Обычно утром проснусь, и по холодным половицам легко так к окну пробежаться.
Окошки у меня низко, и как в комнате - герань, так по за окном - все сирень: зелено. Солнце в кружевных занавесках полощется, сквозь шитье на стенки, на печку, да коту на усатую-полосатую морду свои зайцы разбрасывает.
Времени тут у меня мно-ого: за день все изобихожу, и пошью, и повышью. Скотину держать не надо. Вот и встаю не затемно, а уже когда солнышко встает.
Люблю, когда встает оно тут. Там-то когда жила ,как в темень вскочишь - так и весь день горб свой не разогнешь - вертишься. А здесь и не устаешь - все радость одна.
А солнце встает, внизу весь город от него как сусальный: каждая крыша как праздничный колокол ветерком вызванивает. Кот тянется - тоже лучикам спину подставляет...
Как померла, так, думаю, хорошо померла. В церкву сходила, в баню сходила, легла, да и померла. А померла - лежу, думаю: "Вот и померла: теперь и отосплюсь". И спала-спала, думала: век спать буду. А все ж наспалась. Слышу: светло уже, а глаза открыть лень: зря помирала, что ли?! - опять вставать. Сквозь ресницы, как в девках, поглядываю: все ж интересно - что я, где. Отоспалась. Дак и интересно стало.
Слышу: рядом есть кто, и вроде как теребит слегка. О-ох. Вспомнилось даже... Думала: навек забыла, что да как, когда кто рядом лежит. Как Яшенька ушел в сорок первом, так и жили мы как погибшие семьи.
Ну что, если когда я согрешила - так все это грех и есть. И сердце, оно как железный камень и было. А что? Куда я с шестермя? Кому? Ведь не на войну рожали. А вот и вышли - погибшие семьи...
А тут сердце мое будто в баньке все размякло, и из камня в свежую розу превратилось. Я его сразу, по привычке, рукою твердою в кулак, в кулак, а оно, глупое, как цыпленыш: тырк... тырк. А еще будто зовет кто: Аннушка... да Аннушка...
Ну, тут уж и слезы брызнули. Уж пять десятков годов их в глазах моих и спьяну не было, а тут как тут.
Что уж тут и говорить: так ясно - Яшенька это мой, краса моя. Волос густой со лба зачесан, глаза серые. "Ну, - говорит, - долго я тебя тут, в раю, ждал". А я уж что? - молчу.
Не помиралось долго - все некогда было, так уж о встрече ждать забыла. Как не я жила, как старуха какая и жила. И не береглась: все до смерти и воду таскала, а моложе - соль в мешках, да всякое там, на пивзаводе, что мужик не потащит. Робила, робила, робила... А все жила. И дети обижали, и подруги помирали, и сродственники все, и свекровка, прости Яшенька, изводила, и я, будто в ответ, невесток изводила, и пьяна напивалась, и не пила - не ела, а жила, жила...
Ну, так теперь и живем тут.
Тут и родня вся, и вот зятек мой любимый, певун, еще ране меня помер, автобусом перееханный, заходит с внученькой-ангелочком, что еще во младенчестве Господь прибрал.
Шанег напеку и в гости жду.
Яшенька порой скажет: "Давай, - мол - Анюта, снова родимся: в жизни поживем". Он уж тут давнее: отдохнул. Я ему: "Ладно, попозжа только.( верите ли, так устала, так устала...) Да по тебе, мол, исскучалась". А он смеется: "Опять вместе там будем. Как тот раз тебя признал, так и теперь не спутаю".
Это уж точно. Молодая когда жила - ох, некрасивая, деревенская, с Чертежу. А Яшенька мой: городской, да и глаз не отвести.
Смеется: "Пойдем, поживем, узнаю".
А многие так долго здесь и не задерживаются. Вот Мария, свояченица моя, лишь померла - будто тлен с себя стряхнула; присела на дорожку, улыбнулась, и, словно архангелом, опять на землю. Иной раз как на землю глянешь, слезы увидишь - руки хочется протянуть: не плачьте. Вот иные и не задерживаются здесь. Только пелену слезную с души скинут и возвращаются.
А когда радость какая на земле - и у нас праздник: колокола звонят, души песни поют. Вот внучка моя крестилась - я с утра проснулась: слышу - душа поет. Поспешила. Смотрю: стоит в том Храме, что я с другими старухами по кирпичику восстанавливала, куда на пол половики вязала. Стоит, хмурится, да наверх поглядывает. А мы все собрались: смотрим сверху и радуемся. Хоть и едино Господу что крещен, что некрещен, а все равно - так хорошо, что покрестилась она.
А вот спроси меня, видела ли я тут в раю Бога? Так я его и на земле видела. Вот он везде и в сердце моем: поет сусальной колокольной радостью: Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя...