Аннотация: Текст написан по заданию Мастера для семинара в литературном интституте.
- А Егорку мы покрестим, - сказала сухонькая, как стручок фасоли, бабушка и погладила Веру по животику.
Молодая женщина шарахнулась, прикрываясь руками, и возмущенно фыркнула:
- Да вы что, теть Зин, в своем уме? Что мне бабы в отделе скажут? Меня ж на весь завод ославят!
- Бабушка, ну что за ересь вы несете? - рассмеялся молодой муж и будущий отец, провел по дивану рукой, приглашая супругу к себе.
Вера плавно проплыла по комнате мимо большого круглого стола под лампой с цветастым тряпичным абажуром, украшенного кружевом фриволите. Она плела их сама, а бабка ворчала, что-де завяжет судьбу-то ребеночка, затянет его пуповиной-то. Женщина только отшучивалась на причитания старухи, в глубине души проклиная старую каргу за поганый язык.
- Надо покрестить, - склонила тетя Зина голову на бок, глядя на молодых прозрачно-голубыми глазами с желтоватыми белками. - У Егорки должен быть Ангел-хранитель. Как без Хранителя-то?
- Да с чего вы взяли, что мальчик будет? - звонко хохотала Вера, запрокидывая голову и откидывая длинную косищу за спину. - А ну как девочку рожу?
- Мальчик. Егорушка, - твердо отозвалась бабка и ушла на кухню заваривать чай.
У них в семье было не принято крестить детей. Ни саму Веру не крестили, ни мать ее, ни супруга Сашеньку, ни его родителей. Тетя Зина, сначала активная комсомолка, потом ярая коммунистка, в далекой своей молодости участвовала в описи имущества ни одной церкви, войну пережила с именем вождя на устах, а под старость лет вдруг заделалась в верующие, покрестилась, крестик на хлопковом шнурке не снимает. Даже в церковь ездит в соседнее село, что в 20 километрах от города. Не лень же! Вера прижалась к мужу - малыш пихался в животе, упирался головкой под ребра, не давая дышать, причиняя неприятную тянущую боль.
- Ничего-ничего, - целовал ее в макушку Саша, - еще немного потерпи. Всего месяц остался, потом легче будет. Я с ребятами договорился, кроватку они мне в слесарном цеху сделают. Любка из ОТК обещала вещичек принести. Витька говорил, что пеленки отдаст.
- А я малышу носочков уже навязала да шапочек, - через силу улыбнулась Вера. - Распашонки еще пошью из своих старых ситцевых платьев. Все равно не влезу в них больше...
А утром Вера родила. Она мало что помнила из той ночи. Помнила, как случайно обмочилась на супружеском ложе. Как тетя Зина, глянув на мокрое пятно с кровавыми нитями какой-то слизи, велела Саше бежать к таксисту Вадиму, который хоть и был после вечерней и подвыпивший, но в роддом Веру свез и даже попрыгал с будущим отцом под окнами, согреваясь откуда-то взявшейся поллитрой. Помнила, как было больно, и нянечка гладила ее по голове и что-то шептала, распуская русые волосы, расплетая длинную косу. Вере казалось, что та молилась. По крайней мере, именно так шептала тетя Зина, стоя на коленях перед маленькой картинкой какой-то бабы в круглом кокошнике. И Вера кричала на нее, проклинала и требовала уйти, ей, комсомолке, члену профсоюза и активистке, не по нраву эти пережитки прошлого.
А потом были белый свет, белый потолок со змеящейся трещинкой, черное марево окна, в котором зыбко отражались доктора и ее измученное лицо. И на свет появился малыш. Появился и не закричал, как рассказывали уже рожавшие подруги. Появился, а под нос не ткнули писькой и не спросили, кого аист принес. Появился, а врачи засуетились, забегали, позабыв про истерзанное быстрыми родами тело девятнадцатилетней женщины. Появился на полтора месяца раньше того срока, который высчитала сама, и на месяц раньше того, что обещал врач. Она лежала в родзале, смотрела на трещинку, что змеилась по потолку, переходила на стену и исчезала под кафельной плиткой. И думала о том, что все-таки хорошо, что муж сейчас не видит ее такой измученной. Сашеньке бы не понравилось.
В обед к ней пришла врач и начала объяснять, что ребенок слабенький, родился недоношенный, с гипоксией и двойным обвитием пуповины вокруг шеи (накаркала все-таки старая ведьма!), но дышит, к счастью, теперь сам, потому что ей, Вере, повезло: буквально несколько дней назад в роддоме экспериментально поставили новое реанимационное оборудование.
- Как сына-то назовете? - спросила она уже у дверей.
- Егоркой, - вяло улыбнулась Вера, проваливаясь в вязкую темноту.
На третий день Егорку на большой белой машине с красными крестами перевезли в огромный медицинский институт - Саша постарался. На вопрос, отчего молодой отец не весел, рассказал Николаю Петровичу, начальнику цеха, что Егорка помирает. Николай Петрович нахмурился, причмокнул, усами пошевелил и куда-то позвонил. А в конце рабочего дня выдал лучшему мастеру бумажку с наспех нацарапанными словами, сказал, что Егорку их в самый главный институт перевели по протекции самого Усачева. Кто такой Усачев, Саша не знал, но для виду важно покивал и понесся к сыну.
К сыну Сашу не пустили, лишь Вера выбежала в коридор, замотанная в пушистую шаль тети Зины, поцеловала торопливо, забрала носочки для Егорушки и убежала.
Сынок лежал маленький, красненький, безжизненный в кювезе с подогревом. Вера украдкой рассматривала его, и уголки губ сами собой приподнимались. Недалеко стоял второй кювез с Машенькой. Девочка родилась с какой-то патологией, о которой мама, похожая на тень, не говорила. Машенька будила Егорку громким писклявым мяуканьем. Егор кряхтел и начинал ворочаться. А потом они в унисон кричали на все отделение. Вера не могла взять сына на руки, не могла покормить грудью, не могла покачать. Она прилипала к прозрачной камере лицом и тихо-тихо шептала, как любит его, пела колыбельные, выдумывая на ходу слова. И вытирала украдкой слезы. Вечером, как новенькой, ей пришлось мыть полы в коридоре. Почему так - Вера не знала. Но все, кто приезжал в отделение, в тот же день мыли полы. Так было и с Ульяной, ее соседкой и мамой Машеньки. Покормив сына из бутылочки сцеженным молоком и убедившись, что он спит, Вера набрала ведро воды и взяла в руки занозистую швабру. Она драила каменный пол коридора особенно тщательно, ведь здесь лежат маленькие и слабые детки, которых может убить любой микроб. Около двери комнаты сестры-хозяйки остановилась, чтобы перевести дух.
- Молись, Уля, молись, деточка, - раздалось тихое из-за приоткрытой двери. - Бог даст - выживет.
- Да я не умею, - устало вздохнула соседка по палате.
- Как умеешь молись. Проси Николая о здоровье. Проси Марию за дитя. Бог, он поможет, если от души идет. И окрести дочь свою. Ей Ангел поможет. Не бери греха на душу. Крещеные детки на небо попадают, ангелами становятся, а некрещеные...
- Не могу я ее покрестить. Мне врачи не разрешат.
- Завтра заведующая будет, Антонина Петровна, я поговорю с ней. Отца Федора можно пригласить из сельской церкви. Он к нам приходит, деток крестит, ежели родители просят. Только не болтай об этом, а то Антонине попадет. С работы выгонят, а она специалист от бога.
- Спасибо вам, Зоя Федоровна. Я к Машеньке пойду. Каждую минуту рядом с деточкой своей быть хочу.
Вера прижалась к стене за дверью. Ульяна прошла мимо и не заметила ее в полумраке коридора. Зоя Федоровна тоже куда-то вышла. Вера вновь взялась за швабру, только теперь не о детях ее мысли были, а о Машеньке.
Белый прямоугольник света манил к себе. Там, на столе, должны лежать истории болезней маленьких пациентов. Очень хочется узнать, что же с Машенькой. Зои Федоровны не видно. Наверное на другом посту задержалась, а может помогает кому. Именно она, старшая медсестра, помогала Вере расцеживаться после обеда, когда налитые груди начали болеть от застоявшегося молока. Именно она помогала снимать боль, прикладывая компрессы к горящей коже.
Вера прислонила швабру к стене и юркнула в сестринскую. Быстро перебрала потрепанные карты, нашла нужную. Торопливо начала листать, пытаясь найти хотя бы одно знакомое слово. Диагноз - гнойный артрит. Возможен сепсис. Состояние - крайне тяжелое. Аккуратно все сложила и выбежала из помещения.
Так, артрит - это суставы. Гнойный... Значит совсем все плохо с суставами. Сепсис... Что же такое сепсис... Сепсис - это заражение крови... Вере стало плохо. Бедная Машенька...
Ночью она не спала. Лежала с закрытыми глазами и думала о том, как же ей повезло: Егорка недоношенный, диагноз на полстраницы, но все это лечится, а вот Машенька... Машеньке совсем тяжело... Она слышала, как с кровати встала Ульяна. Как подошла к окну и встала на колени. Слышала, как начала что-то шептать, тихо плакать и о чем-то просить заглядывающую в окно луну. Вера вслушивалась в ее тихое бормотание, чувствуя, как болит и холодит все в груди, как слезы собираются под прикрытыми веками, готовые вот-вот пролиться, как начинают дрожать руки и холодеют ноги. А потом заметила, что тоже беззвучно шепчет, как в бреду, повторяя только одно:
Вера просила невиданную Марию помочь Машеньке, ведь тетя Зина рассказывала, что та сама мать, потерявшая сына, и понимает, что значит для матери остаться без единственного и долгожданного ребенка. Значит, будет Мария милосердна к Машеньке, значит, в ее силах спасти и вылечить ребенка.
Вера не знала ни одной молитвы. Вера просто просила, просила со слезами на глазах, от всей души, умоляла Марию помочь ребенку.
А под утро приснился ей сон, что идет она по огромному заливному лугу, а навстречу - молодая женщина в кокошнике, как у тети Зины на картинке, смеется, рукой машет, зовет куда-то. И так хорошо вдруг Вере стало, так свободно, словно что-то очень черное и тяжелое оставила позади, даже оборачиваться не хочется. Подошла к ней Вера, смотрит, а то не кокошник, а свечение какое-то над головой, словно солнышко под волосами спряталось. И глаза у нее такие добрые, и улыбка такая мягкая.
"Придешь ко мне в гости?" - спрашивает.
"Приду".
"Буду ждать тебя".
"А где ты живешь?"
"По дороге иди, - махнула рукой куда-то. - Душа знает. И Егорку приводи, и Сашеньку".
"А ты кто? Как звать тебя?"
"Мария".
"Машенька!" - вдруг вспомнила Вера.
Женщина рассмеялась радостно:
"Бог дал", - и исчезла.
Прошло пару месяцев с тех пор, но сон Вера помнила, словно сегодня приснился. Машенька поправляться начала - какое-то лекарство заведующая достала чудотворное, выходили девочку. Ульяна улыбаться стала. Егорку домой отпустили, он вес хорошо набирал, гулил и пускал пузыри, смеясь беззубым ртом.
А однажды вышла Вера на улицу, оставив сына на тетю Зину, села в автобус, что за город идет, и поехала в село Ивантеевку, откуда отец Федор приезжал. Быстро нашла маленькую обветшалую церквушку - казалось душа в самом деле знает, как будто за руку кто вел, дорогу показывал. С благоговейным трепетом переступила порог. Прошла боязливо, осмотрелась, ища кого-то. Увидела на стене большую икону с женщиной, у которой над головой сияние, а глаза добрые и очень теплая улыбка. Улыбнулась ей, как старой знакомой, как родной матери, и тихо-тихо произнесла, подходя ближе: