Летом дядя Боря и тетя Лючия должны были уехать не то в командировку, не то в круиз, и было решено отправить Олечку и Ирочку с няней Валей в деревню Диндино Смоленской области, где жила ее тётя. Валя была сиротой, и тётя заменяла ей мать. Мама пыталась воспрепятствовать поездке бабуси с тремя внучками, двум из которых исполнилось два года, в глухую деревню. Но бабуся резонно ответила, что тогда и меня будет некуда девать - маме дали путёвку в Анапу.
Поехали мы туда на поезде. На маме лица не было, и дядя Саша, который тоже провожал нас, пригласил ее к ним переночевать. Мы ехали ночью на поезде, который останавливался на всех полустанках, так как нам тоже нужна была станция Дурово, где скорые поезда не останавливались. Высадка происходила традиционно для таких случаев - в воздух летели те вещи, которые не разбивались, стоянка была короткой вообще и укороченной в частности. Все мы оказались в темноте и нешуточной прохладе летней ночи. Нас погрузили на телегу. Остальное я не помню - спала.
Утром на новом месте очень хотелось к маме. Село была расположено на огромном холме, вытянутом вдоль узенького Днепра. Половина домов забита досками. В войну жители ушли в лес и жили в землянках. Лес этот начинался недалеко от деревни и состоял из огромных сказочных елей.
Валина тётя оказалась пожилой женщиной с изможденным тёмным лицом и голубыми добрыми глазами. Одета она была так, как обычно одеваются в деревне.
Дом был тоже обычный - одна комната чистая, для гостей, коридор, ведущий в хлев, чулан и. кажется, всё. Перед домом был сад. За домом - сад и огород с шалашом. У тёти была корова, свинья, куры, утки. Одну курицу зарезали по поводу нашего приезда.
Мне было её очень жалко, потому что была ещё причина её зарезать - она перестала нестись. А когда зарезали, у неё внутри было несколько яичек, одно почти совсем готовое, другое поменьше, третье совсем маленькое. Я никогда не ела не замороженных кур, и она мне показалась невкусной. Невкусными показались и яйца -- мы покупали не такие. Хотя я понимала, что эти лучше.
Олечка и Ирочка спали в комнате с Валей. Там было теплее, и, самое главное, клопов и тараканов не было - большая редкость для деревни! Мы с бабусей не могли спать в такой духоте - на ночь все окна закрывались, - и ночевали в шалаше.
Любительнице Фснимора Купера и Майн Рида (читала в библиотеке дяди Саши) лучше места и не придумать! Воздух! Тишина! Петухи! Соловьи! Шелест ветвей! Запах цветущих деревьев!
По утрам меня приходили приветствовать маленькие лягушки. В ту пору было модно носить брошки, изображающие таких лягушек со стразами. Брошки были золотистые, синеватые и зеленоватые, стразы как сахаринки. Такими были и эти лягушата. Что их привлекало в шалаше - непонятно, я их там не кормила, а только сердечно поздравляла с добрым утром, но они приходили ко мне каждый день, и, наверно, когда уехала, скучали без меня. Они словно были сшиты из парчи.
По утрам мы с бабусей окунались в Днепре и она старалась научить меня плавать. Так и не научила. На обратном пути собирали землянику и высыпали её в кружки с парным молоком, которое без земляники не шло - от него пахло навозом. Завтракали кашами, вермишелью. Есть не хотелось. Тётя Вали продала нам сало - оно было замечательное - розовато- белое, как лепестки яблонь, очень вкусное.
Днём мы гуляли недалеко от деревни, собирали травы и листья для гербария - задание на лето, - читали. Обед скрашивался морковью, редиской, зелёным луком с огорода.
В первый вечер было до слёз непривычно тихо и одиноко. Поезд было слышно чуть ли не за 30км. Потом привыкла. Маме писала часто, и надо было ходить на станцию за почтой. До отъезда в Анапу она прислала посылку с забытыми бабусей очками и небольшим количеством шоколадных конфет, чтобы очки не болтались.
Дядя Боря тоже что-то прислал, и бабуся думала, что конфеты прислали Олечке и Ирочке, и запретила мне их есть. Мы никогда не ели шоколадные конфеты просто так. Семья дяди Бори жила материально лучше. Олечка и Ирочка были к конфетам равнодушны, и их потихоньку Валя скормила своему ухажёру.
У Вали в соседней деревне был ухажёр. Она укладывала девочек спать и выходила к нему на лавочку под окном. Бабуся это заметила из нашего шалаша и стала приглядывать за внучками, которые вскоре на всю ночь оставались одни.
Сердце моё разрывалось от горя. Бабуся разлюбила меня! Она любила только Олю и Иру! Мама уехала! Отец больше не приезжал, как было года три назад. Вадим Васильевич, который мне тоже нравился, куда-то исчез. Я никому не была нужна, кроме травяных лягушек! И символом равнодушия мира ко мне были шоколадные конфеты, исчезнувшие в неизвестном направлении!
Однажды ночью, когда светила полная луна, я встала в шалаше перед бабусей и слёзно просила её: "Дай мне, дай!" До сих пор помню, что говорила это с большим чувством, но никак не могла объяснить, чего я прошу, словами -- я и сама не знала.
Много позже я поняла, что просила не конфет, а любви. Бабуся испугалась - она думала, что я унаследовала от мамы лунатизм. Но что-то она всё-таки поняла, и мы отправились на станцию Дурово на попутной телеге за конфетами. Шоколадных там не оказалось, и вообще там не было конфет, в этом сельпо, а было печенье, сделанное из фанеры, которое, наверно, продавалось ещё до войны, но никто не захотел купить. Мы купили его и размачивали в чае.
Дорога на Дурово и обратно шла полями. Цвели гречиха и лён. Запах гречихи был сладок, он смешивался с ветром и переносился на большие расстояния. Огромные её поля розовели под солнцем, а лён перекликался с небом голубизной и блестел под ветром шёлковой подкладкой!
До Валяной тёти дошло что-то о моих горестях по поводу сладкого, и она открыла улей. Выяснилось, что пчёл я не боюсь, может, потому что не знаю, что их укусы бывают опасны. Ни одна из них меня не укусила. Сотовый мёд тётя нарезала кусками в большую миску и ставила нам на стол перед каждой едой. Сначала я на него набросилась, а потом он надоел. Надо признать - такого хорошего мёда я никогда потом не ела.
Укусила меня не пчела, а оса. Мне захотелось влезть на воз с сеном. Это было интересно. Воз стоял рядом с домом тёти, на улице, про которую бабуся говорила с возмущением, что только у некультурных народов внутри двора чисто, а на улице - помойка. Куда-то, может, я даже собиралась отправиться на этом возу, не помню, но тут меня укусила оса. Я, конечно, обрадовалась, что она не укусила меня в затылок, но плакала от боли неожиданно для себя, понимая всю непристойность такого поведения. С воза я слезла и никуда не поехала.
К тому времени в саду появилось ещё кое-что сладкое - вишня и слива. Деревья были высокие и кроной напоминали тополя. Мне запомнилось, что их называли пирамидальными. Я лазила по ним часами.
В маминых открытках была тревога за меня и, конечно, любовь. Я подробно описывала, как живём, что делаем и о чём думаем, и делала это с удовольствием - уже тогда любила марать бумагу. Надо заметить, мама письма писать терпеть не могла, а тут писала часто, прислала открытку с видом Днепра и спросила, такой ли вид на Днепр у нас.
Ещё её там сфотографировал один мужчина, как она кормит котят у столовой. Он восхищался, что мама не ходит на танцы, а в жару сидит в библиотеке. Но в жару никому не полезно загорать. Мама утром окуналась, лежала на солнце минут пятнадцать, и шла на завтрак. Рано вечером с пожилыми женщинами прогуливалась по набережной - и всё. У неё была больная щитовидная железа.
Мама ничего не знала про шоколадные конфеты из посылки - я не написала об этом. На фотографии она была невероятно худа, но мила. Она не забыла про мою фотографию, полученную на отдыхе в Кенигсберге- Калининграде. Я старалась успокоить, что всё у нас неплохо.
Я перечитала все книги, которые взяла с собой: "РВС" Гайдара и что-то ешё. Мы с бабусей решили отправиться в ближайшую школу, где надеялись найти библиотеку. Шли долго, километров десять-пятнадцать - мы обе любили ходить. Школа оказалась средних размеров избой, где жили муж и жена - "Филимон и Бавкида", всю жизнь там жили и работали вдвоём в школе с единственным помещением для всех четырёх классов. Библиотеки не было, и нам они книг не дали. Но было интересно совершить такое неблизкое путешествие.
Наступил какой-то церковный праздник, не помню, и тётя Вали сварила огромный котёл самогона. Над ним вились мухи, но падали в него, отравленные. Гостей у тёти, к счастью, было немного, и мы их не видели.
В деревне было мало детей. Замурзанная девочка и её хулиганистый брат, ещё какая-то девочка из приезжих на отдых. Они не читали книг. С ними было неинтересно. Эти дети сообщили мне, что скоро из города приедет отдыхать дочка генерала. Мы ждали её, особенно я. Но оказалось, что это не дочка генерала, а дочка няни дочки генерала, а сама дочка не приехала, и я по-прежнему разговаривала с бабусей и читала книги.
Ещё мы ходили за малиной и грибами. Постепенно созревали яблоки вокруг шалаша. Они были ещё маленькие, зелёные, и бабуся боялась, что у нас разболятся животы.
Ещё она боялась, что я накормлю Олю и Иру колосками, и жёсткие ости проколют им кишечник. Один раз я повела их за колосками, вовсе не собираясь нанести им вред. Бабуся запретила нам гулять рядом с пшеничным полем.
Однажды я уселась на обрыв над Днепром, а там были следы осыпи, и бабуся предупредила, что это может плохо кончится.
Ирочка любила животных. Она потихоньку доставала чугунок с распаренной гречей, которой тётя кормила утят, и кормила их. Когда это заметили, чугунок стали прятать, а Ирочку поставили в наказание в перевёрнутую табуретку - не надолго, конечно. Олечка увидела это и тоже стала просить, чтобы ее поставили в перевёрнутую табуретку. Не то что ей захотелось разделить тяготы наказания, а просто показалось интересным так постоять - вроде игры.
Борьбу с Ирочкой за чугунок пришлось продолжить до самого отъезда из Диндино - утята подросли и тётя гоняла их на пруд, а Ирочка потихоньку ходила туда их кормить, что уж вовсе было нехорошо, и грязно, и была опасность, что она свалится в пруд.
Бабуся заметила на улице, на углу, около забора, большое цветущее растение. Цветки были белые, маленькие. Их было много, и травинок с одним корнем было много. Это был хрен. Жаль, но другого способа употребить его в пищу не было, и бабуся выкопала его с корнем и приготовила. С тех пор я люблю хрен.
Наконец яблоки созрели, и их можно было есть, но неожиданно приехал дядя Боря с другом на его машине забирать нас домой. Он привёз много продуктов, которые были оставлены тёте. Сфотографировал нас, переночевал, и на следующий день мы отправились.
Ехали по Минскому шоссе, построенному пленными немцами. Я тогда плохо переносила езду на машинах и автобусах. Шоссе было хорошее.
Когда я приехала на Чкаловскую, мама встретила меня с распростертыми объятиями, а я так отвыкла от неё, что не сразу в эти объятия пошла - одичала. Мама говорила, что я поправилась, загорела и выглядела замечательно, а у бабуси был измученный вид. Она страшно похудела.
Пока мы были в Диндино, дядя Боря с тётей Лючией съездили на юг. Показали приехавшей из Ашхабада родственнице и её мужу достопримечательности Москвы. Муж был полковником в Мары и его перевели работать под Москву.
Мама в Анапе фруктов не ела - дорогие. Питалась в столовой. Купила гостинцы - груши и хорошие яблоки. В дороге их не ела - хотела привезти нам с бабусей. Они постепенно портились и выбрасывались. Пассажиры уговаривали её есть. Что-то всё-таки привезла, но дядя Боря за нами ещё не съездил - был в командировке. Фрукты пришлось есть маме и тёте Лючии.
Почему дядя Боря поехал в командировку, если работал на радиостанции рядом с домом? Вадим Васильевич Киценко устроил его к себе в Подлипки, в космический центр. Дядя Боря обеспечивал радиосвязь с космическими ракетами. Но об этом мы узнали много позже - секретность была высока.
ЭТО БЫЛО ПЕРЕД ВТОРЫМ КЛАССОМ ИМ!! Бабушкин
Осенью поехали с АНП хоть посмотреть на школу, в которой будем жить. Городок Бабушкин утопал в садах, как и посёлок "Дружба". Дачи там уже перестали снимать, но их было ещё много. Там жили их хозяева. В одном из садов стояло большое бревенчатое здание -музыкальная школа. Рядом с ней был какой-то межевой столбик. Мне вдруг.представилось. что детство уходит, и скоро я не смогу, проходя мимо такого столбика по улице, взгромоздиться на него - неудобно будет. Я попросила АНП остановиться и постояла на столбике. АНП не удивилась.
Школа была светло-серая, пахла новизной, вызывала гордость за м - она была начальницей и зарабатывала хорошие деньги - в буфете купила мне эклер. Квартиру нам не показали - там были большие недоделки.
Осенью школу открыли, но учиться школьники были распределены по соседним школам. На открытии я была, мне показали учеников моего класса и учительницу, мы пришли на открытие к яругой школе, которая и сейчас стоит недалеко от памятника Евгении Рудневой. Ко мне подошла темноволосая девочка, мы встали в пару, нас куда-то всем классом повели - не помню, а потом ещё на полгода я училась самостоятельно - м передавала мне домашние задания, и я чувствовала, что мне не хватает нормальных классных занятий, и жила у дяди Саши с тётей Клавой вместе с АНП.
Учительница у нас тоже была темноволосая, как и напарница при открытии школы. Она была похожа на Кончаковну из оперы "Князь Игорь". Её мама была татаркой. Огромные глаза оленихи с густыми чёрными ресницами, густые жёсткие волосы, усики, яркие мохнатые брови, бархатный многокрасочный голос. Худая, узкокостая, с лёгкими уверенными движениями, быстрая. Милая, добрая, снисходительная. Она учила меня полтора года, а потом уехала, влюбившись в шахтёра, в Читинскую область. Отец её был в Бабушкине большим человеком, и отправил с ней в этот шахтёрский посёлок много мебели и других полезных вещей.
Мне так хотелось, чтобы она была счастлива там со своим Тарзаном - говорят, он выглядел примерно так. Посёлок обступала низкорослая тайга. Надо было топить печку, выводить вшей у школьников, расчищать дорожки от снега и бороться с интересом мужа к спиртному. В общем. она вернулась. Очень жаль.