом. Прибалтика?
   - Это вы по аналогии с Валдом.
   Достаточно понятлива, чтобы не задать прямой вопрос. Слишком самоуверенна, чтобы не заняться риторикой. И... Снова похожее. Юнец ей что, представился?
   - Нет, не совсем оттуда, - продолжила. - Перебираю дробницы. Другое имя, Танеида, у меня от дальних, почти мифических предков. Возможно, балтийские славяне.
   - Хотели с кем-то встретиться в клубе?
   - Уже не хочу, - синие глаза чуть прищурились.
   - Явились сюда из любопытства?
   - Безусловно.
   - Одного - лишь - досужего - любопытства?
   - Нет.
   - Вы не хотите лгать.
   - Да. Лапидарность - не ложь.
   - И пошли на риск. Смертельный.
   - Знаю.
   - И - что?
   - Знаю, - женщина слегка улыбнулась. - Но и вы знайте, что мне уже... Ах. Желаете выманить из стареющей кокетки истинную дату рождения? Держу пари, ваши юноши уже прикопались к моему личному сайту. Такие быстрые.
   - Юнцы тут ни при чём.
   Вскинула голову, потом опустила. Коса прозвонила по поясу всеми балаболками, напомнив вампиру любимую игрушку. Тоже плетённую в девять хвостов, с серебряными листиками на конце каждого. Надо же - я почти не слышу "тёплую", разве что образы на ум приходят...
   - Рада узнать про них такое. Про Тёмных говорят, что никогда не опускаетесь до вранья.
   Талесин понял без слов:
   - Оба юнца допустили небрежность. Это ещё мягко говоря. Однако... Дайте глянуть на приглашение.
   Женщина засунула два пальца за борт сарафана, вынула чистый мелованный прямоугольник. Что-то странное мелькнуло наверху, увидел вампир боковым зрением.
   - Это? Всего лишь?
   В ответ - чуть укоризненное:
   - Мы уговорились насчёт правды. Молчание - знак согласия.
   - Тогда объяснитесь.
   - Оба они - люди, а на смертных действует обычное внушение. Безотносительно к воле и воспитанию.
   Э, а она не так проста. Талесин чувствовал искренность слов - но отчего-то не сами слова. Закрыта от него? Не совсем; однако - весьма близко к тому...
   - Можно подумать, вы не человек.
   - Думайте, мой лорд.
   Вампиру показалось, что он понял нечто. Но лишь на секунду, которая понадобилась женщине, чтобы продолжить:
   - Как видите, отроки безупречны. Более того - стоило мне отойти на пять метров, и они уже забили тревогу. Кто вас вызвал по мобильнику - Делюк?
   - Вы требуете - от меня - ответа?
   - Виновна. - Опять ему показалось, что женщина просияла глазами в его сторону. По крайней мере, зрачки полыхнули зелёным. Игривая персона, однако. Александрит во плоти. - Счёт мой стал непомерен. Но если вы будете так добры приплюсовать к нему вину этих юношей...
   - То что?
   - Наверное, буду молиться за вас на том свете, - Кардинена пожала плечами. - Во всяком случае, приложу к тому немалые старания.
   Он дивился всё больше и больше. Вздохнул:
   - Разговор заходит слишком далеко. Не будете ли так добры продолжить его в более интимном месте?
   - Не спорю, мой лорд. Мы так орём друг на друга, что скоро посетители начнут интересоваться.
   Это она о своём голосе? В самом деле звучный, горловое меццо-сопрано, что легко перелетает от стены к стене. Данное свойство, кстати, так и именуют в певческой среде - полётность...
   Талесин поднялся с места, предложил руку - белоснежная кожа, иссиня-чёрный лак на ногтях. Ладонь Кардинены, лёгшая поверх, показалась ему гладкой, словно полированное дерево. Нет, он ошибся: красивая рука. Не холёная, но, что называется, породистая.
   Куда её направить? Не в личный же кабинет, где он работает над бухгалтерскими сводками. С прошлой ночи там сущий бедлам, а нынешней не ждали его самого и вряд ли особо усердствовали с уборкой. Комнаты для гостей с их особым инвентарём... Нет. Излишне в лоб. Получится грубая игра. Вот Кожаный Зал подойдёт: мебель, как и следует из названия, обтянута гладкой кожей, "моррисовский" узор на стенных гобеленах изящно скрадывает всё оружие и девайсы, развешанные на стенах, гирлянды воронёных цепей изгибаются в ладу с занавесями из натуральной замши, многоэтажные гроздья люстр ненавязчиво соседствуют с блоками и крючьями (или следует сказать наоборот?), пол из ламината практически неотличим от паркетной доски. И очень мягкая защёлка замка.
   Внутри он усадил даму в лучшее кресло, галантно поправил рассыпавшиеся юбки, сам устроился рядом на диване. Расстегнул камзол, словно приглашая её к тому же: она лишь поправила оборки на горле. Нервничает? Это предсказуемо, не более того.
   - Можно пари держать - вы не заказывали в клубе ничего съедобного.
   - О да.
   - Разрешите мне как владельцу...
   Именно. Неплохая мысль - отвлечь внимание на галантные жесты. Чтобы немного позже поразить неожиданностью.
   Позвонил по мобильнику:
   - Делюк, ко мне, с подносом. Именно ты, пускай тебя подменят. Можешь не торопиться особо, лишь бы результат порадовал. Фирменное мясо с тестом в горшочке, лёгкое рыбное блюдо - форель, к примеру. Что более всего удалось у повара. Кофе с ликёром... Или лучше - рижским чёрным бальзамом?
   Коротко взглянул на даму. Та явно благодушествовала. Принял ответный звонок, по видимости рутинный, но буквально вперился в экран:
   - Как мне докладывают, у вас, моя прекрасная леди, очень много имён. Почти два десятка.
   - Какие ни есть, все мои.
   - Правда?
   - Мой лорд. Если вы ещё раз усомнитесь в моей правдивости. Я ничто под лотосовыми стопами Тёмных, но умения, чтобы сотворить с Первенцем Семьи Ильмаринена секундную неприятность, у меня хватит.
   Дерзка не по сану, однако... Хорошая еда, как говорится, наполовину состоит из приправ.
   - Тогда расшифруйте свои слова, будьте добры.
   Смартфон, однако, так и оставил повёрнутым к себе.
   - Слушаюсь, мой лорд, - глубоко кивнула. - Танеида Эле-Стуре - крестовое имя и фамилия по отцу и матери, данные при рождении. Кардинена - прозвище, под которым меня знают, аналогия - уличные клички в деревнях. Девять сердец или нечто вроде. Бинт Эно - отчество. Умм Яхья умм Хрейя - значит, у меня есть сын Иоанн и дочка Кристина. Эркени - с лесного севера моей небольшой, но гордой родины. Бану Терги... Тут нелегко объяснить. Вроде племенного посвящения святым Тергам, это широко почитаемые супруги. Я была в достаточной мере подробна?
   Вампир сухо кивнул - и тут же:
   - Откуда вы знаете о нас так много? Наш род не любит и не держит предателей.
   - Хм, - Карди не казалась ни обескураженной, ни даже смущённой. - Так просто не растолкуешь, понимаете ли. Есть простые вынюхиватели, имеются облечённые саном... В общем, если у вас будет время послушать притчу - так будет даже короче.
   Снова кивок.
   - В тысяча семьсот девяносто третьем Конвент потрясла череда предательств. Материал, который оказался у противника, известен был весьма узкому кругу лиц во главе с самим Робеспьером. К розыску были приложены неимоверные усилия, слетело, как водится, множество голов - Конвент изрядно поредел ещё до Термидора. Разгадка неизвестна до сих пор. Но я её знаю.
   - Именно?
   - Один из секретарей, возможно, двое-трое. Из тех незаметных пташек, что клюют по зёрнышку и умеют быть сытыми. Мой лорд, не смешите меня. Здесь не Сицилия, чтобы по-настоящему работала омерта. Бессмертных не так мало, в орбите их лун крутится множество мелких планеток - а к тому ведь есть эти современные гиперарифмометры. Так что составить из крупиц смальты связную мозаику - невелика проблема.
   "Убью. Иного выхода просто не вижу. Тем не менее сначала..."
   Изысканный садист в нём поднял голову. Эта стройная шея с мощными жилами, подобная колонне, вздымающейся из пены морской. Роскошные волосы - если распустить, прольются водопадом, каждая нить в котором на вид обладает странной чувствительностью. Скрутить в жгут, навить на своё запястье. Гибкие пальцы, увенчанные (другого слова не подберёшь) тяжким кольцом. Стиснуть такие в горсти, наблюдая, как от боли с лица спадает вуаль вежливого безразличия...
   В дверь деликатно постучали, Талесин нехотя ответил. Делюк прикатил целый сервировочный столик: вид у последнего был аппетитный, но вот парень - явно бледноват.
   - Благодарю, оставь здесь и можешь идти, - вампир как бы спохватился, сделал отмашку ладонью. - Нет, погоди. Госпожа Кардинена, вы не хотите сказать ему пару слов?
   - Нет: разве что поблагодарить за доставленные хлопоты.
   - Это его долг по отношению ко мне - повиноваться.
   - Одно не исключает другого, а я по определению нечто третье.
   - А. (Надо же, он, вампир, - да не понял, закрылся глубокомысленным междометием. Она не гостья, не та, которой по определению нечто должны? Или как?) Тогда можешь быть свободен, приятель. Возвращаться за столиком сегодня не надо.
   Юнец не понял и половины из короткого обмена репликами: только то, что пока избег наказания. Но не то, на что Карди не желает даже намекнуть: именно ей он должен быть признателен за избавление, как, впрочем, вначале - за "подставу".
   Когда Делюк аккуратно прикрыл за собой дверь, оба некое время старательно выдерживали паузу.
   - Великолепный интерьер, - наконец прервала её Кардинена. - Богатый. Только ламинат ни с чем не гармонирует. Отчего не доска или даже наборный паркет - сие обошлось бы в целом дешевле?
   - Щелей куда больше. Мешает соблюдать чистоту, - ответил вампир отрывисто. - Отчего вы не едите - вы ведь, я думаю, голодны.
   - Не очень. У меня выходило обходиться без съестного дня два без ощутимых последствий и неделю - без видимых посторонним взглядом. К тому же я не привыкла к мясу и рыбе.
   - Тогда кофе?
   - Разве что без бальзама. Правоверная генетика.
   - М-м?
   - Половина моих титулов - исламские, - пояснила та, прихлёбывая ослепительно горячий напиток из чашки, помещённой в углубление ладони. - О, замечательно! Так и на жаровне с песком не получится. А сахар в кофе тростниковый, верно?
   Отчего-то Талесин еле удержался, чтобы не проверить, укреплён ли по-прежнему на занавеси специфический букет из тонких бамбуковых палочек. Аналогия, наверное, сработала.
   Тем временем Кардинена закончила пить, сделала странное движение - будто пытаясь перевернуть пиалу кверху дном на блюдце. Но поставила всю кофейную пару как положено - вниз.
   - Малая купелька сердце держит, великая - роняет, - сказала. - Благодарствую.
   "За что, - подумал вампир, - не понимает разве? Хотя ведь я того и желал".
   - Рад, что хоть в этом угодил, - и совершенно тем же скучающим тоном:
   - Встань.
   Женщина послушалась - так резво, что солидных размеров кресло откатилось к стене. Он ухватился за кружева ворота, вздёрнул кверху. Другой рукой притянул к себе за пояс.
   - Давайте-ка лучше я сама, - ответила Карди с прежним невозмутимым выражением. - Вам придётся не один секрет разгадывать. Высокий мой лорд.
   Эта её старомодная манера делать паузу перед почтительным обращением, наконец, взбесила Талесина. Кружева затрещали и подались...
   Вместе с ошейником из упругой телячьей кожи. А под ним - поперечная розоватая борозда.
   - Боги Тьмы! Тебя что - вешали?
   - Ну, не голову же рубили, - Карди чуть отстранилась, поправляя полосу. - Чистой воды косметика. Неважно. Завтра бы прошло без следа.
   - И всё-таки. Отвечай прямо.
   - Аллергия, опоясывающий лишай и повышенная эмпатия. Выберите любое из трёх, и держу пари - не ошибётесь.
   Говоря так, она расстегнула пояс - тот звучно брякнул об пол. Сарафан оказался довольно странным, как древнееврейская одежда из двух продольно скрепленных полотнищ - без поддержки кушака обе детали сей же час ниспали книзу. И под сарафаном не блуза - длинная, почти до пят, складчатая сорочка. Женщина неторопливо высвободилась из неё через верх, переступила ворох ногами - в шароварах того же батиста. Босые ступни были чуть подкрашены смесью хны и басмы, ногти светились рыжевато-чёрным.
   - И это, - приказал Талесин почти машинально. Ему казалось, что годы слетают с женщины вместе с одеждой, обнажая прямые, чуть слишком широкие плечи, идеальной формы, нисколько не отвисшую грудь (двое детей, ерунда какая, не додумал он - и в мыслях побоялся усомниться), гибкую талию, мальчишеские бёдра... Втянутый живот с нежной вдавлиной пупка...
   - Довольно. Только приспустить.
   Это красивее безусловной наготы: тело - будто кремовая гвоздика, воткнутая в снег.
   - Теперь волосы.
   - Совсем? Ей-Лорду, это возни ещё на полчаса.
   Однако украсы согласно зазвенели, заколка на затылке раскрыла десятизубую пасть: она делила и выстраивала пряди в одну линию. Карди легко встряхнула головой, раскидывая пряди по плечам и спине.
   - Уф. Полтора кило металла, если быть откровенной. От поперечного замаха половины волос можно лишиться, если бы серп к затылку не прижимал. А полный свадебный убор тянет на все двадцать, как выкладка новобранца в походе.
   Он мог поинтересоваться удивительному сравнению, но ничего более не слышал. Сгрёб пряди обеими руками, скрутил в рыхлый жгут, перебросил ей через плечо.
   - Так и стой. Сможешь?
   - Сможешь - что именно, господин?
   - Не наивничай. Ты понимаешь. За чем шла и что вызвала на себя.
   - Да.
   Прикинул расстояние до ближайшей аппарели. Спросил в лучшей манере учтивого доминанта, каковым и был, если не препятствовали:
   - Я лишил сударыню почти всех украшений. Разрешит она возместить?
   Перехватил обе кисти, захлопнул наручники - ничего особо гламурного или винтажного, но хороши в своей лаконичности. Двойное кольцо на защёлке, по всей поверхности - златоустовский чеканный узор, вороное с золотом. От нажатия на потайной рычаг цепь наверху высвободилась, упала, закачавшись перед глазами жертвы. Зацепил оковы за крюк - металл сам собой подтянулся кверху, увлекая за собой плоть. Женщина приподнялась было на пуанты, как балерина, но смогла вернуться назад.
   - Спасибо. Так будет куда удобнее, - поблагодарила с некоей особенной интонацией. - Нельзя ли ещё кляп вставить? У меня почти все зубы свои, буду сжимать - как бы в крошку не превратились.
   Он подтянул ошейник так, чтобы эластичная кожа прикрыла подбородок:
   - Довольно с тебя и этого. Захочешь - краешек прикусишь.
   Неслышно прошёлся по кабинету, оценивая девайсы. Кто знает, на что эти люди способны. Гонору, как говорится, выше крыши, но ведь и впрямь немолода: были намёки на сердце. Так, видимо, не малый кнут, даже не снейк с его жалом. Никак не флоггер - им разве что пол в комнатах подметать. Не бамбук - это было бы слишком ходульным. Попросту говоря - вульгарным. Кем бы ни была эта сомнительная персона, она, безусловно, заслуживает лучшего обращения. Самого что ни на есть лучшего.
   Плеть. Благородное подобие матросской. Никогда ещё не гуляла по спинам новообращённых. Не ласкала ни возлюбленного, ни побратима. Мало чувствительна для Бессмертных - оттого и вплетены в концы стальные посеребрённые жала. Витая рукоять сотворена мастером по руке владельца - или сама ладонь, обхватывая, всякий раз заново рождает её форму?
   Чему всякий раз удивлялся, хотя повторялось с неизбежностью: когда снял со стены, прильнул ладонью к эфесу, оплёл пальцами рукоять - вмиг начал ощущать то, что смертные именуют "обраткой". Психологическую отдачу. Совместное переживание. Как только что сказала эта Карди - эмпатию. В данном случае - непредставимую смесь спокойного ужаса с - насмешливым восторгом. Неужели?
   "А до того она и вправду недурно от меня закрывалась. И не одной одеждой. Тем, что эмоции слишком выходят за рамки обыденного - слишком даже для меня? Что же, она попала в хорошие, понятливые руки: своего рода предсмертная награда".
   Вкрадчивой кошкой стал напротив. Собрал хвосты в горсть - отбросил с еле слышным звоном. Помедлил, закусив губу - художник перед первым ударом кисти о холст. Этюд в багряных тонах. Сотворённый Мастером Боли.
   И полоснул с размаху, но едва тронув коготками перламутрово-светлую кожу. Девять почти незаметных царапин.
   - Ох, - прошептала Карди, слегка подаваясь назад.
   Стоило бы придерживать язычки колокольцев в руке. Талесин сделал шаг назад, как в танце, зашёл с другой стороны, ударил сильнее, с потягом. Ни звука в ответ, однако... он снова поддался иллюзии или партнёр рефлекторно расслабляет мышцы, едва слышит на коже первое касание? Новички делают как раз обратное.
   Музыка, но не кантата. Боль, которую зачем-то чувствует и он, - слабым эхом, искоркой, раздуваемой его воображением в костёр, - и ком в глотке, замок на устах.
   - Н-не держи в себе. Как я узнаю, что довольно?
   Натужные слова ложатся в такт остальному. Три по девять на обе коротких фразы. Царапины пульсируют, рукотворные цветы набухают цветом и болью - маргаритки, астры, георгины. Женщина мотает головой, изгибается так, что затылок едва не касается лопаток, а спутанная коса - не вырывается на волю. Однако ступни как вросли в пол, а зачатки крыльев широко разведены.
   "Её учили не паниковать, - догадывается вампир. - Принимать побои верно. Кто и когда? Этот мерцающий перелив - сетка залеченных шрамов".
   - Эй. Ты там хоть дышишь?
   Ибо даже изощрённый слух вампира мало что улавливает. Сердце - да, сердце бьётся на удивление мерно и сильно.
   Опустил руку. И в ответ - снова немецкая речь:
  
  "Herr Doktor, nicht gewichen! Frisch!
  Hart an mich an, wie ich Euch fohre.
  Heraus mit Eurem Flederwisch!
  Nur zugesto;en! ich pariere".
  
   Опять чёртов "Фауст"! Машинально перевёл, не вполне по канону:
  
  "Ну, доктор, я вас приглашаю!
  Вперед, смелее! Не робей,
  Валяй метёлкою своей,
  Повыбей пыль - я отражаю".
  
  (И. В. Гёте. Фауст. Искаж. пер. Н. Холодковского)
  
   - Лучше бы ты молчала, - пробормотал Талесин сквозь зубы. - Как минуту назад.
   Но злости не было. Оба мы делаем одно дело: я дарю изысканную муку - ты принимаешь. Я не спрашиваю - от тебя не допросишься ответа, но это танец для двоих. Всё более яростный и быстрый...
  
   Так длилось, пока внутрь самого вампира не рухнуло нечто - порвалась связующая нить, пала наземь девятихвостая кошка-оборотень, прикинувшись самой невинностью, а Кардинена повисла на цепи.
   Хозяин отстегнул пленницу - покорное и снова немое тело, - бережно отвёл к дивану и уложил спиной кверху. Сам притулился рядом:
   - Я тебя не убил? Хоть кивни.
   Женщина слабо помотала головой:
   - Нет... мой лорд. Но... постарались на совесть. Я так думаю.
   За полминуты Талесин успел сделать четыре вещи: устроить девайс рядом с грязной посудой, разворошить снятую одежду в поисках чем бы прикрыть наготу (интересные туфельки, однако - с плоской стальной пружиной супинатора в подъёме. Прямо-таки бойцовые), выхватить из шкафчика бордовую камчатную скатерть и аккуратно опустить на пациентку. Как ни удивительно, та заснула: сбитое, захлёбывающееся дыхание выровнялось и стало неглубоким.
   Всё равно он не рискнул стереть ладонью кровь и поднести ко рту - как ни тянуло.
   Стоя набрал номер на мобильнике:
   - Делюк сменился? А Валд? Нет? Старательный мальчик, стоило бы поощрить. Пускай зайдёт в "Кожу и Кости". Стучать и кашлять под дверью не обязательно - я заранее отопру.
   Молодец Валдик - должно быть, на крыльях прилетел, что твой нетопырь. Вампир глянул глаза в глаза:
   - Вот, приберёшь столик и всё, что на нем. Чашки-тарелки отдашь посудомойкам как есть. Плеть отмоешь сам - без воды, взбитой пеной, потом протрёшь специальным кремом. И - подойди сюда, не стесняйся.
   Отвернул покрышку.
   - Всё это по справедливости причиталось Делюку. Не сама фрау, ты меня понимаешь, а накожная роспись. Теперь - тебе, ты ж у нас пай-мальчик. В зачёт недавней вины. Так что передай дружку, когда явится, наконец, малость подежурить, что я отпустил его на сегодня, а сегодня уже плавно перетекло во вчера. Так что его долг и, соответственно, выкуп за него возрастут вдвое. Не понял насчет выкупа?
   Валд изменился в лице:
   - Господин Таль, это значит...
   - Выясните при случае у госпожи Кардинены, за что я её наказал, - вампир поднялся. - И, главное - за кого. Случай не замедлит представиться. Я снимаю вас с прежних обязанностей: будете ей прислуживать. Да, спроси у аптекаря хорошей мази.
   - Спрей-пены, как при ожогах третьей степени, - провещала Карди, не поднимая головы с диванного валика. - Льда для ванны. Всю еду не выбрасывай, транжиры вы тут. Форель гоните сюда. Кальций - это в моём положении хорошо весьма.
   Она резко поднялась - покрышка окутывала её несуразными крыльями. С опущенной головой и взлохмаченными волосами, сгорбленная, женщина вновь показалась Талесину пожилой.
   Валд поспешно ретировался вместе со столиком. Карди молча поглощала пищу, действуя сразу вилкой, ножом и руками.
   - Как это вы проснулись, - недовольно проговорил Талесин. - И до того так без оглядки задремали.
   - Сон - настолько редкая и ценная штука, что нужно пускать в дело любую минуту. И все-таки... о, вкусно-то как! И простите, мой лорд, не стоило бы вам посвящать слуг.
   - Они - моя собственность. Как, впрочем, и ты.
   - Простите великодушно. Мне казалось, вы их подарили на время. Я - вассал, но... "Вассал моего вассала - не мой вассал", слыхали?
   Он слышал. Однако не пожелал среагировать.
   - Я дарю тебе статус рабыни, чтобы защитить от посягательства других тёмных, - ответил отрывисто. - С этого момента ты из здания Клуба не выйдешь. В твой апартамент мы наведаемся, с твоей запиской или нет - без разницы. Думаю расположить тебя в нижнем ярусе, там довольно комфорта. Новые платья и обувь, соответствующие имиджу, пришлю позже. Отказа не приму. Говорю так, потому что ошейник тоже будет.
   - А халат? Снова извините, милостивый мой лорд, но в корсаж мне нынче не втиснуться, а переселяться вы потребуете срочно.
   Хозяин сухо кивнул. Истинная женщина - интересуется незначащим.
   - Пришлю.
   За якобы непроницаемыми шторами светлело. "Естественный материал - игольные дыры, неравномерная толщина. Попросить мастера орудий что-нибудь сделать, к примеру, напылить слой", - подумал он.
   - Теперь можете отдохнуть часа четыре. Я распоряжусь, чтобы в середине дня вас проводили на постоянное место. Вот что...
   Пламенные иглы начали слегка покалывать кожу на лице, но вампир ещё успел спросить:
   - Почему вы не кричали?
   Женщина подняла голову.
   - От боли пережимает глотку - рефлекс такой. Вообще-то если наращивать силу воздействия постепенно, барьер может не возникнуть, зато...
   - Продолжайте.
   - Ругаться начинаю. По-чёрному и практически без участия мозгов. Что утешает - на родном языке.
   - Это как примерно?
   - Ну, самое приличное - "Чтоб у тебя залупа отсохла и семя в мошонке прокисло. Чтобы тебя склещило будто пса, когда воткнёшь", - сообщила Карди с невозмутимой физиономией.
   Вампир фыркнул: всё у этой чужачки не как у людей. Даже непристойности.
   - О, я, право, хотела всего-навсего не лгать перед лицом сюзерена, - она с мольбой раскрыла ладони - по пять алых полумесяцев на каждой.
   "Вот почему ногти острижены. Раскровянила бы всю мякоть. Ожидала? Напрашивалась на битьё? Не из таких".
   - Что же, - ответил он, - с этого момента можешь ни о чём не тревожиться. Всё сделают за тебя другие.
   И рывком захлопнул за собой дверь.
  
  II. Наряды и украсы
  
   Margarete:
  
   Was ist das? Gott im Himmel! Schau,
   So was hab ich mein Tage nicht gesehn!
   Ein Schmuck! Mit dem konnt eine Edelfrau
   Am h;chsten Feiertage gehn.
   Wie sollte mir die Kette stehn?
   Wem mag die Herrlichkeit gehoren?
  
   Маргарита:
  
   Что это! Боже мой! Чудеснейший убор!
   Мне видеть не пришлось такого до сих пор!
   Его б и дама знатная надела
   И на гулянье в нём отправилась бы смело.
   Цепочку бы надеть: какой приму я вид?
   Чья ж эта роскошь вся? Кому принадлежит?
  
   И.В. Гёте. Фауст. Пер. Н. Холодковского
  
   В кулуарах парни мигом отыскали подходящий халат: дико-розового цвета и невесомый, как пушинка. Обрядили Карди и повели под локотки вниз, где были плотно закрытые "ночные" камеры: без никаких окон, зато по всем стенам шторы, продвинутый санузел, кровать с ортопедическим матрацем высотой по колено, прикроватный шкапик для мелочей и высокий шкаф-купе для одежды, обуви и белья. Стол откидной, стулья выдвижные, обе лампы, в потолке и у кровати, светодиодные - всё от продвинутой фирмы "Икея Фэмили": Хозяин мест явно рассчитывал, что квартиранты чуть позже обустроят усыпальницу в соответствии со своими личными вкусами.
   Валд как-то незаметно для владелицы умудрился по пути стащить с неё гаремные подштанники, поверху забрызганные бурым, и перебросить Делюку, который завладел охапкой остальной одежды и нёс её в руке, свободной от дамы.
   - Ребята, - проговорила Карди, едва усевшись на матрас, - вы норов своего лорда знаете куда лучше меня. Все эти разговоры о долгах и воздаянии - по сути риторика: и вы своё получите, и я своё, не чужое. В смысле такая вот игра престолов. И если вы чем мне обязаны, то лишь по долгу службы.
   - Мы должны вас подлечить, - ответил Делюк.
   - Тогда иди добывай лёд - это в первую очередь. "С утра садится в ванну со льдом...". Чайльд-Гарольд и Евгений оба были денди и дело своё понимали туго. Никаких потом синяков и затёков. Кто видел - там у меня много крови?
   Делюк зарделся. Валд ответил:
   - Я, но только мельком. Вроде терпимо.
   - А-а. Тогда один волчик в поварню, другой в овчарню. То есть в ресторанный холодильник и аптеку скорой помощи. Я пока воды наберу.
   И скрылась за ширмой.
   Русский притащил дорожный холодильник - пластиковый куб с гранью в полметра. Женщина вытряхнула во взмыленную воду как есть всё, он только успел спросить:
   - Не простудитесь?
   - В горных речках купалась. А они круглый год не замерзают.
   С лечебным массажем вышли проблемы. Карди, выйдя из пены, возмутилась, что нет зеркал, а свои руки сгибаются плохо. Было бы хорошо - так и лечить бы не потребовалось.
   После тихого спора за дело взялся латыш как наиболее стойкий в сексуальном отношении. И скоро убедился, что никаких проблем у него не возникает: спина как спина, умеренно исполосованная и по виду мальчишеская.
   Пока действовал, пациентка дремала, раскинув мокрые волосы по изголовью. Позже заползла внутрь одеял и окончательно вырубилась.
  
   За то время, как спали оба, и мэтр, и "полугоспожа", слуги успели быстренько смотаться в "Катенькин Апартамент" где Карди снимала комнату далеко не за "катеньки", а за длинные доллары. Вид убогий: стены, не знавшие ремонта со времён Перестройки, четвёртый этаж дома с высоченными потолками, ряд душевых кабинок напротив такой же линии туалетов и якобы "семейная" кухня. Однако тесные и сумрачные комнаты выглядят уютно, а с хозяйкой не возникло никаких проблем: знала, что перед ней "крутые мэны". Предъявили загранпаспорт постоялицы, извлечённый из внутренней пазухи голубого жилета-макси, и написанную от руки непонятную фразу:
   "И всякому человеку мы прикрепили птицу к его шее".
  Талесин, пока не провалился в забытье, успел ментально просканировать бумагу и убедиться, что никакой тайнописи и иносказаний нет: простой пароль на случай всякого случая, как говорится.
   Всё-таки прослушивали стены и разбирались в вещах Делюк и Валд под равнодушным и в то же время пристальным взглядом. Багаж: снаружи -курьёзный гибрид рюкзака с колёсиками и чемодана с наплечными лямками, но внутри ничего выдающегося - документы, небольшого формата книга в тряпичном кисете, гель для тела и туалетные принадлежности, явно прикупленные здесь же, на столичном вокзале, нижнее бельишко без кружев, со скромными метками "Charlie for her" , джинсы и ветровка из дьюти-фри, большой флакон мутно-желтого лака с шариком-погремушкой и надписью: "Nail guitarists".
   - Скудновато для женщины, - заметил Влад. - Даже лак предназначен для грубых профи.
   - Лето же на дворе, - отозвался Делюк. - Надолго она сюда не собиралась.
  - А для чего вообще приехала? По дворам играть "Калину красную" и "Клён ты мой опавший"?
   Но когда латыш отстегнул перекрёстные ремни и поднял непрозрачную плёнку, за ними обнаружился чёрный шёлк. Подняли на руках - то было платье длиной до полу.
   Широкие небесно-серые переливы блеска. Скупая выразительность деталей. Спереди - двойная золотая полоса шитья, переходящая на стоячий ворот. Швы почти невидимы, будто вещь не скроена портным, а выгнута оружейником из одного куска воронёной стали и покрыта насечкой.
   Тут же крошечные башмачки из чёрной лайки на невысоком каблуке со стилизованной круговой вышивкой - подобие стремени. И мягкий футляр с чем-то, свёрнутым вместе с самим футляром в толстую петлю.
   Валд, как увидел непонятную штуковину, сразу схватил товарища за руку:
   - Неловко при других людях. Пакуем всё обратно и тащим в клуб - на месте разберёмся.
   Натурально, мэтр ещё пребывал в отключке, поэтому разбудили его новую "метрессу".
   Кардинена повесила чёрное платье рядом с бело-голубым, башмаки бросила рядом с туфлями на пол, книгу, как есть, сунула в тумбочку, а "то самое" вынула из футляра и, кряхтя, попыталась приладить в изголовье вместо картины, которую, нимало не чинясь, бросила на пол.
   Аккуратист Делюк поднял, стал рассматривать. Почему-то все художники и прочая шушера полагают, что вампирам и практикующим готам должны льстить сюжеты на их тему. Всё же здесь было нечто не совсем традиционное: вокруг овального стола - тринадцать тронов со смутными поясными фигурами. Имена двенадцати обозначены надписями, точно выведенными жидким солнцем:
  
  Законник
  Летописец
  Механикус
  Танцорка
  Лекарь
  Рыцарь
  Рудознатец
  Глашатай
  Ткачиха
  Звездочёт
  Волчий Пастух
  Пастырь Древес
  
   Тринадцатый трон, в самой сердцевине, пуст, но мастерство живописца сделало именно эту пустоту до невероятия живой и трепещущей. Над нею своды замыкают умозрительное пространство как бы циклопической бороздчатой раковиной, и на куполе, как на своего рода театральном заднике из полированного камня, прорисованы две гигантских светлых тени - мужская и женская. Профили их светлы и прекрасны, руки сомкнуты, но тела разъединила тьма.
   - Искусство есть по существу своему про-фанация и про-рочество, причём оба - уголовно наказуемые, - пробормотала женщина, вынимая из его рук полотно и оборачивая лицом к стене. - Недаром пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и да приветствует, так не любил поэтов.
   - Вы о чём,.. э?
   - Карди, и хватит с меня. Да так, Валди, ворчу по-стариковски.
   - А вот это что за штука?
   - Священный оберег от всяких демонов, очень мощный, потому что пахнет конским потом. Самое лучшее для женщины, когда она беременна или собирается родить. Ещё давно подарили в сухой степи, когда я лошадей для владельца заезжала. Там ведь из табуна берут полудиких.
   - Вы умеете?
   - На всё была горазда: брать логарифмы, отбивать денники, переводить тексты с тьмутараканского на красный свет...
   Валд подумал, что Карди специально заговаривает им обоим зубы, чтобы отвлеклись от дальнейшего созерцания, но тут она как ни в чём ни бывало спрыгнула наземь, захлопнула полупустой чемодан и скомандовала:
   - Это вынесите на какой-нибудь пустырь, разожгите кругом огонь, а сами отойдите подальше.
   - Там что - бомба? - ляпнул он.
   - Нет, просто вы такие лохи, прости вас Всевышний, что даже трогательно. Можно подумать, о шпионах в детстве не читали, одну школьную классику. Нет чтобы вечером донести старшему, он бы точно разобрался.
   - А вы сами не донесёте? - поинтересовался Делюк.
   - Какое "фи" в квадрате. Незачем мараться - и так обо всём узнает. И посмеётся. Над моей личной паранойей, пересаженной на благодатную клубную почву.
   Снова несуразица.
   - Карди, вас трудно понять: на самом деле у вас такая ирония или после сеанса Хозяина мозги всмятку, - посмеялся Валд.
   И словно натолкнулся на незримую стену.
   - Ах, эти его игрушки... Девайсы... Сущая дребедень по сравнению с мастерством прошлых веков. Лорд ведь убивает нас совершенно иначе, правда? Так что подспудной тревоги при воздействии не возникает, - неспешно проворила Карди, не отрывая глаз от лица юноши. - Чистые и беспримесные ощущения. Или вот, к примеру, нечто практически такое же безопасное. Если взять тебя за локоть и слегка надавить рядом с косточкой...
   Пальцев он совсем не почувствовал. Боли тоже. Он попросту сделался ею самой - безымянной, безмысленной, состоящей их мириада живых клеток вселенной, купающихся в сверхтяжёлой лаве.
   А потом вселенная схлопнулась.
   - Прости, - сказала Карди миролюбиво. - Гнев никого до добра не доводит. Игра на нервах, точнее - нервных узлах. Самая малость сверху - и сердечко бы не выдержало. Видишь ли, убивать меня тоже учили. Так, в качестве ремесла на чёрный день.
  
   Они распорядились о полднике и обеде (ранний завтрак их пленница благополучно пропустила), доставили, заперли комнату на ключ, который по уговору должен был передать шефу Джонни Мемноник. Парня, собственно, звали Гибсон Смит, но он отвечал за всю электронную начинку Клуба, при внешности Киану Ривза обладал беспощадной и безукоризненной памятью, а к тому же отлично пел в сопровождении гитары - как ветер в пустыне, иронизировал Талесин. Вот и прилипло.
   К тому времени оба молодых человека успешно забыли о неких странностях - или забыть постарались. Но до самого вечера, пока оба копошились по мелочам, перед глазами Делюка стояла таинственная картина в чёрно-серых и охряных тонах: Тринадцать и Двое. А Валд перебирал в уме детали того, что её заменило: ручка из морёного дуба с бледно-золотыми кольцами, прорастающий из неё гибкий плетёный "клинок" с таким же наконечником из латуни и в завершение - четырёхугольная резная бляшка на цепочке.
  
   По традиции считалось, что у главы заведения уйма неотложных дел, поэтому все в доме удивились, когда восставший из гроба Талесин первым делом распорядился по поводу надёжной "модистки", которая могла бы успешно подогнать по фигуре наряды раскрученных фирм и при надобности сотворить новые.
   - Надо же, так и сказал: "модистка", - смеялся Джонни.
   - Не скаль зубы - у кого-то твоих поострее, - отвечал Влад. - В двести лет с большим походом и "портниха" кажется смешным, и "белошвейка" - манерным.
   - А параллель с "гризеткой" и вообще лучше бы тебе не озвучивать, - добавлял начитанный Делюк. - В том смысле, что все они шлюшки.
   Итак, в камеру, что занимала собой последняя игрушка шефа, втащили ворох драгоценных тканей, кружев и шитья.
   - Вот, наконец, и насчёт домашнего халата догадались, - констатировала Кардинена, вытаскивая за рукав некое пафосное рубище. - А то изображай из себя розового кролика.
   Халат состоял из хорошо посекшейся парчи в круглых розетках узора, был с двойным запахом, как больничные, и стоячим воротником. К нему прилагался широченный кушак из той же материи.
   - В натуре бурятский дэл, - сказала Карди. - Кто-то слишком догадлив насчёт моих вкусов. Пойду в храм - вставлю ему свечу в подсвечник.
   Но, облачившись, сразу приобрела замечательную стать и ковырялась в остальном с некоторой долей благодушия.
   - Ребята, шеф хочет сказать, что вот это на самом деле носят? - она поддела носком шлёпанца пурпурный лиф с продольными рёбрами жёсткости и двойной чашкой для слоноподобных грудей. По периметру изделие было оторочено чёрным рюшем. Далее последовали такая же юбка в виде балетных "пачек", кружевной жакетик-фигаро с приподнятыми плечами, ещё одна юбка, похожая на водопад, туго схваченный за горло, и другая, с фижмами, регулируемыми витым шёлковым шнуром. Туфли, скрученные по двое резинкой, все поголовно были на тонком каблуке или высокой платформе. Цвет либо красный, либо чёрный: как в рулетке.
   - Шеф намекнул на возможность выбора, - ответствовал Делюк, склоняясь над грудой. - Вон то платье, из фи-фай-фо-фама с верхним и нижним декольте, по-моему, ничего.
   - Ты хочешь сказать - панбархатное со шлейфом? При моём росте оно спереди дойдёт как раз до полу, - Карди подняла указанный предмет, приложила к себе. - Однако глаз у тебя верный - это от Валентино. Похоже, плод творческой выбраковки. Зайти в душевую примерить, что ли...
   Наряд сел на неё, как ловчий сокол - на руку.
   - Само цвета наваринского дыма с искрой, - резюмировала Кардинена, - рукава-невидимки, лиф жарко-брусничного оттенка драпирован семью защипами с каждой стороны, трен с глубоким пурпурным исподом. Пожалуй, надо брать. Еще бы нам пару бюстов без бретелек, туфли на каблуке-рюмочке и, может быть, малое фишю из брюссельских блондов.
   У парней закружилась голова от всей этой абракадабры, но тут пришёл Талесин и бескомпромиссно выбрал два костюма в стиле, как потом выразилась Кардинена, "пламенеющей готики". Очень заковыристых.
   - Как понимаю, чувствуешь ты себя бодро, - заметил он. - Полагаю, мы сможем на днях выпустить тебя в один из публичных залов - разносить напитки. Возможно, в полумаске: мы не знаем твоих городских контактов. Но, безусловно, в этом.
   Он вложил в руки женщины высокий, почти до ушей, воротник на пряжках, с обтянутым замшей металлическим карабином - и каверзно улыбнулся.
  
   - А вы даже глазом на него не повели, - заметил на следующий день умница Делюк. - Приняли как должно.
   - Поводят бровью, милый отрок. - Кардинена балансировала с подносом почти виртуозно, даже ухитрилась однажды подхватить на лету падающую рюмку с коньяком "Курвуазье". - А глазом моргают. И с чего бы мне не принимать? Британские полисмены такое носили, чтобы преступники не накидывали сзади удавок. Мало ли какая публика здесь по ночам водится, мозги персоналу проедает.
   - Извините. Давно хотел спросить, - он снял и нервически протёр очки. - Лорд Талесин, похоже, не угадывает ваших мыслей - не так давно восхищался непредсказуемостью образов и аллюзий.
   - Один мой приятель говаривал, что все люди живут вдоль, одна я - против своей доли. Знаешь парадокс Брэдбери-Хименеса? "Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк". Вот так примерно.
   - А он и вправду...
   - Кое-кого из еретиков и вправду сожгли. Как ту даму в "Четыреста пятьдесят одном градусе". Знаешь, коли у тебя завелся хозяин, приходится быть к нему лояльным. И в крайнем случае прибегать к иносказаниям и притчам.
   Карди вынула из ящика книжку в зелёном изузоренном переплёте.
   - Читать надо учиться. В том числе и мысли. Я по жизни открыта, как дверь придорожной корчмы, только вот... Ты арабский знаешь?
   - Буквы. У знакомой готессы был медальон с надписью "Аллах", прикольный такой.
   - Тогда вот тебе Куран-аш-Шариф, Благородный Коран, эксклюзивное малоформатное издание. Открой "Фатиху", это первая сура, и найди Его имя. Это почти как рисунок.
   Юноша потянулся к верхней обложке.
   - Ага, попался, - она перевернула книгу, открыла заднюю створку. Бумага тоже оказалась нежно-травянистого цвета. - Арабское письмо идёт не слева направо, как привыкли европейцы, но справа налево. И сам текст печатают так же - с правой руки на левую. Так же муслимы и рекламы рассматривают, и моются. Динамический стереотип. Понимаешь теперь?
   Делюк растерянно улыбнулся.
   - Ладно, давай-ка ты меня ещё потренируешь. И добудь мне косметику. Никакую не фирменную, а театральный грим в наборе. У него качество превосходное, а стоит ныне гроши. Эмаль для ногтей можно обычную, но лак купи концертный. Такой, чтобы вместо плектра струны перебирать. А то с чего-то атмосфера вокруг стала нервная.
   Таковой она сделалась отнюдь не напрасно. По сплетням, циркулировавшим среди обслуги Лунного Клуба, намеревался пригрести (от слова "грядет") сам Родитель Талесина, грозный Ильм, Ильмар, полностью - Ильмаринен Тенебрус Сангвиус. Финская знать любила щегольнуть знанием латыни, взять того же знаменитого композитора, как его... Сибелиус. Сам Хозяин не проронил о том ни звука, зато муштровал, школил и цукал всех своих "тёплых" немилосердно. Репетировал подходы и уходы, "натаскивал на слово", добивался, чтобы бармен разливал напитки, повар сервировал кушанья, официанты подносили то и другое с потусторонней грацией Анны Павловой или, на худой конец, Вацлава Нижинского.
   Но особенно все они драили Отрантский Зал.
   Это несмотря на то, что интерьер там, по замыслу, был пыльно-средневековый. Стены облицованы диким камнем в неровных пятнах засохших ламинарий, свод рассекли нервюры, что делало его похожим на крыло нетопыря, вместо ожидаемых глазом воинских стягов с поперечин свисали полотнища фактурной паутины. Талесин в своё время постарался, купил натуральную сырцовую нить из паучьего шёлка за совершенно невозможные деньги и усадил всех юных готских дев за прялки и веретёна. Потом усилиями многих и по дерзкому проекту одного создали уникальное макраме, которое было развешано по потолку в полном согласии с компьютерной программой, что Джонни Мемноник разработал специально для этого случая. Монументальные кресла с острыми спинками были трещиноваты, как старая дубовая клёпка, замшелый кордуан их сидений подёрнулся вековой плесенью. Столы на львиных и бычьих лапах казались изрезаны ударами пиратских ножей. Угрюмое пламя саженных факелов загоралось и начинало коптить от лёгкого поворота выключателя. Из бара тянуло выдержанной плесенью столетних вин и сыров, из кухни - кровавыми бифштексами под соусом тартар.
   Каждый вечер, едва смеркалось, в Зале Отранто начиналась приветственная кадриль. Два ряда официантов и официанток, первые - в чёрно-белом, вторые - в чёрно-красном подобии формы, сходились и расходились, пропуская первых посетителей. Непредсказуемый Тёмный Ярл мог прибыть инкогнито.
   Только он вообще не прибывал. В разгар самого обычного, слегка подкрашенного тревогой "готик-шоу" был замечен посетитель, свалившийся буквально ниоткуда: глубокомысленная параллель с инцидентом, что произошёл буквально месяц назад. Мужик в художественно располосованных левайсах, синей фланелевой блузе с красным шарфом и сапогах-броднях. Рост под два метра, буйно-рыжая шевелюра, плавно перерастающая в бороду, кожа розовая, как у младенца.
   - А ведь это сам, - шепнул кто-то. - Мастер отводить глаза. И показухи не терпит.
   Негласно решили обслужить с уважением и благоговейно, однако не трубя в фанфары и не раскрывая инкогнито. Срочно сообщить Талесину, что - вот оно. Пока судили и рядили, новая сотрудница уже подошла к якобы заброшенному столику с меню, переплетённым в человеческий кожзам, карандашиком в виде черепа (ластик) на колу и блокнотом на пружинке.
   Как потом выразились, это придало кардинально иной смысл выражению "брать на карандаш".
   Что там было дальше, никто не слышал: от людей Ильм установил плотную психическую вуаль, вампиры же считают оскорблением даже намёк на проникновение в мысленную речь. Однако Мнемоник тем и славился, что умел читать по губам (сродни реставрации аудиограмм), запоминать с точностью до десятого знака после запятой и воспроизводить без потерь.
   По его свидетельству, диалог был такой:
   - Я здешними яствами сыт не бываю, - сказал будто Ярл на стандартную фразу. - Никак, свеженький Талесинов воспитомыш? С анкхом на пальчике? Покажи кольцо.
   И сразу после того, командным тоном:
   - Открой силт.
   Кардинена произвела над узлом заплетенных рук несколько манипуляций: будто набор кода в банкомате.
   - Вот значит как.
   - Да, именно "вот значит как", - отозвалась Карди негромко, отнимая захваченную в плен руку.
  - Динер...
  - Не обедаете? Так не нужно высоких имён, прошу вас.
   - Что за высокое забороло на тебе. Сынок боится искуса? Пил от тебя хоть сколько?
   - Не думаю. Нет.
   - Зря это он. Не иммунен. (Тут Джонни усомнился, верно ли прочёл. Скорее всего, Старший как бы подписался под высказыванием: "Он не я, не Ильмаринен".) А стоило бы в предвидении.
   - Так ему и передать?
   - Не надо. Замолвить за тебя словечко-другое?
   - Что вы. Ни в коем случае.
   - А твоим, если встречу?
   - Стандартное. "Мы привязали им к шее начертание судьбы".
   На том беседа, возможно, случившаяся лишь в воображении Мнемоника, завершилась, и Карди отошла как ни в чём не бывало.
   ... Прямо в стальные объятия Талесина, раскалённого гневом добела. С ним ещё не успели поделиться информацией, но и того, что увидел, хватило бы с лихвой.
   - Кажется, я не просил мою избранную рабу кокетничать с одинокими посетителями? - спросил он ласково. - Голые плечи, тугой корсет, пышная юбка и, клянусь, ничего под ними.
  - Никто из гостей не проверяет.
  - Так я и обслуживать гостей, как помню, не заставлял.
   Кардинена кивнула:
   - Не заставляли, мой лорд. Держали за редкую мебель.
   - А такое самоуправство по уставу Клуба - публичное наказание плетью.
   - И незнание правил не избавляет от ответственности, - снова кивок.
   - Надо же, как смирна и покладиста. Вижу, тебе желательно получить льготу? - Талесин содрал с неё маску, приподнял лицо за подбородок.
   - Нет, разве салфетку для снятия макияжа. Размазался, от слёз, того и гляди, потечёт ещё пуще.
   - Будет и то, и другое. Я ныне щедр.
   Ярл по видимости хладнокровно следил за поединком.
   - Сначала выбери место.
   Женщина спокойно выдернула из держалки квадратик накрахмаленного полотна, обтёрла с лица испарину вместе с гримом.
   - Прямо здесь.
   За камчатной салфеткой последовала скатерть. Об этом фокусе знали многие: один из "фуршетных" столиков представлял собой Т-образную конструкцию, доходящую нормальному человеку до подмышек. В поперечную плаху были ввёрнуты заподлицо парные кольца - поставить вертикально их можно было с большим трудом. Первенец Рода Ильма справился с этим мгновенно.
   - Теперь девайс. Здесь не найдётся подходящего, но мы пошлём. До рассвета времени достаточно.
   - Валд, - позвала Карди, уже стоя лицом к станку. Народ постепенно скапливался вокруг - в ожидаемом не было ничего особо шокирующего, но случалось оно нечасто.
   - Я.
   - Принеси то, что над моей кроватью. Ты видел и знаешь, а другой ещё призадумается. Вы не возражаете, мой лорд?
   - Я обещал.
   Когда латыш удалился, диспозиция несколько переменилась. Талесин придвинул к себе кресло и уселся, тряхнув роскошной белокурой гривой, Карди чуть расслабилась, оперлась на стол локтями. Воцарилось немного сдавленное молчание.
   - Что, так и будете изображать живую картину? - поинтересовался Ильмар. Он не представлялся публике, но его фальшивая личина слетела как бы сама собой. - Я так не играю.
   - Для вас что угодно, отец мой во Тьме. Что угодно, - отозвался гот.
   - Инэни Та-Эль, - незнакомо позвал Старший. - Помнишь "Старого Лиса"?
   - Позабыла напрочь. Одно осталось в памяти - что жуткая непристойщина.
   - А "Откуда приходят дети"? Там ещё этакие струнные переборы в конце.
   - Длинная - разве что до половины успею допеть.
   - "Осеннего игрока"? "Время невинности"?
   Она мотала головой, улыбаясь:
   - То же самое. Везде то же самое. Вы и правда хотите, мой ярл? Тогда будет новое и короткое.
   Ильмар кивнул.
   - Джонни, ты как - при своём неразлучном "корвете"?
   Мемноник раздвинул толпу, поднёс Кардинене гитару - так называемую "мужскую", со стальными струнами.
   - Вот. Это не зарифмовано, я не очень люблю рифмовать. Не выровненное. И не очень короткое, прошу простить за невольный обман. Но всё-таки...
   Она провела ногтем по всем струнам, вырвав из них слаженный аккорд. И запела:
  
  Паучиха на крыльце нити сплетает в сеть -
  Процедить рассветный туман,
  Розовато-млечную дымку,
  Первородный бульон,
  В котором тускло плавает солнце.
  
  Солнце - круглая рыба в глуби
  Занебесных, небесных морей,
  Блескучая муха на удочке Бога,
  Дневные облака - сырые медузы,
  Комки гремучей ваты,
  
  Ваты, набухшей мирозданием,
  Словно венозной кровью,
  Что сочится из ран или губ,
  Клубится в лонных водах
  Скрюченного круглого плода,
  
  Плода, что катится за окоём
  Туда, где вздымает Борей
  Гордый дымный султан.
  Это пожар или костёр
  Или все окна силятся удержать алое небо?
  
  Небо рушится вместе с дождём,
  Чтобы на исходе ночи подняться туманом.
  Всё повторяется, как в древней сказке:
  Нерей ловит неводом рыбу,
  Арахна прядёт свою пряжу.
  
   Удивительной красоты и звучности голос наполнял собой Зал Отранто. Ни мужской, ни женский, вовсе не райский, но и не земной. Молчали все - лишь эхо отражалось от стен и трепетало подобно струнам.
   А когда замолк последний отголосок, тишину разорвал голос Влада:
   - Я принёс камчу. Но, мой лорд...
   - Помолчи. Молчите все, - Талесин поднялся, отряхнул полы чёрного кашемирового сюртука, взял плеть в руки, недоумённо повертел вдоль оси: рукоять негибка и длинновата, ударная часть - едва ли не огрызок. Кардинена сняла с плеча и груди широкую ленту гитары - оттого показалась всем почти нагой. Джонни принял корвет в руки.
   - Записано, - сказал шепотной скороговоркой. Женщина приложила палец к губам.
   - Карди, ты вот этого хотела? Никто в зале не умеет обращаться с Конским Убийцей. С Усмирителем Духов. Разве что... Валд?
   - Да не изображай из себя тирана, сынок, - сказал финн, поднимаясь с места, - он же младенец сущий. Вот, смотрите оба, - перенял орудие. - Работают этой штуковиной не от плеча - сидя в седле такое не весьма удобно. Бросают руку от локтя вниз и поворачивают в кисти, смотря какой удар нужен. Но камши - никак не убийца, да и лошади достаётся куда меньше, чем (на повышенных тонах) двуногим неслухам, что садятся в седло с забора, а потом слазят на полном карьере жопой прямо в булыжную мостовую... С камши надо за поворотом руки ой как чутко следить. Плоско пустишь - удар мягкий, ребром - словно кинжал режет. Карди, стань-ка вперёд шнуровкой.
   Она послушно развернулась назад, ухватив по кольцу в каждую руку.
   Старший коротко взмахнул плетью. Раздался тонкий, как бы металлический свист, корсаж и юбка разошлись пополам, как спелый гранат от удара оземь, жёстко разостлались по паркету. Стала видна тонкая белая полоса, окаймлённая ярко-розовым.
   - Как, охота ещё?
   - Нет, дядюшка.
   - А это для одного порядку спрошено.
   Снова взлетела, сверкнула едкой звёздочкой пластинка. С одного разу два рубца - от лопаток до самых ягодиц. Наперекрест.
   - Что, отнялись дрожалки? Вот так бы и с тобой было, сквернавица, не перейми дядюшка жеребца за узду. Повернись-ка личиком, глянь на меня.
   Со стороны Карди послышался смех, пожалуй, немного нервный.
   - А теперь отворотись. И вступай ты. Без слов, - мысленно приказал Родитель своему творению. - Без счёта. Но плашмя.
   Резкий свист. Звонкий шлепок. Густо-алый цвет. Пурпур, в который неторопливо облачается тело вместо иных покровов. Наказание - но в то же время и мантия от назойливых взоров.
   Чтобы добыть голос, не нужно слишком усердствовать в избиении. Талесин помнит. Талесин делает.
   Население зала молчало в несколько показном подобострастии.
   - А вас никто не просил, - вдруг рявкнул Тёмный Ярл. - Публичное зрелище само по себе в аншлаге не нуждается. И не ходите по головам там, в дверях и раздевалке!
   Тоненький просительный стон.
   - Хватит бить, сынок. А с тебя довольно? Ещё будешь?
   - Буду.
   - Правильно мыслишь, - Ильмаринен перехватил руку Сына-в-Крови, задержал в воздухе, не дав ударить. - Как тебе тогда пообещали? "Вынесла - теперь на любом верху удержишься"?
   Отлепил женщину от станка, положил на чистую скатерть, смахнув оттуда приборы, накрыл другой, соседней. Объяснил своему Младшему и заодно - паре-другой самых отважных зрителей:
   - Называется психовозрастная регрессия. Не низведи я майне либер фрау до самого нежного возраста, рухнула бы её гордость. А гордость нынче - базовая часть этого существа. Сломается - весь человек рухнет. Тут уж закрывайся не закрывайся: и маскировка чужая, и наряд, и занятие, - а всё без толку. Это я тебе, сынок, не в укор, ты же хотел как лучше. Типа по справедливости.
   Вынул плеть из неподвижных рук, взял поперёк. И вдруг приказал сыну:
   - Целуй.
   Талесин механически повиновался. Запах хорошей кожи, застарелая вонь конского пота, нежный аромат свежей артериальной крови с лёгкими нотками чего-то непонятного...
   Причащение.
   - Молодчина, первенец, - Ильм отнял камчу от губ, заткнул за пояс. - И очень тебе рекомендую: позволь ине, то бишь госпоже Карди самой решать, во что одеться, чем заняться и какое колье на шее носить. Сегодня это, по правде говоря, нам даже помогло: "и женственность вечная куда-то возводит".
   - Хорошо, но за стены Клуба я её не выпущу и никаких долгов не сниму, - ответил Талесин.
   - Тоже правильно, - ухмыльнулся в усы Старший. - Не сдавайся. Этот сволочной народец только так и живёт - трепыхаясь, как лягуха у цапли в клюве, но с лапками на вражьем горле. Ты с неё по всем правилам клятву сними, не забудь.
   - Вы знаете Карди?
   - Просёк по наитию. Ну ладно, знаю - шапочно.
   - Но - прочли звания. И все мысли.
   - Да она их, можно сказать, не прячет. Открытая книга, только нужно с правильной стороны зайти. Пойдём-ка в твою нору, побеседуем - я ведь не ради того океан перелетел, чтобы нежных дев по их двудольной лилее благотворить. Да, у тебя не найдётся случаем, кого выпить?
  
  Когда юный Мальте вошёл в спальню, его Прекрасный Лорд, сгорбившись у своего катафалка, кутался в огромный - полтора на полтора метра - оренбургский платок смоляного цвета. Подарок от мальчика, которым гордились оба: такую волну, особенно для дорогой татарской работы, не принято окрашивать, и пух той козы - или нескольких - было девственно и редкостно чёрным. Символ изгоя, который легко прочитать.
  - Сеппи, им всегда так больно и холодно - тем, кого пью? - спросил вампир.
  - Откуда мне знать? - юноша улыбнулся, чтобы смягчить резкость своих слов. - Я не из них.
  - И кто потом умирает.
  - Вот уж точно нет. Говорят, это блаженство. Но как-то я видел Тёмную Леди, которая чуть замедлила уйти от рассвета. Такие же трещины в углах губ и лемурьи пятна вокруг глаз. И лихорадка, от которой скрючивает пальцы на руках.
  - Я, наверное, выгляжу уродом.
  - Возможно, - ответил художник и доверенный слуга. - Но для меня мой Господин всегда одинаков.
  - Потому что ты мальчишка-сосунок.
  - Почтенная Леди Орлэйт говорила то же, когда я предложил её подлечить.
  - И она права. Твоя кровь принадлежит мне и только мне, запомни.
  - Леди Золотая Дева - давняя подруга сердца Ярла Ильмарина. Говорят, когда-то давно ваш патрон выковал её из чистого золота и оживил своим ихором.
  - Мало ли о чём поют в "Калевале". Она ирландка.
  - Да, типичная, вы мне их описывали. Чёрные волосы, ярко-синие очи, нежно-смуглая кожа. Вообще - потрясающая внешность.
  - Конечно. Несмотря на свои без малого пятьсот лет. Вот я в свои двести...
  - Почти триста...
  - Выгорел и стал из позитива негативом. Белые волосы, чернильные кляксы вместо глаз.
  - Разве вы когда-либо оттеняли куафюру бельевой синькой?
  - Негодник. И вообще эта дама - чистокровная кельтская дерг-дью, а не дрянной ирландско-германский ублюдок.
  Такие приступы яростного самоуничижения были опасны для Талесина в той же мере, как для окружающих. Оттого мальчик немедленно отпарировал:
  - Любой из Ночного Народа когда-то был смертен. Но лучшие из лучших обрели Вечность. Во всяком случае - в непревзойдённом фольклоре. Хотите послушать стихи, мэтр?
  - Зубы мне заговариваешь, Сепия? Ладно, откажусь - начнёшь донимать своей неловкой прозой. Давай читай свои вирши.
  - Это не мои, - укоризненно ответил юнец. - И вообще я их отыскал в древнем ирландском эпосе. Прямо на книжной закладке. Вот.
  
  Крепких ирландцев трое Айрина скелы блюдут,
  Рыжих пара и Чёрный на форзаце воплощены.
  В кельтском зверином стиле облики созданы тут,
  Выплелись, переплелись, будто небыли древние сны.
  
  Слово о Чёрном Борзом. Бран - прозванье ему.
  Финну Мак Кумалу друг, лучший дар королей.
  Волка загонит, с коня фомора сбросит во тьму,
  Нежен с детьми; но враг не соберёт и костей!
  
  Он долговяз и нескладен, краток Чёрного век,
  Сердце нежнее мускулов - храбрый недолго живёт.
  Встал на дыбки - и плотью вырос прямой человек,
  Только душа поболе твоей: мигом прянет в полёт.
  
  Огненный сеттер, пылкий нрав - свита сидов и сид.
  Шерсть волной, уши по ветру, хвост - кавалера султан.
  Неутомим и привязчив, Гленкар на зов поспешит,
  Хоть ты топь ему на пути расстели, хоть океан.
  
  Изворотлив, лукав, натурой - собачий Парис,
  Что у стремени вьётся и прыгает будто дельфин,
  Он три яблока в пасти богиням принёс, хитрый лис -
  Махе, Бадб, Морриган, - чтоб от смерти уйти средь равнин.
  
  Красный Мик - не задира, лишь разве чуточку горд,
  На все лапы он мастер: пастух, охотник, солдат,
  Сторож чуткий, хитрюга, пролаза, песни поёт
  Для забавы хозяйской жены и малых ребят.
  
  Словно медаль, Мики носит имя породы - терьер.
  На макушке ушки, клок бородки и хвост серпом.
  Слишком умён, чтоб не видеть твоих прескверных манер,
  Слишком предан - изобразить, что с тобой незнаком.
  
  Книжку сказаний ирландских ты пополам разогни,
  Запусти трёх псов на привольной страницы поля:
  Бран тебя защитит от кровавых смятений войны,
  Гленкар фейри учует, достойную короля.
  
  Мики норовом прост: незатейливый сельский джентльмен.
  Под рукой свернётся клубком, следя за пляской огня,
  Карих глаз не спуская с укрытых бумагой колен,
  Разум твой от фальшивых грёз и мечтаний храня.
  
  Он кончил декламацию, чуть запыхавшись.
  - У принца Руперта Пфальцского тоже был верный пёс. Чёрный пудель, по слухам, фамильяр. Застрелили серебряной пулей - тоже по слухам, - сообщил Талиесин до чрезвычайности усталым голосом.
  - Белый, по кличке "Бой", - поправил юноша. - Очень крупный и пушистый. Контрабандой вывезен из Турции, где султан запретил иностранцам приобретать собак этой породы. Пользовался множеством привилегий - спал в хозяйской постели, пользовался услугами большего количества цирюльников, чем Хозяин, и получал самые лакомые кусочки из рук короля Карла, который охотно позволял Бою устраиваться в своём кресле. Бой отвечал симпатией: при упоминании имени "Карл" начинал радостно прыгать. Очень любил слушать литургию, поворачивая морду к алтарю. Геройски погиб в битве при Марстон-Муре. Значит, не от серебра, а от простого свинца: круглоголовые суеверием не баловались.
  - Притом температура плавления серебра такова, что при попытке выстрелить намертво залепит всё дуло, - добавил Талесин с несколько большим интересом к беседе.
  - Это смотря как приноровиться, - возразил Сепия. - Вон, буквально на днях в актёра-вампира едва не попали серебряной пулей - застряла в стене. Кровосос Джейкоб из "Сумерек", как я понял.
  - Наша беседа слишком уклонилась в сторону практики, ты не находишь? - вампир выпрямился и отбросил чёрную шаль.
  Художник улыбнулся.
  - Хорошая практика - сделать куклу, будто бы для инвольтации и подарить изображённому.
  - Угрожаешь?
  - Нет, предполагаю.
  - Чушь. Никто не посмеет.
  Мальте покачал головой, карие глаза потускнели:
  - На той книге стояла небольшая фигурка, предположительно из красной бронзы.
  Достал её из кармана широкой плисовой куртки и выставил на журнальный столик.
  Могучий бык, крепконогий, с вислым подгрудком, похожим на трехрядное ожерелье Будды. Голова грозно насуплена, рога выставлены на невидимого противника.
  - Хм-хм. И как ты предполагаешь сюда булавки втыкать? - заинтересованно спросил Талиесин. - Он же стопроцентно не восковой.
  - Модель была восковая, - ответил Сепия. - Возможно, не вся вытопилась из формы, когда я делал для вас отливку.
  - О-о, - рассмеялся вампир. - Так это твоё и подарок?
  - Сделал и припрятал на случай. Такого вот плохого настроения, как сейчас. Задуман был Бурый из Куальнге.
  - Непревзойдённая мощь, - загнул Хозяин палец на правой руке. - Верно. Плодовитость, - на левой. - Мы удручающе стерильны. Непобедим в бою с другими быками, - правая рука. - Примерно так, если они - такой же светлой масти. Склонен к суициду. - Левая. - Вышло равенство по очкам.
  - Он как Ирландия, - ответил Сепия. - Безумно горд и никогда не сдаётся.
  Оба улыбнулись, довольные друг другом.
  - Благодарю, - вампир спрятал статуэтку в изголовье кровати и плотнее задёрнул суконный полог. - Развеял ты мою тоску. За это... Погоди. Мы же ещё не договорили по поводу Леди Орлэйт. В чём-то она превосходила саму королеву Медб или богиню Бадб. Те обе слыли прекрасными воительницами. А Орлэйт... Или, как её тогда называли, Кэтлин...
  Не напрасно мне вспомнилась собака принца Руперта. Первое поражение непобедимого воителя, пятно на всю оставшуюся жизнь. Первая победа Кромвеля и парламента.
  Одной из последних и наиболее впечатляющих побед будущего диктатора был варварский захват ирландской крепости Дроэда. Штурмовать ее, по всеобщему мнению, было равно тому, чтобы брать штурмом сам ад. Вначале англичане думали выморить защитников голодом: их было три тысячи, считая мирных жителей, через море переправилось десять тысяч закалённых вояк. Для того Кромвель окружил Дроэду солидными укреплениями и поместил на их верху орудия. Орудия внезапно придали англичанам решимости. Артиллерия, одна из самых мощных в мире, била в крепостные стены три дня, пока не проделала брешь, достаточную для кавалерии. "Круглоголовые" вырезали всех, кого застали с оружием в руках, Одноногому коменданту, сэру Артуру Эстону, разбили голову его протезом-деревяшкой, колокольню церкви Святого Петра, где собрались остатки защитников города, подожгли церковными же скамьями. Сожгли и тех, кто пытался спрятаться в башенках собора.
  Но - так говорит предание - самую большую башню огонь не брал, и было решено показательно выморить насельников голодом. Судьба, предсказанная всей Дроэде, обрушилась на них одних.
  То и в самом деле оказался ад - Дантов. Семья Уголино, отца с сыновьями, помнишь, мой Мальт? Только внутри были и женщины, по крайней мере одна. Некто Бирн Абхарташ - право, не помню настоящей фамилии - недавно женился, и новобрачная последовала за ним на улицы, кипящие сражением, а потом в смертоносный затвор. Она была отважной, как ирландки древних времён, что носили меч за поясом и лук за спиной - и управляли колесницами мужей и отцов. За редкостную красоту, учтивость и добродетель ещё до супружества прозвали её Девой Дроэды.
  Но в башне дела ей не находилось. Боясь, что юную супругу убьёт шальной пулей раньше, чем Господь назначит ей смерть, Бирн велел своей Кэтлин спрятаться в подвале. А сам вышел на стены в надежде подстрелить одного из англичан или как-то иначе уязвить их. Это не раз ему удавалось.
  Две вещи казались ему странными. И первая из них: спускаясь навестить новобрачную, не сразу находил её Бирн, Иногда приходилось долго выкликать её имя, прежде чем покажется из темноты. Словно спала днём и просачивалась туманом за все ограды и кордоны ночью. И вторая: казалось, не испытывала голода Кэтлин и отказывалась от тех скудных крох, что приносил ей муж, говоря: "Ты сильный, и тебе нужнее". Она похудела, побледнела, но оставалась прекрасной.
  Настал день, когда Бирн не смог спуститься по крутой лестнице. К тому времени он остался в живых один, и солдаты Кромвеля радовались, что их скоро снимут с постов.
  Тогда пришла к Бирну Кэтлин, Вечная Дева Дроэды, и сказала:
  - Негоже храбрецу умирать смертью затравленной крысы. Я дам тебе смерть лёгкую и почётную. Войдут в меня твоя алая влажная жизнь и с ней - багровое пламя мести, тогда я смогу убивать англичан за нас обоих и всемеро, в семижды семеро больше, чем истребляла одна. И будет сие справедливо. Сказано ибо в древних писаниях, что "земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего ее..."
  Укусила она милого мужа напротив сердца и вмиг остановила последнее. Так гласит легенда.
  Захватчиков же стала косить какая-то непонятная лихорадка, мало похожая на болотную, и лёгочная чума пересчитывала по головам всех, вплоть до самых близких сэру Оливеру, а сам он, умерев после многолетнего изнурения, так и не смог мирно упокоиться в земле. Вытащили его из усыпальницы и сожгли, как он - женщин и детей Дроэды. Лишь тогда очистилась земля Эрина от скверны, но так и не сумела до конца усмирить свой пыл...
  Талесин замолчал. Потрясённый Сепия примолк тоже.
  - Ладно, - сказал вампир, - по справедливости за мной должок. Поразвеял ты мою неотвязную скуку. Что до зубодробительной скелы почти что в старинном духе, то для меня было наслаждением её сочинять, а потом слышать в твоей интерпретации. В дальнейшем я всё это тебе напомню. Пока же - вот, подкрепись моими излишками.
  И Талесин протянул юноше руку царственным жестом: будто для целования, только ладонью кверху.
  - Мой господин, - укоризненно сказал Мальте, - у меня же клыков не выросло.
  Но всё же приник пурпурными губами к трепещущей вене, готовой порваться от избытка внутренней силы.
  
  III. Контакты в верхах. Гроссуляр
  
   Валд не пожелал остаться в Отрантском Зале, и его было можно понять. Тёмный Ярл в конце концов отдал самозваному охраннику плётку, буркнув: "Верни откуда взял" и тем самым узаконив его отсутствие.
   Оттого стражи наполовину сменились: Джонни стоял на стрёме и подносил требуемые снадобья, Делюк занимался лечебными процедурами.
   - Вот, лежу тут, словно стерлядь на блюде, вся льдом обложена, - сетовала Карди. - А зараз ще затирка... то есть массаж.
   - Это анекдот такой? - спросил умница Делюк. Он уже знал, что когда больно до нестерпимости, кое-кто специально затевает потешные разговоры.
   - Ну, в самом деле жил такой хлопчик. Семья бедная, всякий день одно и то же хлёбово из муки, растёртой между ладонями над кипящим горшком. У русских его затирухой именуют. И вдруг их с мамцей позвали на богатую свадьбу! Вот он кончил есть, похлопал себя по пузу и говорит таким довольным голосом: "А тепер ще i затирка". И не то что был не сыт - он просто себе не мыслил, чтобы порядочный обед - да без привычного кушанья... Да.
   - Я постараюсь, чтобы нежнее вышло, - утешил он невпопад.
   - Наоборот - подкожную кровь надо разогнать, а то плоть по соседству загниёт, - ответила она. - Да это ведь не сейчас. Пока надо хоть остановить заразу, как выразился дедусь про рождественского кота.
   - Знаю рождественскую индюшку, рождественскую розу - это цветок такой. А что кот?
   - Это я вспомнила по аналогии с рыбой. Только рыба была другая: не стерлядка и не форель, а сазан. Заливной, роскошный, коронное яство на стыке адвента с абсентом. Такие прелестные кусочки без шкуры, в прозрачном, как девичья слеза, желе и на расписном фарфоровом блюде... А неподалёку ровным гренадёрским строем бутылки с гренадином, зелёные, как ёлочка. И стояло всё это посреди стола, пока хозяева и гости по телевизору Мессу слушали.
   Проходят из гостиной в столовую, а дедушка уже по пути смотрит - что-то сильно не в порядке. Прищурился, пригляделся - а там... В общем, как ты понял, наш потомок сатаны унюхал вкусное, прыгнул на стол, умял всего рыбца и так облопался, что лапой пошевелить не мог. Так и лёг на блюдо костьми.
   - О-о. Наверное, дед за ним по всей квартире гонялся? - рассмеялся Делюк.
   - Что ты. Бедное создание чуть совсем когти не откинуло. И вообще День Всепрощения. Так что когда наш Леонтий дёрнул под ближнюю кушетку, никто и не подумал его оттуда выцарапывать с риском для парадного костюма. Вытерли со стола, сменили скатерть со слезами горьких последствий, переустановили тарелки, бабушка выставила второй козырь, запеканку из дичи, - и ликуем дальше... Ой.
   - Что-то нынче вы не проявляете стойкости, сударыня моя, - улыбнулся юноша.
   - А это меня к детству низвели, - объяснила Карди. - Детству и состоянию полной безгрешности. Оттого и боль не в зачёт вины пошла...
  
   В кабинете Талесина по всем стенам были развешаны клинки: длинные и короткие, прямые и изогнутые, лестницей или веером, поверх восточного ковра, как было принято лет тому пятьдесят, и на двойной подставке, согласно последним веяниям японского дизайна. Остальное в каком-то смысле контрастировало с необыкновенными обоями. Солидная мебель из морёного дуба и палисандра, сплошь покрытых резьбой, жемчужно-серые шторы из гладкой тяжёлой чесучи, высокая ширма с перламутровыми инкрустациями отвечали за солидную немецкую часть души владельца. Разлив бумаг на столе, откуда выглядывали вверх корешком две-три небрежно раскрытых книги и торчала, как весло байдарки, писчая трость, знаменовали о пылкой ирландской её составляющей. Но обе были прискорбно западными.
   - ...Не совсем обыкновенный островок этот Динан, скажем прямо, - рассуждал Ильмаринен, ковыряя под ногтями воронёным малайским крисом. - Типа этнического заповедника для фриков. Расположен в Южных Морях, но январь там называют июнем. В том смысле, что это самое начало жары, а не в том, что в ход пускают всяких богов и цезарей. Серпень, червень, плювиоз и термидор им тоже не указ. То есть европейские слова они понимают и даже иногда ставят на нужное место, но чаще говорят описательно: так, январеюнь у них "месяц Пастыря Деревьев", первое мартобря, ох, мартавгуста - "перводень месяца Пряхи" Легко запутаться.
   - Я уже, - рассмеялся владелец кабинета.
   - Флора с фауной вполне для европейца приемлемые. Даже белые берёзки и раскидистые липы растут посреди мокрых лугов. Главное тамошнее озеро, Цианор, по весне буквально вспыхивает сибирскими жарками: сапфир в оправе червонного золота. Слова не мои, это я там всякого поднабрался. В пустыне, правда, всё сплошь пустынное. По большей части сурки, сурикаты и тамариксы, чёрт знает, что это такое. Столиц четыре - в каждой земле своя. Чистенькие такие. Одна деревянная, одна глиняная, две из камня. С пищей беспроблемно до скуки. Подвело чутьё - бери компьютерную сводку и вычитывай, у кого неизлечимая депрессия или канцер, кто собирается "во вседальнюю дорогу" и получил благословение жрецов. Можно без особых препон и по вольной воле сходить прогуляться. Динанцы понимают в риске и азарте и как раз для такого нас, Тёмных, держат. В смысле кровь себе полировать - как полётами на частных "цесснах" или дуэлями. Да, умное железо там имеется наряду со "злогорячим" или "гибельной остротой". В каждой лесной деревне по компьютеру на семью, по кинжалу за каждым сапогом, по два охотничьих ружья на каждого мужчину, включая грудничков, и по одному на бабу, если присчитать ещё и вдовых старух. Эти, бывает, носят своё за спиной дулом книзу, а бывшее мужнино поперёк груди. Семижильные.
   Обвёл глазами интерьер и добавил:
   - Армия воевать на современный лад вполне умеет. И воюет: сплошные, что называется, локальные конфликты, после которых бывшие враги под ручку бредут восстанавливать порушенное и как можно усердней восполнять убыль населения. И так до следующего витка истории, когда вновь начинают соревноваться в зверствах и душевном благородстве. Возможно, поэтому в мирной обстановке все офицеры начиная с самых мелких носят вот такие острые-преострые цацки, как у тебя на стенах. Говорят, в диких племенах вообще любой всадник при карха-мэл, мелкой и яростной сабле. И если ты сам похожим украсишься, - жди, что непременно вызовут. Поединок до первой капли крови. И последней, ха! Но, по правде говоря, мне бывало... ну, стыдно. Будто отнять игрушку у несмышлёныша. Хотя тамошние детки - особь статья.
   Видишь ли, у них вовсю работает естественный отбор. Средний возраст существования - у мужчин семьдесят, у женщин восемьдесят лет. И это при всеобщей задиристости и том, что умирает больше детей и подростков, чем в какой-нибудь Танзании. Настолько любят детишек, что позволяют им развлекаться напропалую. В особенности творить добрые дела: укрощать кобыл строптивых, спасать утопленников и погорельцев, вытаскивать старушек из-под колёс и стариков - из бездонных ущелий. Да, а самое главное, носиться, как угорелые, на модернизированных скутерах и байкерских мотоциклах. Я ведь там очень близко становился к побитым и увечным.
   - И родичи не возражают?
   - Против чего? Как частный случай - бывает. Тогда отступаешься. Но чётко делят между тем случаем, когда можно спасти и выстроить достойную жизнь, и когда борьба за существование выглядит недостойно - и в человеческих, и в бессмертных глазах.
   - Они в нас верят?
   - Да нет. Знают. Хотя то же самое с фамильными призраками. Вот в зомби и оборотней именно что верят. Не очень многие.
   - Извести пробуют?
   - Не скажу. По крайней мере как явление и класс - не стремятся. Я же говорю - почти что Страна Утопия и Земля Небыляндия.
   - Оттого ты и здесь? И, кажется, планируешь тотальную эмиграцию, Старший? - спросил Талесин.
   - Напротив. Сам укоренился. За остальных тамошних опасаюсь - уж очень там дружелюбно и ничто по видимости худого не предвещает. А вот с чего ты сам заговорил об эмиграции, когда для Ночных понятия родины вообще не существует?
   - Весь мир - моя нора... или устрица... - кивнул Младший. - Вот мы и сплетничаем о расширении территорий. В Папуа-Гвинею или Заповедник Калахари, однако, никто из Ночных не рвётся. О земле Динан слыхал не более чем о Луайоте. Моя агрессивная добыча, эта Карди с многоэтажной кличкой, - из тех краёв?
   - Несомненно. Даже лицо помню вроде. А вот откуда на меня глядело и что за ним тогда стояло, - не скажу. Не вполне понимаю.
   - Мне показалось из того разговора - как раз понимаешь.
   - Такой силт, перстень-шкатулку, "со щитом" и дорогим камушком под ним, носит знать. Не всякая, особенного рода. И разговор о ней тоже особый. Видишь ли, власть на острове - не пирамида. Там нет заметной иерархии власти. Словно бы играют, как и во всей остальной жизни. Три сословия: Кормильцы, Защитники и Говорящие с Божеством.
   - Как во Франции до Великого Бунта зажравшихся буржуа.
   - Погоди. Кормильцы - те, кто обеспечивает материальные потребности. Земледельцы и скотоводы, охотники, ремесленники - оружейники, ткачи, работники словолитен. Ты помнишь - наличие продвинутой техники не меняет сути дела? Защитники - это снова расширительное понятие. Те, кто борется в основном с невежеством. Корень любой вражды - в неполноте знания. Оттого высокий титул можно было получить не на поле боя, а заведуя обширной библиотекой со штатом добровольных переписчиков. Рукописные тексты имеют хождение наравне с печатными до сих пор и ценятся как своего рода гримуары или автопортреты писца.
   - Произведения искусства, - Талесин слегка улыбнулся, вспомнив... конечно, одно такое. Пресс-папье для стихов. Амулет на удачу и плодовитость.
   - А те, кто возносит молитвы... - продолжал Ильм. - Вовсе не жрецы и не клирики, как ты, возможно, подумал. Верховный владыка и его присные. В стране господствует древнее понятие "короля-жреца", "бычьего танцора", как на Крите. Он дотошно соблюдает ритуалы и в момент наивысшей опасности жертвует собой за весь народ.
   - Известные дела, - кивнул Талесин. - Краеугольная мифология. Золотой фонд сказок всех времён и народов.
   - И, как водится в сказках, - с ехидцей улыбнулся Ильм, - у владыки и даже его Совета, парламента, есть Тень. Доппельгангер, если тебе понятней. Я тут подумал, что нас самих нередко именуют ночными тенями или силуэтами, вот и вспомнилось.
   - По аналогии, - ответил его собеседник. - Последнее время мы что-то часто мыслим не логически, но по ассоциации, ты не находишь?
   - Во всяком случае, это и в самом деле важно, - ответил Старший. Ухмылка сползла с лица, и непонятно было, откуда она вообще явилась. - В этой свободной монархии есть теневое правительство. Не оппозиционное, то есть не ставит перед собой такой цели. Но накрывает собой всё общество, так что практически каждый человек задействован в двух структурах одновременно. Работая в поте лица и тела - и от души занимаясь любимым хобби. Это как раз оно те перстеньки с секретом любит.
   - И какие же цели у подпольного кабинета? - спросил Талесин с показным равнодушием. Дескать, политика - та область, в которую нам, эстетам, непристойно окунаться.
   - В зависимости от времени и настроения, - отчего-то ответил тот куда мрачнее. - То есть я так и не сумел понять до отбытия. Видишь ли, так часто бывает с псевдоевропейским образом мыслей. Кажется, что они такие же, как мы, с небольшой, в нитку, разницей, ан нитка та - толщиной в корабельный канат и так же прочна. Я вон всё внушал тебе, что динанские граждане живут, как шутки шутят. Вовсе нет: просто их система ценностей не совпадает с общечеловеческой. В остальном мире самое главное - выжить, у них - сохранить сословную честь. С оттенками, не так уже и разнящимися у каждой из трёх страт с их адстратами и субстратами.
   - Ты неудачно позаимствовал термины из лингвистики, - заметил Талесин.
   - Кажется, твоя найдёнка, помимо прочего, - изрядный знаток языков, - парировал Ильмаринен. - И если ты полагаешь, что она добивается именно того, что ты ей даёшь, - учи, по крайней мере, буквы. Верней, арабские харфы.
   - Может быть, просто намекнёшь, с какой стати она свалилась на наши головы?
   - Сам догадайся, умник. Либо эмиссар, либо резидент, а, возможно, просто ищет приключений в лице знаменитых уральских изумрудов.
   И после краткой паузы добавил:
   - Эти... держатели самых главных колец любят объявлять себя лунными месяцами, как герои Честертона - днями недели. Помнишь - "Человек, который был Четвергом"? И время от времени сменяют друг друга на посту, словно тасуют колоду. Двенадцать козырей и тринадцатый джокер, что может изобразить из себя кого вздумает.
   Помолчал.
  - И, знаешь, боюсь, они то самое и есть. Месяцы, карты, джокеры и козырные тузы.
  
   У двери комнаты дежурил Делюк - значит, Мемноник внутри, подумал Талесин, вон и гитарные переборы звучат.
   - Как она? - спросил вампир. - Ина Кардинена.
   - Смогла сама одеться, хотя досталось ей порядочно. Мой лорд, я понимаю, что дерзок и беру на себя убытки, но пускай мне вернут то, что мне причитается. Вы же здесь владыка.
   - Просто Хозяин. Не терпящий лести и подхалимства, - отрезал Талесин. - Если ты самовольно напрашиваешься на битьё, я тебя отхлещу уже за одно это. И без счёта.
   Отодвинул сторожа и легонько стукнул в дверь.
   Джонни встретил его на той стороне - корвета в руках не было, он пребывал в объятиях дамы. Сама дама - в объятиях парчового одеяния, весьма жёсткого на вид: сплошные вышивки серебром и золотом, да ещё и кушак шириной в две ладони.
   - Я хотел бы поговорить с глазу на глаз, - произнёс вампир, садясь в кресло напротив постели, явно перегруженной мягкими подушками. - Мой Родитель уверяет, что вы вполне искренни - только не каждый из нас умеет такое заценить.
   - И что меня стоило бы распутывать, как клубок пряжи: слегка потягивая за ниточку, - Кардинена вежливо улыбнулась. - Славный человек... о, простите, славный муж этот ваш Ильмаринен. С ним всегда легко было ладить. Соглашался на умеренную правду - не доподлинную и не подноготную. Вот видите - я уже начала невольно проговариваться. Сам-то он, небось, цедил насчёт меня сквозь зубы... Ну, тайны тайн я вам не поведаю - и нет её, и не имею права. Насчёт прочего - спрашивайте.
   - Как вы отыскали Клуб?
   - Да не искала, собственно. Приехала на экскурсию - можно и так назвать. С подспудной целью порыться в старых шурфах и заброшенных штольнях. Нет, я не геммолог, ближе к историку. Ходила по уральской столице как завороженная: вся эта каменная и деревянная резьба, старые и старинные дома со шпилями. День тёплый, вечер прекрасный. И тут на центральном проспекте - двое. Неправдоподобно крылатые шаги. Длинные белокурые волосы смешаны с исчерна-тёмными и обоюдно летят по ветру. Тёмный Мёд и Серебряная Прядь, как в наших стихах. Вот я и повелась на невольную приманку. Знаете, я хорошо ловлю ауру необычности.
   - Я тоже. Вы подумали - "Юноша - гранатовые уста", - внезапно добавил Талесин.
   "Мальте. Это она Мальте заметила, не меня. Мы с ним расстались на пороге главного ковчега, и он побежал устраивать или устранять что-то из своего".
   Кардинена кивнула:
   - Вот вам ещё. Цветок Сливы и Плод Граната. Белоснежка и Алоцветик. Беляночка и Розочка. Так сходно... Знаете, мой лорд, мы с названой сестрёнкой друг друга так звали - по сказке Гримма. Настоящее имя ей было Майя-Рена. Полярные личности: она беленькая, нетронутая, с прозрачной кожей, я - потемнее и главное, поярче: золотые косы, соболиные брови, румяные губы и щёки. Пара безмозглых авантюристок, зомбированных патриотизмом: у меня папа расстрелян диктатурой, у неё родной братец к борьбе против диктатуры пристегнулся. Семейное дело, так сказать.
  
   "Мальте - паспортное имя было другое, попроще, - с детства не любили за девчонскую внешность. Сокрушительней всего - что не любили родные. Вообще терпеть не могли. Даже матери ждут, что сын сумеет при случае ввернуть шуруп в бетонную стену и выкопать отводную траншею на даче, про отцов и говорить не стоит. Что у него пятёрка с плюсом по школьному домоводству и самые лучшие вышивки гладью в Техникуме современного дизайна, радует отчего-то не очень. Как и умение одеться со своей личной иголочки и стильно обставить свою девичью (простите, мальчиковую) каморку за сущие пустяки.
   С ним не дружил, его не оберегал никто. Может быть, из-за этого я наткнулся на то, что осталось от Мальте, часа в три ночи. После того, как выпил обоих его насильников.
   Завернул в кожаный плащ, приволок его в Клуб - самое логичное и укромное, я там тогда и жил по большей части. Сам обмыл, чтобы не показывать слугам плачевное уродство искорёженной плоти. Расчесал волосы - спутанные, сбитые в колтун. У него текла кровь из самых постыдных частей тела, без конца растекалась по коже - я не посмел коснуться губами и капли. Даже ради излечения. Отдавал своё наугад".
  
   - Вот мы и наигрались в подвиг разведчика. Война была гражданская, легенда незатейливая. Я и в самом деле плод аристократического мезальянса, только что не мама воспитала и не настоящий дед, а из рук в руки переходила. Приветить сироту и поделиться с ней достоянием в наших землях считается весьма почётным. А Майя выдавала себя за прислугу. Сердце сердца моего... Провалились обе, хотя - повоевали неплохо. Было бы ещё зачем, вот именно. Так вот, в Замке Ларго, это тюрьма такая, вначале пытали её, чтобы разговорить меня. Не такая боль, как здесь: предназначена сломать, унизить, превратить в грязь. Вы как, мой лорд, можете дальше слушать?
   - Да. Но разве я спрашивал об этом?
   - Не спрашивали, так неизбежно поинтересуетесь. Когда закончился первый день, явился врач. Из тех, что присматривают за процессом, а потом ликвидируют последствия. Мы обе были на цепь посажены, только я в полном рассудке, а она - лежала без чувств. Я и говорю:
   - Сделай, чтобы моя подруга следующего утра не увидела.
   - А что мне самому подаришь? - отвечает. Это уже кое-что значит, если начинают обсуждать. Я и говорю:
   - Когда выйду из Ларго - подарю такую же лёгкую смерть, как ты ей.
   - Хорошее пари, - отвечает. - Принимаю.
   И впрыснул Майе - не знаю даже что. Быстрая и по видимости безболезненная смерть. Разве что губы чуть покривились напоследок.
  
   "Я был счастлив. Мальчик поднялся быстро - так в преддверии долгой ночи даёт побеги и бутоны цветок, в сентябре прибитый нежданным заморозком. Три терпких цвета красоты: чёрные волосы, белые щёки, алые губы. Принял мою суть без сомнений и оговорок. Порывался стать моим Дарителем - я отказал: слишком женствен и хрупок с виду. О том, что за раскрытие Тёмной тайны, и не только моей, придётся в конце концов платить - знал, но не думал: ведь однажды он уже прошёл через смерть. Стал порывист и насмешлив, дерзкие идеи в нём так и бурлили. Новый облик Клуба вплоть до мелочей - его заслуга. И... Я, бессмертный, привязался к нему, хоть это против натурального хода вещей? Возможно".
  
   - В первой любви есть нечто магическое - изменяющее привычный ход вещей. Сдержать обещание было бы чудом из чудес. Встретиться на воле, да в тогдашней заварушке - это как двум иголкам найти друг друга в стоге сена. А ведь встретились. Подивились капризу случая. Он так смеялся, когда я распорядилась его расстрелять!
   - Вы могли? - ошеломлённо.
   - Своей властью? Да разумеется. К тому же мой лорд, слово надо держать, как бы ни изменились декорации. Ничего другого от меня и не ждали. А, или вы про физическую, так сказать, возможность. Мы его в плен взяли. Дельный оказался человек - не считал, кто у него в госпитале красный, кто бурый, всех подряд лечил. Все воины под мою руку потом перешли. А надёжнее моей руки не было в Динане. Суровое милосердие, редкая способность оружными людьми не раскидываться и не считать за мясо. И - типичная победоносица.
   - Лёгкая гибель. Это я про лекаря.
   - Да, лучше и не бывает. Мои исполнители с двадцати метров камышину пополам расщепляли; если не в середину лба, шейную ямку или сердце - сразу видно, злобу питают.
   - А казнить следует без злобы, - Талесин кивнул.
   - Месть - блюдо, которое надо вкушать остывшим. Избитая истина - хотя в данном случае не вполне точна.
   Оба помолчали.
   - И оттого, увидев двойное подобие, вы решили следовать?
   - Не сразу и не сгоряча. Расспросила насчёт ваших готов и готики. Забежала, переоделась из брюк и футболки - надо же соблюсти хоть видимость дресс-кода. Думала о вороном бахатур дэли, такое было бы уместней, но лишь с виду, не по сути: имитация почётного доспеха. А сине-белое - для мирного праздника.
   - У вас действительно не так много хорошей одежды, - заметил Талесин без видимой тревоги. - Стоило бы поправить дело. Закажите мастерице всё, что пожелаете, подберите к этому обувь и остальное. Мой Ильмар настаивает, чтобы в сами определяли, какой работой заняться.
   - Благодарю. Вот ещё какая мелочь. Я сгоряча велела уничтожить всю марку "Чарли для неё", это возрождённое дендистское бельишко, культовое. Вряд ли на Урале такое водится, однако поспрашивайте - вдруг удастся прикупить.
   "Снова увлечена мелочами", - досадливо подумал вампир и ответил:
   - Что я намерен потакать вашим капризам, вовсе не значит списания долгов. И того, что вы не подпадаете под общие клубные правила.
   - Своими руками изволите пасти и блюсти? - отозвалась Кардинена кротко.
   - Не собираюсь ни перед кем отчитываться, - ответил он. - Возможно делегирование полномочий. Но обещанный вам итог подвести намерен собственноручно. В то время и на том месте, какие назначу сам.
   - Дамоклов кинжал на тонкой паутинке, - кивнула Карди. - Добро, постараемся с этим жить. Это нам скорее привычно, чем нет, - давно уже всякий день проживаешь как последний.
  
   Разумеется, Кардинена взяла себе и платье от Валентино, и сюртучно-брючную пару от Армани, и фантастический наряд серого кружева на алом подбое, который просвечивал сквозь все дыры наподобие адского огня, - из поздних работ Юдашкина. Контакты с доверенной модисткой Хозяина кончились бы обширным инфарктом последней, когда бы к делу не подключился Мальт. Наряжать кукол в половину человеческого роста было для него привычным делом - ожидалось, что и с живым человеком так же легко справится.
  
   Всему этому предшествовала некая история. Незадолго до того они с "ковчежной затворницей" столкнулись нос к носу - ей понадобился шкаф-купе вдоль всей стены, а подобное вмешательство в интерьер Мальте старался контролировать.
   Естественно, художник тотчас обнаружил картину, повёрнутую лицом к стене.
   - Зачем вы её убрали? - спросил главный дирижёр дизайна.
   - Это ваша работа? - задала Карди встречный вопрос.
   - Вся живопись в комнатах и зале принадлежит моей кисти, - ответил он.
   - О, Так я имею честь узнать Мальте Лауридса Бригге? Мальте Умбру. Мальте Сиену. Мальте Кармен... то бишь Кармин.
   - Я Мальте Сепия, - отрезал он. - На иные прозвища не откликаюсь.
   - Замки, руины, соборы, подземелья... А это откуда взял? - снова спросила женщина: тихо и как-то слишком внятно. Лицом к лицу она оказалась на полголовы выше юнца.
   - Пришло в голову. Словно сон. Иногда я сам не понимаю, что от меня исходит и ложится на полотно или стену.
   Произнеся это словно бы по наитию, Мальте внезапно понял, что его даже не допрашивают - уже допросили и, более того, получили нужный ответ.
   - Хм. Вы так сильны, господин Сепия? Тогда, полагаю, что именно вас имел в виду наш лорд, когда говорил о делегировании полномочий.
   И в ответ на его широко раскрытые глаза без обиняков разъяснила суть вопроса.
   Тут Карди оказалась права - или вызволила истину из тайника куда скорее, чем та собралась бы появиться своей волей.
  
   Костюмы, сотворённые по указке "Юноши - Гранатовые Уста", выглядели, несмотря на противодействие швеи и материала, так, словно дорогая ткань облила фигуру подобно бегучей воде. Живая плоть почти не являлась чужим глазам, являя собой, тем не менее, весьма выразительный знак. Из украшений, помимо неизбежного силта, будто прикипевшего к пальцу, "высокая госпожа-рабыня" носила лишь колье-ошейник с альмандинами - красный прочерк, напоминающий сведущим готам о "балах жертв" в термидорианском Париже - и браслеты на запястьях и щиколотках. В их тончайшую лайку, сморщенную наподобие волн, были вправлены плоские агаты и яшмы. Также гости и слуги поговаривали, что хитроумный Мальте оснастил браслеты мелкими колокольцами, которые звенят в ультразвуковом диапазоне. То есть слышат их лишь собаки, лошади и вампиры, но не смертные люди.
   Куда более солидным предметом для сплетен была Зеркальная Зала, оборудованная по спецзаказу Хозяина и проекту неугомонного Сепии. Сюда занесли самое стильное из особых ресурсов бессмертного гота: мягкую скамью с широкими, как у "Мерседеса", подножками по обеим сторонам, "молитвенное крыльцо", подобие наклонной "шведской стенки", "норовистого жеребёнка", дыбу в виде турника и косой крест, который предполагалось укреплять посередине пола. А также скромный приставной столик на одной ноге, но с двумя прилагающимися стульями. Всё обшито натуральной кожей, уснащено ремнями, пряжками, петлями и фигурной клёпкой. Одну из стен сплошь покрыли хрустальным стеклом на дорогой ртутно-серебряной амальгаме - чтобы партнёры могли вдоволь насмотреться на совместное действо, наслаждаясь красой эксклюзивной комедии положений. Мальте пришла в голову достаточно безрассудная идея составить стекло как бы из беспорядочной мозаики - словно его, вначале разбив, склеили по швам мрачно-карминной пастой.
   Остальные три стены надёжно изолировали от звука слоем пробки и плотным занавесом из мебельного бархата. Чтобы ни внутрь, ни наружу.
   И было также замечено, что Мальте и новая хозяйская фаворитка едва ли не каждый день навещают залу. Причём в руках либо он, либо она, либо оба держат плотно завёрнутый букет или коробку с выразительным бантом. Создавалось прямое впечатление, что девайсы отпускались сортом, счётом и весом, как в москательной лавочке. Или в бакалейной, что было для современной молодёжи без разницы.
   - Уж явно не одни чаи с пряниками там гоняют, - комментировали самые неуёмные сплетники. Сквозь возникающую время от времени дверную щель чётко просматривались чашки и чайник из фиолетовой китайской глины.
   - Мадам продвигается по службе ценой собственной шкуры, - дополняли другие.
   - Вот именно. И как выдерживает-то. Семь шкур с неё спустили, наверное. Но до чего ж эти шкуры красивые!
  
  
  IV. Андрадит, альмандин, пироп
  
   В тот самый первый раз дверь Зеркального зала хлопнула, словно становясь на "вечную" защёлку, которую нельзя открыть изнутри.
   - Гляди-ка, - сказала Кардинена, - и впрямь чаепитие, хоть и немного безумное. Я кролик, ты шляпник, а в плотно закрытой коробке - моё любимое пойло, "Старые чайные головы". Звучит кровожадненько, не правда ли?
   Мальте открыл, рассеянно понюхал: тухлая рыба в смеси с черносливом и грецкими орехами.
   - Пуэр, - женщина восхищённо поцокала языком. - Семь лет под землёй томился в ожидании момента.
   - Он что - рассчитывает, мы это заварим? Наш лорд.
   - Намерен подсластить кому-то пилюлю, - пояснила Карди, кладя вербный букет на столешницу рядом с чайником чашечками бурой глины. Сегодня она была в тускло-красном платье типа концертного - в пол и без опояски. Её спутник щеголял в элегантном таксидо с бархатными отворотами, белой блузе с бантом и брюках с отворотом.
   Уселись напротив друг друга за столиком: он - очень прямо.
   - Юноша, в чём проблема?
   - Мой Лорд меня наказал, - Мальте потупил карие очи, нахмурился. - Впервые. За трусость. Вы же его видели только что перед дверью - гроза.
   - Вон оно что. Ты не соглашался меня бить, а он заставил.
   - Вы меня старше. Вы дама. Я - не мэтр, лишь его подголосок.
   - Я почти раба. Ты почти сын. И неделикатно намекать даме на истинный возраст.
   - Я не видел вашей причастности к тому, что случилось. А мой господин приказал мне соразмерять пытку с виной.
   - Так он рассказал тебе про девушку и врача? Нет, дело вовсе не в том, что кажется чужаку: и поддаться грубой силе я не могла, и выдать не мою тайну не имела права, а что до пари с лекарем - это, милый мой, такие обычаи в нашем краю. Другое плохо: я получила слишком много бонусов за сокрытие чужой тайны. Огромный заём в счёт будущих героических деяний. Если бы не это...
   Карди протянула руку с силтом, сжала пальцы юноши:
   - Расскажешь, как это было с Серебряным Лордом? Злорадствовать и насмехаться не буду, обещаю.
   ...Ну-у... Он и раньше бывал на меня гневен, только сдерживался. Обращался как с больным или малолеткой. А тут содрал рубашку с плеч, схватил со стола конский хлыст, такой жёсткий, с петлей на конце, вроде стека. Толкнул на стену... Я до последнего не верил. До первого ожога.
   - Плакал? Кричал?
   - Нет. Сдерживался. Хотя визжал тихонько. Больше от ужаса, чем от боли.
   - Молодец, если так. Знаешь, что говорят на Востоке: гранатовый плод увенчан короной и скрывает зёрна под толстой кожурой, пока не созреют. Но настаёт срок - и трескается скорлупа, ибо царственная нежность более не нуждается в защите. Время ей расточать и дарить наслаждение, и лишь в том её магическая сила и власть. Это сказано и о тебе.
   - А Хозяин захотел силой эту кожуру лопнуть?
   Оба негромко смеются детскому словцу.
   - Хозяин хочет, чтобы ты не благоговел перед авторитетом. Ни его: ибо Их Безупречность - далеко не мармелад в шоколаде. Но милосердный садист, что не причиняет, не дарит, снисходит до того, чтобы дарить боль. Ни моим. А то уж очень вы тут меня превознесли с лёгкой руки Тёмного Ярла.
   - Лёгкой? Вы сказали - лёгкой?
   Снова улыбка, словно зарница, беззвучно пробегает между ними.
   - Мы оба ребячились, уж поверь мне. Когда меня уступили твоему мэтру, стало куда как серьёзнее. Но - ни в коей мере не пошло. Пошлость - это модус операнди простого обывателя.
   - Наверное, вы правы.
   - Учти, Ильмаринен нацепил маску заботливого дядюшки. Не скажу, чтобы отсылка была истинной, читает-то он меня по верхам, - но очень достоверной. Я ведь в самом деле такое проделывала - с большого камня да в седло кровной кобыле-степнячке. Годам к девяти лучше меня никто в округе лошадей для скачек не заезжал. Вот мне это и напомнили.
   На девическом лице юноши - лёгкое недоумение:
   - И ведь как вы сказали - я понял. Со мной под конец вышло похожее. Когда он снял меня с цепи и обхватил плечи руками... Так нежно.
   - Наказание - это забота, - кивнула женщина.
   - Хозяину не было всё равно, кто я и что я. Я привык к безразличию и считал его самым для себя лучшим. Страсть могла буквально растерзать меня в клочья. Здесь началось с неё.
   - Ты верно сказал. А закончилось...
   - Словами: "Вот посмотришь. Ты будешь лучшим изо всех".
   - Наказание - призыв к совершенству, - Кардинена снова кивнула.
   Они помолчали.
   - Страшновато начинать? - спросила женщина. - Тогда давай я первая.
   Притянула к себе связку, развернув сначала целлофан, затем - чуть влажный холст.
   - Здесь это в любом саду растёт: листья осенью делаются нарядные, ветви тонкие, ровные. Дёрен сибирский, иначе белый. От учёного термина "драть", наверное. Корзины из него можно плести - как из ивы, но куда лучше. Время года на гибкость почти не влияет. Заранее выглажены - ни лишних веточек, ни почек, на самом конце обрезаны и чуть распушились. Шёлк и бархат. Куда ценней прославленной в песнях берёзы - что называется, "страна берёзовой кашицы не заманит шляться босиком". Неужели смотреть страшно - ведь нет же?
   Мальте кивнул.
   - Возьми в руку десяток. Обхвати всей ладонью - не кисть в щёпоти держишь. Видишь - как влитые. А теперь проведи плавно по воздуху - спину не потяни. Рубцы не очень ноют?
   - Совсем нет, - юноша сделал попытку улыбнуться.
   - Ещё проведи и резко свистни по воздуху. Ловко?
   Снова кивок и полуулыбка.
   - А теперь гляди в другую от меня сторону. Эх, ширму бы сюда.
   - Я не реагирую на женщин. В смысле - как на предмет страсти.
   - Вот и чудесно: так надоело, знаешь, пристальное внимание иного пола. В Динане я одним взглядом им всем барьер ставила.
   Распустила шнуровку на плечах, легко вынырнула из одежды, словно русалка из пруда.
   - Что же, давай потихоньку-полегоньку будить в тебе садиста. Я сейчас на скамью всем передним профилем лягу. Тебе пока шибко трудиться не надо - с разогрева начнёшь. Тут такая изоляция, что вопить вовсе не требуется. Лежи знай и впитывай всеми порами славянскую национальную экзотику. Прикосновение к духу, типа того. Или, нет, погоди.
   Уже лёжа, приподняла голову:
   - Ты тоже сними свой пиджак, поддёрни вверх рукава и иди ко мне, подняв инструмент и взоры. Полюбуюсь. Не зря же стеклом целую стену покрыли? Какие на ней кракелюры... Кракозябры...
   Уронила голову назад - коса свободно стекла наземь:
   - Делай раз.
   Розги опасно свистнули, оставив широкую розоватую полосу.
   - Верно. Делай два и потихоньку наращивай силу, как реостатом.
   На верхней губе мальчика вмиг выступил пот.
   - Не медли. Спокойно. Равномерно.
   "Ты - полотно для моего карандаша. Для того, чтобы делать наброски серебряным, как мой господин, карандашом. Я - художник, рисующий знаки поверх иных знаков".
   - Я у вас не первый?
   - О-ох. Ты ... о шрамах. Жизнь... превратила меня в летопись. Врачи - в палимпсест. Не отвлекайся, гюльбачи. В конце концов, это порка или массаж такой?
   Тяжёлое дыхание: её или его? Прутья выпевают мелодию, ночную, соловьиную.
   Сменить их Мальте догадывается сам - когда тускнеет и глохнет уже привычная для слуха мелодия.
   - Выбери. Не десять новых. Один. Становой, - с трудом выговаривает Карди, придерживаясь руками за один край скамьи, кончиками пальцев - за противоположный. Горизонтальные пуанты. - Тот, что "ян".
   Прямой стволик, толщиной с мизинец на его руке. Гладкий, будто нарочно отполирован, и разветвление на конце - будущая ростовая почка. Мальте успевает подумать, что это стержневая часть икебаны - "стебель-небо". И верный путь туда.
   Комель отдаёт в ладонь чужой болью. Кровавой. "Так надо, так мне и надо", - смято думает юноша.
   - Довольно, после наверстаешь, - женщина делает отмашку рукой, пытается сесть без чужой помощи. Мальте, нагнувшись (розга торчит указкой из-под руки), поддерживает, стараясь не касаться спины в разбухших полосах.
   - Кто такой гюль...
   - А, юнец, который играет девушку в своего рода театре, правда, не шекспировском, а восточном. Отрок-Роза. Ну и название почитаемой мечети в городе Лэн-Дархан - Кзыл-Гюльбачи. Мальт, я тебя нарочно буду уязвлять в самое сердце, чтобы в следующий раз легче работалось.
   - Я не хочу следующий.
   - Как строгое начальство прикажет, так и будет, - возразила Карди. - Мы оба ныне в его руке. И, знаешь что? Я стану рассказывать тебе истории. Меня и моих - друзей, скажем так. Я исповедую обстоятельства - ты оцениваешь их вес в девайсах. Ты по мне работаешь - я тебя вознаграждаю за старание. Ручаюсь, наш знатный фон-барон Талесин теперь сумеет прочесть через все стены и сделать верный вывод. Оттого вряд ли станет мешать.
   Чуть сморщила губы в иронической усмешке:
   - Руки-ноги фиксировать надо было. Неровен час лягну тебя, такого хрупкого и ранимого. Не сердишься?
   - Нет, нисколько.
   - А желалось бы гнева. В общем, давай обратно наряжаться. Сдай меня парням и сам сдайся кому ни на то, чтобы тебя подлечил. Сегодняшняя встреча прошла, можно сказать, с нулевым счётом.
   - Я немного выучился понимать Хозяина, - проговорил Мальте, с трудом вдевая руки в рукава смокинга. Прутья лежали на багровом ковролине размочаленной грудой - никому их двоих не хотелось нагибаться, чтобы прибрать. На то имеется народ рангом пониже.
   - Продолжай. Что же ты? Но не меня, верно?
   - Верно.
   - Мальчик, я сама себя с трудом перепираю на язык родных осин. Ты спрашиваешь о цитате? Это великий Тургенев сказал об одном русском переводе Шекспира. Легче сказать не в лоб, а притчей. Вот завтра этим и займёмся. За чашкой чая, не моего любимого, а чего попроще. Знаешь, до чего быстро я восстанавливаюсь? Да не хмурься ты, всё будет пучком!
   И от неожиданной ассоциации оба дружно прыскают.
  
   В Оружейном Кабинете Хозяина заседают те же особы. Ильмаринен так же внезапно, как появился, решил избавить Клуб и город от своего присутствия. Один из его прощальных подарков уже был прикреплён к стене - сразу над лакированной японской подставкой для пары "катана-вакидзаси". Динанская широкая сабля в двойных ножнах: замшевых с ажурными прорезами и стальных, точно повторяющих абрис острого, как бритва, клинка, но нарочно притупленных. Три основных цвета: запекшейся крови, свинцового тумана, воронёной стали. Как объяснил Тёмный Ярл, исчерна-синеватый отлив самой "кархи-гран", иначе длинной сабли, - отнюдь не покрытие, а главная характеристика металла. Какие-то редкоземельные добавки.
   - Работа более или менее новая, где-то середины двадцатого века. Но качество вполне старинное. Секретов и тайн мастерства в Динане стараются не забывать.
   - Это намёк на таинственную незнакомку? - усмехнулся Талесин. - Её ты также оставляешь неразгаданной, Учитель?
   Ильм почесал в шевелюре средним пальцем левой руки - жест, немного курьёзный для Старейшего из племени снобов.
   - Ну, прежде всего я и сам тут вроде соглядатая. Ты же понимаешь, чем меня нагрузило родное сообщество Детей Мрака. Я, можно сказать, натурализован и без натуги соблюдаю все приличия. Как-то: не пью без согласия донора или его ближних, правда, не всегда выраженного словами. Не превышаю допусков, отпущенных для проявления стихийности. Иногда случается резко остановить подонка или чуть порезвиться с гулящими девочками, но это с молчаливого согласия властей.
   - Но разве власти не обязаны защищать граждан от всего, что только возможно? - слегка удивился Талесин.
   - Лично я - невозможное и непредсказуемое стихийное бедствие, - фыркнул Ильм. - Такой вот статус. Должен ведь кто-то поддерживать в смертных интерес к жизни? Благодаря нам в Динане самый низкий в мире уровень суицидов. Это при том, что их даже церковь порицает не вполне... Так вот: местные Дети Мрака выучились бойко лавировать. Между Сциллой в лице государства и Харибдой в виде тайного общества. Находятся под двойным контролем, делают по сути всё, что хочется, - и не преступают. А у иммигрантов такое факт не получится.
   - То есть русскому сообществу Теней путь в эти сомнительные эмпиреи закрыт.
   - Вовсе не так. Они, видишь ли, отыскали у нас гаранта. По сути дела - почётного заложника. Но кто он и что он - никому не ведомо. Даже из "холодных" он или из "тёплых". Если их догадка подтвердится и они примут это неведомое создание в свой узкий круг, - дело наших Тёмных выгорело.
   - Вот даже как. И добро бы не с ними самими вместе? - Талесин усмехнулся, смахнул белый локон со лба. - Лично я не вижу, зачем стремиться на дальний рубеж. Одна земля из многих.
   - Увидишь - будет поздно, - ответил Ильм с интонацией шутливой угрозы. - Помнишь сказку, в которой король за победу отдаёт злым силам неведомую домашнюю прибыль? Плату там всё равно получат, а покупку ты, считай, напоказ на прилавке оставил.
   - Я решаю лишь для себя и своих, - холодно ответил Талесин.
   - А динанцам всё равно. Они чтут польское право вето. Один пан из застянка вопит "не позволям" - и всему делу конец.
   Старший слегка вздохнул напоследок:
   - Кстати. Что за эксперименты ты затеял с... хм... Тергатой и твоим платоническим любовником?
   - Возможно, развлекаюсь, - ответил младший. - Может статься, выжидаю время. Она ведь лицо сугубо частное, ты сказал?
   Ильмар раздумчиво покачал головой:
   - Если ты понял меня в этом смысле - был прав. Только я бы на твоём месте всё равно поостерёгся. Ваше сборище она тут, в России, никому не продаст, оставит для личного потребления. За пределами страны - то же самое, но это если так было обещано либо лично тебе, либо себе самой. А вот как обстоит с далёким Динаном и чужаками - отсюда не видать. Не имею права совсем уж с тобой откровенничать, но наша стальная леди там числится по разряду самых опасных врагов и самых надёжных друзей. Рубин, пироп или тёмная шпинель в закрытом перстне - о потайной стороне её власти я, кстати, не знал, хотя догадывался с большой степенью вероятности. Так что не забывай: ты и твои приятели днём спите под охраной далеко не спецназа.
  "Тергата, - подумал младший. - Он нарочно упомянул лишнее имя? Чтобы я понял - но что именно?"
   - Да, совсем уже напоследок, - проговорил Тёмный Ярл. - Динанцы - народ экономный. У них одно-единственное следствие норовит увенчать бесову кучу причин. Оттого они всегда добиваются цели: весь вопрос - в каком смысле и на сколько процентов...
  
   - О, чай "Жемчужина Яшмового Дракона", - обрадовалась Кардинена. - Зелёный-презелёный. Вняли моим молитвам. И кипяток есть где и в чём приготовить: вон какой самоварчик на пьезокристаллах. И свечи натурально восковые в торшере кованого чугуна - романтика свиданий. Тебе с сахаром или без? Отлично, что без. Крутые востоковеды глотают свою жемчужину в растворе, не добавляя ни крупицы сладкого.
   В зеркалах, мерцающих от мягкого пламени свечей, отражалась элегантная пара с чашечками в руках: дама в серой кружевной косынке поверх раздольного декольте, юноша - в нежно-кремовой блузе с пышными рукавами и с плоским свёртком в руке, который он аккуратно уместил рядом с электрочайником.
   Вода вскипела, женщина залила ею зеленоватые, похожие на опиум-сырец шарики, и по всей Зеркальной Комнате распространился чарующий и несомненный аромат.
   - Ну да, тоже наркотик, - кивнула Карди, - чтобы побудить меня к откровенности, тебя - к отваге. Итак...
   Разлила по чашкам.
   - Итак, благодаря сделке, которую я невольно заключила с Оддисеной... Ильмаринен упоминал при тебе, что Содружество Календаря так себя называло в давние времена? Братство людей Икс. В общем, я загадала желание, не такое сложное для агента с профессиональной выучкой и тем более женщины, но абсурдное. Сухопутный корсар с патентом. Вернее, капер, только без парусника.
   - Тогда с чем именно? - улыбнулся Мальт.
   - Под седлом - отличный жеребец эдинерской породы, вороной, блистающий, как море в непогоду. Надо сказать, до сих пор жив, хотя порядком изранен. Было ещё два, соловая кобылка под вьюки и мерин для горной дороги. Мерины - они прыгают отважней, ибо ничего лишнего на пузе не болтается. А в руках моих - право свободного найма кавалеристов для партизанской войны. У нас в горах то ли война была, то ли государственный переворот. Самое паскудное, что стремя в стремя с тобой воевали те, кто дёргал тебя за косички в воскресной школе, а напротив стояли сваты и зятья из тех, кто гулял на моей свадьбе. Скромной - пять дней всего вместо дюжины полагающихся. Ну, сначала прибился ко мне один старый воин, что меня из Замка Ларго вызволил. Вместе со своим отрядом этак в сотню сабель. Потом кое-кто из тех, кто покойного мужа помнил. А дальше пошли такие люди, о каких я в своей разведшколе слыхом не слыхивала: вольтижёры, меткие стрелки с обеих рук, стратеги и эрудиты. И, кстати, Дарума. Это прозвище, имени поминать не стоит, пожалуй. Хотя уж раз десять поминала. Благодаря Дару у нас появилась артиллерия - лёгкая, можно сказать, веса пера, и дальнобойная. Уйма переделанных на непонятный лад приборов для наводки и других хитромудрых устройств. Весёлый был человек, красивый и, главное, талантливый до жути. Таким и остался после контузии. Ты представляешь, что любители огневого зелья часто его виды на самих себе испытывают? Чужие снаряды и заряды незнакомой конструкции - тоже.
   После несчастья мы калеку не бросили, хотя не скажу - с какой стати. По указаниям Дарумы и с его личным участием соорудили седло с высокой задней лукой и приторочили к спине смирной кобылы-иноходца. На привалах седло без особого труда снималось и опускалось в подобие продвинутых детских ходунков: опоры для сиденья, загородка, прочная рама с колесиками и хитрая система рычагов, тормозов и храповичков, чтобы не катилось под уклон. В горах ведь ровное место величиной в ладонь три дня искать надо.
   И вот даже такой Дарума продолжал оставаться лучшим моим телохранителем, тем более что воин был, как и прежде, от Бога. Что кинжалом орудовать, что из "Кондор-Магнума" палить. Это вроде вашего "Макарова" или "Глока" - культовое оружие. С саблей вот у Дарумы больше не получалось. Сабле размах нужен.
   Ну вот, гуляли мы по горам и дошли мы до самой горной столицы, Вечного Города Лэн-Дархан, замкнули на нём оцепление, подтянули пушки. Сделались мы, кстати, как-то незаметно хозяйскими. Если тебе идёт крупная карта, жди, что государство и его органы внедрятся тебе в самую утробу.
   Командовал всеми орудийными расчётами капитан Сеф, по-русски Сиф, Армор. Имя тоже приблизительное.
   Ну вот. Когда мы уже примерялись и пристреливались к месту, обращается ко мне наш общий друг:
   - Инэни командир. Лэн-Дархан ведь символ высшего ранга и музей под открытым небом, а снаряды все его редкости вдребезги побьют. Карильон Кремника вообще с первого залпа вниз рухнет.
   А это была изо всех святынь святыня. Семь колоколов разного тона, крещёных прекрасными именами. Сам город по преимуществу исламский, заметь. И пять намазов творил чуть позже малинового звона, так что человеческий голос сплетался с бронзовыми.
   Я, как помню, ответила:
   - Им было велено спустить все семь колоколов наземь и хорошо укутать соломой, - говорю.
   - Кем велено? - спрашивает Дар.
   - Лично мной, - отвечаю. - Такие вещи я парламентёрам не доверяю.
   И тут он спрашивает:
   - Знаете поверье? Вечный Город не падёт ровно до тех пор, пока в Кремнике все пять времен суток и пять положенных молений звоном отбивают. Не снимет никто из жителей эти звоны так, за здорово живешь.
   - Не моя забота, - отвечаю. - Своего ума в чужую задницу не вложишь. Авось сойдёт и так.
   - Истинно говорите, ина командир, - отвечает Дарума и делает поворот налево кругом. Ноги у него, чтоб тебе знать, не как желе: прочные палки с натуральными защёлками на коленных суставах. Будто он лошадь.
   На другой день докладывает мне Армор:
   - Странное что-то происходит, ина Та-Эль. Сплошные перёлеты и искривления рассчитанной траектории. Мы и так стараемся бить по пустырям и трущобам, но не в молоко же!
   - Веди, - отвечаю. - Ты боишься - так я лично разберусь.
   И сразу в вагончик прибористов. А это весь такой из себя важный народ: без них, родимых, и их прецизионной оптики королева боя всего-навсего пешка на выгуле.
   И, конечно, Дарума здесь. Как можно догадаться из предыдущего обмена репликами. Сидит в своём манежике и вертит в умелых ручках какую-то хренотень из прутьев, бечёвок и шариков.
   - В боевой обстановке уже одно твоё пребывание здесь - готовый трибунал, - говорю и выволакиваю его за поручень на ясное солнышко.
   А затем доходчиво объясняю, что присягу государственному знамени давали мы оба, как ни крути, и через это не переступишь. Хоть и целовали мы кукиш, а не само красное с белым знамя, в этом кукише зажатое. Что его игрушка, которая посылает к чертям всю баллистику, весьма заинтересует Ставку, хоть сама по себе полное фуфло. И что до тройки чрезвычайных мордухаев, тем не менее, я дела не допущу. Не выдам сердечного друга людоведам на закусь. Только вот завтра с утра пораньше, еще до артподготовки, Даруму намертво пришвартуют у края обрыва, благо их в этом районе хоть зашибись. Колесики на стопор, страховочный ремень - вокруг талии. А напротив будут стоять девятеро вернейших моих стрелков: большая часть моих людей не покорёжена регулярной армией и служит одной мне. Трижды по три сорок пятого калибра: в лоб, в сердце и в эту ямку под горлом - вишудха-чакра называется.
   - И прошу тебя, говорю. - Хочешь уйти мал-мала с приятностью - сиди прямо, не закрывайся и не уворачивайся.
   - Свою ачару я с собой возьму, - говорит он. - Можно?
   - На кой ляд нам сдалась эта комбинация из брючных пуговиц и подтяжек? Забирай, конечно.
   Понимаешь, я надеялась, что это его волшебство, или неточная наука, или чистой воды потусторонний талант хоть как-то сработают ему на пользу. А остальной выбор такой: или он гибнет легко и просто, или его в подобии вашего Кагэбэ перемалывают в костную муку. И вдобавок тот механизм, или артефакт, или симулякр, что Дарума зовёт ачарой, попадает в сомнительные руки. Замолчать-то сии дела не удалось бы и прямым командирским диктатом - слишком велика огласка.
   - Похоже, он должен был быть вам благодарен, - пробормотал Мальте.
   - Наверное. Хотя - если бы я тогда плотнее знала, что такое Оддисена, могло бы и иначе повернуться. Но - просить от неё подмоги? Того же Даруму, он ведь был хоть и пятая спица в колеснице, хоть на свою судьбу в Динане жалобиться не принято и в долги влезать - тоже... Он ещё мог за себя просить. Я - нет.
   - И вдобавок - мог выказать свою благодарность, - продолжил юноша с интонацией, которая не знающему его могла показаться слегка зловещей.
   - Так и вышло. Он - тогда, ты, надеюсь, сейчас, - слова Карди доказывали, что она поняла всё до последней нитки.
   Она чуть наклонилась над столом, приблизив лицо к лицу.
   - Теперь слушай чётко, мой гюльбачи. Дар был почти твой ровесник, даже талантами вы сравнялись, хоть каждый в своём роде. Он мне сказал в ту последнюю ночь: бытие не едино, а состоит из бесчисленного множества прядей. Но это и целостность: всё происходит вместе и одновременно. Хотя времени там не существует как понятия: единственная аналогия - вечность. И это не различные миры. Каждый из этого мириада отличается как бы мелкой запятой, завитушкой, нюансом. Хотя этот нюанс в масштабе конкретного мира, о котором мы тоже знаем далеко не всё, может стать огромным.
   - Если хорошо проникнуться этой мыслью, - закончил тогда мой собеседник, - можно творить буквально что угодно. Лишь бы ты угадал "волевую музыку" Вселенной, как, по слухам, умеют истинные художники и творцы. Вот только помимо иной воли и твоего желания должна быть ещё и отвага - бросить всего себя на чашу весов. Тогда сбудется.
   - Творец - владыка? - задумчиво спросил Мальте. - Сто раз слышал такое. А с парнем что было?
   - Умер для нашего мира, - ответила Кардинена. - Совместный взрыв девяти по девять грамм был такой, что его попросту смело в ущелье. А они в горах без дна - улетишь, и тела не найдут. Вот и его не отыскали самые лучшие из моих скалолазов. Удивлялись, что ни веточки не сломано, ни клочка на них не повисло. Что ж, бывает...
   - А с городом и колоколами?
   - Взяли. Уцелело всё. И колокола, и сам Кремник, и прочие архитектурные и иные бесполезности. По вескому слову Дарумы, наверное. Это же буддийский святой был - ты знаешь, наверное. Покровитель воинов с парализованными ногами, что произошло с ним от усердных молитв.
  
   Как-то внезапно обнаружилось, что за время монолога - или исповеди? - чай весь кончился и даже заварка на донце слегка усохла.
   - Слово за тобой, молодой человек, - сказала Карди, отодвигая сосуды подальше от края. - Какой рецепт мне выпишешь?
   Вместо ответа Мальте притянул к себе свёрток и неторопливо распаковал.
   Без малого полуметровый ремень из бычьей кожи, приделанный к рукояти: у крестовины в виде перевёрнутого V - шириной в мужскую ладонь, на конце сходит в ноль.
   - Кожаная чинкуэда, - удовлетворённо пробормотала Карди, поворачивая орудие так и этак и пробуя край. - Сечение овальное. Не чечевица, не линза. Гибче булата.
   - Большой хлыст, - поправил Мальте. - Арапник. Так у нас называют.
   - Модификация ремня, взятого в одной конкретной функции, - продолжала она своё мурлыканье. - Лорд выдумал или ты сам догадался?
   - Сам взял из груды, что на руку легло, - отозвался он. - Что такое чинкуэда?
   - Итальянский меч-кинжал. "Божественная пятерня". Очень широкий в основании, с несколькими долами. Вдвое короче вон этого. Тяжёлый.
   - Мне думалось, он легче стека.
   "Логически ожидался именно стек в форме гибкого прута, он слегка увесистей розог, как бы наследник. Но Хозяин сказал - поразить неожиданностью. Мне же хитрить не нравится".
   - Верно заценил, - говорила тем временем Карди. - Сегодня учишь ты и только ты. Позволь мне только раздеться - не дело мужу и мастеру путаться в бабьих застёжках.
   Косынка улетела крылом. Платье сдвинулось книзу - картинка из "Трёх мушкетёров", где миледи, пафосно заголившись, демонстрирует Фельтону геральдическую лилию. Только пафоса нет и не предвидится.
   - Чёрт, на руках застряло и молнию переклинило, - ворчит женщина. - Ага, порядок, не нужно было цеплять под робу исподнее из шёлка. Мастер, тебе как интересней - в туфельках или босиком?
   - Без них, - отвечает Мальт, - я ловчее привяжу. Идите к "крыльцу".
   - Давай хоть на время сессий на "ты", - предлагает Карди, становясь на колени и вытягивая руки вперёд. - Короче выйдет.
   Когда он застёгивает ремни выше браслетов с самоцветами - щиколотки, запястья, потом колье, - женщина тихо говорит:
   - Лучше косу расправь и притяни к рукам за хвосты косника. Осторожно вынимай заколки - острые.
   - Вы... ты командуешь.
   - О, в последний раз - и молчу. Подумай, сударь, не надеть ли в следующий раз наручи до локтя: и красиво, и мужественно, и защитит от захлёстов.
   Мальте выпрямляется, держа хлыст в обеих руках. Мускулы ниже подвёрнутых до локтя рукавов напрягаются.
   Замах от плеча и удар - поперёк спины, с проволочкой. Кровь мягко и враз приливает к коже, женщина словно растекается по ступеням, не уходя - с готовностью впитывая в себя боль. Но всё равно: тонкое, как у куницы, тело, упругий подтянутый зад великолепного наездника, плечи сабельного бойца - скорей эфеб, чем женщина в расцвете.
   Одно оружие достойно другого.
   Второй замах ложится выше, но так же ровно. Третий - ниже: ремень пишет школьные прописи, густо-лиловым по алому. Не Мальте ведёт "чинкуэду" - она водит его рукой, учит. В опытном, побывавшем во многих переделках оружии возникает свой собственный ум.
   - Я... не команд... Резче, плотнее, наперекрест, куло де синьоре! - глухо кричит Кардинена куда-то в мёртвую кожу снаряда, согретую дыханием.
   И это придаёт её благому истязателю новые силы.
   - Ох, порка пута мадонна... а теперь от... соединяй и обтирай, - бормочет Кардинена. - Надо бы водородной перекиси сюда приволочь в склянке. Смесь спирта с эфиром также хорошо весьма, только она обезболивает и при открытом пламени опасна. В смысле когда свечу наклоняешь, чтобы капнуть воском на раны.
   - Не пойму: ты вроде не должна любить боли. А только на неё и подзадориваешь.
   - Ну да, только боль должна быть ею на все сто пятьсот, понимаешь, мальчик? Иначе, как бы это сказать... Иначе тупо и неинтересно. Противиться нечему.
   - И вины такой уж большой не чувствуешь, чтобы понадобилось выкупать.
   - Да - но выкупить можно и другое: право перехода, к примеру.
   И, помолчав:
   - А неплохой - как это - девайс. Простенько и со вкусом. С грязными застенками инквизиции не сравнить.
  
   Комната Карди. Раннее утро - хотя сюда, за стены двухметровой толщины, эманации света проходят лишь неявно, повергая бессмертных хозяев в сон, смертных слуг - в усталую дремоту, последствие ночной суеты.
   Сама женщина простёрлась под сенью камчи, Мемноник сторожит рядом с какой-то заумной книжкой по конструированию компьютерных наноботов или естественным языкам программирования.
   - Джонни, - Кардинена проснулась так же враз, как обычно. Словно прыгнула из одной части Вселенной в другую. - Вот задумалась я: активный я человек, а делать мне нечего....
   -Нечего? Это после вчерашнего?
   - Я от природы быстро излечиваюсь, ты ведь знаешь, - возразила она. - Типа расслабься и получи сабспейс - дела-то. Потом небольшой пересып, и уже можно переворачиваться с живота на спину. И клаву мне в руки. Всю жизнь мечтала выучиться писать программы.
   - Думаете, ина-госпожа, так просто овладеть электроникой и автоматикой?
   - Не забывай, что у меня была бездна времени, чтобы пробовать. И убедиться, что вся эта продвинутая техника - уж и не техника вовсе, а кое-что на порядок выше. И работать можно почти на интуиции.
   - Раз так, я бы с вами попробовал.
   - А ты достаточно для меня продвинутый?
   На лице женщины изобразилось лукавство, мужчины - комическое возмущение.
   - Юноша, у меня дома системный блок с линуксом был не просто крутой, а наикрутейший. Я, ничего ровным счётом не смысля, лавировала внутри, как драккар в широкой протоке. Отказывала эта штуковина мне редко, признавая за свою. А для одоления трудностей был у меня сведущий человек.
   Захожу как-то к нему - вокруг какие-то железные упаковки, соединённые проводами, на мониторе куча значков выстроилась шеренгой, а он ещё новые набирает. Общается с искином без посредников - один на один. Ты прости, я в терминологии не сильна, но суть понимаешь? Я спрашиваю:
   - Ты где сейчас?
   - На чужой военной базе. Командная площадка для запуска ракет.
   - Поймают, - говорю. - Выследят, как последнего хакера.
   - Не за что зацепиться, - отвечает. - Компьютера нет, адреса нет, жёсткий диск и то отсутствует. Смотрите, я могу завершить вон эту строчку - и одна из обезьянок с ядерной дубиной стартует. Пойдет вверх по экспоненте - и обрушится назад, откуда вышла.
   Ничего похожего он не сделал, делать не собирался и теперь уж вовек не сделает. Мы его мигом назначили шефом отдела безопасности при аппарате магистра...
   - Кто это - магистр? Церковник?
   - Нет. Доппельгангер конунга, только с большей властью. Тёмный Ярл читал лекцию сотрудникам или одному нашему лорду Тали? В моей стране правит бал социализм, ограниченный королевской властью. Или наоборот. Плюс к этому двойное правительство. Магистр и конунг властвуют по большей части номинально, президент и премьер-министр оба равны старшему легену, кабинет министров - Совету легенов, регулярная армия с её офицерами и солдатами - доманам и стратенам. Вот так примерно. Одни наверху, другие внизу - и вечно силой мерятся, хотя цель одна.
   - Зачем вы мне это говорите?
   - Для ясности и непосредственно для здешнего шефа. Не люблю умолчаний, знаешь.
   Джонни опустил книгу на столик рядом с кроватью:
   - Теперь я понял, откуда вы узнали о Хозяине Тали, Сумрачном Клубе и остальном. Никакой мистики.
   - Ну да. Кроме того, что мистика, по сути, - лишь умение говорить с природой, дикой или созданной самим человеком, - таким образом, чтобы она рада была вступить в диалог.
  
   - Это угроза? - спросил Талесин, когда вечером Джонни прилетел к нему в кабинет доложиться.
   - Не думаю, хозяин, - ответил тот. - Я ведь чувствую некоторых людей. Рыцарственное предупреждение.
   - Спасибо, иди. Я слышал во сне, что именно вы говорили, но не так точно, как когда ты передал в подробностях.
   "Она играет, - подумал вампир, шагая из угла в угол. - Мы тоже играем с ней. До каких пор всё это остаётся частным делом? И осознаём ли мы - с обеих сторон - насколько серьёзны эти забавы?"
  
   - Ничего поделаешь - вино налито, и надо осушить бокал досуха, - резюмировала Карди всё явное и неявное, что было сказано в перерыве между визитами в Кабинет Откровений. Мальте придержал перед ней дверь, прежде чем заложить на засов.
   - Открой мне тайну: ты предвидишь, о чём я буду рассказывать? Не конкретно, а настроение, ключ и всё такое прочее?
   - Нет, - в карих глазах появился некий мечтательный туман. - Но, по правде говоря, - не знаю. Это почти как когда видишь перед собой холст или кусок ватмана - и первое же касание кисти или угля вызволяет оттуда образ.
   На сей раз он надел поверх рубашки свободный жилет коричневого сафьяна, богато инкрустированный пряжками и заклёпками, и высокие краги того же оттенка: лайковая перчатка туго обтягивала пальцы, раструб закрывал рукав до локтя. Лишь в небрежно распахнутом вороте по-прежнему чувствовалось нечто хрупкое и женственное. И в глазах, и в изгибе бровей, и в том, как падает на лоб тёмная прядь, мельком подумала женщина.
   Сама она с ног до головы куталась в бесформенное платье распояской: слои льняного батиста казались туманом, где прятался неведомый ручей или озеро.
   - Вы устали?
   - С чего ты взял? Хотя да, может быть: это тебе на руку, а мне к лицу.
   Гонять со мной чаи будешь сегодня? Зря: одной неохота, а рассказ не очень идёт всухую.
   Что там у тебя за поясом? Когда наши кэланги - это кличка с долей небрежения, против них мои всадники воевали в войну - в таком виде показывались на улице, сразу было ясно, что кинжал или короткая сабля. Длинную карху прятали под плащом, и вовсе не из-за запрета ходить вооружёнными. Уж если мир - то во всём. А холодное оружие, "гибельная острота" - знак чести. И того, что владелец стали всегда готов ответить оскорбителю. Невольно коснуться - тоже оскорбить: можно даже сказать - смертельно.
   Выходило с того много неприятностей. Ну хорошо, истинный динанец встречает все жизненные препоны лицом к лицу и выходит из них крепче прежнего. На то и враги существуют. Расхожая поговорка у нас имеется: "О Вседержитель, дай мне достойного врага, чтобы друзья больше почитали".
   Карди залпом осушила чашку, потом другую - кто-то наполнил обе из чайника сразу перед их приходом - и продолжала:
   - Капитан Тэйн, Тэйнрелл ибн Кади, был врагом, будто нарочно скроенным по моей мерке. Его ползуны шли за моими конниками и почти после каждого привала оставляли нам мёртвых. Зато под самым Лэн-Дарханом остались у нас недреманные очи, стальные плечи, кречеты, бьющие влёт. Да, и Дарума, если помнишь. Слишком дорог мне был, чтобы принять смерть от чужой руки.
   А на воле только и сталкивались мы с Тэйном, что в фехтовальном зале. Оба друг друга достойны: только он куда мощнее, а я гибче. Клинки использовали голые, чтоб без помех испытать искусство: своё и коллеги. И чтобы ран не бояться. Между нами, даже лёгкий порез саблей или шпагой много больнее отцова ремня будет. Не всегда, однако, поймёшь в азарте: эндорфины и прочее. Я чужим страхом без помех пользовалась, потому что сама им не страдала.
   Но не забывай, что публичная власть у нас была шибко народно-правильная и оттого развила нюх на всё непристойное. Скажем, мусульманские браки с махром, то бишь выкупом, или веротерпимость, когда католик в мечеть шастает, а муслим протестанта в аньды зовёт или на обрезание первенца приглашает. А тут и вовсе дуэли аж до смертоубийства. Вот и стали пытаться отнять оружие: сначала у них, а в проекте, того и гляди, у нас, победителей.
   Я, как узнала, говорю президенту... Да, кстати, он любовник моей вдовой матери тогда сделался и для церковного брака с нею нужно было согласие всех её взрослых детей.
   - Для достойного жеста необходима достойная причина. Волюнтаристски отобрать символы чести - нарваться на бунт. На обеих сторонах конфликта вольнолюбивые динанцы, учтите это, мой грядущий отчим.
   - А что ты предлагаешь? - спросил. - Знаешь ли, ворчать-то он ворчал, особенно когда я направление в вольные стрелки у него выпросила. Но ум мой ценил высоко.
   - Новый закон не отменяет старого, если нет особой поправки, - отвечаю. - Посоветоваться надо. С аньдой-побратимом, кое-с кем из Оддисены да и с Тэйном, пожалуй. Он здесь, в столице, за старшего.
   - Оттого и Тэйном из Тэйнрелла стал? Отлично, - рявкнул. - Советуйся сколько душе угодно, только побыстрее. И знай: не сделаете, не привяжете кэлангские клинки к ножнам - прежде с тебя спросится, потом и с остальных.
   - В самом деле советовались? - заинтересованно спросил Мальте.
   - Да как сказать. Вначале думали потянуть. Как говорится, за десять лет сдохнет либо ишак, либо падишах. Но решение знали заранее.
   - Да?
   - Судебный поединок. Респектабельный предшественник дуэльного беззакония. Тэйн был специалистом Оддисены по таким вот делам. Вершились они наполовину в секрете - чтобы не помешали. На другую половину - при ясном дневном свете, а то как бы потом не оспорили выводов. И чем больше свидетелей - тем лучше. Народ против государства, однако.
   Со временем всё просто. Негласная договорённость - между четырьмя и пятью утра. В Динане даже воришки и наёмные убийцы этот час святят. Место известное: некий пригородный парк, куда посторонний народ не суётся - учёный. Зрители - совсем легко: нагнали половину моих, половину кэлангов, кто был не на дежурстве или службе. Все очень рады поглазеть и рассудить. Побратим мой в ту пору выслужился - охранял президентскую резиденцию, так что нет проблем. Остальных моих людей из Горной страны как позабыли вывести, так и не вспомнили: Оддисена моему как бы родичу память отшибла.
   А вот сами поединщики... Дело серьёзное, лёгкой раной тут не отделаешься. Второразрядных и даже просто хороших фехтовальщиков выставлять - и я, и Тэйн как зачинщики осрамимся. Нужны лучшие из лучших.
   Тогда я... Нет, он... Неважно. Один из нас говорит:
   - Первое правило боя. Не заставляй подвластных тебе делать то, на что не отваживаешься сам.
   - Если уход командира не приведёт к гибели армию, - дополняет второй.
   - Здесь иное на кону. Между нашими войсками - согласие.
   - Зыбкое, но всё же, - снова согласие и кивок. - И разве не одна мать-земля под нами? Та, что пьёт нашу кровь, буде она пролита?
   - Тогда от людей Та-Эль идёт сама Та-Эль Кардинена, - говорю я.
   Не знаю, додумала ли до конца. Да не в том дело: никому не прикажешь, никого не попросишь. Уже по той причине, что не откажет ни один - так меня все любили.
   И говорит враг мой обожаемый, Тэйнрелл ибн Кади. Судья и сын судьи.
   - Я один равен госпоже командиру Серо-Алых. (Это такие цвета у нашей формы были, серый китель, багряный плащ-накидка. А у них - буро-красные.) - Решишь иначе - смертно меня обидишь. Сыграем в игру друг против друга.
   - Дальше не надо, - попросил Мальте. - Если вы остались живы - значит, он умер?
   - Дрались мы в полную мощь - не в учебном бою, а в настоящем он меня всё-таки превосходил, - продолжала Карди. - И не на саблях, на прямых "жальцах" - чтобы выровнять условия. Для кавалерии это несерьёзное оружие, трудно достать им с седла. Вот на земле - самое то, но вначале тебя ведь спешить надо. А теперь запомни две хитрых вещи. Женщина от природы выносливей, только для этого нужно, чтобы ей совсем край пришёл. И может переносить наихудшую муку: иначе не родить бы ей больше одного ребёнка. А ещё схитрила я. Мы упражнялись и в других умениях - такие были вроде как танцы на установку динамического равновесия. В них я была впереди: женщин обучают по-настоящему выступать в храмах. Когда Тэйн выпал на пределе силы, я ушла из-под клинка. Выпад ведь предполагает секундную потерю равновесия. Собственно, я на долю секунды открылась и его выманила. И в тот же миг, когда острие протыкало кожу и мясо под правой рукой, сорвалась, легла почти параллельно земле, перекинула свой клинок в левую и ударила из невозможной позиции. Чётко в сердце.
   Она замолкла, отвернув голову от слушателя.
   - Тэйн рухнул на мою шпагу, как на вертел. Саму меня окончательно свалил в траву. Не сразу умер. Успел громко "Тебе победа" сказать. И потише: "Забирай себе мою карху".
   Это, понимаешь, он мне полную власть отдал, чтобы уже я сама запрещала драки меж своими людьми. Потому что обе стороны оказались под моей рукой. А вдобавок к моему - его место в Братстве.
   Юноша вывернул чайник в чашку, не глядя, чья она. Выцедил последние капли. Женщина ждала, теребя складки у горла.
   - Подобное - к подобному, - вдруг негромко сказал Мальте. - Смотрите.
   Вынул из-за пояса, развернул в длину.
   Почти то же, что в прошлый раз, но вчетверо уже и длинней вдвое. Такой же формы - только это скорей линза, чем закруглённый овал. По всей длине девайса явственно проходит упругая жилка. Рукоять шагреневая, в мягких шипах, чтобы не скользила в ладони мастера - ладонь его заранее защищена перчаткой. Небольшой фал: кисть так тонка, что слиплась и изострилась, будто колонковая.
   - То был меч. Это рапира, - Карди чуть нахмурила брови. - Адекватно. Наверное, ты пророк.
   - Это важно?
   - Мне - да. Нам - да.
   Отчего-то Мальте ждёт слова "приказывай", но его не следует.
   - Вот видишь? Надо мной сбывается ваша пословица: "Доброму вору всё впору". Динанцы в таких случаях говорят: "Везучий и травинкой удавится, невезучий и с пенькового каната сорвётся".
   - Я ведь знаю, зачем тебе эти кожаные кандалы, - невпопад отвечает Мальте. - Мой Талесин не желает искуситься смертной кровью, пока не придёт твой крайний час, - а он придёт. Пока не заберёт тебя, потому что я владею лишь по праву, данному им самим. Временно.
   - У человека только и есть, что время, - слышит он. - Тогда. Вчера. Сейчас.
   Изящные смуглые руки с резким шелестом разнимают многослойную одежду. Надвое. Ещё раз надвое. Тончайшие обрывки опускаются на ковёр, словно перья цапли, которую настиг коршун.
   - Лестница, - командует Мальте своим, таким привычно-мягким альтом. - Ляг навзничь и расправь руки в стороны.
   - Полледро, - кивает Карди. - "Жеребчик". Название станка для укрощения норовистых жеребят.
   Оба смотрят в ту сторону.
   Стан сотворён из акации, упругой словно каучук, обитые мягким ступени шириной в половину женской ладони повёрнуты не ребром, а плашмя. Лестница - подобие Пизанской башни, но опоры всё-таки есть, начинаются в нижней трети, оттого верхняя часть пружинит, уходя от удара вне желания того, кто лежит на нём прикован. Мазохизм для избранных.
   - Мы так полагаем, твоя спина испытала достаточно страданий, - почти ласково продолжает юноша. - А вот груди и лоно соскучились по грубой мужской ласке - так говорил мой Хозяин.
   - Так говорил Заратустра, - почти беззвучно шепчет Карди. - Идёшь в гости к женщине - бери плётку.
   Оба знают, что это неправда. Талесин и не думал по-настоящему издеваться. Ехидная старушонка вложила свои слова в уста пророку. Но это также и разогрев особого рода - психологический.
   С преувеличенной бережностью укладывает Мальте свою жертву на планки. Привязывает руки и ноги так, чтобы кисти и ступни провисали между ступеней, не давая телу опоры. Растягивает, словно тончайший шёлковый платок на подрамнике.
   Ибо сегодня в его руках не воловья кожа, а хорошо выделанный сафьян.
   Узкое остриё по видимости робко дотрагивается до межключичной ямки, скользит вниз, поочерёдно огибая левую ареолу, затем правую, основание одной груди, другой, спускается книзу, щекоча пупок. Поворачивается, словно набирая краску с палитры, - и распускается на лобке во всю ширину. Чертит на коже невидимые фигуры.
   Это непростая работа: даже в большей мере, чем жёсткая порка, она требует развитых, тренированных мускулов. И такой же души - трудней удержаться, чем дать себе волю.
   - У меня очень хороший учитель, - шепчет Мальте, раз за разом описывая всё более широкие круги по недвижному телу. - Может одной лаской довести меня до того порога, за каким начинается безумие. Но ты не отпускай себя - жди.
   Круги, овалы, ромбы вытягиваются, ритм движений делается всё более быстрым. Внезапно распятая женщина нервически смеётся:
   - Я досыта наелась вульгарной боли. Ты даришь мне нечто новое: смерть от щекотки.
   - Молчи.
   - О, прости, карагюль. Заговариваюсь. "Я послал тебе чёрную розу в бокале..."
   Это звучит почти богохульно: насмешка над признанными кумирами. Над святостью истязаний. Но на сей раз богохульство явно не действует.
   Умный человек не ломится в открытую дверь, единожды попробовав.
   Мальте даже пугается - отчего Карди так внезапно и прочно умолкла, будто вставили кляп.
   "Она в самом деле почти не испытывает боли. Знай отряхивается от её капель, как утка от воды. И всё же понимает лучше прочих: я лишаю её этого дара, чтобы под конец обрушить. Дать вполне проникнуться его ценностью".
   И снова тянется кружение. Тонкий хлыст переходит из одной руки юноши в другую, медленные жесты завораживают обоих - своего рода медитация.
   Глаза Карди полузакрыты - видна тонкая полоска белков, словно при обмороке. Нижняя губа чуть прикушена, отчего лицо вновь становится совсем юным. "Сколько же ей лет, этой женщине-хамелеону, - думает Мальт. - Или она умеет менять свой возраст по личному произволу?"
   Качели начинают еле уловимо вибрировать в знак растущего нетерпения нижней. Они устроены так, чтобы выдавать человека человеку - бессмертным никогда не надо было такого. Те угадывают самое затаённое.
  "Удержусь, - решает про себя Мальте, выписывая всё более замысловатые узоры. - Совладаю. Ещё... Потяну ещё немного".
   И внезапно широко распахивает глаза.
   Хлыст незаметно повернулся узкой стороной и чертит кровавым.
   Рука сама собой отдёргивается.
   И нечто, подобное сухой молнии, проскакивает меж двумя.
   Мальте заносит хлыст над плечом и вопреки всем правилам, писаным и неписаным, бьёт с размаху, разбрызгивая круглые капли. Зёрна спелого граната. Ещё и ещё, выбивая еле слышные, но такие очевидные стоны.
   И улыбки, что раз от разу цветут всё щедрее.
   Благодатный, изобильный дождь после грозовых порывов.
   Первым устаёт Мальте: кладёт кисть и начинает было обтирать полученное творение полой рубашки, которая выбилась из-под пояса.
   - Жилетку сначала сними, испортишь, - говорит Карди. - Ой, снова преступила. Снова зарекаюсь командовать. Тебя научили, как закрепляют узор на батике? Горячим воском.
   Канделябр специально устроен так, что каждую свечу можно взять вместе с блюдцем, которое служит гардой, защищая руку верхнего от ожогов.
   Он наклоняет свечу над усмирённым "полледро". Крупные, капли жидкого хрусталя падают на кожу, растекаясь светло-алыми разводами, и от каждого такого прикосновения тело чуть вздрагивает - словно идёт мелкой рябью.
   - Как ты? - спрашивает юноша, пытаясь остаться равнодушно-вежливым.
   - Замечательно, мой прекрасный палач, - слышит он откуда-то издалека. - Великолепней, чем двуспальное атласное одеяло на гагачьем пуху.
   Знак, что надо постепенно бросать. Иначе блаженство сменится пропастью уныния.
   - Напрасно ты так испугался, - добродушно говорит женщина, пока он отвязывает её и, держа в объятиях, обирает комки и плёнки воска. - Розги - счастливое детство, ремень - грубый парень, тонкий хлыст - аристократ. Я говорила, что всю жизнь боялась встретиться со своей болью лицом к лицу, или вы с мастером и так поняли?
   - У вас дурная эйфория. Шок.
   - То разные вещи. Если твой шеф согласится, пусть лично посмотрит меня и вынесет суждение. В таких вещах он явно разбирается получше иного врача - и, представь себе, я тоже!
  
  V. Спессартин, уваровит, демантоид
  
   Талесин одним покачиванием головы - вправо-влево - разогнал дежурных, вошёл в изысканно обставленную камеру. Кардинену либо предупредили заранее, как обычно - малопонятным образом, - либо спала вполглаза. Тоже привычное состояние.
   Уселась на постели, подоткнув тёплое одеяло под самые плечи:
   - Приветствую вас, мой лорд. Если позволите не вставать... Мальте настоял. Не хочет потом возиться с сабдропом.
   - Не буду отменять своих же, по сути, приказаний, - Талесин заботливо поддёрнул женщину вверх, поудобней усаживая в подушки, туго заправил одеяло: чернота камзола фигурным пятном выделилась на белизне простынь, лунные волосы внаклон мазнули по голому плечу с упавшей бретелькой. - Вы готовы со мной говорить - как и обещали, с большой долей откровенности?
   - Да, - деловито сообщила Карди. - Удивительно, однако вы не можете прочесть во мне всего, хоть я честно открылась. Стоило бы прямо транслировать...
   - Вампиры не воспринимают речи, по крайней мере, вербально: такое возможно лишь с поверхностной частью мышления. Что до неосознанного - они берут весь спутанный клубок без анализа и как бы встраивают его в свою психику. И тотчас расшифровывают.
   - Угу. Временно-ложная личность, - женщина подтянула колени к подбородку. - Ночные создания действуют как бы от её имени - и одновременно против неё, причём с учётом наимельчайших оттенков чувств.
   - Вот вы - поняли отлично, - с удовлетворением констатировал вампир.
   - Не поняла - однако знакома не понаслышке, - ответила она. - Свои кровопивцы дома наличествуют.
   "Кто бы сомневался, - подумал Талесин. - Эмиссар? Или притворяется во имя своей якобы неприкосновенности?"
   И почувствовал волну какой-то удивительной чистоты и искренности, идущую от Кардинены.
   - Я никого и ничего не преследую, кроме личного интереса, - тихо сказала женщина. - Ваше дело его угадать, ваша вольная воля - удовлетворить или пренебречь.
   - Мальт, - коротко выстреливает Первенец Ильма.
   - Да, вы отдали всё ему. Будущему своему Первочаду, полагаю? Сам он не догадывается - слишком поглощён вами. Слишком трепетен и чувствителен. Живой самоцвет. Беззаконное дитя Вечности.
   Он насторожился.
   Карди никогда не лжёт: она вполне открыта, надо лишь уметь прочитать. Все люди живут во времени и временем. Лишь вампиры живут Вечностью.
   - Да, - кивнула его собеседница в ответ на бессловесные мысли.
   - И в какой-то мере - мой любимец.
   - Вот слова и произнесены. Видите ли, мой лорд, он предвидит те истории, что я ему рассказываю. Хотя довольно-таки смутно - можно подверстать одно к другому: озарение ко сну, девайс к якобы исповеданной якобы вине, - а можно списать на простое совпадение.
   Но есть кое-что ещё. Помните эпизод с отвергнутой картиной? Что была на месте степняцкой плети?
   Талесин кивнул.
   - Не ведаю, что мальчик изобразил ещё. Можно пари держать, на прочих полотнах лишь отблески. А на том, что повёрнуто изнанкой к окружающей действительности, - одна из главных тайн моего Братства.
   - Какая?
   - Не имею права выдавать во всех деталях. Зал для инициаций. Кто его мог описать всем прочим - вопрос пустой. Вам видней, кого поселяли и укрывали в своём Клубе. Но это не ваш Учитель, ручаюсь. Не Тёмный Ярл. И вряд ли кто ещё... Помимо самого живописца.
   - Погодите, - вдруг поднял руку Талесин. - Я чувствую. Что-то, связанное с зеркалами. Кракелюры, вы сказали.
   - Пароль, - коротко ответила Кардинена. - Мальте предметно изобразил приветствие, которым обмениваются посвящённые. И, уж простите, ни вам, ни мальчику я его не назову: пока. Слишком тяжко нести подобное. Угадаете - ваша проблема.
   Талесин отстранился так резко, что белые волосы хлестнули по высокому вороту и плечам камзола:
   - Легче лёгкого прочесть не в мыслях, а в крови. Но брать её от вас не подумаю - слишком вы сама всего этого жаждете. Боли, риска, наказания из моих рук - не понимаю, зачем вы все их на себя приманиваете. Возможно, для того и явлюсь всё-таки на... очередной сеанс.
   Порывисто поднялся, ушёл. Поймал в затылок ответную реплику Карди, довольно длинную:
   - Тот, кто живёт вдоль, с трудом понимает живущего поперёк. Зачем первому умирать, когда можно потянуть волынку ещё немного? Ради чего торопить свою погибель, если терпение - лучшая добродетель? Так мыслят слабые.
  
  "Как раз тогда между ним и ею, обоими моими - любимыми? Осмелюсь ли так назвать? - много позже угадывает Мальт содержание диалога по всплывшим кое-где намёкам. - В тот миг самым невероятным образом протянулись и сплелись некие нити - родства, сродства или симпатии. Отношения того же вида, как между моим Лордом и той, что посвятила его не в меньшей мере, чем признанный Родителем. И боль, что я испытал на грани ночного и предрассветного времени, была похожа на совсем недавнюю, что возникла внутри объятий с Кардиненой. Леди Орлэйт - и наша Карди? Бессмертная - и создание из праха? А ведь те два эпизода сходны не одним этим. Самими характерами главных актрис".
  Сановитая ирландская дерг-даль возникла в орбите Сумеречной Луны подобно знойному ветру, чёрному ветру пустыни. В лучших традициях своего спутника жизни: хотя, если придерживаться хронологии, это господин Ильм изволили перенять её манеру. Куда скрытней и тише, но так же смертоносно, - замечает про себя юноша.
  Прибыла благородная леди в самый разгар людной человеческой вечеринки и одновременно - слёта бессмертных. С какой целью - не смертному допытываться. Запретила Лорду Талесину себя обслуживать и ткнула пальцем наугад:
  - Вот, пусть этот смазлявка восточных кровей мной займётся. И одновременно я им. Обожаю хорошеньких мальчиков, тем более когда только что с дороги.
  Хоть она подчеркнула последнее, по её наряду ничего подобного сказать было нельзя: на "монти-коуте" современного покроя, слаксах и ботинках - ни пылинки, словно прибыла на тройке вороных цугом, а не тряслась в ночном экспрессе. Усталости Сепия тоже не заметил. В подвале - спешка и прискорбное отсутствие укромных номеров заставила его выбрать винный погреб, перегороженный пополам резной решеткой, - сморщила нос:
  - Кровь земли пахнет приятнее иных жидкостей, но проку-то? "Вино ведь мира кровь, а мир - наш кровопийца". И ещё эти страхолюдные бочки. Он думает - я прямо сейчас вскочу на такую вот и стану выплясывать рил, брыкаясь прямой ногой во все стороны? (Шпилька в адрес неповинного Лорда. Он даже не подозревал, что именно таким образом старинные учителя учили желающих чёткости запретных танцевальных па.)
  - Здесь планируется дегустационный зал, - пытался оправдаться Мальте. - Не для одних смертных последователей Омара Хайяма, вы понимаете. Оттого - самое безопасное место в Клубе. Свой скоростной лифт, полное отсутствие источников натурального света, кровать со смыкающимися створками, изысканный интерьер...
  - В смысле - консервированная кровь, этот ваш суррогатный коктейль и быстрая поставка живых сосудов с верхнего этажа? И к тому же сплошь отделка чертовой негритянской утробы морёным дубом, как принято у проклятых британцев?
  Как следовало из её иронии и его с трудом выпестованного опыта, дело в целом налаживалось.
  - Завтра шеф устроит вас со всеми возможными удобствами, - заверил он гостью и удалился на предельной скорости.
  Как оказалось - в самую бездну несчастий, которые лишь начинались.
  Когда Мальте остался наверху практически один и задёрнул толстые кожаные шторы в "привратницкой", чтобы самому не выспаться, так вздремнуть после беспокойного праздника, по его душу явились. Как подгадали.
  Его родители, убедившись, что огласки ночного происшествия с двумя трупами и одним полутрупом не последует, было успокоились. Но природа человеческая - это природа хронического невротика. Кто их надоумил, но прямо сейчас, когда человеческое веселье утихало, ночной караул вознамерился под шумок перехватить кусок деликатеса, Талесин удалился к себе - пока не спать, лишь отдохнуть, а его секретные гости заперлись в герметичных апартаментах, куда не доносился ни один звук снаружи...
  "Я пытаюсь оправдать, - заметил себе Мальт. - Хаотические мысли, тревогу и стресс Бессмертные вполне себе ловят. Но им нет никакого дела до таких, как я".
  И вот они стояли перед ним в тусклом свете настенных ламп. Отец, высокий, кряжистый, русоволосый, с ямочкой на подбородке. Мама, тёмненькая, невзрачная. Олег и Зоя - так он переиначил её имя, Замзамия, "сосуд благодати". Ей тоже запретил искажать паспортное имя первенца, Александр, но раньше она, бывало, именовала его на привычный лад Искандером. Мой воин. Мой победитель... Возможно, позволь ей отец - сбылось бы над сыном такое?
  А сейчас... Мальте не предполагал, что на власть его Хозяина могут покуситься - так просто, грубо и беспардонно. И остолбенел.
  - Нам сказали, что тебя заставили подписать кабальный договор, - сказал отец. - Святой отец Евтихий прямо говорит, что безбожно разлучать несовершеннолетнее дитя с родителями, да и ваш владелец и его клика - все на подбор безбожники, развратники и антихристы.
  - Почему бы тебе не жить с нами? - добавила мама. - Другие здешние сотрудники живут у себя... Они взрослые, у них есть деньги на квартиру. И не очень в секте будешь. У нас лежат все твои костюмы, книги и куклы. Хоть забери их зайди.
  - Не вмешивайся, Зойка. Какой смысл ему хвостом вилять туда-сюда? Мы, Сань, решили подать в суд. Сначала районный, потом городской. Не победим, так огласка выйдет на весь Катеринбург. Вытащим на свет божий, какие дела творятся среди чёртовых готиков и педиков.
  - Олежек, - тихо проговорила мама. - Не ругайся. Ты сказал - будешь добром.
  - А то не ругань, - отмахнулся он. - Это ты послала его на три бабских "К". И кстати. Вот выволочем на свежий воздух из этого смрада - как раз мозги прочистит.
  - Кому? - слабо ответила Зоя.
  Олег дохнул прямо в лицо сыну, и Мальт с ужасом понял, что отец пьян. Сильно - раньше такого вроде не бывало.
  А потом его ухватили сразу за ворот и рукав, мать крикнула невнятное, - и потащили.
  В противоположные стороны.
  Бессмертная дама выглядела крайне бледно и была разгневана до предела.
  - Вы помешали моему отдыху своими непристойными инсинуациями в адрес моих детей, - процедила сквозь зубы. Она и в самом деле успела облачиться в дезабилье, накрахмаленные оборки пеньюара царапали Мальте щёку. - Смею заверить: договор с вашим отпрыском был заключён как с не достигшим совершенных лет. Со всеми положенными льготами и требованиями, иные из которых весьма недвусмысленны. Чтобы не назвать их кабалой, как, по видимости, вам охота сделать.
  Такого рода выспренности, как убедился юноша на своём опыте, как правило, кончались плохо для тех, кто удостоился их слышать. Подобие душевной рвоты поднялось кверху из солнечного сплетения, он ухватился за тяжёлое полотнище, силясь удержаться на ногах...
  Произошло сразу несколько вещей. Отец резко притянул Мальта к себе. Карниз обломился и рухнул вместе с занавесом, увлекая за собой разворачивающийся страховочный рольставень: так было сделано на всякий случай, чтобы помешать не столько дневному свету, сколько дневным гостям. Однако нечто ярко-серое успело мелькнуть в образовавшуюся щель. Леди Орлэйт взвизгнула от боли, как разъярённая пума, и бросилась на Олега.
  Кончилось всё буквально тогда же, когда и началось: Бессмертные двигаются много быстрей, чем может показаться.
  - Теперь иди поищи себе другого мужа, поумней этого кафира, - проговорила вампирка, вставая с пола. Лицо её уже успело побагроветь, но опухоли и ожогов пока не было видно. - Дверь открыта для неотложки и коронёра. Как тогда, когда вы применили к ней отмычку.
  И медленно ушла, опираясь на руку юноши.
  
  Он хорошо понимал, что маму ирландка пощадила и за это следует платить. Отдать ей взамен себя - бессмысленно: люди для вампиров - еда, но не лекарство. А нужно ей сейчас именно лекарство.
  Он испытывал благодарность особого рода: то, из чего вызволил его Лорд и что неким образом хотело повториться сейчас, ощущалось не как мука, но как омерзение. От него требовалось отмыться чистой, неподдельной болью.
  И поэтому Мальте совершенно непонятным образом впитал страдание и болезнь леди Орлэйт в себя.
  Почувствовала она не сразу: сказалось дневное онемение чувств.
  - Как тебе удалось, а... Эмпат, однако, - пробормотала. - На обе стороны.
  И окончательно притихла. Всё же "разрисовать" её успело как следует: и волдыри, и водяные мешки в подглазьях, и многое, о чём он не доложил Талесину, когда зашёл разговор. Сам перемогался в том элитном винохранилище, сам нянчил леди, как умел, и даже пытался выгородить владельца этих мест.
  Именно тогда на его вопрос, правду ли говорят, что не один Тёмный Ярл обращал господина Тали, но и его супруга, Мальте получил ответ:
  - Какой там родич! Это побочный внучатный племянник Зимних Королей, судя по масти - не по самому принцу Руперту, а по его длинношёрстой белой шавке. Стала бы я возиться с таким отродьем - да ни за ради причастия Господня!
  Из чего юноша вывел, что его Лорда, по крайней мере, любят - трепетно и суеверно. "Но если он сын полководца и внук его родителей, недолго правивших в Чехии, - это семнадцатый век, примерно середина, - прикинул тогда Мальте. - Лорду Тали вдвое больше лет, чем он признаётся".
  И оборвал себя: мало тому хлопот, чтобы ещё вникать в досужее острословие...
  Вечером, едва смерклось, его Лорд и так схлопотал по полной: и стражников-то надо ставить надёжных, особенно в "мёртвый час", и утечку информации пресекать, не полагаясь на развитый вампирский ментал, и не пить от кого попало: может быть наркотической ловушкой.
  "Про ину Карди мы тогда и не слыхивали, - думал теперь Мальте. - Не из одного ли источника те и эти предостережения - и не слишком ли Ночные Владыки полагаются на безмерную свою силу?"
  - Ты намекал леди, что согласен уплатить ей долг? - спросил Талесин, уяснив для себя некие обстоятельства прошедшего.
  - Нет, - ответил Мальте. - Я никогда не смогу отдать больше, чем вешу сам, а этого так мало.
  - Так стань тем, что ты воистину есть, и дай, - коротко ответил его Лорд.
   Кажется, именно с этого события и с этих слов начался стремительный взлёт его фантазии, думал Мальт. До того обходилось пустяковыми сувенирами - ничуть не лучше той шали и того медного быка.
  А в глубине души вызревала и ещё одна крамольная мысль: что сам Талесин в своё время брал за избавление других юнцов от родительского ига и от тяжести привитой с младых ногтей кармы?
  
   Но стоило бы снова обдумать то, что случилось час назад.
  Ибо владелец Клуба сделал возможное действительным. Когда они с Мальте в очередной раз явились, чтобы поговорить и размяться по душам, он уже устроился в самом пышном кресле. Всё остальное было заурядными стульями, табуретом и станками.
   А поскольку его приёмный сын, чуть помявшись, вытянул Кардинену из уютного постельного гнезда в самый разгар ночи, о таком легко было догадаться заранее. До того встречались если не днём, то ранним вечером, чтобы не помешали скопление гостей и мрачная музыка в коридорах - Карди уверяла, что сквозь пол таки передаются некие вибрации.
  
   При виде дамы - в полупрозрачном костюме стиля "ампир" из бледного шёлкового муслина, с парчовым поясом под самой грудью, в золотой диадеме из собственных волос, перевитых жемчужной нитью, и в ошейнике, чуть пошире обычного и сплошь усыпанном алыми гранатами, - Талесин галантно приподнялся. Мальте в чёрном фраке с широкими лацканами и белых панталонах - та же мода времён Директории - поклонился, резко тряхнув причёской "собачьи уши" - две волны изящно подвитых волос спадали вниз, будто у сеттера или спаниэля.
   - Браво, - комментировал Талесин, раза два вяло хлопнув в ладоши. - Стиль "бала жертв великой революции" соблюдён. Ожерелье символизирует след от гильотины, как мы и раньше догадывались? А поклон - рывок отпавшей головы в корзину?
   - Скажу околичностью, - произнесла Карди. - Если судьба вручает тебе лимон, позаботься о лимонаде. У меня снова то, что в первый день нашего знакомства. Неважно.
   Расселись по местам: женщина - поводя головой и как бы отыскивая источник неясного запаха.
   - Как я понимаю, вы, благородная ина, всякий раз повествуете о том, что вас тяготит, - начал вампир. - Но на сей раз мальчик не отважился предвидеть. Сделал это я. А верно ли угадал - сможете, как всегда, судить по окончании повести.
   "Вот прямо сейчас затрепещала, - уловил он размытый отблеск фразы. - Называется, испугали кота сарделькой".
  Вслух Карди ответила:
   - Это ведь обычное наше упражнение - я говорю, мальчик даёт упреждающую оценку. И вряд ли то, о чём расскажу, будет для Мальте менее ранящим, чем то, что он увидит или сделает позднее.
   Сложила руки на коленях:
   - Про Тэйна вы помните. Обладание саблей сразу ввело меня в узкий круг. Он так и полагал - хорошая лиса готовит себе нору по крайней мере с двумя выходами. Тогда же я получила кольцо - не его собственное, со смертью владельца оно как бы тоже умирает, если тот с ним не расстался ещё раньше. А уж если расстался...
   О том и расскажу. Был такой Звездочёт. Это не прозвище, а ярлык; место в Братстве. Прозвание от студентов было "Астроном", а преподавал он философию в военной академии. Слыл чудаком, но его любили. И никто из любящих не обращал внимания, что он потребляет свежую кровь литрами. Что ни неделя, то акция.
   Нет, он был вовсе не из вашего народа. Просто лейкоз в такой форме, что лишь массивное переливание могло хоть как-то помочь. Ни химии, ни облучений, ни пересадки костного мозга Звездочёт перенести не мог, а жить для дела считал себя обязанным. Лет ему было под семьдесят.
   Я как раз была его бывшей студенткой. И вот - снова познакомились через несколько лет.
   Теперь о других актёрах спектакля.
   Ещё во время Дарумы у меня случился побратим. Ной, Нойи Ланки, красавец, безумно храбрый воитель и неописуемо жуткий бабник. Причём такой, что ни одна дама не оставалась на него в обиде - так хорошо устраивался. Вот ещё что у него была за особенность: при смуглой коже - седые волосы. Не от стресса, пигмент ещё в юности выгорел. Как у орловского рысака. И ну совершенно янтарные глаза. Повадка большой кошки, улыбка ехидной змеи, лисья льстивость... Весь университетский виварий в одном лице.
   Вышло так, что одна я изо всех местных "юбок" была годна ему в посёстры. Прекрасное имя, высокая честь... Сотворили надлежащий обряд - в Греции, России и вообще в православии он именуется адельфопоэзисом и связывает лишь мужчин. В Динане это дело вообще не церковное: в вино кровь цедят и пьют из одной чаши, височные косицы в одну плетут - воины часто такие отращивают. Клянутся-божатся, что выше названого брата-сестры никого не поставят, будь хоть муж, хоть любовник, хоть дитя единокровное. Сильная клятва.
   А в завоёванном Лэн-Дархане... тут слишком много обстоятельств сплелось. Мы ведь с кэлангами мир заключили ещё и потому, что в горах, его окружавших, была своя власть. Нестарый ещё, амбициозный военачальник, горный доман, который властью был равен одному из легенов. Я объясняла Мемнонику звания и титулы, так что вы, полагаю, в курсе. Только что мы... они не курируют отдельный регион. Весь остров вкупе. Культурную или там военную сферу... для истории это неважно.
   Важно то, что мы с Волчьим Пастырем никак не могли поделить Лэн, Горную Страну. Та-Эль Кардинена - армия, Денгиль - народное ополчение вроде партизанского. И так длилось, пока мы не сошлись. Потом сердечное согласие то утихало, то вновь возгоралось. Ибо не может быть двух орлов в одном гнезде, и хоть, по Шоте Руставели, "дети льва равны друг другу, будь то львёнок или львица" - на деле получается сплошное состязание самолюбий. И это - лучшая приправа, единственная стоящая приправа к любви...
   Кардинена прервала сама себя, потёрла двумя указательными переносицу:
   - Простите. Выходит как-то уж очень слюняво. В общем, кое-кто решил было, что если "дать старшему доману легена", то можно его приручить. Посадить на цепь да на перчатку, словно кречета.
   Тогда вызвал меня Звездочёт и говорит:
   - Дочка. Надоело мне кровь цедить и по капле жизнь себе выпрашивать. Только для того и живу... чтобы существовать. И сласть не в радость, и власть не в укор. Grayscale. Сплошная серая шкала.
   - И что теперь? Тёмного Лорда вызывать? - говорю.
   А это не то что практика - более пословица такая.
   - Можно куда проще, - отвечает. - Я решил отдать свой легенский перстень главе Совета.
   А по незыблемой традиции - это вызов смерти на себя. Должность пожизненная. Даже более того.
   - Однако, - продолжает, - обречённый, пока ещё при власти, имеет право диктовать условия. Силт тебе для твоего домана, а мне от тебя взамен - покойный уход.
   Нет, я не очень даже и противилась. У нас на острове обо всём иные понятия. Кажется, по вашим законам это называется "убийство из сострадания" или "убийство из сочувствия" и карается, а по нашим - и не убийство даже, а чистейшая жалость. Это, разумеется, если мученик недвумысленно выражает желание. Но если думать в понятиях Братства - тут вообще "милосердная казнь".
   Словом, позвали мы ещё одного из верховных начальников - для верности. И при нём Звездочёт вручил мне кольцо. Село на мой безымянный палец с походом: велико непомерно.
   Почти сразу, как бумаги были написаны и подписаны, остались мы с Шегельдом наедине.
   И я... Нас учили, как поступать с безнадёжно ранеными. Есть такая точка у основания шеи, пережмёшь - дыхание остановится, человек вроде как уснёт и если не вмешаться вовремя - то и не проснётся.
   - Дыхательный нерв? - робко спросил Мальте. - Дим-мак. Смертельное искусство Тай-Цзи-Юань.
   - Забудь и не вспоминай. Враньё. Только зря покалечишь. Так о чём я? Что до ухода - дело чистое. А вот брать от ситуации нечто для своей выгоды - тут сразу чувствовалась фальшивая нота. Надо было мне... Нет. Дарума ведь сказал тогда: что угодно выкупишь отвагой. В какой-то мере состоялось.
   Слушайте.
   Побратим тем временем сделался иной, чем раньше. Военная охрана дворца - не комендантский взвод советских времён, они не расстреливают, но на аресты важных лиц, бывает, являются, как чёрт из болота.
   А мой Пастух Волков - его избранных солдат так и звали, Бусыми Волками, да и его самого сходно - стал поперёк горла уже обеим властным структурам.
   Тут кто-то из официальных лиц додумался вновь натравить серо-алых на красно-бусых. Путаюсь маленько в цветах, да... Пока я возилась с кольцом и собирала вокруг тех, что остались верны мне, а не знамени, побратим тоже пытался решить дело миром. Личными переговорами. Одно резкое, некорректное, сказали бы вы, движение, - и один из гвардейцев выпустил в него всю обойму. В присутствии самого Волка из Волков. Не поспел тот своего телохранителя остановить. Они же на уровне инстинктов защищают, иначе пользы от них никакой.
   И что прямому убийце поспешная смерть - вины моего милого ничуть не снимает. Ни передо мной, ни перед Братством. Есть такое правило: чем выше ты стоишь - тем больше отвечаешь за свои дела. Это чтобы властью не упивались допьяна. Власть у высоких братьев и сестёр бывает иной раз безбрежная.
   Людей у Денгиля после того осталась горстка: кого сам отпустил подальше от беды, кто решил, что Братство теперь не здесь, а совсем в другом месте.
   Осадили мы моего Волка в его усадьбе - я не раз туда наезжала, подлечиться, о делах поговорить и, в общем, для любви. Всегда - для неё.
   - А это ведь противоречие, - вдруг ворвался в паузу Мальт. - Братская клятва сильнее супружеской. Первее.
   - Умница. Он это тоже вспомнил наряду с прочим.
   Так вот. Привязала я к рукаву белый платок, пошла договариваться. Сидит Волк, супругу верную поджидает. Улыбается своей знаменитой косой улыбочкой, щурит бледно-серые гляделки:
   - Здравствуй, моя джан, здравствуй, любимая моя. Говорить хочешь? Ну что же, садись вон на тот стулец напротив, побеседуем.
   - Побеседуем. Ты нас хорошо разглядел?
   - Нет проблем. У Волчьего Пастыря - бинокль, а в ставнях - щели. И когда вы придете нас убивать?
   - Через час, - отвечаю. - При любом раскладе. Только мои сами не придут - пустят зажигалки на крышу. Насквозь прожгут, даже и не сомневайся.
   - Что же, - отвечает, - один грех, один ответ. И пропади всё пропадом.
   - Люди тоже? - говорю. - Сколько их тут с тобой?
   Ты будешь смеяться - один оборону держу. Как о тебе доложили - припечатал всех веским словом. Под землю ушли, теперь далеко отсюда.
   - Вот так, значит? Ну, тогда я одного тебя выведу.
   - Одного? Знаешь, кто убил твоего побратима?
   - Ты. Потому что именно ты отдавал приказы. Потому что именно своего главного защищали двуногие волки.
   Кивнул он, соглашаясь, и отвечает такими словами:
   - Неужели твой малый силт обоих нас своим щитом покроет?
   - Про меня речи нет, - говорю. - Я под такой защитой, что тебе и не догадаться. А тебе привезла старый легенский перстень. Его не погубили вопреки обычаю вместе с бывшим носителем - для тебя лично приберегли.
   Расстегнула ворот, разорвала цепочку. Сняла, открыла кольцо и протянула ему.
   А там такой бриллиант был - чёрный с синевой, очень редкий. Оправа и щит по виду самые простые, как и сам покойный Звездочёт.
   - Узнал, я думаю, чьё наследство? Возьми, если решишься. Это и власть, и защита, и ответ.
   А он глядит на меня этак уж слишком серьёзно и говорит:
   - По обычаю ли оно к тебе попало - нет смысла спрашивать. За самозванство и самоуправство цену платят у нас непомерную. Есть ещё и четвёртая мета на камне. Смерть из твоих рук. Беру.
   - Я знала, что против такого соблазна ты не устоишь, - говорю. Надеваю ему перстень и кладу свою руку с кольцом поверх его руки: вроде как поновили обручение.
   Кардинена помолчала. Мужчины переглянулись: диковинное впечатление производил этот диалог в лицах - с самой собой.
   - И что с ним стало? - спросил Мальте. Талесин давно и бесповоротно всё понял.
   - Суд. Стоял на нём и отвечал Волк как истинный леген... Что там, как опальный владыка, кем и был. Такие пощады не хотят и не просят. И приговорили его к тому, чего он добивался, похоже, всем мятежным своим бытием. Но это... Всё это бы не стоило ни капли вашего внимания, мой лорд. Если бы не одна деталь. Моё место в Оддисене давало право хоть и не отменить вовсе, но сильно облегчить приговор.
   Она вздохнула.
   - Нет, я снова не каюсь. Лишь довожу до сведения. Суд легенов не мог приговорить ни к чему иному помимо смерти - и не приговорил. Обязан был дать мне на утверждение - и дал. Но вот если бы там хоть мелкая приписка была: "Под давлением закона". Или "Не желая того в душе". Они ведь все мои личные обстоятельства до малого ногтя знали - как же без этого.
   Нет, самое главное было во мне. Никого не просить о пощаде для себя, хоть и самого Всевышнего. Ни в какой отвлечённой форме. Вот я и подписалась - и ещё приписала по-латыни для сугубой вескости: "Hoc est in votis" - "Это и моё желание". Потому что позор для победителя по своей природе - жить в оковах.
   - Как он умер? - отрывисто проговорил вампир.
   - Достойней достойного, по островным понятиям. Чисто и без малейшего урона своему достоинству. От своей сабли и руки друга. Один из нас, высоких, поставил Волка на колени и с единого взмаха отделил ему голову от тела.
   Покачала головой, отчего из короны выпала тонкая прядь и повисла на щеке:
   - Но если всё так верно и правильно - отчего у меня на шее то и дело поперечный шрам возникает?
   Вампир, не глядя на женщину, что казалась - или в самом деле была? - раздавленной и поникшей, судорожно охватил смертного за плечи, будто поведанное женщиной могло каким-то образом вырвать его из объятий.
   Губы Мальте шевелились, и по ним легко можно было прочесть бессмертные строки заточника любви - Оскара Уайльда:
  
  Yet each man kills the thing he loves
  By each let this be heard,
  Some do it with a bitter look,
  Some with a flattering word,
  The coward does it with a kiss,
  The brave man with a sword!
  
  Some kill their love when they are young,
  And some when they are old;
  Some strangle with the hands of Lust,
  Some with the hands of Gold:
  The kindest use a knife, because
  The dead so soon grow cold.
  
  Любимых убивают все,
  Но не кричат о том.
  Издевкой, лестью, злом, добром,
  Бесстыдством и стыдом,
  Трус - поцелуем похитрей,
  Смельчак - простым ножом.
  
  Любимых убивают все,
  Казнят и стар и млад,
  Отравой медленной поят
  И Роскошь, и Разврат,
  А Жалость - в ход пускает нож,
  Стремительный, как взгляд.
  
   - Говорите же, - мягко прервала Карди паузу. - Я готова выслушать решение.
   И слегка выпрямилась.
   Встал с места и Талесин, оправляя полы расшитого золотым шнуром камзола:
   - Не уверен, соответствует ли приговор деянию. Также - наказание это или награда и привилегия из тех, что, по вашим словам, так щедро на вас сыплются. Но о нём мы и вправду озаботились заранее.
   Надавил на потайную дверь - та ушла внутрь и откатилась на роликах в сторону. Из высокой ниши хлынул душный, но отчасти приятный аромат деревенской кузницы: древесным углем из горна, горячим металлом, травяными отдушками. Ало-рыжее пламя рдело, помаргивая, над слоем тлеющих углей.
   Вампир натянул одну из брошенных рядом с горном перчаток и выхватил из пламени нечто вроде печати на длинной ручке.
   - Вот оно.
   - Племенное тавро, - подтвердила Карди. - Для укрощения строптивых кобылиц. Надо же, я думала, не иначе кто-то самовар для примерного чаепития раздул.
   - Вам позволено разглядеть клеймо внимательней, - продолжил Талесин. - Хотя большого смысла нет - вы будете неразлучны с его оттиском.
   - Спасибо. Трискелион, трискель, - ответила она с еле заметной тревогой в голосе. - Прекрасное имя, высокая честь. Редкое для России начертание знака: не тройная спираль индуистов, не дуги и точки поклонников дисциплины, не угловатые переплетения, как обыкновенно у готов, но расположенные по кругу секиры.
   Талесин и Мальте обменялись быстрыми взглядами.
   "Кажется, сегодня получится, наконец, сбить с неё спесь", - читалось во взоре старшего.
   "Не думаю, что это необходимо. Простите... Ина догадывается, что автор эмблемы - снова я? - подумал младший в уверенности, что его поймут. - Вы заказывали простой знак, а он внезапно усложнился".
   - Госпожа Кардинена права насчёт чести, - ответил Талесин сразу обоим. - Честь и гордость противоположны гордыне, и показать ей это намереваюсь я сам. С помощью трискеля, в котором, я думаю, таится нечто особенное.
   - Польщена и благодарна, мой лорд, - ответила Кардинена с той незатейливо-чарующей интонацией, на которую была способна, кажется, лишь она во всём подлунном мире.
   - Мальте, дорогой мой, помоги даме устроиться поудобнее, - слышит она ответную реплику. Издевательство, но утончённое.
   "Он предупредил тебя заранее? - мелькает вдруг в мозгу молодого человека. - Не бойся, что услышит, такое неизбежно".
   "Да, Карди. Как удивительно, что это тебя я, наконец, слышу. Мой лорд говорит - я уже взрослый, а боюсь женской наготы, того, как пахнет разгорячённая кожа".
   "О. (Мысленной скороговоркой.) Сам-то, видать, нет и нисколько. Тогда развяжи пояс. Нет, разрежь - у тебя должен быть стилет за голенищем сапожка. Плечи платья смётаны на живую нитку. Приспусти до талии или как там ему нужно. Точно-точно - снимаем до логического конца спины. Или... Путлища на конских ногах - знаешь? Вот так и с тряпкой сделай. А ручные браслеты свяжи галстуком и перекинь через голову".
   "Я повернусь спиной к зеркалу. Мэтр хочет следить за лицами нас обоих".
   "Да, а я - фасадом и уцеплюсь зубками за твоё плечо. Жёсткие подплечники там есть? Ты же денди, в конце концов. Франт. И - обхвати меня за талию, пожалуйста".
   Талесин внимал этой болтовне со снисходительной усмешкой старца. На всякий случай натянул и вторую перчатку - краги, выглаженная до блеска оленья кожа.
   Снял клеймо с пламени, где оно покоилось во время торопливой беседы двоих.
   - Надеюсь, ты удержишься на ногах, женщина? - во время вопроса его рука словно по нечаянности скользит по спине, плечам, вольно спускается к округлостям, выбирая подходящее место. - Не вздумаешь неприлично вопить? Лишь избранные получают отпечаток там, где носила его достославная леди Винтер: на предплечье. Или... чуть выше правой лопатки. Или в основании шеи. Рабынь клеймят ниже талии - на бедре, скажем так. Но я этой ночью добр и покладист, а ты любишь бесстыдную старую моду.
   Пальцы Бессмертного сжимают самое чувствительное место на спине - там у птицы вырастают и раскрываются крылья, так мама-кошка переносит свой приплод. Мальт ощущает прикосновение, будто сам сделался зеркалом всего в подлунном мире...
   И будто сквозь оживший лёд - короткое, жуткое шипение, мгновенный удар слепяще-жгучего огня. Пронзает кожу, плоть, растекается по костям. Вмиг исчезает, едва женщина издаёт глухой крик - гортанный, жаркий, животный, из-под самой диафрагмы. Нечеловеческий.
   Внезапно прекращается всё. Тёплое, вольное дыхание овевает плечо и шею Отрока Гранатовые Уста. И это чудо из чудес.
   Талесин, с остывшим жезлом власти в руке, смотрит на слившуюся в экстазе пару, как энтомолог на редкого восьминогого жучка.
  
  VI. Изумруд, карбункул, александрит
  
  О мой кумир, я от людей твоё скрываю имя,
  Оно - не для толпы, оно - не для с уда людского,
  Но стоит слово мне сказать - хочу иль не хочу я, -
  Заветным именем твоим становится то слово.
  Абу Абдаллах Рудаки
  
   Безотказный Валд обмахивал Кардинене спину большим китайским веером с изображением гор и вод - всё, что он мог предпринять после того, как трискель на спине протёрли слабым спиртовым раствором и опрыскали спреем. Сама она уже успела полюбоваться новым украшением с помощью двух зеркал, что держали перед ней "здешние мальчики на выданье", и с тех пор только и комментировала обстоятельства:
   - И ведь не соврал шеф: с большим задним декольте уж не пощеголяешь.
   - Почему? - возражал латыш. - Вышло куда интересней тату. Воспаление проходит, мода остаётся. А если не понравится - будете прикрывать кашмирской шалью, впереди поздняя осень и вся зима.
   - Это у кого ещё впереди, - проворчала женщина. - Carpe diem, то бишь хватай день за горло вместе с тем, что он приносит. Будем пить, есть и веселиться, пока естся, пьётся и любится. Кстати, ты или кто ещё не в курсе, откуда шеф берёт деньги на мои наряды? Знай только рвёт в клочья, будто марлю, или подпаливает, словно свинку-щетинку. У него что - акции Сретенских изумрудных копей имеются?
   - Не слыхал, - улыбнулся Валд. - Клуб приносит доход, хозяин умело ведёт дела - и всё, наверное.
   - Крыша в Клубе крепкая, угощение чистокровно-изысканное, - понятливо кивнула женщина. - За такое любым уральским самоцветом заплатишь. Но изумруд - особая статья: любимец Изиды. Защищает от демонов и сам демон. Почти что человек.
   Валд слегка удивился сравнению и сказал об этом.
   - Неважно, - ответила Кардинена. - Просто вспомнила друга, который любил такие побасенки.
  
   Через несколько дней, когда с клеймом более или менее уладилось - как всегда у неё, очень, если не слишком, быстро - явился Мальте. Немного задумчивый, по большей части радостный, но с виноватыми глазами - каждый с кофейную чашку, наполненную доверху соответствующим напитком.
   Карди, сидя на постели в халате, приспущенном с плеч, рассматривала элегантно притрёпанные джинсы. За этим процессом вдумчиво следили Валд и Мемноник, слегка хмельные от ночного недосыпа.
   - А, приветик, чудное дитя, - произнесла женщина, не отрываясь от занятия. - Так обшиваем кожей внутреннюю сторону штанов или нет? Стиль стилем, а дырки на ляжках - дырками. Едким потом проест. С чем прибыл, Мальте?
   - Ина, попросите обоих мужчин выйти, прошу вас, - ответил юноша.
   Те уже были за порогом - работала выучка Талесина.
   - Садись рядом и докладывай.
   - Ина Карди. Мой Лорд считает, что с вами я превысил меру, насколько - можете судить лишь вы, - ответил он, ещё не устроившись толком на одеяле. - И просит вас взять дело в свои руки.
   - Хм-м. Новое из жизни Чебурашек. "Дело" - то есть тебя самого? Это из-за моей печати, верно?
   - Он в сердцах произвёл вас из "нижних" в свободные. Теперь вы в перспективе - некто вроде его личного донора, а я в последние минуты экшна был с вами излишне фамильярен.
   - Логика... Словно в кондовом русском быту. Недосол на столе, пересол на спине. Ты веришь, что твой и мой Лорд мог так крупно лохануться с эмблемой? Извини: ошибиться. Лично я - не очень-то.
   - Редкий знак, - пояснил Мальте. - Лет двести его не применяли. Тогда ярл Ильмаринен ещё не посвятил моего Господина во всё то, что знает сам - может быть, потому наш Хозяин и не так твёрд в эмблематике. Он и вообще не готский.
   - Вот тут вы попали в точку. Не готский, хотя, возможно, готический. Это дед Ильм на днях просветил хозяина?
   - Почти. Прислал по смарту экстренное сообщение с рисунком. Почти таким.
   - Итак, сразу узнаём две вещи: Тёмный Ярл едет с визитом и сильно укрепил связи с Братством Расколотого Зеркала. Второе - повод для первого.
   - Откуда вы...
   - Прости-прости: мы трое узнали три вещи, но третья - новость лишь для тебя. Когда ты слагал мозаикой "Да сплавится воедино расколотое Зеркало - кровью и слезами", ты понимал, что тобой движет?
   - Нет, - ответил Мальте с удивлением.
   - Могу только уверить тебя: движителем в данном случае была не я. И когда ты угадал имена людей-месяцев - тоже. И когда набросал на ватмане древний легенский знак - тройной лабринкс, лабрис, секиру. Лабрисом до сих пор кое-кто подписывается: консультант посланника из аборигенов, например. А уж орудий для накожной графики я тебе тем более не подсказывала.
   - Извините, правда. Я сейчас одно почувствовал: Мой Лорд ревнует.
   - Это из-за того, что я на тебе повисла, как хорёк на кобыльей гриве? Кстати о кобылах: мы тут как раз обсуждали лошадиный прокат. Парни думают устроить для гостей скачки при луне и конкур с теплокровными призами, а я могу быть конским экспертом. Делать-то мне нечего. Юноши даже выбрали парочку полукровок, а седлать боятся. Короче говоря, ты со мной вместо гражданина прибалтийских республик. Иди к себе, натягивай штаны попроще, куртку - и вперёд.
   До конюшни их добросил сам Валд, очень довольный обстоятельством. Громоздила сёдла на хребёт и затягивала подпруги на пузе Карди - чувствовалось, что набила руку на этом деле. Лошади, пожилая кобыла и мерин, оказались дружелюбные, хотя как-то странно косились на тросточку за поясом всадницы, и Мальте внезапно открыл в себе неплохого наездника. Как выразилась его партнёрша, инстинктивно ловил ритм во время шага. Ездить другим аллюром было затруднительно: местность была даже не деревенская - лесная глухомань, по его мнению.
   - Конечно, - подтвердила Карди. - Что за интерес топать по асфальту с бетоном? И копыта сбиваются.
   - А как насчёт корней и стволов? Не мешают?
   - Так то ж природа.
   - Дикая.
   - Вот погоди, будет тебе культура. Один мой знакомый... Да вы что думали - у меня только одна явка во всём большущем Е-бурге?
   Тропа сузилась настолько, что кони шли друг за другом, вежливо переступая через ямы и выпуклости, уклоняясь от сучков и торчков, что выступали из стволов перпендикулярно и параллельно дороге, и опасливо косясь на поросшие мхом валуны. Мальте настолько увлёкся классификацией незнакомых природных образований, что едва не пропустил момент, когда перед всадниками открылась небольшая поляна.
   Хижина посреди негустой, вроде бы скошенной травы имела непривычный вид. Привязывая лошадей к примитивной коновязи, Кардинена объяснила:
   - На Руси принято брёвна вязать поперёк. Ты мальчик городской, одни картинки видал или стилизацию а-ля рюсс. А тут все стволы поставлены прямо: комель на земле, вершина под кровлей. Комель почти не гниёт, в щели не дует - брёвна соединены по долгим продольным выемкам. Крыша лёгкая, из лиственничного гонта: вода скатывается, дерево не гниёт. Дверь на подпятниках - ставилась вместе со срубом.
   Она тряхнула массивный щит - дверь отворилась без скрипа.
   - Вот, прошу. Владелец жил тут года три, пока не заскучал, и на морозы не жаловался. Хотя с чего бы ему...
   - Да тут пол земляной! - с разочарованием сказал Мальте. - Разве что трамбованный.
   - Угу, и ещё вынут чуть пониже уровня земли. Так куда теплее.
   - И чисто, и вроде как топлено, - заметил он, озираясь по сторонам и нюхая воздух.
   - Ага. Ты думаешь, у одного нашего Лорда есть слуги?
   Внутри почти не оказалось ни мебели, ни утвари: небольшая печь, труба которой уходила в специальное узкое оконце, прибитая к стене полка в три яруса, два табурета, стол на перекрещенных ногах и на полхижины - постель под лоскутным одеялом, при виде которой чётко вспоминалось слово "нары" или, на худой конец, "топчан".
   - Зато нужник тёплый. Под одной крышей с прочим, однако вытяжка - зверь, - похвалилась Карди. - Никакой дрянью не пахнет. И лохань для мытья с подогревом имеется - в печь вмурована. Там сарайчик сбоку. Это для гостей, хозяину не так и надо, ближним ручьём круглый год обходился.
   - Почему? - просил Мальте.
   - Он дирг. Соло-дирг, - коротко ответила женщина. - У них нужды иные, чем у нас с тобой. Даже, как ни странно, чем у Лорда Талесина с компанией.
   И почти не дав юноше опамятоваться от информации, усадила на один из табуретов. Села сама, положив хлыст рядом на стол.
   - Ты понимаешь, зачем я тебя увезла от любопытных глаз? - сказала мягко.
   - Наверное. Конечно.
   - Отсчитать тебе сдачу. Но далеко не, как говорят. С первым можно было без хлопот прогуляться до главных клубных стёкол - Лорд бы понял, остальные не догадались. И никакой лишней огласки.
   Мальте кивнул, соглашаясь, потеребил пальцами язычок зиппера.
   - Однако я вовсе не в претензии ни к тебе, ни к нему, - продолжала Карди. - Скорей наоборот. Только вот... Знаешь, чего я для себя добивалась, помимо прочего? Не так выкупить вину. Не столько выучиться иному смыслу боли. И вовсе не подчинению самому по себе. Ибо сказано: лишь умеющий в совершенстве подчиняться и претерпевать может с достоинством держать власть в руках. А я, как и ты... Поверь непонятному: мы оба на пороге власти, и, по несчастью, она может оказаться безмерной.
   - Я верю, - тихо сказал Мальте. - Как это ни абсурдно.
   - Тогда подчинись. Мне тоже важно в этом подчиниться нашему личному Хозяину. И всецело доверься мне - я не причиню тебе вреда. Даже не испугаю.
   Она поднялась, откинула покрывало:
   - Простыни тонкого льна, свежие, будто вчера постелены. Иди. Нет, не раздевайся совсем: брось куртку, расстегни пояс и молнию, первую пуговку на вороте блузы... Разуйся, понятное дело. Эй, тебе точно не надо отлучиться на сквознячок?
   Он чуть улыбнулся, помотал головой - только взметнулись гладкие волосы и пали назад на плечи.
   - Ничком. Так, как есть. Лбом в подушку - она жёсткая, мы, динанцы, такие любим. Можешь скрестить руки над головой в стиле тёмного романтизма. И старайся хорошенько слушать, ладно? А ещё лучше - отвечать.
   Совсем иной голос - из глубины. De profundis. Как тогда, когда крикнула в объятиях тавра, хотя чуть потеплее.
   Кивнул в ответ.
   - Вот этот стек - для лошадиной шкуры, но этих тварей разве что пугает. С человеком немного иное дело. По слухам, мягче розги, но, по другим слухам, куда гибче: сущая пружина из фернамбука. Гладок как отполированный. Его иногда называют "смычковой тростью без конского волоса".
   Петлей на конце хлыста, словно крючком, зацепила подол рубашки, резко дёрнула вверх.
   - Не пытайся шевелить локтями - ты связан.
   Бросила петлю вниз, выдернула из шлёвок ремень, будто крючком. Переплела им щиколотки. Стянула вниз плотную джинсу:
   - Ты уж не сердись, задница - самое вразумительное место для науки, мой мальчик-горностай. Белее лилий, тоньше горностая - так пели в старину по поводу таких, как ты, светло-смуглых, стройных и гибких.
   - Мне больше мальчик - Розовый Цвет нравился, - он даже чуть хихикнул.
   - Добро, будут тебе и розы.
   Зашелестела ткань - вроде бы она сама тоже раздевалась. Мальте не смотрел: отчего-то боялся женской наготы пуще предстоящих побоев.
   - Спинок у ложа нет - держись за воздух. Если станешь биться рыбой на песке - пожалуйста, с дорогой душой, - доносилось со спины. - Большего от тебя не ожидается. Это у вас в Клубе церемонии, у нас всё по-простому.
   - Вы... ты кончай уже заговаривать зубы, - пробормотал он в подушку.
   - Тягомотина - часть процесса, - отозвались со стороны. - Учти: так я выражаю благодарность и выказываю приязнь. Всеми его деталями и во всех деталях. Держи!
   Из высей сорвалось и остро черкнуло пониже лопаток. Долю секунды спустя оттуда взошла боль, проросла, растеклась по коже.
   - Круто... А где разогрев?
   - Ценю чувство юмора. И свободное дыхание при этом.
   Второй удар - от плеча до талии. Третий - наперекрест. "Что там про дыхание - выбило ведь напрочь", - Мальте на инстинкте пробовал высвободиться, извился ужом, но следующий удар вогнал его в подстилки.
   Наконец, дыхание пришло. Вместе с нутряным стоном:
   - Бо-оже...
   - Только не становись на колени, прошу тебя, - очень вежливый и нездешний голос. - Растекайся как ручей. Вот. Какое прекрасное тело!
   - Любуйся... на здоровье. Хоть целиком.
   В ответ - целая серия "резов" - адски трудно не потерять счёт, но юнец почему-то решает, что обязан считать. Как всегда с Лордом. Секундная передышка - между двадцатью и двадцатью одним, - во время которой он, валясь назад "из позиции червяка", ощущает под низом живота мягкий комок.
   И безжалостные удары по такому же мягкому. До дрожи во всех членах. До немого плача.
   Когда хлыст перестаёт и трепещущей плоти внезапно касаются ласковые, чуть шероховатые руки, нечто внизу с ритмическими толчками растворяется, словно выпуская липкую кровь из ран неким оборотным ходом.
   Его приподнимают, разворачивают набок, расправляют сбившуюся одежду.
   - Поздравляю, ты уже мужчина, - доносится до слуха прежний, певуче-смешливый голос. - Неужели тебе и сны снились только сухие, как чёрствая корка? Отросток такой умилительный, что и меня в слезу бросило.
   Наконец, Мальт отваживается, поворачивает голову, встречается с ярко-васильковыми глазами:
   - Не думал, что такое у меня будет с женщиной.
   - Это он, - перед его лицом поворачивается трость темно-вишнёвого оттенка. - Он - крепкий муж, судя по характеру танца. Лучше скажи - как тебе? Лучше или хуже, чем с господином Тали?
   - Скажу, что хуже - неровён час примешься доказывать обратное. Похвалю - решишь, что нужна добавка.
   - А ты сыт?
   Лукавый взгляд скрещивается с другим лукавым взглядом.
   - Наверное, да - до поры до времени.
   - Какой смышлёный мальчик, однако!
   Карди одним рывком вытягивает из-под него тряпки вместе с простынёй, перестилает постель свободной рукой, как и раньше, придерживая пациента на сгибе другого локтя.
   - Чем ты... связала?
   - Хороший вопрос. Про курицу и меловую черту слыхал? Придави голову, нарисуй у клюва линию - не шелохнется, как пришитая. Типа гипноз.
   - Так то птица.
   - Так то человек.
   - Когда нам отсюда?
   - Тоже дельно спросил. Времени нам дали до поздних сумерек. Маловато, думаешь? Смотря для чего. Хочешь, чтобы побыстрее зажило?
   - Угу.
   - Тогда кладись обратно. И потерпи немного - будет примерно так, когда я выстрелила в тебя жаром от калёного железа.
   Ладони женщины на миг становятся нестерпимо горячими - стальные когти бороздят спину по обе стороны от станового хребта, разбрасывая в обе стороны по жгучему вееру.
   И всё проходит, как и не было ни хлыста, ни ран. Только в мозгу и остаётся - памятью.
   - Не сердишься на меня, гюльбачи?
   - Сержусь. Очень. И намерен отомстить, - в лад с Мальте начинает смеяться и Кардинена.
   - Шоу маст гоу! Гоу он энд он!
   А потом он укладывается спиной в чистейший шёлк и шелест, накрывается лебяжьим пухом. Она придвигается поближе и говорит:
   - Самое время для рассказов, какие приняты в нашем тесном кругу. Эти - не такие, как раньше, к их печали я непричастна. Но давай раньше назначим им камни.
   - Как это?
   - В честь одного из твоих прозвищ мы пересчитывали гранаты: каждому человеку, чья судьба преломилась - возможно, переломилась через меня, как через призму или колено, - соответствовал камень. Майе-Рене, Танцующей на всех ветрах, - яблочный гроссуляр, Чёрному Лекарю - чёрный андрадит, Механику Даруме - пурпурный альмандин, Судье Тэйну - винного цвета пироп. Желтоватый спессартин, травянисто-зелёные демантоид и уваровит (второй сходен с лужайкой, pluribus unum, многие в одном) - это Звездочёт, Побратим и Волк.
   Но каждый живой камень - это ещё и месяц. Ты знаешь, что знаков Зодиака на самом деле не двенадцать, а тринадцать? Между Тельцом и Близнецами, февралём и мартом, скрытно развесил ловчую сеть магический знак Арахны, Паучихи. Его хорошо знали кельты. Он был повсеместен в ту эпоху, когда женщины властвовали, и считался самым мистическим. И хотя нет для него места, вспомни, что знаки созвездий неточно совпадают с месяцами. Двенадцать месяцев - это солнечный год, мужской. Но женщины до сих пор считают до тринадцати: лунные месяцы, в каждом двадцать восемь суток, и ещё один или два для того, чтобы сходились концы с концами и лунный год совпадал с солнечным, а женщина стояла вровень с мужчиной.
   - Ты хочешь меня усыпить? - томно проговорил Мальте, ложась щекой в ладонь Кардинены.
   - Я желаю окончательно тебя вылечить, - ответила она. - В том числе - от дурного касания, дурной памяти и дурных людей. Творя то же самое, но по-доброму. Так вот - нам осталось пять историй о камнях и людях. По другому счёту - шесть, но самая последняя ещё не произошла. А из пятерых людей две пары слились во взаимной любви и стали одним. Итак, вот тебе три истории и три драгоценных камня.
   Изумруд - любимый самоцвет Востока. Изменчив, переливчат, вкрапления более тёмного цвета его не портят. В него втирают масло, чтобы исцелить царапины, но не для того, чтобы заблестел о сам, а скорее - чтобы умерить нестерпимый блеск. Защищает от драконов и сам дракон. Несёт на себе знак Дракона, что увенчан и свит в кольцо.
   Самый почитаемый камень Рудознатца. Мы с ним росли вместе... Во всяком случае, с тех пор, как мой родной дед наложил на меня руку, забрал от очередных названых родителей и решил вплотную заняться образованием.
   Забавная была деревушка - Лин-Авлар. В Горной Стране и без того полное смешение вер происходит, но тут, нам на радость, и христиане были, патер самого лучшего иезуитского толка, то есть с пострижения отменный педагог и умница. И муслимы - мечеть своей башней выше храмовой колокольни поднималась, пять раз на дню муэдзин своим распевом всех деревенских кочетов будоражил. А мулла был прямиком из аль-Азхара, это знаменитая богословская школа. Собирались его оставить в Каире, да родина притянула. И до кучи в крошечной такой синагоге, не три еврейских семьи, учил самый настоящий любавичский ребе. Вот я и болталась между одними воротами и другими, как щеколда, к месту не прибитая.
   А Карен был такой мусульманин. Имя ему папаша выдал в честь своего побратима. Из армян, что после девятьсот пятнадцатого года весь мир собой наводнили. Диво, да и только: всех своих турок они ненавидят, и вроде как поделом, - а тут чужой.... Тогда моему приятелю было лет семнадцать, мне - десять: самый раз женихаться и невеститься, чтобы время не терять. В Горной Стране нравы свободные и цивилизованные, если смотреть с точки зрения европейца на среднеарифметическое состояние ислама. Меня никто не заставлял прятаться под хиджабом - мала ещё, всякий юнец любуйся и прикидывай насчёт недалёкого будущего. Так что с Кареном не разлей вода были. Он меня, кстати и привадил к камушкам. В горах они, бывает, идут на ловца и знатока, но продавать их - скверная примета и не в обычае. А Карен из реки шлихи брал - иной раз вылавливал крошечные, но драгоценные искры. Шли на присадки к металлам. Он ведь доспехами бредил. Не клинками, не револьверами да ружьями, но защитой от них.
   Когда я уж повоевала и по ноздри напилась войной, отправили меня из новой "красной" ставки в столицу исконную и древнюю. Превращать перемирие в долгий мир. Помнишь про Даруму? Мы как раз её и осаждали незадолго до того....
   Ну, в честь меня - то ли презренного победителя, то ли почитаемого заложника, то ли пришей кобыле жеребцовый хвост - устроили приём. Мужчины, хоть штатские, хоть военные, в смокингах, женщины - в нагих вечерних платьях, одна я вылезаю из этого благородного собрания, как чертополох из розовой клумбы. Цивильное мне за неделю до того пошили силами армейского портняжки. Как говорится, не знаешь что надеть, - бери английский костюм. Вот и взяли на вооружение. Лацканы, двойной ряд пуговиц, юбка до щиколотки, материал - серая диагональ. Рубашка с галстуком - оба в тонкую полоску. И ботинки на шнурках - потому что кругом дефицит. Победа, видишь ли, завоевателя не красит, потому что воцаряется на гари и пепле. Теперь понимаешь, отчего я на красивые тряпки так западаю?
   Вот, значит, насыщаюсь тутошними блокадными деликатесами в стоячем положении - в сидячем не влезет, чего доброго. Поперёк живота встанет. Шроты, жмых, вязига... Тут, понимаешь, не Ленинград сорок первого, если "аристо" живёт заметно лучше вассалов, да ещё напоказ, ему это лишь к позору. Запиваю всё кофием. И вот что соображаю: кофе в любом доме - марка гостеприимства, особенно в исламском. Предпочтительно арабика родом из самых запредельных мест, какие и на карте не сразу найдешь. А тут сплошной желудевый цикорий.
   Поднимаю голову от пойла - а за мной вовсю наблюдает некто. Годов этак тридцати пяти, изжелта-смугл, лоб с ранними залысинами. Веки со складкой, огромные глаза, чуть удлиненные и подтянутые к вискам, нежный рот: воплощение Будды Майтрейи. Секретарь и референт, в общем, нечто неразборчивое. Нас представили, но оба не совсем догадались, что знакомы. Хотя он видел меня без юбки и военной выправки, собственно - в шароварах, а я его хоть без бороды и при волосах. Но ведь правоверному такие детали внешности невольно пририсовываешь: без бороды и длинных кудрей - не мужчина.
   И говорит мне Рудознатец примерно следующее:
   - Выслушайте и, если хотите, можете меня потом на дуэль вызвать. Но кто-то должен взять на себя риск надавать вам благих советов.
   - Что, всё так плохо? - говорю я. - В том смысле, что у меня звание мастера клинка вот-вот будет в кармане, а им запрещено сражаться с собратьями до смерти.
   - У меня тоже, представьте. Почти. Так я осмелюсь высказаться?
   - Разумеется.
   - Во-первых, запеканку из селёдочных жил нельзя вздевать на вилку целиком, даже если она настолько тверда, что никакой нож не берет. На рыбу с кинжалом вообще не ходят, да будет вам известно. Есть такое клинковое оружие с мелким зубцом, называется рыбный нож. Но проще взять две вилки, свою и соседа, и разодрать кусок на две делёнки, а уж потом питаться. Ту же вилку не хватают намертво, будто новобранец - шпажный эфес, а берут вот этими тремя пальчиками, так, чтобы поворачивать вверх-вниз. Во-вторых, шипованные башмаки только зря паркет царапают. И, в-третьих, находясь среди вечерних туалетов, уж лучше бы вам нацепить на себя мундир: к нему хотя бы сабля полагается.
   - Не думаю, что мне они прямо сейчас понадобятся, - отвечаю. - Но вот женский вечерний туалет мне противопоказан. Ваши заплечных дел мастера так надо мной однажды порадели, что не только плечи - ножку в открытой туфельке нельзя из-за подола выставить.
   И сразу вижу - не червь извилистый предо мною, но муж.
   - Простите, я не понял, - говорит. - Мы все полагали, что вам нравится изображать из себя боевой штандарт.
   - Карен, - отвечаю. - Не узнал, что ли? Мы же с тобой в юности жили крест-накрест. Не так давно ведь именно с тобой насчёт колоколов договаривались, хоть и без большого толку. Если и случалось поцапаться, то шутя и по старой памяти. А если всерьёз - то когда мир рухнет. Но уж тогда держись крепче за землю.
   В общем, разобрались и начали пахать в одной лэн-дарханской упряжке. К тому же, как позже я и Тэйн, оказались мы две ветки от одного корня - Оддисены. И какая разница, что между нами колючая проволока проросла!
   Но чувства... Я мало к мужчинам тогда была приспособлена. Во-первых, первый погиб. Во-вторых, Майя-Рена, мечта моя, помнилась. А в-третьих - ох, это я раскладывать по пунктам у моего дружка выучилась. В-третьих, когда вокруг тысячи бойцовых петухов, чувствуешь себя вроде помощника младшего бухгалтера.
   - ???
   - Бухгалтер или, вернее, кассир, что выдаёт зарплату, видит вокруг так много денег, что они для него словно бумажки. Иначе рехнуться можно. Нет, я на деле, наверное, сам главбух. Перед каждым боем или рейдом высчитываешь протори, после - сводишь баланс. Прикупаешь карту. Война не для девушек, хотя из них получались отличные бойцы: хладнокровные, равнодушные к боли, жестокие.
   Кар - это не совсем даже мужчина. На нём печать старого друга, земляка, такого "почти родича", что женитьба равна кровосмешению. Как и с моим Снежным Рыцарем - Нойи.
   А тут, кстати, и Волчий Пастух рядом нарисовался. Врага - особенно если он условный, почти игровой враг, - много легче принять в сердце, чем давнего приятеля. Вот только делить власть - такое для нас оказалось невозможным. Но это борение лишь украшало союз.
   Они трое ревновали друг к другу. Я видела, конечно, только - это же суть и сок жизни, без таких вещей она загниёт, словно пруд без проточной воды.
   Но земная жизнь - такая штука, которая беременна смертью с самого первого дня. И пылинки. И дерева. И животного, и человека. И Вселенной.
   Какой смысл говорить о любви? Её просто временами испытываешь.
   Она заметила, что глазища Мальте буквально вперились в неё, то добавила:
   - Как мотор на тренажёре. На износ и разрыв.
   Он начал догадываться.
   - Когда меня стали попрекать моим то ли Волком, то ли Пастырем, что-де не руку моих противников держит, Друг остался в стороне: не годится добивать того, кому перестала улыбаться удача. Когда вышла та самая авантюра с перстнем Звездочёта, меня поддержал. Оставить сапфир в живых - давало рискованный прецедент, но мы с Кареном оба увидели в этом глубокий смысл, могущий проявиться через столетие. Но вот стоило мне утвердить подпись на смертном приговоре...
   Одна из дам-легенов, тогдашняя Ткачиха, так выразилась:
   - Ты сделала верно: так верно, что глаза наши на тебя теперь бы не глядели.
   То есть, как и с передачей силта вместе с эманацией, они ждали от меня дерзости. Дерзания. Дела, идущего поперёк всех установлений.
   Исполнителя в том случае выбирают из своих. Он берёт саблю виновного, а тому дают - какую угодно, лишь бы остро была заточена. Нет, шансов победить у казнимого нет - лишь худо-бедно оборониться, и то не нарочно. Наносить серьёзные раны он не имеет права, затягивать дело - не должен, доводить партнёра до измождения сил - самому будет хуже. Рука с карающим клинком должна быть верной и мощной.
   Так вот, немного погодя приходит ко мне в апартаменты Рудознатец. Невозмутимый - и ресницей не дрогнет. Такой был всегда, как помню. И говорит:
   - Высокая ина Та-Эль Кардинена. Я вызвался принять Тергату, чтобы хоть таким образом поставить свою подпись рядом с вашей. В рукояти талисман - изумруд редкостной красоты и мощи. Не навсегда, так хоть во время боя силу камня почувствую.
   Вот он весь. И не всё сказал - а всё до нитки высказал. Был такой обычай, что саблю - убийцу владельца забирает самый близкий ему человек и хранит до похожего случая. Хочет похожей судьбы - вешает себе на пояс. Тьма была всяких не то чтобы прямо суеверий, но примет и сказок, связанных с оружием.
   Отвечаю:
   - Боишься - не делай, делаешь - не бойся. Такого великолепного фехтовальщика вдвоём, по очереди изматывают. После покойного Тэйна и меня - Волк лучший в Динане.
   - Значит, ты, высокая госпожа, первая, а я на время вторым буду. Совсем рядом окажемся.
   Сказал, повернулся и пошёл. Выводить моего Волка из камеры на шахматный пол, как мы говорили. В Храм Тергов.
   Потом сказали мне, что бились оба не так долго. Карен нарочно подсёк и разрезал запястье противника. До обильной крови. По не столь динанскому, сколь всеобщему обычаю безоружного щадят. Отсрочка получается. Но Волк тотчас перехватил клинок левой рукой, упёр острие в щель между плитами, пал на колено и говорит:
   - - Боишься - не делай, делаешь - не бойся. Не сделаешь - погибнешь.
   - Это не мои слова - Чингисхана. Наш с Волком любимый исторический персонаж.
   Ну, Карен тоже перехватил Тергату поудобнее и полоснул прямо по склонённой шее..
   В тот же вечер, ещё до похорон, вновь приходит ко мне Друг. Протягивает саблю вперёд эфесом и так говорит:
   - Чистая она. И до крови, и после крови в проточной воде омывали. Владей - с давней поры тебе завещана.
   То была правда. Волк показывал мне, хвалился, называл "клинок-женщина". Полутораручник, вроде катаны, для мужской руки лёгок, для девичьей - тяжёл. Думаю теперь, Волк под меня украсил старинную карху-гран, только я из упрямства отказалась.
   - Красавец клинок! - ответила, как помню. - Что рубить, что резать, что колоть. Но, боюсь, женщине не по руке придётся. Там внутри что - ртуть от рукояти к острию переливается, как в мейстерских двуручниках?
   Намёк, получился довольно-таки прозрачный: мейстерами у нас называли исполнителей суровых приговоров. С долей некоего уважения, но всё-таки...
   Обиделся мой Волк, но виду почти не показал. Почти - значит, не против, чтобы и заметили.
   Кто ж его знал, как сбудется случайно оброненное слово...
   Вгорячах думала я карху на пол между мной и Кареном кинуть. Но это оскорбление стали. Хотела отказаться от приза, однако... Слушай, вот когда твой и мой Лорд Тали дарит страдание - и не смей перечить... Это ведь правильно? Ну вот.
   Тогда я сказала:
   - Первый раз отвергла - не к добру. Второй выйдет не к счастью. Но будь что будет.
   Кушак на мне был неподходящий - без петель, вообще вроде шарфа. Так что я не прицепила карху, а заткнула за него
   и крепче затянула узел. И говорю Другу:
   - Теперь уходи, откуда пришёл.
   - Благословляешь, значит? - спросил и усмехнулся.
   Мне бы догадаться, что и на этот случай есть пословица: "Откуда мы пришли на землю - туда и вернёмся".
   На другое утро вручил Карен свой силт Совету, благо тот ещё не разъехался после суда.
   Это, по-нашему, не самоубийство. Даже не попытка его: Совет может заточить легена-расстригу "навечно и без касания солнца". Того хотели для Волка, но не пожелали для Рудознатца. Выписали ему отставку по всей форме.
   И вот что я тебе скажу, малыш. Любовь распознаёшь, когда она уходит. Пока она жива и рядом - можешь не увидеть. Когда не один голос поёт тебе хвалу, а много и каждый по-своему, - можешь не услышать. Одно мне утешение: изумруд, гранённый в форме двойного кабошона, или яйца, опустили мы в саркофаг того, что ставил его превыше всех прочих самоцветов.
   Мальте перекатился набок, вздохнул:
   - Такие древние истории вовсе не кажутся страшными. Разве что - романтическими. Мой Лорд любит подобные. Даже коллекционирует.
   - Вот и перескажи ему при случае. А мне надо идти описывать картинки иных нравов.
   Второй камень из незаурядных - карбункул. Голубой карбункул, фантастический самоцвет из разряда гранатов - помнишь новеллу Конан-Дойля? Это символ одновременно природного и неприродного. В природе карбункулами именуют большие алые камни. Но человеку всегда мало того, что ему дано от природы...
   От травок самое горькое пшено станет сладким, самая замкнутая женщина - плодовитой. Так говорят. Тот дворянский мальчик по жизни был вроде как монах, я у него была первой и единственной женщиной.
   В ту дурацкую бойню, о которой уже сказано-пересказано, он был сущим мальчишкой - как говорится, офицер по праву высокого рождения - и настоящего дела не нюхал ни разу. Однако прямой клинок носил. Прямую - у нас сабля означает прирождённую военную косточку, конника и рубаку, а спада - мужа высокого происхождения. Возможно, дуэлянта, но никак не убийцу. А поскольку гражданская война смешала приоритеты и сотворила слишком много защитников, которые в кодексе чести ни черта не смыслят. Вот один такой - кажется, даже из моих - в пылу спора не просто коснулся чужих ножен, а попробовал, крепко ли в них "чёрное жальце" сидит. Попробовал. А это ведь для наследника голубой крови хуже, чем за яйца взять. И отвечают на такое инстинктивно. Ну, наш родовитый задира выдернул спаду из чужих рук и сгоряча рубанул оскорбителя чести от плеча вплоть до задницы. Как только сил достало - сам як та тростиночка... Воронёной стали и остро-преостро заточенная. Шутили, что... как это? Мономокулярный клинок у него был. Наследство от папы-джедая. Потом сынка весь день рвало жёлчью с отвращения. Это уже когда под арест взяли.
   Хороший был мальчик, светленький. Народной юстиции его выдавать обидно. В Европах, говорят, такие перевелись, а в нашей островной изоляции натуральные блондины с фиалковыми глазами пока ещё попадаются.
   А к тому же меня, видишь ли, после того расстрела объявили бесплодной. Но, добавили, если отца подобрать с некими врождёнными особенностями, то, может быть, и не выкину. Не убью, как убивала зачатых от моего Волка.
   Как можно догадаться, у нашего аристократа гены были тык в тык подходящие.
   И говорю я кому надо из Братства:
   - Заплатите за молодца выкуп, чтобы отпустили до суда погулять по Лэн-Дархану и на всякий случай о деньгах этих забудьте.
   Стояла зима. Снежило, завораживало, в воздухе плясали мириады храмовых танцовщиц в пышных белых платьях. Ветер относил их в сторону и бросал наземь, но оттого их не становилось меньше...
   И вот, представь себе: приехал, идёт наш мальчик мимо здешних каменных красот, мимо готического леса в невестиной вуали... Это я пробую передать его собственную речь. Будь мирное время, он бы поступил в гильдию вольных каменщиков или подготовительные курсы Архитектурного университета.
   И видит сквозь снегопад некую смутную фигуру в длинной накидке. Скорее всего - женщину, но кто ж разберёт за метелью? Роскошных победоносных самок он не переносил, с девами не знал, откуда начать, пуще огня боялся нежного материнского начала.
   Но тут, как он рассказывал мне, было совсем иное. Летящие крылья накидки, парение в воздухе, полёт в нескольких сантиметрах от земли. Ни женщина, ни мужчина. Лишь сердце заходится и стучит у самого горла... Так он до конца и не понял, даже когда откинутый капюшон показал светлые волосы и мои васильки встретились с его фиалками.
   Я это была, конечно. Мои подруги-танцовщицы когда-то показали мне, как можно колдовать движениями. Немного гипноз, чуточку магия ритма и прочее.
   - Спасибо, до дому вы меня проводили, - говорю. - Не заглянете ли внутрь? Обогреетесь, чаю выпьете, вина согрею ради гостя.
   Он послушался и в самом деле как заворожённый. Бродил по дому - у меня отдельный был, чтобы и на домашних, и на охрану хватило. С огромными витринными окнами в первом этаже, убирающейся лестницей на второй этаж, где в старые времена полагалось пережидать осаду, и слепым подвалом.
   И... как в сказке, нам обоим стало легко. У меня было собрано много книг - работа, так сказать, благоприятствовала. Он был отпетый книжник из семьи книжников и радовался, что в угаре и пожаре не все пергаменты сгорели. Не так важно, что поменяли собственника. В конце концов мало кто соглашается долго держать в доме источник пыли, хоть и драгоценной. У меня было много таких вещей, что мало были пригодны для тогдашних государственных библиотек - обречены на безвестную гибель в схронах или обмен. Или - о чём не говорилось - должны были до времени погрузиться в тайники Братства. А пока мы перелистывали тяжёлые страницы с золотым напылением, по одной брали из папок рисунки. Пили густой чай из трав, шутя пытались доставать прямо ртом бирюльки со дна плоской чаши, как будто я была гейшей или юношей-сюдо с драгоценных гравюр укиё-э. Да, понять, в чём загвоздка с его длящейся девственностью, было мне просто - но ни он не понимал, ни я его не просвещала. В конце концов очередной раскрашенный лист соскользнул с наших колен. И мы бросились друг другу в объятия - с отчаянием последнего дня.
   - Знаешь, у меня ведь никогда не было женщины, - пробормотал он. - Ине думал, что будет.
   - А её и нет, - отчего-то ответила я. - Лукулл в гостях у Лукулла. Хамелеон наедине с Протеем. Первая женщина для первого мужчины - а кто из них есть кто?
   Это было чистой правдой, которой не было дела до десятков, сотен... тысяч подвластных мне мужчин и женщин. Только сейчас, когда мы, не разъединяя рук и губ, пали на ковёр и запутались в одежде друг друга, он испугался. Однако куда меньше, чем мог, если бы дал себе труд понять истоки моего опыта. Я сдерживалась, как могла, но невинные души и тела - они особенные. В свой первый раз они прорицают глубины.
   - Ты как земля. Всё поглощаешь без возврата, - помню, сказал он.
   - Я как вода: смываю любую нечистоту, - ответила я. - Принимаю любую форму, оставаясь собой. Я - огонь: выжигаю, чтобы возродить.
   То были верные слова. И всё же в такие часы говоришь совсем не то, что намереваешься, - и не тому, кто должен слышать.
   - Знаешь, я ведь человека убил, - неожиданно признался он, прижимаясь ко мне всей дрожью своего тела. - И на мгновение страстно пожелал этого.
   - А я, наверное, сотню. Это тех, чьи имена я запомнила. Тех, кто сумел их назвать.
   - Моё имя - в их числе?
   Он понял верно. После сегодняшнего безумства никто и ничто не могло остаться прежним. Это было как смерть естества. И мы заново окрестили друг друга.
   Юноша Гранатовые Уста. Имени не может быть наследника - но ты похож на него, как оборотная сторона света на сам свет. Первый раз я произнесла это имя в поцелуе.
   Он тоже назвал меня по-новому.
   Протея. Такое имя он выкрикнул, когда я приняла его ещё раз. И ещё раз, и ещё - пока он не насытился, а я не получила от этого ребёнка другое дитя. Не спрашивай, как я угадала то, чего не знает с точностью ни одна женщина. Но сбылось.
   Он никогда не узнал о своей дочери. Может быть, это переменило его жизнь? Даже такие, как он, даже на том пути, что он прошёл, не устают мечтать о потомстве.
   Если бы я не пожалела его тогда - возможно, и с Волком сложилось бы иначе? Ибо я обменяла сострадание на любовь, а в истинной любви состраданию не может быть места.
   - Он тоже умер? - спросил Мальте.
   - Не тогда и далеко не сразу. Суд сослал его в Сухую Степь, где были свои древние города и свои каменные деревья. Вот только настоящей, живой флоры почти не было. Раз в году, весной, земля превращалась в цветущий луг, и посреди него возвышались покрытые благоуханными алыми чашами гибиски. Не совсем такие, что дают нам чай. Другое семейство и, кажется, даже другой вид - листья словно ноготки. Ближе к местному гранату, чьи жёсткие глянцевые коронки и похожие на кинжал листья через неделю после рождения тускнеют от налетевших суховеев.
   Эро, заглавный город, по которому нередко называют и всю землю, - город из глины и самана, не любящих дождя. И всё же эта недолговечность умудряется хранить себя веками. Ты, может быть, видел Самарканд, Ташкент, Исфаган и иные города: в центре - Европа, на окраинах, вытеснены новорожденной цивилизацией, дворики с глухими заборами, резные калитки, хранящие приватную жизнь, сады, что выплёскиваются наружу ухоженной зеленью. Площади в окружении квадратных и стрельчатых ворот. Снова деревья: ильмы, тополя, груши, яблони. Могучие и дикие при всём изобилии листвы и плодов. И надо всем, прямо в палящем небе, царят стройные башни и купола в сложном и чётко рассчитанном узоре голубых изразцов. Что значит для них внешнее? Они едины с деревьями и почти что природны. А в закрытом городе, Запретном Городе всё течёт как прежде. Был в Лесу и Влажной Степи Белый Царь, но, как водится, принесен в жертву переменам. А остальные - те же люди и лица, хоть в ином наряде: мужчины более закрыты и сдержанны внутри, женщины - открыты до полного исчезновения тайны. Те же сады и рощи, хоть дувалы кое-где и пошатнулись. Те же дома, но в маскировке.
   Тут мой Пастырь Древес и наткнулся на свою судьбу. Более не монашек - чаша, из которой можно пить каждому. Хоть бы одними глазами...
   Жил в граде Эро такой художник, что пытался угодить любому господину. Не ради выгоды - чтобы защитить своё трепетное нутро. Кажется, это и у нас, как в вашем бывшем Союзе, именовалось "монументальная графика" - плакаты-ширмы, плакаты-декорации, что загораживают полдома, если как следует растянуть. Вот он изготовлял как раз такие.
   - Не понимаю, как можно загородить от глаз целый минарет, если на то пошло, - Мальте перекатился на живот.
   - Можно сотворить пёструю иллюзию, чтобы усталые глаза не понимались ввысь, в небо, - объяснила Карди. - А уж стереть фрагменты росписей и резьбы по ганчу, обессмыслив тем целое, - ловкость рук и большое мошенство, как говорится.
   Но, видишь ли, мой тонкий горностай, человек, сладостно помешанный на прекрасных строениях и деревьях, и тот, кто специально затеняет красоту, неизбежно должны были столкнуться - даже в таком немалом городе, как этот.
   Мой Зачарованный Пастырь довольно легко заметил адрес мастерской на краю огромного холста и явился со своими протестами прямо туда. Так совпало, что в пустынной мастерской, где полы были застланы испачканными декорациями, его встретил сам художник.
   Из-под чалмы, свисающим концом которой вытирали кисть, всю в масляной краске, текли волосы цвета золы и пепла. Юные глаза смотрели из-под седых бровей, надменно-алый рот прятался в проседи усов и бороды. Много старше был он, чем пришелец, но никому не было под силу угадать истинный возраст Глашатая, ибо за ухом носил он безвременную пунцовую розу.
   - Зачем вы маскируете красоту? - с порога спросил Зачарованный Мастера.
   - Чтобы глаза невежд не пятнали её и не воровали, - ответил тот. - Известно ли тебе, юноша, отчего наши женщины закрываются плотными вуалями? Было бы слишком просто ответить, что по устарелому завету Пророка. Истина вечно скрывается от взоров, потому что они не умеют её воспринять и оттого хулят. А в наших жёнах, сёстрах и матерях она пребывает, как вино в запечатлённом кувшине.
   Я попыталась сейчас передать прежнее значение прилагательного: не только "нарисованный кувшин с неким воображаемым напитком", но и "кувшин, плотно закрытый печатью".
   А пока я так исхитряюсь, мой бывший дружок, по слухам, спросил:
   - И собор, и женщина открывают себя лишь посвящённому. Я могу согласиться с этим. Если натуральная защита истончилась, те, кто знает, подновляют её своей магией. Ведь все творцы, все люди искусства суть маги. Но разве вам никогда не хотелось отдёрнуть завесу или сорвать печать с горлышка? Скажу проще: вы обязательно должны рисовать и писать для себя, иначе что за смысл продаваться властям задёшево?
   И тогда художник показал ему заветное.
   На отходах казённого полотна, выдаваемого мерой и весом. На обёрточной бумаге. На оборотной стороне посылок с книгами. В те времена Степные Земли жили так же скудно, как до и после - богато: метрополия навязывала им правильную мораль и в ответ тянула из них соки. Но куда важнее было, что дефицитные и подотчётные масло, темпера и гуашь тратились на нечто сомнительное или прямо на крамолу.
   Мастер писал танцы юношей.
   В нашем наполовину христианском, наполовину исламском Динане до сих пор существуют языческие подземные храмы. "Языческие" стоило бы заключить в кавычки, как всё традиционное и этой традицией освящённое. Многих девушек и по сю пору учат исполнять под музыку выверенные столетиями иероглифы. Это способствует особой грации и здоровью - телесному и душевному. Но для другого пола такое в то время и в том месте запретно: отроков полагается обучать верховой езде и оружию. Я, понятное дело, не имею в виду обычные бальные, салонные и прочие парные танцы... А тут изображались отроки, увлечённые пляской. Или отдыхающие после неё. Или увлечённые разговором. Томные, грустные или улыбающиеся, с чашей или музыкальным инструментом в руках, но всегда подчиняющиеся неслышной мелодии. Их гибкие мальчишеские тела, их лица с подведёнными глазами и бровями несли в себе тот отблеск воспитавшей их женственности, которому суждено остаться до первой ломки голоса. То был некий третий пол, существующий для украшения жизни и замены собой потайного женского общества, невидимого для тех, кто не посвящён в главную храмовую тайну.
   На самой главной картине не было и танцев: юноша с разломленным плодом граната в руке сидел на ковре словно Будда, готовящийся вновь сойти в мир - одна нога подогнута, другая мимолётной стопой касается пола.
   - Это ты, - вдруг произнёс Глашатай, обхватив плечи юного Пастыря. - Не посохом железным будешь ты пасти народы, но гибкой лозой, рассевая с неё спелые зёрна. И будешь бос. Целые гранатовые рощи будут вырастать там, где ступит твоя нога, а капли твоей священной крови обратятся в драгоценный самоцвет.
   - Они полюбили? - спросил Мальте. - Ты это хотела сказать?
   - Уж если тебе понадобилось забегать вперёд - то да. Кажется, не то их погубило, что оба были схожи. Скорей - "танцевальное" кощунство. Или отвага быть собой вопреки сплетням и наговорам; или всё вместе. Дневное правительство не спускало глаз с тех, кого однажды взяло на заметку, - вот в чём была подлость. А ночное, теневое... Не всех и не сразу удаётся защитить. И далеко не все жаждут такой защиты.
   Я так думаю, оба хотели себя утвердить. Заявить о себе хотя бы таким экстремальным способом. Местные муллы и блюстители шариата не вмешивались, разве что порицали словесно: в Эро не принято без спроса отворять дверь спальни, скажем так. Когда пришла заёмная, государственная полиция чистоты с ордером на арест - мастерская внезапно и со всех концов загорелась. Лучшие картины и даже этюды потом выплыли из небытия; не сомневаюсь, их роздали заранее. Любовники - нет. Пошли прахом.
   Я бы не стала нагружать тебя всей этой печалью, если бы не главное. Этой соломинки хватило, чтобы из чаши народного терпения хлынуло через край. Возможно, многие эросцы хотели наказания святотатцев - но своими руками, а не чужими. И возмутились. И свергли чужеземную власть. А потом всё вернулось на круги своя - соседи ведь были, хоть и за надёжной горной преградой. "Сосед хорош, когда забор хороший".
   - Так, может быть, оба возлюбленных того и хотели?
   - Если их предвидение было равно твоему? Да, об этом я и толкую.
   - Но это почти самоубийство.
   - Такое плохо? Избавиться от жизни с её позором - для динанца всё равно, что стереть с себя пятно грязи или краски. Ты же слышал о Карене. Отчего тебя так задевает принесение жертвы?
   Истории так увлекли Мальте, что он лишь сейчас сообразил, что голоден, а заодно желал бы выпить чашечку чего-нибудь горячего и антистрессового... и удовлетворить потребности, обратные еде и питью.
   А когда Кардинена помогла ему и с первым, и со вторым, и с третьим, потому что в измученном теле ныли все жилки, настал черёд следующей повести.
   - Третий знаковый самоцвет - александрит. В зависимости от характера света он то голубовато-зелен, а тон дневному небу, то пылает густо-алым заревом пожара, теплотой домашнего очага или крови. Мужчина и женщина сразу. Создание обеих природ. Два близнеца в одном теле.
   Я не имею права говорить о тех, кто ещё жив и здравствует на этой стороне - оттого вот тебе побасенка.
   Далеко отсюда, на берегу холодного залива стоял и думал думу крылатый Шеду, выточенный из белого мрамора. Таких скульптур было в столице немало - купленных и взятых как трофей, но этот был особенный. Быки, керубы, херувимы - они застывшие, будто и крылья у них от рождения сделались камнем, и взор окостенел. А этот казался живым и почти по-кошачьи гибким. К тому же, хотя в звериных очертаниях корпуса виделась наглядная мощь, голова, увенчанная короной, безусловно была женской, даже кудри - или грива - были длиной до плеч и слегка вились. Тоже понятно: Шеду ведь такие же химеры, как сфинксы, Сфинкс же, Сфинга или, как иногда говорят в Санкт-Петербурге, Сфинка, - слово отчётливо женского рода. Душительница. Губительница. Убийца.
   Вот именно. Зато какая красивый (или красивая?) убийца! Черты лица тонкие, взгляд отрешённый и мечтательный, на полных губах играет некая двусмысленная улыбка, ноздри точёного носика широко открыты, словно чтобы впивать набегающие со стороны моря ароматы дальних стран.
   Вот в одну из этих благородных ноздрей и забрался, спасаясь от непогоды, крошечный медно-чёрный паучок. Такой - вороной в красную крапинку.
   - Что за наглость! - воскликнул Шеду. (Заметим, что все живые или одухотворённые существа, в отличие от человека, прекрасно общаются друг с другом в ментале.) - Ты заплёл мне все каналы для поступления воздуха.
   Надо сказать, что паучок проворно расставил тенета в обеих ноздрях, довольно близко посаженных; наверное, думал устроить в одной спальню, в другой - кладовую припасов. И уже посягал набросить флёр на рогатую корону с диском посередине... Да, кстати: такое наголовье свойственно как раз египтянке Хатхор, божественной корове, так что мы были правы насчёт тела химеры.
   - Карди, извини, что перерву. Разве Хатхор, - богиня неба любви и веселья, дочь самого Гора, не обращалась гневной львицей, когда надо было защитить её отца от нападения людей?
   - Вот видишь, я снова и даже не однажды попала в центр мишени. Но продолжим сказку.
   - Разве ты дышишь, почтенный крылоног? - звонко спросил паучок. - Да ты и говоришь-то не голосом, а мыслью.
   Вот у паучка-то голос как раз имелся - хулиганский фальцет.
   - Не дышу, не пью и не ем, - величаво отозвался Шеду.
   - И с места, небось, не изволите трогаться? - возразил паучок.... Не мешай: по-старинному "возразил" - значит подал ответную реплику, хотя новый смысловой оттенок весьма к лицу нашему персонажу.
   - А к чему?
   - Не знаю, для интереса, наверное. Вон Медный Всадник только и делает, что выходит на ночные променады, - сообщил паучок. - Народ пугает, в том числе гражданина Пампушкина родом из Москвы и нашего земляка профессора Андрей Борисыча Белобугаева. А один ваш львиный сотоварищ помогает мужику рыбку ловить. Другого весьма импозантная дама на поводке прогуливает, словно породистую кошку... Побывала я однажды в мастерской модного живописца и видела тому свидетельства.
   - Как-то ты непатриотично отзываешься о наших русских кумирах, - заметил Шеду.
   - Тоже мне местный уроженец времён Очаковских и покоренья Крыма, - съехидничал паучок. - Видала я таких жуков в ботанизирке и на булавке. Скарабеев-навозников.
   - Постой-погоди, - откликнулся Шеду. - Ты что - женщина?
   - Конечно. Притом незамужняя.
   - Ну как же иначе, - резюмировал зверь. - Язычок ядовитый, окраска предупреждающая, супруга не имеется... Каракурт ты. Чёрная Вдова. Самая зловредная тварь пустыни.
   - Могу прикончить кого угодно, от человека до суслика... Извини, наоборот, - похвасталась паучиха.
   - И меня? - с лёгкой тревогой спросил Шеду.
   - Фильтруй базар - ты ведь каменный, - хихикнула вдовица. - Так что решай возникшие проблемы сам.
   - На что ты намекаешь? - грозно спросил зверь и с натугой оторвал от постамента левую переднюю лапу.
   - На то, что в вашем почтеннейшем возрасте жить не питамшись крайне опрометчиво, - вежливо заметила Каракурт, уворачиваясь от каменной оплеухи. - И так изволили порядочно захиреть. Я бы доставляла вам годные тела. Мне много не требуется, а мясо вокруг раны не ядовито. И вообще самое вкусное.
   Крылатый Бык почесал лапой в затылке, изобразив мысленное усилие. Он уже успел позабыть, как это - быть кумиром и фетишем. Нимврод, сильный зверолов перед Господом, воздвигнув его первопредка, завещал охотиться в честь всех настоящих и будущих Шеду: но какие из нынешних людишек убийцы - смех один! Кстати, Эдип вовсе не прикончил его родича Сфинкса, лишь опозорил, разгадав загадку о своём роде-племени. Всё это доказывает, что кое-кто из людишек всё-таки задумывается над гносеологическими вопросами и верит если не в личную смерть, то хотя бы в старость. И страшится того и другого.
   - Звучит неплохо, - ответил, наконец, Шеду. - А что ты со всего этого будешь иметь? Альтруизм, знаешь ли, слово из позапрошлого века.
   - Надёжный кров, откуда меня не извлекут, - ответила паучиха. - Легендарную силу и немного крепкой мужской ласки. И заодно - рассказы о былых временах, что воспеты легендами и запечатлены в древних свитках. Неужели ты забыл, Бык, что когда Эдип был простым козопасом, а боги бродили по Греции, словно в прихожей собственного Олимпа, когда терновый куст говорил Моисею живым пламенем, а Иову - молниями и грозой, тебя звали Хранителем Слова, а меня - Пряхой Судьбы?
  
   Мальте помолчал, пробуя усвоить всё сказанное.
   - Так она его кормит? - спросил он.
   - Полноправный донор. Сам не охотится - лишь принимает дары, - ответила Карди с ласковым юмором. - Неплохо устроился - досыта кормлен, а не виноватый.
   - Ой, а ведь снаружи потемнело, - вдруг спохватился он. - Мой Лорд хватится нас и рассерчает.
   - И верно. Тогда поднимайся и давай поскачем в город. Заодно поучишься стоять на стременах и пускать коня в галоп - думаю, седло вдруг станет жестковато для твоей супротивной части.
  
   - Мне можно спросить в зачёт будущих свиданий? - говорил он на скаку.
   - О чём и какие свидания? Ах, понятно: снова напрашиваешься на мою ласку... Давай говори.
   - Ты убила Тэйна, хотя он тоже был мастером клинка?
   - В том-то и было позволенное нарушение. Увы.
   - Что ты сделала с моими ранами?
   - Ерунда. Вроде иглоукалывания. Прошлась по нервным узлам, но вообще-то секрет фирмы.
   - Кто этот - как ты сказала - дирг?
   - Солнечный дирг. Солнечный вампир. Такой же, как наш Лорд и его родичи, но, так сказать, круглосуточный - вроде вавилонских экимму. Мой сердечный друг - вернее, друзья они оба. Родичи по Великим Тергам.
   - А Терги?
   - Соответственно - Левая и Правая рука Всевышнего. Супруги. Близнецы. Ритуальные брат с сестрой для того, кто берёт полноту власти. Ты стоишь многого, раз догадался нынче задать такие вопросы.
   - Многого? В том числе от тебя самой? Тогда... Знаешь, о чём попрошу тебя? В следующий раз снимай с меня всё руками, а не розгой: всё выдержу.
   - Оно и видно, - усмехнулась Карди, скашивая глаза на спутника. - Оно и видно, говорю. Хоть через одёжки, хоть без...
  
  VII. Замри, умри, воскресни
  
  "Верный Делюк" медленно и терпеливо съезжал с ума. В лучших традициях Полуночного Клуба, где опытный садист из числа Хозяев нередко откладывал расправу на неопределённое "позже и как-нибудь", то и дело крутя перед пересохшими губами фиал, наполненный вожделенной болью, но не давая не то что напиться - пригубить.
   Разумеется, Белый Талесин был мастером таких извращений. Безусловно, Делюк давным-давно уразумел, что из игры его убрали. По крайней мере в этой области можно было не опасаться - и не жаждать! - конкретного сведения счётов.
   Но что на глазах у всего народа происходило между Лордом, его любимой цацкой, этим артистиком-геем, и госпожой Карди, самой ясной и в то же время самой непонятной из троих?
   Хозяин явно не соизволял ни пить от Мальте, ни тем более обращать его, ни даже слегка провоцировать на то и другое - хотя остальные досыта хлебнули похожего. И побил всерьёз и напоказ лишь однажды. В этом Делюк отлично понимал Лорда: у малого кишка была тонка, к тому же поиздевались над ним - не дай Боже испытать и самым скверным из нас. По слухам, зонтик его радужный использовали, весёленький такой. Талесин, когда приволок малыша с порванными кишками и истекающего тёмной венозной кровью, прямо в контору, кое-что попутно выдал. Ну и что - родом из Ночных Гордецов, и какое дело, что скрытный и непроницаемый почище Аскольдовой могилы (Делюк, вопреки французскому прозвищу, был коренной киевлянин). Нашим парням покажи пальчик - всей рукой в колокола ударят и поднимут такого трезвону, что все уральские вороны будут три дня подряд каркать!
   Хотя "каркали", в основном, на леди-конюшего при дворе Их Тёмности...
   Люк был парень был начитанный, вполне догадывался, что конюший, или коннетабль - далеко не главный придворный конюх, а почти что первый приближённый короля. Заместитель по армейским делам.
   Это звание парадоксально пришлось впору Карди. Забросив изысканные наряды и самоцветы, которыми Хозяин забрасывал её, точно булыжниками с мостовой, она щеголяла во всепогодной блузе из полартекса и мешковатых брюках, заправленных в яловые сапоги. Голова обнажена, ворот распахнут, так что виден фирменный ошейник с красными камушками, в ковровом мешочке, привязанном к витому поясу, - нехилый запас морковки, солёных сухариков и кускового сахара: для поощрения четвероногих. Двуногим гипотетически полагался витой арапник - утяжелённый вариант пресловутой камчи. Тем же именем обозначался ремень, прицепленный к деревянной рукояти, с небольшим грузиком на конце.
   - Лошадь - животное нежное, в отличие от человека, - любила философствовать Карди. - Ей, как правило, прутик сунь под нос - и поймёт всё как есть. А человек ещё и попробовать на себе должен.
   Оттого все посетители клубной конюшни нимало не брезговали чистить лошадь после верховой прогулки, задавать корм и даже отбивать денники. Прокат был задуман как недорогой - в целях, которые Карди называла "политическими", и "агитационными". Оттого нанимать конюшенный персонал на обычных клубных условиях (допущение к конфиденциальной информации, соблюдение тайны, профессиональный риск быть выпитым) было накладно. Обычной прислуги не хватало: должно быть, по одной этой причине Мальте то и дело заходил "к лошадкам" или вообще собачьим хвостиком увязывался за Карди. Попутно изобрёл неплохой дизайн для денников, вполне учитывающий покрытие пола, удаление отходов, солонцы в каждом помещении и приточно-проточную вентиляцию. Навозом от этого щёголя и чистюли и то самую малость отдавало.
   Приходя ночью в Клуб с бумагами, которые надо было срочно утрясти, или особо насущными требованиями, двоица держала себя так, будто ей поручено самое наиважнейшее. О том, натурально, ходили самые махровые сплетни.
   Также было замечено, что всякий раз, когда задушевная парочка попадается Талесину в кулуарах, тот напускает на себя особо замороженное состояние: даже в глазах блестят острые ледышки, а кончики слегка подвитых прядей и вообще крахмалятся инеем.
   Походы в Зеркальный Зал за сабспейсом, кстати, довольно редкие, публике обсуждать надоело: ну да, коллекционируют ощущения от девайсов вплоть до самых невообразимых. Ну и играют в свитчей, оборотни такие. Ну, естественно, бравируют неуязвимостью.
   Один Делюк ещё как-то подмечал пикантные обстоятельства: и что оба прежде тщательно отмываются и прыскаются духами, с шуточками подбирая "из чего раздеться и чем ублажиться", и что Мальте раз от разу становится всё взрослее, а Карди - моложавей. Будто перекачивают биологическое время от одной к другому - но как это может быть?
   Однако насчёт хижины в лесу не догадывался и он.
  
   - Здесь уютней, а в Зале красивей и безопаснее, - рассуждал Мальте, стоя на пороге.
   - Угм, "вампирская скорая помощь", если превысим, - Карди на сей раз не пыталась выпнуть входную дверь ногой или локтем, а нашарила в ухоронке ключ и шуровала им в замочной скважине. - Зеркало бы можно было достать из кладовой, но не велено. И так за выбитую из кровати пыль крепко на нас ругнулись.
   Из растворенной двери дохнуло печным теплом, словно бы пампушками или иным домашним печевом - но и чем-то резким, как бы животным. Однако скорее приятным, чем нет.
   - Мальчик, прямо сейчас главной буду не я, - торопливо заговорила Карди, крепко обхватив его плечи. - Ты удивишься - не одному этому, многому. Но я тут же подправлю дело, если понадобится. И помни: оттого, выдержишь ты или не выдержишь, даже каким образом не выдержишь - зависит многое. Нет, всё.
   Это была речь слишком для неё примитивная, а сам Мальте стал куда учёней прежнего. "Что лучше - не вынести, похоже? - подумал он. - И кто испытывает? А чем?"
   В этот момент поперёк лица, будто свалившись сверху, легла плотная повязка. Упругие колючие нити плотно стянули запястья и щиколотки, стали наматываться на тело поверх одежды... Хотя нет - всё вплоть до кожи словно растворилось.
   - Устроим малышу сеанс частичной сенсорной депривации, а, инэни Та-Эль? - донёсся до ушей незнакомый голос: не то чтобы очень резкий, но с металлическим оттенком. - Вы ведь потому и шибари не делали, что не умеете. Пеленать младенчика свивальником - не ваше амплуа.
   - Разве я вам перечу, Тонкопряха? - ответила Карди вполне миролюбиво. - Я не хозяйка дому, да и нянька из меня, как из шкворня подпруга.
   - И в потолочной зыбке никого не качали, я права? - снова донёсся голос.
   - Верно, не качала, - ответила та. - Хорошее дитя - то, кого в нежном возрасте с рук не спускаешь и не отнимаешь от сосцов.
   - Так проверим, какой червячок вылупится из запелёнатой куколки шелкопряда?
   После этих слов некая печать легла уже и на уши, локти притянуло к туловищу, стальной коготь врезался едва ли не под рёбра и поволок к потолку. Некое безбрежное пространство создавалось временем и обрывками иных ощущений. Слишком много невесомых пелен, слишком изобилен воздух вокруг, и в глубине вертикально повисшего кокона он - нечто единственное: без чувств, без мыслей, без имени и прозвания. Просто "я".
  
   Единственная точка, в которой собрались невидимые нити кокона, - боль под сердцем, рядом с сердцем. Нет, с самого начала иное. Ибо не с чем сравнивать.
   И точка эта расширяется. Тело по-прежнему парит в невесомости, но глаза видят, уши начинают слышать сотканное из одного-единственного ощущения, разум, подобный острейшей кархи-мэл, динанской злой кархе, изогнутой полумесяцем, проницает сквозь мимолётности. Он парит высоко под сводами, на которые ложится циклопическая двойная тень: статуи чёрного и белого мрамора. Мужчина, тёмный и абсолютно нагой, сидит на постаменте, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело, нацелено ввысь, как волна в полнолуние, стрела на тугой тетиве. Лицо - жестокое, яростное, полное затаённой печали - и всё-таки до чего нежное... Женщина, напротив, выражает беспримесный покой. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, словно хочет высвободиться из них еле заметным усилием, но погружается в пучину всё глубже. Бездонные глаза, чётко очерченный рот, легкий поворот головы к плечу исполнены полудетской чистоты, лучезарности и лукавства.
   Сам купол опирается на колонны, что, в свою очередь, вырастают из пола, похожего на шахматную доску: снова белый мрамор чередуется с чёрным. Доска поддерживает крошечные фигурки - две женских и одну непонятно чью.
   Мальте узнаёт.
   Женщина, которая опутывала и поднимала, - Ткачиха, Пряха из легенды. Ало-рыжее и чёрное. Её собеседница - сама Карди: золото и воронёная сталь. И ещё один, чьи светлые кудри ниспадают по спине подобно плащу, а лицо повёрнуто от зрителя, потому что он стоит, уперевшись лбом в одну из колонн.
   - Вот теперь и поиграем в отгадки, - говорит Ткачиха.
   - Нет смысла: юнец и так будто на ладони.
   - Ай, не хитри, дорогая Тергата. Ведь ты разрешишь называть тебя в честь клинка? По крайней мере, пока ты в недалёком будущем не обретёшь нового имени.
   "Как все мы оказались в храме? - думает Мальте. - Я снова брежу? Ведь это в точности мой сон - кроме средневековых стульев с высокими спинками. Один из снов, что перешли на полотно".
   - Что я обрету и что потеряю - не вам с Тельцом судить, - отвечает Карди. - И когда - тоже. Не судите о живых. Кстати, вы заметили, что изо всей дюжины вы единственные, кто не мёртв и оттого не прошёл через обычную инициацию?
   - "Ибо мы не умрём, но только изменимся", - язвительно комментирует третий. - Инэни, тебе хотелось бы иметь в посланниках чету привидений?
   - Ничего мне так не хотелось больше, чем не иметь с вами со всеми дела, - с оттенком грусти отвечает Кардинена.
  
   - А ведь с подопытным явно кое-что происходит, - слышится голос со схожими металлическими нотками. - Не будь я Шеду.
   Тали поскрипывают, отчего-то плавный спуск выходит слишком резким и неожиданным - словно слишком большое расстояние пришлось одолеть.
   Ноги Мальте ударяются о землю, паутины как не было: сошла вместе с прочими оболочками. И морок исчез. Трое выглядят почти обыкновенно: в жокейских черно-белых костюмах, только кепи с длинным козырьком отложены в сторону. Сидят за столом, над чашками курится пар, какие-то сдобные булочки на блюде. Едят? Карди - понятно, но дирги?
   - Кто-то здесь наводил тень на плетень, - говорит Пряха. - Мальчик видит, безусловно. Он то, о чём догадывались, нет сомнений.
   - И что из этого следует, Каракурт?
   "Нет, не мычание - скорее густое, маслянистое мурлыканье, - думает Мальте. - Хищная... кошка".
   - Перед нами готовый король двух дней, мой Гилянский Бычок, - если быть логичными. Калиф на час и любимчик будущей Протеи на все остальные жизни.
   - Оттого ты и расшатала ему все нервы - прямо на ногах не держится и коленки трясутся. Полечить этого лгунишку за скрытность, как скажете, дамы?
   - Я послушная жена, ты мой строгий муж, - хихикнула Арахна.
   - Мальте не лгал. Просто вы его в лоб не спросили, - ответила Кардинена. - Сама таким умолчанием грешу: мало ли какой соло-дирг мысли читает - это не свидетельство для присяжных. До меня тебе не дотянуться, а с ним... Делай как считаешь нужным, Бык.
   Некая сила, похожая на вихрь, опрокинула юношу на лежанку поверх одеял - кверху спиной. Сковала.
   Карди опустилась на колени в изголовье, лицом к лицу, стиснула запястья:
   - Это снова испытание. Да, ферула долгая ученическая, но она и без того тебе предстоит. И уж поверь, мой приятель в таком деле куда меня искусней. Боль, говорит он, наподобие твоего Мастера, - редкий самоцвет. Её уместно дарить. От такого подарка стыдно отказываться... Распусти мышцы, как учили. Уйди в себя.
   Скосив один глаз, Мальте видит - прядь бледного золота. Но и всё.
   Вначале не боль - тихий свист и несильный толчок словно бы одним звуком. Жар, что течёт изнутри, растекается по спине мелким озерцом. Почти сразу - ещё один, чётче, горячей. Уже озеро. Море. Касания прутьев как бы рисуют ступень за ступенью - вверх, вниз, снова вверх. От ног до самых плеч. От крыльев до впадин под ягодицами. Лестница Иакова. Полледро. Теперь пламя уже пронизывает всю плоть, вибрирует, раскаляет докрасна, будто сам он - клеймо.
   Контуры и ассоциации плывут вместе с расплавом стали. Адекватные слова. Точны при всём безумии происходящего. И всё-таки...
   Это куда легче вынести, чем то, что делает мой Лорд, но - тут чужой.
   Это много труднее и становится нестерпимым, потому что за ударами нет лица. Нет чувств - ни праведной злобы, ни садистского восторга. Нет предела уже истинной муке.
   И вдруг - пустота ощущений. Ни боли, ни облегчения. Ни лихорадки, ни даже приятного тепла.
   - А паренёк пытается анализировать, - хмыкнул истязатель. - Отделить себя от процесса. Вон как подекс-то сожмурил. Как говорится, ты лучшую вину сберёг доселе.
   Дотронулся рукой - перчаткой вроде? Жёсткая... - до вмиг отозвавшейся кожи.
   - Второй подход - твой, Тергата. Теперь авось не навредишь.
   И в тот же краткий миг не стало слышно обоих хозяев дома.
   Женщина бросает руки Мальте, выпрямляется.
   - Я... прошёл испытание? Чего им было надо?
   - Ты понравился. А вот хорошо или плохо то, чего от тебя добивались, - не скажу. Сам со временем поймёшь.
   Интонация снова "глубинная", чуть резковатая.
   Стоит юноше чуть подвинуться, как голос Карди его останавливает:
   - Замри. Ты сильный, ты молодец. Удержишься за края. Ногтями и носками цепляйся.
   Чуть мягче:
   - Ты зарделся будто цветущий пион, мой бачи. Видел бы, как это красиво.
   И вместе с первым ударом:
   - А теперь коли есть о чём плакать - плачь.
   Нет, это снова не мука, к такому он притерпелся. Но каждый удар толстого прута, наносимый в неспешном ритме, исторгает негромкий и яростный вопль. Комья судорожных рыданий. Сгустки жидкого хрусталя. Обильные сладкие слёзы. О чём?
   О неуместном фанфаронстве: он специально купил в магазинчике зонтик восьми цветов, к обычному "Каждый охотник желает знать..." добавлен густо-бордовый. Между красным и фиолетовым. И ходил с ним повсюду - даже по вечерам. Даже один. Словно натуралы-насильники - не про юного квира.
   О позоре, в котором застиг его Талесин. Об ответной жестокости готического кровопийцы, многократно превосходящей человеческую. Даже ту, что вдавила в грязь и мерзость юного Александра. Даже тогда, когда Лорд бил отчасти по обоюдному согласию, - на грани болевого шока.
   О жалостливом пренебрежении Мэтром душой и телом питомца: не берёт кровь, хотя и отпускает немного своей от щедрот. Не пытается приголубить, даже посмотреть ласково.
   О...
   Нет. Ни о чём больше. Расплескалось до самого дна.
  
   - Вот и всё, - Кардинена обнимает истерзанные плечи - даже приятно, как любая забота и защита. - Выревелся? Больше не надо тебе?
   - Не... надо, - беззвучно смеётся Мальте. - Шкурка ведь не казённая.
   - Угм, - кивает она. - Не барабан, чай. Давай пошарим по сусекам, чем бы её прикрыть, чтобы не соблазняла. Мои оглоеды ничего, кроме паутины в углах и ониксовых перьев из крыла, вроде не оставили. Или нет - будет им, чем невольно поделиться. Купальная простынка, порезанная на манер иудейской хламиды, и штаны от фирмы "Пифагор и сыновья". Да, кстати, тут ещё найдётся заварки на одну пиалушку или даже две - дирги сидят за столом только ради приличий. Хочешь?
   - Разве чтобы отойти от чувств.
   Они дружно, с лёгким присвистом, тянут из чашек тепловатую жидкость.
   - Смешно даже, как я легко восстанавливаюсь. А ведь раньше такого не было, - говорит Мальте.
   - Дома, в Клубе, не рассуждай на эту тему, пожалуйста. Там и так понимают, однако... Не в преддверии некоего визита.
  
   Встреча Талесина с неугомонной Карди в коридоре, ведущем в его кабинет, когда он поднимался наверх, она же ориентировочно спешила вниз, произошла также на глазах бедолаги Делюка.
   - Вот хорошо, - отрывисто произнёс мэтр. - Зайдите ко мне, срочно.
   - Как раз намеревалась, Лорд.
   На нём, недавно поднявшемся с ложа, красовался один из лучших вечерних жюстокоров, тёмно-лиловый с золотыми скаными пуговицами и таким же кованым кружевом а-ля Никита Демидов, и кюлоты с туфлями на пряжках. Она же не успела выскочить из ординарных одёжек (куртка с торчащим из-под неё концом призывно алеющей косынки, элегантно порванные джинсы, башмаки, хорошенько обмятые по ноге). Так что контраст между большим и малым работодателями прошил смирного парня насквозь.
   Отого он последовал за этими двумя до самой двери Оружейного Кабинета, где они сразу начали говорить в настолько повышенных тонах, что, видимо, от подслушиваний близлежащей рабсилы не спасла и изоляция.
   - Что вы имеете против юного Мальте? - сказал вампир, едва расправив фалды, чтобы сесть, и барственным жестом указав даме на противоположный стул.
   - Я в него влюблена. Глубокоуважаемый Лорд, - утвердительный кивок.
   - А в меня? - задал он специально нескромный вопрос.
   - Какой смысл испытывать чувства к тому, кто в принципе не может на них ответить? Бессмертные мыслят категорией вечности, дневные подёнки - лишь единого дня, как бы ни был он долог.
   Даже Валд с его честной и тупой прямолинейностью понял: это не означает - "я к вам ничего такого не питаю". Буквальный смысл - "мальчик не ваш сердечный дружок, оттого моё право на него равно любому иному".
   - Но вы над ним издевались.
   - Вовсе нет. Скорее, такое делали вы. Держали в подвешенном состоянии или на расстоянии вытянутой руки, отказывались делать донором и даже слугой, даже в воспитание практически не вмешивались.
   - Хотел бы видеть, как его воспитывали вы сама. Да, признаю, я на такое согласился.
   - Никак: по законам современной физики наблюдатель в корне меняет картину наблюдения.
   - Кстати, Мальте - несовершеннолетний, ему нет восемнадцати.
   - Выходит, зря я старалась, исправляла.
   "Тот казус, что парнишка взрослел, а она не старела", - смекнул Мемноник и как-то исхитрился передать по эстафете остальным.
   - И он мужчина, хоть и совсем юный.
   - Истых кровопийц такое сроду не останавливало - ни сходство пола, ни возраст. Тоже мне проблема. У вас же совокупление в принципе отделено от детородной функции и связанного с ней морального императива.
   Некая Энн Райс целую слезоточивую повесть построила на том, что она вот уже столетие как девочка по виду, а он - без малого двухсотлетний дворянский недоросль.
  Талесин тем временем мерил женщину взглядом, что, казалось, прожигал насквозь стенные драпировки:
   - Вы знаете, что недавно сотворил наш художник? Наш незрелый гений? Боюсь, с вашей личной подачи. Приволок сюда новёхонький зонтик в виде трости - в специальных лавчонках целые груды таких, радужных, - и говорит: "Вы защитник, Лорд фон Шварцеморт. Вы имеете право изломать его об меня как вам будет угодно".
   - Не понимаю.
   - Отлично понимаете. Таким же его уродовали те подонки, которых я истребил. Даже не насиловали - истязали.
   - Наивный малыш. Так он хотел доказать себе и вам, что для него больше нет страха. Обрёл порушенное достоинство. И оттого созрел для вашего подчинения.
   - А вы? - внезапно ответил Талесин. - Вы созрели? Кажется, в вас достаточно достоинства, чтоб играть в подчинение хоть всю жизнь.
   Карди улыбнулась со странной миной:
   - Жизнь - это ещё как сказать. "Хоть все жизни во всех мыслимых мирах" - было бы куда вернее.
   Вампир сделал вид, что понял.
   - Мой Лорд, вы старательно делали вид, что сводите мою инаковость к строптивости, оголтелому феминизму, уклончивой порядочности, - ко всему, помимо того, на что намекал Высокий Ильмаринен.
   - Поясни.
   - Когда открыл мой перстень и вывел из его внешнего вида, что сам он получил кое-какую закалку от иной крови, а вы нет.
   - Ну же, я слушаю!
   - Учение Дарумы. Лишь простой обыватель, живя в пряди, тонет в самом себе. Люди-месяцы, люди - верховные легены наглядно ощущают своё бытие как поперечную вечность, в отличие от продольной. Вампиры любят говорить: человек живёт во времени, он алчен и недальновиден. Ночной Народ мыслит вечностью. Но время остаётся временем, год это или тысячелетие. Те из нас, кто уже перешёл через грань, - могут вольно дрейфовать во Вселенных. В их воплотившихся вариантах, что отличаются очень многим, немногим или практически ничем. Я пока балансирую на лезвии клинка.
   - Однако... Сколько вам лет, дражайшая ина?
   - А вам, господин Таль? По слухам, триста с большим избытком? Так, прикинем. Мне здесь и сейчас - пятьдесят пять. Умножим на десяток проявившихся личных существований, около сорока туманных - уже, боюсь соврать, три тысячелетия. Не исторических - скорее оно относится к опыту вроде буддийского. Не метаморфозы, однако: снова нет протяжённости. Некая целокупность, слитный аккорд... Надеюсь, воочию сумеете убедиться. На иных сие действовало похлеще отравы. Хотя выживших, помню, огонь не жёг, зной не плавил и само солнце не брало.
   - Свежо предание, но верится с трудом, - Талесин покачивал ногой в изящной обуви, губы его кривились в скептической усмешке.
   - Предание-то как раз из древнейших. Есть святые дня и солнечного года, есть ночи и лунного света. Ночь не выдаёт свету своих легенов - они носят её с собой наподобие плаща. Динан в каком-то смысле и сам находится на обратной стороне Земли.
   - Вот как, - он поднял бровь. - Не понимаю, какое отношение ваши речи имеют к вопросу, что я вам задал.
   - А, это. Я вас тоже люблю, - ответила Карди совсем спокойно. - И нестерпимо видеть, как вы с мальчиком на пару теряете того, кто вам дорог более всех прочих.
   Оба замолкли. Далеко за дверьми раздался выразительный мужской вздох.
   - Убьёт всех нас троих, - спохватился Влад. - Без милосердия.
   - Что так, что этак, - отозвался Делюк. - Но захотел бы - уже. Сделал, имею в виду.
   - Вам тоже думается, что шефу требуются свидетели? - спросил Джонни. - Чтобы самому не казалось, что помрачился в рассудке?
   - Как вы смеете! - возмутился латыш.
   - А что такого? Лорд что - не в курсе здешних сплетен? - пожал плечами Мемноник. - Сам поощряет, чтобы на каждом личном счету свой компромат имелся. Вот кого жаль - это гейского паренька. Съедят, если не уже.
  
   Кардинена тем временем выбралась из куртки и в азарте стряхнула косынку с полурасстёгнутого воротника-шлейки:
   - Ну, разумеется. Чёрный Ярл очень был обеспокоен регулярными визитами таких вот науськанных доброхотов, как Олег и Замзамия Белобородько. А также пожарами в специального рода кафе и клубах. А более всего - новым российским законодательством, где сильно убавлены толерантность и политкорректность и невиданно возрос патриотизм вкупе с правоверием. Как понимаете, дневных охотников данный факт сильно взбодрит и повысит в чине. Ночных же, возможно, лишит куража и повергнет в лёгкую панику. Снова начнутся поиски ухоронок и игра в прятки со спальными местами, лёгкие неприятности с легализацией клубов особого жанра - словом, как обычно. Может быть и хуже: новооткрытый БДСМ-ресторан во Львове подвергся безадресной облаве. Членовредительство и убийства списали на неофашистов. В общем, когда Ярл конкретно вышел на динанских старшин, те, натурально, взялись проверять самого бессмертного старожила. И вышли прямиком на некую "артистическую утечку информации". Некто смертный, никак не связанный ни с воплощёнными зодиаками, ни даже с Ярлом, который отнюдь не знает всех тайн, умеет провидеть. И даже видеть в параллелях.
   - Это был наш мальчик.
   - Да, - кивнула Кардинена. - Меня выслали в Россию ради него одного - такая вот честь. Видите ли, легенское представление о секретности иное, чем у здешних вампиров. Не запечатывать бутыль наглухо, а предусмотреть небольшую утечку условно безобидных фактов.
   - Чтобы при случае испытать своего человека, - усмехнулся вампир.
   - Дать ему пройти инициацию, в которой сыск лишь начальная ступень, а прочее - птица у шеи, - Кардинена чуть откинулась назад на спинку. - Как судьба рассудит и масти лягут.
   - Я уже решил, что на переговоры пойду. Их трое и нас трое. А там - что вы говорили.
   - Мой господин, простите за дерзость. Я хотела бы присутствовать на совещании кем-то вроде клубного переводчика. Возможно недопонимание - сами знаете, как бывает.
   - Между вампирами - и? - ответил Талесин с тихой яростью.
   - Вампирами и диргами. Двое уже здесь, я с ними знакома.
   - Главный из нас - мой Родитель. Я при нём. Мальте, ярко выраженный ментальный ловец, - при мне. Считаю, в свете здесь сказанного это самое надёжное. Баста.
   Он поднялся с места, лёгким движением руки отпуская собеседницу.
   - Я тоже умею видеть, - ответила Карди, поднимаясь навстречу. - По слухам, вы довольно-таки милосердны и не страдаете особо сильной Красной Жаждой?
   Как у её руке оказался четырехгранный кинжал вроде мизерикорда, - не понял никто из прильнувших к дверной щели. Но он одним коротким взмахом полоснул по всему предплечью, взрезав рабский наруч изнутри. Зазмеилась кровь.
   - Берите, - коротко сказала она Талесину. - Нет? Ладно, позже рассчитаетесь. Присовокупьте к общему долгу.
   И окрашенной в ярко-багряное кистью широко мазнула Хозяина по лицу. А потом вышла.
  
   Как отметила троица смертных, через которых женщине пришлось продираться, чтобы добежать до аптечки первой помощи и своей комнаты с носильными вещами - и которым самим понадобилось некое усилие, чтобы проникнуть в кабинет, - Хозяин против ожидания был вовсе не зол. Вначале скорей обескуражен, потом, когда ему подали умыться и сполоснуть жабо от брызг, - вроде как самую малость занедужил. Куда исчезла доверенная (не оправдавшая доверия?) раба, явно знал, но, разумеется, не подавал и виду.
  
   Так длилось до раннего вечера поздней осени, когда в Клубе Сумрачной Луны (которую бойкие новобранцы успели переименовать в Насморочную из-за вездесущей мокрети) был объявлен плановый форс-мажор.
   Отрантский зал, который рассматривался как явный претендент из-за паутины, живо намекающей на почётное имя одного из заморских легатов, внезапно был отвергнут. Совещание было назначено в бывшей курительной комнате, отчего её спешно драили смесью лимонной цедры с корицей, заодно кадя по стенам и потолку росным ладаном и посыпая траченные молью твидовые занавеси средством "Махорочка". Циркулировали упорные слухи, что возникший букет должен создать атмосферу благодушия и чему-то там этакому способствовать.
   В районе полуночи высокие принимающие и принимаемые лица сошлись.
   Талесин более не строил из себя русского вельможу. Во фраке, клетчатых панталонах и монокле, с тросточкой в одной руке и юным Мальте под другой он выглядел как Альфред де Мюссе, выводящий на прогулку юную и трепетную Жорж Санд под видом фланёров. Третьим в компании был Тёмный Ярл, в соответствии с темой изображающий Оноре Бальзака: сюртук, жилет с золотыми пуговицами и бирюзовая трость. Волосы троих денди, не стеснённые цилиндром, широко падали на плечи.
   Они прошли до центра зала, где были в ряд выставлены кресла без журнальных столиков, три против трёх - Ильмаринен настоял, говоря, что пришельцы любят обсуждать самые важные дела "колено к колену", а фужеры с напитками - кровь с аспирином или там апельсиновый фреш для малька - можно уместить на широком подлокотнике.
   Едва гости вступили через проём малой шеренгой, как Ильм пристукнул каблуками и размашисто воткнул подбородок в крахмальный пластрон. То же сделали остальные.
   Когда хозяева чуть отошли от поклона, перед ними стояли трое.
   Изящный мужчина в рытом бархате раскинул белокурые пряди так, что они скользили по плечам, ниспадали до талии жакета цветом слегка в корицу. Волосы дамы в вечернем платье тёмно-гридеперлевого оттенка свивались в пасмы цвета красной меди или заходящего солнца. А Кардинена была в своём "вороном доспехе", ни разу при жизни в Е-бурге не надёванном. Она также распустила косы, и вопреки тому, что запомнилось другим, - самый конец пряди ложился на золото подола, обогащая шитьё новыми извивами. Драгоценная мантия.
   - Магистерская, - еле слышно сказал Мальте.
   - Умолкни, щен, - прошепнул Тёмный Ярл.
   Народ расселся. Рыжеволосая Арахна - против Мальте.
   "Женщина и дитя", - отметил он в своей глубине
   Телец - против Талесина.
   "Белое против белейшего".
   Кардинена - колено к колену с Ильмариненом.
   "Негласные властелины", - закончил Мальте и даже устрашился - что это у него под конец за прозрение нашло.
   - Со стороны Дома Ильмара - Родитель Ильм, Первенец Талесин, Ученик Мальт. Последний и будет переводчиком, - сказал Мэтр Сумрачного Клуба.
   - Со стороны Совета Легенов Динана - Летописец, Ткачиха... - Шеду, который объявлял имена, помедлил.
   - Нет мне прозвания, помимо земного, - ответила Карди. - Пусть будет Та-Эль Кардинена Тергата, Магистр для чести. Подобие тайного и явного советника.
  - Тергата, - повторил Шеду.
   - Кому чего налить, господа? - любезно предложил Талесин, когда все представились друг другу.
   - Мне - десертного, "Кровь монаха", - отозвалась Арахна, еле заметно облизываясь.
   - И мне. И мне, - отозвались её друг в один голос с Ильмом.
   - Ученику - гранатовый фреш, - предложил Крылатый Бык, с коварной улыбочкой отряхивая с кружевных манжет чьи-то незримые миру слёзы.
   - Лучше мы с ним кумысу выпьем, как раз в хозяйстве новая партия выбродила, - Кардинена чуть подмигнула собранию. - На льду высочайшей воли ожидает.
   "Так лучше, чем объявить себя мальчиком для утех", - говорил себе Мальте, принимая из рук девушки-официантки хрустальный бокал с хмельной молочной газировкой и вздымая его вверх, чтобы отсалютовать собранию. Чокаться в тёмном обществе не принято - звон хрусталя разгоняет злую силу получше петушиного крика. Тратить много слов на обсуждение вопроса - тоже, по договорённости обходятся мысленной речью.
  "Непонятно, зачем вообще взяли, - думал он дальше. - Какой из меня ловец человеков. Разве что напоказ?"
   Некоторое время все дегустировали напитки и заказывали повторить или переменить. Ученик обратил внимание, что в лакеях ходили только девушки: удалой троицы прислужников видно не было ни вдали, ни вблизи. Проштрафились по-крупному, что ли.
   - Его святейшество Ярл получил списки кормильных мест заранее и, полагаем, успел ознакомить с ними здешнее общество, - чуть кашлянув, заговорил Летописец. - То же касается живых и немёртвых стратенов-добровольцев. Не думаем, что могут возникнуть споры. В конце концов, такое решается по мере ознакомления с населёнными пунктами и в конкретном порядке живой очереди.
   - Не витийствуй, прошу тебя, - Ткачиха сжала локоть благоверного. - Скажи - за это отвечает мэс Ильм, и лучше такого поручительства нет и быть не может. У него давние и надёжные связи и кровная заинтересованность.
   - Мой Родитель фактически уговорил меня подписать уже давно, - самым ровным тоном проговорил Первенец Ильмара. - Однако самой подписи я не дам, пока меня не убедят в полнейшей компетентности третьего посланника. Как мы знаем, ина Карди - не настоящий магистр и даже не член Высшего Совета Двенадцати: не более чем рядовой военачальник.
   - Мы заседаем при свечах, - вместо согласия ответила Кардинена. - Когда Тёмный Ярл видел открытый силт - тоже были свечи по всему Залу Отранто. Никому не повредит немного светодиодов - это ведь не настоящий полуденный свет?
   Она щёлкнула пальцами, будто готовясь показать фокус, и открыла силт: редкий густо-карминовый самоцвет "со звездой" сиял там внутри. Свечи поблизости вмиг погасли, будто задуло сквозняком, над сидящими зажглась россыпь малых светильничков...
   Камень плавно изменил свой цвет, словно холодея и наливаясь небесным, травяным, почти изумрудным блеском.
   - Александрит, - вздохнул Ильмаринен. - Невероятный. С астеризмом и глубокой игрой цвета. Девушка, чего ж ты хитрила? Ты ведь глава всех глав и главок, только что последней печатью тебя не припечатали.
   - Перстень - магистра, палец - бегущего по лезвию клинка. Так говорят в Динане, - Кардинена вздохнула. - Но говорить здесь я имею право не менее других со знаком легена.
   - Так, значит, наши русские коллеги удовлетворены? - перехватил инициативу Летописец. - Препятствий к подписанию ими договора не имеется?
   Ему покивали.
   - Тогда вступаем мы трое, - перешёл он на самые вкрадчивые нотки. - Двое за, один воздержался. Поскольку дирги лишь дают, не получая взамен, им необходим гарант ваших честных намерений и почётный заложник. Повторяю - почётный. Неприкасаемый... извините, неприкосновенный. Протей и провидец, как многие андрогины. Которому буквально с этой минуты будет дана власть над частицей круга времён, а в дальнейшем он, как следует обученный, сможет стать правой рукой и наследником... Главы всех Глав.
   Все застыли.
   - Кто тогда воздержался? - почти без голоса спросил Талесин.
   - Я, - неохотно ответила Карди. - Снова я, поперечина от прямой ограды. Нашему Мальте должны подарить "остатний день" перед Новым Годом, а я корыстна. Не хочу отдавать сейчас, брать - после.
   Ученик Талесина застыл как мёртвый, едва прозвучало, наконец, его имя. Руки женщины с открытым александритом на пальце слегка поглаживали мягкий поручень кресла. Створка перстня торчала надкрыльем майского жука.
   - Ковчегу Ильмара следует дать возможность дать залог по своему выбору, - чуть привстал с места сам Ильмаринен.
   - Вот это я им обоим и говорю, - Кардинена вскинула голову, нестерпимо синие глаза встретились с карими очами Мальте. - Кто будет лучшим заложником Динану, чем меченный знаком перехода, человек-перешеек, оживший суфийский "барзах"?
   Величаво повернулась спиной к собранию. Взяла и обеими руками откинула со спины пенное великолепие кудрей. Шёлковая кираса сзади упиралась в затылок.
   - Там оба края липучка соединяет, - глуховато проговорила женщина. Взялась обеими руками и потянула.
   Пятеро воззрились на трискель, чётко рисующийся на как бы перламутровой коже: двое - как не на свою работу, трое - будто видят подобное впервые в жизни.
   - Тавро от тех и этих, - удивлённо протянул Ильм. - Родич по крови, ты, похоже, и не думал меня посвящать в обстоятельства?
   - Поостерёгся, - лаконично объяснил Талесин. - Вдруг сей мизерный секрет зачем-либо пригодится.
   - Ну что же, - заключил Летописец, - мы берём в заложники эту строптивую даму. Но учтите - мера эта временная, потому что по поводу юного Мальте легены будут решать заново, а полномочного магистра, чтобы положить свой голос поверх других, у нас не будет. Инициация госпожи Кардинены-Тергаты пока не завершилась.
   - Вы берете, но я - я не даю, - вдруг отрывисто произнёс Первенец Ильма. - Мной решено взыскать некие долги, ибо договариваться на равных и решать на равных могут лишь те, кто не имеет ничего друг против друга. И вышлю должницу не ранее, чем многажды упомянутая персона расплатится по ним полностью.
   В кабинете повисло молчание, внезапно прорезанное спокойным голосом Кардинены:
   - Ну, это ведь нельзя назвать полностью внезапным, верно?
   Протянула левую руку своему Лорду, правую - Воспитаннику и вышла с прямой спиной и гордым видом.
   Трое оставшихся с боязливым изумлением глядели вслед.
  
   Кнут. Отражается в мозаичных зеркалах всей хищной красой. Длиной метра три - три с половиной, если развернуть и с потягом продеть через узкое кольцо пальцев. Лоснящийся, словно сытая змея, за века своего существования напившийся крови и пота: Талесину добыли его в нижних, допросных подвалах. С рукоятью из гибкой ветви, туго оплетенной теми же ремешками из бычины, что составляют его основу. Со свинцовой дробиной на сходящемся едва ли не в иглу конце. Древний. Палаческий. Страшный.
   Дракул имя тебе, думал вампир. Дракон с крестом, как у нашего духовного предка, господаря Влада, главы православного ордена для борьбы с неверными османами. Свитая в круг эмблема вчеканена в горошину - раскали, вонзи в плоть, поставь мету. Сам бич также свёрнут глянцевитой спиралью, жаждущей распрямиться и хлестнуть жалом. Вдоль рукояти округло-выпуклыми буквами - надпись: Absque misericordia. "Без пощады". Чтобы экзекутор запечатлевал в ладони каждый свой удар.
  
   - Надо же - будто и время над ним не властно, - Карди подошла со спины, опираясь на руку Мальте. - Красив. Великолепная работа.
   За половину часа она туго переплела и скрутила косу, переоделась "из атласного официоза" и теперь стояла вся с головы до ног в тонком и светлом шитье: покрывало на тяжком узле волос, длинная сорочка и поверх неё - что-то вроде парео. Редкая умница: без ошибок выбрала и фасон, и цвет. Белоснежное с голубизной - очевидный траур, такого нам с нею не надо. Цвет чёрного ворона - готика, самураи, торжество знати, но нисколько не напоминание о конце: тоже не годится.
   - Красив? - Талесин не стал оборачиваться. - Он твой по праву. Вместе со всеми ударами, что нанесёт. Добивалась такого? Повторишь ныне хвалу?
   - Довольно с нас обоих риторики. Повторила бы. Но нет - не добивалась. Само ко мне пришло. И на сей раз вам подобает самому меня раздеть, мой Лорд.
   Теперь в руках Тёмного чувствуется едва ли не благоговение. Он бережно снимает и стискивает в нежный комок покрывало, распутывает узел на поясе и роняет вниз юбку, сдвигает с плеч кружева - одежды ниспадают к ногам, как в час первой встречи, как в иные часы, проведенные с ним и другим. Но кажущееся юным, неподдельно юное, уставшее, познавшее всё и вся тело женщины в этот раз не обладает возрастом. Или запечатлело в себе все возрасты сразу.
   - Ступай вон туда.
   "Андреевский" крест, укреплённый в двух шагах от зеркальной стены. Кардинена протягивает руки в наручах сквозь стальные кольца, но Талесин, вместо того чтобы привязать, рывком снимает их: один целый, другой - с аккуратно зашитым разрезом. То же проделывает с ножными браслетами. А ошейника давно не носит, мельком отмечает вампир. Ни его, ни дразнящего шейного платка.
   - Продень в кольца кисти рук, ноги на ширине плеч и упрись в землю покрепче. Получится так держать?
   Отрешённая улыбка Будды. Или очень усталого Антея.
   Широко раскрытые очи Мальте: крылатые. Крылья бровей, крылья волос, разделённых прямым пробором.
   "Я не хотел тебя пугать, малыш. Это по сути не Кардинену - меня поймали на слове. Дело не в сплетении мелких обстоятельств. Королеву должно принести в жертву, чтобы мир переменился. И это давно и подавно не игра".
   Талесин отводит Дракона направо, делает левой ногой шажок назад, одновременно замахиваясь через плечо, - хвост летит, самый кончик его щёлкает, проходя звуковой барьер. Так можно снять голову муравью. Прорисовать вдоль спины тонкую, едва заметную линию. Вырезать сыромятный ремень. Напрочь переломить позвоночник.
   Кнут прокатывается волной, кончик язвит словно жало. Раскалённый серебристо-синий метеор скользит по коже, срывается, оставляя как бы дымный след.
   - Кричи. Говори.
   Мастер оттягивает руку назад. Снова шаг в сторону. Снова змеиная побежка в воздухе и свист. Ещё один удар сверхчеловеческой мощи - но и тело, что принимает и впитывает его в себя, достойно никак не меньшего.
   - Можно... стихами?
   "Лишь бы дышала. Лишь бы смогла сказать - довольно. Но ведь не скажет. А книзу ей не спуститься - от боли плоть сделается костью".
   - Отчего ж нет, - сказал доброжелательно. - Хоть всухую, хоть пташкой пой. А ритм я тебе задам.
   - Крошечные пташки... любви... Рассыпные... крошки надежды. Веру в них... мудреца не зови... Нынче зажигают... невежды. Тухлый и промозглый уют. Десять тысяч лет от рожденья Птички не в ту степь всё поют, Сдобным поперхнувшись печеньем. Прописная мудрость житья, Слякоть чувств и липкие узы. Но узри: вся суть бытия - На колёсах едут турусы....
   И уже совсем без пауз, очень чётко:
  
  - Лишь одно дарует судьба:
  Шкандылять по торной дороге,
  Привечая твердостью лба
  Вечный кров и очаг убогий.
  
   "К шее каждого привязана птица-судьба. Кардинена, дочь Тергов, говорит мне, утешает нас: я пока остаюсь в живых. Но не такая это радость".
   Талесин бросает орудие истязания, прижимается лицом к нагой истерзанной спине, обцеловывает: терпкий, непонятный аромат крови на губах, зубах и языке, вяжущий вкус во рту и горле.
   Когда кровь перестаёт, снимает женщину с креста, укладывает на скамью, с предельной бережностью укутывает в одежду.
   Потом подбирает Змея, всего в красном, втискивает эфес в руку своего любимца, рвёт с плеч тонкую рубашку - и порывисто становится на колени.
   - Видел, как надо? Теперь бей ты меня. Не за то, что было; за то, что ещё предстоит.
   Орудие тяжело для изящной руки, хоть мускулы успели нарасти как следует. Замахиваться, изначально задавая скорость посыла, мальчик не умеет и к тому же донельзя растерян происходящим. Однако ослушаться, как и прежде, не смеет.
   Дракон всей тяжестью приземляется на спину вампира, от этого кажущуюся такой хрупкой. Не узким концом, как положено, - серединой и с перехлёстом. Горячее клеймо впечатывается над левым соском, кровь, хлынувшая лиловым потоком, слегка охлаждает язву.
   Мальте с натугой отводит руку для нового удара. "Торговая казнь" могла длиться часами, вспоминает Талесин. Трудная работа палача. Ожидание так же болезненно, как...
   Новый удар. Куда как чист: ужина кнута проходит с потягом, так что лопается кожа.
   В третий раз вампиру кажется, что со спины сходит широкий лоскут и повисает на уровне поясницы. Нет, это ихор вытекает широкой струёй. Всего-навсего.
   - Мой Лорд, я не могу больше, честно. Не удержу рукоять.
   - Ладно. Брось. Помоги подняться. Благодарю тебя. И - уходи.
   Закрывая за собой дверь, Мальте утягивает орудие истязания с собой. Выходит, удержал-таки?
   "Наша с ней кровь до сих пор смешивалась трижды. Мне дарована защита от неведомого", - думает Талесин, едва ли не боязливо склоняя голову на плечо смертной. Слишком близко, чтобы удержать вожделение на цепи. И никаких преград.
   Его раны закрываются почти мгновенно - не то у Кардинены, живой кармин испятнал всю срачицу. Надо было ему сегодня лечить усерднее.
   - У меня куски мяса с кожей не выбивало, - негромко утешает женщина. - Раны прошли, одна боль осталась. Но ты дал мне понять смысл и оборот всякой боли. Я столько её в себя вобрала, что давно уже выучилась инстинктивно избегать. Уворачиваться. А стоило бы принимать как должное, идти сквозь - и творить из неё. Поздно мне для такого - или нет? Не знаю. Но это дар, за который следует платить ответным даром.
   Осторожно вкладывает пальцы в углубление над крошечным ледяным соском:
   - У меня было похожее. Не в этой ветви, не на этой нити. Тогда нас с мужем расстреляли, входное отверстие казалось впадиной, тень выходного ты заклеймил. Ты становишься похож на Тано Эле, бачи-пош.
   - О чём ты?
   - Название для дочери, что согласно ритуалу играет роль сына.
   "Мальте - юнец, играющий девушку. Получается, мы с ним истинная пара?"
   - Знаешь что? Непременно обрати своего любимца, - говорит тем временем Кардинена. - Ты ведь давно хочешь, но боишься, что он потеряет творческую силу. Нет, скорее умножит. Или страшишься рабской привязанности будущего птенца к Родителю - ну, сегодня вы загодя с ней разделались.
   "Это что - завещание?"
   - Вы же твёрдо обещали меня убить, мой Тёмный Лорд! - отвечает Карди на его летучую мысль полушутливыми - и вполне серьёзными - словами. - Как можно не держать слова?
   И почти насильно прижимает прохладные губы к месту, где снова проявилась пылающая борозда от не своей раны и чужого меча.
   "Только не сделать больно. Больнее".
   - Да уже... делаешь. Пустое.
   "Какой поток - ударяет в нёбо, в глотку, если бы дышал, как в досмертии, - захлебнулся".
   - И...захлебнёшься. Береги себя. Он врем... Время... свет... вечность.
  Разумеется. Однако защита была милосердно дана Талесину трижды. Первый раз - когда Ильм заставил целовать камчу после Карди. Второй - под личиной кровного оскорбления, нанесенного ею. Третий глоток он взял сам по доброй воле.
   Алая влага еле течёт. Кожа не обжигает ладоней - еле греет.
   Талесин сыт, полон заёмной крови и до предела исполнен печали.
   Кардинена, Женщина со многими именами, стала одной лишь Тергатой. Драгоценной, холодной, чуть изогнутой в стане карха-гран.
  
  "Тризна. Моя личная тризна и выполнение обета. Пока Тергата не подверглась тлению и сохраняет былую красоту".
   С недавних пор мальчик не запирает свою комнату. Талесин беззвучно отворил дверь - густой, почти осязаемый аромат пурпурных роз, желтоватых, словно кость, магнолий и белого олеандра. О боги, откуда он достал эту погибель? Или то лишь напоминание о сладостной, фантастической смерти в объятиях цветов, воспетой поэтом?
   Не запахи - фантомы. Настоящих цветов нет. Лишь в узкой вазе рядом с самым ложем - ветка цветущего граната, безумная редкость в такое время года. Привезена с дальнего острова в тихих морях.
   Сам Мальте свернулся голеньким младенцем в скомканных серо-стальных простынях. Такой траур. Такое ожидание с привкусом горечи. Смугленький на снегу, сияющий на хмуром облачном фоне. "Мой пастушок, что вешних роз алей, Белее лилий, тоньше горностая".
   Такой траур.
   На звук шагов по паркету, такой вкрадчивый, не громче пыли, Мальте просыпается, поднимает голову, отягчённую смоляными кудрями:
   - Вы взяли с собой трость, мой Лорд?
   - Место парасольке - на стойке для плащей и шляп. Не дальше прихожей, - говоря это, вампир садится на край ложа, кладёт кисть во встопорщившемся манжете на тёплое плечо - словно птицу. Вороний цвет бархата, осыпанное золотом брабантское кружево не дороже и пяди твоего сладостного тела, мой птенец. - Ты знаешь? Не она - я сам выпью твоё дыхание, выцежу кровь из твоих жил и жилочек, а взамен наполню собой.
   Пальцы спускаются вниз, на хрупкую ключицу, возвращаются, пробегают по спине, один за другим пересчитывая лады позвонков, играют на теле смертного, как на свирели, отыскивая потайные отверстия.
   Двое юношей - мальчик и старец.
   Губы к губам: холодные - к горящим в лихорадочном жару. Мальте рывком откидывает голову, подставляя горло с трепещущей соловьиной песней.
   - Ты хочешь именно так? Можно обратить в крови, можно - любовью.
   - Я хочу всего. Поминая, пьют алое вино из хрустальных кубков, из серебряных чаш. Насыпают курган и роняют в землю живое семя, чтоб ему прорасти в расщелинах меж камнями.
   ... Одежда распахнута, сорвана, брошена грудой подгнившего палого листа. Тело вампира накрывает собой, вдавливает в простыни, зубы отыскивают яремный кровоток, но стоит алому войти внутрь, как млечно-белый ихор вырывается наружу, одним своим изобилием отыскивая путь, раздвигая, проникая в подвластное смерти тело.
   - Тебе было больно, малыш? В такие моменты мы не помним себя.
   - Разве ж это боль, мой Лорд? Это сладость. Но я... кажется, я умираю.
   - Разве ж это смерть, мой отрок? Это жизнь. Это возрождение. И то, что искони нам обоим завещано.
  
   Провожали гостью Клуба без помпезности и пиетета: знали, что будь жива - обиделась бы до смерти (ха), а то и высмеяла. Никакого гроба - носилки с низким бортом. Ни савана - синий верховой костюм и под него поддеты не белые - нежно-голубые блуза и шальвары. Кольцо с переменчивым камнем оставили невредимым: пускай о нём заботятся те, кто получит срочную посылку. Аметистового цвета погребальный покров очерчивает лицо и падающий на брови светлый локон. Глаза-васильки, глаза-фиалки моей жены не смотрят, но кажется, что закрытые веки слегка подрагивают от усмешки. "Смерть - единственное в жизни, к чему не стоит относиться серьёзно, - сказала бы она сама. - Не нравится эпитет? Скажите "мрачно", "занудно", "философски". И будете правы. Нет ничего забавнее смерти. Она здесь, это верно. Но в каких мирах, на каких звёздных морях-океанах баюкает Всевышний мою лодку, раскачивает колыбель?"
  
   Никто не плачет: слёзы осквернят такой покой. Никто не улыбается: следовало бы, да не вмещается в заскорузлую психику. "Я и не замечал, что мной управляют, пока со мной самим всецело не управились. Парадокс в духе Карди", - думает Талесин, опираясь на плечо Новообращённого.
   - Я сочинил эскиз гробницы и надпись на нём, - тихонько говорит Мальте своему Творцу. - Картинку покажу потом, а стихи хорошо было бы самой ине Та-Эль одобрить.
   - Ты полагаешь, Карди может тебя воспринять?
   - Думаю, она не стала хуже слышать, того что умерла.
   - Да уж, покойница и в этом, должно быть, не похожа ни на кого. Мне всё кажется, что где бы мы ни установили урну с прахом, - везде получится не склеп, а кенотаф. Ложная могила, ты понимаешь.
   - Но надпись на ней можно вырезать? Ведь лишь так в этот мир можно приманить не тело, увы - но хоть призрак.
   И Мальте, чуть прокашлявшись - по неизжитой смертной привычке - читает:
  
  - Ты не меняешься с теченьем лет,
  Одно лицо рисуя сверх другого;
  Ты мать всех подвигов, супруга всех побед,
  Возлюбленная Истинного Слова.
  
   - По-моему, с неё хватит, - с усмешкой говорит Талесин. - А то ещё встанет с ложа скорби и возмутится бесталанному виршеплётству. Лучше высеки (тут оба фыркают от нежданных ассоциаций), сделай из мрамора пару-тройку небольших статуэток из жизни благородной воительницы, дипломата... та-та-та-та. Изрядно этим небеса повеселишь. Вспомни её собственную песенку времён расцвета конноспортивной деятельности.
   И он мысленно - чтобы не смущать никого из смертных - напел:
  
  Когда я умру, не надо слёз источать -
  При жизни покойница слякоти не любила.
  На мне от рожденья стоит Океана печать -
  Пассатом наполнено лодки тугое ветрило.
  
  Когда я умру, не нужно пышных пиров -
  Не так ведь горька, чтоб нужны были заедки.
  Хотя - опрокиньте рюмашку за тех докторов,
  Кто мне подсудобил из ломаной выбраться клетки.
  
  Когда я умру, не суйте в футляр меня,
  Всю в рюшечках сплошь, с блаженно-постною рожей.
  Я днесь пребываю в любовных объятьях Огня,
  А здесь лишь зомбак, на меня до усрачки похожий.
  
  Но коль погребли - не стоит гроб штамповать,
  Пришлёпывать прах толстой гранитной печатью:
  В Эфире вы мне помешаете всласть танцевать,
  Обряженной в Воздуха тонкое белое платье.
  
   - Ладно, а с переводом в бронзу, гранит и прочую монументальность до высадки в Динане погодим, - отвечает Мальте. - Родитель... Я не схожу с ума? Мы в самом деле просыпаемся до заката - и чем дальше, тем раньше?
   - Соло-дирги, - размышляет вслух Талесин. - Соловьи Динана. Нет, я думаю, то не они. Это Дар её Крови. Один из многих.
  
   - Глянь-ка, - Валд бросил охапку вещей на расстеленную простынь и теперь держал в руках четырёхугольник бурого холста. - Так и стояла перевёрнутой, пока остальные вещи готовили к отправке.
   - Работа юного Господина Мальте, - кивнул Делюк. - Или... Слушай, вроде как тут вовсе не она!
   Ибо силуэты под надписями обрели плоть, лица - выражение.
   Их было тринадцать под светоносными, чуть поблёкшими надписями, и после всех заупокойных бесед они казались узнаваемы:
  
  Законник - Тэйнрелл
  Глашатай - Живописец
  Механикус - Дарума
  Танцорка - Майя-Рена
  Лекарь - Военврач
  Рыцарь - Нойи
  Рудознатец - Карен
  Летописец - Шеду
  Ткачиха - Арахна
  Звездочёт - Шегельд
  Волчий Пастух - Денгиль
  Пастырь Древес - Гранатовые Уста
  
   Над средним, наиболее почётным местом надпись была новой:
  
  Протея - Тергата
  
   - Это же она! - воскликнул Делюк. - Наша Карди!
  
   ...- Вот почему никто из легенов, мёртвых ли, живых или стоящих сразу на обеих сторонах, так никогда меня не вытребовал, - говорил молодой Наследник Дома Ильмаринена и Первенец Светлого Талесина своему старшему, - дама Тергата запрещала. Мне кажется, она мне даже объясняла, почему, - а наяву ли, во сне - какая разница! "Пока вы, Рыцарь Гранатовые Уста и Рыцарь Сияющая Прядь, пребываете в совместной любви, - так и останется. Я терпелива. Любовь прекрасна как ничто более во Вселенной. Она сродни Вечности, но всё-таки не сама Многопрядная Вечность. Когда-нибудь она дождётся - я дождусь своего часа - и возьму вас обоих".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"