Шатун появляется возле деревни в конце декабря, под самый Корочун. Обходит деревню по кругу, оставляя в снегу отпечатки громадных лап, много больше, чем у обычных медведей. Продирается через бурелом возле оврага, так что все вокруг засыпано мелкими ветками. Зимой в лесу ему голодно, к тому же шатун всегда почти зол, тем более - до Велесова дня. А в деревне самим есть нечего. Разве что, кроме людей. Год выдался плохой, все что можно, идет на корм скоту, но он все равно мычит по утрам в стойлах - голодно.
Таша вышла замуж этой осенью, муж ее - крепкий, высокий, статный, и даром что приехал откуда-то из-за гор, умеет все, что нужно уметь мужчине. Этой ночью его нет дома - в лес ходил на охоту - и Таша не знает, вернется ли он обратно, теперь, когда к деревне приходит шатун.
Он возвращается к следующему полудню, стаскивает шапку в сенях, оббивает веником снег. Главное - он приносит мясо. Таша кидается с ним к печи, а потом, накинув на плечи тулуп, через двор - к матери. У них мяса в доме тоже нет.
Когда она возвращается, муж уже спит, да и немудрено - с мороза в сон тянет всегда почти. Проснется к вечеру, подошьет Ташины валенки, напоит и накормит скот и наколет еще дров. Его вечно тянет на двор к ночи, только это Таше и не нравится. Столько раз уже просила его ночью не ходить из дома, нечисть ведь только того и ждет. Смеется только.
Таша возмущенно фыркает, думая об этом, и сметает в сенях сор. Множество мелких веточек, и кусочков коры, и - клоки бурой медвежьей шерсти. Таша присаживается на корточки, перебирает их в пальцах. Мучительно хмурится, потом решительно бросает их на пол и заметает с прочим сором.
Еще больше Таша хмурится потом, разделывая мясо, долго вертит в руках кусок грудины, разрубленной глубоко и странно. Не похоже это на удар мужним ножом, больше смахивает на удар звериными когтями. Таша колеблется, потом все-таки берет нож мужа, тянет из ножен, долго рассматривает, принюхивается даже. Пахнет правильно - кровью и талой водой, так что она успокаивается. На языке остается привкус давно выпавшего снега, объеденного с ветки пополам с корой.
Шатун бродит вокруг деревни несколько суток, потом в метель входит в деревню.
Наутро у ворот находится лосиная туша - огромная, распластанная темной горой, полузаметенная снегом ночной метели, развороченная тяжелой медвежьей лапой. Замерзшая кровь - бусами на снегу. Точно как те рябиновые бусы, которые носит Таша, чтобы легко понести и родить ребенка.
Таша слышала ночью, как хлопала дверь. Ее муж думал, что она давно спит, но Таша слышала, как хлопала дверь, и как он возвращался под утро - слышала тоже. Таша долго лежит в темноте, ожидая, пока он уснет, и, услышав ровное дыхание, выбирается у него из-под бока, тихо затепливает лучину, босиком скачет по половикам, выбегая в сени. По полу рассыпаны клочья шерсти и тает уже принесенный на валенках снег. Таша сгребает шерсть в кулак, воровато оглядывается вокруг, словно она не одна, здесь, в сенях, где дрожит огонь лучины, а из углов выплескиваются черные тени, кривя распяленные рты. Домовой, верно, занят чем-то еще, здесь его нет, чтобы защитить молоденькую хозяйку, и Таше очень-очень страшно.
Она вцепляется в засов, долго колеблется, но все-таки распахивает дверь в ледяную зимнюю ночь. На улице воет метель, мигом вцепляется в Ташин подол, задувает лучину, заметает снег. Таша накидывает на плечи тулуп, сует ноги в валенки и решительно шагает наружу. Следы мужа, почти заметенные уже, находятся сразу у крыльца. Таша идет вдоль них, выходит уже со двора, ее колотит, и пальцы, стягивающие вместе края тулупа, озябли так, что не согнуть. Потом они будут отчаянно болеть.
Таша, вообще-то, находит лосиную тушу первой. Таша еще находит то место, где медвежьи следы становятся вдруг человечьими - босыми. Таша смотрит на валящий снег и видит, как под ним истираются забавные следы, словно человек скакал на одной ноге, торопливо натягивая валенок. Таша много чего видит, а потом молча обламывает ветку с куста, растущего у ворот, сует пальцы в рот, чтобы отогреть их хоть немного, и яростно заметает следы. Потому что - вдруг метель кончится раньше, чем их засыплет окончательно?
Мясо в деревне не переводится, и староста объявляет даже, что она под покровительством медвежьего Пастыря. Таша вертится у печи и смотрит на мужа, когда он в очередной раз собирается в лес. Клоков медвежьей шерсти, сбереженных за печью, у нее становится все больше и больше, хоть шубу из них собирай. Ташин муж посмеивается и щурится на солнце, вычесывая из рыжих волос щепки и ветки наутро после ночной охоты.
Голод понемногу отступает, теперь в деревне боятся только, чтобы их медведь не ушел. Он не уходит. До весны.
К лету Ташин муж становится беспокойным, бывает, бросает работу несделанной, принюхивается, раздувая ноздри. Бродит вокруг дома, косится в сторону леса и сбегает на охоту вдвое чаще, чем зимой. Вот только мяса почти не приносит - зато возвращается совершенно ошалевший, и в лес его тянет с каждым днем все больше и больше, и этих урывков ему совершенно не хватает.
Теплеет, и талая вода просыхает.
Таша наблюдает за ним настороженно, перебирает, пока его нет, в пальцах клоки шерсти. Потом говорит однажды:
- В начале на охоту можно и подольше сходить. Сам знаешь, потом дел будет много.
Ее муж улыбается и кивает, а к ночи уходит и возвращается снова только восемь ночей спустя. У него на носу царапина, и пахнет от него кровью... и любовью. Таша ревнует чуть не до слез - к незнакомой медведице, к лесу, к весне. И тихонько плачет с утра, самым нелепым образом вытирая нос о шерсть их наглющего серого пса, давно и заслуженно любимого. Нос остается красный и распухший, и приходится врать, что ушиблась о косяк, когда кормила кур. Муж, конечно, не верит, но молчит - как и она молчит о том, что знает.
На Ивана Купала Ташин муж до заката сидит на завалинке, переплетая рыболовную сеть, а потом входит в дом. Даже не то, чтобы входит - стоит в дверях, привалившись плечом к косяку. Таша поднимает голову от шитья.
- Пошли в лес? - зовет он и странно усмехается.
Таша откладывает шитье и встает. И говорит:
- Пошли.
Она с каким-то странным облегчением думает: вот и все, вот и все, вот и все... что именно - все - она и сама толком не знает, ей даже не страшно, только вот кончики пальцев похолодели и совсем онемели.
Они идут, путаясь ногами в траве, и невесть откуда берутся вдруг тропы, которых отродясь в этих краях не было - уж Таша-то знает, она девчонкой все окрестности деревни оббегала. Трава становится темно-зеленой, поднимается все выше и выше и тут же выпрямляется, стоит с нее сойти, так что следов не остается вовсе.
А потом Таша видит сверкающий бегучий огонек и замирает, а ее муж усмехается, шагает к нему, срывает со стебля цветок папоротника и протягивает ей.
- Нравится? - спрашивает низким сиплым голосом, больше похожим на звериный рык. - На, бери.
Таша знает, что простому человеку папоротник в руки не дастся. Колдуну, разве что. Она сжимает в руке тонкий колючий стебель и позволяет увести себя ровнешенько в куст, в который и не продраться.
Куста нет. Есть тропа под ногами - и поляна. Крохотная, пронзительно-летняя какая-то.
- Ну и будет, - решает Ташин муж. - Тут останемся.
Таша опускается на поваленное бревно, словно ее вдруг отказались держать ноги. Кладет на колени сияющий цветок папоротника, молча смотрит, как ее муж разводит костер. Потом садится на дерево рядом с ней, прислоняется к ней плечом, смотрит в огонь. Таша искоса поглядывает на него. Его лицо в свете костра кажется странным, отрешенным и даже не вполне человеческим, но ей совершенно не страшно и даже не странно. Она приваливается к нему, кладет голову ему на плечо. И совсем не удивляется, когда из темноты выходит медведь. Молча садится напротив них, по ту сторону огня. Таша только ежится, глядя на громадные лапы. Муж обнимает ее за плечи, и руки у него, горячие, мозолистые, - ненамного меньше медвежьих лап.
Медведей приходит все больше и больше, они смотрят и, кажется, переговариваются по-своему, порыкивая тихо, а Таша тут - единственный человек. И это тоже ничуть не страшно, как и то, что медведи собираются вокруг, как овцы вокруг пастуха, и Ташин муж гладит ее широкой ладонью по спине, но смотрит только на других медведей.
- А ты почему не обернешься? - сглотнув, спрашивает Таша, и он удивленно косится на нее.
- А зачем?
- Не знаю, - она смущенно пожимает плечами.
- На следующий год я покажу тебе русалок, - обещает он.
- Они красивые?
- Русалки же, - заявляет он с таким видом, словно Таша каждый божий день болтает с русалками.
Таша тихонько смеется.
Костер прогорает к утру, одни угли остаются. Медведи расходятся только с рассветом, по одному и парами, исчезая в зарослях удивительно бесшумно. Следов почти не остается. Таша спит, приткнувшись виском к плечу мужа, и этого уже не видит, так же, как и прозрачной, бледно-розовой зари, занимающейся над лесом. От волос пахнет дымом, а цветок папоротника рассыпался сотней сверкающих искр, которые теперь, превратившись в сверчков, кузнечиков и прочую насекомую мелочь, стрекочут в траве. От деревни поднимаются в воздух тонкие струйки дыма, и он думает, что стоило бы разбудить Ташу и увести ее домой, и скот, опять же, некормлен. А потом решает - еще немного.
Совсем немножко, подумаешь, пустяки какие... может же иногда оборотень тихо посидеть с женой на поваленном дереве?