Однажды, мы с мамой одновременно уехали в отпуск. Я - в Одессу, а она - в Ашхабад, город детства. Там, среди родственников и подруг она праздновала 60-летие. Вернулась довольная. Мне тоже захотелось в Ашхабад.
Я прочла немало о туркменских племенах, их традициях, одежде и украшениях, коврах и конях, песнях и легендах. Наконец в 1982г, осенью, взяла десять дней от отгула и купила билет на самолёт. Я должна была остановиться у лучшей маминой подруги Евгении Александровны Кулинцевой.
Никак не успевала, как перед экзаменом, дочитать об украшениях туркменских женщин. Передо мной лежала стопка толстых книг. Был собран чемодан. Пришлось бросить дочитывание, потому что до начала регистрации в аэропорту оставалось мало времени.
На специальном автобусе от метро в аэропорт я уже не успевала. Пришлось брать такси. Я никогда не сажусь в такси, если там уже сидят трое кавказцев в кепках-аэродромах. Но других такси не было.
Отправились. Неожиданно поняла, что наш шофёр заснул за рулём - грузовик, который ехал перед нами, опасно наплывал на лобовое стекло. Я обернулась на мужчин сзади. Тогда один из владельцев кепок - он был великолепен!, - привстал, протянул руки к рулю и вывел такси в левый ряд. Мы обошли грузовик. Тут таксист проснулся и заработал.
Но время продолжало поджимать - по аэровокзалу прошло объявление о том, что регистрация на рейс заканчивается. Я помчалась к своему окошку, перепрыгнув через женщину, которая корчилась на полу - ей было плохо. Это, вообще, не в моих традициях.
Всё-таки за мной встали в очередь ещё несколько человек. Одна женщина попросила зарегистрировать её сумку вместе с моим багажом - их с мужем багаж не укладывался в ограничения. Никогда этого не делаю, а тут почему-то согласилась. Наверно, устала от приключений.
Долетели быстро - хотелось бы ещё полетать. К нам приближалась с востока ночь. Сели в темноте. Огни, звёзды, запах роз, долетающий даже в здание аэровокзала... Приключения не кончились. Всем прибывшим моим рейсом задержали багаж. Я пожалела, что зарегистрировала чужую сумку на своё имя. Думалось - кому понадобится из Москвы везти наркотики в Среднюю Азию? Даже в 80-ые было только наоборот.
Наконец очень вежливый служащий спросил меня, что было сверху в моём чемодане. За ним стояло ещё несколько служащих. Я отрапортовала: синяя шерстяная юбка. Лица служащих озарились улыбками, я тоже обрадовалась.
В зале ожидания меня встретила вся семья маминой подруги, кроме её самой - готовила чай. Дочь, светловолосая и светлокожая красавица Наташа, её муж Толя, татарин, тоже вполне соответствовал её внешности, и две дочери. Взяли такси и отправились в новый микрорайон Ашхабада, Гаудан, кажется.
На пороге стояла мамина подруга. Она обняла меня, поцеловала и провела в отдельную комнату. Квартира была трёхкомнатная, со всеми удобствами. С балкона открывался вид на Ашхабад. Он был внизу - микрорайон был построен на горах. Я привезла всем родственникам и друзьям подарки - по палке финского сервелата и по коробке зефира в шоколаде. Громогласная Наташа возмущалась и совала мне подарки обратно, а потом с удовольствием угостилась.
Чай пили на балконе. Виноград "дамские пальчики" на столе в огромной вазе, персики, арбуз, дыня, хурма. Ласковый ветерок приносит запах цветов. Крупные звёзды.
В моей комнате распахнуто окно. Хозяева пришли ко мне и достали из-под кровати большую обувную коробку с фотографиями. Дедушки, бабушки, глинобитное сооружение, в котором жили до землетрясения. Молоденькая Наташа в лучшем платье. Знакомые, сотрудники, ученики. Евгения Александровна и Наташа - учительницы.
На следующий день Наташа повезла меня к моей родственнице - тёте Наде Куницыной. Она была вдовой маминого двоюродного брата. Тётя Надя была крупной добродушной волжанкой, школьным преподавателем на пенсии. Тогда она была народным заседателем в суде и всегда пользовалась уважением.
Она жила одна с кошкой в двухкомнатной квартире в двухэтажном доме, построенном после землетрясения. Он был уютный, в квартире было прохладно, а на улице жарко. Но не всегда в октябре бывает жарко. После землетрясения было холодно, а жилья совсем не осталось. Жили в палатках, предоставленных военными спасателями.
Раньше в этой квартире жил дядя Лёся, её муж, племянник сестры дяди Лёси, погибшей в землетрясении и любимый пёс. В квартире напротив жила мама дяди Лёси, которая и дала ему это имя (он был Алексеем), довольно странное для мужчины в летах. Каждый вечер она ждала на лестничной площадке, когда он придёт с работы. Они садились на ступеньку и подолгу говорили.
Дядей Лёсей гордились все родственники, и больше всех - его дед, который сам научился делать струнные инструменты и играть на них. Дядя Лёся тоже нигде не учился, но прекрасно играл на скрипке и выступал с концертами по ашхабадскому радио, а потом и телевидению. Племянник окончил школу с медалью, но потом заболел, долго лечился в больнице и умер там от голода, когда сменился директор, а тётя Надя уже не в силах была возить туда продукты - больница была за чертой города.
Раньше туда ездил дядя Лёся, но однажды вечером он после больницы отправился навестить могилы родственников на кладбище. Его там убил бежавший из тюрьмы заключённый. Убил из-за свитера. Дядя Лёся, скрипичная душа, толстый, неловкий книжный человек, бесконечно близорукий (в сильных очках), не смог оказать сопротивления убийце-рецидивисту.
Это произошло всего несколько лет назад, и тётя Надя не могла ни думать, ни говорить о чём-то другом, хотя очень старалась отвлечься. Главным украшением квартиры была библиотека. Полные собрания сочинений, причём неоднократно читанные. Кошка тёти Нади утешала её, как могла и приводила друзей с улицы, чтобы угостить молоком. Они входили в открытое окно.
Квартира была недалеко от центра Ашхабада, а совсем рядом были руины первой русской крепости.
Я ещё несколько раз посещала гостеприимную тётю Надю, уже без сопровождения. Однажды я пришла к ней простуженная. Окно в моей комнате было всё время открыто, а под утро выпал снег - так бывает иногда в Туркмении в октябре. Я не проснулась от холода и простудилась. Так, простуженная и ездила по городу - смотрела достопримечательности. Глаза тусклые от температуры, нос красный и распух. Наташа дала мне своё старое демисезонное пальто.
С утра, еле передвигая ноги, я посетила музей ковров. Он был не хуже музея в Баку. Очень красивые экспонаты, разнообразные, ручная работа. Тут же сидели мастерицы и делали ковры.
У меня была задача - выяснить, откуда ковёр, который висит у нас на стене дома. То есть я знала, что он с ашхабадского рынка, куплен дедом незадолго до того, как его расстреляли - только вздохнули, стали получше жить. Нам ковёр очень нравился. Цвета кагора, с древним символическим орнаментом. Это был календарь. Но хотелось знать - какое из туркменских племён его сделало.
У меня была с собой фотография ковра. В одном из залов снималось документальное кино о музее. Я попросила оператора сфотографировать меня моим фотоаппаратом. В великолепном освещении изобразилась моя простуженная, но счастливая физиономия. Мимо шёл директор музея, солидный немолодой туркмен. Я показала ему фотографию.
Он небрежно взглянул, красуясь эрудицией, и произнёс: "Керки". Я потом посмотрела по карте - это город недалеко от границы с Узбекистаном. Потом я ещё побывала в историческом и краеведческом музее (какие украшения из серебра! Хотелось купить ковровую сумку на память или белую, расшитую золотом тюбетейку, очень дорогую), и, уже на полусогнутых, доплелась до тёти Нади.
Она напоила меня чаем с мёдом и уложила лечиться на диван. Это было неожиданно - график мой был под угрозой, но оказалось - это то, что нужно. Тётя ласково укрыла меня одеялом и вышла. Немного мешала окружавшая меня библиотека - особенно хотелось перелистать Вальтера Скотта, - но потом я заснула и через несколько часов проснулась здоровая.
На следующий день продолжала осмотр центра города. Фонтаны и розы центральной площади. Где-то неподалеку в парке юная мама танцевала фокстроты и танго с одноклассниками и однокурсниками. Величественное здание Каракумканала. Кто же знал, что из-за канала обмелеет Аральское море?
Красивое здание государственной библиотеки. Там работала начальницей отдела женщина, с которой мама познакомилась в поезде, когда ехала в Ашхабад. Она приглашала маму зайти в библиотеку, и мама навестила её там и даже записалась и брала оттуда книги читать, очень интересные.
В один из вечеров я услышала зычный учительский голос Наташи: "Толя, как тебе не стыдно! У нас гости, а ты не купил барана. Надо сделать шашлык и пригласить друзей.
На следующее утро Толя, понурив голову, отправился за бараном. И вскоре я увидела его с мешком на плече - и вправду целый баран? Он сам его разделал и приготовил шашлык. У меня нет слов, чтобы выразить восторг по поводу этого произведения! Никогда не ела такого.
Я немного обнаглела и попросила пригласить Жбановых. Гена Жбанов - это муж моей дальней родственницы Лены. Они примерно раз в несколько лет навещали нас в Москве. Гена окончил университет, Лена тоже. Гена учился у Наташи в классе, и она его выделяла как очень способного. Он физик и любитель игры на гитаре. Выступал по ашхабадскому телевидению. Действительно прекрасно играл, хотя всегда был недоволен. Я записала его на кассету, когда он играл у нас дома. У нас тогда был кот. Он не скрывал своего восторга и благодарности за музыку. Сел напротив и смотрел в глаза. Когда я потом включала запись, кот прибегал и нежился, как в лучах солнца.
Жбановы тоже были в восторге от шашлыка и пригласили меня к себе. Они жили с родителями Лены в маленькой однокомнатной квартире. У них родился сын Егор. Ему было около года, но он прислушивался к нашему разговору, и казалось, что-то понимал.
Гена предложил нам втроём с его другом Лёшей поехать в Фирюзу и Чули - это предгорья Копетдага. Лёша приезжал к нам в Москву вместе со Жбановыми и произвёл на нас с мамой хорошее впечатление. Он играл на пианино, интересно рассказывал. Он работал детским реаниматором.
Я видела семейные фотографии Фирюзы начала тридцатых годов. Тогда бывали автобусные вылазки с работы деда. Смотрели достопримечательность, а потом где-нибудь в горном ущелье реки Фирюзинки делали шашлык. Шашлык покупал и делал дед (сотрудники скидывались). Дело в том, что дед знал туркменский, преподавал его на курсах и его за это любили на рынке и продавали баранину подешевле, а главное получше. Я вообще не понимаю, как можно жить в стране и не знать её языка! Это же удобно, знать язык и обычаи, и интересно.
Вы слышите музыку в слове Фирюза? Это очень красивое место, курорт, оазис, платаны, чистая вода... Мы отправились туда втроём на автобусе с Текинского рынка. Русский царь проложил туда железную дорогу, но после революции она была закрыта. Царь хотел, чтобы народ мог отдохнуть там от жары наряду с местной администрацией. Фирюза - спорная с Ираном территория.
Потом в той же компании я съездила в Чули. Это посёлок в горах Копетдага. Мы гуляли среди глыб, которые, казалось, только что были нагромождены землетрясением, и любовались пейзажами. Хаос обломков вызывал опасение, что вот-вот они задвигаются снова.
Мне показали гору Морковка, которую покорял каждый более - менее здоровый ашхабадец. Побывали в посёлке Вановский. Там пионерские лагеря, дачи. Дед снимал здесь летом дачу. Он был офицером запаса и проводил учения для солдат в горных условиях. Однажды он привёл своих солдат на дачу, чтобы они отдохнули.
Наверно, было бы не корректно вдаваться в особенности жизни семьи, которые мне пришлось наблюдать слишком близко. Иногда я скрывалась от слишком ярких проявлений чувств, в основном Наташиных, в своей комнате. Когда семья замечала моё отсутствие, то умолкала и задавала вопрос: "А где Наташа?"
Однажды я услышала забавный ответ: "Она переписывает "Книгу о вкусной и здоровой пище". Дело в том, что в квартире была прекрасная библиотека. Все взрослые любили книги и постоянно их покупали. С детства мне хотелось иметь эту книгу. Она была признаком благосостояния владельцев, она была красива и действительно интересна и полезна. Мимо некоторых вещей, изложенных в ней, я пройти не могла и записывала их в тонкую тетрадку.
Семья, у которых я гостила, часто принимала друзей - дружили семьями. Наташа молниеносно делала торт, накрывала на стол в то, время, как гости уже ехали. Надо сказать, вдали от центра страны люди больше общаются и ценят эту возможность. Правда, было ощущение, что все они хотят в центр и борются с провинциальной скукой, хотя явно об этом не говорят. Я там не скучала. По-моему, неторопливость провинциальной жизни помогает человеку больше раскрыть свои способности.
Жбановы передали мне приглашение от Лёши Конова посетить их с мамой квартиру. Его мама была знаменитой пианисткой. Жили они вдвоём, в скромной однокомнатной квартире. Официально нас пригласили на чай с вареньем из арбуза. Лёша играл на пианино по моей просьбе, но комплексовал перед своей мамой.
Он был невысокого роста, стройный, собранный, энергичный. Говорил ярко и чётко, а главное интересно. Мне его игра на пианино понравилась, а как играла его мама, я не слышала.
Десять дней отгула, отведённые на знакомство с Ашхабадом, неслись стремительно. Однажды, когда я была у Жбановых, Гена пошёл с маленьким Егором на прогулку и показал мне загон с дойной верблюдицей. Да, прямо посреди города стояла в загоне верблюдица с верблюжонком, а туркменка в синем национальном костюме её доила.
Ничего нет прекраснее взгляда дойной верблюдицы. В мои глаза смотрели огромные карие глаза, опушённые потрясающими ресницами. В них была нескрываемая симпатия ко мне и сознание того, что она не может не нравиться. Я вслух восхитилась животным. Хозяйка, немолодая, но вполне привлекательная, откликнулась сразу: "Дарю! Возьмёшь?"
Дело в том, что у туркмен есть традиция: если гость приходит в дом и что-то хвалит, то это надо ему подарить. Поэтому гости в Туркмении не хвалят вещи, которые видят в доме хозяина. Русские, которые живут в Туркмении, переняли этот обычай.
Особенно надо быть осторожным с коврами и серебром - эти вещи могут стоить немало. Итак, туркменка посчитала меня гостьей: "Бери! Надоела она мне, у неё характер капризный, особенно при дойке. Рядом стояло чудесное маленькое существо - верблюжонок. Я бы с удовольствием нарушила приличия и взяла этот подарок, но как её везти, и где она будет жить в нашей с мамой однокомнатной квартире? Однако запали в душу её прекрасные глаза. Часто вспоминалось, что я могла бы стать счастливой обладательницей такой красоты. Маме тоже всегда нравились верблюды.
Я заказала в Ашхабадском бюро путешествий поездку в Бахарденскую пещеру. Экскурсоводом был туркмен с прекрасным знанием русского языка. Он предупредил нас перед выходом из автобуса, что на гору, расположенную неподалёку, влезать нельзя, и особенно фотографировать. Оттуда видно территорию Ирана и могут быть неприятности. Мы находились в пограничной зоне.
Вход в пещеру был ничем не замечателен. Оттуда пахло сероводородом. Гулкое эхо многих шагов и трепета крыльев. Здесь живут летучие мыши и голуби. По мере приближения к озеру слышатся всплески - люди плавают в тёплой воде - температура человеческого тела. Вода слабо минерализованная, с бором и ещё многими веществами. Воздух влажный, как в бане. Пещера карстовая, в известняке.
Освещение не слишком яркое, и это придаёт интерьеру таинственность. Люди из нашего автобуса надели купальные костюмы и полезли в воду. Я не умею плавать, и побоялась, что если я войду в воду и начну тонуть, этого никто не заметит. Дело в том, что дно наклонное. Народу в воде находилось много. Это курорт. Похоже, плаванье всем доставляло удовольствие - день в октябре выдался жаркий.
Поездка подходила к концу. Надо было покупать гостинцы в Москву. Наташа отправилась со мной на рынки. Выбирали вместе дыни и виноград, специи, торговались. Рынки грязноватые, мусорные, дыни лежат прямо на полу. Наташа владеет туркменским, и торговалась. На востоке это любят.
Билет на Москву можно было свободно, без очереди купить на вокзале. Наташа подсказала, что надо брать купе. "Не волнуйся", - сказала она, - "В поезде будут мои люди". Я ответила, что не волнуюсь, и промолчала, но не поняла, зачем мне нужны её люди.
У Наташи в Ашхабаде были обширные связи. Она преподавала в школе химию. Выпускники её любили. Особенно почему-то у неё было много знакомых в милиции - все учились в её школе. Раз уж речь зашла о профессиях, мамина подруга, мама Наташи, была преподавателем математики в школе и тоже пользовалась большой любовью. Муж Наташи, простой татарин из деревни, стал инженером-строителем и тогда сделал Наташе предложение. Он мечтал, что в такой интеллигентной семье он наберётся "пыли в бархате", о которой говорил Шаляпин.
Толя покупал много книг и с жадностью их читал, хотя много и тяжело работал - приходил с работы поздно и весь мокрый от пота. Вообще-то его настоящее имя было Джума, но почему-то считалось, что удобнее звать его Толей. Он боролся за Наташу долго и упорно - за ней ухаживали многие. Хирурги, скульпторы. Но она выбрала его. В благодарность за это он летом, в самую жару, оставался работать в Ашхабаде, подрабатывал дополнительно, добился хорошей квартиры в новом доме (после землетрясения Наташа с мамой и братом жили в глинобитном домике). Он осыпал её украшениями и нарядами. А Наташа с мамой и двумя дочками уезжала от жары в Подмосковье и снимала там дачу.
Я однажды отдыхала у неё на даче. Они покупали много ягод, фруктов и других приятных вещей. Возмущались, если торговка приносила к ним на дачу вчерашнюю клубнику. Дочки Наташи учились в музыкальной школе и предполагалось, что будут зарабатывать на жизнь как музыканты. Девочки были симпатичные и одарённые в музыкальном отношении. У старшей Иры уже были поклонники, она была светленькая, в Наташу, а младшая Машенька больше была похожа на Толю - яркая большеглазая брюнетка, стремительная и весёлая.
Провожать меня на вокзал отправились на такси всей семьёй. Меня никогда ни на каком вокзале никто не встречал и не провожал. Иногда провожала и встречала мама, когда была помоложе, но тогда она не всегда могла отпроситься с работы.
Стояли на платформе и взволнованно спрашивали меня: "Мы ведь хорошая семья, правда?" Это было забавно и трогательно. Конечно, мне пришлось увидеть жизнь семьи изнутри, но ведь я не судья им, и было бы некрасиво, если бы я им или вам, дорогой читатель, поведала о том, что потрясло меня, пока я жила в их доме. А кое-что потрясло. Однако "Не судите, да не судимы будете". В каждой семье свои особенности. В целом впечатление осталось доброе, особенно запомнилось, что они каждый день собирались начать новую, правильную жизнь.
Они искренне горевали, что я уже уезжаю. Они говорили: "Приезжай к нам в апреле, когда в предгорьях Копетдага цветут маки. Тепло, но не жарко, трава ещё не выцвела и в воздухе пахнет цветущим миндалём".
Я сидела в чистом купе. Напротив меня - мужчина средних лет в ослепительно-белой синтетической рубашке, при галстуке и в пиджаке. Несмотря на кондиционер, была жуткая жара. По лицу моего спутника градом лил пот.
"Дядя Гриша", - представился он. Он оказался приятным в общении человеком. Ехал из Ашхабада в Актарск. У меня начальница родом из этого города, но они не знакомы.
"Дядя Гриша", - умоляла я, - "Снимите пиджак, на вас невозможно смотреть".
"Я не могу при даме сидеть без пиджака".
Ночью я пошла в туалет, помня - Наташа успокаивала, что кондуктор предупреждён, что еду я, её близкий друг, и его всегда можно позвать на помощь. Никогда не была в поезде в ситуации, когда надо было звать на помощь. Запугать меня Наташе не удалось.
Когда я выходила из туалета, попала головой в живот какому-то человеку. Это оказался дядя Гриша. Похоже, он подстраховывал меня. Подумалось - может, и его попросила быть рядом Наташа? Или это связано с задержкой багажа в аэропорту по приезде? Или это представитель КГБ - я ведь потомок царского офицера, расстрелянного в пустыне под Ашхабадом? Я так и не узнала этого.
Подошла к окну в коридоре. Мы приближались к ярко освещённой станции. Это была пограничная Кушка. Нельзя было выходить из вагона на платформу. Она была пуста, и по ней били слепящие прожектора. Я стояла на верхней ступени подножки и держалась руками за поручни, нависая над платформой и вытянув шею. Наслаждалась новизной впечатлений, но и холодок опасности бежал по спине - чувствовалось внутренне напряжение на станции. Вот она какая - граница с Ираном, Персией... Дядя Гриша не выпускал меня из поля зрения.
На следующий день мы вместе обедали в вагоне-ресторане. Не помню, о чём говорили, но мне с ним было легко. После обеда я стояла в коридоре и любовалась плато Устюрт. Пустынность этих мест завораживала. У железнодорожного полотна что-то сверкало на солнце. Рядом оказался мужчина, тоже смотрел в окно. Он был геологом: "Вы думаете, это сверкают разбитые бутылки? Это слюда".
Сообщение это почему-то сильно меня обрадовало - повеяло романтикой...
Не помню, в это день или на следующий, мы проезжали по берегу Аральского моря. Кажется, станция называлась Эльтон. Из окна вагона было видно ржавеющие корабли, брошенные лодки. Озеро уже тогда начинало мелеть. На платформе сидел молодой парень и грустно смотрел на поезд. Я высунулась, посмотрела налево - направо и вопросительно - ему в глаза: "Как вы тут живёте?"
Он понял мой вопрос, и вдруг лицо его выразило такое отчаяние, такое неприятие своей каждодневной жизни, что я опустила глаза и неожиданно заплакала. Поезд тронулся. Мне почему-то неловко было поднять на парня глаза, словно чувствовала вину перед ним, что еду в яркий, интересный, разнообразный мир, а он остаётся на берегу мелеющего моря.
Мы проехали по мосту через Волгу. Это было зрелище! Ехали довольно долго, но хотелось ещё дольше. Актарск. Вечер. Дядя Гриша вышел с небольшим чемоданом и долго, пока поезд стоял, ждал встречающих. Поезд тронулся. Я потеряла его из виду.
С вокзала везла свои фрукты на такси, и таксист так увлёкся моим рассказом об Ашхабаде, что сидел задом наперёд, отвернувшись от руля. К счастью, обошлось. Дома весь наш маленький коридорчик оказался покрытым горой дынь и персиков, винограда и арбузов. Я развозила эти гостинцы по всем родственникам, и сами лакомились ими довольно долго.