"Двое из них точно осели в Норвегии, остальные куда-то еще дальше бежали, на самый север забрались, под лед", - сестра Надя дополняет рассказ устрашающей мимикой, как это любят делать многие склонные к эзотерике женщины. "А куда еще дальше-то? Там же Северный полюс сразу. В Гренландию? Шпицберген?", - спрашиваем ее мы. "Ну как я вам это объясню, мальчики, у каждого свой лед и каждому свой север, если вы меня понимаете", - она медленно переводит взгляд в пустоту.
"Вот были люди, жили, мечтали, и в миг не стало". Мимика снова устрашающая. "Сколько их там было, сладеньких мишек?", - облизывает вульгарно губы сестра Надя. "Да вроде бы пять, но там две девочки еще...". "Вот только не надо мне настроение своими девочками портить", - вскрикивает она и в очередной раз пытается вернуть устрашающую мимику, но сейчас это выглядит неуместно, потому что ничего устрашающего не было сказано.
"Все, понятно, вот девочки куда-то на самый север и отправились, если так можно сказать". Мы смотрим на нее. "А что это вы на меня уставились, я их что ли туда лично отправила?", - она закуталась в белую шубу из мертвого животного, не смотря на теплую погоду и из этого мехового мешка выставила длинный нос, напоминающий учительскую указку. "Сестра Надя, вы угощайтесь", - пододвигаем мы к ней тарелку с похлебкой, она шепчет молитву и после нее шкрябает ложкой металлическую тарелку, вылавливая крупинки риса. "Я им счастливого пути пожелала, мы в городе попрощались, в кафе", - в аэропорт она понятное дело не поехала, потому что самолеты - это посланники дьявола. "И еще там шум, мне потом голова болеть будет", - сестра Надя привирает в привычной ей манере.
Мы не говорим ей что знаем больше. Например, про то, что они не на самолете летели. "Принести вам водки?", - спрашиваем мы ее, она молится, шепчет себе под нос заклинание и соглашается. "Только немного, а то я пьянею быстро и потом за себя не ручаюсь". Хихикает, мы переглядываемся. "Она о чем вообще? Еще и монашка". На улице скулит щенок, которого ремешком отстегала маленькая девочка под одобряющий хохот огромной мамаши. "Ну так что, водочка будет?", - поторапливает нас сестра Надя. "Да оставьте вы собаку в покое", - кричим мы в окно, устав от стонов животного. Огромная мамаша поднимает огромную голову и в ответ летит какой-то русский мат. "Я сейчас на двенадцатый поднимусь", - запугивает она. "Не поднимитесь, лифт сломан, а пешком вы не ходите". Самим смешно от этого. "Господи, помилуй", бубнит сестра Надя и выпивает из бутылки свою дозу, скривив лицо в блаженном удовлетворении. "Закусить", - требует она. Мы ей желатиновых мишек даем, со вкусом фруктов и йогурта, кисленьких. Завалялись, кто - то передарил нам за ненадобностью. Кидаем одним из них в нее и символично попадаем в лоб, она крестится. Бутылка наполовину пуста, сестра Надя развалилась в кресле и раскинула шубу, потому что ей жарко.
Ей довелось сопровождать группу детей, отправляющихся в Скандинавию на лечение, она была ответственной за них, но в какой-то момент, дети сбежали от нее, испугались чего-то. "Именно так и было?", - спрашиваем мы сестру Надю, пока она расстегивает рубашку на одном из наших второстепенных приятелей, присутствующих на встрече. "Ну я бы начала с того, что дети либо были абсолютно здоровы и это был их план, либо..." Что? Вы думаете они знали, что шансов нет? "Я ни в чем не могу быть уверена, мы купили алкоголь на заправке, автобус остановился и все побежали за кофе, я помню, как они подливали мне". Сестра Надя выглядит уставшей, она все это уже пересказывала полиции много раз. "Я просила у родителей прощения, умоляла их простить меня, но они, как и все родители, хотели видеть своих детей живыми". Сестра Надя стянула рубашку с парня и нам это кажется чрезмерным, но кто мы такие чтобы попытаться остановить ее.
"Кто-то предположил, что у детей не было шансов? Врачи, например?", - спрашиваем мы. Она садится и делает еще один бездонный глоток, казалось бутылка уже пуста, что там искать. "Слушайте, врачам нужны деньги, родителям вера. Они все их благословили на выздоровление", она снова крестится. "А вы их на что благословили, сестра Надя?", - не унимаемся мы. Вот, например, вы были пьяны, как сейчас, и кто-то из них вам проболтался о том, что они, например, собираются сбежать в вечную мерзлоту, потому что знают". "Я помню", - она слегка отталкивает парня, как будто бы это он к ней приставал все это время, "я помню, кто-то из них пытался меня поцеловать, но вот чтобы о каких-то там своих планах сбежать умирать они мне ничего не говорили". "Хотя постойте", она возвращает устрашающее лицо. "Нет, не помню, я отключилась быстро и потом меня добрый гражданин на остановке разбудил, а их уже не было. Вся моя группа, все пять человек..."
Она сейчас или расплачется, или снова зашепчет молитву. Мы ее успокаиваем, дети не собаки, они не убегают на север умирать, сидят где-то в заполярье целехонькие ваши ребята. "Я же не изверг, мне их по человечески жалко было, я помочь хотела, нашли им онкоцентр современный, деньги собрали". Бутылка окончательно пуста. Сестра Надя жует желатиновую мишку, причавкивает. Мы знаем, что сейчас последует. История о том, как она съела ручного кролика, своего домашнего питомца. "Я такая голодная была, такая голодная", - она начинает всхлипывать. Сестры подумали, она выкидыш скрывает, когда увидели ее с окровавленным мешком в руках. "Взяла и отрубила ушастую головку на кухне, цап и нет ее, только кровушка брызжет, да ножки вздрагивают". Настоятельница ее к себе вызвала и спросила в лоб про аборт, потом слухи разные ходили о психическом расстройстве, о любовнике, сестра Надя все отрицала. "Бес попутал". Кролика она так и не съела, с тех пор от мяса навсегда отказалась, как увидит мясной прилавок, рыдать начинает.
"А детки эти, да кто их поймет, румяненькие, смеются, в тикток свой снимают что-то, а там у всех третья-четвертая стадия", - она снова направила руки в сторону второстепенного парня, который за это время вернул рубашку на первоначальное место. "Я слышала, что они на пароме в Гренландию перебрались, или это мне приснилось. Да, совсем я одурела с возрастом. Давай поцелуемся?". Парень испуганно умоляет нас взглядом, и мы перенаправляем сестру Надю прилечь отдохнуть. Когда-нибудь их кто-то где-то найдет. Заснувших в холодном синюшном льду. "Я буду молится о каждом", она пытается встать на колени, но падает лицом на пол и остается там лежать, пока мы не поднимаем ее и не переносим на кровать, где она сразу же засыпает.
Никто из нас не думает, что группа детей самостоятельно могла добраться до Гренландии в одиночку. Была ли им необходима какая-то медикаментозная помощь? Сколько там старшему из них было? Пятнадцать? Полиция перестала искать через год, дело закрыли, никаких следов. Как вообще можно так пропасть в современном мире, когда везде камеры? Почему девочки отправились одни еще дальше на север? Родители продолжали искать, бегали по инстанциям, но ничего не могли сделать. Гадалка сказала им, что никого в живых больше нет, и они пошли к следующей, которая сразу же заявила, что все живы. Осталась сестра Надя, которая была с ними всю последнюю неделю и оставалась единственным свидетелем, ее допрашивали шесть раз, но что может дать монахиня. Молитву? Надя тихо спивалась, понимая, что навсегда потеряла доверие сестер и провалила крупный проект, обещавший щедрое вознаграждение монастырю, приобщающемуся к движению медицинского туризма, подкрепленного словом божьим.
Второстепенный приятель, Даня, отчитал нас за допущение монахини к его рубашке, мы извинились и подумали, а не проделать ли нам тоже самое, но быстро отбросили эти крамольные притязания и все вместе сами над собой посмеялись. Кто-то сквозь слезы. На столе валялся пакетик с желатиновыми мишками, открытый Надей. Мы вспомнили распущенные годы молодости, ну что приступим? Поделили их поровну, ну и собственно приступили. Где-то под окном раздавался волчий вой, а из соседней комнаты храп Нади. Ночь надвигалась, а головы мармеладных мишек слетали с плеч.