Аннотация: Рассказ участвовал в Царконе. Особых заслуг не имеет. Правда, Перумов взял в свой личный ТОП.
Богатырское слово.
Пробуждение, как шорох дождя, мучительно и неприятно. Тяжелые тягучие капли проходят сквозь гнилую солому крыши, мокрый воздух свеж и холоден, как сама необратимость. Время сделало лежащего на полатях человека философом. Он проснулся от голосов, некоторое время лежал неподвижно, думал. Здоровый парень на шее у отца с матерью вот уже двадцать с лишком лет и зим. Единственный ребенок в семье: мать родила его поздно, в муках, говорили, чудо, что сама выжила после родов...
У печи продолжался негромкий разговор:
- Година худая... Хлеба... дождями сломало... Спина... - слышал он обрывки фраз.
- Совсем плохо? - громко спросил с полатей Илия.
- Проснулся? Хорошо, - отозвался отец громко и будто бы непринужденно. Но Илия знал, что отец уже давно не тот, что раньше. Старому Ивару перевалил шестой десяток, не многие доживали до таких лет. Мать, услышав голос сына, поспешила к нему с плошкой каши и стаканом молока.
- Мне бы умыться и до ветру сходить, - сказал он, будто извиняясь.
- Ой, сыночка, и вправду, - торопливо проговорила маленькая, опрятная старушка. Илия, уже привыкший к многолетне повторяющемуся началу дня, понял, что дело совсем плохо. Если мать забыла, что он не может сам сходить до ветру...
- Отец! - громко позвал Илия. Когда тот подошел, твердо сказал:
- Слушай меня, отец. Я уже не маленький. А вы постарели. Не спорь, - Илия сам не понимал, что сегодня на него нашло. - Скоро вы можете умереть, а вслед за вами помру и я. Надо мне вставать, хоть чему-то в этой жизни я должен научится.
- Ты же даже с полатей слезть не можешь, - привычно отозвался Ивар. - Я тебя прокормлю. Ведь ты единственный сын у меня. Не бойся, переживем.
- Нечего мне больше боятся, - угрюмо отозвался калека. - Отбоялся свое. Сегодня с тобой в поле пойду.
- Как пойдешь? - не понял отец.
- На руках, - с рычанием в голосе отозвался сын.
Ивар странно посмотрел в лицо лежащего, будто в первый раз увидел, потом смерил взглядом длинную, широкую фигуру, едва шевелящиеся руки, парализованные ноги, сведенные в оскале зубы, горящие решимостью глаза...
- Мать, - произнес он медленно. - Сегодня сын со мной в поле пойдет. Приготовь-ка ему порты из кожи да рубаху такую же.
Легкая улыбка на лице Ивара скрывалась седой бородой. Он с удовольствием слушал шаги сына, как будто они и вправду были - шагами. Илия быстро, не отставая от отца, полз рядом. Длинное тело волочилось по земле, черные от грязи кулаки уверенно печатали пыль дороги. Бронзовый загар на лице, могучие плечи, руки, не уступающие по толщине и длине ногам взрослого человека - сын и вправду стал другим. Словно большой и могущественный кузнец взял бледное, большое и рыхлое тело, а потом странным образом сделал из него железного человека. Но, в конце работы, будто отвлекшись на что-то, кузнец забыл про ноги... И только продолжали странно сверкать на заросшем жестким, курчавым волосом лице глаза калеки - холодные, полные отчаянной решимости голубые омуты.
Тогда, семь лет назад, они сумели поднять урожай, прибитый к земле ветром и дождем. Им нечего было терять - они могли лишь работать, связывать непослушные стебли снопами, вновь подставлять колосья солнцу. Кто не захотел или не смог этого сделать - тот умер в тот страшный год, когда земля не родила ничего и даже терпеливый, измордованный муромско-суздальский мужик поднялся в беспощадном бунте, - без предводителей, без цели, без надежды, - безумии, прекратившемся, когда умерли последние из голодной армии.
Ивар благословил упрямство сына в тот зимний день, когда заметил играющих на льду реки детей. Точнее, он сначала думал, что они играли... На самом деле они бросали жребий - кому сегодня нырять в воду за лягушками и ракушками. Поначалу на берегу топилась баня - чтобы успеть откачать очередного "счастливчика". А потом, через месяц, паренька (девчонок в воду не посылали - мало приносили), что успевал нырнуть несколько раз, просто бросали на льду. Потому что не было сил. Детей было много - некоторые выжили.
А у Ивара был хлеб. Поэтому в его избе выжили все.
Хлеб. Сила и власть. Чудо и божество, что сильнее самого Перуна, всех богов сразу. Вот потому они, боги, так не любят хлеб. Вот поэтому и ставят столько препятствий на пути у мужика - кормильца семьи.
- Это что еще? - громко спросил Ивар, заметив на ржаном поле три широкие тропы. Чувствуя в груди растущее негодование, он углубился в хлебное море. В самом центре, среди широкой поляны, валялись три тела, распространяя вокруг острый и резкий запах лука. Сивушный, неперебиваемый дух вина пропитал воздух.
- Так, - едва сдерживая себя, пробормотал Ивар. - Пошли отсюда вон, - гаркнул он во всю мощь легких.
- Что? - раздался в ответ слабый голос. - Мужик...
- Вон отсель! - закричал Ивар. Старательно перешагивая через колосья, он подошел к одному из выпивох. Занес ногу для удара, метя под ребра...
- Мужик, - раздался сиплый голос еще раз. - Пить у тебя нет? Сухота...Помираю...
Ивар ничего не ответил и пнул лежащего. Тот застонал, приподнялся на локте.
- Тебе же говорят, что пить охота, - произнес третий голос. Он был угрожающим, полным силы, как и его обладатель. Косматый здоровяк в медвежьей шкуре поднялся над Иваром. Грязные ручищи обхватили старика, слегка напряглись. Ивар вскрикнул, повалился навзничь - боль в спине была просто невыносимой.
- Ах ты, паскуда, - пророкотал здоровяк, наступив Ивару на горло. - Нас, калик, обижать хочешь? Не видишь, что ли...
Договорить космач не успел. Лишь удивленно обернулся назад, прервавшись на полуслове. То, что он увидел, повергло его в настоящий шок. До сих пор Илия, стоящий на четвереньках, не был виден. Но теперь он поднимался. Огромный, на голову выше здоровяка, шире в плечах мало что вдвое, страшный как матерый шатун-людоед. Бешенство плескалось из синих глаз, он ничего не понимал, не соображал, не слышал. Он видел перед собой только отца и грязный сапог на шее любимого человека... Истоптанное хлебное поле... Пьяные хари... Злобу и тупость на испитых лицах и свою беспомощность. Много раз он видел во снах, как встает на ноги, идет по полю, будто летит высоко-высоко над землей. Просыпался утром, спускал непослушные ступни на пол, но не мог пройти и шага. Год за годом, вершок за вершком он возвращал себе собственное тело: грудь, торс, живот, бедра - все они были полны силой. И только ниже колен слабость не отступала, не позволяла Илие встать.
Но сегодня он поднимался...
- Эй, парень, - отскочил в сторону космач. - Ты чего? Ты учти, я, хоть и княжий человек, но - колдун. Я на тебя такое заклятье наложу! Убьешь меня - будешь всю жизнь проклят!
- Я и так проклят! - заревел Илия.
Ноги, до сих пор не послушные, вдруг будто сами по себе обрели звериную силу. Одним прыжком он оказался около "колдуна", обхватил руками, как недавно тот - отца. Здоровяк сопротивлялся, некоторое время даже пытался вцепиться Илие в горло. Но потом обмяк, рванулся, уже с затуманенным взглядом, изо всех сил суча ногами над землей, задавленно закричал. В теплом летнем воздухе раздался страшный хруст. У Илии от этого звука заложило в ушах. А потом пришло осознание того, что все было сделано правильно, что просто не существовало другого пути. Он не знал, откуда взялась такая уверенность. Может быть, оттого, что он слишком долго лежал, а потом слишком долго работал? А может, оттого, что ему удалось самому сотворить себя? Бог пожелал ему быть слабым и беспомощным. Но он сам сделал себя сильным. Илия распрямился, выпустил из объятий мертвое тело. Первым делом он подал руку отцу. И только потом разобрался с остальными.
Деревня гудела. И было от чего. Обезноженный вот уже более тридцати лет, сын Ивара сегодня встал на ноги. И как встал! Вчера к старосте приходили трое ряженных - судачили старухи на завалинках. А на самом деле, то были княжеские люди, вызнающие, как брать полюдье - степенно переговаривались старики. Староста калик ряженных накормил-напоил до того, что стоять не могли - шептались молодайки. Те на поле Ивора спать пошли, говорили мужики, старик их с утра нашел, ругать начал, а когда дело дошло до драки - встал Илия, будто всю жизнь ходил...
- ...и порешил всех, - устало закончила рассказ мать.
- Быть беде, - сказал Ивар. - Князь так дела не оставит.
Некоторое время висела тишина. Илия чувствовал, как у него поджимает живот. Нет, он не раскаивался. Наоборот, чувствовал в себе странную силу, необъяснимое желание. Он хотел бежать, нет - лететь, а больше всего - пробовать эту силу еще и еще.
Ивар ворочался всю ночь, ему не давали покоя странные мысли, чудилось, что жена что-то придумала. Уснул он с первыми петухами. Как только старая женщина услышала ровное дыхание Ивара, она подошла к полатям, на которых спал сын.
- Вставай, - сказала она шепотом. - Пойдем.
Илия быстро собрался, стараясь не шуметь, выскочил за дверь. Утро только занималось. Мать шла впереди. Скоро они вошли в лес, и двинулись прямо на восход, не разбирая дороги, сквозь ельник. Илия никогда не был так далеко от дома. Он устал с непривычки. Ему все время хотелось опуститься на четвереньки и казалось, что они идут слишком громко. Когда он ползал, то производил меньше шума.
Макошь шла впереди. Она не знала - правильно ли поступает. Женщина, всегда заботящаяся о жизни, ведет единственного сына, чтобы вручить ему в руки смертоносное оружие. Но только если он пройдет испытание - напоминала она себе.
Прошло немало часов, прежде чем они добрались до места. Сначала в толще стволов мелькнул просвет. Потом под ногами захлюпало, и справа показалась текущая вода. Они пошли вдоль речушки, заросшей калиной и вскоре оказались на открытом пространстве, в глубине лесов, вдали от людей.
На дальнем краю поляны стоял покосившийся амбар, а посредине, на излучине ручья, лежал огромный черный камень. Мать и сын двинулись через сухо шуршащую осоку.
- Мы пришли, - тихо произнесла Макошь, жена Ивара, мать Илии. - Подними камень.
Сын с недоумением посмотрел на мать, затем еще раз на валун.
- Матушка, - сказал он с недоверием. - Да я в жизнь его не подниму.
Он знал - что такое труд и понимал, что такое - тяжесть.
Макошь смотрела на него. Она помнила, как до тридцати трех лет была бесплодной, как тяжело ей было рожать. Как радовались они с Иваром, когда узнали, что у них - мальчик, да еще такой большой. И как горевали, когда поняли, что сын не может ходить. И вот снова прошло тридцать лет и еще три зимы - и он пошел. Совпадение?
- Попробуй, - сказала она. - Ты сможешь.
Илия содрал с себя рубаху.
- Я смогу, - сказал он, и слова наполнили его силой, отступили голод и жажда, и даже комары перестали назойливо звенеть. Он ухватился руками за нижний край громады. Десять пудов холодного превосходства легли в его ладони. Он вспомнил, как это тяжело - ходить на руках. Каждый день, волоча за собой неподатливое тело, упираясь ладонями в жирную грязь, полоть сорняки... Тридцать пудов тяжести заставили закаменеть плечевые мышцы. Илия мог волочить обхватное бревно, накинув петлю веревки на плечо... Сто пудов камня заставили ноги задрожать, а спину - заныть. Но он помнил, как ныло тело после пахоты, когда, ухватившись руками за соху, в конце поля он выдергивал ее из земли невероятным усилием...
- А-а-а! - закричал он, не в силах удержать тысячепудовый камень. - Помоги мне, мать сыра земля, - прошипел Илия сквозь зубы.
И тотчас же почувствовал, как дрогнуло под ногами. Словно где-то, глубоко в каменных недрах заворочалось большое, живое существо. Камень, словно став легче, поддался, еще, потом еще чуть-чуть, пока не встал на ребро и с мягким содроганием - упал, на другой бок.
Илия, не видя перед собой ничего, попытался шагнуть. И не смог: ноги вновь не слушались. Но потом он понял, что ушел по колено в болотистую землю. Когда, наконец, к нему полностью вернулась возможность видеть и думать, то он уже стоял на коленях, а перед ним лежал меч. Илия от удивления протер глаза. Но нет, оружие продолжало оставаться там же. Без единого следа ржавчины, без украшений, гравировки или других излишеств - оно дождалось достойного хозяина.
- Это меч моего отца, - вдруг произнесла сзади Макошь. - Его звали Микула.
Мать Илии шагнула вперед и подняла с земли несколько кожаных полос.
- Но вот это, - произнесла она, и Илия понял, что мать держит в руках уздечку. - Вещь куда более ценная.
Железные кольца глухо звякнули на старых, вытертых ремнях. Потом еще раз. Издалека послышалось ржание. Илия поднялся с мечом в руке. Он не мог понять, почему его бьет дрожь, а потом осознал, что это земля дрожит под ногами. Ржание и фырканье раздались совсем рядом, а через мгновенье на поляну выбежал богатырский конь. Он был высок и очень широк, и еще - похож на медведя, косматостью и бурой, почти рыжей шерстью. Черные глаза недоверчиво косили на Макошь.
- Да нет, не я, - рассмеялась женщина, уловив во взгляде животного немой вопрос. - Вот твой хозяин.
Она передала уздечку сыну.
- Тебе здесь больше нечего делать, - говорила она тихо. - Незачем возвращаться. Цепь судьбы разорвана.
- Но отец...
- Отцу я все объясню. Он поймет.
- А я...
- Ты станешь тем, кем и должен стать. Впереди у тебя долгая дорога. Не сворачивай с трудного пути, - продолжала Макошь.
Илия, будто нехотя, накинул уздечку на нервно фыркающего коня. Мать была права - он не хотел больше здесь оставаться. Скоро нагрянут княжьи люди, будут спрашивать о нем. Уж лучше самому князя упредить, переговорить по-свойски - усмехнулся Илия.
- Постой, сынок...
- Что, мама?
- Дай мне слово.
Илия посмотрел на мать, нахмурил брови.
- Проси, что хочешь. Для тебя я все сделаю.
- Все мне не надо, - улыбнулась она. - Дай слово, что мне никогда не придется стыдиться за тебя.
Илия еще больше сдвинул брови. Когда он заговорил, то голос его был глух, и в нем звучала каменная тяжесть.
- Даю тебе слово всегда поступать так, чтобы тебе не стыдится за меня никогда.
- Хорошо, - удовлетворенно произнесла Макошь. - Теперь иди. За меня с отцом не беспокойся, но и не забывай. Навещай иногда.
- Ты тоже..., - Илия сглотнул слюну. - Не беспокойся. Скажи всем в Карачарове, чтоб не поминали лихом.
Он поворотил коня, которого уже называл в уме - Буркой, еще не зная, что это его настоящее имя, и скрылся в лесу. Впереди Илию ждала долгая и славная дорога, но он сумел сдержать данное матери слово - и считал это своим величайшим подвигом.