Когда испугалась? Ну, да, сказал, что он самый и есть. По красивому лицу пробежала тень, и слова на мгновение исчезли, будто кто-то убрал декорации и старый текст повис в пустоте.
За окном проплывала осень, и она что-то вычисляла, и женский голос объявлял остановки.
Но это неправда, не более чем шутка, кажется смешная, что она даже поверила. Для меня смешная. Для нее, вроде, не очень. Женщины часто верят в небылицы, если про любовь или секс. По мне - обычная пустота. Для нее? Она женщина. Что тогда приключилось в голове, не знаю. Но приключилось. Как короткое слово, написанное на влажном стекле. Провел ладонью, и нет его.
А до этого месяц встречались. Уже целовались, и запросто держал ее тонкую руку в своей, не спрашивая, просто брал, когда хотел, чувствовал токи. А когда обнимал, ощущал небольшие бугорки под свитером. И была она чертовски красива и вся моя - от волос, до педикюра между перемычек в босоножках. Да, уже моя. И мог в любую минуту покончить с той шуткой, но не делал. Ну, это. Ощущение, когда могу, как фокусник, достающий из шляпы кролика. Не потому, что злой или коварный, просто любил. Странно. Бывает так, и секс не квинтэссенция, не вершина ощущений. Лишь второе и может третье в длинном перечне совпадений. Вершина в каждом моменте - как идет, во что одета, в рассуждениях о погоде, в отсутствии лишних слов, эмоций, и в длинных телефонных разговорах.
Обоим за тридцать, чуть-чуть, вернее по тридцать, так проще. Одногодки. Странно, и учились вместе, в одном институте, правда, на разных потоках и в разных группах и никогда не видели друг друга. Может потому, что на втором курсе родила и перевелась на заочное. И живем в одном районе, в трех остановках. Тоже странно. Странно, что не встречались раньше. И это избитое, про маленький большой город.
Внешне прекрасна, естественно на определенный вкус - чуть вьющиеся волосы, когда в юбке - тонкие ноги с острыми коленями, если в джинсах - узкая, мальчишеская попа. Люблю засовывать руки в задние карманы ее "вранглера", ведь это моя попа. Я это знаю и она.
И в тот момент - фраза в троллейбусе, когда мы на заднем сиденье. Она и сейчас в голове.
Вечер без людей, погода не та. Пару человек на задней площадке. Уставшие, лица отражаются в стекле. Тогда очнулась и пристально посмотрела. Отвернулся нарочно, а она смотрит. Будто по лицу пытается ощутить эрекцию. Потом голову на плечо и прижалась. Приняла. Или раскусила?
В том, что не все так просто, позже. Зачем о грустном?
Дома родители, у нее тоже, еще и дочка. Разведена. Сам пока не пробовал, другую жизнь. Болтаюсь в представлениях о правильном. Круто, когда о ком-то заботишься, переживаешь. Или дурака повалять?
И наступают выходные, когда предки на даче, и квартира пустая, тихая, без новостей по ящику и маминой свинины - жирной, запаренной на воде, а потом до корочки. Классно получается.
И у нас план, и знаем, что произойдет - она и я, потому что бутылка вина, потому что фрукты с местного рынка и палка копченой колбасы. Потому что там стены и закрытая дверь, а еще огромная кровать без скрипов. Родительская. Но зачем их расстраивать?
И все круто и я хочу думать по-взрослому и ее рука по-взрослому под локоть. И она еще не знает ответа, на тот вопрос. И наверняка хранит неприятное в чуланчике, чтобы предъявить на Высшем Суде. И мое неожиданное молчание считает серьезностью.
Но это вовсе не серьезность. И не то, что шутки вдруг исчезли или говорить не о чем, и вдруг задумался о главном, повзрослел.
Все прозаичнее. Жизнь вообще - проза и чуть-чуть плохих стихов.
Ах, да, проза.
Понос, что назревает, не вписывается в ситуацию, явный форс-мажор. Или вписывается, как реакция на необдуманную импровизацию. Ту, про физиологию. Сочинение низкого качества.
Не приведи господи. Вершина, самое сокровенное, тот момент, когда масса слов, совершенно других, ведь, знаешь, что будет, а все равно, сомнения, переживания, а выскакивает:
- Давай быстрее.
И шаг широкий, переходящий в бег. Глупо или смешно. И плавность растворяется в медицинской грубости. Она не спрашивает. Вообще не задают лишних вопросов. Женщина за мужчиной. Умная.
Лишь желудок урчит. Она не слышит или делает вид. Это, кажется, что оборачивается вся улица.
И в голове та старая история. Вроде, отвлекает. Уже не смешная.
- Импотент? Почему?
Тогда лишь кивнул, чтобы сдержать смех.
А сейчас что? Смех или не смех. Дойти. Ну не гадить же на полпути. Вот здесь, извиниться, заголить задницу и усесться возле забора из металлической сетки. Она, конечно, отойдет и как приличная, отвернется. Бывает. И потом вопросы не задаст. Но после такого точно не встанет. У нее сто процентов.
И вообще, что это, откуда? Вокзальные пирожки, те, что уговорил брат после кофе?
- Уж больно симпатичные, - сказал.
Или нервы?
Дома бросаю пакет. Говорю:
- Пойду, нарезочку сделаю.
И закрываю дверь комнаты, в смысле, прикрываю. А у самого зубы скрипят до эмали, пот на лице и половинки ягодиц каменные, пока держат.
- Ах, да.
Возвращаюсь и включаю телевизор.
И снова отгораживаюсь дверью. Вроде, так заведено. В глазах темнеет.
Первый бокал - награда. Будто выиграл забег с препятствиями или, как в велоспорте - Тур де Франс, там всегда победитель в шампанском. И медали на стене, с дипломами - главному засранцу страны.
Почувствовала? Вроде тихо. Даже цветы в вазу не определила. Сейчас украшают столик. Или все же почувствовала? Это важно. Для меня. Потому, как мышка от страха забилась.
Слава богу, с животом нормально.
Я в ванную, потом она. Правда и до этого там отметился, но она не должна знать. Этот фрагмент стоит вырезать из фильма. Конспирация. Вода смывает недоразумения, дурные мысли. Сейчас нужна чистота, слов и ощущений, сейчас случится то, что должно.
Засранец.
Да. Освободить мозг и от этого определения.
Потом тела сливаются, и когда все происходит, ей овладевает смех. Безудержный, истеричный. И мне страшно. Вдруг она все же слышала, Соединила - бег, брошенный пакет, включенный телевизор про сельские надои.
Радость в постели в самый разгар этого? О чем? Может что-то не так? Но потом снова тот троллейбус и понимаю, что смех оттуда. Окончание истории про импотента. Развязка драмы, которую сам заварил.
И, наконец, хорошо, даже очень. И больше тайн нет, это последняя. Во всяком случае, так думаешь. И ее глаза - маслины, с чуть приспущенными уголками глаз к вискам, как у Шиорры, и говорит:
- Мне пора.
- Почему?
Готов доказать ей еще и еще, что те слова глупая ошибка.
- Дочка одна.
- А родители?
- Она без меня не засыпает.
Прячется в такси. А после думаю - странные женщины. Сколько носить в себе, переживать, чтобы родить эту истерику. Хранительница Везувия.
Да, это произошло. И ничего не изменилось. Мы все также встречаемся каждый день, за редким исключением. Это хорошо или плохо? Видно я из тех, кто, добившись своего, не прекращает историю. И все равно - хорошо это или плохо? Непонятно.
Обедать в кафе некий ритуал. Вернее я люблю, а она не против. Классика - про домашнее. Когда дама про это меня аж тошнит. Нет, кушать люблю, но готовить сервировать, только если гости. А у нее работа. И я не настаиваю и она не против. И ломать стереотипы это мое.
По времени вроде ужин, а по порциям другое. Тратить на любимую женщину, удовольствие. Есть и другие радости - сон, летний пляж, водить машину, когда умеешь, собирать грибы. А здесь - деньги. Вроде странно. Но когда любишь не очень считаешь. Если мужчина спускает просто так, без намеков, предысторий, дамских слез, напоминаний, не говоря о другом - значит любит, по-настоящему. Первый признак. Потом добавляются другие условности, но этот первый и может основной. Позже, когда вместе, когда долго и официально, возникает желание квартиры, новой машины, дачи, дорогого отдыха и итог:
- Извини, не купил, мелочь, сейчас немного осталось до заветных метров.
Нет, исправно покупает на восьмое марта, новый год, день рождения. Но то, неожиданное исчезает, скрывается за прагматизмом банковской ячейки. Значит главное в прошлом. Время ушло.
А мы в кафе, изучаем меню.
Официант приносит заказ.
Наш разговор, как семейный, ни о чем и она милая. Она всегда такая и больше.
И в конце по карманам, и понимаю, что бумажник в другом пиджаке, тот, что деловой, что остался висеть на спинке стула после важной встречи.
И смотрю на часы, оцениваю японца. Потом думаю, что еще. Ах, да на такси сегодня никак. И она:
- Что случилось?
- Так, ничего. Другой пиджак.
А на лице, и пиджак, и растерянность, и грусть всего мира.
Да. Умная. Именно за это люблю. Ну и за красоту, конечно.
Роется в сумочке.
- Семьдесят хватит?
- Вполне.
И, ни слова - про долг, типа - у самой не очень, а насколько, а последние. Ни укоров, ни лишних эмоций.
- Отдам, - говорю.
Кивает.
Красивые часы. Жалко с ними расставаться. Чувствую голым без них. Не судьба. Не будут они тикать в чужой тумбочке.
Дни короткие, еще не зима. И после ее работы, быстро темнеет. У меня другой график, более свободный. Не люблю темных улиц.
У нее дочка, потом отдых. Потом могу позвонить.
- В кино?
- Устала.
- В кафе?
- Что-то плохо себя чувствую
- На квартиру?
- Через двадцать минут соберусь.
Квартира коммунальная. Две комнаты. В одной семья из четырех. В другой - она. Раньше еще муж и дочка. Так было, пока он не исчез. Не спрашиваю почему, лишь догадываюсь. Жизнь сложная комбинация. Видно не выдержал. Или? Тоже может быть, учитывая ее активность, ту, что ни в кино, ни в кафе, только это. Догадки. И комната опустела. Так, набеги.
В последнее время часто сюда. Соседи уже здороваются. Притащил видик. Смотрим, играем в киноманов.
- Какое на сегодня взять?
- Только не убийства.
В комнате без света, лишь экранные блики и мы, голые.
Перед этим в ванную. Я дома стараюсь навести порядок. Не представляю, как, в коммуналке принимать душ. Брезгую с детства. Ни за кем не доедаю. Да еще семейка такая за стеной, не интеллигентная, рабочая косточка. Все высматривают, выглядывают, прислушиваются. Вот, исчезли бы хозяйка, так, чтобы с концами, и комнатку эту прибрать.
Когда барабанит телевизор - до лампочки.
Халат, хранит запах шкафа. Обычный хлопок в цветочек. В таком неплохо мыть полы. И это место дикое, не обжитое, вроде сельской гостиницы.
- Он подсматривал
- Кто он?
- Соседский мальчишка.
- Ну и?
- Неприятно?
- Как ты поняла?
- Подняла голову, а из проема, что соединяет туалет с ванной, голова нырнула.
- Дело молодое, - говорю.
- Ему четырнадцать.
- Вот и говорю, дело молодое. Мамаша, толстушка надоела.
Расстроена. Зачем? Издержки возраста.
Смотрим кино, боевик, одновременно занимаемся сексом. Сюжет исчезает, действий много и пропущенное не восполнить. С ней хорошо, а сам думаю - сколько еще таких, прошло через эту постель? Может триллер почище киношного?
Не злой и мысли не разрушают, они лишь так, чтобы о чем-то думать, сомневаться. А может про будущее? Сам не ангел, она знает и спрашивает:
- Можешь дать кому в морду. Постоять за женщину.
Пожимаю плечами. Но ей нужен правильный ответ. Видно какие-то комплексы. Страхи.
- Могу, - говорю.
Успокаивается, как ребенок, дослушавший сказку, кладет голову на грудь. Волосы шелковистые, разлетаются по телу, прижимаю ее.
И, кажется, можно послать все к черту. Ту жизнь, что на улице, с ее машинами, звуками, горящими фонарями, неинтеллигентными соседями за стеной и сыном извращенцем. Раствориться в ней до рассвета.
Но утро не наступает. В этой комнате никогда. Она опять к себе, к ребенку. Перед самой ночью, когда блаженство, и постель вобрала тепло любви. Дороги расходятся. Она исчезает в своей жизни, я в свою. У дочки врожденное заболевание. Врачи говорят, может, перерастет. И самое неприятное здесь - может. Без мамы не засыпает. Когда говорит об этом, чуть слезы, но хочет быть сильной. Она на самом деле такая. И может быть, папа не выдержал обещаний - до шестнадцати. Или, что иное. И прохладно и мысли всякие и завтра с утра работа - звонки, выяснения, поездки и, конечно, первым ее голос.
- Как дочка?
- Все в порядке.
Без этого день не начнется. И она мама. Настоящая. И женщина, обычная. Только волосы у нее шелковистые. Особенные.