Он безумно плохо спал этой ночью. Не то, чтобы не мог заснуть, или его что-то беспокоило. Просто всё нутро затопила какая-то грусть и безысходность, беспросветная глухая тоска, которая безучастно и надоедливо ворочалась внутри, мешая спокойно спать. Она пришла внезапно, когда вся реальность его положения в этом доме обрушилась на него, качнув своим мёрзлым дыханием язычки почти прогоревших свечей, и теперь искала удобного, тёплого места в этом хрупком и новом для неё теле. В его, Фрэнка, теле...
Он даже смог заснуть, но то зыбкое нахождение между миром бессознательного - борющихся друг с другом мыслей и чувств, и миром снов, где он, решившийся признаться и получивший в ответ только презрение и отчуждённую, страшную холодность, - сложно было назвать полноценным отдыхом. Это скорее походило на изощрённую пытку сознания, которой юноша не мог сопротивляться, даже получая от этого какое-то неуместное, нездоровое удовольствие.
Ослабший, напуганный, он принимал это надоедливое ворочание внутри как что-то заслуженное, призванное проучить его, так смело и необдуманно замахнувшегося на тайну Конарда, нарушившего запрет, отдавшегося в цепкие объятия любви и страсти, не сумевшего удержаться в рамках... Ведь до того первого злополучного бала любить наставника было так приятно и спокойно - это чувство не вызывало такого всепоглощающего желания, не травило душу надеждой на прикосновение или взгляд, приправленный острой нотой пряной похоти.
Он сам позволил себе переступить черту и сам же сейчас дрожащими пальцами, что постоянно роняли мел, старательно вычерчивал новый круг "от бесов" вокруг своего маленького тоскующего тела. Его не защищали больше крылья. Они разлетелись нежными танцующими перьями, а те - растаяли, истлели в душном воздухе его спальни.
И не было жаль. Именно это пугало и беспокоило Фрэнка больше всего - что он не сожалел ни о чём содеянном. Юноша корил себя только за малодушие, не дающее ему сейчас мыслить холодно и рационально, как Конард, а никак не за действия или поступки, принесшие ему столько счастья и непередаваемых настоящих ощущений, доказательств, пусть и спорных, реальности его любви.
Забывшись только под утро, он проснулся от первых еле слышных шагов по коридору за своей дверью.
"Маргарет, - узнал он звучание неторопливой, чуть тяжеловатой походки, - как ей удаётся вставать в такую рань?"
Из створок приоткрытого окна доносилось негромкое пение парковой малиновки, и голова чувствовалось тяжёлой жестяной бочкой без содержимого. Казалось, стоит задеть её лишь пальцем, как она невыносимо отвратительно загудит, завибрирует своими холодными боками.
Это была насмешка судьбы, но сейчас Фрэнку казалось, что так себя должна была чувствовать бедная принцесса, которую пригрели во дворце непутёвого принца и заставили спать на горошине, накидав на неё в беспорядке старые пыльные перины, до сих пор благополучно лежавшие в чулане.
"Принцесса на обломанных крыльях, - горько улыбнулся Фрэнк, стараясь медленно встать, чтобы не потревожить и без того странно ощущавшуюся голову. - Посмотрим, как выглядит этим прекрасным утром твоё неземной красоты личико?"
- О Господи!.. - сдавленно простонал юноша, добравшись до трюмо с тройным зеркалом. С таким лицом весь его сегодняшний план мог пойти насмарку. - Возьми себя в руки, неотёсанный слюнтяй! - шёпотом проговорил он своему отражению, придвинувшись как можно ближе к поверхности и разглядывая нежно-лиловые круги под нижними веками и лихорадочно блестящие глаза, бледные потрескавшиеся губы в обрамлении пробивающейся щетины. - Если ты не способен даже на такую малость - то лучше собирай вещи и проваливай на все четыре стороны, такие симпатичные мальчики всегда найдут, куда пристроить своё безвольное тоскливое тело. Не стоит позорить подобным поведением гений своего учителя, Томас Орео младший! Разве ради этого ты, как крыса, переплыл океан в трюме с такими же отчаявшимися? Ради этого ты сражался за хлеб и яблоки на улицах Парижа - чтобы сейчас опустить руки? Бесхребетный ты тюфяк!
Он улыбнулся. Почему-то последнее ругательство так жутко контрастировало с его видом, что привело в чувство. Бледный, осунувшийся, не выспавшийся - да! Но никак не бесхребетный тюфяк, таким он никогда не был.
Оттолкнувшись руками от столика трюмо, на который он всё это время опирался, Фрэнк первым делом выскочил на балкон. Прямо как был со сна - нагим, даже без ночной рубашки. Он жарко смутился, вспомнив, при каких обстоятельствах вчера оказался без неё, а также то, что где-то в складках его замаранной простыни мирно покоится сейчас подарок Люциана.
"Ну, Люци, ну постой... - думал он, предвкушающе улыбаясь, перепрыгивая с одной ноги на другую на довольно свежем утреннем воздухе, держась за балконные перила. - Несмотря на то, что подарок твой пришёлся мне по вкусу, я покажу тебе, как дарить мне такие развратные вещи. Надо ведь и стыд знать!"
Почувствовав, как все части тела подтянулись и покрылись крупной гусиной кожей, Фрэнк решил, что уже достаточно взбодрился и проснулся.
Внутри на табуреточке у трюмо стоял небольшой тазик и кувшин с водой. Тщательно умывшись, юноша мягко растёр полотенцем лицо и с силой, более жёстко - всё тело. Теперь стоило побриться.
Фрэнк любил бриться. Было в этом что-то неповторимо мужественное, какая-то каждодневная игра со смертью - подставлять горло под лезвие опасной, острой бритвы - не самый спокойный аттракцион. А ещё он навсегда запомнил, как Конард учил его, шестнадцатилетнего юнца с едва пробивающейся мягкой щетиной, делать это правильно.
"Не жалей мыла, мой мальчик, - смеясь, говорил он, пока Фрэнк отфыркивался от пены, что лезла ему в нос, - ведь мыло - это залог хорошего скольжения и чистого бритья".
Фрэнк улыбнулся своим воспоминаниям, уверенно и привычно водя взмыленным помазком по скулам, щекам, подбородку и верхней части шеи. В тот раз Конард стоял сзади, тесно прижавшись, и направлял его руку перед зеркалом в ванной, выглядывая из-за плеча. Он из всего пытался сотворить шутку, в то время как мальчик, сам не отдавая себе отчёта, впервые испытывал накатывающий жар, вызванный теплотой прильнувшего к спине тела.
"Бритва должна быть идеально острой и храниться в сухости. Не позволяй относиться к лезвию халатно, тогда и оно, почувствовав уважение, не причинит тебе вреда. И твёрже держи руку, сталь не любит трусов и слабаков" - учил его мужчина, в то время как его ученик благоговейно взирал на подарок к первому бритью, подсунутый почти под нос - длинное туманно-серое лезвие, искрящееся обточкой по самому краю кромки, удерживаемое рукой наставника за украшенную перламутром ручку.
Подхватив ту самую бритву со столика, заученным движением заставляя её раскрыться, Фрэнк приподнял подбородок, открывая намыленную, пенную, такую беззащитную шею, и поднёс к ней лезвие.
"Помни, достаточно одного движения поперёк, - Конард резко двинул вбок рукой с бритвой, от чего мальчик на секунду зажмурился, - как всё это бритьё может закончиться весьма и весьма скверно. Ты понял меня? - увидев испуганное кивание в отражении и ободряюще улыбнувшись, мужчина продолжал, - поэтому не торопясь и не волнуясь, мы двигаемся только так, - и он, приставив лезвие к самой нижней намыленной кромке шеи, нежно повёл его, - снизу вверх, Фрэнки. Снизу вверх".
Сейчас юноша точно так же улыбался, как и тогда, только никто уже не ругал его за это и не кричал, как опасно двигать мимическими мышцами лица, когда бреешься. Но как было удержаться от смеха, когда наставник, от сосредоточенности и усердия приоткрывший рот и высунувший самый кончик языка, выглядел так забавно?! Его наморщенный лоб и сведённые к переносице густые чёткие брови только добавляли комической картине завершенности, и в итоге бритва оказалась в руках Фрэнка со словами: "Тебе смешно? Попробуй-ка тогда сам".
В тот раз он даже взять её сразу правильно не смог, слегка порезав о лезвие случайно попавший на него палец.
"Бестолочь!" - выругался Конард, незамедлительно отправляя кровящую фалангу себе в рот, и это воспоминание долгое время было самым сладким и жарким, самой сокровенной ночной фантазией шестнадцатилетнего Фрэнка, который, смущаясь, под покровом ночи решился ласкать себя, вспоминая затягивающую горячую влажность рта наставника, шершавость языка, проходящего по ранке, слизывающего кровь. В ту ночь он в первый раз узнал, что означает - довести себя до края безумия, что значит - плавиться от желания.
Даже сейчас, спустя четыре года, эта картина, такая яркая и живая, заставила лёгкую тёплую волну возбуждения пронестись по телу юноши, но он тут же осадил себя: "Остынь, бесстыдник. Тебе уже давно не шестнадцать".
Его отражение... Гладко выбритое лицо, ещё слегка блестящее от травяной благовонной мази, которая успокаивала и приятно холодила кожу. Тёмные дуги бровей и едва заметный шрамик между ними - ещё в Англии, будучи маленьким ребёнком, Фрэнк неудачно упал с качели и сильно приложился лицом о камень на земле. Эта отметина словно напоминала ему о его прошлом, о тех, кто остался за чертой навсегда и теперь если и наблюдают за ним, то находясь в ином, лучшем, как надеялся юноша, мире.
Скулы... Фрэнку определённо нравились его скулы. Они были необычны для чуть удлинённых костлявых лиц французов. Эти скулы достались ему от отца, в котором ещё проявляла себя далёкая разбавленная итальянская кровь.
Юноша сидел перед трюмо на небольшом мягком кресле, задумчиво водя большой массажной расчёской по тёмно-каштановым волосам. Пряди ложились красиво и ровно, шевелюра поблёскивала бликами от падающего на неё света, а Фрэнк всё не отрывал взгляда от отраженной резкой линии своих гладко выбритых скул. Они были широкими и... дерзкими? "Да, именно дерзкими", - он улыбнулся, найдя такое удачное определение. Оно очень подходило ко всей его сегодняшней затее, и если он собирался появиться в столовой не слишком позже Конарда, ему следовало поторопиться.
Несколько штрихов макияжа на лице: чуть выбелить кожу, немного лихорадочного румянца по самому краю висков, пара штрихов по векам специальным карандашом - тут он задержался чуть дольше, потому что требовалось сделать мазки незаметными, но всё же придать взгляду глубины, - и он был готов. С достоинством, начиная правильно дышать, чтобы не поддаться нарастающему волнению и панике, оглядев себя в зеркало, Фрэнк довольно ухмыльнулся. Потом сделал растерянно-невинное лицо. Затем оно плавно перетекло в сонливо-уставшее, с полуприкрытыми глазами. Дальше последовало выражение испуга, удивления и сожаления - он даже задышал чуть чаще, подыгрывая себе. Разогрев таким образом свою мимику, юноша направился к гардеробу.
Выбрав самые обтягивающие бриджи и шёлковую, но не слишком нарядную рубаху с глубоким вырезом горловины, начал неторопливо, прочувствованно одеваться - скользя складками ткани прямо по нагой коже, заставляя их соприкасаться, чувствуя телом чуть грубоватое сукно штанин и тяжёлую скользкую холодность шёлка. Не завязывая вырез, юноша глубоко нагнулся вперёд, проверяя свои расчёты. Всё верно, ткань охотно и приятно скользнула к шее, обнажив спину.
Напоследок ещё раз окинув свой образ придирчивым взглядом, Фрэнк мысленно перекрестился и, глубоко вдохнув, чтобы затем резкими короткими толчками выдохнуть воздух, направился к столовой.
По дому уже вовсю разносились убийственно аппетитные ароматы свежей сдобы и ещё чего-то вкусно-ванильного - юноша с улыбкой предположил, что это был тот самый заварной крем, о котором он просил вчера Маргарет. Перед поворотом внизу лестницы он замер, услышав негромкие голоса, переговаривающиеся в столовой. Маргарет и Конард, просто прекрасно! Будто сам Господь помогал исполнению его плана. Чуть помедлив, несколько раз нервно дёрнув плечами, юноша, наконец, легко ссутулился и, изображая заспанность и широкий зевок, появился в проёме двери.
- Доброе утро всем, - вяло сказал он, справляясь с зевотой.
- Утро, Франсуа. Ты в кои-то веки подошёл к завтраку вовремя, а не раньше или позже, как это бывает обычно, - мягко пожурила его Маргарет, как раз несущая до стола красивое блюдо, полное ещё тёплых круассанов, часть из которых истекала заварным кремом из неплотно скрученных дырочек по бокам.
- Доброе утро, Фрэнки. Как спалось? - участливо поинтересовался наставник, с любопытством разглядывая своего сонного и слегка растрёпанного подопечного. - Выглядишь не слишком бодрым.
Что-то сегодня было во Фрэнке странное, что существо внутри мужчины встало в охотничью стойку, азартно поводя ноздрями по ветру. Какая-то излишняя бледность? Или лихорадочный блеск тёмных глаз? А может, чересчур выделяющиеся в вырезе рубахи ключицы и яремная впадина?..
- Я плохо спал сегодня, простите мне мой вид. Проснулся совершенно обессиленным, - Фрэнк устало привалился к высокой деревянной спинке, чуть запрокидывая голову назад, буквально выставляя напоказ свою шею и адамово яблоко, лениво сглатывающее слюну. - Меня мучили кошмары...
- Правда? - настороженным тоном спросил Конард. - Мне показалось ночью, будто я что-то слышал из твоей комнаты, но потом всё стихло, и я так и не понял, возможно, мне это просто приснилось. В следующий раз лучше зайти разбудить тебя? - участливо и серьёзно спросил наставник.
Чувствуя, как сердце пропускает пару ударов, а внутренний голос вопит: "Развратный бесстыдник, не мог вести себя тише?!", и "Боже упаси заходить ко мне ночью в такой ситуации, месье Конард!", Фрэнк сонно потянулся, закидывая руки за голову:
- Это правда был очень неприятный сон. Про ангелов... - как можно безразличнее сказал он.
- Что же может быть неприятного в сне про ангелов? - искренне удивился Конард, не сводя глаз с ученика, схватывая каждое движение его сонного, будто бы ещё горячего от тепла постели тела.
- О, я не договорил, кажется, - сказал юноша, плавно перетекая в новую позу: вытягивая руки на столе и чуть наклоняясь вперёд, так, чтобы в широком вырезе ворота явно читалась его грудь. - Это были падшие ангелы, - он вдруг резко перевёл взгляд с круассанов, которые разглядывал всё это время, на наставника. - Знаете, такие... с обломанными кровоточащими крыльями за спиной. Казалось, они падали с небес не по своей воле, будто бы кто-то помогал им упасть... - Фрэнк неторопливо облизал сухие губы, а потом повернулся назад, к Маргарет.
- Марго, можно стакан воды? Очень хочется пить.
Получив и неаккуратно - так, что немного пролилось по краям губ, - осушив половину, он продолжил:
- Они кричали нечеловеческими, совершенно дикими голосами, Конард... Будто оплакивая свои крылья. Их слёзы были цвета крови, а лица - невыразимо прекрасны в своей скорби. И всё вместе это создавало ужасную картину судного дня... - юноша замолчал, решив выпить воду до конца.
- И чем закончился твой сон? Или он оборвался на плаче ангелов? - хрипловато спросил наставник, разглядывая то свои тонкие пальцы с аккуратным маникюром, то снова глядя на ученика.
- Не совсем. В какой-то момент они переставали, наконец, плакать и издавать эти ужасные, раздирающие душу звуки. Оглядывались по сторонам и начинали обреченно, нехотя идти куда-то. Множество, множество ангелов с обломанными крыльями, потухшими взглядами и поблёкшим золотом волос, слепо идущих во все стороны света в совершенной тишине - вот это была поистине безумная в своём ужасе картина. Я проснулся в холодном поту на мокрых простынях, и до сих пор чувствую холодок по позвоночнику, - Фрэнк нервно передёрнул плечами от этих воспоминаний.
- Воистину очень печальный и образный сон, Фрэнки.
Маргарет ставила на стол большой горячий кофейник, сливочник со свежими сливками и красивую фарфоровую маслёнку.
- Что я сижу? - тихо проговорил юноша и резко встал со стула, помогая составлять чашки с блюдцами и выкладывать на стол ложки. - Я помогу, Марго, присаживайся. Ты и так всё утро на ногах у печи, - заботливо сказал он и начал разливать кофе по чашкам.
Он стоял справа от сидящего хозяина, и в тот момент, когда Фрэнк хотел взять со стола чайную ложечку, чтобы положить сахар, как любит Конард, как та неловко выскользнула из пальцев, со звоном падая под стол.
- Ох, да что это такое? - раздосадованно вздохнул юноша, опускаясь на колени рядом с наставником. - Простите меня, я подниму, - и он, грациозно опустившись на руки и отставив назад бёдра, по-кошачьи выгнул спину, забираясь под скатерть головой. Фрэнк точно чувствовал, как тесно врезалась ткань между ягодиц, и отлично представлял, как интересно выглядит сейчас в такой позе. Ложка лежала тут, под рукой.
- Как она так далеко закатилась? - возмутился он, обхватывая холодный металл пальцами и припадая на локтях, ещё больше прогибаясь в спине, чувствуя, как тяжёлый шёлк рубашки послушно сползает в сторону лопаток, оголяя поясницу и красивые, чуть напряженные сейчас, мышцы вдоль позвоночника. Он с удовольствием отметил, как носок левой туфли хозяина отбивает еле заметный нервный ритм.
- Нашлась! - по-мальчишески повиляв от радости бёдрами, он, наконец-то, вылез из-под стола, сняв с плеч края скатерти.
- Ты сегодня похож на геолога, Франсуа - хохотнула Маргарет, когда его растрёпанная тёмно-каштановая макушка появилась над уровнем столешницы. - Сам же теряешь, сам же откапываешь из недр...
- Не стоило так беспокоиться, - послышалось со стороны наставника, и Фрэнк решил - пора, надо прекращать этот маскарад, и делать это как можно эффектнее.
Начав подниматься с пола, он вдруг как-то неловко пошатнулся и, пытаясь выправиться, впечатал руку в край блюда с круассанами. Не выдержав издевательств над своей нежной натурой, они резко выпустили длинные струи крема прямо на Конарда - рубаха от ворота до низа, а так же пах и верх холщовых бриджей оказались безнадёжно запачканы.
- Господи, - сдавленно простонал Фрэнк, - да что это со мной такое сегодня? Подождите, я сейчас всё уберу! - Маргарет тоже поднялась с места, но Фрэнк уже схватил единственное оставленное полотенце и салфетку и снова оказался на коленях перед Конардом.
- Я пойду за салфетками, почему-то здесь нет ни одной, - удивилась женщина и вышла из столовой.
Фрэнк торопливо стирал с переда рубахи крем, стараясь прикасаться взволнованно, но всё же нежно к груди оторопевшего наставника, и не прекращал раскаянно лепетать:
- Простите меня, я так неловок сегодня! Это всё из-за того, что не выспался, - оправдывался он, растерянно и чуть испуганно вглядываясь в лицо Конарда, который был явно озадачен и слегка шокирован - всё происходило так быстро. Меж тем Фрэнк успел полностью испачкать и откинуть бесполезную теперь салфетку и уже полотенцем продвигался ближе и ближе к паху.
- Не знаю, что на меня нашло, - лепетал юноша, - ох! Уже совсем грязное! - возмутился он, откидывая полотенце на спинку стула. - Суетливо оглядевшись, сказал: - Позволите? Маргарет так старалась, безумно жалко - всё пропадёт... - и, прежде чем мужчина успел понять и ответить, стал пальцами ловко соскребать крем прямо с промежности, внутренне отмечая с гордостью, что там, под тканью, не всё спокойно.
- Фрэнк... - голос наставника не предвещал ничего хорошего. Он был глух и казалось, слегка клокотал. Момент истины. Именно сейчас нельзя ударить в грязь лицом. Нельзя выдать себя...
- Да? - робко, вопросительно поднял глаза на мужчину и совершенно естественным движением запустил оба пальца, вымазанных в креме больше остальных, в рот, чуть зажмурившись от удовольствия. - Невероятно! На самом деле вышло очень вкусно!
Потом замолчал, видя, как в глазах Конарда туманится гнев, а под тканью паха что-то ощутимо дёрнулось в тот момент, когда он с чувством облизывал пальцы - но ведь на самом деле безумно вкусно! Замер под этим немигающим взглядом, потерялся, и глаза его сейчас как у загнанной, испуганной лани... Фрэнк точно знал, как это выглядит со стороны - обезоруживающе.
- Конард? Я что-то не то сделал?.. - зачастил он взволнованно. - Не злитесь, прошу вас, я не хотел вымарать вас в креме, мне так стыдно... Я слишком неловок сегодня, - Фрэнк покаянно опустил голову, не переставая смотреть из-под приопущенных ресниц на явную выпуклость между ног наставника. Юноша ещё не верил в свой успех - неужели получилось?! И, как завершающий штрих, очень тихо прошептал:
- Простите меня. Если вы считаете заслужившим наказание...
Конард ещё мгновение ничего не предпринимал, а потом довольно импульсивно встал, отодвигая ногами стул. Его голос звучал достаточно спокойно, если бы только не лёгкая осиплость:
- Не бери в голову, мой мальчик, всё в порядке. Спасибо, что помог, но я, пожалуй, пойду переоденусь.
Тот только кивнул в ответ, и мужчина поспешно вышел из кухни, послышались частые шаги по лестнице.
Буквально сдувшись от схлынувшего напряжения, осев, как пена в ванной, Фрэнк уткнулся в сгиб локтя, покоившийся на столе. Никто этого не видел, но юноша широко и довольно улыбался с закрытыми глазами.
Он сыграл достойно.
Часть 14.
Привычные пейзажи до особняка баронессы мелькали перед глазами Конарда, говоря о достаточной, чтобы разбиться, упав сейчас с лошади, скорости. Проносились мимо высокие тополя, росшие вдоль чуть размякшей от ночного дождя дороги. За деревьями начинались поля, долгие, протягивающиеся порой до самого края видимости. Из влажной, сытой земли торчали уверенно стремящиеся к солнцу побеги зерновых, но мужчина, что нёсся мимо во весь опор, не замечал всего этого. Путь был не слишком долог, и загонять животное не было никакой нужды, он успевал к обеду, как и обещал Шарлотте. Но он просто не мог ни смотреть по сторонам, ни наслаждаться пасторальными картинами сельской местности, ни дать кобыле под ним перевести дух. Он был слишком взбудоражен с самого утра и сейчас в состоянии постоянного контроля своего тела и несущегося животного под собой находил отвлечение и утешение своей разгорячённой мыслями голове.
Но яркие, свежие картины сегодняшнего завтрака всё равно проникали в его мысли, не давая уйти от этого окончательно.
Фрэнк оказался хорош. Невероятно хорош. Потому что он поверил ему, поверил в тот великолепный спектакль, что был разыгран сегодня утром. Мужчина успел испытать непонимание, гнев, скомканный стыд, когда ловкие пальцы убирали крем с груди и паха, обнаруживая его возбуждение... Весь спектр чувств, пока внутри головы не звякнул колокольчик, приводя его в сознание: месье Конард, вас окручивают, как мальчишку, очнитесь. Но это было невероятно - Фрэнк успел зайти так далеко и был настолько убедителен, что у него, у самого Конарда Эйза, успело перехватить дух.
У мальчика был большой потенциал, настала пора признать это. Признать, что он вырос и уже давно перестал быть угловатым ребёнком. Признать, что он красив, умён и весьма артистичен. Признать, что у него получилось вырастить себе прекрасного преемника, которому будет не страшно оставлять всё - дом, дела, ответственность и обязанности.
На этом месте его размышлений резкий порыв ветра ударил в лицо, заставляя дыхание прерваться. Глаза под длинными тёмными ресницами заслезились, и мужчина на миг потерял ощущение реальности. Лишь спустя пару мгновений, вновь почувствовав покатые бока своей гнедой кобылы между коленями, он немного успокоился. В его планы совершенно не входило ломать себе шею при падении с лошади - он ездил мастерски, почти безупречно, потратив в своё время много недель и сил, чтобы достичь совершенства. Он стремился к нему во всём, до чего только мог дотянуться его пытливый и беспокойный ум. И в этом он также видел проявление своего совершенства.
Конард скривил губы в гримасе недовольства. Это было почти бессознательно, но острое чувство дискомфорта поселилось внутри.
Его мальчик. Фрэнк - его мальчик. Он воспитывал его, он знает о нём всё... или почти всё. Он был с ним, когда тот разбивал колени, играя с другими мальчишками на заднем дворе, и утешал, когда у него не получилось залезть на огромный дуб, растущий за домом. Вселял уверенность, что ещё пара лет, он подрастёт - и всё удастся. А затем помогал Маргарет бинтовать кровоточащую пятку, страшно проколотую от неудачного приземления после прыжка вниз с этого самого неприступного дерева, в то время как подросший Фрэнк сидел с закушенной губой и не издавал ни звука, "потому что мужчины должны уметь терпеть боль". О! Это были слова Конарда, он часто повторял их, когда мальчик слишком остро и сильно реагировал на малейшие травмы. Он всегда был чересчур чувствительным, и мужчина никак не мог понять, хорошо ли это или наоборот - плохо.
Отчего же сейчас, сам того не ведая, он перестал быть таким безразличным, поддаваясь накатывающей тупой боли внутри, падая в безысходность?
Он помнил, как Маргарет, в очередной раз меняя бельё, сказала о том, что Фрэнк взрослеет, и пора поговорить с ним о девушках. Помнил тот мучительно-странный разговор, когда юноша слушал его с совершенно пунцовым лицом. Кажется, тогда Фрэнку было пятнадцать? Мужчина не практиковал пуританских взглядов на жизнь, это было очевидно, и вот уже через неделю встречал экипаж, доставлявший Фрэнка домой из Парижа, где Конард устроил ему первую ночь в самом лучшем и проверенном борделе. Он не сомневался, что всё прошло отлично, он знал всех девушек оттуда и лично выбрал для мальчишки первую женщину, исходя из своих умозаключений и прекрасной осведомлённости о характере своего протеже.
Красивую, но не роковую. Нежную и ласковую, но с характером, такую, что сможет настоять и в случае чего взять ситуацию в свои чуткие ручки. Которая доставит удовольствие и мягко, ненавязчиво направит... Расскажет обо всём и научит некоторым вещам, которые знают о женщинах только женщины. И Конард до сих пор помнил, как смущённо и зло выпрыгнул мальчик из кареты и насколько быстро пронёсся мимо, чтобы запереться в своей комнате до следующего дня. Он был обижен на своего наставника и довольно долгое время не разговаривал с ним, а Конард не понимал, где же благодарность за всё, что он делает для этого мальчишки? Какая муха того укусила? И чем вызвано такое странное поведение? Мужчина даже ездил в Париж, чтобы разузнать подробности у Даниэллы - девушки, выбранной для Фрэнка. Помнил, как та с удовольствием поведала ему об их ночи и дала его мальчику самую высокую оценку. Фрэнк оказался выносливым и неутомимым любовником, быстро учился и уже к середине ночи заставил её кричать от удовольствия.
Конард испытывал гордость за своего подопечного. Но это ничего не объясняло в итоге. Что же происходило с его мальчиком? Откуда эта злость и глупая обида?
Эти вопросы мучили его какое-то время, пока он, сам того не желая, стал свидетелем сцены, не предназначенной для чужих глаз. Дверь в ванную была приоткрыта, и мужчина просто шёл к лестнице на кухню, но его привлекли странные звуки и плеск, доносящиеся оттуда. Он заглянул лишь на мгновение, чтобы быстро отпрянуть и тут же прислониться спиной к стене за дверью, переводя дыхание.
Мальчик удовлетворял себя, крепко зажмурив глаза, закинув свою красивую голову на бортик ванной, и раз за разом горячо шептал его имя.
Конард улыбался, чувствуя на лице ветер от быстрой езды и сильное, поджарое тело своей кобылы под собой, уверенно несущейся галопом. Он ярко помнил до сих пор, насколько тогда был шокирован осознанием - мальчик влюблён в него. А он обсуждал с ним его эротические сны и утренние эрекции, разговаривал о том, как заниматься любовью... Устроил первую ночь с женщиной... Это было так нечутко!
Но Фрэнк замечательно скрывал свои чувства, или просто сам мужчина не хотел видеть их... Ведь мальчик был для него почти как... сын? Как ребёнок, которого Конард зарёкся иметь навсегда, подводя под это решение стройные логичные построения из своих острых мыслей.
И вот сейчас, спустя столько лет, он сам заразился чумой разрушительного, сметающего все доводы разума на своём пути чувства. Меньше всего на свете он хотел поддаться подобной болезни. И сильнее всего мечтал бы сохранить в своём сердце эту трепетность и обжигающее жаром ощущение, притягивающее его к Фрэнку крепче всех других, прошлых его привязанностей.
Мужчина грустно усмехнулся, сильнее наклоняясь к коротко стриженой гриве и прижатым чутким ушам лошади. Это было больно. Он ещё помнил, как чертовски больно - любить так сильно.
Но это ничего не меняло. Огонь, разгорающийся внутри, не должен был ничего поменять в их отношениях. У них есть обязанности перед короной. Они оба - изгои и отщепенцы, обязанные своим новым положением королеве. Между ними - ответственность и договор, от которого Конард не собирался отклоняться. И это было так больно, что мужчина неосознанно отпустил поводья, одной рукой с силой комкая верховой костюм по центру груди, будто надеясь добраться до едко болящего комка там, внутри, и вырвать, отбросить его в придорожные травы.
Как же удачно, что сейчас так много работы. Как удачно то, что ему придётся всё больше и больше проводить времени в Париже, продумывая комбинации назревающей авантюры. Он очень переживал из-за революционной ситуации в стране, переживал за свою Королеву, но не мог не благодарить всё это, потому что происходящее давало ему возможность меньше быть в поместье, опасливо избегая новых, таких желанных и нужных ему встреч. Стоило держать себя в руках. Нужно было отвлечься.
И он решил с головой уйти в дела, посвящая им всего себя.
В поместье фон Трир его встретили радушно, как и всегда, и он поднялся в обеденный зал. Марк, пожилой дворецкий, который, похоже, прислуживал ещё родителям Шарлотты в Германии, где и остались все её корни, был, как всегда, крайне вежлив и попросил его подождать в приёмной, совершенно точно зная, что Конард не послушается его. Это была их давняя невинная игра, и он часто замечал, как старик порой посмеивается в свои седые бакенбарды, плавно переходящие в пышные усы. Конард тоже улыбался, ему было не сложно доставлять окружающим подобные маленькие радости тем, что иногда он действовал как невоспитанный мальчишка.
Шарлотта по обычаю была прекрасна: уложенные в свёрнутую волну медные волосы и открытое тёмно-зелёное платье в пол, радужная улыбка и доброе сияние глаз. Сестра? Подруга? Любовница? Она уже давно превратилась в что-то намного большее, что нельзя было описать ни одним из существующих слов. Вместо приветствия он решил перейти в наступление, чтобы поддержать реноме взбалмошного мальчишки.
- Милая, ты переходишь все дозволенные границы! - сходу начал он, приобнимая женщину за талию и небрежно целуя в щёку.
Широко распахнутые от удивления глаза цвета гречишного мёда были ему наградой.
- Конард? - недоуменно произнесла она.
- Приглашать моего протеже в оперу в Париж и самой ехать туда, когда уличные беспорядки с каждым днём набирают силу - это крайне неразумное решение, дорогая! Я весь вечер переживал за вас после того, как столкнулся с Фрэнком в антракте. А у меня, между прочим, были много более важные задачи для моей головы.
Было видно, как замершая на мгновение женщина расслабляется, и мужчина помог ей сесть за стол, чуть отставив и затем придвинув стул за ней.
Они неторопливо обедали, и чуть позже к ним присоединился измученный Люциан - женщина говорила, что тот заканчивал работу с какими-то отчётами.
После этого они уединились в кабинете баронессы, и Конард перешёл непосредственно к делам.
- Милая Шарлотта. Ты ведь понимаешь, что это всё вряд ли уже сойдёт на нет?
- Ты о волнениях или о революции в целом? - поинтересовалась женщина, закуривая длинную сигарету в красивом резном мундштуке.
- О революции. У меня такое ощущение, что точка возврата в этой истории пройдена, и всё, что я могу сделать - это лишь как можно сильнее смешать их планы, сокрушить их надуманные идеалы, чтобы заставить людей, идущих за ними, задуматься об искренности всего происходящего. Но не повернуть это вспять и уж точно - не исправить положение... Королеве надо уезжать из Лувра в более спокойное место.
- Ты пришёл к замечательному выводу, Конард, - устало вздохнула она. - Но ты не учитываешь самого важного.
Мужчина заинтересованно молчал, держа в руке бокал с небольшой порцией французского коньяка в нём, призывая её продолжать.
- Даже если народ увидит сомнительность провозглашённых идеалов, ты не сможешь накормить их и заплатить долги страны. Сократить расходы короны и перенаправить их в правильное русло. Ты даже не можешь убедить королеву снова бороться - не ради отмщения личного разрушенного счастья, а уже за свою страну. О, прости, я не упрекаю тебя, - сказала она, увидев, как взгляд друга туманится обидой. - Ни в коем случае. Я знаю, что ты делаешь всё, что можешь и даже кое-что из того, что вообще вне твоей компетенции. Ты чудесен, и я восхищаюсь тобой, мой дорогой. Но вряд ли все твои усилия принесут те результаты, о которых ты мечтаешь.
Женщина с грустью и нежностью посмотрела на пробующего коньяк озадаченного мужчину. Он молчал ещё какое-то время, обдумывая сказанное, но затем всё-таки произнёс:
- Но я не могу иначе. Ты предлагаешь мне сложить руки или предать корону? Бежать? Что именно ты предлагаешь мне делать в данной ситуации?
- Нет, нет, Конард... Я всё знаю, и ты прав - нужно продолжать заниматься тем, во что ты веришь. Тем более, когда веришь так горячо, как это делаешь ты. Я тоже верю, что у тебя всё получится, я верю в тебя. Просто...
Женщина замолчала, и Конард сосредоточенно стал всматриваться в её погрустневшее лицо.
- Что такое? Шарлотта?
- Через два месяца - я уже всё решила, поэтому не перебивай, - я и мои домашние отправимся в Англию. Я уже всё узнала и решила организационные вопросы. Я соберу всё, что смогу, постараюсь как можно выгоднее продать свои активы и уеду из Франции. Я собираюсь увезти всех, кого удастся, с собой. У меня там вдовая тётка и огромный дом - её будет сложно стеснить... - она отвела глаза, будто извиняясь за свои слова. - Я запросила бронь на тридцать билетов на корабль до Лондона...
- Это... - у мужчины будто пересохло во рту. - Это неожиданно, но... На самом деле, это самое верное решение, которое ты только могла принять, Шарли. И я ни в коем случае не собираюсь отговаривать или осуждать тебя. Просто я не ожидал, что это произойдёт так скоро... Два месяца! Ты считаешь, что революция вот-вот грянет?
- Я не знаю, мой милый Конард. Это просто женское предчувствие. И... Я знаю, что предлагать тебе ехать со мной бесполезно, но... Может, ты отправишь с нами Маргарет и Поля? И Фрэнка? Мест хватит. Так будет много безопаснее для них. И, возможно, ты сам успеешь провернуть все свои дела и тоже поедешь с нами... - женщина говорила тише и тише, опуская глаза к столу. Она боялась услышать ответ и всё же продолжала надеяться.
- Спасибо, Шарлотта. Я обязательно предупрежу своих об отъезде. Они должны поехать с тобой.
Вот так просто. "Спасибо, Шарлотта" - и ни слова о себе. Конечно, женщина и не рассчитывала на положительный ответ, но всё равно оказалась не готова к приступу боли внутри груди.
- Так о чём ты хотел узнать у меня? - встрепенувшись, женщина расправила плечи и загнала вдруг вставшие так близко слёзы поглубже.
- О, мне очень нужна информация об одном премилом старикане. Он - главный вдохновитель и автор основных революционных идей. Всех этих свобод, равенств и братств, - усмехнулся Конард. - Вряд ли он бывал на твоих балах, но, возможно, у тебя есть хоть какие-то выходы на него?
- Ты говоришь о месье Русто? Он сейчас довольно популярен у в народных кругах и часто появляется на различных благотворительных приёмах, несмотря на годы. Если мне не изменяет память, месье Жаккарду уже за шестьдесят.
- Да, это он. Мне нужно всё, что у тебя есть о нём. И чем грязнее это будет, тем лучше.