Комната была угловая, с холодными стенами. С люстрой-свастикой, с пластиковыми подсолнухами, лезущими в глаза из напольных (в пояс!) типа амфор...
Единственное окно так и не раззанавешивается - смотреть не на что. Впрочем, прилагается масляный обогреватель. Впрочем, он не то чтобы запрещается хозяйкой-жабой, но , скажем так - не одобряется - мотает счётчик...
Ночами стали нападать судороги. Икры попеременно каменели. Сосуды что-ли узкие?,- думалось безразлично. В конце концов можно наведаться... к невропатологу? Проколоться, что ли, витаминами?
"Боли справа под ребром? Когда лежите? А когда сидите, извиняюсь, на унитазе? Хорошо, разденьтесь до пояса. Спустите штаны ниже. Здесь болит? А так?... Можете одеваться. Человек, знаете ли, сооружение деликатное. Как сорваный цветок. Да-с...". И началось: УЗИ, МРТ, эндоскопия...
Узистка мучила долго: "лягте на бок", "вдохните", "не дышите", "встаньте". И всё давила на печень пока не заныло. Всё как в известной песне: "Когда давили на ребро, так ёкало моё нутро...". "Взгляните, у вас в печени новообразование". Он взглянул в дисплей японского прибора, придерживая рукой сползающие штаны, но ничего не понял. Уже вытирая салфеткой с пуза глицерин, спросил - "а что это такое?". "Это определит томография... возможно".
Томограф тоже был японский. Заставили выпить литр воды разом, тёплой. Еле осилил и забрался на лежак. В вену загнали иглу, "не двигайтесь" и пошла работа: лежак ездил туда-сюда, он то дышал, то не дышал. Как там у Высоцкого: "У вас тут выдохни поди. Навряд-то и вдохнёшь.". Под конец контрастная жидкость пошла под давлением и бросило в жар. Он слышал, что от такого случается "кирдык". Выдали дискетку с картинками брюшной полости послойно и "приговор" на страничку, но и тут он не врубился - ни одного русского слова...
Эндоскопии запомнилилась. "Мне в горло сунули кишкУ. Я - выплюнул обратно", воспел и эту процедуру Владимир Семёнович. Только он художественно приврал - "кишку", зонд по научному, не выплюнешь, хотя на рвоту пробивает сильно, как с лютого перепоя. Благо дело происходит натощак...
А вот колоноскопию стоит помянуть особо. Мало того, что "до того" пришлось упиваться слабительным, что уже позорно, но хоть не прилюдно, так и во время "того" - срамота и стыдуха. А колоноскопист напевает про "карий глаз", смотрит на экран и рассказывает как вчера его чуток обосрали. Работа у него такая...
В онкодиспансере врач, которого постоянно дёргали по телефону и влетая типа "всё пропало!", всё ж дочитал "приговоры"-онкопоиски и заключил - "херня какая-то". Опять-двадцатьпять: УЗИ с разглядыванием известной картины Репина "Приплыли", кровь из вены на онкомаркеры, пункция с биопсией... Он уже вполне пообтесался и "как все" стал требовать строгой очерёдности, безжалостно пресекая всякие "я только спросить": "тут не справочная, вы за вон той девушкой". Выйдя, озадаченый направлением на пункцию печени, он присел на свободное место рядом с "той девушкой" и машинально взглянул на неё. Они встретились глазами...
Их палаты оказались на одном этаже, только в разных концах. Они с жадностью разговорились. Поначалу о ерунде, о еде - что очень вкусно, "как дома", особенно каши, что у неё в палате две пенсионерки и только дрыхнут, перекусывают или болтают ниочём, а у него сосед храпит так, что ложка в кружке дребезжит...
У неё была лейкемия, рак крови и врачи давали ей до десяти лет жизни. "Врут, и пяти много...". Ей нужна была пересадка костного мозга, но не могли подобрать донора и пока переливали кровь. "Во мне бурлит чужая кровь", шутила она.
Он "болел" в спортивном костюме, она - в халате на казённую рубаху-ночнуху с длинными рукавами. Жаловалась - "женщине трудно в больнице, всё на виду". Перекурить ходили на улицу, но не в курилку, где все, а за угол под козырёк какого-то служебного входа. Был ноябрь, зябко и он стал распахивать куртку, а она прижиматься спиной. Собственно курила только она, он бросил лет как десять. "Как ты смог?, я бросала-бросала... впрочем, уже не важно".
Ему назначили лучевую терапию. Обнадёжили - "у вас видимо сильный иммунитет, пока без метастаз, попробуем консервативное лечение".
Они придумали встречаться очень рано, до шести посреди этажа, где были глубокие кресла, большой диван и даже зеркало на стене. Он проходил в полутьме мимо поста, на котором никого не было, медсестра "дежурила" в сестринской здоровым молодым сном. Сначала недолго целовались, потом он валил её на диван и лез под ночнуху.
Днём от взглядов спускались на первый этаж в типа буфетик. Выстаивали в очереди из беспокойных студенток на практике и непонятно кого в одноразовых бахилах, что за рубль выпуливал автомат тут же рядом. Брали по кофе, он больше ничего, она хотела "Алёнку" или трубочку с кремом. Кофе был горячий, на него дули и пили обжигаясь. Вдоль стен стояли скамейки для очереди в узишную, можно было пошушукаться.
Она была бездетной разведёнкой. "Надоело... не хочу говорить, это не интересно". Он не настаивал, но и сам особо не распространялся: "пять лет промучились... тёща была против, говорила - "инженеришка"... всё оставил, живу на квартире". "А я не думаю о смерти, у меня всё было... кроме любви", и она, глядя в пол, положила руку на его. Он не знал что сказать - "давай сменим тему... обожаю блюз и детективы Сименона...". Она не поддержала... Ей снились интересные длинные сны, где она в незнакомых местах среди незнакомых людей. Но проснувшись она мало что помнила. "Не память, а дырявая авоська", пожаловалась она. "У меня тоже так", поддержал он.
Дни летели. У него была "положительная динамика" и он стал типа учебным экспонатом. Раз в неделю моложавый и многословный доцент приводил стайку студентов, в основном студенток, и повторял одно и то же про локализацию новообразования, угрозу блокады желчного протока и смертельности дозы алкоголя даже в "десять грамм". Иногда студентки учились составлять анамнёз, присаживались парочкой у койки и задавали вопрос "чем болел, начиная с детства". Он не злился и под запись перечислял: "свинка", "ветрянка", ангина, корь... Потом они осматривали живот и трогали место где печень холодными пальцами с длинными как у ведьм когтями разного цвета. Ему даже нравилось.
У неё всё было плохо. Донор нашёлся, но в Индии. Нужна была валюта и Минздрав озадачился. "А если собрать по объявлению?". "Не выйдет. На ребёнка только если, и то трудно. Продать квартиру что ли...". Она начала полнеть. "Это из-за пирожных. Смотри какая гадость", собрала она раз толстую складку жира на животе, бесстыже задрав рубаху. Он возбудился.
Его выписывали в понедельник. Сразу после завтрака он переоделся и обулся. Пока ждал эпикриз она не отходила, только отлучилась на обход, обедать не стала. Проверили мобильные номера. Он обещал назавтра позвонить. Она вызвалась проводить. Уже подмораживало, а он в демисезонных туфлях как заехал и без шапки, но куртка - с капюшоном. Она резко обхватила его шею двумя руками и вытянувшись на цыпочки впилась в губы, что он почувствовал её зубы. На них смотрели...
Он вспомнил про "позвонить" через два дня, но услышал - "абонент недоступен, позвоните позже".
Была большая неразбериха на работе. Его поздравляли как воскресшего, предлагали "отметить". Он уклонялся отшучиваясь: "и хочется, и колется, и доктор не велит". Да и обживался на новом месте, в однокомнатке на втором этаже с балконом. Квартирка была так себе, что называется "убитая", но был письменный стол и рабочее кресло при нём.
Он звонил каждый вечер, неизменно натыкаясь на "абонент недоступен", пока не услышал "набранный вами номер не существует". Надо было жить дальше. Он задумался добить диссертацию.
ПОДЗЕМНЫЙ РОМАН.
Она едва не сбила его с ног, вылетела пулей из вагона. Чтобы не упасть он крепко схватил её и от крепкого тела и близкого лица его что-то пронзило. Они так и застыли типа обнявшись в потоке входивших-выходивших. "Пусти",- первой разобралась она, внимательно вглядываясь. Он понял что понравился.
Пикантность была в том, что он уже пытался найти себе пару. И, одичав в первой семейной жизни, прибегнул к помощи брачных агентств. Опыт был печальный. В одном ему дали полистать что-то похожее на семейный альбом. Где кроме разнокалиберных фотографий и даже чуть не на документы, а также ТТХ (возраст, рост, вес), были резюме-приписки от фирмы. Одна его насмешила: "...в голове пули свистят"... С другой конторкой случился форменный скандал. Подсунули моложавую банкиршу, выпытав при этом, что он не курит. Пришла на стрелку расфуфыреная, объяснила вкратце как будет поставлено дело: пришёл, сделал своё дело (лёгкий ужин и по бокалу шампанского "до того") и - ауфвидерзеен. Он вежливо довёл её до метро и послал...
Последняя сводня спустила на него свору одиноких провинциалок под и за сорок. Было предложение заехать в большой дом без мужских рук. Которые тётки решительно готовы были переехать хоть завтра. Эти его напугали, он отключил связь...
Она торопилась и условились встретиться завтра, на этой же станции, в это же время. На станции был обширный и пустынный с одного торца подземный вестибюль. По бокам чернели мёртвые торговые точки. Попрошаек и бродячих музыкантов по безлюдью не было. Просто стояли и болтали пока не пронимал сквозняк. Греться ходили или в смежный подземный торговый центр, тоже скорее полуживой, или поднимались в дешёвую кафешку с народным названием "Лох-Несс". У кафешки был второй выход, через который фарцовщики линяли от лоха под предлогом "отлить" с баксами или товаром.
Он рассказал в лицах и подробностях свои брачные похождения, после говорили исключительно о мелочах жизни, что и вспомнить нечего. В торговом центре изучили весь ассортимент, от аксессуаров к мобилам у входа до картин неизвестных художников в самой глубине. Художники гостили друг у друга или равнодушно смотрели сквозь зевак в свою художественную даль.
Он заметил, что она всегда в перчатках, и не снимая, раз стала мешать в чашечке кофе. "Что у тебя с руками", поинтересовался он. "СПИД, я больная". И она рассказала в полном его молчании... "Я вечно опаздывала, копошилась до последнего, этот дурацкий макияж... Вылетела из вагона и, как с тобой, прямо в объятья. Он был в длинном чёрном пальто в пол, тогда было модно, белый шарф с оборотом вокруг шеи и улыбался. Я засмеялась как от счастья...". Они стали встречаться. "И как ты, я заметила, что он не снимает перчаток и не лезет целоваться. А мне так хотелось, я даже стала думать - что со мной не так...". СПИД убивал его и он это знал...
Её жизнь пронзительно ускорилась и полетела кувырком. Всё вокруг стало маленьким и ненужным. Она чувствовала, что умирает вместе с ним и ей было сладко. Она хотела вершины и шептала - "я хочу тебя...". "У меня подписка", отговаривался он пока не сломался - " но только с презервативом".
Куда там! Сплелись в змеиный клубок, стали жадно целоваться. Пошло-поехало... Через пару недель он настоял, чтобы она проверилась в анонимном центре. "А как я узнаю?". "Я узнаю. Ты мне веришь?". Анализ ничего не показал и больше она не проверялась. Ей уже было всё равно...
Весной он закашлял и стал чахнуть. Антибиотики не помогали, не было иммунитета... Она взяла отпуск и не отходила, стала ночевать около него в кресле. Никогда её жизнь не была такой яркой как возле смерти. Она почти не ела и не хотела. Не спалА, а дремала и сильно похудела. Красота её обострилась и он с чувством смотрел на неё. У неё началось эротическое сумасшествие. Она обрядилась в короткий халатик на чёрное кружевное бельё. Халатик распирала грудь, а живот был твёрдый от возбуждения...
Боли стали мучительными и он попросил "ширку", дал адресок. Она поскреблась в обшарпаную дверь, потом обернулась и лягнула в неё каблуком с набойкой. Дверь открылась - "что надо?"... Она молча пошла на таран и фигура отступила в тёмный коридор. Туда же, в коридор, фигура вынесла машинку. "Кто там?", спросил невидимый голос. "Свои...". "Я приду завтра". "Окей".
Последние дни она не хочет вспоминать...
Где-то через год фирма принудила пройти медосмотр. Сдала анализы и забыла. Но через дней десять ей напомнили и попросили объявиться. В кабинете оглушили - "положительная...". Она прочитала об ответственности и расписалась, стала носить перчатки и лечиться без всякого желания. Знакомых распугала, ушла в себя и ей стало как-то легче жить. С ним же типа особый случай. Как если явилось привидение. И ей захотелось ещё раз, последний почувствовать себя любимой... Но уже становится тяжело и лучше расстаться.
Расстались на платформе. Она шагнула в вагон и, не оборачиваясь, прошла и села спиной. Он выслушал "осторожно, двери закрываются" и стоял пока состав не проехал с мельканием окон и шумом, пока он не остался один на жёлтой запретной черте перед ямой с рельсами...
РАК МАТКИ.
Последнее время ему занравилось бродить по улицам. Старухи и девушки встречали его настороженным взглядом. "Они видят серийного убийцу или маньяка",- весело думал он.
В парке он проходил мимо шахматистов-пенсионеров и задерживался перед летним театром. Диксиленд из почти поголовно лысых заводских - это было смешно, играл по выходным. Можно было сидеть и даже целоваться. Дальше гремели аттракционы, особенно громко - "Супер-8". На первом, самом крутом и длинном спуске, когда душа нырком прыгала в тело, визжали. "Я окаменела",- оправдывалась она за молчание. "Сильный характер",- решил он тогда.
Он ходил расстегнувшись, с шляпой на глаза. У него было мало вещей, но шляпу он любил. Шляпа меняет человека, как женщину вуаль. "Arbeitslos",- сказала раз встречная подружке возле иняза. Ему льстило внимание встречных. И всё благодаря шляпе.
У него был маршрут мимо общаг и потом по набережной, где всегда ветер и полы пальто вразлёт заставляли встречных понимать: перед вами поэт, кланяйтесь...
У неё на руках были короткие золотистые волоски. "Не трогай, я возбуждаюсь", сказала она, когда он захотел провести рукой. А ещё она царапалась как кошка. "Ты можешь этого не делать?",- он показал ей спину. "Я ничего не помню",- оправдывалась она.
Он приходил на репетиции очередного мюзикла и смотрел как танцовщиц грубо крутили танцовщики в трико, с какими-то конскими яйцами. "И правда мешают",- думалось ему. "Тебе не страшно?... когда... ну, эти поддержки...". "Нет, я танцую с пяти лет".
Он познакомился с худруком дэнс-труппы. "А я подумал - ещё один пидорас, когда заметил". "И много их?". "Хватает, у меня дорогой народ".
Он встречал её после репетиции. Танцовщицы выглядели усталыми, выгоревшими. А танцоры - бодрыми жеребчиками. По нему скользили взглядом. Она подстраивалась под шаг и лишь отойдя прилично, брала под руку. Они встречались глазами и она улыбалась - "давай где-нибудь посидим".
Перед входом в парк дежурила девчушка с белым пони. "Хочу покататься!". Он покрутил пальцем у виска: "Это для детей". "Я тоже ребёнок...когда с тобой",- она сверкнула белком глаза и сделала губы бантиком.
В парке была стекляшка, типа летнее кафе, без названия. С видом на мелкую протоку с тиной и утками, и горбатый мостик как в стране дураков, с которого собаки-полицейские кинули Буратино в пруд Тортилы. На перилах мостика густо болтались разнокалиберные китайские замочки, оставленные молодожёнами "на счастье". Мамки половинили деткам булочки - "ути-ути...". Утки собирались около ребёнка и ненасытно глотали хлеб. В кафешке не было стен - одно стекло как на витрине. И только мороженое и безалкогольные коктейли - парк был детский, с колесом обозрения, тиром и планетарием. На колесе было ветрено, всё нервно скрипело и не было видно "ничего такого". В тире они согласно мазали, он - в мельницу, она - в белку. В фойе планетария были большие глобусы Луны и Марса, а в зале полумрачно и можно было садиться где хочешь. Она смотрела на типа звёздное небо, откинув голову, а он целовал её в шею, прямо в пульсирующую жилку.
По субботам, бывало, ходили на вещевой рынок. Это был стадион, опоясанный толкучкой между опор трибуны. Гипсовые атлеты по стенам, но не голые как у греков, а в трусах и майках, обоего пола, девушки большегрудые и круглозадые - бегали и прыгали. Под ними кипели торговые страсти. Народ примерялся на виду, иногда весьма сексапильно. "Не смотри", говорила она и ловко, через голову, стягивала свитер, а то и джинсы до колгот и лифчика. И так же стремительно натягивала что-нибудь турецкое, яркое, в облипку. Что в талии резко обозначалась фигура. Она искала зеркало и живо вертелась напротив. Потом нехотя переоблачалась - "это специфическое, для проституток". "Ну так и что?". "Вы не понимаете".
Она звонила ему на работу. "Тебя",- звал кто-нибудь, ближайший к телефону. Начальник морщился - "вы много болтаете, первый отдел очень просит...". "Я не могу",- отнекивался он. Горела тема и работали допоздна. "У меня сюрприз". "Беременность?" - напрягался он всякий раз и отпрашивался. Шли в кино или на концерт. В темноте он добирался до клитора. Она расстёгивала ему ширинку...
Как-то она сказала - у меня настоящий сюрприз". "Ну и...",- отозвался он беспечно. "Рак матки". "Сейчас вылечивают!". "Метастазы".
Теперь он часто уходил с работы "по гудку" и ехал в онкоцентр. В палате на четверых воняло какой-то карболкой. Она лежала почти всегда под капельницей с ногами на спинку кровати, выше головы - "от химии у меня нет давления...". "Я купил тебе крестик. Это не золото, а титановое напыление, или гальваника". "Без разницы". "Что тебе принести?". "Принеси "утку"... - и засмеялась,- нет, правда, попроси у сестрички... я сильно изменилась?".
"Она в реанимации. Туда нельзя". Но он всё же сунулся. На звонок открыл реаниматолог. "Подождите..., и вынес крестик,- она в искусственной коме, до свидания".
Теперь он бродил по улицам...
СУПЕРУРОВЕНЬ.
Однажды он получил письмо. От некой видимо страстной девушки. Да, у него были парализованы ноги, но оставалось либидо и он понимал такие вещи как страсть. Что адрес ей дали в обществе инвалидов, а живёт она в специальном доме для слепых.
В письмах она писала ему как видит во снах. Что картинка яркая и часто цветная. Что во сне она попеременно открывает глаза и - видит каждым глазом, даже себя в зеркале. Что у неё была глаукома, по две операции на каждом глазу, но всё равно она перестала видеть. Сначала потемнело в правом глазу, потом, через два года - в левом. Строчки письма волнообразно помещались внутри некого шаблона и были без ошибок.
Он отвечал ровными рядами, но буквы в словах валились в обе стороны и были разного калибра.
Он написал, в первом же письме, что у него перелом позвоночника и он колясочник. Что ему ... лет и он очень любит рок-музыку и рисовать. Она ответила, что тоже любит слушать и даже поёт сама себе. Что она может выходить и добираться до магазина по дорожке с направляющими перилами, но дорогу переходит наугад или её переводят подмагазинные алкаши. От них нестерпимый запах, но она улыбается в темноту и ничего не боится. Слепота охраняет её от людей.
Он обитал в обычном доме без пандуса и выгуливался на лоджии. В дождь он прикрывал неподвижные ноги клеёнкой и держал зонт. С девятого этажа было видно далеко. Он описывал увиденное в письме, не пропуская деталей. Она очень просила - "я вижу твоими глазами, сосульки такие большие?, уже проталины?". "Да", живописал он - "проталины около всех стволов, сверху кажется, что деревья растут в горшках как кактусы".
В ответ она описывала что могла: что ела, что слышала по маленькому FM-приёмнику - попсу для пенсионеров, шансон (для них же?), хорошие новости про урожай и надои. Часто про запахи: "я болею запахами, когда тепло после отбоя открываю окно настежь и сажусь на подоконник в ночнушке, мне хочется летать лохматой ведьмой в густом воздухе, а запахи еды ненавижу!". Она много писала про детство - "почему в детстве всегда была хорошая погода, а в дождь можно было ходить по лужам босиком?". "Климат изменился", - отвечал он. "Неправда, изменились мы", отписывалась она.
Она научилась читать шифром Брайля. "Это ужасно, как читать по слогам. И только детское или школьное". У него был интернет и он жил в нём как все. Лазил по блогам, много комментил, никогда не флудил или хейтил. Что-то удерживало. Он забывался в играх как здоровые в водке, был вполне себе геймером, имел для этого спейшел ник -"cyberman". Часто заходил на порносайты и дрочил на попки в стрингах и без, но об этом умалчивал.
Писать письма казалось ему забавным, как сочинение про светлый луч в тёмном царстве. В нём просыпался русский литературный язык, вбитый школьной программой в подсознание и сменённый в реале "олбанским" языком "падонков" или гарлемско-люберецким. Он с удивлением вспомнил где надо ставить запятые и даже в этом вопросе перегибал.
"Ты видишь эротические сны?",- написал он раз и из неответа понял, что коснулся раны.
Иногда в её письмах встречались нервные строки: "жизнь - это коллекция несбыточных желаний, я попала в комнату без окон, но с чёрной кошкой". "А у меня есть "мышка", компьютерная",- отшучивался он. Весной она написала: "Я поднимаюсь по лестнице без перил, я хочу прийти к Богу". Он не знал что ответить: "Я не в теме, бог это типа суперуровень в игре под названием жизнь, он непроходимый".
Ответа долго не было. Потом пришло письмо : "Администрация реабилитационного учреждения уведомляет Вас...". Она таки прошла суперуровень, думалось ему на лоджии. Внизу ходили маленькие люди, мелкие пташки шустрили по своим делам. "Game is over", набрал он последнюю рассылку.
ДЕВЯТЫЙ МЕСЯЦ.
Она была на девятом месяце и сильно переменилась. Стала безразличной и задумчивой как кошка. Подолгу смотрела в окно, валялась на диване с книжкой на одной и той же странице. Он приспособился стирать-готовить и вспомнил холостяцкие обыкновения. Заявлялся поздно, дыша пивом и воняя "беломором". Она морщилась и отворачивалась к стенке. Разговоры свелись к самым насущным мелочам. Спасал телик. Незадолго приоткрылась "окно свободы" и крутили боевики и ужастики в переводе скороговоркой, но со словами "говно", "говнюк", "жопа", "сука". По экрану бродили зомби с головой к плечу и маньяки с огромными глубокими зрачками и длинными музыкальными пальцами.
Изредка она делилась ощущениями: "оно шевелится во мне". Или: "так давит на мочевой пузырь... от меня воняет?". "Ещё как", подтвердил он.
Раз она попросила: "хочу аморетто... давай сдадим кольца". Кольца скинули цыганкам на подходе к скупке, не торгуясь. Пили густой зелёный ликёр под Чижа: "ты ушла рано утром, где-то после шести...".
Он обзвякал знакомцев на предмет кроватки. Кроватка нашлась самотужная, без колёсного хода, зато разбиралась радикально - до одних палок и тем укладывалась в рюкзак как охапка хвороста. Обошлась самоделка в бутылку водки завода "Метанол". Вместе с однокурсником и уговорили - тот ещё шнапс... "Куда поставим?", спросил он, собрав головоломку. "Куда хочешь", был ответ.
Она распорола платье и вшила клин для брюха. Пальто полностью не застёгивалось, через прореху в три пуговицы пузо выпирало наружу. "Не заморозишь?", спросил он. "Пусть закаляется...".
Её давно уже не рвало. Ела квашеную капусту и крепкий чай с лимоном. Курила как паровоз - "плацента всё фильтрует, проститутки поддатые рожают и у акушерок закурить просят...".
Вдруг загорелась поклеить обои. Он заартачился - "детёныш обдерёт". "Тогда я сама". На антресоли был запас с незапамятных времён. Она высмотрела и похвалила - "чистая бумага, будет дышать". Пришлось впрягаться: "выровняй край, ты что, слепой? выглаживай, выглаживай...". "Смотри не роди с натуги". "А он уже доношеный". Почему-то думали, что мальчик...
После поклейка она успокоилась, пошила подушечку и покрывальце в кроватку. "Пусть будет красиво", сказала глядя прямо в глаза.
Ночью она разбудила его: "вызови скорую... схватки... ничего не собирай, принесёшь потом". Потом так потом. Провёл до кареты и подсадил. "Подожди", что-то вспомнила она,- "я люблю тебя...".
Сон пропал. Открыл бутылку... Спал как убитый. Слышал бреньканье телефона, но проснуться не смог. Утром побрился и пошёл в роддом, сразу сказали куда повезут. В типа приёмной воняло цветами и шоколадом. Были цыганки и вообще нерусские. НоворождЁнных выносили в конвертах как большую бандероль. Они спали, накормленные до отвала. Выносившим служкам наспех совали коробку конфет, а отродившим роженицам - охапку цветов как артисткам. Родившие едва не плакали как на похоронах и обнимали родню как спасённые. Он назвался в окошко. На него внимательно посмотрели. "Одну минутку,- куда-то позвонила чиновница,- пришёл отец... да, да, хорошо".
Врачиха уточнила - "вы такой-то? мы вам звонили". "Я спал". "Идёмте со мной". Пошли коридором через частые двери. В кабинете она кого-то шуганула - "идите на планёрку" и ровным тоном сказала: "присядьте... она умерла при родах, слабое сердце... но ребёнка мы спасли, мальчик, три-пятьсот, поздравляю...".