Я должен был предполагать, что рано или поздно это случится. В конце концов, я давно уже знал о том, что они знают. Мне не хватало только прямых, очевидных доказательств - и вот, я их получил. Вне всяких сомнений, они уже давно проникли в мои мысли, если настолько хорошо в них ориентируются. Допустим, вытащить из моей головы влечение к покойной Тимошенко Ирине Петровне 19... года рождения - это несложно, в конце концов, оно лежит на самой поверхности. Но как они достали вот этот тревожно-зеленый цвет и огонь на припорошенном снегом камне, про которые я и сам почти забыл? Выходит, что они выудили их из моего подсознания - как же иначе?
Я еще раз обхожу вокруг надгробия, внимательно оглядывая то послание, которое они мне оставили. Ярко-зеленая краска, обгоревшие остатки большого венка - помнится, он был сделан из пластика, изображающего ветки голубой ели, и украшен черной лентой с надписью "Любим, помним, скорбим" - слово "хуй" - несомненная отсылка к моему сексуальному влечению - и свастика - эдакая насмешка надо мной, над моей наивной уверенностью, что я не только раскусил их отвратительный заговор, но и могу хоть как-то ему сопротивляться. Теперь я точно уверен, что не могу - моя память, мое сознание и подсознание, все, что умещается в моей голове, принадлежит им. Они могут читать то, что составляет мою личность, как книгу, знать каждый эпизод моего прошлого и предвидеть любое мое действие в будущем.
Что ж, ведь это было неизбежно. Рано или поздно я должен был, наконец, окончательно уяснить для себя, что все мои потуги бессильны, и распроститься со своими наивными надеждами. Их невозможно перехитрить. Я же ведь прекрасно понимал это с самого начала, но что-то внутри меня упорно поддерживало это глупую, иррациональную иллюзию того, что я могу скрывать от них часть своего сознания. Наверное, мне просто ужасно не хотелось признаваться себе в собственном бессилии. Признавать их победу, даже не просто неминуемую, а уже свершившуюся. Может, оно и к лучшему, что они вдребезги разбили эти надежды именно сейчас: скорее всего, случись оно позже, было бы еще больнее и паршивее. Ведь чем дольше ты живешь с чем-то, тем тяжелее прощаться с этим навсегда.
Я уже давно заметил их присутствие и начал за ними наблюдать, насколько это было возможно - вернее, насколько они мне позволяли. Началось все с того, что я открыл настоящее предназначение радио и телевидения: для нас, простых смертных, они работают в качестве источника дезинформации, и только для них они представляют собой настоящую информационную сеть. Все картинки, что нам показывают, и все слова, что нам говорят - это искусная ложь, призванная запутать нас, чтобы мы не могли добраться до истины.
Это похоже на издевку, но, тем не менее, истину вещают на тех же каналах и в то же время - вот только увидеть ее можно лишь под особым углом, зная, как смотреть. Честно говоря, я не знаю, как. Это получается у меня непроизвольно, в виду особого, очень странного состояния моей психики - да, я психически болен, болен очень редкой и недиагностируемой болезнью, но, видимо, это плата за мои знания. Иногда, чаще всего, по вечерам, между четырьмя и шестью, на меня находит странное состояние, описать которое у меня навряд ли получится. Мое восприятие как будто затягивает туманной пеленой, весь мир размывается и блекнет, но некоторые его части, напротив, становятся особенно, необыкновенно яркими и отчетливыми, приобретая такие очертания, каких не имеют обычно.
Именно в такие моменты я вижу то, что показывают телевизоры для них. Как же это не похоже на лживые новости, дебильные реалити-шоу и дешевые криминальные сериалы! В своем эфире, доступ к которому строго ограничен, они транслируют всю информацию о нас, которую считывают напрямую из мозга. Например, в первый раз, когда я проник в это запретное пространство, передавали как раз о том, что у меня слегка заболел живот и укололо под ребром - и это, черт возьми, именно так и было! Они расписывали то, что происходило в моих внутренних органах, еще лучше, чем я сам это чувствовал!
Дальше было хуже. Я задумался о том, откуда же берутся такие передачи, и решил искать их "репортеров". Оказалось, что их и искать не надо - они кругом, вездесущие и всеведущие. Считывая информацию из чужого сознания, они тут же транслируют ее в некие общие каналы, откуда она и поступает на настоящее телевидение. Я не знаю деталей работы этой системы, но в общих чертах это выглядит именно так. Мне доводилось "слышать" - насколько это можно сравнивать со слухом - как они ретранслируют мои мысли. Почему это не являлось слухом в чистом виде? Потому что информация не поступала ко мне извне: читая мои мысли, они одновременно транслировали их по своему каналу, и получалось так, будто мои же мысли и ощущения дублировались в моей же голове! Это происходило - да и происходит регулярно - в течение мимолетного момента, уловить который я могу лишь в своем "особом" состоянии.
Кто они? Какие цели преследуют? Этого я не знаю. Я знаю лишь то, что их очень много, они четко организованы и чрезвычайно сильны. По сути, они контролируют все, что происходит в этом мире - может, конечно, где-то они и встречают сопротивление более серьезное, чем сумел оказать я, но я не знаю об этом наверняка. Те, кто непосредственно заглядывает в мои мысли - лишь исполнители низшего ранга, о тех же, кто руководит этим ужасным механизмом, мне ничего не известно. Сколько их можно встретить на улице, бесцельно, на первый взгляд, гуляя между четырьмя и шестью после полудни? Раз на раз не приходится, но можно быть абсолютно уверенным в том, что хотя бы раз в день мозг каждого человека тщательно сканируется.
Чаще всего это женщины. Молодые, старые, даже малолетние - похоже, возраст не имеет значения. Они копошатся в моей голове, и я слышу отголоски того, что они транслируют по своим каналам. Впрочем, если бы они ограничивались просто копированием информации, было бы еще не так плохо - о нет, к тому, что творится в моем мозгу, они частенько добавляют кое-что свое. Они влияют на мою нервную систему, заставляя внутренние органы изменять свою работу: в принципе, при желании они запросто смогут остановить мое сердце. Они даже подкидывают мне свои мысли: они идут сразу в подсознание, и зафиксировать их на сознательном уровне я могу лишь в "особом" состоянии. Наверное, благодаря таким вот "подброшенным мыслям" немало людей сходит с ума тогда, когда это им выгодно.
Так они контролируют состояние нашей психики и организма. Причем контролируют, увы, самым зловредным образом: ни разу никто из них не подкинул мне доброй мысли, не исправил неполадки в работе моего организма - напротив, все, что они делают в наших головах, носит строго деструктивный характер. Очевидно, им выгодно поддерживать человечество в слабом, болезненном и мнительном состоянии, чтобы оно не могло взбунтоваться и покорно исполняло ту работу, что ему отводят.
Вплоть до сегодняшнего дня я считал, что они могут считывать лишь то, что происходит на сознательном уровне, поскольку дублировалось в моей голове только то, о чем я думал в тот или иной момент. Поэтому я выработал свою тактику защиты - какой же смешной и наивной она кажется мне теперь! - которая состояла в том, чтобы гнать из головы любые "опасные" мысли, маскируя свое сознание под сознание типичной единицы порабощенного человечества. "Опасным" же мыслям я предавался только в "особом" состоянии, рассудив, что в нем я хотя бы способен засечь момент вторжения в мою голову и резко изменить свои мысли на "маскировочные": о женщинах, выпивке, компьютерных играх, фильмах и прочей бессмысленной ерунде.
Не приходило ли мне в голову, что все это - просто галлюцинации сумасшедшего? Приходило, и не раз. Поэтому я проверил все свои догадки, и они подтвердились, несмотря на то, что мне очень, очень хотелось бы и в самом деле быть обычным двинутым, которого мучат навязчивые идеи. Наиболее убедительной оказалась проверка моей теории о глубине их проникновения в сознание, именно она убедила меня в том, что им, якобы, доступны только поверхности человеческой мысли.
В тот день я вышел на улицу, взяв с собой спортивную сумку, в которую положил топор, так, чтобы его было удобно достать. Я был в "особом состоянии" и прекрасно ощущал, как дублируются в моей голове мысли, как мерзкий старикашка в больших очках заставляет мою голову болеть, и как мне то и дело подкидывают посторонние суждения, в основном, оскорбительного и уничижительного характера, видимо, чтобы развить у меня комплекс неполноценности.
Свои мысли я держал в состоянии максимальной замаскированности, всячески избегая думать о замысле, который оформил и тщательно продумал задолго до этого: убить одного из них. Я словно невзначай сел на хвост одной женщине, забив эфир своего сознания ложномыслями о том, что преследую ее, якобы потому что она мне привлекательна. Через некоторое время мы оказались в безлюдном и хорошо скрытом от посторонних глаз месте, но она не проявляла никаких признаков того, что разгадала мой замаскированный умысел. Более того, она, как я тогда заключил, настолько поверила в мою маскировку, что даже стала подбрасывать мне мысли, издеваясь надо мной.
"Какие ж тебе бабы могут нравиться, а? Ты же пидор, чухан дырявый, какие у тебя бабы могут быть, чмо? - эта чужая мысль скользнула в мою голову, сопровождаемая ощущением как будто услышанного издевательского смеха. - У тебя на бабу-то и не встанет, убогий. Да у тебя и вообще, наверное, ни на кого не встанет: ни на мужика, ни на зверя лесного, ни даже на что. Жалко смотреть на тебя, выблядок."
Приблизившись к ней почти вплотную, я даже закрыл глаза, чтобы она, чего доброго, не прочитала то, что я вижу. Но она была слишком увлечена поверхностью моих мыслей, бесконечно воспроизводя мои мысли о женщинах и подбрасывая к каждой из них оскорбление со словом "пидор". Я обрушил топор ей на затылок без какого-либо труда, она, наверное, даже не успела понять, что произошло, не говоря уже о том, чтобы отбиваться. Из этого я сделал вывод о том, что от них можно замаскировать свои действительные мысли и намерения: ведь прочитай она то, что я хочу ее убить, то убежала бы прочь или искалечила бы мои внутренние органы.
С тех пор прошло месяца два. Странно, что меня не нашли и не арестовали, ведь я, как ни старался сдержаться, даже наблевал совсем неподалеку от трупа, уж не говоря об остальных следах, которые я наверняка оставил. Я даже не помню, куда именно выбросил топор: вполне возможно, что в ближайший мусорный бак. Все это время я считал, что мне просто повезло, и только теперь я понимаю, что это "везение" и было самым тревожным знаком из всех, что были мне явлены до сегодняшнего дня.
Все они знали. Знали про мое "особенное состояние", про тактику защиты знали. И та женщина, которой я расколол затылок, словно гнилой арбуз, знала, что я иду ее убивать. И менты бы запросто меня нашли. Просто им не было нужно меня уничтожать, но было нужно, чтобы я считал, что сумел перехитрить их.
Ведь я, дурак, никогда и не задумывался о природе своей странной болезни, проявляющейся в "особенных состояниях". Не задумывался о том, знают ли они про нее, и уж не они ли когда-то изменили мой мозг так, чтобы он ее породил? Сейчас эти соображения стоят передо мной с предельной ясностью.
На самом деле, мне не обязательно было ждать сегодняшнего знака: я мог бы догадаться еще с неделю назад, когда они подослали ко мне дегенеративного забулдыгу. Этот ущербный подошел ко мне, когда я посещал могилу моей возлюбленной, Ирины Петровны Тимошенко - тоже, кстати, загадка: как меня так угораздило в нее влюбиться, едва увидев портрет на надгробии? Когда он завел со мной идиотский разговор, я сразу подумал, что он - один из них. Чтобы его проверить, я солгал ему, что Тимошенко Ирина Петровна - моя мать, благо дата смерти позволяла, и даже придумал ей трагические обстоятельства гибели. Будь он из них, то без труда бы прочитал истину, лежащую на поверхности моих мыслей, но пьянчужка безоговорочно повелся на мои слова, что опровергало мое первоначальное предположение.
Он, словно подыгрывая мне, стал, в свою очередь, лгать сам: по его бегающим глазенкам и нескладной речи было видно, что он врет. Я же, не отступая от изначальной своей тактики, продолжал разыгрывать сына якобы трагически погибшей Ирины Петровны Т. А потом он предложил мне вступить с ним в педерастическую связь. Тогда-то все и стало на свои места. Я понял, что травля меня мыслями о педерастии была не спонтанными проделками отдельных из них, а целенаправленной их тактикой. А еще я понял, что они, похоже, заметили мою устойчивость к "подброшенным мыслям", и решили действовать тоньше: донесли до меня ту же мысль через постороннего человека, которому внушили гомосексуальное влечение ко мне.
Эти открытия настолько меня ошарашили, что я лишился способности рассуждать взвешенно и спокойно. В порыве нервного волнения я вломил пизды дегенеративному петуху и велел ему больше не показываться мне на глаза. Судя по тому, как неожиданно резво улепетывала эта тухлая развалина через могилы, мое предупреждение дошло до него в полной мере. Это было моей ошибкой. Надо было расспросить его как следует, а если бы понадобилось - то и допросить.
Потом я много думал об этом случае. Раньше я не замечал за ними подобных изощрений, так с чего бы вдруг? Но тогда я все еще не мог окончательно понять, что к чему. На всякий случай, я перестал посещать могилу И. П. Тимошенко, хотя раньше навещал ее минимум раз в два дня. Это было для меня нелегким испытанием: ведь ее могила была для меня единственной отдушиной среди моих будней, полных напряженной борьбы с их ментальным террором.
Честно говоря, я не просто влюбился в красивую картинку, изображающую покойницу - нет, в этой могиле я чаял найти разгадку если не к их коварным замыслам, то, хотя бы, к собственному туманному предназначению, к тайне своей загадочной болезни. Я увидел ее впервые в "особом состоянии", когда проводил разведку на кладбище - была у меня теория, так и не подтвердившаяся, о том, что они используют кладбища в качестве архивов мыслей. Я помню, как опешил тогда, а потом упал на колени и громко, в голос заплакал, как не плакал никогда в жизни. В этой ухоженной могиле я узнал место действия единственного запомнившегося мне сна, который я видел в далеком, почти бессознательном детстве.
В том сне была эта могила, вернее, не визуальный ее образ, а ее суть, абстрагированная от физических и оптических характеристик. Я приближался к ней, но расстояние никак не уменьшалось, только в глазах то и дело мелькали тревожные ярко-зеленые пятна, да по сторонам загорелись костры, сложенные из бревен на больших камнях, на которые мело снегом. Тогда, придя на эту могилу уже наяву, я увидел изображенное на ней лицо и понял, что И. Петровна Тимошенко - это единственная женщина, вызывающая у меня сексуальное возбуждение. И все это, очевидно, было неспроста. В этом прослеживалась некая система, некий замысел, но чей? Их, злокозненный, или же некий гениальный, созидательный план иных сил, справедливых и гуманных? Все это время я не мог, не в силах был отказаться от веры в последнее.
А теперь, именно тогда, когда я не сумел сдержать свое навязчивое желание посетить ее могилу, надгробие изуродовано ярко-зеленой краской, а на припорошенной снегом плите отгорел огонь, я все понимаю. Мою болезнь вырастили в моем мозгу они. Именно в тот день, когда они начали работу над моим сознанием, мне приснился тот сон - своего рода программа их исследования. Уже тогда они заготовили могилу Ирины П. Тимошенко, к которой эту программу привязали. Они дали моей болезни свободно развиваться. Дали мне использовать ее в конспиративных целях. Позволили даже с ее помощью убить одну из них - впрочем, применимы ли к ним понятия жизни и смерти? - настолько им было важно наблюдение за ходом ее развития.
Чтобы проверить на прочность мое болезненное сознание, они затеяли затяжную атаку навязчивой педерастией, и частью этого испытания было сексуальное влечение к И. П. Т., которое мне надежно внушили, которое должно было быть базой моего сопротивления учебной атаке. Наконец, ко мне подослали того забулдыгу в качестве своеобразного экзамена. Я выдержал. А теперь, посредством этой оскверненной могилы, они сообщают мне, что программа подошла к концу. Тестирование моей психической болезни успешно закончено, и они уведомляют меня, своего подопытного кролика, что я, считая себя тщательно замаскированным подпольщиком и ментальным партизаном, на самом деле все это время плясал под их дудку, помогая им разрабатывать очередное безотказное средство манипуляции и порабощения.
Конечно, я не тешу себя мыслью о том, что я являюсь ключевым звеном их эксперимента - нет, конечно, они не настолько глупы, чтобы проводить его только на мне, и я, понятное дело, лишь один из множества подопытных кроликов, которые, наверное, тоже считают себя тайными борцами. Возможно, что я даже провалил свое испытание, и сейчас меня просто исключили из эксперимента как отбракованный образец.
Мои кулаки сжимаются от бессильной злобы, и я до крови прокусываю нижнюю губу. Что мне теперь делать? Покончить с собой, им назло? Но ведь эксперимент со мной уже завершен, и, возможно, они к тому и клонят, чтобы я самоликвидировался. А может, они потому и не уничтожили меня сами, что хотят сохранить в качестве резерва на какой-то заранее просчитанный ими случай? Как можно бороться, когда каждый твой шаг просчитан твоими заклятыми врагами и уже заранее обращен им на пользу? Куда бежать, если даже глубины моего подсознания открыты для них в любой момент? Кого звать на помощь, если все выполняют их планы и программы?
В тупом оцепенении я смотрю на кривую ярко-зеленую свастику, растекшуюся бегущими вниз каплями по лицу Ирины П. Т. Хоть в чем-то ее авторы не обманули мои ожидания - мое предназначение и впрямь мне раскрылось. Наверное, это и есть судьба: безраздельная власть неосязаемой, но вездесущей и беспощадной силы не только над каждым моим отдельным действием, но даже над тем, что составляет мою личность.