Аннотация: "У аркобалено Неба особые отношения с Тринисетте". Что будет, если новым аркобалено Неба станет владелец Кольца Вонголы?
Джен, Гокудера, Цуна, АУ (альтернативный финал арки Представителей). Написано на конкурс "Сладкая битва" на дайри.
- Сделай что-нибудь! - Гокудера тряс Шамала за грудки и вопил так, что дребезжали стекла в окне. - Придумай что-нибудь, ты же можешь, я знаю!
У Цуны болела голова, но попросить Гокудеру замолчать не было сил.
Он предпочел бы не показывать виду, что дело дрянь. Все равно ничего не исправишь. Цуна запомнил урок Реборна: "Ты должен быть готов умереть". Он давно готов. Это не он плачет, это тело снова его предало. Глупое детское тело плачет от боли и глупой несуразной обиды, а Цуна радуется, что мама уехала. С ней было бы тяжелее.
Шамал, небритый и пьяный, как всегда, больше смотрел на Бьянки, чем на пациента. Еще один, второй после Гокудеры, островок неизменности в изменившемся мире. Сейчас скажет: "Я не лечу парней", - и начнется обычная комедия его вечного ухаживания за Бьянки, теперь еще более бессмысленного, чем раньше. Но Шамал в любом случае не помог бы. Просто Гокудера не способен ничего не делать, когда Цуне плохо. Даже если сделать ничего нельзя.
- Я не лечу, - Шамал запнулся, вгляделся в Цуну и вдруг усмехнулся, криво и странно: - детишек. Тащи его к детскому врачу, Хаято. И поторопись.
Последние слова - совершенно точно лишние. Когда дело касается Десятого, Гокудера в любом случае из шкуры наизнанку вывернется, чтобы сделать все наилучшим образом. А уж когда Десятый чуть ли не помереть готов у него на руках...
Каких-то двух минут хватает ему, чтобы вызвать такси, помочь Цуне одеться, подхватить его на руки и сбежать вниз.
- Потерпи, Десятый, все будет хорошо, раз Шамал сказал - к обычному врачу, значит, наверное, ничего страшного...
А у самого в голосе паника. Цуна и хотел бы его успокоить, но как? Самому бы перестать плакать, что за позор, он ведь на самом деле не маленький! Цуна обнял Гокудеру за шею, уткнулся носом ему в воротник. Так лучше. Так почти хорошо...
За два месяца Цуна так и не привык к телу младенца. Оно было неуклюжим, быстро уставало, хотело то есть, то спать, то плакать и решительно не совпадало с желаниями самого Цуны. "Это пройдет", - сказал Реборн. Но дни шли, а оно все никак не проходило.
Наверное, это потому, думал Цуна, что я тоже неправильный аркобалено. Как Лал. Только Лал досталось слишком мало пламени, а ему - слишком много. Он не мог, не имел права никем жертвовать, он хотел защитить всех, своих и чужих, - да для него и не было чужих среди тех, кто вышел на бой с ним вместе. И он правильно рассчитал: Небо, принимающее всех, действительно оказалось способным оттянуть на себя пламя всех атрибутов. Пустышка на шее Цуны сияла всеми цветами радуги - смотреть больно. И все были живы. И все было хорошо. Только Цуна никак не мог приспособиться к новому телу.
- Никчемный Цуна, - злился Реборн, - даже такую малость не можешь.
Цуна не обижался: слишком отчетливо слышал за злостью боль и вину. Он хотел бы сказать: "Не вини себя, я сам так решил", - но такие сопли были не для Реборна. Поэтому Цуна улыбался как можно более ехидно и говорил:
- Зато я теперь твой босс.
И плевать, что собственный по-детски писклявый голос вызывал почти ощутимую ненависть. Зато Реборн замирал от такой наглой провокации, потом усмехался - Цуна все никак не мог привыкнуть к его взрослой ухмылке, - и отвечал:
- Обломись, никчемный Цуна, я больше не аркобалено.
Такой Реборн был правильным - циничный, в принципе не способный на жалость, боль и вину. Цуна смеялся:
- Иди, не-аркобалено, хватит со мной возиться. Бьянки тебя заждалась.
Безумный роман Реборна с Бьянки казался Цуне лучшей приметой нового времени.
Тяжелей всего было в первые дни. С ним тогда слишком носились. Кто ругал, кто плакал, кто пытался утешать: потерпи, это временно, мы обязательно найдем способ... Какой способ, заорал бы Цуна, если бы были силы орать. Бермуде конец пришел, Вендиче дружно переехали из Вендикаре на кладбище, аркобалено вернулись в прежние тела, Шахматоголовый эффектно лопнул, унеся с собой все свои тайны. Как будто не было ничего. Все, что осталось от девяти поколений проклятых - радужная пустышка на шее Цуны, рядом с кольцом Неба.
Кольцо теперь сваливалось с пальца, и Цуна снова повесил его на цепочку - вернее, Гокудера для него повесил. Детские пальцы справлялись только с самыми простыми задачами. Даже палочки держать не получалось, приходилось есть ложкой. "Мелкую моторику надо развивать", - бурчал Реборн и подсовывал Цуне бумагу и карандаши. У Цуны не получалось ни одной ровной линии, только бестолковое детское каляканье. Но он старался - так отчаянно старался, будто успехи в рисовании могли что-нибудь изменить.
Жизнь постепенно входила в новую колею, и эта колея совсем Цуне не нравилась, - но что он мог сделать? Не мог даже сбежать от мамы и девочек, которые кудахтали над ним, как наседки. Разве что Ямамото выручал: подхватывал на руки, говорил какую-нибудь глупость вроде "ребенку нужен свежий воздух" и уносил в сад.
- Я не ребенок! - возмущался Цуна.
Ямамото вздыхал:
- Прости. Трудно привыкнуть. Хочешь, поиграем в мяч? Тебе нужно тренироваться.
- Отвали от Десятого, бейсбольный придурок! - орал Гокудера. - Тебя нужно к врагам Семьи забрасывать в мяч играть, всех перебьешь даже без своей железки!
Гокудера относился к Цуне, как раньше, будто ничего не изменилось. Нет, конечно, он тоже таскал Цуну на руках, зато ни разу не назвал "ребенком", "мелким" или как-то в таком духе. "Десятый", и точка. И глотку был готов перегрызть любому, кто не согласен.
А потом закончились каникулы, и Цуне стало совсем плохо. Никогда бы не подумал, что он может так скучать по школе! Школа стала теперь недостижимой, как нормальная жизнь, как тренировки с Реборном, как бои, которые он так ненавидел. Ничего этого больше не будет. Никогда.
Понимание необратимости того, что с ним произошло, обрушилось на Цуну слишком поздно, но от этого ударило больнее. Он изо всех сил сдерживался, чтобы не показывать друзьям и маме нахлынувшую тоску, но днем, когда ребята были в школе, а мама хлопотала по дому, плакал так, как может плакать только глупое младенческое тело.
А потом все закончилось. Очень просто: Цуна проснулся ночью от жара и боли, было плохо, дурацкое мелкое тело ревело, как и положено реветь от боли маленькому ребенку, а Цуна думал, что это, наверное, проклятие начало действовать. Ведь аркобалено рано или поздно не выдерживают, так? А аркобалено Неба всегда умирают молодыми. А если сложить то и то...
Может, это и к лучшему, думал Цуна, пока перепуганный Гокудера поил его, расспрашивал, что болит, прикладывал ко лбу лед и вызванивал Шамала. Существовать в этом беспомощном никчемном теле Цуне надоело до смерти.
Таксист гнал по ночным улицам к больнице, напуганный не столько Гокудерой, сколько всхлипывающим малышом у него на руках. Быстрая езда убаюкала Цуну, он задремал, по-прежнему обнимая Гокудеру и пристроив голову у того на плече. Гокудера был теплый и успокаивающе пах сигаретами и динамитом - прошлой жизнью.
- Ну, давай сюда своего братишку. Да не трясись так, - подцепил пальцами пустышку: - Чего только не придумают. От такой пустышки нормальный ребенок шарахаться должен. А ты, молодой человек, уже большой для сосок, бросать пора.
Вы правы, доктор, подумал Цуна, ой как правы. А в следующий миг все мысли вылетели из его головы, как ветром выметенные: доктор взял ленточку пустышки и цепочку кольца и снял их с шеи Цуны. Вот просто так - снял! Как ни в чем не бывало!
- Извини, молодой человек, твои цацки будут мешать осмотру. Давай-ка раздеваться.
Над кольцом дрожал крохотный оранжевый язычок пламени. Странно, подумал Цуна, разве я его зажигал? Если вспомнить, я за все это время даже не смотрел на кольцо ни разу...
Гокудера, кажется, что-то понял или вот-вот поймет: потрясение на его лице сменилось тем напряженно-сосредоточенным выражением, с которым он всегда решает сложные задачи. Хотелось спросить, обсудить, а еще - Цуна даже испугался, поймав себя на таком, - хотелось кричать и прыгать, как будто он не почти взрослый на самом деле парень, запертый в детском теле, а глупый довольный Ламбо.
Доктор тем временем прощупал живот, заглянул в рот... Разогнулся, улыбаясь:
- На редкость здоровый молодой человек. А ты молодец, что пришел, ответственный брат, не то что некоторые. Вот, держи рецепт, зайдешь в аптеку на первом этаже. Таблетки от температуры, полоскание для десен. Вылезет зуб, все будет в порядке.
- Зуб? - растерянно переспросил Гокудера. - Всего лишь зуб?
- Всего лишь, - кивнул доктор. Достал из стеклянного шкафчика с лекарствами баллончик с аэрозолем: - Но некоторые очень качественно всю семью на уши ставят. Ну-ка, малыш, открой рот.
Вот уж точно - всю Семью на уши. Почему они раньше не пробовали снять эту дрянь, просто снять? Заранее знали, что не получится...
Но ведь пустышка светится, как и положено соскам аркобалено? Значит, проклятие тоже есть? Мысли путались, но все же Цуне казалось, что он вот-вот ухватит разгадку за кончик хвоста.
Боль стихла - лекарство начало действовать. Гокудера подхватил Цуну на руки, сунул в карман пустышку и кольцо. Попрощался с доктором. Все это - как сквозь сон, на автомате. Цуна снова обнял его за шею и положил голову на плечо. Пропищал:
- Спасибо.
- Не за что, - рассмеялся доктор. - Не болей, молодой человек.
Ночной прохладный ветер взъерошил волосы, и снова обнял родной и успокаивающий запах сигарет и динамита. Хотелось продлить ощущение вновь начавшейся жизни, а дома оно уйдет, вытесненное привычным окружением.
- Пойдем домой пешком - попросил Цуна, - ладно? Смерть откладывается, и проклятие, кажется, тоже. Здорово, правда?
- Ох, Десятый!..
Гокудера вернул кольцо Цуне на шею, с ненавистью посмотрел на пустышку:
Правильно, хотел сказать Цуна, ты здорово придумал, - но вместо этого широко зевнул. Детям давно пора спать, а что Цуна спать не хочет, этому телу неинтересно.
- Десятый, - сказал вдруг Гокудера, и в его голосе впервые за эти жуткие два месяца Цуна услышал радость, - а знаешь, ты ведь тяжелее стал. Ты растешь!
- Кажется, из меня вообще не получился аркобалено, - Цуна засмеялся, и Гокудера рассмеялся с ним вместе. - Хоть где-то никчемность пригодилась! Хотя почему, я не понимаю.
- Я понял, кажется. Это твое пламя, Десятый! Твое кольцо.
- Оно горело, - вспомнил Цуна, - у доктора...
- Оно горело все это время, - серьезно поправил Гокудера. - Разве ты не помнишь, Десятый?
- Я не замечал. Я не... - не специально, хотел сказать Цуна, но разве эти бесконечные два месяца он не держался на одной решимости? - Да, оно должно было гореть...
- Пламя Неба - гармония. Понимаешь, Десятый? В твоей пустышке собралась завершенная радуга, и твое кольцо ее гармонизировало. Какое тут к черту проклятие!
Гокудера увлекся, наверное, если бы Цуну не держал, и руками бы начал размахивать - как всегда, когда объясняет что-то, для него понятное, но слишком сложное для остальных. Цуна счастливо улыбался, глядя, как пляшут на лице его друга радужные отблески. Потом поймет. Сейчас важно другое: как он растет? Как все дети? Придется снова идти в детский сад, в школу, проживать заново все те годы, на которые его отбросило?
Не слишком большая плата за победу, но все же терять столько лет не хотелось. Реборн и остальные аркобалено стали взрослыми сразу...
Может, с ним и здесь снова получится какой-то промежуточный вариант?
- Понял, Десятый?
- Не-а. Зато, - Цуна вспомнил вдруг почти позабытое, потерявшееся в безумной череде более поздних битв, - помнишь, что Бьякуран говорил? У аркобалено Неба особые отношения с Тринисетте.
- Точно, - обрадовался Гокудера, - тогда вообще все складывается! Ты, главное, расти скорей, Десятый!
Спать больше не хотелось, и сидеть у Гокудеры на руках тоже стало вдруг как-то неловко. Цуна осторожно пошевелился: