Аннотация: Воспоминания главного героя книги об одном из первых крупных сражений в своей жизни
Битва за Смоленск позади. Что я помню про эту битву? Что вообще может помнить о бое человек, впервые попавший на фронт? Взрывы мин и снарядов, бесконечные бомбёжки, свист пуль, яростные атаки врага, страшные контратаки, грохот орудий и многое другое. Я был ослеплён и растерян. Бежал вместе со всеми, стрелял в сторону врагов, сидел в окопе с незнакомыми людьми. Кем я тогда был? Кем были все эти люди: и те, кто стойко мёрз со мной в окопах и кто мужественно шёл в атаку? Они до сих пор остались для меня безымянными и безликими. Так же как и гитлеровцы. Волна адреналина и грубые крики командиров и комиссаров гнали меня тогда на вражеские пули. Кем был я сам? Безымянным и безликим животным. И все мы были животными. Большим безликим и бесхарактерным стадом. Мы бежали, копали, стреляли, бились в рукопашной, не думая о том, что делаем. Мы не могли и не хотели знакомиться. Нам это было не интересно и не нужно. Разговоров у нас тоже не было. Был лишь бессвязный набор предложений и фраз. Никто не слушал собеседника и не переживал что его не слушают. В коротких промежутках между боями мы просто говорили. Чтобы почувствовать себя человеком, а не бессловесной скотиной. Были там ветераны? Возможно. Наш взвод состоял более чем на половину из таких же молодых солдат как я, которые ещё вчера мечтали стать трактористами, комбайнёрами и агрономами в родном колхозе. У многих не было оружия, и они ходили в атаки вооруженные лишь собственным ужасом и криком. Они падали один за другим, а остальные продолжали бежать. Вперёд! На врага! Вцепиться в глотку ненавистного врага! Во имя чего мы это делали? Думали мы о Партии, о Сталине, о Родине? Нет. Мы думали лишь о собственном страхе и пытались его заглушить атакой. Вцепиться в глотку врага, прогнать холодный и липкий ужас вместе с его гибелью. Этим мы жили.
Но страх не просто прогнать. Ты бежишь от него, а он следует за тобой, наступая тебе на пятки и опаляя твой разум своим ледяным дыханием. Страх рождается каждый раз при гибели очередного товарища, при каждом сотрясении земли, при каждом ранении и прошедшей от тебя на волосок пуле. Разум понимает, что следующий раз может быть твой и в ужасе парализует всё тело. Ему нужен стимул. И для этого ты бежишь, стреляешь, кричишь, рубишь штыком, бьёшь кулаками. Всё что угодно, лишь бы выплеснуть накопленную энергию. Лишь бы не чувствовать дыхания страха. Организм защищается выбросами адреналина, который и даёт телу огромный заряд энергии и силы. Добегают лишь те, кто получил от организма максимальный запас этого живительного вещества, кто вовремя пригнулся или отпрыгнул, кто вовремя поразил стреляющего в тебя гитлеровца. А остальные оставались там - на страшной нейтральной полосе. Ветераны множества битв воевали не так как мы, но мы этого не замечали. Нам не было до этого никакого дела. Ветераны словом и делом направляли нашу энергию в спасительное русло. Никто не спрашивал имен, и никто их не называл. Мы жили лишь до следующего боя. А потому, не всё ли равно как зовут твоего соседа по окопу, если вам обоим суждено умереть? Многие участники Смоленского сражения видели всё иначе. Но я был ещё совсем ребёнком, у которого в одночасье отобрали и родной дом, и родителей, и всю привычную жизнь, а вместо этого кинули в мир, где сам воздух был смертью.
А потом мы шли на восток, спасаясь от наступавших немецких войск. Мы шли мимо деревень и хуторов, где оставались лишь старики, да женщины с детьми, которым некуда было бежать. Тут был их дом. Тут похоронены их предки. Тут же закопают и их, когда придёт час. Это - часть Родины. Всё знакомо и привычно. А там - чужбина. На востоке дружелюбная, на западе злая и жестокая. Мы шли мимо выстраивающихся на обочинах дорог людей, опустив взгляд, и не смея взглянуть в глаза тем, кого мы обрекали на верные мучения и гибель. А люди стояли. С ненавидящими взглядами они провожали нас. Обрывалась последняя ниточка надежды и подводилась черта, где мы оставались живыми, а эти люди мёртвыми. Мы знали, что эти люди обречены, и мы знали, какие адские муки им предстоят. Но мы ничего не могли изменить. И от этого бессильно свешивалась на грудь тяжёлая голова, ноги наливались свинцом, словно сама матушка-земля не хотела нас отпускать. Как я мог взглянуть в глаза старушке-матери, отправившей на фронт мужа и всех сыновей, а потом получившая сообщение об их гибели? Как я мог смотреть на маленькую трёхлетнюю девочку, которую уже завтра заживо сожгут в деревянной избе? Какую надежду я мог дать этим людям? Какие слова должны были быть произнесены солдатами покидающие родной дом? Красная армия отступала. Десятки, сотни, тысячи деревенек и городов неизбежно должны были попасть в руки к захватчикам. А я уходил. Чтобы спасти только себя. Уходил туда, где пока ещё было безопасно. Ох и тяжела солдатская ноша! Люди не проклинали нас, не закидывали камнями. Они не делали ничего. Просто стояли и смотрели. И эти взгляды были в сотни раз хуже и камней и даже вражеских мин и снарядов. В этих взглядах были боль, отчаяние, презрение, страх, ненависть. Взгляд проникал в саму душу, безжалостно жаля нас в самые уязвимые места и оставляя глубокую кровоточащую рану.
До сих пор представляю себе это как наяву. Достаточно закрыть глаза. Это была наша ноша и наше бремя. Наше проклятье. Мы не знали этих людей, так же как не знали однополчан. Но была разница. Однополчанин был живым и весёлым хотя бы до следующего боя, а эти люди уже были мертвы. Они дышали, говорили, плакали, но они уже были мёртвыми. Среди нас были и те кому не досталось оружия. И они добегали до вражеских позиций и добывали себе трофейное оружие и поразить им врага. Мы, солдаты, могли это сделать. Кулаком, ножом, камнем убить ненавистного врага и отобрать его оружие. А что могла сделать маленькая трёхлетняя девочка против вооружённого немца? Как мог защитить себя древний старик, растративший свои силы и теперь едва переставляющий ноги? Я запомнил это. Я запомнил всё. До мельчайшей подробности. Память словно клеймо оставила в голове. Это и помощь политработников и командиров позволило мне потом уже сознательно, холодно и расчетливо поразить своего первого гитлеровца. А потом ещё одного и ещё. И так до тех пор, пока все гитлеровцы не исчезнут с лица земли. Защитить стариков, женщин и детей я не мог. Поэтому я воспылал жаждой мести.