Мышлявцев Борис Александрович : другие произведения.

Глядя на звезды, мои овцы заплакали (Повести и рассказы 2003 - 2013)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три повести, представленные в данном сборнике, представляют собой трилогию, несмотря на отсутствие в них сквозных персонажей. Их, однако, объединяет единство места и времени действия: окрестности Центральной Азии и Дальний Восток, начало XXI века, а также стилистика "магического реализма". (Тоже самое можно сказать и о большинстве включенных в сборник рассказов.)
  Борис Мышлявцев
  
  ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МОИ ОВЦЫ ЗАПЛАКАЛИ
  Повести и рассказы (2003 - 2013)
  
  Три повести, представленные в данном сборнике, представляют собой трилогию, несмотря на отсутствие в них сквозных персонажей. Их, однако, объединяет единство места и времени действия: окрестности Центральной Азии и Дальний Восток, начало XXI века, а также стилистика "магического реализма". (Тоже самое можно сказать и о большинстве включенных в сборник рассказов.)
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Повести:
  
  1. ЖЕЛТЫЙ МИР, КРАСНЫЙ МИР
  2. БАБОЧКА НА РАБОЧЕМ СТОЛЕ
  3. БЕЛЫЙ ВОРОН, ЧЕРНЫЙ ВОРОН
  
  Рассказы:
  
  1. Вместе с Аделаидой слушаем Коэна и находим заброшенный дом
  2. История для чужеземца
  3. Мелочь
  4. Лиловый Джо
  5. Мальчик и Змея
  6. Бамбуковый герой
  7. Мордыхаев
  8. Глядя на звезды, мои овцы заплакали
  9. Свинцовая акварель
  10. Победа Шашина
  11. Ногтевич
  12. Вечер чиновника
  13. Дебют Хурбабановой
  14. Шашин-2. Путешествие
  15. Снег ложится на китайскую землю
  16. Мы летаем под землей
  17. Возле моря, на краю
  18. Красные шторы
  19. Двухголовый мальчуган
  20. Веселая вечеринка с участием пожилого миллионера
  21. Душтулдор
  22. Хождение к Богдо-Гэгэну
  
  .....................................................................................................................................................................
  
  
  
  
  
  
  ЖЕЛТЫЙ МИР, КРАСНЫЙ МИР
  (Повесть)
  
  
  
   ЧАСТЬ I
  
   КАК РАЗБИЛАСЬ ЧАШКА
  
   Вода показалась мне неожиданно горькой, и от неожиданности я выронил чашку из рук. Как много готов отдать я сейчас, чтобы кончиками пальцев снова ощутить прохладу той чашки, а на языке - горечь той воды! Но чашка уже разбита...
   Такитиро Сада
  
   ГЛАВА 1.
   Посылка с острова. Центр Азии.
  
   Я был удивлен и даже как-то встревожен, когда увидел воткнутую в дверь желтовато-серую бумажку. Она была свернута вдвое и видом своим напоминала всего лишь обычную квитанцию об оплате коммунальных услуг. Но внутри меня что-то сжалось, не знаю почему. Впрочем, любые бумажки, приходящие из госучреждений, всегда наводили на меня некоторое уныние. Это чувство развилось во мне даже раньше, чем я начал уклоняться от призыва в нашу разваливавшуюся армию. Оно не прошло и после, когда опасность получить мерзкую повестку из военкомата миновала. А у этой бумажки вид был самый что ни на есть казенный.
   Тревога не исчезла полностью и после того, как листок оказался всего лишь безобидным почтовым извещением: на ваше имя поступила бандероль (нужное подчеркнуть). Давно уже не приходилось мне получать никаких посылок. Ни от кого. Тем более - от дедушки.
   До семи лет я жил на далеком острове у восточной окраины материка. Рыбы и трепанги, морские ежи и тюлени, много корейцев и редкие экземпляры аборигенов. Теплые и холодные моря, покрытые буйной растительностью мягкие горы, суровые ели и шелестящие пространства бамбуковых зарослей... А где-то, среди изувеченной нефтепроводами северной тундры, еще бродили последние стада оленей.
   Отец писателя Мисима Юкио был одно время губернатором южной части этого острова. Не знаю, насколько его деятельность способствовала развитию края... От тех времен в бывшей Тойохаре остался превращенный в краеведческий музей губернаторский дворец, увенчанный высоким шпилем, выстроенный в европейском стиле серый банк с фальшивыми колоннами, да несколько десятков двухэтажных бараков. "Стены в них такие тонкие и хлипкие, что любой каратист шутя пробьет их рукой" - сказал мне как-то дедушка, и с тех пор каратэ стало ассоциироваться у меня с разрушением утлых японских домиков.
   В музее меня больше всего интриговала плоская лупоглазая рыба, превосходившая семилетнего ребенка своими размерами, а также облезлое чучело волка, который в особо суровую зиму решился перейти по льду пролив, отделяющий остров от материка. Волков на острове не было, так же, как и не было преступности (в сравнении с "материковыми" нормами).
   От детства остались кинематографичные картинки.
   Пожилые кореянки медленно бредут по берегу вдоль зеленоватого моря, волокут за собой длинные широкие ленты морской капусты. На песке остаются извилистые следы.
   Крупным планом: влажный песок после отлива. Дырочки, из них вверх выстреливают струйки воды, выдающие местонахождение съедобных моллюсков. Здесь их называют устрицами, но на самом деле это вовсе не устрицы.
   Яркий заграничный мусор, который иногда выкидывали на берег волны.
   Дома: семья перед черно-белым телевизором, в телевизоре - голова Д"Артаньяна в широкополой шляпе, рядом с нами - эмалированное ведро, полное вареных креветок.
   Тайфуны иногда разрушали полгорода, особенно страдали те самые японские бараки. Маленькая Сусуя разбухала от многодневных ливней и сносила целые кварталы, на месте которых образовывались кипящие волнами озера. Один раз я видел из окна, как ветер поднял вверх собачку и понес ее куда-то... Затем рухнула стальная опора. Посыпались очень красивые яркие искры, и несколько дней у нас не было электричества. Через пару дней на резиновой лодке к нам приплыли родственники и привезли свечи и керосин.
   На острове я жил с дедушкой и бабушкой, родители пытались в то время найти свое счастье в далеком материковом мегаполисе. Судя по всему, это им так и не удалось. Скитались по съемным квартирам и частным домам, работали где придется. Наверное, зря они там жили, в этом "втором Чикаго", как некоторые называют этот город. Бесприютный, столично-равнодушный к провинциалам, бетонный.
   Я всегда больше любил дедушку. Вместе мы ездили на море, ловили рыбу, просто ходили по заросшим бамбуком и колючим элеутерокком горам, исследовали сохранившиеся там с прошлой войны загадочные укрепления. Я был уверен, что дедушка знает все на свете, хотя он и отрицал это. Дедушка был человеком мягким и добродушным. Моя мать называла это добродушие бесхарактерностью, впрочем, любое положительное качество любого из родственников отца она с легкостью переворачивала с ног на голову. Так ей было легче обустраивать свою не очень уютную вселенную.
   Бабушка, наоборот - сильная, жесткая, а где-то и жестокая. Я не очень любил ее, но принимал как часть своего довольно комфортного мира. А потом, повзрослев, принял и как личность, своеобразно цельную и обладающую собственным взглядом на мир. Во взгляде этом сквозило что-то аристократическое, давно ушедшее вместе с погрузившейся на дно исторического бытия абсолютной монархией.
   А еще жила с нами добрая прабабушка, родом с засыпанных песком низовьев Волги. Она рассказывала мне про чертей и духов, и от нее я узнал, что оставаться одному для человека небезопасно, особенно для человека маленького. Прабабушка готовила на пару вкусные пян-се, варила борщ и кук-су, ну и много чего еще делала. Всего не помню, остался только довольно смутный общий образ.
   Потом появились шумные молодые родители и увезли меня на материк, в плоские сухие степи, в местность, где почва белела от горькой ядовитой соли и где каждый понедельник потаенно ухали ядерные взрывы. Иногда в школе отменяли занятия, а по радио передавали предупреждения о "повышенной солнечной активности". Позвякивала посуда в шкафах, у нас распухали и болели глаза. Мир стал другим... Прощай море, прощайте сошедшие со средневековой картины сосны и загадочные морские существа, которых можно было отыскивать на берегу!
   Вскоре после моего отъезда с острова дедушка с бабушкой развелись, дедушка пытался жить с разными женщинами, но все они, почему-то, умирали в самый неподходящий момент. Такие вещи некоторые считают проклятием, а некоторые - действием кармы. Так он начал свои скитания - безнадежно одинокий человек без жилья, потерявшийся в лабиринте, который сначала показался прямой дорогой... Адреса у нас обоих постоянно менялись, мы все реже обменивались письмами и открытками, и стали вскоре друг для друга лишь воспоминаниями о счастливом прошлом. Потом на много лет он и вовсе исчез из виду. И тут это извещение...
   Я сунул бумажку в карман куртки и позвонил в дверь. Постоял, послушал... Ни звука. Значит, жена уже на работе. Путаясь в порванной подкладке кармана, я вытащил ключ и вставил его в замочную скважину. Ключ провернулся немного и застрял - ни туда и ни сюда. Я с досадой выругался и стукнул по замку кулаком. Бесполезно. Я так и эдак начал раскачивать ключ в скважине и, после долгих трудов, вытащил его. Повторять попытку не хотелось. Постоял, глядя на маленького металлического мучителя, и тут вдруг до меня дошло - ключ был не тем. Тьфу ты, черт! Это был ключ от подвала, где мы иногда репетировали с моей группой. А ключ от дома я, видимо, забыл. Идти в университет искать жену? Ладно, решил я, пойду на почту за посылкой.
   Выстояв отвратительно медленную очередь, я получил на руки облепленный сургучными печатями пакет и вскрыл его на свежеокрашенной дряхлой лавочке неподалеку. В пакете оказались какие-то тетради, бумаги, несколько фотографий и написанное крупным почерком письмо. Развернув клетчатый ученический листок, я потушил сигарету о бетонную ножку скамейки и начал читать. Вот что писал мне дед:
   "Здравствуй, внук! Прости, что не писал так долго. Да и от тебя ни весточки. Узнал через десятые руки твой адрес и вот пишу.
   Ты уже совсем взрослый. А я чувствую, что жить мне уже недолго. Все у меня в прошлом, а в настоящем - только мое заслуженное одиночество. И обидно, что от меня самого ничего не осталось. Какую-то глупую жизнь прожил, и общая глупость моей жизни ясно видна из последних десяти-пятнадцати лет. Все искал чего-то, и ничего не нашел.
   Не могу нормально написать. Да и что в письме напишешь про такой сложный предмет, как жизнь? Если будет интересно, почитай мои дневники, которые я тебе посылаю. Там еще кое-какие памятные мне бумаги, посмотришь. Еще альбом с марками, там есть дорогие среди них. Хотелось бы оставить что-нибудь посерьезней, да ничего нет - ни дома, ни денег, ни ценных вещей..."
   Я закурил сигарету и быстро дочитал письмо, почти просмотрел - дальше шли стариковские жалобы на жизнь, извинения, какие-то обрывки воспоминаний о наших походах (Помнишь, я нашел в горах железную эмалированную кружку? Она у меня до сих пор. Смотрю на нее и думаю: куда все подевалось, вся эта настоящая, какая-то солнечная жизнь...).
   Мне защемило сердце и захотелось напиться. В жопу напиться, в дрободан. Весеннее солнце сияло радостно, и контраст с туманным, подернутым нездоровой дымкой настроением письма усугублял это желание. Причем хотелось именно недорогого советского портвейна. Натурального, созданного какими-то веселыми псевдомусульманскими волшебниками из испорченного, подсохшего на солнцепеке азербайджанского или узбекского винограда. У некоторых людей так: когда в ясный день становится грустно - возникает мысль о портвейне. Водка... она больше подходит для питья в квартире, на зимней кухне, или, если летом - то на ночном пляже, у большого жаркого костра. Пиво... как-то легкомысленно, а вот портвейн - в самый раз...
   Если доживу до старости, кому и какое письмо я смогу написать? Я еще вроде молод, но временами начинаю чувствовать, что где-то во мне уже накапливается усталое вещество старости. Пока еще загадочное для меня, но уже пугающее своей обыденной неизбежностью.
   Из супермаркета я направился в ближайший двор. Знакомая беседка, полузакрытая какими-то бурно разросшимися кустами. Уютная, бесприютная, соединяющая в себе индастриал и деревенщину. Да, в такой можно без помех выпить, подумать о прошлом, погрустить.
   Кроме вызывающего жалость письма, поводов для грусти было немало. В целом моя жизнь складывалась не ахти. Совсем не такой она получилась, как мечталось когда-то, сто лет назад. На Марс не полетел, великих научных открытий не сделал (и не сделаю), на дно Марианской впадины не погрузился (и не погружусь).
   Работа моя мне совсем не нравилась, хотя там я и зарабатывал почти достаточно, чтобы мы с женой могли прожить (отмечу - худо-бедно прожить). Но закончить хороший университет только для того, чтобы работать потом экспедитором в книготорговой фирме... это было как-то глупо. В тоже время я не знал, чем еще заняться. Работать в коммерческом киоске? Грузчиком? Наркоторговцем? Пробовал, но все это как-то не пошло.
   Предложили мне эту работу, и я начал работать. В принципе, ничего сложного. Едешь рядом с водителем всю ночь, утром приезжаешь в какой-то город, выгружаешься, раздаешь товар клиентам и весь день едешь обратно. Сегодня, правда, машина сломалась, и вернулись мы только утром.
   Зимой мне нравились снежная бесприютность проносящихся мимо равнин и перебегающие дорогу белые змейки поземки. Летом - растекавшиеся по небесам закаты и иногороднее пиво. Не работа, а сплошная дорога. То на юг, то на север, то на восток, то на запад, в радиусе примерно пятисот километров от нашего города.
   Все меня на работе знают, и я всех знаю, но ощущение - что никто никого не знает, и ты на фиг никому не нужен. Уволишься - точно уж никто переживать не будет. Сначала работа была более трудная - набирать для клиентов на складе книги, проводить плановый учет каждую неделю. Мне начали сниться цифры и буквы, не имеющие плоти ряды цифр и букв. Во сне я стал уставать больше, чем на работе. А потом освободилась вакансия экспедитора, и я с облегчением перешел в свой нынешний отдел.
   Поначалу я был рад, мне нравилось каждодневное однообразие шоссе, обеды в придорожных закусочных. Но постепенно и эта ненапряжная работа начала меня тяготить. Дома тоже все как-то перекосилось и стало разваливаться. Серьезных причин вроде нет, а жить нам обоим временами просто тошно...
   Интересно, насколько все-таки глупы вон те голуби? Прилетели, урчат и набивают живот всякой гадостью, пьют воду из лужи, отталкивают друг друга от пищи. Вроде все одинаковые, но есть между ними и разница. Вот у одного нет лапки. Он от этого чувствует себя несчастнее других? Достаточно ли у него ума, чтобы осознавать свое несчастье? Как он вообще видит эти объедки, эту лужу, меня, сидящего с бутылкой портвейна неподалеку?
   Я ем на помойке, я пью из луж, дождь меня моет, дождь мне как душ... Я-а-а... серый голубь! Я-а-а... серый голубь! - заиграла в голове песня.
   Я начал просматривать тетради, которые оказались дневниками деда. Из одной тетради выпала старая открытка с выцветшим лаконичным текстом: "С праздником! Привет из Центра Азии! Как у вас дела? Пишите на мой новый адрес. У меня все нормально". Неразборчивая подпись в левом углу. Обратного адреса не было. Наверное, это открытка, которую нужно посылать в конверте. Потом я полистал альбом с марками. Вот уж в чем не разбираюсь, так это в филателии! Несколько страниц занимали марки неправильной формы - треугольные, ромбические - с изображениями животных: яки, олени, быки, лошади, снежные барсы. Надписи на марках - какой-то неправильной латиницей. Судя по всему - какое-то маленькое государство, затерянное в горных просторах Центральной Азии.
   В отдельном пакете лежали куски пергамента, покрытые совсем уж загадочными письменами. Мне показалось, что подобная письменность была в ходу в Тибете или в Монголии. Впрочем, я не лингвист. Эти написанные на непонятных языках тексты вызвали у меня недоумение. Я достал письмо деда и еще раз просмотрел его. Никакого упоминания о загадочных записях. Может фраза "ты ведь историк, и эти бумаги могут тебе пригодиться" относилась не к дневникам, как я решил сначала, а именно к этому пакету? В любом случае, историк-то я никудышный. А языков, кроме родного, да еще немного английского, не знаю, так что вряд ли мне все это пригодится.
   Невнятная тоска пронзила меня всего. Все вместе - работа, семья, внутреннее состояние, и, почему-то - привет из центра Азии и непонятные рукописи сложились в некое единое целое. Это целое представляло собой какую-то глобальную Жопу, находящимся в которой я вдруг себя ощутил. Видимо, портвейн был слишком плох, а выпил я его довольно много. Одновременно я почувствовал, как заскрипели и начали медленное вращение какие-то загадочные шестеренки и колеса, приводящие в движение нашу жизнь. Мне показалось, что моя уснувшая было судьба начала просыпаться.
  
   Жена молча налила мне суп и также молча ушла в ванную. Она была недовольна как моим долгим отсутствием, так и пьяным возвращением. Я почувствовал, как одна за другой начинают рваться связывавшие нас нити. Вот и кошка наша месяц как исчезла. У нее было обычное кошачье имя, но мы часто называли ее Пульхерией (по-моему, в каком-то из романов Достоевского была героиня с таким именем). Пульхерия была еще совсем маленькой, когда мы взяли ее к себе. Тогда мы только-только начали жить вместе, и Пульхерия в каком-то смысле стала символом нашей совместной жизни. Мы относились к ней как к чему-то, порожденному нашей любовью.
   Заваливаясь в постель, я подумал: "Да, Жопа должна быть всеобъемлющей. Когда погружаешься в настоящую Жопу, все нити должны порваться". Закружили винтами невидимые вертолеты, и в этом мерном кружении сознание незаметно угасло.
  
   ГЛАВА 2
   Марки. Я увольняюсь. Fuck и отморозки. Время читать.
  
   На выходных я разыскал своего одноклассника, вместе с которым мы учились в небольшом городке Р. Он с детства увлекался коллекционированием марок. Уже давно мы опять жили в одном городе, но большого желания общаться у нас не возникало, слишком разными стали людьми. В детстве вроде были близкими друзьями, а потом что-то чух! - и испарилось. Так вот бывает. Одноклассник недоучился, бросил институт, поработал немного в Coca-Cola, потом занялся каким-то бизнесом. В итоге к 24 годам у него была здесь своя мебельная фабрика, плюс в "нашем" городе Р. - большой молокозавод (бывший до реформ государственным) и юридическая контора. У меня же, получается, ничего не было. Иногда он, с периодичностью в 2-3 года, находил меня. Может, ему было интересно сравнивать, как растет его благосостояние и остается на нуле мое, а может это только мои очерняющие его мысли. Но, в любом случае, это эпизодическое общение никому из нас большой радости не доставляло. Так, что-то вроде проверки связи.
   Тем не менее, встретил он меня приветливо. Попили чай, я рассказал о посылке.
   - Хм... Вот эти действительно редкие, - он ткнул в те, странной формы марки, что сразу же привлекли мое внимание. Их было довольно много.
   - Это марки одного государства, которое просуществовало всего несколько десятилетий, а потом куда-то исчезло. Вот, смотри - тут написано название. (Тут я вспомнил про это маленькое государство. Да, было такое). Марки выпускались всего лет 15, поэтому ценятся весьма высоко. Я бы мог у тебя купить их хоть сейчас.
   Он назвал сумму, которая показалась мне на удивление большой.
   Я вернулся домой радостный, с деньгами и твердой решимостью не работать больше экспедитором. Сели, поговорили с женой.
   - Занялся бы ты наукой. Получишь степень, уже человеком будешь, - посоветовала мне жена и отправила меня в научный институт. Историю я терпеть не мог, поэтому остановился на археологии или этнографии. Впрочем, археологи могли знать меня с не лучшей стороны. Во время археологической практики мы с приятелем регулярно напивались с местными деревенскими девушками, отлынивали от работы, в общем, были в экспедиции самыми настоящими инфант терриблями. Оставалась этнография. В детстве я с удовольствием читал книги про разные народы, в университете этот предмет тоже изучал, даже писал по нему курсовые.
   В общем, я начал ходить в Институт Этнографии, беседовать с учеными, искать себе научного руководителя. И, как ни странно, получил в итоге направление в очную аспирантуру.
   - По нашей программе ты должен год прожить среди народа, который изучаешь, проникнуться их жизнью, стать для них своим, - сказал мне после успешной сдачи экзаменов шеф. - Денег у института сейчас, сам понимаешь... Так что придется жить на самообеспечении. Выберем тебе какой-нибудь из северных народов. Найдешь там работу, куда-нибудь в школу устроишься. А сейчас... тебе повезло - в одном экспедиционном отряде освободилось место. Через две недели поедешь вместе с А., нашим крупным специалистом, на Север. Поедете вдвоем.
   И я стал готовиться к поездке на Север, в заболоченные низовья крупной сибирской реки. Представления об этих местах были у меня самые смутные. В качестве предметов культа местные жители использовали древнее иранское серебро, а пришли они на свои болота из пыльных аральских степей, вытесненные оттуда каким-то более удачливым народом. Были они в целом добродушные, но себе на уме. Трудно зажигались, но долго не гасли. При этом горели потаенно, как торф на болотах, который столетиями может тлеть где-то в глубине.
   Больше всего меня пугали тамошние комары, к которым, как мне говорили, привыкнуть невозможно. Я читал книги про живущие там народы, пытался запомнить кой-какие слова из их речи, а потом плюнул - на месте разберусь. Начинался влажный душный июль, оставалось еще несколько дней до отъезда. Обычно у меня задолго до поездки возникает чемоданное настроение, я как бы выключаюсь из этой жизни, частично переношусь в пункт назначения уже заранее. А тут - ничего подобного не произошло.
   До отъезда оставалось всего несколько дней, и тут произошел исключительный по своей абсурдности случай. Случай, который я только по прошествии долгого времени смог правильно оценить и понять.
   Помню, что жена в этот день не хотела пускать меня на пляж, особенно - с пивом. Меня даже удивило ее беспокойство (сто раз я ходил на пляж с пивом), и сам я чувствовал какую-то странную пустоту внутри, тревогу и даже вину не понятно за что. Но пошел.
   Мы с другом пили дешевое разливное пиво из пластиковой канистры, купались, разговаривали за жизнь. Было очень здорово, и вот вечером, когда собирались уже уходить и оделись, мой друг показал fuck проезжавшему мимо большому черному джипу. Зачем? Он так и не смог внятно объяснить этого. Четверо парней с внешностью "ленинских" бандитов средней руки вышли и, не приняв наших извинений, начали нас крепко бить. Так я оказался в реанимации с разрывами почек. Потом, когда непосредственная угроза жизни миновала, меня перевели в урологию.
  
   О, это уныние больницы! Первые два дня я совсем не мог вставать - было слишком больно, сознание гасло. Да и врачи вставать мне категорически запретили. Жутко хотелось курить. В конце концов, несмотря на запрет, я встал и добрел до лестницы, где и покурил позаимствованную у какого-то затертого мужичка гадкую сигарету без фильтра. После этого начались такие боли, что на пару дней я забыл о курении, да и вообще обо всем на свете, кроме боли. В эти дни мне казалось, что теперь-то я точно умираю. Но не умер, оклемался.
   С одной стороны, меня мучило одиночество, с другой - мне не хотелось никого видеть. Визиты жены и друзей казались мне лишь неискренним исполнением обязанностей. Знакомиться с товарищами по несчастью, двумя пожилыми соседями по палате, мочившимися при помощи катетеров, мне тоже совсем не хотелось. Их непрерывный обмен жалобами - у кого что болит - достал меня в первый же день, когда ко мне в полном объеме вернулось сознание.
   В основном я занимался тем, что лежал и думал, иногда слушал плеер, что-то почитывал. Я понял, что экспедиция на Север накрылась. Улучшение наступало слишком медленно, в нужный срок уложится явно не получалось. Вставал до сих пор с трудом. При резких движениях начинались боли, почти с прежней силой. Я попросил жену принести мне дедовские бумаги и занялся их чтением. Оказалось, что первые две тетради были не дневниками, а, скорее, мемуарами. Дед писал их по памяти, через несколько лет после описываемых событий. Собственно дневники начинались позже и были, как мне показалось, переполнены бытовыми деталями и не очень интересны. Я начал читать "мемуарную" часть.
  
   "В 1950 г. я закончил университет и был приглашен работать в органы. Меня должны были отправить работать на какую-то из недавно вошедших в состав нашего государства территорий. До последнего гадал: куда именно буду я направлен? Это мог быть и Восток, и Запад... В конце концов я попал в К. Если честно, до самого момента назначения я и не знал, что в конце войны эта горная Республика присоединилась к нам на правах автономии. Теперь в Республике активно шел процесс государственного переустройства. Меня же, как историка, в составе группы специалистов направляли в молодую автономию, для изучения сохранившиеся вредных феодальных пережитков и определения методов научной ненасильственной борьбы с ними. Кроме этого, мы должны были выявлять связь этих пережитков с настроениями национализма и с деятельностью иностранных разведслужб.
   До войны в регионе активно действовала японская агентура. После полного разгрома Японии активность "самураев" сошла на нет, не до этого им стало после Хиросимы. Однако необходимо было сохранять бдительность, не дать врагам нашей Родины свить себе гнездо в этой труднодоступной горной местности.
   Задачи показались мне интересными. Осенью 1950 года мы с В. преодолели многочасовой путь по грунтовой горной дороге и прибыли в столицу автономии. Моста через Великую Реку тогда еще не было, и мы переправились через могучий поток чистейшей воды на тихоходном пароме.
   Уже пока мы ехали по бесконечному серпантину все выше и выше, поднимаясь к никогда не тающим снегам, я подумал: "Очень подходит для центра Азии находиться в таком вот заброшенном месте. И как это здорово, что наша советская власть пришла даже сюда, к этим диким и отсталым кочевникам!". И вот, когда мы наконец пересекли Великую Реку, реальная заброшенность, уединенность этого города и какая-то его ненатуральность поразили меня до глубины души. В. сразу же сказала: долго мы здесь не проживем. Почему, удивился я. Это злое место, для посторонних злое, разве ты не чувствуешь, как оно отвергает все чужое, все лишнее, ответила она, а я промолчал.
   Фактически, в городе было две улицы в нашем понимании. Когда мы ехали по главной, я обратил внимание на то, что практически все здания (в основном - одноэтажные, изредка попадались двухэтажки) - недавней постройки. Еще я понял, что на всем протяжении улицы наша машина была единственной. Стоявшие у обочины грязные детишки провожали машину долгими взглядами, махали руками, смеялись, что-то кричали...
   Как бы там ни было, мы начали свою жизнь в маленьком 10 тысячном городке. В столице... Снабжение было неплохим, большие грузовики каждый день прибывали из-за гор, наполненные продуктами и необходимыми для новых граждан СССР вещами. Весь городок представлял собой сплошную стройку - строили здания под учреждения, жилье для приглашенных специалистов и молодой местной интеллигенции.
   Многие из местных прилично говорили по-нашему, с одной семьей мы сразу сдружились. Молодой писатель и драматург, чье имя переводилось как Золотой Луч, жил на той же улице, что мы, в новых домах сразу за рынком. Его творческих дарований оценить я не мог, так как писал он на своем родном языке. Человек же он был в целом приятный, по-крайней мере - в трезвом виде. Жену его звали Серьга, а двух сыновей - Стрелок и Фабрика. У них тогда в моде были "иностранные" индустриальные имена. В свидетельстве о рождении сына так и написано было "Фабрика". Впрочем, дома его звали совсем другим, домашним именем. У них вообще к имени отношение очень трепетное. Есть имя официальное, имя домашнее, имя для друзей и знакомых, что-то вроде нашей клички. Мне тоже придумали такое имя, в переводе - Длинный Парень, или просто - Длинный. Для них я действительно был высок.
   Мы прожили в К. уже несколько месяцев, но ощущение искусственности города не покидало меня. Мне казалось, что все это скопление домов только притворяется обычным городом. Временами чудилось, что ночью дома могут взять и разбрестись по степи, запрятаться по окрестным горам, бросится в Великую Реку и уплыть на север... Казалось, что жители столицы только притворяются горожанами. Глядя на местных чиновников, специалистов и просто обывателей, я думал: стоит им дать команду "стоп, хватит притворяться", и они с облегчением вздохнут, сбросят европейские костюмы, наденут прежнюю свою одежду и откочуют кто куда, каждый в свое родное местечко, к своим верблюдам, баранам, якам, северным оленям. Не нужен был им этот город. В конце концов, полвека назад городов здесь не было, даже местные власти довольствовались юртами, и ничего, худо-бедно и жить и управлять получалось.
   За эти месяцы я много ездил по стране (именно так, страной, эту территорию и хочется называть). Я ездил в недавно созданные поселки с типовыми домами, пересекал заснеженные перевалы, на лошадях возил в глухие места ящики для голосования во время выборов, посещал томительные заседания районных органов власти, на которых бесконечно кого-то награждали и чествовали - доярок, чабанов, охотников, чиновников, приезжих и местных специалистов, уборщиц и всех остальных. Дарились грамоты, перьевые ручки, чернильницы, полотенца, наборы посуды, нравоучительные книги, памятные значки и медали.
   Сколько ни старался - никак не мог обнаружить какого-то ярко выраженного национализма. Интеллигенция, казалось, искренне верила в прогресс, простые люди молча принимали новшества. Иногда только можно было поймать на улице взгляд... Ну, такой взгляд, который как бы говорил что-то, но что именно? Не могу сказать, что в таких взглядах явственно читалась ненависть. Скорее - упрек и ожидание: когда же ты исчезнешь отсюда?
   Заправлял страной еще довольно молодой человек, очень жесткий и решительный. Еще в 1930-е гг. он уничтожил всех противников нового курса, разрушил прежнюю систему образования и упрапвления, поверг в прах ориентированную на Тибет старую интеллигенцию и из бедняцкой молодежи создал интеллигенцию новую. Тогда этот человек вызывал у меня симпатию - настоящий вождь своего народа, бескомпромиссный, преданный своему делу! Такой же была и его жена, Черная Девушка. Рассказывают, что когда за антиправительственную деятельность нужно было расстрелять монахов Верхнего Храма, солдаты Народной армии отказались делать это. Для них выстрелить в монаха было смерти подобно. С детства им прививали почтение к таким людям. Почти в каждой семье кто-то был связан так или иначе с церковью - или был ламой, или несколько лет прослужил в монастыре послушником.
   Из столицы на автомобиле, воспринимавшемся тогда как адское чудовище, примчалась Черная с револьвером, и лично прострелила голову каждому из монахов, затем солдаты раздели трупы и подвесили за ноги на деревьях вокруг храма... Да, времена тогда были жестокие, борьба шла ни на жизнь, а на смерть! Хотя не знаю, возможно, этот рассказ - лишь попытка живших в той местности людей снять с себя ответственность за уничтожение монахов и храма - это мол не мы, это власти, это люди приехавшие из столицы.
   Постепенно во все этом - и в борьбе с религией, и в молчаливой покорности народа чужеземному прогрессу я начал видеть какое-то притворство. Никаких доказательств (кроме тех самых редких взглядов). Так, ощущения на уровне паранойи. Потом у нас с Золотым Лучом произошел тот разговор...
   Сначала сынишка Луча, Фабрика, заболел. Воспаление легких в тяжелой форме. Приезжие врачи делали все, что могли, но родители обратились к ним слишком поздно. Было ясно, что ребенок умрет. Его поместили в отдельную палату. Луч просто сходил с ума. Я зашел к ним вечером, чтобы как-то утешить, но его дома не было. Не было во дворе и его коня. Серьга лаконично сказала "чоруй барды" (он уехал) и ушла на кухню готовить чай. Мне почему-то неловко стало оставаться у них, но по обычаю чай обязательно нужно было выпить, и я с ощущением какой-то вины остался в их комнате. Маленький Стрелок вяло возился на полу с игрушками. Игра заключалась в том, что деревянная машина сбивала деревянного же верблюда. Я присел на корточки рядом. Заняться чем-нибудь с ребенком - лучший способ избавиться от неловкости в гостях...
   Вскоре Серьга принесла чай и мы в молчании начали его пить. Тут послышался стук копыт и пьяный голос хозяина. Золотой Луч вошел, резко распахнув двери. Увидев меня, он замер, потом схватил резко за рукав и потянул за дверь. "Слушай, друг, я к тебе сейчас зайду, ты возьми Серьгу, идите к тебе" - зашептал он с усилившимся от опьянения акцентом. - "Потом она там будет, с твоей, а ты ко мне приходи через час". В подъезде двухэтажки молча стоял маленький старик в подбитом овчиной зимнем халате. Я ничего не понял, но просьбу друга исполнил. Когда я пришел к нему, он был один. Стрелок спал в кроватке. Луч был совсем пьяный. Молча он налил мне полстакана водки, я молча выпил. Мы закурили. Прошло несколько минут, а потом он заговорил. "Сейчас у меня был шаман" - сказал Золотой Луч и почему-то оглянулся на форточку".
  
  
  
   ГЛАВА 3
   Бревно. Узел Счастья.
   Меня весьма неприятным образом отвлекли от чтения. Парень чуть постарше меня, со скучным казенным лицом, оказался следователем. С притворным вниманием, иногда делая на бумажке пометки, он выслушал мою версию происшествия, а затем предложил:
   - Послушай, ты же понимаешь, что мы их все равно никак не найдем. Кто такие, что, откуда? Никто их не видел, а ты их описать нормально не можешь. Нам только головная боль лишняя. Будет это дело висеть несколько лет, а толку никакого. А если найдем - откупятся, ты же сам видел, какая у них тачка крутая. Напиши, что шел по бревну и упал с него.
   Я почувствовал противное бессилие и согласился. Когда парень ушел, я лежал и представлял себе это роковое бревно, с которого падают люди и расшибаются до полусмерти. Большое, очень толстое бревно, при этом - скользкое. Оно лежит у меня поперек дороги. Я ходил этой дорогой неоднократно, и никакого бревна здесь не было. Откуда оно взялось? Я начинаю карабкаться, используя как ступеньки трещины в коре, и вот я уже почти наверху. Тут я понимаю, что нахожусь на высоте нескольких метров над землей. Я оглядываюсь, и позади вижу дорожку, по которой пришел. Смотрю повнимательнее, и замечаю, что на самом деле дорожки две. Они идут параллельно почти до самого бревна, затем одна из них неожиданно уклоняется вправо. По какой же я шел на самом деле? Я замер, не в силах сделать выбор - перелазить мне через бревно, или спуститься на свободную дорожку? Тут руки начинают соскальзывать, я просыпаюсь и вижу перед собой прозрачные трубочки капельницы, дверной проем, пачку сигарет на тумбочке. Да, надо покурить. Я осторожно выбираюсь из постели. Почки висят во мне, как тяжелые перезревшие плоды, я двигаюсь осторожно, чтобы их тонкая кожица не порвалась. В курилке уже курит девушка азиатского вида. Оказывается, что я забыл спички, поэтому прикуриваю у нее. Мы курим и с интересом посматриваем друг на друга. Я не знаю, как начать разговор, и спрашиваю просто:
   - А вы откуда? Здешняя?
   - Вообще -то я из К., но сейчас живу здесь, в аспирантуре учусь.
   К.! Надо же!
   - Вы не поверите, я только что узнал про ваш город, полчаса назад, и вот, сразу же встречаю жительницу этого города! Оказывается, мой дед в молодости там работал, а недавно он выслал свои мемуары, и вот сейчас я как раз их начал читать.
   Девушка вежливо улыбнулась. Говорила она с легким акцентом:
   - Вообще-то про наш город немногие знают, он стоит совсем отдельно, среди гор, и туда нет железной дороги. А про нашу Республику думают, что она на севере, а на самом деле она - на самом юге, дальше уже только монголы и Тибет.
   На ней - свободный халат, и когда девушка наклоняется, чтобы затушить в урне сигарету, я вижу ее небольшую грудь...
   Я бросил свою докуренную до самого фильтра сигарету не потушив, и побрел в палату. За окном лил дождь и волны сырости вползали в раскрытые окна. "Надо попросить у жены кофту" - подумал я, забираясь под одеяло. Через полчаса я встал и снова отправился в курилку. Почему-то я надеялся опять встретить там азиатскую девушку. Я выкурил две сигареты подряд. Когда я прикуривал третью, она пришла. В этом ничего удивительного, у никотина есть определенная скорость распада, поэтому курильщики часто приходят в курилки почти одновременно, даже и не сговариваясь об этом. Сначала приходит одна пара, потом другая... Так возникают даже своеобразные смены - этот курит чаще всего с этим, а тот с тем...
   Меня раздражают больничные разговоры на тему "у кого что болит", но, в тоже время, нельзя не признать их очень естественными для малознакомых людей, которым нездоровиться. Дождь все лил, струи с шипением разбивались об асфальт за окном, и под этот аккомпанемент я продолжил наше знакомство.
   - Противно лежать в больнице, правда ведь? Я вот совсем по-глупому сюда попал. Купались на пляже с другом, пиво пили, а потом он показал фак большому такому черному джипу, а побили в итоге меня, почки порвали.
   Девушка выразила вежливый интерес, и я продолжил, чувствуя, что меня заносит куда-то не туда.
   - И вот я встал сначала, подошел к воде, умылся... было какое-то отупение, особой боли не чувствовал. А потом захотелось пописать. Начал я это делать, а оттуда - только кровь бежит, густая такая, темная кровь. Мне страшно стало, я почувствовал, что с этой кровью уходит из меня жизнь. В глазах начало темнеть, я подумал, что все, умираю. Ой, извини, что я тебе такое рассказываю...
   Я замолчал, смутившись, она немного улыбнулась, тоже смущенно а потом сказала:
   - Да ничего, мы же в больнице... Интересно, обычно мужчины любят рассказывать, как их хотели побить, а потом они им всем как задали...А ты какой-то не такой, просто рассказал как тебя побили. Забавно...
   Я пожал плечами, потом спросил:
   - Слушай, а у вас там правда шаманы были?
   - Да и сейчас полно... Только многие им не верят, говорят - сейчас не настоящие. А я сама не знаю, верить или нет. К одной шаманке ходила, она напугала меня. В тебе, говорит, лишняя душа. У обычного человека одна душа, у тебя две. Одна душа моя, другая - чужая, вроде тоже от человека, но она злой стала, как дух. Ладно, спать надо... - сказала она и снова наклонилась, чтобы затушить сигарету.
   - Тебя как зовут-то? - спросил я, решившись познакомиться окончательно, и тут же, когда она ответила, переспросил, не разобрав диковинное имя.
   - Ну, если перевести - Узел Счастья, - ответила она.
   "Узел Счастья... бывают же имена!" - засыпая, думал я. "Есть гордиев узел, который разрубают, есть - очень прочный морской, а тут - просто Узел Счастья. Запуталось счастье узлом - и не развяжешь...не распутаешь...".
   ГЛАВА 4
   Дикие собаки.
   Всю ночь я блуждал по каким-то подземельям, причем был я совершенно голым. Я искал какую-то дверь, но найти ее не мог, потому что не знал точно, где искать... Говорят, быть голым во сне - к болезни. Болезнь у меня и так была, но я чувствовал, что выздоравливаю. Почки работали все лучше, у мочи исчез бурый оттенок. Уже два дня я не пользовался уткой, ходил в туалет сам. От этого я снова почувствовал себя человеком. Да, иногда для того, чтобы чувствовать себя человеком, нужны самые обычные вещи, которых не замечаешь, пока их у тебя не отберут! Утром от дождя остались лишь лужи да переменная облачность. Жена принесла мне Тутуолу, и я перечитывал приключения Пьянаря - как он путешествовал в Город Мертвых, где все ходили задом наперед, потом его жену проглотило Голодное Существо, потом он это Существо победил, но встретился с полутелым духом... Нигерийские леса были полны зловредных существ! Показывавший фак друг принес мне своей плеер и кассету с Ником Кэйвом, и нигерийские потусторонние существа начали жить под аккомпанемент "Баллад об убийствах", где Кэйв поет вместе с Кайли Миноуг. Самая известная песня с этого альбома - про дикие розы. Лирический герой восхищается красотой героини, дарит ей розы, а потом почему-то говорит: "Не должна на свете существовать такая красота" и героиню убивает... Я, все-таки, никак не могу понять - зачем он так с ней поступил?
   Она прошла по коридору и чуть кивнула мне головой... Я выбрался из кровати и направился в курилку. Кроме нас, там были еще люди. Мы молчали, пока они не ушли, а потом она продолжила вчерашний разговор, будто мы его и не прерывали.
   - Мама тоже часто говорила мне, что во мне живет злой дух. Я иногда делала вещи, которые людей поражали. Становилась вдруг злой, капризной. А началось это после того ужасного случая. Хотя, говорят, случаев не бывает, все написано заранее...
   Мы жили тогда в маленьком поселке Ивовая Долина. Ничего замечательного, кроме комаров, там не было. Я тогда совсем маленькая была, и подробности узнала потом... В поселке развелось множество полудиких собак. Из города приезжало начальство и дало указание - всех собак убить. Говорили, они переносят бешенство. Собаки эти жили сами по себе, никого не трогали. Но приказ есть приказ. Никто не соглашался их убивать, говорили, что это грех. Собаки - они ведь особые существа. Между человеком и природой, между нами и духами. Никто не соглашался их убивать. А мой отец суеверным не был. Он был человек образованный, инженер. И вот он за деньги взялся за это дело. Ему выдали ружье, патроны... Несколько дней ходил он по поселку, приманивал собак едой и убивал. Он старался убить их палкой - хотел съэкономить патроны для охоты. Я этого не помню, мама мне рассказывала. Мертвых собак он сдавал в администрацию, потом за поселком их обливали бензином и сжигали. Там потом осталась куча обгоревших скелетов разных размеров. А шкуры один человек снимал и выделывал, потом их продали кому-то в городе. Потом отец получил деньги и начал пить. И с тех пор он пил не переставая. Дома начались скандалы. А через некоторое время случилось это...
   Мы с сестрой всегда были вместе, все-таки - близнецы. Раздельно не играли, да и не были мы отдельными существами. Родители - и то постоянно нас путали. Даже имена у нас были общими. Мы менялись ими, когда хотели. То я была Узел Счастья, а то - Птичка. Никто из взрослых этого не замечал... В мае дядя купил мотоцикл с коляской, и мы очень захотели поехать с ним в юрту. Мама пускать нас не хотела, и места в коляске для двоих уже не было - на этом мотоцикле ехала куча народу, уж и не помню сколько. Но для меня это было просто мечтой - ехать на этой железной штуке. У нас-то в поселке ни машин, ни мотоциклов вообще не было, только иногда к нам заезжали грузовики с продуктами из столицы, да служебные машины с чиновниками. Не знаю, как так получилось, но в итоге с дядей поехала я одна, а Птичка осталась дома. Наверное, это был первый раз, когда я разлучилась с сестрой надолго. У дяди с тетей юрта стояла в горах, довольно далеко от Ивовой Долины. На следующий день мы с одной девочкой увязались за тетей на пастбище. Мне тогда шесть лет было... И вот вечером тетя погнала стадо к юрте, а нам наказала проследить за ягнятами. Их всего двое было. Тетя скрылась за холмом, мы еще немного поиграли, а потом начали спорить - где наша юрта? Холмы вокруг нас казались мне одинаковыми. В конце концов пошли мы в разные стороны. Я шла долго, пока не стемнело, и ягненка тащила на руках, боялась, что убежит. Потом я поняла, что заблудилась... так два дня с ягненком на руках и проходила. Ночью был жуткий холод, и если бы не ягненок - я бы точно замерзла... Почему нас волки не съели - вот что удивительно! Мне очень запомнился сон. Во сне я, как и наяву, лежала в прошлогодней траве, обняв ягненка. Вдруг трава зашуршала и кто-то тронул меня за плечо. "Не бойся, это я, Птичка" - услышала я голос сестры. Я хотела повернуться, но ее ладошка закрыла мне глаза, а потом Птичка сказала: "Я пришла к тебе, чтобы сказать - давай всегда будем вместе! Будем играть все время вместе и никогда не будем разлучаться. А я тебе сейчас помогу. Как проснешься - иди навстречу солнцу...". Утром я пошла навстречу солнцу, потом меня нашли и отвезли в поселок. А дома - похороны. Моя сестра играла на улице, и ее раздавил грузовик с продуктами".
   Я не знал, что сказать. Мы сидели на корточках в тишине, и не было даже дождя, чтобы чем-то ее наполнить. В американском фильме герой в такой момент сказал бы "I am sorry", но что было сказать мне? Я не знал. Я просто взял ее за руку, подержал немного, потом отпустил и полез в карман за сигаретой. Захлопнулась от внезапного порыва ветра форточка, и этот хлопок как бы поставил в рассказе точку. Но она все-таки продолжила через минуту.
   - И вот, шаманка сказала, что во мне две души, и одна из них - маленькая, безумная душа ребенка, который никогда не сможет повзрослеть. Душа моей задавленной сестры. А все это произошло от того, что мой отец убил этих собак. От этого он начал пить, от этого я потерялась в горах и грузовик раздавил сестру. Так души убитых собак отомстили нам.
  
   ГЛАВА 5
   Страшный Бегемотик. Побег и конфискации.
   Мне становилось все лучше, а потом стало хуже. Мне начали колоть более сильный антибиотик, но температура не спадала. Временами я начинал бредить. Приходила жена, сидела у кровати и гладила меня по голове. Сны мешались с явью. Более того, мне почти наяву начали сниться старые сны, те, которые я уже видел когда-то. Некоторые были из совсем раннего детства, другие - из юношеского периода. Получается, сны вечно хранятся в нашей памяти. Но вот что интересно... ведь когда я смотрю повторно какой-то сон, сам я уже не такой, каким был тогда, когда сон приснился. Особенно это касается снов детских. Сначала мне повторно приснился один сон из совсем раннего детства, где меня пытается схватить Человек-Кобра, и один из семилетнего возраста...
   Мама и папа подходят ко мне, папа говорит, улыбаясь: "Малютка, знаешь, мы с мамой для тебя кое-что приготовили. Пойдем с нами". Мы завернули за какой-то угол и попали в темноту. Папа посветил фонариком, луч уперся в обитую жестью дверь, на которой висел новенький замок. С торжественным видом папа достал ключ и вручил его мне: "Что же ты медлишь, открывай! Это твоя дверь, твой замок, и твой ключ". Мне стало как-то не по себе, одновременно и страшно и приятно. Я чувствовал, что мне оказано большое доверие и боялся его не оправдать. Я открыл замок и осторожно приоткрыл дверь. Папа дал мне фонарик и я направил его в проем. Там были только уходящие вниз ступени. "Пойдем же, - сказал папа. - У нас сегодня еще много дел". Мы стали спускаться вниз, я впереди. Лестница была короткой, и мы оказались в каком-то обширном помещении, пустом, судя по раздававшемуся от наших шагов эху. Папа нашарил на стене выключатель, щелкнул им и в ярком электрическом свете я увидел свою Детскую. Ровный бетонный пол, бетонные стены и, на огромных бетонных постаментах - игрушки. Каждая игрушка была в несколько раз больше меня, да и постаменты были немаленькие - в полтора моих роста, так что я с трудом мог бы дотянуться до края. Там были разные игрушки, всего десятка полтора. Все они казались сделанными из дерева. Помню, там была лошадка, был слоник, стоящий на задних лапах бегемотик, какая-то карусель. Я смотрел на них снизу вверх, совершенно ошарашенный. "Мы с мамой подумали - ты уже большой и самостоятельный мальчик, тебе нужно больше свободы и уединения для игр. Теперь у тебя есть своя собственная территория, где ты - полноправный хозяин. Ты можешь приглашать сюда друзей, можете играть вместе. У тебя есть свой ключ и ты можешь закрывать свою детскую, тогда никто не сможет туда попасть, даже мы. Обрати внимания на игрушки! (Тут лицо папы приобрело многозначительный и немного хитрый вид) Таких игрушек у других детей нет, это мы с мамой постарались. Видишь, какие они большие? Это тебе на вырост. Кстати, они крепко привинчены к постаментам, так что можешь не бояться, что они упадут и сломаются, играй спокойно. Они будут приглядывать за тобой, и если что не так, сразу же сообщат нам. Так что это не просто игрушки, это твои друзья и защитники". Я молчал. Возвышающийся надо мной слоник пристально уставился на меня своими неподвижными нарисованными глазами, и под этим взглядом я чувствовал себя маленьким и беспомощным. "Что же ты молчишь? - вступила в разговор мама, до этого бывшая как бы сторонним наблюдателем. Голос ее дрожал от обиды и с трудом сдерживаемых эмоций. "Ты чем-то недоволен? Может тебе еще что-то нужно? Мы и так столько сил потратили, чтобы все это для тебя сделать!". Она негодующе посмотрела на меня, и обратилась к папе: "Я же говорила, что он наших стараний не оценит. У него никаких чувств, никакой благодарности к матери нет!" Папа покачал вверх-вниз помрачневшим лицом и сказал: "Ладно. Пусть он тут посидит и подумает. А мы пока пойдем. Сынок, помни только, что игрушки все-все нам расскажут, так что веди себя как нормальный человек". Папа протянул руку и я вложил в нее недавно полученный ключ. "Если перегорит лампочка, стучи в дверь, мы услышим". Родители поднялись по лестнице, дверь за ними захлопнулась, и я услышал клацанье закрываемого замка. Я чувствовал глубокий стыд. Родители сделали мне такой подарок, а я не смог оценить его по достоинству. Может быть, я еще слишком мал? Наверное, такими игрушками играют взрослые. Особенно неудобно мне было перед папой, я чувствовал, что всю основную работу выполнил он. Сколько труда было потрачено, чтобы пол сделать таким ровным и гладким? Стены тоже были идеально ровно отштукатурены, правда не покрашены. В дальнем конце зала в стену была вделана металлическая дверца.
   Я устал стоять, а так как сесть было не на что, я присел на корточки возле постамента с Бегемотиком и прислонился к нему спиной. Вдруг меня ослепила вспышка, а все тело дернуло как от удара током. Впрочем, это и был электрический ток. Я упал на пол и почувствовал, что мое сознание гаснет. Когда мир вокруг немного прояснился, я увидел вверху нависшую надо мной фигуру Бегемотика. "Не смей прислоняться к моему постаменту!" - грозно сказала игрушка - "Тебе сказали - играй нормально, а ты что делаешь?" От ужаса я не мог вымолвить ни слова. Зал наполнился скрипом - любопытные игрушки начали разворачиваться на своих постаментах, чтобы лучше видеть происходящее. Это удавалось им с трудом, ведь они были зафиксированы очень жестко... Я вскочил и бросился наверх. Я стучал в дверь, громко звал на помощь родителей и плакал, но с той стороны все было тихо. Наверное, родители были очень заняты... Я боялся смотреть назад и вниз, где как приколотые булавкой к одному месту насекомые копошились страшные деревянные игрушки. Я устал стучать в дверь и кричать, а только плакал, закрыв глаза. Меня переполняла обида и ненависть. Вдруг дверь открылась. На пороге стоял плюшевый Мишка, которого на прошлый Новый год мне подарил Дед Мороз. Мишка помог мне подняться, а затем вложил в мою руку большой холодный ключ. Мы вышли, и я дрожащими руками закрыл дверь, а ключ сунул в карман. "Просыпайся!" - сказал Мишка и плюшевой лапкой тронул мой лоб...
   Сны шли как телепередачи, один за другим. Были скучные, были грустные, веселые, умные и глупые. Но именно сон с Бегемотиком запал мне в душу более всего. Почему-то у меня появилось ощущение, что предстоит еще одна встреча с этими игрушками ...
   Потом температура резко спала и я начал по-настоящему выздоравливать. Я много читал. Узел Счастья дала мне учебник своего языка и я под ее руководством освоил падежную систему и времена глаголов. Больше всего меня смущала возможность глаголов склоняться по падежам... Оказалось, что странная рукопись написана на старомонгольском языке. У.С. обещала помочь с переводом, и я отдал пергаменты ей, сам же продолжил чтение дедовских дневников:
   "Золотой Луч обернулся на форточку, а та, как бы в ответ на его взгляд, открылась, и поток морозного воздуха ворвался на кухню, а клубы пара придали всему этому вид мистический и зловещий. "Во! Черт пришел!" - подняв указательный палец, сказал Луч, помолчал, а потом продолжил: "Вот вы думаете, что научили нас жить, или не научили, но еще научите, вы привезли нам лекарства и мы пользуемся ими, приехали ваши железные телеги, прилетели ваши железные птицы и мы пользуемся ими... Мы все обрезали волосы и сожгли свои книги... В своих пьесах я высмеиваю шаманов, которые дурили доверчивых бедняков и способствовали феодальному гнету. Но! Я понял, что мой сын умрет, и никто ему не поможет. Никакие лекарства. И я позвал шамана. Он мне сказал - осталось последнее средство. Одна душа уже ушла, и ее вернуть трудно. Там внизу есть бог с головой быка, он следит чтобы люди в срок умирали. И я выбрал, кого можно отдать вместо моего сына. Там рядом с ним ребенок лежит, который не опасно болен. Завтра он умрет, а мой сын будет жить. Так сделал шаман. Это великий шаман. Когда у вас была большая война, этого шамана вызывало ваше правительство, и еще несколько его помощников. Вы уже почти проиграли войну, потому что на стороне противника были очень мощные духи. Наши шаманы вступили в битву с этими духами и победили их, а дальше воевало только железо и человеческая плоть, и вы победили. Я выбрал того ребенка на замену, и теперь на мне грех. Вот так..!". Примерно такую бессвязную речь я выслушал тогда от Золотого Луча. Не могу выразить это на бумаге, но в ту ночь я для себя понял что-то очень важное, и не только про этот народ, но и про Жизнь, и про судьбу, и про что-то еще. Я так понял, что протрезвев, луч начал жалеть о своей пьяной откровенности.
   Весной из лагеря совершило побег несколько заключенных. Это были убежденные противники новой власти, поэтому не удивительно, что они не просто растворились в горах, а начали мутить народ. К ним примкнуло еще несколько обманутых ими чабанов. Они раздобыли оружие и стали нападать на государственные хозяйства, угонять скот, грабить магазины. Стало известно, что часть местного населения сочувствует им и оказывает поддержку. В этот район была направлена наделенная чрезвычайными полномочиями комиссия. Отправили туда и меня. Район был глухой, высокогорный, неподалеку сходились границы разных государств, поэтому туда вот уже лет тридцать стекались всякие антиправительственные элементы. Никто из исследователей там вообще не бывал. Районный центр начали строить только в прошлом году, так что жители до сих пор были рассеяны по своим юртам. В дома они переселяться не хотели. Если их начинали прижимать - откочевывали за границу. Люди здесь еще не верили в электричество, разводили косматых яков и поклонялись духу Серебряной Горы. В общем, трудный район. Закончилась пригодная для автотранспорта дорога, и мы пересели на лошадей. Через сутки утомительного пути мы прибыли в поселок Устье Реки. Два десятка новеньких жилых домов, следственный изолятор ("черный дом", как называли его местные), больничный домик, здание администрации - вот и весь районный центр. На следующий день были произведены обыски у подозрительных элементов, нескольких человек задержали. Часть нашей группы отправилась за Заячий хребет, где, по слухам, у бандитов была ставка, а я с другой частью остался в поселке. Я увидел, что местные стражи порядка пытают задержанных и запретил им делать это. Я не был для них начальником, но они послушались. Потом мне принесли конфискованные у задержанных бумаги. Изымали у них все подряд. Мне принесли два букваря, словари, несколько старых газет, школьные тетради, буддистские сутры и старые тибетские гороскопы. Я так понял, что к хозяевам все это не вернется в любом случае... Вместе с моим помощником из местных я просмотрел изъятое. Мы составили опись. У довольно молодого парня, работавшего в больнице завхозом, были изъяты две рукописи на монгольском. Он попал в число подозреваемых, так как уже отбывал десятилетний срок, правда не по политическим мотивам, а просто за воровство. Поэтому его на следующий же день отпустили. (Я немного подивился - человека, осужденного за воровство, назначают завхозом!). Моих знаний старомонгольского хватило, чтобы понять - рукописи довольно интересны. Одна из них содержала религиозные толкования, другая представляла собой описание каких-то странствий.
   Всю ночь мы пьянствовали - члены комиссии, местное руководство и постепенно прибывавшие родственники тех и других... Потом они начали петь развеселые песни, потом - тоскливые, потом начали вяло драться. Меня не трогали, и я отправился спать.
   Почему-то мне кажется, что тут и берут свое начало мои злоключения, хотя их явные проявления начались позже, когда я вернулся в город. С одной стороны, мне очень неприятно вспоминать про эти события, с другой...".
  
   ГЛАВА 6
   Зачарованный сад. Несостоявшееся чудо. Гость и больше ничего...
   Вот оно, солнце! Сияет! Я иду из больницы домой. В плеере играет веселый ирландский THE POGUES. Мне кажется, подобная музыка должна была звучать на гулянках у хоббитов. Лужи от многодневных дождей исчезли без следа. Грязь превратилась в пыль, которая при малейшей возможности поднимается вверх и оседает на придорожной траве. Я иду осторожно - почки еще побаливают. Прохожу по тропинке среди аккуратных кедров и смотрю - нет ли там грибов. Грибов нет. Ну что ж, ладно... Я иду, и кедры, все одинаковые, гладкоствольные, ровные, кажутся колоннами древнего храма. Белка перебегает дорожку и прячется за ствол. Лет десять назад белки гораздо меньше боялись людей... Я решаю свернуть с тропинки и вхожу в торжественный тихий зал. Нет ни травы, ни кустов, только засыпанная хвоей ровная земля и покрытые гладкой корой стволы. Я достаю сигарету и сажусь на корточки. Мне нравится это место, для меня оно - мой зачарованный сад, где я люблю посидеть и подумать о жизни. В детстве у меня был другой зачарованный сад. Неподалеку от города, где я тогда жил, в степи, с неясной целью кем-то был выкопан обширный котлован, на дне которого росли невысокие тополя и карагач. Туда я приходил помечтать или почитать какую-нибудь книгу вроде "Трех мушкетеров". Мне было тогда лет двенадцать, и сейчас я воспринимаю это время как переломное. Именно тогда я стал самим собой, то есть тем, чем являюсь сейчас, со всеми плюсами и минусами, а может быть - наоборот, перестал собой быть. Я понял, что я "плохой", но, в тоже время, обрел какую-то своеобразную легкость жизни. Мое существование стало для меня хоть как-то понятным. А произошло это так.
   Однажды утром я проснулся с ощущением, что жить мне незачем. Я смотрел в окно на железнодорожную линию и серую ограду находящегося за ней завода и не понимал - как и зачем мне жить дальше? И всем остальным людям - зачем? Тогда я еще посещал художественную школу и спортивную секцию... И вот я понял, что не могу больше этого делать. Конец детства наступил внезапно, как инсульт. С тех пор каждый день я слонялся по улицам, родители же были уверены, что я на занятиях. Они продолжали оплачивать мое обучение, я рассказывал им о своих вымышленных достижениях и неудачах. Ситуация была безнадежной, и я видел для себя лишь два выхода - покончить с собой или уйти из этого дома. И то, и другое пугало своей необратимостью, хотя сейчас я понимаю разницу этих двух путей... Несколько раз я пытался повеситься, но в последний момент инстинкт самосохранения пересиливал, и я обрезал и выкидывал петлю. Огромное удивление у меня вызывал тот факт, что остальные люди, похоже, жили себе спокойно, даже и не подозревая о том, что жизнь их пуста и бессмысленна. Так я стал обладателем тайны...
   Мысли о самоубийстве исчезли также внезапно, как и появились. Я думаю, причина здесь в том, что прежний Я действительно умер в тот год. Два ритуальных действия символизировали эту смерть. Во-первых, я уничтожил все глиняные фигурки, которые до этого с таким старанием вылепливал, обжигал и раскрашивал и которыми у меня был заставлен весь стол. Поводом послужило недовольство матери раскиданной по всей моей комнате глиной. Тогда я разбил все фигурки молотком (осколков набралось полное ведро) и пообещал никогда больше не прикасаться к глине. Честно говоря, этим творческим самоубийством я надеялся привлечь внимание родителей к своей личности. Не могу сказать, что это мне удалось. Поэтому я был разочарован результатом. Увидев чисто прибранную комнату и ведро разноцветных осколков, мать лишь пожала плечами:
   - Делать тебе нечего, да, впрочем, дело твое. Без глины хоть в комнате чище будет.
   Я понял, что мир без моих скульптур не осиротел...
   Тогда я начал потихоньку собирать рюкзак с провизией для побега. "Если хоть раз меня оскорбят - уйду навсегда" - решил я. На карманные деньги я покупал сухие супы и консервы, складывал их в потайное место и ждал подходящего момента. Не помню причины ссоры, но однажды мать погрозила мне, что сдаст меня в психиатрическую лечебницу. И на следующее утро я ушел, оставив записку с китайскими стихами (уйти я собирался в Китай):
   Снег ложится на китайскую землю, морозом остужен Китай...
   А ведь дороги Китая так извилисты и труднодоступны...
   Рюкзак был страшно тяжелым. Стоял промозглый сентябрь, и под не прекращавшимся дождем я еле добрел до станции. По пути мне встретился бетонный забор, где на прицепленной к какому-то крюку проволочной петле висел маленький щенок. Брюхо его было надрезано, глаза - выткнуты. Я замер перед этим забором, не в силах оторвать глаз от вывалившихся из надреза внутренностей. Кто и зачем мог совершить это жестокое и бессмысленное убийство? Это путешествие так и осталось в моей памяти связанным с тем несчастным существом, одиноко висящим в своей петле неподалеку от станции... Да, people are strange...Я сел в пригородный, доехал до конечной, там пересел в другой поезд, который довез меня до ближайшего казахского города. Там я, благодаря какой-то придуманной мной небылице, поужинал и переночевал в квартире незнакомой казахской семьи, утром убежал от них и пошел вверх по реке, в направлении китайской границы. Прошел я совсем немного, и, быстро загрустив, поехал и сдался привокзальной милиции. Меня отвезли домой.
   Потом я начал курить и пить, не под влиянием компании (которой у меня не было), а сам, согласно принятому решению. Я курил также высушенные листья конопли, изобильно произраставшей в окрестностях нашего городка. Впрочем, она на меня тогда так и не подействовала... До четырнадцати я попробовал все доступные мне воздействующие на сознание вещества. Начал слушать рок-музыку и саморазрушаться.
   ***
   Я затушил вторую сигарету и прогнал от себя воспоминания. Удивительно, как под такую веселую музыку мне в голову проникли такие невеселые мысли. В конце концов, сейчас у меня был вполне конкретный жизненный план - защитить диссертацию, заработать имя в науке. Тогда все и наладится.
   Я пришел домой, и жена обрадовалась:
   - Тебя уже выпустили? Здорово! А говорили, что еще неделю надо лежать!
   - Врач говорит, что все уже зажило. Да и я просил пораньше выписать - не могу я в больнице. Там место не для выздоровления, а для заболевания.
   Я бросил сумку в прихожей и прошел на кухню. Мы курили и пили крепкий черный кофе и разговаривали.
   - Все-таки ты уже точно решил туда ехать? - спросила жена.
   - Я думаю надо.
   - Я могу поехать с тобой...
   - Сначала надо мне поехать, посмотреть, что там и как. Может там и жить-то невозможно. Да и если честно, не собираюсь я там год торчать. За два-три месяца соберу материал для диссертации и вернусь. Кстати, раз у нас сейчас деньги есть, почему бы тебе не поехать к родственникам в Америку? Они же звали тебя, и обратный проезд оплатят.
   На ветку напротив окна села ворона. Каркнула и взлетела тяжело, и скрылась из виду. Ветка мелко задрожала и замерла.
   - А я все-таки ее прочитала, хоть мне и говорили, что она мрачная. - Жена провела пальцем по обложке лежавшей на столе книги.
   - Ну и что там?
   - Да вообще... Ну, если в двух словах - живет один священник. У него все как-то не ладится - и прихожане его не любят, и ребенок ненормальный рождается. И все это описано так тягостно, тоскливо, вся эта жизнь в каком-то поселке. Потом еще и дом у него сгорает, и один из детей, который нормальный, умирает. И вот он вдруг понимает - это все Бог ему посылает испытания, чтобы веру его укрепить. То есть Бог его избрал для какого-то великого дела - вот что он вдруг понимает...
   Я вижу, что ворона вдруг возвращается, в клюве она что-то держит, но что именно, я разобрать не могу. Мне кажется, ворона смотрит на нас, кажется, что прилетела она именно за этим - понаблюдать немного за жизнью двух больших существ за прозрачной стенкой... "Каркнул ворон NEVERMORE" - вспомнилась почему-то строчка.
   - И вот он начинает к этой своей великой миссии внутренне готовится. И везде в окружающем мире он высматривает какие-нибудь знаки, которые укажут - вот оно, начинается! И его вера с каждым днем крепнет, жизнь наполняется вдруг смыслом и весь он живет этим ожиданием. А потом одного мальчика завалило песком на берегу реки, и он задохнулся. И тут он понимает, что вот оно - свершилось. Он вдруг чувствует в себе возможность совершить чудо. Он велит мальчика принести в церковь. Люди видят его странное возбуждение и недоумевают. А он подходит к гробу и говорит - встань и иди. И так три раза говорит, а мальчик не встает - от него уже запах пошел, дело летом было. Все в ужасе - что происходит?! Ну, в общем все плохо кончается. То есть или Бог обнадежил и обманул, или просто испытания посылались вовсе не как подготовка к чуду, или вообще Бога нет. Священник с ума сошел и Бога возненавидел, в общем...
   - Да, грустная история...
   - Да у него все такие.
   Мы помолчали и в тишине отчетливо прозвучал шум крыльев снова решившей покинуть ветку вороны.
   - Я знаешь, к чему вспомнила все это... - начала было жена, но ее прервал раздавшийся вдруг звонок в дверь. Позвонили уверенно и требовательно.
   Я открыл. На пороге стоял высокий мужчина азиатской наружности - черные джинсы, кожаная жилетка, возраст - лет сорок. Уточнив, здесь ли проживает такой-то (т.е. я), незнакомец назвался Кимом и попросил разрешения войти.
   - У меня к вам разговор наполовину научного, наполовину делового характера. - пояснил он в ответ на мое недоумение.
   Я пригласил его в комнату и он продолжил:
   - Как я случайно узнал, к вам попала очень ценная рукопись.
   Я удивленно приподнял брови.
   - В 50-е годы она находилась у одного человека. Потом ее конфисковали, но в архив она не попала. Выяснилось, что она осталась у вашего деда, все эти годы лежала у него, и совсем недавно попала к вам. Вы прочитали ее?
   - Нет, я не знаю языков, на которых это написано. - ответил я. Происходящее казалось мне неправдоподобным и не совсем приятным, не знаю даже почему.
   - Это ценный исторический документ, написан он на старомонгольском. Сам я всегда увлекался историей, но у меня здесь есть и личный интерес. Этот документ написан моим далеким предком и раньше принадлежал нашей семье. Для вас, как я понимаю, он бесполезен и большого интереса не представляет. Я мог бы купить его у вас за разумную цену.
   Я задумался. С одной стороны, я во всем этом действительно не специалист, и у меня рукопись может, также бесполезно как и у деда, пролежать многие годы. С другой стороны, это, в некотором смысле - часть дедовской жизни, память о нем...
   - Сколько вы можете заплатить?
   Он назвал сумму, которой я не ожидал - на мой взгляд, более, чем достаточную.
   - Ну, в принципе, предложение интересное...
   - Можно взглянуть на рукопись?
   - Дело в том, что я отдал ее для перевода... одному знакомому. Давайте встретимся завтра, я принесу рукопись.
   Мне показалось, гость немного встревожился. Впрочем, он согласился подождать до завтра, оставил телефон гостиницы, где он остановился и ушел. Я подошел к окну, посмотрел, как Ким садится в большой черный джип, захлопывает дверцу и уезжает, а потом я вернулся на свой стул. Тут с запозданием возникли вопросы - как он узнал про эту рукопись, то есть о том, что она оказалась у меня? Я начинал ощущать себя героем детектива.
   - Интересно, как это все интересуются тем, что тебе дедушка прислал... - сказала жена. - Так вот, я подумала... это я опять про книгу... Главная проблема - понять все свои знаковые события правильно. Понять, что именно тебе хочет сказать Бог, посылая эти события. Неправильно расшифруешь - и может произойти что-то страшное. А некоторые события и вовсе не надо пытаться понять, не надо расшифровывать, надо принять их и забыть, ведь они, возможно, предназначены не тебе, а кому-то рядом с тобой... А тебе вовсе и не надо продолжать в них участвовать.
   - Да, но как ты это определишь? Вот я, например, чувствую, что последнее время происходит что-то важное, какие-то совпадения, которые ведут меня в каком-то новом направлении. Как это понимать? Мне надо упереться и двигать куда я хотел когда-то раньше, или пойти туда, куда события тянут?
   - Решать все равно тебе. - серьезно ответила жена.
  
   ГЛАВА 7
   Тетива натягивается. Шаманский джаз- рэйв.
   Примерно неделю ничего не происходило. А может, происходило, но как-то для меня незаметно. Иногда я чувствовал, что я стрела. Сейчас медленно и сильно натягивается тетива, и я думаю - да, я нахожусь в покое, я неподвижен. Но в любой момент может начаться головокружительный полет, а потом воткнусь куда-то... интересно только, куда? Надеюсь, упаду не на болото...
   Нет, на самом деле, жизнь, конечно, продолжалась. Я продолжал осваивать язык, читал этнографическую литературу, ходил в институт, обсуждал с шефом план исследовательской работы, готовился морально и материально к предстоящему длительному отъезду. "Ну что ж, не получилось поехать на Север, значит судьба у тебя такая. Будешь заниматься другим народом. Кстати, сейчас действующих специалистов по культуре этого народа вообще не осталось, а во многих районах республики вообще никто серьезных исследований не вел. Так что может все и к лучшему" - сказал мне шеф.
   Наступил август, но в воздухе уже чувствовалось явственно приближение осени. Я ощущал ее совсем рядом. Она просто остановилась перед дверью, посматривает на часы, ждет когда настанет назначенное время встречи со всеми нами. И тогда она распахнет дверь, и вместе с ней ворвется в наш мир вихрь желтых листьев, вползут змеей холодные туманы, войдет скромное бабье лето... А потом долгие дожди будут бесцельно омывать железные конструкции покинутых детьми каруселей в бесприютных парках...
   На следующий же день я побежал в больницу, чтобы забрать у У.С. рукописи. В ее палате была уже другая пациентка. Медсестра передала мне записку: "Привет! Пришлось срочно уехать в К., там заболел дедушка. Приеду, позвоню. У.С.". Вот черт! Пришлось все объяснять моему вчерашнему гостю. Договорились созвониться. Он долго расспрашивал у меня про девушку, но я и сам-то о ней не знал ничего, кроме имени... "У нас у каждой пятой девушки такое имя" - сказал Ким. В конце концов, мы договорились так (он сам предложил). Я взял у него деньги и написал для У.С. подробную записку - отдай, мол, рукопись этому человеку. "К. - город небольшой, все друг с другом родственники, я сам найду ее там" - объяснил мне Ким и исчез из моей жизни. Сказать честно, меня удивило его нетерпение. Подождал бы неделю-другую, и получил бы рукопись из рук в руки...
   - Я часто работаю в архивах, да и участников событий опрашиваю, такое у меня увлечение - ответил Ким на мои вопросы. - По документам в архив должна была попасть эта рукопись, но не попала. А состав особой группы был зафиксирован. Потом пришлось повозиться, но в итоге нашел твоего деда, как раз сразу после того, как он эту рукопись переслал тебе. Он мне вкратце рассказал, как и что было. Ты спросишь - о чем там написано? Этого я и сам пока не знаю, знаю, что для меня - это важно, а для остальных...Вряд ли что-то интересное.
   Я решил написать дедушке, расспросить подробнее про всю эту историю, но, как обычно, откладывал это до тех пор, пока не забыл совсем.
   Как-то раз в метро я увидел афишу: "В клубе *** состоится грандиозная вечеринка. Английский DJ ***, саксофонист *** и шаманка Лунное Сердце из К. в новом сногшибательном джаз-рэйв проекте!"
   Я не люблю ни джаз, ни рэйв, но сочетание всего этого с шаманкой из К. меня заинтриговало. И я отправился в клуб. Во время выступления я не переставая разглядывал шаманку - женщину лет 35, в синем халате, увешанном металлическими фигурками и разноцветными лентами, с бронзовым зеркальцем кузунгу на груди... Я читал, что с помощью этих древних зеркал шаманы общаются с миром духов. Вид у шаманки Лунное Сердце был очень серьезный, даже какой-то угрюмый и не очень вязался с атмосферой клуба, куда люди приходят чтобы потусоваться и потом об этом рассказывать как бы между прочим у себя на работе (такие рассказы ведь являются частью правильного позиционирования личности в коллективе). Голос шаманки, то низкий, то неожиданно высокий и пронзительный, вселял в сердце какую-то тоску... Низкий скрежещущий голос вызывал у меня образ каких-то древних существ, из своих потаенных подземелий рассказывающих людям наверху о чем-то бесконечно этим людям чуждом, но в тоже время и очень для них важном. Высокий голос походил на жалобный крик космических китов, которые одиноко странствуют в безбрежном пространстве. А потом вдруг она переходила на обычный человеческий голос, в котором слышалась усталая и невостребованная женственность.
   После концерта я подошел и на ее языке предложил ей выпить пива - надо же было как-то завязать знакомство. От пива она отказалась, я взял ей газировки, а себе водки и некоторое время мы сидели среди клубного шума не произнося ни слова.
   - Я собираюсь на год поехать в вашу республику, буду изучать народную культуру, в том числе - шаманизм. - сказал я.
   - Шаманов трудно будет изучать. - ответила она. - Жена есть?
   - Есть.
   - Тебе надо внимательнее относиться к ней.
   - Почему?
   - Такой год у тебя будет, очень трудный. Будет казаться, что все уже, хуже некуда, а потом будет еще хуже. Но все может кончиться очень хорошо, только не носи красную одежду. - Она внимательно, как врач на пациента, посмотрела на меня.
   - А еще что сказать можешь обо мне?
   - Ты очень сильный человек, но в тебе есть большая пустота, есть что-то, чего ты не видишь в себе или боишься увидеть. У тебя есть большой-большой дом, но ты ютишься в маленькой комнате возле входа, а все остальное закрыл. Ты забыл, что ты и есть хозяин дома. Ты живешь как бы в гостях, а теми, закрытыми помещениями пользуются другие существа.
   Я слушал это как сказку. Но при этом был в этой сказке и какой-то важный для меня смысл.
   - Знаешь, почему наши народы так много пьют, и твой, и мой? - спросила вдруг она. - Потому что люди у нас очень сильные. Вот, допустим, приезжаю я в Италию, и вижу вокруг себя толпы слабых людей. Такие люди не интересуют духов - ничего ты от слабого существа не получишь. А у нас люди сильные, и духи к людям привязываются. Человек чувствует в себе силу, а что с ней делать - не знает. Тут дух ему предлагает - пей, колись героином. Сила из человека выходит, и человек в этот момент получает наслаждение, ему становится легче. Дух этой силой питается. Потом в человеке образуется немного пустоты, и в эту пустоту входит дух и начинает жить. Обычно это выглядит, будто у человека в животе поселился маленький паучок. Постепенно силы становится меньше, а паук разрастается и заполняет уже весь живот.
   - А если выгнать его?
   - Я могу выгнать, но тогда человеку покажется, что он опустел, осталась лишь оболочка, и ему будет страшно. Скорее всего, он сам пригласит паука вернуться...хотя надо просто эту пустоту перетерпеть, и она снова заполнится силой.
   - А ты что, совсем не пьешь?
   - Очень редко. Если буду пить, другим людям это может повредить. Когда чувствую, что сила перехлестывает через край - беру бутылку водки, иду в горы, там выпиваю ее одна и кричу, и сила выходит. Я отдаю ее духам гор.
   Так мы говорили больше часа. Я жалел, что у меня нет с собой диктофона.
   - Ну ладно, мне пора в гостиницу. Завтра самолет. А ты, когда приедешь в К., приходи ко мне, поживешь у нас в юрте, посмотришь, как живут шаманы.
   Мы попрощались, потом я спустился под землю и сел в поезд, а потом надежный, задушевный голос диктора объявил мою остановку. Я не торопился - жена все-таки решилась лететь к американским родственникам, собрала нужные справки и уехала в столицу оформлять документы. Я остался один.
   ГЛАВА 8
   Письма и звонки. Как я потерял часть себя.
   Через несколько дней я получил по электронной почте письмо. В окошечке "тема" значилось "Привет из центра Азии!". Я открыл письмо и начал читать.
   "Привет! Извиняюсь, что пропала так внезапно. Дело в том, что позвонили родственники, сказали, что дедушка сильно заболел, прямо умирает, и очень хочет меня увидеть. Он сейчас живет в Красном Камне, рядом с Городом Белой Почвы - это от К. еще 300 км. на запад, маленький такой городок, раньше там был асбестовый комбинат, а сейчас он почти не работает. Я приехала к нему, и осталась, он ведь живет один, нужно было помогать. Сейчас ему стало лучше, и я смогла на день вырваться в город, забежала на почту и пишу тебе.
   Извини, что увезла твои бумаги, я думала вернусь скоро, как раз хотела тебе тот текст перевести пока время есть. Но, если честно, я за него и не бралась еще - все руки не доходят. Так, просмотрела только. В двух словах - это какой-то рассказ о жизни мальчика, который был в монастыре послушником. Кстати, мой дедушка в детстве жил в монастыре, а сейчас в своем поселке проводит службы и всякие обряды - настоящих хорошо обученных монахов пока нет, вот и попросили его.
   Если они тебе сильно нужны - напиши, я вышлю. Пока я буду жить у дедушки, но иногда буду приезжать в город и проверять почту. А если не к спеху, то подожди, я все переведу и потом пришлю. Еще хочу показать дедушке ту монгольскую рукопись, он монгольский немного знает.
   Так интересно после большого города оказаться в маленьком поселке, где все друг друга знают. Делать нечего, читаю книжки по специальности, по-немногу пишу диссертацию. Из достопримечательностей тут только красная-красная скала (поэтому и поселок - Красный Камень) да еще храм, довольно симпатичный такой деревенский храм. Люди здесь все занимаются изготовлением фигурок из "мыльного камня", да скот разводят, а многие просто пьют "технарь", нормальная водка тут и не продается, за ней надо ехать на попутке в райцентр, это километров 15. Ни телефона, ни телеграфа тут нет, зато электричество есть, правда на ночь отключают.
   Ну ладно, пока!
   Пиши,
   У.С."
   М-да, ну и ну! Раз, и уехала куда-то - и аспирантура по-фиг, и живет себе в какой-то горной деревне... Странные они люди. В коротком ответном письме я написал ей о своей договоренности с Кимом, и сказал, чтобы она отдала ему тексты, предварительно сняв копию.
   Я пришел домой и, уже открывая ключом дверь, услышал, как в комнате надрывается телефон. Прямо в обуви я пошел к нему и снял трубку. Из нее слышались какие-то шорохи и космические шумы. Потом что-то загудело низко, как взлетающий бомбардировщик, и в трубке воцарилась тишина, нарушаемая слабым треском разрядов. Я подождал полминуты и положил трубку. В квартире не было ни звука, потом в какой-то трубе зажурчала вода и снова все стихло. Я почувствовал себя неуютно и включил магнитофон. В комнату мягко вошла "You And Your Friend" DIRE STRAITS. В начале нашего знакомства у нас с женой была кассета с какой-то сборкой, а на ней - эта песня. Я помню, как она звучит в темноте, и круглая луна в окне, а внизу, под окном, в отсвете фонаря неоновыми отблесками сверкает ноябрьский снег...
   Я пошел разуваться, но, сняв один только ботинок, услышал, как магнитофон начинает зажевывать кассету. Черт! На одной ноге я пропрыгал через комнату, но было уже поздно. Зажевал. Я окрыл крышку и начал высвобождать ленту, стараясь ее не повредить, но тут опять зазвонил телефон, как-то необычно зазвонил, без пауз. Я вздрогнул, и лента порвалась. Сморщившись, я поднял трубку и опять услышал космические завывания. Потом появился механический женский голос:
   - Город Н.? Городу Белая Почва ответьте...
   Что-то щелкнуло, и я услышал искаженный помехами голос своей больничной знакомой:
   - Связь тут ужасная, с десятого раза еле дозвонилась. Во-первых, дедушка умер... Во-вторых, нужно чтобы ты приехал сюда как можно быстрее. Тут такое происходит, и это связано с тем, что ты мне дал. По телефону объяснить не могу, позже напишу. Но все очень серьезно. Ну, пока!
   Пошли гудки. Почему-то я сразу поверил, что все это действительно очень серьезно. И тут на кухне раздался страшный грохот. От неожиданности я выронил трубку и на секунду замер в оцепенении.
   Оказалось, что на кухне со стены сорвался навесной шкаф. Посуда раскатилась по всему полу. Как ни удивительно, вся она осталась цела, за исключением одной-единственной чашки. Когда наши отношения с женой только начинались, мы купили эту чашку, чтобы на улице выпить из нее вина (одноразовой посуды поблизости не продавалось). Потом мы шутили, что это наше первое совместное имущество.
   Поленившись взять веник, я стал сгребать осколки рукой и, естественно, порезался. Капля крови упала на пол, и некоторое время я разглядывал ее, как тест Роршаха, но никаких ассоциаций не возникало. Я просто видел, что маленькая часть меня потеряна, часть моего тела отделилась, оказалась на полу, и сразу же частью меня быть перестала, превратившись просто в красное пятно, которое нужно вытереть тряпкой. Визуально никто не смог бы отличить это пятно от густой гуаши.
   Ветка сосны за нашем окном покачивалась и дрожала, теряя на ветру сухие иглы и дрожали мои пальцы, когда я собирал осколки.
  
  
   ЧАСТЬ 2
  
   БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР
  
  
   Появляется ветер,
   Влетает в комнаты дома,
   И подушку с циновкой
   Он остудит в полуночный час.
  
   В том, что воздух другой,
   Чую смену времени года.
   Оттого, что не сплю,
   Нескончаемость ночи узнал.
   Тао Юань-мин.
  
   ГЛАВА 1
   Ветер. Утреннее письмо. Странники и бомжи.
  
   Ветер начал дуть несколько дней назад, внезапно и равномерно, будто кто-то включил специальную машину. За эти дни он выдул из долины почти весь снег, который еще недавно покрывал окрестности сияющим стерильной чистотой покровом. Только вершины гор продолжали ослепительно белеть, остальная местность приобрела обычный бурый оттенок. Ветер был колючим, он нес в себе пыль и мелкий песок монгольских плоскогорий и по улице приходилось идти прищурившись, так что весь мир оказывался полускрыт решеткой твоих собственных ресниц. Можно было одеть любую одежду, но ветер все равно добирался до тела и быстро выстужал его. Так же легко отбирал он и с трудом созданное тепло моего маленького глиняного домика. Печку приходилось топить непрерывно, и уголь, такой дорогой в этих лишенных леса краях, таял на глазах.
   Душа моя была тревожно опустевшей от вчерашнего спирта, и мне не хотелось никого видеть. Я почувствовал себя ужасно одиноким и даже, более того, отсутствующим в реальном мире. Реальный мир остался за высокими горными хребтами, а здесь был мир, который я сам для себя выдумал. Интересно, почему именно такой? Чувствовал ли я себя в нем комфортно? Если и да, то в каком-то странном смысле. Может ли быть комфортной жизнь среди чужого народа на краю вселенной, на такой высоте, что постоянно ощущаешь нехватку воздуха? Учащенное сердцебиение, одышка, головокружение - мои постоянные спутники здесь. Первоначально все это дополнялось навязчивым любопытством местных жителей, сейчас же они уже привыкли к необычному, говорящему на их языке чужеземцу. Я оброс каким-то подобием социальных связей, и даже - значительным количеством псевдородственников. Мне уже даже доверяли в долг в магазинах и на точках торговли технарем.
   Что я делал здесь? Признаться честно, серьезных научных изысканий я не проводил. Первое время я успокаивал себя: "Надо вжиться в местную культуру, пусть люди ко мне привыкнут, пока же буду просто наблюдать". Я вжился в культуру, люди ко мне привыкли, но я, если честно, начал забывать уже о первоначальной цели своего приезда сюда, в поселок Устье Реки, в Край Серебряных Гор. Меня просто занесло сюда каким-то кармическим ветром, вот и все, и теперь мое место было здесь. Я затруднялся сказать - какой срок мне нужно тут пробыть. Возможно, всю жизнь. А может быть, жизнь уже и окончилась.
   Я закурил сигарету без фильтра и стал смотреть в окно. Женщина в рваном китайском пуховике карабкалась на пригорок с погруженным на тележку большим бидоном для воды. В поселке было всего несколько колодцев, из которых местные жители добывали для себя воду. Ближайший к моему домику колодец находился на пригорке, сразу за обширной одноэтажной школой. Можно было ходить на реку, но это было дальше. Мне неожиданно захотелось "Кока-колы". Вообще-то, я не любитель этого напитка, но, наверное, сама невозможность купить его здесь вызывала иногда это дурацкое желание. Помню, я как-то читал у Габриеля Гарсиа Маркеса что-то вроде эссе с названием "МИЛЛИОНЫ КВАДРАТНЫХ КИЛОМЕТРОВ БЕЗ РЕКЛАМЫ КОКА-КОЛЫ". Там он описывал свое удивление страной, где не продается этот коричневый напиток. Впрочем, писал он уже давно, и, возможно, теперь незахваченным остался только этот глухой горный уголок... В городе, где жил я, компания построила свой большой завод.
   Вдруг загорелась лампочка, свет которой, смешиваясь с дневным светом, выглядел как-то жалко и противоестественно. Я прислушался и услышал доносившееся из-за реки низкое гудение генераторов дизельной электростанции. Пользуясь наличием электричества, я согрел чайник и включил магнитофон. У меня было довольно много кассет, привезенных из того, загорного мира, но большинство из них здесь не работали, то есть никак не слушались. Взять, к примеру, SONIC YOUTH. Раньше я с удовольствием слушал их чувственное дисгармоническое жужжание. Сейчас же оно казалось просто лишенным смысла и чувств шумом. Зато Чайковский воспринимался намного лучше, чем в городе. Леонард Коэн одинаково хорошо слушался и здесь и там, было в нем что-то внепространственное, по крайней мере для меня. Я включил Коэна и взял в руки книжку на местном языке, которую давно уже намеревался прочитать. Одна знакомая утверждала, что на обложке изображены символы Инь и Янь, но я, сколько не пытался, та и не мог рассмотреть их в хаотичных черно-белых линиях.
   Заиграла песня... Не помню названия, но сюжет такой. Некий человек рано утром пишет письмо своему другу. Первый жалуется второму, что жить в Нью-Йорке холодно, но тут же признается, что ему это все равно нравится. Как мне показалось - нравится из-за оркестра, который по вечерам часто играет на соседней улице. Ему звук этого оркестра нравится. А его друг, оказывается, уехал куда-то далеко-далеко, в какую-то пустыню и теперь живет там в маленьком доме, просто живет, ничего не делая. В письме он вспоминает их последнюю встречу, как друг в разорванном на плече плаще торопился на электричку. Дальше становится понятно, что у этого друга что-то было с женой лирического героя, но он уже простил его за это, то есть он даже что-то для себя такое понял важное через все эти события, которые по началу больно его ранили. И с женой они вроде как нормально продолжают жить, (она передает этому другу привет), так что "если будешь в наших краях - заходи к нам". Грустная такая песня.
   Женщина уже спускалась с пригорка с полным бидоном - вода иногда выплескивалась сквозь щель между бидоном и крышкой и ветер развеивал капли по воздуху. Я лег на диван и начал читать. Язык был для меня довольно труден, но, как мне кажется, я верно понимал смысл, хотя литературных тонкостей, конечно же, постичь не мог. Книга состояла из коротеньких рассказов. Первый назывался "Странники и бомжи".
   "Чем вся наша жизнь отличается от путешествия в автобусе? Так же, как и у автобусной поездки, у жизни есть начало и конец, мы также испытываем потребность в общении, близости с каким-нибудь существом, при этом выбор наш подобен покупке билета - заранее никогда не узнаешь, кто уже купил билет на соседнее с тобой место... У нее был муж, и она училась в далеком большом городе, у меня была жена, и я работал режиссером в главном театре нашей маленькой столицы, но сейчас мы просто ехали в старом автобусе по горной дороге.
   - Вот знаешь, с древности всегда были такие люди - странники. И сейчас ведь они тоже есть. Есть бомжи, а есть странники, так и ходят с узелком на палочке, как на картинке. Бомж - он просто человек сдавшийся, обычно он просто бухает, от этого проебывает все свое имущество, а работать не хочет. Ну, и оказывается как бы за пределами общества. А на самом деле это иллюзия. Он все равно находится в обществе, просто в бомжовской его части, а там у них тоже есть свои законы, свои отношения и зависимость человека от других. А вот странники, как мне кажется, они не бухают. Они просто решают что вся эта игра им больше не нужна и начинают просто жить. У каждого странника, наверное, свое осмысление - зачем он живет, но общее здесь то, что он становится действительно свободен.
   - ...
   - А мы живем и хотим иногда просто взять и уйти куда-то, но никогда не решаемся. Вот даже если человек одинок - и то он обычно не может взять и отправиться куда хочет. Он себе тысячу причин придумает, почему это не возможно - жалко работу терять, путешествие стоит дорого и так далее. А на самом деле все это просто какое-то рабство и страх. И вот каждый, наверное, хоть раз так думал - бросить все это на фиг, весь этот бутор, но странниками становятся все-таки единицы на миллион. А вот бомжом никто не хочет становится, но становятся многие, как-то бездумно становятся, как роботы с испортившейся программой, которые начинают вместо окраски деталей заниматься чем-то предосудительным, например эту краску по цеху разбрызгивать.
   - Знаешь, а мне кажется, что бомжи - это условное название. Туда же, в это название, часто попадают и эти твои странники. Они ведь могут странствовать и не выезжая из какого-то города, просто живут ни к чему не привязываясь. И насчет того, что странники не бухают... Вот я, например, видела такого человека. Мы как-то с моим парнем пошли к реке выпить пива. Это было в К. Там возле реки такие заросли ивовые, все там пьют и вечером уединенное место найти проблематично. Ну, впрочем, еще и не вечер был, день. Сели мы на камнях, стали пить, а на берегу какой-то мужик бутылки мыл. Мой парень его зачем-то позвал - давай, типа, пива выпей. Тот подошел, сигарету взял, а от пива отказался. Мне, говорит, еще не время. Я только вечером пью, и вообще - я пиво не пью, только технарь.
   Я положил голову к ней на плечо и начал медленно ласкать ее грудь. Двигатель автобуса завопил, как резаный и я подумал, что все - сейчас встанем. Но звук нормализовался, а моя автобусная подруга продолжала:
   - И вот он нам про свою жизнь рассказал. Я, говорит, очень счастливый человек. О хлебе насущном не забочусь, ни кому не верю, и в Бога не верю, и духи мне по фигу. Ни от кого ничего не жду, и все равно у меня все есть. Хожу на свежем воздухе, любуюсь рекой и собираю бутылки. Потом к вечеру их сдаю и денег мне как раз хватает, чтобы купить еды сколько надо - булку хлеба, пакет кефира, еще что по мелочи, да бутылку технаря. Вечером развожу костер, один пью технарь, ложусь спать. Если девушка нужна, бывает такое, в центр пойду, технарь в руках - обязательно найду девушку. К зиме, когда холодно, ухожу жить к разным родственникам, или еду в какой-нибудь большой город, для разнообразия, там живу с бомжами, работаю где-нибудь, могу себе заработать на полгода жизни.
   - М-да. Вот мне интересно, как человек решается такую жизнь начать?
   - Ну, он, например, рассказывал, что отсидел десять лет за убийство, жена его ждать не стала, потом вышел и начал так жить. Что-то он для себя понял, понял, что все ему не нужно. Такой своеобразный буддизм, только без отрицания сансары. Типа ну и пусть, сансара так сансара, но, по крайней мере, буду в ней существовать не напрягаясь.
   - Я, если честно, странников считал какими-то духовными людьми, во что-то высшее верующими.
   - Ну, а вот он такой. Хотите, говорит, докажу, что не боюсь никаких духов. Могу реку осквернить, купаться в ней, или бутылки мыть. Не верю в Хозяина Воды. Вот такой странник.
   - ...
   Мы замолчали. На этом разговор закончился и теперь слышалось только гудение усталого мотора. Девушка положила голову мне на плечо, и боковым зрением я мог видеть ее черные волосы и неясный овал лица. Я подумал вдруг, что нет большой разницы - пятьдесят лет длится жизнь или неделю. Почему мы считаем, что срок в десять лет более значителен, чем один день? Просто мы привыкли не очень серьезно относится к своим дням. А все от того, что думаем - их, этих дней, будет много. И мы стараемся их не замечать, потому что по большей части проживаем их бессмысленно и скучно. И прожитый вот так день побыстрее забываем, подобно упреку, и надеемся - следующий день будет настоящим... И вот так вся жизнь погружается в забвение, как что-то постыдное, кроме каких-нибудь нескольких мгновений, по-настоящему счастливых или страшных.
   До утра оставалось немного и небо за окном посветлело, когда мы уснули, обнявшись крепко-крепко. По крайней мере, от ночного холода мы спаслись...
   Утром мы расстались, зачем-то обменявшись телефонами".
   В языке, на котором написаны эти рассказы, нет грамматической категории рода, наверное поэтому весь этот автобусный разговор представился мне несколько абсурдным диалогом двух бесполых существ... Диалогом двух замороженных кальмаров, случайно оказавшихся рядом на витрине рыбной лавки среди безголовых минтаев и многозначительных судаков.
  
   ГЛАВА 2
   Кого выбрал шар. Послушник ворует спирт. Я трогаю шар.
   Да, прошло уже несколько месяцев, с тех пор, как нам известна стала тайна этой рукописи. Тогда, в августе, я около недели прожил в юрте гостеприимных шаманов, каждый день проверяя почту в ожидании сообщения от У.С. Конечно, у шаманов я жил не просто так - наблюдал за камланиями, проводил опросы, в общем, вел научную работу. Как-то вечером низенькая дверца моей юрты открылась и я увидел Узел Счастья. Я налил ей чаю и выслушал ее неправдоподобный рассказ.
   Когда дедушка тяжело заболел, она приехала к нему в поселок Красный Камень и стала ухаживать за ним. Потом ему стало лучше, и она собираясь, уже уезжать, показала дедушке монгольскую рукопись. Он долго молчал, перебирая пергаментные листы, а потом сказал: "Да, от судьбы не уйдешь. Видимо, карма моя такая - до самого конца участвовать во всем этом". И он рассказал ей такую историю:
   "В середине 30-х годов я был послушником в Верхнем храме. Ты знаешь, что монастырь этот был самым многолюдным в нашей стране и самым красивым. Его помогали строить специально вызванные из Тибета мастера. Чтобы сделать стены крепкими, из южных стран были привезены яйца огромных птиц, и глина, смешанная с белком этих яиц, становилась прочной как гранит. В лучшие времена помещения храма вмещали сотни монахов, а из торгующих с храмом людей, из помогавших по хозяйству и богомольцев вырос возле монастыря целый город. В десятилетнем возрасте меня отдали в монастырь, я стал помогать монахам по хозяйству, затем понемногу начал изучать сутры, монгольское и тибетское письмо. Когда мне исполнилось 15, наш храм остался последним из еще не разрушенных. Помню, я никак не мог понять тогда смысла происходящих в стране событий. Я знал, что еще 10 лет назад правительство и весь народ строили все новые и новые монастыри и храмы, а теперь вдруг все эти с таким трудом и любовью выстроенные прекрасные здания были разрушены все тем же народом... К тому времени и монахи и послушники разбежались и из нашего храма, чувствуя неизбежность его разрушения и опасаясь собственной печальной участи. Осталось нас лишь несколько монахов-лам да несколько послушников-хуураков. Все мы со дня на день ждали ареста...
   Однажды настоятель собрал нас всех в большом зале, хотя, впрочем, достаточно было бы и небольшой комнаты, чтобы собрать оставшихся. Нас, людей, осталось мало - подумал я тогда, созерцая наш тесный кружок и сияющий золотыми изображениями алтарь - но зато вон сколько вокруг боддхисатв и будд! Когда все мы уселись, настоятель начал говорить:
   - Друзья мои, вы - верные ученики Будды. Своим самоотверженным служением желтой вере вы накопили себе неисчислимые заслуги и в благоприятности вашего следующего перерождения нет никаких сомнений. Но все мы лишь существа, стремящиеся к счастью, и наш ограниченный разум, привязанный к сансаре, стремиться жить счастливо уже в этом воплощении. Поэтому я беру на себя смелость освободить вас от обетов, данных вами при вступлении в славное сословие лам и хуураков. Ибо уже в самом ближайшем будущем монастырь наш будет разрушен, а все оставшиеся в нем погибнут жестокой смертью.
   Мы молчали, понимая справедливость слов настоятеля. У каждого из нас давно уже вертелись в голове подобные мысли о нашей обреченности. Помню, что подул вдруг по залу холодный ветер, пламя самой большой из алтарных неугасимых лампад заколебалось и погасло. Ветер сразу стих, от фитиля лампады отделилась извивающаяся змейка дыма и медленно поплыла в нашу сторону. Я вскочил, чтобы зажечь лампаду, но учитель жестом остановил меня и продолжал.
   - Во всем этом нет никаких сомнений. Более того, из всех нас, собравшихся сейчас в этом зале, лишь один переживет гибель желтой веры и увидит ее возрождение.
   Все мы молчали, а учитель достал откуда-то прозрачный шар для медитаций, подержал на ладони, и мы увидели, что шар мелко-мелко подрагивает. Настоятель опустил ладонь к полу и тут мне показалось, что шар сам, как живой, спрыгнул с ладони и покатился медленно внутри нашего круга. Все мы с изумлением увидели, что шар двигался не по прямой, как обычный неодушевленный предмет, а по кругу, обходя каждого из нас, как бы выискивая в нас что-то. Прокатываясь мимо человека, шар, казалось, на мгновение замедлял свой ход, как бы прислушиваясь или приглядываясь повнимательней. Прокатившись мимо нескольких лам, шар приблизился ко мне и остановился. Взгляды братии устремились на меня. Я осторожно потрогал шар пальцем и спросил:
   - Учитель, что все это значит?
   - Это значит, что из нас уцелеешь только ты. Ты должен немедленно уйти из монастыря. Ты больше не послушник.
   Я заплакал и сказал:
   - Учитель, я не хочу покидать монастырь. С детства я здесь, здесь я познал учение Будды, научился многому, и я хочу разделить участь монастыря вместе со всеми.
   - Каждый из монахов и послушников может сейчас остаться, а может уйти и это не будет нарушением обетов. Но ты должен уйти, ибо ты избран судьбою. В далеком будущем ты понадобишься своему народу.
   Учитель отпустил всех кроме меня, и сказал:
   - Вот что ты должен сделать. Сейчас ты уйдешь из монастыря, уходи далеко, туда, где тебя не знают, и никто не покажет на тебя пальцем "Вот идет монах!". Там ты должен совершить преступление - украсть, например, так, чтобы тебя посадили в тюрьму не как монаха, а как обычного преступника. Тогда это твое существование не прервется еще долго-долго. Ты знаешь, что к ворам и убийцам закон сейчас более благосклонен, чем к последователям Учения. А сейчас я расскажу тебе о самом важном.
   Настоятель оглянулся на дверной проем, как бы опасаясь быть услышанным кем-то, кому этого слышать не дозволено, а потом поднялся и пригласил меня пройти в библиотеку. В библиотеке он плотно закрыл за собой дверь и продолжил:
   - Значит, тебе выпало быть хранителем...
   Он посмотрел на меня внимательно своими черными глазами, как бы раздумывая о причудливости выбора судьбы, а потом медленно, подбирая слова, объяснил:
   - Давным-давно, сотни лет назад, жил могущественный правитель. Не буду называть его имя, оно всем известно, да лучше тебе и не знать лишних подробностей. Когда он умер, то похоронен был в нашем краю - одном из самых уединенных мест его обширной Империи. Делалось это в строжайшей тайне. Одновременно было сооружено несколько ложных могил в разных землях, принадлежавших тогда его народу. В могиле - огромное количество драгоценностей, дорогого оружия и других ценных предметов. Но погребение совершалось в такой тайне по другим причинам. Этот правитель не был обычным человеческим существом. Одновременно с душой человека в нем сосуществовал могучий дух, обитатель других миров, явившийся к нам по каким-то своим причинам. Каковы бы эти причины ни были, действия этого могущественного духа, орудием которого служил правитель, были рассчитаны не на одно человеческое существование. Для воплощения своих планов этому существу необходимо было снова и снова реинкарнировать в облике человека, но не так, как реинкарнируют обычные сансарические существа. Он должен был вселяться в уже взрослого человека, обладающего достаточным разумом и, при этом, чем-то вроде особенной пустоты в душе, так чтобы дух мог в ней разместиться. А людей с такими свойствами рождается на этот свет не так уж много. К тому же, такое вселение может происходить лишь в определенные подходящие периоды. Так или иначе, в течение нескольких десятков или сотен лет духу нужно было продолжать использовать мертвое тело правителя как вместилище для себя. Великим учителям Тибета была открыта эта истина одним из боддхисатв, и было сказано, что возрождение этого существа в человеческом теле раз за разом будет приносить человечеству все большие бедствия. Но местонахождение захоронения стало известно лишь сотни лет спустя - от обычных людей, да и от лам, оно было скрыто могучим колдовством, и подойти к нему близко могли только подходящие для осуществления планов духа существа.
   Во времена императора Кэньлуна жил в наших краях один молодой монах, молодой, но очень ученый. Он был странствующим лекарем и путешествовал в сопровождении умственно неполноценного мальчика, которого, сжалившись, забрал из какой-то бедной юрты. Мальчик помогал монаху нести его вещи во время длительных переходов по горам, а монах кормил его и одевал и стал ему вместо отца. Как-то раз, пересекая высокий горный хребет, они наткнулись на железную двустворчатую дверь в скале. На двери висел огромный монгольский замок, но одна из створок была выломана какой-то чудовищной силой, скорее всего - землятресением. С боку от двери образовался обширный проем, вполне достаточный для того, чтобы человек мог сквозь него протиснутьтся. Монах почувствовал, что место это обладает каким-то большим значением, и, несмотря на любопытство, решил не входить пока внутрь и строго-настрого запретил это делать своему слабоумному спутнику. Он решил переночевать подле ворот, несмотря на царивший там, вблизи ледников, жуткий холод и увидеть во сне какой-либо знак, который мог бы указать ему правильный путь.
   Пока он спал, ему приснился такой сон. Он увидел, как мальчик, его спутник, выходит из пещеры, ворота которой настежь открыты, облаченный в старинные доспехи, берет монаха за руку и отводит в пещеру. В пещере горит огонь, и в его свете видны бесчисленные сокровища, находящиеся там, а на постаменте в дальнем конце - блестящий многослойным лаком гроб китайской работы. Внезапно мальчик чужим голосом говорит монаху:
   - Сядь и слушай меня внимательно. Ты, я вижу, понимаешь уже, чью могилу обнаружил в этих снежных горах. Только немногие могут подойти к ней, и ты был избран для этой цели еще при рождении. Но вместо тебя первым в пещеру вошел этот мальчик, телом которого я сейчас пользуюсь, чтобы говорить с тобой. Я так долго ждал нашей встречи, но все пошло прахом из-за твоего добросердечия, из-за того, что когда-то ты подобрал этого идиота. Если бы я вошел в тебя, вместе мы смогли бы покорить весь мир, я мог бы избавить тебя от случайных перерождений и обычной смерти, вместе мы могли бы вселятся в тело любого живого существа, когда наша нынешняя оболочка придет в негодность. Ты узнал бы тайны других миров, такие тайны, которые скрыты даже от ваших ученых лам. Сейчас же произошла ошибка, и я, находясь в теле и душе идиота, лишился всех своих чудесных сил. Эта ущербная душа смогла вместить лишь половину меня, вторая же так и осталась в том мертвом теле.
   Мальчик показал рукой на черный саркофаг и продолжал.
   - Еще не поздно исправить ошибку. Сам я не могу извлечь свою половину из этого тела, но ты можешь сделать это, позови только меня и пригласи войти в твое тело. Если же помедлишь, то к рассвету моя половина прочно срастется с душой и телом идиота, а потом будет реинкарнировать, присоединяясь к случайным душам, и мое могущество будет утеряно. Это будет большой потерей для всего вашего мира. То, к чему стремятся все существа - счастье и свобода от бесцельных перерождений будет достижимо для всех, когда завершится моя миссия. Каждое достойное существо обретет неслыханное могущество, объединившись со мной. Пройдут еще столетия, прежде чем представится случай соединиться моим половинам. И сейчас все зависит от твоего выбора.
   Дух еще долго уговаривал и соблазнял монаха грядущим могуществом и властью, но монах начал во сне читать священные мантры. Тогда дух в теле мальчика вскочил в ярости и ударил монаха мечом, но тот уклонился, так что меч лишь задел его руку чуть выше локтя, выбежал из пещеры и проснулся. Мальчика нигде не было, и тогда монах отважился заглянуть в пещеру, где возле входа и обнаружился мирно спящий его спутник. Разбудив и отругав его за ослушание, монах стал расспрашивать мальчика о событиях этой ночи, но тот ничего не помнил - ни как он попал в пещеру, ни того, что он там видел. Они пришли в главный монастырь края и монах рассказал настоятелю об этом происшествии. Тот приказал составить об этом происшествии подробную запись в двух экземплярах, что и было сделано. Один экземпляр остался в монастыре, другой же был отправлен в Лхасу. Через некоторое время из Лхасы прибыл монах-тибетец. С собой он привез указания: нашедшего пещеру монаха назначить хранителем, который до конца жизни должен следить за мальчиком, в которого вселилась половина духа, а после его смерти - за пещерой. В этом хранителю должен помогать привезенный тибетцем стеклянный шар. Как только у человека, в котором находится половинка духа, возникнет мысль отыскать пещеру, шар потемнеет, чем ближе этот человек будет к пещере, тем горячее будет становиться шар. Тогда хранитель должен занять пост у могильника, и ждать там. Он должен сделать все возможное, чтобы никто в пещеру не попал, так чтобы половинки духа не могли воссоединиться. Когда жизнь хранителя подойдет к концу, шар скажет ему об этом и выберет нового".
   Вот что рассказал деду Узла Счастья настоятель. Так он стал хранителем пещеры. Ему досталась рукопись того монаха с описанием событий и местонахождения пещеры и волшебный прозрачный шар. Он надежно спрятал все это в горах, затем отправился в какой-то поселок, украл бочонок спирта из магазина, спрятал в лесу, а потом явился с повинной. Его посадили на 10 лет, и в 47-м он вышел на свободу. Как и предсказывал настоятель, всех лам сначала арестовали, а затем жестоко убили. Храм же сгорел якобы случайно. Дедушка достал из тайника шар и рукопись и устроился работать завхозом в одном горном районе, а потом при обыске рукопись у него изъяли. В ту же ночь во сне некое божество сказало деду, что по поводу рукописи переживать не надо, что все это к лучшему. Так он и жил все эти годы, не открывая ни кому своего тайного служения.
   Узел Счастья рассказала мне об этом, а потом достала из сумки небольшой, дымчатого стекла шар.
   - Странно... - сказала она. - По-моему его цвет как-то изменился. Перед смертью дедушка отдал его мне. Мне кажется, он был совершенно прозрачным.
   Я взял у нее шар и стал разглядывать его. Ничего особенного, просто гладкое непрозрачное стекло, скорее всего - вулканическое. На улице хлынул дождь и глухо забарабанил по войлочной крыше юрты.
   - Ну, и что теперь? - спросил я, возвращая ей шар.
   - Как что? Мы едем искать сокровища! - ответила мне Узел Счастья.
   Ветер загудел в железной печке, пожирая остатки дров.
  
   ГЛАВА 3
   Дорога. Городок Телепузиков.
   Утром мы втиснулись на заднее сиденье микроавтобуса, среди груды капусты и мешков с картошкой.
   - Это единственный способ, которым можно добраться в Край Серебряных Гор. - Коммерсанты возят туда товары, а заодно и пассажиров берут. - объяснила мне Узел Счастья. Остальные пассажиры посматривали на нас с интересом, особенно на меня.
   - Там у них русских совсем нет, они туда не ездят, так что ты для них - экзотика... - шепнула она мне на ухо.
   Хотя пассажиры заполнили уже весь салон, прошло еще несколько часов, прежде чем мы, наконец-то, выехали из города. Автобус кружил по городу, заезжая на оптовые базы и набирая все новые и новые товары - лапшу, рис, сигареты, чай, дешевую газировку, крепкое пиво. При этом пассажиры сохраняли полную невозмутимость.
   - Они никуда не торопятся, - также шепотом пояснила мне Узел Счастья. - У них в районе нет времени.
   Я задумался над жизнью людей, у которых нет времени. Наверное, это неплохо - никуда не опаздывать, не считать часы и минуты...
   Узел Счастья рассказала мне, конечно же, и про визит загадочного Кима к ее дедушке. "Тот человек, приходивший в первый раз, еще давно, и распрашивавший меня про рукопись, снова приезжал. На этот раз он искал тебя. Мне кажется, человек он опасный, так что если что - отдай ты ему рукопись от греха подальше" - сказал ей дедушка.
   - Еще он просил меня не пытаться отыскать эту могилу. Дедушка ведь верит во все эти рукописи, древние предсказания и колдовство. - сказала Узел Счастья.
   Часа полтора мы ехали вдоль Великой Реки, сверкавшей внизу и манившей меня чудесными, покрытыми желтеющим лесом островами. Потом, после небольшого городка, состоящего из горстки серых пятиэтажек и исправительной колонии, река окончательно исчезла из виду.
   Четыре часа мы ехали по ровным сухим степям и пересекали небольшие перевалы. Кругом я замечал заросли конопли, торговля которой была сейчас основным источником дохода местных жителей. Затем мы проехали угольный разрез и городок, где некогда находился Верхний храм. Развалины были в стороне от дороги, и мы не увидели их.
   - Жители города считаются самыми крутыми бандитами, - комментировала Узел Счастья. - Свой город они называют, почему-то, Чикаго. Там у них убить человека - что нам с тобой книжку прочитать. Например, недавно были интересные события. Есть такая детская передача про Телепузиков, это забавные придурковатые существа, очень инфантильные. И живут они в добром нравоучительном мире. Солнышко следит, чтобы они не баловались, да и пылесос, по-моему, тоже. В общем, все у них там хорошо. И они так забавно, специфически пританцовывают. Видел когда-нибудь?
   Я отрицательно покачал головой. Телевизор я практически никогда не смотрел, так, разве что иногда какой-нибудь хороший фильм, вроде "Бешеных псов" Тарантино или "Беги, Лола, беги!", что-нибудь такое.
   - Так вот, - продолжала Узел Счастья. У них в городе куча преступных группировок. Ну, те, что наркобизнесом занимаются - люди приличные, никого не трогают, а есть еще отмороженная молодежь, которая просто грабит и убивает людей, всех без разбору. Сначала убьют, а потом смотрят - можно ли у него что-то взять. А одна группировка была просто очень идейная, они убивали не корысти ради, а из каких-то своих соображений, из гордости за родной город, славящийся своими убийствами, что ли. У них была идея - каждый день убивать человека. А когда они убивали, то на животе у человека вырезали телевизор и танцевали возле этого человека Танец Телепузиков. И так их группировка и называлась - "Телепузики". Убив кого-нибудь, они обязательно где-то подписывались, на заборе, или еще где. Потом им стало скучно, городок-то маленький, всего десять тысяч, и они поехали в столицу. А там их поймали, по крайней мере, главных из них... Им всем лет по восемнадцать было.
   После городка Телепузиков автобус резко свернул на юг и мы начали подниматься в покрытые лесом горы. Несколько раз я видел в окно зверей - то оленя, то зайца, то лису, видеть которую считалось дурным предзнаменованием. Потом стемнело, и в ставшем зеркальным стекле я мог видеть только свое лицо, казавшееся мне чужим. Я уснул под повторявшуюся за время нашего путешествия не менее десятка раз песню, хрипло прорывавшуюся из старых динамиков. Обрывками доходил до меня смысл певшихся на чужом языке слов: "На перевалах клал я камень на обо...Перекочевывал из аула в аул... Я сын покрытых вечными снегами гор... Я дитя моей серебряноводной земли". Я засыпал и думал о телевизорах, на экранах которых можно увидеть только окровавленные человеческие внутренности.
  
   ГЛАВА 4
   Желтый мир, красный мир
   Я обнаружил, что давно наступил вечер, я лежал на диване с книгой на груди. Магнитофон молчал. В комнате было холодно. Тут в окно стукнул камешек, и Алый залился лаем. Я накинул куртку и вышел к калитке.
   - Да не бойся ты, он же тебя сто лет знает!
   Но Пион, скользнув в калитку, спряталась у меня за спиной. Я успокоил собаку и сделал девушке приглашающий жест.
   Пион принесла с собой две больших бутылки крепкого пива и кусок баранины, я достал чашку и налил пиво. На то, что опять дадут свет, рассчитывать не приходилось, и я зажег фитилек в чашке с почерневшим от копоти жиром. Мы сели на пол на ячью шкуру и начали пить пиво, по их обычаю, по очереди из одной чашки. Потом Пион растопила мою печку, и скоро воздух в комнате согрелся. Я сунул баранину в небольшой котел с круглым дном и поставил его на печку. Еще она принесла хороших сигарет и я с удовольствием закурил.
   Вскоре я захмелел и начал рассказывать ей что-то о своей науке, о том, зачем я на самом деле торчу в этом глухом месте. Девушка слушала, чему-то улыбалась иногда, и мне было совершенно не ясно - понимает ли она меня, или нет, да впрочем и все равно, по большому счету. Я так и не мог понять, насколько она владеет моим языком, говорила она обычно на своем, и я худо-бедно ее понимал. Как-то так сложилось, что слова для общения нам нужны почти не были. Иногда я представлял Пион в своем городе, где-нибудь на станции метро, в ее старых сапогах и порванной на рукаве куртке, с черной длинной косой, с внимательным удивлением рассматривающей своими узкими добрыми глазами стальные рельсы, и мне становилось как-то неловко. В городе такое общение без слов казалось бы мне неуютным.
   - Спой мне что-нибудь на анлийском (Angli dylda chuu-daa bolza mengee yrlap korem), - попросила меня она.
   Я взял гитару и спел ей "Танцуй со мной, пока не кончится любовь" Коэна, а потом "Индейское лето" Моррисона. Потом она спела мне на своем языке, потом я ей на своем, а потом мы допили первую бутылку пива и принялись за вторую.
   - Желтый глупый мир, - сказала она. - Ты знаешь о том, что этот мир желтый и глупый?
   Я пожал плечами.
   - Скажи мне, ты почему с женой не живешь, она ведь у тебя хорошая?
   - Хорошая...
   - Надо жить с женой. А я с тобой спать не буду, с женой спи.
   Я кинул в котелок лапшу и начал резать мелкий дикий лук. От него сразу защипало глаза, и слезы побежали по моим щекам.
   - Этот мир желтый и глупый, а я знаю, что есть еще красный мир, настоящий. Я свой красный мир когда-нибудь найду. Ты веришь в красный мир?
   - Верю, - ответил я и вытер слезы.
  
   ГЛАВА 5
   Конь-як. Солдаты. Церковь. Трубка с грязной пустотой.
  
   В тот сентябрь день мы приехали в поселок Устье Реки под утро. Одноэтажная гостиница была закрыта на висячий замок, и мы, дрожа от холода, сидели на сумках во дворе до тех пор, пока не поняли, что никто не придет, а без костра мы просто замерзнем насмерть.
   - Где-то поблизости должна быть речка, - сказала Узел Счастья, и мы отправились на поиски этой речки. Искать долго не пришлось, и вскоре мы протягивали озябшие руки к веселому огню и слушали веселое журчание воды. Я достал из своего рюкзака плоскую бутылку дешевого коньяка и отхлебнул прямо из горлышка, а потом протянул бутылку девушке. Она медленно отхлебнула глоток и вытерла губы красивой рукой. "Хороший кадр для рекламы, - подумал я. - Сидит девушка на берегу реки, кругом горы, раннее утро, и она пьет коньяк... Нет, не так, сначала - берег, журчание реки, потом в кадре появляется конь и голос за кадром торжественно объявляет: ЭТО - КОНЬ. Затем в кадре появляется косматый як, и голос говорит: ЭТО - ЯК. Тут камера отползает назад, и зрители видят сидящую спиной к ним девушку. Голос говорит: А ЭТО..., делает паузу, в это время камера проворачивается вокруг девушки, и зрители видят в руках у нее маленькую плоскую бутылку из которой она делает изящный глоток, и тут голос говорит с радостным эмоциональным подъемом: А ЭТО КОНЬЯК! Камера меняет ракурс, она смотрит откуда-то немного сверху, захватывая и девушку, которая опять к зрителю спиной, и коня, и яка, которые мирно пасутся на берегу, и поднимающееся из-за гор Солнце. Тут по небу пролетает большая черная птица и превращается в птицу на этикетке, а задушевный голос за кадром говорит какую-нибудь заключительную чушь, вроде "Согреет и на чабанской стоянке, и в походе!".
   Мы окрыли банку тушенки, разогрели ее и съели без хлеба.
   - Сегодня постараемся найти машину до Четырех Озер, если не найдем, пойдем завтра пешком, может попутка попадется.
   Мне вся эта экспедиция казалась слишком поспешной и даже безумной. Но, с другой стороны, Узел Счастья права, если не успеем сейчас - придется ждать до весны, а к этому времени Ким обязательно разыщет кого-нибудь из нас. Я знал, что при малейшей угрозе сразу соглашусь отдать ему эту чертову рукопись. Если же мы успеем отыскать пещеру первыми и сообщить о своей находке властям, то по закону нам причитается немалая сумма, а Ким предъявить претензий не сможет, рукопись я ему отдам без проблем, пусть будет у него "память о предках", он ведь так утверждал...
   Машину мы так и не нашли и, переночевав в ужасной гостинице, где не было даже тараканов, не то что постояльцев, на следующее утро двинулись в путь пешком. Сияло жаркое солнце и мы вмиг загорели. Не верилось, что еще недавно было так холодно. Я снимал с себя одежду слой за слоем, как шелуху с луковицы, и скоро остался в одной майке. Я шагал по дороге и пытался напевать какую-то песню, но вскоре бросил эту затею - из-за разреженного воздуха мне не хватало дыхания. Вскоре мы услышали шум мотора. Из-за поворота вывернул крытый армейский грузовик и, поднимая пыль, затормозил. Из кабины выпрыгнул парень в камуфляже. Мы подошли. Парень был явно пьян. Следом вылез мужчина постарше. В руке у него была бутылка водки и пластмассовый стаканчик. И парень, и мужчина были русскими, хотя, впрочем, нет. Парень напоминал армянина.
   - Кто такие, куда путь держим?
   Обращались они ко мне. Видно было, что появление русского на горной дороге их удивило. Я показал им свое институтское удостоверение и объяснил - археологи из Н., изучаем древние рунические надписи. Они оказались офицерами - один начальник заставы, другой - контрразведчик. Мы познакомились, выпили водки, а затем по их приглашению залезли в кузов. Он был весь загружен какими-то досками, поверх досок вповалку лежали солдаты. Наше появление вызвало у них самый живой интерес.
   - Я тоже из Н.! - воскликнул лежавший вблизи меня паренек. Его очень обрадовало неожиданное появление земляка. - Пиздец тут скукотища! И бабы стремные, - начал было делиться он со мной наболевшим, но тут машина остановилась, пора было выходить. Я дал солдатику пачку сигарет и мы попрощались.
   Тот что постарше, начальник заставы, опять вылез из кабины с бутылкой и стаканчиком.
   - По местным обычаям, - с шутливым торжеством сказал он, - мы должны отметить прохождение перевала, чтобы духи гор были к нам благосклонны.
   Он нагнулся, поднял с земли камень и положил его на обо - большую кучу камней на обочине. Узел Счастья сделала также, также сделал и я.
   - Смотрите, к границе близко не подходите, а то мало ли что! - напутствовал нас начальник заставы. Мы выпили водки и я уверил его, что к границе мы подходить не собираемся. Мы распрощались, и через минуту машина скрылась из виду, оставляя за собой клубы пыли.
   - Ну, хоть немного проехали, все не пешком. - сказала Узел Счастья. Она достала из кармана карту и показала мне.
   - Сейчас мы здесь. Нам надо пройти еще километров 30, вот сюда. - Она ткнула тонким пальцем в густо-коричневое пятно, обозначавшее высочайшую в этих краях вершину - Серебряную Тайгу. Я знал уже, что никакой тайги там нет - только ледники и голые скалы. На их языке тайгой назывались просто высокие горы. Леса в этом районе вообще не было, только отдельные деревья по берегам мелких рек, в основном - могучие раскидистые лиственницы, да тополя со странной удлиненной листвой.
   - Вот здесь мы можем срезать, если пройдем через монгольскую территорию. Не бойся, никто нас ловить не будет. Кому нужно охранять эту пустыню? Люди постоянно ходят через границу туда-сюда, угоняют друг у друга яков и коров.
   Мы двинулись в путь. От водки и разреженного воздуха мне стало худо, и нам приходилось часто делать привалы. Мы прошли километров 15, и я совершенно вымотался. Мне постоянно хотелось пить, но воду нужно было экономить, от этого пить хотелось еще сильнее и мучительнее. За все это время нам не попалось ни малейших следов обитания в этих краях человека. Наконец, в месте, которое, сверившись с картой, Узел Счастья назвала Черной Степью, мы обнаружили заброшенный дом с загоном для овец.
   - Переночуем здесь. - сказала Узел Счастья.
   Я с сомнением посмотрел на дом, маленькие косые окна которого, лишенные стекол, зияли чернотой.
   - Зимой здесь живут, а все остальное время они стоят пустые, живут в юртах. Стекла вытаскивают и прячут, чтоб не украли, - пояснила Узел Счастья.
   Мы вошли в незапертую дверь. В доме ничего не было, только голые замазанные глиной и забеленные стены. На полу валялся какой-то мусор. Я поднял валявшуюся под ногами черно-белую фотографию. Какие-то напряженно улыбающиеся люди в старомодной одежде, мужчины и женщины на улице большого чужого города - в другом мире, далеко-далеко отсюда. Я перевернул карточку и на другой стороне увидел выцветшую надпись "1965". Я положил карточку на узкий подоконник. Обрывок неизвестной мне жизни... Я подумал и, забрав карточку с подоконника, зачем-то сунул ее в карман.
   Верхняя часть печки была снята, так что об обогреве можно было забыть. Мы сварили чай на сухом горючем, поели тушенки и конфет, потом я достал коньяк и мы выпили по глотку.
   Я вышел наружу. Загон для овец представлял собой бревенчатый многоугольник с покрытой сухим навозом крышей. Я пригнулся и вошел внутрь. В загоне оказалось на удивление чисто и светло. Свет падал сверху, из отверстия в центре потолка. Потолок поддерживался деревянной колоннадой. Справа был маленький отдельный загончик. Я заглянул в него и понял, что это отделение для новорожденных ягнят. Пол загончика был устлан сухой травой. А ведь это и называется яслями, подумал я. Именно в такой вот загончик и положили новорожденного Христа. Вообще вся архитектура этого загона, колонны, чистота, безыскусная естественность и, особенно, падающий сверху свет, заставили меня почувствовать себя находящимся в какой-то древней церкви. Я сел на корточки, закурил сигарету и долго смотрел, как в лучах струящегося сверху света кружатся мелкие редкие снежинки. Прикуренная сигарета так и истлела у меня в пальцах - затягиваться здесь мне показалось как-то неудобно. Я встал, неловко перекрестился и, осторожно прикрыв дверь, вышел из чудесного загона.
   Когда стемнело, мы достали спальник и забрались в него вдвоем. Скоро мы согрелись. Было абсолютно тихо, слышалось только наше дыхание, да еще какие-то неясные тихие звуки, издаваемые домом. Спать в заброшенном доме было жутковато. Я долго лежал с открытыми глазами и смотрел на яркую звезду, висевшую посреди окна в окружении россыпи более мелких звездочек. Эта звезда... Звезда смотрела на меня сурово и холодно, и я чувствовал себя под этим взглядом затерявшимся в бескрайней космической бездне ничтожеством. "Человек - это просто трубка с грязной пустотой внутри" - вспомнилась мне строчка из какой-то книги. Я пытался прогнать от себя этот неприятный образ, но ничего не получалось. Я захотел услышать чей-нибудь человеческий голос, мне казалось, что сам его звук способен будет опровергнуть эту страшную истину. Обнимавшая меня девушка уже уснула, говорить самому с собой мне не хотелось, поэтому истину эту опровергнуть было некому. "Человек - это просто трубка с грязной пустотой внутри" - сказал я вдруг вслух, а потом закрыл глаза.
  
   ГЛАВА 6
   Я приоткрываю дверь. Избиение собак, овец и людей.
  
   Наше путешествие начало напоминать мне путешествие хоббитов в Мордор из читанной в детстве книги Толкиена. Вдвоем мы шагали по пустынным горам - ни речек, ни деревьев, только иногда - низкорослые колючие кустарники с золотистой корой. Кое-где под ногами попадались перезрелые ягоды эфедры. Вот где хорошо было бы снимать фильм про Хранителей! Идея срезать путь через монгольскую территорию не показалась мне хорошей, но я промолчал, и в полдень мы пересекли поваленную изгородь из колючей проволоки. Солнце сияло, и от ночного холода не осталось ни следа. Пересечение границы оказалось столь обыденно, что я никак не мог свыкнуться с мыслью, что реально нахожусь в каком-то ином мире, где действуют свои собственные законы. Впрочем, природа вокруг ничуть не изменилась. В небе кружились коршуны, иногда мы видели орлов, отличавшихся более крупными размерами, а один раз на красноватой скале я увидел двух огромных грифов, которых поначалу принял за двух закутанных в плащи людей. Мы почти не разговаривали, даже на коротких привалах, которые приходилось делать каждые полчаса.
   Часа в три пополудни мы увидели на покатой вершине одной из гор, казавшейся древним существом с могучими мускулами, две черные точки. Мы шли дальше, а точки постепенно приближались к нам, и скоро мы уже могли разглядеть двух всадников.
   Арест произошел как-то буднично. Один из пограничников несколько раз ударил меня кнутом и начал говорить что-то по-монгольски. Потом Узел Счастья начала что-то объяснять ему, он слушал, резким голосом произнес в ответ несколько слов и махнул рукой, приказывая следовать за ним. Своими обритыми головами и чертами лица пограничники напоминали мне монахов, вооруженных автоматами.
   К вечеру мы пришли на заставу, совершенно вымотанные - монголы ни разу не позволили нам передохнуть. Застава представляла собой три белых юрты, одна из которых использовалась как тюрьма. Нас обыскали, отобрали рюкзаки, а у меня низкорослый монгол забрал куртку, бросив в замен какую-то грязную и вытершуюся меховую жилетку. Потом нам связали за спиной руки и впихнули в юрту, где уже сидел на полу молодой худой парень. Оказалось, он ставил на границе капканы на сурков, там его и поймали пограничники три дня назад.
   Печки в юрте не было, и когда солнце стало клонится к закату, начало холодать.
   В принципе, мы могли развязать друг другу руки и попытаться ночью выбраться через дымовое отверстие, но снаружи юрта охранялась большими лохматыми овчарками местной породы. Когда стемнело, в юрту заглянул монгол, посветил на нас фонариком и приказал спать.
   Мы разговаривали шепотом о чем-то, и разговор наш странным образом напоминал беседу едущих в купе поезда случайных попутчиков. Поговорили про родные места, вспоминали какие-то случаи из жизни, в общем делали все, что принято в подобных ситуациях.
   Хотелось есть, но кормить нас никто не собирался. Как я понял, нам предстояло провести в подобных условиях еще очень долго - монголы надеялись, что кто-нибудь внесет за нас выкуп. Если же нет, то через несколько месяцев нас отвезут в город и будут судить за незаконный переход границы.
   Постепенно мы, несмотря на холод, уснули на застеленном войлоком земляном полу, кое-как укрывшись облезлыми вонючими шкурами. Мне снилось, что я хожу по коридорам подземного города, причем во сне я знал, что никакого надземного мира и нет вовсе. В этом подземном мире ходили поезда метро, были магазины и люди, но я странствовал в другой его части, где никого не было. Мне кажется, эта часть подземного мира принадлежала лично мне. Впрочем, ничего интересного там не было, кроме одного места, которое я в конце концов отыскал. Я давно уже не был здесь, хотя, как я помнил, за небольшой железной дверцей таилось что-то безусловно важное для меня. Она была заперта на замок, ключ от которого я, к своему удивлению, обнаружил у себя в кармане штанов. Осторожно вставив ключ в скважину, я приоткрыл дверцу и заглянул внутрь. Я увидел уходящие вниз знакомые ступеньки. Прикрыв дверь, я сунул ключ в карман и зашагал прочь.
   Мы все одновременно проснулись от ужасающего шума, врывавшегося в нашу войлочную тюрьму со всех сторон. Слышались крики людей, лай и визг собак, выстрелы - одиночные и очередями, тоскливое блеянье овец. Мы лежали на полу не в силах даже представить, что же такое происходит.
   Потом все вдруг стихло, некоторое время слышалась какая-то возня и шум дыхания каких-то многочисленных существ, а потом все смолкло.
   - Эй, кто-нибудь! - крикнула по-монгольски Узел Счастья. Но мы услышали в ответ только тоненький посвист ветра, который показался мне плачем бесприютных душ, издавна скитающихся по холодной пустыне и тоскующих по новому воплощению, чтобы ощутить в себе снова кости, мышцы и кровь, томление любви и нетерпение ненависти - в общем все, чем так притягивает нас сансара.
  
   ГЛАВА 7
   Ночь без тьмы.
  
   Когда сейчас, лежа на старом диване в своем маленьком домике, я вспоминаю все это, не могу сказать - каким мне это кажется, реальным или не реальным. Понятие реальности ушло куда-то внутрь меня, подобно терпящей поражение армии, отступающей вглубь родной территории, избегающей мелких стычек в надежде сберечь силы для решающей битвы. Ради этого приходится с болью наблюдать, как враг без труда занимает цветущие земли твоей страны и безжалостно их разоряет...
   Когда мы развязали друг другу руки и выбрались из юрты, мы увидели вокруг десятки мертвых тел - собак, овец, людей и волков. Это были маленькие красные волки, обитающие в азиатском высокогорье от Монголии до Афганистана. Не верилось, но получалось так, что этой ночью волки напали на монгольский пограничный пост и полностью уничтожили его. Сами они, впрочем, понесли немалые потери. Я пересчитал трупы волков и насчитал двадцать пять. Сколько же их тут было? Человеческих трупов было всего три, залитые кровью, полусъеденные. Овец и собак я считать не стал. Такое ощущение, что здесь побывали не волки, а какой-то карательный отряд СС...
   Мы забрали из жилой юрты свои вещи, наскоро перекусили найденными там лепешками и вареным мясом, запили все это ледяным чаем и отправились быстрее к границе. Горная Индейка (так звали нашего товарища по недавнему заключению) нес подобранный им у юрты автомат. Когда мы перешли пограничное заграждение, он запрятал автомат среди поросших кустарником камней.
   В целом Монголия произвела на меня тягостное впечатление...
   Мы переночевали в юрте Горной Индейки, который жил со своими старыми родителями в местечке Четыре Озера, километрах в пяти от границы.
   Ночью я вышел из юрты по малой нужде и долго смотрел на бесчисленные звезды. Разве бывает столько звезд в небе? Мне почудилось, что сегодняшнее небо показано мне неспроста, наверное я должен задуматься о чем-то очень важном, глядя в сияющую бесконечность. Ничего важного в голову не приходило. Я просто смотрел вверх и думал - оказывается нет в ночном небе никакой тьмы... Только небольшое пространство, еще не занятое светом.
   ГЛАВА 8
   Загадка.
   Если честно, то после увиденного на монгольской заставе - всех этих разорванных на куски людей и овец у меня не было ни малейшего желания лезть на эту гору. Горная Индейка только покачал головой, узнав о наших намерениях, а потом рассказал, что вокруг в изобилии водятся и красные, и обычные волки, а на самой Серебряной Тайге обитают снежные барсы и медведи. К тому же в любой момент погода могла перемениться. "Туда никто не ходит" - серьезно сказал Горная Индейка - "Хозяйка Тайги там живет, это ее дом, она чужих не любит. Не надо туда ходить. Лучше поживите у меня. У меня есть хороший план, друзья привезли. Много плана, будем курить. Я тебе вечером пою горловую песню. Потом опять курить, потом спать. Утром опять курить, пасти яков. Очень спокойная жизнь". Если честно, меня очень привлекал такой вариант, по крайней мере, на некоторое время, но я отрицательно покачал головой.
   Он проводил нас до отрогов могучей горы. Отсюда видна была еще его юрта, которая белела в долине рядом с четырьмя вытянувшимися в ряд круглыми озерцами. Горная Индейка посмотрел туда и спросил:
   - Знаешь загадку? На земле чашка перевернутая, а в ней черви. Что это?
   Я пожал плечами. Он кивнул нам, прощаясь, и пошел обратно. Вот он все ниже, ниже, и вот уже фигурка его превратилась в игрушечную.
   - А что это за чашка? - спросил я у У.С., которая сидела на камне, обхватив колени и глядя вслед удалявшейся фигурке.
   - Какая чашка? А, ты про загадку... Чашка - это юрта, т.е. жилище, а черви в ней - люди.
   Грустная какая-то загадка, решил я.
  
   ГЛАВА 9
   Серебряная Тайга.
   Скоро я заметил, что времени здесь действительно нет. Нет для всех, кроме меня. Я привез его с собой как хроническую болезнь, от которой не излечишься так просто. Но постепенно время мое расслаивалось, от него отшелушивались целые слои и уносились куда-то толи водой, толи ветром... Я иногда вспоминал про рассуждения о времени, читанные мной в детстве у Льюиса Кэрола. Хоть убей, не помню, кто там эту проблему обсуждал, по-моему - какие-то зверьки. И к каким выводам они пришли, я тоже никак не мог вспомнить, сколько ни пытался. Но рассуждения на эту тему там точно были.
   Обычный мой день был похож на инерционный полет спутника - такая же замкнутая траектория, такое же равнодушное пространство вокруг... Я вставал, когда за окном светлело, читал книги, топил печку, потом варил еду для собаки, шел, скрыв лицо капюшоном по длинной обсаженной засушенными топольками улице, здоровался с прохожими, покупал сигареты, пиво, а иногда - хлеб и крупу. Не торопясь возвращался обратно, к не догоревшей еще печке, пил чай с молоком, затем начинал пить пиво. Потом приходила Пион, мы пили чай или пиво вместе и молчали. Сексом мы с ней никогда не занимались, так уж повелось. Иногда она приводила ко мне какую-нибудь подружку и к ночи деликатно уходила. Имена часто повторялись, поэтому некоторых подружек приходилось нумеровать. Пион улыбалась и спрашивала:
   - Ну, и как там Первый Цветок? Что говорит? А Второй Цветок что? После визитов всех этих Цветков оставался беспорядок, и моя подруга, приходя на следующий день, подметала пол и мыла посуду. Примерно раз в два-три дня она ночевала у меня. Так мы и жили, странная межрасовая пара с непонятными отношениями. Мы не задумывались о том, что будет дальше, тем более, что будущего у нас и не было. У нее, по крайней мере, был Желтый и Красный Мир, а что у меня? Однажды я попросил:
   - Расскажи про Красный мир. Ты про него откуда узнала?
   - Просто знаю, что он есть.
   - А где?
   - Где-то не здесь, его долго искать надо.
   - А какой он?
   - Он другой, не такой глупый.
   Вот и все. Ее отец, старый чабан, тоже поставил меня в тупик, когда мы приезжали к нему в юрту погостить.
   - Знаешь, - говорит, - откуда взялась смерть?
   Я помотал головой.
   - Жили два монаха. Если им хотелось почитать, они снимали голову, клали на книгу и только тогда могли читать. И вот когда один таким образом читал, другой подошел, и приставил к его телу голову быка. Вот и стали люди умирать. Понял?
   - Не понял...
   - Что ж тут непонятного? - удивился он.
   Вся семья принялась объяснять мне сущность смерти, но я так и не понял.
   Я никогда не спрашивал ее, как она ко мне относится, а она не спрашивала меня. Было в этом что-то очень естественное - не спрашивать друг друга ни о чем, просто жить как придется.
   ***
   Мы подошли к цели совсем близко, если верить карте и описанному в рукописи маршруту. Пересекли выдававшийся далеко вниз язык ледника и остановились передохнуть. Оба мы выглядели не лучшим образом среди всего этого природного великолепия - грязные, какие-то замызганные, с погасшими лицами.
   - Придется ночевать здесь. - сказал я. Уже темнело, и продолжать дальнейшие поиски не имело смысла. Узел Счастья молча смотрела на приблизившеюся к нам вершину, своим изгибом напоминающую спину белоснежной самки яка. Мне кажется, у нее в голове была та же мысль, что и у меня "Ну и придурки же мы!".
   Я вздохнул и расстелил на каменистой земле одеяло, потом достал из рюкзака сухое горючее. Поджечь его мне удалось только с двадцатой попытки - мешал дувший сразу со всех сторон ветер. Вокруг не было ни травинки, не говоря уже о деревьях, так что о костре можно было забыть. Мы грызли печенье и запивали его мгновенно остывающим чаем. Мы сидели плечо к плечу и смотрели на догорающую таблетку. В это время я почувствовал, что мы не одни. Я готов был поклясться, что кто-то смотрит прямо мне в спину. Я сунул упаковку от печенья в огонь и медленно повернул голову. Мой взгляд встретился со взглядом большого кошачьего глаза. Метрах в десяти за нашей спиной спокойно сидел и смотрел на нас здоровенный снежный барс - белый, с темными пятнами на шкуре (не такими темными, как у леопарда), пушистый, напоминающий мягкую игрушку и одноглазый. А рядом с ним стояла женщина в теплом зимнем халате синего цвета, без узоров и в похожей на меховую тюбетейку шапке. Я толкнул локтем У.С., она тоже обернулась и, увидев это зрелище, зашептала какую-то молитву.
   - Привет. - сказала женщина. - Чаем угостите?
   - Привет. Угостим. - ответил я, чувствуя сюрреалистическую глупость этого диалога.
   - А я вот тут вам дров принесла... А то совсем замерзнете. - сказала она и указала на лежавшую подле нее кучу дров.
   "Как она их в руках-то тащила?" - подумал я и посмотрел на барса. Тот дисциплинированно сидел у ног женщины. Глаз у него был действительно один, как мне сразу и показалось. На месте второго не было ничего - ни шрама, ни каких-то следов, просто белая шерсть. "Женщина с барсом-мутантом принесла нам дров" - мысленно констатировал я, чтобы хоть как-то зафиксировать быстро уходящее куда-то чувство реальности.
   - Дрова-то возьми, - и она опять показала рукой на кучу аккуратно нарубленных поленьев. Что ж, пришлось привыкать к тому, что это теперь и есть моя реальность - женщина с барсом, дрова у ее ног. Поглядывая на зверюгу, я осторожно подошел, набрал дрова в охапку и бросил на место, где догорало сухое горючее. Дрова неожиданно быстро запылали, женщина подошла к костру, барс держался немного позади и сбоку - настоящий body-guard.
   Мы не о чем не спрашивали женщину, потому что оба сразу поняли, кто она такая. А о чем с такими женщинами нужно говорить, я не знал. Я сполоснул свою кружку и поставил топиться наколотый на леднике лед, потом достал пачку печенья, распечатал и протянул женщине.
   - Вкусно, - похвалила она и мигом сжевала всю пачку. - А для него что-нибудь есть? - она указала на сидящего в стороне барса. Я порылся в рюкзаке, но ничего подходящего для барса не обнаружил.
   - Да ладно, он не голодный. Она взяла предложенную мной сигарету, мы с У.С. тоже закурили и некоторое время молчали. Ветер совершенно стих и слышно было, как по склону скатываются иногда мелкие камешки.
   - Можно еще печенья? - вежливо спросила женщина, и я достал еще одну пачку.
   - Пятьсот лет тут живу, а такого печенья ни разу не пробовала. - Она улыбнулась, и одобрительно покачала головой. - Что за печенье?
   - "Большевик", - ответил я и побоялся, что она спросит о том, кто такие большевики и почему их именем называют печенье.
   - Табак тоже хороший. - сказала она, затягиваясь "Кэмелом" - Можно пачку посмотреть?
   Я протянул ей пачку, и пока она рассматривала верблюда, спросил:
   - Не скучно вам тут?
   - Сначала скучно было, потом привыкла. Да я ведь тут не одна, у меня подруги есть, подчиненные - хозяева священных источников, земляные хозяева. Из Монголии брат приходит, навещает, во-он с той вершины. - она махнула длинным рукавом в сторону дыбившегося вдалеке остроконечного пика, а потом добавила - Да и день для меня, что миг для вас. Я себя старой совсем не чувствую.
   Выглядела она лет на 30, не больше.
   - А потом что делать будете? - для поддержания разговора спросил я.
   - Службу отслужу, там видно будет. Это для нас для всех тайна - что потом.
   Мы опять замолчали, и даже камешки прекратили осыпаться, а потом она серьезно сказала:
   - Переночуете и домой идите. Не надо вам здесь ходить.
   Мы согласно закивали. Она стряхнула с колен крошки, поднялась и сказала:
   - Ну, мне пора. Дел у меня много. Прощайте.
   - А как зовут-то вас? - спросил я уже вслед. Она обернулась и ответила:
   - Да так все и зовут - Серебряная Тайга.
   Когда Серебряная Тайга ушла, я взял в руки аккуратный полешек, долго рассматривал какой-то сучок на нем, а потом бросил в костер.
  
   ГЛАВА 10
   Отличия Желтого и Красного мира. Лопнувшие игрушки.
   Узел Счастья уехала в К. и больше я ее не видел. Просто исчезла из моей жизни, как уже не нужный больше посредник между двумя мирами. Совместные путешествия иногда на всю жизнь делают людей друзьями, а иногда выйдешь из автобуса - да и забудешь собеседника в тот же миг. Уже в октябре я получил от нее записку с лаконичным текстом: "У меня все нормально, собираюсь ехать в Н. Если что, пиши. Рукопись отдала Киму. Пока!". Я же для проведения своих исследований остался в Устье Реки. Несколько месяцев я прожил этой странной уединенной жизнью, вместе с людьми, для которых я был человеком еще более странным, чем они для меня... Я выучил их язык и их песни и научился с удовольствием есть вареных сурков.
   Конец февраля - время ветров. Солнце уже жаркое, снега в долине нет, но по ночам стоит дикий холод, и две реки, сливающиеся в поселке в одну, еще скрыты панцирем серого льда. От старшей сестры Пион мы идем по длинному, вовсе не соответствующему ширине речки мосту. Местные жители гордятся тем, что это самый длинный деревянный мост в республике. Каждый год его заботливо белят, вообще здесь все стараются выбелить - дома, заборы, сараи... От этого весь поселок приобретает какой-то иллюзорно-благополучный вид. Наши башмаки стучат по доскам моста, и мне кажется, что так пройдет вся моя жизнь - в этом уединенном поселке, с этой доброй девушкой, которая стала мне настоящим другом.
   Мы заходим в кафе и пока Пион берет две пары пирожков (они почему-то продаются здесь только парами), я смотрю на ставшую привычной настенную роспись. Возле юрты стоят румяные девушки в национальной одежде, справа от нее играет с собакой мальчик, а по небу летит самолет. Все это на фоне большой снежноголовой горы. Законы перспективы игнорируются, как на средневековых картинах или детских рисунках.
   По пути мы заходим на точку и берем спирта - Пион взяла у сестры немного денег.
   - Надо было соку взять. - говорит Пион. Соком она называет дешевую газировку. Мы заходим в соседнюю с моим домом лавку и в я долг беру бутылку газировки. На ветке растущего рядом с лавкой тополя сидит небольшая черная птица - Красный Нос. Мой сосед, или даже вроде мой друг, говорил мне, что если птицу эту видишь, скоро свободным станешь. Такая у местных арестантов примета.
   - Привет, Красный Нос! - задрав голову вверх, говорю я птице и улыбаюсь. Пион тоже улыбается. Птица же только посмотрела на нас одним серьезным глазом и принялась чистить перья.
   Мимо нас проходит Быстрый Парень, маленький, чернотой кожи похожий на негра местный звукорежиссер. Он выглядит довольным:
   - Весна. Скоро сурки проснутся, охотиться будем.
   Он пальцами изображает что-то вроде ружья, показывая, как мы будем охотиться. Мы болтаем о том о сем, потом он прощается и уходит, а мы заходим ко мне.
   - Хорошо, что он не пьет, а то бы увязался за нами, - говорю я, а Пион кивает.
   К вечеру, когда стемнело, мы были уже немного одуревшие. Я смотрел, как Пион прикуривает от моей сигареты свою, а потом сказал:
   - Знаешь, я решил вообще никуда не уезжать. Останусь здесь.
   Она внимательно посмотрела на меня, а я продолжил:
   - Мне кажется, я люблю тебя. Наверное, для этого я и попал сюда, чтобы с тобой встретиться. Случайно ведь ничего не бывает.
   - Наверное, в прошлом рождении жил здесь. - сказала она и уронила пепел себе на джинсы. Я аккуратно стряхнул его.
   Пион долго молчала, а потом сказала:
   - Я тебя всегда любила, с самого начала, только говорить не хотела - зачем мне в твою жизнь вмешиваться...
   - А спать со мной хотела?
   - Конечно, хотела. Только решила - из принципа не буду.
   - Но я ведь все равно с другими спал...
   - Ну, это уже твое дело, это меня не касается. А я как решила, так и делала. Я думала - все равно в этом Желтом мире счастья не будет.
   - А так не трудно, рядом с мужчиной все время быть и не спать с ним?
   - Да я уже год ни с кем не сплю. Расхотелось. У меня муж был, а потом он умер. А я была беременная от него. Сделала аборт, и с тех пор его родственники меня ненавидят.
   - ...
   - Я его не любила, просто родители нам сказали пожениться, ну мы и жили.
   - Понятно.
   Ничего мне понятно не было. В этот момент я почувствовал, что ветер, играющий моей жизнью, как-то притаился, затих, и я прислушивался к слабым отзвукам, которые мир во мне еще вызывал, и не мог увидеть в этом мире ни единого знака.
   - У меня у родственников тут дом есть... пустой стоит. - сказала Пион. - Кстати, я наконец нашла работу - меня наверное возьмут работать в тетину парикмахерскую, там место освобождается.
   Жалко, что электричества не было, нельзя было послушать музыку. Я взял гитару и начал перебирать струны, наигрывая что-то в пентатоническом ладу.
   - И все-таки, объясни мне различия Желтого и Красного мира, - попросил я.
   ***
   Утром я проснулся раньше нее и долго смотрел на линию спины отвернувшейся от меня обнаженной девушки, на длинные черные волосы. Голова немного болела, но в целом я ощущал какую-то легкость и энергию. Не вставая, я взял с табуретки мятую пачку, вытащил предпоследнюю сигарету и закурил. Я выпустил несколько колечек, потом встал, умылся и начал засовывать в печку дрова, обкладывая их мелкими кусками угля. Он был плохой, из разреза возле Городка Телепузиков, а не из К., где добывали очень качественный, блестящий жирным блеском уголь. Я вспомнил, что во сне опять ходил по тем подземельям и, наконец-то спустился по ступенькам вниз. Там я обнаружил останки огромных надувных игрушек - все лопнувшие, как невыдержавшие перемены давления глубоководные рыбы. Была там и Лошадка, и Слоник, и пугавший меня в детстве Бегемотик... Все они стали лишь кусками мятой резины... За дверью в дальнем конце зала, которую я открыл без всяких колебаний, ничего не было, только пустота. "Вон оказывается сколько у меня свободного места" - подумал я во сне...
   - Доброе утро.
   - Доброе утро.
   Она натянула длинную майку и принялась расчесываться.
   - Сигареты кончились. Схожу куплю, - по-русски сказал я, быстро оделся и вышел. Когда я вернулся, она была уже в джинсах и своей старой синей кофте.
   Мы попили чай, сгрызли по черствой лепешке, а потом она ушла.
   - Приеду послезавтра, - сказала она, улыбнулась и вышла, прикрыв калитку. Я постоял, глядя ей вслед, потом потрепал по шерсти собаку и зашел в дом.
   Осмотрев вещи, я понял, что многие из них мне уже и не нужны. Некоторые поизносились, другие мне просто не нравились, в общем сумка получилась совсем маленькая, гораздо меньше, чем та, с которой я приехал сюда в сентябре.
   Я поговорил немного с хозяевами домика (наши дома стояли в одном дворе, окруженные общим забором). Потом присел на корточки перед собакой, и она протянула мне лапу, весело высунув язык. Я вышел, закрыв калитку щепкой и отправился на станцию. Погода стояла прекрасная, ветра не было, и на душе у меня было тихо и спокойно. Мне удалось занять последнее место в уже отъезжавшем автобусе, через час мы пересекли границу района, и я навсегда покинул Край Серебряных Гор.
  
   ЭПИЛОГ
  
   Что было дальше - не так уж важно. Я думаю, читатель все равно ни на грамм не поверил в эту историю. А между тем - все в этой истории правда, от первого до последнего слова. Как говориться, "повесть основана на реальных событиях". Конечно, все имена были изменены, а точнее, перепутаны, также, как и названия городов, рек, поселков и т.п. Впрочем все, кто к этой истории имеет хоть малейшее касательство, без труда в этой путанице разберутся.
   Для тех читателей, которые мне все-таки поверили... Расскажу вкратце, что было дальше с героями повествования.
   Мой дедушка и по ныне живет на своем острове неподалеку от Японии.
   Моя жена жива-здорова и живет в Америке.
   Узел Счастья вышла замуж и уехала жить в Швейцарию.
   Писатель, книгу которого я начал читать, но так и не дочитал в Краю Серебряных Гор, продолжает работать в своем театре.
   Стеклянный Шарик весь совсем потемнел, будто выгорел изнутри, и я выбросил его в реку неподалеку от обелиска Центр Азии.
   Интересовавшийся рукописью Ким погиб той же весной во время выборов местного Президента. Кто-то заложил в его большой черный джип взрывное устройство. Пострадал также случайно находившийся рядом мальчик. Я узнал об этом в интернете, и у меня до сих пор сохранилась распечатанная заметка, начинающаяся словами "В городе К. убит известный политический деятель, заместитель председателя партии "Свободная Азия"...", ну и так далее.
   Не знаю, нашла ли Пион свой Красный Мир... Да и где его искать? Вообще - что это за Красный Мир такой? Мне казалось, что если я эту загадку разгадаю, то все встанет на свои места, и из хаотически кружащихся вокруг меня осколков сложится наконец осмысленный и прекрасный узор. Но единственное, что я смог насчет этого узнать, так это то, что в родном языке Пион есть выражение "отправиться в путь за красной солью". Переводится оно просто как "умереть"... Если Красная Соль и Красный Мир связаны - тогда все это не сложнее загадки с чашкой и червями. Но надеюсь, что это не так.
   А я... А про себя я больше ничего не хочу говорить. Я просто живу в Желтом мире.
  
   2003
  
  ........................................................................................................................................................................
  
  
  
  
  
  
  БАБОЧКА НА РАБОЧЕМ СТОЛЕ
  (Повесть)
  
  ЧАСТЬ I
  
  1А
  
   Я познакомился с ней возле супермаркета, когда стоял там один-одинешенек, с бутылкой виноградной водки в руках. При ней была подруга, еще более пьяная, чем она сама. А я в тот момент был совершенно трезвым.
   Уже темнело. Теплый южный ветер согнал с неба сумрачные тучи, и теперь над городом раскинулась медленно тускнеющая синева. Асфальт блестел свежими лужами, машины обдавали прохожих пенистыми потоками воды. Прохожие увертывались и растворялись в сумерках. В этот час людей на торговой улочке было много. Степенно вытаскивали свои тела из подержанных иномарок мелкие чиновники; раскрашенные девицы со смехом на блестящих помадой устах проплывали мимо, подобно мультяшным картинкам; подозрительные личности кучками собирались на пяточке у обшарпанного кинотеатра, пускали по кругу бутылки крепкого пива, оживленно и громко разговаривали. На невысокой ржавой ограде вытоптанного газона сидело несколько близких к нирване пьяных нищих. Мрачные униформисты прогуливались парами, вяло помахивали дубинками, разглядывали девиц, непрерывно курили, о чем-то негромко разговаривали. Домохозяек в это время уже не было; вечерний город принадлежал не им.
   В ту эпоху мне представлялось, что я начал понимать происходящее вокруг. Одной из моих находок была покорность течению. Плывешь, не тратя лишних сил, и тебя обязательно куда-нибудь вынесет... Главное - не зацепляться по пути за коряги. Тогда не началась еще моя "новая жизнь", не был я политтехнологом, который "манипулирует безгласными массами", так называемым "быдлом" или, как иногда говорят, "электоральной ёбанью". Все, что происходит в мире, казалось мне чудесной или дурацкой случайностью. А еще чуть раньше я был подобен литературному герою японских последователей идеологии роман-ха: наивный, честный, готовый умереть за идею. К счастью, подходящей идеи так и не нашлось.
  
   Сначала мы стояли у магазина, и разговор наш протекал в режиме "можно-прикурить-а-сколько-время". Через пару минут мы отошли в темный сквер, сели на лавочку, и это было уже чем-то более основательным. У меня сразу же возникли некие надежды.
   У девушек было красное вино в тетрапаке, и мы начали его пить. Мы пили его прямо из пакета, через носик.
   Еще на выходе из этого древнего, не оборудованного камерами супермаркета, я загадал: "постою десять минут, что-нибудь, да произойдет". И вот подошли они, и одна из них была довольно прекрасной.
   Сначала мы пили вино молча, напивались для храбрости, а потом она спросила:
   - А ты сам-то откуда?
   И на несколько секунд прикоснулась своим плечом к моему. На мне была легкая синтетическая куртка, но и через нее прикосновение показалось мне очень живым.
   - Да я тут в командировке. Все дела сделал, и вот - два дня осталось на безделье. Так что сейчас просто отдыхаю. Знакомлюсь с городом.
   Я вспомнил почему-то, как и сам недавно задавал такой же вопрос негру-гардеробщику в ночном клубе. По-нашему он почти не понимал, и я спросил его по английски: вэа дид ю кам фром? Оказалось - из Камеруна. Наверное, здесь я выгляжу не лучше, чем тот гардеробщик у нас...
   - По тебе сразу видно, что ты не отсюда, - сказала девушка.
   Я кивнул, а довольно прекрасная продолжила:
   - А мы вот тоже отдыхаем. Ты не подумай, что мы такие... Я в университете преподаю, а она в библиотеке работает.
   Вторая, библиотекарша, подняла голову и посмотрела на нас без какого-либо особого выражения. Просто посмотрела. А потом опять уткнулась лицом в ладони. Голова ее покачивалась из стороны в сторону, и заплетенные в мелкие косички волосы напомнили почему-то щупальца Горгоны.
   - Смотри, моей подруге уже плохо. Давай-ка отведем ее спать. Пойдешь ко мне? - спросила Первая, и я, почему-то, сразу поверил: ничего плохого не будет, просто пообщаемся, без всяких разводок. В последнее время появилась довольно значительная категория девушек, использующих человеческие инстинкты для обогащения. Речь, конечно, не о проститутках, у тех все честно. Речь о тех, что ничего тебе не дадут, просто разведут на бабло с помощью какого-нибудь шантажа.
   - Ладно, пойдем.
   Мы взяли Вторую под руки и пошли через сквер, потом свернули в темный двор. Такая классическая подгулявшая компания... Имея довеском совершенно пьяную девушку, маневрировать было трудно. Я несколько раз проваливался в какие-то лужи, в изобилии встречавшиеся на темной улице и довольно быстро промочил ноги.
   - А ты где остановился, в гостинице?
   - Ага, в гостинице.
   Навстречу нам из темноты приближались какие-то люди. Они шлепали прямо по лужам, громко ругались, и мы притихли, и соблюдали тишину до тех пор, пока эти опасные люди не прошли мимо. А через минуту мы, как ни в чем ни бывало, продолжили разговор.
   - Я недавно была в одной гостинице. У меня дядя с женой развелся и приехал сюда. Сам он из маленького городка, тут, неподалеку. И живет уже месяц в гостинице.
   У нас в стране в гостиницах живут в основном командировочные, это не Америка. Так что я немного удивился:
   - Не дорого?
   - А он в самой плохой живет. Там даже холодной воды нет, только горячая. Но все равно, дороговато... Он в карты хорошо играет, часто выигрывает, так что вцелом ему хватает.
   Мы дошли до дома. Жила она на первом этаже старого трехэтажного здания. Желтая штукатурка на лицевой стороне, неопределенного цвета короста на внутренней. Тихая незаметная улица с аллейкой мелколистых вязов посередине. Ни машин, ни фонарей, ни прохожих.
   - Это квартира родственников. Они в ней пока не живут, и мне за дешево сдали, - пояснила Первая, с десятой попытки открывая ключом дверь. Лампочки в подъезде не было, и я светил зажигалкой.
   В лужи наступал не только я, и поэтому все мы стянули промокшие джинсы и повесили их на батарею, и потом некоторое время смотрели на них и время от времени улыбались, потому что картина эта была немного смешной. Так они и висели рядом - джинсы двух подруг и джинсы незнакомого им человека. В тот момент они (джинсы) казались мне странным образом одушевленными.
   - Тебя можно попросить? - прошептала Первая (прекрасная), с симпатией прислоняясь ко мне.
   Я кивнул.
   - У моей подруги давно уже парня нет... Ну, в общем, ты понял...
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Ну, ты даешь... - громко сказала она и укоризненно покачала головой.
   - Мне именно ты понравилась, - шепнул я ей на ухо; она приподняла брови, хмыкнула, и закурила.
   Вторая сомнабулически встала, резкими движениями стянула майку, трусики, и снова села слева от меня. Взгляд у нее был совершенно стеклянным, будто и не она уже пользовалась этими глазами, а какое-то полностью отрешенное от нашего мира существо. Мы молча смотрели на это, потом я обнял Первую, кончиками пальцев поглаживая ее небольшую крепкую грудь, и так мы сидели еще несколько минут.
   Вторую мы вскоре уложили спать. Прикрыли ее клетчатым пледом, а сами еще некоторое время пили мою виноградную водку. А потом тоже пошли спать. На самом деле мы не спали, нам не хотелось, да это и понятно: не для того мы знакомились возле супермаркета.
   Виноградная водка мне очень нравилась, и я выпил ее довольно много. Я кстати, удивляюсь: почему виноградная водка у нас в стране не популярна? Захочешь - и купить ее негде, везде только разведенный водой питьевой спирт, якобы пшеничный, а на деле - какой-нибудь древесный.
   Прекрасная девушка включила магнитофон, и заиграла вызывающая ностальгию по детству музыка - ПОИНТ ИН ТУ БЛЭК. РОЛЛИНГ СТОУНЗ. Когда я ее слушал в детстве, мне хотелось заплакать или самому придумать такую же вот прекрасную, трагичную и грустную песню. Ничего подобного мне придумать не удалось, да и заплакать по-настоящему ни разу не получилось...
   Не знаю, почему я вспомнил этот случай. Или не случай, а происшествие. Да нет, какое там происшествие... просто встреча возле супермаркета - и все.
  
  2Б
  
   Ржавый красный трамвай задребезжал на подъеме. Мы (я, и еще несколько безликих пассажиров) смотрели сквозь залитые мелким дождем стекла на зиявшие пустыми окнами желтые дома. Некоторые окна были затянуты полиэтиленовой пленкой, некоторые - забиты фанерой, а некоторые - ничем не затянуты и не забиты. При свете дня заброшенные дома могли показаться неприятными. Но утром или на закате они должны были приобретать чарующий нежный оттенок; глядя в окно я чувствовал это, хотя и не мог ничем обосновать данное чувство.
   "Старый центр" - объявил через минуту усталый, как догорающая свеча, голос женщины-вагоновожатой. Я видел ее только со спины: голубая пушистая кофта, узелок темно-русых волос, нелепая пластмассовая заколка... Было ясно, что она не так уж и счастлива. Голос счастливых людей не напоминает догорающую свечу, и они не скрепляют свои волосы такими заколками.
   Дверь со скрипом отползла в сторону, и я вышел: единственный на этой остановке. Остальные пассажиры приникли к стеклу и наблюдали за мной, как за выпущенной в океан аквариумной рыбкой.
   Жалко, что я забыл купить сигарет. Мне очень хотелось курить, а здесь не было ни магазинов, ни киосков, ни прохожих. Я раскрыл свой огромный черный зонт и свернул на боковую улицу. Мокрый асфальт блестел, отражал брошенные помпезные дома, а на лужах вздувались радужные пузыри от падавших с низкого неба капель. Желтые многоэтажки скоро кончились и начались серые мышиные двухэтажки с нелепыми полуколоннами. Штукатурка на полуколоннах была покрыта трещинами, а кое-где и вовсе осыпалась, обнажая старую, прогнившую древесину.
   Улица упиралась в бетонную набережную. За парапетом плескалась зеленоватая вода; река разливалась здесь почти до горизонта. Многочисленные островки и поросшие камышом отмели делали ее похожей на болотистое озеро. Ветер и дождь покрывали воду мелкой рябью, и она напоминала текучее, взволнованное зеркало. Но, перегнувшись через парапет, я не разглядел в воде никаких отражений. Подобрал с асфальта какую-то гайку, бросил в воду. Круги сразу же смешались с рябью и исчезли.
   Кто я?
   Кто - я?. Я чувствовал свою личность, но это было только неуловимое ощущение, вроде запаха или окраски, или музыкальной тональности. На уровне сознания эту личность обозначить я никак не мог. Никаких понятных характеристик у нее не было - ни возраста, ни семейного положения, ни профессии, ни каких-либо других признаков социального статуса. От этого мне было страшно и неуютно.
   Я знал этот город как свои пять пальцев. Я жил здесь, скорее всего, уже давно. Может быть - всю жизнь. Но воспоминания мои начинались с красного трамвая, из которого я несколько минут назад вышел. Я не знаю, поймете ли вы меня... Это было очень жутко - обладать такой короткой внутренней историей.
   Мысленно я представил себе город. Вот здесь аэропорт - поросшее травой асфальтовое поле, покрытое белым мрамором двухэтажное здание. Оттуда дорога спускается в районы тесно натыканных девятиэтажек. Потом роща из высоких тополей с черными-пречерными стволами. Некоторые из них ослабели от старости; от собственной тяжести они переломились посередине, и теперь походили на иллюстрацию из школьного учебника геометрии: острый угол. После рощи - центр, давным-давно заброшенный, застроенный вычурными тяжеловесными домами в стиле барокко и ложного классицизма. Потом - деловой район, дальше неопределенные жилые кварталы. А еще дальше трамвай едет долго вдоль единственной улицы, где выстроились в ряд двухэтажные дома, желтые и зеленые. Потом начинается лес. Все это я помню хорошо. Не помню только себя. Сколько мне лет? Как я выгляжу? Куда и зачем я ехал в трамвае? Я вывернул карманы плаща, но ничего полезного там не обнаружил. Связка ключей, зажигалка, кошелек с деньгами - вот и все. Денег было достаточно много - сотен пять-шесть, разными купюрами. Хотя почему я думаю, что это много? Еще в кошельке лежала свернутая вчетверо желтоватая бумажка. Я развернул ее и увидел нацарапанные карандашом цифры телефона и женское имя. Ни номер, ни имя, ни почерк ничего мне не говорили. Сунув бумажку в карман, я очень медленно пошел обратно к остановке. Возле платформы стояла металлическая телефонная будка. Стекла в ней отсутсвовали, так что от ветра она говорящих по телефону людей защитить не смогла бы; но, несмотря на отсутсвие стекол, будка показалась мне уединенным, безопасным местом.
   Поискав в автомате какую-нибудь дырку для мелочи (и не найдя ее), я набрал номер и после нескольких хриплых гудков услышал бодрый голос:
   - Алло? Я слушаю!
   Женщина еще несколько раз повторила эти слова. А потом, не дождавшись ответа, положила трубку. Секунд десять я слушал прерывистое гудение, нажал на рычаг и снова набрал номер. Потом вдруг передумал и повесил трубку на место, на длинный никелированный рычаг. Огляделся по сторонам, надеясь, что память подскажет какое-нибудь направление, но память решила ничего не подсказывать, и на некоторое время я застыл в полном ступоре. Взгляд мой постепенно перешел вниз, и в конце концов уперся в ободранные рыжие ботинки.
   "Натуральная кожа, но довольно старые", - подумал я и вышел из будки. Походил вокруг, поразглядывал обнаруженные в кармане ключи, а потом снова вернулся к аппарату. Набрал номер и стал ждать ответа.
  
  3А
  
   Так вот. Мы пошли спать, но на самом деле, конечно же, спать не собирались. Потом, с грустным удовольствием сделав все, что положено, начали разговаривать. Точнее, говорила в основном она, а я слушал и кивал в темноте (бессмысленное занятие, не правда ли?). Иногда я маленькими глотками пил виноградную водку, а она не пила. Ей уже хватало. Тикали в темноте большие настенные часы, и светились зеленоватым светом их стрелки, и я смотрел на них и думал: наше время уходит и тратится, пока мы так вот лежим... Потом я подумал - и зачем это людям нужно что-то друг другу рассказывать? Я ведь и сам такой - могу кому угодно что угодно про себя наговорить. Рассказываю такие вещи, о которых лучше было бы промолчать. А чего мы хотим добиться своими рассказами? Надеемся остаться в чьей-то памяти, чтобы хоть как-то обозначить свое существование, в достоверности которого сами не до конца уверены? Писатели для этого пишут целые книги, а мы, "маленькие люди", просто говорим друг с другом. Писатель грустит, если не распродана его книга. А мы грустим, если нас слушают недостаточно внимательно: нам кажется, что рассказанная квинтэссенция нашей жизни уходит в пустоту, в небытие, и мы даже обижаемся на того человека, в сознание которого рассказ проник "не достаточно полно".
   Да, наверное это - заменитель бессмертия, в которое мы не верим. Продолжить жизнь хотя бы в сознании других людей, пусть даже и в виде полустертого бесполезного образа...
   Она рассказала мне про все свои несчастья, а потом заплакала. Я просто гладил ее по голове, перебирал пальцами черные короткие волосы. А что еще сделаешь, когда рядом плачет незнакомая девушка?
  
  4Б
  
   - Алло, это Лина?
   - Да, это я.
   Голос звучал спокойно и уверенно. Добротный женский голос неопределенного возраста - от 20 до 40.
   - Вы меня узнаете? - ничего другого для начала разговора я не придумал. По-моему, не такое уж плохое начало в подобной ситуации. По крайней мере, лучше, чем просто спросить: "Вы не подскажите, как меня зовут?". В конце концов, имя - такая штука, которую приличные люди не теряют. Это ведь не зажигалка, не шапка, и даже - не автомобиль, который у тебя могут угнать. Поэтому сразу же завести по телефону разговор об имени показалось мне неприличным.
   - Конечно, - ответил голос. - А вы уже давненько не звонили...
   - Я? Ну да, я...
   Некоторое время мы слушали наполненное электрическими шорохами молчание. Секунды шли. Кап-кап, кап-кап, будто горячий парафин на кожу. Потом на том конце провода раздалось шуршание и звук, похожий на чирканье спичкой - наверное, она закурила. По крайней мере, так мне показалось.
   - Послушайте, я не могу объяснить этого по телефону, но нам нужно встретиться. Это очень важно для меня. - Я словно бы продирался сквозь мокрую вату, искал нужный тон, понятный и приличный контекст.
   - Встретиться? - в ее голосе прозвучало веселое недоумение.
   - Ну да, - ответил я, - Встретиться. Вы ничего такого не подумайте, просто очень важный для меня разговор. Ничего больше.
   Послышался звук, похожий на легкий смешок, а затем - шорох бумаги. У меня возникли ассоциации с театральной репетицией: актеры только начали учить свои роли, читают их по бумажкам.
   Может, я имею какое-то отношение к театру?
   Потом она сказала:
   - Вы, наверное, большой оригинал...
   Интересно, что я такого необычного сказал? Даже если раньше мы не были близко знакомы, что удивительного в том, что один человек просит другого о встрече?
   - Понимаете, - неуверенно начал я, - Со мной произошло...
   Тут в трубке раздался короткий резкий сигнал и я услышал мертвый голос робота:
   - Данный вид связи для абонента эс-три-пятерки-зет недоступен. Чтобы восстановить соединение, вам необходимо пополнить баланс вашего лицевого счета. Вы можете сделать это в ближайшем отделении компании "Эназэ волд". Ближайшее к вам отделение находится по адресу...
   Я прослушал сообщение два раза, а потом положил трубку. Видимо, эс-три-пятерки-зет - это я. Что ж, хотя бы какое-то подобие имени ко мне в ходе этого разговора пришло.
   Подъехал трамвай, такой же красный и полупустой, как тот, с которого начались мои воспоминания. На нем я доехал до Делового квартала. Он немногим отличался от старого центра, только окна на зданиях были целыми. Простенькая иллюминация, да еще несколько прохожих - вот и все, что оживляло эту унылую картинку.
   Странно, но в городе я ориентировался прекрасно. Я даже представлял себе, где находится указанный роботом адрес. Больше ничего в голове не было - никаких имен, никаких зацепок, никакого прошлого. Только город, как карта, да теперь вот еще голос неизвестной мне дамы. Да, еще сообщенный роботом номер. Она-то меня явно узнала, так что надежда, что скоро все разъяснится, у меня была.
   Я дошел до офиса "Эназэ волд", не раскрывая свой черный зонтик. Капли дождя падали на мое лицо, на мои волосы, и от этого я чувствовал себя живым. Это ощущение радовало меня, давало мне какую-то надежду...
   - Мне нужно заплатить, - сказал я сонной офисной женщине и назвал услышанный в телефоне номер.
   - Пожалуйста. Сколько будем оплачивать?
   Я подумал секунду и сказал:
   - Сто. Скажите, а по номеру я могу узнать имя?
   - Нет, такую информацию мы не даем. - Женщина посмотрела на меня несколько удивленно.
   - Извините.
   Я сунул ей сотню, взял чек и уставился на замеченное только что зеркало. Неужели это я? Сколько мне лет? Наверное, около тридцати... Нет, пожалуй меньше. Короткая стрижка, двухдневная щетина... Красив я или страшен? Могу ли я привлечь к себе женщину?
   Так и не найдя ответов на эти простые вопросы, я вышел. Мое лицо показалось мне каким-то совершенно заурядным, похожим на лица пассажиров из красных трамваев; не зная ничего о них, я не знал ничего и о себе.
   Через редкий поток прохожих я двинулся к ближайшему телефонному автомату. Машин на улице почти не было, так что свободно можно было ходить и по проезжей части. Впрочем, я шел по тротуару, вымощенному стершейся красноватой плиткой.
   Автомат был таким же, как предыдущий. Старое, но надежное устройство с массивной коричневой трубкой. Я набрал номер. На этот раз мне пришлось выслушать гудков пятнадцать, прежде чем до меня добрался знакомый уже скрипучий голос робота:
   - Вызываемый вами абонент сейчас недоступен. Попробуйте перезвонить позже.
   Вот черт! Что же делать - ждать, пока абонент не станет вновь доступен, или предпринять какие-то другие действия по установлению собственной личности? Я задумчиво брел по улице, рассматривая неброские вывески: ШЕРСТЯНЫЕ НОСКИ ДЛЯ ДУШИ, СТАРИННОЕ КАКАО ОПТОМ, ЮРИСТЫ ДЛЯ ИСТЦОВ (с подписью косым шрифтом КТО ИЩЕТ, ТОТ НАЙДЕТ). Было совершенно непонятно - куда мне идти и кому задавать свои вопросы?
  5А
  
   Утром я ушел, а потом вернулся с полтарашкой пива и сигаретами.
   - Я думала, ты не придешь.
   Я пожал плечами. Библиотекарши уже не было, и мы сидели на кухне вдвоем. Она - в полупрозрачной ночной рубашке, сквозь которую просвечивала небольшая грудь с острыми темными сосками. Я - в синих джинсах и оранжевой майке. Разросшиеся за окном кусты почти полностью скрывали от нас улицу. Впрочем, смотреть на этой улице все равно было бы не на что.
   - Почему ты так подумала?
   - Просто так показалось...Ну, ты же получил свое, трахнул меня... Скоро уедешь... Короче, у тебя был благовидный предлог для исчезновения. Почему ты им не воспользовался?
   - ...
   У нас обоих болела голова, и поэтому некоторое время мы пили пиво и молча приходили в себя. Потом она попросила провести ей какие-то провода из комнаты на кухню. Я повозился немного, прищемил маленькими плоскогубцами палец и понял, что разобраться с проводами не в состоянии.
   - Извини, что-то не получается.
   - Да ничего... - Она махнула рукой, давая понять, что не очень-то на успех и рассчитывала. Она вышла и переоделась в белую футболку с логотипом какой-то политической партии и в цветастые шелковые брючки. Классная девушка, подумал я.
   Я остался у нее еще на одну ночь и на следующее утро чуть не опоздал на такси. Таксист ждал меня возле гостиницы минут сорок. Потом несколько часов мы ехали до ближайшей железнодорожной станции и всю дорогу слушали Боба Марли, одну и ту же кассету. Ничего другого не было, прекрасные горы проносились мимо, никак не затрагивая ни сознания, ни сердца... Так и осталось у меня в голове: "Сан из шайнинг", дорога, похмелье, короткое прощание с безымянной девушкой - все в одной связке. Я больше никогда не видел ту девушку и не слушал Боба Марли. Да и вообще, стиль регги мне как-то опротивел... И если честно, то и тело девушки мне почти не запомнилось. Ее лицо тоже представляется мне каким-то расплывчатым пятном, которому можно придать произвольную форму, в зависимости от настроения. Да, почти ничего от нее не осталось - только голос в темноте...
   Через несколько месяцев я снова побывал в этом городе. Подошел к ее дому, посмотрел на скрытое кустами окно и прошел мимо.
   Не знаю, почему сейчас я вспомнил об этой девушке... Я ведь хотел написать повесть о начинающем наивном политтехнологе, о выборах, о тайнах избирательных технологий. Но получается что-то совсем другое - странствие по стране памяти в поисках почти незнакомого человека.
  6Б
  
   - Ваш случай совсем меня не удивляет, - сказал мне меланхоличный добродушный доктор. - Пациенты с подобными проблемами обращаются ко мне практически каждую неделю. Некоторые забывают свое имя, некоторые - имя жены или собаки. Обычно соответствующий курс лечения за пару недель приводит человека в норму. Просто реакция психики на какие-то события. Например, стыдно за какой-то поступок. Можно вытеснить из памяти поступок, но если он слишком уж заметный и значимый, проще вытеснить свою индивидуальность. Как говорится, ноу мэн - ноу проблем.
   Он постучал карандашом по большому пальцу и спросил:
   - В каком районе города проживаете, с кем живете, помните?
   Я покачал головой. Он взял мою руку, взглянул на нее:
   - Обручального кольца нет... Хотя многие их и не носят.
   Он улыбнулся и подмигнул мне.
   - Могу вам сказать одно - не переживайте. Имя обязательно найдется. Вряд ли кто-то похитил его злонамеренно, в корыстных целях. Скорее всего, вы его просто где-нибудь позабыли. Или обронили. Чаще всего бывает именно так. Сейчас же я советую найти какую-нибудь пустую квартиру. Устройтесь на работу и начните жизнь заново, до выяснения всех обстоятельств. Возможно, вы встретите кого-нибудь, с кем были связаны раньше, какую-нибудь жену или любовницу, и все прояснится.
   - Хм... И как долго мне ждать этого прояснения?
   - Кто знает... Пока же можете использовать любое имя, какое вам больше по душе. Со своей стороны, обещаю вам помочь. Могу записать вас по четным числам, с шести до семи вечера. Есть одна экспериментальная методика, в стадии разработки. Но если вы согласны, можно попробовать.
   Методика заключалась в частичном размывании границ сна и реальности. Я не специалист во всем этом (да и в чем вообще я специалист?), но мне показалось, что вреда это в любом случае не принесет. Ведь граница между реальностью и сном - лишь ярлык, который мы навешиваем на несколько неуловимых утренних секунд...
   - Окей. - ответил я.
   Уже на выходе доктор окликнул меня:
   - Да, и еще... Мне кажется, что вы - не совсем обычный человек.
   - В каком смысле?
   - Пока это только догадки... Поговорим об этом в следующий раз.
   Я последовал совету врача и легко нашел неподалеку от центра подъезд, полный пустых квартир. Выбрал двухкомнатную на третьем этаже, с приличной мебелью, телефоном и неплохими обоями. Видно было, что еще недавно в ней кто-то жил - слой пыли был не таким уж толстым. Потом купил в киоске газету с рекламой и просмотрел колонку "требуются". Тут я столкнулся с проблемой - я не знал ни профессии, которой я владею, ни своего образования - ничего. Вздохнул и начал изучать раздел "неквалифицированный труд". В конце концов, я решил начать прозвон с объявления "Фирме по вывозу мебели требуются постоянные сотрудники". Набрал номер, расспросил об условиях работы и договорился на следующее утро подойти на собеседование. Оказывается, и без имени жить было вполне возможно...
  7А
  
   В сознании остался лишь неясный отпечаток виденного, ничего конкретного. Какие-то пустынные улицы, дождь, похожие на пластмассовых манекенов люди.... После сеанса я влез в нагретую солнцем маршрутку, доехал до станции метро и пересел на поезд. Пятое сентября, а на улице такая жара! Через десять минут я уже звонил в свою дверь. Послышался шорох шажков и Санди открыла дверь.
   - Опять не спрашиваешь, кто?
   - Да я ведь знаю, что ты...
   В квартире было прохладно. А на ней - короткие обтягивающие шортики и топик.
   - Не холодно?
   - Да нет...
   Она поставила греться чай. Вся посуда была вымыта и аккуратно расставлена по полкам.
   - Давно пришла?
   - Где-то с час назад... Лежала книжку читала.
   Я увидел лежавшую обложкой вверх книжку одного японского писателя.
   - Ну и как? - спросил я.
   - Скучный он какой-то... - нахмурив бровки ответила Санди.
   - А зачем читаешь?
   - Да так... Хотела посмотреть, что ты читаешь.
   Я взял книжку. Погадаю, решил я, открыл книгу на середине, ткнул пальцем в первый попавшийся абзац и прочел:
   "Интересно, а эта девушка тоже привыкла к своей роли в этом доме? Должно быть, она давно уже перестала думать о приходящих сюда жалких стариках, даже не шелохнулась в ответ на прикосновения Эгути. Ко всему можно привыкнуть, и то что вчера казалось немыслимым, сегодня воспринимается как вполне нормальное".
   Я улыбнулся и положил книгу на диван.
   - Что улыбаешься? - спросила Санди и игриво ткнула меня в бок.
   - Да так, ничего. Пойдем чай пить.
   Санди - воскресенье. Санди - солнечный день.
   - В следующее воскресенье придется работать.
   - А что такое?
   - Ну, работой это и не назовешь, просто поедем в парк. Там будет праздник осени, и наши люди будут участвовать - раздавать всякие газеты, демонстративно убирать мусор, петь и плясать на сцене, и так далее. А я буду просто пиво пить и управлять процессом. Пойдешь?
   - Можно.
   Я работал в одной политической партии. В декабре - выборы, и партия набрала много новых работников, в том числе и меня. Когда знакомые спрашивали, кем я сейчас работаю, я отвечал просто "менеджером". В промежутках между выборами весь партийный аппарат составлял, фактически, всего три человека: руководитель регионального отделения, председатель исполкома да секретарша, которая вела переписку со столицей. Сейчас же нас было около пятисот человек, если учитывать низовых работников - агитаторов, промоутеров, контролеров. Я попал во все это случайно, по протекции друга. Впрочем, случайностей не бывает. Уже несколько месяцев я мучительно думал над изменением хода своей жизни. Хотелось сменить все - квартиру, работу, девушку (-шек). И в рамках избирательной кампании мне это удалось.
   - Чем вы там сегодня занимались? - спросила Санди и обняла меня.
   - Ну, дальше продолжали все тоже самое. Пока не знаю, как об этом рассказать.
   Я помолчал, а потом предложил:
   - Давай разденемся?
   Санди - очень красивое, милое существо. Ей всего 16, но она умненькая и серьезная. Не знаю, зачем ей нужен я, пожилой двадцатидевятилетний человек. Мы познакомились, когда я только пришел в партию. Она работала промоутером, я был ее начальником. Тогда я возглавлял проект "Электрички". Нанятые за небольшие деньги студенты раздавали в электричках наши газеты, собирали подписи в поддержку партии. Главным в моей работе был контроль за всем этим балаганом. Нужно было, чтобы хоть часть газет реально раздавалась избирателям, а не выбрасывалась в ближайший канализационный колодец. Как-то во время проверочной поездки я разговорился с одной из своих сотрудниц и почти сразу в нее влюбился. Честно говоря, я и не думал, что она еще маленькая. Выглядит она постарше своих лет, взрослее как-то, чем ее сверстницы. А потом уже узнал, что она еще в школе учится... Ну, что ж поделаешь... Иногда 12 лет разницы чувствовались, а иногда нет. В любом случае, никакой лолитщины в наших отношениях не было.
   Пишу и сам над собой посмеиваюсь, слишком уж похоже на оправдания. Да это и есть оправдания. Общество неодобрительно относится к таким парам с большим разрывом в возрасте, так что приходится...
   - Тебе было хорошо?
   - Да...
   Потом Санди поменяла заставку на компьютере. Она вызвала из недр его памяти серую бабочку с толстым тельцем, сидящую на серой скале. Эфемерное бытие насекомого и основательная жизнь скалы... Бабочка походила на ночную, и я вспомнил каких-то других бабочек.
   В детстве я жил в одном небольшом городе, и каждую осень там рождалось несметное количество ночных бабочек - больших белесых мотыльков, которые миллионами гибли, выполнив какое-то свое предназначение, а потом лежали в подъездах, на улицах возле фонарей подобно кучкам раннего снега. Они насыпались между оконных рам и зимой, глядя на высохшие тела насекомых, всегда можно было вспомнить про осень.
  
  8Б
  
   Я сидел и рисовал на бумажной скатерти бабочек. Когда похожий на моллюска вялый бармен принес мне пиво, я уже дорисовывал третью. Закончил покрывать мелкими точками крыло, и тут ко мне подошла девушка. Светлые волосы и глаза, не слишком высокая, лет двадцати.
   - Можно? - спросила она.
   Я кивнул и немного подвинулся. Она села рядом.
   Кроме нас и бармена в баре почти никого не было - только два юнца приклеились к игровым автоматам у противоположной стены. Они ожесточенно хлопали по клавишам и походили на крыс, в мозг которым вживлены электроды, при нажатии кнопки вызывающие эйфорию. Во время таких экспериментов бедные зверьки обычно погибают, нажимают и нажимают заветную кнопку, и в конце концов угасают от жажды и голода...
   - Ничего, что я потревожила?
   - Да ничего...
   - Мне понравилось. - Она полезла в сумочку и достала обрывок бумажной скатерти.
   - ... - Я смотрел на нее.
   - Стихи на скатерти писать - это прикольно. - сказала она. - Я прочитала вчера и решила обязательно с тобой познакомиться.
   - Ну, вот мы и познакомились.
   - Не совсем. Тебя как зовут?
   - Три Пятерки.
   - Необычное имя.
   - Да это не совсем имя. Это, скорее, часть моего пин-кода. Полностью: эс-три пятерки-зэт. А имя свое я забыл.
   - Бывает. А меня можно звать Эн.
   - Можно звать?
   - Ну да. Есть и другое имя, но сама себя я так называю. Эн - это просто буква "н". И ты меня так называй, если не трудно.
   - Да мне все равно. - сказал я и заказал еще пива, себе и ей.
   - "Все равно". Это как-то страшно звучит, и скучно. Тебе что, все на свете безразлично?
   - Когда ты не имеешь понятия ни кто ты, ни даже как тебя зовут - невозможно иметь каких-то целей, стремиться куда-то. А если желательного направления нет, то все направления становятся одинаковыми. Иди куда хочешь, и все равно без толку, потому что неясно куда ты придешь и зачем туда идти. Вот поэтому и "все равно".
   - С такой философией и не придешь никуда, скорее будешь на месте топтаться.
   - Наверное... Я где-то слышал выражение "каузальная судорога". Вот у меня как раз она.
   - Это что такое?
   - Ну, это когда у человека или другого живого существа, или даже у органа - руки там или ноги - нет цели или цели друг другу противоречат. Делается маленькое движение вправо - но зачем вправо? Лучше влево. Но влево тоже незачем. Тогда давай вперед. Давай. Хотя нет, лучше назад. И такое существо остается на месте, никуда не двигается, просто дрожит мелкой дрожью, пока не впадает окончательно в полный ступор.
   - Ужас какой... А чем ты занимаешься, кроме написания стихов на бумажных скатертях?
   - Из брошенных квартир мебель вывожу.
   - М-м... Интересно?
   - Нормально. Работа как работа, не хуже других. Только напарник у меня скучный - все время молчит. Поговорить на смене не с кем. А ты?
   - А я натурщицей работаю. С меня художники картины пишут, если им обнаженная натура нужна.
   - Понятно. А зачем они эти картины пишут?
   - Ну, не знаю... Они же художники, вот и пишут. Потом собираются все вместе и смотрят на них, на эти картины. А ты зачем стихи пишешь? Ты что, поэт?
   - Да нет, что ты... Это я просто так, от скуки. Какой из меня поэт?
   - Вот это вот мне понравилось, - она провела пальцем по строчке, я взглянул и прочитал:
  
  Все бывает, даже осень
  
  Кажется тебе весною...
  
  Ведь такие же дома сырые
  
  И такие же деревья голые...
  
  
   Девушка свернула бумажку и сунула в карман джинсов. Мы посидели еще немного молча, глядя на цветное мелькание игрового автомата. Юнцы уже ушли, видимо все проиграли. И теперь автомат просто демонстрировал свои возможности, выигрывал сам у себя крупные суммы денег, завлекал потенциальных клиентов. Кроме нас завлекать было некого, но даже если бы мы ушли, автомат продолжил бы свою бессмысленную работу. Как говорится, делай что должен, и будь что будет.
   Мы договорились встретиться на следующий день, покататься по реке на лодке. Потом вышли на вечернюю улицу, по которой теплый ветер гнал куда-то разноцветные листья. Попрощались и отправились по домам.
  
  9А
  
   Теплый ветер гнал куда-то разноцветную листву. Преобладали бурые листья тополей и желтые кленовые, но иногда попадались и какие-то более красивые, красные и оранжевые. Сегодня я освободился пораньше и теперь хотел быстрее придти домой, где меня уже ждала понедельничная подруга - Манди. Поставлю какое-нибудь ненапряжное старье вроде DEPECHE MODE (на днях я купил их мп3), полежу на диване, глядя на включенный без звука телевизор...
   В школе я любил девушку, которой нравился DEPECHE MODE. И где она сейчас, эта девушка? Насколько я знаю, несколько лет назад она работала на рынке, продавала лапшу и консервы. У нее двое детей и муж-алкоголик, который ее постоянно бьет. Впрочем, и она его бьет. А если бы ее мужем стал я? Кому от этого было бы хорошо? Мы с ней дружили года три, но дружба была какая-то странная, на грани вражды, и никогда между нами ничего "такого" не было. Когда я видел ее в последний раз, лет десять назад, мы напились водки и она зачем-то разбила мне об голову стакан. Шрам до сих пор остался...
   Несколько месяцев назад я решил выйти из затяжной депрессии и поменять свою жизнь. Я понял, что живу не серьезно. Так, будто я подросток и все у меня еще впереди. А что впереди? Учитывая мое положение, склад характера и род занятий, рассчитывать на светлое будущее не стоило. Подобно свифтовским лапутянам, я много думал о каких-то не очень житейских вещах, да и работа моя была весьма сомнительной с точки зрения дальнейшего просперити. Мать дюбила повторять: "Такую специальность мог бы себе выбрать японский император или, в крайнем случае, шведский король. И чем ты вообще думаешь?". Мне кажется, из двух этих монархов на роль исследователя культуры маленького, никому неизвестного народа скорее подошел бы японский. Насколько я знаю, в Японии существует закон, согласно которому никто из подданных не имеет права заниматься тем, чем занимается император. К примеру, если бы он стал изучать дельфинов, японская дельфинология немедленно прекратила бы свое существование. Поэтому император выбрал для себя менее популярную сферу научных интересов. По-моему, он направил свою познавательную активость на изучение маленьких веслоногих рачков, обитающих у одного из островков в южной части Тихого океана. Регулярно публикует результаты своих исследований в специализированных океанологических журналах. На него работает небольшой исследовательский коллектив, есть и оснащенное по последнему слову техники судно. Не знаю, правда ли это. Возможно, что история про научную деятельность императора кем-то выдумана, смеха ради...
   Итак, я решил стать "обычным человеком". Без заморочек и задвигов, при этом - позитивным и успешным. Кем-нибудь вроде брэнд-менеджера или PR-технолога (а куда еще податься гуманитарию?). Я начал искать новую работу, но с моим постыдным послужным списком (сотрудник Академии наук) это было нелегко. В итоге для начала устроился райтером в небольшое рекламное агентство. Заказов было мало, и жил я не лучше, чем во времена академической службы. Но это было началом изменений, хоть какой-то зацепкой для выхода в новый дивный мир.
   Я полностью порвал со старыми знакомыми, депрессивными научными сотрудниками и прописанными в общежитиях молодыми преподавателями. По совету новых друзей начал посещать психолога и работать над развитием позитивных качеств своей личности. Снял квартиру по линии метро. Стал думать о том, как меня позиционирует марка сигарет, которую я курю. Какие клубы я должен посещать для поддержания имиджа и установления контактов, какую куртку лучше носить, чтобы получить выгодный заказ. Короче, осваивал по-немногу весь этот нехитрый набор действий и мыслей "обычного" правильного человека, который жизненно необходим ему, как улитке раковина или как хамелеону его чудесная кожа.
   (Некоторые общественные предрассудки и стереотипы меня просто поражают. Например, пьяный человек залезет в ресторане на стол, начнет плясать - все будут умиляться. Охрана может его выгнать, но никто не осудит его по-настоящему: он же пьяный! А вот если тоже самое сделает трезвый человек, все подумают, что он сумасшедший и начнут к нему относится гораздо хуже, с опаской. Можно дивиться на предрассудки, но при этом для преуспевания необходимо их учитывать. Я стал учитывать и притворяться нормальным).
   Люди быстро поверили моему притворству, напускному цинизму и технологичности. Вскоре я по протекции старого друга попал в партию и стал начальником отдела, занимавшегося политическими промо-акциями. Председатель исполкома нашей партии (прозвище у него было Кот) все время шутил: "Возьми меня в свой отдел!", намекая на молодых и красивых девушек, поток которых непрерывно проходил сквозь мой кабинет.
   Из уст Кота, отнюдь не кичившегося своей интеллегентностью, часто вылетали прекрасные политологические термины, метафоричные и, одновременно, очень конкретные. Особенно меня впечатлил термин "электоральная ебань", в переводе на псевдонаучный язык политологов - "колеблющийся электорат".
   Наверное, интеллегентных сторонников "демократических партий" очень удивил бы стиль общения и экзистенциальная позиция их кумиров.
   Как-то в конце лета, душной августовской ночью, мы в авральном режиме составляли проектное предложение для столичного исполкома. "Ты, - говорил Кот, - кандидат наук, оформишь потом мои мысли красиво". Он диктовал мне, а я записывал. Сначала я пытался осуществлять синхронный перевод, а потом плюнул, и стал просто фиксировать то, что слышу. У меня сохранился обрывок этого текста. Вверху написано карандашом "Мысли Кота", а дальше что-то вроде: "Для решения этой проблемы (речь шла о проведении каких-то спортивных соревнований с политическим уклоном) мы должны поставить раком директоров школ, куда мы провели этот ебаный интернет. Директора поставят раком и выебут учителей физкультуры, учителя поставят раком детей и родителей и подпрягут их участвовать в этих ебаных соревнованиях...". Политика, осмысленная в терминах группового секса, становилась неожиданно ясным, начисто лишенным эзотеричности делом. Проектное предложение мы доделали и отослали, и я вышел из офиса усталый, но удовлетворенный. Теплое пиво по пути к станции, последний поезд метро, дорога через опустевший рынок, сон...
   Одна из важных установок, которую я усиленно старался вживить в свой мозг, гласила: неважно, что ты думаешь, важно, что ты делаешь. Главное - эфективный менеджмент. Очень полезная для зарабатывания денег установка. Сначала она коробила меня, ведь я привык следовать в фарватере некой "правды". Но уже через месяц моей работы в избирательном штабе до меня начало доходить: то, что казалось мне чьей-то правдой - всего лишь внушенное технологами мнение. И само это мнение разрабатывается теми же технологами исходя из поставленных заказчиком задач. Нет никакой правды. Правда партии - в привлечении голосов "ёбани". Правда церкви, как социальной организации - в увеличении количества прихожан. Правда новостей - в привлечении внимания потребителей информации... Технолог может быть убежденным коммунистом, но работать на правую "демократическую" партию. Впрочем, такой идейный технолог - большая редкость. Иметь собственные политические воззрения считается среди технологов чем-то неприличным. Для технолога это признак непрофессионализма.
   Вводивший меня в курс дела друг сказал мне как-то:
   - Если хочешь в этом бизнесе остаться, пойми: мы самые настоящие продажные твари. Мнение, которое мы создаем у кого-то - это просто товар. Нам платят именно за нашу способность внушить людям любую мысль, а вовсе не за наши убеждения. А все разговоры о нашей идейности начинаются в тот момент, когда заказчик решает на нас съэкономить: ребята, тут вот помочь надо партии...
  
  10Б
  
   На лодках уже давно катались только редкие любители острых ощущений. В последние годы в реке развелось столько опасных тварей, что романтическая прогулка могла закончиться очень печально. Поэтому служитель муниципальной лодочной станции неодобрительно покачал головой, принимая от меня плату.
   - Часто катаются? - спросил я, чтобы хоть как-то развеять угрюмость старика.
   - За месяц вы первые, - ответил он нехотя. - Выбирайте лодку.
   На берегу вверх дном лежал с десяток старых облезлых лодок. Мы выбрали зеленую, перевернули ее, получили у служителя алюминевые весла и поплыли. Оказалось, что я неплохо умею грести. Холодные брызги попадали на лицо и одежду и я подумал, что надо было одеться потеплее, во что-нибудь непромокаемое. Вода была спокойна, я с удовольствием работал веслами и мы довольно быстро удалились от берега.
   - Интересно смотреть на город со стороны... Только в лодке у нас есть такая возможность.
   Я посмотрел на удалявшуюся от нас набережную, на подбиравшиеся прямо к воде дома заброшенного старого центра и спросил:
   - Послушай, как ты думаешь, почему в нашем городе так много брошенных домов?
   Она пожала плечами.
   - Не знаю. Большинство людей и не интересуются этим. Может и была какая-то причина, да люди забыли. Просто живут себе - и все. Какая им разница? Им ни до чего нет дела.
   - Получается, что раньше город был более населенным...
   - Получается, что так.
   - Знаешь, может это неправильно, но я все время о чем-то думаю. У меня возникает множество вопросов - кто управляет городом, когда он возник и что было раньше, ну и так далее. В общем - куча вопросов, а все от того, что я вместе с именем потерял и свою память.
   - Ну и ну... Такие вопросы задаешь, на которые тебе вряд ли кто-нибудь ответит. Вот я память не теряла, и все равно об этом ничегошеньки не знаю. И никто не знает. Да и знать никто не хочет...
   - А ты? Тоже не хочешь?
   Она задумалась.
   - Вообще-то интересно. Просто раньше такие вопросы мне и в голову не приходили. В детстве, помню, спросила у мамы "А откуда дома берутся?" она посмеялась и говорит: "Глупенькая, дома ниоткуда не берутся, они всегда были". И с тех пор я подобных вопросов не задавала - решила, что все вокруг всегда так было, да так же всегда и будет.
   - Вот еще вопрос. Вся еда добывается из каких-то подземных складов... Металл добывают, разбирая старинные заводские развалины. Мебель собирается по заброшенным квартирам. Но откуда все это взялось? И что будет, когда эти запасы кончатся?
   - Перестанем пользоваться мебелью, наверное. Будем сидеть на полу.
   Я поднял весла, закрепил их на бортах, и теперь мы медленно дрейфовали. Течение сносило нас очень медленно. Действительно, это больше напоминало озеро, чем реку... Чайки с жалобными криками выхватывали из воды рыбешек. "И на что вы жалуетесь? - подумал я. -Вам-то чего еще от жизни надо?"
   Между тем погода начала портиться, подул вдруг холодный ветер, и вода вокруг нас закачалась. Мы решили плыть обратно. Тут мы увидели несколько маленьких склизких головок, высунувшихся из воды и уставившихся на нас своими тусклыми рыбьими глазами. Я вспомнил, что эти существа занимаются тем, что выслеживают добычу для больших слепых тварей, каким-то образом сообщают им о ее местонахождении, а потом пользуются остатками от обеда своих господ. Они нас явно засекли, так что и "господа" могли в любую минуту пожаловать. Я приналег на весла, а Эн нахмурилась и закурила, кутаясь в отсыревшую шаль. Через некоторое время мы увидели направляющийся к нам холм плоти, по большей части скрытой под водой. Выдававшийся на поверхность бугор спины глянцево блестел, ни морды, ни конечностей существа видно не было.
   - Вот черт! - сказали мы одновременно. Я греб изо всех сил, но ветер сводил на нет все мои усилия. Над городом сверкнула вспышка, а через несколько секунд до нас докатился раскат грома. Начиналась осенняя гроза. Волны становились все больше и больше, и одноглазые твари исчезли, видимо не в силах противостоять ветру и разволновавшейся воде. Тут же замерла на месте и черная туша, а через минуту она погрузилась в воду. К ней перестала поступать информация о нашем местонахождении.
   Между тем нас продолжало относить все дальше и дальше от нашего берега. Дождь и волны все больше заливали лодку, я почти не мог управлять ею. В общем, положение было совсем не из приятных. Я перестал грести - все равно толку от этого не было ни малейшего.
  
  11А
  
   - И зачем так грузиться? - говорит мне Манди. Мы лежим под одеялом и смотрим на беззвучные телекартинки. Показывают повтор приписываемой мусульманам PR-акции двухлетней давности. Один самолет, второй... Я представляю себе летчика. Он сидит в кабине и видит стремительно надвигающуюся стену с сотнями окон, и у него есть лишь несколько секунд, чтобы подумать о чем-то главном. А вот какая-нибудь бизнес-вумэн смотрит в окно и видит нос самолета, с огромной скоростью увеличивающийся в размерах, закрывающий уже все окно. Мне кажется, что пилот в этот момент о чем-то думал, а смотрящая в окно вумэн ни о чем подумать не смогла, слишком невероятным, не укладывающимся ни в какие рамки было для нее происходящее... Дома ее ждали: восьмилетний сын в памперсах, крокодильчик в аквариуме, страдающая ожирением собачка и цветная служанка.
   - Да я не гружусь, - отвечаю я Манди. - Просто иногда думаю: на что же я потратил почти тридцать лет своей жизни? Тридцать - можно сказать половина, а мне до сих пор кажется, что вроде еще только начинается все. А на самом деле время идет быстрее и быстрее, и эта половина субъективно будет короче первой - вот что обидно. А может и не половина осталась, кто знает.
   - Нет, ты грузишься. Не надо об этом думать. Знаешь, как всякие самураи - жить этим мгновением, так, будто оно последнее.
   - Ну, это в идеале так. А на самом деле они тоже грузятся. Самураи тоже люди.У меня один из дедушек воевал с японцами, он на флоте служил. Так вот, он рассказывал про молодого камикадзе, который на торпеде плавал вокруг их катера и жестами просил его взять в плен. А как его в плен возьмешь? Он ведь к торпеде прикован...
   - И что потом?
   - Да ничего потом. Наши на него смотрели, а он покричал, рукой помахал, да и уплыл куда-то. Наверное, другой катер искать...
   - Жалко самурая.
   - Да какой он самурай? Думаю, парня силком к этой торпеде приковали. Кто-то ему обозначил цель жизни - умереть с этой торпедой. Но это явно была не его личная цель.
   - Да уж, чужую цель достигать - обидно.
   Манди натянула одеяло до подбородка, задумалась. А я продолжил:
   - Сейчас я постепенно начинаю понимать: большинство людей от этого самурая не слишком отличаются. Он хотя бы понимал, осознавал чужеродность навязанной ему цели. Пытался уклониться от ее достижения. Но для большинства эти навязанные цели представляются своими собственными. Современная цивилизация так устроена, что тебя уже не заставляют сделать что-то. Никто цепями никуда не приковывает. Тебя заставляют захотеть самого сделать то, что им надо.
   - Кому им?
   - Тут уж я теряюсь в догадках. Они - это что-то огромное и безличное. Может быть, система вцелом. А может, есть какие-то конкретные Большие Люди, которые обо всем знают, все понимают, владеют реальной информацией и управляют процессом.
   - Наверное, это какие-нибудь политтехнологи.
   - Да ну, что ты! Технологи - такие же винтики. Посмори на меня. Я хоть и маленький, но технолог. И что, я управляю судьбами мира? Нет, просто получаю зарплату за выполнение определенных функций. Да, технологи понимают немного больше других, они участвуют в процессе управления массами, но все равно - остаются всего лишь деталями механизма. Конечно, они циничны, они реалисты... Да и как по другому? Они ведь наблюдают представление не из зрительного зала, а из-за кулис. Им слышно, как тяжело дышат балерины, как громко топают ногами танцоры, виден пот, разъедающий яркий грим. Они знают, о чем разговаривают и думают артисты в перерыве между номерами.
   - Ну, и о чем же?
   - О чем? Да о том, кто и как на сцене выглядел... О незаслуженно маленькой зарплате, о том, как получить в спектакле более заметную роль. А технологи в данном случае - сценаристы, постановщики, рабочие сцены. Те, кто остаются для зрителей невидимыми.
   - Ну вот, они и есть тогда эти твои "Большие Люди".
   - Господь с тобой! На самом деле, могущество технологов сильно раздуто молвой. Избиратели видят представление из зала, мы из-за кулис... Но мы не знаем, почему представление было именно таким. Мы можем только догадываться, почему нам заказали сценарий именно на эту тему, почему в спектакле должны были участвовать именно эти актеры. Избиратели, конечно, понимают еще меньше. Вспомним Буратино - он полез на сцену, чтобы заступиться за Пьеро, которого избивал Арлекин. Буратино начал с ним бороться, бить его палкой...
   - Я, кстати, уже в детстве думала - ну при чем здесь Арлекин? Его-то за что бить?
   - Да ни при чем. Он просто исполнитель. Играет роль, получает какое-то пропитание... Так вот, избиратель, приподнявший первый полог, может узнать: оказывается, есть Карабас-Барабас, который и заставлял кукол выделывать все эти антраша. Арлекин вовсе не имел ничего против несчастного Пьеро. Да и Пьеро не слишком страдал. У них просто роли такие были. А вот технологи, в отличии от избирателя, знают что и Карабас тоже кукла. И вот мы гадаем: а кто же на самом деле заказывал представление? Вариантов много, но истину мы вряд ли узнаем.
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Все политики, все эти президенты, министры и депутаты - точно такие же кукольные Карабасы. Их действиями управляет кто-то еще. Как же такое может быть!? Ведь Буратино и Карабас действительно боролись друг с другом! Буратино победил и в награду за победу получил волшебный театр...
   - Ну да...
   - Да, но написал-то сказку Алексей Толстой. Он и управлял Карабасом. И в рамках его сценария сразу было заложено поражение бородатого негодяя.
   Мы еще посмотрели телекартинки, потом я пошел заваривать чай, а Манди лежала и курила.
   Она была моей ровесницей, и познакомились мы уже довольно давно, но "такие" отношения начались не сразу. Хотя при этом каких-то подготовительных этапов и не было. Познакомились, года полтора совершенно не общались, а потом я ей позвонил и сразу же все стало как есть, как-то само собой. Мне кажется, мы были довольно безразличны друг другу, но все равно регулярно, с понедельника на вторник, продолжали встречаться (во вторник у нее был выходной, и можно было не вставать рано утром). Возможно, мне нравилось то, что с ней можно было поговорить о японской литературе, а может то, что она - психолог. А может то, что с ней не обязательно было заниматься сексом, и она на это не обижалась. Или не показывала виду, что обижается... Ну, а ей зачем были нужны встречи со мной? Я не знаю...
   Я уверен, что она сама точно также грузилась "всякой ерундой". Ведь и ей было уже почти тридцать.
   Тут Манди заинтересовалась картинкой на экране и включила звук. Показывали банку с плавающим в прозрачной жидкости большим половым членом. Уверенный голос за кадром пояснял:
   "Половой член Григория Распутина десятки лет хранился на чужбине, и вот только сейчас он наконец-то вернулся на историческую Родину. Между специалистами сразу же разгорелись споры - действительно ли 32-х сантиметровый член принадлежал знаменитому "старцу"? Проведенная совместно с французскими коллегами экспертиза подтвердила подлинность органа. Новый владелец члена, известный бизнесмен, отказался прокомментировать причины дорогостоящей покупки. Известно только, что храниться реликвия будет в одной из принадлежащих бизнесмену клиник, где ученые-медики проведут всесторонние исследования. В любом случае, радует, что в нашу страну возвращаются некогда вывезенные из нее ценности. Это, безусловно, можно считать последствием продуманной политики Президента в отношении..."
   Манди выключила звук (на экране теперь демонстрировали картину Рубенса, а старческий дребезжащий голос рассказывал о технике нанесения мазков на полотно) и сказала:
   - Ни фига себе размер!
   Я согласно покивал головой. Выключил свет, и мы уснули, глядя на беззвучный экран, где полуобнаженные девушки сладострастно поедали йогурт, пили пиво, втирали в кожу различные вещества...
   Ночью я проснулся и с полчаса лежал, смотрел, как по экрану снуют точки помех: подобно муравьям на ускоренной съемке. Потом тихонько, чтобы не разбудить Манди, встал и оделся. Покурил на кухне, выпил чаю - сна не было. Тогда я вышел на улицу, перешел трамвайные рельсы и купил в ближайшем фаст-фуде гамбургер и бутылку крепкого пива. На улице никого уже не было, только таксисты болтали возле своих машин. Я быстро съел гамбургер, выпил полбутылки пива, закурил и пошел к дому.
   Вот был некий Распутин, и даже влиял на политику государства, а теперь от него остался хуй в банке, который хранится у какого-то коллекционера. От этого образа - хуя в банке - веяло каким-то космическим одиночеством. Что толку от того, что за свою жизнь он побывал в телах сотен женщин?
   Я пришел, разделся и лег рядом с девушкой. Обнял ее привычное тело... Чтобы отогнать от себя воспоминания о неприятном образе, я думал о красоте осенних гор, где лиственницы и березы соперничают друг с другом незабываемостью своих золотых нарядов, а ручьи с подернутой прозрачным льдом кромкой поют свою простую и вечную песню.
   Я нашел в компьютере подходящую для сна музыку, какие-то буддистские мантры, посмотрел на сидящую на скале бабочку, перекрестился и уснул.
  
  12Б
  
   Нас вынесло на другой берег - пустынный и тихий, покрытый порыжевшей травой и обнаженными кустами. Гроза кончилась, и облака громыхали и сверкали уже далеко вниз по реке. Мокрые и продрогшие мы набрали в прибрежной роще сучьев, и теперь я пытался разжечь костер. Это было не так-то просто: все было сырым, бумаги для растопки не было (только несколько старых трамвайных билетов, которые мы отыскали в карманах).
   - А мне все это нравится, - сказала Эн. - Это ведь событие! Сразу чувствуешь себя более живым, чем обычно...
   - Чем на самом деле, - пошутил я.
   - А ты думаешь, мы на самом деле мертвые?
   - Да нет, я так не думаю.
   - Мне кажется, знаешь, зачем вообще нужны события? Это также, как сюжет в книге - просто чтоб читателю не было скучно. Есть, например, кто-то, кто нашей судьбой управляет, а есть кто-то, кто за нами наблюдает. И вот, чтобы второму наблюдать было не скучно, первый делает какие-то события.
   - Он, по-моему, не сильно-то старается, этот первый...
   - Ну, как может...
   Костер наконец-то загорелся. Вскоре мы почувствовали страшный голод.
   - Есть-то нечего...
   Я снял майку, сделал из нее подобие сачка с узким горлом и привязал на палку. На всякий случай внутрь я кинул несколько выкопанных тут же вялых и длинных червей. Сунул сооружение в воду и стал ждать, пока туда заплывет какая-нибудь глупая рыбка. Они заплывали, я вытаскивал их и запекал на костре. Рыбки были совсем маленькими, но через час мы уже более-менее наелись.
   - Надо двигать обратно, - сказал я и посмотрел на далекий город. Краем глаза я увидел, что лицо Эн как-то странно изменилось, а на горле почувствовал лезвие ножа.
   - Руки за спину! - произнес хриплый голос.
  
  13А
  
   Держать руки за спиной считается (или раньше считалось) плохой приметой у монголов и некоторых других центральноазиатских народов - вспомнилось мне почему-то, и я сунул руки в карманы. Сегодня был вторник, и ночевать мне предстояло одному. В такие дни я не торопился уходить с работы, допоздна приводил в порядок документы, шарился по Интернету, слушал музыку, болтал с девушками из пресс-службы. Можно было, конечно, позвать к себе кого-то из запасных "внепланово", но это было бы скучновато. Да и устоявшаяся система взаимоотношений с девушками нарушалась. Какая-нибудь Манди или Фрайди начала бы думать, что ее статус в рамках нашего небольшого сообщества повысился. Закрутила бы какую-нибудь интригу - и конец стабильности. Система есть система - к ней надо относится с уважением.
   Я гордился тем, что буквально с нуля придумал и создал для себя эту систему. Семь девушек, по числу дней недели. Впрочем, Тьюсди я уволил: не сошлись характерами. Осталось шесть.
   Основная девушка: Санди. Самая молодая, самая голливудски-красивая. Длиные ноги, прекрасные светлые волосы, грудь нужного размера, приемлемый уровень интеллекта... На меня она была замотивирована статусом начальника (известно, какая сексуальная энергия заключена в этом статусе).
   У основной девушки - только у нее - есть ключи от моей квартиры. Это ее символ власти, и она дорожит им.
   У остальных девушек ключей нет. Они "побочные". Санди знает о них, они знают друг о друге; более того, все они между собой знакомы (иначе что это была бы за система?). Все уравновешено: побочные думают про Санди, что она временная, молодая и глупая баба, которая заняла свое важное положение лишь благодаря длине своих ног. "Она ему быстро надоест" - думают побочные и не обижаются, когда Санди ненавязчиво демонстрирует им превосходство своего положения.
   При этом наши отношения с Санди (при мне) побочными девушками не обсуждаются, это табу. А вот друг друга они обсуждают, критикуют, шельмуют. Короче, большинство из них пытается доказать мне свое превосходство над другими. Каждая из них ясно видит свои плюсы (возраст, физические данные, уровень образования, мое отношение к ним) и минусы коллег.
   Если дома Санди, я никогда не буду проявлять к побочной девушке большого внимания. А если дома две побочных, я могу уделять одинаковое внимание и той, и другой.
   Есть еще "запасные". Это девушки, которые мне чем-то нравятся, но с которыми я не хотел бы видеться слишком часто. Их я вызываю, когда одна из побочных по какой-то причине не может "заступить на вахту".
   Вобщем, система построена в соответсвии с концепциями УЧР (управление человеческими ресурсами). Эффективный менеджмент. Главное, что все довольны. Все чем-нибудь, да замотивированы. Финансовых расходов система практически не требует.
   Итак, вторник после увольнения Тьюсди стал разгрузочным днем, своего рода выходным. И я решил сначала, что так даже лучше, потому что иногда человеку нужно уединение.
   Но когда я пришел домой и сел ужинать, то как бы со стороны (с необычайной ясностью) мне увиделось печальное одиночество моего тела. Оно, это тело... открывало банку маслин, наливало в чашку вино и грустило. Отсутсвие внешних событий моментально выявляет внутреннюю пустоту. Чувствуешь ее - и становится страшно. Это на работе ты начальник отдела; рядом с девушкой - ее любовник. Но кто ты на самом деле, наедине с собой? Достигающая замечательных успехов надувная кукла? Я подумал немного о "запасных" и, все-таки, набрал номер изгнанной за "несистемность"Тьюсди.
   - Извини что поздно. Как дела? Можешь приехать? Да на такси езжай, дорогу оплачу. Да ничего... Ну, давай, жду.
   Завтра я мог прийти на работу попозже. Моя заместительница должна была довести до ума финансовый отчет для Центрального исполкома, а других дел и не было. У Тьюсди завтрашняя работа начиналась поздно вечером. Она играла на кларнете и саксофоне в одной коммерческой, не очень популярной группе.
   Через час она приехала, и теперь наигрывала мне мелодию из какой-то новой песни своего коллектива.
   - А в концовке зацикленно играется вот такой мотив... Тональности меняются, а этот мотив остается.
   И она сыграла на кларнете несколько нот. Потом выпила смешанного с водкой вина и сказала с обидой:
   - Почему такая хуйня, скажи мне? Если мы играем свою музыку - это никому не нужно. Такую программу за нормальные деньги не закажут. Всем надо что-то раскрученое, брэндовое и известное. Вот и приходится играть сплошные каверы, а свое пропихивать между ними контрабандой.
   - Наверное, дело в том, что люди слушают не столько саму музыку, сколько свои ассоциации с ней. Кто-то слушал эту песню, когда целовал свою первую любовь, кто-то - во время вечеринки, посвященной покупке квартиры... У кого-то возникают ассоциации с детством, или со студенчеством... Фактически, вам платят не за музыку, а за набор ассоциаций, которые она вызывает.
   - Но ведь та музыка, каверы которой мы играем, тоже когда-то была новой, была кем-то придумана...
   - Ну, тут уж ты выступаешь против законов рынка. Чтобы песня пошла, нужно иметь либо большое бабло, либо хорошие знакомства... Либо песня должна обладать собственной суперэнергетикой. А некоторые музыковеды, говорят даже, что сечас главное для раскрутки песни - быть евреем или гомосексуалистом. У вас что-нибудь из этого есть?
   Тьюсди задумалась, потом отрицательно покачала головой.
   - Гомосексуализм, конечно, не проблема, его можно имитировать. Но вот остальное... У нас просто хорошие песни, но насчет суперэнергии - это вряд ли. Хотя, впрочем, мы провели в одном клубе очень интересный эксперимент.
   - Какой? - я думал: нужны ли мне сегодня сексуальные отношения с ней? Или достаточно просто поговорить?
   - Мы договорились с хозяином клуба, и он перед одной из наших собственных песен, никому из присутствующих неизвестной, вышел к микрофону и сказал примерно так: а сейчас прозвучит песня, которую очень долго ждала добрая половина из собравшихся здесь, песня, которая для многих стала символом их молодости, песня, которая и не нуждается в таком длинном представлении, потому что все вы ее и так знаете; песня, которая снова стала суперпопулярной во всем мире, а не только в нашем городе...
   - Ну, и?...
   - Зал рукоплескал, процент танцующих увеличился минимум в три раза, а когда песня кончилась, только ко мне подошло четыре человека с предложениями провести вместе вечер.
   - Вау... А процент танцующих - вы сами высчитывали?
   - Нет, что ты, у хозяина клуба есть служба мониторинга, они постоянно этот процент высчитывают, он и является показателем востребованности коллектива.
   - Молодцы вы... Мне это напоминает эксперимент по выявлению конформности поведения...
   - Какой?
   - Испытуемым дали задание определить, какая из двух линий длиннее. Правая линия была немного длинее левой, но первые пять испытуемых были подставными. Они сказали, что длиннее левая линия, и все остальные сто человек сказали тоже самое.
   - Хм... Грустно как-то...
   - На таких эффектах и основаны технологии управления людьми.
   - Да кому это надо - нами по каждому поводу управлять? - сказала она с каким-то возмущением и выпила сразу стакан вина, смешанного с водкой. Тьюсди была высокой, ничуть не худой, и поэтому могла выпивать весьма значительные количества спиртного без особого ущерба для своей вменяемости.
   Мерзко заверещал телефон. Я взял трубку и услышал наглый, развязный голос:
   - Здорово, бля. Не спишь?
   Я сразу узнал Кота. С чего это он мне домой звонит на ночь глядя?
   - Не сплю.
   - Давай кончай ебаться, высыпайся и завтра ко мне в семь утра.
   - А что случилось? - поморщившись, спросил я.
   - Ты же, бля, историк? Тебе, бля, работа по специальности будет, срочная. Спокойной ночи.
   В трубке раздался отбой, я положил ее на рычаг и выдернул телефонную вилку из розетки.
   - Что там? - спросила Тьюсди.
   - Да так, по работе...
   Да, Тьюсди была высокая... Даже чуть выше меня, и поэтому я чувствовал себя несколько неловко, когда мы вместе шли по улице. В помещении неловкость пропадала. Тьюсди любила джаз и этномузыку, а познакомились мы на каком-то из ее концертов. Я ничего не знал ни о ее личной жизни, ни о родственниках, ни где и с кем она проживает. Она про меня тоже ничего не знала, да и не хотела, по-моему, ничего знать. Раньше мы встречались почти каждую неделю, потом я ее "уволил", но все-таки отношения наши, как оказалось, так и остались очень теплыми ...
   - Ладно, придется спать. Мне завтра к семи, - сказал я. Мы разделись, выключили свет и после единственного раза уснули. Наша одежда на полу лежала, смешавшись в один темный комок.
  
  ***
  
   Я не проспал и к офису подошел в назначенное Котом время. Наш офис располагался в старинном двухэтажном здании, по лестницам подниматься можно было только после тренировки, да и то, часть сотрудников за время избирательной кампании успела получить связанные с лестницей травмы. Говорят, в Гражданскую войну здесь пытали и расстреливали партизан, именами которых потом назвали некоторые улицы нашего города. Такое вот историческое здание. Еще один офис был через дорогу, в желтой административной пятиэтажке. Помню, звонит мне кто-то на сотовый и спрашивает:
   - Ты где?
   - В офисе, - отвечаю я.
   - В желтом доме, или там где кого-то замучили? - уточняет мой собеседник.
   Охранники говорили, что по ночам в старинном здании слышались какие-то таинственные скрипы и стоны. Считалось, что их издают духи замученных партизан. А в желтом доме ночью сотрудников пронизывала иногда ни с чем не связанная экзистенциальная тоска, хотелось пить коньяк, плакать, рассылать емэйлы с темой "Даниил Хармс скончался в нашем городе".
   Кстати, он действительно скончался в нашем городе.
   - Давай, бля, на несколько дней передавай дела своей дуре-японке, - сказал мне Кот. - И скажи ей, что если косяки пойдут, я ее выебу.
   Пару раз он уже обещал это с ней сделать.
   - Че за хуйню ты принесла? - потрясая каким-то документом, спросил Кот бедняжку. - Еще раз такое увижу - выебу при всех, прямо в кабинете.
   Моя заместительница смотрела на него, как кролик на удава. Она не понимала, что это всего лишь принятый в этом круге стиль общения, и никаких сексуальных намеков в речи Кота не содержится. Потом уже она влилась в технологический коллектив и научилась с улыбкой выдерживать такие псевдосексуальные наезды. К концу кампании она даже полюбила общение с Котом. Общаясь с высшим начальством напрямую, ты приобретаешь некоторую часть его харизмы и неприкосновенности. Такого общения не надо бояться, им надо гордиться.
   Японкой мою заместительницу он (Кот) называл не зря. Ее дедушка действительно был японцем. Толи военнопленным, толи коммунистическим эммигрантом... сейчас это уже не имеет значения. Глаза у нее были карими и немного раскосыми, нос и скулы тоже выдавали монголоидную примесь.
   Впрочем, я отошел от непосредственной темы повествования. Моя заместительница мне просто дорога как часть памяти об этом времени (вроде песен, которые слышишь по радио и начинаешь ностальгировать). Вернусь-ка я к более важным событиям.
   В кабинете был Кот и какой-то седой, коротко стриженный человек.
   - Это руководитель спецотдела. Поступаешь пока в его распоряжение. Дело тут серьезное, смотри, не подведи.
   Не смотря на ранний час, Кот был уже "подшафэ" - морда красная, речь - немного нечеткая.
   - Че за дело-то? - бодро спросил я. Изображение непрерывной бодрости - очень важная часть правильного позиционирования менеджера среднего звена.
   Седой сначала расспросил меня (вопросы по типу приемной комиссии КГБ или ФСБ), а потом начал рассказывать:
   - У нашей партии, как и у любой другой, есть спецотдел. Мы - как бы оборотная сторона медали. Черный пиар, опускание конкурентов, интересные информационные поводы, ну да ты, наверное, знаешь.
   Я кивнул. Все мы знали о существовании такого отдела, но никогда не встречались ни с кем из его сотрудников. Отдел и его деятельность были окружены романтическим ореолом тайны. Кое о чем мы догадывались. Например, наша пресс-служба разместила возле станций метро постеры с изображением Кандидата, а кто-то каждую ночь разбивал стекло и похищал эти постеры. Мы подавали в суд на рекламное агентство, которое их размещало. Это давало повод для публикации возмущенных статей о происках конкурентов. Статьи заканчивались поучительным выводом: "Но если кому-то так неугоден наш Кандидат, если кто-то не гнушается самыми хулиганскими способами лишить избирателя объективной информации о Кандидате - значит, его боятся. Боятся те, кто чувствует, что срок их уже истек, потому что чувствуют стоящую за Кандидатом реальную силу. Не зря в народе говорят: боятся, значит - уважают!"
   - А сейчас я расскажу тебе о самом важном, - сказал Седой. - Информация строго конфиденциальная и разглашать ее я не советую.
   Он многозначительно побарабанил пальцами по котовскому столу, выпил рюмочку коньяка и продолжил:
   - В наш город, в одну из частных клиник, привезли из Франции хуй Григория Распутина. Это очень важное для нашей страны событие, значение этого события нельзя преувеличить. Клиника принадлежит крупному бизнесмену, конченному пидорасу, одному из наших главных конкурентов. Прессе, конечно, была заявлена благая цель - возвращение в страну культурно-исторического наследия. Но задумайся - почему именно сейчас и именно в наш город?
   Кот издал горлом рокочущие звуки, а потом громко плюнул в стоявшую под столом урну. Вытер губы салфеткой, а потом плюнул еще раз, налил себе коньяка, выпил и уставился на меня своими мутно-голубыми глазами.
   - Сейчас власть поворачивается лицом к народу... - на всякий случай сказал я, но Седой поморщился и отмахнулся от моих слов:
   - На самом деле, цель тут вполне прагматическая - победа на выборах.
   Потом он долго объяснял мне конфигурацию этой избирательной кампании - кто кого ебет и кто у кого что берет. Я внимательно слушал, не совсем понимая - сплю я или нет.
   - Известно, что распутинский хуй обладает огромной магической силой. Есть некий ритуал с использованием этого органа, и правильное исполнение этого ритуала стопроцентно гарантирует победу на выборах. Гарантирует вопреки всяким рейтингам и электоральным предпочтениям. Шансы у нашего конкурента не ахти, но на наши предложения объединить силы против правящей партии он не пошел. Спрашивается, почему? Да потому, что к моменту переговоров у него уже была договоренность с французами о покупке чудесного хуя. Запад решил помочь его партии, а нас кинул. Хотя нам Запад тоже обещал помочь. Хранение такого известного всему цивилизованному миру хуя в столице... Сам понимаешь, это вызвало бы лишние толки, шум, открытую политическую возню. Вот и привезли этот хуй к нам, якобы для изучения. Конечно, да, у нас в городе мощная научно-техническая база, исследования такого уровня нам вполне по плечу... Но дело-то не в этом. На самом деле, перед выборами глава партии приедет сюда в сопровождении специалиста-колдуна, они проведут здесь ритуал и все - пиздец! Так что основная электоральная битва разгорится именно у нас.
   Я вытащил у Кота из пачки сигарету "Парламент" и закурил. Покрутил пальцами обгорелую спичку и спросил:
   - Я-то тут при чем?
   Мне было понятно, что большая часть этих слов - ложь. Небольшая часть эзотерической партийной правды в них присутствует, но только для того, чтобы усилить мою мотивацию, произвести на меня впечатление: смотри, братан, как мы тебе доверяем!
   - У тебя задача простая. Ты же числишься в Академии наук, и корочки у тебя есть. Нужно получить официальный допуск в помещение, где храниться хуй, якобы для проведения каких-нибудь там сравнительных исследований. Мы закрепим у тебя на одежде маленькую камеру. Одного-двух визитов будет достаточно. Потом во время третьего визита мы дадим тебе маленькую штучку, которую надо будет прикрепить в указанном нами месте. Вот и все. Сделаешь - получишь хорошую премию.
   - Насколько хорошую?
   Он ответил, и сумма, превышающая две моих месячных зарплаты, показалась мне достойной для участия в этом бредовом проекте. Я согласился. Какая мне разница? Побуду опять ученым. Всего три раза.
   - А меня туда пустят?
   - Должны пустить. Это же национальное достояние. Полностью ограничить к нему доступ они не могут. Научное сообщество, и все такое... Это можно было бы раздуть, поднять общественность, в конце концов. А им лишнего шума не нужно.
   Вечером я подготовил необходимые документы. У меня сохранилось несколько незаполненных бланков с печатью и подписью директора моего бывшего научного института. Я впечатал туда нужную тему и получилось примерно так:
   "Вниманию руководства клиники ***. Просим Вас разрешить такому-то использовать хранящиеся в вашей клинике научные материалы для работы над темой "Сравнительное изучение половых органов алтайских мумий и русского крестьянства конца 19 - начала 20 вв. Для данного исследования необходим внешний осмотр соответсвующих органов Г. Распутина. С уважением, директор института ***".
   Я закрыл файл, посмотрел на серую бабочку и подумал немного о призрачности ее существования. Реальная бабочка, наверное, давно уже съедена какой-нибудь птицей, или просто умерла от старости. Старость у бабочек может наступить стремительно - уже на следующий после рождения день. А здесь остался только образ, скопище электронных сигналов. Вот, сейчас я выключу компьютер, и изображение бабочки исчезнет... А чем наша жизнь отличается от жизни такой вот электронной бабочки? Выключит нас кто-то и все - никакого следа. Да что там говорить, через сто лет практически никого из живущих ныне людей уже не будет. И зачем вся эта суета с выборами, хуями и коллекциями девушек?
   Я вызвал табличку "закончить работу" и лег. Венсди уже давно заскучала и отвернулась к стенке. Венсди... О ней и не скажешь ничего, просто черноволосая девушка двадцати трех лет от роду... Учится в институте на чиновника.
   Перед сном я открыл все ту же японскую книжку в потертом черном переплете (из нее выпала закладка - обертка от презерватива) и прочитал: "Опершись локтем о подушку и разглядывая руку спящей, Эгути пробормотал: "Ну совсем как живая". Нет, он не сомневался, что она живая, просто хотел сказать, какая она чудная, но, вырвавшись, слова эти прозвучали как-то зловеще... На свете не бывает живых кукол, значит, она не кукла, но ее сделали игрушкой, назначение которой - не вызывать чувства стыда...". Я вдруг почувствовал, что страшно устал и читать больше не могу.
   - Почитай, пожалуйста, - попросил я Венсди. Она повернулась ко мне и, сделав недовольное лицо, начала читать. Отказывать она не хотела, дорожа своим никчемным статусом побочной девушки менеджера избирательных технологий, а также заработком в рамках нашей партийной структуры. Я понимал ее мотивацию, но ничуть не осуждал - всем нам нужно как-то выживать в этом прекрасном новом мире.
   И я почти сразу уснул под грустную историю старика, который приходит в специальный дом, где можно полежать ночью с находящимися под наркозом молодыми девушками. Секс не допускается, можно только лежать рядом и тихонько трогать. Трогать их, разглядывать их тела, половые органы (а у японок, кстати, они более темные, чем у наших девушек) и размышлять об утраченной навсегда молодости.
  
  14Б
  
   Сначала нас ударили по голове, потом обыскали, связали руки, заставили подняться и куда-то повели. Оборванные бородачи не произносили не слова и никак не реагировали на наши слова, я даже подумал, что они немые. Мы шли минут сорок по приречной пустоши и пришли в какое-то странное место. Что-то вроде небольшого поселка, составленного из шалашей и землянок. Из жестяных труб струился уютный дым.
   - Что это за люди? - спросил я вполголоса у Эн.
   - Понятия не имею...- шепнула она.
   Обращались с нами не очень грубо. Привели в какой-то большой шалаш, вроде веранды, и поставили перед пожилым человеком с окладистой черной бородой, сидевшим в облезлом кожаном кресле.
   - Развяжите их! - приказал он угрюмым мужикам. Те повиновались, и мы начали трясти затекшими от тугих веревок руками.
   - Ну, рассказывайте! - он приветливо улыбнулся нам и жестом предложил сесть на плетеные стулья. Мы сели, а я сказал:
   - Нашу лодку сюда случайно занесло, во время грозы. Меня зовут Три Пятерки, а ее - Эн.
   - Рад знакомству, искренне рад, - расплылся бородач в улыбке. - А теперь послушайте меня...
   Чернобородый сделал паузу, значительно поднял палец.
   - Вы все равно уже изменить ничего не сможете. Порядок есть порядок, так что просто слушайте. Я всегда посвящаю наших редких гостей во все подробности. Да и как без этого, ведь вы становитесь участниками великой Церемонии Спасения Мира. Я ни в коей мере не хотел бы видеть вас безучастными пешками. Напротив, я жду от вас самого деятельного участия и сопереживания.
   Он говорил гладко, как настоящий лидер, с интонациями хорошего оратора. Мне почему-то совсем не хотелось принимать участие в каких бы то ни было церемониях, но я молча слушал. Эн тоже молчала. Что еще нам оставалось делать?
   - Великая истина заключается в том, что мир наш постоянно находится на грани гибели. Один миг - и он может исчезнуть. А вместе с ним - и все вы, и весь ваш город, и река, и Великий Водопад и все остальное. Все мы - лишь сновидение могучего Бога, и в любой момент это сновидение может наскучить ему, он начнет смотреть другой сон... А мы все исчезнем, исчезнут даже те, кто отправился в загробный мир. Город живет такой скучной жизнью, что давно уже не может привлечь внимания нашего Создателя, и только мы еще продолжаем хоть как-то его развлекать. Рано или поздно это все равно ему надоест. Но мы надеемся за свои заслуги перед ним быть перенесенными в следующее сновидение и продолжить свое существование там. Мы запомнимся, и будем жить дальше. У вас тоже появилась счастливая возможность войти в число избранных. Вам очень повезло, и не понадобится даже длительного служения - просто участие в Церемонии, да чистота мыслей.
   Улыбаясь, он развел руки в стороны, показал нам раскрытые ладони.
   - А как вы удерживаете внимание Бога на нашем мире? - спросила Эн.
   - А что за Церемония? - одновременно спросил я.
   Чернобородый любезно ответил:
   - Наши долгие исследования природы божества позволили нам хорошо изучить его вкусы и пристрастия. К сожалению, Создатель наш - довольно жестокий Бог, и больше всего его привлекают моменты яркого страдания - физическая и душевная боль его творений. Особенно же ему милы страдания в его славу. Жестокость - это только слово. Ведь вся эта боль, которую мы можем испытать, уже находится внутри него, и переживает он ее одновременно как зритель и как участник. Как бы там ни было, Церемония заключается в медленном и мучительном умервщлении живых существ. Конечно, лучше всего для этой цели подходят люди, ведь страдания животных грубы и неэстетичны. А теперь я прощаюсь с вами и желаю успешной подготовки к завтрашней Церемонии.
   Мы попытались было что-то возразить, но очень быстро стало ясно, что вся эта речь - не более чем ритуал. Никакого диалога не предполагалось. Чернобородый сделал знак и давишние мужики, ловко завернув нам руки, отвели нас в просторную чистую землянку. В ней не было ничего, кроме двух соломенных матрасов, одеял, ведра и встроенного в стену деревянного шкафа. По пути мы прошли через утоптанную площадку, уставленную хитроумными приспособлениями для мучений. Сбоку громоздилась гора скелетов - в основном животных. Скелеты людей были размещены отдельно на деревянных перекладинах.
   Что делать? Что это за уроды? Наше обсуждение скоро зашло в тупик. Ясно было только, что завтра нас собираются прикончить, вот и все. Нам оставили сигареты и спички, так что мы могли курить, чем мы и занимались. Говорить нам совершенно не хотелолось, да и не о чем нам было говорить в такой ситуации, несмотря на взаимную симпатию.
  
   И вдруг дверца шкафа открылась, и в тусклом свете мы увидели неясный овал лица с приложенным к губам пальцем.
   - Тс-с! - сказал овал. Мы замерли, и только через несколько секунд я вспомнил о том, что из легких надо выдохнуть дым.
  
  15А
  
   В спецотделе к моему пиджаку пришили новые пуговицы, в одну из которых была вмонтирована миниатюрная камера. После беседы с заведующим клиникой меня проводили в находящуюся в подвале лабораторию. Там я для виду почеркал что-то в блокноте, побеседовал с персоналом. Один из лаборантов пожаловался:
   - Как привезли сюда эту штуку, начал мне сниться один и тот же сон. Бегает за мной старец, грозит пальцем и кричит: "Отдай мой хуй!". Уж я и в церковь ходил, и к экстрасенсам, да не помогает ничего.
   Сочувственно выслушав рассказ лаборанта, я попрощался и вышел из клиники. Кругом сосны, миловидные белки шуршат коготками по коре... Я попытался пиманить белку конфетой, но она не подошла, видимо я не внушал ей доверия. Я бросил конфету на землю и закурил. У ворот ошивалась какая-то странная пара - крепкий бородатый дед и нарочито простоватый белобрысый парень. Одеты они были вполне обычно, но меня не покидала почему-то мысль, что они только что переоделись - сняли армяки и лапти где-то в кустах.
   - Милок, прикурить можно? - ласково и по-деревенски спросил дед. Крепкими желтыми пальцами он мусолил дешевую сигарету без фильтра.
   Пока я рылся в кармане, дед схватил меня за пуговицу и с неожиданной силой дернул. Подскочил парень и оторвал еще две пуговицы. Через мгновение они уже отъезжали на стареньком отечественном автомобиле. Я стоял среди сосен и белок, чувствуя себя ужасно глупо. Пиджак грустно висел на мне, зияя тремя клочковатыми дырами. Давешняя белка проворно спустилась с дерева, схватила конфету и унеслась куда-то вверх.
   - Черт! - незамысловато выругался я, потом подумал и выругался еще раз, длинной хитрозакрученной фразой. А потом отправился прямо в спецотдел.
   Никто не удивился провалу моей миссии.
   - Что ж, значит у нас в отделе шпионы. Или ты сам инфу слил. Хотя, вроде, нет. Ты - чистый, наивный дурак. Ладно... Кто-то из конкурентов тоже надеется похитить хуй, вот и мутят. Придется тебе еще раз идти. Операцию надо провести в максимально сжатые сроки, на следующей неделе нам перед исполкомом отчитываться. А пиджак мы компенсируем повышенной премией. Не переживай - на войне как на войне.
   А я и не переживал.
   Видимо, кто-то в отделе действительно организовал утечку информации. В "Вечерке" появилась небольшая статья, не привлекшая, впрочем, большого внимания общественности. Статья называлась "Суета из-за трех букв". Заголовок намекал не только на обиходное название органа, но и на сокращенное название нашей партии, в котором также было три буквы (конечно же, другие). В ней автор сначала делал исторический экскурс в предреволюционные времена, вскрывал значение Распутина для судьбы царской России. Затем автор рассказывал о его мистических способностях и феноменальной живучести (в Распутина выстрелили раз двадцать, а он все равно не умирал и долго ползал по льду речки, где его убивали, оставляя извилистый красный след). Затем автор перешел к теме "Магия в политике". Он рассказал о связях Гитлера с тибетскими жрецами бон и их колдовством, потом упомянул о состоявшемся 22 июня 1941 года вскрытии могилы Тамерлана, потом о приказе Сталина направить магическую энергию советских шаманов против Германии и состоявшемся в Кремле грандиозном камлании. А затем уже автор перешел к рассмотрению магических возможностей распутинского органа. Заканчивалась статья таким абзацем: "Итак, возможно именно в нашем городе будет подведен итог политическим баталиям и будет определен состав нового парламента. В очередной раз народное достояние будет использовано кучкой олигархов для достижения своих сиюминутных целей. И не так уж важно, кто будет представлять этих прозападных олигархов - партия из пяти букв, или партия из трех". Статья была явно заказная, направленная на дискредитацию нашей партии и нашего Кандидата. В пятницу, непривычно жарким сентябрьским днем я отправился в клинику вторично. Машину вел -молодой тормозной водитель. Он был закреплен за приехавшим из столицы новым начальником штаба, но иногда ездил и со мной. Тормоз включил какую-то дерьмовую радиостанцию, и мы медленно продвигались по забитым пробками улицам под аккомпанемент отстойной тупой музыки. В воздухе висело марево выхлопных газов. За час мы одолели едва половину пути. Я был весь мокрый и успел страшно устать, еще ничего не сделав.
   - Вот у этого начальника нового... знаешь сколько бабла? - медленно, но с эмоциональным накалом говорил мне Тормоз. - Возил я его вчера рубашки покупать. Так он достает такую пачку баксов - ты бы видел! Вот скажи мне, че за фигня - я университет закончил, экономист по образованию, а работаю тут водителем. Какого-то урода вожу рубашки покупать, а у него одна рубашка дороже, чем вся моя зарплата. Обидно это!
   Я кивал и отвечал односложными репликами. Говорить не хотелось, я думал о холодной минеральной воде. Такой, как в рекламе: выпиваешь и весь мир становится холодным и синим...
   Тут по радио начался блок новостей и я услышал: "Из клиники *** сегодня ночью похищен недавно привезенный в наш город прославленный на весь мир половой орган Григория Распутина. На клинику совершено разбойное нападение, пострадало двое охранников. Основное подозрение падает на подпольную изуверскую секту "Наследники старца". Руководитель секты отрицает причастность общины к похищению. По его словам, община выступает категорически против экстремистских дествий. "Уды тайныя святаго старца к нам вернутся справедливым, достойным образом", заявил бородатый гуру. Сегодня на набережной у Речного вокзала состоится грандиозный концерт с участием..."
   - Обратно поехали, - сказал я Тормозу, и он невозмутимо развернул машину, и мы начали продираться сквозь пробки в обратном направлении, и я снова думал о превращении моей души в рекламную синюю воду.
   После спецотдела я поехал домой, поболтал по телефону с прекрасной Санди, потом позвонил Фрайди и договорился встретиться с ней на Речном. Мы слушали Гребенщикова, Найка Борзова, каких-то местных музыкантов, и в процессе прослушивания жутко напились пива. А потом поехали ко мне.
   - Ах, не думай, я ни на что не претендую! - патетически восклицала Фрайди. - Я понимаю, я все прекрасно понимаю - старого не вернешь. Твоей жизни мешать не буду, не хочу я тебе мешать. Мне достаточно иногда тебя видеть - и все. Только это, видеть тебя...
   "Чужая любовь бывает очень скучной" - подумалось мне. На улице загрохотал пущенный кем-то не по сезону салют. Фрайди съежилась, обхватила руками свои колени. Худая, в девятнадцатом веке ее посчитали бы больной, но в наше время - вполне ничего.
   - Да ладно, что уже тут говорить... Что есть, то есть. А ты слишком серьезно ко всему этому относишься. Давай спать, - сказал я девушке и потрепал ее по волосам.
   - Но ведь нам всегда вместе так хорошо было, ты ведь помнишь?
   Я нехотя кивнул, а она продолжала:
   - Мне кажется, что наши тела просто созданы друг для друга, разве не так?
   Я снова кивнул: да, мол, созданы. Вспомнил свои с ней отношения... Еще в тот период, когда она была основной, вместо Санди. Все наши отношения были похожи на долгую, нудную и трагичную мелодрамму. Столько крови моей выпила эта Фрайди! Но сейчас я отключился от всего этого, ей уже нечем было меня зацепить, она уже не могла вовлечь меня в милую ей игру. Бедная Фрайди, без этих игр ей тяжко приходилось... Фрайди легла, потом приподнялась на локте и посмотрела прямо мне в лицо. Я вздохнул и ничего не ответил. Я ведь и в самом деле не знаю, для кого мое тело было создано...
  
  16Б
  
   Из шкафа вылез мальчик лет пятнадцати, весь перепачканный глиной, в каких-то обмотках.
   - Ведите себя тихо,- сказал он. - Я вас спасу, а вы меня возьмите с собой в город. Лезьте за мной, быстро!
   Не задавая вопросов (терять-то нам было нечего!), мы полезли за ним в шкаф, за которым, как выяснилось, был узкий подземный ход. Протолкавшись во влажной, пахнущей землей темноте метров двадцать, мы вылезли в другой землянке.
   - Это мой дом, - сказал мальчик. - Мне не нравится жить в этом поселке, и я давно уже решил выкопать подземный ход до тюремной землянки... а потом сбежать вместе с кем-нибудь из городских пленников. Целый год копал по-маленьку, никто ничего и не заметил! Сейчас пойдем к моему плоту, ваша лодка под охраной, про нее можно забыть.
   Его речь напомнила мне речь вымышленных существ, которые попадались мне в моих инициированных доктором снах. Там была сложная для понимание категория, что0то вроде сна во сне, которая называлась "фильмами". И вот в этих фильмах дважды нереальные существа говорили как раз так, в двух-трех предложениях затрагивая самые разные стороны своей жизни, всю свою судьбу.
   Мы тихо вышли из поселка, долго шли по прибрежной роще и в конце концов дошли до замаскированного мальчиком плота. Спихнули этот плот в воду, запрыгнули на него и поплыли, стараясь не производить доступного поселковым жителям шума. По бокам плот был обвешен травянистой бахромой.
   - Эта трава всяких тварей отпугивает, - пояснил мальчик.
   Сначала мы плыли молча, боясь потревожить охрану, а потом, уже на середине реки, начали расспрашивать нашего спасителя о странном поселке и его обитателях.
   - Я неверующий, - признался парень. - С детства почему-то не верю во все эти рассказы про нашу миссию, про спасение мира. Про жестокого Бога, который от скуки может забыть о нас. Я знал, что на том берегу город, откуда мы иногда привозим людей для Церемонии. Я расспрашивал охотников про город, но они толком ничего мне не рассказали. Но я все равно чувствую, что там жизнь намного интереснее, чем в нашем скучном поселке.
   - Да уж, намного интересней, - ответил я.
   - А там у вас часто убивают людей?
   - У нас это не принято, - ответила Эн. - У нас люди вообще стараются друг друга не трогать, живут сами по себе, да и все. Никто ни кем не интересуется.
   - Здорово! - сказал мальчик. Видно было, что он заранее доволен предстоящей ему жизнью в нашем умирающем городе.
   Мы причалили в старом центре, и он встретил нас тьмой заброшенных улиц. Трамваи уже не ходили, и мы пешком направились к моему дому, благо идти было не так уж далеко. Мальчик удивленно глазел на окружавшие нас каменные громады.
   - Зато жизнь там у людей очень осмысленная, не то что у нас. Какая высокая цель - спасать мир от исчезновения! - сказала Эн.
   - Хм... - неопределенно ответил я.
   Мальчика мы положили на диванчик в комнатке, служившей мне чем-то вроде кабинета, где я вечерами писал стихи или рисовал, а сами легли в большой комнате.
   - Ну и прогу-улка... - сказала Эн, и мы провалились в сон.
  
  17А
  
   Мне кажется иногда, что я стремительно удаляюсь от своего счастья, проваливаюсь куда-то в пустоту. Играет веселая песня Боба Марли, и после десятого повтора ее веселье становится похожим на издевательство. Водитель гонит машину через горы, перевернутый бензовоз проносится мимо, похожий на забытую ребенком игрушку. На спидометре 150, я вжимаюсь в кресло, и пепел от сигарет постоянно падает мне на колени. Небо пасмурно, из него сочится мелкий дождь, и в душе рождается тошнота. Сначала она скромно держится где-то на задворках, а потом, уже не скрываясь, открыто заявляет о своих правах и начинает заполнять все обнаруженные в душе пустоты... Я весь пропитываюсь этой тошнотой и валяюсь на сиденье как губка, которую некому отжать. Мимо проносятся безымянные селения, где люди травятся техническим спиртом и вырезают из дерева чудесных птиц, которые приносят в дом счастье. В начале пути осталась девушка, имени которой я так и не узнал, а в конце пути - вокзал, с которого постоянно отходят поезда, уносящие нас в скучные грязные города. Но при чем здесь счастье? Разве та девушка похожа на счастье? Обычное существо, может даже расплакаться перед случайным знакомым. Нет, скорее уж на счастье похожи эти деревянные птицы с кружевными крыльями, которых продают на обочине равнодушные деревенские старухи... Если надо - бери, вешай под потолок и смотри на него, просыпаясь по утрам в своем псевдодобровольном одиночестве.
  
  18Б
  
   Выходной день тянулся и тянулся, и мы бы окончательно умерли от скуки, если бы Эн не предложила сходить в лес. Мы долго ехали на трамвае, наблюдая сквозь запотевшие стекла, как деревья теряют свои последние листья. На конечной мы вышли. Трамвай звякнул и дребезжа начал по кольцу разворачиваться обратно. Мы проводили его взглядами, а потом по раскисшей дорожке стали углубляться в лес. Все кругом было сыро и бесприютно, но бесприютность леса была все же какой-то более позитивной, чем городская.
   - Хорошо хоть дождя нет... - сказал я, а Эн кивнула.
   - Куда пойдем?
   - Да все равно. Будем идти, пока не поймем, что пришли.
   Действительно - так вот и надо. Когда ты действительно дойдешь до нужного места, оно само тебя остановит.
   Мы шли примерно полчаса, пока наконец что-то нас не остановило. Мы стояли и не могли понять - зачем мы остановились, и оглядывали лес, но ничего особенного вокруг нас не было. А потом, пройдя несколько шагов в сторону от тропинки, мы увидели. В пожухлой траве перед нами лежал объемистый железный ящик, метра полтора длиной, полметра шириной, а в высоту - сантиметров сорок. По бокам его виднелось несколько круглых отверстий, как если бы кто-то собирался закрыться в ящике и дышать через них. Крышки, впрочем, нигде видно не было. Несколько минут мы молча смотрели на этот неожиданный ящик.
   - Ну, что? - спросила Эн.
   - Да ничего... - ответил я.
   - Вот видишь, мы пришли, - улыбнулась Эн, глядя на меня своими светлыми глазами.
   Я поковырял носком ботинка мягкую почву и сказал:
   - Давай в нем костер разведем.
   - Давай.
   Несколько минут мы собирали вокруг мелкие веточки, дергали траву посуше и сооружали из всего этого горючую кучу на дне ящика. Сверху я положил сучья покрупнее.
   - Интересно, кому понадобилось тащить сюда такую тяжелую штуку? - спросил кто-то из нас.
   Ответа не было. А ведь правда, ящик не появился здесь сам по себе. Кто-то привез его сюда, выгрузил из машины. Возможно, эти люди хотели избавиться от каких-то тягостных воспоминаний, связанных с железной дырчатой штуковиной. Например, мужчина развелся с женой, а когда они жили вместе, у них был этот железный ящик. И вот он оказался весь пронизан их совместными взглядами, наполнен случайными прикосновениями и влетевшими в него звуками их разговоров. Вечером, засыпая, человек смотрел на ящик и тосковал, а потом, не в силах этого терпеть, погрузил его в машину и отвез в лес... А может просто ящик занимал слишком много места и был абсолютно бесполезен... Вряд ли мы когда-нибудь узнаем причины его появления на этом месте... Да и не такая уж эта важная вещь, чтоб о ней думать - лежащий в лесу металлический ящик.
   Костер никак не хотел загораться. Я испробовал все возможные способы, но они были бесполезны.
   - Если загоришься, я подарю тебе коробок спичек, - сказал я.
   - Чего? - удивленно спросила Эн.
   - Да это я костру говорю.
   - А-а...
   Однако костер, (а точнее - куча бесполезно приготовленных для него веток), проигнорировал мое предложение. Промучавшись час, я раздраженно бросил на землю кончившуюся зажигалку, а стоявшая все это время рядом Эн сказала:
   - Ладно, пойдем обратно. Ему не хватает чего-то важного, вот и не хочет гореть.
   - Да просто все сырое насквозь.
   - А может, и так.
   Мы пошли обратно, и я несколько раз оглянулся на дурацкий ящик. Над ним вился бледный дымок - жалкий результат моих долгих стараний. У меня возникло глупое ощущение, что с этим ящиком мне предстоит еще встретиться... Как можно встретиться с ящиком?
   И вдруг оказалось, что вокруг нас идет снег. Точнее, это сначала показалось, что снег, а потом мы поняли, что этот "снегопад" состоит из белесых мохнатых бабочек, которые падали с неба, вяло взмахивая своими крылышками. Пока мы шли до остановки, их тела покрыли землю белым покровом, и было неприятно наступать на эту массу живых существ, и стряхивать их с одежды, и выплевывать их, и доставать из карманов, куда они тоже зачем-то набивались. Ясно было, что существа эти обречены - было уже слишком холодно для того, чтобы бабочки могли выжить. И откуда они взялись в таком количестве? Не знаю...
  
  19А
  
   До выборов оставалось еще два месяца, а мы уже понимали, что проиграли. Сначала это понимали не все, о провалившейся спецоперации знало лишь несколько человек. Но постепенно пораженческие настроения начали распространяться и среди рядовых сотрудников. Все начали работать как-то виртуально, и лишь некоторые - стоически, "делай, что должен, и будь что будет". Не было большого смысла думать о том, кто же именно похитил магическую реликвию. "После выборов все станет ясно - кто выиграет, тот и хуй спиздил" - подвел итог Кот.
   Потянулись дни рутинной работы. Я собирал промоутеров, внушал им, что наше дело правое и мы обязательно победим. К своему удивлению, я заметил, что некоторые из них воспринимали весь этот балаган всерьез. "Бедная молодежь" - думал я и шел пить пиво с начальником аналитического отдела. Он был хорошим мужиком, и как мог просвещал меня:
   - Чтож ты так работаешь, бедный? На субботнике, что ли?
   - Почему же на субботнике? Я ведь деньги получаю...
   - Ну что это за деньги... За зарплату на выборах работают только дураки. Вот через тебя проходит финансовый поток. Ну, и что ты с ним делаешь?
   - Как что? Выдаю людям зарплату, трачу на транспорт, на сотовую связь...
   -- Ну хорошо... Три дня шел дождь, ветер жуткий... На улице никто из твоих людей не работал. И за время выборов таких дней уже было и еще будет немало. А у тебя деньги выделены на каждый день. Куда же ты денешь оставшиеся?
   -- Сдам в кассу исполкома.
   Аналитик начал смеяться.
   - Ну ты даешь... Да они подумают, что ты тут такие махинации крутишь... Из федерального исполкома комиссия приедет. Нет, деньги сдавать не надо. Надо их себе забрать. И вообще - меньше работай. Тебе что, больше всех надо? И так ясно, что мы проиграли. Да и кто это - "мы"? Есть американцы, которые дают деньги, есть куча людей в столице, которые эти деньги разворовывают. Грех у них не отщипнуть маленько. Если не ты, то другие это сделают. Да и уже делают, присмотрись...
   Вскоре я заметил, что вся работа штаба начала постепенно разделяться на два больших направления - "потемкинское" и "гоголевское". "Потемкинское" было трудоемким и затратным. На дорогах, по которым ездил Кандидат, выставлялись образцовые пикеты наших "сторонников", дома членов исполкома партии уклеивались плакатами, почтовые ящики забрасывались листовками и партийными газетами, которых на складе накопилось несколько тонн. Иногда проводились агитационные концерты, посетителям которых платилась приличная зарплата. "Гоголевское" направление было намного приятнее. Работа чисто бумажная, с "мертвяками". Можно было без особых хлопот "провести" небольшую оплачиваемую манифестацию, написать о ней статью - и манифестация облекалась плотью, приобретала реальность даже большую, чем призрачные агитационные концерты. Можно было вообще не проводить манифестацию, просто о ней написать. А можно было даже и не писать. Просто сдать отчет в бухгалтерию. "Гоголь" приносил всем нам неплохой доход, и каждый мог получить свой кусок хлеба... Хотя о мертвых душах в открытую говорить было не принято. По вечерам в штабе мы откровенно бездельничали, но уходить домой раньше восьми в рамках нашей корпоративной культуры считалось не вежливым. Сидели и обсуждали всякую ерунду.
   Начальник штаба. Интересно, а как шмели живут - в ульях или нет?
   Я. По-моему, шмели живут в норках.
   Н.ш. В каких еще норках?
   Я. У них в земле норки, там они и живут со своими семьями.
   Н.ш. (давясь смехом). А семьи у них большие?
   Я. Не знаю, особей 50-60.
   Н.ш. И что они в норках делают?
   Я. Да ничего не делают, просто живут и мед хранят.
  
   Мне кажется, начальник штаба частенько покуривал план, по крайней мере - по вечерам. Да впрочем, и Председатель Исполкома, мудрый Кот, тоже в последнее время приналег на это дело... Под глазом у начальника штаба темнел кровоподтек. На днях его ограбил собственный водитель, тот самый Тормоз. Ворвался в квартиру, забрал тысячу долларов и ноутбук, а на следующий день его поймали. Очень глупая история, прямо по Достоевскому.
   Тогда, в сентябре, мы провели в парке замечательный праздник. Выступали оплаченные нами артисты, дворники в нашей форме убирали мусор, а мы с Санди пили водку и катались на каруселях за счет партии. Руководитель одного из проектов все порывался вылезти на сцену и спеть что-то душевное, но его никак не пускали. Я уговорил парня переключиться на карусели и дал ему несколько билетов. Он заманивал с собой девушку из пресс-службы, это ему не удалось и он начал кататься один, размахивая партийным флагом. В конце концов флаг вырвался у него из рук, пронесся по воздуху подобно раненной птице и упал в лужу. Мы умирали со смеху... Мокрый флаг повесили сушиться на какие-то кусты, и кто-то его украл. Никогда не думал, что политтехнологии могут быть таким приятным и веселым делом. Нам с Санди было хорошо. Под конец мы два раза прокатились на колесе обозрения, не знаю, как я ухитрился не свалится оттуда - таким пьяным я был. Первый раз я оказался на работе в таком виде. Да и остальные тоже. Сегодня было воскресенье, но на выборах у сотрудников штабов выходных нет. Этот праздник стал завершением этапа реальной работы и началом откровенного освоения средств. И это было прекрасно. Море желтых листьев внизу в сочетании с водкой наполняли мою душу недолгим восторгом. Я чувствовал себя парящим над всей этой суетой, абсолютно свободным и счастливым человеком. Рядом со мной сидела прекрасная девушка, она пила водку и улыбалась, а под нами был осенний город, который заходящие лучи солнца сделали романтически-золотым... Мне было абсолютно наплевать на то, что выборы будут проиграны и что живу я теперь в каком-то странном перевернутом мире - таком же, как и все.
  
  ЧАСТЬ 2
  
  1А
  
   Мы сидели на кухне и молчали, а потом Санди заплакала. Как раз в это время COWBOY JUNKIES грустными голосами запели о каких-то людях, что умирают в калифорнийских шахтах ради золота.
   - Ты чего? - спросил я с удивлением.
   - Ничего! - сквозь слезы сказала она и отклонила мою руку, когда я попытался погладить ее прекрасные волосым. Каждый из волосков имел свой собственный оттенок - от светло-русого, словно после обесцвечивания, до темно-каштанового. Потом, после недолгой паузы она выпалила:
   - Не могу я так! Не любишь ты меня, вот и все...
   - Да что случилось? - спросил я, хотя все и так было понятно.
   - Разве можно так меня мучать? - Санди ушла в ванну и минут пять оттуда слышался шум воды. Я смотрел в окно, во двор, на заполненную водой песочницу. Детей там не было, зато рядом на лавочке сидели какие-то люди и пили вино. Мелкий дождик не мешал им - они сидели уже больше часа. Вокруг валялись упаковки от чипсов и пустые сигаретные пачки. Потом пришел бомж и забрал пустые бутылки из-под пива. Удивительно, но на этой лавочке в любое время года и в любое время суток сидел кто-нибудь и употреблял алкоголь. Люди допили вино и ушли, а на смену им пришла женщина в черном пальто, которую сначала я принял за хиповатого мужика... Потом Санди вышла из ванной и ушла в комнату. Я заварил жасминовый чай, налил в кружку и задумался - положить сахар или нет? В итоге я не стал этого делать. (С сахаром я очень редко пью). С кружкой в руке я прошел в комнату, где на диване отвернувшись к стене лежала Санди. Прекрасные волосы грустно растеклись по ее спине. Девушка из группы THIS MORTAL COIL потусторонним голосом начала петь про то, как душа сгоревшего во время атомной бомбардировки японского ребенка стучится в двери равнодушных американцев, но те не слышат никакого стука, (наверное, потому что в это время намазывают на хлеб арахисовое масло). И вот душа сгоревшего ребенка трижды обращается к этим людям, а потом проклинает их, говоря: "Пусть вашим детям тоже не с кем будет поиграть и все будут их игнорировать!". Здесь вступают холодные ровные скрипки, которые символизируют взаимное непонимание наполненных арахисовым маслом американцев и бестелесного ребенка, а размазанный по звуковому пространству электронный барабан пытается в тоже самое время убедить слушателя, что на самом деле все реально понимают трагичность ситуации, даже американцы...
   - Послушай, но ведь мы сразу с тобой так договаривались - я живу вот так, как живу, и тебя все устраивало...
   - Но есть же какой-то предел всему этому! - говорит Санди, и я понимаю - да, предел должен быть. В конце концов, Санди тоже человек, со всей своей ревностью и любовью...
   - То есть ты хочешь, чтобы все было по-другому? - спрашиваю я, а зеленый чай из до краев наполненной партийной кружки проливается мне на колено. Я морщусь, бесполезным движением пытаюсь смахнуть горячую влагу с ноги и ставлю кружку на тумбочку. Логотип нашей партии на белой фаянсовой поверхности напоминает мне о работе, и я поворачиваю кружку другой стороной.
   - А ты-то сам чего хочешь? - спрашивает меня Санди и поворачивает кружку обратно.
   - Милая, если честно... Не знаю, мы ведь с самого начала так договаривались - живем каждый сам по себе, как привыкли, так и живем...
   "Стабильность любой системы - лишь иллюзия, порожденная вовлеченностью наблюдателя в эту систему" - подумалось мне. За окном опять появились новые люди. Две обесцвеченные молодые азиатки, которые держали в руках синие баночки "Левенбрау". "И что теперь делать?". Вслух же я продолжил свой бессвязный монолог, обращенный к недавно плакавшей девушке у меня на диване:
   - Никто никого не трогает, просто общаемся... А ты, по-моему, начала как-то по-другому все это воспринимать.
   - А ты меня приручал зачем?
   - Ты сама приручилась.
   Я вспомнил грустную сказку про приручение... Неожиданно для себя я сказал:
   - Ладно, пусть будет как ты хочешь: кроме тебя ни с кем больше встречаться не буду.
   -- Ага, ты разве можешь так? - сквозь слезы спросила она.
   Я пожал плечами:
   - А почему нет? Думаешь, мне очень уж сильно все это надо?
   Скоро Санди успокоилась. Кризис отношений миновал, и я подумал, что человеку, в сущности, совсем немного нужно, чтобы ощутить подобие счастья...
   Потом она спросила:
   - А там, в этой черной книжке, чем все кончилось?
   - Ты какую книжку имеешь ввиду?
   - Ну эту, скучную, про японцев.
   - Хм... Смотря что ты читала. Там ведь много чего - повести, рассказы...
   - Я имею ввиду Эгути. Этого мерзкого старика. У него чем там кончилось?
   - Та девушка под наркозом, с которой он лежал, умерла. Был скандал. Ну, короче, плохо все кончилось.
   - Я так и думала.
   Чтобы загладить негативные последствия этого разговора я включил телевизор.
   - Тебе какой канал включить, музыкальный?
   - Нет, ничего не надо, мне пора. Мама ругать будет, - вздохнула Санди, и стала одеваться. А я, прислонившись к стене в прихожей, наблюдал как она одевается. Потом закрыл за ней дверь дверь и остался один, наедине с грустной чужой музыкой. Впрочем, я почти сразу выключил ее. В доме наступила тишина, только вода из неисправного крана да гудение древнего холодильника напоминали о том, что жизнь идет своим чередом. Куда идет, черт возьми? Иногда мне казалось, что все это похоже на велотренажер, установленный в кинотеатре. Ты крутишь педали, а на экране - несущаяся на встречу дорога...
  
  2Б
  
   Когда наконец-то я дозвонился до Лины, она встретила мой голос приветливо. Извинилась:
   - Меня здесь не было, вот и не отвечала на звонки.
   А потом предложила закончить начатый в прошлый раз разговор.
   - Какой разговор?
   - Философский.
   Я понял, что речь идет о каком-то разговоре, оставшемся в моем утраченном прошлом. Я кивнул, и Лина, будто увидев мой кивок, продолжила:
   - Так вот, ты живешь в доме с бесконечным количеством комнат. Да и не только ты там живешь, а еще куча народу. Или можешь представить это как бесконечный театр с бесконечным количеством сцен, только без зрителей. И ты должен все время учавствовать в разных постановках. Можешь сам ставить спектакли, а можешь использовать чьи-то заготовки или учавствовать в чужих, но все время в разных.
   - А зачем?
   - Ну, таков уговор. Ты с кем-то договорился, когда заселялся. А может и не договорился, а сам так решил. Да это не важно. Главное, что все эти комнаты - или сцены - принципиальных различий не имеют. Везде можно играть и добиться творческой реализации. Что-то тебе больше нравится, что-то меньше. Куда-то ты заглядываешь раз в жизни, куда-то ходишь постоянно. Да, и при этом, находясь в одном месте, про другие помнишь смутно. В роль сильно вживаешься. А может, хозяин этого заведения каждый раз ставит тебе какую-то инъекцию или гипнотизирует, и у тебя возникает амнезия. Вот тебе и ответ на этот вопрос.
   - Какой вопрос? - удивился я. Сигарета обожгла мне пальцы и я бросил ее в раковину, но не попал, и теперь она лежала на полу и дымилась. Я безуспешно попробовал дотянуться до нее носком тапочка, а потом решил - пусть тлеет...
   - В чем отличия снов и реальности. Реальность - это просто полюбившаяся тебе комната, где ты проводишь больше времени, вот и все.
   - Хорошо, но хотя бы это как узнать - где же у меня основное место?
   - А ты сны свои помнишь?
   Я немного задумался.
   - В деталях нет, но общую канву - да. Мне снится все время примерно одно и тоже - какой-то дурацкий мир с подземельями, по которым ездят очень быстрые трамваи. Еще в том сне я кого-то ищу... Какую-то девушку, по-моему. Но как она выглядит я то ли не знаю, толи не помню. Мой доктор говорит, что повторяемость снов указывает на их важность и считает, что с помощью детального анализа можно восстановить мою реальную память.
   - Вот как... Ну что ж, может оно и так...
   - Послушай, а почему все-таки мы не можем встретиться? - опять начал я свои вопросы.
   - Мы с тобой сейчас в разных комнатах, очень разных... - ответила она.
   А потом мы попрощались. Я подумал, что наверное, она стесняется своей внешности - вот и не хочет встречаться... а еще подумал - интересно, а сразу в двух комнатах человек может находиться?
   В дверь постучали и зашел мальчик - тот, что вывел нас из заречного плена. Я пристроил его на работу туда же, где работал сам, и он мастерски научился по внешнему виду дома определять, шансы отыскать в нем интересную мебель. Жил он в квартире этажом ниже. Держался он обособленно - даже тогда, когда еще жил у меня. Иногда мальчик заходил ко мне, но чаще всего, я думаю, он проводил свое свободное время в заброшенном старом центре, на берегу реки. По-крайней мере, я несколько раз встречал его там, вглядывающегося в темноту над водой. Каждый раз я старался моментально раствориться в сумраке - почему-то мне не хотелось, чтобы он меня видел.
   В такие моменты я особенно остро чувствовал, что река эта - некая граница между двумя мирами. Дело даже не в различиях города и поселения сектантов на том берегу. Значение границы было намного более важным. В конце концов, даже если представить себе, что заречье продолжает существовать лишь на таком же удаление от реки, как и границы города, то и тогда оно представляло бы собой целый огромный мир. У меня же было чувство, что заречье просто бесконечно. Поэтому я и любил стоять, облокотившись на бетонный парапет и подолгу всматриваться в неясные очертания противоположного берега. Иногда мне казалось, что там похоронено мое будущее. А может, не похоронено, а просто лежит где-то, законсервированное, и ждет своего хозяина. Река, полноводная и местами очень глубокая, тоже, казалось, скрывала какую-то важную для меня тайну. Я не пытался ее разгадать, просто смотрел на воду.
  
  3А
  
   - Если тебе не нравится такая жизнь - бери и меняй ее, - сказал мне психотерапевт. - Мы ведь сами создаем реальность, в которой мы живем... А то, что твою девушку такие отношения устраивать перестали - в этом ничего удивительного нет. Ну ладно, а что там с нашими снами?
   Я рассказал про железный ящик и про то, как я пытался разжечь в нем костер и как пошел бабочковый снегопад. Потом рассказал и про телефонные разговоры с бесплотной женщиной.
   - Видимо, разжечь костер в этом сне не удастся, даже и не пытайся, - выслушав меня, сказал психотерапевт. - Но при этом железный ящик означает для тебя что-то важное. Послушай моего совета. Может, он покажется тебе несколько странным, но я ведь предупреждал, что мы будем применять нетрадиционные методики. Тебе надо найти этот ящик в реальности и сжечь там то, что покажется нужным сжечь. Тогда придет и освобождение от снов, и какая-то важная внутренняя проблема наконец-то разрешится. А с телефонной собеседницей поробуй все же встретиться во сне, выясни - кто она, что вас с ней связывает.
   "Где же я найду этот железный ящик в реальности?" - подумал я, но возражать не стал. Я понимал, что если будет нужно, то найдется и железный ящик и то, что в нем нужно будет сжечь...
   Предвыборная кампания вышла на финишную прямую и за это время участие в текущем абсурде стало привычным и даже приятным. Из столицы приходили бесчисленные коробки с агитматериалами, которые нужно было раздать. Все понимали, конечно, что раздать такую кучу бумаги за оставшееся время невозможно и коробки сначала заполнили подвал, а потом часть офисных помещений дома, в котором когда-то мучали партизан. Руководители кампании мерили бумажные монбланы взглядами и тихо обсуждали между собой, что выгоднее - вывезти агитматериалы на свалку или сдать в макулатуру. Кто-то предложил просто сжечь все это во дворе... Я представил огромный костер и уносящуюся в серое небо гарь партийных агиток. В древности многие народы считали, что сжигая вещь, можно сделать ее доступной для духов мертвых. Например, сжигали на погребальном костре любимые вещи покойного, скот, пищу... Таким образом, отправив в огонь всю эту кучу бумаги, можно было бы завоевать голоса десятков тысяч мертвецов. Впрочем, в том, что мертвецы пришли бы на участок для голосования, не было бы ничего удивительного - сплошь и рядом умершие, особенно недавно, проявляют на выборах значительную активность. Как правило, они солидарно голосуют за одного из кандидатов. Интересно было бы проанализировать программы таких кандидатов - какие интересы духов мертвых они выражают?
   Понятно было, что печать и высылка всей этой херомантии была для столичного штаба лишь освоением средств. Никто и не рассчитывал, что макулатура дойдет до избирателей. Я знал, что наш конкурент, играющий с нами на одном электоральном поле (то есть заигрывающий с той же самой "электоральной ебанью", что и мы) уже две недели, как прекратил агитацию. Уже исходя из этого было ясно, что он тоже на победу не рассчитывает. Или, наоборот, имеет какие-то важные козыри. Впрочем и они, и мы были уверены в том что необходимый для прохождения в парламент минимум голосов наши партии наберут. Несмотря даже на дурацкую телерекламу, над которой потешалась вся страна и даже несмотря на невозможность использовать магическую силу распутинского члена...
   Все же какие-то последние стоические усилия по агитации избирателей мы предпринимали, уж и не знаю зачем. Мне дали задание сформировать специальные бригады быстрого реагирования, которые могут за день отрабатывать по нескольку избирательных участков сразу. К бригадам этим почему-то сразу прилипло название "зомби", так они именовались и в ведомостях на зарплату. Зомби делились на пеших и конных (оснащенных автотранспортом). Вообще если признаться, то значитетельная часть используемой нами терминологии попахивала некромантией (другая часть - уголовщиной). Чего, например, стоит прозвучавшая на совещании фраза: "Мы должны выявить участки, на которых у нас мертвые агитаторы и в течении трех дней агитаторов оживить. Поставь бригадиров в известность, что на те участки, где агитаторы не оживут, будут запущены зомби". Вскоре в бригадирской комнате появилась большая грозная надпись "За мертвых агитаторов зарплата начисляться не будет". Это известие вызвало у бригадиров самый живой протест. "Этот агитатор на самом деле не мертвый, он уже ожил!" "Зомби качественно с работой не справятся!" - посыпались бригадирские возражения...
   Постепенно мы все чаще начали пить в своих кабинетах вино, а работающие в жарком подвале на фальцовке газет девушки - пиво. Среди агитаторов, чувствовавших общий упадок, пошел слух, что зарплату после выборов вообще не выплатят. Пришлось Кандидату встречаться со всеми агитаторами лично (а было их человек так эдак двести) и уверять в своей платежеспособности и честности. После того, как он несколько раз убедительно поклялся "честью мужчины", агитаторы немного успокоились и продолжили работать. У меня клятва эта вызвала грустные ассоциации и я начал потихоньку добиваться того, чтобы со мной расплатились до выборов. К тому же и аналитик настоятельно рекомендовал мне это. За три дня до критического момента я положил в кошелек пачечку крупных купюр и вздохнул с некоторым облегчением.
  
  4Б
  
   Мы с Эн решили обследовать район аэропорта. За проволочной оградой виднелись какие-то бетонные сооружения, на заасфальтированных полосах стояли самолеты, в основном небольшие. Я прекрасно понимал назначение этих машин - на них было нужно летать. Вот только куда? Само наличие аэропорта подтверждало мою догадку о существовании запредельного мира. Странно было то, что никто из жителей города не мог внятно ответить на мои вопросы - куда летали самолеты, как давно аэропорт закрыли, кто управлял загадочными серебристыми машинами? Аэропорт интересовал горожан не больше, чем другие заброшенные неизвестно когда сооружения, наполненные всевозможными механизмами.
   Мы перелезли через заграждение, причем я зацепился полой за железную колючку и порвал куртку. На поле было тихо-тихо, но ощущения кладбища не возникало, скорее все это походило на стаю впавших в глубокую спячку огромных существ, которые проснуться, как только наступят подходящие условия.
   Мы зашли в одно из зданий. Покрытые пылью лавки, какие-то стойки, окошки с полустершейся надписью "кассы"... Вдруг мы услышали за спиной шорох. Обернувшись, я увидел маленького зверька, уставившегося на нас бусинками черных глазок. Белая Крыса сидела на углу деревянной лавки и ее голый хвостик свисал вниз на несколько сантиметров.
   - Ну, что скажешь? - спросил я Крысу. Мне показалось, что зверек пожал плечами, по-крайней мере движение, которое он сделал в этот момент, было очень похожим на этот жест.
   - Ты, наверное, здесь живешь? Извини, что мы тебя побеспокоили...
   - Да ничего... - пропищала Крыса и подтянула свой хвостик вверх. - В принципе, я гостям рада, если они мирные. Вот вы - мирные гости, или как?
   - Мы мирные, - ответил я. - Мы просто интересуемся аэропортом.
   - Понятно, - пискнула Крыса. - А что именно вас интересует? Если ваши вопросы будут конкретными и по существу, вы и ответ такой же получите.
   - А ты что, все знаешь?
   - Как это можно все знать? Всего никто не знает, - ответило существо. - Кое-что знаю. Я ведь тут давным-давно живу. Кругом проложила свои ходы, все излазила. А сперва тут были люди, сначала много, а потом все меньше и меньше. Это уже сто лет назад было.
   - Сто?
   - Ну это так, фигурально.
   Эн наскучил наш разговор и она вышла наружу. Я сел на лавку, чтобы лучше слышать свою маленькую собеседницу (все-таки, писк был не таким уж громким).
   - Разве крысы живут так долго? - спросил я после небольшой паузы.
   - Ну, ты скажешь! Сколько хотят, столько и живут. Если я чувствую себя постаревшей в этой реальности, то перехожу в другую, где я намного моложе. И живу там дальше точно также.
   - Одна живешь?
   - Почему одна? Вся моя семья со мной переходит. Им-то тоже надо быть в форме.
   - Ну, а в той реальности кто остается?
   - Не знаю, не проверяла, - сказала Крыса и сменила тему. - Так что ты там насчет аэропорта спрашивал?
   - Послушай, а почему ты говоришь? Первый раз вижу говорящую крысу.
   - Ну, если ты чего-нибудь не видел, это не значит, что этого нет. Вот, например, ты мое гнездо видел?
   - Нет...
   - То-то! - Крыса помахала лапкой с назидательно поднятым пальцем. - А у меня гнездо есть, хоть ты его и не видел.
   -Некоторые считают, что все существует только в нашем сознании, а если нет в сознании - то и вовсе нет. Или в сознании Бога. Забудет он про что-нибудь - и оно тут же исчезнет.
   - Не думаю, что это явление распространенное, - сказала Крыса. - Хотя, в самом деле, иногда что-то подобное случается. Вот, бывает, положишь куда-нибудь предмет, например - дохлого птенца, а потом не можешь его найти. Все перероешь - нет его! Сразу дурные мысли о близких возникают - утащили, мол, и съели. Или начинаешь в воскрешение мертвых верить. Воскрес птенец и улетел. Хотя понимаешь тут же, что птенцы такого возраста летать еще не умеют, они вообще передвигаются с большим трудом... А потом вдруг смотришь - он тут как тут, птенец-то этот! На самом видном месте! Вот я и думаю - в такие моменты птенец из этой реальности исчезает...
   Так мы поговорили еще минут десять, а потом Крыса сказала:
   - Ладно, насчет аэропорта. Расскажу тебе самое интересное. Только ты обещай потом выполнить одну мою маленькую просьбу, хорошо?
   - Постараюсь, - кивнул я.
   - Тогда слушай. Вон там (Крыса махнула лапкой в сторону выхода) есть ангар, такое большое здание с железными дверями. И в нем стоит маленький самолет. Если в него сядет человек и нажмет большую красную кнопку, самолет унесет его в другой мир.
   - В какой?
   - Не знаю... В какой-то большой мир... Так вот, моя просьба: если полетишь туда, возьми меня с собой. Очень уж хочется посмотреть на все это сверху!
   И она повела вокруг передними лапками. Я задумался. Самолет унесет меня в другой мир, прочь из этого полудохлого города, прочь от старой мебели... Может быть там, в этом новом мире, я получу и новое, настоящее имя? В самом деле, здесь меня ничего не держит. А еще предложение Крысы напомнило мне какую-то сказку. Какую? Я мучительно пытался вспомнить, но не мог...
   - Когда решишь лететь, просто приди сюда, я буду ждать, - сказала мне Крыса. - А теперь мне пора. Да, если что - в самолете только два места.
   Она махнула на прощание лапкой, спрыгнула на пол и скрылась в какой-то дыре между стеной и полом. Я вышел на улицу и увидел Эн, рассматривающую какой-то бледный цветок, с трудом пробившийся через потрескавшийся асфальт.
  
  ***
  
   Люди из-за реки очень легко смогли установить в городе свою власть. Среди бела дня они на лодках переплыли реку и расположились в заброшенном центре. Раскинули там шатры, разожгли сложенные из старой мебели костры. Затем по всему городу появились грубо намалеванные объявления, возвещавшие о наступлении новой эры. "Если мы не приложим усилий, наш мир исчезнет в самое ближайшее время". По вечерам на одной из площадей начали устраивать массовые казни горожан, которых вытаскивали прямо из квартир. Единственной реакцией жителей города стало их отселение к окраинам. Ну, а что еще оставалось им делать? Большинство коммунальных служб окончательно перестали работать... Главным же было то, что заречные люди захватили подземные склады с консервами и зерном, бывшие единственным источником пищи города. Пища теперь выдавалась только при наличии специальных удостоверений, в которых указывался адрес человека. Никто больше не имел права переехать на другую улицу или даже в другой дом. Наша фирма закрылась, и я целыми днями сидел дома, сквозь треснувшее оконное стекло наблюдая происходящие на улицах события. Впрочем, событий особых и не происходило, даже прохожие были редкостью.
   Никто не обсуждал произошедшие перемены, все приняли их как нечто само собой разумеющееся...
   Телефонная связь, однако, продолжала работать нормально. Вечерами я болтал с Линой, по-прежнему на "философские темы". А однажды я принял решение... Ну, вобщем перед тем, как это сделать, я понял, что хочу, все-таки, увидеть свою телефонную подругу вживую.
   После моих долгих уговоров Лина согласилась.
   - Зря это все... - сказала она, но все же назвала мне адрес. - Найдешь дверь с надписью "служебный ход". Спустишься по лестнице вниз, дойдешь до зала со стеклянной стеной.
   Я сразу же надел куртку, положил в карман спички и сигареты и отправился по указанному адресу. Здание стояло на набережной, у самой реки. На центральном входе висела большая вывеска с надписью "Эназе волд". Я обошел здание и с торца нашел дверь, на которой действительно когда-то была нужная мне надпись, (сохранились неясные следы от некогда привинченных металлических букв), превратившаяся теперь в загадочные слова УЖЕБ ОД. Я зачем-то прочитал их в обратном порядке. Получилось ДОБЕЖУ. Я поискал ручку, не нашел ее, толкнул дверь и она открылась вовнутрь. Вниз вела сырая бетонная лестница, пахло тиной и чем-то рыбообразным. Освещалось все это тусклыми лампочками. Поколебавшись немного, я направился вниз. Идти пришлось долго, и это напомнило мне сон, в котором я вот так же вот спускался по лестнице под землю, только вокруг меня было много людей, а потом все мы садились в прибывавший со страшным шумом большой синий трамвай.
   Зал оказался чем-то вроде небольшого океанариума. Одна из стен была стеклянной, и за ней зеленела вода. Я подошел к стеклу, но ничего за ним не увидел, кроме пузатой, похожей на не до конца надутый воздушный шарик рыбки. В недоумении я оглядел пустой зал и заметил на одной из стен телефонный аппарат без циферблата. Я сел у стены на корточки, выкурил половину сигареты, а затем подошел к телефону и снял трубку.
   - Ну и что, где ты? Я пришел.
   - Я здесь. Посмотри еще раз на стеклянную стену...
   Я посмотрел и, несмотря на мешавший мне отблеск лампочки, увидел опять рыбку-шарик. Она прижималась губами к стеклу и смешно помахивала плавничками.
   - Я вижу только маленькую рыбку.
   В трубке послышался грустный вздох:
   - А что же ты ожидал увидеть?
   - Это что, ты и есть? - спросил я, когда вслед за вздохом послышалось женское всхлипывание.
   - Да.
   Я помолчал.
   - А как же ты по телефону говоришь?
   - Специальное оборудование улавливает мои нервные импульсы и преобразует их в человеческую речь, которую ты слышишь в трубке.
   - Так что, получается, что ты просто рыба?
   - Нет, не просто... И вообще, никакая я не рыба. Это так, моя нынешняя оболочка.
   - А кто же ты?
   - Трудно объяснить. Впрочем, частично я, наверное, действительно уже рыба.
   - Все-таки, попробуй объяснить подробней..!
   - Представь, что ты общаешься с неким человеком, ну, например - с девушкой. И у тебя в голове возникает ее определенный образ. И общаешься ты, на самом деле, не с ней, а с этим образом. Точно также и у нее есть твой образ, с которым она общается. Можно сказать, что вы сами друг с другом и не общаетесь, а общаются ваши образы. Ну, они могут постепенно меняться и живут какой-то своей образной жизнью. Ты вспоминаешь ее образ, ведешь с ним мысленные диалоги, можешь даже представлять какие-то совместные ситуации, действия. А потом вдруг бац! В какой-то момент образ может умереть, вместо него возникает другой. Например, ты ее разлюбил, и все. Куда девается старый образ?
   Она замолчала, дожидаясь ответа. После долгой паузы я сказал:
   - Не знаю... Исчезает, наверное.
   - А вот и нет. Он начинает вести посмертное существование. Вселяется в какое-нибудь малоразвитое существо вроде рыбы, и живет в нем. Вот и я так живу.
   - Так ты что, чей-то образ?
   - Бывший.
   - Ну и как, интересно так жить?
   - Что уж тут интересного? Поговорить практически не с кем, не говоря уже обо всем остальном... А тут давным давно поставили это оборудование, так что люди могут общаться с образами людей, которые в их сознании почему-то умерли. Вроде как говоришь с человеком, каким он тебе казался когда-то.
   - А ты что, образ из моего сознания?
   - Понимаешь, у меня такая странная вещь - я не помню, из чьего я сознания. Может из твоего, а может и нет... Наверное, изначальный образ был не таким уж ярким и проработанным. Когда я пытаюсь вспомнить прошлое - вижу только мокрую улицу, потом я с кем-то лежу рядом в темноте и разговариваю. И ничего больше. Полный туман, в общем. А все остальное, вся моя личность, сформировалось уже в этом вот посмертном существовании.
   Я подумал - как грустно, что единственная девушка, с которой я мог действительно поговорить, оказалась рыбой... Или образом из какого-то там сознания. Да еще и образом, ведущим посмертное существование.
   А я ведь хотел забрать ее с собой...
   - Пока! - сказал я и повесил трубку.
   Рыбка медленно растворилась в зеленоватой полутьме.
  5А
  
   Кому могут быть интересны чужие воспоминания? Иногда я ловлю себя на том, что и свои собственные мне не интересны... Не было в жизни ничего такого, о чем действительно хотелось бы помнить. Так, пара моментов, разве что. Вот, на рабочем столе моего компьютера бабочка. Я думаю о девушке, которая ее сфотографировала, а потом подарила мне диск с этими фотографиями, думаю и не знаю - нужно ли мне о ней думать?
   Мы виделись всего два раза. Один раз - по работе, в Алтайских горах, куда мы вместе возили любознательных иностранцев. Пообщались сутки, и все. Потом она на сутки приезжала в наш город и оставалась у меня на ночь. А потом уехала, оставив кучу фотографий. Вот и все.
  
  ВРОДЕ ЭПИЛОГА
  
   Прошло много-много дней с тех пор, как я поставил последнюю точку после слов "вот и все", распечатал текст и сложил листы в белую бумажную папку. Снег лег окончательно, а потом растаял, обнажив грязную землю, покрытую мертвыми прошлогодними листьями.
   Я сидел посреди развороченной комнаты: сумки, раскиданные вещи, горы компакт-дисков... Готовился съезжать с квартиры. В песочнице за окном как всегда сидели люди. Они употребляли алкоголь, иногда смеялись. Мне тоже захотелось выпить и развеселиться. Такие желания исполняются обычно очень легко. Так что я ничуть не удивился звонку в дверь.
   И вот - я уже на кухне, со своим старым знакомым. Мы пьем коньяк из пластиковых стаканчиков (остальная посуда уже упакована в картонную коробку). Знакомого моего зовут Джон. С тех пор, как он переехал в другой город, мы виделись довольно редко.
   - Вот если бы ты написал о том, как работал на всех этих выборах, вот было бы интересно... - сказал он и закурил сигарету из своей пачки, а я закурил из своей.
   - Да ну их на хуй, эти выборы, - сказал я. - Ничего там интересного, все про это и так все знают.
   - Не, на самом деле ты вот рассказываешь когда - мне интересно, - возразил Джон и включил диск с какой-то группой - престарелыми наследниками ДЖОЙ ДИВИЖН.
   - Вообще-то я уже написал... Написал как мог, но даже моя основная девушка читать до конца не стала - заскучала. Я, правда, писал немного абстрактно, но суть постарался отразить.
   Потом я достал белую папку с распечатанным на принтере текстом, а Джон принялся этот текст читать. Читал он очень быстро, и я только и успел, что сходить за водкой, да сварить что-то на скору руку - вот и все.
   - Нормально, только это и не про выборы совсем, - сказал Джон, складывая разложенные на столе листы в аккуратную стопочку. Я налил водки и мы выпили. - А тебе понравилось быть технологом?
   - Ну, после одной избирательной кампании я еще не могу назвать себя технологом. Буду работать дальше, буду учиться. В конце концов, работа интересная, да и обществом востребована гораздо больше, чем какая-нибудь полезная деятельность. Сейчас ведь все пронизано технологиями. И почти каждое твое действие ими регулируется.
   - Как это?
   - Да очень просто. Ты покупаешь новый телефон, хотя старый еще прекрасно работает, благодаря воздействию рекламных технологий и социальному давлению: этот уже не моден, с ним несолидно ходить. Пьешь вместо чистой воды какую-нибудь коричневую химическую жижу. Ухаживаешь за девушкой, которая соответсвует определенным стандартам. А она, чтобы им соответсвовать, пьет средства для похудания и ходит в солярий. Когда-то людям были нужны учителя, сейчас им нужны технологи, и ничего тут не поделаешь...
   - Хм... В твоей повести все как-то не завершенно... Вот, например, та секта на другом берегу - это все к чему?
   Я пожал плечами:
   - В этом тексте ничего намеренно запланированного нет.
   - А человек, который потерял имя - с ним что произошло дальше?
   - Он улетел из того города на автоматическом самолете вместе с говорящей Крысой.
   - А девушка? Которая не рыба, а настоящая?
   - Она не полетела, не захотела.
   - А с выборами там как, чем закончилось?
   - Ну, это ведь ты и так знаешь - выборы мы проиграли. Потом все бухали и растаскивали из штаба оргтехнику: принтеры, переноски, степлеры и даже карандаши и скрепки. В день голосования, во время объезда избирательных участков, я познакомился с одной девушкой-наблюдательницей, мы под утро приехали ко мне домой и пили кофе. А потом она ушла домой. Если честно, мне стало лень писать про все это дальше - и так ведь все очевидно.
   - Что, правда просто кофе пили?
   - Конечно. Я же ее для этого и пригласил, - ответил я удивленно, а потом добавил, помолчав:
   - Один интересный момент скажу. Как-то недавно я гулял по лесу, когда снег только растаял, и вот там в лесу нашел железный ящик. Ты не поверишь, но именно такой, как тот, в сонном мире.
   - И что?
   - Я туда отнес кучу вещей, связанных с определенным периодом моей жизни. Всякие фотографии, кассеты, книги, и сжег все это. Знаешь, как хорошо горело!
   - ...
   - И потом я почувствовал, что жизнь моя действительно изменилась, все вдруг прояснилось и стало кристально чистым. Вот был бы для каждой проблемы такой ящик, куда можно все сложить и сжечь!
   Мы помолчали, слушая честную прямолинейную бас-гитару. Слои дыма медленно перемещались вокруг нас, и я подумал, что в масштабах Вселенной наша галактика столь же ничтожна, как и частички, из которых состоит дым. И не смотря на это, мы сидим здесь, мужественно не замечая своего ничтожества, пьем водку и обсуждаем события, которые имеют значение только в нашем сознании... Бабочки, умирая, ползают и спорят о том, у кого из них пыльца на крыльях красивее. И как подольше сохранить цвет этой пыльцы.
   - Послушай, - сказал мой друг, - мне кажется, что у вас ужасно холодные отношения. Как будто вам все равно, что происходит с каждым из вас и что он делает...
   Он, конечно же, имел в виду мою молодую подругу. В его прошлый приезд я их знакомил. Открывая бутылку минеральной воды, я ответил:
   - Не знаю... Нас все это устраивает. Зачем лезть друг другу в душу? В целом нам хорошо вместе. Удобно, и выглядим мы рядом неплохо. Как говорится, удачная пара. Я даже удивляюсь - как это мы нашли друг друга?
   Я налил воду в стаканчик и она весело запузырилась. Отпил глоток и поставил стаканчик на облезлую табуретку рядом с собой.
   - После смерти в Валгаллу пойдете, и ты и она, - сказал почему-то Джон.
   - Почему?
   - Ну, там же холодно наверное, и эти скандинавы - они же холодные и безразличные, как ваши отношения.
   - Ну, в Валгаллу, так в Валгаллу. Хотя, по-моему, туда попадают те, кто погиб в бою...
   - А, вот еще, название-то почему такое, про бабочку?
   - Да просто у меня заставка такая на компьютере была, сейчас покажу.
   Я стал искать нужный файл, но найти так и не смог. Пришлось по очереди пересмотреть все подряд - все эти горы, водопады, какие-то древние могилы и яркие цветы. Куда эта бабочка подевалась? Я точно знаю, что ни я, ни кто-нибудь другой стереть этого файла не мог.
   - Не получится посмотреть. Она улетела, - сказал я и захлопнул ноутбук.
   - Не, все-таки эти недомолвки, этот поспешный конец - все это напоминает издевку над читателем.
   - Послушай, а ты сам написал в своей жизни хотя бы одну повесть?
   Джон замолчал на минуту, потер свой рано облысевший череп, а потом ответил:
   - Написал. Не повесть, а роман. Главным героем был молодой англичанин. Написал, и потом закопал в землю, у мамы на огороде, в черном полиэтиленовом пакете.
   Мы вышли в весеннюю ночь и купили еще одну бутылку водки. Но здесь начинается уже совсем другая история, неожиданно жесткая, бредовая и неприятная. О ней я вспоминать не хочу, а уж тем более - не хочу снова пропускать эту историю через свою душу, писать о ней...
  
   А что касается девушки, которую я тут называл Санди... Всего лишь через 49 дней после описанного выше разговора мы с этой прекрасной девушкой расстались. Без скандалов, без истерик, просто перестали быть вместе - и все. Видимо, отношения наши действительно были сотканы из какой-то слишком уж холодной материи. И как только пригрело весеннее солнце - все это растаяло. Будто и не было ничего. Словно весь этот год был просто заставкой на рабочем столе, которую неведомый хозяин взял, да и сменил от скуки.
   Но я даю вам честное слово, что в то время я ее очень любил! Или мне казалось, что любил. А она меня? Не знаю... Пройдет сто или двести лет, и ни одного человека в мире данный вопрос заинтересовать уже не сможет. А скорее всего, достаточно будет нескольких месяцев, которые пролетят совсем незаметно...
   Вот, сейчас зазвонил телефон, напоминая о том, что я еще живой. О том, что я еще нужен кому-то. Может быть, это звонит она? Я бросил только что прикуренную сигарету в пепельницу и помчался в комнату. Но в трубке я услышал лишь длинный равнодушный гудок... Ошибка линии. Такое бывает. Про сигарету я забыл, и она вся так и истлела в пепельнице. Ну, да и Бог с ней.
   Я опубликовал свою повесть на одном из самиздатовских сайтов. Никакого резонанса она не произвела, но через месяц я получил письмо, которое не могу здесь не процитировать. С одной стороны, нужно бы спросить разрешения у автора письма, но с другой - автор письма является одним из моих персонажей, и поэтому я считаю себя в праве (ради искусства и исторической правды) включить этот принадлежащий вовсе не мне текст в данное произведение.
  
   Дорогой Борис!
   Я была очень удивлена вашей "Бабочкой".
   Удивило меня то, что вы о нашей встрече до сих пор помните, в то время как я о ней совершенно забыла. И только прочитав эту повесть, вспомнила.
   Если честно, то мне в тот момент нужно было просто пообщаться с кем-то, сбросить весь этот груз наболевших проблем, забыться... За месяц до этого от меня ушел мой муж... Ушел, и вскоре после этого совершил преступление, его посадили в тюрьму.
   Наверное, я вам не говорила тогда - у меня есть дочь. Она воспитывается у моей мамы. Родители мужа с нами не общаются, и после смерти мужа мы с ними даже и не виделись ни разу.
   Мне показалось, что вы говорите - вот, с ней у меня могло быть настоящее счастье. Извините, если я не так поняла. Но я хочу вам сказать, что счастья у нас быть не могло бы. Слишком мы разные, вы даже не представляете - насколько разные.
   Так я думаю. Но иногда кажется - а вдруг, мы действительно упустили наше счастье? Судьба нас свела, и сказала: дальше от вас зависит. Делайте с этой встречей все, что захотите. А мы с ней ничего не сделали. Впрочем, сейчас уже в любом случае поздно.
   Кстати, моя подруга, библиотекарша, устроилась на нормальную работу, сейчас она в мэрии.
   Я сама удивилась сейчас: вспомнилось вдруг, как вы про свои сны рассказывали, про этот город с выеденной сердцевиной. Мертвый город, страшный, но уютный. Мне тогда хотелось попасть в этот город, проехать на трамвае сквозь заброшенный центр, посмотреть на безвольную реку, потом - через жилые районы, а потом оказаться среди холмов, в лесу... Прочитала повесть - и вроде как сбылось это давнее, мимолетное желание.
   Я пишу: не вспоминала о нашей встрече. Но на самом деле, я вас помню - каким вы тогда были. Вы были хорошим человеком, чистым внутри. А теперь вы, как я поняла - политтехнолог. Мне очень жаль, что с вами такое произошло. Хороший человек за деньги делает зло (да, за добро не платят, но ведь не только в деньгах счастье и смысл жизни).
   Я прочитала вашу повесть, и мне стало страшно - хорошие и умные люди работают над тем, чтобы превратить нас в полное быдло (которым мы отчасти и так уже являемся). Хорошие люди продают свои способности, как картошку
   На что же тогда нам надеяться?
   У нас сейчас очень жарко, и все свободное время я стараюсь проводить у воды. Недавно ездили с друзьями вверх по реке на катере, было классно.
   В любом случае - мне было приятно, что вы обо мне помните, хотя я и не такая вовсе, как вы в своей повести написали. Кстати, когда мы с вами встретились, в нашем городе вообще не было никаких супермаркетов. Сейчас один супермаркет есть, но тогда вы стояли возле вино-водочного магазина
   Но это не важно.
   С уважением,
   Лина.
  
   Да, через три месяца снова настанет осень. И снова в одном из городов моей огромной страны бабочки будут умирать в грязных подъездах, готовясь к холодной зиме. К ноябрю неряшливые пьяные уборщицы сметут их высохшие тела в кучки. Соберут в металлические совки, а потом выбросят в мусоропровод.
   This is the end. Ol-la.
  
  ..........................................................................................................................................................................
  
  
  
  
  
  БЕЛЫЙ ВОРОН, ЧЕРНЫЙ ВОРОН
  (Повесть)
  
  
   1.
   Вечер. Я просыпаюсь с обычным туманом в голове. Когда я еще был умным, я читал книжку про человека с туманом в голове. Человек был большим и сильным, но сам в это не верил. Поэтому другие люди всячески над ним издевались и держали его в очень неприятном месте. А потом он оттуда убежал.
   Напрягаю память и не могу вспомнить ничего - ни названия книги, ни автора... Впрочем, я уже привык к этому состоянию. Не жду от своей памяти слишком многого. Да если вдуматься, все необходимое я помню. И даже кое-что лишнее, совершенно не нужное ни для работы, ни для отдыха. А книги - это ведь что-то вроде сна, и помнить их нет совершенно никакой надобности...
   Я посмотрел на часы. Пора на работу. За стенкой привычно галдели пьяные соседи, в туалете шумела вода, с улицы доносились разрывы хлопушек. Хлопушки вовсе не опасны, но почему-то их звук тревожит меня, что-то мне напоминает... Иногда воспоминания начинают копошиться в глубине моего сознания, видимо - пытаются вылезти наружу. Но сил у них для этого явно недостаточно, они так и остаются там, в непонятном тумане.
   Я одеваюсь и выхожу на улицу.
   Наступил декабрь, и промозглая сырость заставила всех нас одеться в теплую одежду. Люди начали покупать в киосках быстрого питания обжигающе горячий кофе и пить его. Я тоже иногда делал это. Часто я надевал шапку, и даже рукавицы. Все это почему-то наводило меня на грустные мысли о несовершенстве мира. Впрочем, возможно, причиной этому была всего лишь моя болезнь.
   Я шел по мощеному тротуару, ботинки скользили по обледенелым брускам. Через двенадцать часов этой же дорогой я пойду обратно... А кто меня будет ждать дома? Никто, кроме двух растений в пластмассовых горшках. Да, еще на подоконнике - четыре вырезанных из какого-то тропического дерева обезьянки. Одна закрывала себе глаза, другая - уши, а еще две - рот. Откуда у меня эти обезьянки, я совсем не помнил...
   Я остановился, чтобы прикурить, и тут мое внимание привлекла пожилая продавщица игрушек. Закутанная в теплую шаль бабка, демонстрировавшая йо-йо со встроенной лампочкой. Было уже темно, и разноцветные огоньки смотрелись очень призывно. Впрочем, на самом деле мое внимание привлекла не бабка и даже не однообразные движения йо-йо. В картонной коробке перед бабкой сидела желтая игрушечная собачка. Она лаяла и перебирала лапками, но края коробки не давали ей продвинуться ни на шаг. Заводная собачка... Я курил и смотрел на нее как зачарованный. В голове почему-то заиграла песня Эдит Пиаф, и я подумал, что все это напоминает американскую мелодраму - Нью-Йорк, предновогодняя суета, огни реклам и равнодушные друг к другу люди. Сейчас самое время кому-нибудь наткнуться на меня, что-нибудь рассыпать. Я брошусь помогать, ну и так далее... Я отвел взгляд от собачки. Площадь, на которой я стоял, была круглой и бесчеловечной. Ее окружали высокие дома, довольно старые. По кольцу бежал поток машин и автобусов. Люди тоже ходили по кругу, только я стоял возле продолжавшей лаять собачки. Словно палка, воткнутая в илистое дно реки. Постепенно течение наклоняет ее, потом вырывает и уносит прочь, как и весь остальной мусор. Мне захотелось купить игрушку и освободить ее от ограничений картонной коробки.
   Эдит Пиаф?! Почему я помню такие вещи - песню, исполнителя? Это было странно.
   Я подошел к большой витрине и некоторое время смотрел на свое отражение. Это я? Вроде бы да. Но в тоже время и нет.
   В этот момент мне показалось, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Я повернулся, но не увидел ничего, кроме падающих сверху снежинок и потока закутанных в искусственные шкуры равнодушных существ. Никто и не собирался смотреть на меня...
   Я пошел к остановке. По пути я думал - ну, и откуда же взялась вся эта грусть? Неужели действительно от одиночества? Ведь в целом дела обстояли не так уж плохо. Я не голодал. На работе у меня были друзья. А еще был Самый Лучший Друг. Он был мне вместо отца - майор Сорока.
  
   Я не помню своего настоящего отца. Знаю только, что он какой-то важный человек. Но он живет в другом городе и со мной давно уже не общается. Может быть, он уже умер. Это мне не известно. А вот майор Сорока всегда помогает мне, интересуется здоровьем. "Это потому, что мы Земляки. А еще - Служба своих в беде не бросает". Так мне говорил майор Сорока.
   Очень многое во мне погрузилось в ту самую туманную пропасть, но я прекрасно помню, как состоялось наше знакомство. Сначала был звонок и приглашение. Потом несколько долгих бесед.
   - Хорошо подумай! - сказал мне тогда майор Сорока. - Это очень важное решение, и оно повлияет на всю твою последующую жизнь!
  
   В автобусе я погрузился в поток будничной жизни, который смыл с меня воспоминания о майоре Сороке, и героические песни той женщины, имя которой я еще недавно помнил. Пассажиры были по большинству своему наркоманами, которые ехали на Северный, конечную остановку этого маршрута. Северный - это район, где все наши кочегары покупают героин, да и не только они. Если бы правительство лучше боролось с наркоторговлей, такой давки на этом маршруте не было бы, подумал я, и от нечего делать стал слушать разговоры. В разговорах заинтересованно участвовал почти весь автобус.
   - Че, к ритке?
   - Давай к ритке.
   - А у нее нормально?
   - Да вроде нормально.
   - А у машки?
   - Да у машки - шляпа.
   - И у зойки шляпа.
   - И у земфиры шляпа, - донесся громкий голос с задней площадки.
   - Че, в натуре, что ли шляпа? - почти хором произнесло сразу несколько обрамленных бледными губами ртов.
   - В натуре.
   Автобус вздохнул. Потом какой-то голос на передней площадке начал:
   - А в прошлом году вообще угарный случай был. Нигде ничего не было, только у фатимы. И вот толпа возле дома у нее - человек сто. Выходит фатима с большим пакетом, и начинает всем раздавать. У всех уже бабки разменяны, все без сдачи, и в натуре быстро всем она раздает, все тут же ставятся, и, короче, половина откинулась там же. Вся улица трупами завалена была, это которая Тамбовская. Потом еще мусора приехали, и в какую-то машину все это сгрузили и увезли. Фатиму, короче, заебало сильно много народу, и она туда какого-то яду нахуярила. Вот.
   - Зато так-то у Фатимы не шляпа. Я впостояк у нее беру.
   - Да я тоже. У нее, в натуре, не шляпа.
   Я доехал до нужной остановки, прошел под простершими в небо свои жалкие замерзшие руки тополями и скоро уже заходил в серое бетонное строение. Здесь я и работал последние годы. Машинист котельной третьего разряда. Котельная была очень старой, оборудование для нее вывезли из побежденных стран еще во время Второй Мировой. Мы забрасывали уголь в топку, потом вытаскивали длинным совком шлак, в конце смены устраивали "чистку". Это было самой тяжелой частью работы. Спекшиеся лепешки шлака нужно было долбить специальным крюком. Делалось это очень быстро, иначе могла упасть температура в топке, тогда всю смену штрафовали.
   Уголь в топку забрасывался примерно раз в десять минут. Остальное время можно было отдыхать. Мои друзья играли в карты, но я никак не мог запомнить ни одной игры, поэтому обычно читал, сидя возле своей топки на складном стульчике. Они часто шутили надо мной и просили пересказать прочитанное. Я не мог этого сделать. Когда я прочитывал и переворачивал страницу, ее содержимое проваливалось в наполненную туманом яму. Зачем я читал? Думаю, это просто привычка, оставшаяся от тех времен, когда я не был глупым.
   Меня поприветствовал Бригадир - молодой еще парень с короткой стрижкой. Вот он был умный. Он закончил институт, разбирался в манометрах и ничего не забывал... Я переоделся и пошел принимать топку у своего сменщика. Он с лязгом распахнул дверцу, и я заглянул в раскаленное нутро печки. Все нормально...
   - Интересно, звери сегодня придут? - вопрос Бригадира был риторическим, а может - обращенным к небесам, которые периодически посылали нам небольшой приработок. Район, который мы отапливали, был населен курдами, и они периодически арендовали наш грязный кочегарский душ. Там, среди угольной крошки, размазанной кирзовыми сапогами по старому кафелю, на склизких деревянных решетках они трахали каких-то опустившихся существ - дешевых дворовых шлюх, отдававшихся за поллитра технического спирта. Иногда шлюхи отключались прямо в душевой, приняв излишнюю дозу, и нам приходилось выволакивать их оттуда за ноги - покрытых угольной грязью, голых и противных. За все это курды платили нам небольшие деньги, которых хватало на проезд, хлеб, водку и сигареты. Больше всего моего умного Бригадира удивлял тот факт, что курды подъезжали к нам на дорогих заграничных машинах. "Какой, все-таки, у этих зверей извращенный менталитет. Нет, чтобы поехать куда-нибудь в сауну, да взять нормальных проституток из агентства, как люди... Нет, им хочется, чтобы все это было вот так, по скотски... Звери - они и есть звери!" - любил порассуждать Бригадир, попыхивая папиросой с марихуаной. Марихуана в котельной была общественная, она покупалась как раз на деньги, полученные сменой от зверей. Иногда между дневной и ночной сменой случались конфликты. Если звери приходили ровно в пересменку - кому должны были достаться арендные деньги? Нередко вспыхивали бурные ссоры между нашей (алкоголической) и следующей (наркоманской) сменой. Наркоманской смене казалось кощунственным, что халявные деньги могут быть потрачены на что-нибудь иное, кроме героина...
  
   Тогда я принял важное решение и подписал Договор. Помню, что там была фраза СОГЛАСЕН СЛУЖИТЬ В ЛЮБОЙ ТОЧКЕ МИРА. Не знаю, почему мне она запомнилась...
   - Молодец! - похвалил меня майор Сорока. - Ты настоящий патриот. Нашей Службе нужны такие люди - молодые и образованные патриоты.
   Потом неделю я ездил на какие-то собеседования, заполнял много анкет, проходил разные медицинские обследования. А потом был принят на Службу. Вот тут я уже плохо помню. Оказалось, что у меня Заболевание, и меня положили на лечение в большую больницу. Там было очень хорошо, потому что больница была Служебная. Врачи были вежливые, а медсестры - красивые и добрые. И там я пробыл довольно долго. Меня лечили, но я все равно становился все глупее, и память моя вся куда-то делась... Попала в ту наполненную туманом пропасть. А потом меня выписали, и майор Сорока помог мне получить маленькую квартирку, в которой я теперь живу. А еще он помог мне получить Пособие и Работу.
   "На самом деле с таким заболеванием работать тебе нельзя. Но я использую свои связи и все устрою" - пообещал он мне. Свои обещания майор сдержал.
   Он и теперь не забывает обо мне. Звонит иногда... На праздники Служба присылает мне подарки. Иногда проводят Лечение.
   - Чтобы ты совсем не поглупел, тебе надо теперь постоянно проходить Лечение. Оно очень дорогое, но ты будешь лечиться в нашей клинике бесплатно, - сказал мне майор Сорока. Он - настоящий друг.
  
   Сегодня мои друзья-кочегары опять начали пить водку. В котельной было очень холодно, и поэтому они почти всегда ее пили, чтобы согреться. Несколько раз они предлагали выпить и мне, но я всякий раз отказывался. Кроме Бригадира, был еще один молодой парень, студент, а еще - пожилой одноглазый человек, говоривший с забавным акцентом. Они пили водку, а я читал возле топки книжку.
   - Что читаешь? - спросил одноглазый. Я только начал читать, но уже забыл название. Пришлось снова посмотреть на обложку. "Сказки народа сихиртя". Я продолжил чтение. Первая сказка была про настоящую любовь.
   Жила была семья - муж и жена. Жили они в своем чуме очень уединенно, вдали от всех. Им было стыдно жить вблизи соплеменников, ведь детей у них не было. По этой же причине муж часто бил свою жену, а в конце концов выгнал из дома (чума). Пошла она куда глаза глядят по заснеженной тундре... Она бы замерзла или умерла с голоду, но тут она увидела чум - новые кожаные покрышки, куча оленей рядом. Это был чум богатого человека. Она зашла в чум, поела и обогрелась, потом пришел хозяин и предложил ей жить вместе. И стали они жить как муж и жена. Через некоторое время женщина решила убить своего благодетеля, что она и сделала однажды ночью. (Крови натекло очень много, потому что она перерезала ему сонную артерию. Чтобы кровь не пропала, она собрала ее в чашку и отдала своей любимой собаке). Она пригнала оленей к своему прежнему мужу и стали они жить счастливо. Тут еще выяснилось, что она забеременела от того богача. Муж очень обрадовался: наконец-то можно не стыдиться бездетности и снова начать жить поближе к остальным сородичам! Я вспомнил, что счастливый конец в истории по другому называется еще Хеппи Энд... Когда сказка кончилась, мне стало понятно - оказывается, я ее совсем недавно читал. Вот как трудно жить с плохой памятью!
   Друзья опять начали уговаривать меня выпить... Я снова отказался: после работы посмотрим.
   За ночь я прочитал все сказки и дошел до послесловия, автором которого был какой-то немец. Послесловие называлось "Загадочные сихиртя". Я прочитал и его, не вникая в смысл написанного:
   "Государство древних сихиртя существовало примерно до двенадцатого века, итого - около четырехсот лет. Срок немалый. Тем более удивительно, что сведений о единственном государстве крайнего сибирского севера осталось совсем немного. Даже для своих ближайших соседей - ненцев - сихиртя очень быстро стали некими странными мифологическими существами, персонажами сказок и легенд. Несколько скупых упоминаний в арабских, персидских и китайских источниках, фантастические рассказы о "подземном народе" - вот и все, что было известно нам о загадочных сихиртя до недавнего времени. Лишь благодаря настойчивости немецких ученых, на свой страх и риск действовавших в глубочайшем советском тылу, в 1944 году в таймырской тундре была обнаружена так называемая Царская библиотека сихиртя. Написанные на искаженном языке пехлеви тексты приоткрыли завесу тайны, и загадок стало немного меньше. Впрочем, появились и новые...
   Государство было основано на рубеже седьмого и восьмого веков иранцем, которого летописи называют Серебряным Человеком. Судя по всему, Серебряный Человек с небольшой группой соратников бежал из ставшего мусульманским Ирана для того, чтобы основать на краю мира митроистское "Царство Истины". Рукопись, авторство которой, по-видимому, принадлежит самому Серебряному Человеку, сохранилась очень плохо, к тому же - лишь в искаженных копиях, которые делали сихиртя на бересте. Переписчик часто не понимал смысла копируемых слов, поэтому значительная часть сохранившегося текста представляет собой просто бессмысленный набор знаков.
   Когда иранцы дошли до Ледовитого океана, они решили, что именно здесь и будет столица нового Царства. В то время численность сихиртя составляла, судя по косвенным данным, около пяти тысяч человек. Их небольшие поселения состояли из землянок, которые отапливались жиром морских зверей. Управляли народом несколько десятков княжеских семей, которые отличались от остального населения значительными запасами китового и тюленьего жира, служившего для древних сихиртя своеобразной валютой. Подати уплачивались этим жиром, неспособные же выплатить подать скармливались княжьим собакам. Если верить иранцу, то большую часть времени все сихиртя - от детей до стариков - находились под действием галлюциногенных грибов. Судя по всему, общество сихиртя было матриархальным, по крайней мере после недолгого правления иранцев царями (шахами) сихиртя были только женщины.
   Религией сихиртя был шаманизм. Под воздействием иранцев в пантеон местных духов был включен Митра (Мирса), а также некоторые другие персонажи иранской мифологии (например, отец Мирсы Хурмаза - это персидский Ахура Мазда). По мнению арабских путешественников, шаманы сихиртя были очень сильны. В частности, они обладали способностью превращать людей в могущественных, но безвольных зомби. Такие зомби использовались сихиртя в военных целях. Возможно, именно с этими легендами связан повышенный интерес ученых Третьего Рейха к цивилизации сихиртя. В 1945 году найденные немецкими учеными материалы были вывезены в Советский Союз и частично опубликованы. Большая часть, к сожалению, так и не вышла в свет. Этот факт породил лишенные серьезных оснований слухи о неких "шаманских технологиях" сихиртя, которые, якобы, были подробно описаны в неизданных текстах.
   В двенадцатом веке сихиртя неожиданно уходят на юг. Остается загадкой, что вынудило их сделать это. Большая их часть, по-видимому, гибнет в непривычных условиях. Некоторое количество сихиртя попадает в рабство к монголам, которые поселяют их в одной из бывших уйгурских крепостей, где те выполняли для них всякую черную работу. Именно благодаря этому до нас дошли записанные китайским ученым Тан Мином сказки сихиртя, а также примеры слов и выражений из их языка. В настоящее время потомки сихиртя, утратившие родной язык, проживают в нескольких горных деревнях на территории Северо-Западного Китая".
  
   К утру мои друзья совсем опьянели. Мы сдали смену (температура была несколько ниже стандартной) и вышли из котельной. Рядом стояла большая машина. По-моему, такие называются "джип". Друзья опять начали звать меня пить водку. Вообще-то, я пью ее очень редко. От нее туман в голове как-то разрастается, и мне становится совсем трудно ориентироваться в мире. Но когда рядом друзья, можно и расслабиться. Если что - до дому доведут. На этот раз я согласился, и мы пошли в находившийся по соседству подвал. Там было тепло и можно было спокойно посидеть. Бригадир налил мне полстакана водки, я выпил и закусил кусочком хлеба. Я опьянел почти сразу же. От бессонной ночи сон в моей голове начал смешиваться с явью. Друзья стали казаться какими-то пластмассовыми, похожими на роботов. Из туманной пропасти всплыл образ куклы, которая умела моргать глазами и говорить "мама". Что это за кукла? Чья она? Я не знал. Внезапно я обнаружил, что лежу на бетонном полу, который одновременно был полкой гигантского холодильника. Все вокруг было фиолетовым, даже иней. Почему-то холодильник казался мне "космическим". Наверное, потому, что в нем хранились замороженные звезды и планеты. Откуда-то из бесконечного пространства я услышал голос одного из роботов:
   - Все, готов.
   - Я пойду за ними- ответил второй.
   Потом я почувствовал, что меня вытаскивают на улицу, а затем впихивают в какое-то тесное пространство. Я с трудом собрал растекавшиеся мысли и понял, что нахожусь в машине.
   - Вот деньги, - сказал незнакомый голос. После паузы один из роботов ответил:
   - Все верно.
   Раздался хлопок двери, зашумел мотор, а потом мне стало понятно, что я сам - всего лишь замерзшая маленькая планетка в космическом холодильнике. Мои мысли перестали течь, как река, внезапно скованная суровым морозом.
  
   2.
   Утром я увидела птицу ала-саскан. Вроде бы ничего особенного, я вижу их каждый день, но сегодня эта птица пришла именно ко мне. Когда я вышла из нашего жилища, она сидела прямо перед порогом - черно-белая, как земля в начале зимы. Не знаю почему, но, прикрыв тихонько дверь, я так и замерла. Птица посмотрела на меня своими умными глазами и взлетела на ветку засохшего тополя. Я отошла немного, присела и помочилась. Было довольно холодно, я поскорее натянула джинсы и застегнула пуговицы на меховом жилете. Птица сидела неподвижно на своей ветке и смотрела на меня.
   - Эй! Ты чего? - спросила я ее, и ала-саскан застрекотала мне в ответ.
   Тут-то я и поняла - она пришла, чтобы сообщить мне о чем-то. Появление этой птицы было для меня каким-то знаком. Вот только о чем этот знак говорил?
   Я вытащила из кармана жилетки смятую сигарету без фильтра и закурила. Горький дым очень подходил к морозному воздуху, и я с удовольствием выкурила половину сигареты. То, что осталось, я аккуратно затушила и сунула в карман. Птица продолжала смотреть на меня, и тогда я загадала: увижу сейчас гусей - значит это действительно знак, и жизнь моя наконец-то изменится. Мой дядя Белый Ворон говорил мне, что иногда люди принимают за знаки совершенно случайные и не имеющие большого смысла явления. Например - крик Чертовой Птицы, которую никто никогда не видел, или плеск большого водяного червя. "Это душа моей умершей сестры предупреждает меня о грядущем несчастье" - говорят суеверные люди. Или - "Хозяин Воды хотел мне что-то сказать". А на самом деле никаких знаков не было, просто крикнула Чертова Птица, да плеснул хвостом водяной червь... Знаки нужно проверять с помощью повторения.
   Рукой я разбила тонкий лед у берега и умылась речной водой. Щеки запылали от нее, и я подумала, что сейчас, наверное, я выгляжу очень привлекательно. От этой мысли настроение мое поднялось, а мысли стали легкими и красивыми. Мне представилось, что я еду по большому городу в шикарной белой машине. В руках у меня букет роз, машину ведет симпатичный парень. Он постоянно поворачивается ко мне, и в его глазах я вижу любовь.
   Я смотрела на быструю холодную воду речушки и мечтала, совсем забыв и про птицу ала-саскан, и про загаданных гусей, но тут птица опять застрекотала... Взглянув вверх, я увидела летевшую в сторону южных равнин стаю. Пестрые дикие гуси были такими красивыми, что сердце мое забилось сильнее, и я провожала их взглядом до тех пор, пока они не скрылись из виду...
   После вчерашнего веселья и родители, и братья будут спать долго, так что сегодня мне придется взять на себя всю домашнюю работу - подоить сарлыков, выгнать на пастбище овец и коз, а сначала - приготовить для всей семьи еду.
   Прошел еще один день, а за ним - другой, а потом - третий... Дни и ночи чередовались подобно черным и белым баранам, выходящим из темного загона. Сколько их там еще оставалось? Неизвестно...
  
   Белый Ворон поговорил со своими духами-помощниками, потом долго молчал и курил сигарету без фильтра. Потом он сказал мне:
   - Это знак, сестренка. Только понять его я пока не смог. Вообще, ала-саскан - птица не очень добрая, от нее всего можно ожидать.
   Я подбросила в железную печку сучьев. Они весело затрещали, и сполохи огня окрасили войлочные стены в цвета домашнего уюта. Мне показалось, что дух огня доволен сегодняшним угощением - конфетами и печеньем, которые я привезла с собой. Мы с дядей были в юрте вдвоем, его жена ушла от него вместе с детьми пару месяцев назад, а новая подруга сейчас жила в поселке у своих родных. Так что все хозяйство дядя вел сам. Я приехала, чтобы ему немного помочь, а заодно и поделиться с ним своими предчувствиями.
   Дядя мой был необычным шаманом. По материнской линии он происходил из народа делег, что проживал к западу от наших гор, за высокими ледяными перевалами. Иногда люди народа делег приходили к нам, чтобы украсть наш скот, иногда для этих же целей мы ездили к ним. Еще мы покупали у них дешевый китайский товар. Дядин отец взял жену там, и поэтому среди духов Белого Ворона было много чужих, незнакомых нашим шаманам духов, с ними он разговаривал на их языке, который довольно сильно отличался от нашего. Вообще дядя старался установить связи с духами самых отдаленных земель. Он говорил, что ему это просто интересно... Иногда путешествия к таким духам бывали достаточно опасны. Чаще всего опасность исходила не от самих духов, с которыми дядя всегда умел договориться, а от чужеземных шаманов. Они проявляли недовольство вторжением чужака на их территорию, и пытались съесть одну из душ моего дяди. После таких схваток дядя возвращался из путешествия усталый, но довольный. Не так-то просто поймать Белого Ворона, говорил он и улыбался.
   Теперь он сидел какой-то грустный и все молчал. По ковру прополз жук-девятиглазка. Закипел чайник, и я налила в пиалки чай. Где-то за пределами нашего освещенного огнем маленького мира начала было кричать кукушка, но тут же смолкла. Затем я услышала несколько криков птицы ангыр, а потом Белый Ворон заговорил:
   - Что-то странное произойдет у тебя. Я не знаю, как это объяснить... Представь себе обычную дорогу. Она просто стелится по земле. - Дядя прутиком начертил на земляном полу возле печки прямую линию. - Расстояние от начала до конца - это и есть твое время. А у тебя вот так... - Белый Ворон пририсовал к середине линии небольшую петлю. - Вроде ты идешь довольно долго, и время твое идет, но потом оказываешься в том же месте, с которого начинала.
   Он отломил кусок старой лепешки, медленно съел и запил горячим чаем. Я рассеяно перелистывала лишенную многих страниц замусоленную книгу. "Девичья Скала". Это про скалу, с которой бросаются в пропасть безнадежно влюбленные девушки... Затем он продолжил:
   - А потом твоя дорога становится для меня невидимой. Будто занесена снегом. Она не кончается, и это не смерть, а что-то другое. Я чувствую что под этим снегом она ведет куда-то дальше... Но ничего не могу разглядеть. На снегу следы ворона, а где-то вдали - пятна крови, словно произошла какая-то битва...
   Я смотрела на обложку. Изображение стройной девушки с развевающимися по ветру волосами... Она стоит на скале, руки подняты вверх... Дядя закончил свой рассказ:
   - Как только произойдет что-нибудь необычное, сразу сообщи мне. Может быть, к тому времени что-нибудь прояснится.
  
   Мои родители давно уже говорили, что мне пора замуж. Еще много лет назад они договорились с одной семьей о том, чтобы поженить своих детей. Нас познакомили, когда мы были детьми. Мы поехали в гости, там взрослые много шутили и смеялись, пили араку... Потом в юрту вошел мальчик, и мама сказала, улыбаясь:
   - Вот, дочка! Это твой будущий муж!
   Сопливый мальчик смотрел на меня как-то угрюмо. Я тоже молча посмотрела на него, даже здороваться не стала. С самого начала Рыбопарень не произвел на меня никакого впечатления.
   Прошли годы, и однажды мама сказала мне:
   - Все дочка, пора тебе замуж.
   Я от этого Рыбопарня наотрез отказалась. Потом были и скандалы, и уговоры, и слезы... Я уехала жить к сестре, а когда вернулась через полгода, все сделали вид, что никаких семейных раздоров не было. Так и живу спокойно с тех пор, никто меня не трогает. Многие парни пытаются подъехать, но мне они как-то не по приколу... Даже просто спать - и то с ними не интересно. Не пойму даже, в чем тут дело, но у меня есть ощущение, что они просто слишком тупые. Хотя я-то сама... Откуда во мне взяться большому уму? Толком нигде не училась, за пределы наших гор никуда не выезжала. Иногда я думаю - и чего же мне на самом деле надо? Того, что мне надо, наверное на целом свете не сыщешь... Может, не маяться дурью, да и выйти за какого-нибудь Рыбопарня?
  
   Когда все это случилось, я была просто в шоке. Как это так?! Ничего этого на самом деле не было?! Не было никакого счастья? Все эти месяцы моей жизни с ним - просто сон?! Я лежала на войлочном полу юрты и безостановочно плакала. Весь день, потом весь вечер, потом я уснула, а проснувшись, опять начала плакать. Словно из меня вытекал огромный океан... Океан вытекал, а внутри оставался только мокрый песок.
   Родители ничего не могли понять и вызвали шамана. Приехал какой-то старичок из Долины Зайцев, что за хребтом Саадак, постучал в бубен, окурил все можжевельником-артышом и уехал. Перед отъездом он сказал:
   - На нее напал злой дух Албыс. Он принял образ прекрасного парня, во сне она прельстилась им, и он чуть было не съел ее душу. Но теперь Албыс ушел.
   Старик уехал, забрав с собой половину бараньей туши и бутылку водки, а я перестала плакать. Сама я нисколько не поверила в то, что сказал старый шаман. Я знала, что все это не может быть сном. К тому же Албыса я прекрасно могу отличить от живого человека, ведь спина у него прозрачная, и за ней можно увидеть все внутренности этого духа. А я много раз видела его спину - обычную, человеческую спину, покрытую светлой человеческой кожей. Через несколько дней я села на одного из наших коней и отправилась к моему дяде Белому Ворону.
  
   3.
   - Проникать в чужие сны - тоже самое, что заглядывать в чужую спальню. Это отдает неким извращением, - произнес строгий немолодой голос.
   - Ну, заглядывать в спальню кадавра - это уже скорее чисто научное любопытство, - ответил ему более молодой.
   - Эх, молодежь... - послышался театральный вздох. - Ладно, готовь свою аппаратуру. А я пока пропущу рюмочку.
   Послышался мелодичный звон, а через некоторое время полный удовольствия выдох. Я лежал на какой-то жесткой поверхности. Происходящее было скрыто от меня белой шторой. Вверху негромко гудела трубка люменисцентной лампы. Свет ее совсем не напоминал дневной, несмотря на название.
   - А как вы думаете, что это за штука у него в голове? - спросил Молодой.
   - Ну, то, что мы достали из-под кожи - это всего лишь элемент питания. От него в глубину мозга идет проводок, а что там у него в глубине мозга? Как говориться, чужая голова - потемки.
   Молодой почтительно хихикнул. Снова послышался звон, затем - выдох и хруст огурца. Потом Пожилой опять заговорил:
   - Да, пройдет немного времени, и считывание информации с мозга превратится из простой забавы в серьезный инструмент диагностики и лечения психических заболеваний. Скоро наука найдет способ считывать информацию, не разрушая самого мозга, а качество считывания будет таким, что можно будет демонстрировать эти записи как увлекательный фильм.
   - А мне и так нравится, - сказал молодой. - Может быть, это и абстракция, и изображение не очень четкое, но мне интересно. Это похоже на картины абстракционистов. А мне они всегда были по душе. Я ведь, кстати, в художественной школе учился...
   - В самом деле? Ну, молодой человек, вы меня удивляете своими разносторонними дарованиями! А что же вас потом в медицину занесло?
   - Да школу я и не закончил. Именно моя любовь к абстракционистам и помешала. Нас ведь заставляли рисовать всякие кувшины да мячики. Мне это быстро надоело, и я ушел. А потом я понял, что мое призвание - медицина.
   - Трудности не пугали?
   - Бывало, пугали. Смотрел я на некоторых старшекурсников... Учатся, учатся - и все только для того, чтобы потом сидеть где-нибудь в районной больнице, выписывать рецепты от кашля. Нет, такой судьбы я не хотел. Вот и пошел к вам на специализацию, потому что сразу понял - у вас будет интересно. Вы ведь и ученый замечательный, и настоящий практик одновременно... Ну и материально у вас на порядок лучше, это тоже немаловажно.
   - Ну, еще немного, и вы меня покраснеть заставите... А вот загадайте - с какой почки начнем? Левую или правую мы отчекрыжим этому потенциальному кадавру для начала? Я вот тут напишу на бумажке свое решение, а теперь - ваша версия. Угадаете - с меня пиво. А не угадаете - с вас коньячок, - голос Пожилого стал бархатистым и еще более довольным.
   - Левую, - сразу же ответил Молодой.
   - Почему же непременно левую? Ваши политические симпатии сказываются?
   - Да нет, - смущенно ответил Молодой. - Просто думаю, что левую, вот и все.
   - Вот и не угадали-с! Правую, правую мы ему сначала чекрыжить будем! - воскликнул Пожилой радостно.
   Мне показалось, что он уже изрядно пьян. И как же он собирается делать операцию в таком состоянии?
   Вдруг до меня дошло - не операцию они собираются делать. Они собираются "отчекрыживать" кое-кому почки. Моего ума хватило даже на то, чтобы понять - этот кое-кто, судя по всему - я. Еще мне хотят что-то сделать с моим и без того глупым мозгом... Мне стало неприятно и страшно. Я осторожно ощупал свое тело под простыней. Живот был покрыт липкой холодной слизью, как после УЗИ. На мне были только трусы. Там, где шея соединяется с головой, что-то болело. Я посмотрел на свои пальцы и увидел кровь.
   - Вот вы снами интересуетесь, - снова подал голос пожилой, - А у меня, знаете, другое хобби...
   Я услышал какую-то возню и металлические позвякиванья.
   - Да, видел вашу коллекцию. Замечательно! Каждый - будто произведение искусства. В каждом - своя сила, свой характер. И когда они парят вот так в стеклянных колбах, залитые спиртом и лишенные своих глупых обладателей - в этом есть какой-то высший смысл, какая-то поэзия!
   Я понял, что кроме почек, мне собираются еще что-нибудь отрезать. Надо было что-то делать. Но что? Я продолжал просто лежать. При этом я заметил, что туман в моей голове стал намного меньше, чем раньше. Точнее сказать, он весь скопился в пропасти, скрывавшей память, а все остальное сознание как-то прояснилось, словно небо после летней грозы. Мысли текли непривычно быстро и упорядоченно.
   В это время в коридоре послышался шум возбужденных голосов. Долетали только обрывки: "Нет, сюда нельзя, идет операция... - Удостоверение... Это наш клиент... - Нельзя... - Вы сами не понимаете, в какое дерьмо влезли...". Пожилой и Молодой сначала затихли, прислушиваясь, потом начали оживленно шептаться, а потом - молча что-то двигать. Послышался звон бьющегося стекла, видимо упала какая-то пробирка. Потом вдруг из коридора донеслись короткие, полные боли крики и дверь с шумом распахнулась.
   - У нас есть договоренность... - начал было Пожилой, но его перебил резкий сухой голос:
   - Это наш человек, и мы его забираем.
   - Но нам сказали - умственно отсталый, рабочий котельной...
   - Говорю - наш, - отрезал Резкий. - Он в состоянии сам передвигаться?
   - Вообще-то его привезли к нам под калипсолом. Тоже, умники - калипсол с водкой мешать. Могли бы что-нибудь и поэстетичней...
   Потом шторка отдернулась, а я притворился спящим. Меня похлопали по щекам, и я открыл глаза, изображая пробуждение.
   - Как самочувствие? Идти можете? - мягко спросило меня склонившееся надо мной лицо.
   - Угу... - я приподнялся на локте.
   - Где его одежда? - спросил Мягкий.
   Через минуту мне принесли одежду, которую я, ежась от холода, начал быстро надевать. Молодой и Пожилой молча стояли у окна. Молодой растерянно теребил рукав своего белого халата.
   Когда я оделся, Резкий кивком головы пригласил следовать за ним.
   Не знаю почему, но мои спасители не внушали мне большого доверия. Я не чувствовал в их отношении ко мне никакой симпатии... Мы долго шли по белым больничным коридорам. Это напомнило мне движение по оживленной городской улице. Такие же пешеходы, только вместо машин - каталки. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.
   - Что происходит? - спросил я, но они промолчали. Почти одинаковые, в черных спортивных куртках и новеньких ботинках "Йеллоу Кэб"... Кстати, у меня тоже "Йеллоу Кэб". Один шел впереди, второй сзади, и все это напоминало больше не освобождение, а конвоирование задержанного. Я еще раз обратился было к ним, но и на этот раз не добившись ответа, прекратил свои попытки.
   Возле входа в клинику стояла неприметная отечественная машина.
   - Присаживайтесь! - Резкий открыл заднюю дверцу и сделал приглашающий жест.
   - А куда поедем? - поинтересовался я.
   - Куда надо, - неожиданно грубо сказал Мягкий и ловким движением запихал меня в машину. Сам он сел следом и зачем-то ударил меня по шее. В глазах потемнело, и я слегка отключился. Когда я пришел в себя, машина уже мчалась по какому-то шоссе. К шоссе вплотную подступали красивые сосны. Их ветви были присыпаны снегом, и казалось, что мы попали в какую-то добрую сказку. Как я ни старался, я не мог определить наше местонахождение, даже приблизительно...
   Я понял, что не хочу никуда ехать с этими людьми. И тогда я совершил поступок, которого совершенно от себя не ожидал. Я бы сказал даже, что мое тело само совершило все это. Несколько ударов, и оба человека оседают на пол, как мешки с картошкой. Наша машина теряет управление и летит в кювет. Я на ходу открываю дверцу, выпрыгиваю в снег... Нет, я бы никогда не смог всего этого совершить... Я падаю в сугроб, но от сильного удара все равно теряю сознание, уже в третий раз за этот мерзкий холодный день... Когда я очнулся, я увидел перед собой что-то блестящее и ярко-красное, как губы проститутки.
  
   4.
   Опять был вечер, и опять мы сидели в дядиной юрте, озаренной светом очага да тусклой масляной лампой. Я резала мясо для супа и рассказывала дяде о своих видениях.
   Дядя выслушал меня, а потом долго качал головой в задумчивости. Иногда он задавал мне вопросы:
   - На каком языке вы обычно разговаривали?
   - Как быстро он выучил наш язык?
   - Какая у него была прическа?
   - Когда он обещал вернуться?
   - Какая погода была в тот день, когда вы встретились?
   - На какой машине он уехал?
   - Что он рассказывал про своих родителей?
   И еще было много других вопросов. Потом Белый Ворон совершил камлание, а потом сказал:
   - Нет, это был не Албыс. Это был человек. Вроде бы шаман, но какой-то странный. Он сам не понимал, что находится в путешествии. Ни с какими духами здесь он не общался, и даже их не видел. Но мои духи утверждают, что чувствовали присутствие большой силы. Такое ощущение, что сам он об этой силе даже и не подозревал. Когда его душа носилась здесь, она встретила твою. И какое-то ваше общее желание, очень сильное, вас соединило. Может быть, вы были связаны как-то в прежних рождениях. Тот мир, и то время, в котором вы находились, были вашими собственными. Вы сами его создали. Можно сказать, что его на самом деле не было, а можно сказать, что был. Это так же, как с чудовищами, которых человек видит после смерти. Все они - порождение его собственного ума, но они могут причинить заблудившейся душе вполне конкретную боль.
   - По-моему, это называется "состояние Бардо"... Один лама приезжал и читал нам такую лекцию.
   - Ну, не знаю, как это по ученому называется... Но, в общем, человек этот - вполне реален. Но что-то с ним не в порядке. Следы теряются. Такое ощущение, что душа его живет отдельно от тела, в какой-то темнице. Перед тем, как вы расстались, прилетал другой шаман, очень сильный, вместе со своими духами. Он и забрал твоего друга.
   - Я хочу его найти в настоящем мире.
   Белый Ворон покачал головой. Потом он сказал:
   - Лучше не надо. Да и нет его в обычном мире. Его телесная оболочка осталась полупустой. Вряд ли с таким человеком ты захочешь быть вместе. Подожди, сестренка, пройдет немного времени, и все это сотрется, останутся только смутные воспоминания. Считай, что ты видела хороший сон...
  
   Я так и пыталась делать, пока не заметила, что живот мой начал расти. Месячные прекратились, и на лицо были все признаки беременности. В районной больнице врач осмотрел меня, похлопал по животу и сказал:
   - Все нормально, к августу родишь.
   Родители сначала были в недоумении, все распрашивали - как да от кого. Я молчала, и они постепенно отстали. В любом случае, они были рады, что у них будет внук, пусть даже и неизвестного происхождения.
   - Какой-никакой - все равно наш человек будет, - философски изрек отец, и жизнь потекла по-прежнему. Бараны, яки, чай с молоком, переезды с осенника на зимник, с зимника на весеннее место, а потом на летнее, туда где в маленьких озерах плавают священные птицы ангыр.
   Так получилось, что все эти месяцы я не виделась с моим дядей Белым Вороном.
  
   5.
   Сначала я увидел ярко-красную куртку, а потом и лицо с такими же красными, ярко накрашенными губами.
   - Эй, ты живой? - спросила меня девушка.
   С неба падали крупные хлопья снега. Я сел, смахнул растаявший снег с лица и ответил:
   - Живой, только голова болит.
   - Ну, теперь я и так вижу, что ты живой. Что тут случилось? Авария?
   - Угу. Машина управление потеряла.
   Я оглянулся, и увидел, что машина лежит в кювете. Днище уже успело покрыться белыми хлопьями.
   - Вызвать аварийную? - спросила девушка. Ей было лет двадцать-двадцать пять. Точнее я определить не смог, мешала обильная косметика на ее лице.
   - Не надо... - Я покачал головой. Рана сзади отозвалась болью. - Лучше довези меня до города.
   Я заметил, что все еще сижу на снегу и встал.
   - Вообще-то я в другую сторону...
   - Я заплачу.
   Она подумала немного, а потом сказала:
   - Извини, но не получится. Видишь снег какой? А там впереди дорога просто ужас. Заметет, и целую неделю домой не попаду - когда еще ее расчистят... Могу довезти до какого-нибудь придорожного кафе, оттуда уедешь в город.
   - Ладно, идет, - согласился я.
   - Слушай, а как же машина?
   - Да никак.
   - Ты что, угнал ее?
   - Нет, не угонял. Но насчет машины не беспокойся, никакой проблемы.
   - Ну что ж... Тогда поехали.
   Мы сели в спортивную двухместку, такую же безумно красную, как куртка и губы девушки.
   Вдруг я понял, что домой мне ехать небезопасно. Было такое ощущение, что меня там поджидают. Кому я мог так сильно понадобиться? Ну ладно, с больницей все понятно. Меня туда привезли, чтобы вырезать на продажу внутренние органы. О таких случаях часто пишут в газетах, это стало уже чем-то вроде стандартной страшной истории, вроде историй про Черную Руку или Красные Шторы, которые мы рассказывали друг другу в детском лагере. А вот мои неожиданные спасители... В общем, надо позвонить майору Сороке. Все равно я не знал больше ни одного человека, который мог бы мне помочь.
   Из-за густого снега мы двигались довольно медленно. Я спросил у сидевшей за рулем девушки:
   - А ты знаешь историю про Красные Шторы? Мы ее в детстве рассказывали...
   - Чего? - удивилась она. - Какие еще шторы?
   - А ты в лагере была когда-нибудь?
   - Не-а.
   - Ну, тогда понятно.
   - А что за история?
   - Да я уж и сам не помню подробностей. Вот и хотел у тебя спросить - может ты помнишь?
   - Не, я вообще в первый раз слышу.
   - Общий смысл такой. Купила одна семья Красные Шторы. А потом начали люди один за другим исчезать. Сначала один брат, потом другой, потом мама, потом - папа. В итоге выяснилось, что это Красные Шторы всех их съели, а красные они от крови своих жертв.
   Девушка хмыкнула.
   - Ну, и как же они их съедали?
   - Не помню уже. По-моему, обволакивали собой человека и переваривали, вроде как медузы делают.
   - Чушь какая-то.
   - Чушь, - согласился я.
   Мы подъехали к придорожному кафе. Света в вагончике не было, а на двери была закреплена картонка с корявой надписью "закрыто".
   - По-моему, тебе не повезло, - сказала девушка. - Ладно, тут неподалеку будет еще одно.
   Мы снова поехали сквозь снежную мглу. Стрелка на спидометре держалась около отметки 60. Просто позор для такой машины!
   Со следующим кафе нам тоже не повезло. Хотя, скорее, не повезло тем, кто в нем находился. Павильон представлял собой груду обломков, посреди которой высилась перевернутая громада бензовоза. Все было залито вытекавшим из пробитой цистерны бензином. Поодаль стояло несколько легковушек, собравшиеся вокруг них люди оживленно жестикулировали.
   - Чертов снег! - сказала девушка и, отъехав от разрушенного кафе метров пятьсот, остановила машину. - Что же теперь с тобой делать? Не бросать же здесь на дороге...
   - Ну, можно позвонить, вызвать какое-нибудь такси...
   - Ага, и ждать здесь два часа. А за это время дорогу совсем занесет. К тому же у меня и телефона нет.
   Меня удивило, что у такой девушки нет мобильного телефона. Впрочем, у меня самого телефона тоже не было.
   - У меня есть трубка, но она только по нашему городку действует. А мобильная связь до нас не доходит, горы мешают.
   - А ты где живешь?
   - В Чудесном.
   - Город Чудесный?
   - Ага, среди Чудесных Гор.
   Тут из туманной пропасти выплыло воспоминание. Чудесный...
   - Ладно, смотри. Вот такой вариант: мы доезжаем до Чудесного, там я отвезу тебя в гостиницу. Утром на рейсовом автобусе вернешься домой, если дорог совсем не занесет. Идет?
   - Идет! - сказал я, и мы тронулись. Через пару километров мы свернули с главной дороги и начали карабкаться в гору. Стрелка спидометра соскользнула до 40...
  
   Я вспомнил, что был однажды в этом городке. В детстве мы с другом убежали из дома, и друг посоветовал поехать в Чудесный. Сделаем шалаш и будем жить там на берегу озера, сказал он. Идея показалась мне неплохой, мы сели в автобус и через пару часов приехали в Чудесный - маленький сонный городок, раскинувшийся террасами на склоне довольно крутой горы. Внизу было большое озеро, которое не замерзало даже в сильные морозы, а на том берегу - невысокие, но почти отвесные скалистые горы. Они так и назывались - Чудесные... Название свое эти горы получили из-за изобилия дикого зверья и своих теплых целебных источников.
   На въезде в город стояли суровые солдаты, и бетонная коробка КПП походила на вход в другой мир. Мы вышли из автобуса, немного не доехав до города, и проникли внутрь через дыру в проволочном заграждении метрах в двухстах от КПП. Помню тихие улицы, бабушки на пустынной автостанции продают петушков из жженого сахара... Дальше мои воспоминания стали мутнеть... Вроде бы меня задержала милиция, а мой друг убежал. Потом меня повезли в Город, но в итоге нашли меня почему-то в пригородной роще, где я блуждал один в течение суток.
   Меня удивляло и радовало, что воспоминания стали приходить ко мне - пусть даже неясные и расплывчатые... это было лучше, чем ничего.
  
   - Чем занимаешься? - спросила меня девушка.
   - Машинист котельной, - ответил я. Почему-то мне было неловко произносить название своей профессии. - А ты?
   - А я ничем.
   Некоторое время мы ехали молча, и я слушал шум двигателя. Потом она спросила:
   - И что, хорошая работа?
   - Ничего хорошего, - ответил я. - Но больше мне ничего не подходило. У меня с головой нелады.
   - Ты что, псих?
   - Да нет, не бойся. Я безобидный. Просто проблемы с памятью и абстрактным мышлением.
   - А-а-а...
   Дорога петляла и уходила все выше. За все время навстречу нам проехала лишь одна машина. Водитель приветственно помигал нам фарами. Мне хотелось посмотреть на горы, но было уже слишком темно, и я не мог увидеть ничего, кроме выхваченного светом фар куска дороги да белой мешанины снега. Говорить было не о чем, и мы молчали. Почему-то в машине не было даже музыки - ни радио, ни диски не играли. Так что кроме шума мотора слушать было нечего. Я тихонько рассматривал девушку. Довольно красивое лицо, какое-то театрально-независимое. Волосы разноцветные. Легкая красная куртка (зачем ей теплая, если все время на машине?). Возраст... Все-таки, наверное ближе к двадцати. Кончилось мое исследование тем, что она, не отрывая взгляда от дороги, сказала:
   - Хватит меня разглядывать.
   Я снова уставился на дорогу. Потом мелькнул указатель - ЧУДЕСНЫЙ 5 КМ. Эти оставшиеся пять километров машине пришлось буквально продираться через снежные заносы. Стрелка падала до 10.
   - Приехали, - сказала девушка через некоторое время. Мы остановились перед воротами КПП, к нам подошел равнодушный мужчина, посмотрел на девушку и махнул рукой - проезжайте! Пропуск она даже и не доставала. Видно было, что охранник ее хорошо знает. Мы въехали в город и покатили по узкой улице, и я мог видеть уходившие вверх и вниз огни и крутые лестницы. Дома терялись среди росших повсюду сосен.
   - Я отвезу тебя в гостиницу, прямо на площади возле автостанции, - сказала Красная Девушка.
   Площадь оказалась небольшим пяточком, окруженным одноэтажными строениями. Трехэтажная гостиница на их фоне смотрелась небоскребом. Полузанесенный снегом неподалеку стоял памятник с простертой в пустоту рукой. Над ладонью возвышалась мягкая белая горка. Вспомнилась почему-то пословица: зимой снега не выпросишь. Мы мягко подкатили ко входу. Девушка посмотрела на меня выжидающе, и я сказал смущенно:
   - Знаешь, я сразу об этом не подумал... Но у меня с собой нет никаких документов.
   Девушка глубоко вздохнула и спросила:
   - Деньги-то у тебя есть?
   Я вытащил из кармана несколько смятых купюр среднего достоинства и показал ей:
   - На один день должно хватить.
   - Ладно, пойдем.
   Я вышел из машины и понял - снег прекратился. Весь он лежал теперь на земле, а в небесах было совсем пусто. Я задрал голову и увидел там маленькие расплывчатые звезды. Красная Девушка захлопнула дверцу своей красной машины и мы вошли в пустой вестибюль. Пластмассовая пальма с запыленными листьями, казенное окошко администратора, несколько скрепленных вместе кресел с откидными сиденьями, вроде тех, что стояли раньше в кинотеатрах. На стене висели часы без стрелок. Минуту мы стояли перед пустым окошком, а потом девушка аккуратно постучала ключами в стекло. Звук отразился от стен, от потолка и осыпался на нас мелкой пылью.
   Девушка немного сморщила нос, о чем-то задумавшись. Потом она вдруг толкнула меня к выходу и сказала:
   - Пошли.
   - Куда? - спросил я ее удивленно.
  
   6.
   Уже незадолго до назначенного врачом срока Белый Ворон приехал к нам. Поговорил со своими духами и сказал родителям:
   - Ничего у меня не получилось. Не вижу ее дороги.
   А мне сказал, когда мы остались наедине:
   - У тебя не будет живого ребенка.
   - Как это? - удивилась и испугалась я.
   - ТАМ никого нет. Там нет души-дыхания.
   - Но я-то чувствую, что там есть ребенок!
   Белый Ворон покачал головой.
   - Мне очень не хочется тебя расстраивать... Но чтобы зачать настоящего ребенка и родить его живым, нужен настоящий мужчина, а не дух, - сказал он. Тут вошла мать, и мы прекратили наш разговор. Затем прибежал братишка с бидоном воды, потом пришли гости из соседней юрты. В общем, так мы толком и не поговорили. Через несколько дней меня отправили в районную больницу.
  
   Я пролежала там около недели, и начались роды. Все, как положено: были схватки, отошли воды, потом была жуткая боль и я чувствовала, как рождается мой ребенок. Потом я потеряла сознание, а когда очнулась, сразу же обратилась к сидевшему рядом врачу:
   - Покажите мне его.
   Врач выглядел растерянно. Он встал и отошел к окну.
   - К сожалению, ребенка у вас не получилось.
   - Как это - не получилось? Он родился мертвым? - К моим глазам подступили слезы.
   - Нет, у тебя вообще никто не родился. Так бывает, называется - ложная беременность. Если бы у нас была нужная аппаратура, мы сразу смогли бы определить это. Но у нас здесь всего лишь сельская больница. Ни анализов сделать не можем, ни УЗИ... - он беспомощно и виновато развел руками.
   Потом меня отвезли в палату. Мне было невыразимо плохо, я чувствовала себя обманутой. Столько ждать, столько мучаться - и все это совершенно зря! А что теперь про меня будут говорить люди?!
  
   Люди говорили про меня, что я проклятая, что со мной нельзя связываться - я могу принести большое несчастье любому парню... Этот случай казался всем проявлением деятельности каких-то могучих вредоносных духов, которыми я одержима. Родители истратили кучу баранов и яков, проводя всевозможные обряды очищения.
   - Лучше тебе уехать на время подальше от дома, дочка, - сказала мне мама. И я уехала к сестре в поселок, удаленный от нашего района километров на двести. Там я прожила около года, выучилась на парикмахера и даже успела поработать. Потом вернулась, поселилась в поселке и устроилась работать продавцом. Мне каждый день давали зарплату - 3 булки хлеба, да еще можно было свой товар ставить, так что жила я неплохо. Я торговала левыми сигаретами и спиртом, которые получала от одной своей родственницы. Потом я вышла замуж за Рыбопарня.
   Все эти годы он, почему-то, ждал, когда я "образумлюсь". И когда я вернулась, он пришел ко мне домой. Я арендовала небольшой дом у старой подруги. В доме была печка и кровать, а больше ничего мне нужно и не было. Так вот, однажды вечером Рыбопарень пришел ко мне, и я подумала: "Почему бы и нет?". Так мы и стали жить вместе. Только было мне как-то скучно. Даже в постели, когда он входил в меня, мне казалось, что внутрь проникает вялая и тощая рыба, которая трепещет там непонятно от чего - от восторга, или от удушья. Хотя в целом, он был довольно положительным - редко пил, не обижал меня, не устраивал скандалов. У него даже была оплачиваемая деньгами работа, на дизельной электростанции. Еще он приносил домой солярку, и мы заправляли ей керосиновую лампу, так что дома у нас всегда было светло. До тех пор, пока пьяные друзья не разбили эту лампу вдребезги. Так незаметно прошел год, потом другой... Внезапно все это надоело мне, и я решила найти своего настоящего мужа, того, кого все это время я, на самом деле, любила и ждала. Ждала, несмотря на все слова моего дяди, Белого Ворона.
  
   7.
   Допрашиваемый: Рудольф Роттермель. Отрывок из стенограммы допроса от 17 июля 1946 года.
   " (...)
   О: Расскажите подробнее, что случилось с вашим напарником.
   Р: Можно закурить?
   О: Курите.
   Пауза.
   Р: Господин офицер, у меня есть еще один вопрос. Вы знаете, что я не могу ни стоять, ни сидеть. Лежать на голом холодном полу... Это очень быстро убьет меня. Нельзя ли выделить для меня какой-нибудь матрас или подстилку?
   О: Мы рассмотрим вашу просьбу. Продолжайте рассказ.
   Р: Пока отряд занимался библиотекой, мы с Францем должны были обследовать большой холм к западу от библиотеки. Холм явно был искусственного происхождения. Последние сомнения исчезли, когда мы сделали в склоне холма раскоп и обнаружили каменную кладку.
   О: Франц - это господин Шнайдер?
   Р: Да...Шнайдер, археолог. Мы разобрали кладку и проникли внутрь. Из-за мерзлоты там было очень холодно. Мы обнаружили различные предметы культа - изображения духов и богов, черепа животных... В основном все это было сделано из чего-то, похожего на слоновую кость. Наверное, это была кость мамонта. Через отверстие внизу мы проникли в еще один зал, находившийся ниже уровня земли. Там, на помосте из камней и шкур, лежало два тела. Одно - мужское, другое женское.
   О: Тела были обнажены?
   Р: Нет, они были одеты в какую-то меховую одежду. Мне показалось, во что-то вроде шаманских костюмов. На мех были нашиты различные костяные и металлические амулеты. Потом я сделал наброски с мужчины и с женщины.
   О: Вот эти?
   Р: Да. Меня поразила прекрасная сохранность трупов. Лица казались живыми, как у спящих. Все дело в мерзлоте, подумал я тогда.
   О: А сейчас что вы думаете?
   Р: Теперь мне кажется, что не только в мерзлоте было дело. Франц в это время делал замеры камеры, зарисовывал расположение предметов. Один из них, как я помню, очень поразил нас. Я уже подробно рассказал вам про эту находку в самом начале.
   О: Да.
   Р: И вот Франц говорит: смотри какая красивая, прямо Спящая Красавица! И действительно, хотя черты лица женщины были полностью азиатскими, она отличалась какой-то необычайной красотой. Франц полушутя предложил мне поцеловать красавицу, а когда я отказался, он вызвался сделать это сам. Мы поспорили на порцию праздничного шнапса.
   О: У вас были с собой запасы шнапса?
   Р: У профессора была двухлитровая бутыль. По большим праздникам, например - на день рождения фюрера, он наливал каждому по рюмке.
   О: Понятно. Продолжайте.
   Р: Тут мы увидели большую черную птицу, сидевшую на камне возле стены. Это был ворон местной разновидности, очень большой. Помню, что меня поразили необычайно большие когти этого существа. Мы не могли понять, как птица попала в подземелье. В конце концов, мы решили, что она влетела туда уже после того, как мы разобрали стену. Увлеченные изучением находок, мы просто не заметили этого. Франц бросил в птицу чем-то, но промахнулся, и она так и осталась сидеть на камне, наблюдая за нами. Помню, Франц сказал: когда он смотрит, как-то неудобно даже... Он засмеялся и погрозил ворону кулаком. Ворон каркнул, и тогда я стал отговаривать Франца от его ребяческой затеи. Но он уже не мог пойти на попятную, наверное, гордость мешала. Ты такой же суеверный, как и туземцы, сказал мне Франц, наклонился над этой женщиной, а потом вдруг закричал и отскочил прочь. Из нижней губы у него бежала кровь. Она укусила меня! - кричал он. Я постарался успокоить его, и сказал - ты просто зацепился за что-то. Мы подошли вместе к женщине и я указал на ее странное ожерелье, сделанное из чего-то вроде больших рыболовных крючков. Вот за что ты зацепился, сказал я, но Франц все равно был очень напуган. Я продолжил работу, а Франц просто сидел неподалеку и смотрел. Потом я, насколько позволяла закоченелость замерзших тел, раздел погребенных и зарисовал любопытные татуировки, покрывавшие их кожу. Все это время Франц ныл, как ребенок и просил меня скорее покинуть склеп. Его нытье ужасно мешало мне, и я отослал Франца наверх. Он ушел, я закончил свои зарисовки и тоже поднялся. Выбравшись из склепа, я увидел Франца. Скорчившись, он лежал на земле возле входа. Его горло издавало какие-то звуки, сначала я не смог разобрать, плач это, или смех. Окровавленными руками он зажимал свое лицо. Когда я с трудом оторвал его руки от лица, я увидел, что глаз у него нет. Вокруг на многие километры была лишь голая тундра, и ни одно существо, крупнее лемминга не смогло бы так быстро скрыться оттуда. Вокруг не было никого, кто мог бы сделать это с Францем.
   О: Что вы подумали в этот момент?
   Р: Почему-то я подумал, что глаза Францу выклевал тот ворон, что залетел перед этим в склеп. Хотя я понимал - даже у такой большой птицы не хватило бы сил справиться со взрослым и сильным арийцем. Потом я понял, что Франц не плачет, а именно смеется. Он не реагировал ни на какие слова или действия. Разум полностью его покинул. Мне с большим трудом удалось доставить его в наш лагерь.
   О: Сколько суток после этого прожил ваш напарник?
   Р: Трое суток. Он только смеялся, ничего не ел и не пил, и в конце концов профессор пристрелил его, потому что нам надо было двигаться дальше. Находиться в глубоком советском тылу с сумасшедшим инвалидом на руках было бы просто невозможно. Тогда же профессор объяснил, что Франц в припадке неожиданно накатившего на него безумия сам выколол себе глаза собственными пальцами. Якобы тот в этом признался во время короткого просветления разума.
   О: Кстати, вы сказали раньше, что "потом это проклятие все-таки настигло меня, уже в Германии". Что вы имеете ввиду?
   Р: У меня очень сильно расшаталась психика. Я плохо спал, мне снились кошмары. Обычно это были вариации на тему случившегося с Францем. А потом, незадолго перед капитуляцией, проклятие меня настигло.
   О: То, что случилось, вы связываете с событиями на Таймыре?
   Р: Да. Я шел по улице задумавшись. Справа ехал трамвай, я увидел его краем глаза, но продолжал идти - расстояние показалось мне безопасным. Внезапно у меня возникло безумно странное ощущение, будто мои ноги превратились в птичьи лапы. Никогда этого ощущения не забуду... Я замер прямо на рельсах, глядя вниз на свои ботинки, и тут налетел этот трамвай. Очнулся я уже в больнице. Мне полностью отрезало ноги, также были безнадежно повреждены половые органы.
   О: Скажите, у вас есть дети?
   Р: Нет, мы с Мартой планировали завести детей после окончания войны.
   О: Вы были уверены в победе рейха?
   Р: Да.
   (...)".
  
   8.
   - Куда ты меня тащишь? - спросил я девушку.
   - Да ну эту гостиницу! Переночуешь у меня.
   - А ты не боишься приглашать незнакомого человека к себе домой?
   - А чего мне бояться? - удивленно спросила она. - Ты хоть знаешь, кто мой отец?
   - Откуда мне знать? - пожал я плечами. Тем временем мы опять оказались в машине и ехали теперь по засыпанному снегом городку. - Ты же мне ничего не говорила.
   Она назвала какую-то фамилию, мне неизвестную. Потом объяснила:
   - Вся торговля спиртным и наркотиками в нашем городке - в его руках. Поэтому мы самые крутые в городе. И бояться мне совершенно нечего. Возле дома - охранник в будке. Если что, сразу пристрелит любого.
   - Вот это да! - я не знал, что еще сказать. В это время зазвонила телефонная трубка. Она взяла ее и продолжала вести машину одной рукой.
   - Да... Ага, успела... Скоро приеду... Нет... Со мной будет друг... Нормальный...
   Я отвернулся и смотрел в боковое стекло.
   - Из дома звонили, беспокоятся... - пояснила мне она, я кивнул. Мы проехали мимо городского кинотеатра - старого желтого здания с обсыпавшейся местами штукатуркой. Я не успел прочитать афиши, увидел только, что к просмотру предлагается всего два фильма. Здание кинотеатра показалось мне каким-то знакомым. Я думаю, оно совершенно не изменилось со времен моего детского побега, разве что несколько обветшало.
   Сосны чередовались с домами, а потом мы подъехали к окруженному высоким кирпичным забором особняку. Ворота перед машиной бесшумно распахнулись, и мы въехали в мощеный цветной плиткой двор. Снега на мощеной части совсем не было, будто и не шел он весь вечер...
   - А где снег?
   - Убрали уже. Кстати, надо хотя бы познакомиться, - сказала она, загоняя машину в гараж. - А то что ты за друг, если даже имя твое неизвестно?
   Мы назвали друг другу свои имена.
   - Если отец спросит - не говори, что ты машинист котельной. Скажи лучше... журналист. - Она с сомнением посмотрела на мою затрапезную одежду.
   - Ладно, журналист, так журналист...
   Входная дверь была открыта. Мы зашли в дом и попали во что-то вроде холла. Одну стену занимал огромный аквариум, посреди стоял столик, окруженный уютными кожаными креслами.
   - Налево - гардероб, а за ним - туалет, - сказала Красная. Я прошел туда, повесил куртку и шапку на крючок, зашел в туалет, умылся, пописал, потом пригладил перед зеркалом короткие, стоявшие торчком волосы.
   - Надо поесть, - сказала мне девушка, когда я вышел. Сверху доносилась какая-то музыка. Она показалась мне знакомой, но я не мог толком ее расслышать. Мы прошли на кухню, и Красная стала что-то разогревать в микроволновке. Часы показывали 22-00.
   - Во сколько первый автобус? - спросил я просто для того, чтобы спросить что-нибудь. Наше молчание стало каким-то неуютным.
   - К первому ты все равно не проснешься. Я обычно встаю часов в девять, позавтракаем и я отвезу тебя на автостанцию.
   - Спасибо. У вас тут что, так принято - помогать незнакомцам?
   - Наверное, нет... Ну а куда было тебя девать? Не оставлять же на дороге. Кстати, чья машина-то была?
   - Так... Одних моих знакомых.
   Я подумал, что сейчас меня, наверное, ищут по всему городу. Кто и зачем - вот вопрос!
   В это время чуть слышно затренькал телефонный аппарат. Он стоял на широком деревянном подоконнике, среди всевозможных растений, превращавших окно в зеленую стену. Она взяла трубку, поднесла к уху и удивленно сказала:
   - Это тебя.
   - Меня?!
   Мое сердце забилось как испуганная птичка в паутине паука птицееда. Есть такие пауки в Южной Америке, они питаются маленькими птичками. Хотя они, впрочем, сетей не делают. Просто подстерегают свою добычу и бросаются на нее из засады. Я взял у девушки трубку и сказал:
   - Алло, я слушаю.
   - Вот и славно! - услышал я бодрый голос. Очень знакомый голос. - Это майор Сорока тебя беспокоит.
   - Здравствуйте! - обрадовано воскликнул я.
   - Здравствуй, здравствуй... Как самочувствие?
   - Прекрасно... То есть, я хотел сказать... Со мной происходят какие-то странные вещи... Послушайте, как вы меня нашли? Я ведь попал сюда совершенно случайно!
   - Ну... Сейчас не буду рассказывать. В общем - дело техники, никаких чудес. Насчет сегодняшних событий я уже в курсе. Ты скажи мне, какого черта тебя занесло в Чудесный?
   - Сам не знаю. Так получилось...
   - Короче, слушай. Завтра первым же автобусом двигай в Город - и ко мне. Кое-что происходит, довольно неприятные события происходят. Приедешь, я тебе все объясню. Но для тебя это вопрос жизни и смерти. Ты понял?
   - Да...
   - Если что, сразу звони мне. Номер, конечно, не помнишь?
   - Не помню...
   - Запиши!
   Я записал номер на подвернувшейся под руку салфетке и спросил:
   - А кто были эти люди?
   - Какие?
   - Вторые. Которые меня из больницы забрали.
   - Все вопросы - завтра. Не телефонный это разговор. Ну ладно, дружище. Рад, что ты жив-здоров. Жду тебя завтра утром.
   Он повесил трубку.
   - У тебя точно мобильника нет? - спросила Красная.
   Я покачал головой.
   - Тогда я совсем ничего не понимаю. Как тебя могли здесь найти? Скажи мне честно - кто ты такой?
   - Не знаю, - честно ответил я. Я подумал об устройстве, обнаруженном в моем мозгу похитителями органов. Если они действительно вытащили элемент питания, оно должно было перестать работать. Что это было за устройство? Видимо, с его помощью можно было обнаружить мое местонахождение. Так ведут наблюдение за китами, птицами и другими существами - вживляют им миниатюрный радиопередатчик, а потом наблюдают за их перемещениями. Но кому могло понадобиться наблюдать за перемещениями слабоумного машиниста котельной?
   - Только что ты утверждал, что ты кочегар, а теперь уже не знаешь... - Она смотрела на меня с недоверием. - Лучше уж расскажи все как есть. Не бойся, до утра я тебя все равно на улицу не выгоню.
   И тогда я рассказал все, что знал сам. Рассказывая, я отметил, что воспоминания стали непривычно четкими, а мысль практически перестала путаться. Однако в памяти оставались еще огромные пробелы.
   - Рассказывать особенно нечего. В университете изучал языки... - В моей голове всплыли сразу странные слова катакана и хирагана, а вместе с ними тетради, исписанные аккуратными закорючками. - Потом закончил универ и меня пригласили в Службу. Прошел тестирование и поступил в подготовительную школу. А потом заболел. Мне назначили пособие, дали квартиру и устроили на работу в котельную. Потом меня напоили водкой с какой-то гадостью, хотели вырезать почки... Кто-то меня спас, но спас с какими-то нехорошими целями. По-крайней мере, так мне показалось. И я решил от них сбежать. А сейчас позвонил майор Сорока из Службы. Он меня принимал на работу, и потом меня вел в качестве моего наставника. После того, как я стал инвалидом, он обо мне не забывал, помогал как мог. Вот и все.
   Она состроили гримасу удивления, допила свой апельсиновый сок и сказала:
   - Ну и бред... Хотя правда довольно часто похожа на бред... А от чего ты заболел?
   - Не знаю... Болезнь появилась внезапно. Мне повезло - я как раз проходил обследование в служебном госпитале, поэтому мне смогли оказать своевременную помощь. Так что удалось сохранить хотя бы остатки разума. А так бы... Меня бы уже просто не было на свете, наверное.
   - Ладно... пойдем, я покажу тебе твое спальное место.
   Она провела меня на второй этаж в небольшую комнату, где была только кровать да тумбочка у изголовья.
   - Может, тебе что-нибудь почитать дать?
   - Давай...
   - А что ты любишь читать?
   - Да без разницы... Я все равно потом не помню ничего.
   - Зачем тогда читать?
   - А ты все помнишь, что прочитала?
   Она задумалась.
   - Пожалуй, нет.
   Девушка вышла и вернулась минуты через три с увесистой стопкой книг.
   - Вот, что-нибудь интересное для себя найдешь.
   - Спасибо!
   - Спокойной ночи!
   Она снова вышла, прикрыв за собой дверь. Красноватая древесина, покрытая бесцветным лаком... А может быть, это лак придавал дереву красноватый оттенок. При свете настенной лампы я начал рассматривать принесенные девушкой книги. "По ту сторону сна" (Лавкрафт), "Истории о лисах" (рассказы средневековых японских писателей), мемуары русского премьер-министра начала 20 века Витте, какие-то современные детективы, малый атлас мира, "451 по Фаренгейту" Брэдбери, еще какие-то книжки... Видимо, просто сгребла с полки первое, что попалось.
   Я лег в постель, взял книжку Бредбери, но читать не стал, просто положил рядом на одеяло. А ведь я абсолютно одинок, подумалось мне. Я ощутил себя пустым и никому ненужным - как выпитая бутылка. Некоторые бутылки нужны даже в таком виде, их можно сдать. А есть нестандартные, которые не принимают... Если я и мог понадобиться кому-то, то только для того, чтобы разбить. Вырезать мои почки, или вставить в голову непонятную штуку. Почему так? Неужели я - такое никчемное и непривлекательное существо? Есть ведь люди, которые нужны кому-то. У них есть жены, дети, и настоящие друзья. Или это только кажется, что они у них есть? А на самом деле, они просто существуют рядом, пока могут получить что-то взамен. А если у тебя нет ничего, кроме самого себя... Да и себя почти нет... Тогда они исчезают, как сон... сон... сон...
   Мне приснилось, что вместе с какой-то девушкой мы превращаемся в птиц и летаем над клубами пара. Пар поднимается над горным озером, ветер рвет его на клочки и уносит в сторону ущелья. Мы кричим друг другу что-то, но понимания между нами нет. Я пытаюсь произнести несколько слов, но из горла моего вырывается лишь жалобный крик, хриплый и неприятный для меня самого. Потом сюжет сна полностью меняется, но продолжение не запечатлевается в моем сознании. Все проходит мимо, как будто нечто, не имеющее ко мне никакого отношения.
  
   Утром она разбудила меня, и я понял две вещи. Первое - нельзя судить о людях по первому впечатлению. Была она совсем даже не Красной. Синие джинсы, черная майка, сережки с каким-то синим камнем. Ночь... Второе - мозг мой работал как никогда хорошо. То состояние, в котором я прибывал все эти годы, казалось мне далеким сном. Мне даже не верилось, что я мог быть таким тупым и пассивным. Такое ощущение, что я был заколдован, и вот теперь это колдовство рассеялось... Впрочем, память в полном объеме так и не вернулась. Пропасть все еще оставалась заполнена плотным туманом.
   - Как спалось? - спрашивает Ночь.
   - Нормально. Сколько время?
   - Девять.
   Мы позавтракали и поехали на автостанцию. Машину она тоже сменила на синюю. Теперь это была не спортивка, а небольшой женский джип. Мы быстро доехали до автостанции, и я увидел на двери большое объявление: ВСЕ РЕЙСЫ ОТМЕНЕНЫ В СВЯЗИ СО СНЕЖНЫМИ ЗАНОСАМИ.
   - Вот так... - говорю я и захожу в зал ожидания. Там нет никого, кроме нищего старика. Он греет руки над батареей и смотрит на меня бессмысленными мутными глазами. Я подхожу к окошку кассы и спрашиваю:
   - А это надолго с дорогами?
   - На перевале сошла лавина, будут расчищать. А сейчас даже на вездеходе не проехать. До завтра даже и не надейтесь уехать.
   М-да...
   - У вас здесь есть междугородний автомат?
   - Связи с городом все равно нет, провода оборвались. Я же вам говорю - лавина сошла.
   Я вышел и сел в машину. Если честно, я не знал, что делать дальше.
   - Ничего хорошего?
   Я кивнул.
   - Дорогу до завтра будут расчищать.
   Девушка побарабанила пальцами по рулю, а потом сказала:
   - Что ж, поехали обратно. Поживешь до завтра у меня.
   - Мне как-то неудобно...
   - Неудобно спать на потолке. Если бы меня это напрягало, я бы тебя не приглашала. Так что расслабься и получай удовольствие от моего гостеприимства.
   Я решил последовать ее совету и в самом деле расслабился, откинувшись на мягком сиденье. Мы ехали по занесенному снегом городку и я думал о том, что в моей жизни явно наступил какой-то переломный момент. И этот снег нападал с неба вовсе не просто так. И еще я подумал почему-то - как здорово, что я оказался в этом Чудесном городе!
   - Только учти, до полнолуния ты должен обязательно уехать отсюда! - сказала вдруг Ночь очень серьезным голосом.
   - До полнолуния..? - недоуменно переспросил я.
   - Да. Полнолуние - через четыре дня.
  
  
   9.
   Я поставила перед дядей ультиматум: или он помогает мне, или я брошусь со скалы. Глупо, конечно, но иначе он никак не соглашался.
   - Все это очень опасно, - твердил он, - ни к чему хорошему не приведет.
   - А мне все равно. Потому что это - не жизнь. Я должна встретиться с ним и поговорить, - говорила я.
   Мы спорили, ругались, и в конце концов он согласился. Совершив камлание, Белый Ворон назвал мне место, где жил он - большой город на севере, именно тот, о котором он говорил мне во "сне".
   - Я поеду туда прямо теперь.
   - А как же Рыбопарень?
   Я промолчала, а сама подумала - да пошел он...
   Дядя не стал больше ничего спрашивать, а только сказал:
   - Глупая ты. Первый раз такое вижу - надолго и всерьез влюбиться в какого-то духа...
   Потом он сказал:
   - Чтобы точно знать, где он живет, надо поехать в его город, там камлать. Отсюда у меня сил не хватает. Не могу отсюда с духами тех мест связаться.
   - А какие они?
   - Холодные, похожие на покрытую ледяной плотью стальную арматуру. Только лед не настоящий, искусственный. И внутри - много электричества.
   - М-да... У меня есть знакомые коммерсанты, они туда за товаром ездят каждую неделю. Можно поехать с ними.
  
   И вот - дядя передал свой скот нашему дальнему родственнику и мы поехали в Чикаго. Так почему-то называют свой городок местные жители. Именно там жили мои знакомые. Чикаго - очень опасное место, я была там пару раз, и всякий раз радовалась, что удалось уехать оттуда живой. Пошла я, например, за хлебом, и тут, среди бела дня, подходят ко мне несколько девушек:
   - Ты откуда?
   Я им говорю, а они - ага, нездешняя. Давай, мол, деньги. Одна достает нож и приставляет мне к животу, между майкой и джинсами. Мимо идут прохожие, скользнут взглядом по узкой полоске моей кожи и отворачиваются. Не наше дело... Отдаю я им свои копейки, а они - ты что, издеваешься? Легонько чирк ножом по животу... Я их просила - только не убивайте... Слава богу, отпустили... Такое вот неприятное место.
   Приехали мы туда и стали ждать рейса. Жили мы в стоявшей во дворе теплой времянке среди барабанов, синтезаторов и других инструментов. Мужа моей знакомой звали Челентано, за неожиданное для азиата внешнее сходство с этим артистом. Он был музыкантом (сама она называла его бездельником) и в этой времянке проходили репетиции его группы. Обычно они представляли собой пьянку, сопровождаемую музыкальным шумом.
   Когда мы вошли во двор, Челентано сидел на ступеньке, курил и задумчиво смотрел на привязанного к колышку худого барана. Увидев нас, он поднялся и начал приветствовать с пьяной радостью.
   - Вы как раз вовремя! Мы ездили в Богатую Тайгу, давали там концерты, и вот с нами расплатились... - он указал на грустного барана. - Сейчас резать будем.
   Он пригласил нас в дом, поставил греться чай и стал рассказывать о своей жизни. Я слушала и кивала:
   - Жена должна завтра с товаром приехать... Играли тут недавно на свадьбе, так денег до сих пор не заплатили... Хорошо, хоть этих баранов заработали в Богатой Тайге.
   Потом они начали о чем-то говорить с моим дядей "по-мужски". Я начала прибирать со стола. Челентано жаловался дяде на ворчливость жены, потом - на неурожай конопли:
   - Сволочи, распылили с самолетов какую-то дрянь, конопля пожухла вся... Всей семьей еле десять коробков натерли... А я хотел новый синтезатор купить за двадцать...
   Несколько семей держало за городом пасеки, но после опыления химикатами все пчелы сдохли, так что своего меда в городе больше не было...
   Потом начали подходить челентановские друзья, кто-то принес технарь, который они тут ласково называли доруг, то есть - "гнедой", уподобляя спирт быстрому скакуну, который махом домчит тебя до счастливой страны. Приковылял пожилой бас-гитарист, седой, с загипсованной ногой. Он опирался на неаккуратно вырезанный из палки посох. Затем подошел молодой клавишник с монгольским именем Шулуу. Оказалось, что они меня уже не помнят, так что пришлось знакомиться заново. Потом они занялись бараном. Женщинам, конечно, не стоит смотреть на все это, но мне стало как-то все равно, и я бездумно наблюдала за кровавой процедурой. Доруг согрел мое сердце, в голове возник приятный шум. Вот только на языке остался привкус резины...
   Барана притащили в сени. Его распластали на спине, один мужчина держал барану ноги, второй - руки. Я встала из-за стола и подошла поближе. Мне почему-то захотелось заглянуть барану в лицо. Челентано сделал на шкуре барана небольшой надрез. Баран вскрикнул человеческим голосом и начал беспокойно дергать головой, его вертикальные зрачки сузились от понимания своей участи. Челентано отложил нож и засунул в разрез правую руку. Его лицо стало серьезным - он искал аорту. Баран сначала стонал, а потом замолчал, хотя и был в сознании. Когда человек резким движением разорвал аорту, он вскрикнул в последний раз, а потом глаза его стали очень серьезными. Один из парней усмехнулся. Баран молчал, вбирая в себя остатки своего навсегда гаснущего мира. Челентано вытащил из тела красную от крови руку и обтер ее об тряпку. Без единого звука все смотрели на глаза умиравшего. В этот момент я подумала - может быть зря этим существам приписывают какую-то непроходимую глупость? Его глаза были такими одухотворенными и трагичными в этот момент... Через минуту они застыли и стали похожими на стеклянные глаза чучела. Я видела такие в городском музее. Челентано потрогал пальцем широко открытый глаз, а потом аккуратно разрезал барану живот. Он достал оттуда груду еще живых кишок и бросил ее в таз, а потом маленьким ковшиком тщательно вычерпал из живота скопившуюся там кровь.
   Потом я присоединилась к мужчинам и начала готовить внутренности для приготовления изиг-хана.
   Весь вечер продолжалось веселье, мы довольно сильно объелись... Музыканты играли, пили технарь и курили план. Кто-то дрался, кто-то плакал... Дядя выпил всего три раза и уснул под грохот синтезатора и усиленные микрофоном звуки пьяного хомуза. Я тоже уснула, улегшись поперек кровати. Все утихомирились часа в два.
  
   На следующий день приехала Сылдысма, жена Челентано, устроила скандал и разогнала похмельных не выспавшихся гостей. А через два дня на своем микроавтобусе она повезла нас с дядей в далекий город за горами. Никогда еще не была я в этом загадочном большом мире. И мои родители никогда там не были, а вот братья были. Служили в армии. Но мне они практически ничего об этом не рассказывали. По-моему, большой мир не очень-то им понравился...
   Мы ехали целые сутки. Когда горы кончились, было уже темно и я так и не смогла толком ничего рассмотреть. Видела только кучи снега, да огоньки проносившихся по шоссе машин. Иногда мы проезжали через какие-то города, и каждый был не меньше нашей столицы. А потом, уже под утро, мы прибыли на огромную барахолку, заполненную разноплеменным народом. В основном это были китайцы и киргизы. Киргизы и у нас в районе пытались торговать, но в конце концов их всех повыгнали. Люди считают, что хозяева гор гневаются, когда в наших краях появляется много чужеземцев, от этого и погода портится, и землетрясения случаются... Здесь, видимо, все это не имело такого значения.
   Пока Сылдысма закупала товар, я ходила и разглядывала бесконечные торговые ряды. Это был целый город, и людей здесь было видимо не видимо, десятки, если не сотни тысяч человек.
   Потом Сылдысма отвезла нас в своим родственникам-студентам, которые арендовали впятером двухкомнатную квартиру неподалеку от станции метро. Сначала они приняли нас не очень радушно, но увидев дядин бубен и узнав, что Белый Ворон шаман, прониклись к нам некоторым уважением. Дядя продемонстрировал им гадание хуваанак, а потом очистил квартиру от духов, которые в большом количестве остались здесь от прошлых жильцов. По словам дяди, большая часть их выглядела как небольшие мохнатые птицы, наполнявшие своими телами углы жилых комнат и издававших жалобные звуки. Эти звуки вызывали в душах присутствовавших людей неясное томление.
   Потом дядя совершил большое камлание. Он пытался выйти на самых могущественных местных духов, но ничего у него не получилось. Точнее, ему удалось познакомиться с некоторыми весьма сильными духами, но они были настолько отвратительны и злонамеренны, что использовать их для каких-то благих целей было совершенно невозможно.
   Отложив бубен, Белый Ворон долго сидел в молчании. Его лоб покрылся потом, хотя в квартире было совсем не жарко. Потом он заговорил:
   - Здесь обитают такие страшные духи, что я удивляюсь, как люди в этом городе еще сохраняют свой разум. Если бы они чувствовали, какие твари спят в разбросанных по всему городу подземельях... Я никогда раньше не видел таких - абсолютно холодные, с покрытыми изморозью глазами, похожие на скелеты отвратительных гигантских птиц... Они ждут момента, когда смогут уничтожить все живое и в этом городе, и во всех остальных больших городах... Эти духи не имеют ни своей земли, ни своего лица. Веревками, сплетенными из белых, пустых внутри червей, они связаны со множеством своих собратьев в других странах... Я видел их сны, в которых они с помощью неземного огня пожирают тела людей и зверей, превращая их в припечатанные к асфальт тени. По всей земле - черные грибы, полные нестерпимого жара...
   От усталости он говорил с трудом. Выпив немного пива, Белый Ворон немного отошел, лицо его посветлело, а потом он сказал:
   - Завтра мы пойдем общаться с Хозяевами Воды.
   Студентки все это время сидевшие на полу, молитвенно сложив руки, начали спрашивать дядю: ........
  
   10.
   Допрашиваемый: Рудольф Роттермель. Отрывок из стенограммы допроса от 17 июля 1946 года.
   "(...)
   О: Когда вы узнали о настоящей цели экспедиции?
   Р: Через несколько дней профессор объявил, что наш отряд разделяется на две части. Одна часть с найденными материалами пробирается к местечку в устьи Оби, где их должна забрать наша подводная лодка. Вторая во главе с профессором остается возле библиотеки для дальнейших исследований.
   О: Кто еще остался со второй группой?
   Р: Кроме профессора - я и Харольд Шнитке, родом из Латвии. Он прекрасно знал русский язык, лучше всех остальных. Когда первая группа отбыла, профессор ушел куда-то на два дня, а когда он вернулся, с ним были два туземных шамана. Профессор общался с ними на их языке. Потом вечером профессор сообщил мне, что Харольд - предатель. Он оказался русским шпионом. Поэтому ночью мы вместе связали его. На следующий день профессор сказал мне, что поиски библиотеки сихиртя были хоть и важной, но не основной целью нашей экспедиции. Главной целью был как раз найденный нами с Францем склеп и находившиеся в нем замороженные тела. Их магическая сила должна была стать новым оружием рейха, настоящим "оружием возмездия". По словам профессора, аналогичные нашей группы уже давно и очень продуктивно работали в Тибете. Секреты, вывезенные из Тибета, обеспечили не одну победу войскам Германии. Однако в последнее время Сталин активно начал использовать магию сибирских народов, против которой тибетские методы во многом проигрывают. После этого профессор сказал, что предатель Харольд Шнитке будет использован нами для важного эксперимента. Мы отправились к склепу с ним и с двумя шаманами. Перед этим шаманы заставили нас убрать из нашей одежды все предметы красного цвета. У меня был только носовой платок, и я оставил его в лагере. Возле склепа шаманы развели костер, а Харольд связанный лежал рядом. Один шаман стучал в бубен, а второй просто сидел с закрытыми глазами. Вскоре прилетел черный ворон, такой же, какого мы видели в склепе. Он сел Харольду на грудь, а затем выклевал ему глаза. Сначала Харольд кричал, но потом вдруг умолк, и начал говорить. Голос его несколько изменился, но был довольно спокоен. Было очень странно слышать такой спокойный голос у человека, которому только что выклевали глаза. Харальд начал разговаривать с профессором.
   О: На каком языке они говорили?
   Р: На немецком. Он спросил, зачем его потревожили? Профессор объяснил ему наши цели и подробно расспросил о том, кто он такой. Он назвался Черным Вороном. Женщина в склепе была его женой по имени Смеющаяся Кукушка. Потом профессор приказал мне отойти подальше, так чтобы я не мог слышать разговор. Они беседовали около часа, а когда профессор снова позвал меня, птицы уже не было, а Харольд уже перестал говорить, хотя и был еще жив. Туземцы вспороли ему живот, вытащили внутренности и аккуратно разложили на земле. Они начали что-то объяснять профессору, тыкая палочкой в эту кучу. Меня сильно затошнило, и профессор дал мне свою фляжку со шнапсом.
   О: Туземцы отделили внутренности от тела, или просто вытащили их через разрез в брюшине?
   Р: Извините, я не совсем понял вопрос..."
  
   11.
   - При чем здесь полнолуние? -спросил я удивленно.
   - Да ни при чем. Пошутила я. В полнолуние Красные Шторы тебя съедят, - она засмеялась, видимо довольная своей шуткой.
   Мы вернулись домой и я, от нечего делать, завалился на кровать. Почитал немного, а потом стал приводить в порядок свои воспоминания, которых становилось все больше...
   Я вспомнил свой первый разговор с майором Сорокой. Неприметный вход с торца облицованного серой плиткой здания, на стоянке рядом с ним - неброские дорогие машины. Мрачноватый вестибюль, строгий охранник. Стены в коридоре выкрашены зеленой краской неприятного казенного оттенка, вроде солдатского сукна. В коридоре - какие-то ведра с известкой, куски деревоплиты и оргалита. Похоже, идет ремонт. Я захожу в кабинет, обставленный подчеркнуто скромно - дешевый стол, жесткие стулья, пустой стеллаж, сейф. Из украшений - портрет основателя Службы: похожий на героя Достоевского мужчина с острой бородкой. Аскетизм служебной обстановки словно указывает на возможность сближения Царства Кесаря с боговым, именно здесь, в одном из почти тайных святилищ власти, служение которой сходно с монашеским... Майор Сорока с преувеличенным дружелюбием жмет мне руку и предлагает садиться. Он расспрашивает о моих исследованиях, о ситуации в приграничных районах ("Случаются ли конфликты на межнациональной почве? Каково в целом отношение к федеральным властям?"). Его речь похожа одновременно на речь научного сотрудника и мента. Меня забавляет такое сочетание, и я думаю - интересно, какой учебник он прочитал, чтобы подготовиться к беседе со мной? Мое ощущение во время беседы: отстраненный и осторожный интерес. Я понимаю, что майор должен располагать к себе, да он и выглядит располагающим к себе человеком, но, почему-то, чувство симпатии он у меня не вызывает. Все-таки, что-то мелко-ментовское проглядывает за всеми его словами, жестами, мимикой... Но в итоге я соглашаюсь начать процедуру оформления.
   Потом первое тестирование. Все как в шпионском фильме - мне звонят, называют время и адрес. Я приезжаю туда... Панельная пятиэтажка на отшибе, дверь без вывески, а за ней - несколько заставленных компьютерами комнат. В комнатах - молчаливые суровые женщины неопределенного возраста, некоторые - в белых халатах. Почему-то мне кажется, что такие лица должны быть у тюремных врачей. Я сижу перед монитором и отвечаю на бесчисленные вопросы. (Не возникала ли в детстве у вас мысль создать какую-нибудь политическую организацию? Будучи в пятнадцатилетнем возрасте, не боялись ли вы непроизвольного мочеиспускания во сне? Во сколько лет вы совершили свой первый половой акт? Всегда ли вы говорите правду? Познаваем ли мир? Следует ли считать "Ничто" абстрактным понятием, или это нечто, реально существующее?). Все это длится несколько часов, некоторые вопросы повторяются десятки раз, и происходящее начинает напоминать мне пытку, впрочем - довольно милосердную.
   Через неделю меня вызвали в региональное управление. А потом направили на курсы в столицу. Вот там-то и проявилось заболевание. Как я ни напрягал память, отчетливых воспоминаний об этом периоде я вызвать не мог. Почему-то вдруг всплыли совсем другие - какие-то горы, юрты, злые косматые быки и девушка с длинными черными волосами.
  
   Вечером я включил от нечего делать радио, поймал какую-то местную музыкальную радиостанцию и стал слушать невнятный музыкальный поток, вытекавший из маленького динамика. В десять я прослушал короткий выпуск новостей, повергших меня в полное недоумение. Вот что сказал по-идиотски жизнерадостный голос ди-джея:
   "Похоже, наш город может остаться отрезанным от большой земли надолго. В работу бригады по расчистке снежных заносов неожиданно вмешались какие-то непонятные молодые люди. Они заявили, что представляют собой молодежное крыло движения "Свободный город". Вооруженные автоматами и гранатометами, они разбили палаточный лагерь на 15-м километре. По их словам, они будут держать дорогу заблокированной до тех пор, пока власти города не закроют все точки по торговле наркотиками и не ограничат торговлю спиртным. Они требуют также ареста всех наркоторговцев, список которых ими был передан в местное отделение милиции через бригадира дорожников. Новоявленные защитники здорового образа жизни угрожают через несколько дней начать в городе антинаркотическую войну и самостоятельно....". Тут голос был прерван атмосферными помехами, я начал крутить ручку настройки, но когда я смог добиться, наконец, нормального звучания, выпуск новостей уже кончился.
   Ну и ну! Похоже, я застрял здесь надолго...
   Я вышел из комнаты и прошел на кухню. Почему-то мне было неудобно передвигаться по дому. В конце концов, статус мой был совершенно неясен. Я поставил греться чай, и тут услышал шаги - по лестнице спускался кто-то большой и тяжелый. Я повернулся наполовину к окну - вроде я там рассматриваю что-то. В кухню вошел высокий человек, напоминавший излишне располневшего былинного богатыря - поднимавший майку полушарием живот, русая борода, умные светлые глаза.
   - Здравствуйте, - сказал я вежливо.
   - Привет, - он небрежно кивнул и достал с полки чашку.
   - Я только поставил, - сказал я, имея ввиду чайник.
   - Угу, - ответил он. Возникла неловкая для меня пауза, во время которой я опять начал смотреть в окно, за которым не было видно ничего, кроме сугроба с воткнутой в него лопатой для уборки снега. Откуда-то всплыла картина: я набиваю снегом пластиковый мешок и тащу его в сторону кособокого дома с маленькими, находящимися на разном уровне окнами и плоской крышей. Лопата остается воткнутой в снег. Над лысыми горами и красноватыми скалами сияет солнце. Возле дома меня встречает парень, который говорит: нельзя так лопату оставлять, а то снегу наметет на следующий год на высоту черенка, бараны не смогут из под снега достать траву и умрут.
   Затем мужчина спросил:
   - Дочь говорит, что ты журналист?
   - Да.
   Мужчина грузно сел в кресло и закурил.
   - Заносы в горах, вот я и застрял здесь, в Чудесном, - как-то виновато сказал я. Мужчина кивнул и ответил:
   - Да нет проблем. Это хорошо, когда к дочери приезжают гости. А то у нас тут ей и пообщаться не с кем, одни уроды.
   Я промычал что-то в ответ и тоже закурил. Дым оказался ужасно мерзким, я закашлялся, и мой кашель послужил очень удачным заполнением снова возникшей паузы. Потом отец Красной вдруг спросил:
   - А ты зачем живешь на этом свете?
   Только теперь я заметил, что он изрядно пьян. Зачем я живу? Вопрос поставил меня в тупик. Наверное, просто по инерции живу. Мать родила меня, вот и живу. Может, для того, чтобы детям курдов было тепло. Ведь уголь не может сам собой запрыгивать в топку, его нужно туда закидывать. Вот для того, чтобы это происходило, мать меня и родила... Но ответил я так:
   - Каждое существо стремиться к счастью. Ну и я также. Для того и живу, чтоб достичь счастья.
   - А счастье - это что? Конечный пункт, достиг его и все - пора умирать?
   - Да нет... Наверное, его надо достигнуть и жить в нем...
   - Ну вот смотри. Наркоманы покупают мой героин как раз для того, чтобы достигнуть счастья. Им ничего больше не надо. Даже баб ебать - и то не интересно. Вставился он - и все, пиздец. Счастлив. И пока героин действует, он реально счастлив, без подъебок. А вот когда денег на дозу нет - счастье кончается. Тогда если его бесплатно колоть всю жизнь - он значит счастья достигнет?
   Я не очень-то разбирался в психологии наркоманов. В нашей котельной алкоголики и наркоманы как-то сторонились друг друга и, в каком-то смысле, испытывали взаимную антипатию. Но, подумав, я все же ответил:
   - Это ведь не настоящее счастье. Счастье за деньги не купишь, и его нельзя пустить по вене.
   - Нельзя? - отец Красной усмехнулся. - Так может говорить только тот, кто реальных денег и не видел. Такая ебаная рационализация, помогающая неудачнику оправдать свою финансовую импотенцию.
   Разговор начал напрягать меня и я сказал неожиданно резко:
   - Это вы сами пытаетесь построить рационализацию, чтобы оправдаться за эти деньги, которые от наркоманов получаете. Вы же сами понимаете, что это хуевый способ зарабатывать!
   Я думал, что он обидится, но в ответ я услышал добродушное:
   - Ладно ты, не читай мне морали... Мне просто поговорить захотелось, вот я и начал про счастье... На самом деле я не думаю, что эти уебки счастливы от моего героина. А мои деньги - они, можно сказать, святы. Деньги - это ведь энергия, и вот из бесполезной для человечества ебани энергия переходит к настоящим людям. Просто закон сохранения энергии работает. Она не растрачивается на дурацкое времяпровождение, а концентрируется в одних руках.
   - А че толку, что она там концентрируется?
   - Ни фига себе, че толку... На эти деньги в нашем городе существует театр, местный телеканал, газета, дом престарелых и еще много чего... Ты думаешь, эти уроды скинулись бы добровольно на все это?
   Я подумал, и честно ответил:
   - Нет.
   - То-то и оно, - Отец Красной помахал перед моим лицом желтоватым от никотина пальцем. - Если бы я не взял весь этот бизнес в свои руки, деньги разошлись бы по мелким торговцам самогоном и ханкой, которые просто проели бы их, а потом высрали в свои грязные унитазы.
   Мы помолчали некоторое время, я опять начал смотреть на воткнутую в снег лопату. Потом мужчина встал и сказал:
   - Ладно, отдыхай!
   И ушел. Отчего отдыхать? Я и так ничего не делаю...
  
   На следующий день мы опять съездили на автостанцию, и опять так же безрезультатно.
   - Ну, давай я тебе хоть город покажу... - сказала мне Красная и мы начали осмотр. Город был довольно однообразен. Старая часть состояла из аккуратных бараков, покрытых какой-то деревянной резной чешуей и так называемых сталинских полногабаритных домов (у нас в городе такие называют просто пэгэ). На транспортной развязке высилась стелла - три острия и над ними парит аллюминевый атом. Точно, здесь же расположен завод по производству урана для боеголовок и электростанций, потому-то город и обнесен стеной, потому и КПП... Старый город растворялся постепенно в дремучей тайге. Новый город был в основном девятиэтажным, засаженным соснами и походил на комфортабельные склады для дорогостоящих механизмов. Все было аккуратно и как-то стерильно. Я почувствовал неуловимо витающий над всем этим дух смерти. Кое-где попадались огромные старинные плакаты: серьезные рабочие напряженно всматриваются в даль, под защитой кособоких траекторий электронов играет с плюшевым медведем девочка, две женщины в косынках внимательно наблюдают за каким-то производственным процессом... Мимо проехал автобус, и девушка сказала:
   - Кстати, у нас в городе до сих пор бесплатный проезд.
   Я кивнул, обернулся и проводил взглядом автобус. Мы миновали городские окраины и слева начался долгий, увенчанный колючей проволокой забор.
   - А это - Урановый Завод "Ы", сокращенно - УЗЫ, - комментировала Красная. На нем работает большая часть горожан.
   - А почему "Ы"? - удивился я.
   - Есть же у вас в городе микрорайон "Щ", и никто не спрашивает, почему он так называется.
   - Спрашивают, только никто ответа не знает...
   - В общем, Ы есть Ы. Просто закодировали так наш завод, вот и все. Хотели сначала даже город так назвать, но потом передумали. Жителей как называть пришлось бы?
   - Ычане и ычанки...
   Мы засмеялись.
   - Ну а сокращение УЗЫ - очень подходящее... Узы, которые всех здесь держат... - сказала девушка. Мы проехали многочисленные корпуса Ы, а затем после перелесков, разгражденных колючей проволокой на неровные квадраты, снова начались какие-то промышленные сооружения.
   - А это - геотермальная электростанция. Из подземного жара добывают энергию для завода, ну и для города. Она такая мощная, что могла бы снабжать теплом огромный город, например - Лондон. Но сейчас, конечно, она работает в полсилы.
   Я смотрел на бетонные блоки станции и думал о том, что есть в них что-то от древних циклопических сооружений, или от построек кинематографического Мордора... Внизу клубилось паром Черное озеро, и все деревья вокруг него были покрыты белыми пушистыми хлопьями замерзших испарений.
   - Слушай, а сколько у вас квартиры стоят, если снимать? - спросил вдруг я.
   - Не знаю... - пожала плечами Красная. - А ты что, остаться насовсем здесь решил?
   Я пожал плечами:
   - Может быть... Я еще подумаю.
   Что мне делать там, в большом мире? Такому как я - самое место за стеной. Никто меня здесь не отыщет... Гигантские блоки, плакатные рабочие и красные звезды на фонарных столбах разбудили в моей душе какую-то детскую ностальгию по империи, в которой прошло мое детство. Неспешная безопасность улиц, магическая пентаграмма на груди, патриархальные хулиганы, бившие тебя "до первой крови" и не больше...
  
   Когда мы вернулись, мне позвонил майор Сорока. Голос его был наполнен отцовской тревогой:
   - Послушай меня внимательно. Ты в большой опасности. И единственный шанс спастись - это сделать то, что я тебе скажу. Наверное тебя это удивит, но поверь, что так надо. Ты слушаешь?
   - Да...
   - Здесь в городе есть кинотеатр. Иди туда и сходи на фильм "Родина ждет". Это очень важно!
   Наверное, моя болезнь перешла на майора. В самом деле, я чувствовал себя все лучше и лучше, а он начал говорить полный бред. Майор сразу ответил на мои невысказанные вопросы и сомнения:
   - Я не могу тебе объяснять все подробно, главное - сделай так, как я говорю тебе, и тогда все будет хорошо. Я никогда не советовал тебе ерунды, ты же помнишь?
   - Да...
   - Иди прямо сейчас. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО! - повторил майор Сорока.
   Дневник Красной Девушки
   "Вот идет за окном человек, идет он как-то согнувшись. Наверное, он идет за героином. По крайней мере, лицо у него серое и опустошенное. Холодный ветер залазит ему под одежду, и снег залепляет глаза... Я вижу, что этому человеку хочется тепла. Мне кажется, что по жизни я иду вот также, как он по зимней улице. Мне холодно и хочется согреться. Одежда вроде нормальная, красивая и теплая, но настоящего тепла нет. Говорят, что у каждого человека есть своя половинка, и они просто должны найти друг друга. По-моему, об этом Платон говорил. И как же эту половинку найти? Все это кажется мне безумно несправедливым. Тебе холодно, и твоей половинке тоже холодно, вы могли бы согреть друг друга, но между вами - расстояние, преодолеть которое вам не под силу, просто потому что вы не знаете куда ехать...
   Возьмем вот этого парня, которого я подобрала на дороге. Зачем я это сделала? Просто его ситуация очень совпадала с моей внутренней жизненной метафорой. Лежит в снегу возле перевернутой машины и замерзает... И вот, согрела я его, а что дальше?
   Если честно, я не хочу, чтобы он уезжал, хотя и не знаю, зачем он мне нужен. Говорить о каких-то чувствах было бы глупостью, ведь мы с ним по настоящему и не знакомы, не общались даже. Но иногда я боюсь, что ...
   У нас такой разговор был. Почему-то захотелось записать его, хотя он, вроде бы - ни о чем.
   - Ты себя терял когда-нибудь?
   - Конечно, терял... Потерял, а теперь ищу...
   - Я вот часто себя теряю. Сначала я и не понимала этого, не понимала, что себя теряю. Мне просто казалось - все начинает валиться из рук, настроение плохое, и смысла ни в чем нет. Это состояние мне казалось обычным. Потом я поняла, что есть люди, у которых так не бывает. Их немного, но есть такие. Вот, например, мой отец. У него всегда все хорошо, и энергии куча. Тогда я стала воспитывать в себе позитивность. В итоге получилось, что общий уровень получше стал, но эти провалы все равно оставались. И ничего с ними поделать я не могла. Они настигали меня внезапно, и в такие моменты я не могла контролировать ситуацию, ни внутри себя, ни снаружи. И вот потом я поняла вдруг - я ведь просто теряю себя на время. Поэтому и не могу ничего предпринять. Что можно сделать, когда себя потерял?
   - Искать, - ответил ты.
   - А кто искать будет, если ты потерян, и находишься непонятно где?
   - Да пожалуй что и некому искать...Разве что случайно ты себя найдешь.
   - Ну, вряд ли это случайностью можно назвать, потому что, все таки, каждый раз ты себя находишь. Тут скорее так - твое настоящее Я впадает в какое-то сомнамбулическое состояние, бродит где-то, но потом обязательно возвращается, на автомате. Как птицы с юга домой возвращаются. Я поняла, что есть такие люди, у которых периодически так случается. Не знаю, зачем это, но я - такая. И мне надо просто научиться с этим жить. Пережидать периоды отсутствия Себя спокойно, так же, как снежные заносы на дорогах...
   Такой вот разговор."
  
   12
   Мы с трудом нашли в этом городе подходящий для общения с Хозяином Воды берег. То, что мы увидели сразу - это отвесные бетонные обрывы возле моста у станции метро Речной Вокзал. Мы прошли и вверх, и вниз по течению, и поняли, что везде одно и тоже - либо бетон, либо перемешанный с мусором снег. Город будто бы боялся реки, и старался оградиться от нее стеной хлама и исковерканных железяк - остовы машин, ржавые бочки... На другом берегу мы неожиданно обнаружили обширный лес. Так странно - громады домов, шум бесконечного потока машин, и вдруг - спускаешься под горку и попадаешь в самый настоящий приречный лес. На одном дереве я увидела чалама. Оказывается, в этом городе люди тоже почитают духов чер ээлери, хозяев мест! Полоски белой и синей ткани, развевавшиеся на ветру, указали нам нужное для камлания место. Мы вышли к берегу и посидели немного, наблюдая за темной водой в большой полынье. От воды поднимался пар, а сквозь него проступал другой берег: огромные здания из стекла и бетона, белая пристань и скованный льдом теплоход. Все это казалось маленьким и походило на макет, который я видела в нашем столичном музее.
   Дядя разжег костер, посушил над ним бубен, а потом начал камлание. Оно длилось недолго. Минут через пятнадцать дядя поблагодарил своих духов-помощников и сказал:
   - Дух Воды говорит, что он мало знает о жизни города и его людей. Он сказал, что здесь теперь обитают другие могущественные духи. Много разных духов, и среди них самые знающие - духи Интернет.
   - О, интернет - это я знаю! Там можно узнать про все на свете и купить много-много всего!
   - Да? - удивился дядя, - Значит ты тоже видишь духов? Так вот, я узнал, что в городе живет один миллион четыреста семьдесят пять тысяч записанных людей, а еще - пятьсот тысяч незаписанных. Всего - около двух миллионов. Один из них - твой возлюбленный. Он несколько лет назад учился в университете, написал какую-то книгу, называется диплом, а где он теперь - Интернет не знает. Мне сказали, что об этом должен знать дух Государства, но он для меня слишком могущественный и опасный, пока я не знаю, как к нему подступиться. А еще со всей этой историей как-то связаны Мухоморные Люди и Духи Северного Моря. Пока я еще не понял, как именно, надо их искать и расспрашивать. Также я познакомился с могучим духом по имени Электронный Платеж и с духом-женщиной по имени Банковская Система. Они подарили нам деньги и сказали адрес, где мы их можем забрать.
   - Вот это да! - воскликнула я. Город начинал мне нравиться все больше и больше. - А сколько денег?
   - Не знаю, сколько это будет в акша, они сказали, что нам дадут какие-то Уе, а потом эти Уе надо поменять на деньги.
   Когда мы приехали по указанному духами адресу, оказалось, что это что-то вроде нашего поселкового сбербанка, только здание было огромным и красивым, а люди были все аккуратно подстрижены и в очень опрятной одежде, как в рекламе. Ни у кого на одежде не было дырок или пятен. Все они были одеты даже лучше, чем наш поселковый чагырыкчы, Правитель. А ведь чагырыкчы - очень богатый человек! Наверное, все свои деньги он тратил на своих жен. Говорят, что обе они, и молодая и старая, очень любили хорошо поесть и постоянно заказывали из столицы разные деликатесы - консервированные абрикосы, кабачки (это такие длинные штуки, вроде огромных огурцов), изюм и сладкий портвейн. Да что там говорить - даже их собаки питались вкусной рисовой кашей, сваренной на жирном бараньем бульоне. Где уж тут нашему чагырыкчы нормально одеться!
   Нам сразу поменяли Уе на деньги, и мы пошли в ресторан. Чтобы не рисковать, я взяла знакомые блюда - манты и борщ. Борщ оказался каким-то странным - в нем была капуста и много картошки, и совсем не было лапши.
   - Видишь, как русские отличаются от нас? - спросил меня дядя, пытаясь набрать в ложку бульон так, чтобы в него не попала капуста. - У них даже борщ совсем другой!
   Я согласна кивнула головой и отодвинула свою тарелку. Все-таки, я не овца, чтобы есть столько травы, я имею ввиду эту противную капусту... Мой брат служил в Загорье в армии, и вот он рассказывал, что там их специально пытали - несколько раз в неделю заставляли есть эту безвкусную водянистую траву.
   - Русские - очень сильный народ, - говорил мне брат. - Они ели эту траву, даже не поморщившись. И еще они могут жить в таких местах, где даже посмотреть не на что - ни гор, ни стремительных рек, просто ровные поля, засеянные хлебом и капустой. Но они не жалуются.
   Эта сила была единственным качеством русских, о котором мой брат говорил с уважением. В остальном, по его словам, они были весьма странными существами - беспорядочными и непонятными, как вырастающая среди хлебов полынь. Иногда я думала - может таким вот и надо быть? Полынь, она ведь везде прорастает... не то что наша карагана. Говорят, если куст караганы даже и приживется где-то в Загорье, то ствол его не будет золотым. Просто серый древесный цвет, как у какой-нибудь ивы.
   Мы заплатили за обед огромную сумму, примерно тысячу акша, но у нас осталось еще двести тысяч. На эти деньги можно было купить несколько новеньких юрт с покрышками из белоснежного войлока. Все-таки правду говорят, что в большом городе много возможностей для того, кто умеет их использовать!
   Потом мы вернулись в наше временное жилище и студентки рассказали нам о том, что соседи устроили скандал: это вам не чум, хватит жечь всякие травы и стучать в бубен.
   - Надо арендовать квартиру, - сказал дядя.
   Одна из студенток тут же принесла с кухни газету и мы стали смотреть объявления.
   Дневник Пионовой Девушки.
   "Дядя сказал мне, что Дух Государства хочет пообщаться лично со мной. Это, конечно, был не главный дух, улуг дарга, а кто-то из тех, что помладше. Но все равно... Я очень боялась этого, не знала - как это - общаться с духами напрямую? Но все оказалось просто. Сначала дядя вышел на Мухоморных Людей, и они помогли нам попасть в Приемную. Там нас встретил маленький, с бесцветными волосами и глазами дух, который сразу же назвал свою цену. Оказалось, что он хочет забрать музыку, которая живет во мне, а также мои оргазмы. Не знаю, зачем все это ему понадобилось, но я согласилась. Дядя пытался остановить меня, но его выгнали из Приемной, и сделка совершилась. Взамен дух передал дяде информацию о моем друге.
   Оказалось, что все его души разбрелись кто куда. Тело находится в какой-то специальной больнице. А его сагыш-сеткелди ушла в придуманный мир. И чтобы вернуть ее, надо попасть туда, в этот мир. И еще - в нем живет какая-то чужая тень, или дух...В общем, теперь мы с дядей будем этим заниматься.
  
   Самым трудным во всем этом было найти под снегом засохшие мухоморы".
  
   13.
   В здании кинотеатра царила музейная тишина. Нет... Тишина заброшенной церкви. Мне вспомнился неожиданно чей-то рассказ о таком храме. Дело было на Севере, по-моему - на Таймыре. Кто-то плыл куда-то по какой-то реке. Их было несколько человек. Чтобы переночевать, они причалили к берегу возле заброшенного поселка. И в качестве места для ночевки выбрали старую пустую церковь. Колокола не было, только веревка болталась по ветру... Они взяли с собой несколько бутылок водки, радиоприемник, еду и начали в этой церкви бухать. И вот, уже ближе к ночи, под куполом закружился вдруг какой-то вихрь, потом все ветхое здание заходило ходуном... В ужасе все они выскочили на улицу, бросив внутри и водку, и громогласно вещавший радиоприемник: "...Что касается примет русского народа, то надо четко отделять религиозные суеверия, восходящие к описанным еще Фрэзером примитивным магическим процедурам от наработанной веками народной мудрости, существовавшей вопреки классовому и идеологическому угнетению...".
   Я вспомнил лицо рассказчика - пьяное лицо умного русского человека и порадовался за свою память, которая явно становилась все полнее и полнее.
   В кинотеатре шло всего три фильма - "Родина ждет", "Остаться живым" и "Вспомнить все".
   - А про что фильмы, расскажите? - спросил я у наблюдавшего за мной с равнодушной мрачностью билетера.
   - Вам чего надо? - неприязненно спросил он.
   - Я говорю, фильмы про что?
   - Я что, смотрю их, что ли? Мне смотреть некогда, я на работе!
   У билетера были довольно длинные волосы, впалые щеки, глаза - небольшие, серые, а на лбу - причудливой формы шрам. Перед ним лежала раскрытая книга, и он, видимо, был недоволен моим вмешательством в процесс чтения.
   Блин, какой фильм нужно было посмотреть мне? Я ощутил себя стоящим на традиционной фольклорной развилке. Что-то там про коня, жену и жизнь...
   - Билет сколько стоит?
   - Бесплатно у нас, - ответил билетер и посмотрел на меня с ненавистью, а потом демонстративно начал доставать из полиэтиленового пакета бутерброд.
   Я в недоумении посмотрел на него, а потом стал изучать расписание. Оказалось, что в ближайшие минуты должен начаться фильм "Вспомнить все". Я пошел было в зал, но был остановлен гневным криком билетера:
   - Ты куда без билета лезешь?
   - Так у вас же бесплатно!
   - Бля, билет-то все равно нужен! Тебе что, билет лень взять?
   Я пожал плечами, подошел к окошку и взял бессмысленный билет. Затем прошел к залу, открыл дверь и вручил серую бумажку молодому контролеру.
   В зале никого, кроме меня не было. Я задумался - куда же сесть? В детстве я всегда садился на первый ряд. При этом я знал, что у взрослых первый ряд не котируется, но мне он нравился... Подумав, я пошел в сторону покрытого мелкими складками экрана и занял место посредине первого ряда.
   Зазвенел звонок и свет в зале начал гаснуть...
  
   Проект ВОРОН. Отрывок из дела 13\5 (черновик).
   "... В ходе использования объекта выявились некоторые побочные эффекты. На фоне общего ослабления функций памяти и интеллекта у объекта появились ложные воспоминания, чрезвычайно подробные. Как объяснил Ш., это является следствием "путешествий одной из душ в другие миры" или искаженными воспоминаниями о прежнем рождении. Под гипнозом объект рассказал о некой горной местности, судя по всему - где-то в Центральной Азии. Он, якобы, совершил туда поездку и в течение нескольких месяцев жил там в юрте туземной девушки.
   Продолжается успешное использование в качестве буферной зоны смоделированного объектом "города". Соответствующее гипнотическое внушение, получаемое объектом перед переходом, позволяет избежать известных опасностей и сделать продолжительность нахождения в зоне минимальной.
   По мнению Ш., совпадающим с мнением наблюдающих врачей, наиболее целесообразным для использования объекта является режим "неделя - полгода - неделя"...
   Наблюдения показывают, что подавитель не оказывает существенного негативного воздействия на физическое состояние объекта.
   Общий вывод: использование объекта продолжать. Наиболее вероятный срок, который понадобится для полного перехода - полтора года..."
  
   14.
   Дневник Пионовой Девушки.
   У нас все получилось. Мы преодолели все препятствия... Дядя не смог последовать за мной, и в Заколдованный город я проникла одна. Из оружия - только маленький бубен да стрела с древним бронзовым наконечником. Там, на входе в город, в сердце безумного снежного вихря состоялась моя битва с Черным Вороном. Я вонзила бронзовый наконечник прямо в сердце этого могучего духа, и тогда он обернулся человеком. Истекая кровью, он благодарил меня за освобождение от страшного заклятия, наложенного на него бездушными белыми чародеями. А потом он отправился в Нижний мир, где его давно уже ждала Смеющаяся Кукушка.
   К этому времени от меня самой мало что уже осталось... В обычном смысле этого слова меня и человеком-то назвать теперь сложно... Хотя, с другой стороны, что есть человек? Если у человека отрезать уши, он останется человеком. Выколоть глаза - все равно человек. Руки можно отрезать, ноги, все равно остается человеком... Что надо отрезать, чтобы человеком быть перестал?
   Он вспомнил все, и я предстала перед ним, и теперь уже осталось только ждать - какое же решение будет принято его душой, освобожденной из долгого плена?
  
   15.
   Я проснулся как раз на этом моменте - в кинозале погас свет, на экране появился синий прямоугольник с названием фильма. Первые минуты после пробуждения я никак не мог разобраться - что в этой длинной череде событий было сном, а что явью. Постепенно я понял: несмотря на необычайную четкость воспоминаний, несмотря на необыкновенное правдоподобие этих видений все это лишь сон, не более того. Я решил записать его так, как он запомнился мне. Возможно, что некоторые события при этом были упущены. Что-то я интерпретировал по-другому, неосознанно подогнал под логику бодрствования...
   Да, многое, очень многое, осталось непонятным для меня самого. Во сне эти вещи казались очевидными, а теперь - я даже себе самому не могу их толком объяснить.
   Каким образом шаман по имени Черный Ворон был связан с моей судьбой? Что для меня значит Красная Девушка? А странный персонаж по имени Сорока? А все эти огромные сооружения из серого камня, все эти двигающиеся на огромной скорости повозки?
   Да... Нам бы не помешала такая вот повозка. Прошлой ночью красные волки перешли по льду на наш берег и загрызли мою единственную лошадь. У нас есть приученный к седлу сарлык, но нрав у него дикий. Жена его ужасно боится, особенно - когда он рычит, раздувая свои огромные черные ноздри.
  
  
   КОНЕЦ
  
   Текст написан: 2005, Зеленогорск (Красноярск-45),во время работы на избирательной кампании по выборам мэра города.
  
  ........................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................
  
  
  Р.А.С.С.К.А.З.Ы.
  
  
  
  ВМЕСТЕ С АДЕЛАИДОЙ СЛУШАЕМ КОЭНА И НАХОДИМ ЗАГАДОЧНЫЙ ДОМ
  
   1.
   Как-то исподволь, незаметно и тихо, осень подошла к концу. Росу на потерявшей яркость траве сменил иней, и почти все деревья потеряли свою листву. Бамбук иссох и выцвел, его длинные листья задевали борта моей машины и наполняли воздух громким шелестом и треском. Я, наверное, свернул куда-то не туда. Видно было, что дорогой этой пользуются очень редко - вон как заросла!
   - Ну что, дальше едем? - спросил я, но она ничего не ответила. Я повернул ручку громкости почти до упора, и Коэн запел:
   Отец, взмолился я, дай мне другое имя! То, что я использую сейчас - покрыто позором и грязью... А Он ответил - зато у тебя замечательное тело! Можешь использовать его, как оружие, а можешь - чтобы вызвать у какой-нибудь женщины улыбку...
   Музыка в этой песне простейшая: ритм-гитара, прямолинейный, тупо следующий за аккордами бас, да время от времени - какая-то трещотка.
   Машина вскарабкалась, наконец-то, на вершину холма и я заглушил двигатель. Вышел, достал сигареты, закурил. Да, я довольно далеко отклонился в сторону. Море - вон оно где... Зеленый простор покрывали белые завитки пены. Издалека море не казалось холодным, но я знал, что на берегу сейчас - ветер, а вода хоть и не ледяная, но для купания уже совсем не подходит. Внизу подо мной расстилалась небольшая долина. Извилистая речка рассекала ее на две части. В таких речках хорошо ловятся семидыры, подумал я некстати. Семидырами мы называли в детстве миног. Ловили их не для еды, а так, для развлечения. Лишенные чешуи, с круглым присосчатым ртом, они походили скорее на каких-то червей, нежели чем на рыб.
   Судя по всему, когда-то здесь были дачи, но сейчас от дачных домиков остались одни каркасы да кучи густо заросшего бамбуком и дикой гречихой мусора. Видимо, еще лет десять-пятнадцать назад все здесь начисто разрушил один из тайфунов, а восстанавливать никто не стал. Тогда было проще приобрести новый участок, и отстроиться на нем с нуля.
   Пожалуйста, позволь мне начать все сначала...
   Странный он, этот Коэн... Считает себя самым несчастным на свете человеком, и это при том, что всю жизнь занимается чем только пожелает: пишет книжки, записывает альбомы... До сих пор, хотя ему уже больше семидесяти. "Процесс создания песни для меня мучителен. Одну песню я могу писать два-три года, и все это время непрерывно страдаю. Может быть, муки роженицы, чьи роды затянулись, могут дать некоторое представление о том, что для меня являет собой процесс написания песни". Чтобы придумать песни одного из последних альбомов, он на несколько лет принял обет молчания и уединился в буддистском монастыре. Нет, не совсем уединился, служил водителем у настоятеля монастыря, так что в мир, все-таки, выбирался частенько, но - не произносил ни слова.
   Ладно, успокойся, и пусть эта песня станет твоим щитом, пусть она защитит тебя от врага...
   Среди заброшенных участков высился Дом. Да, именно так, с большой буквы, его и хотелось называть. Двухэтажный, и, насколько я мог отсюда разглядеть, каменный. Дом совсем не был похож на расплодившиеся вокруг города современные особняки (красный кирпич, высокий забор, гараж), скорее он навевал мысль о чем-то довоенном. Случайный остаток ушедшего в небытие мира... Довольно большой участок земли вокруг него был заботливо очищен от сорняков и беспорядочно разросшихся кустов. Дорога вела как раз туда. Миновав Дом, она через несколько десятков метров растворялась в густых зарослях. Я вернулся к машине и спросил ее:
   - Ну что, Аделаида, поедем вниз? Или, все-таки, поищем дорогу к морю?
   Посмотрел на нее и подумал: наверное, спит. Она ведь почти постоянно спит, такова уж ее природа...
   - Как ты думаешь, кто может жить в таком вот Доме? А вдруг, там приведения? Или скрывающийся от правосудия сумасшедший военный преступник?
   Я представил себе его - дряхлого, с помутневшими от старости глазами, вместо клюки он опирается на снайперскую винтовку старинного образца. Вечерами сидит на завалинке, смотрит, как дрожат на ветру последние кленовые листья и думает о неуловимом очаровании простых вещей...
   - Ладно, поедем вниз.
   Мой голос вклинился как раз в паузу между песнями, и поэтому прозвучал в тишине как-то резко, слишком отчетливо. Я завел мотор, и мы начали спускаться. Я посмотрел на Аделаиду и меня пронзила жалость - какая она маленькая и беззащитная!
  
   2.
   Пистолет я купил намного раньше и совсем не для того.
   Зачем же тогда? Все-таки, это довольно большие хлопоты - собрать необходимые справки, получить разрешение... Для самообороны? Наш город - не такой уж и опасный. Преступность, конечно, есть, но лично я никогда с ней не сталкивался. Наверное, это было что-то из детства. Казалось - будет у меня настоящее оружие, и сам я стану каким-то другим, более сильным и настоящим. В итоге я просто запер его в маленький сейфик, где он и пролежал спокойно все эти три года.
   Нет, и все-таки, не может это быть совпадением. Я купил его как раз тогда, когда потерял тебя. Примерно через три месяца после этого разговора.
   - Давай уедем отсюда, - неожиданно сказала ты, и поставила на вертушку своего любимого Коэна. Заезженная пластинка потрескивает, с улицы доносится радостный визг детей.
   Она берет тебя за руку и ведет вниз к реке. На ней обноски, которые раздает "Армия Спасения" и она не от мира сего, но именно за это ты ее и любишь...
   - Уедем? Куда же мы уедем?
   - Да хоть куда... Уедем на материк.
   - А чем тебе здесь не нравится?
   - Не могу я здесь... Такая тоска. Я себя чувствую, будто меня сослали сюда за какие-то грехи. И специально вокруг эта чертова вода, чтобы я никуда не сбежала.
   - При чем здесь вода? Можно сесть на самолет или на корабль - и отправляйся куда хочешь.
   - Ты ничего не понимаешь. Я здесь никого не знаю, мне не с кем общаться. Твои друзья - просто надутые индюки, а их жены - набитые дуры. Они все стараются из себя что-то представлять, как дети, которые играют в войну или преступников - я буду главный полицейский, а он будет злодей... Только дети помнят, что все это игра, а вы всю жизнь превратили в это...
   - Послушай, что тебя не устраивает? Сразу после универа меня пригласили на такую должность. У нас жилье в американском квартале, служебная машина, на работе у меня прекрасные перспективы...
   - Да на фига мне эти твои американцы? Они же тупые, как устрицы!
   - Сама ты устрица!
   Она заплакала. На столе стоял торт - как раз такой, какие она любит. Чтобы купить его, пришлось изрядно помучаться. Подъехать прямо к магазину в час пик было делом нереальным, я вышел на другой стороне улицы, потом пробирался под проливным дождем сквозь ряды медленно ползущих автомобилей и маршруток... Потом пробирался обратно, коробка моментально промокла, черт, забыл взять пакет...
   Солнце стекает вниз, как мед... А река говорит: ты будешь любить ее вечно, ведь она...
   Я подошел и положил ладонь ей на плечо.
   - Послушай, это только в песнях можно всю жизнь сидеть у реки и смотреть на закат... Мы-то живем в реальном мире. А здесь, в этом мире, надо работать, а на работе - надо хитрить и надувать щеки, я согласен, что кроме этого есть еще что-то, но в сутках только двадцать четыре часа, и на все времени не хватает... Мне сейчас надо проявить себя, а потом, через некоторое время...
   - При чем здесь песни? При чем здесь работа?! - крикнула она, сорвала пластинку с вертушки и запустила ей в торт. Пластинка воткнулась в него вертикально, с небольшим уклоном, и теперь все это напоминало произведение концептуального искусства.
   Мы взглянули на торт, а потом - сначала у меня, потом у нее - наши лица расцвели улыбками.
   - Может, на море поедем? - спросил я.
   - Да ну его, это ваше море, оно холодное.
  
   3.
   Потом, в связи с запуском нового проекта, я совсем перестал обращать на тебя внимание, это правда. Да и не только в проекте дело. Может быть, отношения вступили в фазу кризиса, а может я пустил все на самотек: пусть, мол... Как-нибудь, да образуется. И вообще, я решил, что ты бесишься от безделья. Несколько мест на выбор предлагал, но работать там ты не захотела. Домохозяйка из тебя тоже никудышная, это совсем не твое, вот и сидела ты целыми днями дома, смотрела во двор да на стену, отделявшую наш квартал от остального города. Перебесится, поймет, что так вот жить нельзя, устроится куда-нибудь, и все войдет в колею, решил я. Моя любовь к тебе в это время съежилась, стала совсем незаметной и забилась куда-то в самый темный уголок души, куда-то в тот отдел, где у нас хранится привязанность к детским игрушкам, запах бабушкиных пирожков и тому подобные вещи. Выбросить жалко, но и не используешь никак.
   В тот вечер я вернулся намного позже, чем обещал. Обсуждали с менеджерами отделов одну важную деталь, сначала в офисе, потом поехали в кабак, надо же хоть как-то расслабиться. Вечером движение не такое оживленное, и ездить после пары бутылок пива совсем не опасно. Машина у меня хорошая, такую постовой тормозить просто так не станет. Так что я доехал до стоянки спокойно, взял в магазинчике еще пива, не спеша пошел домой...
   Перед этим ты звонила несколько раз - когда придешь? Скоро, скоро приду... Сколько можно звонить? Не выставляй меня дураком перед людьми! У меня важный разговор! Потом ты обиделась и звонить перестала.
   Еще из-за двери я услышал эти механические повторы: Ю джаст... ю джаст... ю джаст... Открыл дверь ключом, зашел. Ты лежала, укрывшись с головой, и сначала я ничего не заметил. Выключил проигрыватель, включил телевизор и, глотая пиво, стал смотреть какое-то ток-шоу. Когда надоело, я принял душ и вошел в спальню. Откинул одеяло, и сразу понял, что ты умерла. Рядом валялся шприц.
   Потом мне сказали, что ты ввела себе в вены большое количество воздуха. Воздушные пузырьки создали тромбы, заполнили буквально все важные сосуды, и нормальное кровообращение прекратилось.
   Если честно, я почти ничего не почувствовал. Просто кончился какой-то период жизни - и все. Начинается что-то другое, новое. Я дал телеграмму твоим родителям, собрал все твои вещи и отвез их в детский дом. А пластинки засунул в одежный шкаф, куда-то вниз. Потом, через неделю, вытащил их оттуда, отвез за город и похоронил.
   А через месяц купил пистолет.
  
   4.
   Спустя некоторое время меня самого начало пугать мое спокойствие, и я решил сходить к психологу.
   - Это бывает, - сказал он. - Мозг создает защиту и перестает воспринимать какие-то события как реальные. Их настоящую значимость он как бы прячет от самого себя, чтобы не зашкалило. Это ведь шок... Наш мозг склонен к автоматизму и привычному поведению, любые глобальные изменения для него - шок. Лучше вам выразить открыто свое горе, разок выплакаться хорошенько... Ничего стыдного в этом нет, это не слабость, а нормальная реакция. Если чувства подавлять... это как держать их в холодильнике, в глубокой заморозке. На это уходит много психической энергии, на поддержание такого внутреннего холода. И все равно в какой-то момент все может растаять, неожиданно вырваться наружу.
   Выплакаться хорошенько? У меня не было ни малейшего желания плакать. К тому же, на работе я привык постоянно улыбаться. Перестанешь улыбаться - все решат, что у тебя какие-то проблемы. А раз у тебя проблемы - значит ты ослабел. А раз ослабел - на фига ты здесь нужен, приятель?
   - Наш мозг - просто мастер игнорировать важное, выпячивать пустяки, создавать иллюзии. Возьмем такую страшную для мозга вещь, как смерть. Его собственную смерть. Многочисленные исследования показали: уже находясь в состоянии агонии, мозг порождает различные картины, отвлекающие его от осознания того факта, что жизнь уже окончена. Кому-то видится туннель, в котором его поджидает Светоносное Существо, кто-то, подобно платоновскому солдату, попадает на некую "пересадочную станцию", где души выбирают себе следующее рождение. Этот феномен давно уже стал известен людям. В тибетском буддизме он получил название "состояния Бардо". Умирая, человек попадает во власть своих иллюзорных представлений о мире, и может навсегда так и застрять в этих иллюзиях...
   По моему, психологу просто хотелось поболтать, никакого толку от консультации я не ощутил.
   В целом, моя жизнь изменилась не очень сильно. Кое-что, конечно, изменилось, но явно не в худшую сторону: я стал бегать по утрам, посещать тренажерный зал... Личная жизнь? Обычная для молодого холостяка личная жизнь.
   Так и прошли эти три года. Два месяца назад я зашел в супермаркет, и там, в отделе компакт дисков, наткнулся на Леонарда Коэна. Эм-пэ-три, все альбомы, включая последний, "Дорогая Хизэр". Совершенно не думая о том, почему и зачем я это делаю, я купил диск, приехал домой и врубил его на всю катушку.
   Холодная музыка, прозрачная музыка знающей свой конец старости. Таким мог бы быть идеальный концерт в чертогах Снежной Королевы.
   Дорогая Хизэр, пройдись еще раз своими нежными пальчиками по моей коже...
   Утром я проснулся и понял - меня выключили. Кто там дает энергию всем живым существам? Я почувствовал вдруг, что не могу даже поднять руку и нажать кнопку верещавшего вовсю будильника. Зачем его-то выключать? Теперь я мог только поражаться: для чего всю жизнь я делал столько бессмысленных движений? Зачем участвовал в дурацкой суете? Улыбался, когда мне хотелось заплакать или послать кого-нибудь к черту? Зачем я играл, зачем пытался быть мастером игры, но чаще всего оказывался жалкой пешкой, которая все мечтает о деревянном королевском набалдашнике поверх своей деревянной же головы?
   Было ведь что-то другое, что-то настоящее, и именно оно казалось неважным, и теперь не вернешь, и уже поздно, и хочется кричать, но вспоминаешь о соседях...
  
   5.
   Не только хорошие парни проигрывают.
   Я ставлю телефон на подзарядку. Номер давно заблокирован, но в телефоне - часы. Не знаю почему - потребность ориентироваться во времени продолжает сохраняться. В среднем я смотрю на часы дважды в сутки. Утром, когда отмечаю время пробуждения, и вечером, когда за окном темнеет.
   Я никогда не был хорошим парнем, но все равно умудрился проиграть буквально все. Полотенце с дельфинами, покрытые пылью ракушки, набитая фотографиями и открытками тумбочка - они остались. Но смысла в них уже нет.
   В банке на подоконнике у меня живет маленькая лесная улитка - вот, пожалуй, и все. Улитку зовут Аделаида. Одного маленького листика капусты ей хватает на целую неделю. А потом я кладу свежий. Всю неделю Аделаида ползает по листочку и помаленьку его объедает. Такая вот нехитрая у нее жизнь.
   Я подобрал ее, когда она пыталась переползти оживленную улицу в центре города. Вряд ли это удалось бы ей без моей помощи. Сначала я просто хотел перенести ее на другую сторону, но потом передумал, сунул в спичечный коробок, вот она и живет с тех пор у меня. Иногда я с ней разговариваю, и она вытягивает свои рожки в сторону моего лица, водит ими справа налево и обратно - рассматривает меня.
   Сначала я думал - как же так? Почему именно я? Почему именно меня отключили? Весь мир продолжал вертеться как прежде, всходило и заходило солнце, заключались выгодные и невыгодные контракты, кто-то кого-то хотел, кто-то кого-то любил... Думал довольно долго и ни к каким выводам не пришел. В конце концов, это мне надоело, теперь я стараюсь не думать вовсе. Просто отключили, и все.
   Первое время телефон еще попискивал иногда - приходили эсэмэс, призраки из прошлого... Потом социум обиделся и оставил меня в покое. Покой этот - вещь обманчивая, он продлится до тех пор, пока деньги не кончатся. Я это знаю, но может быть к тому времени наберусь решимости - и уеду куда-нибудь, начну все сначала. Хотя, что там начинать?
   Вы даже не представляете, каким веселым я был в последние три года. Очень веселым! Может, не таким веселым, как клоун в цирке, но все же... Я очень старался. Вы, наверное, слышали про силу позитивного мышления? И про то, что если постоянно улыбаться, даже через силу, то все будет окей?
  
   6.
   Мы пересекли шаткий деревянный мостик, под которым клокотали разбивавшиеся о блестящие валуны потоки чистейшей воды. Перед Домом дорога немного расширялась, образуя нечто вроде стоянки. Там я и припарковал свою машину.
   Аделаида довольно крепко прицепилась к приборной доске, и мне пришлось постараться, чтобы ее оттуда отлепить. Сильно тянуть я боялся - вдруг у нее что-нибудь там повредится? Но и оставлять ее одну в машине не хотелось, еще уползет куда-нибудь, потом не отыщешь... Она ведь глупая. Я положил ее в коробочку и сунул в брючный карман.
   Пистолет я тоже захватил с собой, хотя после произошедшей полчаса назад осечки я не очень-то на него рассчитывал. Щелчок, а потом грохот, оказавшийся лишь воображаемым. Да, выглядело довольно глупо: только что человек пытался застрелиться, а теперь таскает с собой оружие, как будто жить без него не может.
   Дом стоял прямо передо мной - широкий, покрытые старой штукатуркой стены подернуты зеленым мхом. Окна блестели, отражая дневной свет, и разглядеть то, что было внутри, я не мог.
   - Ну, Аделаида, что скажешь про этот Дом?
   Из трубы поднимался дымок. Вокруг Дома росло несколько сосен, сливовые и кизиловые деревья. В детстве я очень любил продолговатые красные ягоды кизила, полные кисло-сладкого сока. Они продавались расфасованными в маленькие бумажные пакетики, там же, в этих торговых рядах, можно было купить сушеной корюшки, вареных креветок-чилимов, коричневый острый папоротник.
   Внезапно у меня появилось ощущение, что кто-то ждет меня здесь, именно меня. Будто бы этот Дом и был конечной точкой моего долгого путешествия. Путешествия, которое тянулось многие-многие годы... и в тоже время оказалось таким мимолетным.
   Из-за задней стены Дома вышел старик. В руках он держал старенькие, расхлябанные грабли, в их зубьях застряло несколько кленовых листьев. Старик, не торопясь, обогнул Дом и подошел ко мне.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал я.
   Он только кивнул. Почему-то возникло ощущение, что слова здесь не нужны, что меня понимают без всяких слов. Старик улыбнулся и жестом пригласил в дом. Грабли он оставил у входа. Мы миновали что-то вроде сеней и вошли в довольно большой холл. Горящий камин, несколько уютных кресел... На журнальном столике стоял старый катушечный магнитофон и стопка плоских картонных коробок с катушками. Это было что-то из далекого детства - громоздкий агрегат, в который не так-то просто правильно заправить ленту...
   Как будто вернулся домой... Что может быть лучше, чем иметь такой вот Дом? Ничего не может быть лучше. Я сел в кресло, старик же зашуршал магнитофонной лентой. Я вытащил из кармана коробочку и выпустил Аделаиду на стол. Потом достал пистолет, зачем-то понюхал ствол. Пахло пороховой гарью. Очень сильно пахло... Я положил пистолет рядом с Аделаидой. Старик лишь мельком взглянул на оружие, но не проявил к нему ни малейшего интереса. Он закончил возиться с пленкой, щелкнул массивным тумблером, и лента пошла. Я почувствовал себя, как в кинотеатре - в будке механика зашумел проектор, и сейчас начнется фильм. Реальность, в которую предстоит погрузиться на полтора-два часа.
   - А она тоже здесь? - спросил я старика.
   Он кивнул.
   - Она придет?
   - Обязательно придет! - тоненьким голоском пропищала Аделаида.
   И я улыбнулся. По-настоящему, от души.
   2005
   .......................................................................................................................................................................................
  
   ИСТОРИЯ ДЛЯ ЧУЖЕЗЕМЦА
   1.
   Когда мне было двенадцать, я написал длинное письмо, запечатал его в бутылку из-под азербайджанского портвейна и бросил в реку. Завершалась весна, и по Улуг-Хему плыли ослепительно белые осколки льда. Зеленая бутылка сразу затерялась среди них, и я пошел домой, представляя, как мое послание преодолевает тысячи километров - от Центра Азии до самого Таймыра. И там, на Таймыре, попадает в сети к какому-нибудь нганасанскому рыбаку. А потом дети нганасанского рыбака читают мое письмо, и пишут ответ по указанному мной адресу, и постепенно между нами возникает дружба. Мы ездим в гости друг к другу, обмениваемся открытками на Новый год и Первое мая...
   Так и сейчас - пишу это письмо и отправляю куда-то... Мне уже тридцать, и я иногда ощущаю, как тает моя жизнь. Тает, подобно куску рафинада в горячем чае. Сахар растаял, чай выпит, пластиковый стаканчик летит в корзинку.
   2.
   Обелиск Центра Азии похож на фаллический символ. Постамент, на нем глобус, из него вверх устремляется толстый шпиль. Несколько лет назад глобус перекрасили в другой цвет и, почему-то, убрали с него Новую Зеландию. Впрочем, обойдемся и без нее. Нам она не нужна. Обелиск стоит на набережной, слева от него - юрты шаманского общества, культовые сооружения, каменный орел, выкрашенный коричневой краской. В небольшом скверике молодежь пьет пиво, деклассированные старики - технический спирт. В дневное время здесь почти всегда можно застать иностранцев, вооруженных глупыми фальшивыми улыбками и миниатюрными видеокамерами, но к вечеру они скрываются в гостиницах, запуганные рассказами о местной преступности.
   Я стою, облокотившись на парапет набережной, смотрю на стремительные воды реки, на повисших высоко в небе коршунов, на покрытые осенним золотом деревья. Вдали синеет горный хребет с блестящими снежными шапками. Ничего лишнего в этом пейзаже нет. Ничего... Перед глазами еще мелькают стопки бумаг, мерцающие экраны мониторов, лица посетителей и подчиненных, и я стараюсь вытеснить их с помощью созерцания природы.
   Состояние у меня какое-то странное. Я ощущаю только текущий момент - ни прошлого, ни будущего - ничего этого словно бы не существует. Только туман клубится в голове, и вглядываться в этот туман совсем не хочется...
   Опускаю руку в карман, трогаю кусочек гашиша. Его подарил мне министр экономического развития. Это не какой-нибудь коммерческий продукт на основе ацетонового экстракта. Настоящий чангыстерекский гашиш, посланный министру друзьями из родной деревни.
   К парапету подходит девушка-азиатка, искоса поглядывает на меня. В руке у нее - пакет, из пакета торчит рулон плотной белой бумаги. Девушка молчит несколько минут, а потом тихо и нерешительно обращается ко мне:
   - А вы сейчас не торопитесь?
   По-русски она говорит с сильным акцентом. Я провожу рукой по облезлой краске парапета, отрицательно качаю головой. В этот момент меня пронзает странное ощущение: все это уже было... Словно пленку отмотали назад и пустили по новой. Я часто таким образом смотрю фильмы: поставлю перед сном, а через пять минут отключаюсь. Утром пускаю фильм с того места, на котором уснул, но не успеваю посмотреть - или опять усну, или на работу ухожу. И потом снова смотрю его с того же эпизода, на котором вырубился прошлой ночью.
   - Хотите, я нарисую ваш портрет?
   Мне становится интересно. В нашем городе нет уличных художников, и никто еще не обращался ко мне с такой просьбой.
   - А это долго? - спрашиваю я и думаю: ну вот, может хоть что-нибудь интересное сегодня произойдет.
   - Ну... минут двадцать, наверное.
   - Ну что ж, давай. А где будем...?
   - Может, в парк пойдем?
   Еще не поздно, думаю я, там сейчас не так уж и опасно. Мы не спеша идем ко входу, по пути я покупаю большую бутылку крепкого пива. Наш парк носит имя Гастелло. Советский летчик-камикадзе, направивший свой горящий самолет на колонну с немецкой техникой. Поступок героический, но выбор его имени в качестве названия для места увеселений меня всегда удивлял.
   Парк давно уже одичал. Семнадцать лет назад перестала работать последняя карусель, скульптуры советского времени облезли и растрескались, изображаемые ими персонажи приобрели анонимность. Особенно странно они стали смотреться на фоне появившихся повсеместно бетонных изображений мифологических существ и стилизованных животных - верблюдов, яков, диких козлов...
   - Ты знаешь, кто это? - спросил я девушку, указывая на грустного серебристого человека с обвисшими усами, в старомодном костюме-тройке. Девушка удивленно покачала головой.
   - Это Горький. Был такой писатель, - говорю я, закуриваю сигарету, вглядываюсь в грустные глаза писателя.
   Девушка немного нахмурилась, на ее маленьком плоском носике появились поперечные морщинки.
   - А что он написал?
   - Да так, ничего особенного.
   Раньше здесь же неподалеку стоял еще и небольшой гипсовый Ленин. Но в середине девяностых его кому-то продали.
   - А это кто? - спрашивает она, видимо для поддержания разговора.
   Солдат с отбитой левой рукой. Из бетонной культи торчит ржавая арматура, серебристая краска на щеках облезла и потемнела. Мне вспомнилось, что щетина продолжает расти даже у мертвого человека...
   - Александр Матросов. Герой войны.
   Стоит в парке без руки - никому не нужное божество ушедшей эпохи. Бедный, что он делает здесь, в Центре Азии?
   Мы сели на какой-то веранде; она начала рисовать, а я пил свое пиво.
   - Как тебя зовут? - спросил я.
   - Айыра.
   Она улыбнулась и поправила волосы рукой.
   - Как-как?
   - А-йы-ра! Это монгольское имя. Меня папа так назвал.
   - Айыра, будешь пиво?
   - Не знаю... - нерешительно сказала Айыра. - Я быстро пьянею, плохо рисовать буду.
   - Да ничего страшного. Немножко можно.
   Она отхлебнула из бутылки, подавилась липкой пеной, закашлялась.
   - Айыра, как это тебе в голову пришло рисовать портреты людей на улице?
   - Мне деньги нужны на кисточки и краски. Я в училище искусств учусь. Ну вот, решила попробовать.
   - Сколько тебе лет?
   - Девятнадцать.
   - А какие тебе художники нравятся?
   - Разные нравятся. Но вообще-то, я художников почти не знаю. Нам про них не рассказывают. Учитель говорит: я вас просто учу рисовать. А если вы хотите что-то еще узнать - езжайте учиться за Саяны.
   Саяны - это горы, которые отделяют нашу республику от остального мира. Остальной мир так и называется: "за Саянами".
   - А ты была за Саянами?
   Она отрицательно качает головой.
   - На следующий год хочу съездить. Родственники иногда ездят, вещи покупают, меня обещали тоже взять. А ты был где-нибудь?
   - Был.
   Я чувствую, что уже опьянел. Мне уже не хочется больше пива, хочется коньяка или водки. Я смотрю на мобильник - прошло двадцать минут.
   - Долго еще? - спрашиваю я, отбрасываю пустую бутылку в угол нагретой солнцем веранды.
   - Не знаю...
   Она показывает мне портрет. Я не нахожу особого сходства, но одобрительно киваю.
   - Давай куда-нибудь сходим, - предлагаю я.
   - Куда? - спрашивает она, и в ее голосе я слышу наивную радость.
   - Ну... Куда хочешь. Можно пообедать где-нибудь, где тебе нравится.
   - А я еще ни разу нигде не была.
   - Совсем нигде?
   - Совсем. Я в городе только два года живу, и никто меня еще никуда не приглашал.
   А сама не ходила - хочу спросить я, но не спрашиваю, потому что тут же понимаю: для нее, видимо, обед в ресторане - слишком дорогое удовольствие. Мы выходим из парка, проходим сквозь арку "Санта-Барбары" (так называют у нас старую четырехэтажку неподалеку от автовокзала). Ловим такси, втискиваемся на заднее сиденье. Незаконченный рисунок она засовывает в свой маленький рюкзачок. Я кладу руку на ее колено, и она улыбается. На полу валяются клочки бараньей шерсти и две обертки от презервативов.
   3.
   - Нам бы что-нибудь национальное, - говорю я официантке, с некоторым удивлением поглядывающей на нашу пару.
   Официантка глупо улыбается и говорит, что ничего национального нет.
   Айыра не знает, что заказать, потому что для нее все эти названия ничего не говорят, кроме названий вроде "котлета" или "жареное мясо". Я пытаюсь ей объяснить, потом мы заказываем что-то, но выясняется, что этого нет. Делаем еще одну безуспешную попытку, и сдаемся: принесите то, что есть.
   Пьем водку, и Айыра очень быстро пьянеет. Она много смеется, что-то рассказывает:
   - У меня замечательная семья. Мы живем возле Болота. Нас пять сестер и братьев. Но старшая сестра с нами сейчас не живет. А брат у меня очень умный. У него есть мобильный телефон. Он себе скоро купит новый, а мне отдаст свой. У меня тоже будет мобильный телефон. А когда я закончу училище, я буду работать в школе, поеду в свою деревню. Там хорошо, очень много друзей. Тебе надо познакомиться с моими родителями и братьями и сестрами. Завтра я тебя познакомлю.
   Она говорит, говорит, я киваю, щурюсь от проникающего сквозь пыльные стекла солнечного света. Звонит мобильный, я выхожу на улицу, чтоб не мешала музыка.
   - Ты зачем подписал разрешение на размещение? - спрашивает недовольный голос.
   - Какое разрешение?
   - Такое, посмотри, на кольце их конструкции уже размещены. И как к телецентру ехать - тоже висят, и на Башне.
   - Ничего я не подписывал...
   - Они говорят, что подписал.
   - Не может быть. Попросите у них копии.
   Я кладу трубку. Через пять минут - снова звонок.
   - Оказывается, мэр им лично подписал.
   - Вот урод... Он что, совсем охренел?
   Я изображаю возмущение, но на самом деле мне все равно. Возвращаюсь в ресторан. Айыра вяло ковыряет вилкой "мясо по-французки".
   - По работе звонили, - поясняю я.
   - А где ты работаешь?
   - В мэрии.
   - О-о! Ты такой молодой, и уже дарга?
   - Ну, не такой уж я и молодой... да и дарга я о-очень маленький.
   - А чем ты там занимаешься?
   - Так же как и все - перекладываю туда-сюда бумажки, общаюсь с людьми, пишу отчеты. Сейчас вот выборы, приходится еще и этим заниматься.
   - А кого выбирают? Президента?
   - Нет, депутатов.
   - А президента выбирают?
   - Нет, не выбирают.
   - А ты тоже будешь депутатом?
   - Нет, не буду. Слушай, поехали на тот берег?
   Я расплачиваюсь за дорогой и чудовищно невкусный обед, мы берем такси и едем к реке. Спускаемся под горку, проезжаем мост, сворачиваем направо и едем ухабистым проселком. Последние сто метров машина вязнет в песке, и мы отпускаем водителя, идем дальше пешком. На ногах у Айыры - массивные белые кроссовки.
   4.
   Солнце уже клонится к горизонту, зубцы гор становятся темно-сиреневыми, на том берегу яркие блики играют на пирамидальном куполе. Над деревьями возвышается белый кубик театра с псевдокитайской крышей. Гашиш в сочетании с водкой делают мое бытие иллюзорным, я чувствую себя персонажем кинофильма. Айыра спрашивает пьяным голосом, едва выговаривая слова:
   - А тебе подошла бы такая любовница, как я?
   - Очень подошла бы, - говорю я.
   Смотрю на воду, и ощущаю, как мое Я отделяется понемногу от меня, осыпается, уносится водой, растворяется в ней. Мне холодно, и я передвигаюсь поближе к костру.
   - Поехали на дискотеку, - говорит Айыра, но я отказываюсь. Мне совсем не хочется ни на какую дискотеку. Мне хочется домой, хочется спать. Я не знаю, о чем мне говорить с этой пьяной девушкой, не знаю, зачем я сюда приехал. Я не знаю даже толком, кто же я сам. Тело совершает некие движения, мозг производит некие мысли, все вместе это похоже просто на большую куклу. Впрочем, совсем даже не большую. Просто ничтожная пылинка в бескрайнем Космосе. Кристаллик сахара, почти моментально растворяющийся в горячем времени. Айыра... Впрочем, я почти не обращаю на нее внимания, просто сижу и думаю о всякой ерунде.
   Кем был, например, мой прапрадедушка? Где он жил? Я совершенно ничего о нем не знаю. А прапрадедушка Айыры? Тоже, наверное, никому уже неизвестно. Можно только предположить с определенной уверенностью, что внешние условия жизни у наших прапрадедушек были довольно разными. Мой жил где-нибудь на Волге, сеял хлеб, на Рождество весело напивался, по воскресеньям ходил в церковь и слушал там малопонятные слова. А может, и не ходил он в церковь. Может, бунтовал и поджигал помещичьи усадьбы... А прапрадедушка Айыры жил в юрте. А может и в чуме, это если он бедняком был. Пас баранов, яков или оленей, охотился. Или сидел в буддистском монастыре, звенел в колокольчик, распевал сутры.
   5.
   Наверное, я плохой чиновник. Сегодня опять проспал работу. Будильник - мощное доисторическое чудовище - не смог разбудить меня, и когда я продрал глаза, зеленые стрелки показывали двадцать минут первого. Рядом лежала какая-то девушка, через некоторое время я вспомнил, что познакомился с ней вчера на набережной. Как же ее зовут? Айрана? Арина? Азиана? Нет, не то... Я включил музыку, что-то старое вроде Jesus And Mary Chain, сварил себе кофе, выпил полкружки и залез в горячую ванну. Когда я вышел, девушки уже не было. Как тихо и незаметно она собралась и ушла! Проверил деньги, мобильник - все на месте. На кухонном столе лежал распечатанный конверт с небрежно написанным адресом. Повертев конверт в руках, я достал из него свернутый в четыре раза лист А4. Текст был отпечатан на компьютере:
   "Уважаемая Айыра!
   Я понимаю, что мое письмо вызовет у тебя большое удивление и, скорее всего, недоверие. Но - попрошу внимательно отнестись к тому, что я тебе сейчас скажу.
   Для начала приведу несколько фактов: тебе сейчас нужны деньги для покупки красок и кисточки. Ты еще ни разу не была в ресторане. У тебя пять братьев и сестер, а в городе ты живешь всего два года. Видишь, кое-что о тебе я знаю.
   Сегодня в 15-30 подойди к Центру Азии. У парапета увидишь парня, он будет стоять и смотреть на воду. Предложи нарисовать его портрет, и он даст тебе деньги на кисточки и краски. Не бойся его, ничего плохого тебе он не сделает".
   Ни подписи, ни даты на листке не было. Я пожал плечами - бред какой-то! Наверное, шутка кого-то из наших общих знакомых... Хотя откуда у нас им быть... И откуда им знать, что я в 15-30 буду стоять у Центра Азии, глядя на воду?!
   Я выпил еще кофе, сунул в карман кусочек гашиша, потом на такси доехал до указанного на конверте адреса и сбросил письмо в ржавый почтовый ящик. Глянул через забор: на обвисших веревках - сероватое постельное белье, рубашки, женские трусики, и, почему-то, пионерский галстук (откуда он взялся?! почти двадцать лет, как последний пионер исчез с лица земли!).
   А потом я поехал к Центру Азии.
   7.
   Когда мне было двенадцать, я написал длинное письмо, запечатал его в бутылку из под азербайджанского портвейна и бросил в реку. Завершалась весна, и по Улуг-Хему плыли ослепительно белые осколки льда. Зеленая бутылка сразу затерялась среди них, и я пошел домой, представляя, как мое послание преодолевает тысячи километров - от Центра Азии до самого Таймыра. И там, на Таймыре, попадает в сети к какому-нибудь нганасанскому рыбаку. А потом дети нганасанского рыбака читают мое письмо, и пишут ответ по указанному мной адресу, и постепенно между нами возникает дружба. Мы ездим в гости друг к другу, обмениваемся открытками на Новый год и Первое мая...
   Увы! Дружелюбные нганасаны так и не получили этого письма. Буквально на следующий день зеленая бутылка разбилась о прибрежные скалы, послание размокло и было съедено какой-то глупой рыбой. Впрочем, возможно рыбы не так уж глупы, как кажутся. Пусть они и не умеют говорить, зато им ведомы многие древние и поучительные истории, за каждую из которых чужеземцы охотно заплатили бы чистым, высокопробным золотом.
   2007
  ...............................................................................................................................................................................
   МЕЛОЧЬ
  
  
   1.
   В детстве я очень любил спагетти. Мой отец спросил как-то:
   - Если я поеду в Америку, что тебе привезти?
   - Спагетти, - сразу же ответил я.
   Присутствовавшие взрослые заулыбались.
   - Нет, ты хорошенько подумай.
   - Спагетти, - твердо повторил я.
   А что бы я попросил сейчас? Не знаю.
  
   2.
   Говорят, великий Фицджеральд так создавал свои посредственные журнальные рассказы. Сначала писал "настоящий, замечательный рассказ". Потом серьезную литературу с помощью отработанных приемов превращал в стандартное коммерческое чтиво. И журналы охотно публиковали эти произведения, платили писателю хорошие деньги.
   Вот бы и мне так научиться!
   Я имею ввиду - писать "настоящие, замечательные рассказы".
  
   3.
   У Харуки Мураками девушка говорит настроенному на бегство от социальных реалий герою:
   - С такими мыслями тебе лучше поселиться в коробке из под обуви.
   У Кобо Абэ есть произведение про человека, носившего на себе ящик. У Чехова известный рассказ называется "Человек в футляре". И Чехов - один из любимых образованными японцами русских писателей.
   Может быть, жить в коробке - это тайная мечта всех японцев? Но большинство стесняются ее воплотить в действительность. Впрочем, зимой в Японии достаточно холодно.
   В литровой банке у меня живет маленькая лесная улитка. Я смотрю на нее, и в голову приходят разные мысли.
  
   4.
   И вот - прочитал человек книгу, и был ее потрясен. А почему бы и мне не написать что-нибудь эдакое, думает человек и начинает писать. Стоп! Превращение уже свершилось. Перед нами не человек, а писатель.
  
   5.
   Сначала он думает: напишу просто так, для себя, рассказ. Ему самому рассказ нравится, и у нашего писателя появляется желание быть прочитанным кем-то еще. И он раздает знакомым отпечатанные на принтере копии, рассылает им по электронной почте вордовские файлы: вот, на досуге набросал кое-что... Получив от знакомых вежливое одобрение, писатель начинает слать рукопись в литературные журналы и издательства. Ему уже мало ограниченного круга, ему захотелось, чтобы весь мир познакомился с его бессмертным творением.
   Потом он пристраивает рассказ в местную газету, получает скромный гонорар и грустит. А ведь сначала он был доволен вниманием друзей и радовался.
   Постойте, а если он - очень талантлив? Целеустремлен, настойчив, везуч? Его начинают печатать, и тогда он грустит из-за низкой оплаты своего труда. Десятки тысяч людей читают мои книги. Неужели я не достоин лучшего материального вознаграждения?
   Допустим, чудеса продолжаются. Наш писатель начал получать кучу денег. Почему же он стал таким желчным и раздражительным? Почему так много пьет?
   Он думает: жизнь потрачена зря. Не вышел из меня ни Толстой, ни Достоевский, ни, на худой конец, Паоло Коэлье.
   Редко, очень редко человек преднамеренно пишет в стол. Даже Лавкрафт, большая часть рассказов которого была дописана его единственным приятелем, Лавкрафт чьи произведения приобрели известность через двадцать лет после никем не замеченной смерти, даже Лавкрафт был одержим манией запечатлевать свое письменное слово в чьем-нибудь сознании. За свою недолгую жизнь он написал и разослал больше ста тысяч посланий. В день - по нескольку длинных, содержательных писем.
   И все-таки, зачем же человек пишет?
   Большинство говорит: это моя жизнь, мне нравится писать, я не могу не писать...
  
   6.
   Некто Джей, старый знакомый, со знанием дела раскритиковал мой первый рассказ. Я поинтересовался, писал ли он когда-нибудь сам. Он помолчал минуту, потом ответил:
   - Когда мне было двадцать три, я написал роман. Шестьсот страниц. Главный герой - молодой англичанин.
   И знакомый замолчал. Я налил ему водки и спросил:
   - А где этот роман?
   - Я приехал в город Болотное, там живет моя мама. Завернул роман в полиэтиленовую пленку и закопал у нее в огороде.
  
   7.
   Маленький поселок на далеком Севере. Я знакомлюсь с молодым человеком, он представляется, жмет мне руку:
   - Такой-то, директор аэропорта.
   - Но ведь аэропорт уже лет десять, как не работает?
   Аэропорт - это маленькая избушка и очищенное от камней поле. По полю бродит чей-то облезлый скот.
   - Да, сейчас аэропорт законсервирован, но есть планы снова его открыть.
   Потом он уходит, и мне объясняют: это сын директора закрытого аэропорта.
   - А чем он занимается?
   - Ничем.
   Насколько же велико в человеке желание быть хоть кем-то! Что уж тут удивляться, когда некто баллотируется в депутаты...
  
   8.
   Мне было лет двадцать. Мы с Булатом пьянствовали на улице. Не помню уже, как, но мы познакомились с веселыми бандитами. Катались в их машине, пили водку. Иногда бандиты останавливались и избивали какого-нибудь прохожего резиновой дубинкой. Развлекались. Нам эти бандиты представились именами известных в городе криминальных авторитетов.
   Какая чушь, думал я на следующий день. Станут крутые парни так тупо развлекаться!
   Через год я увидел в газете портрет одного из них. Его имя и подпись: депутат городского совета. В пространном интервью он рассказывал о своей позиции в связи с реформой ЖКХ.
  
   9.
   Выборы, я приглашен в качестве избирательного технолога. Спрашиваю кандидата в депутаты, личность довольно серую и никому не известную:
   - Сможете откровенно ответить мне на один вопрос? Это не праздное любопытство, ваш ответ необходим мне для работы.
   Он важно кивает.
   - Зачем вы идете на выборы?
   - Вы что, издеваетесь?!
  
   10.
   Лавкрафт был жалким неудачником. Он страдал нервными припадками, кололся морфием, практически не выходил на улицу. Ни с кем не общался, не публиковался, жил в постоянной нищете. Он никогда не путешествовал и кроме своего захолустного городишки нигде так и не побывал. У него не было женщин.
   Теперь его рассказы переведены на все европейские языки, по ним в Голливуде сняли десятки малобюджетных фильмов. Лавкрафта сравнивают с Эдгаром По.
   И все-таки, Лавкрафт - плохой писатель, скучный и претенциозный.
  
   11.
   Живущие в Туве русские называют коренных жителей чертями. А тувинцы русских - чашпаннар, что означает "сорняк, полынь". Бродят черти среди зарослей полыни и поют горловым пением.
   А в одной из популярных тувинских песен есть строчка: "Тува - это сердце райского сада".
  
   12.
   Название одного из населенных пунктов в Туве переводится на русский так: Место, Где Находится Шамбала.
   Видели бы вы этот поселок!
  
   13.
   Мой друг вырос в Туве, а сейчас живет в Москве. Пишу ему письмо, спрашиваю: ну, и как живется в столице? В ответном письме он рассказывает историю. Пришел я на пляж, присел на песочек. Кругом куча народу. Рядом - накрытый газетой мужик. Ветер сдувает газету, и я вижу, что мужичок мертвый. Соседи снова накрывают его лицо газетой и продолжают пить пиво. Подходит компания каких-то бомжей, присаживаются. Затем один из них замечает труп: о, господи! Пойдем-ка отсюда! И бомжи уходят искать другое место.
   Сначала я подумал: мораль истории в том, что бомжи оказались более щепетильны, чем благополучные горожане. Потом понял: бомжи боялись, что скоро здесь появится милиция, и их заберут за отсутствие прописки.
  
   14.
   После университета я написал диссертацию о Туве. В заглавии работы фигурировало название: Республика Тува. На обсуждении в секторе этнографии сказали:
   - Теперь надо писать не Тува, а Тыва.
   Я пожал плечами. Через месяц поехал в экспедицию и сфотографировал там табличку на государственном учреждении: Республика Тува - Республика Тыва. По-русски "у", по-тувински - "ы", объяснял я на следующей предзащите и показывал фотографию.
   На защите, сразу же после моей речи, вопрос вновь был поднят какой-то любознательной женщиной. Завязалась оживленная дискуссия.
   Я опять показал фотографию таблички. Фотография обошла все ряды и вернулась ко мне изрядно потрепанной.
   Во время тайного голосования кто-то бросил в урну так называемый "черный шар". Такое бывает не часто. Если уж допустили человека до защиты, то голосуют единогласно "за". Я вздохнул...
   Потом уже я узнал от кого-то эту старинную историю. Лет двадцать назад один из членов комиссии жил в коммуналке вместе с моим научным руководителем. Они поссорились, это было что-то связанное с электричеством. И с тех пор мстят друг другу.
  
   15.
   "Требуется грузчик, возраст до двадцати пяти лет, в\о, опыт работы, владение компьютером: MS OFFICE, 1С, обязательна городская прописка, желательно л\а.
   Перспективы карьерного роста".
   Какая жалкая карьера для человека с городской пропиской!
  
   16.
   Страшно не то, что никто не пришел на похороны великого Гэтсби. Страшно то, что столь многие посещали его гостеприимный дом при жизни.
  
   17.
   Один из самых страшных в моей жизни моментов.
   Строгий преподаватель, бородатый, похожий на террориста, во время экзамена выходит из помещения. Через несколько минут возвращается. Ширинка бесстыдно расстегнута. Сквозь цветастые трусы мощно выпирает мужское достоинство. Он закладывает руки за спину и начинает прохаживаться по аудитории.
  
   18.
   Самая емкая, содержательная и точная характеристика всей масштабной личности Владимира Ильича Ленина была создана русским писателем Сергеем Довлатовым. Я был просто потрясен этим текстом. Никак не могу удержаться, чтобы полностью его здесь не процитировать:
   Ленин произносил: гавнодушие.
  
   19.
   Янка Дягилева, весь сибирский пост-панк: трагическая эстетика мегаполиса, превращенного в концлагерь. Или наоборот: концлагеря, разросшегося до мегаполиса.
   Однажды мне довелось побывать в исправительной колонии. Меня поразило, что колония, по сути, ничем не отличалась от небольшого нищего городка: такие же прохожие в серых фуфайках, такая же архитектура. В магазине - засохшие пряники и соль.
  
   20.
   Радио:
   - Трудно было дозвониться?
   - Да, трудно. Три часа номер набирал!
   - Я вас поздравляю от имени всей нашей радиостанции. Вы настоящий молодец, просто пример для всех остальных. Такая целеустремленность! Наверное, хотите передать поздравление своей девушке?
   - Ага... У нее сегодня день рожденья.
   - Вот обрадуется-то, услышав поздравление по радио! А как ее зовут?
   - Ее зовут Аэлита...
   - Какое чудесное имя! Ну, и что мы Аэлите подарим? Что будем слушать?
   - Ну... Что-нибудь на ваш вкус. Какую-нибудь хорошую песню.
   Кьеркегор говорил - людям дана свобода мысли, а они, не пользуясь ей, просят зачем-то свободы слова.
  
   21.
   В советское время на выборы заманивали с помощью колбасы и вкусных пирожных. Сейчас тоже пытаются использовать эту технологию. Но вот беда: в магазинах пирожных и без того полно. Да и кандидатов так много, что сам черт ногу сломит - за кого голосовать?
  
   22.
   Кто-то сказал про русский народ во времена НЭПа:
   Им были предоставлены великие возможности... За них было заплачено великой кровью! А они только и смогли, что открыть кафе...
   Недавно зашел в американизированный фаст-фуд, купил чашку кофе и пиццу. Вместе с помидорами обнаружил в пицце запеченную прядь чьих-то волос.
  
   23.
   Я выхожу из магазина с двумя банками пива, заворачиваю за угол дома, вижу - разборка. Все, как в кино: драка, стреляют из газового пистолета. Тут же женщина разговаривает по телефону. Рядом стоит двухлетний малыш, начинает кашлять от газа. Подбегаю и оттаскиваю его в сторону. Ищу глазами родителей. Потерялся ребенок, что ли? Женщина заканчивает разговор, парни куда-то убегают. Женщина, улыбаясь:
   - Спасибо, что присмотрели за моим ребенком!
   Мне, почему-то стало грустно.
  
   24.
   В переполненном автобусе:
   - Дедушка, не надо мне в глаз тыкать своей палочкой! - говорит женщина с торжественным негодованием. Ее глазам давно ничего не угрожает. Дедушка уже несколько минут как в другом конце салона.
   Зачем же она это говорит?
   Да и вообще - зачем большинство людей друг с другом разговаривают?
  
   25.
   Деревня на краю самых больших в мире Васюганских болот. Моя собеседница - некрасивая и глупая женщина со средне-специальным образованием.
   - Ах, если бы вы знали, как мне бывает нелегко! Общаться не с кем. Мужики - пьяницы. Здесь у нас редко можно поговорить с образованным человеком. Как хорошо, что вы к нам приехали!
   Я вежливо киваю, выпиваю свой самогон и морщусь.
  
   26.
   Я пришел к знакомому издателю и прямо попросил его:
   - Будь другом, опубликуй хоть какое-нибудь мое произведение.
   - Какое? Большое точно не буду публиковать, - нахмурился он.
   - Да не большое, хотя бы мелочь.
   - Какую мелочь?
   Я замялся на секунду.
   - Ну, всякие размышления, случаи из жизни.
   - Чьи размышления? - насторожился он.
   - Мои, конечно - скромно ответил я.
   - А не будет ли это просто набором банальностей? - вздохнул издатель. Я видел, что он уже почти сдался.
   - Что ты! Клянусь, что это будут свежие, очень оригинальные размышления!
   - Ну ладно... Пристрою в какой-нибудь сборник.
   Я нагло вытребовал у него аванс, пришел домой и написал вот эту "Мелочь".
  
   27.
   - Мелочь, а приятно! - улыбнулся нищий и потряс наполненной монетами сумкой.
   - Мелочь, а приятно! - подумал кот, глядя на кучку серебристых рыбок.
   А Ясунари Кавабата мелочами любовался. Не было у него такого желания - присвоить их или съесть. Он мог описывать мелочи бесконечно, страница за страницей. В мелочах - очарование жизни, говорил Кавабата. Он осуждал Акутагаву за самоубийство, а потом и сам почему-то с собой покончил.
   - Мелочь, а приятно, - задумчиво сказал популярный Чхартишвили и написал книгу "Писатель и самоубийство".
   28.
   Вспомнился вдруг потрясший меня рассказ о войне. Булат вернулся из Чечни, привез Коран и конфискованный у моджаххедов кинжал.
   - Расскажи, что там происходит?
   Булат долго молчал, а потом сказал:
   - Знаешь, что меня поразило? Там очень маленькие коровы. Но так быстро бегают!
   Больше он ничего так и не смог вспомнить.
  
   29.
   Лавкрафт - плохой писатель, скучный и претенциозный. Некто Н. - талантливый и самобытный. Его книжка тоже стоит у меня на полке, но когда мне нечего делать, я читаю Лавкрафта.
   30.
   Пока я писал, моя улитка успела сделать по своей банке несколько кругов, пообедать и уснуть. Это очень хорошая улитка, и я люблю ее. Может ли нормальный взрослый человек любить улитку? Неужели нет в мире более достойных объектов?
   Ну а Вы? Если бы Вы были улиткой? Разве не хотелось бы Вам, чтобы хоть кто-нибудь Вас любил? Без всяких аннексий и контрибуций, просто любил - и все...
  
   31.
   Иногда в жизни так много зависит от мелочей! Был бы нос Клеопатры немного короче... И все такое. В то же время постоянно слышишь: не разменивайся по мелочам!
   Что же, придти в магазин, крупную купюру выложить за пачку сигарет, и сдачу не брать? А может, и вовсе ничего не тратить? И жить в коробке для обуви...
   И мелочь звенит, звенит, звенит...
   Когда человек рождается, ему дается что-то большое и чудесное. И всю последующую жизнь он разменивает и тратит это. Вот и я сейчас - вытаскиваю из кармана горсть мелочи и бросаю ее в океан. Хотя и знаю точно - на этот берег мне уже никогда не вернуться.
  2006
   .....................................................................................................................................................................................
   ЛИЛОВЫЙ ДЖО
  
   1.
   Кто-то следит за мной. Я бегаю по городу, как муравей по извилистым ходам своего муравейника, а кто-то невидимый разглядывает меня в увеличительное стекло.
   Вот и сейчас... Я ловлю на себе чей-то пристальный взгляд. Рука замирает, пальцы сжимают пачку чая. Медленно поднимаю лицо, и взгляд мой натыкается на зрачок видеокамеры. Камера смотрит на меня, потом уходит в сторону. Я иду на кассу, рассчитываюсь и выхожу из супермаркета. Засовываю маленькую пачку в карман и спускаюсь в метро. На платформе - опять чертовы камеры... Большой телеэкран демонстрирует шарообразных зайцев и поросят. Рядом со мной стоит старик. Он разворачивает грязный газетный сверток, достает книгу и, жалобно улыбаясь, протягивает мне. Я отшатываюсь, мельком вижу заголовок ("Индийский атеизм"), проскальзываю в подошедший вагон. Двери мягко шипят, и пожилой атеист уносится прочь.
   Неделю назад мне приснился сон. Кто-то маленький барахтается в куче тряпья. Мне кажется, что это мой ребенок, и я начинаю разматывать влажные тряпки... Разматываю до конца и вижу - нет там ничего. И я чувствую себя опустошенным... Будто меня обокрали, подло и больно обманули. Слышу тихий ехидный смех за спиной. Оборачиваюсь и вижу тяжелые складки портьер. Это за ними кто-то смеется. Что было дальше - не помню, но осадок от этого сна остался очень неприятный. Будто в моей душе прополоскали грязную одежду. Да еще вставили туда какой-то перископ, нет, скорее - эндоскоп, и через него наблюдают за происходящими внутри меня психическими процессами.
   От нечего делать я достал телефон. Включил подсветку и увидел на дисплее надпись "нью месседж". Номер отправителя незнакомый... Я открыл сообщение и с недоумением прочитал:
  
   Лиловый Джо тебя обнимет нежно,
   Лиловый Джо тебе откроет путь.
   Сквозь океан бездонный и безбрежный
   Ты можешь плыть... А можешь утонуть
  
   Сначала я представил себе этого Лилового Джо как здоровенного негра. Потом - кем-то вроде сморщенного спившегося карлика-дегенерата. А потом мне привиделся мертвый ковбой. Привязанный к лошади распухший посиневший труп. Болтается по прериям туда-сюда, пугает одиноких путников, и нет конца его бессмысленному путешествию...
   Конечно, все мои догадки оказались полной ерундой. Лиловый Джо не был карликом. Не был он ни ковбоем, ни афроамэрикэн.
  
   Я вышел из метро, купил в торговом ряду полкило фиников, зашел в свой подъезд... Весь пол был усыпан какой-то политической макулатурой. В глаза бросился набранный огромными жирными буквами заголовок: УБИРАЙСЯ ВОН!
   Когда я попытался вставить ключ в замок, выяснилось, что ключ к нему не подходит. Я тупо смотрел на ключ - самый обычный ключ, которым я пользовался уже лет десять. Еще раз ткнул им в скважину, но он туда не мог войти даже на миллиметр. От безысходности я нажал кнопку звонка. Тут же за дверью послышалась возня, я услышал шаркающие шаги, а затем грубый мужской голос спросил:
   - Кто там?
   Я положил пакет с финиками на ступеньки, кашлянул и спросил:
   - А ты кто?
   Я ждал ответа несколько минут, вслушивался в затопившую подъезд тишину, но так ничего и не дождался. Тогда я позвонил еще раз, и еще...
   Несколько фиников высыпалось из пакета. Они лежали на бетонных ступеньках подобные большим жирным насекомым.
   Меня зовут Бахау. Мне двадцать семь.
  
   2.
   Кто-то следит за мной. Я бегаю по городу, как муравей по извилистым ходам своего муравейника, а кто-то невидимый разглядывает меня в увеличительное стекло.
   Вот и сейчас... Я ловлю на себе чей-то пристальный взгляд. Рука замирает, пальцы сжимают пачку чая. Медленно поднимаю лицо, и взгляд мой натыкается на вертикальный зрачок кошачьего глаза. Тварюга забралась по ветке прямо на мой подоконник. Сосредоточенно смотрит на меня. Я засыпаю чай в заварник, наливаю кипяток... Потом задумываюсь: зачем мне нужны все эти действия? Зачем я завариваю чай?
   Меня зовут Абуха. Мне 27 лет. Я пойду в магазин и куплю финики.
   Все эти мысли цепляются ко мне словно репейник. Как что-то постороннее, навязанное мне со стороны... Не навязанное даже, а так, случайно ко мне прилепившееся.
   По пути в магазин я знакомлюсь с девушкой и дальше мы идем вместе. Доходим до магазина и видим, что прозрачная дверь заперта. За дверью - покупатели. Они набились в тамбур и теперь смотрят на улицу глазами запертых в аквариуме рыб. На стекле какой-то идиот нацарапал маркером надпись "Индийский атеизм".
   - Хорошо, что мы туда не попали, - говорю я. Она кивает, а затем начинает чуть слышно напевать легкомысленную песенку про Лилового Джо:
  
   Лиловый Джо тебя обнимет нежно,
   Лиловый Джо тебе откроет путь.
   Сквозь океан бездонный и безбрежный
   Ты можешь плыть... А можешь утонуть
  
   - Зря ты такое поешь, - говорю я, но она только смеется. Я вижу справа от входа, возле урны, кучу полусгнившего тряпья. Почему-то мне становится холодно и неуютно.
  
   3.
   Кто-то следит за мной. Я бегаю по городу, как муравей по извилистым ходам своего муравейника, а кто-то невидимый разглядывает меня в увеличительное стекло.
   Вот и сейчас... Я ловлю на себе чей-то пристальный взгляд. Рука замирает, пальцы сжимают пачку чая. Медленно поднимаю лицо, и взгляд мой натыкается на слепой взгляд белой гипсовой головы. Я опускаю глаза и продолжаю созерцать пачку. Хоть убей, но в голову ничего не приходит! Четверостишие для рекламного ролика нужно придумать, а у меня фантазия полностью отключилась. Вот беда!
   Минут двадцать я сижу в креативном ступоре, ем финики. Затем бесцельно брожу по Интернету. В поисковой набираю зачем-то слова "индийский атеизм", но на дисплее появляется только обломная надпись "нот фаунд". Потом я беру ручку и одним махом пишу на желтоватой бумаге:
  
   Лиловый Джо тебя обнимет нежно,
   Лиловый Джо тебе откроет путь.
  
   Дальше надо бы про океан что-нибудь... Но как тут океан приплетешь? Никак не идет... Я почувствовал себя несчастным и опустошенным. В сущности, я был похож на кучу тряпья, или огромный сверток, внутри которого не было ровным счетом ничего.
   Меня зовут Бауха. Мне двадцать семь.
  
   4.
   - Конечно, их нельзя назвать ни полноценными виртуальными организмами, имеющими какой-то внутренний смысл существования, ни обладателями сколько-нибудь выраженной индивидуальности. Все они - не более чем декорации для погрузившегося в виртуал игрока. Каким-то подобием разума весь этот фон обладает, иначе у игрока не возникало бы ощущения реальности происходящего. Но все-таки, это не настоящий разум, а лишь имитация. Эти, с позволения сказать, существа... заново генерируются специальной программой после каждого запуска игры. Даже по своему собственному внутреннему времени жизнь такой псевдоличности мимолетна. Подобие индивидуальности задается для каждой из них набором, состоящим всего из нескольких параметров и ситуаций. Перетасовка программой этих параметров делает фон немного разным для каждого запуска. Но изменчивость эта не принципиальна. В имени слоги местами поменяются, да вместо гранатового сока появится гранатовый браслет... - мужчина довольно хохотнул, словно бы сказал что-то клубнично-пошленькое.
   Но молодой человек почти не слушал того, что говорил ему собеседник. Он задумчиво помусолил пальцем корешок лежавшей на столе потрепанной книги, потом съел финик, выплюнул косточку в пепельницу и сказал:
   - Кто-то следит за мной. Я бегаю по городу, как муравей по извилистым ходам своего муравейника, а кто-то невидимый разглядывает меня в увеличительное стекло.
   Снаружи по бетонным стенам метался солнечный зайчик. Ему никак не удавалось обнаружить вход в обнесенные плотным частоколом души людей.
   Нет, пожалуй не было никакого частокола. А была просто груда полусгнившего тряпья.
  
   5.
   Лиловый Джо внимательно наблюдал за происходящим из-за тяжелой портьеры. Иногда он довольно посмеивался, а иногда принимался хохотать своим знаменитым смехом, раскатистым и безумным.
  
   6.
   Лиловый Джо тебя обнимет нежно
   Лиловый Джо тебе укажет путь
   Сквозь океан бездонный и безбрежный
   Ты можешь плыть, а можешь утонуть
  
   Лиловый Джо смеется за портьерой
   И люди для него как муравьи
   И дамы обнимают кавалеров
   И снова размывают мир дожди
  
   Лиловый Джо тебя обнимет нежно
   Лиловый Джо куда-то позовет
   Сквозь океан бездонный и безбрежный
   Уходишь ты и он с тобой плывет
  
   Сквозь океан бездонный и безбрежный
   Не ты плывешь... Лиловый Джо плывет.
  
  
   МАЛЬЧИК И ЗМЕЯ
  
   1.
   - Учитель, может быть мне пойти с Вами? - почтительно спросил молодой человек по имени Белая Куропатка. Подлил немного масла в неугасимую лампаду, потом начал наводить порядок на молитвенном столике.
   Тот, кого называли Учителем, только отрицательно покачал головой. Он надел легкие сандалии, спустился с пятого этажа и медленно пошел по дрожащей в знойном мареве улице. То здесь, то там на асфальте попадались не успевшие еще высохнуть мокрые пятна. Из бокового проулка выбежала стайка смеющихся чумазых детишек. Все они держали в руках пластиковые бутылки с водой. Они посмотрели на одетого в просторную красную одежду человека, притихли, а потом скрылись в зарослях карагача. "Учитель, если вас обольют сегодня водой - не обижайтесь, это просто день особый, все друг друга обливают... Вроде праздника" - вспомнил он слова Белой Куропатки. Да, было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня облил... Жарко.
   Он перешел на параллельную улицу и теперь шел прямо по набережной. Миновал шаманские юрты, жалкую пристань, пустое кафе с синими пластиковыми столами. Пьяница в больших темных очках приветственно поднял руку и крикнул: ом мане падме хум, извините, Учитель, я пьян сегодня! Учитель улыбнулся ему... За рекой громоздились рыжеватые горы, покрытые выжженой травой. В синем небе кружились коршуны и чайки.
   До следственного изолятора - минут десять ходу. Если не торопиться - то двадцать, это максимум.
  
   2.
   Мальчик молчал, и молчал пришедший к нему человек. Тикали часы на его руке, и время текло как река, и текла река за стенами изолятора, и жил своей жизнью кривобокий, опасный и злой город, и чайки танцевали в небесах и стремительно спускались к воде, чтобы поймать рыбу.
  
   3.
   Одно из первых воспоминаний - это сон. Я лежу на полу на шкуре, и по мне ползет змея. От страха я не могу пошевелиться, и змея заползает мне в рот, и ползет внутрь меня, и я начинаю задыхаться... от моего крика проснулся Папа.
   - Что с тобой, сынок?
   Печка уже прогорела, и он зажигает спичку, смотрит на меня... Я плачу и говорю почему-то:
   - Страшный дядя приснился.
   - Ну, ну, не бойся, - успокаивает меня Папа.
   Зачем я придумал этого страшного дядю? Почему не сказал про змею? Не знаю...
  
   До семи лет я так и жил в юрте, и в детский сад не ходил. Потом пошел в школу и стал приезжать домой только на выходные да на каникулы. Папа начал пить все больше и больше, и Мама тоже, и старший брат, и люди говорили, что в нашу семью вселились злые духи, и теперь уж ничего не поделаешь. Папа был добрым человеком и всегда радовался гостям. Кто бы ни приехал к нам в юрту - папа резал барана или козу. А гости угощали его техническим спиртом. Скота становилось все меньше и меньше и родители стали питаться только жареными на старом бараньем жире лепешками. Когда мне исполнилось десять, Папа упал с лошади, сильно расшибся и умер, а Мама попала в больницу, и главным остался старший брат. Он отправил меня к тете, которая жила в городе.
   Это был не настоящий город, по сравнению со столицей, но для меня это был Город. Особенно впечатляли меня развалины больших двухэтажных домов, которых в городе было немало.
   - А что случилось с этими домами? - спросил я тетю.
   - Раньше здесь жили русские, но они все уехали, а дома развалились, - ответила тетя.
   В моем родном поселке жил один русский. Огромный, как медведь, и дышал он громко-громко. Взрослые говорили, что он умеет предсказывать будущее и находить потерянные вещи. Мне он нравился, потому что всегда давал мне конфеты. Потом он умер, но иногда можно было увидеть и других русских. Солдаты приезжали в поселок за покупками. Короткостриженные, в пыльной зеленой форме... Дети постарше и некоторые взрослые называли их "сорняками", не знаю уж почему...
   Перед тем, как Папа умер, а Мама попала в больницу, я гостил у них в юрте. Утром я увидел змею, она каким-то образом забралась на крышу юрты и лежала на освещенной солнцем стороне - грелась. Папа очень рассердился и убил змею палкой. Потом он объяснил мне, что знак этот очень плохой. Нельзя, чтобы змея оказывалась сверху, особенно - над головами людей.
   Наверное, он был прав. Да, эта змея причинила много горя нашей семье...
  
   4.
   Жизнь в городе была веселой и разнообразной. По вечерам мы собирались в старых развалинах, пили спирт и курили гашиш. Оказалось, что это очень весело - пить спирт и курить гашиш. Иногда мы дрались с другими группировками, но однажды пришли "старики", ребята постарше, и жестоко избили нашего главного. Нам всем досталось, но главному все зубы повыбивали большим камнем, а потом еще и помочились на него. Один из "стариков", мой сосед по имени Полярная Звезда, сказал мне:
   - Что тебе с этой мелкотой делать? Хочешь, я тебя с настоящими парнями познакомлю?
   Так я стал самым младшим в группировке Черная Труба. Остальным ребятам было лет по 15, а самым старшим - по восемнадцать. Сначала меня использовали для "установления контакта". Подойду я к прохожему, попрошу денег. Тот меня пошлет куда подальше, тут же подходят серьезные парни - ты что, мол, мальца обижаешь?
   Полярная Звезда учил меня:
   - Так уж устроена жизнь в этом желтом изменчивом мире. Есть волки, и есть бараны. Волки - это воины, они сильные и бесстрашные. Бараны - тупые и покорные. Ты или волк, или баран.
   - Я не хочу быть бараном...
   - Тогда ты должен стать волком.
   - Что для этого нужно?
   - Избавиться от страха. Не бояться смерти. Ни своей, ни чужой. Зачем ее бояться? Ведь ты все равно снова переродишься и будешь жить... А барану - ему все равно погибать, такая у него судьба, и жалеть барана не надо.
   - А ламы говорят - в наказание за грехи можно переродиться в аду, или родиться животным...
   - Это они говорят, чтобы напугать народ, чтобы все были покорными баранами.
   У тети была собака. Большой неуклюжий пес, со спутанной длиной шерстью. Как-то раз мои друзья сказали:
   - Мяса хочется... У тебя ведь собака большая, жирная, приведи ее сюда...
   - Но...
   - Тебе что, для друзей какой-то там собаки жалко?
   И я привел собаку в развалины, и мы убили ее, и сделали из нее много вкусных блюд и съели ее за один вечер.
   - Собачье мясо помогает от туберкулеза, - заметил Полярная Звезда, обгладывая большую кость.
   Через несколько дней тетя купила забавного пушистого щенка.
  
   5.
   Летом, в сезон заготовки гашиша основным занятием у Черной Трубы было "запрягать" баранов. Мы заставляли ребят помладше приносить нам что-то вроде оброка. С одной компании - коробок в день. Почти никто не протестовал, все боялись нас. Они знали, что мы - волки, и что мы не будем долго разговаривать, и что мы не боимся ничего. Принеси коробок - и день можешь жить спокойно.
   Однажды Полярная Звезда сказал мне:
   - Тебе пора заняться настоящим делом. Пугать малолеток - это разве дело Воина?
   - А что надо сделать?
   Я спросил это, хотя и знал, что надо сделать, и знал, почему все боятся Черную Трубу, и почему люди Черной Трубы даже к бывалым арестантам относятся свысока.
   - У тебя есть враг? - спросил Полярная Звезда.
   Я подумал, и с удивлением понял вдруг, что особых врагов у меня нет. Ну, разве что - учитель физкультуры, который иногда драл мне уши за курение, это когда я еще учился в школе.
   - Даже не знаю...
   - Ну, это не важно. В любом случае, надо тебе доказать, что ты - действительно волк, а не баран. Смотри... Волк убивает не только для еды, и не только своих врагов. Если волк ворвется в овечий загон, он начинает убивать просто так. Просто потому, что он волк.
   - ...
   - Ладно, посмотришь для начала, как это делается, а потом снова поговорим.
  
   6.
   Иногда мне кажется, что та змея так и осталась во мне. Она живет где-то внутри, толи возле сердца, толи ближе к желудку... Вечерами я вслушиваюсь в свои ощущения и чувствую, как она медленно шевелится... Я думаю, она растет там, и постепенно меня становится меньше, а если ее убрать - внутри окажется куча пустого места, и я не знаю, чем можно было бы его заполнить...
  
   7.
   Этот парень жил на нашем переулке. Я выбрал его по нескольким причинам. Во-первых, он был умственно-отсталый, а таких не очень жалко. Все равно - не живет, а мучается. И родителям от него сплошное мученье. Во-вторых, он был русский. Их у нас в городе осталось всего человек пятьдесят...
   - Русские - это оккупанты, это сорняк, который распространился когда-то по нашим полям... Они разрушали нашу великую культуру, обогащались за счет нашей земли, оскорбляли духов гор, высокомерно к нам относились, спаивали нас спиртом, обманывали, не считали нас за людей, не разрешали носить национальную одежду, стучать в шаманский бубен, не давали нам жить по своему... Среди них много людей жадных, бездушных, мелочных, наглых и негостеприимных... Они даже детей своих не любят. Как восемнадцать исполнится - сразу из дому выгоняют.
   Вот такие вещи я слышал об этих желтоволосых людях. Конечно, в каждом народе есть хорошие и плохие, но во всем должна быть мера и справедливость.
   Впрочем, Полярная Звезда говорил мне, что лучшее убийство - беспричинное. Именно оно доказывает свободу волка от навязанных всякими взрослыми обманщиками условностей.
   Эта семья жила за высоченным забором, и дом их охранялся четырьмя злющими собаками.
   - Собак травить бесполезно, - сказал мне Полярная Звезда, - от чужого они и крошки не возьмут.
   Несколько вечеров подряд я ждал своего часа, околачивался возле их дома. Этот дурак никуда и носу не высовывал один. Но как-то раз родители его сели в машину и укатили, а он вышел и направился к речке. Видимо, решил искупаться. Я пошел за ним, и когда мы вошли в густые заросли тальника, окликнул его по имени. Он обернулся, и я ударил его ножом под левое нижнее ребро, а потом провернул лезвие в ране - в точности, как учил меня Полярная Звезда.
   Я вытер нож об траву и сунул его в сапог. Мне хотелось убежать, но ноги не слушались... Потом меня затошнило.
   Я вышел из зарослей, и столкнулся с Полярной Звездой.
   - Я все видел... Ты молодец! Вот теперь мы сможем поговорить с тобой о серьезных делах. Он обнял меня за плечи и увлек за собой.
   Звезды сияли в небе нестерпимо ярко, и я подумал о том, что ночь будет прохладной.
  
   8.
   Учитель вышел из следственного изолятора и медленно побрел обратно. Жара и не думала спадать... Он спустился к реке, и слушал, как ругается какая-то пьяная компания, и смотрел на воду, и чайки кружились в синеве... Он зачерпнул ладонями немного воды и плеснул на лицо. Вода стекала по щекам, и казалось, что Учитель плачет.
  
   9.
   Папа был совсем пьяный, он сидел и плакал.
   - Отец, почему ты плачешь? - спросил я. Мне стало очень жалко его, и сам я был готов расплакаться.
   Он махнул рукой, потом вытер грязным рукавом слезы и сказал:
   - Главное - человеком быть. Надо человеком быть... Вот такие дела, сынок...
   И теперь, когда я вспоминаю его... Вспоминаю, как он ожесточенно бьет палкой давно уже мертвую змею, ту самую, что взобралась наверх... Я думаю: что же это все-таки такое: быть человеком?
   2008
  ................................................................................................................................................................................
  
   БАМБУКОВЫЙ ГЕРОЙ
  
   1. Как я попал на Бамбуковую гору.
  
   Я живу на Бамбуковой горе, в старом ДЗОТЕ времен Второй Мировой. ДЗОТ - это бетонное укрепление, предназначенное для контроля высоты. Рассчитаны японские ДЗОТы обычно на одного-двух бойцов, которых приковывают толстой железной цепью к стене - чтобы не убежали и стояли до конца в случае выполнения сложной боевой задачи.
   Бамбуковая гора расположена в треугольнике между городом, холодным восточным и теплым южным побережьем. Никаких дорог поблизости нет. Южный склон обильно порос непроходимыми бамбуковыми зарослями, отсюда и название горы. С востока, севера и запада - почти отвесные склоны. В 1980-м, во время страшного тайфуна, они были изуродованы оползнями и селями. Теперь через мешанину голубой глины, скальных обломков и сгнивших древесных стволов не так-то просто пробраться... Да и незачем сюда пробираться. Вот потому-то и выбрал я это место для своей "внутренней эмиграции". Маленький остров внутри большого... Что еще может пожелать отшельник?
   С вершины моей горы я могу видеть кусочки моря. Синеющий платок с юга, стальная полоска на востоке. Мне хорошо. Влажными летними вечерами я слушаю пение цикад. Оно бывает немного назойливым, но не лишено своеобразной прелести. Осенью наслаждаюсь сухостью и безветрием, желтизной пожухлых бамбуковых листьев, импрессионистскими красками кленов, бордовыми пальмовидными аралиями и колючими элеутерококками. Зимой, развлечения ради, леплю из мягкого снега снеговиков и изображения божеств - Будды, Христа... Самое трудное время - весна. Запасы на исходе, из еды в окрестностях можно поживиться только свежей рыбой. Но если осенью ты не бездельничал, то до лета дотянешь благодаря сушеному лимоннику, актинидии, грибам, наполненным витаминами целебным травам. Небольшой огород также обеспечивает меня необходимыми овощами - картофелем, морковью, редькой, горохом и соей.
   Поселился я здесь весной 1990-го, вскоре после прихода из армии. Про армию говорить не хочется... Далекие от моей родины края, суровые выжженные горы. Местные люди, которые настроены тебя убить. Сослуживцы, настроенные тебя задрочить. Никаких героических поступков я не совершал, возможности такой не было. Отбыл свой срок в качестве "канцелярской крысы", и все на этом...
   Как я туда попал? Открылся у нас в городе факультет восточных языков - японский, корейский. А со второго курса забрали меня в армейку. Ты, мол, восточными языками занимаешься? Ну вот и езжай на Восток. Какой же это Восток, спрашиваю я... Для меня это - Дальний Запад. Не имёт, браток, Восток есть Восток...
   А потом учиться и не захотелось дальше. Как-то не в кассу было. Тем более, что связался я, что называется, с плохой компанией.
   Заводилой там был Битник. Так его звали, потому что очень уж любил он орудовать американской бейсбольной битой. Специально заказал кому-то толи в Японии, толи во Вьетнаме, короче где-то неподалеку, где американская культура успела уже набрать к тому времени большой вес. Как поражающее оружие бита - вещь очень хорошая. Одного удара по любой части тела вполне хватает, чтобы вырубить человека надолго. Реальная жизнь - это вам не гонконгские боевики, где героя могут херачить битой минут десять, а потом он всех побеждает, да еще и целуется тут же с прекрасной Мэй Ли.
   Однажды Битник всего в нескольких словах объяснил нам с пацанами смысл жизни. Нет, говорит, в жизни никакого смысла. (И поигрывает толстой золотой цепью на шее). А из этого, брат, вывод какой? Надо, брат, бабло рубить, да баб иметь, желательно несколько разных в один и тот же день.
   Философия эта поразила меня своей стройностью и простотой. Самой сложной для постижения считается жизненная философия буддизма, затем идет христианство, ну а потом уже мусульманство... В мусульманстве есть четкие, простые правила. Выполняешь их - значит живешь как человек.
   Ну а тут все было совсем просто. Впрочем, из этой простой жизненной позиции Битник делал весьма глобальные выводы... Через несколько лет, говорил он, власть в стране будет принадлежать таким, как я. Все эти слизняки-очкарики, те самые, что лодку раскачивают, останутся не у дел. А потом, когда Совок разваливаться начнет, мы заберем у них всё - все бабки нашей великой страны, которые сейчас на этих мудаков работают. Впрочем, мудаки даже и не подозревают об этом. Например, думают, что частный самолет тоже будет их катать на материк за такие же копейки, что и государственный. Или что вода горячая так и будет в кране течь за бесплатно...
   Мне было не совсем понятно, причем здесь самолеты и горячая вода (вот уж на чем не заработаешь, так это на воде!). Впрочем, речь не об этом. После одного дела всех наших пацанов повязали, тех что в живых остались; Битник на материк свалил, а мне пришлось в бега пуститься. Побегал я, а потом мне явился какой-то Бог. Мне почему-то показалось, что это был Будда. А может и не Будда, но уж точно не Христос.
   - Ты что же это херней всякой маешься? - спросил он строго. Сказать мне было нечего, и я молчал. Во сне я курил сигарету, и Бог приказал мне ее выбросить: старших, мол, уважать надо, тем более - Бога. Потом он сказал, что его терпение истощилось:
   - Срок твоей жизни подошел к концу. И ни фига ты сделать не успел. Даже денег не заработал. Завтра утром придут к тебе на фанзу менты и при попытке к бегству замочат. Так тебе и надо, толку от тебя на Земле никакого, один только вред.
   Я подавлено молчал, и Бог молчал, потом я спросил:
   - И что, ничего сделать нельзя..? Не хочется мне на тот свет.
   - Ишь ты, хитрый какой, не хочется ему... - усмехнулся Бог. - И что ты мне предлагаешь, простить тебя?
   - Простите пожалуйста...
   - Ну и что ты будешь дальше в этом мире делать?
   - Ну... Что-нибудь хорошее! - Я почувствовал, что надежда есть, что торг, как говорится, уместен - и возрадовался в сердце своём.
   Бог скривился недовольно, махнул рукой - меня, мол, не проведешь. Я опустил голову и совсем загрустил. Потом Бог сказал:
   - В четыре утра встаешь, собираешь манатки - и в горы. Сиди там, придурок, пока смысл жизни не постигнешь. Если к людям выйдешь - считай, что договор расторгнут. Пока в горах сидишь - срок твоей жизни будет длиться.
   Сказал он это и исчез. А я проснулся, посмотрел на часы - ровно четыре. Встал, умылся и выпил ячменного кофе. Запихал в рюкзак вещи. Свои и часть хозяйских (например - топор, который в лесу мне был необходим). Картошки взял на семена, гороху. Ещё из необходимого - спичек, бензина для зажигалки и кремней - и пошел.
   По дороге украл на какой-то даче лопату и ведро. Простите, люди добрые.
  
   2. ДЗОТ
  
   В детстве мы с дядей пару раз ловили у подножия Бамбуковой горы форель и красноперку. Запомнилось, что места там труднодоступные. Несколько километров приходится продираться сквозь оплетенные лианами колючие дебри; кругом медвежьи следы. Утверждают даже, что здесь сохранились последние леопарды. Впрочем, леопардов в наших краях никто не видел уже лет тридцать. Так что, скорее всего, это просто слухи.
   Я планировал соорудить себе нечто вроде землянки. Однако, обнаружив неподалеку от вершины старый японский ДЗОТ, сразу понял - вот он, мой дом.
   Площадь - квадратов восемь, отапливать несложно будет. У стены притулилась железная печурка. Насквозь проржавела, но еще поработает... Бойница послужит окном.
   У стены лежал японский солдат, точнее - его скелет в практически истлевшей форме. Вот бедолага, небось умер тут с голоду после капитуляции... Наверняка о нем просто забыли. Так и охранял здесь до последнего свою несуществующую империю. Интересно, кем он был в мирной жизни? Клевым парнем, или уродом конченным? Теперь уже не узнаешь. Рядом с ним лежали очки, и я забрал их себе. Зрение у меня хорошее, но иногда мне хотелось изменить взгляд на мир. Для этого я и использовал очки мертвого японского солдата, пусть уж он меня простит.
   Я похоронил кости бедолаги метрах в десяти от ДЗОТа. Когда мне было скучно, я присаживался у холмика и разговаривал с ним. Не всерьез, конечно. Я понимал, что он меня уже не может услышать. Впрочем, как знать? Души неупокоенных мертвецов, говорят, часто остаются неподалеку от места своей смерти.
   Особенно порадовал ДЗОТ своим колодцем. Да, прямо внутри помещения был колодец. Внизу журчала вода подземного ручья, к окружавшему колодец железному обручу длинной цепью был прикован котелок... Почти благоустроенное жилище с водопроводом! Иногда по вечерам колодец меня пугал, мне казалось, что из него вот-вот вылезет какое-нибудь страшилище. Но в целом я был очень доволен его, колодца, наличием.
   Должен признаться, что каждый предмет постепенно стал для меня одушевленным - нож, топор, лопата, вырезанные мной из дерева фигурки... Колодец среди них всех был наиболее таинственным и мудрым собеседником.
  
   3. Течение жизни.
  
   После трудностей первого года (расчистка участка, благоустройство ДЗОТа, проблемы с добыванием огня) жизнь моя потекла неспешно и спокойно. Впрочем, можно ли было назвать это жизнью? Скорее уж - посмертное существование... Конечно, для его поддержания мне приходилось довольно тяжко трудиться - целыми днями ловить и сушить рыбу, заготавливать грибы, ягоды и съедобные растения, бороться с ростками бамбука на огороде, заготавливать на зиму дрова, да много чего приходилось мне делать... Но, в каком-то смысле, все это напоминало Рай, состояние до грехопадения. Хотя, конечно, Рай с элементами Ада. Отсутствие людей иногда угнетало меня довольно сильно. Отсюда и вечерние беседы:
   - Ну что, Лопата, как мы поработали сегодня?
   - Неплохо поработали, брат! - говорит Лопата и улыбается.
   - А по-моему - суета всё это, вся ваша работа, - спокойно говорит мудрый Колодец.
   - Ну вот ты такой умный, брат... Научи - как жить и не работать?
   - Посмотрите на меня, брат, - говорит Колодец. - Моя миссия - быть наполненным водой. И вот, ничего особенного не делая, я живу в рамках моей миссии. Во мне всегда есть вода. Сколько бы ты не вычерпывал из меня своим котелком - вода не кончается.
   Ну что тут возразишь?
   - Тебе просто повезло, - сердито говорит вспыльчивый Топор.
   - Успокойся, брат, лучше отдохни, - говорю я и прикрываю Топор бамбуковой циновкой.
   Гороховые зерна глупо захихикали в своем глиняном кувшине, и я пригрозил им пальцем.
   Вскоре Топор засыпает, и тогда я спрашиваю у Колодца:
   - Брат, ну а моя миссия в чем?
   - Человеку сложнее, брат... В этом его отличие от нас - ему о миссии ничего не сообщают. Сам должен отыскать, в том и смысл. Для того и рождаются человеком - чтобы хоть чего-нибудь, да понять своей собственной головой.
   Колодец мудрый, но многого недоговаривает. Но однажды, когда я обпился ягодного вина и начал петь глупые песни, он сказал мне:
   - Послушай, брат... Возможно, я утяжеляю свою карму, открывая тебе эту тайну... Но смысл твоей жизни ничем не отличается от смысла моей жизни. Подумай лучше об этом, вместо того, чтобы оскорблять духов гор своими пьяными песнопениями.
   После этого прошли многие месяцы, а потом и годы; Колодец не сказал больше ни слова. Возможно, его наказал за раскрытие тайны Бог, а может он просто заболел и потерял сознание, впал во что-то вроде комы... А возможно, он принял обет молчания. Не знаю, что с ним случилось. Вода, которую я доставал из него своим котелком, стала желтоватой, шум подземного ручья потерял свою звонкость, в целом же он довольно долго не менялся внешне.
   Но однажды ночью (примерно в 1995-м году) я проснулся от пугающей тишины. Подземный ручей прекратил журчать. Я встал, зажег несколько сухих бамбуковых листьев и бросил их в уходящий вниз провал. Листья сразу погасли. Я понял, что Колодец умер. Надеюсь, что он получил новое воплощение, достойное его мудрости. Я не очень-то понял, как на практике применять полученные от Колодца знания, но что-то во мне начало меняться от его слов, и за это я ему благодарен.
   Несколько дней я оплакивал утрату своего друга. Пусть даже он и молчал последние годы... Всё равно ведь - друг. Слезы текли и текли из меня; они никак не кончались, подобно тому подземному ручью, который наполнял его жизнь смыслом. Но потом мои глаза высохли, и больше я никогда не плакал.
  
   4. Подозрения: старина забрал биту.
  
   Иногда я спускаюсь вниз - половить форель, набрать в запас наполненных витаминами толстых стеблей кислицы. Людей там я не встречаю, они бывают в этих местах совсем нечасто. Но следы "двуногих существ без перьев" встречаются. То остывшие угли от костра, то консервная банка, то кусок целлофана. Целлофан я принимаю с благодарностью, как подарок высших сил. У целлофана очень много применений в скромном быту отшельника. Я бы не побоялся назвать этот материал "одним из главных изобретений человечества": он легок, водонепроницаем, прозрачен, легко плавится... Ещё что-нибудь?
   В последние два-три года среди остатков жизнедеятельности людей мне все чаще стали попадаться красные алюминиевые банки от американских напитков. Целлофановые пакеты также изменились. На них появились английские надписи и изображения полуголых красоток; они тали более мягкими. Не буду говорить о возникавших у меня физиологических реакциях (это насчёт красоток), скажу лишь о своих подозрениях. Мне начало казаться, что Битник был прав, когда говорил совершенно бредовые, на мой тогдашний взгляд, вещи:
   - Презик с америкосами уже все порешал, брат. Страну Презик сдаёт, взамен получает место в Истории. Грядет новая власть, брат. Совок посыплется, мы возьмем бабки, и половину отдадим дяде Сэму... Он нашей крышей будет, брат, с ним и придется дальше работать. Ну а наш остров - это уж точно его вотчина будет, брат, к нему-то близко. Никакой соввласти, брат. Ты чё, не паришь, брат, что у нас из каждого обрыва нефть сочится? Черное золото, это брат, почище черной икры будет! Скорее всего, будет прямая интервенция, брат, как во времена Гражданской... Но может и поделикатнее, как в банановых республиках: местными силами, брат.
   Слово "икра" меня никак не могло впечатлить, икра ведь - это нечто почти бесплатное, природное, вроде картошки, поэтому слова Битника всерьез я тогда не воспринял. Ну а нефть - она же государственная, общенародная. Кто же её американцам отдаст?!
   И вот теперь, увидев всю эту американщину, все эти банки и пакеты, я задумался. А вдруг Битник прав был? Особо впечатлила меня находка массивного ножа с надписью "Амэрикан паратруперз". Я пытался представить, как мог к советскому гражданину попасть боевой нож американского десантника, и ничего правдоподобного в голову мне не приходило. Самой реальной версией была такая: наш специалист работал во Вьетнаме, и местный ветеран войны подарил ему трофейный нож. Впрочем, выглядел найденный мной нож каким-то слишком уж новым.
   Еще в этом ноже удивила меня его хлипкость. Лезвие отломилось от рукоятки примерно после месячной эксплуатации. А еще больше удивила надпись: "Мэйд ин Чайна". Неужели китайцы стали работать на Америку?
   Китайцы, кстати, люди неплохие. Бедные, конечно, до ужаса. Но бедность не порок... Я с ними общался на материке, нормальные парни. Они закупали у нас в магазинах всякую смешную фигню - часы, драповые пальто, чайники, авторучки, значки с Лениным и даже медную проволоку по 37 копеек за один метр. Угостили меня мерзкими коричневыми сигаретами "Хуй Смелл Хуа".
   Так вот, подозрения у меня возникли такие - Битник был прав, и американцы действительно захватили нашу страну, несмотря на все наши ядерные арсеналы. Кстати, и на тему арсеналов он высказывался:
   - А чё арсеналы? Важно не наличие, а контроль. Если тебе принадлежит бита, но ее у тебя забрал более крутой старина - чё тебе с этой биты толку?
   - Как это так, - спрашиваю я, - Если бита моя, зачем же я ее старине отдам? Я ведь просто старину по важным для него точкам тела обработаю, да и все...
   - А ты представь, что биту ты в аренду сдал более крутым чувакам. Типа они подписались за тебя всех этой битой херачить... Ну а взамен с тебя как бы и не берут ничего, даже платят тебе прожиточный минимум или чуть побольше.
   - Ну, и..?
   - Ну а потом чуваки договариваются со стариной - мы тебя не херачим битой, а ты нам бабосы. Лавэ. Зелень, короче, гонишь, и пучок полный.
   - То есть старина потом может меня же и херачить моей битой?
   - Ну да, типа того...
   - Слушай, а ему это зачем?
   - Как зачем? Чтобы у тебя бабло твое забрать.
   Тут, помню, я засмеялся:
   - Ну какое у советских людей бабло???
   Битник тоже засмеялся:
   - У совков бабла до хрена, просто они о нем и не подозревают. Возьмем бесплатное образование. Оно даже в иваной Конституции записано. А ведь на это самое бесплатное образование вполне конкретные бабки тратятся. Отменяешь статью в Конституции, и забираешь бабло себе. Что тут непонятного? Есть еще право на труд, жилье бесплатное, медицина... Если все это себе хапнуть... - Тут он облизнулся и потер руками, - Это сотни миллиардов зеленых американских рублей.
   И вот я стал задумываться обо всем этом. Поговорить на эти темы было совершенно не с кем. Лопата, Топор, гороховые зёрна, глиняные и деревянные фигурки, кувшины и чашки в таких вещах совсем ничего не понимали. Жаль, что Колодец умер, уж он-то что-нибудь да посоветовал мне...
   .
   5. Такаши Учида.
  
   Меня зовут Такаши Учида. Вряд ли вы прочитаете написанное мной, но все равно я буду писать это, потому что нечего мне здесь больше делать, кроме как писать. Нет, конечно, я занимаюсь и другими вещами, не только пишу. Для поддержания жизни ем тушёнку и сухари, испражняюсь, вслушиваюсь ночью в звуки леса - не идут ли враги-освободители? Если они придут, я сразу сдамся. Самое мое великое желание - освободиться от этой цепи, не отрезая себе ногу.
   Хочу признаться - я ненавижу Императора. Довольно странно ненавидеть человека, с которым ты не знаком лично... Пусть это покажется кому-то странным, но это так. Я ненавижу его за эту цепь и еще за то, что не могу отрезать себе ногу и освободиться от этой цепи, то есть - за свою слабость. Еще я ненавижу американцев за то, что они начали эту войну, за то, что мне приходится сидеть прикованным к мерзкой сырой стене, защищая никому ненужную высоту в окрестностях Тойохары.
   Несмотря на свою ненависть, я здесь. Я защищаю Империю, я не ухожу никуда, я не могу отрезать свою ногу ради собственной свободы. Иногда я думаю - какой же я плохой человек! Мне доверили какую-то важную миссию, а я просто хочу сбежать отсюда, не хочу выполнить своё предназначение... получается, я - просто выродок какой-то... недостоин своего великого народа.
   Иногда думаю так, а иногда - совсем по-другому.
   Почему-то я верю - Мияко придет сюда с напильником, распилит кандалы и освободит меня. В самом деле, что тут невозможного? Всем ясно, что война уже проиграна. Мияко придет к начальнику части, заплатит ему, узнает мою дислокацию, придет... Ах, Мияко! Когда же ты придешь!
   Более вероятными представляются мне другие три варианта. Именно три. Первый - приходит американец и убивает меня. Второй - приходит советский солдат и убивает меня. Третий - я жду Мияко и в конце концов умираю от голода.
   Вы думаете, я не пытался как-то перепилить эту проклятую цепь? Пытался.
   Наше поколение хорошо знает слова Акутагавы: или жень-шень через 1000 лет сгниет в почве, или завтра будет продан в городе. Только сейчас я понимаю смысл этих слов... Также, как и смысл слов Кэндзабуро Оэ: когда беднякам нечего есть, они во время отлива ищут списул.
  
   Я вырос в небольшом поселке в нескольких ри от Тойохары. Мать моя умерла, когда мне было три года, и я ее почти не помню. У меня две сестры, они меня и воспитывали. Отец мой был сельским учителем. Профессия уважаемая, но не очень оплачиваемая, к тому же отец мой был завсегдатаем единственного в деревне кабачка. Попросту говоря, он весьма злоупотреблял спиртным, так что детство мое было не очень легким. Денег не хватало, и тётка, родная сестра отца, вполне справедливо говорила о нашей жизни так:
   - Будда некоторым людям посылает большие испытания. Ах, за что я попала в этом рождении в такую семью? За что страдает маленький Такаши-кун? Несчастные мы существа...
   Как бы в подтверждение ее слов отец иногда бил тётку, а иногда бил меня и сестер. Потом сестры вышли замуж и уехали - одна в Хиросиму, другая в Нагасаки. Хорошие города, с Тойохарой не сравнить.
   Сам я поучился немного в Токио, а потом призвали меня в императорскую армию. Впрочем, это дело другое, а хотел я вам рассказать про Мияко.
   Она прекрасна, как... Ну, на Хонсю сказали бы - как цветок сакуры, а я по тойохарски скажу - как ветка кедрового стланика. Но брак мы зарегистрировать не смогли - она кореянка, у нее только имя японское. Из дому мне уйти пришлось, да и вообще - в другой посёлок переехать. Ни отец, ни тётка с моим выбором смириться не смогли бы.
   Ну я понимаю - мои родные против были... А ведь родственники Мияко тоже были против!
   Вот я удивляюсь - жили мы в нашем поселке все мирно - японцы, русские, корейцы... В детстве вместе списул выкапывали, семидыров ловили. Потом всегда помогали друг другу при случае. А как до свадьбы дело дошло - все вдруг против.
   Самое страшное - моя подруга тоже напрягалась по поводу наших национальностей, несмотря на то, что ее нация ниже...
   Но до войны все-таки более менее было. А как война - эх...
   Готовили нас к боям с американцами, а теперь командир говорит - с русскими воевать будем. А мне с моим зрением даже сквозь очки совсем ничего не видно - русский, американец или японец. Никаких боевых целей.
   Я принял решение - завтра просто выпущу себе пулю в лоб. Прямо в верхний Дантянь, посредине лба.
   Но хотелось бы перед этим сбить их вертолёт или самолёт. Просто хотя бы за Пирл-Харбор, где погибло столько наших ребят... Только из моей группы с универа погибло двое.
   Здорово, что мои сёстры сейчас вдали от боевых действий. Хиросима и Нагасаки не такие уж важные цели. Командир говорил, что их совсем не бомбят. Незачем.
  
   6. Из колодца. Вертолет USA.
  
   Через несколько дней после смерти Колодца мне показалось, что все вещи вдруг начали умирать. Сначала Лопата замолчала, потом Топор, потом всё остальное... Остался я один. Я знал, что молчат они не от того, что умерли, а от того что так надо. Но легче мне от этого не становилось. Пришлось в итоге полезть в колодец - нужно же было узнать, в чем дело?!
   Для страховки я использовал самурайскую цепь, ту, которой парень был прикован к стене. Уже на середине колодца я увидел боковое ответвление, влез в него и обнаружил тайник. Деревянный ящик, а в нём - куча промасленного оружия. Плюс письмо, которое я перевёл как мог... Японский учил в течение двух лет, но за адекватность перевода ручаться не стану. Но как мог - перевёл.
   Оружие было в прекрасном состоянии, не смотря на нашу влажность. От нечего делать я вычистил и автомат, и пулемет, и оба пистолета.
   Часть патронов я высыпал на могилу Такаши: спи, солдат!
  
   Когда я увидел в небе американский вертолет (с белой звездой и лыжами вместо колес), мне все стало ясно. Объяснились и банки из под напитков, и все остальное. Я достал пулемет и начал палить по брюху оккупантской машины. Договор с Богом был расторгнут, но мне было наплевать.
  
   7. Газета "Остров комсомольцев", отрывок из записи неопубликованного интервью с губернатором острова.
  
   -Вы говорите о перспективах сотрудничества с иностранными инвесторами. Но ведь бывают всякие моменты. Несколько лет назад на острове был случай, когда два экстремиста - русский и японец - совершили ряд террористических акций против ведущих американских фирм. Был даже сбит вертолет с американскими геологами; в нашем городе были убиты американские патрульные в районе Американского квартала. Было уничтожено несколько брэндовых уличных холодильников в центре Южного, взорван фаст-фуд "Амэрикан Тойохара Пицца". Повлияло ли это на инвестиционный климат нашего островного региона? Конечно, экстремисты были уничтожены, но ведь такое может повториться!
   - Вот вы, милая девушка, такие вопросы задаёте... А хотите, я вам вот эту цепь подарю, которая вот, на шее у меня? Она золотая, очень золотая. А вы тогда со мной просто съездите повеселиться на Анивский пляж, ну это если цепь подарю вам... А потом - в "Саппоро" зависнем. Ну, в таких номерах, которые по тыще девятьсот зеленых.
   - Ххх... Ну... А..?
   - А может здесь начнём?
   (Бытовой шум, девушка забыла выключить диктофон. Некоторое время - чмокающие звуки и довольные вздохи. Через пятнадцать минут слышно, как наши временные герои садятся в машину). Битник говорит:
   - Милая, знаешь... А как тебя зовут? Лана? Так вот, Лана, я вижу, ты все правильно понимаешь. А бывают еще такие удоды... Как бы тебе сказать... Я их называю - Бамбуковый Герой. Вроде он и стойкий, а сжечь-то его не сложно! Ну это как берешь списулу - и кладешь к огню. Она и раскрывается... Вся крепость её мускулов идёт на хрен перед таким воздействием. Берет - и открывает свою раковину. Или бамбук взять. Ну я не имею ввиду какой-нибудь южный. А так, если взять наш северный - то по осени он сухой... запалишь - мило дело! Считай, что и не было его. Так же Бамбуковый Герой. Он вроде и стойкий, хрен сломаешь, хрен выкорчуешь, типа у него душа чистая. А ты его берешь - да и огоньком. Тут он и сгорает, просто как и не было его. Хоп - и пламя до небес!
   -Ну... Это только если бамбук высох достаточно. А молодой, зеленый бамбук ты даже с помощью бензина не подожгешь! - говорит Лана.
   -Х-х-х...Если ты про себя ... Ну ладно, промолчу. А вот ты хочешь узнать, в чем смысл твоей жизни?
   -В чём?
   -В том, что я сейчас буду иметь тебя сзади.
  
   ЭПИЛОГ
  
   После всего этого Колодец мне сказал: зря ты подумал, что я умер! Я всегда рядом. Я твой.
   Я спросил: а как же Битник? А как же Девушка, которую он учит всякой ерунде? А как же наша страна, которую подчинил себе злой, чужой народ?
   А что Битник? Нормальный губернатор. А Девушка эта ничему не учится, даже ерунде, ответил Колодец. Она просто делает то, что ей велит инстинкт, или её испорченная натура, и это её проблемы. Что касается страны... Получается так, что все вы - Бамбуковые герои, которых трудно сломать, но очень легко сжечь. Было бы кому спичку поднести - потом вы сами начнете поджигать друг друга.
  
   Так сказал Колодец в промежутке между перерождениями.
  
   2007
   ...............................................................................................................................................................................
   МОРДЫХАЕВ
  
   1. РАЗМЫШЛЕНИЕ МОРДЫХАЕВА
  
   "На первый взгляд - женщины гораздо возвышеннее и романтичнее мужчин" - подумал мужчина по имени Мордыхаев и начал регулировать поток стекавшей в ванну воды. Добившись оптимальной температуры, той, что нравилась его не очень молодому телу, Мордыхаев покинул санузел и отправился на кухню размышлять. На кухне он выяснил, что поставленный на плитку чайник совершенно выкипел и раскалился почти докрасна. Мордыхаев ловко ухватил его полотенцем и бросил в раковину, где тот зашипел, как змея.
   "Вот, допустим, женщина хочет мужчину, и тогда она ждет от него возвышенного поступка. Например, он должен купить ей цветы, спасти на пожаре маленькую девочку или похвалить способ, которым женщина укладывает свои волосы" - размышлял Мордыхаев, покачиваясь в кресле-качалке. Старая качалка уютно поскрипывала. Ах, почему старые вещи, несущие на себе явственную печать упадка и разложения так часто вызывают у нас чувство спокойствия и уюта!
   В этот момент в форточку влетел обернутый в бумагу камень. Мужчина развернул бумажку и прочел лаконичную надпись: "Мордыхаев - козел". "Да, иногда из мира приходит неоднозначная, противоречивая информация" - грустно улыбнулся Мордыхаев и продолжал размышлять.
   "Мужчина же сразу начинает думать - как бы ему эту женщину оттудыскать."
   В форточку снова влетел камень. На этот раз на обертке красовалась надпись "Мордыхаев - урод". Вздохнув, Мордыхаев выбросил оба лишенных оболочки камня в форточку. "Взаимодействие с миром должно быть гармоничным. Всегда нужно проявлять активность, соответствующую твоей ситуации. Что-то приходит из мира, и что-то ты должен миру отдать. Так и мужчина, захотев оттудыскать женщину...". В этот момент с балкона донесся страшный грохот. Мордыхаев отправился туда и обнаружил, что уставленная пустыми банками полка рухнула, и весь балкон усыпан теперь кривыми стекольными осколками. "И вот, этот мужчина..." - продолжил было свое размышление Мордыхаев, но тут об его голову больно ударился третий камень. Он так же был обернут в бумагу, однако на ней не было никаких знаков. Мордыхаев внимательно осмотрел измятый листок и подумал: "У древних германцев была такая специальная руна - руна Одина. Так называлась чистая, непокрытая надписями поверхность. Руне Одина придавался особый мистический смысл. Руна Одина - тоже самое, что хлопок одной ладонью в известном дзэнском коане. В случае же с мужчиной, который захотел оттудыскать женщину...".
   Тут Мордыхаев услышал длинные требовательные звонки. "Это явно какой-то знак", - подумал он, открывая дверь. На пороге стояла разъяренная женщина.
   - Ты, козел, че за водой не следишь?
   Дальше она стала рассказывать про недавно сделанный ремонт. Мордыхаев понял, что денег было потрачено много - и на побелку, и на какие-то финтифлюшки. Женщина не очень понравилась Мордыхаеву. После того, как она ушла, Мордыхаев начал собирать воду с пола ванной комнаты. "Но женщина кажется возвышенной только на первый взгляд. На самом деле ничего такого в ней нет" - скомкано и немного сердито закончил он свое неоднократно прерывавшееся размышление. Мордыхаев замер с тряпкой в руке и прислушался. В окно один за другим влетали камни. С глухим стуком они ударялись о пол. Звук этот напомнил Мордыхаеву яблоневый сад, где он любил играть в детстве. Осенью созревшие яблоки падали на землю с таким же глухим стуком. Сад был довольно запущенным, заросшим малиной и крапивой, и от этого представлялся маленькому Мордыхаеву чем-то вроде заколдованного леса. У Мордыхаева был там свой любимый угол, среди бурно разросшихся кустов, куда он частенько забивался и мечтал. Иногда он проводил там по нескольку часов к ряду, до самых сумерек, пока мать не начинала искать его. "Сынок, пора домой, ужинать!", - вспомнился Мордыхаеву голос мамы.
   И по небритым щекам Мордыхаева потекли слезы.
  
  
   2. СОН МОРДЫХАЕВА
  
   Однажды Мордыхаеву приснился сон. Снилось ему, что идет он по улице старого европейского города. Улица мощеная, узкая, деревьев по обочинам нет, а только чистенькие дома в средневековом стиле. Впереди виднеется башня с часами. "Там находится ратуша, как раз туда-то мне и надо!" - думает Мордыхаев и ускоряет шаг. В этот момент он чувствует, что на шею ему падает какая-то тяжелая капля. Взглянув вверх, он видит над собой птицу - прекрасного белоснежного голубя. "Надо же, какой здоровенный!" - думает Мордыхаев, и в этот момент следующая капля падает ему прямо на лицо. Мордыхаев просыпается, и понимает, что капает с потолка. "Опять дождь! Да, жизнь на самом верху, под крышей, связана с определенными неудобствами..." - думает Мордыхаев и встает со своей слежавшейся постели.
   Чтобы дождь не мочил постель, он поставил под набухшим темными каплями потолочным пятном тазик, а сам отправился на кухню. Ему хотелось поразмышлять над сном, казавшимся ему весьма важным.
   "Почему именно голубь?" - думал он, наливая себе чай. Мордыхаев так задумался, что лишь половина чая попала в чашку. Другую половину он по недогляду вылил в сахарницу. Ничего этого не заметив, Мордыхаев продолжал анализ: "В христианской традиции голубь связан с Богом. Не означает ли тогда этот сон, что Богу просто насрать на меня?". На этой тревожной мысли Мордыхаев остановился, чтобы выпить чаю. "Какой он сладкий!", - подумал Мордыхаев, ставя сахарницу на стол. "Неужели это сон так изменил мое вкусовое восприятие?". Потрясенный происходящим, Мордыхаев закурил папиросу. "А ведь я даже и не клал в него сахар!". Мордыхаеву вспомнились рассказы о чудесах Тантры - будто бы тантрические йоги способны произвольно менять свое восприятие действительности, благодаря чему простую воду могут ощущать как божественный нектар или даже как водку. Мысль о водке породила в Мордыхаеве желание провести эксперимент. Он налил в стакан ржавой воды из под крана, зажмурился и выпил залпом. В ожидании приятного тепла он замер, однако ничего необычного не происходило - вода как вода. Мордыхаев икнул и снова уселся за стол. "Нет, господь милосерден и одинаково любит всех своих детей, даже таких, как я. Скорее всего, сон выражает мой страх... Страх того, что Бог отвернется от меня. Какая абсурдная мысль, какой малодушный страх! Да, но что же означают часы на башне? Возможно, мой срок еще не настал, вот что!". Мордыхаев выпил чаю, на этот раз из чашки, немного удивившись новому вкусовому явлению - чай перестал быть сладким. Вместо этого он отдавал неприятным привкусом чего-то горелого, вроде окурков. (Дело в том, что Мордыхаев, пребывая в задумчивости, бросил в чашку свою наполовину выкуренную папиросу).
   Зазвонил телефон и Мордыхаев снял трубку. Звонил друг. Он предлагал поехать к нему для того, чтобы пить водку. "Вот вам и чудеса Тантры!" - довольно усмехнулся Мордыхаев, вспоминая противный вкус ржавой воды. Он закурил еще одну папиросу, потом передумал курить, сунул папиросу куда-то, надел пальто и вышел.
   Он приехал к другу и выпил там довольно много водки. Наливал Мордыхаев, и он использовал эту возможность для того, чтобы себе наливать побольше, а другу поменьше. Друг ничего не заметил.
   Вернулся Мордыхаев уже под вечер. На площадке возле его квартиры галдели соседи, дверь была выбита и жалко болталась на одной петле. Оказалось, что пока Мордыхаев отсутствовал, в его квартире начался пожар. Точнее сказать, загорелось кресло, не загорелось даже, а начало тлеть. Но дыму было очень много, и соседи сразу вызвали пожарных. Пожарные выбили дверь и залили злосчастное кресло водой из ведра. Оказалось также, что с кухни они забрали нераспечатанную пачку чая и замороженную курицу. Впрочем, возможно, это сделали не пожарные, а кто-нибудь из соседей.
   Мордыхаев смотрел на залитую водой комнату, вдыхал грустно запах гари и думал о несправедливости мира. Снова и снова малодушная мысль звучала у него в мозгу: "Бог отвернулся от меня!".
   Потом прилетел большой белый голубь и нагадил на подоконник мордыхаевского окна.
  
   3. ВЕСНА МОРДЫХАЕВА
  
   Сначала Мордыхаев и не заметил даже, что пришла весна. Но потом по ряду неоспоримых признаков он все-таки узнал о ее приходе. Во-первых, батареи с каждым днем грели все сильнее и в квартире стало нестерпимо жарко. Во-вторых, за окном все как-то позеленело. Ну, и в третьих - душа Мордыхаева начала временами трепетать в каком-то неясном порыве. Трудно было понять, куда именно нацелен ее порыв. Мордыхаев давно уже не различал четких направлений и жил очень простой жизнью, которую сам он считал приближенной к жизни средневековых праведников. "Я не забочусь о хлебе насущном - это раз. Я не причиняю никому зла - это два. Я очень редко занимаюсь блудом - три...". Мордыхаев загибал свои прокуренные пальцы. Всего удалось насчитать семь добродетелей. Цифра эта удовлетворила Мордыхаева, и он с удовольствием выкурил папиросу.
   В конце концов неясный порыв заставил Мордыхаева выйти из дому. От нечего делать он направился в раскинувшийся за унылыми старыми домами березовый лес. Прогулка не принесла Мордыхаеву радости - задумавшись, он упал в глубокую яму, сильно ушибся и потерял сознание. Придя в себя, Мордыхаев начал размышлять в свойственной ему манере: "В чем истинный смысл этого обычного, казалось бы происшествия? Возможно ли человеку постигать тайные пружины бытия и видеть паутину причинно-следственных связей, опутавших всю вселенную? Каждое мое действие вызывает в мире отклик и приводит к непредсказуемым последствиям. Например, вот эта лягушка, которую я раздавил при падении... Кто знает, как сложились бы судьбы мира, останься она в живых? Например, она съела бы комара, и тот не смог бы укусить дуэлянта, и рука его не дрогнула бы от укуса насекомого, а пуля попала бы точно в цель... Кто мог бы стать жертвой этого рокового выстрела?". Тут та самая лягушка, лежавшая на спине неподалеку от Мордыхаева, слабо шевельнулась, а потом перевернулась на лапки. Видимо, Мордыхаев лишь чуть-чуть задел и оглушил ее. Вдруг лягушка сказала тоненьким квакающим голосом:
   - Я так долго ждала тебя!
   "Видимо, от удара у меня приключилось сотрясение", - подумал Мордыхаев и посмотрел вверх. Края ямы были слишком высоко, и выбраться он не мог. Решив, что голос лягушки не больше, чем галлюцинация, Мордыхаев не ответил маленькому существу, вместо этого он стал размышлять: "Впрочем, если следовать доктрине солипсизма, весь этот мир - не более, чем галлюцинация, и тогда различия между этой галлюцинацией и другими, постоянно меня окружающими, нет". Он взглянул на лягушку, и она немедленно откликнулась:
   - Если ты поцелуешь меня, я превращусь в прекрасную девушку.
   От девушки Мордыхаев не отказался бы... Однако целовать лягушку не хотелось. К тому же само нахождение в яме стало казаться Мордыхаеву неприятным и двусмысленным. Мордыхаеву нестерпимо захотелось очутиться в своей уютной качалке, слушать, как посвистывает закипающий чайник и размышлять. Внезапно ему пришла в голову идея. Он оглянулся зачем-то, как бы проверяя, не видит ли его кто-нибудь, а затем со словами "один раз - не пидарас" нагнулся и быстро чмокнул лягушку в скользкую спину. Лягушка немедленно начала раздуваться, увеличиваться в размерах, затем кожа ее лопнула и взору Мордыхаева действительно предстала обнаженная девушка, не то чтобы прекрасная, но очень даже ничего.
   Мордыхаеву стало страшно и еще больше захотелось наверх. Он посмотрел оценивающе на тело девушки. Выглядело оно довольно крепким.
   - Давай я встану тебе на плечи, выберусь из ямы, а потом и тебя вытащу, - предложил Мордыхаев. Девушка молча кивнула, и они проделали задуманную Мордыхаевым процедуру. Уцепившись за крепкий корень, Мордыхаев выкарабкался из ямы и полежал полминуты на земле. "Свобода - это прекрасно! Неспроста свобода издавна почиталась человеком как одна из главных ценностей" - подумал Мордыхаев, а потом бросился бежать прочь от ямы. Он бежал не оглядываясь до самого дома. Ах, как легко дышится весной! "Нет, не пойду домой!"- решил вдруг Мордыхаев. - "Пойду-ка я лучше к другу, может быть, у него есть водка. Выпьем водки, позовем каких-нибудь баб и оттудыскаем их!".
   Водки оказалось мало, да и бабы не соблазнились потрепанным телом Мордыхаева. Но он остался доволен этой небольшой весенней вечеринкой. Мордыхаев - оптимист.
  
   4. ДРУГ МОРДЫХАЕВА
  
   У Мордыхаева был один-единственный друг. Все остальные человеческие существа относились к Мордыхаеву совершенно по-потребительски. Если они могли извлечь какую-нибудь пользу от общения с ним, то снисходили до этого процесса. Но искреннюю человеческую привязанность к Мордыхаеву существа почему-то не проявляли. А так как Мордыхаеву, в сущности, нечего было им предложить, то никто с ним и не общался. Его замечали, только когда он создавал окружающим какое-нибудь неудобство - потоп, пожар или еще что-нибудь подобное, например - не оплачивал вовремя счета за электричество. Мордыхаев привык к своей незаметности и был даже рад ей. "Никто не отвлекает меня от моих размышлений... Я могу пребывать в контакте с моей самостью без всяких помех!" - по-детски радовался Мордыхаев в те минуты, когда сознавал свою отверженность. Впрочем, иногда он чувствовал в себе необходимость социального взаимодействия. Тогда он шел к своему другу и делился с ним размышлениями. Друг обычно угощал его водкой.
   Друг Мордыхаева был, по-своему, мудрым человеком. Он один понял, что рядом с Мордыхаевым можно ощущать себя по-настоящему активным, деятельным и достигшим успеха. Когда Мордыхаев уходил, друг посмеивался и говорил очередной своей бабе: "Во! Видала?". Баба кивала, и в результате этого дзенского диалога друг чувствовал в себе какой-то неясный душевный полет, что-то вроде очень приземленного, бытового варианта сатори. Поэтому друг не обижался на Мордыхаева, когда тот, по своему обыкновению, наливал себе чуть ли не в два раза больше водки, чем остальным. Дождавшись, когда Мордыхаев отвернется, друг переглядывался понимающе со своей бабой и приподымал иронически брови. Иногда друг от скуки подмешивал в мордыхаевскую водку снотворного или слабительного, просто чтобы посмотреть на то, как Мордыхаев будет бороться с неожиданно возникающими жизненными проблемами. Мордыхаев, скорее всего, догадывался о причине своих внезапных позывов ко сну или к дефекации, но вида не подавал, потому что очень высоко ценил эту единственную в его жизни крепкую дружбу.
   Однажды только произошло событие, которое бросило тень на отношения друзей и чуть было не послужило причиной их разрыва.
   Душным летним днем они пили водку на друговой кухне, и уже подходила к концу первая бутылка. Все молчали, наслаждаясь волшебным действием водки, как вдруг молчание было нарушено одной из баб:
   - Смотри-ка, про нашего Мордыхаева в газете написали!
   Мордыхаев с достоинством выпрямился, а потом налил себе грамм семьдесят водки и выпил, не закусывая. Друг вопросительно посмотрел на бабу, а она прочитала вслух:
   - Вот, Маглыбин, Мадрасов, Максяшкина, Мардыхаев... Злостные неплательщики за электроэнергию!
   Друг недовольно выхватил у бабы газетный листок, пробежал его взглядом, а потом снисходительно и с некоторым облегчением молвил:
   - Дура ты, дура! Кто ж про нашего Мордыхаева в газете писать будет! Он МОрдыхаев, а тут написано МАрдыхаев. И адрес не тот указан.
   Друг небрежно бросил газету на свободное кресло и налил всем водки. Все выпили и погрузились в неловкое молчание. Мордыхаев тоже выпил и отвернулся к окну, так что никто не увидел, как увлажнились его спрятанные за немного морщинистыми веками глаза. Мордыхаеву было неприятно нелепое торжество друга. Он чувствовал, что неэтично было отбирать у него право быть напечатанным в газете. С другой стороны, причиной всей этой ситуации было, конечно же, не поведение друга, а путаница, которую внесла невнимательная баба. Да и ей двигали, в общем-то, благородные мотивы, что-то вроде уважения к мордыхаевской личности... С таким мыслями Мордыхаев отправился в комнату и лег на ободранную кушетку. Подсыпанное другом снотворное уже начинало действовать.
  
   5. ОТ СОЗДАТЕЛЯ МОРДЫХАЕВА
  
   Вот что я прочитал у одного литературоведа: "Кафка не надеялся на публикацию этих произведений, вот и остались они незавершенными. Если автора не подгонять угрозой публикации...". Надо публиковаться, подумал я и разослал свой рассказ по литературным журналам.
   Пришел только один ответ, очень лаконичный. Неизвестный мне житель Москвы писал:
   "Рассказ очень понравился. Но зачем вы его нам прислали?"
   Ответ неизвестного жителя Москвы целую неделю грел мою душу. Очень понравился! Я решил действовать, и через знакомых вышел на обладающего определенным положением писателя. Он был не только писатель, но и директор известного в прошлом литературного журнала. Через два месяца писатель сказал мне:
   - Молодой человек, вам обязательно надо продолжать!
   Рассказ был отдан в редакцию. Через полгода я поинтересовался, как обстоят дела с моим Мордыхаевым. Выяснилось, что в редакции его еще читают. Такое пристальное внимание к моему скромному творению было лестным.
   Летом из другого города приехала в гости моя давняя знакомая, молодой социолог. Она прочитала рассказ и попросила познакомить ее с Мордыхаевым. Я стал уверять ее, что Мордыхаева не существует.
   - Но ведь есть реальный прототип? - настаивала она.
   Меня удивило внимание молодой симпатичной девушки к такому персонажу, как Мордыхаев.
   Другой мой знакомый при встрече заулыбался ехидно и подмигнул:
   - Про себя написал?
   Я горячо отрицал такую возможность. Мне всего тридцать, я занимаюсь рекламой, меня любят женщины, у меня прекрасные друзья. Есть такое понятие, как литературный вымысел... Знакомый почему-то обиделся на меня. Видимо, он ожидал от меня большей искренности. Он стал рассказывать направо и налево:
   - Вы знаете, какой случай произошел с Б.? В яме неподалеку от дома он нашел голую бомжиху!
   Такие россказни придавали моему общественному имиджу нехороший оттенок.
   Я отнес Мордыхаева в редакцию ежедневной газеты. Через неделю редактор поскреб лысину и сказал:
   - Вы знаете, журналу "Проспект удовольствий" как раз нужны авторы.
   - Но ведь это гламурный журнал?
   И все же, я послал туда свой рассказ, в качестве образца. С припиской: если вас устраивает качество материала, могу написать что-нибудь и для вас.
   "Мне очень понравился рассказ. Особенно понравился друг главного героя. В жизни частенько происходит нечто подобное.
   Но направленность журнала предполагает определенный формат. Я думаю, вы прекрасно понимаете, что такое гламур. Не должно быть ничего мрачного, экзистенциального. Никаких проблем, только светлый оптимизм. Побольше молодости, удовольствий, современных реалий. Переделайте рассказ, и мы с удовольствием его опубликуем".
   Редактор журнала - блестящая светская дама.
   Я сел, и за два часа все переделал. Начиналась новая версия так:
   "Молодой Мордыхаев наблюдал за суетой большого города, сидя в своем серебристом LEXUS. Он взял с панели пачку легких сигарет KENT, прикурил от золотой зажигалки ZIPPO и задумался. Куда же вложить неожиданный дополнительный доход от акций? В это время молодой Мордыхаев увидел, как из отделанного сверкающими на солнце панелями здания UNITED COLORS OF BENETON выходит симпатичная девушка. Мордыхаев сразу понял, что у девушки прекрасное образование".
   Я получил от редакторши такой ответ:
   "Это вариант почти подходит, но есть два замечания. Во-первых, герой задумывается: куда вложить деньги? Получается, не такой уж он и успешный, раз смог попасть в проблемную ситуацию и проявляет в ней нерешительность. К тому же, доход у него "неожиданный". Значит ли это, что он не привык получать от своих акций хорошие деньги? То есть - он владеет какими-то ненадежными акциями? Второе - фамилия героя совершенно не гламурная".
   Я внес необходимые корректировки. Героя назвал Саймон. Проблему Саймона сделал менее острой. Сидя в своем LEXUSе, Саймон размышлял о том, какой из видов мужского лака для ногтей сейчас наиболее моден.
   В таком виде рассказ и был опубликован. Холодным ноябрьским днем я получил гонорар, вернулся в свой офис и от нечего делать заглянул в адресную базу города. Ничуть не удивившись, нашел в ней нужную фамилию, записал на клочке бумаги улицу, номер дома и квартиру. Потом надел пальто, купил в магазине "Урожай" литровую бутылку водки, взял такси и отправился к Мордыхаеву.
   Да, надо будет сообщить его адрес моей подруге-социологу.
  
   2006
   ......................................................................................................................................................................................
   ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МОИ ОВЦЫ ЗАПЛАКАЛИ
  
   1.
   Медленно вращается земля, и в самом ее центре - моя страна. В окруженной заснеженными хребтами долине - перевернутая войлочная чашка. В ней я, мои вещи, моя музыка. Войлок старой юрты почернел, но я и не претендую на то, чтобы жизнь моя походила на жизнь богатого человека.
   Я сижу, перебираю пальцами струны электрогитары... Она отключена, и звук у нее призрачный, серебристый. Мне он напоминает разреженные перистые облака в морозном небе. Брень, брень. Нет во мне музыки. В голове туман, на сердце - тяжелый камень. Похмелье. По полу раскиданы бутылки: пластиковые от крепкого пива, стеклянные от водки. Я смотрю на них, и мне становится стыдно. Перед Богом, перед самим собой. Опять я сорвался в эту наполненную мутным зеленым туманом пропасть. 3 месяца держался, и казалось что все - освободился. Нет, не получилось... Крепко засели во мне бесы. От обиды хочется плакать. Неужели я конченый человек? Одна из моих самых известных в народе песен называется "Протрезвись". Пою эту песню на всех концертах, а сам...
   Кто же ко мне приезжал вчера? Помню серебристую машину, каких-то непонятных людей... Что за люди? Что за машина? Йох, как мне плохо!
   Овцы блеют в загоне. Хотят на волю: жевать сухую траву, пить ледяную воду из ручья. Ждут меня. Но я игнорирую их призывы. Обшариваю юрту, нахожу литр араки, жадно выпиваю, падаю на войлочный пол и проваливаюсь в тяжелый сон. Озеро моей силы почти высохло, показалось каменистое дно... В лужах черной воды блестит луна. Я ползу по острым камням, они впиваются в мои локти и колени. Хочу погрузить голову в воду, но вода отступает от меня как живая.
  
   2.
   Мне было восемнадцать, когда шаманка по прозвищу Железная Птичка сделала для меня этот обряд. На каждое желание нужно было по три бараньих грудинки, и я принес девять. Еще принес молоко, конфеты, рис - белую, сладкую пищу, которую любят Хозяева.
   На лошадях мы добрались до Каменных Чаш - круглых углублений на вершине скалистой горы. Всего - три наполненных темной водой чаши, каждая - шагов десять в поперечнике.
   - Три желания? - спросила Железная Птичка, и я кивнул. Стемнело, огромная луна нависла над горизонтом. Она была красна, словно облитая кровью. Ветер шуршал листвой колючего кустарника, трепал мои длинные волосы. Железная Птичка разложила костер, полила его маслом, обсыпала белым рисом, пристроила сверху вареные грудинки, подожгла. Костер начал жадно пить масло, затрещал, радостно разгораясь и расцветая в сгустившейся темноте. Шаманка взяла бубен, ударила в него, сказала негромко:
   - Думай о своих желаниях. Но помни о том, что я тебе говорила внизу: за каждое желание Хозяева возьмут что-то себе. Что именно выберут они - неизвестно. Может жену твою заберут, может руку или ногу, или твой смех... Пока не поздно - можешь отказаться. Сделаю обычное очищение, да и поедем обратно.
   Привязанные лошади зафыркали. Сначала одна, потом вторая... Я покачал головой - нет, не буду отказываться. Железная Птичка прислонила бубен к камню, достала откуда-то варган, начала играть. Быстрее заплясали вокруг костра удлиненные тени, приблизились, обступили нас. Мне показалось, что в огне я вижу какое-то лицо с большими выпуклыми глазами и длинным высунутым языком. Лицо сделало страшную гримасу и исчезло. Я закрыл глаза. Варган стих, из потрескивающей тишины начали прорастать звуки бубна. Бум, бум... Как шаги каких-то очень старых, нечеловеческих существ, которые были здесь изначально, еще до того, как пришли на эти земли мои прославленные предки.
   Я сидел с закрытыми глазами и повторял три своих желания:
   "Хочу стать известным рок-музыкантом". Бум... Бум... "Хочу научиться каргыраа". Бум... Бум... "Хочу познакомиться с Игги Попом". Бум. Снова и снова, как мантру: "Хочу... Хочу... Хочу...".
  
   3.
   Существо, которое окружающие привыкли называть не иначе, как Игги Поп, сидело в неудобном кресле маленького самолета, подтянув острые колени к животу. Седые волосы Игги живописно ниспадали на плечи. Он с интересом смотрел в иллюминатор. Лента реки, дома-коробки - все это на глазах увеличивалось, из игрушечного и удаленного становилось настоящим и близким.
   - Приземляемся, - сказала зачем-то маленькая переводчица, Игги кивнул, достал из кармана затертой кожанки голубую таблетку, проглотил и запил глотком виски. Синтетический наркотик, мягкий галлюциноген, разработанный специально по личному заказу Игги в одном из студенческих кампусов. Стюардесса пригласила на выход, Игги пошатываясь выбрался из тесного самолетика, вдохнул полной грудью теплый степной воздух и рассмеялся. Толстый господин с уродливой клетчатой сумкой посмотрел на него осуждающе, а одна из пассажирок тихонько сказала своей подруге:
   - Сразу видно, что иностранец. Смеется как дурак, и штаны посмотри - короткие какие-то, и желтые носки торчат.
   Подруга захихикала.
   Игги, переводчица и молодой менеджер (которого все считали любовником Игги) оказались на пустынной асфальтированной площадке перед входом в аэропорт. Таксисты расхватали пассажиров и уехали. Больше никого на площадке не было, не считая нескольких пьяных туземцев, затеявших вялую драку. Один туземец повалил другого на землю и все пытался ударить беднягу увесистым овальным канем прямо в бритую голову. Но тот, не будь дураком, все время подставлял под удар окровавленную руку. Еще трое галдели рядом, иногда кто-нибудь из них несмело пинал камнедержца. Тот в ответ грозно кричал:
   - У-у!
   И пинавшие отскакивали на почтительное расстояние. В целом местность напомнила Игги Средний Запад, а вид туземцев вызвал в памяти одну из индейских резерваций, где Игги дал как-то сразу три концерта. Был он тогда совсем молод, энергии своей не жалел, и мог себе позволить такую роскошь - три бесплатных концерта подряд... Довольные индейцы принесли ему кучу мескалина и еще какую-то цветную тряпицу:
   - Это надо к трусам пришить, чтобы цхунт всегда стоял, - хитро улыбаясь, пояснил один из беззубых вождей.
   Игги потом подарил тряпицу из своему другу-импотенту. К удивлению Игги, молодой человек через месяц после этого сделал себе операцию по изменению пола. И цхунт удалил навечно. Куда потом делась магическая тряпица, Игги не выяснял.
   - Где же эти чертовы организаторы? - недовольно проворчал он, маленькая переводчица суетливо начала набирать номер на мобильнике, а молодой менеджер коротко выругался.
   Игги сел на сумку, взглянул в вверх. В синем-пресинем небе кружили мелкие орлы.
   - А мне говорили, это на Лхасу похоже, - пожевав губами, разочарованно сказал Игги. Переводчица сконфуженно улыбнулась.
   - Я вызвала такси, - затараторила она, - сейчас мы поедем в гостиницу, вы отдохнете с дороги, а я пока найду организаторов.
   Разместив важного гостя в местном Президент-отеле, маленькая переводчица отправилась на поиски руководителя проекта "Рок за свободный Тибет". Она была знакома с ним и раньше, так что без особого труда отыскала и руководителя, и весь оргкомитет в полном составе. Молодые и не очень молодые люди находились в состоянии, которое местные жители называют известным западной аудитории по одному из фильмов Никиты Михалкова словом ZAPOY. Печально окинув взглядом панораму репетиционной точки: продырявленный бубен, бас-гитару с отломленным грифом, плакат с Че Геварой, на котором была разложена куча сушеной рыбы, маленькая переводчица чуть не заплакала. Вот свиньи, вот уроды, думала она... Куда я теперь этого индюка дену? И будет ли вообще этот долбанный фестиваль?
   К одной из стен была прислонена почему-то школьная доска, на которой мелом кто-то нацарапал:
   ИГГИ ПОП=МЕГА-ЗВЕЗДА
   Игги же в это время с удовольствием плескался в маленькой чугунной ванне. Ему казалось, что он большой серый кит, и на богу у него - белоснежная буддистская мантра. Мимо плывут пароходы, приветственно гудят, выдувая начальные ноты "Ин зе дет кар", и капитаны пароходов отдают ему честь, а Чайка по имени Джонатан Ливингстон шепчет в маленькое, затянутое перепонкой китовое ухо:
   - Единственная вещь, с помощью которой можно убить мечту - компромисс. Никакого рая, никакого ада, только эти бесконечные миры, которые ты создаешь, пока думаешь, что так и надо. Твоя миссия - сияющий путь, которым ты следуешь, и не важно, насколько темна ночь вокруг.
   Игги взмахнул хвостом, выпустил фонтан воды, и Чайка отпрянула, а когда она приблизилась снова, он сказал ей:
   - Нет, Джонатан. Я - просто пассажир. Миры - это лишь пейзаж за окном, их можно видеть, но нельзя до них дотянуться, нельзя вобрать их в себя по-настоящему. Вода, которую я всасываю своим большим ртом - всего лишь плод моих галлюцинаций, вызванных чудесной голубой таблеткой. Так же и те бескомпромиссные миры, о которых ты шепчешь мне в мое перепончатое ухо. Все это не более, чем иллюзии скучающих пассажиров. Нас подкинули на этот грязный вокзал, и чьи то незаботливые руки засунули нас в первый попавшийся поезд, и вот мы взрослеем в этом поезде и едем, едем к Разрушенному Мосту.
   - Ты не оригинален, об этом почти теми же словами уже говорил русский писатель Pieleving, - прокричал Джонатан и растворился в облачном небе. Небо же превратилось в беленный известкой гостиничный потолок туземного Президент-отеля. Игги вылез из ванной, прошлепал по комнате, оставляя на линолеуме лужицы воды и, не вытираясь, натянул на себя одежду. Одежда казалась живой. Было ощущение, что вот-вот она начнет вести какую-нибудь философскую беседу. Но на этот раз одежда промолчала.
  
   4.
   Оказалось, что для исполнения желаний надо еще и проползти вокруг каждой Каменной Чаши по 9 кругов. Три желания - всего 27 кругов по покрытой острыми обломками скале. Уже на третьем круге я начал корить себя за жадность - зачем так много загадал желаний? Как я проползу эти сотни метров по камням? К утру и колени и локти были стерты в кровь, в голове - заполненная болью пустота. Не знаю, как уж я это выдержал...
   Вернулся в деревню - и сразу меня забрали, за кражу девяти баранов, грудинками которых я накормил Хозяев гор. Срок дали небольшой, но тут моя судьба и надломилась... А может, и не надломилась, а просто натянулась, как тетива старого, видавшего виды лука? В тюрьме я создал свою ставшую знаменитой в нашей стране рок-группу. Там и овладел древним искусством каргыраа... Искусство каргыраа пришло ко мне внезапно, в одну из холодных январских ночей на одной из сибирских пересылочных тюрем. Оно пришло и я почувствовал это, но я не стал тогда его проверять, подождал несколько месяцев - и только потом запел.
   Вышел, и в деревню не вернулся, остался в городе - а через полгода снова загремел. Теперь уже надолго. Большую часть жизни я в тюряге и провел. И именно в тюрьме я пришел к Иисусу. Ладно, потом об этом.
   А начиналось все как? Мне было 16. К нам в поселок приехали из города студенты - веселые, длинноволосые. Они слушали необычную музыку на маленьком кассетном магнитофоне. Прислали их в помощь работникам овцефермы, но мне кажется, что работникам овцефермы большой помощи от них не было. Наши местные парни этих студентов хотели побить, но потом не стали. Уж больно интересными людьми они оказались. Научили нас многим интересным вещам. Например, выяснилось, что все наши окрестности заросли чудесной травой, которую можно курить, но не вместо табака, а совсем даже по-другому.
   Но для меня лично главным открытием была рок-музыка. Оказалось, что с помощью пары гитарных аккордов и барабана можно выразить целую гамму чувств, выбросить в мир и получить из него целую кучу энергии! Особенно поразила меня одна песня. Аккорды: ля минор, фа мажор, до мажор, ми мажор. И так всю дорогу.
   - Это знаменитая песня Игги Попа, - просветил меня один из студентов, - а называется она "Пассажир".
   - А о чем она?
   - Ну... Не знаю. В припеве он поет - "Я пассажир, мы пассажиры...". А куда они в этой песне едут - я не знаю. Наверное, в какое-то интересное место.
   Сейчас я понимаю, что это были не совсем обычные студенты. По крайней мере в дальнейшем я не встречал студентов, которые слушали бы Игги Попа. Ну, разве что тему из "Аризон Дрим", да и то - по радио...
   В один из сентябрьских дней я уединился в заброшенном загоне для овец и придумал песню "Одинокая лиственница". Сейчас эта песня широко известна у нас в стране, и даже за границей ее исполняли наши прославленные музыкальные коллективы:
  
   Когда солнце начнет клониться к западным горам
   Я приду к одинокой лиственнице, поклонюсь ей, привяжу к ее ветке белую ленточку
   Попрошу счастья для себя, для своей матери, для своего народа
   Попрошу железную птицу спуститься с неба и взять меня в свой полет
   Покину родную землю
   Чтобы вернуться когда настанет пора
   Когда встанут из своих могил великие каганы прошлого...
  
   Когда снег начнет задерживаться на северных склонах
   Я приду к одинокой лиственнице, привяжу к ее ветке синюю ленточку
   Попрошу счастья для себя, для своей черноглазой любимой и своего сына
   Попрошу покоя у великого Курбусту,
   Помолюсь Семи Звездам
   Все уйдут по своему пути, а я останусь дожидаться Железную Птицу.
   (Перевод Роланды Топорковой)
  
   Гитара играет в немного припанкованном стиле, на квинтах.
   Да, именно тогда, услышав ту песню Игги Попа, о котором я ничего до сих пор так и не знаю, кроме того, что он американец с длинными волосами, именно тогда я и загорелся этой идеей - стать рок-музыкантом.
  
   Прошло много лет. Я принял Иисуса, и многих моих поклонников это разочаровало. Кое-кто воспринял это как предательство, и когда я вышел из тюрьмы, старые знакомые шептались за моей спиной: у него там крыша поехала, он стал сектантом.... Концертировал я редко, и на концертах исполнял в основном старые песни. Случалось это не чаще 2 раз в год, на больших фестивалях. Деньги музыкой я зарабатывать не хотел, ведь это обязательно повлияло бы на души песен. Они могли бы почернеть и испортиться. А жил тем, что давал мне мой скот, доставшийся по наследству от дяди вместе с неплохой чабанской стоянкой. Там мы и репетировали с моей группой. Обычно в акустике, но и иногда врубали генератор и гремели на всю пустынную округу. С окрестных стоянок приходили почерневшие от солнца чабаны, приносили свежую араку и душистый гашиш, слушали нашу музыку. Вот такие репетиции-концерты мне нравятся гораздо больше, чем пьяные городские тусовки!
  
   5.
   - Берем машину, едем 200 миль на запад, а потом обратно. Посмотрим эти места; говорят, что здесь произрастает изумительнейшая трава, - сказал вдруг молчавший уже минут 20 Игги, маленькая переводчица встрепенулась и прилипла к телефону - занялась поиском машины.
   - К черту этот фестиваль и далеких от нас тибетцев. Мы, в конце концов, в центре Азии и должны с ним познакомиться. Вот наша задача, - продолжил Игги, потряс длинным указательным пальцем, и молодой менеджер закивал своей белобрысой головой.
   Вскоре вся компания весело катила по шоссе на серебристом японском микроавтобусе. Игги заглотил сразу 2 голубых таблетки, выпил стаканчик виски и блаженно наблюдал за перемещением пространства. Оно убегало назад, символизируя собой однообразную неповторимость мгновений. Пару раз они останавливались у каких-то культовых сооружений, клали камни в большие кучи. Переводчица нарвала травы, они высушили ее на радиаторе, выкурили втроем... Водитель не курил, он только прихлебывал помаленьку крепленое пиво. Для этого он останавливал машину, откручивал фару, наливал в нее пиво...
   - Из горла пить нельзя, - лаконично пояснил он, переводчица перевела, и Игги заинтересовано спросил:
   - Почему?
   Водитель не ответил, но в кабине, откуда ни возьмись, появился Джонатан. Он сразу перехватил на себя инициативу беседы:
   - Потому что это его судьба, которую он сам выбрал. Это его волшебный полет. Есть вершины, взобравшись на которые, ты больше не спускаешься вниз. При этом жизнь не говорит тебе ничего, она только показывает. Твоя самая суровая действительность - это только сон, а твои самые фантастические мечты - реальность.
   Джонатан трещал минут пятнадцать. Всякую ерунду, ни одного слова, за которое могло бы зацепиться сознание Игги.
   Водитель предложил посетить чабанов, живущих в юртах, Игги согласился, и микроавтобус свернул с шоссе влево, пополз вверх по грунтовому серпантину.
  
   6.
   Кто же ко мне приезжал вчера? Помню серебристую машину, каких-то непонятных людей... Что за люди? Что за машина? Йох, как мне плохо!
   Овцы блеют в загоне. Хотят на волю: жевать сухую траву, пить ледяную воду из ручья. Ждут меня. Но я игнорирую их призывы. Обшариваю юрту, нахожу литр араки, жадно выпиваю, падаю на войлочный пол и проваливаюсь в тяжелый сон. Озеро моей силы почти высохло, показалось каменистое дно... В лужах черной воды блестит луна. Я ползу по острым камням, они впиваются в мои локти и колени. Хочу погрузить голову в воду, но вода отступает от меня как живая.
  
   Просыпаюсь. В голове прояснилось, ушла выворачивающая на изнанку тошнота. В юрте холодно, уже вечер. Я выхожу, смотрю вверх на россыпи драгоценных камней и серебряной пыли. Вспоминаю, наконец, вчерашний вечер. Приезжали ко мне какие-то американцы с переводчицей. Что мы делали? Пили, курили, потом, кажется, подрались. Я трогаю сбитые костяшки - да, точно подрались...
   Бог, где ты?! Мне так тоскливо и одиноко в моей перевернутой войлочной чашке. Я не понимаю, зачем было все это, зачем была нужна тебе моя жизнь, которая промелькнула передо мной как невеселый сон. Исполнил ли я на земле мою миссию? Был ли я свободен, или был всего лишь игрушкой каких-то сил, случайностей и событий? С севера потянуло холодным ветром. Я пошел к загону, открыл его, начал выгонять овец наружу. Они недоуменно блеяли, жались к стенам: куда гонишь нас в такую темень, хозяин?
   Я выгнал всех овец из загона и прочел перед ними небольшую речь:
   - Мне надоел мой путь. И я прощаюсь с вами. Отпускаю вас на волю. Теперь вы сами можете устраивать свою судьбу. Хотите - ждите здесь, поблизости, нового хозяина. А хотите - идите в горы и живите дикой жизнью, как ваши предки. Вспоминайте свою истинную суть. Вы свободны.
  
   Медленно вращается земля, и в самом ее центре - моя страна. В окруженной заснеженными хребтами долине - перевернутая войлочная чашка. В ней был я, мои вещи, моя музыка. Вещи останутся, а музыку я заберу с собой. А может, с собой ее забрать невозможно. Тогда она просто растворится. Растает, как тает спускаясь в долину густой утренний туман... Из глубин темного неба спускается Железная Птица, и я бросаю последний взгляд на свое нехитрое хозяйство. Машу рукой своим овцам, говорю:
   - Прощайте!
  
   Глядя на звезды, мои овцы заплакали.
  
   2007
   ............................................................................................................................................................
   СВИНЦОВАЯ АКВАРЕЛЬ
  
   1.
   Всю зиму он тосковал и ждал лета, а лето выдалось холодным и пасмурным. Дождей было мало, но небо постоянно хмурилось, наливалось безблагодатным свинцом, пару раз шел крупный град. Скользкие градины засыпали улицы большого бетонного города как яйца каких-то таинственных насекомых. Оба раза яйца истаяли почти без следа, оставив после себя лишь лёгкое раздражение нескольких поскользнувшихся на них прохожих.
   Молодой человек лет двадцати пяти (коротко стриженый, провинциально-бандитской внешности) шел по набережной и разговаривал с Богом. Судя по всему, разговор их начался совсем недавно:
   - И всё-таки, как отличить голос Бога, или голос своего истинного Я, от постороннего шума, от множества других голосов, звучащих в моём сознании?
   Бог терпеливо вздохнул и ответил:
   - Ну... Ты же сейчас отличаешь... Просто когда это действительно мой голос, ты это понимаешь. Начинаешь в него вслушиваться... Может я и не бог в твоем обычном понимании, просто дух-хранитель... Тут принципиальной разницы нет, всё это одно и тоже. Вообще всё в мире - часть Бога, как ты уже давно подозреваешь.
   - Верное ли я принял решение?
   - Все решения верные, потому что куда-нибудь они да ведут. Не бывает решений без последствий, а все последствия равны. Все они имеют определенную цену. За любое последствие ты заплатил какой-то причиной... В любом последствии заложены некие потенции.
   Умный Бог замолчал, а молодой человек подумал: может я просто сам с собой говорю? Вываливаю набор готовых банальностей...
   Тут молодой человек увидел девушку. Это была художница, ведь сидела она на складном стульчике, перед старым расхлябанным мольбертиком... Сидела и смотрела на мир глазами, так не похожими на глаза выпотрошенных изнутри пассажиров троллейбусов и метро.
   Он подошел поближе и посмотрел на рисунок. Акварель, но полностью однотонная. Грязноватый блёклый цвет... Разбавленный мёртвой водой свинец.
   Вверху что-то загудело. Над бетонным городом пронёсся невидимый за низко ползущей хмарью самолёт. Десятки скрючившихся в неудобных креслах существ прильнули к иллюминаторам. Они пытались различить внизу очертания своей долгожданной родины, все эти бесчисленные коробки, пустыри, ленты потрескавшегося неровного асфальта.
   Художница рисовала мост метрополитена. Бог сказал:
   - Понимаю твои сомнения. Но пойми и ты - это одно и тоже. В сердцевине личности - голос бога, природа будды, называй это как хочешь. В конечном счете - ты и есть Бог, а Бог есть ты.
   Молодой человек покачал головой и закурил маленькую коричневую сигарету. Дешевый сигарный табак, вишневый ароматизатор, пропитанная селитрой крашенная бумага. Мимо промчалась довольно большая собака. Куда она бежит? Или от кого? Человек перегнулся через парапет и посмотрел на грязную холодную воду. По этой воде, метрах в пятидесяти от берега, медленно плыл теплоход. Неожиданно по ушам ударила громкая музыка, люди на теплоходе радостно закричали и заулюлюкали. Они стали прыгать и махать тем, кто стоит на берегу. Вверху и справа, на мосту, прогудел поезд метро, и молодой человек подумал: "Считается ведь, что вещи из Нижнего мира не должны попадать в Средний. Иначе может случиться несчастье. То, что живёт внизу должно там и оставаться. С этой точки зрения метромост - это символическое выражение нарушенного порядка вещей. Хаоса, в котором все мы оказались". Бог в это время начал поучать:
   - Мир - это воля и представление. Ты что-то представляешь себе, а потом направляешь туда волю. Без представления волю направить некуда. А без воли и представлять что-либо незачем. Сильная воля и приятные, соответствующие твоей истинной сути представления - вот что важно для Человека с большой буквы. Для того самого человека, чьё имя звучит гордо!
   В голосе Бога зазвучала неожиданная для него патетика.
  
   2.
   Теплоход удалился от берега, унося с собой безумных почтовых работников, отмечавших на нём свой профессиональный праздник - День Коммуникатора, или что-то в этом роде. Я сидел за столиком в обществе нетрезвых Полноватых Блондинок. Одна из них сказала:
   - Задумывался ли ты от том, что такое Коммуникация? Коммуникация - самое важное в человеческой жизни. Это святая святых! Без коммуникации нет общества...
   Вторая Полноватая Блондинка откликнулась:
   - Кстати, а ведь секс - это тоже коммуникация!
   - Ну, тогда получается, что мастурбация - это разговор с собой, - глупо пошутил я, а они заулыбались над моей шуточкой. Из динамиков раздался истеричный стук электронного барабана и мерзкий голос популярной певицы:
   - Красны губы, белы груди, мне завидуют подруги, красны губы, белы груди, мне завидуют подруги...
   - Тогда групповой секс - нечто вроде форума в интернете, - крикнула сквозь музыку первая Полноватая Блондинка.
   Боже мой, Боже мой, почему ты меня покинул, не к месту подумал я, а сам вежливо улыбнулся. Все-таки, коммуникацию надо поддерживать!
   Я смотрел вокруг и чувствовал себя этнографом. Безумие карнавала, но не южного, искрящегося спонтанным весельем, а нашего карнавала, свинцово-северного, который ничем и не искрится вовсе, а так только, колышет людскую массу как варево в ведьмином чане...
   На корме теплохода, на белом железном баке, сидит серая ворона. Она смотрит на всех нас умными глазами. Думает...
  
   3.
   Меня беспокоят вопросы материального мира. Я выбираю деятельность, но боюсь, что денег с нее не хватит даже на оплату необходимого. Что мне делать? Я всего боюсь. Думаю постоянно - как же меня оценят, как на меня посмотрят, кто будет читать мою прозу... А может никто, а может она наивная и глупая, и неоригинальная... И так я убиваю в себе свою музыку, и всё остальное убиваю. И зачем я это делаю? Ведь деньги, на самом деле, это просто ресурс... Обладание ресурсами как таковое не может быть целью. Все равно что навалить в подвал десять тонн морковки и ждать пока она там сгниет. Зачем эти ресурсы? Если подсознание не понимает этого, оно к ним и не стремится. Все дело в том, что нет целей в сторону развития. Деньги - для того чтобы пожрать и надуться как жаба. Вот поэтому у меня и нет денег...
   Решил написать для своей подруги рассказ, а сам думаю: ну, и сколько же на нем можно будет заработать? Можно навставлять туда рекламы, продакт плэйсмент... Не, два варианта надо сделать. Один с рекламой, другой без нее.
   Пора выключать компьютер, садится в транспорт и перемещаться в офис. Что я и делаю.
  
   Вечером выхожу из офиса, вокруг меня - бетонные заборы, из коротких и толстых труб ТЭЦ поднимаются клубы пара и дыма. Неподалеку высится серая коробка. Административное здание завода по производству начинки для ядерных боеголовок и АЭС. На скользкой улице нет тротуара, только проезжая часть, и мне приходится лавировать между похожими на поезда грузовиками. Перебираюсь через железнодорожную линию, прохожу сквозь ряды обоссаных гаражей, бегу за автобусом, падаю на сиденье. Приезжаю к подруге, показываю ей рассказ. Она читает вслух название: "СВИНЦОВЫЙ КАРНАВАЛ", затем углубляется в текст. Мы сидим в маленьком, тесном баре "Ливерпуль". На стенах - портреты битлов, пол - из серого бетона с мраморной крошкой. Помесь андеграундного клуба с советской столовой. Подруга некоторое время молча вглядывается в монитор ноутбука.
   - Есть такая песня: "Свинцовый карнавал". Поет одна русско-тувинская группа, такой этно-стрит-рок с горловым пением, - поясняю я. Она кивает, продолжает читать.
   - Но это же не я... - удивляется она, округляет свои глаза. - Я ведь веселая, жизнерадостная. Свинцовых акварелей не рисую...
   - Да тут не в этом дело. Ты просто там в этом рассказе находишься. Наблюдаешь...
   - Как ворона на баке?
   - Наверное...
   - А на теплоходе ты едешь?
   Я киваю. Хочу предложить ей выпить, но она вообще не пьёт. Так что я и не предлагаю.
   Потом я говорю, что решил этот рассказ не дописывать - и так всё понятно, зачем приделывать какой-то финал? Только потому, что читателям этот финал нужен? Пусть сами придумывают... Она спрашивает:
   - А тот человек, он действительно с Богом разговаривает?
   - Хм... Не ожидал от тебя такого вопроса.
   - Да, глупый вопрос.
  
   4.
   - Ну пусть мой вопрос глупый... И всё-таки - как получить истинные цели?
   Бог усмехается, вздыхает как учитель рядом с трудным учеником, потом начинает терпеливо объяснять:
   - У души всегда есть истинные цели, достаточно лишь прислушаться - и ты их услышишь. Услышишь, как они говорят с тобой. Это нелегко, потому что они могут противоречить целям "социального пузыря", который вырос на твоей личности. Шумовые голоса заглушают голос истины. Главную мысль ты сейчас понимаешь верно: само по себе обладание ресурсами не может быть мотивирующей целью. Ресурсы нужны для чего-то.
   Девушка продолжала рисовать. На бумаге появился вскрик теплохода, шум самолёта, грохот метропоезда, страх заблудившихся между рекой и широкой магистралью людей, собак, птиц... Не отрываясь от рисунка, девушка спросила молодого человека:
   - Хотите, я... нарисую ваш портрет?
   - Свинцовой акварелью?
   - Почему бы и нет...
   Бог сказал:
   - Правильно, правильно, соглашайся! Это будет хороший портрет, гораздо лучше, чем фотография в твоём паспорте.
   Молодой человек попытался вспомнить паспортное фото - своё социальное лицо, но это у него не получилось.
  
   Он сидел на парапете, курил, она рисовала. Бог продолжал свою речь, и голос его был мягким и вкрадчивым:
   - Всему виной страх... Твоё внутреннее рабство всему виной. А ведь это только твои представления - раб, страх... В них смысла нет, это вроде ошибок в программном обеспечении.
   - Но они сильны во мне, представления.
   - Конечно сильны! Ты сам даешь им силу, наделяешь их властью в своем виртуальном внутреннем мире. Ты программист, как и любой другой человек, но программист ты бессознательный. Программист-лунатик. Ежу понятно, что программированием нужно заниматься в трезвом уме да в светлой памяти.
   Молодой человек заметил, что по асфальту, прямо возле его ботинка ползет довольно большой черный жук. Понаблюдав за ним некоторое время, молодой человек понял - жук двигается по кругу радиусом сантиметров в тридцать... Насчитав шесть кругов, молодой человек перестал смотреть на жука и обратил свой взгляд на холодную одинокую воду. Бог в это время говорил:
   - На первых порах совсем без программ тяжело... да и невозможно. Это как свобода после тоталитарного режима - перевернуть телегу с капустой, поджечь баню, разграбить что-нибудь и нахамить полицейскому.
   - А сила в чем? Понимаю, что во мне, но как к ней подступиться?
   - Сила в действии. А действовать страшно. Но у страха своей силы нет. Ты действуешь, страх отступает, ты получаешь результат.
   - Но мне очень страшно, любое действие очень страшно совершать.
   Бог замолчал на некоторое время, а потом его голос снова выполз из монотонного мегаполисного гудения:
   - Не буду приводить логических аргументов о бессмыссленности страха. Ты их сам себе можешь привести. А чего ты боишься больше всего?
   Художница посмотрела на него как-то по-новому, и молодой человек понял, что она с интересом прислушивается к их разговору.
   - Чего ты боишься? - повторил Бог свой вопрос.
  
   5.
   Чего же боюсь я на самом деле? Возможно того, что мое сознание - всего лишь программное обеспечение для белковой машины. Помогает машине выжить, передать свою генную информацию. Все это может и хорошо придумано, но мне-то оно зачем?
   Мы спускались по трапу. Окружавший нас социум выглядел тихим, усталым и растерянным. Да, Свинцовый Карнавал закончился, начинались унылые будни... Одна из Полноватых Блондинок висла у меня на руке. Я оглянулся и увидел, что вороны уже нет на баке.
   Она улетела.
   - Чего вы боитесь? - спросил я Полноватых Блондинок.
   А потом повез этих Полноватых Блондинок к себе домой.
  
   2006
  ............................................................................................................................................................................
   ПОБЕДА ШАШИНА
  
   "Нелепая гармония пустого шара заполнит промежутки мертвой водой" - прочитал Шашин и задумался. Чтобы это значило? И охота кому-то писать на заборе такую длинную надпись... Невысокий, кругленький Шашин успел юркнуть в подъезд вместе с какой-то дородной теткой. Свой ключ от подъезда Шашин потерял, а заказать новый ленился. Вот и приходилось дожидаться, когда кто-то из жильцов будет заходить или выйдет. Иногда Шашин подумывал - а не сломать ли замок? Тогда проблема с ключами решилась бы, по крайней мере - на некоторое время. Шашин вкатился в лифт, поднялся на седьмой этаж и вошел в свою квартиру.
   - Шашин, это ты? - спросила исполнявшая обязанности шашинской жены женщина.
   - Я, душенька, я... - промурлыкал Шашин, выкарабкиваясь из большеватого пальто. Он прошел на кухню и выглянул в окно. Да, отсюда странная надпись была очень хорошо видна.
   Женщина прошаркала по коридору и тоже появилась на кухне. Шашин взглянул на часы и, посмеиваясь, спросил:
   - Брутальниковы не звонили?
   - Звонили, звонили, - отвечала женщина, - они с минуты на минуту должны подойти.
   Шашин удовлетворенно кивнул, достал из холодильника банку пива и начал жадно пить. Он чувствовал, как пустоты становится меньше, как она заполняется горькой газированной жидкостью.
   Вскоре пришли Брутальниковы. Мужу было под тридцать, а жене - сорок пять. Шашин часто подшучивал над своим другом:
   - Ну, как там поживает твоя старая кобыла?
   Брутальников смущался, и Шашину нравилось его смущение.
   Сейчас Брутальниковы притащили с собой шампанское и нелепый торт. Шашин ненавидел масляные торты, поэтому он сказал Брутальникову тихо, но очень едко:
   - Ты совсем охерел... Засунь себе это масло знаешь куда?
   Брутальников улыбнулся, а его жена сказала:
   - От всей души поздравляем вас с победой!
   - Чего там, - весело махнул рукой Шашин. - это еще не победа, а так, мелочь. Первая ласточка, а вот потом!..
   Брутальников попытался представить, что будет, если Шашин победит окончательно, полностью победит. Но его мозг испугано дернулся, и мысль о шашинской победе куда-то подевалось. Вся его энергия уходила сейчас на поддержание глупой улыбки. Жена была побойчее, и она начала болтать с шашинской женщиной:
   - Где волосы красили? Сколько обошлось? Можно волосы потрогать?
   Шашин выглянул в окно. Нелепая гармония пустого шара... Эх, тудыть-растудыть! А ведь я и есть - пустой шар, - неожиданно понял он. И моя нелепая гармония заполняет собой какие-то долбаные промежутки. Я просто наполнитель, вроде соевого белка, который кладут в мясо. Реклама уверяет, что соевый белок полезен для здоровья, но на деле речь идет о том, чтобы нормальный продукт разбавить какой-то дешевкой. Если бы в нем была польза, состоятельные люди только его бы и жрали. Но они воздерживаются. Я соевый белок, а Брутальников - что-то вроде крахмала, - так думал Шашин, глядя на исписанный бетонный забор.
   - Ну, еще раз за победу! - в который раз уже поднял бокал Брутальников.
   Какие они мелкие людишки! - с неожиданной ненавистью подумал Шашин. И с ними мне приходится водить компанию. Но ничего, это скоро кончится! После окончательной победы я им всем покажу! Они у меня заплатят за все, за всю эту скуку, и за мелкие подлости за спиной, и за постоянный обман и попытки меня использовать!
   Женщина Шашина подняла бокал и сказала:
   - Вы знаете, я и сама еще не до конца поверила... Помаленьку привыкаю к новой роли...
   Шашин вышел из кухни, заперся в туалете и закурил. Он предался мечтаниям о благословенном будущем. Через некоторое время в дверь робко постучали. Это был Брутальников. Он с видом заговорщика поманил Шашина на кухню. Там он увидел жену Брутальникова, которая протягивала ему какую-то красную тряпку, вроде шторы.
   - Что это? - Шашин брезгливо выпятил нижнюю губу.
   - Это тога победителя, наш сюрприз! - воскликнула жена Брутальникова, а сам Брутальников нерешительно захлопал в ладоши.
   Ладно, в конце концов, они не плохие люди... Не хуже большинства. И так хотят сделать мне приятное! Шашин обернулся в красную тряпку, и произнес небольшую речь:
   - Спасибо, что вы почтили вниманием мою пока еще скромную победу. Но не за горами и победа окончательная, и тогда жизнь изменится. Мы все начнем жить по другому. Так выпьем же за победителей!
   Шашин выпил шампанского, поставил бокал и вытер сладкую, липкую от вина руку о спину Брутальникова. Победа почему-то перестала радовать Шашина, и на душе у него было пусто-пусто, как в заброшенном подземном гараже. Может это все не по настоящему? Может вокруг меня актеры, которые притворяются знакомыми людьми, играют их, и постепенно загоняют меня в предусмотренную сюжетом финальную яму? Они делают вид, что преклоняются передо мной, восхищаются моей победой... Но на самом деле, кто знает - каковы их истинные цели? Чего они хотят от меня? В какой-то момент они перестанут притворяться, скинут маски и... Что тогда будет? И когда наступит этот момент? Шашину стало жутковато.
   Брутальников спокойно посмотрел ему прямо в глаза, улыбнулся и еле заметно подмигнул.
  2006
  ................................................................................................................................................................................
   НОГТЕВИЧ
  
   Ногтевич охотно посещал дегустации продуктов питания и напитков. Если честно, то это и составляло главную часть его теперешней жизни. В своем похожем на шинель сером пальто он напоминал крепкого еще прапорщика в отставке. Именно так он частенько и представлялся:
   - Ногтевич, прапорщик в отставке.
   И крепко жал руку своему визави. В левой руке Ногтевич всегда держал трость с массивным набалдашником.
   Вот и сегодня, уже с самого раннего утра, Ногтевич начал рыскать по городу, выискивая где бы чего урвать на халяву. Фирмы, проводившие в супермаркетах дегустации, надеялись привлечь к своему продукту внимание потенциальных покупателей. Ногтевич не собирался ничего у них покупать. В этом смысле действия Ногтевича напоминали обман и приносили этим доверчивым фирмам сплошной убыток. Сделав серьезное, немного озабоченное лицо, он подходил к дегустационному столику, выпивал рюмку водки. Потом его брови ползли вверх, голова склонялась немного набок. Недурно, недурно... В этом что-то есть, говорил он всем своим видом. Потом просил еще одну рюмку, а если получалось - то и две. Затем переходил в другой магазин, съедал пару ложек майонеза. Набрав в рот побольше, он отворачивался и украдкой засовывал туда же кусочек заранее припасенного хлеба. Потом он шел туда, где предлагали колбасу, и снова все повторялось - приподнятые брови, склоненная на бок голова, зажатый в кулаке хлеб. На улице он подстерегал промоутеров с сигаретами, курил, отпускал плоские шуточки:
   - Как сигаретки-то называются? Говорят - как вы яхту назовете, так она и поплывет. А если никак не называть? Все равно ведь поплывет!
   Обычно промоутеры смущенно улыбались, а довольный своим остроумием Ногтевич посмеивался.
   Но сегодняшний день вышел неудачным. Запланированная на утро дегустация соков не состоялась. Во время второй дегустации, еще утром, Ногтевич отравился лапшой быстрого приготовления. Превозмогая дурноту, он выпил две рюмки рябиновой настойки, но сладкая дрянь лишь растеклась по пищеводу подобно клею, которым покрывают бумажки для мух. А потом горло начало саднить, появилось все усиливавшееся жжение. Ногтевич выхватил у промоутерши сигарету, судорожно закурил... Легкие пронзила жуткая боль, Ногтевич закашлялся и выронил сигарету на асфальт. Какая гадость, подумал он, наклонился и с трудом подцепил сигарету скрючившимися пальцами. Затушил и сунул окурок в карман. "Угощу Блярину", - злорадно подумал Ногтевич и медленно направился в сторону дома.
   Блярина была его подружкой. Вечером, утомленный дегустациями, Ногтевич заходил к ней, чтобы выпить пару чашек чаю, поужинать и удовлетворить свои мужские потребности. Блярина доверяла Ногтевичу и даже дала ему ключ от своей убогой квартирки. Блярина не только доверяла Ногтевичу, но и уважала его за военный чин, за выправку и за похожее на шинель пальто.
  
   Ногтевич открыл своим ключом дверь и увидел, что Блярина лежит на полу совершенно плоская, похожая на сдувшуюся резиновую игрушку. Он осторожно и немного брезгливо потрогал ее своей тростью. Затем Ногтевич вздохнул и, немного прижимая зубами пипку на бляринской шее, начал ее надувать. "Минут десять придется мучаться!" - подумал Ногтевич - "Да кто она мне такая?! Пусть ее Сашка Ежеродов надувает!". Он вспомнил о том, что Блярина была довольно тучной, упитанной женщиной. И Ногтевич бросил на полпути свое дело, вытер руки о бляринский диван и вышел из квартиры, громко хлопнув железной дверью.
   Насвистывая популярный мотивчик, он шел по усыпанной прекрасными желтыми листьями улице. Ногтевич постукивал своей тростью по мостовой, шел и вспоминал о чудесных временах, когда он воровал свиные туши и менял их на чистый как слеза спирт.
  2006
   ...........................................................................................................................................................................
   ВЕЧЕР ЧИНОВНИКА
  
   Молодой чиновник Миморотов выпотрошил папиросу и начал не спеша набивать ее смесью табака и гашиша. Мысли Миморотова унеслись далеко от нудных бумаг департамента муниципальной недвижимости, начальником которого он являлся вот уже три месяца. Миморотов думал о судьбах России и русском менталитете.
   По всем признакам Миморотова можно было назвать довольно успешным человеком. Он давно уже провел в своей голове необходимую для спокойной жизни границу. На службе мысли были служебными. Миморотов был исполнительным, аккуратным, в меру хитрым, улыбчивым и компанейским. Он не участвовал в интригах, и за это его ценили. С подчиненными Миморотов был демократичен, с начальством - корректен и сдержан. В кабинете у него висели все нужные портреты - один большой и несколько поменьше.
   Со своими старыми институтскими и школьными друзьями Миморотов не порывал. С некоторыми из них он мог выпить, поговорить за жизнь, покурить гашиша. Своей работы в дружеских разговорах он никогда не касался. Ему нравилось чувствовать себя свободным, совершенно обычным человеком, друзья же охотно предоставляли ему эту возможность. За это он их и ценил. Пил Миморотов редко. Но если уж пил, то напивался, что называется, "до поросячьего визга". Мог упасть пьяным на улице, подраться с собутыльниками, приставать к малознакомым девушкам. На следующий день он приходил на работу без опозданий, немного более корректный и сдержанный, чем обычно.
   А иногда Миморотов просто сидел в своей личной машине, курил гашиш и размышлял.
   Почему во всем есть своя логика вещей? Есть логика вещей, а есть логика наблюдателя, который их разглядывает. И есть логика рассказчика, который рассказывает. И на этом пересечении многочисленных логик все и рождается. Возьмем работу чиновника. Тут уж во всем своя логика, отличная от логики коммерсанта или землекопа. Иногда кажется, что не ты это движешься, а движет тобою огромная незримая сила, и не ты подписываешь бумагу, не ты вещаешь полуглухой бабке какую-то ерунду.
   Приходит однажды такая бабка и говорит:
   - Ну, давай мне деньги.
   - Какие деньги? - опешил Миморотов.
   - Дак твой друг у меня на базаре вчера свинью в долг взял, сказал что ты расплатишься.
   - Какой друг? - брови Миморотова ползут вверх.
   - Обычный, какой. Подошел, показал удостоверение. Нам, говорит, свинья срочно понадобилась, а государство вам возместит, вот по такому-то адресу. Там мой друг работает, дескать. Вот я и пришла.
   Миморотов удивленно слушает весь этот бред и думает: эх, поймать бы этого друга! И терпеливо начинает объяснять бабке, что он тут не при чем. Бывают же такие, думает Миморотов. Как ее до сих пор всю не обобрали, такую доверчивую? Бабка в течение недели наносит Миморотову визиты, и в конце концов он тихонько сует ей деньги - треть от запрошенной за мифическую свинью суммы. О господи, думает он, отвязался, когда бабка выходит за дверь. Подчиненные невозмутимо уткнулись в компьютеры. Бабка идет по улице, улыбается и думает: хорошую идею подсказали мне добрые люди! Чтоб отстала - обязательно хоть что-нибудь, да даст! Она усмехается и закуривает сигарету без фильтра.
   Миморотов докурил папиросу, аккуратно тронул машину и поехал медленно вдоль бетонной набережной. Его взгляд что-то сосредоточенно искал, сканируя асфальт с привычностью специального устройства. Он миновал парочку девушек, но они не привлекли его внимания.
   Многие винят чиновников за волокиту, бездушие, за так называемый бюрократизм. Сам Миморотов, будучи молодым студентом, тоже полагал, что дело в чиновниках. Он даже ходил на выборы и голосовал за демократические партии, надеясь, что к власти придут честные, порядочные люди. Но, видимо, таких избирателей, как Миморотов, было не слишком много. Партии эти проигрывали раз за разом. Потом Миморотов по родственной протекции попал в департамент недвижимости и начал свой карьерный рост. Оказавшись внутри государственного механизма, он понял, что все не так уж и просто. Губернатор перестал казаться ему мелким расхитителем государственной и муниципальной собственности. Миморотов понял, что губернатор, в некотором смысле - что-то вроде орла. Он умудряется парить над схваткой и мудро удерживать систему в равновесии. А так называемые оппозиционеры были такими же чиновниками, только неудачливыми. Еще Миморотов понял, как вредоносны для государственного механизма любые перемены. Замени чиновника - и пока он войдет в колею, освоится... С другой стороны, если новый чиновник не был дураком, система принимало его в свое лоно, подключала к своей волне, и он мог расслабиться и нестись по общему течению, никому не мешая и ничего не нарушая.
   Наконец-то Миморотов увидел первую. Она блестела в свете его фар, как зеленая драгоценность, вроде изумруда. Миморотов остановил машину, вышел и положил находку в багажник. Затем он поехал дальше.
   В принципе, любая социальная система так и действует, думал Миморотов. Если ты не брыкаешься, то она сама о тебе позаботится. Это как ветхозаветный Бог. Ты выполняешь Закон, и тогда можешь не заботиться о хлебе насущном, подобно лилиям.
   Когда бетон набережной кончился, Миморотов остановил машину и по заросшему ивняком берегу спустился к реке. В руках он сжимал полиэтиленовый пакет. Да, как он и ожидал, здесь кое-что было. Вот одна. Вон вторая... Всего Миморотов обнаружил на берегу пять пустых бутылок. Он сложил их в пакет и пошел по берегу в сторону равномерно гудевшего моста. Солнце уже село, и мост черной громадой высился на фоне багрового зарева. Впереди он увидел костер. Подумал, нащупал в кармане пистолет и двинулся дальше.
   У костра сидели два старика. Вроде бомжей, но не бомжи... Раньше таких называли босяками, а сейчас как их назвать? Колдыри?
   - Можно погреться? - спросил Миморотов и присел к огню. До чего же здорово смотреть на огонь! - подумал Миморотов. Гашиш начал действовать в полную силу, и теперь Миморотов мог получать от созерцания пламени неслыханное наслаждение.
   - Можно, можно...
   Один из стариков приладил на палку рыбину, палку водрузил на воткнутые в землю рогульки и рыба начала зажариваться.
   - Ну, с Богом! - произнес другой старик и выпил из кружки.
   - Будешь спирт?
   Почему бы и нет? - подумал Миморотов. Немного спирта мне не повредит. Если остановят, суну им свое удостоверение... Он сказал:
   - С превеликим удовольствием!
   И принял из рук старика железную кружку.
   - Вон, закусывай, - один из стариков кивнул в сторону лежавшего на газете хлеба. Миморотов кивнул и закусил. Потом они все молчали и смотрели в огонь до тех пор, пока молчание не было вдруг грубо нарушено. Из тьмы появилась изящно помахивавшая дубинкой фигура в форменной фуражке. Фигура хотела уже было заматериться, но тут взгляд ее наткнулся на аккуратного Миморотова, который был после службы и даже галстука еще не снял.
   - Та-та-та-та-та Жирнохвостов, - невнятно оттарабанил милиционер, а потом как-то неуверенно спросил: - Распиваем?
   Недавно его друг, лейтенант Шмарин, задержал у реки двух бомжей. Оказалось, что это прикинувшиеся бомжами богачи. Долбаные гарун-аль-рашиды! Переоделись, чтобы почувствовать себя простыми людьми! Шмарина засудили и выгнали с работы. Он очень грубо обращался с задержанными и их россказням про богатство и влиятельные связи не поверил... Теперь Жирнохвостов был настороже. Он подошел ближе, оглядел присутствовавших, ткнул дубинкой в миморотовский пакет. Бутылки звякнули, и Жирнохвостов попросил предъявить документы. Он внимательно изучил удостоверение Миморотова, потом вежливо сказал:
   - Вы вечером поосторожней, а то шляются тут всякие!
   Козырнул и начал карабкаться по крутому берегу вверх.
   - Рыбу будешь? Свеженькая, только что поймали, - предложил Миморотову старик. Миморотов кивнул, и старик протянул ему сырую рыбину - почисти себе, зажарь. Миморотов взял нож, вспорол рыбе живот, и тут его пальцы наткнулись на что-то твердое. Он ощупал это нечто и понял - кольцо. Старики в его сторону не смотрели, и Миморотов украдкой взвесил кольцо на ладони. Судя по всему, золото. Он сунул кольцо в карман и продолжал чистить рыбу.
   Как все-таки здесь хорошо! Как хороши эти свободные старики! Они живут той жизнью, которую выбрали себе сами. У них нечего отнять, ничем их не запугаешь... Они не зависят ни от каких социальных систем, и могли бы жить хоть в наше время, хоть тысячу лет назад. Божьи люди, воистину!
   Рыба также была хороша, и Миморотов от всей души поблагодарил стариков. Пора ехать домой... Он подумал, и вынул из пакета две зеленых бутылки.
   - Вот, это вам... - сказал он немного смущенно, - сдадите потом.
   - Спасибо сынок, спасибо! - закивали старики.
   - Я каждый вечер бутылки собираю, - пояснил Миморотов старикам, хотя они ничего и не спрашивали, - в день пять-десять бутылок получается. Потом отвожу их в гараж, там складирую. Как много наберется - сдаю. Получается солидная сумма!
   Старики кивали своими седыми головами, и бороды их развевались на ветру.
   Он поднялся к машине. Совсем стемнело, и в небе сияла полная луна. Миморотову вдруг захотелось немного повыть, видимо он вообразил себя волком, но потом он отогнал от себя это глупое желание.
   Да, мало. Сегодня - всего три бутылки. Но зато - золотое кольцо. Миморотов подбросил колечко на ладони. Какая, все-таки, приятная тяжесть!
   Надо проверить размер. Если подходящий - подарю Наташе, думал Миморотов. Вот обрадуется Наташка!
   На лобовое стекло начали падать крупные капли, и мысли Миморотова перенеслись к гостеприимным старикам. Как там они, бедные, под дождем на берегу... Миморотов сочувственно вздохнул, прибавил скорость и включил диск Челентано.
   2006
  ....................................................................................................................................................................................
   ДЕБЮТ ХУРБАБАНОВОЙ
  
   - И вот теперь не на что тебе надеяться! - закончил грозный голос. Хурбабанова сидела, сжавшись в комочек, глаза округлены ужасом. Ее стул испуганно поскрипывал, того и гляди развалится.
   - Не правильно, не верю, не верю! - завизжал нервный молодой режиссер и полез на сцену. Типичный гей, со всеми их повадками, но очень уж экзальтированный. Он согнал Хурбабанову со стула, уселся сам и заставил грозный голос еще раз повторить монолог. Пока голос бубнил откуда-то из-за занавеса, режиссер мерзко кривлялся, показывая как нужно передавать гамму чувств. Хурбабанова начала украдкой хихикать. Режиссер окончил представление и обратился к ней:
   - Ну что ты расселась, как корова! У тебя роль без слов, и ты должна выражать все мимикой, жестами, телодвижениями! Ну хоть попой повихляй, что ли! Создай динамику!
   Хурбабанова уселась на стул и попыталась повихлять попой. Сидя на стуле было довольно трудно это делать. Хурбабанова быстро прекратила свои попытки и опять застыла неподвижно.
   Еще дубль. Еще. Я заметил, что с каждым дублем доносившийся из-за занавеса голос становится все пьянее. Ишь, хитрец, как ловко пользуется выгодами своей роли! У Хурбабановой роль бессловесная, а у него - бестелесная. А ему, кстати, и учить не надо ничего. Может прямо с листа читать. А какие выгоды есть у Хурбабановой? Ну разве что - леденец сосать. И так весь спектакль. Несправедливо, но что поделаешь! Такова жизнь...
   Хурбабанова старательно пыталась копировать мерзкое кривляние режиссера. Но, видимо, он все равно доволен не был. То и дело режиссер морщился, сжимал кулачки с лакированными ногтями, запускал пальцы во взъерошенные волосы. Они у него были довольно безвкусно обесцвечены. Почему-то именно эта деталь вызывала в памяти образ какого-то прибалтийского певца середины 1980-х. С такими же обесцвеченными волосами, весь в черной коже, претенциозно-педерастичный мужичок лет сорока красовался на блестящих конвертах. Пластинки фирмы "Мелодия", три рубля пятьдесят копеек. Я не видел ни одного человека, являвшегося поклонником этого певца. Но имя было известное, только я его забыл.
   После седьмого дубля нервный педик ушел, и Хурбабанова торжественно выплюнула леденец. Он прокатился по полу и свалился в оркестровую яму.
   - Эй! - окликнула Хурбабанова того, кто был за занавеской. По-моему, она не замечала моего присутствия. На сцене свет, а в зале-то совсем темно. Я увидел, как Хурбабанова снимает свое лицо, скатывая его, словно гигантский цветной презерватив. Под ним ничего не было, просто сгущалась какая-то чернота. Занавес шевельнулся, и Хурбабанова отправилась туда, на ходу сбрасывая одежду.
  2006
  ...................................................................................................................................................................................
   ШАШИН-2: ПУТЕШЕСТВИЕ
  
   1.
   Шашин открывает лязгающую подъездную дверь, выходит в окруженный бетонными заборами двор. Оглядывается. Никого вокруг нет. Небо еще сохраняет глубину; звезды только начинают гаснуть. Стылое осеннее утро. Холод проникает сквозь одежду прямо в темную шашинскую душу. Темную вовсе не потому, что Шашин так уж плох. Просто душа его укрыта непроницаемым для света покровом грязи. Надежно, основательно укрыта. Шашин поправляет шарф, одергивает куртку, смотрит вверх. Занавеска в окне отдернута, и на желтом электрическом фоне проступает лицо шашинской женщины. Шашин небрежно машет ей рукой, закуривает дорогую сигарету с золотым фильтром. Смотрит на часы, недовольно выпячивает губу. Где эта чертова машина? В куртке начинает вибрировать телефон, Шашин достает его и некоторое время смотрит на дисплей. Нажимает зеленую кнопку, подносит трубку к уху. Молча выслушивает говорящего, сдвигает крышку в прежнее положение. Жалкая собака копается в мусорном контейнере, и Шашин с интересом наблюдает за ней. Наверное, контейнер представляется ей чем-то вроде бесплатного супермаркета, думает Шашин. Мы ежедневно выбрасываем столько всякого добра, представляющего с точки зрения собаки большую ценность! Да что там собаки, и среди людей таких немало. Шашин с удовольствием начинает думать о бомжах. Он сравнивает свое положение с положением "отбросов общества". Довольная улыбка появляется на его тонких губах. Шашин мысленно перечисляет список своих социальных побед, зрительно представляет свое имущество, свою женщину. На этом месте его улыбка несколько гаснет. Менять ее пора. Она давно уже не соответствует моему статусу, думает Шашин и снова смотрит на часы.
   Ровно через минуту подъехала машина и из нее вылез нескладный, подобострастный Брутальников. С фальшивой улыбкой на лице он начал жать шашинскую руку и даже попытался приобнять самого Шашина. Тот отстранился брезгливо и пошел к машине. Могли бы и получше машину дать, все-таки поездка не близкая! - раздраженно подумал Шашин, ныряя в старую иномарку. Он сел на переднее сиденье, высокий Брутальников втиснулся назад и сразу же начал рассказывать старый скучный анекдот - ему хотелось развлечь своего кумира Шашина.
   - Заткнись, - негромко бросил кумир, и Брутальников моментально затих, как управляемый с помощью голоса робот. Через минуту он сказал водителю:
   - Окошко прикрой, а то шефа продует.
   Голос Брутальникова был требовательным и немного истеричным. Водитель молча поднял стекло. Шашин равнодушно рассматривал проносившиеся мимо улицы его родного города. Город был большим, холодным, неуютным. Серые бетонные строения, такие же серые деревянные заборы уродливых "частных домов". Главным украшением мегаполиса были бесчисленные рекламные щиты. Люди в городе довольно много покупали и нуждались в информации о товарах и услугах. Из-за всего этого город больше всего напоминал заполненную рекламными модулями газету. Что-нибудь вроде "Все о товарах и услугах". Шашин любил такое вот нехитрое чтение. В качестве досуга он внимательно изучал все попадавшие к нему в руки рекламные издания. Они нравились ему по разным причинам. Их бесплатность уже сама по себе радовала Шашина. Также он ценил такие газеты за их полную привязанность к реальности. Есть объявление о продаже чего-то - значит, оно продается. В рекламном объявлении была импонирующая Шашину определенность и простота. Он презирал Брутальникова за его склонность к чтению сопливых лав-стори, как, впрочем и за все остальные качества его характера. Но была и польза от всей этой брутальниковской мерзости. Шашин часто обсуждал недостатки людей со своей женщиной. Такие разговоры помогали Шашину самоутвердиться, почувствовать себя значимым на фоне всех этих жалких, ничтожных людишек.
   - Дай сигарету, - грубо приказал он Брутальникову и тот смешно засуетился, путаясь в своем длинном пальто. Брутальников выудил из кармана мятую пачку дешевых "молодежных" сигарет и протянул Шашину. Тот жадно вытянул из пачки штук пять, остаток бросил к Брутальникову на сиденье. Шашин часто забирал у Брутальникова сигареты, так он экономил на их покупке. Не брезговал Шашин даже самыми плохими сигаретами. Главное, чтобы были они бесплатными и чужими. Для Шашина это выступало в качестве демонстрации своей власти над миром. Чаще всего в качестве объекта, символизировавшего "мир", выступал Брутальников. Брутальников сполна использовал свою приближенность к персоне Шашина...
   Шашину надоели виды утреннего города. Он закрыл глаза и моментально уснул.
  
   2.
   Приснился Шашину западноевропейский дьявол. Он был невысокого роста, курил трубку, на пальцах желтели когти. Сквозь черные с проседью волосы пробивались аккуратные, покрытые коричневым лаком рожки. Дьявол сидел у камина и подбрасывал в него топливо - высушенные части человеческих тел. Он поманил Шашина пальцем, и тот послушно подошел. Дьявол легким движением отломал у Шашина кисть руки и бросил ее в огонь. Шашин поднес культю к глазам и увидел сморщенную кожу мумии. Дьявол подмигнул Шашину и превратился в Брутальникова.
   - Столовая, - сказал он почтительно и указал на длинное кирпичное строение. Они на скору руку перекусили, причем Брутальников набрал приторно сладких пирожных, а Шашин взял три шашлыка - два себе, и один водителю. Шашин купил так же и пластмассовый стаканчик водки. С удовольствием выпил и подумал о том, что жизнь прекрасна... несмотря даже на существование таких идиотов, как мерзкий Брутальников.
   Шашин никогда не верил в искренность этого типа. Конечно, восхваления, лесть и подобострастие грели шашинскую душу. Но Шашин всегда осознавал фальшивость всех этих приятных для него проявлений человеческой социальности. Впрочем, понимал Шашин и другое - раз тебе льстят, значит, ты на коне. Значит, у тебя есть власть над теми, кто угодничает перед тобой, есть сила. Лесть, как индикатор власти, статуса - вот что было во всем этом главным для расчетливого шашинского мозга. Пока тебе льстят, ты можешь рассчитывать на использование весьма обширных ресурсов.
   Брутальников купил у закутанной в теплое тряпье бабки стакан горелых семечек, и они двинулись дальше. Понеслись мимо жутковатые рабочие поселки и полумертвые деревни. По обочинам шоссе стояли бабы. Завидев машину, они начинали задирать юбку примерно до уровня пупка, обнажая покрытый неряшливой растительностью лобок.
   - Ишь! - усмехнулся Шашин. - И не холодно ведь им!
   - Работа есть работа, - немедленно откликнулся Брутальников. - Может, остановимся?
   Шашин брезгливо скривился и махнул рукой.
   Через час началась пустота - ничем незасеянные поля до горизонта, черные грачи, пестрые сороки на одиноких березах. Кое-где темнели остовы брошенных автомобилей. Шашин снова погрузился в дремоту, и перед ним начали проноситься неприятные картины его прошлых неудач. Суки, все они сволочи и конченные суки, с яростью подумал сонный Шашин. Это все из-за них... Если бы не они, я бы уже.... И Шашин начал рисовать в сознании картины будущих побед и триумфов. Он представлял, как садиться в крутейший джип, и карманы его набиты деньгами, кредитными карточками, дорогостоящими ювелирными изделиями. Он садится в машину, а Брутальников подползает на коленях и пытается лизнуть блестящий шашинский ботинок.
   Шашин очнулся от приятных грез, потянулся и миролюбиво начал традиционный диалог:
   - Как там твоя старая кобыла?
   - Спасибо, хорошо! - Брутальников захихикал. - Передает вам большой привет.
   Шашин милостиво кивнул головой, как бы принимая это ничего для него не значившее внимание "старой кобылы", как он называл жену Брутальникова. На самом деле она была не такой уж старой, на пять лет младше самого Шашина и на четыре года старше тридцатилетнего Брутальникова. При случае Шашин использовал брутальниковскую жену для нехитрых сексуальных развлечений, и та считала это за большую честь. Кроме того, она была уверена, что своей уступчивостью способствует карьерному продвижению мужа. Впрочем, так оно и было.
  
   3.
   В детстве Шашин очень хотел быть хорошим мальчиком. Он делал для этого все возможное, однако загадочным образом всякий раз оказывался в дураках. Грузовик обольет жидкой грязью новенькие штанишки - виноват маленький Шашин. Хулиганы оборвут пуговицы на костюмчике - опять Шашин виноват. Разве можно быть таким неаккуратным, одно разорение от тебя, одно горе родителям!
   Шашин был полноват, и одноклассники смеялись над ним на уроках физкультуры, над его неуклюжими попытками поставить какой-нибудь рекорд. Впрочем, с большинством насмешников Шашин потом разобрался. Но это произошло немного позже...
   Учился Шашин неплохо, особенно успевал он по точным наукам. Но и это смягчающим обстоятельством не служило. Родители и учителя, как сговорившись, упрекали маленького Шашина в непроходимой тупости и лени.
   Как-то раз Шашин пробрался украдкой в церковь и долго молился, спрятавшись за какой-то колонной. В бесхитростной молитве он просил Бога восстановить справедливость. Я очень хочу быть хорошим, я и так хороший. Пусть все они поймут это, пусть они меня любят! Шашин молился, а из глаз его текли слезы обиды.
   После посещения церкви целую неделю ждал Шашин результатов. Он довольно спокойно терпел нападки и издевательства, просто ждал. Но прошла неделя - и ничего не изменилось. Он все также считался плохим мальчиком, все новые и новые наказания и упреки сыпались на него. Кроме того, дети в школе придумали увлекательную игру с участием несчастного Шашина. Они насильственно затаскивали его на ледяную горку, а затем с обидным смехом сталкивали кругленького мальчика вниз. Обиднее всего для Шашина был смех девочек, некоторые из которых ему очень нравились. Первые дни Шашин боролся с негативными эмоциями с помощью фантазий: он, Шашин, совершает подвиг, спасает девочек от ужасной опасности. И они уже больше не смеются над ним, а благодарят его за спасение, оказывают знаки внимания. Все окружающие забывают, что еще недавно Шашин был жалким и забитым. Они понимают, что Шашин, на самом деле, очень хороший, замечательный мальчик.
   Но скоро эта защита перестала работать. Не помогал и Бог, на которого мальчуган возлагал такие большие надежды. И тогда Шашин впервые всерьез задумался над своей жизненной стратегией.
   Несколько вещей он понял. Во-первых, Бога нет. Иначе невозможна была бы такая вопиющая несправедливость в адрес хорошего мальчика Шашина. Во-вторых, остальные люди - очень плохие, гораздо хуже самого Шашина (иначе как они могут быть настолько несправедливыми?). В-третьих, плохие мальчики часто становятся любимцами публики, в том числе - начальства. А значит - необходимо перенять их приемы воздействия на общественное мнение. Справедливости нет, а значит надо добиваться уважения любой ценой, иначе кто ты вообще есть, что за тварь?
   Некоторое время маленький Шашин обдумывал эти страшные для него самого мысли, а потом произошло событие, в корне изменившее ситуацию. Шашину приснился дьявол в черной бархатной накидке, с длинными желтыми когтями. Дьявол научил Шашина расправляться с врагами. Нужно было всего лишь сделать изображающую врага бумажную фигурку, а затем - нанести ей тяжелые повреждения ножницами. Шашин проснулся и сразу же вырезал пять фигурок. Главных обидчиков было у него как раз пять штук. Некоторое время Шашин колебался, листал записную книжку, заполненную перечислением больших и малых обид. Может настричь сразу побольше? А то вдруг это доброе волшебство дано ему лишь на один единственный раз? Но потом он не выдержал, схватил в нетерпении ножницы и искромсал бумажные копии обидчиков на мелкие-мелкие куски.
   Через два дня в школе был объявлен траур. Автобус свалился с моста, пятеро детей погибло. Неделю Шашин ходил задумчивый и тихий. Он не сомневался, что причиной их смерти стало именно его ритуальное действие. Теперь он думал, как наилучшим образом использовать полученное преимущество. Сначала Шашин проверил - действует ли еще волшебство? Он сделал из бумаги фигурку девочки, которая очень ему нравилась, но им пренебрегала. У нее была большая коса, и бумажный аналог этой косы Шашин отчекрыжыл своими безжалостными ножницами. Потом подумал, и надрезал немного руку. На следующий день одноклассницы в школе не было. Скоро выяснилось, что она умудрилась подхватить где-то вшей, и поэтому ее подстригли налысо. Одновременно на правой руке началось жуткое воспаление, пришлось даже делать операцию. Шашин понял, что подаренное добрым дьяволом волшебство еще действует. На следующий день он подошел к самому крутому мальчику в классе и сказал ему в присутствии еще нескольких одноклассников:
   - Завтра принеси мне двадцать рублей.
   - Чего-о? - удивился крутой мальчик.
   - Двадцать рублей гони, а то худо будет.
   Все засмеялись. Один из пацанов толкнул Шашина в бок и спросил:
   - А что будет-то?
   Все снова дружно рассмеялись. Подтянулись девочки и с интересом начали следить за происходящим.
   - Ему я отрежу ногу, а тебе выткну глаз.
   Все замолчали. Раздалось несколько нервных смешков со стороны девочек, но потом надолго воцарилась тишина. Потом крутой мальчик молча ударил Шашина по челюсти. Тот упал и лежал некоторое время на полу, придерживая ушибленную часть лица. Прозвенел звонок, все расселись по местам. Шашин тоже сел, предварительно хорошенько отряхнувшись. Делал он это с достоинством, не торопясь, осознавая свою тайную силу.
   На следующее утро у спешившего на занятия школьника, любимца класса, трамваем отрезало ногу. Одновременно второму шашинскому обидчику поцарапала глаз сиамская кошка. Врачи не смогли сохранить мальчику зрение...
   Весь класс в ужасе отшатнулся от Шашина. Многие дети рассказали о произошедшей стычке и шашинском проклятии своим родителям. Родители задумались: за несколько дней столько трагических происшествий в одном классе! Несколько наиболее активных родителей на собрании предложили умертвить маленького Шашина. Но потом решено было Шашина не трогать. Большинство детей перевели в другую школу. Еще месяц класс существовал в усеченном составе, а потом был расформирован "за отсутствием учеников". На тот момент в классе оставался один лишь Шашин... С тех пор в этой школе никогда больше не присваивали классам литеру "Б". Именно в "Б" учился злосчастный Шашин...
   Он перешел в другую школу, неподалеку от прежней. Очень быстро Шашин понял - и до школьников, и до их учителей дошли уже слухи о его могуществе. Все держались с ним очень вежливо, а многие - заискивали и льстили. Оценки Шашина резко улучшились, хотя усилий к обучению он прилагал теперь намного меньше, чем в былое время. На уроках физкультуры все восхищались его неуклюжим телом. Он наслаждался вниманием и лестью, ни на минуту не забывая о том, что вызваны эти проявления одним лишь страхом к его сверхъестественным способностям.
   А потом к нему снова явился дьявол и предупредил: осталась только одна попытка, весь остальной запас уже израсходован... О, как Шашин молил дьявола оставить ему хотя бы десять, двадцать, тридцать!.. Он плакал, валялся на полу, визжал. Но дьявол лишь улыбался, качал головой... И Шашин понял, что теперь его могущество висит на волоске. За ним нет больше реальной силы, есть только общественное мнение.
   Последняя попытка оставалась в его душе как последний патрон в обойме пистолета. Шашин так и не использовал ее, боясь остаться полностью беззащитным перед лицом жестокого бесконечного мира.
  
   4.
   Машину тряхнуло на кочке, и Шашин открыл глаза, огляделся. На заднем сиденье чутко спал Брутальников. Водитель отстраненно крутил руль. Казалось, что он находится в состоянии глубокой медитации. Шашин взглянул на часы: скоро приедем. Вечерело, машина неслась по горному серпантину, мимо пролетали могучие стволы деревьев, скалы, пятна снега. Красиво, подумал Шашин. Вот бы все это забрать себе! Он представил себя хозяином всех этих диких просторов, ограду, а на ней - колючая проволока под напряжением. По периметру можно пустить охрану с автоматами... Несколько вышек сделать - сверху нарушителей частной собственности будет видно лучше. Да, кстати, надо еще сделать вокруг моих владений полосу отчуждения. Вырубить лес, метров на пятьсот... Потом можно все это залить асфальтом. Довольный Шашин стряхнул пепел на спящего Брутальникова. Потом мысли Шашина переместились на подготовку к предстоящим ему действиям. Они стремительно приближались к цели своего путешествия. И Шашин думал теперь о том, как наилучшим образом продемонстрировать свой высокий статус. Кого надо пугнуть, с кем поговорить "душевно", с кем лучше вообще не пересекаться, в контакты не вступать? На самом деле, задача Шашина была достаточно проста - раздать бумаги определенного содержания определенным людям. Заодно посмотреть, как да что на местах.
  
   5.
   Шашин - уважаемый человек. Шашин - герой, он любимец общества. Его ценят и сверху, и снизу, и лицом к лицу. Он преуспевает и преуспеет еще больше. За Шашиным будущее.
   В его голове начинает вдруг играть песня. "У церкви стояла карета". Женщина поет, а фортепиано играет. Потом еще смычковые подключаются. Откуда взялась она, эта песня? Шашин громко кашляет, закуривает очередную сигарету. Ему хочется исчезнуть из этого мира и попасть в мир лучший. Впрочем, длится это душевное состояние недолго. Через минуту Шашин снова уже думает о Самом Важном.
  
   6.
   Кто мог рассказать маленькому Шашину о смысле жизни? Имя им легион, ибо было таких много. Они рассказывали, они показывали на примере, и маленький Шашин учился читать между строк, между слов, сквозь вуаль социально-приемлемых объяснений. Теперь он сидел, взрослый, неприятно полный и старался отключиться с помощью значительного количества водки. Он вливал ее в себя, чтобы забыть о чем-то, но забыть не мог. Возможно, этому мешало ненавистное лицо Брутальникова, все в следах от бесчисленных подобострастных улыбок.
   - Скажи мне, Брутальников, есть у тебя сокровенная мечта? - едва ворочая языком, спросил отяжелевший от водки Шашин.
   Брутальников захихикал, потом сказал:
   - Главная моя мечта - чтобы вы всегда были мной довольны.
   Шашин сморщился, махнул рукой:
   - Это и так ясно. Какая-нибудь другая мечта, со мной не связанная, у тебя есть, мудак ты эдакий?.
   Брутальников молчал. Шашин погладил себя по толстому животу, почесал шею, затем высморкался. Брутальников с восторгом наблюдал за этими нехитрыми, казалось бы, действиями.
   - Вы что бы не делали, все оно как-то по-особому получается! - воскликнул он, - Сразу видно сильного, необычного человека.
   Шашин потерял интерес к разговору. Он грузно завалился на гостиничную койку и захрапел. Брутальников тихо подошел к зеркалу, содрал с лица угодливую маску, скомкал ее и бросил на стол. Под маской было совсем другое лицо - хитрое и злое. Брутальников подкрался к спящему телу Шашина, осторожно вытащил из нагрудного кармана шашинский паспорт с золотым гербом на затертой обложке. Пролистал, сунул за пазуху. Затем аккуратно оттянул большим и указательным пальцем кожу на шашинском лице в районе лба. Ухватился покрепче, дернул со всех сил... В руках у него осталось что-то вроде сморщенного мешочка. Он расправил маску, натянул себе на лицо, подошел к зеркалу, полюбовался. Потом взял со своей кровати подушку, засунул под рубаху. Теперь его живот гораздо больше походил на живот спящего Шашина. После этого он широко распахнул окно, взмахнул руками и стремительно вылетел в ночную темноту. Черный силуэт мелькнул по небу, заслоняя на мгновение осенние колючие звезды, сделал круг над спящим поселком, трижды облетел церковную колокольню, а затем направился на Юг.
   - Мама, что это летит по небу? - спросил мальчик, которого вела домой подгулявшая усталая женщина. Не глядя вверх, мама ответила:
   - Не смотри, сынок, не смотри! Это злой дух летит по небу.
   - А он очень плохой?
   - Нет, не очень... Не хуже нас. Но смотреть на него не стоит.
  
   2006
  .....................................................................................................................................................................................
  
   СНЕГ ЛОЖИТСЯ НА КИТАЙСКУЮ ЗЕМЛЮ...
  
   1.
   - Все! Теперь уж точно - я тебя поведу к психиатру, - сказала в завершение мама. - Ты просто патологический лжец, ни одному твоему слову нельзя верить!
   Папа листал мой полностью фальсифицированный дневник. Даже мелкие замечания о поведении были подделаны. Замечания нужны были для правдоподобия, и я старательно выписывал их, копируя почерк нужного учителя. С помощью длительных тренировок я достиг в этом деле совершенства. Получается - все зря. Впрочем, не совсем уж и зря. Разоблачены были только последние две недели, остальное сошло за правду. Меня всегда смешила уверенность родителей в том, что "все равно узнаем, и тогда будет хуже". Простая статистика соотношения преступлений и наказаний свидетельствовала об обратном. Прошел месяц - и все, можно праздновать победу.
   Папа гневно отбросил дневник в сторону, куда-то на кровать, а потом размашисто, как-то по-бабьи ударил меня ладонью по щеке. Впрочем, ударил довольно сильно - голова загудела, а мой левый глаз почти перестал видеть.
   "Ладно, вы еще свое получите", утешил я себя и, обхватив голову руками, застыл на полу в позе эмбриона. Когда осуществится задуманное мной, они поймут, все поймут! Только будет уже поздно... Папа вяло пнул меня, и они ушли в свою комнату. Я полежал на полу около минуты, жалея себя, потом встал и сел на кровать. В голове крутились строчки: снег ложится на китайскую землю, морозом остужен Китай... Снова и снова, так что даже самому надоело, но поделать я ничего не мог - привязались!
   Спать было еще рано, а заниматься чем-то - читать или рисовать - было нельзя. Если они увидят, то сразу начнется:
   - Как ты можешь после всего этого спокойно читать?! Нет у тебя ни стыда, ни совести!
   - Какой ты бездушный! Создаешь нам такие проблемы, а потом развлекаешься!
   Потом еще могут побить. Впрочем, это зависит от настроения, могут просто надуться и хлопнуть дверью. Так уж почему-то было надо: после наказания или застывать на пару часов в почтительном ступоре, или заниматься каким-нибудь вялым и скучным "делом".
   Поэтому я решил сделать вид, что навожу порядок в своей комнате. Приборка не считалась развлечением, и я спокойно мог перебирать содержимое ящичков своего покрытого белой облупившейся краской стола. Я выдвинул нижний ящик, где хранились круглые свинцовые слитки и кастет. Слитки приятно оттягивали руку, кастет говорил о потенциальной мощи. Вот бы вдарить этим кастетом папе прямо в рожу! Я взвесил кастет в руке, потом положил его обратно. Нет, сейчас еще рано, но когда-нибудь я обязательно это сделаю!
   В следующем ящике хранились химикаты и радиодетали, в основном - конденсаторы, которые так чудесно взрывались, будучи вставлены своими отростками в запретную розетку. Радиодетали - это ладно, они не очень меня увлекали. А вот химикатами я мог гордиться. Из них можно было приготовить кучу взрывчатых веществ - от банального пороха и аммонала до изысканного и опасного нитроглицерина. С их помощью можно было также превратить пятак в полтинник - кидаешь медную монетку в желтый раствор нитрата ртути, и через минуту достаешь ее блестящую серебром...
   В третьем ящике хранились мои тайные запасы. Сушеные в духовке овощи (картофель, морковь и свекла), пакетики с супами, две банки минтая, крупа, чай, сухое молоко, сахар. Я осмотрел запасы и, удовлетворенный, задвинул этот ящик. В следующем томились мои старые игрушки. Тут, конечно, была только мелочь - солдатики с красными флагами, машинки, какие-то неясные человечки и пупсики. Крупные игрушки родители кому-то отдали, даже не поинтересовавшись моим мнением. Прихожу как-то раз из школы - а их уже нет, унесли. Интересно, почему я не могу больше играть? Конечно, в таком возрасте человеку играть уже стыдно, это понятно. Но дело не в стыде. Стыд - это когда кто-нибудь увидит. А я не мог играть и наедине с собой. Раньше мог - а теперь никак. Просто не играется - и все. Я даже пробовал - расставлял всех этих солдатиков и пупсиков согласно правилам придуманной заранее игровой ситуации. Потом смотрел на диспозицию и понимал - все это лишь кусочки пластмассы... Я знал, что взрослые не играют, но ведь я-то взрослым еще не был.
   В комнате родителей играла Эдит Пиаф. Но регрет, пела она - не надо сожалеть. Эх, сейчас они придут, и выключат свет - спать надо. Как хорошо, что есть радио, которое можно слушать тихонько в эти томительные часы. Жаль, конечно, что в двенадцать проиграет Гимн и наступит тишина. Уже много раз я пытался дождаться, когда же, наконец, начнутся передачи запрещенной вражеской радиостанции, но пока мои попытки так и не увенчались успехом - я засыпал вскоре после последних торжественных аккордов. Видимо, вражеская радиостанция вещала совсем уж глубокой ночью.
   Мне надоело рыться в своем прошлом и я снял с аллюминевой полки книгу про полинезийцев. К. Луомала, "Голос ветра", желтая с зеленым книжка в истрепанной мягкой обложке. Для конспирации я сел возле стола, книгу положил в выдвинутый ящик и так читал. Если что - задвину ящик, и все. Полинезийцы плавали по морям, открывали новые острова, заселяли их, основывали свои государства... Каждый полинезиец знал имя лодки, на которой сотни лет назад прибыли его предки. Их боги и герои - Мауи, Хина, Тане, Ранги - были хитрыми, веселыми и кровожадными. Вроде герой, а потом возьмет, и как учудит какую-нибудь гадость!
   Минут через двадцать заглянул папа - всклокоченный и злобный, в стареньких трико с вытянутыми коленями. Я быстро задвинул ящик и начал смахивать ладонью со стола воображаемую пыль.
   - Ты все понял? - спросил он.
   - Все, - ответил я тихим почтительным голосом.
   Он оглядел комнату, потом посмотрел на меня с неким "воспитательным" выражением, а затем закрыл дверь и вышел.
   Я облегченно вздохнул.
   Потом я лежал и от нечего делать вслушивался в доносившееся из-за двери голоса мамы и папы. Папа вещал:
   - Только в нашей стране возможен такой идиотизм. Представляешь, как бы жили мы там? У них ведь как - если ты закончил хороший университет, ты уже считай все свои проблемы решил. Если ты ученый или преподаватель - ты уважаемый человек, и уважение это проявляется в зарплате. Нигде нет такого абсурда - инженер получает меньше рабочего. Рабочий - это человек, который оказался ни на что не способен, не мог даже выучится, он стоит у станка и нажимает весь день какую-то кнопку, и за что же ему платить? Нет, он, конечно, не умирает с голоду, но само собой, что инженер получает гораздо больше его. В некоторых странах инженер получает в пять раз больше рабочего!
   - Да...
   - Но и рабочий там получает неплохо. Вот ведь, Финштейн - работает в Нью-Йорке чистильщиком ковров в небоскребе. И пишет, что счастлив!
   - Угу...
   - И все там живут в своих районах - здесь рабочие, а тут нормальные люди. И это правильно. За свой ум человек должен получать награду. А зачем он будет жить рядом с бескультурными, тупыми рабочими?
   - Да, зачем?
   Пластинка Эдит Пиаф давно уже зависла на одном слове, снова и снова повторяя: Же...же...же...
  
   2.
   В семь утра зазвонил большой круглый будильник, я вскочил (не опоздать бы!), быстро умылся, выпил кофе, черкнул по своему обыкновению пару строк в "Летопись Бочей" и стал собираться в спорткомплекс. Я участвовал в городских соревнованиях по классической борьбе. Весовая категория - самая маленькая. Мне было страшно, я опасался, что не займу никакого места. Соперники были довольно серьезные, а я не отличался большой силой, да и с техникой у меня были проблемы. Некоторые приемы я просто боялся делать. Страх появился после того, как делая сальто, я повредил позвоночник, и потом долго страдал от болей в спине. Впрочем, тренер был уверен, что я могу рассчитывать на третье место.
   До выхода оставалось еще минут двадцать, и я решил немного почитать. Лег одетый на кровать, взял Луомалу и продолжил знакомство с подвигами Мауи. На этот раз он с помощью сделанного из акульей челюсти рыболовного крючка вылавливал из океана острова.
   Крючок вонзается мне в горло, страшная сила тянет меня наверх, к солнцу, я оказываюсь на открытом воздухе, задыхаюсь и каменею. Сестра говорит мне - это же просто кукла, и я понимаю: да, это кукла, это не я! Мне становится легко и радостно, я давлю кукле на живот, и она говорит "мама". Сестра поет песенку про Хрюхрюшку, и я просыпаюсь. Книжка лежит рядом, из репродуктора доносится веселый детский голос:
  
   Я Хрюхрюшка, я Хрюхрюшка
   Я купаю в луже брюшко
   Было розовым оно
   А теперь черным-черно.
  
   Надо мной высится папа. Он выпучивает глаза и шипит:
   - Ты даже на соревнования умудрился проспать!
   - Какой позор! Как ты теперь тренеру в глаза смотреть будешь? Заявишься, поди, как ни в чем ни бывало на следующее занятие? - вторит мама, растрепанная ото сна, левый глаз подергивается...
   Я молчу и они уходят. Черт, я ведь действительно проспал! Мне становится стыдно, в середине живота - теплая пустота. Раньше я думал - про Хрюхрюшку поет маленькая девочка. Ей, наверное, постоянно приходится торчать на радио-студии, ведь песню передают очень часто. А потом оказалось, что детские песни обычно поют женщины с писклявыми голосами. Тоже самое касается и мультипликационных зверьков, их озвучивают все те же женщины. Вот ведь интересно - а почему детям этого не разрешают? А в студии никто не сидит, это все запись.
   Чем же сейчас заняться? Чтение опять под негласным запретом. Ладно, сделаю вид, что занимаюсь уроками, полистаю учебник по литературе. Я его уже на два раза успел прочитать, пока томился в школьном классе, но лучше что-то, чем ничего.
   Потом я почитал учебник истории. Меня всегда удивляло - почему там не бывает самого интересного? Наверное, так положено. Взять, к примеру, полинезийцев. Про них вообще ни слова, будто их и не было вовсе. Я просмотрел учебники за все классы, и нигде не нашел ни малейшего упоминания. Ацтеки заслужили несколько строчек, "Китай и Индия в древности" - коротенькую совместную главу. Да, в самом деле, школу не для того придумали, чтоб там интересно было.
   Когда же, все-таки, я сделаю это? Решение было твердым, я знал, что уже не отступлю. Отступить - себя уважать перестанешь. Но конкретный день выбрать никак не мог. То погода плохая, то начинаю думать, что все образуется... А что образуется? Я стану "хорошим" и меня перестанут бить? Я пробовал не однократно и знал - быть "хорошим" у меня не получается, не мое это. Вроде плохого и не делал ничего, но дневник весь красный - замечания, неудовлетворительное поведение... Так что другого выхода нет. Нужно изменить жизнь радикально. Я достал "Малый атлас мира" и начал в который уже раз изучать территорию Северо-Западного Китая.
   Через пару часов родители заглянули в мою комнату. При параде, значит - собрались в гости.
   - Приготовь борщ, сказали они, - И чтоб из дому никуда не выходил!
   Я кивнул и тут же дернулся в сторону, так что даже стукнулся головой о дверной косяк. Мне почудилось, что отец хочет ударить меня. Оказалось, он просто вытянул руку в направлении осенней куртки.
   - Фу, какой ты трусливый! - презрительно сказала мама. - Можно подумать, тебя тут избивают постоянно. Ты и не знаешь, что такое избивать. Вот меня отец бил, так уж бил. Как даст, так я аж по комнате летаю. И то не плакала!
   Мама закончила экскурс в личную историю и они вышли. Я вздохнул с облегчением и пошел дочитывать Луомалу. Дочитал и взял наугад другую книгу. Иоганнес Герстекер, "Поход Детей". Это было полудокументальное описание событий 70-х годов, когда 5000 суданских детей отправились пешком в Европу. Детям было в основном лет по двенадцать, а их предводителю Ахмету - шестнадцать. Ахмет был образованным мальчиком из состоятельной семьи. Однажды вместе с родителями он посетил Англию, и был так потрясен увиденным там, что решил собрать всех своих друзей и увести их туда. Слухи о готовящемся путешествии мгновенно распространились среди суданских детей, так что Ахмету пришлось организовывать в окрестностях Хартума целый лагерь для сборов. Лагерь простоял около недели, все новые и новые дети покидали родные дома и присоединялись к походу. Власти делали вялые попытки разогнать детей, но предпринять по-настоящему решительные действия мешали некие туманно упомянутые Герстекером "религиозные обстоятельства". Красный Крест сбросил возле лагеря гуманитарный груз - мешки с чечевицей и банки с растительным маслом. Дети двинулись на север, и лишь организационные способности Ахмета смогли отсрочить трагедию. За неделю ему удалось сколотить из голодных детей подобие армии, со своими "офицерами", завхозами, "транспортной частью" (ручные тележки, в которых дети по очереди катили свои съестные припасы и воду). Дети двинулись стройными колоннами в Египет, и там их чуть не перестреляли на границе. Мировая общественность к тому времени уже заметила "крестовый поход детей", в армии Ахмета появились взрослые врачи и журналисты. Одним из них был и сам Герстекер. В конце концов, власти Египта согласились предоставить детям коридор для прохода в Израиль. Поход по Африке длился не одну неделю. "Меня поражала дисциплина этих черных детей, их терпение и выдержка" - пишет Герстекер. Но, несмотря на прекрасную организацию и гуманитарную чечевицу, дети, конечно, умирали - от недоедания, от болезней. "Мы вынесем все, - сказал Ахмет в интервью корреспонденту "Штерна", - и потом в Англии все мы будем пить сколько угодно молока и ездить в подземных поездах!". Дальше было недельное стояние на израильской границе, и нехватка воды, и новые болезни... Потом - Иордания, и, наконец, Турция. "Турция была уже, фактически, Европой, в которую стремились дети, и именно там был дан самый суровый отпор". Несколько человек было убито при попытке перейти границу, и лагерь застрял в Иордании. Ахмет, научившийся к тому времени использовать могущество СМИ, обратился через них к правительству Англии. Но он явно переоценивал это могущество. Шли дни и недели, а Англия не спешила прислать за своими новыми гражданами спасительный белый пароход. Несколько десятков детей были усыновлены какими-то сердобольными американцами. Остальных депортировали в Судан совместными усилиями иорданских, египетских и европейских властей. Это стало возможно после того, как предводитель детского войска скончался от дизентерии, и, оставшись без вожака, дети утратили былой энтузиазм. Дальнейшая судьба всех этих несчастных детей нам неизвестна, завершал Герстекер свое сочувственное повествование. Но эти события показали всем нам равнодушие мира капитала к страданиям обездоленных из третьего мира.
   Почему же они не отправились к нам? Ведь все знают, что в нашей стране рады помочь любым угнетенным. Учились бы в школе, а потом - хоть в космос летай! И почему мы их сами не забрали? Уж наверное, они бы не отказались... Да, какая-то загадочная история.
   Так, надо быстренько сварить борщ. Я отработал технологию скоростного приготовления этого блюда (обычным способом варить было долго и лень, к тому же я мог забыть о варящемся супе, и он у меня полностью выкипал). Так что все хлопоты заняли у меня не более двадцати минут. Может выйти прогуляться? Страшновато, но ведь родители вряд ли вернутся из гостей так скоро. Если увидят свежую грязь на ботинках, скажу, что выносил мусор. Хм, но ведь мусорная машина придет только вечером. Можно будет сказать, что и днем тоже приезжала, поверят. Но тогда мусор надо куда-то деть. Может, тихонько выбросить с балкона на газон? Соседи могут увидеть. Вот бы хороший, большой целлофановый мешок! Но такие мешки попадались редко, по крайней мере, дома их у нас не было. Я решил завернуть мусор в газету. Завернул и отнес на балкон, где запрятал среди пожелтевших ветвей прошлогодней елки. Тут уж точно не найдут, а потом как-нибудь под шумок выброшу. Можно было прямо сейчас отнести мусор на ближайшую стройку и выбросить там, но не хотелось таскаться с ним по улицам.
   Я натянул свои штаны из жалкой, фальшивой джинсы. Вот бы мне настоящие, американские! Или, хотя бы, наши джинсы "Тверь", они тоже похожи... У многих в классе были настоящие джинсы, но "нам они были не по карману, и нечего равняться на этих рабочих, они все тупые, и пусть одеваются лучше, но это не главное, и вообще поменьше думай о тряпках!" Одел легкую болоневую куртку и отправился на прогулку. Возле подъезда меня ждала досадная встреча с добродушным идиотом. Он жил этажом выше и, почему-то, выбрал меня в качестве своего "друга". Частенько заходил ко мне и звал поиграть, и на улице как пристанет - не отвяжешься. Он был на несколько лет старше меня, работал в универсаме грузчиком. Но по развитию был на несколько лет младше. Так, он до сих пор с интересом играл в солдатики, куклы и другие подобные игры. Впрочем, насколько я понимаю, играть ему было не с кем. Дети его или боялись, или презирали. Я относился к нему вполне нормально, но в его присутствии испытывал жуткое неудобство. Неловкость во мне вызывал сам факт существования подобного человека. Зачем это? Почему? Кому нужно, чтобы он был таким, не как все остальные дети? В нашем городе было много таких вот несчастных уродов. В каждом дворе - по две-три штуки. Все уверены, что это из-за взрывов. Мама говорит, когда она была маленькой, взрывали прямо в воздухе, и ветром все это сносило на город. Сейчас хоть предупреждают: из-за повышенной солнечной активности не рекомендуется выходить на улицу. Иногда даже отменяют занятия в школе, это если взрыв особенно мощный. Но мы, конечно, в такие дни все равно ходим гулять.
   Я с трудом отвязался от умственно-отсталого и пошел вдоль железнодорожной линии в сторону заброшенных теплиц. Наш дом стоял в бесприютном микрорайоне на самом краю города, пять минут - и ты уже в покрытом солончаками поле. В лесополосах можно собирать грибы и смородину, в больших арыках - ловить рыбу и собирать ракушки. Но сейчас я хотел продолжить свое исследование загадочных теплиц. В них давным-давно, видимо уже несколько лет, ничего не выращивали, но отапливать их продолжали. Поэтому даже в холода там все было в зеленых зарослях. Как раз прошлой зимой я и обнаружил это странное место. Туда вела тропинка, не очень утоптанная, но вполне проходимая. Впрочем, снега в наших краях выпадало немного, можно было идти и прямо по сугробам - не выше, чем по колено, даже для ребенка. Был уже вечер, и, подойдя к обширному застекленному сооружению, я был поражен открывшейся картиной. Подсвеченные тусклыми лампочками, теплицы напоминали огромный причудливый аквариум. Спутанные заросли тянулись до самого потолка, среди могучих сорняков виднелись красные плоды одичавших помидоров. Все теплицы, а было их пять или шесть, соединялись длинным коридором, в середине же была небольшая кирпичная пристройка. Тогда, зимой, я отважился проникнуть только в нее. Я обнаружил мешок аммиачной селитры (пригодилась мне для изготовления аммонала) и моток тонкой серебристой проволоки (отлично подошла для опытов с электричеством). Еще я понял, что люди там бывают весьма редко - расставленную по столу убогую посуду покрывал слой пыли. И вот теперь я решил еще раз наведаться туда и изучить все это загадочное сооружение получше.
   Я прошел метров пятьсот по насыпи, а затем свернул влево. Тропинка петляла среди зарослей акации и куч мусора. А вдруг тут змеи, почему-то подумал я и пошел осторожней. Впрочем, сейчас осень, змеи уже наверное уснули, сплелись в страшные клубки в подземных убежищах. И тарантулы уже спят в своих затканных мягкой паутиной норках. Вот и теплицы. Я остановился и прислушался. Ни звука, только стрекотал где-то запоздалый кузнечик. Ветерок покачивал свисавший с деревянного столба обрывок провода. Я медленно подошел к пристройке, постоял перед дверью, а потом аккуратно приоткрыл ее. Вроде никого. Я вошел, мельком взглянув на обстановку - все тот же дощатый стол, на нем - пара железных кружек и пачка грузинского чая. Шаткая лавка. Дверь, ведущая в подсобные помещения, была заперта. Я прошел в соединявший теплицы коридор, а затем - и в саму теплицу. Все заросло, даже тропинок не было. Я сорвал маленький помидор, съел его и полез в заросли. Вдруг сзади раздался треск ломаемой сухой травы, я в ужасе замер, вжавшись в землю. Откуда-то вспорхнула и пронеслась надо мной сорока, потом что-то зашуршало справа, потом - слева мелькнуло что-то живое, белое. Я чуть не закричал от страха, но в тот же миг облегченно вздохнул и встал. Это были кролики. Не знаю, как попали они сюда, но было их здесь великое множество. Приглядевшись, я увидел их повсюду - белые, черные, пятнистые, большие и маленькие. Ух ты, как здорово! Поймаю одного и отнесу домой, будет у меня жить! Хотя нет, сейчас уже нет смысла нести кролика домой, я ведь и сам там долго не пробуду... А что, если продать их на базаре? Нет, сам я, конечно, стоять там с ними не буду, так меня, пожалуй, и в милицию забрать могут. Но я ведь могу сдать кролика какому-нибудь кавказцу, наверняка купит. Интересно, сколько стоит кролик? Деньги бы мне очень пригодились. Весь мой капитал составлял сейчас лишь четырнадцать рублей - маловато для реализации задуманных грандиозных планов.
   И я стал ловить кроликов. К моему удивлению, это оказалось делом несложным. Видимо, они жили тут уже давно, людей не видели и бояться их не привыкли. Я держал здоровенного кролика за уши и думал - ну, и что теперь с ним делать? Не потащишь же его вот так через весь город! Надо найти какой-нибудь мешок. Я обхватил кролика двумя руками и потащил в пристройку. Кролик переносил эту процедуру с полным равнодушием. Я зашел, взял валявшийся в углу мешок из-под селитры, запихал туда кролика и затянул горловину. Кролик побрыкался немного и затих. Я заметил, что на лавке лежат два каких-то продолговатых предмета. Взял один из них, и тут же отбросил. Это были отрезанные кроличьи уши. Судя по всему, отрезали их совсем недавно. И тут входная дверь резко распахнулась. В освещенном квадрате я смог увидеть лишь огромный черный силуэт. Силуэт отпрянул сначала назад, но через секунду изменил направление и ввалился внутрь. Я замер с мешком в правой руке.
  
   3.
   Две главных реалии нашего города, определявших его лицо - заводы и исправительные колонии - мирно сосуществовали и прорастали друг в друга, подобно организмам-симбионтам. Каждый завод делился на две части: для свободных и для зеков. Впрочем, "расконвоированные" могли работать и на вольной половине, а вольные - на зековской (особенно на вредных металлургических производствах). Люди в серых робах и форменных кепках были привычными персонажами уличной жизни, чем-то вроде солдат. Такие же затрапезные, дисциплинированные, вызывающие народную жалость...
   - Ага... - грозно сказал вошедший. - Ты что это здесь делаешь?
   - Я... Поймал кролика... Вот, - я потряс мешком, и кролик несколько раз дернулся. - Я не знал, что это ваши кролики, думал они ничейные.
   - Так... - Мужчина о чем-то задумался. Его рука поигрывала самодельной финкой - нажмешь кнопочку, и выскочит лезвие, широкое и прочное, с желобком для стока крови.
   - Я только одного поймал, вот, возьмите! - я протянул мешок мужчине, но он проигнорировал мой жест, сел на лавку и посмотрел на меня очень внимательно.
   - А ты что, не знаешь, что воровать не хорошо?
   - Но я правда думал, что это кролики ничейные, одичавшие.
   - Так, так... - Он покачал головой.
   Сработало или нет? Поверил или нет? Эти мучительные вопросы крутились в моей голове.
   - Вот отведу тебя к родителям, пусть-ка они тебе уши надерут как следует!
   - Не надо, дяденька! Я больше не буду, честное слово!
   Я еле сдержался, чтоб не выдать свою радость. Он поверил, что я его принимаю за хозяина этих кроликов, хозяина или заведующего подсобным хозяйством. Конечно же, я сразу понял, что это - беглый зэк. На серой телогрейке след от отпоротого номера, и штаны типично зэковские. Видимо, сбежал недавно, укрылся здесь и переодеться не успел.
   - И часто ты здесь наших кроликов таскаешь? - осведомился он и начал сворачивать из газеты самокрутку.
   - Не, первый раз, - я помотал головой. - Дяденька, отпустите меня домой!
   Я старался, чтобы мой голос звучал как можно более наивно и по-детски.
   Он подумал еще немного, поскреб татуированными пальцами стриженную голову, а потом, приняв, видимо, окончательное решение, проворчал:
   - Ладно, иди домой. И никому не рассказывай, что был здесь и что я отпустил тебя, а то начальник меня ругать будет... А тебя в милицию заберут.
   - Да, да! - Я радостно, с полным согласием, закивал головой и вскочил на ноги. - Кролика отпустить?
   - Ничего, я сам его отпущу.
   Вдруг мы услышали доносящиеся с улицы неясные маты. Злобное бормотание приближалось к пристройке. Мнимый хозяин кроликов грозно нахмурился, поднес палец ко рту, и быстро вышел в соединявший теплицы коридор. Я похолодел от ужаса, страх был еще сильнее, чем во время прихода беглого, хотя я знал, что тот вполне мог прирезать меня - зачем ему лишние свидетели? А раз сбежал - то терять ему, видимо, нечего. Но тот, кто приближался сейчас, сквернословя, показался мне еще страшней... Я скользнул в коридор, бросился во вторую теплицу и притаился неподалеку ото входа в зарослях полыни, оплетенных какой-то ползучей колючей дрянью. Я услышал, как с резким стуком распахнулась входная дверь, видимо открыли ее пинком, а потом пришелец разразился такими отборными хитрозакрученными матами, что я почти не понимал его речь. Общий смысл ее сводился примерно к следующему:
   - Кто же здесь побывал? Видимо, хотели украсть моих кроликов. О, а это что? Мешок! Судя по всему, эти негодники еще здесь, пойду-ка я, поищу их и примерно накажу!
   Из-за стеблей я увидел, что в мою теплицу медленно заходит огромный бородатый мужик. Лицо его было звероподобным. Почем-то именно таким представлялся мне утопивший собачку Муму глухонемой Герасим. Я, кстати, так и не могу понять его поступка, ну да ладно, сейчас не до того.
   В руках мужик держал огромный топор. Зачем ему топор? Мне не нравился этот топор. Мужик стоял и шумно сопел, я же старался дышать как можно тише. Мужик не стал проходить далеко, он направился в следующую теплицу, а я прокрался в пристройку, схватил мешок с кроликом, выскочил из теплиц и помчался прочь, не по тропинке, а через заросли. Взрослому сквозь них трудно будет продраться...
  
   Они были уже дома. Меня, конечно же, наказали за самовольную прогулку. Кролика я нашел на улице - смотрю, мешок шевелится, оказалось там кролик. Отнесу его на станцию юных натуралистов. Еще кролика нам только не хватало. Ладно, пусть в коробке на балконе посидит.
   Кролик убежал на соседний балкон. Папа отправился к соседям, и они вместе ловили зверька. Он проявлял неожиданную прыткость и агрессивность: с балкона перебежал в квартиру, спрятался там, а когда его вытаскивали, всех искусал. Меня вторично наказали, теперь уже за кролика.
   Потом стены начали покачиваться, задребезжала посуда. Папа лег на диван и начал грустно стонать. От взрывов у него всегда болели глаза и голова. Чувствительность к электромагнитному импульсу, объяснял папа. Я обычно переносил взрывы хорошо, хотя иногда, почему-то, шла носом кровь. Странно, говорил папа, такой реакции не должно быть.
   Потом папа отошел и начал болтать с мамой о Санъютэе Энте:
   - Хотя и писал сотни лет назад, кажется, что он писатель вполне современный. И читать его намного интересней, чем то, что у нас в стране пишут и издают. И вообще, светская японская литература, в отличии от нашей, имеет уже тысячелетнюю традицию... Достаточно почитать "Записки у изголовья", и станет ясно...
   Дальше папа по своему обыкновению начал иронизировать над отечественной историей и литературой, я слушал все это, лежа в своей комнате.
   Интересно, нашел Герасим зэка? И кто из них победил? Да, все-таки страшновато будет одному в таком путешествии... Я начал представлять это путешествие, но образы были какими-то смутными.
   Из комнаты родителей доносился голос Эдит Пиаф.
  
   4.
   За кролика удалось выручить три рубля. Теперь я шел под дождем, держа в руке мамин раскрытый зонт.
   - Давай, неси своего кролика на станцию юннатов, - сказал мне утром папа.
   - А потом можешь еще погулять, или в гости сходи, - добавила мама.
   - Да я не хочу гулять... Дождь на улице.
   - Ты что, так и будешь тут весь день торчать, наши разговоры подслушивать?! Имей совесть, дай нам хоть немного пообщаться! - прикрикнула мама, потом сунула мне в руки свой зонтик:
   - Только обязательно под ним ходи, а то облысеешь!
   И вот теперь я шел по улице, богатый и грустный. Дождь был не такой уж и сильный, но все равно, прогулка получалась сомнительной. Я прошел мимо развалин центрального кинотеатра - крыша обрушилась месяц назад во время одного из особо мощных взрывов. Тогда же из города почему-то исчезли все воробьи. Потом на улицах появились люди в противогазах и прорезиненной одежде. Они походили на инопланетян, и за ними по пятам бежали радостные дети. Инопланетяне были вооружены каким-то хитрым оборудованием. Повозившись с ним, они исчезли так же внезапно, как и появились.
   Куда бы пойти, куда бы пойти... А пойду-ка я ко вьетнамцам! Я сел в полупустой троллейбус номер один и поехал к заводу сельхозмашин. Проезжая мимо детского кинотеатра прижался носом к стеклу и попытался разглядеть афишу. Да, мой любимый фильм еще шел...
   По общежитию носились специфические запахи вьетнамской пищи. Большинство вьетнамцев были такими маленькими, что я мог общаться с ними на равных.
   В комнате я застал Фу и Ханя. Остальные - Нгуен и Дик - были на смене. Фу был самым молодым, с пышной шевелюрой, по-русски почти не говорил. Как-то раз он был у нас в гостях, напился и сломал раковину, обрушившись на нее своим хилым тельцем. Мама долго ругала свою сестру, которая и притащила к нам учеников, она им преподавала русский. Хань был постарше, ветеран войны с американцами. Я любил его лаконичные рассказы о войне:
   - Сидишь в кустах, ждешь. Идет американа солдат. Бамбук-копье в живот. Потом кушать печень. Вкусная печень американа солдата!
   Хань облизывался и смотрел на слушателей с хитрецой.
   Вьетнамцы встретили меня радостно. Они вообще всегда были радостными. Накормили меня какой-то странной прозрачной лапшой. Потом угостили чаем:
   - Мама на огороде нарвала, мне прислала, - с нежностью говорит Хань. Я, почему-то, думаю про своих родителей: а может, я все-таки не родной им? Взяли меня из детдома, наверное, их кто-то заставил, может государство, а может еще кто, вот тогда все и объясняется...
   Вьетнамцы жили в нашем городе уже не первый год. Было их человек шестьсот, и все они работали на заводах. Мужчины жили у нас, а их микроскопические женщины - в областном центре. Встречаться им было нельзя (почему?), и они ездили друг к другу тайно. Я лишь недавно впервые увидел вьетнамских женщин. Такие маленькие! Очень комично выглядела их конспирация: все они обесцветились, даже брови с ресницами были желтыми. Думали, что сойдут за русских, будут меньше внимания привлекать!
   Раньше, когда я был совсем уж маленьким, мне очень нравились эти вьетнамцы. С ними было как-то радостно и интересно. Но в последнее время я частенько стал испытывать в их присутствии скуку. Это как с игрушками - я больше не мог ими играть, что-то во мне сломалось. Я заметил, что с течением времени мир вообще становится все менее интересным. Все более тягостным, как расписание уроков. То ли во мне постепенно умирало что-то, то ли в мире все ломалось и выходило из строя - игра, походы в лес, нарисованные цветными карандашами картинки, красные галстуки и праздничные шествия...
   За что ненавидят этих маленьких человечков? Недавно вот опять одного убили, а нескольких искалечили. Бить вьетнамцев считалось чем-то средним между развлечением и подвигом. Не знаю, как насчет взрослых, но дети (особенно всякие покрытые наколками третьегодники) с удовольствием предавались этому занятию. В школе даже классный час проводили на эту тему: нельзя бить вьетнамцев! Впрочем, мне показалось, что сам классный руководитель относится к этим акциям с сочувствием, проводить же такой классный час его заставила какая-то могущественная безличная сила.
   Старушки в очередях говорили:
   - Из-за ентих витнамсов рису нормального не купишь. Весь скупили и к себе выслали!
   Жители нашего города были злобными, завистливыми и жадными, но отнюдь не трусливыми. Население только на первый взгляд напоминало аморфное болото. Как только появлялось ощущение нарушенной справедливости - народ немедленно поднимался на какой-нибудь бунт. Так, рассказывают, что несколько лет назад милиционеры забили до смерти возвращавшегося с завода пьяного рабочего. Толпы людей пришли к зданию горотдела и разнесли его - повыбивали стекла, опрокинули машины... Однажды другой рабочий с военного завода, обидевшись на власти за неполученную по очереди квартиру, угнал с завода бэтээр, подъехал к горисполкому и угрожал его "разбомбить". Был он, конечно же, в стельку пьян, и когда уснул в своем бэтээре, милиционеры вытащили его оттуда и препроводили куда надо. О таких случаях люди рассказывали радостно и с гордостью - вот мы какие! Было во всем этом что-то удалое, разбойничье. Гегемоны!
   В комнату вошел дядюшка Муй - очень высокий для вьетнамца, хорошо одетый, говорящий на прекрасном русском. Дядюшка Муй заглядывал иногда к нам домой - поболтать о литературе, пофилософствовать с родителями. Он был кем-то вроде надсмотрщика: следил за трудовой и идеологической дисциплиной вверенной ему группы вьетнамских рабочих. Мы церемонно побеседовали с дядюшкой Муем, он дал мне пачку сушеных бананов. Это хорошо, пригодятся для запасов. Затем я распрощался с гостеприимными вьетнамцами и, подумав немного, отправился в Сад-город.
  
   5.
   Л. была моей тайной подругой. Почему тайной? Такую подругу родители точно не потерпят - старше меня на несколько лет, ей уже восемнадцать, абсолютно пролетарская, не обремененная образованием. Имеется годовалый ребенок. И муж, но он пока сидел в тюрьме. Короче, хуже не придумаешь.
   Жила она в Сад-городе. Эта часть города, та, что за жэдэ, была застроена преимущественно частными домами и бараками. Улицы названий не имели, назывались "линиями" и по номерам: Первая, Вторая и так далее, до Пятнадцатой. Как в Нью-Йорке, только вдоль линий текли арыки. Откуда взялось название Сад-город, я не знаю, никаких садов здесь не наблюдалось. Для меня Сад-город был территорией чужой и немного загадочной. Троллейбусы сюда не ходили, только автобусы. Асфальта на большинстве улиц не было. По обочинам росли тополя и неряшливые канадские клены. Сейчас, осенью, эти деревья выглядели особенно непривлекательно и убого. Они казались ненастоящими, такие деревья не жалко срубить, словно часть декорации убрать. Или просто выбросить из кладовки ненужный хлам. Но была во всем этом убожестве и какая-то щемящая красота. Нет, пожалуй - не в убожестве, а в самом факте бессмысленного и непрочного существования этих несчастных деревьев.
   6.
   Утром я поехал в художественную школу. На самом деле, я перестал посещать занятия еще весной, но родители об этом не знали и до сих пор оплачивали мое обучение. Сначала мне там нравилось, но - та же самая история, что и со всеми школьными предметами: все самое интересное было куда-то старательно запрятано. Меня интересовали Матисс, Пикассо, Сальвадор Дали, Джотто. А там целыми днями приходилось рисовать кубы. Те же кубы, что и на уроках рисования в обычной школе. Оценки у меня были хорошие, но ходил я в художку все реже, а потом и вовсе перестал. Родителям сказать побоялся, и пока что они ничего не подозревали. Почему побоялся? Никто ведь не заставлял туда ходить, изначально это было моей собственной идеей... Не знаю. Но чувствовал - узнай они, и это может послужить источником серьезных проблем. Их у меня без того хватало, и я решил "не будить лихо, пока тихо". Уходил утром, вместе с родителями, некоторое время болтался по улице, потом возвращался домой. Таким же было и сегодняшнее утро, ничем не лучше и не хуже.
   Вернувшись домой, я немного попилил магниевый брусок, но это занятие быстро надоело. Я пошел на кухню и сделал себе большую кружку кофейного напитка. Кофе у нас кончился, остался только напиток "Север" с белым медведем на упаковке.
   Зачем вся эта бессмыслица? Зачем я должен ходить в школу? Получать хорошие оценки по поведению? Почему меня постоянно наказывают? "Мы хотим тебе добра, хотим, чтобы ты стал человеком, а не вырос в дурака, который всю жизнь ворочает кувалдой или дергает одну и ту же рукоятку на станке". Короче, если меня не наказывать, то я или сяду в тюрьму, или стану рабочим. Но ведь большинство людей в нашем городе - рабочие. Они могут носить американские джинсы, а мы нет. "И запомни - не в деньгах счастье, главное...". А я все никак не мог понять, что главное. Папа был преподавателем в индустриальном институте, и я знал, что работу свою он ненавидит. Мама была инженером на тракторном заводе, и к работе относилась так, будто ее и не было. Я должен был стать таким же. Но зачем? Мне не хотелось быть ни рабочим, ни преподавателем. А кем же быть? Одно время хотел стать океанологом, но папа сказал, что это вовсе не так интересно и романтично, как "Путешествия команды Кусто". Художником быть точно не получится, я не смогу так долго рисовать кубы.
   Да нет, вопрос ведь не в том - кем быть. Вопрос в том - почему обязательно надо быть кем-то? Папа: "Ты даже не представляешь, какое это счастье - быть ребенком. Никаких настоящих проблем. То, что тебе сейчас кажется серьезным, сможет вызвать в будущем лишь ностальгическую улыбку. Жизнь взрослого тяжела, тебе и не понять даже, насколько тяжела". Я и сейчас-то не ощущал большой легкости, что же потом будет?
   Вот раньше, когда я играл, представлял себя кем-то или придумывал историю вымышленной страны - я себя хорошо чувствовал. О смысле не думал, но ведь он и так был! А теперь я пытаюсь делать что-то... Встаю, заправляю кровать и чувствую страх, наблюдая со стороны, как мое тело совершает эти автоматические бессмысленные действия.
   Книги читать - вот это хорошо. Но, скорее всего, у меня не получится заниматься только этим.
  
   Я вышел вовремя, даже взял запас в пять минут. Но пока шел по грязным дворам, на обувь налипли огромные глиняные пласты. Пришлось отмываться в ледяной воде пришкольного фонтанчика, и вот - время вышло. Опять опоздал. Ну что же это такое, почему я вечно везде опаздываю? Я взбежал по лестнице, промчавшись мимо огромного, в траурной рамке портрета. Искусственные цветы и пластмассовые еловые ветви, казалось, успели пожухнуть за прошедшую неделю. В коридоре я натолкнулся головой на солидный живот классного руководителя. Классный тут же ловко схватил меня за волосы, последовал лишенный смысла диалог.
   Опять дневник придется подделывать... А если, все-таки, попробовать? Может, родители привыкнут к правде? Ладно, оставлю все как есть. С этими мыслями я, запыхавшийся и немного красный, ввалился в класс. После унизительного покаяния я был допущен до своего места.
  
   7.
   Пожалуй, настала уже пора принести читателю свои извинения. В самом деле, сколько можно продолжать это изначально обреченное на провал повествование? Эх, попытаюсь оправдаться... А для этого - сделаю небольшой экскурс в недавнее прошлое. В общем, объясню, почему начал писать этот рассказ.
   На одной из вечеринок я познакомился с милой дамой, редактором детского гламурного журнала. Большинству читателей наверняка знакомо это название, но я не буду упоминать его здесь. Во-первых, не имеет особого значения, во-вторых - зачем я буду делать им бесплатный "продакт плэйсмент"?
   Мы сидели в попсовом, стилизованном под никогда не существовавший советский китч заведении. Стены увешаны сталинскими плакатами и пародиями на них. За пять долларов для вас могут провести церемонию посвящения в пионеры (стоимость красного галстука включена в счет). Какая-то пьяная дура визгливым и восторженным голосом пела караоке, что-то очень лиричное, я смотрел на тающий в моем стакане лед.
   - Мне очень понравилась ваша книга, - сделала комплимент соседствующая со мной дама, улыбаясь улыбкой школьной учительницы.
   Я, как и положено, тоже улыбнулся (смущенно) и незаметно оглядел зал. Все участники вечеринки разбрелись, так что мы остались вдвоем...
   - Скажите, а трудно было ее опубликовать?
   - Ну, знаете, главное ведь - поставить четкую цель, а потом ее добиваться. Джек Лондон получил 624 отказа на публикацию новеллы "Любовь к жизни".
   - Правда?
   - Истинная правда.
   - И вы тоже посылали рукопись 624 раза?
   - Нет, мне было лень. Да и времена сейчас другие. Джеку Лондону его рукописи хотя бы возвращали, все 624 раза. Иногда их читали. Сейчас же ни того, ни другого редактор делать не станет, да вы же и сами редактор... Знаете, наверное... Я придумал кое-что другое.
   - Ой, что же?
   - Секрет фирмы.
   Я старался говорить в шутливом тоне, но прозвучало это как-то грубовато, вроде - отстань ты от меня!
   Она помолчала, отпила глоток томатного сока. Капля упала на белую блузку и расплылась над левой грудью неопрятным пятном. Совсем не похоже на кровь, сразу видно, что томатный сок. Потом она сказала:
   - Сейчас ведь шлют все кому не лень, по емэйлу отчего ж не послать... Обычно удаляешь письмо вместе с приложением не читая, иначе ни на что времени не останется, да и ящик забьется. И так куча знакомых, которые просят - прочитай это, прочитай то... С одной стороны, интересные авторы нам очень нужны, с другой - просеивать весь этот хлам нет никакой возможности.
   Я кивнул, как бы соглашаясь.
   - К тому же, у нашего журнала такая специфика... Нужны авторы с каким-нибудь именем, узнаваемые. Да еще формат... детский гламур... трудно! Иногда думаю: может вообще убрать из журнала литературную часть?
   - ...
   - С другой стороны хочется что-нибудь хорошее печатать. Я ведь сама филолог по образованию.
   Пятно расползлось по блузке неожиданно широко, его окраска потеряла свою интенсивность. Теперь это был уже не красный а, скорее, бледно-розовый.
   - А вы бы могли написать для нас рассказ? Что-нибудь про детство, в вашем стиле... Только без мрачности, побеззаботней.
   - Да легко. Смотря сколько заплатите.
   Мы договорились о цене и сроках, потом она, для поддержания разговора, попросила:
   - И все-таки, расскажите про первую публикацию.
   Я вздохнул.
   - Да ничего интересного. Раньше я занимался выборами, вот и приобрел кучу знакомых среди политиков. Предложил одному - давай ты будешь персонажем. Целевая аудитория повести и твой электорат совпадают. Он согласился, дал бабла на издание и рекламу.
   - Так это реальное лицо, этот политик из повести?
   - Абсолютно реальное.
   - Не слышала о нем... Я думала - просто персонаж.
   - Дело в том, что он - регионального уровня. Федеральная известность как политику ему нужна и не была. Но федеральная известность персонажа закрепляла узнаваемость и нужный имидж на региональном уровне.
   - А-а...
   Моя собеседница кивнула и начала оттирать с блузки наконец-то замеченное ей пятно. Она терла его салфеткой но, конечно же, толку от этого почти не было.
   - Вот черт, соком облилась.
   Я немного выпятил нижнюю губу и сочувственно покивал. Потом предложил:
   - Знаете что, а вы пионерский галстук у них купите... Завяжете и пятно в глаза не будет бросаться. Он ведь красный!
   - Точно!
   Она подозвала официанта и заказала себе галстук, а я зачем-то продолжил свой рассказ:
   - Для жителей региона важно, что политик признан на федеральном уровне. Не важно, действительно ли он признан, но надо создать у них такую уверенность.
   - И как, он потом выиграл выборы?
   - Нет. Не выиграл. Можно ли выиграть выборы из-за книжки? Но зато был выпущен большой тираж. Часть раздали в регионе, бесплатно во время всяких акций. А часть - уже по коммерческим каналам. Потом, уже имея что-то изданное, да еще таким тиражом, мне было гораздо легче найти издателей на следующую книгу.
   - Вон как...
   Принесли галстук, и она его повязала.
  
   Так я и получил заказ написать что-нибудь о детстве. Если честно, то о своем детстве сказать мне было бы совершенно нечего, слишком уж безоблачным и скучным оно было. Академгородок, пляж, состоятельные родители, поездки в дружественное социалистическое зарубежье... Я вспомнил о хранящихся у меня в архиве записях. Тридцать развернутых интервью с жителями одного городка (ныне он стал приграничным). Я собирал там материалы (для разработки предвыборной стратегии), и вот эти тридцать человек рассказывали всякую всячину о своей жизни. В том числе и о детстве. Городок был мерзким, унылым, и таким же мерзким и унылым было детство его жителей. Чего стоит история об основании города, рассказанная одним из интервьюеров, работником таможни:
   Отец-основатель города, беззмельный поволжский крестьянин, прибыл в эти края в 1888 году. Приехал он с несколькими односельчанами, такими же горемычными бедняками, как и он сам. Добирались они ужасно долго, и в пути царская администрация строила им всяческие козни. Какими, все-таки, негодяями были эти цари! Каждому хорошему человеку они всеми возможными способами старались испортить жизнь, думал я в детстве. Крестьяне дошли до мутной речки и решили основывать свое поселение. Но выяснилось, что на этих землях уже проживают некие туземцы-кочевники. Туземцы решили крестьян изгнать, и тогда основатель пошел на хитрость. Он объявил себя Повелителем Змей. Пригласил туземных вождей на переговоры, а вокруг всего поселка разбросал сделанных из веревок фальшивых змей. Он развесил их на кустах и заборах, так что суеверные туземцы не могли не заметить такого множества почитаемых ими пресмыкающихся. Хитрый Повелитель Змей указал парламентерам на свои веревки и уверил, что нашлет все это ползучее воинство на туземные аулы. И доверчивые туземцы, испугавшись могущества русского колдуна, снялись с насиженных мест и откочевали в горы. Через некоторое время к колонистам прибыли семьи, а потом через эти края проложили железную дорогу, и поселение получило новенький вокзал и статус уездного города.
   Я сразу понял, что для детского гламура ни одна из имевшихся у меня историй не пойдет. Но идея обработать их уже завладела мной. Я внимательно прослушал записи (нелегкий труд, это отняло у меня целую неделю!) и выбрал одну из историй за основу рассказа. В конце концов, оказалось, что я, фактически, просто превращаю устную речь в письменный текст, придумывать ничего не хотелось... Не помню, сам ли я брал интервью у этого респондента, или это делал кто-то из моих помощников. Слишком много времени прошло. Мне показалось, судя по голосу, что рассказчик был весьма пьян. А может, у него просто был дефект речи, я так и не понял.
   Я вспомнил свою поездку в этот город. Меня поражала наивная вера его жителей в некие "компенсации", которые власти должны им, наконец-то, начать выплачивать. Хотя чему тут поражаться... Избиратели все одинаковые. На теме компенсаций мы и построили успешную кампанию нашего кандидата. Оказалось, люди ждут их уже лет пятнадцать. Самые большие надежды возлагались когда-то на первого и последнего Президента Советского Союза, а точнее - на его жену, ныне покойную. Как известно, она скончалась некоторое время назад от неизлечимого ракового заболевания. Так вот, оказалось, что она родилась в этих местах, там прошло и ее детство. Узнав о вознесении землячки на политический Олимп, жители города радовались, как дети: теперь-то всем нам будут компенсации за эти взрывы выплачивать! Она-то ведь все помнит, все понимает!
   Возникли надежды на чудесное преображение их затерянного в отравленных радиацией степях убогого фабричного города.
   Потом надежды на жену генсека исчезли, уступив место ненависти к ней. Ей не могли простить того, что она "ни разу так и не приехала в родной город... никогда о нем даже не вспоминала!".
   О, как я понимаю ее! Я бы, наверное, тоже не приезжал и не вспоминал.
   Жители, конечно же, не дождались компенсаций ни от кого - ни от советских властей, ни от новых.
   Только сейчас, по прошествии нескольких лет, мне стало по-настоящему жалко этих людей. Когда я слушал все это для работы, я просто использовал информацию, превращал ее в агитационные материалы и месседж кандидата. Теперь мне их всех жалко. И не только их, а вообще всех людей на свете. Не знаю, может это просто сентиментальность... "Сердечная черствость, прикрытая пышными сантиментами". Это Кундера цитирует слова Кафки о прозе Диккенса.
   Ну, дело не в этом. В итоге - я пишу этот рассказ.
  
   8.
   Вечером налетела пыль.
   - Форточки, форточки закрывайте! Хотите все от рака сдохнуть?! - кричала мама, и голос ее на фоне завывания радиоактивной бури напоминал про последний день Помпеи.
   - Ветер как раз с юга, - сказал папа, - прямо с полигона.
   Пыль ложилась серым слоем на еще не просохшую глину, а потом вместо пыли с неба посыпались ошметки грязи.
   - Смотри-ка, два в одном - пыль с дождем, - сказал папа и постучал по покрытому грязевыми подтеками оконному стеклу.
   Я взял с подоконника тоненькую книжечку со стихами Ай Цина.
  
   Снег ложится на китайскую землю
   Морозом остужен Китай
   А ведь дороги Китая
   Так извилисты и труднодоступны
  
   Все-таки, я не могу уйти от них. Никуда, даже в Китай, хотя это было бы так интересно! Дело не в том, что я боюсь долгого путешествия. Деньги есть, и запасы неплохие. И иностранный язык я знаю, английский. А китайский выучил бы, не проблема. Как раз путешествие меня очень привлекало. Но я не мог бросить их - моих нелепых смешных родителей.
   Маму, которая мечтает об американской шубе из искусственной шерсти. Папу в нелепой лыжной шапке с бомбончиком.
   Я ведь любил их...
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ
  
   Я решился на публикацию данной книжки по нескольким причинам. Во-первых, автор - мой одноклассник. В детстве мы были с ним дружны. Во-вторых - его просьба об этом незадолго перед смертью. Он был уже неизлечимо болен и буквально всучил мне свою рукопись. Я думаю, хорошо, когда от человека после кончины остается хоть что-то. В-третьих, это небольшое произведение - единственное в мировой литературе, где хоть немного описан наш родной город. Ни один писатель до сих пор не заинтересовался этим скромным населенным пунктом. Конечно, вряд ли можно назвать моего покойного одноклассника писателем, впрочем, и я сам в книжные издатели попал впервые, можно сказать - совершенно случайно. Мой бизнес связан с торговлей мебелью, молочными продуктами и Интернет-услугами. Ну что ж, значит я тоже сделаю небольшой вклад в культуру и историю родного края.
   Произведение нуждается в небольших комментариях. В некоторых местах я был вынужден внести исправления. Кое-что - сократил. Надеюсь, автор простит мое дружеское вмешательство. Но и то, что осталось неисправленным, во многом не соответствует действительности. Много преувеличений. Например - обрушившийся от ядерных испытаний кинотеатр. Такого факта не было.
   Конечно же, не занимался автор никакими выборными технологиями, и никогда нигде не печатался. Насколько я знаю, он и не написал ничего, кроме этого рассказа насчет снега на китайской земле. После школы мы не часто с ним виделись, но в двух словах его биографию можно описать так: из вуза отчислили на первом курсе, в армию не взяли как непригодного (закосил по психстатье), несколько лет работал вахтером в одном из городковских НИИ, потом - продавцом на вещевом рынке в областном центре. Не женат, детей не завел. Ни в каких соревнованиях по борьбе участвовать он не мог, его даже от уроков физкультуры по состоянию здоровья освободили. По рисованию оценок выше тройки у него не было.
   Насчет родителей он тоже многое напридумывал. Отец у него был мастером на Заводе Запчастей, а мама - воспитательницей в детском саду "Солнышко".
   Насчет его намерений бежать в Китай - вот это правда. Он и меня подговаривал, но я отказался. Он убежал, и через несколько дней был пойман милицией. С тех пор ему в классе дали кличку "китаец".
   Полушутя я дал ему это обещание - издать рассказ отдельной книжкой. Но потом, когда его уже не стало, решил, что обещание надо сдержать. Прочитал я рассказ, и стало мне очень грустно. Я вспомнил, как вместе мы ходили воровать кроликов, как взрывали самодельные бомбы и запускали модели ракет. Вспомнил, как его родители накормили меня кашей с бараньим жиром, и меня чуть не вырвало. Я терпеть не могу бараний жир, но из вежливости съел все.
   Вот. Нахлынули на меня детские воспоминания, и я подумал, что надо этот рассказ издать. Ради нас, пьяненьких и угодных толи тому самому Богу, толи каким-то иным богам... Ради нашей несчастной страны, в которой пожелтевшие без времени листья кружат над головами жителей как в летние вечера, так и в зимнюю стужу. А красный рассвет все не настает... не настает... никак не настанет.
  
   2006
   .......................................................................................................................................................................................
  МЫ ЛЕТАЕМ ПОД ЗЕМЛЕЙ
  
   1. Туманов
  
   В толпе мы все одинаковы, и только в одиночестве становимся самими собой. Не потому ли так пугает нас одиночество?
   Мы боимся столкнуться со своим естеством, а еще больше - с пустотой, которая остается от нашей жизни после вычитания хозяйственных хлопот и социальных игр.
   В толпе, радостной или преисполненной ярости, мы перестаем быть личностями. Сливаемся в единый, довольно-таки примитивный организм. Мы ничего не решаем. Мы избавлены от мучительной рефлексии или поисков смысла жизни... И нам хорошо. Но кайф этот сродни наркотическому опьянению: он крадет наши собственные поступки, мысли, жесты. Заменяет их штампованными привычками, делает нас похожими на сошедших с конвейера пластиковых пупсов. Краской нарисованы улыбки, слезы, морщины, розовый румянец, но все это не настоящее, не наше.
   А что есть в тебе твоего собственного? Загляни внутрь, полюбопытствуй...
   Буду с тобой честен. Я лично в себя заглядывать боюсь. Бывает же так, особенно во сне, когда чувствуешь: за спиной что-то страшное... и не можешь себя заставить повернуться. Толпу я не люблю, но и настоящего одиночества избегаю. Суету толпы и корпоративной культуры я заменяю текилой, ромом, виски, коньяком, иногда - водкой. К сожалению, я слишком слаб, чтобы смотреть на самого себя трезвым...
   В окно я вижу припорошенный снегом купол Оперного театра, каменных истуканов с флагами, огни рекламы, потоки разноцветных машин. Живу я в самом центре нашего самого холодного в мире мегаполиса. Ощущаю его энергию, которая сплетается здесь, на Площади, в тугой греховный комок. Вижу яркие, цветные сны, наполненные веселыми кошмарами, соблазнами, постоянным бегством от чего-то...
   А ты? Какие сны ты видишь сейчас в своей бетонной хижине на краю маленького, закутанного в саван черного дыма городка? Я представляю тебя и город, в который ты уехала... Поздняя осень. Сухие ночные морозы высушили остроконечную листву тополей и карагача. Теперь листья превращаются в бурый порошок под ногами прохожих, дворники и ветер сметают их к обочинам, на каменистые газоны. На улице сейчас пасмурно и неуютно, как в тамбуре промышленного холодильника. Гора с белоснежной мантрой на боку напоминает в это время года труп огромного доисторического животного. Мантра - как гигантское тавро древнего бога. Затянутый смогом город лежит у подножья горы, как вялый, готовый впасть в спячку муравейник.
  
   Набиваю трубку, курю - но ароматный дым уже не лезет в меня. Cherry. Стелется по комнате рваным полотном, превращается в неясные тревожащие память фигуры. Мысли разбрелись куда-то, попрятались в норы подсознания, как пугливые мыши. Иногда высовываются, попискивают:
   Все равно ничего путнего не напишешь.
   Что может быть глупее, чем заполнять экран монитора словами? Кому они нужны, эти твои слова?
   Толстой уже давным-давно все стоящее написал. И еще Достоевский был, Джойс, Кафка. Есть еще Мураками, целых два, они до сих пор пишут.
   Прекрати уже фигней маяться. Допишешься - скоро деньги кончатся.
   Такие вот противные мыши-пессимисты. Негативное мышление, одним словом.
   Я выходил во внешний мир только утром, чтобы купить табаку и "Белой Лошади", а теперь сижу дома, пытаюсь писать повесть. То, что я уже написал, не очень мне нравится, но я продолжаю - вдруг настоящее вдохновение появится? Без него трудно. Даже для журнальных репортажей, которые я наловчился ваять поточно, необходим хоть призрак этого состояния. Нужна если не настоящая Муза, то, хотя бы, какая-нибудь ее бедная родственница-замарашка. Что уж о повести говорить!
   Телефонный звонок, музыкальная фраза из иггипоповского "Пассажира"... Это звонят из редакции... Из большого мира. Я нажимаю красную кнопочку: сброс.
  
   2. Лита
  
   Она просыпается и кричит. Даже и не крик это, а долгий равномерный вой. Соседи начинают стучать в стену, слышно, как они ругаются. Тонкая бетонная перегородка плохо защищает от звуковых вторжений. Вой переходит в обычный плач, а затем - во всхлипывания.
   Утром она встает, умывается, красится, вставляет в трусики новую прокладку, вызывает такси, едет на работу.
   - Фильм интересный идет, - кивает таксист в сторону приемника, из которого несется реклама томатной пасты, не содержащей генетически модифицированных продуктов. - телека нет, так я по радио слушаю.
   Реклама кончается, начинается диалог.
   - Прикроешь ребят? - говорит хрипловатый мужественный голос.
   - Конечно, можешь на меня рассчитывать, - с фальшивым энтузиазмом откликается второй мужчина. На заднем плане - тревожная кинематографическая музыка. Затем слышится шум воды, видимо это река. Сквозь шум воды доносится плеск весел.
   Примерно через минуту звуковой фон меняется на городской шум, женский голос говорит сердито:
   - Даша, ну пойдем. Мы опаздываем.
   - Мама, ну подожди, - хнычет Даша.
   - Мы не можем ждать, - говорит мама.
   - Почему не можем?
   - Потому что мы опаздываем, - повторяет мама.
   В это время вмешивается мужской голос:
   - Привет!
   - Ой, привет, - удивленно отвечает Дашина мама. На заднем фоне пиликает сирена скорой или милиции.
   - А о чем фильм? - спрашивает Лита у таксиста.
   - Это сериал. Сейчас как раз сторожа убили, и Андрей куда-то уехал. Но там есть эти, которые не в курсе, что происходит. Они вышли на Андрея, и предложили это. Ну, в общем долго рассказывать. Это сначала смотреть надо.
   Городской шум гаснет, мы снова слышим плеск воды. Затем резко врывается реклама.
   - Кончилась серия, - говорит таксист.
  
   Серебристое офисное здание на пересечении двух оживленных магистралей. Зимой и поздней осенью, в морозные дни, на перекрестке клубится туман: смесь из пара и выхлопных газов. Она вдыхает эту смесь полной грудью, входит в здание, на лифте поднимается на четырнадцатый этаж, входит в офис.
   - Всем привет! - говорит она и улыбается покрытыми помадой красивыми губами. Подчиненные кивают, улыбаются, отвечают на ее приветствия. Она пьет кофе, и губы оставляют на ободке чашки кроваво-красный след. Затем начинается планерка. Супервайзеры по кругу отчитываются:
   - За прошлую неделю план по карамели выполнен всего на 25 процентов. Карамель очень плохо идет. И торговые недовольны этой линейкой...
   - По карамели вопрос решается, - она показывает пальцем вверх, хотя там, наверху, никого нет. Продуваемая холодным ветром крыша - и ничего больше.
   Она представляет, как поднимается по маленькой железной лесенке вверх, выходит на залитую гудроном и присыпанную мелким снегом поверхность. Перед ней затянутый дымкой город. Огромный, равнодушный, высокомерный. Внизу бегают игрушечные машинки. Она подходит к самому краю, встает на бетонный бордюр, руками, словно крыльями, ловит ветер...
   Образы проносятся в голове, а язык и голосовые связки автоматически раздают похвалы и критику, задают вопросы... Пальцы вбивают полученную информацию в ноутбук... Внезапно она понимает, что ее участие во всех этих процессах давным-давно уже никому не нужно. Тело может выполнять все необходимые функции самостоятельно, без всякого участия со стороны ее рефлексирующего сознания. Той части сознания, которую она и ощущала всегда как свое собственное я.
   - Все свободны. Хорошей рабочей недели, - говорит она, выходит в коридор, заходит в приемную своего руководителя.
   - Он занят, - пищит длинноносая секретарша, закрывая пудреницу.
   - А кто у него?
   - Карамельщики. Они страшно недовольны продажами, пришли разбираться. Ну а шеф их и так давно уже хочет послать куда подальше... Так что зря они с разборками пришли.
   Она хихикает, захлопывает пудреницу, и Лите хочется щелкнуть мерзкую секретаршу по припудренному носу. Но она не делает этого. Задумчиво выходит в коридор, садится на пол, прислонившись спиной к покрытой белым пластиком стене. Сидит молча под взглядом охранных телекамер. А потом начинает кричать. Ей все равно, что о ней подумают сотрудники, друзья, родственники, и даже - Иван Ильич.
   Крик выходит из нее широкой змеящейся лентой, проникает сквозь окна, поднимается вверх - в морозное неприветливое небо. Там он рассыпается на мелкую серебристую пыль. Пыль падает, сверкая в воздухе ледяными искорками. Падает под ноги прохожих, под колеса томящихся в пробках автомобилей. Падает на уродливые железные грибки детского садика, в который папа водил ее двадцать пять лет назад.
  
   3. Мир Ивана Ильича
  
   Спокойный безмолвный сумрак. Мягкий, как бархат, непроницаемый, как бесконечность пространства и времени. Постепенно в сумраке начинает появляться светлое пятно. Оно разрастается, становится все шире и ярче. Еще немного, и мир изменится. Внезапно Иван Ильич понимает, что он вовсе не висит в безвременьи, а со страшной скоростью несется куда-то вниз.
  
   4. Туманов
  
   В одном рассказе Довлатова описывался некий Дроздов, продажный журналист. Ему было все равно о ком, о чем и в каком ключе писать. "Похвалить или поругать?" - деловито спрашивал Дроздов... Довлатов говорит о нем если не с возмущением, то с неким удивлением. Вот, мол, какие люди бывают...
   Времена изменились, и сейчас этот тип в журналистике преобладает. Он уже даже не интересен для осмысления или фиксации. У приличного писателя на него перо и не встанет, пожалуй. Хорошо это или плохо? Не знаю. Я сам к этому типу принадлежу.
   Полгода строчил материалы о бедственной экологической ситуации в северных районах области; о варварской добыче нефти, о равнодушных к нуждам северян, алчных хозяевах месторождения.
   И вот эти алчные негодяи заплатили нашей редакции за серию позитивных материалов на ту же тему. А так как я уже на этой теме "сижу", то редактор мне и поручил разрабатывать ее дальше.
   "Но больше всех празднику радовалась детвора. Буровая вышка, украшенная гирляндами, подобно новогодней елке, поразила воображение ребятишек. Так же, как и подарки, которых было просто не счесть. Победителям конкурсов достались лыжи, велосипеды, скейты, и многое другое. За все это Север от всей души говорит нефтяникам: спасибо!"
   Сплошная вата, короче. Но за нее неплохо платят, на жизнь хватает. Еда, одежда, табак, виски, такси...
   Кстати, все больше моих знакомых с коньяка переходят на виски. Секрет прост: виски еще не научились подделывать. А коньяк все чаще оказывается просто крашеной чаем бодягой с ароматизаторами.
   Телефон опять начал трезвонить иггипоповскими аккордами, и я нехотя взял трубку. Редактор:
   - Что же это вы, господин Туманов, трубку не изволите брать?
   - Не слышал... В ванной был, - вру я, закуриваю папиросу.
   - Слушай, подойди в редакцию... Нужно поговорить. Дело важное.
   И положил трубку. Я вздохнул, начал собирать раскиданную по комнате одежду. Коричневые джинсы - 200 баксов, оранжевая водолазка - 150, рыжеватый пиджак - 500. Оделся, посмотрел в зеркало - вроде ничего, социально приемлем.
   Лифт не работал, и спустился по лестнице бегом, слегка пошатываясь на поворотах. Это все "Белая Лошадь", однако.
   Редактор "Сибирнета" был человеком грубоватым, прямым, не очень грамотным. Впрочем, все его недостатки искупались главным достоинством. Он знал, где деньги лежат, и как их оттуда доставать. Так что коллектив его в целом любил. Никто даже не иронизировал над небольшим набором дежурных фраз, которые изрекал редактор в минуты задумчивого, философского настроения:
   - Эх, ёбтыть, ща бы ящик водки, в баньку, да пару баб... Ух-х!
   - Встретил я как-то бабу... Взяли водки, пошли в баньку... Эх-х!
   - Вызвал я как-то шамана... Побил он меня плеткой, в бубен постучал, и говорит: опасайся водки и баб!
   У редактора была миленькая глупая жена, которой он хранил верность. А водку он пить и вовсе не мог: был закодирован.
   Перед входом в редакцию я отхлебнул "Белой Лошади", сунул бутылку в карман спортивной куртки.
   - Ну, Туманов, тут дело такое, - сразу начал редактор, - Леночка, кофе господину Туманову! - крикнул он в сторону, и за перегородкой зашурудилась Леночка, менеджер по работе с клиентами.
   - Так вот, - продолжал он, - Поступил заказ на чернуху. Сотрудничество долговременное. Валить будем фирму... (он порылся в бумагах на столе)... фирму "Кармен-С". Оптовая торговля продуктами питания. Заказчик сам будет постоянно скидывать нам информацию, наше дело - просто обработать, ну или там поприсутствовать при определенных событиях.
   Я молчал, слушал. "Белая Лошадь" приятно согревала меня изнутри. На авангардных часах искривленная стрелка подползала уже к седьмому мандаринчику. Я помешал кофе пластмассовой белой ложечкой и подумал: благодаря одноразовой посуде звуковой фон, сопровождающий жизнь человека, меняется. Исчезает звяканье ложечек. На корпоративных праздниках средней руки не звенят больше бокалы. Часто люди имитируют их звон голосом: дзинь! - и чокаются пластиковыми стаканчиками.
   - И вот первое событие такое. У территориального менеджера, руководителя крупного подразделения "Кармен-С", поехала крыша. От нещадной бесчеловечной эксплуатации. Его отвезли в больницу, там чем-то накачали... И в итоге он впал в кому. И сейчас лежит в областной в отключке. Надо сходить в психушку, там взять комментарии, потом - в больничку, там желательно сделать фото.
   - Родственники на нас в суд подадут, - отметил я, - за использование изображения без согласия.
   Я вспомнил случай. На выборах мы разместили на билборде изображение ребенка на лошади, позади ребенка - безликая толпа с неразличимыми фэйсами и на этом фоне - партийный слоган. Конкуренты подали на нас в суд: использовать изображения детей в предвыборной агитации запрещено. За исключением детей и внуков кандидата, рядом с ним... У нас никакого кандидата на билборде не было, да и ребенок был некандидатский. Юрист вывернулся так, что вся избирательная комиссия целый вечер ходила с улыбками на лицах. Как он объяснил комиссии, это внук кандидата Ыстыхова, который стоит в толпе. Размеры изображений кандидата закон ведь не оговаривает...
   - Не переживай. Фото это не для газеты. Вот вся необходимая информация по заказу.
   Он протянул мне тонкую прозрачную папку. И на прощанье сказал многозначительным голосом:
   - Да, и еще. Иван Ильич очень заинтересован этим проектом.
   Я приподнял брови: во-оно как!
  
   На следующее утро я встал пораньше, принял долгую горячую ванну, потом - контрастный душ, кофе, большая доза витамина С. Потом я отправился в психушку. В кармане болтался цифровой диктофон, на шее - фотоаппарат. Лита Пьяцолла. Какое странное для наших краев имя! Не совсем было ясно даже, кто может носить такое имя: мужчина или женщина? Впрочем, мне казалось, что все-таки женщина.
   Психушка располагалась в старинном тесном здании на пересечении Достоевского и Революции. Хорошее место для такого заведения! Наверное, именно на пересечении Достоевского с Революцией легче всего сходить с ума.
   При царе там была какая-то казарма, в Гражданскую войну расстреливали белогвардейцев и кулаков. Теперь вот лечат душевнобольных.
   Как и следовало ожидать, никто со мной разговаривать не стал. Не помогло ни удостоверение, ни честные, располагающие к себе глаза. Я сфотографировал тоскливые ворота, очень похожие на тюремные, поймал такси и отправился в областную. Там у меня имелось несколько хороших знакомств, и можно было рассчитывать на хороший снимок.
   Бедные менеджеры, сходят с ума в своем безумном мире. Ну что это за жизнь - быть придатком корпорации, ее движимой собственностью? Так думал я по дороге, пока мимо мелькали бетонные заборы, источающие дым трубы, красочные рекламные щиты.
   Лита Пьяцолло действительно оказалась женщиной. Точнее, девушкой, и при том весьма симпатичной. Страшные слова вроде "комы" были к ней неприменимы. Казалось, она просто спокойно спит.
   Интересно, почему этим делом интересуется Иван Ильич? Тысячи вариантов приходили мне в голову, но не один не казался подходящим...
   Я сделал пару десятков снимков, взял анонимное интервью у одной из медсестер, из вестибюля вызвал такси и поехал домой, в свое аскетичное жилище.
   Оно действительно было довольно аскетичным, несмотря на дорогую модерновую мебель. Вещи я не любил, и в квартире оставалось много свободного пространства. Ничего лишнего. Главным объектом была небольшая полочка с книгами: только самое лучшее. То, что можно перечитывать еще и еще раз. Платон, Кафка, Хармс, Новый Завет, несколько книг по специальности: из библиотечки "пиараса". Кстати, знаете, как будет "пиарщик" на многих тюркских языках? Пиаржы. А "пиарщики" - пиаржылар...
   Заголовок можно совсем простой: "Кармен-С доводит своих сотрудников до безумия и комы". Просто описательный, без всяких наворотов.
   "В погоне за прибылью некоторые компании идут на..." Вот и начало.
   Я включил музыку. Она немного отдавала пластмассой, как и вся музыка, воспроизводимая с помощью большинства современных колонок. Может это и искажение восприятия, но мне кажется, что в советское время все колонки были хорошими. И выдавали живой, качественный звук. Впрочем, специалисты, всякие звукорежиссеры, мне тоже об этом говорили. Эх, неужели секрет изготовления советских колонок утерян окончательно?
  
   5. Мир Ивана Ильича
  
   - Очнулся, родимый, - просипел голос где-то вверху и сбоку, и на Ивана Ильича обрушились шорохи, мелькание световых пятен, запахи. Грудь задышала тяжело, с присвистом, а спина ощутила какую-то жесткую, неуютную поверхность. Похоже на щетинистые, занозистые доски. Кто-то плеснул в лицо чем-то жидким, холодным, и Иван Ильич сел, больно стукнувшись головой о верхнюю шконку. Тусклый свет сочился сквозь щели в стенах и приоткрытую дверь. Иван Ильич поморгал и удивленно начал разглядывать окружавший его мир: огромный длинный барак с рядами трехъярусных нар, ведра с мусором и нечистотами, копашащиеся кругом полунагие тела в серых лохмотьях.
   "Пора на работу", - возникла в голове мысль, Иван Ильич сунул ноги в поношенные оборки, поплелся к выходу. Тело было каким-то чужим, слабым и нерешительным, словно из него кто-то изъял укреплявший его некогда стержень. Перед узким выходом из барака образовалась очередь. Иван Ильич заглядывал в лица, как бы надеясь разрешить для себя какую-то загадку... Какую? Он и сам не смог бы сказать.
   Лица окружающих были невыразительны и однообразны как блины, и только глаза отличались подобно тому, как отличаются друг от друга пуговицы: некоторые потемнее, другие посветлее. Посредине - дырка пугающего чернотой зрачка.
   Иван Ильич отметил, что у многих в очереди не хватало какой-нибудь части тела. У кого руки, у кого носа или уха... Он машинально ощупал свое лицо: все, вроде бы, было на месте.
   Пять или шесть длинных бараков были заключены в сумрачную глинистую яму с почти отвесными стенами. Лишь в одном месте склон становился более покатым, и по нему вилась вверх утоптанная человеческими ногами дорожка.
   Люди по очереди подходили к высокому жестяному ящику, засовывали в оконце руку, вытаскивали желтоватый квиток: трудовой наряд. Подошла очередь Ивана Ильича. Он вытянул "Мытье склянок", бросил листок под ноги и побрел к видневшейся неподалеку куче хлама. Присел на корточки, выбрал из кучи несколько стеклянных баночек, замазанных какой-то липкой, источавшей резкий химический запах дрянью. Набрал из той же кучи обрывков простроченного ватина и начал старательно оттирать склянки. Работа была нелегкой: приходилось сначала глиной обрабатывать, потом уже тереть начисто, иначе липкая дрянь никак не желала покидать стенки сосудов. Постепенно Иван Ильич вошел в ритм работы, втянулся, и временами в его душе мелькало даже что-то, похожее на трудовой энтузиазм.
   Через несколько часов его труд был прерван тремя длинными гудками: Блюститель объявил время обеда. Иван Ильич аккуратно положил баночку, обтер пальцы кусочком ватина, двинулся вместе со всеми к пологому склону, к утоптанной глинистой дорожке. С неба закапала какая-то жидкость, и Иван Ильич инстинктивно прикрыл голову руками. Жидкость неприятно пощипывала руки и кожу головы; через несколько минут дождь кончился. Иван Ильич почувствовал, что волосы на голове стали какими-то другими. Он намотал на палец прядь, и она легко отделилась от кожи. На ее месте осталась шершавая, покрытая коростой проплешина. Сердце Ивана Ильича пронзила тоска, острая и какая-то подлая, внезапная, словно заточка мелкого бандита.
   Они вышли из ямы на широкую холмистую равнину. Где-то вдали громоздились мрачные зубцы гор, слева же плескалось черное, похожее на пролитую нефть море. Люди разбредались по равнине, шли опустив лица, всматривались во что-то на земле. Больше всего местность напоминала тундру: низкая пожухлая трава, искривленные кустики, кое-где - полоски слабо светящегося лишайника. Люди находили такие полоски, отдирали от грунта или обрывали их с кустиков, набивали ими рот, сосредоточенно жевали. Иван Ильич делал тоже самое. Безвкусные сухие волокна рассыпались во рту в похожую на песок труху. Слюны было мало, и труха немилосердно царапала пищевод, но Иван Ильич старательно отправлял в желудок порцию за порцией: все-таки обед есть обед!
   Примерно через час обитатели ямы снова выстроились в колонну, колонна двинулась к берегу: на водопой. Иван Ильич черпал ладонями маслянистую воду, втягивал ее губами внутрь своего худого тела. Бесконечность моря тревожила, нагоняла гнетущую тревогу. Не свобода и не загадочные манящие страны были по ту сторону этого страшного моря, но что-то ужасное и неотвратимое...
   На обратном пути нескольких из них схватила и утащила в разверзшуюся землю невесть откуда взявшаяся длинная, когтистая лапа. Иван Ильич отбежал в сторону, тоже сделали и остальные; переглянулись глазами-пуговицами и отправились дальше, продолжать начатую с утра работу.
  
   Подошла к концу неделя, наступило Воскресенье. Этот день назывался так потому, что давал время для восстановления сил. Иван Ильич и его коллеги как бы воскресали в этот день, готовясь к следующей рабочей неделе. В этот день работы не было, но не было и обеда, только водопой.
   Подобно большинству своих коллег, Иван Ильич лежал на шконке с закрытыми глазами. Сон не шел. Впрочем, днем он никогда не шел, и только к ночи наваливался неумолимой глухой волной - без сновидений, внезапный и бездонный. Вдруг сознание Ивана Ильича пронзила какая-то неожиданная мысль. Он вскочил со шконки, начал теребить соседа за плечо:
   - Друг, скажи мне, ради Бога - где это мы?
   Сосед приоткрыл единственный глаз и ответил равнодушно:
   - На работе.
   - На какой работе?
   - Отстань. Сам знаешь, на какой. Наряды небось каждый день получаешь.
   И в самом деле... Что за глупые вопросы я задаю, подумал Иван Ильич и отошел от соседа, который сразу же закрыл свой слезящийся, больной глаз. Конечно, мы на работе, где ж еще?
   Иван Ильич лег, пристроил поудобнее руку: культя мизинца еще побаливала. Три ночи назад серая зубатка наведалась к ним в барак. У кого ухо отъела, у кого глаз высосала... Ивану Ильичу вот мизинец оттяпала, да так, что он и не заметил ничего. Пропажа пальца обнаружилась только утром... Крови не было, только сочилась из раны какая-то белесая, вязкая жидкость. Крыфь... Иван Ильич закрыл глаза и вдруг увидел перед своим внутренним взором странную картину: большое, богато убранное помещение с красным ковром, массивными шкафами, кожаными креслами... Звонит телефон, он поднимает трубку и слышит женский голос:
   - Это я... Как ты?
   - Нормально, - отвечает он и чувствует, что сознание начинает вдруг гаснуть. Красный ковер оказывается прямо перед глазами, а потом... Потом все обрывается.
   Долгий сигнал возвестил начала водопоя, и Иван Ильич вскочил, обулся, устремился к выходу вместе с другими... Гуськом они подошли к берегу, и там он долго пил отвратительную на вкус, но такую желанную воду. Пил, пока живот не раздулся как бурдюк, пил про запас.
   - Черный корабль! - вымолвил в ужасе один из его соседей. - Черный корабль!
   Все подняли свои головы от воды и уставились на темное, похожее на гроб судно, что неслось с огромной скоростью прямо к берегу... Некоторые бросились бежать, некоторые же упали лицом вниз, распростерлись на песке. Иван Ильич смотрел на корабль широко раскрытыми глазами. От корабля отделилась небольшая лодка и поплыла прямо к нему, Ивану Ильичу. В этот момент он и вспомнил то, что предшествовало падению на красный ковер, и то, что происходило с ним после.
   - Да как же это... Да что же это..., - запричитал он и заплакал, и слезы его были мутными, кислыми, разъедавшими щеки до самых костей.
  
   6. Туманов
  
   Когда я вышел из дому, в лицо сразу ударил пронизывающий до костей холодный ветер. По асфальту кружилась поземка. Снежные змейки вились, сплетались вместе, распадались на мелкую белую пыль. Я направился к метро - купить газет и какой-нибудь фильм, но возле входа остановился. Мое внимание задержал сидевший на складном стульчике старик. Он был загримирован под клоуна, вместо носа - красный шарик, на голове - кислотно-рыжий парик. Несмотря на все эти ухищрения, под клоунским прикидом ясно чувствовался усталый, несчастный старик-алкоголик. Клоун тянул на баяне незатейливую, грустную мелодию. Насколько я могу судить, играть на баяне он совершенно не умел. Звуки выходили неровными, какими-то грязными. Перед клоуном стояла картонная коробка, на дне - довольно большой камень. Видимо, чтобы пустую коробку ветром не сдувало.
   Я постоял пару минут, наблюдая это жалкое зрелище: старый усталый клоун терзает такой же старый, раздолбанный баян. Мороз, ветер, равнодушный поток людей втекает под землю, никто и копейки не кинет... Я на всякий случай сфотографировал клоуна и собирался уже двинуться дальше, как он окликнул меня скрипучим голосом юродивого:
   - Барин, вы же слушали музыку... Хоть десяточку подайте, с похмелья умираю!
   Я остановился, подумал несколько секунд и махнул клоуну:
   - Пойдем со мной.
   Клоун вскочил, деловито сунул камень в карман, складной стульчик - в пакет. Коробку сразу же унесло порывом ветра.
   - Камни в городе где найдешь? - пояснил клоун, похлопывая себя по карману.
  
   В кафе "Иероглиф" народу было немного. Ужинала одна семейная чета с ребенком, парочка бизнесменов оживленно обсуждала какие-то логистические проблемы:
   - Тогда груз будет приходить вовремя, а наши расходы не увеличатся.
   Клоун жадно ел мясо и чимчу, от креветок же он брезгливо отказался. Наелся, выпил залпом пол бокала рому, поморщился и пожаловался:
   - Весь день сижу... Никто денег не подает.
   - По моему, вы не очень хорошо играете на баяне. Сейчас среди уличных музыкантов большая конкуренция. Выживает тот, кто лучше всех играет: ему и подают. Ну, или надо быть слепым или безногим. Тогда можно давить на жалость.
   Клоун кивнул:
   - Я и в самом деле на баяне не умею играть. Но вот этот баян и складной стульчик - мое единственное имущество. Вот я и пытаюсь использовать их для зарабатывания денег.
   Я тоже выпил рому, закусил сашими. А клоун начал свой рассказ.
   - Жил я сначала в Жербенте. Там и училище цирковое закончил. Было это в 1971 году, и было мне двадцать один. А сейчас - уже к шестидесяти близится.
   Своего цирка в Жербенте не было, училище там вообще по недоразумению образовалось. В годы войны его эвакуировали с Украины. А потом в суматохе послевоенного восстановления вывезти обратно забыли. Так и получилось, что оно стало в нашем Жербенте единственным учебным заведением.
   Тем, кто хотел получить какое-то образование, нужно было либо ехать в областной центр, либо поступать в цирковое. У нас в цирковом учились дети местного начальства, ради корочек. Да и большинство партийных руководителей тоже были выходцами из циркового. Особенно популярна среди них была специальность "дрессировщик лошадей". Считалась, что она хорошо подходит джигитам. На нее существовал огромный конкурс, и стать дрессировщиком лошадей мог далеко не каждый.
   Самой ходовой, для простонародья, была специальность клоуна. На нее поступить можно было без проблем, но и преимуществ в дальнейшей жизни она не давала никаких. Чтобы устроиться по специальности, пришлось бы уезжать из Жербента. Высшей удачей для клоуна считалось получение места преподавателя циркового училища. Но мне такая карьера явно не светила.
   Перспектива пополнить армию безработных жербентских клоунов мне не нравилась, и я отправился в Таганрог, где и пристроился при местном цирке. Работа мне нравилась: много ездили по гастролям, побывали даже за границей, в Монголии. Работали и на Курильских островах, и на Таймыре, один раз в моем родном Жербенте гастролировали. Было это в восемьдесят девятом. Мы давали представление на открытом воздухе. Внезапно появились какие-то всадники, наверняка - выпускники местного циркового училища. Они начали сечь кнутами зрителей, потом и до нас добрались. Вроде, у нас представления нечестивые, народ развращают.
   Директору нашему здорово досталось. А еще он вбил себе в голову, что это я беду притянул. Я, мол, из Жербента, у меня с этим местом астральная связь. Из-за меня мы и попали в этот Жербент, где нас кнутами отходили, половину оборудования переломали. Через месяц он нашел подходящий предлог и выгнал меня из цирка за нарушение трудовой дисциплины.
   Повод действительно был. Однажды я выступал пьяным. Выпили мы с Сидором полтора пузыря без закуски. Сначала все шло хорошо. Я, конечно, шатался и падал на сцене, но зрители принимали это как должное, смеялись. Но потом мне поплохело, и меня вырвало прямо на какую-то даму в первом ряду. Часть зрителей продолжала смеяться. Они были уверены, что дама подставная, и все идет по плану. Но сама дама начала возмущенно вопить, вокруг нее мгновенно образовалась группа поддержки из соседей... Я сорвал парик и предложил даме вместо полотенца, она гневно отвергла мое предложение. Начался скандал.
   Три года я перебивался с хлеба на воду, но духом не падал. Выступал иногда на утренниках в детских садах, подрабатывал дворником. К тому времени появились уже небольшие частные цирки, зарабатывающие постоянными гастролями в провинциальных городках. К одному из таких передвижных балаганов я и присоединился.
   Денег мне практически не платили, но зато кормили неплохо. Плюс я мог продолжать заниматься любимым делом. Цирк постепенно окреп, вышел на более высокий уровень, а вот я состарился. Все больше пил и терял здоровье. Шутки мои стали не смешными, жесты и движения вызывали у зрителей скорее жалость и даже слезу сочувствия.
   И вот позачера мой хозяин избавился от меня. Напоил, и пока я был в беспамятстве, отвел в какой-то подъезд. Очнулся я, прихожу в здание цирка - а наших-то и нет уже. Уехали.
   В кармане потом я обнаружил сто рублей и записку от хозяина: извини, мол, но мне неудобно было говорить тебе в лицо что мы, мол, не нуждаемся в твоих услугах. Пришлось выбрать менее болезненный для нас обоих путь расставания. С наилучшими пожеланиями...
   Клоун замолчал.
   - Дом-то твой где? - спросил я.
   - Да нету у меня дома. Всю жизнь ведь при цирке, - ответил клоун и заплакал.
   Я оплатил счет, оставил старику пятьсот рублей и направился к выходу.
   Вот так вот и все мы. Приходим в эту жизнь, играем на арене всяких дураков, смешим кого-то, а потом оказываемся на том свете со старым баяном и складным стульчиком...
   Я вышел и некоторое время наблюдал через стекло, как клоун жадно поглощает коричневый ямайский ром.
  
   7. Лита
  
   Лита очнулась в шесть-пятнадцать утра. Опутанная капельницами и датчиками, в полутьме реанимационной палаты. Тело было слабым, чужим. Но сознание - необычайно ясным. Словно она вернулась из каких-то других миров, где видела что-то такое, что навсегда изменило ее жизнь. Вымело из нее кучу старого, ненужного хлама. Она вспомнила, как мать после развода вытряхнула из стола все фотографии, завернула в газету и сожгла во дворе, вместе с кучей листьев и мусора.
   - А фотографию дедушки ты зачем сжигаешь?, - спросила пятнадцатилетняя Лита. Мать промолчала. Возможно, в этот момент ей было все равно, что сжигать. Может, она хотела сжечь все прошлое целиком, без разбору. "Тогда и меня нужно сжечь, я ведь тоже часть этого прошлого" - подумала Лита.
   Дедушка, от которого Лите перешла диковинная фамилия Пьяцолла, был итальянским коммунистом. В послевоенные годы, когда стало ясно, что коммунизм в Италии в ближайшее время не победит, он эмигрировал в Советский Союз, получил квартиру в новом индустриальном центре в степях Казахстана, женился на литиной бабушке. Тогда она была молоденькой симпатичной служащей заводоуправления. Через три года итальянец разочаровался толи в коммунизме, толи в супруге... Он развелся с женой, оставил ей казахстанскую квартиру и вернулся в Италию. Несколько раз присылал оттуда посылки со спагетти и разноцветной одеждой, а затем скончался от пищевого отравления.
   Словно для того он появился на свет, а потом отправился за тридевять земель, чтобы пополнить фамильный фонд нашей страны... Фамилия, кстати, весьма сильно влияет на жизнь человека. Господин Букин - звучит солидно, увесисто, и может означать неплохую карьеру в системе государственного управления или на дипломатической службе. Измени одну букву - и любимчик судьбы превращается в озлобленного неудачника Пукина.
   Так и фамилия Пьяцолла создавала вокруг ее носителей некую ауру, событийный фон или, скорее даже, задавала четкую событийную тональность. Бабушка в глазах соседей и сослуживцев продолжала оставаться "немного итальянкой". Фамилия создавала вокруг бабушки ореол романтики и аристократизма (хотя сам Джузеппе Пьяцолла был выходцем из простой, даже почти бедняцкой семьи из пригорода Палермо).
   Мать Литы не стала брать фамилию мужа. Он никогда не высказывал вслух своей обиды, но эта обида на протяжении многих лет осязаемо присутствовала в их отношениях.
   Возможно, звуки необычной фамилии создавали не только ореол романтизма, но и служили какой-то границей, охранявшей внутреннее пространство ее жизни от вторжения грубого внешнего мира. Когда родилась Лита, родители находились в какой-то размолвке, и мать назло мужу не дала его фамилии дочери. Но потом, когда размолвка прошла, она согласилась в угоду мужу поменять имя ребенка с отдающего Италией "Мария" на вычурное имя Аэлита. В детстве мужу нравилась повесть про двух коммунистов, улетевших на Марс и затеявших там коммунистическую революцию. На фоне революции они познакомились с марсианской красавицей по имени Аэлита. Потом улетели обратно в Россию.
   Впрочем, полным именем родители ее называли редко, только когда хотели поругать.
   А вот сестре досталась простая русская фамилия и довольно обычное имя Рита. Рита была на несколько лет младше. Формирование ее мировоззрения пришлось на беспредельные, голодноватые и фальшиво-яркие девяностые. Может быть поэтому Рита довольно сильно отличалась от сестры. Она, например, ничего толком не знала о Ленине. Лита же буквально по годам могла пересказать его биографию, полностью мифологизированную, похожую на жития святых с добавлением скабрезных эпизодов. Как это ни смешно, но с биографией Ленина пересказываемой вслух, связано одно из самых теплых и, одновременно, щемящих воспоминаний Литы.
   Они с мужем поехали в горы. Это было еще за год до развода. Развод уже назрел, подобно какому-то плоду, плоду их совместных жизненных усилий. Корочка плода была кожистой и плотной, но изнутри ее уже распирало какое-то давление. На выходные они сели на машину и отправились в горы. Там было солнце, уже горячее, живописные перевалы, бурные реки. Чем дальше они проникали вглубь территории, на юг, тем суше и пустыннее становилась местность вокруг. Леса уступили место зарослям колючих кустарников, горы стали величественными и неестественными, как полотна Рериха. Вскоре и кустарники стали попадаться редко. Почти весь день они провели в машине, лишь иногда выходя окунуться в чистую прохладную воду. И вот теперь они двигались по окруженному изломанными снежными хребтами плоскогорью. Двигались, пока не уперлись в государственную границу. Даже заходящее солнце было жарким, но неподалеку от них блестело обширное поле льда.
   - Вечная мерзлота, - пояснил муж.
   Они разбили палатку у русла пересохшей речки. Заросли тальника делали место таинственным, уютным и уединенным. Сухой тальник прекрасно горел, создавая освещенный теплым светом мирок, где были только они. Они пили чай, и вдруг заговорили о Ленине.
   - Удивительно, но ведь большинство людей нашего поколения знают о жизни Ленина кучу всяких подробностей, даже о его детстве... О многих наших близких родственниках мы знаем меньше, - сказал муж.
   - Да... Я вот помню даже, как звали его сестру - Маняша. А брата - Митя, - засмеялась Лита.
   - Еще был старший брат Александр, но его казнил царь, хотя мать на коленях стояла и просила царя пощадить Александра. Но царь остался равнодушен к ее просьбам и приговора не отменил... - ответил муж и ушел за новой порцией дров, а когда вернулся, продолжил:
   - В детстве Ленина звали Володя Ульянов. Он был очень хорошим мальчиком, настоящим ангелом. На голове - золотистые кудри. Соврал он всего один раз в жизни. Разбил какую-то чашку у своей тети, но ничего ей не сказал.
   - И вместо него наказали Маняшу? - с веселым интересом спросила Лита. Она постелила на камень кофту - чтобы не застудить почки или придатки.
   - Ну, не помню... может никого и не наказали. Или какого-нибудь слугу наказали? Потом он пришел домой и сказал маме, что это он разбил чашку.
   - А мама написала письмо этой тете, где все объяснила!
   - И Ленину было очень стыдно. Потом еще он накосячил, но очень невинно, когда маме подарок делали на 8 марта. Хотели сделать ей сюрприз и держали все в секрете. По моему Александр сделал скворечник. Маняша, наверное, что-нибудь из пластилина слепила.
   - Подожди, какое 8 марта? Тогда такого праздника не было! Это же советский праздник.
   - Ну, значит - на день рожденья, - засмеялся муж. Он прекрасно знал, что 8 марта тогда не было, и знал, что Лита знает, что он это знает.
   - Потом он хорошо учился, только на одни пятерки. У них была очень дружная семья, они постоянно устраивали праздники, домашние спектакли, конкурсы, между собой говорили каждый день на разных иностранных языках.
   - Да, у Ленина счастливое детство было.
   - А потом он однажды увидел бурлаков, - вспомнила Лита. - Они тянули баржу. Грязные, пьяные и унылые. И Ленин узнал, что народ, оказывается, живет плохо, прямо бедствует. Тогда у него и родился замысел революции.
   - Похоже на встречу Гаутамы Будды с нищим, калекой и мертвецом. Он ведь жил в прекрасном дворце, где не было ничего уродливого, нечистого или напоминающего о смерти. И первый раз попал в обычный мир уже взрослым.
   - Ну да, похоже получается...
   - Потом он закончил экстерном казанский университет, а потом сразу уже вижу его, как он лепит из хлеба чернильницу в тюрьме, наливает молоко вместо чернил, пишет секретные письма друзьям и листовки. Приходят жандармы, и Ленин съедает чернильницу. И так каждый раз, день за днем. Потом его сослали в Шушенское, там он охотился на зайцев, а жил у мужика Сосипатыча.
   - Потом провал, и вот он уже в Финляндии, в шалаше.
   - Анекдот вспомнился: экскурсовод показывает туристам картину, говорит: "Перед вами картина "Ленин в Польше". Вы видите шалаш в Финляндии. Из него торчат ноги. Снизу - женские, они принадлежат Надежде Константиновне Крупской. А сверху мужские. Это ноги Феликса Эдмундовича Дзержинского". - Муж засмеялся и продолжил: - Туристы спрашивают: а Ленин где? А Ленин в Польше, отвечает экскурсовод.
   Бедный Ленин, думает Лита. Поехал в Польшу, а тут Дзержинский...
   Вот этот ностальгический диалог в горах, у костра, под звездным небом и стал для Литы символом их поездки. И не только поездки, но и всего человечного, настоящего в их совместной жизни. Той жизни, которая могла бы у них быть дальше. Этот диалог как бы показал им обоим что-то общее, объединяющее в их душах. Лита горько усмехалась, думая о том, что возможно этот бессмысленный диалог и был единственным моментом их близости за все прожитые вместе годы.
  
   8. Мир Ивана Ильича
  
   На этот раз Черный Корабль приплывал не за ним. Не за мной, не за мной, - повторял Иван Ильич и радостно плакал разъедающими кожу слезами. Сошедшие с корабля существа с бездонной чернотой вместо лиц выхватили из замершей в ужасе толпы нескольких несчастных, втащили их на палубу, где каждому на голову нахлобучили что-то среднее между шапкой и осьминогом. Одно из существ остановилось на несколько секунд перед Иваном Ильичем, посмотрело на него чем-то из своей бездонной черноты, булькнуло несколько раз из-под лилового капюшона, отошло...
   И вот теперь Иван Ильич чувствовал болезненное упоение, ощущая живым свое жалкое, изможденное и покалеченное тело. Впрочем, живым ли? Этого Иван Ильич пока так и не мог понять. Было ли то, что окружало его вокруг, жизнью? Иногда он начинал думать, что видимое - сон. Вот сейчас он вспомнит кто он на самом деле, осознает что спит - и проснется. Но в том то и дело, что вспомнить он не мог. Точнее мог, но картины этих воспоминаний еще больше напоминали нелепые, непонятные сны, нежели большая глиняная яма, в которой Иван Ильич обитал вместе со своими товарищами по работе.
   Яма была понятна и логична, тревожившие разум воспоминания - более чем сомнительны. Они походили на соломинку, за которую хоть и можно хвататься в отчаяньи, но без особого результата.
  
   Прошло довольно много времени - месяцы, а может и годы, прежде чем Черный Корабль добрался наконец и до Ивана Ильича. Его грубо втянули на борт, так же как и остальным несчастным нахлобучили на голову осьминога, столкнули в душный трюм. Иван Ильич с ужасом ощущал, что осьминог постепенно поглощает не только его лицо, но и все тело, и даже больше, его душу, существование которой Иван Ильич почувствовал вдруг явственно, как нечто непреложное. Сколько длилось это растворение души и тела, Иван Ильич определить не мог. Но в какой-то момент он почувствовал вдруг, что некая сила отдирает его от окружавшего осьминога, волочет куда-то тот жалкий остаток, что сохранился в результате всех превращений в утробе эластичного чудовища. Толчки становились все сильнее, и в конце концов Иван Ильич вывалился на залитую кровью простыню. Он закричал, проталкивая воздух в сморщенные легкие, хотел замахать руками - но рук не было. Единственный его глаз, расположенный прямо посередине лба, с ужасом смотрел на лица окружавших его людей.
   - О Господи! - всхлипнула акушерка и упала в обморок.
   Память Ивана Ильича начала вдруг рассыпаться подобно паззлу на отдельные, несвязанные между собой фрагменты и вскоре представляла из себя лишь равномерную беспорядочную мешанину, в которой не было ни опоры для сознания, ни малейшего проблеска какой-либо индивидуальности.
   - Мальчик, - сказал врач и отвернулся к окну.
  
   9. Туманов
  
   Я лежу на диване, в голове без всякого моего участия работают мысли.
   Вот, например, посмотрим на русскую литературу. Точнее - роман. Со времен Толстого и Достоевского это искусство выродилось, измельчало. Конечно, романы пишут. Но большая их часть - либо бульварное чтиво, палп фикшн, либо постмодернистский бред, ни на что особенное не претендующий, даже - на высокие тиражи. Постмодернизм для многих писателей, особенно - подпольных и интернетовских становится оправданием низкой тиражности или, чаще, отсутствия таковой.
   Сколько было за 20-й век создано в России великих романов? Уже тот факт, что в шестидесятые годы на Западе бестселлером и символом русской литературы был "Архипелаг Гулаг", говорит о многом. А в восьмидесятые на подмостки массовой советской культуры вывалили "Зубра", "Белые одежды", "Дети Арбата"... Их презентовали как великую литературу, которую партия скрывала от народа. И впрямь, какое-то величие в этих книжках ощущалось. Но шло оно не от качества или поэтичности или точности текста, проводником величия была парочка плоских экзистенциально-политических идей: в Советском союзе нарушаются права человека; всю нашу жизнь пронизывает ложь; из всех нас партия сделала своих рабов, ну и тому подобное.
   Прошло полтора десятилетия, и теперь книги эти не способны вызвать ни малейшего трепета у большинства читателей. Исчезла пропагандистская подпитка - и померк ореол величия.
   В общем, из великих русских романов 20-го века на ум сразу приходят лишь два: "Мастер и Маргарита" и, почему-то, "Поднятая целина". Признаюсь, что "Целину" я не читал. А вот "Мастера" перечитывал неоднократно, как и многие мои соотечественники.
   Может быть великие романы есть, просто мне они не попадаются? Вполне возможно, но маловероятно. А если бы великие романы продолжали создаваться и теперь - смог бы я сейчас писать? Навряд ли.
   Я встаю с дивана, подсаживаюсь к ноутбуку, создаю файл ворд. Может, написать про встреченного мной жалкого клоуна? Нет, не хочется. Потом использую где-нибудь этот образ. О чем же я буду писать сейчас? В голову приходит сочетание трех звуков: Уиа. Уиа.
  
   После петровских реформ русские запоздало бросились исследовать мир. На карте еще оставались немногочисленные белые пятна, и русские цари вознамерились заполнить хотя бы их. Географические исследования имели не только научный, но и сугубо прикладной характер. По всему Тихому океану наши мореплаватели столбили острова и атоллы, пригодные для устройства военно-морских баз. Известный многим Миклухо-Маклай именно с такой целью прибыл в Папуа. Но программу свернули, и от всей тихоокеанской авантюры на карте осталось лишь название "Берег Маклая", скромный памятник на главной площади административного центра этой удаленной новогвинейской провинции да культ доброго божества Макала, которого до сих пор придерживаются старики в глухих горных поселках.
   Осталось также несколько названий мелких полинезийских и микронезийских островов.
   Вскоре англичане и французы вторично открыли все эти клочки затерянной в океане суши, большую часть переименовали и присоединили к своим владениям. Царское правительство не протестовало. На балансе империи и так висела не нужная царям Аляска, так что из-за далеких островков никто не собирался конфликтовать с могущественными империалистическими державами.
   Остров Уиа был открыт экспедицией Бергмана, шведского мореплавателя на русской службе. Его назвали островом Святой Марии, но сейчас на всех картах он фигурирует под туземным названием Уиа.
   Бергман, мичман Своровский и матрос Ковыла пристали к берегу Уиа в небольшой шлюпке, водрузили на берегу российский флаг, выпили бутылку водки. Матрос Ковыла разбил ее о прибрежную скалу, и осколки погрузились в океанские воды. Вторую бутылку мореплаватели не допили. Мичман Своровский воткнул ее в песок рядом с древком флага и сказал, смеясь:
   - Пусть дикари приобщаются к цивилизации.
   Затем они вернулись на корабль. Прошли столетия, прежде чем русские мореплаватели снова посетили этот остров.
   За торжественным присоединением острова к Российской империи из кустов наблюдала Лэа, младшая дочь вождя. Она была потрясена. Она видела богов своими собственными глазами! Их чудовищный и притягательный корабль был совсем рядом!
   Еще несколько туземцев видели корабль богов. Они сообщили о виденном вождю и главному жрецу, и жрец объявил, что, возможно, наступил конец света. Туземцы начали готовиться к смерти. Многие плакали, некоторые начали объедаться, уничтожая запасенную впрок пищу: не пропадать же добру!
   Прошли день и ночь, конец света все не наступал, и жрец отменил его. Он отправился к той самой бухте, где русские моряки пили водку.
   Вождь в этой суматохе только теперь обнаружил пропажу дочери. Он выслал несколько отрядов на ее поиски и сидел в своей хижине в мрачных раздумьях. Затем он вызвал раба-чужестранца, которого недавно захватили его воины на соседнем острове и приказал вырвать рабу глаза. Глаза он медленно разжевал, запил кокосовым молоком. Да, нужно было набраться сил. Близилось что-то страшное, неизведанное.
   Он уже успел забыть вкус свежих человеческих глаз. Последний раз он ел их во время церемонии вступления в должность пятнадцать лет назад, после смерти его отца, Великого Пахау, державшего в страхе все три острова обитаемого мира. Обычно же глаза запекают вместе с головой.
  
   Я остановился на этом месте, подумал: нужно ли описывать такие гадости? Ведь читателю будет неприятно. В тоже время, обычай поедания глаз при вступлении в должность действительно существовал у некоторых тихоокеанских народов. Японцы вон ели печень врага. Вовсе не факт, что японцам нравился вкус сырой человеческой печени, также как полинезийским вождям - вкус свежих человеческих глаз. Но таков уж был их обычай. Такова была окружающая их реальность. И я продолжил.
  
   Выяснилось, что дочери на острове нет. Она исчезла вместе с таинственным кораблем богов.
   - Боги забрали ее, - сказал жрец заплетающимся языком по возвращении с берега. В руках он держал нечто странное. Что-то похожее на рыбий пузырь с очень толстыми и твердыми стенками. На дне плескалась какая-то жидкость, а от дыхания жреца исходил странный запах.
   - Что это? - удивленно спросил вождь и осторожно потрогал пузырь. На ощупь он напоминал скорее камень. Да это и был очень прозрачный зеленоватый камень, которому сами боги придали такую диковинную форму.
   - Здесь - напиток богов, - шепнул жрец на ухо вождю. Он очень жгучий и трудно пьется, но затем начинаешь понимать, как чувствуют себя боги в своем прекрасном мире.
   - Это как если съесть много лианг-лианга? - спросил вождь.
   - О, нет, совсем не то! Лианг-лианг не идет ни в какое сравнение.
   - Почему ты думаешь, что боги забрали к себе Лэа? - поинтересовался вождь, и принялся обнюхивать бутылочное горлышко.
   - Я видел следы. Следы богов, большие и очень четкие, и маленькие следы Лэа. Ее следы вели к морю...
   Вождь поболтал бутылкой и сделал небольшой глоток.
   - О великий Орору! - воскликнул он и закашлялся. Жрец похлопал его по спине, приговаривая:
   - Пей, пей, только тогда ты поймешь, о чем я говорю!
  
   10. Лита
  
   Второй муж матери был явлением мимолетным и очень странным. Даже и мужем его не назовешь, слишком недолго он прожил с ними. Пожилой потасканный человек. Закодированный алкоголик с грустными глазами и прошлым циркового артиста. Бывший клоун, разжалованный за несмешные шутки. Всю жизнь болтался по стране, и тут вдруг решил начать новую жизнь. Бросил пить, устроился грузчиком в продуктовый магазин, одновременно подрабатывал дворником, за что и получил служебное общежитие. Перед тем, как клоун переехал в их просторный частный дом, мать позвала Литу и Риту на кухню и серьезным голосом прочитала девочкам лекцию, о том какой хороший дядя будет теперь с ними жить.
   Клоун прожил с ними полгода, а потом вдруг исчез. Несколько дней мать плакала ночами в подушку, потом успокоилась. Никто из них никогда не упоминал клоуна в разговорах. Скоро о нем и вспоминать перестали. По негласной договоренности этот эпизод был вычеркнут из летописи семьи Пьяцолла.
   И вот сейчас Лита лежала в больничной палате одна и думала об этом клоуне. Где он сейчас? Что с ним стало? Жив ли он вообще?
   Она взяла с желтоватой тумбочки сотовый, набрала маму.
   - Привет... Нормально... Нет, ничего не нужно... Знаешь, я хотела тебя спросить... Только ты не обижайся, ладно? Я про того мужчину... Который в цирке работал... Ну, ты поняла. Ага... Ага... Открытку написал? Откуда? Из Кривого Рога?
   Вот как все было... Опять он связался с каким-то цирком и укатил за Урал. А оттуда, из-за Урала, прислал открытку.
   Мать помолчала, потом спросила:
   - Алло? Алло? Меня слышно?
   - Да, да, слышно...
   - Еще я уверена, что во всем этом замешан Иван Ильич. Ну, ты понимаешь, о чем я?
   Лита прекрасно понимала. Они с мамой никогда не говорили об Иване Ильиче, словно это была постыдная личная тайна каждой из них. Но с тех пор, как Лита узнала о существовании Ивана Ильича, она знала, что и мама все знает. А вот Рита, скорее всего, ни о чем даже не догадывалась... Впрочем, с Ритой на эти темы они тоже никогда не разговаривали.
   - Спасибо, мама. Пока.
   Лита закрыла глаза и перед ее мысленным взором проплыл весь сегодняшний день. Визит сослуживцев, среди них - молоденькая пресс-секретарша фирмы. Когда все уже вышли, пресс-сучка осталась и шепнула Литее на ухо:
   - Если тебя будут расспрашивать, все отрицай. Скажи, что у вас в семье наследственное психическое заболевание. Ну, ты понимаешь, что нужно сказать. Ты, наверное, догадываешься, кто за всем этим стоит?
   Неужели снова Иван Ильич, устало подумала Лита и слабо кивнула. Секретарша сунула ей коробку конфет и выскользнула из палаты, на прощанье махнув изящной птичьей лапкой.
   Вот и все события сегодняшнего дня, подвела грустный итог Лита. Иногда ей нравилось ощущать себя грустной и одинокой, и сейчас она смаковала это состояние.
   За дверью послышались шаги, шум голосов, затем дверь распахнулась и в комнату вошел молодой человек в сопровождении медсестры.
   - К вам посетитель, - сказала медсестра и удалилась.
   - Здравствуйте. Я из "Сибирнета", журналист. Фамилия моя Туманов. Но вы, наверное, не знаете. Обычно я пишу под псевдонимами.
   Не спрашивая разрешения, он присел на край литиной постели, как давний знакомый.
   - У меня к вам предложение, - сразу начал он. - Мы предоставляем вам отличного адвоката, вы судитесь с "Кармен-С", выигрываете дело, мы пишем об этом статью.
   - Зачем мне это? - удивилась Лита. - И при чем здесь "Кармен-С"? У нас в семье наследственное психическое заболевание.
   - Ага, которое характерно навязчивыми мыслями об Иване Ильиче? - усмехнулся наглый Туманов. Лита промолчала, ей стало как-то неловко. Туманов продолжил:
   - Зря вы в это лезете. Я вам открою маленький секрет. "Кармен-С" решено уничтожить. И решение принято на самом верху. - Он показал пальцем куда-то вверх, точно также как и Лита сама показывала у себя в офисе. - Так что зачем тебе цепляться за тонущий корабль?
   - А вы предлагаете мне перебраться на ваш корабль? - спросила Лита.
   - В этом заплыве мы - лидеры. А "Кармен-С" - тонущее судно со всеми вытекающими... и втекающими последствиями.
   Лицо его расплылось в улыбке, он был доволен собственным каламбуром.
   - Вы ведь не хотите стать полной неудачницей? Профессиональным лузером? А то видел я недавно такого. Опустившийся клоун-забулдыга. Сидит с баяном у метро, играет какую-то гадость. Куда такому человеку дальше идти? В чем смысл его жизни?
   При упоминании клоуна Лита вздрогнула.
   - Клоун? - переспросила она и сжала пальцами край больничного одеяла с расплывшейся печатью МИНЗДРАВ.
   - Ну да, клоун. В дурацком парике, с истрепанным поролоновым носом. Размалеванный белилами.
   Лита удержалась от дальнейших вопросов. Ей не хотелось чтобы кто-нибудь, пусть даже незнакомец, узнал о ее давней и мимолетной связи с тем странным человеком.
   - Мне надо подумать, - сказала Лита. Они обменялись телефонами, Туманов достал из сумки пакет мандаринов и шоколадку, неловко сунул в литину тумбочку и вышел.
  
   11. Туманов
  
   Лэа без труда проплыла отделявшее ее от корабля расстояние, вскарабкалась на палубу по якорной цепи, притаилась за какими-то деревянными предметами. Вскоре она услышала шум поднимаем цепи, крики матросов, полотнища ткани вверху наполнились ветром, и она ощутила, что судно пришло в движение.
   Скорчившуюся за бочками с пресной водой и дрожащую от страха обнаружил ее поздним вечером доктор Радлов.
   Скоро она уже сидела в капитанской каюте, пила слабый чай с ромом, а боги, с затянутыми в ткань телами говорили о чем-то на своем непонятном божеском языке.
   - О возвращении и речи нет, - буркнул капитан и раздраженно ударил ребром ладони по столу.
   - Может, высадить ее на каком-нибудь попутном острове? - предложил мичман Своровский. - Все равно, дикари они ведь все одинаковые.
   - Нет, господин Своровский, - сказал доктор Радлов с легким немецким акцентом. - Это всего лишь рожденное нашим высокомерием заблуждение. Дикари с одного острова вполне могут не понимать языка обитателей соседнего островка, могут считать себя разными народами. Даже у нас в России - туземец с верховьев Енисея может не понимать туземца, живущего в его нижнем течении.
   Тут Своровскому пришла в голову некая мысль, он хитро оглядел присутствующих и сказал:
   - Господа, а что если нам оставить туземку на борту? Привезем ее в Петербург. Вот ведь потеха будет!
   - Кормить ее, поить, - проворчал экономный капитан Скотт.
   Русские матросы посмеивались над фамилией обрусевшего шотландца Скотта.
   - Господа, расходы по обеспечению туземки продовольствием беру на себя, - воскликнул Своровский.
   Туземку прозвали Леной. Доктор Радлов учил ее русскому языку и правилам поведения в обществе. Своровский же учил ее только всяческим скабрезностям. Доктор Радлов стремился привить ей привычку надевать матросский бушлат, дабы скрыть под ним грудь и не смущать членов команды. Своровский же шумно радовался, когда Лена наивно выставляла на показ свои прелести.
   Лене нравился доктор Радлов, но он был слишком старым и строгим. Своровский же всегда веселил ее, угощал ромом и вином, и поэтому она стала любовницей Своровского. Впрочем, сама она никак не оценивала установившиеся между ней и мичманом отношения: ни как любовные, ни как дружеские, ни как просто сексуальные.
   Доктор Радлов скончался примерно на втором году их путешествия. Могилой его стал маленький необитаемый атолл где-то в Микронезии. Плоть его съели маленькие сухопутные крабы, кости растащили птицы. Своровского же за дуэль посадили под арест, где он и провел последние два месяца плаванья. В это время Лена очень скучала и дни проводила одна в своей каюте, перебирая драгоценности, подаренные ей матросами и офицерами. Были тут и разноцветные стеклянные бусы, и ярко расшитые тряпицы, и маленькие пузырьки от лекарств. Все это богатство принадлежало ей одной.
   Русский язык ей давался с большим трудом. Постепенно она поняла, что приютившие ее - вовсе не боги. Они, в принципе, такие же люди, как и все, только более могущественные, владеющие очень сильными чарами и заклинаниями.
   Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, Лэа провела эксперимент. Ночью она притаилась на палубе с ножом, дождалась одинокого матроса и перерезала ему горло. Ничего не ожидавший матрос оказался легкой добычей. Он умер у нее на руках, хрипя истек кровью. Тело она бросила за борт, туда же отправила нож и свою забрызганную кровью одежду. Обычный человек, подумала Лэа.
   Итак, она ошиблась. Корабль везет ее не в страну богов, а в какой-то иной диковинный мир!
   Утром обнаружилась пропажа матроса. На палубе осталась засохшая лужа крови. Под подозрение попал один из давних недругов погибшего. Несчастного сунули к Своровскому, где он и томился до прибытия в Петербург. Впрочем, дело против него возбуждать не стали, за отсутствием улик.
   Своровский взял туземку к себе домой, но скоро она надоела ему, и он отдал девушку в публичный дом.
  
   Я остановился, перечел начитанное. Бедная Лэа, досталось ей! Но и сама - такая кровожадная оказалась!
   Впрочем, совершенно неясно, как сама она воспринимала всю эту ситуацию? Может быть, это было для нее веселым приключением. А может быть - кошмаром, вывернутым наизнанку загробным миром.
   Потом я вспомнил сегодняшнее посещение больницы, девушку со странным именем Лита Пьяцолла. Я решил, что внешне моя туземка будет похожа на эту Литу. Впрочем, пока я еще нигде не описывал внешность дочери вождя острова Уиа.
   Я налил себе кофе, закурил папиросу и вернулся к ноутбуку.
  
   Прошло три года. Капитан Скотт и Бергман отправились в очередное плаванье, где и сгинули, растерзанные взбунтовавшимися из-за плохой еды матросами. Мичман Своровский за участие в антиправительственной деятельности угодил в Сибирь. Лэа продолжала обслуживать клиентов в публичном доме, все больше опускаясь и на глазах старея от злоупотребления дешевым некачественным спиртным. Матрос же Ковыла обрел веру. Теперь он ходил по трактирам и злачным местам и проповедовал:
   - Господь видит наши грехи, мы должны покаяться и творить непрестанно молитву: "Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешнага".
   Вскоре народ заговорил о Святом Матросе. Его начали привечать зажиточные крестьяне, купчихи и даже экзальтированные дамы из высшего света.
   - Его голосом говорит сам народ! - шептали дамы друг другу.
   Однажды Ковыла забрел в грязный питерский трактир. Тесное помещение освещали вонючие сальные свечи, в полутьме копошился подозрительный народ: шулера, переодетые под мелких служащих бабники из высшего света, потные еврейские коммерсанты. На длинной лавке у стены скучало несколько дурно наряженных девушек. Черты лица одной из них были совсем не русскими, но и не татарскими. Лицо это напомнило Ковыле какой-то эпизод из его прошлой, уже почти забытой жизни.
   Лэа не узнала Ковылу в его истрепанных одеждах странника. Он подошел к ней, молча взял за руку и вывел из трактира.
   - Хочешь вернуться домой? - спросил он ее, и она кивнула:
   - Да.
   Так началось их долгое совместное путешествие.
  
   12. Лита
  
   Лита медленно спустилась по ступенькам больничной парадной лестницы, села в такси, стараясь не озираться подозрительно по сторонам. В ушах ее все еще звучал шепот:
   - Они уже все равно не поверят тебе. Просто так в покое не оставят. Пусть фирма погибнет, даже если это и решено на самом верху. Ты должна будешь погибнуть вместе со всеми. Скорее всего, они хотят показательно принести тебя в жертву для укрепления корпоративного духа. Никому не говори, что я предупредил тебя, иначе мне тоже придется плохо.
   Один из сослуживцев. Надо же, каким отважным оказался!
   Она не знала, куда же ей теперь податься. Домой... Одиночество пугало ее. К маме ехать тоже не хотелось. Да и как мама сможет помочь ей?
   Поехать к бывшему мужу? Но он давно уже живет не один, с какой-то женщиной.
   Она порылась в телефонной книжке, нашла телефон Туманова, позвонила. Длинные гудки. Пять раз набирала она номер, но трубку никто так и не снял.
   Она остановила такси и пошла по улице сквозь поток прохожих. Тесноватые тротуары были полны молодежью в разноцветной одежде, в наушниках, с рюкзачками на спинах. Как островки среди этого потока торчали там и сям бабушки с нехитрым товаром: варежки, соленые огурцы, контрабандные китайские петарды и бенгальские огни. Во все это были воткнуты массивные белые столбы рекламных конструкций. Первые этажи зданий были сплошной чередой вывесок и витрин: кофейни, суши-бары, блинные, игровые клубы с навязчивой световой рекламой, наводившей на мысль, что люди не так уж отличаются от многих насекомых, в летние ночи набивающихся в плафоны светильников.
   Иногда она встречалась взглядом с кем-нибудь в этой движущейся толпе, и ее радовало, что она жительница мегаполиса, и что уличные взгляды здесь анонимны и обычно не влекут за собой каких-либо последствий вроде взаимного узнавания.
   Она шла довольно долго и постепенно силы начали покидать ее. Она свернула влево, толкнула тяжелую дверь и оказалась в обставленной подобно старинной квартире кофейне. Вплыла туда, подобно давшей течь лодке. Села, заказала американо, запила горьким напитком маленькую желтую таблетку. Огляделась по сторонам, взгляд ее задержался на большой книжной полке. Она прищурилась, напрягая глаза и попыталась прочитать заглавия на корешках, но это ей не удалось. Потом она вспомнила, что давно уже хочет по-маленькому и направилась к двери с надписью WC.
  
   13. Туманов
  
   "Платон мне друг, но истина дороже".
   Если вдуматься, в этой фразе уже заложены миллионы людей, которых позднее сожгли живьем, заморили в газовой камере, сгноили в лагерях, сделали пушечным мясом на величественных полях сражений. Во фразе этой в свернутом виде содержатся два основополагающих принципа европейского сознания. Первый принцип связан с утверждением "Существует только одна истина, остальное - ложь". Второй указывает на допустимость выбора между абстракцией (истиной, как результатом познания) и живым человеком и однозначно утверждает: абстракция дороже живого человека (даже такого, как Платон, подчеркивает высказывание).
   Европейцев ничуть не смущает тот факт, что их собственные истины беспрестанно меняются.
   Итак, истина - результат акта познания. Набор определенным образом структурированных единиц информации, которые могут храниться в мозге или компьютере. Точно также сейчас хранятся в компьютерах деньги... Являются ли деньги разновидностью истины?
  
   Вождю острова Уиа очень понравился напиток богов. Пустая бутылка от русской водки стала главным фетишем его племени. Соответствующим образом измениям подверглась мифология. Раньше обитатели Уиа ожидали конца света в форме великого наводнения, от гибели в котором их должны спасти предки на своих длинных, украшенных резьбой лодках. На этих лодках все вместе они должны были отправиться в изобильную страну мертвых, где никто и ни в чем не нуждается, и все, кроме чужеземных рабов, живут в достатке.
   Теперь конец света приобрел новый облик. Огромный корабль богов должен был приплыть и привезти народу Уиа божественный напиток, который дарует человеку счастье и заменяет собой и воду и еду.
   Такова была новая истина, и нет ничего удивительного, что когда через тридцать лет британское судно бросило якорь у берегов острова, весь небольшой народ Уиа радостно вышел встречать его. Богатые дары приготовили островитяне для британцев: рыба, клубни ямса, копченые головы рабов и многое другое. Британцы приняли дары и через некоторое время привезли на берег свои. По недвусмысленным жестам вождя, то и дело прикладывавшего к губам пустую бутылку от русской водки, они без труда поняли, что является предметом мечтаний островитян.
   - Несколько ящиков виски могут съэкономить нам кучу патронов, - покачал головой капитан, наблюдая за тем, как груз движется к берегу.
  
   Я только сейчас заметил на дисплее телефона надпись: Лита, 5 пропущенных. Набрал ее номер, но услышал раздражающее "абонент временно недоступен". Хм...
  
   Лэа вернулась на свой остров уже семидесятилетней старухой, ее сопровождал Святой Матрос и маленькая китайская девочка.
   На острове уже не было туземцев. Тела их давно стали удобрением для огородов трудолюбивых индусов, которых британцы завезли на быстро опустевший остров. Скоро Лэа умерла. Китайская девочка подросла, прижила ребенка от какого-то ирландца и стала родоначальницей хань-цзи, как называют в Китае проживающих на Уиа китайцев. Наличие многочисленного китайского населения в настоящее время делает остров объектом потенциальной аннексии со стороны Китайской Народной Республики. Один из высокопоставленных партийных функционеров заявил недавно, что "проблема Уиа" является для Китая принципиальной и требует скорейшего разрешения, несмотря на значительную удаленность Уиа от материкового Китая.
  
   Ну вот рассказ и закончен. Скорее не рассказ, а набросок повести. Хотя неясно, нужно ли над этой повестью работать? По большому счету, получилась какая-то бредятина.
   Я побродил немного по квартире, не нашел чем заняться, в итоге же решил посидеть в какой-нибудь кофейне. Их в последнее время появилось не мало. Сначала как грибы после дождя росли так называемые "классические столовые" (помесь совка и амэрикан дрим), затем - суши-бары, а теперь вот - кофейни.
   Я зашел в "Трэвэллерз кофе", уселся прямо под книжной полкой. Книги, кстати, на ней стояли неплохие: Кундера, Пруст, Сэллинджер, Капоте, Керуак, Кизи... Я вытянул с полки кундеровскую "Жизнь не здесь", начал листать. Кундера по косточкам разбирал жизнь вымышленного им поэта Яромила, особый акцент делая на его сексуальных отношениях.
   Вообще Кундера - мастер деконструкции человеческих чувств. То, что большинству из нас кажется целостным и настоящим (а значит - не имеющим каких-то низменных, прозаических первопричин) он разбирает на составные элементы, лишает поэзии. Мы смотрим на танцующие фигурки, привычно восторгаемся их грацией, а Кундера вспарывает этим фигуркам брюхо и показывает нам ржавые пружинки, шестеренки, все что приводит в движение механический балаган социума. Зачем он делает это? Наверное, пытается отыскать под грудами хлама источник человеческой свободы... "Только тот, кто приходит в мир не чувствуя себя кому-то обязанным за это, может быть действительно свободен".
   Я сижу с книгой в руках, люди смотрят на меня, и крупное заглавие напоминает наверное вывеску или девиз: "Жизнь не здесь".
   Еще не так уж поздно, но старинные часы на стене бьют полночь. Или полдень? Нет, именно полночь.
  
   14. Лита
  
   Она закрыла за собой дверь, глянула в зеркало: усталое лицо тридцатилетней женщины с немного испуганными глазами... Свернула направо и оказалась в длинном коридоре с крашенными до середины зелеными стенами. Штукатурка кое-где отвалилась, обнажая обширные участки кирпичной кладки. Она двинулась дальше, остановилась перед лестничной площадкой. Ступени вели вверх и вниз, она подумала и двинулась вниз. На ступеньках она заметила сложенный пополам листок, подняла его, развернула и прочла: "Всемирно известный цирк голландца Михеля! Впервые в Санктъ-Петербурге!". Она сжала афишу в ставшей мокрой ладони, спустилась на два пролета и оказалась перед тремя дверями. Толкнула одну из них и на нее обрушился нездоровый гвалт дешевого кабака, вонючий дым махорки, смешанный с изысканным ароматом сигар и строгим, простым запахом папирос "Ира".
   - Вот ты где! - крикнул какой-то толстяк, схватил ее за руку и втянул внутрь помещения. - Хватит прохлаждаться, иди работай, дура нерусская!
   За роялем сидел музыкант-сифилитик с провалившимся носом, он с силой ударял по клавишам и надрывно пел:
  
   В вечерних ресторанах
   В парижских балаганах
   В дешевом электрическом раю...
  
   Сквозь разношерстую публику она прошла к лавке, где несколько разряженных и размалеванных девиц прямо из горлышка хлестали водку, тяжело плюхнулась рядом. Ноги гудели от усталости - много пришлось танцевать этим вечером. Тело еще ощущало на себе липкие руки клиентов. В ушах звучал визгливый смех одного из них: пожилого, пьяного в стельку клоуна, который овладел ей не удосужившись ни раздеться, ни даже смыть с себя дурацкий грим или, хотя бы, снять огромный рыжий парик.
   - Эй, крошка, айда к нам! - замахал ей коренастый Человек-Ядро, а окружавшие его карлики захлопали в маленькие сморщенные ладошки. Один из них, с большими слоновьими ушами, крикнул:
   - Для тебя у нас найдется много интересного! Много-много интересного!
   Голова кружилась, лицо не слушалось, и она с трудом выдавила из себя подобие улыбки, вяло махнула рукой. Один из карликов - с двумя длинными извивающимися носами - спрыгнул со своей лавки, подбежал к ней, начал тянуть за подол:
   - Пойдем со мной, - громко шептал он куда-то ей в колено. - У меня для тебя найдется много интересного! Много-много интересного!
   Недавний клиент - клоун - с интересом наблюдал за сценой из своего затемненного угла. Столик его был завален ошметками сушеной рыбы: головы с высохшими глазами, хребты, темные извивы кишок... Она встала и направилась за настойчивым карликом куда-то на улицу.
   - Сейчас я покажу тебе волшебный фонарь, - говорил карлик, - Настоящий волшебный фонарь, совсем не такой, как покупают детям в дешевых дрянных лавчонках.
   Она куталась в шаль и шла за карликом, который вел ее куда-то вглубь засыпанного снегом двора. Они миновали ряд сараев с выбитыми дверями и оказались перед маленьким балаганчиком, вроде циркового, только совсем крошечным. Карлик скользнул внутрь. Ей пришлось встать на четвереньки, чтобы протиснуться в маленькое отверстие входа. Внутри было темно, карлик начал чиркать спичками, через некоторое время балаганчик осветился дрожащим пламенем свечи.
   - Вот, смотри, - сказал карлик, и носы его зашевелились нервно, возбужденно, как хвостики двух стоящих рядом дворняжек. Он сунул ей в руки тяжелый металлический цилиндр. Вершину цилиндра занимала толстая стеклянная линза. Она заглянула в линзу и увидела внутренность довольно большого помещения. Столики, посетители в странной одежде, яркий электрический свет. Картину она наблюдала сверху, словно кто-то поднял ее к потолку. Ее внимание привлекла одинокая девушка, и как только она начала к ней приглядываться, изображение приблизилось так, что теперь лицо девушки было очень крупным, видны были даже морщинки вокруг глаз и рта, подрагивание ее губ и ресниц. Девушка встала, направилась к какой-то двери. Затем в помещение вошел мужчина, уселся за столик под книжной полкой. Он достал с полки книгу, начал ее листать. Она разглядела даже заглавие: "Жизнь не здесь". Не здесь? А где? Не успела она подумать об этом, как карлик спросил:
   - Хочешь побывать там? - он отнял у нее цилиндр и постучал пальчиком по его металлическому корпусу.
   Она нахмурилась, раздумывая над вопросом карлика, губы ее разомкнулись, чтобы произнести какие-то слова. В этот момент пламя свечи дрогнуло и погасло.
  
   15. Туманов
  
   Я недолго наслаждался безмятежностью свободного вечера. Запиликал телефон, я поднес трубку к уху и услышал взволнованный голос редактора:
   - Слышал новость? Иван Ильич умер.
   - Как умер?!
   - А вот так. Оказывается, уже несколько дней прошло. Просто от всех нас это скрывали, боялись что наступит хаос. Ну что ж, теперь все будет по другому...
   Да... Теперь действительно все будет по другому. Мне хотелось прокричать эту новость на всю кофейню: слушайте все, Иван Ильич умер, мы все свободны! Но я знал, что никто из посетителей наверняка меня не поймет. Что они знают об Иване Ильиче? Большинство даже и не подозревает о его существовании. Они живут, счастливые в своем неведеньи, наслаждаясь иллюзией свободы, не догадываясь о том, что каждый их шаг согласовывается, высчитывается, перепроверяется, записывается с помощью тайных, невидимых камер.
   Но разве со смертью Ивана Ильича все это действительно прекратится? Можно ли надеяться на это? Я нажал кнопку повтора вызова.
   - Ну? - услышал я голос редактора.
   - А... Скажи... Вместо Ивана Ильича кто теперь?
   - Вместо него теперь господин Ермолаев.
  
   16. Мир Ивана Ильича
  
   - Папа, смотри какие замечательные уродцы! - с восторгом взвизгнула девочка и потянула за рукав темного пальто высокого худого мужчину. Мужчина повернулся и увидел их: пять или шесть уродливых карликов с деформированными конечностями и головами. Одного украшали непропорционально большие, слоновьи уши. Другого природа наградила двумя извивающимися носами. Третий, безрукий, смотрел на мир единственным глазом Циклопа... Были среди них и мужчины, и женщины, но кто из них был мужчиной, а кто - женщиной, определить было затруднительно...
   Из находившегося неподалеку киоска гремела истеричная панковская песня, мужской и женский голоса все выкрикивали и выкрикивали несколько нелепых слов:
  
   Мы летаем под землей
   Ой ой ой ой
  
   - Пойдем, Лита, не надо смотреть на эту гадость, - сказал мужчина и потянул девочку за руку.
   - Почему не надо? - с любопытством спросила девочка.
   - Будешь долго смотреть - попадешь в их страшный, уродливый мир. Станешь такой же, как они.
  
   2007
   .......................................................................................................................................................................................
  
   ВОЗЛЕ МОРЯ, НА КРАЮ
   Записки модератора
  
   1.
   В детстве я жил на краю мира. Там было зеленое море и обшитые деревянными панелями бетонные многоэтажки. Такое странное сочетание - покрытый серым деревом бетон. Никто никуда не торопился и поэтому никто никуда не успевал. Духи погибших в последнюю войну самураев дарили мне странную фарфоровую посуду, которую я находил на участке возле нашего загородного дома. Только потом я понял, что мог бы играть с этими духами в любые игры, общаться с ними как с друзьями... Не было никакой необходимости быть таким одиноким.
   Впрочем, совсем уж одиноким я никогда и не был. В детском саду у меня была подруга. Фамилия у нее была Ким, а вот имя я не помню. Имена у корейцев какие-то незапоминающиеся. Мы с Ким практически никогда не разговаривали, но наша связь была настолько очевидна для всех, что даже моя бабушка спросила как-то:
   Это что, твоя подруга?
   Угу.
   Хочешь, пригласим ее в гости?
   Я отрицательно покачал головой. Зачем? Мы же и так каждый день видимся...
   Когда мы переехали в другой район, я перешел в новый садик. Увидев там Ким, я ничуть не удивился, а вот бабушка сказала что-то очень задумчиво... Не помню уже, что именно она сказала.
   Зимой мы с Ким выкопали в большом сугробе пещеру, залезли туда и чуть не погибли - вход обвалился, и мы оказались замурованы в тесном снежном пространстве. Ким от страха заплакала и потеряла способность что-либо делать, поэтому мне пришлось расчищать снежный завал в одиночестве. Мне совсем не было холодно, а вот воздуха в нашем ледяном доме не хватало... Вскоре я понял, что копаю не правильно - тоннель получился очень длинным, но он меня никуда так и не вывел. Я вернулся и лег рядом с плачущей Ким. Мне тоже стало страшно. Я понял, что мы, скорее всего, так и останемся в этой ледяной могиле... Никому мы не были нужны - два маленьких одиноких существа. Нам было всего по 5 лет.
   Потом нас раскопала воспитательница. Она долго ругала нас, но я до сих пор не понимаю - чем же мы провинились? Просто нам очень хотелось построить свой собственный дом, вот и все...
   Зимой на нашем острове было действительно очень много снега, возможно - больше всего в мире.
  
  
   2.
   Постепенно я взрослел, и в конце концов мне стукнуло тридцать. Теперь я жил в большом равнодушном мегаполисе, каждый день ездил в метро и читал оппозиционную газету - последнюю из еще оставшихся. Мне всегда нравился момент, когда метропоезд вырывался из под земли и проносился над нашей широкой рекой, которая даже в сильные морозы до конца не замерзала. Обычно я откладывал газету и смотрел в окно... Наблюдал суету Речного Вокзала, места, с которого люди уезжали в южные районы города. Всего несколько секунд такого наблюдения - и ты начинаешь понимать, что человеческие существа действительно очень похожи на муравьев.
   Потом поезд проносился над прибрежными лесами и опять прятался в подземелье.
  
   Я ношу кожаную куртку. Это такой обыденный факт, который и не стоит упоминания. Но недавно я подумал: даже в глобализованном мире, заполненном типовой одеждой, люди умудряются сохранять какие-то национальные особенности. Насколько я знаю, в США и Западной Европе кожаные куртки не так распространены, как у нас. Если вспомнить, то кожаная одежда у нас долго считалась символом престижа. Черные кожанки были у крутых комиссаров и чекистов, потом у летчиков. Короче - у всяких героев. Потом это стало просто признаком некоторого достатка, обладания дефицитом. Сейчас в том городе, где я живу, это просто типовая одежда. Наверное, для какого-нибудь американца наша осенняя уличная толпа выглядит несколько странно. Как если бы на всех людях нечто знакомое, но не слишком распространенное. Это как для нас было бы видеть, что все прохожие надели, почему-то, меховые жилетки или черные свитера... А может, я заблуждаюсь, и ничего такого нет.
   Кстати, такая же кожаная одежда популярна у монголов и наших сибирских инородцев.
   Итак - ношу куртку, курю "Майлд Севен", слушаю старую альтернативную музыку, пишу иногда рассказы. А работаю в маленьком агентстве, специализирующемся на проведении фокус-групп.
  
   Фокус-групповое исследование - это форма опроса общественного мнения. Поймают на улице восемь прохожих, и тащут в специально оборудованную комнату. Некоторые упираются, мол - некогда, и все такое, но их настойчиво уговаривают. Для этого есть особые специалисты - рекрутеры. Некоторые обладают просто поразительной способностью убалтывать кого-угодно, даже целевые группы вроде "владельцы элитного жилья" или, еще круче - владельцы водных мотоциклов с детьми от 1 до 3-х лет. Впрочем, таких людей опрашивают редко, в основном работа идет с народом попроще, как говорили в старину - с "массами трудящихся". Всем обещают дать денег и угостить печеньем. В основном на это попадаются респонденты (люди) с доходом ниже среднего. Улыбчивая девушка приводит их по одному в офис и тихо приказывает ждать. Затем, когда наберется нужное количество респондентов, их рассаживают за большой круглый стол. На листочках они пишут фломастером свои имена. Я приветливо здороваюсь, отпускаю какую-нибудь шуточку и показываю им чего-нибудь вроде портрета кандидата в депутаты. Я не говорю респондентам, что это кандидат. Просто предлагаю внимательно посмотреть на этого человека и сказать о нем все, что приходит в голову. Минуты три респонденты шуршат образцами и нервно пьют воду. Некоторые хрустят печеньем. Потом какой-нибудь парень рабочего вида застенчиво говорит:
   - Не знаю кто это, но по-моему, это конченная сволочь.
   - Точно, точно! Морда кирпича просит! - с жаром поддерживает рабочего парня маленький старичок. На некоторое время воцаряется молчание. Потом я говорю доброжелательно:
   - Так... Вот у нас прозвучали первые мнения об этом человеке. Напомню... Прозвучали такие характеристики, как "урод" и "морда кирпича просит". Еще кто-нибудь хочет высказаться? Ну, давайте вы!
   Я киваю в сторону нервной суетливой женщины и она начинает вдруг тараторить с огромной скоростью:
   - Понимаете, я просто шла по улице, и тут ко мне подходит девушка, очень милая симпатичная девочка, и приглашает меня сюда, она очень просила, но я-то ни в чем не разбираюсь, я думала здесь просто печенье надо попробовать, ну знаете, в супермаркерах бывает такое...
   Она тараторит еще минуту, рабочий парень в это время ковыряется в носу. Потом я прерываю ее очень вежливо:
   - Ну вот, теперь вы поняли, что надо сделать. Печеньем вы просто угощаетесь, про него ничего не надо говорить...
   - Печенье хорошее, - прерывает меня нервная женщина, - можно я пойду?
   Нервная женщина порывисто встает со стула, двумя руками держит у груди листок со своим именем.
   - Подождите, подождите... Надо всего лишь посмотреть на фотографию и сказать - нравится вам этот мужчина, или нет.
   Она садится, пристально смотрит на портрет, потом говорит:
   - Хороший мужчина, умный. Но у меня муж есть.
   - Большое вам спасибо. Теперь вы.
   Я киваю в сторону седого очень аккуратного господина, и на его лице расцветает улыбка.
   - Ну, что вы скажете?
   Седой господин продолжает улыбаться. Потом он начинает раскачиваться на стуле и громко шмыгать носом.
   Я думаю о рекрутере, "симпатичной, милой девушке", которая собрала для моей фокус-группы всех этих неадекватных людей (респондентов). Убью эту сволочь, думаю я. И тут сидящая рядом с улыбчивым господином девица встает вдруг, и, огибая стол, направляется в мою сторону. Склоняется ко мне и шепчет в ухо:
   - Это мой двоюродный дядя. Он глухой и немного не в себе, поэтому вы его лучше ни о чем не спрашивайте.
   Убью эту сволочь. Остальные респонденты (люди) смотрят на нас с интересом. Девушка садится на место, и они вдруг все хором (кроме улыбчивого господина) начинают вопить, кричать, верещать, потрясая измятыми фотографиями кандидата:
   - Я его где-то видела. Это ведь актер?
   - Нет, какой актер, это же губернатор!
   - У него брови, как у...
   - Мне нравится нос...
   - А мне кажется...
   - Стоп-стоп-стоп! Тихо, тихо, давайте по одному!
   Я чувствую себя воспитателем в детском саду.
   - А можно, я буду пить пиво? - спрашивает вдруг рабочий парень и извлекает откуда-то запотевшую пивную банку.
   - Нет, нельзя, - говорю я довольно раздраженно, - лучше поешьте печенья. Итак, продолжаем наше обсуждение. Огромная просьба: говорите по одному. Мнение каждого участника очень ценно, каждый должен высказаться.
   - А вы нам скажите, кто это, - говорит серьезный парень в очках. Наверное, студент.
   - Нет, пока нельзя. Я скажу вам после нашего обсуждения. А пока никак нельзя.
   - Разве можно что-нибудь сказать про фотографию, не зная чья она? - возмущенно спрашивает меня рыжая сороколетняя женщина.
   Я вздыхаю и с напряженной улыбкой объясняю ей что собственно требуется. Остальные внимательно слушают. Улыбчивый господин громко хрустит печеньем. Весь стол перед ним усыпан крошками. Затем, видимо, печенье попадает господину не в то горло, и он начинает надсадно кашлять. Теперь уже крошки разлетаются по всему столу, падают другим респондентам на колени. Я встаю, подхожу к двоюродной племяннице и говорю ей на ухо, очень тихо:
   - Выведите его отсюда. Деньги за него получите, не переживайте...
   - Но тогда и мне придется уйти, он же со мной - шепчет мне девица.
   Ч-черт! Шесть человек слишком мало. Групповая динамика не та.
   - Ладно, пусть сидит, только тихо, - злобно шепчу я девице, возвращаюсь на свое место, и расплываюсь в улыбке. Какие-то мышцы возле скул отзываются мелкими судорожными подрагиваниями.
   - Хороший мужик! - неожиданно высказывается рабочий парень.
   - Так, вы решили изменить свое мнение. Очень хорошо. Сначала вы охарактеризовали изображенного на фотографии человека, как "урода". Теперь вы полагаете, что это - "хороший мужик". Замечательно!
   - А долго еще сидеть? - спрашивает нервная женщина так быстро, что звучит это похоже на что-то вроде а-до-ще-се.
   - Все зависит от вас, - мрачно, но с улыбкой отвечаю я, - чем быстрее ответите на мои вопросы, тем быстрее пойдете домой.
   Происходящее фиксируется на диктофон и видеокамеру. Сквозь прозрачное с одной только стороны стекло за происходящим наблюдают представители заказчика. Если они впервые посещают такое мероприятие, им сейчас очень интересно. Как будто кино смотрят или телешоу. Я только предполагаю, что это похоже на телешоу, потому что сам я телешоу никогда не смотрю. Вы можете мне не поверить, но за последние пять лет я даже краем глаза не видел ни одного. Одна девушка мне как-то сказала: "Эх, и что это за жизнь! В компьютер не играешь, телевизор не смотришь!". Я пожал плечами и ничего ей не ответил.
   Через некоторое время обсуждение входит в нормальное русло, а потом, когда все печенье съедено и респонденты разошлись по домам, я пишу комментарий: "Внешность кандидата вызвала ряд неоднозначных оценок. Исходя из динамики групповых интеракций, можно утверждать с определенной долей уверенности, что... Условное ядро целевой группы... Колеблющийся электорат наиболее склонен".
   Потом я выхожу на улице и по дороге домой выпиваю бутылку пива.
   Конечно, не всегда респонденты такие глупые. И не всегда разглядывают кандидатов. Иногда - стиральный порошок. Иногда телефонные карточки... да все, что угодно может быть предметом фокус-группового исследования. Тот, кто ведет обсуждение, называется модератором. Его функция - незаметно для группы управлять течением "беседы", вежливо затыкать чрезмерно активных лидеров и вытягивать забитых аутсайдеров.
   Меня всегда удивляет скорость образования группы из десятка прежде незнакомых людей. Казалось бы, обсуждается какая-то ерунда, а люди эти через полтора часа разойдутся и больше не встретятся. Но! Людям свойственно создавать иерархические структуры, и обычно такая структура возникает в течение пяти-десяти минут. Если модератор не будет незаметно "гасить" лидера, тот очень быстро навяжет остальным свою точку зрения. Такая фокус-группа - просто деньги на ветер.
   Лидер упивается своим влиянием, своей властью над группой. Но на самом деле он - всего лишь марионетка в руках опытного модератора.
   Некоторые модераторы используют свое положение, чтобы самоутвердится в роли "тайного лидера" группы. Некоторые - чтобы расточать сексуальное очарование и соблазнять симпатичных респондентов. Кто-то покрывает дефицит общения и рассказывает на группе истории из личной жизни.
   Я просто зарабатываю свои деньги. А до респондентов и всей их групповой динамики мне большого дела нет.
  
   Итак, я работаю модератором фокус-групп в одной небольшой фирме. Занимаемся мы маркетинговыми исследованиями и рекламой. Сейчас большинство имеющих хорошее образование молодых людей занимаются именно такой вот ерундой, просто для того, чтобы ощущать свою причастность к заботам Муравейника, не чувствовать себя бесполезным трутнем.
   Недавно я вернулся из длительной командировки, теперь у меня был отпуск, и я решил начать новую жизнь. Я поехал на главный рынок, купил там японскую рыбу с красивой кожей, филе гигантского кальмара и отправился домой, чтобы все это приготовить. Ко мне пришла подруга и начала мне помогать. Не знаю, почему она не боится окружающих меня духов... Но она - это единственный человек, который со мной общается по-настоящему. Зачем?
   Потом пришли еще девушки и все мы крупно поссорились. Никакой новой жизни не получалось, обычный бред... Все девушки разъехались кто куда, и я остался один. Уезжая, подруга сказала мне:
   - Мне тебя жаль... Но с тобой жить не сможет никто. Даже я.
   Я подумал, что Джейн, скорее всего, права. Это понимание причиняло мне небольшую боль, но лучше уж знать, как на самом деле обстоят дела, не правда ли? Они все уехали, но больно мне было от ухода лишь одной из них...
  
   Потом в подземном торговом центре я купил диск с турецкой музыкой и книжку какого-то нигерийского писателя (не Тутуолы, а другого, более молодого). Весь следующий день я слушал турецкий диск и читал про нелегкую жизнь малолетнего черного шамана. Мои духи пребывали в спокойном состоянии, довольные сделанным их другом выбором. Потом я просто лежал, пил водку - бутылка за бутылкой и грустил. Бутылка за бутылкой - это только звучит страшно. Бутылки были маленькие, по ноль-двадцать-пять. Один мой знакомый высказал как-то разумную мысль. Мол, подделывают только ноль-пять, а маленькими возится никто не хочет, поэтому они настоящие. С тех пор я и стараюсь брать только маленькие.
   Мне не нравилась моя жизнь, но что я должен был с ней сделать? Я не знал. Дороги были перепутаны, миры проносились мимо один за другим, и мои духи, отделившись от меня, занимались своими собственными делами. От нечего делать я попробовал что-нибудь написать, вышло что-то вроде:
  
   Что остается когда все проходит?
   Турецкая музыка, проза из Африки...
   Девушка с двумя черепахами до сих пор в моей голове,
   А на сердце - пустота заброшенного стадиона.
   Кричишь и тени на трибунах аплодируют стоя.
   Падаешь, а они просят - вставай, мы еще хотим.
   На деревьях уже нет листьев,
   Но мне от этого совсем даже не плохо.
   Я больше не хочу пить водку - она не радует тело.
   Ясное дело - ко всему привыкаешь,
   Ясное небо ждет меня завтра, когда я выйду из дома.
   Синее небо и облачко на горизонте.
  
   Написанное не понравилось мне, и я его тут же удалил. Дело в том, что на самом деле я уже давно не любил девушку с двумя черепахами. Ее холодные внутренние существа и духи вызывали у меня в душе простуду. После того, как я обнимал ее, мне приходилось отогревать руки над электроплиткой.
  
   Жил я далеко от центра, в северной части города. Район был довольно бесприютным и небезопасным - здесь находился крупный центр торговли героином. Сам я обитал в бетонной девятиэтажке, а рядом находились скопления частных домов... Роскошные виллы крупных наркобаронов, обнесенные высоченными красивыми заборами и более скромные домики мелких дилеров. Со всех окрестностей сюда съезжался за наркотой всякий подозрительный люд, поэтому вечером ходить по улицам было не слишком приятно. Впрочем, мне этот район почему-то нравился. В девятиэтажках жили относительно безобидные семьи бывших работников крупного научно-производственного объединения. Объединение в советское время производило что-то радиоактивное и ядовитое. В последние годы оно практически не функционировало - государство перестало давать заказы. Огромные бетонные корпуса походили теперь на место действия какого-нибудь голливудского фильма про последствия ядерной войны.
  
   Потом Джейн все-таки приехала ко мне. Она ведь хорошая и всегда приезжает, когда мне плохо. Мы сидели на кухне, я пил водку, а она - апельсиновый сок. Она совершенно не употребляет спиртное. Вместо этого она увлечена строительством своего тела. У нее есть многолетний план, которому она неукоснительно следует. Развивает сначала одну группу мышц, затем - другую, ну и так далее. Пьет витамины, употребляет только полезные продукты. Нет, я вовсе не хочу сказать, что этим исчерпывается вся ее жизнь. Она художница, ну и еще компьютерным дизайном занимается по-маленьку, а еще расписывает красками глиняных собачек, это уже не для души, а для денег. Впрочем, она на хорошем счету и скоро начнет этих собачек не только разрисовывать, но и лепить.
   - Я имела ввиду совсем не то, что ты подумал, когда сказала, что с тобой никто не сможет жить. То, что эти девушки приходили, мне все равно. Меня беспокоят другие вещи - то, что ты пьешь и куришь. Вот это главное.
   Я покачал головой.
   - А что мне остается делать?
   - Ты сам прекрасно знаешь, - ответила она.
   - Ничего я не знаю. Если бы знал - все было бы совсем по другому.
   Она просто посмотрела на меня, и мы некоторое время молчали. Я почувствовал, что чувство, от которого я пытаюсь спрятаться вот уже долгое время, вырастает во мне, как прекрасный цветок. Мне стало страшно. Что будет дальше? Ноу бади ноуз...
   - Ладно, расскажи лучше про свою поездку, - сказала она.
   - Хорошо...
   Я посмотрел в окно. По асфальту брели одетые в одинаковые вязанные шапочки наркоманы. За каждым шел большой, размером с собаку, колючий черный паук. У одного из парней на куртке сидело еще несколько пауков поменьше. Джейн тоже взглянула на парней.
   - Героиновые духи, - сказал я. - Послушай, а моих духов ты как видишь?
   - Хочешь, я их нарисую, пока ты будешь рассказывать?
   - Хочу.
   Джейн взяла клетчатый листок и карандаш. Я выпил глоток водки и начал рассказ.
  
  
   ***
  
   Итак, недавно я вернулся с Востока. Началась моя поездка так... Вечером ко мне домой позвонил директор:
   - Появился срочный заказ. Нужно поработать модератором на Дальнем Востоке.
   - Когда выезжать?
   - Послезавтра. Билет уже куплен, заберешь в офисе.
   - А что за исследование?
   - Заказчик какой-то странный. Конкретно не говорит ничего.
   - Может с ним и не надо работать?
   - Да нет, все нормально. Они уже предоплату сделали. Кстати, знаешь сколько они платят?
   - Сколько?
   Он назвал сумму, от которой я просто выпал в осадок.
   - Все нормально, я еду.
   - Запиши телефон женщины, которая тебе поможет в плане местной специфики. Ей долларов двести-триста за консалтинг отдашь.
   - Все, понял.
   Через два дня я был уже в В. - безумном городе, напоминающем некачественную ксерокопию Сан-Франциско. Если смотреть издалека, с моря, то очень похоже. А внутри... Заставленные машинами тротуары и бесчисленные китайцы. Хотя, возможно, внутри Сан-Франциско происходит тоже самое.
  
   3.
   Ах, если бы я был писателем или поэтом! Как хотелось бы мне описать все это - пахнущее йодом и нефтью море, страшные военные корабли, теплую ночь, сидевшую в белой японской машине русскую женщину...
   Завтра утром я встречаюсь с заказчиком, посоветуй, как мне лучше себя вести.
   Ну, с таким серьезным заказчиком главное - как можно сильнее надувать щеки, вот и все. А тема какая?
   До сих пор сам не знаю.
   Странно... Они что, скрывают?
   Получается, что так... Я просто не знаю точно, у вас тут какой стиль доминирует в исследованиях, как мне себя позиционировать?
   Да все нормально, тебя позиционирует уже сам твой город и твое образование. Все нормально. А хочешь, я тебе покажу нашу городскую свалку?
   Свалку? А что, интересно там?
   Представь бесчисленное воинство Чингисхана, ночные костры...
   Поехали!
  
   После свалки мы отправились на Стеклянный Пляж. Я шел, и под ногами звенели обкатанные морем стекляшки. Десятки метров усыпанного стеклом берега. Ни песка, ни камней, только стекло. Копай хоть метр - одно стекло... но ты об него не порежешься. Никакой опасности.
   Потом Стеклянная Женщина отвезла меня в гостиницу. Я долго лежал в широкой кровати и думал - откуда все-таки взялась такая куча стекла? Мне стало грустно, я решил включить на своем ноутбуке музыку, но оказалось, что он не работает. Придется срочно отдавать в ремонт... В аэропорту я уронил его прямо на бетонный пол, так что ничего удивительного... Мои духи находились в тревожном ожидании - их насторожила простая прямота Стеклянной Женщины и бывшие с ней маленькие духи-помощники, совсем не похожие на то, что обычно можно увидеть возле человека.
  
   4.
   После случая со снежной пещерой был еще один, довольно забавный. Во дворе нашего садика стояла металлическая лесенка. По таким лесенкам дети должны лазить, чтобы развивать свою силу и ловкость. Был ясный морозный день, и все мы пребывали в превосходном настроении. Я смотрел долго на лесенку, а потом сказал Ким:
   Хочешь, я языком лизну эту лесенку?
   Давай!
   Ей стало интересно.
   Я прикоснулся языком к покрытому голубой краской металлу, и мой язык сразу же к нему прилип. Я понял, что мне придется оставить часть своего языка на этой дурацкой металлической трубке... Было довольно обидно испытывать такую бессмысленную боль, но что оставалось делать? Когда Ким увидела, что я нахожусь в таком бедственном положении, она побежала за воспитательницей. Но еще до того, как она пришла, я отодрал язык от замороженного металла. На железяке остался кровавый след, я посмотрел на него и заплакал. Если честно, то я не ожидал от лестницы такой подлости. Раньше она всегда помогала мне. Во время тихого часа я всегда приходил мысленно к ней, залазил наверх и отправлялся в полеты над городом. Ким в это время обычно спала на соседней кроватке и ничего не замечала.
   После случая с примерзшим языком мы с Ким стали еще ближе. Теперь нам уже совсем не были нужны слова, даже совместные игры нам перестали быть нужны после того, как она увидела мою кровь. Я думаю, дело здесь в том, что мы были знакомы в одном из прошлых рождений.
  
   Дома я обычно сидел в кладовке и читал книги про динозавров и про Маугли. Я мечтал о том, чтобы меня потеряли где-нибудь в лесу, тогда я смог бы подружиться с волками... Но на нашем острове не было волков, были только медведи и леопарды. Вечером я общался с пьяным дядей. Он приходил с работы и, сидя на корточках, рассказывал мне, как они ловили очередного преступника. Мне безумно нравился его черный пистолет, я очень хотел иметь такой же, и в конце концов дядя купил мне игрушечный револьвер, который стрелял пластмассовыми пульками... Потом, часам к одиннадцати, ему становилось плохо, он падал на пол, стонал, а бабушка начинала за ним ухаживать.
   Через некоторое время он поменял работу и бросил пить, а в тридцать с небольшим женился и умер от сердечного приступа. Я не мог приехать на похороны - слишком далеко друг от друга мы тогда находились.
  
   Видеть духов меня научила прабабушка. Сама она называла их "чертями" и нисколько не боялась. Точнее было бы сказать, что она просто объяснила мне различия между обычными существами и "необычными". Сама она была родом из древнего татарского города, расположенного в дельте большой реки. Тамошние духи были озорными, но глуповатыми. Главным для них было напугать человека - от этого им становилось как-то хорошо. А наши островные духи были намного спокойнее и мудрее. Они никогда меня не пугали, наоборот, старались развлечь, когда я оставался один (все были на работе, а прабабушка уходила в магазин). Мы часто играли в прятки и другие подобные игры.
  
   Мне было семь лет, когда я уехал с этого острова. С тех пор я больше не видел Ким, и даже мои духи ничего о ней не знали. Я чувствовал только, что она вышла замуж и живет с мужем в небольшом деревянном доме. Мне казалось, что дом этот очень старый и что раньше в нем жила несчастная японская семья. Но, скорее всего, все это было лишь моими домыслами. Никакой точной информацией я не обладал. Если честно, то я забыл даже, как эта девочка выглядела. Помню только, что в нашей группе мы были самыми маленькими по росту. Вырос я уже потом, в старших классах. Да... немного осталось в моей памяти от того времени. Помню, что Империя, в которой мы родились и росли, казалась могучей и незыблемой, и мир наш был спокоен и безопасен. Я мечтал увидеть хоть одного настоящего преступника или хулигана, но в те годы мне так и не удалось осуществить это глупое желание. Наверное, преступники, устрашенные величием нашей Империи, прятались в каких-нибудь заброшенных катакомбах глубоко в лесах...
  
   5.
   На следующий день я встретился с заказчиком. Довольно молодой мужчина пожал мне руку и начал рассказывать об исследовании:
   - Тема несколько специфическая, но вы на это внимания не обращайте. Нашу корпорацию интересует, как целевая группа ответит на следующие вопросы...
   Он закурил легкий "Майлд Севен", достал из папки бумажку и прочитал:
   - Первое - что такое душа. Второе - что сильнее всего может ранить душу. Третье - за какую сумму респонденты готовы продать свою душу.
   Я подумал, что весь этот разговор мне просто снится и тихонько ущипнул себя за ногу.
   - Исследование проводится по всей стране. Ваша задача - изучить ситуацию на островах. Всю техническую сторону будет обеспечивать приглашенный нами менеджер, от вас - только проведение фокус-групп и аналитика, - продолжил представитель заказчика. Я кивнул. Острова... Этого я не ожидал.
   - Чтобы не было непонимания, поясню, - улыбнулся представитель заказчика. - Исследование проводится вовсе не для того, чтобы банда международных злодеев могла поработить души населения нашего региона. Цели исследования - понять, кем стал наш современный человек, что его тревожит и волнует сейчас. Именно для того, чтобы вскрыть самое сокровенное и нужны такие вот шокирующие вопросы. У руководства нашей корпорации есть чисто академический интерес к этой теме. Вообще исследование проводится совместно с Академией Наук, в нем участвует Институт Изучения Проблем Религии, Институт Культурной Антропологии и ряд других солидных организаций.
   - Да, нет, я ничего такого и не подумал...
   - А, вот еще... Впрочем, это и так понятно. Среди респондентов не должно быть людей, профессионально связанных с темой исследования. В данном случае это священники любых религий.
   - Ну, это ясно, - сказал я.
   - Вот и славно... А вы берите мой "Майлд Севен", это настоящий, из Японии.
   Я взял сигарету, закурил. Кстати, курить я начинал именно с этих сигарет. Мне было лет четырнадцать. Я приезжал погостить к бабушке и покупал "Майлд Севен" по безумной шестирублевой цене...
   Мы обговорили все рабочие моменты, заказчик отдал мне пачку денег и я пошел в гостиницу готовить план проведения фокус-группы. Выезд планировался на следующий день - билеты на самолет были уже куплены. С менеджером проекта я должен был встретиться в аэропорту.
   Я быстро набросал план исследования, а потом позвонил Стеклянной Женщине.
  
   6. Эту главу Читатель может пропустить
   Утром открывается дверь кладовки, и оттуда выходит Позитивное существо. У него всегда прекрасное настроение, острый ум, но тело его измождено постоянным сидением взаперти. Обычно оно спит там, свернувшись жалким калачиком. Оно было заточено в тесную темную каморку уже вскоре после рождения и за долгие годы привыкло к своему незавидному положению. Позитивное Существо громко звонит в серебряный колокольчик, возвещая наступление нового прекрасного утра. Мир прекрасен! - говорит оно радостно и потягивается.
   Все остальные существа начинают ворочаться на своих деревянных лавках (а некоторые - на полу), затем одно из них просыпается, чаще всего - Скучное. Остальные продолжают спать, утомленные долгим буйством. Скучное Существо запихивает вестника обратно в кладовку и уныло вздыхает. Впереди - долгий бессмысленный день...
   Иллюзорное Я наблюдает за всем этим откуда-то сверху.
   Скучное Существо очень много курит, постоянно пьет кофе и ест сладкое. Оно очень ленивое и обычно просто валяется на матрасе, иногда читает, но как-то нехотя. Ходит за хлебом и сигаретами - вот и все его нехитрые радости. Да, изредка оно еще прибирается, долго, но не очень тщательно, просто чтобы хоть чем-то занять себя. Если приходиться ходить на работу, то Скучное Существо очень сильно страдает, потому что не видит в работе никакого смысла. Девушки же ему нужны просто для того, чтобы уютнее было засыпать. Ему, по большому счету, вообще ничего не нужно. Оно вяло размышляет, валяясь с открытыми глазами на полу и приходит, в конце концов, к мысли - хватит мне мучаться! Разбужу-ка я кого-нибудь, пусть они управляют Телом, а я посплю, глядишь - так и жизнь пройдет побыстрее...
   Иллюзорное Я наблюдает за действиями Скучного Существа с некоторой досадой - ведь именно на это существо, как на самое спокойное, безобидное и трезвомыслящее, Иллюзорное Я возлагает всегда самые большие надежды... И каждый раз Скучное Существо их не оправдывает. Иди позанимайся спортом - говорит Иллюзорное Я, наблюдая за сценой сквозь хрустальный потолок. Ох, отстаньте вы все от меня! - вздыхает Скучное Существо и включает классическую музыку. Больше всего оно любит слушать Моцарта - это помогает скоротать томительные часы долгого дня. Ну хоть что-нибудь поделай! - раздраженно говорит Иллюзорное Я, и хрустальный потолок желтеет. У окна начинают собираться духи и с интересом заглядывать в комнату. Скучное Существо смотрит вопросительно на Духа Уныния, толстый Дух кивает свой круглой светло-зеленой головой, и тогда Скучное Существо торжественно заявляет: хорошо, я схожу за водкой! Духи за окном начинают оживленно переговариваться. Иллюзорное Я вздыхает и говорит: черт с тобой, хотя бы за водкой сходи. Скучное существо берет деньги, непрозрачный пакет и уходит за водкой. Дух Уныния оглядывает комнату: ничего ли он не забыл? Затем он тоже уходит. Тело начинает пить водку, и тут же со своей лавки вскакивает Беспредельное Веселье. В форточку протискивается Дух Беспредела с хищным китайским лицом. Его улыбкой можно пугать детей и любящих семейный уют женщин. Беспредельное Веселье включает сначала насыщенную легкой печалью восточную музыку. Оно смотрит, как с хрустального потолка падают прекрасные осенние листья, курит и обдумывает свои планы. Затем включается энергичная западная музыка, что-нибудь ритмичное, потом существо начинает куда-то звонить по мобильнику и подсчитывать оставшиеся деньги. Оно приглашает кого-нибудь в гости или идет на улицу знакомиться с девушками. У него это получается очень хорошо, таким веселым и позитивным оно выглядит. Оно остроумное, щедрое и сильное. Если все это происходит в рабочий день, то оно может очень быстро сделать всю работу, придумать кучу смелых бизнес-планов, провести несколько результативных встреч - лишь бы можно было побыстрее предаться своему безумному веселью.
   Познакомившись с симпатичной девушкой, существо ведет ее домой. Одновременно оно назначает встречу еще какой-нибудь девушке - ему интересно, что из этого получится. Вокруг существа вьются сонмы маленьких голодных духов, похожих на уродливых колибри. Они своими длинными трубочками-клювами пьют выступающие из ран Беспредельного Веселья капли крови. Основные же ее потоки устремляются по небольшому щупальцу-трубопроводу прямо в кровеносную систему Главного Менеджера. Главный Менеджер заполняет собой большое пространство за ширмой, оттуда по всей комнате расходятся его трубчатые щупальца. Вид Главного Менеджера столь ужасен, что все существа, и даже - Иллюзорное Я - избегают заглядывать за эту ширму.
   Бес Беспредела получает у Главного Менеджера свою порцию свежей крови согласно договору.
   Потом Беспредельное Веселье начинает совершать все более безумные поступки. Дух, который гонит его все дальше - страх. Существо очень боится заскучать. Оно начинает ездить туда сюда на такси, может неожиданно поехать в другой город... Нет смысла рассказывать обо всем, потому что на самом деле как раз эти поступки Беспредельного Веселья невообразимо скучны по своей сути и нужны лишь для того, чтобы Главный Менеджер получал причитающуюся ему кровь Души, которая во время Беспредельного Веселья безмерно страдает.
   Потом Беспредельное Веселье устает, и на смену ему приходит Депрессивная Тварь. Она стенает и постоянно приговаривает: "Ну сколько можно мучаться! Пора уже сесть на героин!". Она плаксивая и вечно пьяная. Ее бодрствование продолжается один-два дня, потом Тварь впадает в полную прострацию и теряет способность управлять Телом. Тогда Иллюзорное Я вздыхает, укладывает Депрессивную Тварь спать, и будит Скучное Существо - за неимением лучшей кандидатуры.
   В подземелье скрежещет зубами крепко связанное Злобное Существо. Уже довольно давно все остальные существа сговорились и запихали его туда. Оно приносило слишком много неприятностей - разрушало ценные вещи, избивало людей и вообще всячески нарывалось на грубость. В нем не было совсем ничего хорошего или забавного, и с согласия Иллюзорного Я оно было заточено в подпол.
   Многие другие существа и духи удостаиваются управлять Телом лишь эпизодически, так что о них и упоминать не стоит - это заняло бы слишком много места. Скажу только, что по мнению Главного Менеджера, они не слишком эффективно создают ранящие Душу ситуации, соответственно и крови она дает меньше. Вот их и не допускают к управлению...
  
   7.
   Так получилось, что я был уже абсолютно пьян, когда закончил свой рассказ. Город внизу сиял огнями, которые отражались в длинном узком заливе. Наша машина стояла на каком-то холме, и на полу ее валялось две бутылки от коньяка. Я посмотрел на этикетку. Оказалось, что это был MOSKOVSKIY. Первый раз такой вижу...
   Стеклянная Женщина погладила меня по голове своей трезвой рукой, при этом раздался мелодичный звон и духи-колибри испуганно отпрянули от моих ран. Я видел, что сама она в любой момент может разбиться, и удивился - как такой человек может заниматься политическими технологиями? Потом, приглядевшись, я заметил, что на самом деле она уже много раз рассыпалась на мелкие осколки, и жизнь ее теперь была склеена каким-то неведомым мне чудесным составом.
   Стеклянная Женщина достала из бардачка машины прекрасный кристалл и подала его мне:
   - Километров за двести отсюда есть заброшенные шахты - огромной глубины. Там обитают гигантские пауки и растут эти штуки. Когда тебе будет очень плохо, посмотри на этот кристалл и вспомни, что под землей всегда цветут неувядающие сады.
   Я поблагодарил ее, а потом вышел из машины и помочился, глядя на черную воду залива. На дне его лежали невидимые мне обломки кораблей. Часть моих духов устремилась туда, чтобы пообщаться с духами умерших механизмов, а я вернулся в машину и мы поехали домой к Стеклянной Женщине.
   По пути мы заехали в супермаркет, где купили трепангов, несколько банок рисового пива АСАХИ и 2 пачки ВИНСТОНА. Пока мы кружились по покрытым асфальтом горам, играла песня Игги Попа про машину смерти. Мы едем в машине смерти, смотрим из окна и видим, что все вокруг мертвы...
   У нее дома мы очень долго разговаривали, и чем больше я слушал ее, тем больше хотел стать таким же - сделанным из удивительного мерцающего стекла. Сквозь это стекло прекрасным казался даже Главный Менеджер, обитавший в глубинах ее сущности.
  
   8.
   Аэропорт. В одной руке я держал ручку оранжевого пакета, в другой сжимал магический кристалл.
   - Это что, все твои вещи? - спросила меня Айс.
   Я утвердительно кивнул головой и посмотрел на кружившихся вокруг нее безумных духов. Тело ее было одето в блузку и странную безразмерную юбку, волочившуюся за ней по полу.
   - Давай пить пиво! - с энтузиазмом предложила девушка.
   - А давай сначала сделаем всю работу, а потом напьемся, - с деланной серьезностью ответил я. Мне было нужно позиционировать себя как крутого специалиста, приглашенного из столичного города.
   - Сегодня все равно у нас будет день на акклиматизацию. Надо выпить пива и познакомиться нормально, все-таки нам неделю вместе работать, - сказала Айс и решительной походкой направилась к стойке бара. Возле меня на пол она кинула сумку с камерой и штатив.
   Почему-то сразу у меня возникло ощущение, что мы с ней начали жить вместе - прямо здесь, в этом шумном аэропорту.
   Айс вернулась с двумя бутылками ДВ и сказала:
   - Насчет денег не заморачивайся, у нас их просто до хуя.
   Она достала из сумочки пачку грязных купюр и потрясла ей в воздухе. Я понял, что девушка уже изрядно пьяна.
   - Тебе же за них отчитываться... - осторожно сказал я.
   Айс улыбнулась и сказала:
   - По хуй. Отчитаюсь.
   Я пожал плечами. Мне-то что?
   Когда мы садились в самолет, остальные пассажиры смотрели на нас с отвращением - такими пьяными мы были...
   Очнулись мы уже в Тойохаре. Мое сердце защемило от нахлынувших воспоминаний, а духи пришли в такое неистовство, что я испугался - не повредят ли они находящейся рядом со мной девушке? И вдруг я увидел, как наши духи сообща создают вокруг нас серебристый кокон... Я не знал, хорошо это или плохо, и поэтому промолчал.
   - Не верится, что мы действительно на Острове... - сказала Айс. Мы пешком шли к зданию аэровокзала, она курила и разглядывала покрытые лесами и зарослями бамбука синие горы.
   - Остров такой большой, что многим жителям он заменяет весь остальной мир, - ответил я, глядя на волочащийся по асфальту край ее бордовой безумной юбки.
   Облака в небе не имели никакой постоянной формы и разлетались в разные стороны, как перья призрачной птицы.
   - Давай я сам договорюсь насчет такси, а то тебя наебут, - сказал я ей, но она гневно ответила:
   - Я менеджер проекта, и финансами тут распоряжаюсь я. Сама договорюсь.
   Я просто приподнял брови и подумал: ну и дура же ты...
   Тут зазвонил мой телефон, и я услышал голос Стеклянной Женщины:
   - Как добрался?
   - Нормально. А ты там как?
   - Просто сижу у друзей в оранжевой комнате. Мы пьем кофе и фотографируем друг друга.
   - Супер...
   Мы поговорили пару минут, я сказал ей "целую" и нажал красную кнопку.
   Айс посмотрела на меня с непонятной ревностью. Когда мы подошли к зданию, она молча сунула мне свои вещи и исчезла на сорок минут. Отправившись на поиски, я обнаружил ее на подземном этаже возле женского туалета. Она мрачно разглядывала прейскурант услуг этого заведения.
   Мы вышли наверх. Как ни странно, Айс нашла какого-то пожилого корейца, который совершенно бесплатно довез нас до центра. Площадь была покрыта кустами и деревьями, которые когда-то посадили там советские космонавты. Об этом возвещали многочисленные таблички - для каждого куста отдельная табличка с именем космонавта. Наверное, всех советских космонавтов заставляли приезжать на Остров и садить здесь эти кусты... За деревьями виднелся серый вокзал и три гостиницы. Мы направились к той, что называлась HOTEL RYBAK. Бесцветное пятиэтажное здание. Возле входа мы увидели вызвавший наше недоумение текст: НЕРАБОТАЮЩИМ РАБОТНИКАМ РЫБОЛОВЕЦКИХ АРТЕЛЕЙ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ СКИДКА.
   - Может скажем, что мы не работающие работники? - предложил я, и Айс улыбнулась.
   Потом она долго и бредово разговаривала с администратором гостиницы. Я не мог удержаться от смеха, и давился им, сидя в глубоком кожаном кресле. Администратор, пожилая изможденная женщина, смотрела на нас с недоумением: парень с девушкой, у парня на плече видеокамера, на девушке - странная безразмерная юбка, в ее руках - штатив от камеры (который мы сразу же обозвали "штакетником"), оба абсолютно пьяные.
   Мест в гостинице не было, удалось взять только на сутки. Ладно, завтра поищем другую гостиницу...
   Мы заселились в свой номер и некоторое время я лежал молча на кровати, Айс в это время пудрилась, желая придать своему лицу любимую ею мертвенную бледность. Минут через 15 мы почувствовали, что начинаем трезветь и переглянулись.
   - Надо поесть.
   Мы пошли по центральной улице. Серые дома, тесный поток японских машин, протискивающиеся между ними пешеходы... Никаких кафе нигде не было. Мы прошли пешком несколько остановок, уперлись в людный китайский рынок, где Айс долго препиралась с непонимавшим ее китайцем. В конце концов она зачем-то купила у него темные очки Затем мы вошли в ресторан "Пекин" и сели за столик. Айс с отвращением изучала меню:
   - Ненавижу китайцев.
   Затем она подозвала официантку и спросила:
   - У вас нормальная еда есть?
   - Нормальная? - переспросила удивленно та, а затем отрицательно покачала головой.
   - Вот, понимает ведь, что у них тут еда ненормальная! - торжествующе подняв указательный палец сказала Айс.
   Я выбрал что-то для себя и для нее, еще мы взяли бутылку коньяка, которую очень быстро выпили. Большая часть еды осталась на столике не тронутой. Когда мы выходили, Айс задумчиво сказала:
   - По-моему, я слишком много дала на чай.
   На чай она дала маленькую монету, на которую можно было купить пять коробков спичек.
   Мы вышли из полутемного ресторана в наполненную жарким солнцем рыночную суету. Айс опять было начала пререкаться с продавцом очков, но я взял ее под руку и оттащил от тупо кивавшего головой недовольного китайца.
   - Пойдем, я тебе покажу дворец японского губернатора. Это постройка времен Мэйдзи, экспериментальное здание с литыми стенами, может выдержать любые землетрясения. В детстве я очень любил играть возле стоящих во дворе здания старинных пушек.
   Мы пошли по улице, и многие прохожие оборачивались нам вслед. Айс громко смеялась над местными названиями:
   - Магазин "Добрый дядя"... - она ткнула в сторону насмешившей ее вывески открытой банкой с джин-тоником, и коктейль выплеснулся ей на юбку.
   Я почувствовал вдруг, что все мои духи молчат. Они стали невидимы для меня за стенками серебристого кокона.
   В душе моей возник необычный подъем. Я ощутил, что мы не идем по улице, а медленно парим в некоем странном мире, мире, где перекрещиваются несколько различных времен и пространств.
   Что же касается внешнего облика улиц, по которым мы шли сейчас, то со времен моего детства не изменилось почти ничего. Те же здания, такие же осторожные безобидные люди. Только машин стало гораздо больше.
   Когда мы подошли к цели нашего путешествия, Айс сразу же попыталась залезть в фонтан. Я удержал ее, и тогда она залезла на мифологическое каменное животное. Я сделал фото, потом сам залез на пушку моего детства и Айс меня сфотографировала на ней. Потом мы сидели на лавке, пили джин-тоник и смотрели на дворец. Я подумал, что если на все пятиэтажки в городе приделать такие вот восточные крыши, то будет очень прикольно.
   - Давай завтра съездим в горы, я тебе покажу место, где я в детстве ловил форель, - предложил я.
   Айс посмотрела на меня сквозь темные очки взглядом, изображавшим негодование:
   - Завтра нам надо работать.
   - Работать, так работать... Ладно, а сейчас поедем к моей бабушке.
   - А она знает, что ты на Острове?
   - Нет, я не успел послать ей телеграмму, а телефона у нее нет.
   - Обрадуется, наверное...
   - Наверное... Мы уже лет пятнадцать совсем не виделись, а года три даже и писем друг другу не писали.
   Мы поймали такси и я назвал адрес в южной части города.
   Лохматая собака возле подъезда, шелестящие листвой деревья... Айс ждет меня внизу с бутылкой коньяка (опять MOSKOVSKIY!), я поднимаюсь на третий этаж, квартира 79... Дверь совсем другая, чем была когда-то. Я звоню и прислушиваюсь. Нет, ни звука. Я пишу записку и выхожу из подъезда. Мы с Айс выпиваем коньяку, а потом я указываю на огороженное проволочной сеткой большое здание:
   - Вот это мой садик. Пойдем сходим в него.
   Мы заходим в ворота и идем к веранде, на которой всегда играла наша группа. Веранды нет, видимо, ее снесли. Я нахожу другую веранду, на которой мы тоже играли, и показываю Айс:
   - У меня была матросская шапочка, и вот как-то я играл и подбрасывал ее вверх. А потом она залетела на крышу веранды, мы так и не смогли ее достать...
   - Может она до сих пор там? Давай залезем!
   - Вряд ли... За 25 лет от нее уже ничего не осталось.
   Дети, окружавшие нас, перестали играть и смотрели на странных пьяных людей с настороженной сосредоточенностью.
   - Дети, встаньте, пожалуйста, на веранду, я хочу вас сфотографировать! - вежливо попросил я, на что один из мальчиков ответил:
   - Мы с вами не хотим фотографироваться. Мы вас боимся.
   Откуда-то появилась встревоженная воспитательница.
   Я поздоровался и объяснил, что в детстве ходил в этот садик, а теперь живу очень далеко отсюда и хотел бы сфотографировать детей. Воспитательница отнеслась к моей просьбе с пониманием, собрала детей на веранде и выстроила их аккуратными рядками. Айс сфотографировала меня с ними, а потом вдруг бросилась к одной из девочек и начала обнимать ее и плакать. Девочка смотрела на тетю с недоумением.
   - Ты что? - спросил я пьяную Айс. Девушка сквозь слезы ответила:
   - Она очень похожа на мою дочку.
   - У тебя что, дочка есть?
   - Угу... Три года...
   Девочка вырвалась и убежала. Воспитательница просто смотрела на нас, не зная, как отреагировать.
   - Пошли отсюда.
   Я взял Айс за руку и мы вышли из садика.
   - А меня сын есть, - сказал я и почувствовал что еще немного - и я тоже заплачу.
   Айс вытерла слезы, размазав по лицу косметику и очень бодрым голосом сказала:
   - Поехали на море!
   - С вокзала ходят автобусы.
   - Да ну их на фиг. На такси поедем.
   - Дорого будет, тут расстояние - километров тридцать.
   Но Айс уже тормозила какую-то машину.
   - Нам на море.
   Таксист назвал цену - совсем немаленькую, мы сели в машину и поехали. Миновали городскую свалку, похожую на декорации к фантастическому фильму, потом некоторое время ехали по широкой межгорной долине. Мы много курили и пили коньяк. Я что-то рассказывал Айс про Остров, потом она весело болтала с таксистом. Она смеялась и говорила какие-то шокирующие вещи.
   На море дул холодный ветер, а волны были зелеными и могучими. Айс вышла из машины и направилась прямиком к морю. Потом я с удивлением увидел, как она, прямо в одежде, плюхается в воду, встает и идет грустно куда-то вдоль берега. Таксист издал звук, означавший удивление. Я разделся и пошел к воде.
   На берегу валялись пустые ракушки и комки высохшей морской капусты. Я наступил на один, и он оказался очень мягким. Потом я зашел в море, и долго не мог выйти обратно - волны относили меня от берега. Это длилось минут сорок, а когда я вышел, то увидел что Айс в мокрой одежде беседует с таксистом. На подсыхающей шелковой юбке виднелись разводы соли.
   - Ты что, дура? - спросил я ее, но девушка ничего мне не ответила, изобразив на лице надменное презрение. Я сидел на корточках возле машины, дрожал и наблюдал за носившимися в воздухе чайками. Их противные крики будили в моей душе какие-то смутные романтические воспоминания.
   Потом таксист отвез нас в HOTEL RYBAK. Было уже довольно темно.
  
   9.
   В номере мы продолжили пить коньяк. Оказалось, что мы можем выпить его очень много. Скоро комната окуталась сигаретным дымом, и тогда мы открыли окно. Улица была заполнена промозглым туманом, сквозь который фонари казались похожими на НЛО. Потом Айс вдруг сказала:
   - Сразу хочу тебя предупредить насчет секса. Я на работе в такие отношения ни с кем не вступаю. Так что, если тебе нужна будет девушка, ищи ее здесь, среди этих островитянок.
   - Да я, собственно, и не собирался вступать с тобой ни в какие отношения... - сказал я. Может, на самом деле я и собирался, но сказал так.
   - Очень хорошо, - сказала Айс. Потом мы разговаривали, она что-то рассказывала про свою семью. Оказалось, что наши мамы родились в одном и том же городке неподалеку от В. Один из братьев у нее жил во Вьетнаме. В Аргентине жила лучшая подруга. Дочка жила у бабушки в деревне. Мужа не было (или все-таки был, этого я так и не понял). Один раз она хотела покреститься, но ее крестить отказались. Она хотела быть журналисткой, но занималась организацией маркетинговых и социологических исследований, хотя больше ее привлекали всякие выборные дела. Один из ее братьев возглавлял молодежную националистическую группировку, сама она тоже была патриоткой, но ради денег могла работать на кого угодно.
   Про себя я не мог ничего рассказать - слишком обыденной и прозаической была моя жизнь...
   Потом Айс сделала мне минет, а я спросил:
   - Послушай, а это что, не относится к сексуальным отношениям?
   Она сделала удивленно-негодующее лицо:
   - Конечно же нет! И не воображай себе ничего такого - будто бы я тебя на самом деле хочу, просто выебываюсь. Все это мне вообще на хуй не нужно...
  
   На следующий день мы переехали в выкрашенную в голубой цвет гостиницу со зловещим и немного куртуазным названием МОНЕРОН. Она находилась на той же заросшей космическими кустами площади, что и наш прежний рыболовецкий "отель". На одной из стен в нашем номере висел плакатик с гостеприимной надписью: НАПРЯЖЕНИЕ В СЕТИ - 220 В. ПРИЯТНОГО ОТДЫХА! Мы тут же попытались представить себе электрических существ, к которым обращались авторы надписи. Кончилось тем, что мы начали смеяться, Айс оторвала плакатик и сунула к себе в сумку - на память.
   Три дня мы пили, и каждый день раза по три она делала мне минет, при этом ничего другого между нами не было. Я был просто поражен загадочным целомудрием девушки, но что поделать - у каждого свои приколы... Несколько раз в наш номер пыталась прорваться горничная. Она хотела сделать приборку, но мы так ее и не пустили. Все эти дни мы никуда не выходили из гостиницы. Питались мы купленной в буфете красной икрой, а пили шампанское и MOSKOVSKIY. Иногда у меня возникало желание послать на хуй все эти исследования и тихонько уехать в Японию, до которой было всего сто километров. Ну, может - чуть больше. Не знаю, с чем было связано это желание. Возможно, оно было навеяно пивом САППОРО, которым я пару раз похмелялся, лежа на запачканной обувью моей напарницы кровати. Да, было бы прикольно ходить сейчас по большому чужому городу и пить там местное пиво...
   Ее юбка стала выглядеть поистине ужасно - разводы морской соли, липкие темные пятна от джин-тоника и шампанского, дыры от сигаретных угольков... Мне кажется, она пыталась впитать в себя всю грязь, которая нас окружала. Или, хотя бы, ее излишки.
   Наши духи обезумели и носились по всей гостинице, смущая других жильцов, которые начали заходить в наш номер и предлагать моей напарнице интим. Она гордо отвергала все эти домогательства, и тогда духи, от нечего делать, начинали укреплять созданный ими кокон. Несколько раз мне звонила Стеклянная Женщина, но сквозь вязкие нити кокона ее голос пробивался с большим трудом, так что я до сих пор не знаю - что она мне хотела сказать тогда? Я помню только, что она купила какую-то белую лошадь для какого-то туристического проекта. Причем покупала она ее в местности, где водится очень много тигров. Хотя, возможно, я все напутал, и купила она, наоборот, белого тигра.
   Один раз я все-таки выходил во внешний мир. Я дошел до рынка и купил у симпатичной кореянки какой-то еды. Мы положили еду в отключенный холодильник и забыли про нее. А когда вспомнили, то было уже поздно. Потом мы старались не открывать лишний раз этот холодильник. Только иногда Айс быстро распахивала его дверцу, чтобы выбросить туда что-нибудь испортившееся. Холодильник стал мусоропроводом. Наша жизнь на Острове протекала довольно размеренно.
  
   10.
   На четвертый день Айс проснулась с очень серьезным лицом, вскочила и, расправляя жутко измятую юбку, торжественно объявила:
   - Все, начинаем работать.
   У нас уже были куплены обратные билеты, и до вылета оставалось два дня. После этого мы должны были отправиться на покрытый вулканами полуостров.
   Я пожал плечами - мол, начинаем, так начинаем... Мое дело маленькое. Ты собери респондентов, найди помещение, а я свою работу сделаю. Она пошла договариваться насчет аренды какого-нибудь конференц-зала, а я, наконец-то, поехал к бабушке.
   Мне было неудобно, что я поступил вот так - написал записку и исчез... Встреча прошла нормально, и я не могу здесь о ней рассказать почти ничего - ведь все это кроме меня никому интересно не будет.
   Ближе к вечеру я вернулся в МОНЕРОН, где меня уже ждала Айс. Она была почти трезва и заметно нервничала.
   - Мы же сейчас опоздаем! Идем быстрее! Я сняла помещение в научной библиотеке!
   Мы быстро собрали все нужное - камеру, штатив, всякие удлиннители и диктофоны и почти бегом покинули гостиницу. Все вещи были почему-то рассредоточены по куче маленьких неудобных пакетиков, которые постоянно вываливались у нас из рук. Администратор проводил нас полным осуждающего интереса взглядом.
   - И что, люди придут? - спросил я на ходу.
   - Придут, придут! Куча народу придет!
   Но никто не пришел.
   - Вот уроды! - ругалась Айс - Какие они мерзкие, лживые, подлые, все эти жалкие людишки!
   Мы сидели одни в большом уютном зале, за аренду которого была заплачена сумма... В общем, многие люди на такую сумму живут целый месяц.
   Потом я сходил и купил MOSKOVSKIY.
   - Ты когда-нибудь напивалась в научной библиотеке?
   Айс покачала головой:
   - Нет... Обрати внимание - сотрудники библиотеки смотрят на нас как на сумасшедших.
   Действительно, время от времени они заглядывали в зал. Их почему-то удивляла наша мирная беседа.
   Мы выпили коньяк и пошли в гостиницу, и опять пришлось тащить все это барахло - камеру, штакетник, бесчисленные драные мешочки.
   - Как съемки? - поинтересовался охранник.
   - Нормально, - хором сказали мы.
   - А что снимаете-то? И, хихикая: - Наверное, порноужасы?
   Мы молча стали подниматься по лестнице.
   Потом мы зачем-то куда-то ездили, пили MOSKOVSKIY. Одну бутылку мы нечаенно разбили прямо возле магазина, пришлось покупать новую. Мы пили коньяк вместо пива. Когда мы ехали обратно, пьяная Айс начала рассказывать таксисту всякий бред:
   - Мы журналисты с материка, сейчас едем в МОНЕРОН делать репортаж. Там у вас сейчас лежит мертвый чиновник. Это очень высокопоставленный чиновник из столицы.
   Таксист слушал с доверчивым изумлением.
   - А как его фамилия?
   - Тс-с! - сказала Айс, - вам лучше и не знать об этом. Могут быть последствия. Видишь, как мы напились? Это потому, что мы боимся ввязываться в такую темную историю. Но начальство нас заставило.
   Таксист понимающе кивнул головой. Я давился хохотом на заднем сиденье. Айс была непроницаемо серьезна, только в глазах виднелся веселый Бесенок Беспредела. Когда мы выходили из машины, таксист проводил долгим взглядом прекрасную юбку Айс.
  
   На следующее утро Айс ушла куда-то и вернулась через час одетая в элегантный деловой костюм. В руках она держала полупрозрачный пакет, сквозь который виднелась сжавшаяся в неряшливый комок юбка. Девушка бросила пакет на одну из кроватей. Она вышла у нас из употребления, так как вся была залита спиртным и соком. У изголовья лежала аккуратная кучка окурков. Постельное белье на ней отсутствовало.
   Айс включила ТВ, и впервые за много дней мы увидели движущиеся и говорящие картинки. Оказалось, что в оставленном нами мире происходят какие-то события. Многие из них были страшными, а многие - непонятными. Взрывы, ураганы, назначения и отставки... Но Президент был, как всегда, бодр.
   - Сегодня точно будем работать. Встретимся в пять, - сказала Айс и ушла. Я пошел на улицу, некоторое время слонялся по рынку и разглядывал выставленных на продажу морских существ. Внезапно я почувствовал, что нам предстоит пробыть на Острове гораздо дольше, чем мы думали сначала.
   Когда я вернулся в номер, на меня словно обрушился какой-то злой ураган. Я согнулся пополам и упал на грязную кровать. Жуткая тошнота накатила огромной зеленой волной, накрыла меня с головой, затопила всю комнату и выплеснулась через окно на улицу. Через несколько секунд я услышал какие-то странные звуки. Превозмогая дурноту, я выглянул в окно. Возле мусорного контейнера рыдала оборванная бомжиха. Я взял с подоконника апельсин и бросил ей. Она взяла апельсин и посмотрела вверх.
   - Извините! - крикнул я ей и закрыл окно. Физическая тошнота отступила, но осталась тошнота душевная, эдакий вельдшмерц, мировая скорбь... Я взял еще один апельсин и поставил на телевизор. Я видел, как духи входят в него, и радостная оранжевая кожица плода превращается в желтую кожу старухи...
  
   11.
   - Смотри! - сказала мне Джейн и показала рисунок. Я взял листок и с интересом стал разглядывать изображенных на нем духов.
   - Да, не очень-то они симпатичные... - сказал я через минуту.
   - Послушай, так вы там и не работали вовсе? - спросила Джейн.
   - Да нет, так тоже сказать нельзя. Самое смешное, что каждый день мы действительно пытались начать "новую жизнь" и работать... но у нас никак не получалось.
   - А почему эта девушка так странно себя вела?
   - Странно? Мне так не казалось. Находясь в этом коконе по-другому нельзя было вести себя. Девушка-то совершенно нормальная, хороший менеджер и все такое... Просто такая ей досталась на этот раз роль.
   - А кто роли-то распределял?
   - Хм...
   Я задумался. В самом деле, кто распределял роли? Я? Или какой-то любящий пошутить шаман?
   - Не знаю... Ну а дальше совсем странные вещи стали происходить. Мы собрали все-таки людей для опроса. Но опрос не состоялся - не хватало трех человек. И одной из пришедших на этот несостоявшийся опрос женщин была Ким.
   - Ни фига себе!
   - Да... Она меня долго не могла вспомнить, да и я ее узнал далеко не сразу. Потом мы поехали вечером в гостиницу и разговаривали... Оказывается, несколько лет она прожила в Корее у дальних родственников, вышла там замуж, а потом муж умер и она уехала обратно на Остров. И стала просто жить на какие-то свои сбережения. Прожила так несколько лет и устроилась работать в американскую нефтяную корпорацию, даже жить стала в американском районе. Там высокий забор, пропускная система... Блин, зачем я тебе это все рассказываю? Какие-то подробности из жизни корейской девушки...
   - Да нет, мне интересно!
   Джейн начала мелко-мелко нарезать тыкву, которую она, оказывается, принесла с собой.
   - Ты что делать с ней собралась?
   - Варенье сварю. Ты дальше рассказывай.
   - Ну а дальше Айс начала устраивать сцены непонятной мне ревности по поводу этой корейской девушки. Работа совсем застопорилась. Были какие-то бредовые поездки в соседние города, где мы напивались этой гадостью, я имею ввиду MOSKOVSKIY. Этот мерзкий напиток нас просто преследовал по всему Острову... Айс зачем-то пыталась выброситься из окна... Потом выбросила вместо себя кучу мелочи, а люди внизу эту мелочь собирали... Ее деловой костюм превратился в нечто ужасное, так как она в нем спала... Мы с Ким встречались по вечерам... Оказалось, что она совсем не помнит про наше детское общение. Ничего, кроме того сугроба. Иногда мне кажется, что мы до сих пор в этом сугробе, и некому нас выкопать, сказала она как-то раз... А меня знаешь что напрягло в ней? Она была ненастоящая, просто оболочка. И зачем я тогда с ней начал общаться? Ну, может быть - чтобы отдохнуть от безумства Айс...
  
   12.
   - Россия - это громадная бабища, шлюха, покрытая язвами, струпьями и мандавошками. Она бесстыдно валяется между Европой и Азией и бессмысленно таращится в небо, пока ее поедают заживо. Внутри у нее куча паразитов, а мозг растворился в алкоголе. Но, в тоже время, она беременна чем-то необычным, светлым... - сказала вдруг она, оторвав взгляд от своего ежедневника. Она сидела на кровати напротив меня, закутанная в грязное гостиничное одеяло. Вчера мы почти не пили, и похмелья не было. За окном шел осенний островной дождь, дома были серыми и печальными, особенно странная, обшитая деревянными панелями многоэтажка напротив.
   - А чем она беременна? - отрывая взгляд от окна, спросил я.
   - Не знаю... Очень сложно сказать, чем она беременна. Главное, чтобы выкидыша не случилось.
   Мы помолчали немного, а потом Айс сказала:
   - Когда была война в Югославии, я собиралась поехать туда. Уже собиралась подать документы...
   Я промолчал. Потом мне пришла в голову мысль: что если бы этот диалог происходил не в этой замусоренной комнате, полной злых духов, а где-нибудь на берегу моря? Или в шикарном ресторане? Или просто на автобусной остановке? Я подумал, что обрамление диалога очень сильно влияет на смысл произносимых слов, даже если слова будут совершенно одинаковыми.
   - Пойду, помою голову... - сказала она. Легла и начала снова читать ежедневник... А через минуту:
   - Слушай, можно я потом пройду тест Люшера на твоем компьютере?
   Я кивнул. Это такой тест, где надо выбирать цветные квадратики в определенном порядке, а потом компъютер выдает характеристику твоего нынешнего состояния, чуть мение туманную, чем предсказания И-Цзин. В итоге мы оба прошли тест, и выяснили, что работоспособность у нас обоих - свыше семидесяти процентов.
   От накуренного воздуха болела голова. Почему-то я опять подумал о корейской пище, вот уже несколько дней лежащей в нашем отключенном холодильнике. Там еще много чего лежало, ведь она использовала его в качестве мусоропровод. Она так и говорила: "Где то-то то-то? Да я это в холодильник выбросила...". По-моему, уже этот факт указывает на необычность образа жизни, который мы с ней вели вот уже в течение двух недель на этом огромном острове, покрытом лесами и небольшими городами. Мы побывали всего в трех, и я обратил внимание, что в каждом городе Ленин отличается определенным своеобразием. Если в столице он был равнодушным, искусственным, то в прибрежных городах он как-то оживал и приобретал индивидуальность. В пляжном городке А. он выглядел очень довольным жизнью, будто бы только что плотно пообедал, в руке он держал свернутый в трубочку плащ. В портовом городке К. у Ленина было щуплое тело, непропорционально большая голова. Он с испуганным недоумением смотрел на проходящих по площади корейцев, а рука его судорожно сжимала кепку - последнее, что оставалось в нем неизменным и вечным...
   Позавчера мы ездили в А. Городок, заросший покрасневшей рябиной, японскими соснами, маньчжурским орехом и пирамидальными тополями, необычайно пустынный и тихий... Самый главный звук, который преследовал нас весь день - это карканье ворон, переговаривавшихся о чем-то. Вороны, я думаю, были самыми активными существами в этом городе. Мне показалось, что жизнь их наполнена гораздо большим смыслом, чем наша. В тот момент, когда эта мысль пришла ко мне, мы пили красное вино у корней какого-то неизвестного мне дерева. Я смотрел на торчащие над крышей милицейского здания антенны. Их было две, и на каждой сначала сидело по одной черной вороне. Они переговаривались друг с другом. Одна издавала протяжные хриплые звуки, другая отвечала ей чем-то вроде короткого лая. Потом к их диалогу присоединились другие вороны, невидимые в ветвях окружавших нас деревьев. Затем еще две вороны присело на антенны, и Айс почему-то сказала:
   - Мне кажется, я вижу над воронами нимб.
   Я никакого нимба не увидел. Через минуту вороны снялись разом с места и улетели куда-то в северном направлении. Мы сидели в самом центре городка, но вокруг не было ни души... Странное такое ощущение, будто во сне. Впрочем, нет - иногда мимо нас как тени проходили тихие незаметные люди, не обращавшие на нас ни малейшего внимания. Шелест начинавшей опадать листвы, крики черных птиц...
   - Надо работать, - сказал я, мы поднялись и пошли к школе. Там мы арендовали помещение для проведения фокус-групп. Возле школы стояла печальная серебристая пионерка с флагом в руках. На ее каменном детском лице лежал отпечаток тоски, возникающей у ребенка в тот момент, когда он вдруг понимает бессмысленность окружающей его жизни, ее иллюзорность и условность. Обычно потом это понимание прячется глубоко-глубоко в подсознание, а выражение корректируется с помощью напряжения мимических мышц. У взрослых оно наиболее отчетливо проступает, когда они лежат утром с похмелья и рассматривают молча трещины на потолке.
   - Я немного посмотрю на пионерку, - сказала она и остановилась перед входом, а я вошел внутрь. Как только мы приехали, выражение лица каменной девочки сразу запало мне в душу. Потом завхоз школы рассказала, что раньше у входа стоял еще и каменный мальчик, но пару лет назад ученики школы его разбили. Поэтому-то у девочки такая тоска на лице. "Да, трудно быть одному" - подумал я и прошел в большой пустой зал - школьную столовую. В одном конце стояло насколько столов, в другом находилась сцена. Звук моих шагов размазывался по обширному пространству, становился неясным и гулким. Я хлопнул в ладоши, и с этим звуком произошло тоже самое.
   Потом я включил музыку и начал подключать и расставлять аппаратуру - камеру, диктофоны. Наступило шесть, и мы замерли в ожидании. Прошло минут пятнадцать. Я спросил:
   - Ну, и где твои люди?
   - Не знаю, где эти уроды... - раздраженно ответила А.
   Уроды так и не пришли.
  
   Итак, мы были в полной жопе. Подошел день отлета, а мы не сделали НИЧЕГО. Позвонил директор Айс...
   - Милая, ну как вы там?
   - Мы ничего не сделали... Ты не представляешь, как трудно здесь работать. Это просто ужасно! - ответила пьяная Айс.
   Звук в мобильнике был довольно громкий и я мог слышать разговор несмотря на то, что из ноутбука доносилась негромкая и очень лиричная песня Коэна. Герой песни прожил свою жизнь в Вавилоне, а потом его отправили куда-то вниз по Реке Тьмы, предварительно вырезав ему глаза, губы и сердце. Вместо сердца ему вложили что-то очень холодное, не помню уже точно, что именно...
   - Да нет, Айс, я прекрасно понимаю, как трудно вам на этом Острове. Если честно, то никто еще не смог там толком ничего сделать. Поэтому мы именно вас и отправили. Ведь вы - очень сильные люди! Есть надежда, что хоть что-то будет сделано?
   - Если честно - то вряд ли.
   Последовала долгая пауза. Директор вздохнул и спросил:
   - Как у вас с деньгами?
   - Мы все проебали... - грустно сказала Айс, по ее щекам потекли смешанные с дорогой косметикой слезы.
   - Сколько вам надо?
   Айс назвала сумму.
   - Ладно, сдавайте билеты и доделывайте работу.
   - Я не могу!
   Айс зарыдала.
   - Я вообще не могу больше заниматься всей этой гадостью! Я увольняюсь!
   Айс начала нести какую-то чушь, а потом номер заблокировался и связь прервалась.
   - Ты что? - спросил я удивленно.
   - Ты сволочь! - сказала девушка злобно. - Ты ничего не понимаешь! Я ведь тебя люблю!
   Я оторопел. Какая, на фиг, любовь? Откуда она тут взялась? Да и в любом случае, при чем здесь заваленный заказ?
   - Успокойся! - сказал я и налил в ее стакан MOSKOVSKIY. Она выпила и легла на кровать, отвернувшись лицом к стене. Потом она приглушенным подушкой голосом сказала:
   - Я не хочу, чтобы ты трахался с этой корейской дурой!
   - Да ты что, совсем что ли? Какая тебе разница? К тому же у меня с ней и не было ничего.
   - Ну конечно, не было! - сказала она с обидой.
   Я пожал плечами. Ну и бред!
   Я вышел в коридор, дошел до общего туалета и стал смотреть на табличку ТУАЛЕТ МУЖСКОЙ. Табличка была очень солидной - красная кожа с золотым тиснением, как на кабинете руководителя какой-нибудь крупной политической партии. Я оторвал табличку от двери и вернулся с ней в номер. Айс сидела на кровати, я положил ей на колени табличку. Ее лицо расплылось в улыбке, а потом мы начали дико хохотать.
   - Извини меня за всю эту чушь, - сказала Айс через несколько минут. - Конечно, никакой любви нет, не знаю что на меня нашло...
   Я взял с телевизора сморщенный апельсин и выбросил в окно. А потом мы мирно уснули, обнявшись как брат и сестра.
  
   13.
   За два дня мы сделали всю работу! Мы носились по Острову как угорелые, Айс умудрялась за несколько минут собрать в незнакомом городе кучу народу, и каждый просто горел желанием поучаствовать в нашем опросе. Мы нашли двух пугливых существ - местных социологов, и с их помощью провели образцово-показательные фокус-группы. Существ мы, почему-то, назвали Ушлепками. Первый Ушлепок был высоким, нескладным, всегда носил костюм и галстук и находился в полной власти своей жены, которую Второй Ушлепок называл почему-то "старой кобылой". Она действительно была на двадцать лет старше своего мужа... Он был очень похож на неудачливого наивного бандита из тарантиновского фильма. Второй Ушлепок был активным и старался показать себя крутым и страшным. Голос у него был скрипучим и ворчливым, говорил он быстро, недоговаривая некоторые слова. Он очень боялся что мы, столичные жители, кинем его по деньгам, и пытался проводить профилактическое запугивание. Мы с Айс просто умирали со смеху...
   Мы сделали работу, но Остров нас не отпускал. Кокон, в котором мы оказались, еще не раскрылся. Сначала мы не могли купить билет - по всему региону сломалась какая-то диспетчерская система. Потом начался затяжной тайфун, мы сидели в своем МОНЕРОНЕ, трезвые и серьезные и смотрели на потоки воды за окном.
   Потом дождь кончился, но авиасообщение так и не восстановилось - в аэропорту из-за урагана вышло из строя какое-то оборудование.
   Днем мы ходили по привокзальной площади, я смотрел на ласточек. Они казались мне гораздо меньше, чем в детстве. Айс все пыталась найти "нормальную", не китайскую и не корейскую еду. Мы нашли такую столовую, но тамошняя еда оказалась такого отвратительного качества, что мы оставили все купленные блюда практически нетронутыми.
   Потом я попрощался с Айс и пошел на встречу с Ким.
  
   Мы шли по ночной улице. И тротуары, и проезжая часть были пустынны, и я о чем-то оживленно говорил Ким. В правой руке я держал наполовину полную бутылку пива. Мир казался мне интересным и удивительным. Я попал будто бы в новый, более высокий слой. Мои духи отлетели куда-то, их присутствие совсем не ощущалось.
   Внезапно с кинематографической отчетливостью я увидел, как бутылка вылетает из моей руки, летит куда-то вверх, потом вниз и разбивается вдребезги об асфальт. Одновременно по асфальту кубарем катится человек, а за ним - грохочущий мотоцикл. Потом мотоциклист с трудом встает, и я вижу, что это совсем молодой парень. По искаженному страхом лицу течет кровь.
   - Ты что, совсем охренел? Смотри, ты же мне пиво разбил! Ты что по тротуару ездишь, урод?! - говорю я с как-то автоматически, а потом чувствую, как сознание начинает гаснуть. Одновременно разрастается жуткая боль в правом боку, в области печени. Я не успеваю почувствовать всех ее масштабов - просто отхожу в сторону, сажусь на траву и отключаюсь. Потом вдруг всплываю в какой-то грохочущей темноте. Я понимаю, что несусь по ней с огромной скоростью. Спиной я ощущаю твердость дерева. Впереди шумно дышит сливающийся с мраком конь, который везет мою повозку. "Я умер от болевого шока, вызванного разрывом печени" - равнодушно думаю я и замечаю, что все вокруг начинает слабо светиться багровым. Потом повозка останавливается резко, конь поворачивает ко мне свою черную морду и говорит:
   - Выходи, дальше пешком пойдешь.
   Я осторожно привстал... Боли не было. Тогда я спрыгнул с повозки на каменистую землю. Зазвонил мобильник, я нажал зеленую кнопку, поднес трубку к уху, и услышал голос робота: "Сумма на вашем счете недостаточна для принятия данного звонка. Вам необходимо пополнить ваш баланс". На дисплее определился номер Стеклянной Женщины. Я сунул телефон в карман и посмотрел на расстилавшуюся внизу подо мной бескрайнюю равнину, покрытую какими-то светящимися строениями. Небо было низким и багровым. Оно было похоже на однородный пластмассовый купол. Повозка стояла на вырубленной вдоль крутого горного склона дороге. Не было никакой растительности. Да, крайне неуютное место... Я хотел спросить у коня о том, где мы сейчас находимся, но передумал. Мне, в общем-то, и так было это понятно.
   - Куда мне идти? - спросил я коня через минуту.
   - Вниз, - ответил он. - Идти далеко, советую начать побыстрее, чтобы успеть до налета.
   - Какого налета? - спросил я встревоженно.
   - Если попадешь под него - мало не покажется, - сказал конь. Он отвернулся, давая понять, что не собирается вступать со мной ни в какие дальнейшие разговоры.
   Тут телефон мой завибрировал в кармане, я достал его и увидел, что мне пришло смс. Я нажал на конвертик и прочитал: "ЕСЛИ НАХОДИШЬСЯ В НЕПРИЯТНОМ МЕСТЕ, ДОСТАНЬ КРИСТАЛЛ". Эсэмэска была от Стеклянной Женщины. Я нащупал кристалл и вытащил его. От него исходил неоновый свет, и я оказался в холодном белом круге посреди наполненного багрянцем мира. Конь опять повернулся и сказал:
   - Ну вот, ездить туда-сюда зря... Сразу сказал бы, что тебе туда... Садись!
   Я сел и мы поехали по дороге обратно, потом нырнули в какой-то туннель и ехали по нему весьма долго.
   Возле ворот нас встретил дух - серьезный и прозрачный. Он распахнул ворота, и мы въехали в огромную пещеру, сиявшую чудесными камнями. Я спрыгнул с повозки, и стал разглядывать росшие повсюду чудесные кристаллы. Было прохладно, но не холодно. Когда я прикасался к камням, они начинали говорить со мной. Я чувствовал, что они наполнены информацией и зимней ледяной красотой. На секунду мне захотелось остаться среди этой красоты навсегда. Я почувствовал, как сердце мое начинает светить изнутри таким же неоновым светом, как и все, меня окружавшее.
   Вдруг я заметил, что я не один. Вокруг меня начали скапливаться прозрачные духи, подобные тому, что встретил нас у ворот. Они смотрели на меня своими бездонными глазами, затем один из них протянул ко мне руку, я отпрянул в испуге, оступился и упал навзничь. Я увидел склонившееся надо мной лицо Ким, потом мотоциклиста, нервным голосом вызывающего скорую... Я быстро встал, отряхнулся и сказал:
   - Не надо скорую, все нормально. Уё...вай отсюда.
   Мотоциклист мгновенно скрылся.
   - Тебе же в больницу надо!
   - Ты что?! Зачем, если я пока умирать не собираюсь? А так они меня положат и будут ждать - начну помирать или нет. Если начну, я и сам узнаю, тогда и вызовем скорую.
   Тут мне опять стало плохо, в глазах потемнело, и я попросил Ким отвести меня в темневшие неподалеку кусты. Мы сели там, и увидели, как подъезжает скорая, выходит врач и, не найдя никого, снова залазит в машину. Скорая уезжает.
   - Ничего себе, как быстро приехали! - говорю я, держась рукой за отбитую печень. Такое ощущение, что мы играем в прятки, думаю я, глядя на удаляющуюся белую машину.
   Потом мы поймали такси и доехали до гостиницы. Я лег на кровать. Ким ушла, а Айс сидела рядом и смотрела на меня с виноватым видом...
  
   На следующий день под глазами у меня появились огромные болезненные синяки. Я взял у Айс темные очки - настолько ужасно выглядело мое лицо. Почти весь день я молча лежал на кровати и страдал. Под вечер Айс взяла три апельсина и мы вырезали на них три рожи. Портреты духов, которые нас мучали... Айс поставила рожи на телевизор и сфотографировала их.
   - Будет хоть одна фотография на память об этом Острове... - сказала она задумчиво. А потом виновато: - Знаешь, я должна тебе признаться. Я сделала одну ужасную вещь... нет, я не могу об этом говорить. Обещай, что ты простишь меня...
   Я смотрел на нее с ожиданием. Она молчала, и я перевел взгляд на апельсины.
   - Я совершила против тебя один ужасный обряд. Это все от моей глупой ревности... Вот из-за этого все так и получилось. Ты простишь меня?
   - Ну и ну... - только и сказал я.
   На следующее утро мы покинули Остров. Перед отъездом Айс вытряхнула из своей сумки пятнадцать одноразовых зажигалок и горстями стала выбрасывать их в окно. Я успел взять одну для себя. В аэропорту мы упаковали россыпь своих вещей - драные пакеты, кассеты, прекрасную юбку Айс, мои трусы и многое другое в многослойную пленку. Упаковщик, обматывая все это пленкой, противно хихикал. Получился продолговатый серебристый кокон. Я взял его и с отвращением понес сдавать в багаж. Меня провожали моя бабушка и двоюродный дед.
  
   14.
   Тогда, в детстве, мир казался мне волшебным. Он был цельным и правильным. Снеговики с угольками вместо глаз и морковкой вместо носа, сухие дрова в подвале, фуникулер, уносящий тебя все выше и выше... Все это было живым и честным. Хотя, возможно, я просто не знал всей правды. И на самом деле снеговик был лишь кучей замерзшей воды (в верхней части - два комочка практически чистого углерода и продолговатый предмет органического происхождения). Дрова... Про них и говорить нечего. И все мы, маленькие существа, пребывали в счастливом неведенье... Я несколько раз встречал потом своих знакомых из того периода. И каждый раз удивлялся - кому и зачем нужно было подменять живое существо его грубым подобием?
   Нет, наоборот - мы, маленькие существа, как раз и знали все по-настоящему. И новогодний снег, засыпавший город, был действительно прекрасен. И мне жаль, что приехав на Остров через долгие годы я так и не увидел ничего, кроме синего МОНЕРОНА, мерзкого кокона и чужого зеленого моря. Никакого мира детства... Два маленьких существа так и остались лежать в своем сугробе, ненужные никому.
  
   15.
   - Мдаа...
   Джейн уже доварила варенье и теперь сидела на полу, обхватив руками колени. Потом она сказала:
   - Мне некоторые вещи показались странными. Например, эта твоя корейская девушка... Какая-то она ненастоящая.
   - Если честно, то ее и не было. Я ее зачем-то придумал. На самом деле с нами вместе с самого начала работала еще одна девушка, социолог. Но я про нее не могу рассказывать.
   - Почему?
   - Не знаю...
   На подоконнике сидел воробей и с интересом смотрел через стекло на банку с оранжевым вареньем.
   - Ну, тогда понятно, почему твоя Айс так себя вела. У вас там возник самый банальный треугольник.
   - Нет, на самом деле все равно непонятно, почему мы действовали именно так. Вторая девушка, кстати, вела себя вполне нормально. Она вроде как совсем в другом мире находилась. Может, поэтому я и не могу про нее рассказывать... Прикол в том, что и жила она в отдельном номере. А к нам приходила только чтобы пить спиртное. Кстати, она и MOSKOVSKIY не пила, только водку и всякие коктейли. Так что, возможно, все дело в этом коньяке, который мы пили вместо пива...
   - А, ну это многое объясняет... - улыбнулась Джейн. Потом она попросила показать ей кристалл Стеклянной Женщины. Я достал его с полки и протянул ей.
   - А Стеклянная Женщина - она к какому миру принадлежит? И что ей вообще от тебя было нужно?
   - Не знаю... Я так и не понял этого.
   Запищал телефон и я прочел смс.
   - Что там?
   - Да вот, как раз она сообщение прислала.
   - А результаты исследования? Что в итоге получилось-то?
   - Неутешительные результаты.
   - Для кого неутешительные?
   - Да для всех... Я тебе потом дам распечатки интервью, сама посмотришь.
   - А как сейчас поживает Айс?
   - По-моему, замечательно. Мы друг другу почти каждый день шлем емэйлы. Используем друг друга как зеркала. А вот, кстати, одна из ее зажигалок.
   Я продемонстрировал Джейн бледно-сиреневую китайскую зажигалку.
   - Да, она, судя по рассказу, просто твоя женская ипостась. Или, наоборот - ты ее мужская... А как твоя печень?
   - Побаливает...
   - В любом случае здорово, что ты съездил на остров своего детства.
   Я кивнул. Мы молчали минут пять, а потом я начал пьяные поиски смысла жизни:
   - Понимаешь, мы все ищем чего-то, ищем. Находим что-то, но нас это не устраивает. Находим жену, а она надоедает. Работа не приносит удовольствия, друзья не могут общаться друг с другом без выпивки или наркотиков... И все время тебя преследует ощущение фальши, будто все это - некая инсценировка, или просто компьютерная игра, или фильм... Да, можно научиться переходить из одной игры в другую, можно быть богатым и счастливым, но ощущение фальши никуда не исчезает. Ты общаешься с кем-то, но никогда не можешь знать - по-настоящему это, или нет. А точнее, всегда понимаешь - нет, не по настоящему. Почему так происходит? Постепенно я начал понимать, что все миры, куда ты можешь переместиться, обладают поразительным сходством. И, в тоже время, каждый мир - это призрак, сквозь него проступают контуры других миров... Небольшое усилие, и ты выпадаешь из своего мира в другой.
   Я с отвращением выпил водки и понял - я больше никогда не хочу ее пить. Встал, вылил остававшуюся в бутылке жидкость в раковину... Духи вокруг меня зашевелились беспокойно, некоторые стали заглядывать в сливное отверстие. Потом вдруг все они растаяли без следа, а лицо Джейн немного побледнело и напряглось. Но глаза ее... В них появилась какая-то радость... В общем, это были прекрасные глаза. Я бросил пустую бутылку под раковину и продолжил:
   - Потом я думал - почему среди окружающих нас духов нет ангелов? Духи, которые помогают тебе на твоем жизненном пути, делают это не из любви, а по каким-то своим причинам. Вообще, в наших мирах на удивление мало настоящей любви, ты не находишь? И постепенно до меня дошло. Я не знаю, возможно - это лишь мой личный бред... но мне кажется... Вот смотри, есть нижний мир, там живут мертвые и зловредные для нас духи, есть средний, в котором живем мы и Духи Среднего Мира - хозяева рек, гор, мелкие домашние духи, а есть Верхний Мир. Но присутствие Верхнего Мира никак не ощущается. А Средний Мир все больше становится похож на Нижний. Миллиарды страдающих людей, которые убивают и мучают друг друга, которые вверяют свою судьбу загадочным духам, просто сидят вечерами на стуле, качаются, курят и пьют крепкое вино... Я думаю, что духи Нижнего Мира смогли установить в нашем слое свою власть. Возможно, что нашего Среднего Мира уже и не существует больше, и все мы влачим свое существование в Шеоле, а наше сознание блуждает среди галлюцинаций... Без надежды на освобождение или перерождение. Все каналы связи с Верхним Миром давным-давно перекрыты. Абонент не отвечает или временно не доступен...
   Потом я прикоснулся рукой к волосам Джейн... За окном было совсем темно, окна девятиэтажки напротив светились желтым светом. А может это все по настоящему? Может, действительно она? Внезапно я понял - да, так оно и есть. Она... Я закурил и закончил свой затянувшийся пьяный монолог:
   - И все равно - какой-то выход из всего этого должен быть. Где он? Просто тот мир, в котором ты находишься, нужно сделать живым. Нужно взять на себя ответственность за происходящее в нем. Наполнить его любовью... Послать на х... духов Нижнего Мира и просто жить. Если они смогли превратить наш мир в Нижний, то и мы ведь можем все переделать по своему, мы можем игнорировать приказы своего Главного Менеджера, отказаться от навязанных нам сценариев, мы можем сами выбирать свои дороги. И если мы совершим эту внутреннюю Революцию, то весь этот мир - мир нефти, заказных убийств и сытой слепоты золотого миллиарда растает как дым. И тогда вместо глухого пластмассового купола наши души снова увидят небо, полное сияющих звезд...
   - Я тебя люблю... - тихо сказала Джейн и поцеловала мою руку. Ее слова никак не были связаны с моими пьяными философскими откровениями.
  
   2005
  ......................................................................................................................................................................................
  КРАСНЫЕ ШТОРЫ
  1.
  - Мама, ну расскажи мне страшную историю! - Малыш лет пяти или шести затопал ножками по старому ковру.
  - Всё, хватит историй! Спать пара, завтра в садик. - Мама погрозила мальчугану пальцем, притворно нахмурилась.
  - Ну, пожалуйста! Ну, расскажи! - продолжал требовать мальчуган.
  - Ладно, - сдалась мама. - Только ты - марш под одеяло. Что тебе рассказать?
  - Про Красные Шторы!
  Мама вздохнула, улыбнулась чему-то и начала свой рассказ:
  - Жила-была одна большая-большая семья. Однажды папа купил красные шторы и повесил их в зале. Утром проснулись - а бабушка куда-то исчезла. Искали-искали её - да нигде так и не нашли.
  - Это их Красные Шторы съели! - воскликнул малыш.
  - Тихо! Закрывай глаза и слушай молча, а то не буду рассказывать. Так вот, прошел еще один день, наступила ночь. Все легли спать. Утром просыпаются - нет старшей сестры. Искали-искали, но нигде не нашли...
  Прошла всего минута, Лида успела дойти только до пятой жертвы страшных штор - а мальчик уже сладко засопел. Спал... Из облезлых деревянных часов высунулась кукушка с широко разинутым клювом, безмолвно прокуковала: девять. Женщина погладила малыша по русой головке, вышла на балкон, вытянула из-под жестяного подоконника мятую пачку дешевых сигарет. Закурила. Она смотрела на темнеющий двор, на изрядно пожелтевшие деревья, на окрашенные в желтый и синий цвет вкопанные наполовину в землю покрышки. Теребила от нечего делать мокрые шторы, растянутые плашмя на верёвках. Мысли в голове медленно колыхались туда-сюда.
  Трудный выдался этот год. Две тысячи пятнадцатый, блин, так его и разэтак. Женька звонил с вахты, опять, говорит, выдадут только половину зарплаты. А остальное к концу осени. Как жить-то, блин? Эх, скорее бы Женька вернулся. Еще неделя осталась...
  - Лидка, твою мать! Снова ты свои мокрые шторы развесила! Сколько раз тебе говорить можно, если весишь чё, так выжимай по уму! - раздался этажом ниже старушечий голос, похожий на лай маленькой противной собачонки. - Опять ты мне все цветы своей мыльной водой залила, дрянь ты этакая!
  Лида щелчком отправила окурок в темнеющий воздух, проследила его путь от восьмого этажа до самого вытоптанного газона. Пробормотала тихо и беззлобно какое-то ругательство и пошла на кухню, докручивать фарш.
  2.
  В тесной двушке было накурено, туманно. Хасан, неопределенной национальности азиат, аккуратно ссыпал остатки травы в бумажный пакет, сунул в карман тренировочных штанов. Забил косяк, помял нежно папиросу, положил рядом с полной до краёв пепельницей.
  Хозяйка квартиры вернулась пошатываясь, поправляя замызганный халат, недовольная.
  - Вот достал, охломон. Орёт и орёт, чего ему ещё надо? - злобно пожаловалась она мужчинам.
  - Ладно, Ольга, давай лучше выпьем, гульнем ещё по-малому - и успокоимся, - забулькал лысый Вован, подмигнул Хасану. Тот поднял двумя пальцами папиросу, помахал ею в воздухе. Смотрите, мол! Вот что имеется!
  - О, так ведь это ништяк! - заулыбался Вован, - Только сначала водочки накатим? А?
  - За что пить будем? - спросила Ольга и врубила на полную мощность телевизор. На экране кривлялся Петросян в обществе каких-то девиц.
  - Потише, потише! - сморщился Хасан. Ольга прибрала громкость.
  - За что? Да вот хоть за новый, две тысячи десятый год! - радостно крикнул Вован.
  - Да какой он новый? Уже полгода, как две тысячи десятый. Да какие там полгода -сентябрь на дворе, - отмахнулась Ольга, бухнулась в кресло с обгорелым углом.
  - А это что? - захихикал Вован, указывая на высохшую пожелтевшую елку, украшенную несколькими блестяшками из фольги. - Вот тебе и Новый год.
  - Что-что... ёлка, вот что. С прошлого года осталась. Я ее третьего января во дворе увидала, кто-то вынес. Взяла. Вот, думаю, Рождество буду справлять.
  - А что не выкинешь? - поинтересовался Хасан. Несмотря на орущий телевизор, из соседней комнаты явственно доносился плач ребенка.
  - Некогда мне. Вот ты возьми и вынеси. А то ишь, какой. Вумный, как вутка. Чё не вынесешь. Вот сам и выноси.
  Выпили. Ольге не пошло, полезло обратно. Она закашлялась, схватила с полу носок, сплюнула в него. Хасан взорвал косяк, передал Вовану. Тот затянулся, отдал Хасану, налил всем еще водки. Закусывали из общей тарелки "дошираком" и высохшим, покрытым соляной коростой салом. Ребенок в комнате верещал, как резаный. Петросян кончился, началось ток-шоу, и там все хлопали в ладоши. Пухлогубый ведущий рассказывал что-то о жившем на Украине двухголовом уроде. О том, как этого урода мучали сначала коммунисты, а потом украинские жидобандеровцы.
  - Вот бы плову сейчас, - сказал почему-то Хасан и облизнулся.
  Вован забулькал смехом, начал тыкать пальцем в жухлую ёлку:
  - Это как в анекдоте. Мужик жалуется другу: прихожу на восьмое марта домой, жене букет дарю, а она, стерва, недовольна. Всё пилит и пилит. "Выкинь ёлку, выкинь ёлку", вот заладила!
  Мужчины зашлись истеричным смехом: начала действовать хасановская трава. Ольга встала и вышла в соседнюю комнату, матерясь и шатаясь. Ребенок закричал еще громче. Вован всё продолжал хохотать и всхлипывать, а Хасан встал и зачем-то заглянул в детскую. Он увидел, как Ольга трясет годовалого примерно мальчика, осыпая его отвратительной бранью. Затем она распахнула окно и бросила туда ребенка. Хоп! И нет ребенка, хотя только что был. Действие простое, но похожее на страшный сон. Хасан вернулся к столику, быстро допил налитую водку из всех трех рюмок. Ему стало жутко быть здесь, наверное трава дала плохой приход. Глупо улыбаясь, вернулась Ольга, плюхнулась в своё кресло, не удержалась на нём и растянулась на полу. Вован, всё также продолжая хихикать и повизгивать, задрал ей халат, а Ольга замычала что-то мутное.
  Хасан вышел в прихожую, тихо открыл дверь и юркнул в сумрак подъезда. До него донесся приглушенный дверью крик Ольги:
  - Выкинь ёлку, придурок! Я ж тебе говорила!
  Быстро, не оглядываясь, шёл Хасан по кривому проулку между гаражами и думал: "Вот ведь шайтан, ай-ай! Как же это так? А если бы менты сейчас, а у меня трава на кармане? Ай-яй!"
  3.
  "Живём и живём, а детей у нас всё нет... И врач говорит - ничего вроде не поделаешь" - меланхолично думала Лида, двигая щеткой пылесоса по старому выцветшему ковру. Сквозь шум доисторического механизма она не сразу услышала настойчивый стук в дверь. "Опять эта дура припёрлась", подумала она и, не выключая пылесоса, пошла открывать.
  - Ты чё, Лидка, совсем оборзела? - сразу же напустилась на нее соседка снизу. - Опять своё тряпьё сушить вывесила, мне все цветы своей водой мыльной позаливала!
  - Какая ещё вода? Я в машинке отжимала. Что, не верите? Ну, так идите и смотрите!
  Лида схватила сморщенную кожистую лапку, потянула старуху на балкон. У балконного порога женщины остановились как вкопанные. На растянутых подобно гамаку красных шторах лежал маленький ребенок.
  - Ох ты, Господи! - воскликнула Лида и бросилась к малышу, подхватила его на руки. Он молчал, глаза были закрыты. Лида потрясла его, и тут ребенок открыл глаза и пронзительным, скрипучим голосом закричал так, будто только что родился.
  С девятого этажа вылетел длинный предмет и с глухим стуком ударился о землю. Это была старая, сухая ёлка.
  .......................................................................................................................................................................................
  ДВУХГОЛОВЫЙ МАЛЬЧУГАН
  
  Петр Алексеевич Спасин с интересом вчитывался в газету.
  - Глянь, что пишут! - он сунул серый листок Анне, неловко ткнул в заголовок желтым от папирос пальцем. Анна пихнулась носом в газету "Крымская правь", заверещала взволнованно:
  - И? И? Хи?
  "Парламент расстреляли из танков", - прочел Петр Алексеевич, притянул газету обратно к себе.
  - Ты понимаешь вообще, что происходит в России? - спросил он, пожевал губами и продолжил читать вслух: "Президент Ельцин заявил, что Верховный Совет перестал обладать легитимностью, демократия должна защищаться от красно-коричневой чумы..."
   Анна Андреевна снова заверещала:
  - И? И? Хи?
  - Да нет, ты не бойся, - Петр Алексеевич ласково погладил Анну по морде. - Это все политика, нас она не касается.
  - Ся! Ся! Ся! - выкрикнула Анна Андреевна.
  - Ты правда так думаешь? - заинтересованно спросил Пётр. Анна начала энергично кивать головой.
  - А я с ней согласен, - заявил вдруг Алексеевич.
  И сразу же ноги Петра Алексеевича начали очень нелепо двигаться, будто каждая нога - сама по себе. Так же и руки его засуетились: одна теребила лабораторную простынь, вторая (левая) начала с силой ударять кулаком по правой ноге.
  - Стоп, стоп! - закричал Пётр, и Алексеевич прекратил свою нелепую борьбу.
  - Анна, извини нас, - сказал Пётр Алексеевич, и продолжил чтение газеты.
  Вошла сиделка, принесла на подносе два фужера с шампанским и шампанским же наполненную бутылочку с желтой соской.
  Петр Алексеевич сначала и не понял, что им несёт сиделка, но Анна Андреевна сразу зашипела громко и радостно:
  - Ща, ща, ща!
  Сиделка между тем говорила:
  - ... Так что ничего такого не подумайте, ну шо тут думать? А сейчас вам заяснят за ситуацию.
  И она ушла.
  - Эрго бибамус! - сказал Петр Алексеевич, замахнул свои фужеры, сунул соску Анне Андреевне. Закурил, аккуратно выпуская дым в распахнутое окно. Внизу на асфальте лежала неряшливая куча мокрых жухлых листьев. Осень...
  Анна Андреевна с удовольствием высосала шампанское, доверчиво уставилась на Петра Алексеевича:
  - И? И? Шо? Шо?
  - Шо? Бибарэ, эрго сум. Вот шо, - пошутил Петр Алексеевич.
  Зашли Хозяева. Сразу было понятно, что это Хозяева, хоть и одежда на них была не такая как обычно, а такая, как вечером в фильмах показывают: костюм, галстук.
  - У вас тут процесс нормально идёт, как я вижу? - спросил улыбчивый мордоворот с холодными, мертвыми глазами. Руки он держал в карманах брюк, отчего показался Петру Алексеевичу похожим на заграничного гангстера.
  Второй, польского вида хлыщ, щебетнул что-то по-украински - а Петр Алексеевич и не понял даже, что это он сказал.
  - Перейдем сразу к делу, - сказал мордоворот. - Сейчас в украинской державе проводится модернизация и оптимизация научных учреждений. По новому закону все участники экспериментов получают украинские паспорта, вам предоставляется пенсия. Институт закрывается, в связи с этим вам нужно будет переехать.
  Петр Алексеевич не знал, что ответить на это. Анна Андреевна тоже молчала, настороженно вглядываясь в мордоворота своими прекрасными карими глазами.
  Мордоворот достал из-за пазухи пропахшие его потом паспорта и сунул их Петру Алексеевичу. Петр Алексеевич открыл свой паспорт, прочитал про себя: "Петро Олексеевич". Подумал: "Даже имя с ошибками написали..."
  В последние годы он заметил, что отношение и к нему, и к Анне Андреевне, и к другим постояльцам Санатория очень изменилось. Написанное с ошибками имя его не удивило, но несколько обидело.
  - Вы можете взять с собой ручную кладь, - прорезался вдруг мерзкий голос хлыща. - Имеете десять минут на сборы.
  Мордоворот неожиданно вежливо объяснил, что именно можно взять с собой (всё, кроме державного имущества, но не слишком много).
  Петр Алексеевич понял вдруг, что настал тот момент, которого он всегда и ждал одновременно, и боялся. Наступила свобода. О свободе он мечтал с самого детства, а после наступления "хрущевской оттепели" - особенно.
  - А сможем ли мы жить вместе с Анной Андреевной? - спросил Петр Алексеевич и увидел глумливую усмешку на лице второго Хозяина и мимолетную кривоватую улыбочку, скользнувшую по широкому лику мордоворта. Мордоворот пообещал:
  - Конечно сможете, всенепременьнейше! В наилучшем виде всё будет. С видом на море. Я ведь человек тоже, христианин. Мне вас довольно жалко... Я испытываю к вам сострадание. Будет лучше, чем было, вы уж мне поверьте.
  Петр Алексеевич из своих вещей взял только книги, сколько мог унести. "Человек-амфибия" Беляева, "Дориана Грэя" несчастного Уайльда, уэллсовский "Остров Доктора Моро". Книги по биологии и антропологии. Дюркгейма, томик Ленина, Маркса. Стопку "самиздатовских" книг, напечатанных на печатной машинке, вырезанных из каких-то журналов. Например: сценарий Дэвида Линча, "Человек-слон". Или, немного повеселее - "Картофельный эльф" Набокова.
  Петр Алексеевич и ощущал себя кем-то вроде картофельного эльфа. Иногда представлял даже: а вдруг понравлюсь кому-то, и смогу породить ребенка? Пусть даже назло её мужу, и всё такое? Пусть даже ребеночек мертвым родится - но всё-таки ведь родится?
  Годы шли, но никому он не нравился, и ребенок не родился.
  В глазах возникли слёзы. Вспомнился ему самый первый Профессор, вспомнилось им, как они взрослели оба. Сначала Пётр, затем Алексей, помладше. Когда голову Алексея пришили к телу - Петру уже и не помнилось, но вспомнилось, как они ругались с Лёшей, боролись каждый за обладание единственным телом. Петр раньше начал управлять этим телом, поэтому всегда Алексея побеждал, иногда даже специально мучал его. Хочет Алексей взять пирожное, а Петр раз! - да и скособочит пальцы, и пирожное падает под ноги. Алексей, впрочем, тоже творил что попало. Однажды познакомили их с симпатичной жабродышащей карлицей... Впрочем, про это лучше и не вспоминать, стыд сплошной.
  Потом уже, через много лет, они почти полностью примирились. И Пётр перед Алексеем даже специально извинился за тот период мучений... А Алексей извинился за карлицу.
  - Ха, целую библиотеку тащит с собой!
  Хлыщ засмеялся, а более добрый мордоворот молча забрал половину книг, аккуратно положил их на диван, толкнул двухголового Петра Алесеевича к выходу.
  Анна Андреевна Спасина пожелала взять с собой только разноцветный мячик. Она была морским котиком, а мячики для морских котиков приятны, они любят ими играть. (Добавления к котику: человеческая кора головного мозга, человеческие пальцы на плавниках. Разум - как у семилетнего ребенка. Небольшое изменение гортани, для артикуляции человеческих звуков.)
  В "их новой квартире" они с Анной Андреевной прожили четыре дня. Хозяйка ворчала все время, на двухголового Петра Алексеевича она просто махала рукой и говорила "господи, хоть бы спрятался", а на Анну Андреевну она несколько раз сильно ругалась:
  - Ты шо, шваль, ну шо ты о себе думаешь? Сопишь громко, по полу шлепаешь... Вот ведь тварына!
  Хлопала ее по спине мокрым полотенцем: знай свое место, тварына!
  А на пятый день их продали в турецкий цирк. Солнечным утром приехали молчаливые усатые люди, загрузили их в разбитый грузовичок... Кто именно их продал - так и осталось неизвестным. Петр сразу же хотел покончить с собой, но Алексей сопротивлялся: "Мы еще поживём, мы ведь только сейчас получили свободу. У нас и фамилия такая - Спасин. И значит мы спасёмся". Потом их долго везли по морю, и Петр Алексеевич мог смотреть на волны сквозь маленькое мутное окошко, а Анна Андреевна до окошка не дотягивалась, и только спрашивала иногда:
  - Ну? Ну? Цо там? Цо там?
  - Там море, Анна Андреевна, - каждый раз отвечал Петр Алексеевич.
  А потом они приехали в Турцию и начали там жить. Петра с Алексеем кормили почти все время инжиром и вареной бараниной, а Анне Андреевне частенько удавалось вволю наедаться свежей рыбой. Хозяин-турок в минуты хорошего настроения любил зачем-то говорить ей: "Баран - самый красивый. Баран это очень красивый баран. Но ты тоже красивый, только не такой, как баран". Но жилось Петру Алексеевичу в турецком цирке совсем не весело, плохо ему там жилось. Он не привык к физическим нагрузкам, а ему приходилось каждый день нелепо прыгать по цирковой арене, изображая веселье. Зрители бросали в него зачем-то арбузные и дынные корки и кричали что-то по-турецки.
  Однажды в пятницу (пока Хозяева молились своему Богу) Пётр захватил полную власть над общим телом и повесился. Когда голова Петра умерла, Алексей с трудом развязал веревку, и их тело упало на посыпанный опилками пол. Алексей заполз в какой-то темный угол за декорациями и затаился там, как полураздавленное насекомое. Некроз начал быстро распространяться на всё тело, и через сутки Алексей умер от сепсиса.
  Хозяин-турок нашел его утром в субботу и удивился: "И чего людям не хватало, вот вы мне скажите? Странные люди эти русские!"
  Их общее тело турки выбросили ночью в Боспор, на азиатской его стороне.
  А Анна Андреевна прожила после этого еще четыре года. Ей очень нравилось слушаться турецкого дрессировщика, нравилось новое имя "Наташа" и нравилась вкусненькая сырая рыба, которой её угощали при выполнении нужных трюков. А особенно ей нравилось играть с ярким разноцветным мячиком.
  ........................................................................................................................................................................................
  
  ВЕСЕЛАЯ ВЕЧЕРИНКА С УЧАСТИЕМ ПОЖИЛОГО МИЛЛИОНЕРА
  
   Если человек такой не достигнет победы, то это послужит поводом для того, что его будут хулить.
  
   И-Цзин, гексограмма 43
  
   "Вздрогнуло сердце земли в последний раз и перестало биться. Огромные, невиданные доселе волны смыли прибрежные города и поселки. Переломились пики достигающих неба гор, рухнула кучей щебня древняя столица, и королевский трон оказался погребен под завалами Древнего Замка. Студенты и ученые Озерного города разбрелись по разоренной стране, ища пристанище в родных краях... таких же изуродованных неведомой стихией. Что происходило на севере, в горах Бессмертных - неведомо было никому, ведь никто больше не нес вестей или диковинных снадобий по крутым горным тропам вниз. На этот раз вытекли с гор на равнины Хлебного края узкие языки горячей лавы, пожгли пригорные леса, да так и застыли посреди степи нелепыми нагромождениями сернистого шлака.
   Ни разогнанные обезумевшим королем придворные звездочеты, ни землеведы, ни колдуны южного Прибрежья, ни мудрецы Озерного края - никто не смог предвидеть катастрофы. Только в древних летописях о временах Воспитания, саму истинность которых большинство серьезных ученых ставило под сомнение, говорилось о чем-либо подобном: о разбуженных могучих силах планеты, о низвержении великой и блистательной цивилизации, способной строить летающие дома, углубляться к жаркому ядру планеты, устремляться к далеким звездам толи с помощью неведомого колдовства, толи зная особую науку, вроде паровых машин, работавших кое-где на фабриках и мануфактурах обширного Тавенгара".
   Раздался звонок, и Алена Спичкина отбросила потрепанную книжку, позаимствованную давным-давно у безымянного, ушедшего во тьму воспоминаний бойфренда. А может это у Каримова она ее взяла? Не-е... Алену передернуло от отвращения. Душевная травма, нанесенная полукровкой-узбеком, уже начала заживать в ее молодой, обладающей хорошими регенерационными способностями душе, но все, что было связано с этим негодяем, до сих пор приводило ее в ярость.
   ... А Истинный Богдо-Гэгэн, уже почти сто лет находясь в бестелесном облике, пьет астральное шампанское, искупая грехи тех, кто стремится к мгновенному, ничем не заслуженному счастью. Иногда, принимая телесный облик, он со смехом бьет посохом своих нерадивых учеников и последователей... - донесся до нее обрывок телепередачи. Она открыла многочисленные замочки, задвижечки и цепочки и приветливо улыбнулась Кушнаревой. Кушнарева по-хозяйски вошла, любопытным взглядом окинула аккуратненькую аленину КГТ.
   - Ну что, с миллионером-то созванивалась сегодня? - весело спросила она и приобняла подругу, откладывая в сторону какой-то перетянутый скотчем продолговатый пакет из грубой желтоватой бумаги.
   Алена немного покраснела, потрогала пакет и кивнула:
   - Ближе к вечеру, говорит, буду.
   Они с Кушнаревой дружили с детства. Нельзя сказать, что в школе они были такими уж большими подругами, но в условиях Большого Города их детская провинциальная дружба стала чуть ли не священной.
   - Что читаем? - Кушнарева ловко подхватила книжку с дивана, посмотрела на бородатого витязя и пренебрежительно бросила томик обратно, - "Та-вен-гар"... А, фэнтэзи. Про хоббитов?
   - Да я уже и не помню, если честно. Нет, не про хоббитов. Там про катастрофу какую-то... Да при чем здесь книжка? Пойдем-ка лучше чай пить, сто лет не виделись, блин, столько рассказать тебе хочется!
   Она увлекла подругу к столу и подпихнула к единственному стулу.
   Общей родиной Алены и ее подруги Кушнаревой был город Жужаньск. Когда-то, давным-давно, в тех краях обитал народ с шмелиным названием "жужани", но потом они все куда-то подевались, оставив городу в наследство лишь не очень благозвучное с точки зрения русского уха название. В краеведческом музее Алена видела кривую палку, надпись под которой сообщала, что это "обломок жужаньского посоха". Других артефактов древней культуры в убогом городском музее не было.
   - А я Витьку видела в метро. Помнишь, из десятого "бэ"?
   Алена нахмурилась и покачала головой.
   - Ну, такой, с веснушками... Его еще пацаны все время Лыдлой называли. Потом он хотел с телевышки сброситься, но его спасли.
   Перед мысленным взором Алены возник какой-то веснушчатый ушастый круг сверху от школьного костюма, а внизу - дешевенькие грязные ботинки.
   - Помню, - сказала она, наливая подруге чашку крепкого улуна из маленького длинноносого чайника. - И что он, как?
   - Да без понятия. Он меня не узнал, а я не стала с ним заговаривать. На фиг он мне сдался, Лыдла этот?
   - Так может, это и не он был?
   - Может и не он.
   Они замолчали и некоторое время просто прихлебывали китайский чай, который самой Алене казался довольно противным, отдававшим то ли плесенью, то ли зассаной многими поколениями китайских крестьян землей, и куплен был специально в честь угощения миллионера.
   - Его лучше с молоком пить, - авторитетно заявила Кушнарева и облизнулась.
   - Блин, а я молока-то и не купила! - всплеснула руками Алена.
   - Да ничего, он же не чай сюда пить придет, хе-хе. Это же так, для понтов. Чё, когда, ты говоришь, он будет?
   "Хочет досидеть до самого последнего момента и сама в ним познакомиться" - с неприязнью поняла Алена и, озабоченно взглянув на громко тикающие настенные часы, ответила:
   - Да вот уже, скоро совсем... Ты знаешь...
   - Да знаю я, все знаю, - замахала левой, украшенной серебряным браслетом рукой Кушнарева, - Я вот тебе только стол помогу собрать и пойду сразу. Не нужен мне твой миллионер, у нас в клубе своих хватает. Хи-хи.
   Кушнарева действительно работала барменшей в клубе, однако миллионеры там если и бывали, то волей каких-то совсем уж очень странных судеб и с большого перепою, то есть неспособные ни к каким активным действиям в отношении женского полу, да и не желающими их.
   - Да тут особо помогать не надо, сама справлюсь. Все, в общем-то, уже и готово.
   Алена начала доставать из холодильника деликатесы: запотевшую банку красной икры (которую она с детства ненавидела, так и не сумев ее распробовать за те два или три раза, сколько эта оранжевая гадость успела побывать на родительском столе), копченое мясо, дорогой тостовый хлеб (быстро сохнет, собака, механически отметила Алена) и все остальное, что в представлении девушки, не так уж давно приехавшей в Большой Город из Жужаньска, соответствовало по энергетике такому важному для нее визиту, как сегодняшний.
   Открыли банку с икрой, начали тонко размазывать ее по намасленному хлебу. Кушнарева, которая икру любила, сделала себе небольшой бутерброд и, застыв с ним в руке, начала болтать.
   "Точно, время тянет" - подумала Алена. Тиканье пластмассовых китайских часов звучало у нее в голове как отбойный молоток.
   - А я знаешь, что по радио слышала, - болтала Кушнарева, - У американцев есть такая теория. Богатым, типа, становится тот, кого бог избрал. Если богатый чел - значит бог его реально любит. А если денег нет - то это конкретный лузер, который богу на фиг не нужен. И значит - нечего его жалеть, пошел он куда подальше.
   - Я тоже так думаю, - тихо, но убежденно ответила Алена, - По-крайней мере то, что бедных бог не любит - это уж точно. И ты сама заметь: чем беднее человек, тем ведь он для нас хуже. Вот я когда в клининговой работала - ты думаешь, мне все эти чучмеки, готовые за кусок хлеба весь день корячиться, ты думаешь они мне нравились? И кто для нас самый неприятный? Самые бедные. Всякие бомжи, беженцы, гастарбайтеры. Так ведь? А это ведь неспроста, наверное. Если бы мы все были неправы, а бог их любил - так их бы все на руках и носили. Правильно я говорю?
   Кушнарева начала жевать бутерброд и недоуменно развела руками. Белые часы тикали, казалось, все громче и быстрее. Вот-вот - и обратный отсчет начнется: девять, восемь, семь... Поехали!
   Вот такие, как Кушнарева, они как раз и могут у человека все забрать, и глазом не моргнут, с неожиданной злобой подумалось Алене. Подождут, пока этот человек достаточно накопит, вотрутся в доверие - и все, абзац. Все из тебя высосут. И должность твою займут, и парня прикарманят. Дай волю - так и вовсе по миру пустят. И вот тебе на, пожалуйста, на блюдечке с какой-то там каемочкой: виннер. А вот тебе лузер, в классическом виде. Алена продолжила, одергивая занавески и прикрывая ими зеленоватые подтеки на обоях:
   - Если тупо работать - ничего ты не заработаешь. Разве ты не поняла еще сама? Это только Бог помочь может. Ну а раз он тебе помогает - значит любит. Просто некоторым он дает испытание, чтоб не сразу богатство досталось. А то человек возьмет и растратит его, или наркоманом станет, или у него жена все по суду заберет - мало ли что в жизни бывает. Поэтому Бог может не сразу помочь, а постепенно.
   Кушнарева согласно покивала головой:
   - Что верно, то верно. А помнишь, мы с тобой на телевышку лазили бога смотреть? Нам еще твоя бабушка сказала, что бог наверху, и оттуда он все видит, и мы полезли бога смотреть? Мы же его там так и не увидели, ха-ха...
   Телевышка... Из всего наследия великой империи Жужаньску досталась только она: стоящая посреди степи решетчатая четырехсотметровая конструкция. В 80-е годы правительство намеривалось с помощью этого сооружения ответить на рейгановскую программу "звездные войны". Бог его знает, что там планировали сделать в итоге, но только не сделали ничего: на звездные войны империя ответила неожиданной самораспродажей. В 90-е какой-то предприимчивый армянин за бесценок выкупил конструкцию, оборудовал на вершине вертолетную площадку, сделал ресторан "Звездные войны" и возил туда иностранных туристов. Но когда час вертолетного полета перевалил за тысячу баксов, предприятие обанкротилось. Конструкция, которую жужаньцы всегда называли по какой-то маскировочной кагэбэшной привычке телевышкой, стала бесхозной. Часть опор, те что были из титана, моментально вывезли деловитые китайцы в серых шинелях, а железные опоры остались, и телевышка устояла. Наверх до сих пор еще можно подняться по бесконечной винтовой лестнице, подняться и увидеть бескрайнюю как море степь и следы последней трапезы армянина: кучу шампуров, мангалы и даже ставшие серыми от прошедшего времени дрова. Зажарив свой последний шашлык, армянин в присутсвии двух своих жужаньских любовниц бросился с полукилометровой высоты вниз и этим невольно новый вид не очень прибыльного, но все же бизнеса, который организовали впечатленные самоубийством армянина любовницы. Теперь на вышку, давшую опасный крен, отваживались забираться за небольшую плату лишь обдолбанные влюбленные подростки да заезжие самоубийцы из больших городов. Была даже одно время реклама в Интернете, где такие туры рекламировались. Впрочем, по-моему, есть эта реклама и сейчас, можете набрать в поисковике "Развлечения Жужаньска" и, скорее, всего, попадете на нужный сайт.
   - Ты мне лучше расскажи, он какой? Сильно старый? - толкнула Алену локтем в бок Кушнарева и налила себе фужерчик мартини.
   - Ничё он не старый, - обиделась Алена, - Ему где-то сорок пять всего. Ну, может пятьдесят... И лысину не видно, потому что стрижется коротко. Мне такие наоборот нравятся.
   Алене почему-то не хотелось рассказывать про своего нового знакомого... Она демонстративно посмотрела на часы и сказала:
   - Слушай, он ведь уже придет сейчас. Не обижайся, а? В другой раз встретимся, поболтаем. У меня следующее воскресенье полностью свободно.
   - Ладно-ладно, не буду мешать образованию новой ячейки общества, хе-хе. А он, кстати, не женат случайно?
   ...Значительная часть верующих и тибетских философов считают, что вопрос об истинности последнего и, тем более, предпоследнего Богдо-Гэгэнов принципиальным не является. В конце концов, как гласит буддистская мудрость, палец лишь указывает на луну, но не является ею... - вклинился телевизор в паузу.
   На улице провыла сирена - судя по мощности сигнала, пожарная. Блин, пожар у меня в душе - подумал Алена и неохотно ответила:
   - Женат, но говорит, что с женой он просто из уважения живет, из-за детей, а сексом с ней не занимается.
   - Ну... Женат-неженат это сейчас в принципе по херу. Да и вообще - ты что, детей с ним рожать собралась? Я вот решила в свое удовольствие пожить. Что это, жизнь что ли - после смены в клубе к вонючим пеленкам, потом в садик их водить, денег вечно нет, если муж бросит - сразу катастрофа. Лучше поживем как белые люди!
   Победно выбросив руку вверх в каком-то полуримском-полуфашистком жесте, Кушнарева, наконец-то, поднялась и направилась к выходу.
   - Да, кстати! Я ведь подарок тебе притащила! Обхохочешься! - она начала раздирать бумажную обертку и извлекла, в конце-концов, кусок деревяшки неправильной формы, похожий то ли на какую-то птицу, то ли на голову змеи. - На, бери!
   - Что это? - отпрянула Алена.
   - Как что? Это ведь жужаньский посох! Из музея нашего, главная гордость! Ты что, забыла?
   - Посох? Откуда он у тебя?
   - Музей за долги распродавали, а ненужные экспонаты выбрасывали. И эту деревяшку выбросили. Мне ее Колька Свиридов привез, а я подумала - может тебе интересно будет? Ну, так просто, по приколу. На, возьми. От чистого сердца!
   Алена опасливо взяла деревяшку, взвесила на ладони: очень легкая, иссохла за долгие годы. Наверное, это было какой-то частью посоха, скорее всего - его навершием.
   - Не шучу, правда-правда, самый настоящий. Мне вот Колька привез еще плакат "Родина-мать зовет!" с женщиной, еще ложки солдатские, которые от войны остались. Немецкие, со свастикой, в областной музей увезли, а советские так просто побросали, он и подобрал. Хочешь, я тебе потом такую ложку подарю? Прикинь, какая она старая, и ей какой-то солдат ел, и не знал что зря ест, что убьют скоро, хе-хе. Ну ладно, давай, пока, целую! Удачи тебе с твоим миллионером!
   Кушнарева чмокнула Алену в щеку, оставив след яркой помады, и умчалась куда-то по своим не очень грандиозным, но всегда ясным ей самой делам. После ее визита, почему-то, захотелось окурить квартиру ладаном, или каким-нибудь магическим растением, изгоняющим мелких демонов. Алена закрыла дверь, села на диван и долго рассматривала истертый посох. Интересно, кто на него опирался?
   - Существует легенда, что уходя на запад, легендарный Лао-Цзы оставил начальнику последней заставы рукопись "Дао дэ дзин", а тот подарил ему взамен мастерски сделанный посох с головой змеи вместо навершия, - услужливо подсказал телевизор, и Алена вздрогнула. - Некоторое время этой реликвией владели жужани. Через сотни лет посох принесли Чингисхану, но он, осмотрев его внимательно издалека, отказался брать посох в руки и приказал отыскать потомка прославленного жужанского шамана, который по-китайски прозывался Лао-Тама и отдать посох ему. Приказание Великого Хана было исполнено, а что было с посохом дальше, история умалчивает. Среди народов Восточной Азии считается, что даже малая часть посоха Лао-Цзы способна мгновенно перенести человека в мир его истинной мечты, ведь известно, что число миров мечты бесконечно, и все они являются такими же истинными, как и тот, что мы называем Землей, а Даниил Андреев называл Шадонокаром. Последний (или предпоследний, как считают некоторые) Богдо-Гэгэн уподоблял этот посох вихрям пузырьков шампанского, которые кружатся в бокале европейца до тех пор, пока законы природы не прервут видимое существование этих пузырьков: пока они есть, они реальны, но когда законы Дхармы или, как говорят европейцы, природы, прекращают их существование, они становятся лишь воспоминанием, которое, тем не менее, очень хорошо помнится утром, когда душа горит от желания выпить еще хотя бы бокал шампанского. На волнах ВВС с вами был Дододжон Доджсон, увидимся в следующие выходные в передаче "Загадки времени".
   "Как темно на улице...", подумала Алена. Она прижалась лицом к стеклу, но не смогла там разглядеть ничего, совсем ничего. Кусок от посоха она положила на подоконник.
   Почему-то вспомнилась ей недавно читанная книжонка в тонкой обложке:
   "Вздрогнуло сердце земли в последний раз и перестало биться. Огромные, невиданные доселе волны смыли прибрежные города и поселки. Переломились пики достигающих неба гор, рухнула кучей щебня древняя столица, и королевский трон оказался погребен под завалами Древнего Замка".
   Как же они найдут трон под завалами, и как они без короля теперь живут? - подумала она.
   В это время раздался громкий стук в дверь. Алена вздрогнула. Она поняла, что открывать дверь нельзя, нельзя ни в коем случае, и что за дварью этой притаилось нечто куда более страшное, чем способный лишь на бытовую жестокость и подлость Каримов. Она замерла, присела на корточки в угол возле ослепшего окна и закрыла лицо руками. Еще раз постучали. И еще раз. А потом дверь начали выламывать. Сталь выла и стонала, гнулась под напором чудовищной силы.
   - Папа, папа, - тихонько, почти шепотом заплакала Алена. Ей неожиданно вспомнилось, как они с папой гуляют, взявшись за ручку, в городском парке, и играет оркестр, и папа фотографирует ее возле памятника Гагарину, а потом они пьют молочный коктейль, который продавался только в парке и только по воскресеньям. Воспоминания были черно-белыми, как на старинных фотографиях с замусоленными от многократных просмотров уголками. Еще Алене успел вспомниться плюшевый мишка, и кукла Нюша с закрашенными ручкой синими губами, и мамины блины, и какой-то праздник в детском саду, где их зимой на улице поили горячим чаем и высящаяся над городком гигантская телевышка.
   С жутким грохотом дверь слетела с петель, свет погас, и Алена услышала звук осторожных, тяжелых шагов и утробное, совсем нечеловеческое дыхание. Слушая это дыхание, она вдруг поняла, что большие китайские часы довольно давно уже перестали тикать. Наступила тишина. "Господи, да пошло оно все на хуй, другое мне нужно, не хочу я этого" - взмолилась Алена.
   И вдруг оконное стекло треснуло, распалось, и в клетушку алениного КГТ ворвалось яркое, ослепительное солнце, и пение птиц, и шум морского ветра, и соленые брызги, и блеск горных ледников. Где-то радостно верещали дети, грохотали пробки от шампанского, а в солнце отражалась добрая улыбка Богдо-Гэгэна. В комнату вошел мальчик лет четырех и позвал:
   - Мама, пойдем купаться? Ну давай, ты же обещала!
   ....................................................................................................................................................................................
  
  ДУШТУЛДОР
  
   1.
   Вот и домой...
   Оставляя печали здесь.
   Вот и домой...
   Без надежд, что завтра
   будет лучше, чем было вчера.
   Вот и домой...
   Без бремени, что влекло меня вниз
   Без завес, что скрывали Ничто от меня
   Домой,
   Без жалкого костюма, в котором жил ленивый
   Ублюдок по имени Я...
  
   Каримов с трудом разбирал текст Леонарда Коэна, в который уже раз звучавший в его больной от алкоголя и вялой от фенобарбитала голове. У него не было даже уверенности, что слова он переводит на родной русский язык хоть сколько-нибудь правильно. Да, домой, я еду домой, наконец-то домой! - подумал он, а потом вспомнил, как покупал на каком-то большом и зеленом вокзале самый дешевый китайский плеер из тех, что были в продаже. Или, даже, как ему немного претенциозно заявили, "самый дешевый из существующих на данный момент существования мира". (Значило ли это, что плеер идеально совпадал по своим вибрациям с этим страшным миром)? Серый, обтекаемой неопределенной формы, подобный предметам никогда не наступившего советского будущего.
   Месяц? Конечно, прослужит. Куда там месяц, даже два - заверила продавщица с лицом неудавшейся матери (дочь пьет, пошла по рукам, и в кого она такая?), и Каримов почему-то безоговорочно поверил ей, поверил в ее полностью сомнительный плеер. Плеер был на 2 гига, и в привокзальном интернет-кафе Каримов накачал в него достаточно песен, чтобы втиснувшись в пугающий чуждостью плацкартный вагон на всю ночь отгородиться волнами музыки от фонового звука поездной жизни. От посапываний, хрипов, причмокивания влюбленных, шороха простыней и даже - мышино-скромного куража каких-то беловолосых офицеров с одинаковыми голубоглазыми лицами. Офицеры заполняли своей массой примерно половину каримовского вагона, остальную заняли обычные граждане с животиками и гражданки с выпадающей из халата не привлекательной грудью. Была и парочка симпотных девочек, но они были самым явным образом заняты своими кудрявыми кавалерами, да и вообще на их завоевание Каримову пришлось бы потратить не только много дорого стоящей во время похмелья энергии но и, что самое обидное - денег. Девок все равно пришлось бы либо поить, либо кормить чем-то. А скорее всего - и то и другое. Увы, но все это (и даже что-то одно в отдельности) могло в корне подорвать скромные каримовские финансы. Поэтому Каримов сразу после проверки билетов со скрипом забрался на истертую верхнюю полку. Там, несмотря на духоту, он укрылся с головой скудным железнодорожным одеялом. Духоту компенсировали дыры, духовная скудость ткани сполна восполнялась лежащей ниже, на столике, мельхиоровой суровостью царско-советской чеканки подстаканников. Перед глазами Каримова понеслись картинки неинтересной жизни в большом русском городе: вот он бригадир уборщиков, вот рекламный агент, вот кинул лучшего друга, но ничего при этом не выиграл, а вот он игрок на балалайке в ресторане "Белое солнце пустыни" - самое счастливое его воспоминание.
   Пьяный полусвет платил иногда по штуке баксов за песню. (Если честно, то штуку заплатил все раз какой-то пьяный предприниматель, которому каримов сильно напомнил умершего недавно брата). Но все равно, платили неплохо. И при этом ведь просили - только балалайка, только балалайка, остальные пусть молчат! Ээх... поэтому он и потерял ту работу, потерял возможность носить псевдоузбекский кафтан и нелепую тюбетейку со стразами. Напоследок Каримов сжег машину пожилому желчному барабанщику - самому бесполезному и шумному человеку, которого никто и никогда не просил ничего сыграть отдельно. Кстати, именно барабанщик и проявлял всегда наибольшую недоброжелательность к каримовскому успеху.
   Посреди ночи Каримов вдруг проснулся, и минут через пятнадцать понял, что дешевый плеер подвис. Теперь, не смотря ни на какие манипуляции, китайская тварь играла одну лишь песню: "Going home". "Бог с ним" - подумал Каримов и уснул.
   2.
   Проснувшись от крепкого шлепка полногрудой проводницы по бедру (и успев с высоты своей второй полки даже разглядеть ее грудь в достаточных подробностях), он быстро собрался (а что собирать? всего одна тощая сумка да пара пакетиков чая) и выбрался на вокзал. То есть это Каримов ожидал увидеть здесь большой потрескавшийся вокзал, ведь он уже бывал тут лет десять назад по какому-то никчемному делу. Однако вместо сталинского здания с безголовыми амурами город встретил Каримова лишь чехардой зеленых жестяных щитов, груд кирпича, полупроснувшихся киргизов с облепленными застарелым бетоном тачками. Вокзал куда-то исчез, словно и не был никогда. "Приносим извинения за неудобства, связанные с реконструкцией" - пестрели там и тут надписи.
   Нет, он не мог оставаться в этом городе. Надо ехать дальше. А вдруг там счастье, там хорошая комфортная работа по специальности, там верные и красивые девушки? Каримов долго наблюдал, как зеленый поезд, на котором он только что приехал, отгоняют куда-то в туманную сырую даль, а затем увидел, как киргизы бросаются к путям и начинают выдирать из них рельсы каким-то причудливым инструментом. С неба на пути падала влажная слоистая сажа - вместо снега.
   "Скоро работают ребята", с некоторым уважением подумал Каримов. Впрочем, настоящего уважения к киргизам испытывать он не мог. Каримов еще с детства запомнил поговорку, любимую его отцом (тоже Каримовым): "Мозг киргиза подобен кёдю ослицы". С тех пор укрепилось в полукровке Каримове несколько пренебрежительное отношение к этому наивно-хитрому народу.
   Сначала они жили в Жалал-Абаде (градообразующее предприятие - гора Сулеймана, побочное производство - минеральная вода "Жалал-Абад"), и было маленькому Каримову всего три года, а потом русская мать настояла на том, чтобы переехать в Россию, в убогий и ненавидимый самими основателями Здвинск. Там Каримов и сформировался как личность. Впрочем, где они сейчас, эти его родители? Сгинули давно, и след их простыл. Впрочем, от связи этих давно забытых социумом существ некая личность все-таки осталось: Каримов.
   Если верить теории переселения душ, то в шестнадцатом веке он был индийским раджой средней руки, а в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом - Богдо-гэгэном, мистическим правителем Монголии и правой рукой Далай-Ламы.
   Каримов всегда, даже во время учебы на философском факультете, равнодушно относился к метемпсихозу. Но после того, как во время работы в стройотряде пьяная магаданская шаманка вступила с ним в связь и рассказала ему о днях его былого величия, он всерьез заинтересовался судьбой и жизнью Богдо-Гэгэна (в буддистской иерархии все они считаются духовными приемниками друг друга, а точнее даже - одним и тем же существом, принимающим разные обличья при каждом новом рождении).
   Каримов при случае начал почитывать книжки по этой теме и обнаружил, что интересен ему лишь Богдо-Гэгэн последний (или предпоследний, в новой традиции). В общем, некоторые считают последнего (нынешнего) Богдо-Гэгэна ложным, считают что реинкарнация его прервалась в начале XX века. Другие отстаивают истинность существующего Богдо-Гэгэгэна, указывая на то, что ранее ему проявиться во всей силе мешала жесточайшая монгольская коммунистическая диктатура. А ложным, мол, был тот самый Богдо-Гэгэн, который жил в начале двадцатого века и любил шампанское.
   Одну из самых интересных книжек Каримов (не забывайте, что речь, собственно, идет именно о Каримове, а не о какой-либо другой совокупности скандх), итак - Каримов эту самую интересную для него книжку обнаружил в электричке Иркутск - Мунгур. Выяснилось, что интересовавший Каримова Богдо-Гэгэн, был в младенчестве вывезен из Тибета, далее жил в Монголии, в Урге, и был, вроде как, даже ее властителем (и Монголии, и Урги) как раз в то время, когда... ну, скажем пафосно: "монгольская вековая льдина примкнула к раскаленному советскому леднику". Книжка, попавшаяся Каримову в иркутской электричке, называлась "Харбинская Русь и Монголия в начале XX века" и принадлежала перу беглого унгерновского офицера. Благодаря этому в книге действительно можно было обнаружить живые и очень ценные замечания о личности и жизни Богдо-Гэгэна, однако привкус последующего отступничества автора (и, более того, предательства) делает этот источник весьма двусмысленным как с научной, так и с этической точки зрения. Впрочем, что говорить, давайте просто взглянем всего лишь на несколько строк, вышедших из под не очень чистого пера поручика Голицына-Мышина (как он сам себя именует) и, с помощью этого грязного пера попытаемся краешком глаза увидеть истинную картину.
   3.
   (...)Так как книга моя представляет собою всего лишь лично для себя писанный дневник мой, то я, поручик Голицын-Мышин, пишу эти строки ни сколько не смущаясь пред последующей публикацией и нисколько же ее не опасаясь. Публикации не будет, потому что пишу я эти записки в утлой берлоге какого-то дикого манчжура, или даже не манчжура, а какой-то лесной ветви их народности, а сами себя они кличут "эвенге". И записки мои, наиболее всего вероятно, пойдут на растопку моему доброму и неграмотному ни по-руссски, ни по-китайски хозяину. А самого меня прибьют вскоре большевики. Ну и не жалко. Пожил - да и хватит.
   Сам я человек не великосветский и прослужил в основном на Востоке, а в Петербурге был лишь только раз, и свои награды добывал я не интригами при дворе... А перечислять эти награды уже и не буду, ибо противно - потому что награда без империи ничего не стоит, меньше чем пыль. А сейчас мы по воле нового Чингисхана (а по-моему - просто ост-зейского безумца, дурного немца) ходили восстанавливать Монгольскую империю. Восстановили, и монголы нас выгнали, а барона, говорят, сдали на расправу большевикам.
   Так как из офицеров я наиболее разумел по-монгольски, то именно меня барон и приставил в охрану так называемого правителя Монголии Богдо-гэгэна.
   В первый день, когда я заступил на дежурство, он повез меня на авто кататься вокруг Урги.
   Дальше в тексте шло описание захватывающей поездки по ургинским степям, сопровождавшейся хлопанием бутылок от дорогого шампанского, китайскими фейерверками и бессмысленной пистолетной стрельбой.
   Потом Богдо-Гэгэн предложил захмелевшему поручику прогуляться по степи, вслушаться в тишину. Минут десять они шли молча, а потом Богдо-Гэгэн сказал:
   - Когда свет мира гаснет в тебе - в закутке между потоков восприятия, который вы, европейцы, называете душой, остаются только пузырьки от шампанского. Сердца гаснут, и затем их своей костистой лапой вырывает из груди демон Джандуштри. Он выжимает из них остатки крови, сливает в большую чашу, сделанную из черепа девственного яка, а затем возвращает Земле, и вены ее становятся полнее. Эх, почему нельзя всегда оставаться пьяным?
   Далее повествование поручика представляет собой пеструю смесь из наблюдений над нравами китайских военнопленных, монгольских девушек и пожилого уже Богдо-Гэгэна, которого он чаще всего в своем повествовании именует или "старый пьянчужка", или просто Старик. Впрочем, в наши цели дальнейшее знакомство с этим неряшливым и местами скабрезным текстом не входит. Достаточно сказать лишь, что текст этот почему-то оказал весьма сильное формирование на мировоззрение Каримова в его зрелые годы.
   4.
   Каримов отыскал в какой-то времянке справочную, отстоял небольшую очередь, спросил о том, куда можно уехать отсюда.
   - Вы что, не видите сами? Реконструкция же у нас! - раздраженно вскрикнула справочная. - Все пути уже разобраны. Осталась только ветка на Душтулдор, ее последнюю разбирать будут.
   - Душтулдор? А это куда? А далеко это?
   - На юг. Четыре часа.
   Каримов побрел по рябой привокзальной площади сжатой полурассыпавшимися сталинскими домами. Стены их были покрыты копотью и подтеками зеленоватой жидкости. Подъезды зассаны потомками рабочих. С крыш то и дело падали мертвые птицы - голуби, воробьи и даже небольшие орлы: по утрам воздух в городе был очень загазован. Батарейки закончились, плеер сел, и песня перестала звучать в каримовской голове, но это совсем не беспокоило Каримова. Съев подозрительный шашлык на тонкой деревянной палочке и выпив пару банок ядовито-кислого джин-тоника, он направился искать железнодорожную кассу. Кое-где Каримову встречались грустные собаки и непонятные самим себе люди, которые просто лежали на земле и не делали совсем ничего. Вдруг путь ему преградила усталая от дурацкой и нечистой жизни размалеванная бабища лет шестидесяти:
   - Пойдем, развлечемся?
   Но Каримов только отрицательно мотнул головой, отодвинул ее, как какой-то рослый жухлый сорняк, машинально отряхнувшись, словно к его затертой джинсовой куртке могли пристать репьи или еще какая дрянь. Под ногами скрипела шелуха от подсолнечника, иногда ноги оскальзывались на чем-то, но Каримову не хотелось знать, что именно это было: раздавленные мертвые птицы? Испорченные мухоморы? А может и еще что похуже?
   Плохой ли я человек? - размышлял Каримов. Девушка из того, уже оставшегося в дымке прошлого города сказала, что я - вообще не человек. Но так быть не может. Это просто преувеличение. У меня были родители, я даже учился в университете, на философском факультете (хоть и не долго). Я мог бы стать философом, в конце концов, если бы мир по другому пошел. Или, хотя бы, главой района где-нибудь в Узбекистане или Киргизии, или замглавы.
   Девушка работала в той же фирме, где он служил бригадиром уборщиков. Фирма была из крупных, "клининг по всему городу", так что тогда он вовсе и не был последним человеком. У него работало двадцать уборщиков-мужчин и тридцать пять уборщиц. И видит Бог, любую уборщицу он мог взять, из тех что хотел и тех что подходили по возрасту, потому что в этом большом зеленом городе все обычаи нарушались, и даже отец любой из этих девушек ничего бы ему, Каримову, не сказал, потому что сказать ему было бы нечего.
   С этой милой девушкой, начальницей отдела доставки корреспонденции, они познакомились как-то случайно в корпоративной столовой. (Окна на все стены, высокие цены). Потом он привел ее в свою скромную съемную квартиру с цветастым ковром и стыдливо стоящим в углу советским рыжим шкафом, сыграл на балалайке. Балалайка, скорее всего, не очень интересовала девушку, но для России балалайка была все-таки достаточно экзотична, и она, эта милая девушка с родинкой над верхней губой, осталась тогда на всю ночь. А потом они начали вскладчину снимать каримовскую квартиру. Это было удобно, ведь арендная плата для Каримова уменьшалась вдвое. К тому же девушка с родинкой над верхней губой неплохо готовила плов, кушву (кушву он ее сам научил готовить, а потом просто отслеживал более или менее приверженность к изначальному рецепту). Также именно она делала и нехитрую приборку. Понятно, тем более, что все это было гораздо выгоднее, чем разовые и очень дорогие визиты "жриц любви" (в которых не было ничего от любви, а от жриц было лишь детское восприятие этого слова - "женщины, которые жрут"). Каримов даже начал чувствовать себя настоящим мужем, иногда покрикивал на девушку с родинкой, давал ей суровые наставления. Ему было хорошо тогда. Да и ей, наверное, неплохо. Впрочем, Каримов никогда не пытался проникнуть в бездны души этой девушки, не хотелось узнать ему - блаженство или недовольство царят в этих безднах? Или так только, пузырьки от шампанского? Ему было достаточно, чтобы бездны эти никогда не выплескивались на поверхность их простого, заведенного каким-то неведомым ключом быта. Жизнь шла ровно, капля за каплей срываясь в непонятное ничто, и Каримов был доволен.
   А потом (это когда он уже играл на балалайке в "Белом солнце пустыни")... Да что, собственно, такого было потом? Ну, со всяким бывает... Ну, бес попутал... Да она, в конце концов, поступила бы точно также на моем месте! Любой бы так поступил, мы ведь в реальном мире живем, а не в сказке! С-сука!
   - Нет, ты не человек... Ты не человек, - вымороженный и деланно-спокойный звучал у него в голове ее такой знакомый голос, (и стеклянными обломками рассыпался по внутренности его черепа, впивался в пульсирующие артерии и почти спокойные вены); кривилось ее в гримасе побледневшее лицо... а потом она плюнула ему под ноги. В другой ситуации он знал бы, как поступить с зарвавшейся русской шлюшкой, но тут ситуация была особая, и потому он смолчал. Посмотрел ей значительно в глаза (ничего, на самом деле, не сигнализируя этим взглядом) и отвернулся.
   При воспоминании об этом случае Каримов сжал кулаки от обиды, ему захотелось ударить хоть кого-то, хотя бы какого-нибудь бомжа, но рядом не было никого, кроме парочки русских милиционеров, и так уже присматривавшихся к его нетрезвому восточному лицу. Тогда он с досадой пнул небольшую мертвую птицу, птица подлетела вверх, нелепо взмахнула крыльями и шмякнулась в лужу, а он подошел к вагончику с надписью "Касса".
   - До Душтулдора, на ближайший, - сказал он и молодецки сплюнул. Потом покосился на русских ментов и непринужденно сунул руки в карманы.
   5.
   Все молчали в этом вагоне, говорить было нечего, ибо итак всем было ясно, что сейчас происходит. Кроме Каримова, возможно. Иногда он обращал улыбчивое лицо к кому-то из соседей по жесткому электричному седалищу. Иногда призывно выставлял оранжевую бутылку джин-тоника - все было бесполезно. Тогда Каримов просто начал смотреть в окно. Все больше становилось елей и берез, все выше полз поезд, и весна постепенно снова превращалась в зиму. Не полностью, а так, ошметками - языками снега, да просвечивающей сквозь лед водой ручьев.
   "Зачем я учился на философском факультете? Наверное, только для того, что бы научиться слушать Леонарда Коэна и Джой Дивижн. А какой еще толк был?". Каримов крепко задумался, и понял, что не помнит даже, что такое категорический императив Канта, а помнит он только пещеру Платона. Вроде как там Платон вместе со своими учениками сидел и по теням на стенах пещеры совершал гадание о будущем своего государства.
   Горы становились все выше, а потом на станции Чалгатын в поезд зашли сотрудники какой-то спецслужбы. Внимательно заглядывали в газа каждому, проверяли паспорт, ставили в нем невидимую отметину блестящей металлической печатью. Затем они негромко пригласили всех на выход. Каримов с непониманием подчинился. Никакой станции, собственно говоря, здесь и не было, а была просто большая скала, и деревца у ее подножья, и деревца были увешаны какими-то лентами. "Это чалама, это в честь духов гор привязывают", подумал Каримов. Пошарил, зачем-то, в карманах, но там, естественно, никаких ленточек из материи не было. Приглядевшись, он увидел, что бабы из вагона рвут на части полиэтиленовые пакеты.
   - У тя чё, салапана нет?
   - Чего? - не понял Каримов.
   - Ну, эта, целлофан-то тебе дать? А то это обязательно. Здесь хозяин перевала, ему салапан надо.
   Каримов взял у бабы две ленты зеленого полиэтилена и повязал на ближайшую березу, уже клонившуюся под тяжестью людских приношений.
   - Зеленый это хорошо, быстро отмучаешься, - сердобольно сказала баба и полезла вверх по косогору к вагону. Каримов направился вслед за ней. Воспользовавшись установившимся контактом, Каримов предложил бабе свой оранжевый коктейль, а когда та отказалась, спросил:
   - А вы что имели ввиду - отмучаешься?
   Баба только улыбнулась, при этом Каримову показалась, что губы у нее приклеенные и при улыбке начинают отклеиваться. Как бы в подтверждение этой каримовской мысли баба сразу же прижала низ лица левой рукою и хихикнула.
   Поезд простоял на станции еще минут десять, а потом тронулся.
   4.
   По приезду Каримов сразу заселился в огромную и дешевую гостиничную комнату. Он лежал, смотрел на потолочные лампы дневного света, обдумывал увиденное в городе на пути от вокзала до гостиницы. Чистые улицы, отсутствие нищих и бомжей, никаких киргизов, ровные как молодая поросль леса люди. Все это было прекрасно, но почему-то ему никак все не моглось выйти на улицу, а хотелось смотреть на потолочную лампу, вокруг которой билась рано проснувшаяся муха. Минут через двадцать Каримов все-таки набрался сил, принял душ, набрызгался дешевым дезодорантом и вышел в начавший уже темнеть город. Каждое дерево было увито яркой новогодней гирляндой. На пути ему попадались то и дело мостки и мосты, и можно было бы почувствовать себя в Венеции, если бы вокруг вместо покрытых сайдингов преуспевающих хрущевок рушились в многовековой дреме венецианские палаццо. "И все-таки, надо завести контакт с людьми", подумал Каримов и направился к компании молодежи, расположившейся на изящных чугунных скамейках, чье литье вызывало в недостаточно образованной памяти Каримова слова "барокко" и "рококко".
   - Чё, пацаны, город покажите? Может и насчет баб что-нибудь сообразим? Деньги есть.
   Каримов присел на барочную скамью и осторожно ощупал половину суммы, хранившуюся у него в носке.
   Пацаны оживились, вызвали такси. Один из них сказал:
   - Душтулдор - лучший город на свете. Другого такого не сыщешь.
   Совсем стемнело, и гирлянды вокруг деревьев сияли теперь как-то уж откровенно нагло - как если бы венерина мухоловка напоказ выставляла все свои хитрости, весь свой глянцево-блестящий нектар.
   Другой уточнил:
   - Не просто лучший. Это последний город. Дальше то-ведь и не уедешь никуда.
   Душтулдор - станция конечная, - засмеялись оба. Приехало бодрое иномарочное такси. Пацаны активно пили каримовскую водку и остатки оранжевого коктейля. Водитель говорил одному из них:
   - Ну, а че? Зато живешь. Главное, чтобы коридор и вена друг другу соответствовали. А то при мне вот двух парней веной к коридору прижало - и все, абзац. Пульсация, она, знаешь, пульсация.
   - В советское время расчет точней делали, - зло сказал кто-то.
   - Говорят, если из вены слишком много высасывать, за это из тебя земля потом высосет. Надо понемногу. Раньше так и было, а сейчас новые хозяева, всякие Абрамовичи, они русский народ не берегут.
   - Да они, сука, никакой народ не берегут. Сейчас минимум по сто тонн в смену заставляют отсасывать, а земля-то на кого думает? На Абрамовича что-ли? Она на нас думает, нашу кровь в ответ забирает.
   - А хуле тут поделаешь? - философски спросил кто-то и возникло долгое молчание. В сумраке машины метались редкие пузыри от шампанского.
   5.
   В глубине кафе сидел большой, голый до пояса человек, похожий на Шварценннегерра.
   - Выпей за мое здоровье вот этот стакан водки, - убедительно сказал он, и Каримов послушно выпил. Перед глазами все поплыло.
   - Тебе сейчас тут все будет, все нештяк, и бабы будут, не боись. Ты к бару иди сначала, деньги получи, - подтолкнул к стойке один из новых друзей Каримова.
   - Деньги за что получать я? - Каримов неожиданно заговорил на ломанном отцовском русском.
   - Иди, получай, дурак, когда дают - не спрашивают.
   Каримов прошел к бару и получил пачку влажных, пахнущих пивом и чем-то вроде сырого мяса купюр.
   - А где бабы-то? - спросил Каримов.
   - Будут бабы, будут, у нас тут и баб немерянно.
   Неожиданно ему захотелось покинуть это место, и он двинулся к выходу.
   - Куда это ты, браток? - схватил Каримова за руку один из его товарищей по такси. Большой человек, похожий на Шварценнегера, буркнул:
   - Пускай выйдет, ты присмотришь. Это же Душтулгдор. Куда он тут денется?
   Каримов вышел, сел на косогор над какой-то речушкой, с надеждой вставил в ухо плеер, закурил. Блин, и зачем мы на философском факультете этот йоованый английский учили? Плеер запел, и пел он снова все туже песню: "домой типа, домой надо безо всякой фигни возвращаться". Блин, а дом-то где? Здвинск? Или Ташай-Кашыштыгсара? Или Жалал-Абад?
   Вот и домой...
   Оставляя печали здесь.
   Вот и домой...
   Без надежд, что завтра
   будет лучше, чем было вчера.
   Вот и домой...
   Без бремени, что влекло меня вниз
   Без завес, что скрывали Ничто от меня
   Домой,
   Без жалкого костюма, в котором жил ленивый
   Ублюдок по имени Я...
   Сопровождающий сидел на корточках и курил. Шапка его сползла по выбритой голове куда-то назад и держалась теперь лишь на щетине затылка. Он нервно выкурил три сигареты, песня проиграла два раза, а потом сопровождающий потянул Каримова за локоть вверх и сказал, как бы даже извиняясь:
   -Пора уже. Задрала эта твоя песня про завесы, что ничего не скрывают. Ну не скрывают, и что? Ждут нас: и вены земли, и бабы, и выжатые сердца. Душтулдор, все-таки. Пойдем.
   С удивлением Каримов заметил, что его собственное сердце лежит у него на ладони - беловатое, выжатое до обескровленности, слабое.
   6.
   - Хватит на него смотреть... или спрячь хоть куда подальше, - строго сказал сопровождающий и надвинул шапку на лоб, - думаешь, бригаде это понравится? Вон, реку видишь? Вот и брось его туда. Брось, брось. Пусть плывет, куда хочет. Мы теперь одна бригада, ты думай о том, что бригаде нравится, а что нет. Ничего, научим. Привыкнешь. А эта хрень... Да выброси же ты ее наконец, все равно в Душтулдоре она тебе больше не пригодится.
   .......................................................................................................................................................................................
  
  ХОЖДЕНИЕ К БОГДО-ГЭГЭНУ
  
   Этот написанный на старомонгольском языке текст был найден уборщицей Нинкой в электричке Краснокузнецк - Душтулгор и сдан в администрацию вокзала в связи с тем, что некоторые его страницы были липкими от свежей крови. Позже текст был приобщен к следственным материалам по делу об исчезновении некоего гражданина Каримова. Судьбу Каримова (которая, на самом деле, никого особенно и не интересовала) узкие желтоватые листы никак не прояснили. В конце концов, я получил их в подарок от своего знакомого следователя. Мне, конечно же, померещился в этом некий шаманский или кармический знак, и с любезной помощью Цэцэк Дордже я перевел этот небольшой рассказ на русский. Что это был за знак - я так и не разгадал. К сожалению, часть страниц была утрачена, поэтому иногда нить повествования теряется. Перевод текста затрудняло также то, что старомонгольские слова использовались в нем как иероглифы, сам же язык автора монгольским не был (так, например, японцы для записи родного языка используют иероглифику Китая; знаки одинаковые, однако китаец и японец произносят их по разному, различается и порядок расстановки иероглифов). Так что стилистика старомонгольских текстов здесь фактически не присутствует. Старинный, начала 20 века рассказ, показался мне достаточно интересным, и я выпустил его в мир, т.е. в интернет.
  
   ***
   Возвышающий веру, осчастливливающий живущих Светлейший Владыка повелел мне, владеющему грамотой Чамзырыну, сыну сумонного дарги Мэргэна, в народе имеющему прозвище Койгунак, записать рассказ о моем путешествии в Ургу из страны Танну-Урянхай, что происходило в год Металлического Петуха, или весной 1921 года по календарю европейцев.
   Когда наступили смутные времена, вся моя семья погибла. Скот был реквизирован китайской армией, а сам я, как безумный, бродил по миру, пока не подобрала меня какая-то русская банда из тех, что выступали на стороне Белого Царя. Банда, называвшая себе "временной российской администрацией", окопалась на брошенных промышленниками золотых приисках и чувствовала себя там неплохо: на прииске хранился изрядный запас спирта. Себя эти люди называли белой армией, и говорили мне о том, что теперь они и представляют теперь в этих краях законную власть Белого Царя. Но на самом деле они коротали время за картами, проигрывая друг другу награбленный у промышленников золотой песок, пили спирт и делами власти не занимались, находясь в ожидании неизбежного прихода какой-то красной армии. Я тогда понял, что в России, судя по всему, меняется цвет династии.
   Меня они взяли в качестве переводчика, и обращались со мной неплохо: вволю кормили сушеным мясом, поили спиртом. Иногда они собирались в большой прокопченной избе, которую называли "штабом" и обсуждали планы своего спасения.
   - А давайте уйдем в Харбин. Сдадимся китайцам, -в десятый раз начинал фантазировать усатый крепыш, и все начинали возбужденно шуметь, пыхтеть самокрутками из китайского табака. Я обычно просто сидел у печки, выгоняя из костей застоявшийся в них холод.
   - Китайцы нас повесят за яйцы, - грубо и мрачно шутил кто-то и штаб умолкал.
   - Нет, лучше пройти скрытно через Манчжурию до Владивостока и сдаться японцам.
   - Да на хрена мы японцам нужны, господа? Вы сами подумайте - миллионы бегут, весь мир пришел в движение. Японцы с нами даже разговаривать не станут. Что мы им предъявим, тряпку эту? Или чего другое есть?
   Офицер ткнул пальцем в неряшливо шитое знамя: "Отдельный белоцарский вооруженный отряд Российской администрации".
   Собравшиеся невесело захохотали.
   - Как что предъявим? А золото? У нас тут, почитай, на годовой бюджет Монголии потянет!
   - Да если б, голубчик, это золото отседова вывезти можно было - ты бы первый с этим золотом дёру дал и сидел бы сейчас где-нибудь в притонах Сингапура, так сказать, с лиловыми неграми, и они бы тебе пальто подавали. Не так что ли?
   ***
   Однажды штаб собрался непривычно серьезным и почти трезвым. Из Урги дошли вести, что барон Унгерн выбил из Монголии основные китайские гарнизоны и провозгласил Богдо-Гэгэна правителем независимой Внешней Монголии. Начальник штаба, сбривший многодневную щетину, подтянутый и строгий, сообщил собравшимся вокруг кривого стола офицерам:
   - Значит так. Ситуация изменилась. Барон выбил китайцев и является, фактически, реальным правителем Монголии. Вроде премьер-министра при этом... как его...
   - Богдо-Гэгэне, - подсказал кто-то.
   - Ну. Так вот. Державы Антанты и Япония заинтересованы в признании нового правительства, как нейтрального в отношении Китая и нейтрального в отношении большевиков. На помощь нашей администрации барон выслал отряд под руководством полковника Голицына-Мышина.
   - Кто таков?
   - Да кто его знает...
   - Я знаю... Служили с ним в русско-японскую. Только никакой он не полковник. Тогда поручиком был, пьяница тот еще, вряд ли мог до полковника дослужиться.
   - Тихо, господа. Карьеры в нынешнее время быстро делаются, без этих, знаете-ли, петербургских штучек и интриг да дружбы с фрейлинами. Сегодня поручик - завтра, глядишь, уже и генерал.
   - Оно-то верно... А отряд большой у этого Голицына?
   - Отряд - сто пятьдесят человек, имеет полномочия вывезти в Ургу остатки русской администрации и имеющийся золотой запас.
   При словах "золотой запас" лица собравшихся поскучнели. Кто-то сказал:
   - Господа, а давайте спирту, а? Ну что мы в самом деле? Государя уж нет - а мы что, все сухой закон держим, что ли?
   Штаб одобрительно зашумел: не держим, мол, закон. Другие времена настали, беззаконные. Забрякали железные кружки, зажурчала огненная вода. Налили и мне. Я выпил, закусил лепешкой. Вокруг стола засуетилась Дарима, начала разносить куски вареной оленины.
   - Так что, господа, будем Мышина этого дожидаться, Голицына? А красные не раньше ли нагрянут? Двадцать первый год на дворе, почитай уже всю Рассею заняли подлюги.
   - Будем дожидаться полковника Голицына-Мышина, и будем с его отрядом уходить в Ургу. Полковник будет здесь через две недели. Точка, - отрезал глава российской временной администрации и стукнул железной кружкой по столу.
   На следующий день пропали куда-то двое офицеров, в том числе - казначей. Искать их не стали... после того как обнаружилась пропажа целого пуда золотого песка.
   - Далеко не уйдут, придурки, - махнул рукой глава временной российской администрации, и после этого начал спать на кожаных мешочках с остатками золотого запаса, а к ножке кровати привязывать злющего кобеля Бульку.
   Через две недели на прииске появился бледный как тень, исхудалый и пообносившийся казак. Он сообщил, что отряд Голицына-Мышина по приказу барона фон Унгерна вынужден был оставаться в Урге, а временной администрации рекомендовалось добираться до монгольской столицы своими силами. Казак сообщил также по секрету, что дела у барона идут неважно, и местные жители уже не величают его "новым Чингисханом", а ждут, чтобы он поскорее из Урги убрался куда подальше. Снова собрался штаб, я снова сидел с кружкой разбавленного спирта у печки и слушал их бесконечные разговоры.
   - Господа, а где красные сейчас?
   - Да кто его знает, где. В тайге где-то.
   - А мы-то сами где? Тоже в тайге.
   - Говорят, в Танну-Урянхае тоже провозгласили свое государство.
   - Ну... Это вы, господа, уж слишком. Какое этим голодранцам государство? Их тут всего сорок тыщ народу. Какое уж тут государство, да и зачем оно им?
   - Правильно, никакого им государства. Ишь, держава выискалась! Как есть, а сейчас на этих землях мы представляем законную власть.
   - Ну ладно, а делать-то что будем?
   Разгоряченные спиртом офицеры зашумели, а затем кто-то свел разговор на вычитанный у Бодлера рецепт приготовления превосходного экстрагированного гашиша с помощью спирта и конопли, пусть бы она была даже и самой наидряннейшей.
   - Господа, у нас ведь этой конопли по заборам - целый лес! Все веселее будет, господа! Может, испробуем французский рецептик? Спирту у нас еще много!
   - Молчать! Еще Бодлера нам тут не хватало, декадента этого, еть его туда и растуда! Чтобы в штабе я больше о педерасте этом не слышал! - с неожиданной яростью рявкнул начальник штаба и все умолкли.
   - Была у меня история одна, еще в Петербурге, - успокоившись и с грустью в голосе пояснил начштаба, - Курсисточка одна... Бодлер, Верлен, все дела, а потом... Ладно. Слушайте. План действий такой. Мы напишем Богдо-Гэгэну письмо и попросим у него политического убежища в качестве частных лиц, испытывающих симпатию к буддисткой вере.
   - А что? Дело! - зашумели офицеры, зашуршали бумагой для самокруток, - Давайте прямо сейчас и напишем! Переводчик - вон он сидит.
   Они все повернулись ко мне, и мне стало неуютно от множества пьяных, воспаленных взглядов.
   - А не будут ли против державы Антанты? - спросил кто-то, но собравшиеся уже бросились с головой в обсуждение письма.
   - Так, это, Койгунак... Пиши, в общем... "Ваше величество Богдо-Гэгэн...". Или он высочество? Или как там его?
   - Возвышающий веру, осчастливливающий живущих Светлейший Владыка, - с трудом перевел я на русский, и они закивали головами, задымили самокрутками:
   - Вот-вот, возвышающий веру... Так и пиши, что возвышающий. Так, дальше...
   - Находясь в трагическом положении мы, давние поклонники и защитники буддистской веры, - предложил кто-то.
   - Нет, не так... Являясь в настоящее время частными лицами и никоим образом не относясь ни к одной из противоборствующих на территории России, Туркестана и Монголии группировок...
   - А может сразу по деловому: имеем предложить вам два пуда золота?
   - Да ты что, дурья твоя голова, а если письмо перехватят по дороге? Да сюда сразу такой Богдо-Гэгэн придет, что мало не покажется!
   - Красные итак знают, что у нас золото. И не приходят.
   - Сплюнь три раза, дурак.
   После долгих споров послание было составлено, переведено мною на монгольский, запечатано в конверт из толстой промасленной бумаги. В качестве послов решено было отправить меня и унгерновского казака, который хорошо знал дорогу до Урги. Уже утром мы двинулись в путь напрямик, южнее священного хребта Одуген. Вечером, на привале, казак сказал мне:
   - Знаешь что, братишка? Ты как хочешь, а я в эту Ургу больше ни ногой. Ну ее к лешему! Барон-то наш - он того, не в себе. Вешает и режет всех подряд. Монголки страшные. Со жратвой там плохо, и трупы кругом. Домой я хочу, в Иркутск. Вместе недельку пройдем, а там я на Косогол двинусь - а ты как знаешь.
   Он отдал мне конверт, и я спрятал его понадежнее в свою сумку. Неделю мы двигались по заснеженной тайге, стараясь держаться кочевий оленеводов, где и находили себе ночной приют и пропитание. Начальник штаба щедро снабдил нас иголками и пуговицами, и в обмен на эти редкие для них и нужные предметы оленеводы охотно делились с нами оленьим молоком и горячей похлебкой. Впрочем, они бы по возможности угощали нас и без этих иголок, просто вследствие наших гостеприимных обычаев.
   Затем казак свернул на север к Иркутску, а я продолжил свой путь на Ургу. У меня было хорошее ружье и достаточный запас патронов, поэтому мне не приходилось опасаться ни волков, ни разбуженных большой смутой голодранцев. В марте я подошел к Урге и ввиду усталости коня заночевал в уже лишившейся остатков снега степи неподалеку от огромного города. Я расположился у кромки густых зарослей тальника, наломал веток и разжег костер. Не успел я согреть чай, как вдруг услышал приближавшийся со стороны города странный, пугающий звук. Так, по моим представлениям, должен был звучать голос демонов Нижнего мира. Звук становился все ближе, и вместе со звуком приближались нестерпимо яркие, похожие на две безумные луны глаза, подобные сверкающим глазам большого дракона. Я слышал звук беспорядочной пальбы, вверх разноцветным цветком взвился китайский фейерверк. Я понял, что это невиданный мной ранее чычан - железная повозка, двигающаяся магической силой и огнем без помощи лошадей. Повозка остановилась неподалеку от моего костра; из нее доносился громкий смех монгольских девушек. Кто-то крикнул по-русски:
   - Ну ты, брат, совсем одурел! Тоже мне, полковник Голицын-Мышин!
   Из машины вывалилась шумная компания, один из них, державщий в руке хлыст, направился к моему костру. Он подошел, конь мой испуганно захрапел, а человек пьяным голосом рявкнул по-русски:
   - Эй, ты! Встать когда с тобой офицер разговаривает!
   Потом он чему-то засмеялся и добавил уже по-монгольски, вполне миролюбиво:
   - Что, сидишь, брат?
   - Сижу... - ответил я.
   - Шампанского хочешь? - он помахал какой-то бутылкой необычной формы. Из бутылки полезло облако белой пены.
   - Это что такое? - спросил я, так как не знал раньше этот напиток и никогда о нем не слышал.
   - А это, брат, счастье наше, вот и все... Пузырьки появляются, лопаются, да и все, вот и все счастье, так и все мы - появляемся, лопаемся - сказал русский, грузно сел, по-монгольски скрестив ноги, прямо на землю и, опустив голову, о чем то задумался (скорее всего, как это обычно принято у пьяных русских, думал он либо о Боге, либо о смысле жизни, либо о бабах).
   От машины отделилась вторая фигура в монгольской одежде, и двинулась к нам. Человек лет пятидесяти, с такой же, как у русского, необычной бутылкой, сел к костру и сказал, обращаясь к русскому:
   - Э, Гольцзын, шел бы ты в машину. Там девки без тебя заскучают. Иди давай, иди. А бутылку оставь - в машине еще есть. Иди фейерверк запусти, а то что-то скучно стало.
   Голицын-Мышин с трудом поднялся и побрел к машине, бормоча что-то про своего бога (как я уже говорил, русские любят говорить о своем Боге в самых неподходящих для этого ситуациях).
   Человек в монгольской одежде протянул мне бутылку, я отхлебнул и чуть не задохнулся от хлынувшей в горло кислой пены.
   - Люди говорят, что я - это Ананда, сын Амритодханы, двоюродный брат Будды Шакьямуни, - сказал человек. Я был вторым патриархом и создавал Трипитаку. Ты знаешь, что такое Трипитака?
   - Мой брат был ламой, я знаю, - кивнул я.
   - Еще я был учителем Таранатхи, так говорят люди.
   Я снова кивнул. Голицын-Мышин долго говорил "черные слова" об изделиях китайского производства, а потом ему удалось, наконец-то, справиться с капризным фейерверком, и степь покрылась дрожащими бликами иллюзорного недолгого бытия. Вдруг до меня дошло, с кем же я сейчас разговариваю. Я упал ниц, но Богдо-Гэгэн попросил меня подняться.
   - К чему ночью, в степи, все эти церемонии? - спросил он, и сам ответил: - Ни к чему.
   - Машина сломалась! - крикнул Голицын-Мышин, - вот чертова немецкая техника!
   - Светлейший Владыка, у меня есть послание для вас...
   Он протянул руку, взял конверт и, не взглянув на него даже, бросил послание в огонь.
   - Все обращаются ко мне с посланиями и просьбами и прошениями. Но разве я не такое же существо, как и остальные? Что из того, что днем я должен сидеть во дворце Ногон-Орго и разговаривать то с хитрыми китайцами, то с безумными русскими? Что я могу, и что значат мои решения? Отвечай!
   - Не знаю, Светлейший Владыка!
   - Я не помню своих воплощений. В этом проблема. Так-то вот.
   Я помолчал, и снова простерся ниц.
   - Я вижу, ты думаешь, что жизнь твоя безнадежно разрушена. Твоя семья погибла, и скота у тебя больше нет. Ты в отчаяньи. Но отчаянье - это обычный страх духа, который как пугливый конь, ночью привязанный в степи, ожидает появления волков, с ужасом видя что хозяин его беспробудно пьян. Но... даже если хозяин пьян, ужас коня перед волками не имеет смысла - ведь все равно ноги у коня спутаны. Разве не так? Придут волки или не придут - никто не знает. Но от них в такой ситуации никуда не деться. Так что коню нужно лишь дождаться рассвета, дождаться пробуждения хозяина, и отправляться в дальнейший путь.
   Богдо-Гэгэн похлопал меня по спине:
   - Встань-ка лучше и выпей шампанского, это европейская архи из ягод, не крепкая. Только пей осторожно, а то опять подавишься.
   Я последовал его совету и почувствовал, как во рту у меня лопаются пузырьки.
   - Я больше не буду перерождаться. Не хочу. Когда это тело перестанет быть слаженным механизмом и разложится на первоэлементы, про меня будут говорить, что я был пьяницей и бабником. Еще и спорить будут - настоящим я был или нет. Да кому какое дело? Но пусть говорят. Если я действительно Ананда - мне должно быть все равно это мелкое злословье. А если нет - тем более: чего вы хотели от обычного человека, который даже и самозванцем-то не был, ведь возвышающим веру, осчастливливающим живущих его назвали другие, не сам он присвоил себе это наименование.
   Богдо-Гэгэн достал трубку, набил ее и закурил, глубоко затягиваясь. Мне показалось, что он совсем запьянел, но, возможно, он был просто очень уставшим. Выкурив трубку, Светлейший продолжил:
   - Находясь в отчаяньи, ты находишься на кончике иглы, на вершине линии, которая уходит в недалекое прошлое твоего нынешнего рождения. Но можно и по-другому. Ведь так? Забыв о таящихся в ночи волках, ты приобретаешь устремленную в неизвестное будущее бесконечность. Незнание конца - это и есть маленькая человеческая бесконечность.
   Костер вспыхнул и затрещал. Монгольская девка из машины крикнула:
   - Гольцзын, уйди, надоел ты уже!
   - Ну и пойду... - обиженно отвечал Голицын-Мышин, - В степь пойду, буду там фейерверки запускать. И стрелять буду в небо. В бога стрелять буду в монгольского.
   - Видишь, этот русский человек сейчас будет запускать фейерверки. И в бога стрелять. А что ему еще делать? Разве это хоть чем-нибудь хуже, чем слоняться у машины и приставать к девкам? В его ситуации любое решение хорошо, любое действие полно смысла, потому что никакого смысла в его действиях вообще нет и никогда не было. Разве что один раз... Я видел, как он подобрал в пыли какую-то стекляшку и долго смотрел на нее. А потом положил обратно в пыль. Ты все понял?
   Я кивнул. Вернувшись через месяц домой, я начал новую жизнь. Появилась семья, у меня родилось трое детей, я работал в революционном правительстве Танну-Урянхая. Был репрессирован в 1930-м, а потом реабилитирован, мои дети выросли и тоже завели семьи. В Большой Советской Энциклопедии я нашел фотографию молодого Богдо-Гэгэна, с лицом еще совершенно неиспорченным шампанским и ночными поездками на автомобиле. Не знаю, уважают ли нынешние монголы Светлейшего Владыку Восьмого, который вместе с сумасшедшим бароном Унгерном создал независимое монгольское государство. Но я лично его очень уважаю. Я вырезал его фотографию и свернутую вдвое ношу в своем паспорте.
   ***
   В ту ночь я имел честь еще долго беседовать со Светлейшим Владыкой, мы разговаривали, пока нам не помешали своей болтовней потерявшие разум девки из машины-чычана. Светлейший Владыка наказал мне записать о причинах, побудивших меня совершить путешествие в Ургу, но ничего не писать о наших разговорах, которые происходили после того, как Голицын-Мышин взорвал свой второй фейерверк. Я исполнил наказ Владыки.
  
   Я помню, что в ту ночь полковник Голицын-Мышин взорвал в степи в общей сложности двадцать девять фейерверков.
  .....................................................................................................................................................................................
  
  НУ ВОТ, СБОРНИК И ЗАКОНЧИЛСЯ. БЛАГОДАРЮ УВАЖАЕМЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ ЗА ВНИМАНИЕ. ВСЕХ ВАМ БЛАГ И СЧАСТЬЯ!
  Б.М.
  Контакты автора:
  boris975@mail.ru
  Тел.: +7-903-936-93-84
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"