Аннотация: Сияющим выходил Валик из "Детского мира". О таких игрушках и мечтать не смел и теперь даже на секунду боялся с ними расстаться, — а ну как оборвется этот волшебный сон? — и нес все покупки сам...
ОТЕЦ И СЫН
Он взял сына на руки и остановил такси. Безрассудство, конечно же, да чего уж там! За годы, проведенные в лагере, получил кое-какую компенсацию -- должно хватить, чтобы прожить на воле беззаботно... один день. Этот день наступил сегодня -- день рождения сына. Так и сказал таксисту:
-- У нас с мальчонкой праздник. Будем кутить. И ты с нами. Допоздна. Идет?
-- Кутить, так кутить, -- расцвел тот, -- какие вопросы.
Вернулся отец накануне. Одному Богу известно, чего ему стоило попасть домой именно к этому дню. И теперь, вконец измученный, рядом с сыном он мало-помалу отходил.
Они сидели на заднем сиденье. В какой-то момент отец наклонился, тихо сказал:
-- Валик, маленький мой спаситель, как я счастлив, что вижу тебя.
Сын не понимал, каким образом он попал в спасители, но чувствовал себя на седьмом небе: папка вернулся! Он не знал и не мог знать, что во время предварительного следствия во внутренней тюрьме НКВД двое нелюдей истязали отца. Им была поставлена задача: "Отбить нацдему мозги, чтобы родную мать не узнал!" И те постарались. Многочисленные кровоизлияния затопили память, и если бы не отбывавший срок вместе с отцом арестованный по делу врачей известный ленинградский хирург, вряд ли отец узнал бы кого-нибудь, вряд ли вообще вернулся из лагеря. Хирург оказался и неплохим психологом: опекая отца, он без устали повторял: "Не забывайте -- вас ждут дома". Эта мобилизационная терапия помогла.
-- Папка, на перекрестке давай повернем направо, там, на углу, тир, -- тронул сын отца за плечо.
-- Останови-ка, браток, -- сказал отец, и таксист притормозил у небольшого, похожего на гараж здания. -- И обожди.
Сыну не терпелось пострелять из "почти настоящей винтовки". Он первым выскочил из машины и вбежал в открытую нараспашку дверь.
-- Рад вас видеть, молодые люди, -- приветствовал их пожилой человек с костылем вместо левой ноги. -- Меня зовут Анатолий Степанович. А вы можете не представляться. И так вижу: отец с сыном прогуляться выбрались. Какие винтовки выберете? "Под обрез" или "по центру"? Советую "под обрез". Они лучше пристреляны.
-- Что ж, -- улыбнулся отец, -- несите пристрелянные. И сыну, если можно, подставку по росту подберите.
-- Все сделаем, не беспокойтесь. Вот ваше оружие. А пулек-то сколько насыпать?
-- Пап, может, побольше возьмем? Хочется и мельницу запустить, и танк подбить, и корабль, и в самолет попасть. В самолет труднее всего. Как-то пробовал -- ничего не получилось. Видишь, какая маленькая под ним точечка? Сбить самолет -- моя мечта!
-- Это не мечта, сынок, это скорее задача. Мечта -- это нечто другое. Например, я мечтаю, чтобы ты вырос настоящим человеком. Смелым, честным, добрым. Чтобы не забывал, где родился. А пулек мы купим, сколько захочешь. И не спеши, хорошенько целься. Но дай Бог, чтобы эти упражнения тебе не понадобились, -- добавил тише.
Валик услышал, но не воспринял последних слов отца. Воспринял другое: "хорошенько целься". Тут он постарается, не ударит перед папкой лицом в грязь. Целился не спеша, затаив дыхание. И у него, на удивление, почти все получилось.
-- Ну вы, ребята, даете! -- ахал Анатолий Степанович. -- Все посбивали. Даже не помню, когда в моем тире такое случалось в последний раз. План по продаже пулек выполнили. Может, чем черт не шутит, по второму кругу пройдетесь?
-- Нет, -- покачал головой отец. -- По кругу -- не надо. Круг -- это кольцо, цепь, безысходность. Посему только вперед! Спасибо вам за все, но -- поедем дальше. Да, Валик?
-- Конечно, папка! -- кивнул сын и с гордостью подумал: "А самолет я все-таки сбил!"
-- Заходите еще! Хорошим людям всегда рады, -- попрощался Анатолий Степанович, вышедший проводить их к машине.
-- Куда теперь, господа снайперы? -- спросил таксист, открывая дверцу.
-- А давай, папка, в парк махнем, -- предложил Валик. -- Ребята рассказывали -- там новые аттракционы установили.
-- Нет проблем. Долетим за десяток минут, -- заверил таксист.
Но отец охладил его пыл:
-- Гнать не надо. Я в гонках прожил всю жизнь. Хватит! Езжай потихоньку.
-- Как прикажете, -- пожал плечами таксист и подчеркнуто мягко тронулся с места.
Праздничная обстановка парка захватила сына. Он перебегал от одного аттракциона к другому и просто закидывал отца вопросами:
-- Папка, а здесь покатаемся? А на тот билеты возьмем? А туда успеем? А там не закроется?
Отец счастливо кивал головою:
-- Успеем! Не закроется!
На "чертовом колесе" Валик задержался надолго.
-- Понравилось на город с высоты смотреть? -- поинтересовался отец, когда по просьбе сына они вознеслись под небо в третий раз.
-- Очень! -- заверил сын. Но неожиданно признался: -- Я, папка, высоты боюсь, но с тобой мне ничего не страшно! Вот и воспитываю себя.
-- Ты у меня -- молодец! -- обнял его отец. -- Теперь мы вместе, а вместе мы -- сила, и тебе нечего бояться.
Долго катались на разных крутилках, машинках, паровозиках и лодочках, а напоследок сын снова потянул отца к "чертову колесу".
-- Папка, давай еще разок. Хочу убедиться, что теперь точно не испугаюсь.
-- Давай! -- удивился отец упорству сына, но, вспомнив, что и сам был таким же, с улыбкой подумал: "Может, потому и выжил".
Вдоволь накружившись -- у Валика уже ноги подкашивались, -- решили передохнуть и перекусить.
В ресторан пошли втроем -- позвали и водителя. Толкнули дверь -- заперто: до шести вечера там был перерыв, но таксист поговорил со швейцаром, и их впустили, с ходу подали на стол.
Отец ел осторожно, как бы с недоверием: отвык от нормальной пищи. Там, в сибирских лагерях, она и не снилась, и постепенно память сдавала: забывался вкус белого хлеба, запах жареного мяса, аромат спелого яблока.
Таксист же уплетал, словно перед этим неделю постился. Не отставал от него и Валик.
-- Папка, я после мороженого не встану. Давай, возьмем его с собой?
-- С собой захватим мандарины, а мороженое можешь не доедать. Много сладкого -- вредно.
Следующую остановку подсказал вошедший во вкус водитель:
-- Жена на днях в "Детском мире" побывала. Говорит, туда импортные игрушки завезли: "Красивые -- слов нет. Но дорогущие..."
-- Ничего, прорвемся, -- погладил отец сына по голове, видя, как загорелись у того глаза. -- Один раз живем. Едем!
Под заморские игрушки в магазине отвели отдельную секцию.
-- Не теряй времени, выбирай, что нравится, -- улыбнулся отец.
А Валик не может выбрать -- растерялся. То к одному потянется, то к другому. Пришлось отцу на помощь ему прийти.
-- Ты ведь уже не маленький, что-нибудь соответствующее и присматривай.
Сияющим выходил Валик из "Детского мира". О таких игрушках и мечтать не смел и теперь даже на секунду боялся с ними расстаться, -- а ну как оборвется этот волшебный сон? -- и нес все покупки сам.
-- Надорвешься ведь. Давай хоть что-нибудь возьму, -- шел отец следом.
-- Не волнуйся, папка, -- отвечал солидно Валик. -- Я сильный.
Водитель встретил их веселым "О-го-го!".
-- Складывай свои покупки, -- открыл перед Валиком дверцу. -- Эх, мне бы такого папку!
-- Такой только у меня, -- похвастался Валик.
Отец взял у него громадную, из коричневого велюра обезьяну, ярко-красную -- в жизни таких не встречал -- "Татру" с прицепом, комплект китайских ракеток для бадминтона и настольного тенниса, еще не накачанный футбольный мяч. Занял ими правую часть заднего сиденья. Сам сел впереди. Спохватился, спросил у таксиста:
-- У тебя-то дети есть?
-- Двое. Погодки. Такие же архаровцы, как и твой.
-- Валик, -- обратился отец к сыну, -- неужто оставим архаровцев без подарка? Скажи честно: чего не жалко?
Жаль было всего, но еще больше хотелось походить на папку.
-- Может, ракетки эти? Пусть играют.
Таксист стал было отнекиваться, но отец и слушать не захотел:
-- Раз мы с Валиком решили, то назад ходу нет, закрыт вопрос. А теперь разворачивайся -- поедем на улицу Маяковского. Сразу за рынком -- знаешь? -- баня. Там и притормозишь. -- Обернувшись к сыну, пояснил: -- Святое для нас с тобой место. Еще до войны мой отец -- твой дед -- водил в эту баню меня с братьями.
Баня для мужчин -- это прежде всего парилка. И они, оба мужика -- большой и маленький, вскоре оказались в ней. Несмотря на подорванное в лагере здоровье, парился отец яростно, как в последний раз, чем заводил других посетителей: они чуть ли не в очередь выстроились за вениками.
-- А сынишка весь в папку, -- подзадоривал банщик отца, звеня в жестяной банке влажными медяками. -- Глаза большие, синие, нос орлиный...
И было ему невдомек, отчего после его слов этот "азартный папаша" вдруг перестал улыбаться, нахмурился. А тот думал: "Не все ты, браток, знаешь. Не дай Бог мальцу повторить мою жизнь: лагеря, этапы..."
После бани отец попросил таксиста отвезти их на Военное кладбище. Сыну объяснил:
-- Поедем к деду, навестим.
На этом кладбище Валька еще не бывал. Взяв сына за руку, отец повел его среди крестов и памятников в дальний закуток. Там, стоя над холмиком с железным крестом у изголовья, он, словно позабыв о разнице в возрасте, рассказывал сыну про деда, который, оказывается, был делегатом Первого Всебелорусского съезда.
Валик удивленно поднял на отца глаза:
-- Какого-такого съезда?
И отец продолжил:
-- Тогда упустили долгожданный и, может быть, единственный для нашей страны шанс стать свободной, -- пояснил Валику, хотя тот по-прежнему плохо понимал, о чем шла речь.
Рассказал отец и о том, что дед их был одним из руководителей подпольной церковной антибольшевистской организации, действовавшей в Минске в середине тридцатых годов.
-- Антибольшевистской -- это против большевиков, папка, коммунистов? Разве были такие организации?
-- Организации в полном смысле слова не было, -- серьезно, словно для самого себя что-то уточняя, объяснял отец, -- но предпринимать кое-что люди пытались. За это потом и пострадали. Был такой процесс -- "Двадцати пяти". На нем судили и твоего деда. Вообще он слыл удивительным человеком. Вернувшись из лагеря, вынужденный периодически отмечаться в милиции, продолжал слушать запрещенное радио "Свобода".
-- А я помню, как дедушка настраивал приемник, -- оживился Валик. -- Звук был тихий-тихий, и я почти ничего не разбирал. Он и в шахматы, и в шашки научил меня играть. И рисовать. А еще он любил читать стихи Лермонтова. Помнил их со школы. Представляешь, папка, -- со школы! Я забываю стихи через неделю, а дедушка помнил всю жизнь! Как сейчас слышу его голос:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
-- Да, дед был добротной закваски, дореволюционной, -- поддержал Валика отец. -- А насчет памяти ты не волнуйся. Разовьется память. Это я тебе точно говорю. Главное -- больше читай, думай, анализируй. И спортом занимайся. У тебя должно быть сильное, выносливое тело. Слабые телом нередко и духом слабы. Впрочем, бывают и исключения... -- После небольшой паузы добавил: -- Пошли, что-то трудно мне здесь дышится.
Отцу и впрямь было плохо. Снова нахлынули отчаяние, нежелание жить. Пытаясь совладать с собой, у машины он вдруг предложил:
-- Едем в дом-музей Янки Купалы.
Но в музей почему-то не пошел, бродил по парку, о чем-то думал. Валик держался рядом. Когда подошли к мосту через Свислочь, отец остановился.
-- На той стороне улицы, вон там, напротив, много лет назад стояло общежитие педагогического техникума, -- повернулся к сыну. -- Необычное, скажу тебе, было учебное заведение. Преподаватели ни в чем не уступали профессорам из университета. Собственно они и были университетскими профессорами. Здесь учились и мои братья -- твои дядья. Учились и многие белорусские писатели. Большинство из них впоследствии были расстреляны, в живых остались единицы. В школе ты будешь изучать их творчество. Из десяти сотрудников газеты, в которой брат тогда числился рабкором, девять арестовали и вскоре, осудив, убили. Но одного не тронули, даже наоборот -- ему поручили ответственное задание: набрать новый штат редакции и возглавить его. Похожее происходило почти во всех изданиях: оставляли, как на развод, одного-двоих. Теперь они заслуженные люди, лауреаты. Но хватит о плохом, -- заключил отец, возвращаясь к машине. -- Есть предложение. Отсюда уже недалеко до озера, -- показал рукой. -- Как ты насчет поплавать?
-- Папка, ты же знаешь, купаться я всегда готов!
"Знаешь..." Он опять, как и от слов банщика, вздрогнул. Откуда ему было об этом знать? Как раз когда мало-мальски наладилось с перепиской, пришла весть, что в их большом доме мальчишка остался один: холодным декабрьским утром туберкулез свел в могилу мать, вскоре после нервного срыва слегла бабушка. Шефство над ними взяла соседка с мужем.
Сел, тронул водителя за локоть:
-- Поехали, друг. Напоследок -- к озеру.
Озеро встретило их прохладой и свежестью. Сразу как-то легче задышалось.
Отец разделся, вошел в воду, поплыл. Обернулся к берегу, крикнул:
-- Валик, не заходи -- вода холодная. Лучше в бассейн съездим -- там искупаешься.
Последний раз отец плавал много лет назад, однако понимал: в такой воде не только у сына, но и у него в любую минуту могут начаться судороги. И все же, не сдержался: он снова здесь, в озере своего детства. Когда-то вместе с братьями плавали в нем наперегонки. Он был самым младшим и на финише оказывался, само собою, всегда последним. Но не сдавался -- упорства ему было не занимать. И однажды чуть не настиг братьев, но... в последний момент ноги отказали. Братья пришли на помощь.
И вот -- у него снова отнялись ноги. Как предчувствовал. Перевернулся на спину, но -- попал в водоворот. Железной хваткой тот обнял его и тащил ко дну. Он изо всех сил заработал руками, нырнул, вынырнул, еще нырнул...
Валик почуял неладное: "Зачем так далеко заплыл папка? Его уже не видно". Валик плохо плавал, еще только учился, но, не раздумывая, бросился в воду.
-- Папка, папка! -- кричал. -- Вернись! Я боюсь!
Голос сына утроил силы отца.
"Выплыть! -- приказал себе и снова нырнул. -- Выплыть! -- кричало все в нем. -- Я должен вырваться из этой петли!"
Отчаянно замахал руками. И вдруг ощутил -- водоворот ослабляет хватку, и ноги вроде как возвращаются к жизни. И все же не столько ноги, сколько руки, многие годы валившие лес, спасли его. И он поплыл к сыну.
-- Валя, назад, назад! -- кричал ему.
И сын послушался, остановился, но к берегу не повернул -- не мог, ослабел.
Подхватил его отец уже захлебнувшегося.
Валика откачали, но отходил он медленно. Пять дней и ночей маленькие руки крепко сжимали подушку -- держались за папку.
Бабуля сидела на краю постели.
-- Что приснилось моему внучеку? -- спросила, когда он открыл глаза. -- Что-то страшное?
Валик не ответил. Увидел висящую на противоположной стене фотографию отца в деревянной рамке. Угол рамки почему-то был перевязан черной ленточкой.
Он еще не понимал, что это означает, и с недоумением посмотрел на бабушку. Но та ничего не сказала.
Пройдет много лет, прежде чем Валик узнает: человек, которого он называл папкой, был его дядей -- младшим братом отца, расстрелянного через два месяца после рождения сына.
И еще одна тайна откроется ему: данную в лагере землякам-узникам клятву -- отомстить палачу -- брат отца сдержал. Дорогой обернулась месть: чтобы не сдаваться живым, дядя покончил с собой. Это произошло на третий день после его возвращения из лагеря.
Три дня пробыл он на свободе. Три дня, ценою в жизнь. Один из них был посвящен племяннику. И Валик не забудет тот день никогда.