Конард Артур Эйз намеревался всю субботу и большую часть воскресенья провести в праздной лености и приятном отдыхе со своим учеником и Луизой. Он мечтал проехаться верхом до лесного озера, погулять там как следует, пока крошка Лулу будет собирать весенние цветы на бесчисленных полянах вокруг. Он надеялся слушать и рассказывать, говорить на совершенно отвлечённые темы, упиваясь обществом Фрэнка. Но все его мечты рухнули карточным домиком, когда Маргарет, постучавшая в его комнату во время утреннего умывания, отдала ему письмо.
"Прошу Вас быть сегодня к обеду на том же месте, что и всегда, на тайном совещании. Ваша М..."
Бумага, зажатая меж пальцев, еле уловимо пахла фиалками и розмарином, и для Конарда было не впервые получать подобные зашифрованные послания от Её Величества королевы. Он досадно поморщился и вздохнул от неудовольствия. Как же всё не вовремя! Хотя Её Величество тоже можно понять. Неделя осуществления плана и никаких вестей; наверняка, она взволнована ходом дела и его успешностью. От результата зависело ни много, ни мало, а судьба королевы и всей Франции в целом...
Неторопливо зажегши одинокую, почти истаявшую свечу, он опалил письмо с края и, когда оно занялось больше, чем наполовину, кинул на начищенный поднос. Бумага тлела и сворачивалась, ярко-алым целуя контуры, а затем рассыпалась пеплом. В поместье месье Эйза не было ничего, что могло бы связать его и королеву, или его и службу при дворе. Он был крайне осторожным тайным советником.
Если планы менялись так круто, то стоило поторопиться, не растягивая время смолой. Чем раньше он сделает устный доклад королеве, тем раньше освободится и больше времени останется, чтобы провести его здесь, с Фрэнком. Господь всемогущий! Как долго они не занимались вместе совершенно привычными и приятными делами? Как давно не музицировали в четыре руки? Как давно не играли в шахматы из резной кости, когда последний раз читали вслух друг другу?.. Столько драгоценного времени потрачено впустую в нелепых попытках угнаться за несущимися вскачь событиями...
Вздохнув в последний раз, мужчина оттолкнулся от края комода, на который опирался всё это время, и отправился подбирать гардероб на сегодня. Что-то строгое, но очень элегантное, и обязательным штрихом - янтарные запонки. Любимые, тёплые, идеально подходящие к его сегодняшнему настроению.
Если костюм - тёмная шёлковая тройка из зауженных брюк по английской моде, жилетки и сюртука - подобрался достаточно быстро, то запонки отказывались находиться совершенно, будто бросали вызов торопящемуся и начинающему нервничать мужчине. Конард лихорадочно перетряс обе шкатулки с драгоценностями, одна из которых целиком была отведена под разные запонки, а вторая - до верха набита кольцами и булавками-брошами, но ни в одной не нашёл искомого. И только приостановившись на мгновение, чтобы надеть выбранные мимоходом перстни, вспомнил. Последний раз он отдавал запонки Фрэнку в день своего рождения. И с тех пор тот не возвращал их.
Ухмыльнувшись, Конард решил не переодеваться, оставаясь в свободных домашних кюлотах и простой утренней рубахе. Стоило спуститься вниз и взять с собой несколько пирожков, которыми пропах весь дом. Завтракать некогда, но подкрепиться по пути, в карете, ему никто не запретит. А заодно усовестить Фрэнка за то, что до сих пор не вернул собственность владельцу.
Конард улыбался, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице в малую столовую. Он уже представлял красивое сконфуженное лицо и оправдывающийся тон. Это было неправильно, но мужчина блаженствовал, видя своего ученика таким. Будто тот не понимал, что всё происходит в шутку и никто на самом деле ни в коем случае не сердится на него. После праздничного вечера у Шарлотты они следующим днём уехали в Аббатство, чтобы представить Фрэнка обнищавшим наследным отроком Луи де Перуа. Не мудрено было забыть о чём угодно, тем более, о каких-то запонках...
Против всех его ожиданий, в столовой никого не было. Он заглянул на кухню и там обнаружил торопливо хозяйствующую Марго. Та ловко перекладывала уже испечённые пирожки с противня в большие плетёные вазы, проложенные тканевыми салфетками. Поразившись в который раз, как этой замечательной, но довольно крупной женщине удаётся быть настолько подвижной и чувствовать себя в этой небольшой кухне, как рыба в воде, Конард поздоровался:
- Доброго утра, Марго. Где все?
- Ох, Конри! Доброго утра, мой милый! Я была так рада, когда сегодня увидела Франсуа! Почему ты не предупредил меня? Я бы устроила что-нибудь особенное к завтраку. Виданное ли дело, провести без нашего мальчика почти неделю! Ты негодник.
Мужчина улыбнулся. Эта торопливая манера говорить - когда пронзительно, когда мягко, - умиляла его. Особенно в сочетании с тем, что женщина ни на мгновение не прервалась от выполнения своих чрезвычайно важных дел. Конечно, Маргарет не была посвящена в подробности их плана. Она знала только, что Фрэнку придётся какое-то время пожить в Аббатстве, собирая важную информацию, не более того.
- Это было спонтанное решение, - улыбнулся Конард, вспоминая всё, что именно подтолкнуло к его принятию.
- Конечно-конечно, - пролепетала Маргарет, хитро прищурившись. - Я так и поняла. Особенно когда мыла сегодня бокалы из-под вина. Что-то отмечали, и без нашего с Полем участия? Очень подозрительно...
Неожиданно для самого себя Эйз почувствовал такое сладкое и забытое накрепко чувство. На него опустилось смущение, отчего сердце забилось чуть чаще, а щёки затеплели. Будто кто-то ненароком подглядел за его сокровенной тайной. В ней не было постыдности, но она являлась чем-то дорогим, важным, только для личного пользования, чем совершенно не хотелось делиться.
- Ох, Марго, перестань. Ты слишком много выдумываешь от скуки, - он подошёл и ловко схватил пару пирожков, тут же подбрасывая те в воздух и ловя, словно жонглер.
- Господи, Конри! Только из печи! Горячие! Да что же это такое! - кинув в хозяина полотенцем, она только покачала головой. - Чего тебе неймётся? Завтрак через десять минут. Последнюю партию ставлю и зову всех к столу.
- Я не буду завтракать, милая Марго, - мужчина споро заворачивал добытые пироги в полотенце. - Письмо, что ты принесла. Мне нужно ехать в Париж. И срочно.
- Ох... - только и выдохнула в ответ женщина. - Всё ясно. Франсуа и Лулу очень расстроятся. Они надеялись провести день с тобой.
- Ничего, если я успею сделать сегодня все дела, завтрашний день мы посвятим обществу друг друга. Так где они? Я бы хотел попрощаться перед тем, как уеду.
- В саду. Поль обрезал розовые кусты, и эти двое непосед вызвались помочь. Только что-то мне подсказывает, что они больше мешают, чем помогают.
И правда, до ушей Эйза донёсся заливистый смех малышки и какие-то реплики Фрэнка. Он вышел с кухни и направился в сторону чёрного выхода. Дверь оказалась чуть приоткрыта, а апрельское утро дарило нежное тепло и необъятную солнечность всему миру, точно обнимая его. Оперевшись о косяк, мужчина с лёгкой улыбкой и трепетом наблюдал за тем, как двое детей - такой смелый и решительный в своём намерении поймать Фрэнк и настолько очаровательно убегающая Лулу - играли в салочки меж розовых кустов, периодически задевая стригущего стебли Поля и вызывая у него поток добродушного ворчания.
Раскрасневшиеся, с размётанными волосами и чуть вспотевшими висками, они смотрелись слишком чудесно и гармонично вместе. Как родные. Как брат и сестра. Слишком до того, что у Конарда тоскливо защемило в груди. Ему нестерпимо захотелось бегать с Фрэнком так же. Только невинности в их играх не было бы ни на грош. Выслеживать, таясь в зелёном лабиринте, прятаться в тени цветущих ветвей, выжидая. А затем нападать, заваливая желанную добычу на свежую изумрудную траву, чтобы одежда пропитывалась прохладной росой насквозь. Прижимать испуганного мальчика лопатками к земле, лишать движения и брать то, для чего всё и затевалось: сладость вишнёвых губ, солёность гибкой шеи, мягкость розовеющих щёк... Неудержимость срывающихся стонов.
Конард не заметил, как замечтался, теряя драгоценное время. На него совершенно не обращали внимания, и он решил не ломать такую волшебную идиллию. Лулу и правда заскучала в его доме, да и Фрэнку нужно развеяться. Пусть резвятся. Развернувшись, он зашёл внутрь и направился в покои ученика, решив забрать запонки самостоятельно.
Входить в чужую комнату без стука и разрешения было совершенно не в правилах Конарда Эйза, и если бы не его спешка и то, что он пришёл забрать своё, он никогда не пошёл бы на подобное. Чужое пространство было неприкосновенным в этом доме. Ощутив некое благоговение оттого, что нарушал свои же правила, мужчина вошёл внутрь и притворил за собой дверь.
Комната Фрэнка в какой-то мере была особенной. Одной из самых вычурных и богато украшенных. Она была такой задолго до того, как её хозяином оказался Фрэнк. На самом деле, в том, что мальчику досталась именно эта комната, был виноват Конард. Именно он был приверженцем аскезы в убранстве помещений и выбрал себе самое простое помещение с балконом. Маргарет решила обосноваться в нежной спальне в лилово-розовых тонах, у Поля уже была его комната, где он жил при прежних хозяевах. И в итоге Фрэнку досталась эта: с множеством бордового и золотого, с богато украшенным деревянной резьбой потолком, с массивными люстрами и тяжёлыми бархатными шторами, с неширокой кроватью, которую венчал грузный тканевый полог. Она совершенно не подходила мальчику, но вариантов не оставалось. Не жить же Фрэнку в гостиной зале?
Тут было чисто - за время отсутствия ученика Маргарет привела покои в порядок. Ничего лишнего не лежало на трюмо перед зеркалом и комоде. Но смятая постель и небрежно брошенные на кресло вчерашние вещи говорили о том, что у помещения есть хозяин, и он где-то неподалёку.
Ощутив прилив смутного беспокойства, Конард одёрнул себя. Что за странные мысли? Разве он вор? Это его поместье. Его дом. И всё внутри принадлежит ему. Он же не собирался рыться в личных вещах своего мальчика, он хотел лишь забрать своё.
Не обращая внимание на участившееся сердцебиение, мужчина подошёл к комоду. Сверху стояла массивная деревянная шкатулка самых простых очертаний. Если запонки были в комнате, то только в ней. Крышка не поддалась ни с первого раза, ни со второго. Приглядевшись внимательнее, Конард увидел миниатюрную замочную скважину. Значит, закрыто.
Торопливо осмотрев комнату, решил самое простое - проверить в верхнем ящике комода. Вряд ли Фрэнк держит что-то личное так близко. Выдвинув совсем немного, мужчина заглянул внутрь. Небольшой чёрный ключик в углу сразу приковал к себе всё внимание, словно обещая тайные знания. Конард криво усмехнулся своим мысленным аналогиям с ларцом Пандоры. До чего только не доведёт больная фантазия воспалённого мозга. Чуть дрожащими, словно от холода, пальцами, он вставил ключик в замочную скважину и провернул два раза. Что-то тихонько щёлкнуло, и крышка мягко толкнулась в пальцы, приподнимаясь.
На белой шёлковой ткани лежали несколько перстней, что Конард дарил своему ученику. Пара янтарных запонок, хитро поблёскивающих от солнечного света. И старинная, крупная, врезавшаяся в память накрепко, такая простая и одновременно изящная, застывшая теплом солнечных лучей в холодной латунной оправе, янтарная брошь.
Конард покачнулся - в глазах потемнело. Он неожиданно оглох для внешних звуков. Что-то набирало силу изнутри, изо всех сил ухая по барабанным перепонкам. Мужчина схватился за края деревянного комода руками, чтобы удержать равновесие. Внутренний ком нарастал, мешая дышать, и никак, никак не вдохнуть было чуть больше так нужного сейчас воздуха. В горле пересохло, и язык прикипел к гортани. Не верить глазам своим. Это какая-то шутка... Пальцы судорожно коснулись гладко отполированной поверхности, вытаскивая брошь, словно снимая с пьедестала, будто лишая опоры, расшатывая сами основы мироздания.
Знакомые размеры и изгибы... Островатые края... Скопление пузырьков по низу... Он сжал руку до боли, так сильно, чтобы уничтожить, чтобы впаять в ладонь намертво. Она. Она... Она!
Внутри негромко хлопнуло. Грань прорвалась, точно высушенная рыбья кишка, выпуская наружу всё то, что сдерживалось, возвышаясь неустойчивой пизанской башней, усиленно держась друг за друга... Падало, обрушиваясь с исступлением, утягивая всё новые и новые рамки и ограничения к низу, туда, где спрятано всё самое тёмное, гадкое, боящееся солнца.
В голове непрошенно прояснилось, будто сильными порывами ветра раздуло все облака, являя взору кристально-чистое, словно хрустальное небо. Тысячи вопросов и предположений ручейками слились в единое русло, обрисовывая полную, до сего момента не видимую, картину. Сердце защемило невероятно сильно, заставляя мужчину схватиться за грудь и осесть на край кровати. Невозможно... Нет. Нет!
Незваные, но такие яркие и живые образы заполнили опустевше-ясную голову. Всё то, что он так бесстыдно проделывал со своим Ангелом на балах у Шарлотты, не подозревая ничего. Да можно ли было подозревать?! Чтобы робкий, домашний мальчик оказался мнимо невинным инкубом-искусителем? Чтобы тот, кто боялся лишний раз поднять глаза, очутился на закрытом балу, нарушая все запреты и наказы?! Конард застонал, обхватывая голову рукой, натягивая пряди между пальцами до боли. Воспоминания накатывали волнами, и новая была много сильнее предыдущей. Вот он так развязно ведёт себя, касаясь, лаская и принуждая к подчинению. И под его руками так жарко и сладко стонут от удовольствия, что все мысли и аналогии, смутные подозрения и предчувствия испаряются из головы. Остаётся только похоть и страсть, бьющая набатом пульса по вискам. Всеобъемлющая. Сжигающая. Пожирающая всё, что скормят ей. И он поддаётся, ведя себя настойчиво и даже грубо. В последнюю их встречу он был так неосторожен! Так напорист и требователен... Господи, он причинял ему боль и брал без ласк, заботясь лишь о своём удовольствии, а тот распалялся еще сильнее, подчиняясь его неистовым толчкам, обманом добившись для себя того, от чего наставник охранял его всеми своими силами... И как после Фрэнк недомогал несколько дней, кутаясь в шарф и ссылаясь на простуду. Потому что его шея, наверняка, пестрила отметинами, что он оставил, сам того не желая... Каким же слепцом надо быть! Ведь он смутно чувствовал что-то знакомое, родное в этом человеке, но совершенно не пытался зацепиться за эти ускользающие мысли, потому что был ослеплён похотью.
Мозаика смешалась в кучу, а затем мгновенно, точно по волшебству, сложилась в чёткую и понятную картину. И гнев, ярый, горячий, поднимающийся из самой глубины сознания, тёмно-алой пеленой опускался на него, затуманивая взгляд и умение трезво мыслить. Конарда трясло. Багровый туман медленно, но верно наползал на сознание, окутывая и порабощая.
Он не мог осознать, сколько времени просидел вот так, сжимая в пальцах уже нагревшуюся янтарную брошь и терзая волосы, чувствуя себя побитым, униженным, обманутым так хитроумно... Мужчина никак не мог остановиться, накручивая себя: как?! Как Фрэнк мог так поступить с ним? Насколько потерял всякий стыд и страх?! Он ведь доверял этому мальчику, доверял, как самому себе, оберегал, как мог, а Фрэнк бесстыдно обманул его, нарушая запреты и водя за нос... Это было крайне, безумно неприятное чувство. Оно сводило его с ума, выжигая кислотой внутренности. Конард оказался на последней неверной грани, точно взведённая до упора пружина. Поэтому, когда снизу раздались звонкие жизнерадостные голоса переговаривающихся Маргарет, Фрэнка и Луизы, просто бросился вниз, не выпуская броши из крепко сжатой ладони.
- Марго. Выйди и уведи с собой Луизу.
Сухо и коротко. Потому что иначе взорвётся раньше времени. В глазах родных людей яркими красками застыло удивление и настороженность, но сейчас это не имело никакого значения.
- Конри? Что с тобой? На тебе лица нет... - женщина не на шутку заволновалась, заметив сомкнутые в узкую, почти белую линию губы и дикий, нездоровый блеск из-под ресниц.
- Выйди. Из. Кухни. И забери Луизу с собой, - терпение на исходе. Он сорвётся сейчас.
- Конри, милый, что проис...
- Почему в своём доме я должен упрашивать?! - исходя на гневный крик, выдал мужчина, брызгая слюной. - Я сказал вам выйти!!!
Сжав губы, женщина схватила опешившую девочку за плечи и, мимолётно бросив испуганный взгляд на Фрэнка, торопливо покинула кухню. Дверь закрылась. Двое мужчин остались наедине друг с другом и повисшим в воздухе безумием.
Он надвигался, точно взбешенный дикий зверь, стирая зубы друг о друга, играя трепещущими ноздрями, сверкая ослепляющим гневом, почти истекая пеной изо рта. Никогда в жизни Фрэнк не видел наставника таким. Скорбно сведённые брови уже являлись достаточным приговором. Сердце заходилось от дурных предчувствий, ладони вспотели и испуг, разливаясь по всему телу, парализовывал его. Он молчаливо отступал до тех пор, пока стол не оказался непреодолимой преградой.
Настигнув, Конард с силой, до боли сжимая пальцы, схватил его за предплечье, разворачивая боком, чуть приподнимая к себе.
- Насколько часто ты хотел бы, чтобы я брал тебя, мой мальчик? - грубо и жарко зашептал мужчина в самое ухо, сжигая своим учащённым дыханием. - А может, ты так сильно мечтал обо мне, что был согласен на любой расклад? - Конард развернул трепещущего от страха и непонимания юношу спиной, загибая над столом. Его руки, не отвлекаясь ни на мгновение, рвали завязки домашних кюлотов, грубыми движениями сдирая ткань всё ниже, пока единым рывком не спустили до самых колен, полностью оголяя ягодицы. - Или же ты наоборот хотел, чтобы я был груб и пользовался тобой, когда только пожелаю? - с ненавистью шипел мужчина, зло смахивая со стола мешающуюся на пути к кувшинчику оливкового масла вазу ароматных пирогов. Сдоба глухо застучала по полу, усиливая неуместные в накалившейся ситуации запахи.
Только ощутив на своей спине и ягодицах неаккуратные потёки, Фрэнк всхлипнул, теряя последнее самообладание.
- Месье Конард... Прошу вас... Что происходит?
На стол, прямо перед лицом, с силой впечаталась ладонь наставника. Фрэнк вздрогнул и зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним лежала его брошь. Мамино наследство и единственная неучтённая улика, раскрывшая его анонимность.
Фрэнк закрыл глаза и всхлипнул, когда Конард грубо схватил его за связанные хвостом волосы, заставляя прогнуться в спине и поднять голову. Он вошёл с силой и напором без какого-либо предупреждения, вышибая слёзы из глаз. Прокушенная губа кровоточила, солёным раздражая нёбо. Жестокие неистовые толчки доставляли столько боли и страданий, что Фрэнк боялся потерять сознание. Мужчина вбивался в него, наваливаясь всем телом и вжимая в кухонный стол, не давая возможности хоть как-то пошевелиться. Его твёрдость, кажется, раздирала, сминала внутренности Фрэнка до того, что мелкие неудобства теряли всякое значение. Сейчас юноша был средоточием острой, часто пульсирующей боли и ничем больше.
В какое-то мгновение, когда Конард чуть ослабил напор, ему удалось вытащить из-под себя руку и обхватить лежащую перед глазами брошь пальцами. По центру единственно дорогого предмета шла трещина, будто янтарное солнечное сердце раскололи пополам. Еле слышно простонав, Фрэнк сжал её в кулаке и, прикрыв глаза, беззвучно зарыдал от боли и обиды. От запоздалого принятия того, что он и правда заслужил это наказание. Он был так горд и самонадеян. Дерзость и себялюбие туманили разум, не давая рассуждать здраво. Он заслужил что угодно, но никогда не простит себе, если Конард потеряет веру в него. Не простит себе утрату его доверия. И Фрэнк плакал, пуская на стол дорожки солёных слёз, скатывающиеся вбок к деревянной столешнице, и не издавал при этом ни звука. И каждый толчок огнём боли обжигал его нутро, заставляя закусывать губу сильнее. И вкус крови железом звенел на языке. Пускай... Пускай делает с ним что угодно, пускай даже убьёт, но только не оставляет одного, наедине с разбитыми надеждами.
- Об этом ли ты мечтал, Фрэнки? Об этом? - сдавленно, сбиваясь дыханием, шептал мужчина на ухо, приближаясь к краю. - Чтобы я брал тебя, когда только захочу, даже не испытывая чувств? Мечтал быть безвольной влюблённой игрушкой? Быть моей шлюхой так же, как я являюсь шлюхой для выполнения поручений королевы? Этого ты хотел для себя, когда решил пойти на бал?!
Сдавленно выдохнув, он излился внутрь, наседая на обессиленного совершенно Фрэнка. Юноша давно не чувствовал связи с реальностью, потерявшись от боли, страха и раскаяния. Всё пониже спины было чужеродной частью, не имеющей к нему отношения. Он не контролировал ноги, и поэтому, когда Конард освободился, оставляя после себя зияющую пустоту и отсутствие поддержки, просто сполз со стола на пол, падая на согнутые колени и заваливаясь набок.
Всё перестало иметь значение. Всё рушилось, точно песчаный замок, строившийся так долго и старательно и слизанный голодным прибоем в мгновение ока. Лучше просто умереть. Прямо сейчас.
Когда рядом с ним упало полотенце в розоватых разводах семени, а чуть позже хлопнула дверь, юноша не выдержал и разрыдался в голос. Его плечи сотрясались от всхлипов, а голова то и дело ударялась в каменный лёд пола. Сил подняться не было, он не чувствовал ног. Только тупую ноющую боль. Все надежды оказались втоптаны в грязь им же самим. Фрэнк не мог даже двинуться, поэтому, когда дверь тихо скрипнула, лишь пугливо затих и прислушался.
- Господи-святы! - в ужасе выдохнула Маргарет, а юноша только зажмурился сильнее, сгорая от стыда и неловкости. Он боялся представить, как выглядит сейчас: осквернённый, использованный, оставленный на полу, как ненужный никому хлам. - Франсуа, мальчик мой, ты жив? - мягкое тепло ладони легло на лопатки, заставляя вздрогнуть.
- Д-да. Марго... - пересохшая гортань не давала нормально говорить. - Т-так больно... Думаю, что я с-слишком жив. Хотя л-лучше бы умер.
- Не мели чепуху, - строго проговорила Маргарет. - И объясни нормально, что тут произошло.
- Я... н-не могу. Больно...
Маргарет по-матерински аккуратно обтерла его тем же полотенцем, а крепкие руки помогли подняться на ноги и подтянуть ткань кюлотов выше, возвращая на место.
- Я н-не могу идти сам, Марго, - сдавленно прошептал Фрэнк, придерживая пояс и с ужасом осознавая свою беспомощность.
- Ничего, милый. Я не оставлю тебя. Давай, потихоньку. Левой. Правой. Вот так, торопиться не нужно. Поля я отправила на базар вместе с Лулу, а Конри... вылетел из поместья, как пробка от шампанского, едва переоделся.
Фрэнк еле шёл, опираясь на Маргарет, сосредоточившись только на том, чтобы правильно двигать совершенно чужими ногами. Женщина причитала без умолку, ругала Конарда, расспрашивала Фрэнка, а тот был ей безмолвно, но крайне благодарен. Если бы не она, юноша так бы и остался лежать растерзанным на полу этой кухни до тех пор, пока силы не вернулись к нему.
- Что произошло между вами, Франсуа? - в очередной раз настойчиво спросила женщина, пока они поднимались по лестнице в сторону ванной комнаты. Юноша нуждался в тёплой воде и заживляющей мази.
Тот только сильнее закусывал потрёпанную губу, чтобы не издавать стонов боли, пронзающей его от каждого шага.
Они добрались до ванной, и Маргарет помогла юноше раздеться, а затем торопливо побежала на кухню за вскипевшим к завтраку чайником. Разведя в тазу тёплой воды, придерживала несчастного, то и дело кривившего лицо, Фрэнка, пока тот забирался в ванную. Женщина заполняла тишину меж ними множеством коротких ласковых слов, смысл которых не доходил до юноши. Но он слышал интонацию и её теплую искренность, и этого было более чем достаточно, чтобы избежать неловкости. Маргарет намылила мягкую губку, облила дрожащее тело тёплой водой и начала неторопливо и легко тереть.
- Ох, Дева Мария и Святые угодники! - то и дело охала женщина, двигая рукой по телу. - Да что же это такое! Изверг! Что вытворил, только поглядите... Ну вернётся он из Парижа, уж я ему устрою голодовку...
- Тише, Марго, перестань, - не выдержал Фрэнк. Кто здесь и заслуживал голодовки, так это он. - Я получил только то, что заслужил. Я очень сильно обидел месье Конарда своим обманом и дерзостью. Я добился близости с ним, не подумав о его чувствах. И я не виню его в том, что он сорвался, когда узнал обо всём сегодня, - юноша замолчал, пытаясь расслабиться. Тело не слушалось. - Но я крайне расстроился оттого, что раскололась брошь моей матери. Это - единственное, что от неё осталось, кроме воспоминаний.
Маргарет замолчала, поджав губы. Она лучше многих знала, что телесные раны заживают гораздо быстрее, чем оставленные на хрупкой поверхности души. Те имеют обыкновение ныть и беспокоить даже тогда, когда тело давно позабыло о своих шрамах.
А Фрэнк так и стоял в ванной на коленях, принимая заботу и до боли сжимая в ладони левой руки треснувшую насквозь старинную брошь из янтаря.
Часть 24.
Конард вернулся до заката. Всё такой же нервный и измождённый, будто даже постаревший на несколько лет. Бесшумно поднявшись по лестнице, он мечтал только о том, чтобы никого не встретить. Не было сил, не было никакого желания видеть сейчас хоть кого-то. Не сказав промелькнувшей в дверях малой гостиной Маргарет ни слова, он проник в свой кабинет и запер за собой дверь на ключ.
Небольшая комната в тёмных тонах, изобилующая морёным дубом и тяжёлыми портьерами, отсекающими помещение от внешнего мира, успокаивала и дарила надежду на одиночество и тишину. Стены от пола до потолка сплошь представляли собой многочисленные полки, поддерживающие сотни разных книг. Совершенно отличающиеся внешне, размером, языком, богатством переплёта и содержанием, все они были дороги мужчине, каждая по-своему. Конард не преувеличивал, говоря, что читал их все. Некоторые были испещрены его пометками на полях, какие-то он знал почти наизусть. Одни любил больше, другие - чуть меньше, но каждая что-то да значила для него.
Осмотревшись, словно впервые находился здесь, мужчина прошёл к невысокому резному секретеру. Ключик от него прятался в потайном месте у задней стенки. Это было больше по привычке - закрывать что-то в своём же доме. В личном кабинете, куда он даже Маргарет старался не пускать, хотя та всё равно непостижимым образом пробиралась внутрь, чтобы вытереть пыль с поверхностей и поухаживать за книгами. Тем более, что за запертой дверцей не хранилось ничего особенно важного. Всего лишь коллекция старых дорогих вин, коньяков и несколько бутылок бурбона, подаренного ему совсем недавно. С видом ценителя высокого искусства, Конард любовался тусклым мерцанием бликов свечей на мутном стекле. Сегодня совершенно точно настроение для бурбона. Для этой гадости, что делают в молодой и дерзкой Америке.
Подцепив пальцами бутылку и хрустальный бокал, всегда дежуривший рядом, мужчина закрыл дверцу на ключ и со стоном наслаждения опустился в своё любимое кожаное кресло. Оно приняло его, словно заключая в объятия. Баюкая, успокаивая, уговаривая забыться. Бурбон был противным на вкус, но именно тем, в чём он нуждался сейчас. Это было своеобразной встряской, судорогой, пробирающей до костей.
Встреча с Её Величеством прошла слишком сумбурно. Добирался до Парижа и обратно он много дольше, чем провёл времени с Ней наедине. Королева Мариэтта выглядела осунувшейся и исхудавшей. Невооружённым глазом было заметно, что тревоги и беспокойство подкашивают её, стирая здоровый румянец с прежде мягких, округлых щёк. Они много говорили о Луизе, и Конард передал от неё небольшой конверт с письмом и рисунком. Отметил, что королеве стоило огромных усилий не расплакаться прямо при нём. Затем быстро и поверхностно обсудили то, как продвигается дело с Жаккардом Русто. Конард рассказывал ёмко и без подробностей, совершенно опуская сегодняшнее утреннее происшествие, ставящее всё предприятие перед фактом краха. Её Величество торопливо похвалила его и Фрэнка, призывая держаться того же курса, и на этом аудиенция была окончена.
Сказать, что Конард был удивлён, означало бы явно приуменьшить. Он, нервничающий после утренних событий, нёсся в Париж, требуя понукать лошадей и ехать быстрее, чтобы, как выяснилось, рассказать тоскующей матери о благополучии её дитяти. Это не укладывалось в голове мужчины до тех пор, пока второй фужер бурбона не растёкся по его нутру обжигающим жидким пламенем.
Одиночество. Заветная цель и самый великий страх человечества - Одиночество. Именно его боялась королева, и по иронии судьбы оно же точило сейчас её душу. Оно заставляло вызывать его в Париж и слушать, затаив дыхание, как мила и непосредственна Лулу в его доме, как она сдружилась с его обитателями. Слушать, ловя каждое слово, забывая о судьбах страны, монархии, революции и прочих несущественных, как оказалось, вещах.
И то же самое одиночество было самым тайным и сильным страхом Конарда. Прежде остаться без всех, один на один с ударами судьбы - это не казалось сложным. Он был совершенно готов к подобному ещё месяц назад. Но теперь, когда его сердце вязко и заунывно тянуло книзу, одиночество оказывалось самым жестоким испытанием. Он боялся его и ненавидел, ненавидел до темноты в глазах. Так глупо разрушить что-то, что только мечтало быть построенным...
Конард вздохнул и протянул руку к ближайшей книжной полке, вслепую проводя кончиками пальцев по корешкам, ожидая, пока рука сама не остановится. Шарль Бодлер. "Цветы зла". Мужчина криво улыбнулся потрёпанному переплёту, точно старому другу. Как символично. Здесь было столько размышлений, которым он предавался в юности. Перечитывая книгу позже, около года назад, он находил в ней совсем иное: вопросы о жизни и смерти, об истинном искусстве, о судьбе настоящего поэта. О любви, страсти и тлене. О том, чего не требуется произносить вслух, чтобы быть понятым близким человеком. Пальцы открыли книгу наугад, и, сделав очередной глоток, мужчина заскользил туманным взглядом по черноте строк.
XXVI. SED NON SATIATA*
Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.
Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой; ты - край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них - огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: "Остынь!",
Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,
Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!
Клубок змей ворчливо заворочался внутри груди, оживая и просыпаясь. Он убаюкивал их, как только мог, обещая алкогольное забытье и глубокий сон прямо в кресле. Но гады отказывались от даров, снова и снова напоминая о произошедшем. О его жестоком срыве и том, насколько сильную боль не столько телу, сколько душе причинил он.
Нет, мужчина злился. Он, как и прежде, был вне себя от ярости из-за трагического утреннего открытия. Фрэнк бескрайне провинился перед ним, так сильно, что сложно найти меру для его вины. Сегодня, направляясь из Парижа домой, Конарду пришла в голову назойливая мысль... Что, если и вовсе не с ним искал тот встречи? Что, если был бы рад любому другому партнёру, движимый лишь желанием удовлетворения своей похоти? Жестким усилием мысли мужчина перекрыл этот грязный поток, но осадок всё же успел выпасть, теряясь в глубинах разума.
Тяжело... Ещё никогда на его душе не было так тяжело. Все предыдущие его метания виделись чем-то несерьёзным и далёким по сравнению с нынешним состоянием. Он ощущал себя огромным куском камня, волею мироздания отколовшимся от вершины скалы, что нависала над океаном. И теперь летел, влекомый силой притяжения, чтобы коснуться воды, чтобы дать ей поглотить себя. Но полёт выходил бесконечным, воздух становился плотнее секунда от секунды, и вот он уже запутался в нём и не двигается, тщась раскачать своё неподъёмное тело. И оказывается, он больше не камень, по инерции летящий в волны. А простая мушка, по неопытности и глупости завязшая в будущем янтаре.
Книга выпала из рук, и Конард, прикрывший глаза, не спешил поднимать её. Он мог бы раскурить трубку, но дышать дымом совершенно не хотелось сейчас. Он боялся, что сегодня дым сделает только хуже, утопив его в волнах саморазрушения.
Как было бы проще для всех, если бы Фрэнк оказался обычным амбициозным ублюдком, решившим поиграть во взрослые игры. Как было бы проще, если бы их связывала только похоть. Из этих двух составляющих могло бы выйти великое деловое партнёрство, и никаких душевных мук и терзаний не знали бы их гнилые опустошённые сердца.
Но его Фрэнки, вопреки шёпоту грязных мыслей в голове, не был таким. Просто не мог быть таким, он же рос на его глазах с детства! Нет, он не мог бы так ошибиться, иначе стоило просто достать смазанный ядом стилет и без раздумий воткнуть себе под рёбра - как плату за педагогическую некомпетентность.
И он сам, как бы черна и порочна ни была его душа... Она любила. Любила так чисто и сильно впервые, а значит, компромиссы были невозможны. Деловые сделки отменялись. Если говорить языком революционных лозунгов, это бы звучало как: "Да здравствует Любовь! И её верные спутники: Терзания, Мучения и Страдания!"
Конард кисло ухмыльнулся своему кривому отражению в фужере и опустошил его до дна. Сарказм некогда был его коньком, а теперь все попытки выглядели жалко. "Смеяться над другими не сложно. А посмейся так же тонко над собой, да чтобы все вокруг пускали слёзы от хохота. Не можешь? То-то и оно... Никчёмный ты поэт, Конард".
Внезапно стало так по-зимнему леденяще-холодно. Будто и не было весны, будто не таяли снега, а лютые ветры забрались прямо в комнату. Поёжившись, мужчина не выдержал и встал, проворачивая ключ в двери. Пора. Нельзя откладывать это вечность. Ведь нет ничего более постоянного, чем временное.
Он прошёл в темноту большой гостиной, двигаясь по памяти. Домашние туфли утонули в ворсе шкуры белого волка, что лежала между креслами и камином. Здесь Конарду нравилось играть в шахматы с Шарлоттой. Здесь находился любимый во всём доме камин: с ажурной мелко-витой решёткой, словно дикие лианы застыли, воплощённые в чугуне. Он неторопливо присел на кресло, устраиваясь поудобнее. Фужер остался в кабинете, и поэтому мужчина без стыда глотнул прямо из горлышка.
- Марго... - позвал он негромко, не сразу осознавая, что женщина, вероятно не услышит его. - Марго!!! - рёв прокатился по большой гостиной и вылетел за открытые двери, распугивая тени на стенах. Через время раздались шаги и в проходе появилась женщина с небольшим канделябром в руке. Она молчала, сжав губы в прямую линию. Весь её вид выражал внимание, но вытянутая спина и расправленные плечи так и сквозили неприкрытым осуждением и неприятием.
- Марго... - грустно улыбнулся Конард, понимая всё без слов. - Разожги камин, прошу. Да поярче, милая Марго. Я так устал и замёрз, мне жутко холодно, - он замолчал, а затем, будто решившись, продолжил: - И позови Фрэнка, пожалуйста.
Женщина не двигалась, всматриваясь в полутьме в лицо Конарда. Затем всё же двинулась к нему, оставила подсвечник на столике и встала позади кресла, тяжело кладя руки на плечи мужчине. Она начала тихо, но очень уверенно:
- Что ты делаешь, Конри? Душа моя, я не узнаю тебя. Зачем? Ты ли это? Разве тот Конри, которого я знаю уже пятнадцать лет, способен на подобное? Разве доставлять боль и творить насилие - это твои методы? - она говорила, а руки с усилием мяли затвердевшие плечи, делая мышцы податливыми и мягкими, заставляя мужчину расслабиться. - Франсуа не в состоянии говорить сейчас с тобой, он недомогает. Не думаю, что это хорошая идея.
Конард тяжело вздохнул, закрывая глаза и кладя руку на ладонь Маргарет, точно ища поддержки.
- Просто позови его, Марго. Ему ничего не угрожает больше. Я в состоянии себя контролировать, и нам нужно поговорить. Серьёзно поговорить. Я... сорвался сегодня. И я был не прав, я знаю это. Но Фрэнк очень провинился передо мной. Он нарушил мою волю и намеренно вводил в заблуждение. Я собираюсь выяснить, почему это произошло. Приведи его и дай нам поговорить.
Казалось, он выдохнул все силы вместе с доводами, и если женщина сейчас откажет, то так тому и быть. Он и правда слишком устал. Чертовски устал и замёрз. Сделав ещё один глоток, он рассеянно наблюдал, как Маргарет разжигала огонь в камине перед ним. Умело и молчаливо. Он не стал спрашивать, что же она решила. Сейчас у него не осталось лишних сил на слова.
Маргарет ушла так же беззвучно, как и возникла: подтянутая, строгая, с канделябром в руке. Мужчина расслабился, змеи внутри шевелились вяло и почти неощутимо, щекоча холодной чешуйчатой кожей нутро. Огненное тепло начинало танцевать на границе ажурной решётки, распространяясь всё дальше.
- Вы звали меня? - тихо, но так неожиданно, точно гром средь ясного неба. Конард открыл затуманившиеся глаза и увидел в дверях его: такого прозрачного, бледного и едва заметно дрожащего, с горячечными щеками. Фрэнк явно недомогал, и новая сметающая волна сожаления и осознания собственной чудовищной вины прокатилась внутри.
- Подойди ко мне, - одному Богу известно, чего стоили мужчине эти несколько простых слов. Как долго он боролся с неслушающимися губами. Как неспешно и страшно внутри две громадные змеи, нареченные Гнев и Сожаление, боролись меж собой.
Фрэнк не двигался, замерев ледяной статуей, рассматривая что-то под ногами. И только сейчас Конард с ужасом осознал: он боится. Боится его...
- Подойди ко мне, Фрэнки, я... не обижу тебя, - эта фраза далась немного легче, но резанула по сердцу больнее. Он много большее чудовище, нежели этот мальчик. Он безобразен. Юноша, словно его тянули, робко подошёл и замер перед сидящим в кресле мужчиной, не сводя взгляда с носков своих туфель.
- Посмотри на меня, - мужчина тщетно пытался заглянуть под полог опущенных ресниц, и змея Гнева вдруг стала побеждать, обвивая тело своей соседки.
Фрэнк закрыл глаза на мгновение, а затем, словно досчитав до пяти, открыл их, уже глядя на Конарда. Того пробрало от этого скорбного и полного раскаяния взгляда. Змея Сожаления ловко и уверенно сопротивлялась, не поддаваясь атакам.
- Выпей, - вдруг сказал Конард, протягивая ученику бутылку с остатками бурбона, и когда Фрэнк замешкался, повторил не терпящим возражения тоном: - Выпей.
Юноша сделал глоток и тут же закашлялся, проглатывая. С непониманием смотрел на наставника, ища объяснения этой странной пытке.
- Я знаю, что вкус отвратительный, но тебе надо выпить. Прошу, до конца. Помоги мне...
Едва он произнёс последние слова, Фрэнк уверенно приставил горлышко к губам и, морщась, опустошил бутыль в три крупных глотка. Мгновение стоял, прислушиваясь к ощущениям и не понимая, а затем вдруг покачнулся, едва не падая.
- Да, бурбон очень крепкий. Ты не привык к такому, понимаю. Но это важно, - Конард рассматривал юношу, чьи щёки порозовели, а глаза заволоклись туманным мерцанием. - Теперь расскажи мне, Фрэнки. Расскажи, зачем ты пошёл на это. Для чего обманывал, преступая все запреты?