Якобсон Натали. Ангел рассвета-1

НАТАЛИ ЯКОБСОН

АНГЕЛ РАССВЕТА

Пролог

Ты тот, чей голос призывает меня из вечности... и я приду, куда бы он не позвал. Я свет, а ты тьма, но мы единое целое...

Золотоволосая девушка раскрыла глаза. Голос звучал не во сне. Он был всюду, рядом, внутри ее мозга. Ее ресницы дрогнули. Этот голос будет звать всегда и никогда не умолкнет, как и шорох крыл в ночи, как и фрагменты чужих впечатлений в ее памяти. Они пронзали, как ослепительные вспышки, она видела прекрасных существ, парящих в небесах. Сказочные создания, нежные лица, сияющая кожа, а в следующий миг они же так безнадежно обезображены, что смотрящий на них содрогается. Откуда вдруг берутся когти и клыки, и исполненные злобы взгляды? Ведь еще минуту назад эти кошмарные лики были так прекрасны. А прекраснее всех был он... и он же вдруг превратился в существо более жуткое и уродливое, чем они все. Она видела это: войну в небесах, потрепанные крылья, разодранную когтями кожу ангелов - падших ангелов. И она чуть не плакала, потому что она их любила. Это было противоестественно настолько, что становилось страшно, но она любила именно тех, кто воплощал зло. Никогда в этой небесной борьбе она не представляла себя на стороне светлых сил. Весь ее облик был пронизан светом, но она всегда была с ними, с темными и проклятыми, и она любила их. Нет, не просто любила, она их обожала. Влечение к тем, кто появился из мглы, было сильнее всех человеческих чувств. Они звали ее сквозь века. Перед увлечением ими любая земная любовь становилась ничем. Убей тех, кто тебя любит, убей тех, кого любишь ты. Никто не имеет права владеть твоими чувствами, кроме нас. И разум тут же начинал отступать перед симпатией к бывшим близким и друзьям.

Война в небесах! Ослепительное видение опять пронзило мозг, и девушка шелохнулась. На спине что-то болезненно дернулось - разрезы для крыл. Очень скоро у нее отрастут крылья, и все вернется на круги своя. Она станет такой же, как они. Все будет, как тогда, до начала вечности, только на этот раз они победят, потому что с ними она. Пусть они безобразны и уже однажды побеждены, но зато она прекрасна. Такую красоту, как у нее, победить нельзя. Отец проиграл, а вот перед ее обольщением ни один ангел не сможет устоять.

СКАЗОЧНОЕ СОЗДАНИЕ

2005г. Новый Орлеан

Локоны Николь были перетянуты сзади атласной лентой. Сидя на парте позади нее, он мог видеть ее профиль. Ангел зари, подумал он про нее. Естественно, она знает о том, кто ее отец и весьма этим гордится, но если бы только можно было приблизиться к ней. Снизойдет ли до него ангел? Простит ли ему его страшный секрет, о котором он должен молчать?

Колин захлопнул книгу и вмиг отгородился не только от всего колледжа, но и от всего мира. Не было больше ни галдящих учеников, ни преподавателя, ни надписей мелом на доске. Только эта девушка. Николь Деланже, дочь сенатора Гордона, возможно, незаконная, ведь фамилии у них с отцом разные, но все равно она постоянно окружена друзьями и телохранителями. Он, простой смертный, не может к ней подойти. Или же стоит рискнуть? Колин обратил внимание на ее тонкие, можно даже сказать, болезненно худые кисти рук, обрамленные лишь на плечах оборками кружевного топа. Подумать только, в таком жарком климате, как здесь, в Новом Орлеане, и притом, что Николь с друзьями все время околачивается на побережье, ее кожа ничуть не загорела. Казалось, что солнце не властно хоть чуть-чуть тронуть ее. Это даже не кожа, а будто тончайший алебастровый покров. На очень тонких хрупких запястьях нанизано столько золотых браслетов, как будто красавица скрывает шрамы после неудавшейся попытки свести счеты с жизнью. Абсурдная мысль! Колин тут же отругал себя за нее, зачем такому везучему и прекрасному созданию кончать с собой. В ее жизни уже сейчас, во время учебы, когда другие только добиваются успехов, есть все: почет отца, уважение окружающих, богатство, ночные приемы в доме сенатора, бесконечно долгие круизы по миру и яхты друзей, у нее все есть, и любой готов ей предложить все, что есть у него самого. Любой, хоть раз взглянувший на Николь. Есть в ней что-то такое, перед чем нельзя устоять. И дело вовсе не в красоте. Что-то в ней притягивает с почти неодолимой силой. Хочется даже не пригласить ее на свидание, не просто любить ее, а поклоняться ей, как какому-то мифическому божеству. Глупо так думать, конечно, но Колин не мог справиться с собой. Даже странный гравированный браслет на предплечье у Николь вносил в облик девушки-ангела что-то от древнего египетского божества.

-- И каково же ваше мнению по данному вопросу? - голос мисс Куин вызвал вдруг неожиданное и совершенно нежелательное пробуждение. Колин будто тут же очутился на другой планете, далеко от своего ангела. Падение было быстрым и неприятным. Никакой тебе больше мечты, вокруг одни парты, ядовитые смешки и недоуменные взгляды. Колин понял, что спрашивали его о чем-то уже давно, но услышал он только сейчас.

-- Что? - ну зачем он только спросил. Смех тут же стал более откровенным. И если б только это. Сидящая на несколько рядов впереди, Николь вдруг отложила ручку и обернулась через плечо. В ее глазах промелькнуло нечто, подобное вспышке, заре, а губы сложились в красивую, но совсем не приветливую улыбку. Колин все равно хотел улыбнуться в ответ, но вдруг его словно ударило и вовсе не от неприятного замечания преподавательницы. Николь смотрела совсем не на него, а на кого-то, кто был сзади. За спиной Колина. А потом она отвернулась. Что теперь? Юноша тоже хотел обернуться и присмотреться к кому-то, кто сидит за ним. Сколько ему потребовалось на этот раз, чтобы выйти из оцепенения и все вспомнить? Секунда? Пара секунд? Ведь он же сидит в последнем ряду, за его спиной только стеллажи и стена.

-- Ну и почему ты так уверен, что там кто-то прятался? - друг, конечно же, не понимал его. Колин и сам никак не мог взять в толк, почему он так прицепился к девушке и к этому эпизоду в классе, просто зазнобило и все. Или же дело было в чем-то другом? В страхе? В его или в ее страхе? В каком-то отвращении? Презрении? Что выражали глаза Николь, когда она искала кого-то за спиной у него?

-- Она так смотрела... - слабо оправдывался Колин.

-- И, конечно, не на тебя.

В другой раз Колин бы обиделся, его смазливость признавали не только девушки, даже некоторые мужчины, но в этот раз он только отрицательно мотнул головой.

-- Ну и забудь, - Стивен, конечно, давал правильный совет.

-- Не могу, - Колин отстранился от слишком уж нежного пожатия дружеской руки. Оно показалось ему чересчур интимным. Раньше его реакция была бы другой, но сейчас сам не зная почему, он ощущал стеснение и скованность, а еще какой-то благоговейный трепет перед стоявшей вдалеке Николь. Даже в коридоре между занятиями красавицу окружали ее более взрослые друзья, из таких же состоятельных семей, такие же ухоженные, статные и по-своему красивые. Они толкались возле нее прямо как телохранители. Так можно думать только из ревности, но в них, действительно, было что-то странное, в этом круге молодых людей, которые всегда неотступно следовали за Николь, часто даже в полном молчании. Как редко их можно было застать за весельем и шутками, как любую из других компаний. Интересно ли Николь с ними? Кажется, это их, вообще, не волнует. Они просто заняли свои места рядом с ней и не собираются уходить.

-- А говорят, ее отец тоже очень уж привлекателен, - заметил Стивен, как бы невзначай.

-- Что ты имеешь в виду? - Колин тут же насторожился.

-- Ну, притом, что он на вид куда приятнее кинозвезд, он мог бы увлечь тебя, куда больше...

-- Перестань, это давно в прошлом, - Колин нахмурился, даже хотел отойти в сторону, но больше ему будет не с кем поговорить о Николь, от этой мысли ноги будто приросли к полу.

-- Что в прошлом? Прошлогодняя ночь на Вье Карре или фотография сенатора, которую ты тогда вырезал из газеты и спрятал у себя? - подзадорил друг как-то не слишком по-доброму. Не похоже на обычную дружескую шутку. Да, это была и не шутка. - Теперь тебя больше интересуют девушки?

-- Одна девушка, - Колин уставился через коридор на далекий светлый стройный силуэт, окруженный молодыми людьми в темной, дорогой одежде. Он краснел не от прошлого и не от мысли, что надо бы хорошо отработанным жестом поправить вьющиеся каштановые пряди, когда Николь с компанией будет проходить мимо. Ее это все равно не привлечет. Щеки охватил румянец, он как будто прикоснулся к чему-то недозволенному. Какое дерзкое обжигающее чувство возникает при мысли, что ты коснулся какой-то святыни и решил, что она твоя, посмотрел на фреску со святой и поймал себя на вполне земном влечении к красивому образу. Вот тут нет пределов смущению. Но почему? Фресок ведь он давно не видел, и в соборы не заходил. И святынь в колледже, естественно, не было. Так откуда же это странное ощущение того, что он только что совершил святотатство?

Конечно, вырезанную из газеты фотографию сенатора он до сих пор хранил у себя. Николь было в кого родиться красавицей. Ее отец был необычайно хорош собой, такой же белокожий и светловолосый, как она, но, в отличие от нее, физически развитый, похожий больше на викинга, а не на современного успешного карьериста. Только деловой костюм равнял его с нашим временем. Каждый раз, видя его в новостях, Колин ощущал влечение. И только. Теперь, заметив Николь, он подвел четкую границу. Просто желание ничто, настоящая страсть рождается тогда, когда ты встречаешь создание, от одного вида которого у тебя почему-то перехватывает дух. Создание, которое можно назвать божеством, невинным и одновременно загадочным.

-- Ну, пусть она обратит на меня внимание, я готов продать за это душу, - пошутил Колин, и тут же чей-то взгляд устремился на него из толпы, так что смех застрял у него в горле. Джулиан, самый гордый и внушительный из друзей Николь, смотрел на него в упор своими черными пронзительными глазами. Он быстро отвернулся, но от его взгляда остался какой-то неприятный осадок, как след от прикосновения. Так пристально смотрят те, кто пытаются увлечь тебя к себе в постель или в темную комнатку, заваленную наркотиками. Колин знал об этом не понаслышке, но Джулиан вряд ли хотел ему предложить подобное. В нем ощущалась враждебность.

Когда минутой позже вся компания сдвинулась с места и проходила мимо, Колин постарался запомнить в лицо всех друзей Николь. Красавчика Говарда, темноволосого, молчаливого Тревора, Кристофера, еще нескольких парней, имен которых он не знал, и двоих девушек, Донны и Шерон, которые держались чуть позади. Джулиан, проходя мимо, хлестнул его полой черного кожаного плаща и даже обернулся, будто его удивило то, что на дороге может кто-то стоять. Какой непроницаемый у него взгляд, как, в общем, и у всех, кто ходит в компании с Николь или, точнее, тех, кто ее окружает. Странно, солнечный лучик, как она, и вдруг в окружении таких мрачных зазнавшихся людей, подростков, которые уже ощущают себя центром мира только потому, что у них есть богатые, влиятельные родители. Может, Николь общается с ними именно потому, что только они ей ровня, только таких друзей может не постесняться ее отец, только они не нуждаются ни в чем, так же, как она. Только вот внутренний голос подсказывал Колину, что не все так просто.

-- Пойдешь за ней?

-- Зачем? - вопрос Стивена удивил его.

-- Чтобы пригласить в кафе дю Монд и рассказать о твоих бывших увлечениях, - приятель хотел проявить чувство юмора, но это вышло нелепо. - Будь она чуть менее высокомерной, то смогла бы стать ангелом милосердия, которому ты изливаешь душу. Представляешь, такое сказочное существо сидит по другую сторону стола за кофе и с сочувствием выслушивает исповедь о твоих грехах. И ты выходишь из кафе с чувством облегчения оттого, что некто неземной, задержавшийся там, тебя за все простил.

-- Прекрати. Это совсем не смешно.

-- Конечно, но она бы посмеялась, если б узнала, и Джулиан тоже. Он всюду ходит за ней, как сторожевой пес. Иногда держится на расстоянии, но все равно готов в любую секунду объявиться. Помню, я спросил ее о чем-то, так она прошла мимо с таким видом, будто меня вообще не заметила. Гордячка, но ей есть чем гордиться, - Стивен театрально вздохнул. - Но Джулиан после этого на меня обозлился и продолжает злиться до сих пор.

-- Он ведет себя так, будто все вызывают у него раздражение, - такая характеристика, по мнению Колина, была самой точной.

-- Все, кроме Николь.

-- Ты думаешь, они... вместе? - как сложно было это произнести. Колин даже не заправил за ухо выбившуюся прядь, собственная внешность вдруг перестала его волновать вообще.

-- Вряд ли, она не вместе ни с кем, по крайней мере, долго она не бывает ни с кем никогда, может, ее отец против шумных историй, а то мало ли что проскользнет на полосы газет.

-- А, может, дело в ней самой, - Колин, как зачарованный, смотрел ей вслед, хоть самой Николь уже давно не было видно, и ощущал нечто совершенно противоестественное.

-- В смысле? - Стивен насторожился. - Ты же не думаешь...

-- Нет, я просто хочу спросить, только, пожалуйста, ответь серьезно, ты зол на нее, но если бы вдруг она поманила тебя куда-то, ты бы пошел за ней?

Мгновение Стивен колебался или просто серьезно раздумывал, а потом вдруг кивнул:

-- Да!

-- Это я и думал услышать, - подозрение, промелькнувшее в голове Колина, подтвердилось само собой. Ей стоило только позвать, и человек уже не смог бы справиться с собой, но она почему-то никого не звала.

Николь коснулась тонкими пальцами лба и тут же ощутила внутреннее жжение. Оно разливалось по телу, кололо кожу иголочками и заставляло кровь циркулировать так, будто она состояла из пламени. С одной стороны, вроде бы все отлично, кожа гладкая и прекрасная, никакого больше намека на странную сыпь. Николь потянулась к шее и облегченно вздохнула, не нащупав на ней маленького злополучного креста. Цепочка куда-то делась. Какое облегчение! Странно, но, потеряв ее, она словно ощутила свободу. А вот голос внутри ее сознания стал звучать еще громче. Он звучал и теперь. Бесполезно было озираться по сторонам в поисках неизвестного собеседника. Его нигде не было. Голос звучал только в ее голове.

Стоило только оторваться от людей и очутиться в пустом коридоре, как он стал звать ее более настойчиво, а самочувствие опять ухудшилось. Ей снова стало плохо. Предобморочное состояние часто плавно переходило в сон. Вот бы сейчас добраться домой, упасть на постель и видеть сны о них. Но приступ, который недавно застал ее в школе, теперь случился и в колледже. Николь прислонилась к стене и закрыла лицо ладонью. Сейчас пройдет. Руки болели так, будто в них вбивали гвозди, ступни тоже и живот. В ее теле находились такие участки, которые словно были насквозь пронзены железными стержнями. А в мозгу опять ярко вспыхнула картинка: стройные красивые, залитые кровью тела, с огромными потрепанными крыльями и свешанными вниз золотыми кудрями извиваются на кольях где-то внизу, уже далеко от небес, и их ступни и ладони тоже пронзены. Их крики звучали в ее мозгу, измученные, сорванные на стон, почти по-птичьи охрипшие. Особенно выделилось одно существо, статное, полуобнаженное, с уже почерневшими крыльями, которые обдирают черви, и спутанными ярко-платиновыми локонами. Его красивый рот был в крови, лицо и глаза исказились так, что казались страшными, несмотря на скульптурную правильность черт. Не лицо, а гримаса боли, под которой, как под слоем грима, начинает зарождаться и просвечивать нечеловеческое зло. Свирепый, исстрадавшийся, озлобленный взгляд заглянул прямо ей в душу, и Николь содрогнулась, не потому, что он напугал ее, а потому, что ей стало жаль это существо. Оно было таким коварным и злым, готовым растерзать своего спасителя, но Николь все равно жалела его, потому что чувствовала его боль, как свою.

Боль! Ее снова пронзило, будто кто-то вбивал гвозди в ее тело. Надо скорее найти какое-нибудь укрытие, не хватает еще упасть на пол здесь, в коридоре, другие ученики могут заметить и подумать, что у нее эпилепсия. Она нащупала ручку первой попавшейся двери, повернула и скользнула внутрь.

Перед глазами все расплывалось от боли. Она не понимала, где находится, но если б только это была библиотека или ее подсобное помещение. Если так, то ей здесь ничего не грозит. Нед придет на помощь, как всегда, поднесет к ее губам стакан с водой, в которой растворена капля какой-то сверкающей жидкости, и обморок пройдет. Он положит ее на софу в маленьком алькове между книжными полками и скажет, что так бывает, что ей не должно быть страшно, и при виде его чудесного, пронизанного светом лица все страхи действительно пройдут.

Нед. Она чуть не позвала его. Хорошо, что слово не сорвалось с губ. Кто-то шел сюда и не один. Это не он, она поняла уже по звуку шагов и скользнула за книжный шкаф, прижалась лбом к его стенке и постаралась заглушить готовый сорваться крик. Нужно прикусить губы, но если она снова искусает их до ранок, то вкус собственной крови вызовет у нее еще более неуправляемый взрыв эмоций, чем просто боль.

-- Он работает здесь уже давно, правда? - шаги приближались, а вместе с ними стали слышны и голоса. Николь затаилась, она не собиралась слушать, но слышно было все. Ее слух в такие моменты чрезмерно обострялся, ловил даже малейшее колебание чужого дыхания, стук сердца и дрожь. Эти люди слегка подрагивали от тревоги. Они были здесь неспроста.

-- С тех пор, как существует университет, который был здесь до этого...

-- То есть, больше сотни лет, вы что шутите?

-- Считайте, как хотите, но в архивах записано так, и его фотография прилагается, довольно старомодная, учитывая обстоятельство, это и не фото, честно говоря, а дагерротип.

-- Розыгрыш? Может, он из моды мнит себя вампиром, и сам выдумывает все эти старинные улики. Он ведь очень красив, правда?

-- Даже слишком.

-- Вот и репутацию ему хочется иметь необычную.

-- Вряд ли, он все время держится в тени, - краткая пауза дала Николь возможность вздохнуть, она слышала вдохи и выдохи других и поэтому боялась дышать сама, хотя вряд ли говорившие были так же чутки. Они даже не слышали, как она случайно царапнула ногтем по шкафу, а вот ей самой звук показался резким и отвратительным. Он сразу болью отдался в ушах.

-- Он ведь самый лучший работник, самый способный, самый исполнительный, самый юный по виду, ответственный...

-- И самый загадочный, - с выражением прибавил кто-то. - Даже, если сравнивать по последним документам, то на этой должности он состоит более сорока пяти лет. Согласитесь, при таком долгом сроке работы, он давно должен был бы уже быть почтенным стариком, но кого мы видим перед собой, рано повзрослевшего подростка или юношу лет двадцати- двадцати пяти с прекрасными голубыми глазами и чистым меланхоличным лицом.

-- А вы уверены, что цените без пристрастия, учитывая ваш недавний интерес к нему, вы могли и спутать от расстройства некоторые документы. Ведь у вас с ним ничего не вышло. И ваше предложение он рассматривать не стал. - Николь узнала голос директора. А кем тогда был второй говоривший? Ей было слишком плохо, чтобы она могла что-то сообразить. Лишь бы только эти люди, кто бы они ни были, не заметили сейчас ее. Слишком уж неподходящий момент, и у них, похоже, тоже.

-- Я абсолютно во всем уверен, - отрезал собеседник. - За кого вы принимаете меня? Мстить из ревности не мои правила. Ему больше нравится сидеть в библиотеке, так пусть. У каждого свои интересы, соразмерено их запросам. Хочет оставаться в тени, ну и ладно. Но то, что он остается в тени, возможно, гораздо дольше, чем могут себе это позволить простые, подверженные влиянию лет люди, это очевидно. Он здесь дольше, чем каждый из нас, но выглядит моложе наших детей и учеников. Опасно работать рядом с тем, кто так необычен.

-- Так что вы предлагаете, избавиться от него?

-- Возможно, он все равно здесь незаметен, и это место очень уж стало смахивать на его личные владения, - кто-то с силой ударил рукой по шкафу с книгами, так что Николь вздрогнула по другую его сторону.

-- А если я вам скажу, что не только библиотека, но и все это, его частная собственность, вы все еще будете настаивать на своем решении.

-- Вряд ли такое возможно. Хотя, учитывая то, что он здесь так давно, он ведь мог и купить все это или сам отстроить. И с тех пор он здесь. Хоть кто-то догадывается, что он выглядит намного моложе своих лет?

-- Вам же выгоднее, если никто не догадается, и мне, - голос директора вдруг стал суровым. - Может, пересмотрите свои выводы или хотя бы не будете так настойчиво говорить об этом.

-- То есть он неприкосновенен, ни для меня, ни для времени.

-- Для времени? Это еще нужно доказать.

-- Я попробую, - голос прозвучал уверенно, будто говоривший уже имел доказательство на руках и приберегал его на потом, как козырную карту.

Когда же они уйдут. Николь хотела поскорее выйти из своего укрытия. Она ждала, когда за ними захлопнется дверь, ждала до тех пор, пока вдруг не осознала, о ком они могут говорить. Ее почему-то пронзило, не потому что вся эта околесица была, возможно, сказана об ее друге, а потому, что это было так похоже на ее собственные сны и мысли. Нет, подождите, скажите что-нибудь еще, что подтвердит мои догадки, взмолился ее разум, но дверь уже захлопнулась, шаги отдалялись. Все это могло быть очередной галлюцинацией. Если б только они сказали чуть больше, может быть, она уловила бы в их диалоге еще что-то знакомое, нечто, подтверждавшее ее собственные выводы. Ей нужно было подтверждение того, что это не просто фантазии. Нужно позарез, но подтверждения не было. Только обрывки чужого разговора. И о ком они говорили, это тоже еще вопрос, ведь имени они так и не назвали. Николь даже их самих узнать бы не смогла.

Директор защищал своего работника. Это вполне естественно. Те, кто сработались, часто покрывают коллег, даже если за теми водится что-то темное. Взаимная выгода. Каждому нужен союзник. Но кому нужно раскапывать старые тайны или распространять клевету? Чьим был второй голос, гневный, вкрадчивый, медоточивый, затаивший одновременно и обиду, и злость? В его интонациях было что-то знакомое. Николь казалось, что она вот-вот вспомнит, кому он принадлежит, до этого не хватало всего какой-то секунды, и воспоминание ускользало.

Отвратительные фрагменты с извивающимися на кольях существами все еще стояли перед ее взглядом, но уже становились менее четкими. Вспышка безумия миновала, сейчас последует обморок. Николь прикрыла веки, так что длинные пушистые ресницы легли на щеки и защекотали кожу. Она была уверена, что если сейчас раскроет глаза, то будут видны одни белки глаз без зрачков, потому что ее сознание и ее взгляд далеки отсюда. В такие моменты она словно заглядывала в другие миры, и те, кто смотрели на нее, видели одни чистые белки глаз. Непривыкших видеть ее в таком состоянии людей это пугало. А привыкли к таким приступам лишь немногие. Даже не врачи, отец никогда и не пробовал ее им показать. Они бы и не смогли ничего объяснить. Об этом знал только сам отец, еще знала Хеттер, то ли служанка, то ли компаньонка. Ее можно было назвать и так, и так. Она привыкла к приступам Николь настолько, что ее это совсем не пугало.

Хеттер с ее угольно-черными волосами и непроницаемым лицом сама была похожа на одно из этих неописуемых существ. Женщина без лишних эмоций, без всякой суетливости, без возраста, которая была с ней с самого детства. Даже если бы она могла что-то объяснить, то не стала бы, она не любила тратить время на слова. Но на помощь она приходила сразу, появлялась, как призрак, в любой части дома или сада, где с Николь случались судороги. Хеттер помогала ей добраться до кровати, лечь, и сидела рядом, пока приступ не пройдет. Она никогда не спешила искать лекарство, а просто сидела и смотрела. Она говорила, что "это" то, что пройдет само собой, если никто не вмешается.

И сейчас никто не мог вмешаться. В библиотеке попросту никого не было. Николь отлично осознавала это, слышала своим сверхъестественным чутким слухом. Вокруг не было ни души. Никто не возился рядом, не ходил, не перебирал бумаги, не дышал. Только паук копошился в маленькой конусообразной паутинке где-то далеко, в противоположном углу, но ни одного человека поблизости не присутствовало. Даже если она сейчас умрет, этого никто не заметит.

Пальцы Николь безвольно скользнули по оцарапанной стенке шкафа. Тело больше ей не подчинялось, сознание абсолютно потемнело. Она начала падать, и тут кто-то подхватил ее. Какой-то неомраченный краешек сознания еще мог распознать мягкую текстуру кожи, знакомую силу рук, нежность прижавшейся к ее лбу гладкой щеки и почти неуловимое дыхание. Казалось, что этот человек не дышит вообще, притом, что его черты были скульптурно правильными, он ведь и сам мог не нуждаться в воздухе, как статуя. Это лицо часто склонялось над Николь, когда она приходила в себя, и было пронизано каким-то неземным спокойствием. Объятия тоже легко было распознать, даже не смотря. Больше никто ее так не обнимал. Нельзя было сказать, чего в этих прикосновениях больше: любви, необычного эротизма оттого, что ты как бы сближаешься со статуей, или опеки телохранителя.

Какой красивый контакт: живое тело как бы касается живой статуи. Оно и может слиться с ней, но не должно. Это ведь противоестественно.

Но здесь, в Новом Орлеане, противоестественная любовь всегда поощрялась. Перед закрытыми веками Николь промелькнули картинки старого города: грохот экипажей в ушах, звенят удила, красивые люди одного пола обнимают друг друга, женщины в старинных нарядах с корсетами, брюнетка и блондинка, их изящные руки сплетаются, тонкие и помеченные сыпью, как когда-то у нее. Молодые люди увлекают друг друга в темный проулок, чтобы в свете фонаря никому не был виден их поцелуй. Даже такая любовь не настолько противоестественна, как то, что грезится ей - живое тело, сплетенное в объятиях с подвижной скульптурой или с невообразимым крылатым существом. Но это ведь и есть настоящая любовь, когда одаренный неземной красотой человек находит свое пристанище в объятиях двукрылого нечеловеческого создания. Реальное и выдуманное в облике этих слившихся фигур застывает в воображении, как на фреске. Веки Николь дрогнули, и она открыла глаза. Больше не было боли. Льющийся в окна яркий дневной свет не причинял неудобства. Она как будто вовсе и не закрывала глаз. И все-таки лицо Неда ей удалось разглядеть не сразу. Оно склонялось над ней, красивое, чистое, как мраморный лист, и дышащее каким-то неземным спокойствием. Ну и что, что в первые моменты его черты расплывались перед ней, все равно оно никогда не было слишком четким, наверное, это из-за слишком белой кожи, на ней проступали будто нарисованные блеклой природной краской брови и полукружия ресниц, бледно-голубые глаза и бесцветные губы. Казалось, что оно постепенно стирается на разрушающемся полотне великого художника. Нед был, как существо из другого мира, которое должно вернуться назад, но его исчезновение это медленный процесс. Николь схватилась за его ладонь, чтобы задержать хоть на немного, но ответное пожатие оказалось вполне материальным, осторожным, но сильным. Настолько осязаемым бывает только тело человека, который не должен и не может исчезнуть.

-- Уже лучше?

Она кивнула, как ей показалось, с трудом, голова едва поднималась от подушки. На этот раз, правда, обошлось без его зелья. Где та чаша с эликсиром или обычный стакан? Что в нем, колдовское зелье или примесь опия, чтобы смягчить приступ? Вряд ли кто-то, тем более он, стал бы пичкать ее наркотиками. Все же стоило спросить, почему на этот раз боль прошла без лекарства, но вместо этого Николь проговорила то, что было сейчас бессмысленным.

-- Почему мой отец тебя не любит? - она поднялась и села на софе, не отрывая взгляд от друга.

-- Лучше спроси, почему я его не люблю? - Нед пошутил абсолютно беззлобно, хотя давно стоило бы разозлиться. Сейчас с его длинными светлыми волосами, рассыпавшимися по плечам, и нежным бесцветным лицом, он мог бы сойти за ангела, взирающего на грехи мира со снисхождением. Но почему он не может быть ангелом? Николь давно уже боялась признаться себе в том, что ее не тянет к людям, только к существам, плоть которых подобна мрамору, и на спине которых трепыхаются крылья. Существа из ее снов! Почему Нед не может стать таким? Тогда она осталась бы с ним навсегда... Если бы только это всегда не прервалось криками других крылатых, озлобленных существ, которые позвали бы ее к себе, и, несмотря на всю свою мерзость, они показались бы ей более прекрасными. Стоило им появиться в ее сознании, и оставались только они. Влечение было почти непреодолимым.

-- Почему ты его не любишь? - что дернуло ее ответить на риторический вопрос, это было нелепо, но Нед вдруг потупился, замолчал на секунду. Он даже нахмурился, лихорадочно что-то обдумывая, или ей только показалось?

-- Он не хочет принять того, что ты не принадлежишь ему одному, и между нами есть соперничество.

-- Что за соперничество? - ей почудилось, что в это слово он вкладывает какой-то особенный смысл. - Давнее соперничество?

-- Слишком давнее, - многозначительно пробормотал он.

О чем его еще спросить? Обычно он рассказывал ей так много, а теперь молчал. Большинство своих знаний она получила от него. Нед все знал. Не было такой области искусства или науки, о которой он не мог рассказать. Николь даже не удивляло то, что она давно уже выросла, а ее учитель так и остался юным. А ведь, когда она была ребенком, он уже был взрослым. И сейчас, спустя столько лет, он выглядел, как ее ровесник. Кажется, они не были ровесниками... Кажется... Николь уже ни в чем не была уверена. Воспоминания были слишком расплывчатыми, лишь картинки недавних видений оставались четкими. При таких-то взрывах безумия не удивительно, что она могла что-то напутать или забыть. Конечно же, Нед не мог быть намного старше ее. Он ведь так молод. Ни одной морщинки на лице, а вот у ее одноклассников уже появились мимические складки под веками, на лбу и в уголках губ, а у Неда их вообще не было, ни единой складочки на коже. Он и впрямь, как статуя, или же он кажется таким из-за того, что ведет себя, как взрослый. Он юноша, а пытается казаться древним философом, и это придает его лицу странную неподвижность.

Николь хотелось коснуться его лица, проверить, холодна ли его кожа на ощупь, какая у нее текстура: живой ткани или мраморной материи. Может быть, и второе. Нужно только проверить, но она не смогла, он был слишком лучезарен и слишком заботился о ней. Даже если она однажды коснется его и ощутит под пальцами мрамор, то не испугается. Зачем бояться того, кто не хочет тебе зла, а, наоборот, защищает, хотя в любой момент рискует нарваться на очередную вспышку ярости ее отца. Из всех ее друзей отец недолюбливал и относился с подозрением к одному Неду. А вот у самой Николь вызывали неприязнь все остальные. Они ведь просто друзья, с которыми принято развлекаться, не ощущая напряженного трепета души. Только рядом с Недом можно было почувствовать, что его душа трепещет, как птица в клетке, когда он смотрит на нее. И дело вовсе не в любви. Есть в этом мире более сильные чувства. Более опасные. Чувства, которые нельзя ни охарактеризовать, ни понять.

-- Книги на твоих полках, - Николь слабо кивнула в дальний угол библиотеки, куда Нед обычно никого не допускал. Там выстроились в ряд темные, зловеще поблескивающие странно изогнутым золотым тиснением тома. Они могли быть амбарными книгами со старинными записями, но Николь точно знала, что это не так. - Что в них?

-- Так, пустяки, - он едва пожал плечами.

Может, спросить его прямо сейчас есть ли в его фолиантах какие-нибудь данные о том, о чем она хочет знать больше всего на свете. В его книгах все должно быть, и это в том числе, но об этом Николь почему-то стеснялась спросить. Или ей было страшно. Хотя почему? Ведь это Нед ее всему научил. Искусству, истории, живописи, грамматике и правописанию. Он все знал и мог вбить любую науку в голову совсем не обучаемого ребенка, каким Николь, наверное, и была. Она могла учиться, просто не хотела. Внутри нее, как будто, дремали возможности, куда более глубокие и развитые, чем в любом из профессоров, не то, что учеников. Поэтому ей было скучно снисходить до того, чтобы изучать вместе с ровесниками самый примитив знаний, а еще все то, что ее не интересовало. Нед всего лишь усадил ее за парту, склонился над ее плечом, чтобы заглядывать в тетради, и для нее вдруг стали занимательными, как точные науки, так и гуманитарные. Подумать только, ей стало интересно возиться над алгеброй, геометрией, держать в руках линейку, ставить эксперименты по физике, химии и алхимии. Нед иногда открывал ей то, чего просто не могло быть в голове современного человека: основы научной магии, не просто спортивной борьбы, а древних боевых искусств и изощрение пыток инквизиции. Они, конечно, не собирались никого пытать, но знать надо было все. Нед говорил, что в жизни ей все пригодится. Если у него и были какие-то сверхъестественные способности, которые помогали ему развивать ум глупцов одним прикосновением, то для рвения Николь нужно было совсем другое, просто его тихое присутствие рядом. Он мог ни о чем не говорить, но если он просто сидел сзади, то понимать все вдруг становилось легче. Его черный пиджак элегантно мелькал в дверях класса, и она уже знала, что получит за экзамен высший балл. Чтобы поддерживать ее, Нед мог просто молчать и быть рядом, но ей больше нравилось, когда он говорил. Особенно Николь любила, когда он рассказывал ей о чем-то тайном, о чем, кроме него, не знал никто. Откуда он сам об этом узнал, она никогда не спрашивала. Возможно, из своих древних пугающих книг в мрачных переплетах, но в том, что Нед знал абсолютно обо всем, у Николь не было никаких сомнений. Так почему бы не спросить его о том, с чего все начиналось? Она хотела узнать не просто тайну, а услышать о самих истоках. Что было до начала мироздания? Как? Почему? Зачем? Что было еще до того, как в небесах началась война? Николь вспомнила страшные лица вопящих, поверженных ангелов и плотно сомкнула губы. Было бы святотатством спросить о них у Неда. Лучше помолчать, потому что вопрос о них непременно расстроит его. Ей почему-то показалось так, и тут же внутри затрепыхалось что-то, похожее на крылья бабочки, крупные и взволнованно бьющие о стенки ее существа. Они словно рвались наружу. Вся боль от недавнего приступа прошла, остались только мерные, успокаивающие и в то же время напряженные хлопки внутри нее.

-- Мне нужен будет от тебя еще один урок анатомии, чтобы самой следить за своим самочувствием, - проговорила Николь, чтобы отвлечься от этого трепыхания внутри своего тела.

-- Только помни, как бы тщательно мы не изучали анатомию, все, что рекомендовано там может быть неприменимо к некоторым особенностям чьего-то организма, - тщательно подбирая слова и стараясь не смотреть на нее, выдавил Нед.

-- Раньше ты не говорил таких глупостей? - его ложь было так легко распознать, и Николь рассердилась. Зачем он врет, чтобы ее успокоить. - Все люди одинаковы и болезни их преследуют одни и те же. Ты имеешь в виду не некоторых людей, а только меня.

-- Да, - невозмутимо кивнул он, не испытывая ни малейшего стыда за то, что попался. - В этом случае только тебя.

-- Ты думаешь, что это неизлечимо?

Он промолчал, и Николь снова откинулась на подушки.

-- Наверное, мне стоит обучиться на врача, чтобы лечить от неизлечимых недугов других.

Дерзкое предложение, но Нед только кивнул.

-- Ты это сможешь, - заявил он с такой спокойной уверенностью, что было ясно, он уверен, что ее таланты настолько неограниченны, что в любой сфере и какой угодно науке они могут стать чудодейственными.

-- Я смогу все? - вызывающе пошутила она.

-- Все, что захочешь, - он не шутил. Он был, правда, в этом уверен, и Николь стало как-то не по себе. Она бы даже поежилась, если бы у нее хватило сил на испуг, но их не было, недавний припадок отнял все, что мог.

-- Ты не дашь мне что-нибудь выпить? - попросила Николь. Вдруг он снова захочет поднести к ее губам странный кубок со своим искристым зельем, но он давал ей его только, когда она была на грани обморока, а не в здравом уме. Сейчас он послушно отправился к столику, звякнул графином и принес ей хрустальный бокал с "мартини".

Николь никогда не любила спиртное, но иногда ей нравилось делать глоток обжигающей горло, противной жидкости и ощущать, как та, будто ядом разливается по телу. Мерзко и в то же время странно приятно. С таким удовольствием садомазохисты пытают себя. Темно-багряная жидкость на дне бокала переливалась всеми гранями черного рубина и, казалось, что внутри нее искрятся и дергаются частицы крови тех самых извивающихся на кольях существ. Кровь ангелов? Кровь демонов? Не все ли равно. Николь хотелось верить, что в этом напитке точно так же вопят и бунтуют капельки проклятой, ядовитой крови отверженных ангелов, поэтому, несмотря на отвращение, она иногда делала большой глоток какого-либо коньяка, чтобы от горького жжения, разлившегося по небу, снова возникло ощущение того, будто она единое целое с этими ужасающими созданиями. Их кровь в ее крови, их отчаяние и муки в ее теле и сердце. Какой неожиданный эффект может давать алкоголь, если затронет больной рассудок! Знал бы Нед, что поощряет ее безумие, но он не считал ее больной. И она сама знала, что психика не имеет ко всему этому не малейшего отношения. Николь не сошла с ума, она уже родилась с обрывками чьих-то чужих воспоминаний в своем мозгу.

-- Хочешь шартрез или ликер? Есть красное вино...

Николь покачала головой. У Неда все находилось под рукой, неизвестно каким образом, и он все готов был предложить ей, но она не хотела, ни целый винный погреб, ни все золото мира. Ей нужно было просто знать то, о чем она не могла спросить, и это сводило с ума.

-- Я не люблю пить, ты же знаешь. Только иногда... - когда голоса демонов в бокале становятся чересчур пронзительными, когда их муки невозможно больше терпеть.

-- А я не пью вообще, не пью вина, во всяком случае, - он даже не подумал, что ему придется объяснять, зачем он держит тогда разные сорта. Николь улыбнулась.

-- Не надо намекать, что ты вампир. Я не хочу, чтобы кто-то из моих друзей притворялся графом Дракулой. Это уже не ново.

-- Я и не стал бы.

-- Тебе бы и не пошло, - ни в книге, ни в фильмах у него не могло быть такого невинного лица, оно больше подошло бы для готических романов, в которых вампиры по красоте подобны ангелам. Нед был лучше. Может, он не хочет пить спиртного, чтобы не ощущать вопли этих обреченных существ. В отличие от него, Николь не могла удержаться от соблазна, ее тянуло разделить их боль и забыть обо всем, что есть в мире, кроме них.

-- Твои книги, - задумчиво прошептала она, быть может, в них есть какое-то разумное объяснение тому, что с ней творится. Она подумала, конечно же, не о книгах по медицине. Там она уже много раз искала ответ, но так его и не нашла. Есть такие проблемы, в которых медицинская наука бессильна. На ее памяти врачи так часто опускали руки, даже в тех случаях, когда еще можно было помочь. Очевидно, они просто даже в университетах изучали медицину не так прилежно, как она. Для них это было просто учебой, для нее смыслом жизни, поэтому во всех болезнях и их лечении, она разбиралась лучше любых докторов. Ей даже несколько раз удалось спасти тех, кого, по словам врачей, уже было нельзя спасти. А однажды она приложила руки к чьей-то незаживающей ране и...

Но сейчас не время вспоминать об этом. Если бы чудесный дар исцеления мог помочь ей самой, но ее почти неестественно длинные тонкие пальцы, которые могли прекращать воспаления на искалеченных телах бездомных детей и струпьях животных, не могли принести облегчение ей самой.

Зачем об этом думать сейчас? Только для того, чтобы разом отмести в сторону и медицину, и биологию, и физиологию, и множество других учебных пособий, которые всегда были аккуратно расставлены на первом ряде стеллажей, чтобы любой из учеников мог тут же найти то, что нужно. Рядом расположились философия, психология, юриспруденция, педагогика - множество однообразных обложек, столько поверхностных предметов, которыми забивают голову ученикам. Все намного сложнее.

Даже задние ряды с томами по астрономии, хиромантии и парапсихологии не смогли дать вразумительный ответ. Да и вообще, сколько можно копаться в книгах, выясняя каким образом может повлиять на твое тело геология, окружающая среда и движения небесных светил? Это ведь все ерунда. Что-то подсказывало Николь, что все это не поможет докопаться до истины.

Если и можно найти ответ на мучавший ее вопрос в какой-то справочной литературе, то не в этой. Ничто не лежит на поверхности, да, и, копнув глубже, она ничего не нашла. А Нед, даже если нашел, то молчал. Наука не имеет никакого отношения к ее состоянию, наверняка, он уже знал это. Но мог ли он догадываться об ее видениях?

Мог ли? Она пристально посмотрела ему в глаза, пытаясь прочесть ответ, но он отвернулся, сделал вид, что рассматривает свои фолианты. Как будто он их раньше не видел.

-- Те книги в алькове, в самом конце библиотеки, куда никто не ходит, - она кивнула в ту сторону. - Что в них?

-- Ты, правда, хочешь это знать?

Николь пожала плечами. Они казались ей слишком старыми, ветхими, готовыми рассыпаться прямо в руках, хотя кожаные переплеты с золотым тиснением все еще выглядели плотными и внушительными. Там было всего несколько энциклопедий, которые сохранили новый вид, и только два- три экземпляра книг, казавшихся совсем новыми.

Перед глазами Николь запестрели книги с золотыми обрезами, черными корешками еще до того, как она взглянула в их сторону. Она никогда не решалась прочитать их, даже просто открыть, ведь твердая обложка еще ничего не значила, внутри мог желтеть и рассыпаться переплетенный пергамент. Только однажды она решилась взять в руки толстый, тяжелый фолиант в темно-синем сафьяне, но еще до того, как она его открыла, тварь, спрыгнувшая с полки, расцарапала ей плечо. Откуда у Неда в библиотеке вообще взялась кошка? У Николь не было даже времени размышлять об этом или найти зверька, ее почти тут же куда-то позвали.

Может, это была даже и не кошка, в полутьме сложно рассмотреть. Царапины не воспалились, но были хорошо заметны.

Дома тогда было много шума. У отца чуть не началась истерика. К каждой царапине на ее теле он почему-то относился, как к катастрофе. Как же он боялся за нее! Можно подумать, что без нее мир перестал бы быть миром.

-- Если вдруг захочешь их прочесть можешь взять, - разрешил Нед, странно, до сих пор он не разрешал это никому. - Только, пожалуйста, постарайся не выносить их из здания.

-- Ладно, - ей бы это и в голову не пришло, они ведь все такие увесистые, эти тома. Она бы не смогла донести их даже, до всегда ждавшей внизу машины без посторонней помощи. - Я точно не нанесу этим раритетам вреда, если вдруг начну их листать?

-- Даже если нанесешь, это не имеет значения, - пожал он плечами. - Всем, что у меня есть, ты можешь воспользоваться. Главное, чтобы ты не нанесла вред самой себе.

Он задумчиво уставился вдаль. Сболтнул ли он что-то лишнее? Что-то важное? Как может она нанести себе какой-либо вред, всего лишь просматривая книги.

-- Говорят, в древности люди слепли или теряли разум, если случайно прочитывали то, что им не положено, такие вещи потом прятали, замуровывали, закапывали в землю, поэтому в поздние века досадных случайностей было меньше, а с основанием Луизианы началась эпоха, когда зло, добытое темнокожими из земли, перекочевало в богатые аристократические дома. Всегда находились те, кому не страшно потерять разум, чтобы узнать о библейских тайнах, о том, чего людям не ведомо.

-- Ты ведь в это не веришь?

-- Мне бы не хотелось, - он перестал быть серьезным и натянуто улыбнулся, так делают люди, которые стараются утешить самих себя, хотя и знают, что утешения быть не может.

Николь допила бокал почти до дна и ощутила легкое жжение в горле, покалывание в недавно нывших от боли ключицах и плечах. Жгучее тепло разлилось по телу. В голову слегка ударило. Она почти слышала голоса, сливавшиеся с вибрацией пузырьков в бутылке, обольщающие, влекущие интонации, разрозненные частицы погибших и расчлененных демонов, как будто всегда взывали к ней из графина вина. Николь чуть не рассмеялась. Какая странная мысль, почти абсурдная, но смысл в ней все-таки был. Она просто пока еще не знала какой.

-- Ты сможешь сама добраться домой?

-- Думаю, да, - она, конечно, немного бравировала, но отец был бы не в восторге, если б Нед отправился ее провожать. Они друг друга не любили, просто не любили, и все. Было заметно, что отец исходит тихой злобой, как только видит молодого и красивого друга Николь. В глазах Лоуренса всегда вспыхивал такой враждебный блеск при одном взгляде на Неда. А почему? Эти двое очень похожи, только у Неда чуть более изящные черты лица. Может, Лоуренс видит в нем себя молодого и злится, что те времена не вернуть. Во всяком случае, стоило отцу только почувствовать присутствие Неда рядом, и эффект был таким же, как у дьявола при виде креста. Николь хотела улыбнуться при этом сравнении, но оно было таким точным. Только дьявол при виде бывших собратьев может вдруг сделаться таким отчужденным и враждебным. Он ненавидит то, чего боится. Если боится вообще. С чего бы вдруг сенатору бояться какого-то молоденького парня, друга своей дочери. Или же он боится за нее. Думает, что такой друг без определенных занятий и родословной может оказать на нее дурное влияние. Но это ведь не так. Все те знания, которыми она могла гордиться, дал ей именно он. В противном случае, изучать все эти скучные науки было бы совсем не интересно.

С ним интересным становилось все, до мельчайших деталей сложной мозаики знаний, но черные книги на дальних полках все еще настораживали ее и одновременно притягивали.

-- Я потом приду прочесть их, - пообещала она, а про себя добавила, если наберусь смелости.

Вместо ответа Нед наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб, но что-то произошло в последний миг, будто кто-то толкнул его под локоть, и поцелуй коснулся губ. Странный, нежный, почти безвкусный поцелуй. Николь не ответила и даже не успела раскрыть губы, и почти тут же верхнее небо резанула боль.

Нед отстранился от нее, и она скорее ощутила, чем поняла, что ему тоже больно. По его нижней губе текла темная алая струйка. Кровь. Он хотел смахнуть ее пальцами, но задержал руку.

-- Я.. я прикусил губу, - виновато объяснил он, постарался улыбнуться, но не смог из-за боли. Хорошо еще не сказал, что порезался бритвой. Николь-то знала, что он в бритве не нуждается, его кожа всегда оставалась гладкой и свежей. У других так не бывает.

Что-то густое, вязкое и обжигающее потекло по ее собственным губам. Небо сильно болело, язык горел, а в уголках губ образовался крошечный разрыв, и с него стекала тонкая кровавая струйка.

-- Возьми, - Нед поспешно вытащил из кармана пиджака ажурный носовой платок и приложил его к ее губе. На чистом белом кружеве остались мазки и от его окровавленных пальцев. Их кровь смешалась. Навсегда, на этом маленьком кусочке узорчатого материала.

Так делают кровные братья, разрезают себе запястья и смешивают кровь, чтобы стать родными. А кровные друзья? Или влюбленные? Что значит кровь? И если смешать ее, то неужели будешь ощущать рок другого человека, как свой собственный.

У самого выхода Николь обернулась. Нед как-то странно смотрел ей вслед и старательно стирал длинными тонкими пальцами, все еще алевшую на губах, кровь. Может, ей только показалось, что он нарочно отвел длинную прядь, освобождая ушную раковину, будто кто-то невидимый стоит у него за плечом и горячо шепчет ему на ухо. Нед даже чуть склонил голову вбок, прислушиваясь, но в библиотеке было тихо, никаких посторонних звуков, никакого шепота, только легкое шуршание где-то недалеко от приоткрытого окна.

Платок остался у нее. Сама не задумываясь о том, что делает, Николь скомкала лоскут окровавленного материала и сунула его в карман брюк. Она перекинула через плечо свой легкий кожаный рюкзачок, больше похожий на изящную дамскую сумочку, и быстро, как только могла, выбежала из здания колледжа. Яркий солнечный свет ударил ей в глаза, и мраморные ступеньки у входа зарябили перед глазами. Не боится же она упасть с них? Разве она когда-нибудь боялась высоты? Это смешно. Она всегда грезила о полете с тех пор, как себя помнила, и тут вдруг этот глупый страх, будто чье-то назойливое предупреждение, что именно сейчас она может поскользнуться и упасть, и не с какой-нибудь страшной высоты, а с небольшого возвышения у портала здания, но это падение окажется смертельным. Глупые мысли! Наверное, последствие недавнего припадка, но никто не должен заметить, что он у нее был. Николь уже чувствовала себя хорошо, только в ушах немного звенело, и сознание было не совсем ясным, но бодрость в теле она снова ощущала. Она бы полетела сейчас, если б имела крылья, как у птицы. Ну почему она их не имеет, не ощущает больше за спиной. Больше? Что это значит? Николь, будто играя, провела по цоколю у ступеней рукой, оставляя на нагретом солнцем граните кровавый след, и от собственно поступка ей вдруг сделалось неуютно. А вдруг кто-то заметит здесь, в этом проходном дворе, ее кровь, прямо у входа под латунной табличкой с названием колледжа. Ну и пусть, эти люди решат, что она мученица науки, и замучается до ран любой, кто войдет сюда, а этот мазок предупреждение, с юмором подумала Николь и усмехнулась. "Оставь надежду всяк сюда входящий" мысленно процитировала она единственную, но символичную для нее строчку из "Божественной Комедии" Данте. Она терпеть не могла учиться в коллективе, это будто унижало ее, то, что она вынуждена сидеть на занятиях с этим сбродом, которому старательно и долго преподаватели вбивают в голову самые примитивные знания, а не учиться всему сама. Хороши лишь личные способности, а не слепое потакание тупым учителям, которые привыкли растолковывать все самые простейшие вещи по десять и двадцать раз глупым ребятам, которые внимательно все слушали, но ничего не могли запомнить и вывести из этого мораль. Ей все здесь осточертели. Все, кроме одного, но он будто этому месту не принадлежал, и этому миру, в общем-то, тоже. Только самому себе и своим тайнам. Он казался каким-то совершенно чужеродным созданием, неизвестно по какой ошибке очутившимся в этом убогом мире, где живут недалекие и не сравнимые с ним по красоте люди. Он легко постиг все то, что для человечества оставалось навечно загадкой. И иногда он пытался объяснить все это ей. Любое учебное заведение с детства было для Николь тюрьмой, а этот колледж, каким бы он там не считался привилегированным, она бы с радостью обозвала адом. Он и являлся адом для нее. Ад деспотов и тупиц, и так и не растолкованных истин, и в этом аду Нед казался сказочным эльфом с колдовской книгой в руках, который остается прекрасным и всезнающих даже среди визжащей туповатой нечисти.

Оттого, что она только что выбежала из здания колледжа, день на улице казался еще более ясным. Солнце, как будто светило ярче, чем сквозь окно до этого. Как в такой светлый день можно думать о чем-то плохом, и как при таком ярком свете можно не заметить кровь, оставшуюся на цоколе. На алой полосе вдруг что-то зашипело. Николь обернулась и заметила, что багряное пятно на граните слегка пузырится и шипит, как кипящая вода на плите, но опаснее, потому что состав был густым. Нед долго помогал изучать ей структуру крови, чтобы она могла постичь природу своего заболевания, это, конечно, было бесполезно, но одно она усвоила точно, кровь не может забулькать на солнце просто так, по ней не может пробежать черная тень, она не может испариться, но это произошло. Девушка зачарованно наблюдала за тем, как красочная полоса превратилась во всего лишь бурое пятно непонятного происхождения на граните. Это могли посчитать мазком от чего угодно, но только не от крови. Как странно?

Можно ли за одну секунду получить солнечный удар и вообразить себе не бог весть что? Не только вообразить, но и увидеть. И запомнить. Николь достала из рюкзачка солнцезащитные очки и вставила их в волосы поверх лба, как ободок. Очень темные, тонированные стекла, оправленные в черное дерево, эффектно сочетались с ее золотистой кудрявой головой. Иногда слишком яркий солнечный свет, отражавшийся от витражей церкви или часовен, больно жег ей глаза. Жжение в них не проходило, даже когда она надвигала солнечные очки, поэтому отец заказал ей в лучшей оптике эти очки, с особенно темными, но, тем не менее, в меру прозрачными, чтобы видеть сквозь них, стеклами. Отец обожал делать ей подарки, самые дорогие и изысканные. В той сфере, где он вращался, это было довольно странно. Такие высокопоставленные персоны, как он, в основном либо слишком заняты делами, либо предпочитают осыпать милостями любовниц или любовников, но никак не дочь, оставшуюся без опеки матери. Да любые люди, овдовев, предпочитают найти на стороне объект своей заботы, а не думать об осиротевшем ребенке. Без матери дети чаще всего становятся не нужны отцу. В их семье было с точностью до наоборот. Эббигайл умерла, и к Николь в доме начали относиться трепетно, как к богине. В какой угодно семье отец предпочитает свои заботы, может бросать взгляды по сторонам или мечтать о ком-то, а Лоуренс, казалось, не замечал никого, но к Николь, единственному созданию в мире, он относился так, как будто она королева, которой приятно как можно чаще приносить дары. Божество, которое не требует, но должно получать жертвоприношения. И что удивительно, так относились к ней многие, почти все, с кем она вступала в более-менее близкое общение или даже краткий контакт.

-- Никки! - Кристофер помахал ей рукой, приглашая ее к своему просторному автомобилю, но Николь отрицательно покачала головой, ее уже ждал лимузин отца, его шофер, и где-то неподалеку, оставаясь незаметными для окружающих, но сами каждую секунду державшиеся начеку болтались его телохранители. Она почти физически ощущала это, улавливала ноздрями запах того, что ее хотят уберечь от какой-то опасности, и ее это раздражало. Она терпеть не могла надзор над собой. Ей самой хотелось быть способной отстоять свои права в любой ситуации.

Джулиан знал это, хотя она никогда ему не говорила. Она, вообще, с ним почти не разговаривала, если они и обмолвились хоть словом, то несколько месяцев назад, но он постоянно, как тень, всюду следовал за ней, и, оставаясь в полном молчании, сам будто читал ее мысли. Точнее, он тут же угадывал ее желания, еще и в момент, когда она лишь формировались, и старался сделать так, как хочет она. Иногда ей казалось, что он молчит не потому, что ему нечего ей сказать, а только из-за того, что ни в коем случае не желает вызвать ее гнев. На него это не похоже. Он сдержанный, но в его спокойствии сразу ощущается невероятная сила и влияние на окружающих, но часто чувство того, что он готов уступить во всем, лишь бы только не разъярить ее, было таким сильным, что она начинала сомневаться, а в своем ли он уме, раз находит удовольствие в том, чтобы немой тенью слоняться за девушкой, с которой даже нельзя поговорить, пока она сама ни снизойдет хотя бы до кивка.

Ее так называемая компания! Какие же это были странные люди. Ее друзья. Ее знакомые. Ее однокурсники. Ее крошечное общество. Ее тени! Да, на самом деле, они были просто тенями, окружившими ее, и ей всегда становилось неуютно с ними. Они теснились рядом, шептали, оберегали, перед всеми старались показать, что они близки с ней, и в то же время все они оставались ей абсолютно чужими. Она не была ровней с ними, потому что они сами будто обособили себя от нее и друг от друга, создали какой-то странный культ поклонения вокруг нее, и совсем не потому, что она самая красивая девушка в колледже, а, может, даже во всем мире, как многие о ней отзывались. Их всех объединяла какая-то общая мысль, нечто, что их роднило, сближало каким-то тайным знанием, а она была одна в их кругу, мало о чем способная догадаться. Они будто говорили на своем языке, темном и тайном, а ей оставалось только принимать их поклонение. Поклонение, но не искренность. А может, они не говорили ей ни о чем, потому что думали, что она знает все лучше их, а поэтому сами они никогда не сумеют подняться до ее уровня и быть с ней на равных. Они просто признавали неизбежность и какое-то странное распределение мира, в центре которого оставалась она, а они всегда находились по правую и по левую руку от нее, как советники от королевского трона. Советники - демоны, лебезящие перед правителем, о котором думают, что он сильнее даже их. А он-то ни о чем как раз и не догадывается. Или мрачные эльфы, окружившие ребенка, роком избранного в чародеи и пытающиеся соблазнить волшебное дитя своими темными увещеваниями, еще до того, как предначертание сбылось. Драматичная мысль, но так хорошо характеризующая их поведение. А может, Николь это только казалось, может, они были такими странными из-за наркотиков, которые опасались предложить ей, потому что ее отец, сенатор, разозлится. Может, они могли хоть немного становиться нормальными в общении лишь тогда, когда не находились под кайфом? Или их объединяет какая-то преступная тайна, о которой они не хотят сообщать Николь, чтобы она не проболталась? Или все они продали душу дьяволу и могут поделиться своей тайной с ней только в том случае, если она тоже распишется кровью на договоре, поэтому они просто щадят ее, не сообщая ей секрет, влекущей к гибели. Вероятно, это только ее фантазия, которой стоит усмехнуться, а на самом деле все гораздо прозаичнее? А может быть, правда намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Пока шла к лимузину, дверцу которого для нее предупредительно уже открыл шофер, Николь искоса оглядывала свою "банду", как она шутливо их называла. Джулиан, Кристофер, Говард, Эйвен, Хьюго и Сэмюэль, все такие разные и совсем не похожие друг на друга, ни по внешности, ни по характеру и в то же время ей почему-то хотелось сказать, что все они на одно лицо, потому что всех их что-то объединяет. Но что?

Она даже не кивнула им. Она привыкла к тому, что они любят, когда она ведет себя высокомерно со всеми, даже с ними, будто только это для нее естественно. Даже больше, они, кажется, считали, что так и должно быть. Николь даже не обернулась, но краем глаза успела заметить, что Джулиан слегка наклонил голову, когда она проходила мимо, так что темные чуть вьющиеся на концах волосы коснулись его воротника. Он как обычно держался ото всех особняком, он будто был один, даже когда находился среди людей, он был на каком-то особом возвышении всегда перед всеми, но не перед ней. Он даже не попытался пригласить ее в свое авто, потому что уже на расстоянии понял, что она этого не хочет. Николь двинулась дальше, грациозно поправив солнечные очки в волосах, но она затылком ощущала, что он неподвижным взглядом уставился ей вслед. Знала даже, что он все равно поедет за ней и будет находиться где-то невдалеке от ее дома, будто ему просто физически необходимо ни на миг не выпускать ее из поля зрения.

Николь хотела бы сейчас пройтись одна по залитым солнечным светом улицам, прогуляться по садовому кольцу, отправиться со своей легкой поклажей за плечами на Вье Карре, а потом еще долго бродить по городу в одиночестве, физическом одиночестве, без надоедливых знакомых вокруг себя. Ей просто хотелось чувствовать твердую землю под ногами и шагать, куда она захочет, не имея при этом никакого спутника. А что до морального состояния, то одна она была всегда, особенно в те моменты, когда друзья окружали ее. Такие близкие и в то же время далекие, отделенные от нее каким-то тайным знанием или, напротив, его отсутствием, они лишь подчеркивали ее абсолютную обособленность от них. С ними она чувствовала себя одной постоянно, но стоило очутиться на безлюдной дороге или в чужой, спешащей по своим делам толпе, и Николь понимала, что ей вдруг стало комфортно. Она любила бродить по городу долго, очень долго, не намечая маршрута, пока в конец не устанет, но уставала она не скоро. Шагая, она чувствовала, что парит, и не было больше никаких суставов, никакой плоти и тела, вокруг формировался только эфир. И все-таки одна она никогда не была, присутствие какого-то спутника ощущалось всегда, как в толпе, так и в одиночестве ее кто-то сопровождал. Это было всего лишь ощущение, но такое явственное, что от него нельзя было откреститься. Нельзя было просто потребовать "исчезни" и остаться, как все люди самой по себе. Кто-то всегда находился рядом, но она, Николь, не обмолвилась об этом ни словом ни единой живой душе. Это было слишком противоестественно, но она чувствовала, слышала, ощущала чье-то дыхание на своей шее, прикосновение к плечу и вздохи прямо над ухом, или слова которые она не могла разобрать. Кто-то присутствовал всегда, иногда затихший, как ее друзья, иногда манящий, иногда почти сливающийся с ней. Редко случалось, что она даже улавливала аромат каких-то цветов, а иногда это был просто запах гари и опаленных перьев. Очень неприятный запах, будто какая-то птица рядом с тобой горит.

Птица! Крылья! Николь проследила долгим взглядом полет голубя в небе. И она позавидовала ему, он свободен оторваться от земли и лететь. Он был черен на фоне сияющих голубых небес, но она отдала бы с готовностью золотой цвет своих волос, лишь бы только иметь его крылья. Вдруг яркая вспышка заставила ее зажмуриться, а когда Николь открыла глаза, то повсюду уже слышались удивленные вздохи, и некоторые люди указывали пальцем ввысь. Крылья голубя вспыхнули прямо в небе и загорелись так ярко, и, очевидно, так мучительно, что птица уже не могла лететь. Оперенный обгоревший трупик бухнулся чуть ли не к самым ее ногам.

-- Мисс, - предупреждающий возглас шофера отца чуть было не заставил ее попятиться. Конечно, малый боится, ведь ее отец собственноручно станет линчевать любого своего служащего, если на теле Николь останется хоть царапина. Но ей нужно было посмотреть, нужно было наклониться и приглядеться внимательно, однако она не решилась. Итак, стало заметно, что шейка голубя в крови. Она не была свернута, только перегрызена. Отпечаток чьих-то острых, хищных клыков почти сорвал с нее головку. Но как? Она сама видела голубя в полете, и никого рядом с ним. А мертвая птица, валявшаяся на асфальте, была не просто сожжена, кто-то перегрыз ей горло. Но кто? У кого могут быть такие смертоносные клыки, которые раздирают так моментально, что это неуловимо для глаза.

Мрачный взгляд Джулиана, все еще неподвижно стоявшего вдали, пронзительно сверкнул. Николь отвернулась от него и медленно шагнула к открытой дверце машины. Ее испугал не столько голубь, сколько полное отсутствие реакции на происшествие у ее друзей. Как же странно они все-таки себя ведут, и почему они взяли именно ее к себе в компанию чуть ли не лишней. Они просто сделали ее символом, возведенным на пьедестал. Другие этого могли не замечать, но она-то ощущала, что она вообще-то и не с ними, хоть они повсюду с ней, и стараются продемонстрировать свою близость с ней всем, так что никто и не подозревает, что это лицемерие или просто игра. Но зачем им нужно так трепетно относиться к ней? Неужели только из-за того, что она похожа на модель, что до ее внешности далеко любой суперзвезде и даже самой Венере Боттичелли? Неужели они так стремятся быть поближе к ней, хотя сознают, что она всегда будет им далека, лишь потому, что принимают ее за сказочное создание?

ВЛИЯНИЕ ТЕМНОТЫ

-- Я тот, чей голос зовет тебя из вечности, - она услышала эту фразу еще там, на выходе из колледжа, но шипящий долгий звук оставался в ее ушах всю дорогу. Она обернулась тогда, но никого не увидела. Никого из людей в проеме двери и никого, кто мог бы произнести такое, потому что голос был нечеловеческим. И это уже не в первый раз. Всегда, когда она оборачивалась, за ее спиной было пусто, но она всегда чувствовала чье-то присутствие рядом, а иногда, вздохи и смех, подтверждавшие его, но исчезавшие так быстро и неуловимо, как круги на воде. Ничего нельзя было поймать или подтвердить. Дым не ловят руками, джиннов в пальцах не удержишь, они пройдут сквозь твою плоть и снова растворятся в дыму, откуда пришли. Так и тот, кто был с ней. Если только был... А иногда ей слышалось пение, чувствовался запах лилий, нежность чьего-то прикосновения или нестерпимая боль оттого, что кто-то вонзил свои когти в ее ладонь, как в раскрывшиеся стигматы. И запах гари в ее ноздрях, и чье-то неуловимое присутствие за спиной. Стоило только обернуться, и за спиной уже не было никого, но она-то точно знала, что он был.

Николь смотрела на мелькавшие за окном улицы: фасады домов, ограды парков и газоны, и размышляла о том, в чем не призналась ни разу никому. Ей не с кем было поделиться своими ощущениями, и не потому, что не нашлись бы охочие до разговора люди, которые сделали бы вид, что верят в астральные тела, призраков и перемещение душ, а потому что они действительно не могли понять, что это такое и почему оно с ней. С тех пор, как она знает себя или даже раньше. Все, к кому она могла обратиться, не смогли бы понять, в чем дело, не осмелились бы постичь и хотя бы попытаться заглянуть внутрь чего-то необъяснимого.

Был только Нед и, казалось, что он знает все. Именно поэтому спросить его оказалось страшно, потому что он мог намекнуть или даже, в конце концов, преступить собственные морали соблюдения таинственности и все ей рассказать. Это почему-то внушало ужас. Это пугало и манило. Но это было с ней всегда и никуда было от этого не уйти.

Николь прижалась лбом к смотровому стеклу, и опустила ресницы, чтобы картинки за окном не мелькали так часто, может быть, кто-то сейчас прислоняется с другой стороны стекла мчащейся на скорости машины, липнет к нему и дышит огнем почти ей в лицо. Только стекло разделяет их, но оно может лопнуть от огня. Адский огонь. Запах гари. Сейчас Николь его не ощущала, но она знала, что это все еще с ней. Нечто с ней.

А потом она предпочла задуматься о других вещах, чтобы хоть как-то отвлечься.

Если не слышишь шепот, то его нет, а если слышишь, но не видишь говорящего, существует ли шепот тогда и зачем он нужен? Николь боялась, что сейчас протянет руку и нащупает на обивке сидения рядом с собой покрытую прохладными зелеными листочками ветку садовой лилии. Их аромат в воздухе иногда становился таким сладким, почти нестерпимым, и это было единственное приятное из ее ощущений. Куда хуже был огонь, запах каленого железа и горелой плоти.

Все это как мираж: огонь, крылья и облака, но каким он был явным. Почти осязаемым и в то же время недостижимым. Она слышала голоса, она погружалась в видения, она видела сны. И она никому не говорила об этом.

Говорить, будто было и нельзя.

Николь задумалась. Какие-либо земные ограничения здесь были не важны, просто еще не пришло время сказать. Все это еще не захватило ее мозг целиком. Она жила только наполовину. Пока еще на половину. Но все это может и пройти. Или она просто обманывает себя, думая, что во всем этом не содержится никакого смысла?

Они уже подъехали к дому, и Николь, не дожидаясь, пока шофер откроет ей дверцу, сама ловко выпрыгнула из машины и легкой поступью зашагала по ухоженной, выложенной гравием дорожке к распахнувшимся подъездным воротам. Витиеватая кованая ограда с розетками выглядела, как кружевной узор, выполненный в мрачных тонах. А за ним радужно отсвечивали солнечные лучи на аккуратно подстриженных газонах и розовых кустах небольшого сада. Этот старинный особняк на Рю-Сент-Анн отец приобрел не так давно, где-то за год до ее рождения, то есть лет семнадцать-восемнадцать тому назад. Конечно, он имел роскошную резиденцию и в самом центре, но здесь... Смотря на этот сказочный, сложенный из серого камня фасад с кариатидами и витыми железными балкончиками, Николь начинала понимать, с какой стати такого именитого человека, как ее отец понесло жить в Луизиане. Он уезжал по делам довольно часто, разумеется, но большую часть времени старался проводить здесь, в Новом Орлеане, городе тайн, как его называли иногда, а особенно в этот доме - мрачном раю со статуями по периметру крыши и причудливыми фронтонами, с разной формы и величины угловыми башенками и какими-то надписями, вплетенными в виньетки высоко на фризах. Все это напоминало бы дворец, если бы не угрюмый цвет материала, из которого построили, будто бы просто сложили дом, готовый застонать и выпустить всех духов, поддерживающих его на сваях при первой же буре. Темные окна, углубленные в полукруглые ниши будто бы следили за тем, что творится во внешнем мире, по ограде тянулись вьюнки, которые было запрещено подстригать. Фасад тоже кое-где украшали разросшиеся ползучие розы с очень крупными шипами. Видимость запустения, искусно созданная здесь напоминала про замок Спящей Красавицы, которая должна была быть уже где-то более века к тому времени отрезанной от внешнего мира. Особняк жил сам по себе, был красив, загадочен и мрачен. И даже буйно разросшиеся за его стенами цветы не могли смягчить этого ощущения. Дом дышал, всеми своими щелями в фундаменте, заложенном более столетия тому назад, всеми паутинками в недосягаемых местах подвалов, каждой трещинкой в камнях вокруг слуховых окон на чердаке. Но внутри это ощущение пропадало, там было уютно и роскошно, будто в совсем другом измерении, дом казался мрачным только с наружной стороны.

Николь пробежала мимо маленького мраморного фонтана и крошечного озерца с водяными лилиями. Бугенвиллия и лантана стали еще пышнее, чем вчера. Неужели садовник так постарался? Хотя вчера он, вроде, не приходил, но кусты стали совсем другими, даже более красочными, однако на них, как будто ложилась теперь тень.

Нужно было приложить ладонь козырьком ко лбу, чтобы с крыльца осмотреть сад, но Николь вдруг обратила внимания, что слепящее солнце совсем не мешает ей отлично все видеть отсюда, из полутьмы перед входом в портал. Тень здесь была такой густой и прохладной, что никакое сияние не могло коснуться ее, и, кажется, на ровных краях этой тени на ступеньках иногда шевелились и выступали какие-то крошечные темные силуэты. Но что могло откидывать такую тень оставалось неясно, конечно же, не сам портал и не покатый навес над ним, и уж точно не фасад дома и статуи. Тогда что же? Николь еще раз окинула взглядом пышные кущи ярко-розовых мелких цветков герани. Они точно стали более насыщенного цвета, сочного, но в то же время чуть отдающего каким-то темным тоном. Она даже не могла подобрать точное название, чтобы определить такой нюанс. Мелкое крошево розовых лепесточков стало ярче, и в то же время в него будто вторглась чернота, пропитала сок и структуру каждого цветка изнутри. Даже ажурная беседка, обвитая ползунками и ветками ялапы, теперь казалась окруженной темным гало. И каждая кувшинка в пруду тоже. Жаль, что здесь нет только лотосов, божественных цветов, а кроме них имеются в наличии все соцветия и редчайшие породы саженцев, но самого важного нет, вдруг пришло ей на ум, и она сама себе удивилась. Почему лотос, которого здесь нет и напоказ, вдруг стал ассоциироваться в ее голове с чем-то древним. Древний цветок, древняя легенда, времена еще до начала времен.

Ее пальцы крепче сжали ремень рюкзака на плече, будто плотное соприкосновение с чем-то материальным могло избавить ее от чисто метафизических предположений и от страха, связанного с ними.

Что-то метнулось перед ее лицом из приоткрывшейся двери дома. Наверное, со ската крыши слетела какая-то птица, которая вот-вот заденет ее крылом или кинется выцарапать ей глаза. Черная тень крыла легла на ее щеку. Ворон, наверное. Николь вздрогнула, при мысли о том, что ее сейчас изуродуют только из-за оплошности того, кто спугнул птицу. Но вдруг ей стало все равно, и она решила заглянуть прямо в злые птичьи глаза. Ее голова машинально повернулась, и Николь не увидела никакой птицы. Только черная крылатая тень метнулась у входа, еще более черная, чем затенение вокруг. Должно быть, это странная игра солнца, проникающего в кусочек темноты. Это совсем не страшно то, что тень чернее мрачного участка сада. Странно то, что дверь на самом деле все еще закрыта и даже заперта на замок.

Николь хотела позвонить, чтобы кто-то из прислуги открыл ей или, может, даже Хеттер. Ей почему-то не хотелось доставать из кармана ключи, не потому что было лень лезть за ними, просто их резные головки с отверстиями и разной формы зазубриваниями на концах ей о чем-то напоминали. О чем-то неприятном. Даже сам их звон, постукивание ключиков друг о друга напоминали о чем-то, а о чем она вспомнить никак не могла, даже если сильно напрягала память, поэтому напоминание всегда становилось мучительным. У нее даже сдавливало до боли голову, когда она прикладывала усилия, чтобы вспомнить, хотя бы сопоставить, к чему относиться этот символ - ключ в недоступных анналах ее памяти. Безуспешно. В голове проносилось только что-то непонятное: скрип решеток, запираемые висячие замки на них, скребущие о прутья когти, рев львов, звон золотых монет в сундуках, а потом, конечно же, снова неизменный шелест крыльев и шаги. На чьем-то вышитом кушаке на подвеске звенят ключи. Но дальше ничего не видно и не ясно, хотя именно впереди ожидает объяснение. Николь даже какое-то время носила на шее кулон в форме золотого ключа - очень эффектное, по-своему прикольное украшение, напоминающее о старине и отлично сочетающееся с ее хрупкой матовой шеей. Потом он потерялся, или она сама его выбросила, когда у нее был припадок, вызывающий бессознательное состояние. Во всяком случае, ключ напоминал ей о чем-то плохом, просто поняла она это не сразу, а как только понимание само собой пришло, кулон просто исчез из ее вещей, а взамен ему она нашла на своей постели, не пойми откуда взявшиеся, и, по-видимому, очень дорогие египетские украшения из настоящего червленого золота и редчайших драгоценных камней. Отец не удивился, увидев их на ней, так, может, это он их подложил ей, при этом не обмолвившись ни словом. Странно, на него это совсем не похоже.

В этот раз она немного помедлила, не постучать ли ей сначала, а потом даже с некоторой легкостью сунула руку в карман, чтобы достать брелок. Ключи противно звякнули друг о друга, нужный тут же сам лег ей в руку. Николь отключила систему сигнализации у входа и прошла в холл. Какая-то неясная тень опять промелькнула, почти физически задевая ее, на этот раз на ковровой дорожке. В широкой прихожей никого не было, только мирно светились начищенные бра, и разноцветные рыбки мелькали в небольшом аквариуме в углу. Но какое-то движение быстро пронеслось в дверях кухни. Сначала она подумала, что это Хеттер, но нет, такой стремительный прыжок могло сделать только какое-то мелкое животное, кошка, например. Но кошек в доме не было. Что-то опять промелькнуло, на этот раз возле чулана, что-то быстрое и странно сформированное из острых конечностей и шерсти.

Может, домовой? Николь мысленно попыталась отнестись ко всему с юмором. Должны же в Новом Орлеане быть еще и домовые, в дополнение ко всем тем мифам о духах, вуду, вампирах и прочей нечисти, которые она часто слышала, когда бродила по улицам. Об этом говорили дети в домах с матерьми, любопытно расспрашивая о том, что их на самом деле пугает, негры, как они утверждали между собой, способные навести порчу и, конечно же, бомжи, собиравшиеся по ночам вокруг костра. Николь не подходила к ним близко, но ее слух иногда так обострялся, что, продвигаясь мимо, она могла слышать разговоры, которые велись тихими голосами на расстоянии нескольких метров от нее или за стенами в комнатах соседних домов. Так она узнавала многое. И о домовых в том числе. Стоило полезть в энциклопедию Неда, и можно было прочесть там много статей на тему того, что домовые это совсем не те баловные существа, которых описывают в сказках, а просто особый разряд духов, оставивших бродячий образ существования и приноровившихся к каким-то домам. И от таких невидимых квартирантов чаще всего одни беды. Они вас видят, вы их нет. Они строят козни, а вы даже не замечаете. Они готовят беду, а вы принимаете все за случайное стечение обстоятельств, ведь люк чердака мог обвалиться и сам собой, а петли сами заржаветь и покрыться плесенью, без чьей-либо помощи, но прикосновение хищных портящих все лапок и ядовитый смех все равно будут присутствовать рядом по ночам. Домовых могли усмирить только кошки, но кошек у них в доме сейчас не осталось. Все сумели-таки убежать куда-то, несмотря на охранные системы у входов.

Есть у них домовые духи? Судя по пробегающим теням и тихим постукиванием под полом, иногда смеху, вполне могли и завестись или все, что ей кажется сегодня это последствие слишком сильного и недавнего припадка. Такое ведь очевиднее всего. Что только не привидится человеку, который полчаса назад сотрясался от чуть ли не эпилепсических судорог. Но раньше у нее это слишком быстро проходило, а сегодня нет.

Домовые? Смешно! И если судить по прочитанным колонкам из справочников, то жутко. А потом начнутся холодный пот во сне, давление на грудь чьих-то когтистых мохнатых лапок, перекрывающее дыхание, пропажа вещей, погром на чердаках и удушение в ночной час. А потом рассказы бродяг у костров, обрывки которые она так любила слушать, и продолжала слышать еще долго после того, как уже давно миновала разговаривающих, восставали один за другим. А потом ей начнется мерещиться полтергейст, и вещи в помещение полетят, станут падать и рушиться сами собой, стулья пойдут в пляс, рояль заиграет сам собой, будут хлопать двери. А потом комнату наполнят крошечные эльфы-пикси, которые уже могут жить в саду на цветах, окрашивая их в яркий, но темный оттенок. А потом она подумает с полной уверенностью, что чернокожие жрецы вуду заметили ее по дороге и теперь колдуют на нее, втыкая иголки в тряпичную куколку с золотыми кудрями, олицетворяющую того, на кого наводят чары. И хорошо, если все не закончится тем, что ее придется отправить в одну из привилегированных и очень дорогих клиник, к психологам, которые будут скрывать, что ребенок высокопоставленных особ тронулся умом.

Однажды проходя мимо костра, где велась привычная ночная беседа, Николь случайно услышала разговор. Это было темной ночью недалеко от Вье-Карре. Она свернула за фасад какого-то старинного особняка и увидела нечеткие очертания фосфоресцирующих фигур у притушенного фонаря. На него будто сел огромный мотылек, и прежде яркий свет стал размытым пятном, светились только фигуры.

Но голоса донеслись до нее раньше, чем она увидела говоривших, звучные, но однотонные - неземные голоса, большее похожие по звучанию на музыку, чем на согласование букв. И язык был каким-то чужим, ни английским, ни французским и даже ни арабским. Ни одним из наречий мира его назвать было нельзя, но, как ни странно, она все понимала, будто говорила на том же диалекте, что они всю жизнь. Разговор звучал, будто в ее мозгу.

-- Сейчас? - первый голос говорил под нежный аккомпанемент шуршания трепещущих крыльев.

-- Еще рано, она ничего еще не вспомнила. Она просто не узнает, - второй голос был более волевым и сильным, хотя красивым, как женский, но звуки с резким нажимом будто разили огнем.

-- Не узнает? - некто встрепенулся всем своим нематериальным телом.

Но она узнала, божественно красивый лик светящийся сам по себе, поодаль от фонаря показался ей странно знакомым. И аромат лилий. И нежность в голосе. Трогательная, пронзающая сердце нежность. И даже тихое поскрипывание кончика меча второго собеседника, чертившего какие-то линии на камнях мостовой. Николь только заметила, что у него были золотые кудри, как у нее, больше ничего. Фасад дома с неосвещенными окнами за ними казался мертвым, Николь не сразу поняла, что фигуры говоривших висят над оградой, почти касаясь высокого плафона фонаря. Его, правда, накрыла какая-то дымка, и свет стал более призрачным, чем даже на сцене. Это был будто бы свет из иной реальности.

-- Это его лицо, - нежная рука легла на более твердую, рассыпались крошевом по воздуху и тут же исчезли, не долетев до края его одеяния, белые лепестки, - его лицо...

Сколько боли было в этом голосе, сколько томления и тоски. Целая гамма болезненных ощущений, больно ранивших любого, кто даже просто улавливал их слухом.

-- И его мысли, - добавил второй все так же непоколебимо, но как будто более мягко, а потом пронесся над тишиной едва уловимый вздох, просто шелест ветерка в листве, а не вздох. Но ветра-то сейчас не было.

-- Но ведь это правильно... - и опять тихое сожаление. - Он всегда был великолепен. Даже раньше нас.

-- Вспомни, что есть теперь, с ней будет тоже, - теперь в тоне звучала ярость, праведный гнев и вроде бы ревность. - Кто устоит? А это уже у нее в крови.

Меч резче царапнул по асфальту. Запахло чем-то жженым, и фонарь тихо скрипнул, а по чьей-то закрытой ставне забегали то ли светляки, то ли оранжевые искорки пламени, но окно не пылало, огоньки просто скользили по нему, будто сорвавшиеся с острия меча и отлетевшие в него.

-- Но ведь мы не допустим. Оправдаемся потом как-нибудь, но, главное, не допустить этого сейчас. Снова будем мы и третий... - он легко и с надеждой подался вперед к собеседнику, и крылья его встрепенулись. - Все будет, как раньше, до того, как он ушел... Как раньше... Это ли не прекрасно?

Энтузиазма не было, надежда казалась горячей, но не искренней.

-- Нет, как раньше не будет никогда, - более откровенно возразил златокудрый собеседник, в голосе не зазвенело стальной нотки, но проскользнула непререкаемость, он не хотел лгать ни себе, ни другим. Больше не хотел.

Кажется, было тихое "обернись", но не слово, только движение после неуловимой команды. Николь смотрела на них, а они на нее всего миг, а потом она не смогла даже точно вспомнить, что она видела. Фигуры исчезли, но фонарь очень долго еще оставался тусклым и лишь позже засветился более ярко, как и положено, чтобы не отличаться от ряда остальных фонарей на улице. Потом надо будет прийти в то же место и проверить, нет ли там царапин на мостовой или каких-то тайнописей, сделанных кончиком меча. Если только все это не было просто иллюзией. Фигур, парящих во мгле, больше ведь не было, но все еще остались в ее мозгу голоса, а в ноздри все еще ударял восхитительный аромат лилий.

-- Никогда он не станет другим, никогда, - все еще доносились до нее чьи-то сокрушения и предостережения. - Это те же задатки, что у него, тот же соблазн. Он не вернется, но она... должно же быть что-то и для нас, что-то взамен ему, потерянному...

-- Но ведь это он и есть, - веско возразил более строгий тон.

-- Да, это он, наконец-то, снова он, как тогда... - речь стремительно обрывалась, будто пространство уносило от нее отголоски разговора. Но обрывки фраз: "он...", "она...", "неизбежно...", "все так же..." и "нет, уже совсем не так" - все еще доносились до нее. Если бы она могла понять, о чем велся тот разговор. Возможно, она тогда была близка к пониманию, но говорившие исчезли так же стремительно, как внезапное озарение. Даже сейчас она могла припомнить уже только обрывки разговора, но всегда что-то ускользало. Уже даже не представлялось возможным вспомнить все целиком.

Николь поднялась по лестнице на второй этаж, безразлично проходя по ступенькам мимо многочисленных бесценных полотен живописцев, развешенных диагонально по стене каждая выше другой. Рюкзак был небрежно брошен на первую подвернувшуюся софу. Плечо уже устало от ноши. Вероятно, если самой разбрасывать повсюду вещи или просто небрежно к ним относиться, то домовым надоест таскать из дома то одно, то другое, а потом приносить взамен не пойми что.

Кстати, где та книга о феях, гномах, домовых и прочей нечисти, которую Николь принесла из того странного магазинчика, обратную дорогу в который она так и не смогла отыскать. Кажется, в том томике, это был именно отдельный том, пронумерованный третьим или седьмым числом, и опубликованный невесть как давно, антикварное издание, которое низкорослый продавец отдал ей, как подарок, может, остальных томов у него и не было, и он просто решил сбагрить кому попало один, который никто не покупал. Там, внутри под потертой корочкой на ветхих страницах все эти существа были названы "разрядом проклятых" из, Николь уже не помнила какой по цифре, когорты злых духов, оставленных на их только участке земли, невидимом людям. И сами они к людям могли приходить, только соблюдая четко обозначенные правила, которые все время нарушали. Там еще прилагалась какая-то сложная схема "войск падших" и фамильное древо какой-то аристократической семьи, кажется Розье, которая сама стала относиться к "падшим". Николь даже точно не поняла, что это значило, она запомнила только то, что схема - настоящий чертеж с надписями, была очень сложной, расположившейся сразу на нескольких страницах, а в древе, кроме Розье, встречалась и неоднократно фамилия, как у ее матери, де Вильер. Может быть, были еще аристократы с таким именем или же просто девушки из этого семейства слишком часто заключали браки с представителями ветви де Розье. В общем, какая теперь разница, сотни лет прошли с тех пор, и все страшные семейные предания превратились просто в старую сказку. Да и сама книжка скорее могла стать бы экспонатом музея, чем чьим-то настольным читальным экземпляром. Все это не важно. Николь хотелось только еще раз просмотреть ту сложную схему с распределением войск, легионов, когорт, рот и отрядов, от каждого из которых шла длинная стрелка с названием каких-то "падших", но там было столько неразборчивых названий. Возможно, взглянув еще раз, она хоть что-нибудь поймет или, по крайней мере, найдет сноску о том, что такое "разряд падших", к которому относятся все существа народа фейри. Но книга как назло куда-то запропастилась. Конечно же, никто из прислуги не мог выкинуть ее во время уборки. Отец строго-настрого запрещал слугам переставлять его вещи, а к тому, что принадлежало Николь, даже Хеттер относилась, как к святыне. Изящная темноволосая женщина с кожей оливкового оттенка и чуть раскосыми, тягучими, карими глазами являлась в доме одновременно и экономкой, и управляющей, и заведовала всем, но к вещам Николь прикоснуться она всегда боялась. Она только заботливо всегда сама готовила ей еду, приносила чай или кофе, и бережно охраняла ее во время каждого приступа, не подпуская близко к спальне никого, кто мог бы заметить ее порок. Хеттер могла бы быть ей почти, как мать, только весьма удобная и нетребовательная версия подобного материнства, не могла даже самой чувствительной натуре нанести ущерб. А ведь с настоящей матерью было совсем иначе. Николь тут же отмела от себя эту мысль. Про Эбби лучше не вспоминать, и про сыпь, и про церковь. Лучше просто не думать об этом зле, слившемся в ее памяти с простым названием мать, которое всем обещало тепло и любовь, но ей принесло непоправимый ущерб. Хеттер никогда бы не стала той родительницей, которая не может ее в чем-то понять. Она просто соблюдала некое почтительное молчание в присутствие Николь. Она не советовала, не просила, но всегда была рядом, как тень, элегантная и изысканная, будто дама из прошлого столетия. В длинных восхитительных платьях с отделанным оборками декольте, со строгой прической, из которой всегда выступали дразнящие темные локоны. Нельзя было сказать, сколько ей лет? О чем она думает? Каков ее характер? Она просто всегда оказывалась рядом, когда это нужно, молчаливо жалела Николь во время ее припадков, опережала любую просьбу принести что-то так, будто читала ее мысли, отвечала на ее вопросы, если таковые имелись, но никогда не задавала вопросов сама. О такой участливой и ненавязчивой собеседнице можно только мечтать. Она просто уйдет, поняв, что тема исчерпана, выскользнет за дверь, шурша длинной юбкой, как дама из готического романа. Когда она подойдет и встанет сзади, ее шагов тоже не слышно. А еще, она очень миловидна, наверное, только смесь от брака мулатки и белокожего могла создать нечто подобное, чудо со сливочной, оливковой кожей и тихим приятным голосом.

Где сейчас Хеттер? Николь не чувствовала ее неслышного присутствия рядом. И даже не улавливала дразнящих аппетитных запахов из столовой. А ведь Хеттер знала, когда она должна вернуться из колледжа и всегда готовила ей обед, от которого невозможно было отказаться. Она даже угадывала, когда Николь придет со своих вечерних прогулок по городу или после времени, проведенного в компании друзей, хотя у девушки никогда не возникало желания набрать домашний номер по сотовому, чтобы звонком сообщить, что она возвращается, но горячая еда уже была готова для нее, и питье, и слишком крепкий ароматный чай. А цветы в ее комнате всегда были свежими. Их слишком часто меняли, по несколько раз в день. Вот и сейчас на тумбе у ее комнаты уже стояли свежие пионы.

Хеттер не было рядом, и от этого дом стал каким-то непривычным. Все поры стен, будто свободно вздохнули, когда особняк лишился своей хранительницы. Необычным казалось то, что, несмотря на довольно большой штат прислуги, дом всегда выглядел пустым, даже необитаемым, если б только все здесь не было тщательно вычищено и убрано.

Отца тоже не было. Она сразу это поняла, буквально ощутила каждой клеточкой кожи. Их особняк был пуст. Она здесь одна, не считая тех существ, которых людьми назвать нельзя и которые могут существовать только в ее воображении. Вероятно, и сейчас она ощутит возле себя в опустевшем доме с высокими потолками и широкими коридорами хлопанье крыльев.

Сама не зная зачем, Николь побрела по дому, осматривая каждое помещение, словно проверяя, пусто ли там, или же нечто там все-таки есть. На самом деле ее поход был бесцельным. Она просто брела по комнатам, проходя до конца каждую. В доме они все были роскошными, но такими разными. Каждая обставлена лишь с ей присущим шиком. Сразу было заметно, что хозяева любят и роскошь, и разнообразие.

В комнатах и кабинете отца преобладала авангардная обстановка, даже несколько картин художников - абстракционистов на стенах, как у его коллег, хотя только Николь знала, что настоящий его вкус был совсем другим. Она-то видела, что он предпочитал живопись семнадцатого века, антикварную мебель и старинные вещи. Что заставляло его нежелательно следовать моде? Может, его статус, ведь ему так часто приходилось принимать у себя визитеров и просителей.

В большой гостиной все тоже было обставлено в стиле "модерн", просто и немного безумно, хоть и дорого. Только букет белых лилий в вазе на низком столе выглядел роскошным. Почему именно лилии? Крупные белые садовые цветы с нежными, почти прозрачными лепестками. Как его кожа, мелькнуло вдруг у Николь в голове.

Чья кожа, попыталась сообразить она прежде, чем поняла, что это не ее мысль. Кто-то другой думал так. Кто-то, кто был здесь незадолго до нее и смотрел на этот букет. Иногда она улавливала чужие мысли, те, которые были высказаны совсем недавно или заключали в себе слишком много эмоций. Они обычно задерживались в помещении, как некие флюиды. Николь уже не удивлялась своей чрезвычайной способности ощущать чужую боль, и чьи-то совершенно посторонние переживания. Может, она так восприимчива к этому, потому что сама слишком сильно страдает из-за странной болезни, а так же видений в действительности и во снах. Четче всего они были во снах, конечно. Но уж лучше спать с кошмарами, чем не спать вообще. Однажды, давно, когда мать как-то раз отвела ее в церковь, Николь потом долго мучилась бессонницей, а на ее чистой, как лилии коже выступила странная неизлечимая сыпь, но не это было самым ужасным. Долгое время она не могла заснуть ни на миг, даже лежать было больно, все тело ломило оттого, что она не может погрузиться в сон и почувствовать снова близость тех, кто одновременно и пугает, и восхищает ее. Ей было даже страшно об этом вспоминать.

Сегодня первый день учебного года. Отец непременно должен был приготовить для нее подарок. Это традиция. Лоуренс так любил дарить дочери дорогие вещи: меха, ключи от автомобилей, драгоценности. В прошлый год это была изящная лакированная шкатулка с бриллиантовыми серьгами, которые Николь так ни разу и не одела. Как бы они не были красивы, но ей почему-то совсем не хотелось ради них прокалывать уши. Она часто наблюдала, как Хеттер мучается из-за сильных нарывов в проколотых ушах и все равно не снимает серьги. Жалкое зрелище. Николь даже не знала, почему она подглядывает, как другая женщина трет свои покрасневшие мочки перед зеркалом и плачет.

Интересно, что на этот раз отец приготовил ей в подарок. Николь нашла на столике под букетом лилий маленькую черную коробочку, обитую бархатом, и уже подумала, что это ключи от очередной машины, но на подушечке внутри блестело что-то золотое и причудливое. Осторожно кончиками пальцев она подхватила цепочку и вытащила ее на свет во всю длину. На конце что-то звякнуло. Крест? Да, нет же, не крест. А она уже было разочаровалась, зачем Лоуренсу дарить ей вещь, связанную с воспоминанием об умершей матери. Но то был совсем не крест. Анк. Изящный золотой анк. Она давно такой хотела, но нигде не могла найти. В витринах ювелирных магазинов и бутиков поблескивали только грубоватые анки из меди и серебра. А этот точь-в-точь повторял те формы, которые она рисовала себе в воображении. Она так давно хотела такую вещь, а как только получила ее, желание прошло. Исполненный каприз не принес никакого удовлетворения. Она больше не хотела его носить. Николь швырнула анк назад в коробку и оставила ее, где нашла. Пусть отец сам носит, если ему нравится. Вещь дорогая, под стать его имиджу. К тому же, это ведь египетский символ вечной жизни, символ фараонов, в нем сочетаются власть и вечная молодость. Лоуренс знал, как достигнуть власти и при его прекрасной внешности постареть ему уж точно не хотелось.

В спальне ее ждал огромный букет красных роз. Всегда красные. Такие только влюбленный имеет право дарить предмету своей любви, а не отец дочери. Это же цвет страсти, цвет огня, цвет крови...

Крови. Николь непроизвольно нащупала в кармане джинсов скомканный платок Недда. Он был весь в крови ее и его. И розы были такого же цвета. Роскошные, но унизанные острыми шипами вдоль по стеблям цветы. Эта красота будто создана для того, чтобы об нее пораниться. А насыщенный пурпурный цвет бутонов смягчит впечатление от пролитой крови.

К чему гадать? Лоуренс, наверное, заказал самый дорогой букет, поэтому они и красные. Не выбирал же он сам, при его-то занятости. Ему предстоит решать важные вопросы, а не ухаживать за дочерью.

Николь и не скучала по обществу отца. Она предпочитала одиночество и компанию своих мрачных фантазий. Но, бывало, встречались люди, общество которых было ей приятно. Но только иногда. Может, отец к ним тоже относился. Она еще не разобралась. Она чувствовала холод внутри себя. Пронзающее, ничем не заполненное, морозное пространство. Теплая температура тела ничем не могла смягчить внутренний лед. Пустота и холод, и взмахи чьих-то крыл. Никакое чувство ни к одному живому существу не могло пробиться сквозь эту холодную стену. Подчас она не чувствовала даже любви к жизни и к миру, только к какому-то странному, невообразимому существу, имени которого она не знала.

Лучше даже не вспоминать об этом существе, иначе пустота внутри нее станет более сосущей и холодной. Надо было подумать о ком-то из живых друзей, но она подумала о мертвых.

Кристина. Ее первая подруга... чуть больше, чем подруга. В памяти всплыло приятное лицо с припухлыми губами и точеными скулами. А еще голос, произносящий трогательные комплименты.

"Как ты прекрасна".

Николь вытащила из шкафа элегантный черный жакет, отороченный по линии воротника и манжет мехом леопарда. Он был точно таким, как у Кристины. Она носила его на память о ней. А еще они обменялись часами. Золотые Кристины теперь сверкали у нее на запястье, а ее - ромбовидные с жемчужным браслетом сгорели в той катастрофе вместе с подругой. Кристина умерла, но Николь все еще чувствовала слабое влечение к ней, к мертвой больше, чем к живой.

Она расставила у себя в комнате несколько предметов, которые напоминали ей о Кристине, и иногда, носила вещи такого же покроя, какие предпочитала та. Это, как бы сближало их с той, кого уже нет. При жизни такого не было, иначе подруга пришла бы в восторг. Николь стала делать то, чего Кристине хотелось бы тогда, когда ее самой уже не было.

Кристина стремилась к близости с ней с самого первого мига, как только подсела к ней за парту на каком-то занятии. Место рядом с Николь совершенно случайно оказалось свободным, потому что Джулиан куда-то исчез. Он старался постоянно держаться рядом с ней, прямо, как телохранитель.

Странно и немного приятно было услышать комплимент от другой девушки. А потом они подружились. Позже Кристина призналась ей в любви, тем же вечером она погибла, странно, жутко, гротескно, в какой-то нежданной автокатастрофе. У Николь, если спросить мнения других, должна была бы остаться травма, но осталось только легкое сожаление. Занятно, но после смерти любой бывший друг, как будто становился ей ближе, можно даже сказать, был уже почти ее собственностью. Сознание жадно поглощало души, уже покинувшие этот мир и притягивало их к себе. Они больше не были самостоятельными, обособленными частицами вселенной, они были ее. Но удовлетворения от этого не было.

Удовлетворения не было никогда. Настойчивое ощущение, что чего-то в ее жизни не хватает, ни разу не проходило. Что бы ни делал для нее отец, на какие бы роскошные приемы он не водил ее с собой, чем бы он не одаривал ее, она ощущала, что обделена. Чувства, что у нее не хватает чего-то, стало почти навязчивым.

Николь обернулась на зеркало, силясь рассмотреть в вырезе топа голые ровные лопатки. По позвоночнику вдруг пробежала дрожь. Почему-то ей казалось, что ее спина всегда обнажена, даже если сверху наброшен жакет. Так, наверное, чувствуют себя те, у кого искривление позвоночника или даже горб, но у Николь не было ни того, ни другого. Однако она резко ощущала неполноценность. На спине как будто не хватало чего-то.

В ее жизни тоже как будто чего-то недоставало. Только вот это что-то было таким неопределенным. Она не могла до конца осознать, чего именно больше нет, но назад это вернуть очень хотелось. Те люди, которых она манила разделить с ней ночь, помогали забыться лишь на краткое время. Наутро она чаще всего оставляла их, зная, что теперь они тоже будут мучиться сознанием того, что главного в их жизни не хватает. Она оставляла им часть своей боли, но от этого собственная боль едва ли становилась меньше.

Это было глупо, конечно же. Любой посторонний человек рассмеялся бы, признайся Николь ему в том, что ей нужно что-то еще. По мнению людей, у нее все было. И она сама отлично сознавала, что по меркам мира имеет многое. Она богата, ей не нужно будет самой пробивать себе дорогу в жизни, как многим, а в отличие от детей других влиятельных отцов, она еще и красива, что является редкой привилегией. По последней причине ей завидовали слишком многие и те, кого она случайно встречала на улицах, и те, кто приезжал в окружении телохранителей лишь на закрытые вечера и банкеты. Ее бы никто не понял, если бы она вдруг призналась, что она всем этим не удовлетворена.

Телами тех, кто проводил с ней ночь, она чаще всего тоже оставалась недовольна. И также не понимала почему. Они нравились ей за день до этого. Возникало желание и восхищение. А потом в постели все оказывалось ничем. Несовершенные тела, не достаточно нежные ласки. Ей вспоминались другие, те, кого она не могла припомнить в числе своих любовников. Возможно, таких у нее никогда и не было. Скорее всего, их и не могло существовать в этом мире. Они были также красивы, как она - абсолютно идеальные создания. И тела их, в отличие от ее тела, тоже были совершенными. Почему?

Она не могла догадаться. Ей только вспоминались другие объятия, другие поцелуи - все то, что не имеет отношения к земному и обыденному. Так занимаются любовью ангелы. Тогда и сама любовь становится похожей на нечто возвышенное, как небесная мелодия.

Николь присела на край кровати. Здесь витал приятный аромат хризантем, расставленных в вазах, а она почему-то улавливала только запахи, доносившие с кухни. Странно, ведь кухня расположена далеко внизу, в угловом отсеке дома, а она находится наверху, у себя в спальне, и все равно слышит, как неприятно бряцают вилки, как жареное мясо квохчет на сковороде, как шипит похожий на варево гороховый суп. Еда! Простая, но так умело приготовленная еда. Кроме всего прочего, Хеттер слыла еще и незаменимым кулинаром. Если бы от ее стараний был хоть какой-то прок.

Николь провела рукой по золотистым волосам, медленно и осторожно, будто искала эльфов, которые могли запутаться в ее кудрях, привлеченные их видом, как блеском золота. Движение отвлекло ее от мыслей о еде. И хорошо. Она уже так давно ничего не ела, что иногда даже чувствовала себя не способной принимать пищу. Ее просто не тянуло к еде, хотя голод был. Он затаился глубоко внутри плоского живота, похожий на огромную скрученную пружину боли. Когда голод не удовлетворен, он сам начинает грызть человека изнутри. Однако, особых мук Николь не чувствовала. Возможно, она уже к ним привыкла. А вот может ли человеческий организм приспособиться к постоянному голоду. Наверное, да, иначе бы она давно уже была мертва. Сперва хроническое недоедание вошло у нее в привычку, а теперь она и перестала есть вообще. Хеттер об этом знала и все равно продолжала готовить так усердно и так много, будто они ждали на ужин, по меньшей мере, дюжину гостей. У них на кухне всегда было столько мяса, что можно было бы накормить всех бездомных собак в округе. Николь еще помнила прежние беспечные времена, когда в детстве ей нравился вкус жаркого, марципана и даже пирожных со взбитыми сливками. Ее тянуло к спелым фруктам, а теперь ее не привлекало больше ничего. Это было бы хорошо. В конце концов, именно диета и создает прекрасную фигуру. Но не вечное же голодание. Именно голод, затаившийся внутри, и был хуже всего. Казалось, что у нее в желудке медленно и требовательно раскрывается подобно цветку зудящая язва.

Николь прилегла на подушки и прикрыла веки. Спать совсем не хотелось. И до вечера еще далеко. Но чувства голода стало таким поглощающим, что не думать о нем можно было только, полностью забывшись. Нужно было хотя бы попытаться задремать.

Спустя миг ей это удалось.

- Ты не такая как все, - голос, говоривший с ней во снах, вдруг стал четче. - Всего ты не можешь себе даже представить, но я веду тебя по запретному пути к истине.

Ей хотелось зажать уши руками и ничего не слышать, хотелось заснуть, но голос продолжал звучать. Николь могла бы задремать и, несмотря на звуки, но в ноздри вдруг ударил запах свежесваренного кофе. Когда только Хеттер успела его принести. Ведь даже не было слышно, как приоткрылась дверь. А она обычно шумно шелестела подолом своего длинного платья, когда входила в комнату с подносом. В этот раз не было шелеста, напоминавшего шифоновый, был только аромат. Она узнала его.

Винер Меланж. Как давно она не пила кофе, не хотела есть, не ощущала вкуса, но сейчас она поднесла чашку к губам и уловила тонкий аромат. Николь вдохнула еще раз, запах шоколада, сливок и кофе, запах ароматного порошка и крошечных белых блюдец в венском кафе недалеко от Шенбрунна. И вдруг ей вспомнилась Вена, но совсем другая Вена, не та, которую они видели вместе с Джулианом и Шерон на школьных каникулах. Она вспоминала дворцы, свет многочисленных канделябров, шуршание платья, темные когти лежащие на туго зашнурованном атласном корсете и бешеный вальс по полупустому залу. Гости, прижавшиеся к углам, дрожат, императрица в истерике, она кричит при взгляде на зеркала, рвет руками свои слишком длинные волосы, а где-то далеко звучит пистолетный выстрел, бьются зеркала, кровь брызжет на документы и письма. Жуткие глаза смотрят в красивое лицо, а над всем этим простирается небо Австрии, звездное, но холодное. И так было множество раз во множестве стран. Так, но чуть-чуть иначе.

Николь совсем не удивлялась тому, откуда это все взялось в ее голове. Все это, как будто должно было быть. В памяти все уже заложено и разбужено будоражащим, но мягким запахом какао или кофе, поэтому ей не страшно. Точно такие же дымящие чашки стоят перед ними двумя на столе в ночном кафе, только напиток в чашке ее визави стынет, и дым от него замерзает в пар. Что же это за дыхание, которое способно превратить кипяток в сосульки. Когтистая рука тянется к ней через стол, ложится темным пятном на белую скатерть и крепко сжимает ее запястье. Когти в несколько раз оборачиваются вокруг него. Она даже не вздрагивает, а за ее спиной за соседним столиком слышится шепот, кто-то, кажется, его зовут Люкени, рассказывает об убийстве, которое он замышляет, и издает издевательский смешок.

-- Смотри, как легко я им управляю, - шепчет ее спутник, жуткую сущность которого все кроме нее дипломатично стараются не замечать, и сама Николь смотрит на него пустыми бесстрастными глазами. Она знает, что он все равно не выпустит ее запястье. - И той, кого он убьет, тоже, сумасшедшими всегда легко управлять, они уже наполовину мои... наши. Теми, кто склонен к сумасшествию легче. А она склонна. И вся ее семья тоже. Знаю, ты хочешь напомнить, что они всю ночь терпели нас во дворце, но они были должны. Никогда не благодари тех, кто тебе должен и не щади никого.

А запах кофе все струится по воздуху, даже леденящий холод его дыхания не может потушить ее любимый шоколадный аромат, но стоит ему только сильнее дохнуть, и от его вздоха воспламенится лед, если он захочет. Только ему не хочется действовать напрямую, куда приятней исподтишка, используя людей, как марионеток. Он считает их живой глиной, а себя скульптором. Он сидит, как горгулья в Венеции, в мастерской ее хозяина, в высокой нише окна, и наблюдает за тем, как она делает скульптуры. Он считал, что она все должна уметь. Но никто, кроме нее его не видел. Надо быть осторожными, ведь есть же еще и инквизиция. Они не дремлют, но он часто наблюдает за ними и шепчет им на ухо, а потом радуется тому, что создал ад на земле.

Он хохочет по ночам в мастерской Николь, и она зажимает уши руками, потому что от его громкого смеха из них идет кровь, а подмастерья в соседних комнатках думают, что она говорит с ангелами, потому что он очень изобретателен. За это ее и уважают. За талант, дарованный ангелами. О, да он был ангелом. Все лишь немного наоборот, но рассказывать об этом никому нельзя.

-- Я сделаю тебя великой, моя девочка, только будь со мной, вернись ко мне, - шепчет вкрадчивый голос после того, как в их очередной ссоре она снова победила. - Все, что захочешь, будет твоим, все уже наше.

А там, в венском кафе, она хотела попросить его, чтобы он дохнул на занавески и воспламенил всю улицу. Пусть будет пожар. Пусть убийство, о котором он говорил, а он, несомненно, был прав, произойдет уже после пожара. Пусть все знают, что в Вене побывал дьявол, прошелся по городу, принося огонь и колдовство. Но такие игры любит она, а не он. Ей противна даже мысль о конспирации. Куда еще, если они и так гуляют у всех на виду, красотка и монстр из преисподней, одетый по моде того времени, в котором они есть сейчас. А сколько было времен? Сколько раз он просто прикрывал плащом свои потрепанные кожистые крылья, и они шли вместе рука об руку, смущая своей противоположностью всех. Свет и тьма. Невинность и зло. Красота и пугающая уродливость. Все, по его понятиям, правильно, то есть ненормально. Жаль только, что в основном придется придерживаться его правил, но когда-нибудь все будет так, как захочет она.

Вкус кофе бывает приятным только, когда оно теплое. Давай выпей, согрейся, но Николь вдохнула аромат еще только раз и отставила чашку. Не сейчас.

Откуда она помнит все это? Или же просто сочиняет? А может, ей это только снится? Но ведь она не спит. Значит, это запах кофе вызвал у нее странную галлюцинацию. Николь отставила чашечку назад на прикроватный столик, надеясь таким образом избавиться от видений. Про Вену или Венецию она действительно больше ничего не вспомнила, но на смену ей тут же пришли другие образы.

Флорениция. Ее страсти, ее художники.

-- Не рисуй меня! - предупреждает она, но Боттичелли уже берется за кисть, чтобы нарисовать золотоволосую богиню, пришедшую к нему из ночного мрака и темную тень крылатого демона за ее спиной. Позже именно эту картину он и сжег первой, потому что она оказалась живой и чуть не свела его с ума. Он слишком нескоро опомнился только после того, как все его лучшие работы очутились в очищающем костре инквизиции. А что в них было плохого, собственного говоря, он сжег свои обычные картины, только потому, что одна из них, колдовская, доводила его до безумия. Она же предупреждала "не рисуй", но он нарисовал и поплатился за это. Безумие длилось долго, он даже взялся за библейские темы, чтобы искупить грех. Это было, как серый сон вместо жизни, и Николь было жаль человека, который так тяжело спит. Он даже не хотел, чтобы она заглядывала в окно его мастерской. А потом наступило пробуждение, но картина уже была сожжена. Венера на чудом уцелевшем полотне о своем рождении из пены морской была лишь блеклым отражением той, которую он нарисовал и уничтожил, потому что боялся ее спутника, ее второй сущности за плечами и собственного наполнившегося адской жизнью полотна. Конечно, никому неприятно, когда демоны размазывают твои краски, меняют картину, заставляют персонажи на ней двигаться, как в зеркале, и ты сам живешь, как в зазеркалье, смотря на это, а по ночам в твоей мастерской звучит дьявольский хохот и даже красота богини не способна защитить от пронизывающего страха. Зато она способна ослепить. Художник стал близоруким, хоть и скрывал это, а его руки потом так одеревенели, что почти не слушались и едва могли держать кисть. Несмотря, на аутодафе собственных работ, он был наказан, и, как считал спутник Николь, вполне заслуженно. Он не жалел никого. В этом ведь, в конце концов, его сущность. Она понять не могла, почему он так носится с ней самой. Быть может, потому что она и вправду его вторая сущность. Во всяком случае, она знала одно, ее он никогда не оставит.

Бетховен оглох от ее красивого голоса. Ночные беседы с дьяволом неизменно к этому ведут. А она сидела при луне по другую сторону стола от него и говорила, голосом, подобным музыке, медленно отнимающим слух у собеседника. А он-то думал, что беседа с ангелом исцеляет, но дьявол всегда стоял на пороге, прижимаясь к косяку.

Аттила знал о смерти и принял ее, потому что она отказалась явиться ему второй раз в сумерках в горах, где над пропастью рядом с ней парил ее отец. Отец? Да, она называла так дьявола. Зов варвара разнесся над уже пустыми горами, и она услышала его в своем склепе, проснулась, и ей обожгло горло, когда он выпил яд, но черные крылья не позволили ей подняться.

Лютер швырнул чернильницей в одного из слуг отца, побежавшего вперед Николь, но при виде ее самой оторопел, и не важно было, что отец парит за окном.

Сколько было стран, сколько имен. Многие оставались пустым звуком, другие всплывали в истории, третьи оставались безызвестными и неразгаданными.

Зачем отец приводил ее к ним всем, чтобы показать, что они приходят и уходят, а неизменными в мире остаются лишь они двое, неразделимые, как одно целое, свет и тьма, две составляющие вселенной, объединенные в одно. А смертные просто марионетки, сломалась одна, найди другую. При таком-то изобилии куда жалеть. Всегда появляются новые. Игрушки. Глина, из которой можно вылепить любую фигуру. Их страсти и желания не должны трогать тех, кто вечен. Отец советовал ей их всех забыть, но она помнила.

А что же ангелы? Кто они для отца? Те, с кем он был, и те, кто пал вместе с ним? А еще те, кто испортился не до конца. Один такой был или несколько? И Николь содрогалась при мысли, что отец может замышлять в отношении кого-то такого.

Отец? Николь вздрогнула и очнулась. Кофе на столике уже окончательно остыло. Она даже больше не улавливала его аромата. За окном начало вечереть. Когда она, наконец, пришла в себя и вышла из спальни, ее волновало лишь одно.

- Папа! - ее голос золотистым эхом отдался от стен пустых помещений. Казалось, что в доме совсем никого нет. Но отец уже должен был вернуться и если он еще не дома... Тогда случилось что-то страшное. Она сравнила действительность со своими видениями. Ей уже привиделось однажды нечто подобное, и после этого умерла ее мать.

Николь шумно выдохнула. Если только с отцом что-то не так... Подумать только, ей привиделось, что ее отец и дьявол это одно существо. Если бы это был сон, то он мог бы значить только одно, отца больше нет в живых.

Из-за плотно занавешенных окон в коридорах постоянно было темно. Николь не стала искать выключатель и ощупью добралась до лестницы. Надо было бы приподнять штору и выглянуть в окно, не стоит ли на подъездной дорожке машина с зажженными фарами, но едва она подумала об этом, как до слуха донеслись чьи-то шаги. Внизу кто-то был. Кто-то прошел по вестибюлю и направлялся сюда. Две пары ног... Она точно слышала. Николь перегнулась через перила, чтобы посмотреть. Этажом ниже вспыхнул свет, как раз возле кабинета отца.

- Добрый вечер, дорогая!

Конечно же, она рассмотрела его белокурую голову еще раньше, чем он поздоровался с ней. Приятный бархатистый тенор разнесся по холлу внизу. Лоуренс смотрел на нее долгий миг своими прекрасными голубыми глазами. Тот, кто сопровождал его, оставался в тени. Николь видела только нечеткий силуэт. Он был чуть выше отца, и по очертаниям головы становилось ясно, что у него коротко острижены волосы. Наверное, во всем сенате только Лоуренс носил длинную шевелюру. Может, именно поэтому он был больше похож на манекенщика, чем на политика. Он был похож на нее. Николь нехотя признала это, смотря на него сверху вниз. Только для нее выглядеть моделью было естественно, а для него нет. Мужчина не имеет право быть так красив. Тем уродливее казался тот, кто следовал за ним. На миг ей даже показалось, что она видит перед собой то жуткое черное существо из своего сна, только уже вживую.

Николь уже раскрыла было рот, чтобы предупредить отца. Он должен был обернуться, должен был увидеть того, кто идет за ним. Может, он даже и не знает о том, что за ним кто-то следует. Ей нужно предостеречь его.

Однако Лоуренс уже толкнул дверь кабинета и дернул выключатель внутри. Яркий луч проник в коридор. Николь, наконец, рассмотрела того, кто стоял сзади, и крик замер у нее на устах. Это был всего лишь Оливер, друг и сотрудник отца. Не удивительно, что они так поздно приехали домой вместе. У них могут быть общие дела, которые следует обсудить лишь в приватной обстановке. А она подумала уже...

Заметив ее, Оливер склонил голову чуть ниже, чем это полагалась. Или ей только так показалось из-за того, что она стояла в самом верху лестницы. Силуэт внизу больше не казался ей ни страшным, ни странным. Какое-то зло от него, может, и исходило, но вполне человеческое, мелочное зло, связанное с какими-то планами, чувствами или интригами и не идущее ни в какое сравнение с тем мрачным монстром из ее снов.

Всего на миг ей показалось, что она видела его, то чудовище, которое в видениях она назвала своим отцом. В это время ее настоящий отец уже заперся со своим партнером в кабинете. Оттуда послышался звон бокалов и графина с коньяком, зазвучали приглушенные голоса. С отцом все было в порядке, и он вовсе не чудовище. Николь ни разу в жизни не слышала от него ни одного плохого слова. Так почему же она сравнивает его с монстром? Есть ли в этом хоть какая-то взаимосвязь? Вряд ли. Просто в темноте у человека, бывает, рождаются странные видения. В полумраке не сложно себе вообразить, что шуршащая шелковыми юбками Хеттер на самом деле леди-вампир. В сумраке может показаться, что цветущие лозы в саду живут сами собой и тянутся к окнам ее спальни, чтобы разбить стекло, чтобы обвить ее, приковать к постели и заставить спать веками, как героиню сказки Перро. В темноте ей ведь часто кажется, что запах лилий на ее столе является всего лишь прелюдией к явлению того, кого она всегда ждет, а еще в темноте у нее есть любовники, которых на самом деле не может быть. Потому что они - ангелы.

ТАЙНЫ, ФРЕСКИ, ЛИЛИИ

Она не шла у него из головы. Колин чувствовал себя как в дурмане. Он старался не замечать, как бывшие приятели провожают его долгими взглядами. Ему сейчас не нужно было ничье общество. Он просто хотел остаться наедине с собой и помечтать немного. Наверное, так себя чувствуют все влюбленные. Только вот он был скорее не влюблен, а опьянен. Такой же эффект, наверное, производит первая в жизни затяжка марихуаной. Человек теряет контроль над собой, даже падает в обморок, а потом ему нравится.

Стивен сказал бы, что у него поехала крыша. Наверное, так оно и было. Уже больше десяти минут он возился с замком в своем шкафчике и удивлялся, почему тот не открывается, и только спустя какое-то время до него дошло, что он не держит в руках ключа. Колин ошарашено огляделся вокруг. Благо, коридор был полупустым. Иначе, над ним уже бы начали смеяться. Так, интересно, куда же он подевал ключ и почему пытался раскрыть замок голыми руками? Таким образом себя может вести только сказочное существо, у которого по ключу или отмычке вместо каждого пальца, а он, к сожалению, был всего-навсего человеком.

К сожалению! Колин с трудом подавил обреченный вздох. Он видел сказочное существо вчера, на занятиях, в своем классе, совсем близко от себя, и он не мог к нему подойти. Он просто не имел права. Он ведь простой смертный. Сказочный поворот в жизни не для него. Хотя, видит бог, он уже так давно мечтал о маленьком чуде. Наверное, его надежда теплилась с тех пор, как он увидел впервые в интервью приятное лицо Лоуренса Гордона и... влюбился. Влюбился так сильно и так страстно, что даже самые близкие из его друзей временами смеялись над ним. А теперь вот появилась Николь. Его вторая напасть и, похоже, еще более сильная, чем первая. Николь унаследовала красоту своего отца. Наверное, у них в роду сказочная внешность была потомственной. Кто знает, может, когда-то столетия тому назад в их роду какой-то счастливый смертный женился на фее, и теперь что-то неземное попало в кровь ко всем потомкам, одарив их золотистыми волосами и мерцающей кожей. Колин даже усмехнулся. Ну, вот в нем проснулась склонность к поэзии. Если верить слухам, то эта первая черта всех влюбленных. А забывчивость тогда будет второй? Где только ему взбрело в голову оставить этот чертов ключ? Без него он не сможет достать свои вещи и, хуже того, недокуренный косяк. Что если ящик придется взломать и тогда все увидят, что он хранит здесь. Тогда его исключат. Нет, этого нельзя допустить. Колин закопошился возле замка с удвоенной энергией и только обломал себе ногти. Он не умел взламывать замки, даже с помощью шпильки. Вот сюда бы Стивена. Для него не является сложностью даже замок сейфа со сложнейшим шифром не то, что простого шкафчика, но друг как назло куда-то запропастился. Он не одобрял последнего увлечения Колина. Возможно, даже ревновал. Кто его знает. Но с тех пор, как Колин заговорил о золотоволосой девушке, Стивен дал понять, что не хочет о ней и слышать. Что ж, пока Колину хочется говорить о ней, ему придется разговаривать со стенками.

Единственный приятель не хотел ему посочувствовать. Да и чему здесь соболезновать. Глупо так увлекаться. Глупо терять ключи, когда они так нужны. Колин с досадой пнул кулаком о дверцу. Ни к чему хорошему это, конечно же, не привело, кроме гулкого эха отдавшегося после удара и резкой боли в разбитых пальцах. Парень постарался проигнорировать несколько пар изумленных глаз, устремившихся на него, и подул на рассеченные костяшки.

- Хоть бы этот колледж сгорел, - тихо прошептал он, и мысленно добавил "хоть бы этот колледж сгорел до того, как другие увидят, что я прячу в своих вещах". Ведь, кроме недокуренного косяка, там еще осталась аккуратно вырезанная и убранная в рамку фотография его кумира. Не то, чтобы позорным считался сам факт - хранить у себя фото знаменитой кинозвезды или даже политика. Колин боялся не того, что фото обнаружат, а то, что кто-то взглянет и поймет, какие чувства он испытывает. Это все равно, как если бы кто-то заглянул ему в сердце, предварительно сорвав кожу с груди и обнажив все внутренние органы.

- Дай я попробую, - голос, прозвучавший сзади, заставил его отодвинуться. Никто не применил грубой силы, даже не дернул его за плечо, но Колин понял, что должен подчиниться. Не голос, а музыка. Он понял, кого увидит еще до того, как обернулся.

Она осмотрела дверцу, как будто ожидала, что на той должна остаться вмятина. Она стояла совсем близко, а он не мог поверить в то, что она рядом. Николь коснулась пальцами замка, очень мягко, почти без усилия. Колин даже не успел удивиться тому, какие длинные и тонкие у нее пальцы. Почти не по-человечески длинные. Тут же раздался щелчок. Замок раскрылся, хотя в это и не верилось. Николь ведь даже ничего не сделала, но ключа и не потребовалось.

- Иногда ключи и не нужны, - коротко пояснила она. - Я тоже редко пользуюсь ими.

Она ушла, а он все еще изумленно смотрел ей вслед, даже не потрудившись закрыть дверцу. Любой проходивший мимо теперь мог взглянуть на все его пожитки, а Колин и не думал спасать ситуацию. Он не верил в то, что только что увидел. Не верил в то, что она секунду назад была здесь. И самое главное, он не мог поверить в то, что стоял как истукан и не мог заставить себя произнести ни слова, когда ему представился удачный момент. Это ведь, скорее всего, была единственная возможность заговорить с Николь, а он ею не воспользовался. Второй такой момент вряд ли будет. Она была так близко. И вот теперь вокруг него сгущалась удивительно густая тьма, а сказочное создание с золотистой головой исчезало в конце коридора. Это была она, вне всяких сомнений, и наркотический бред здесь ни при чем. Сегодня он еще не успел даже затянуться. Колин так хорошо запомнил разорванные на коленях джинсы, струящийся топ - вполне современную одежду, так удачно сочетавшуюся с неземной головой феи. Она уже ушла, а он все так же и стоял в коридоре, ощущая плотную, почти одушевленную темноту вокруг себя и так и не в силах поверить в то, что только что увидел.

Ссылки на бумажную и электронную книгу:

https://ridero.ru/books/angel_rassveta_1/

https://www.litres.ru/natali-yakobson-22484125/angel-rassveta-1-lucifer-syn-zari/chitat-onlayn/

https://www.ozon.ru/product/angel-rassveta-1-177982949/

https://www.litres.ru/natali-yakobson/angel-rassveta/

ссылка на статью о книге в прессе:

https://ekogradmoscow.ru/eko/ekoliteratura/eko-imperiya-vliyanie-rassveta

Оставить комментарий © Copyright Якобсон Натали (natlilia@mail.ru) Размещен: 07/03/2021, изменен: 07/03/2021. 125k. Статистика. Глава: Фэнтези Дочь зари Иллюстрации/приложения: 6 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Николь снятся сны о войне в небесах. В этих снах она всегда на стороне павших ангелов. Легионы демонов считают ее своей предводительницей. На отца Николь, влиятельного политика, совершено покушение. На самом деле убить пытались Николь. Есть тайный орден, который охотится за избранной девушкой. А в музее спит статуя, воплощающая в себе Люцифера. Лишь Николь может разбудить эту статую своим поцелуем.

Якобсон Натали : другие произведения.

Ангел рассвета-1